Последнее сражение. Немецкая авиация в последние месяцы войны. 1944-1945

Глава 2 УЦЕЛЕВШАЯ ЧЕТВЕРКА

Американцы имели все в избытке, у нас же не было абсолютно ничего. Все, что оставалось у нас, так это высшие штабы; и, как все знали, они никогда не могли укомплектовать истребительные части на переднем крае до штатной численности.

На следующий день после высадки союзников на Сицилии в Трапани были собраны три истребительные группы, в общей сложности семьдесят машин. Тремя днями позже каждая из этих групп имела лишь по двенадцать пригодных к полетам самолетов. Ковровые бомбежки превратили аэродром Трапани в изрытый пустырь. Несколько воронок на взлетно-посадочной полосе и рулежных дорожках были торопливо засыпаны. Это создавало впечатление, что аэродром все еще пригоден для использования; однако для взлета и посадки требовалось высокое мастерство. Нашей главной целью было сохранение контроля над своей машиной.

После высадки на южном побережье американские танки «Шерман» продвинулись в глубь острова и находились на полпути к Палермо. Поэтому западная часть Силиции была фактически отрезана и с военной точки зрения не представляла никакой ценности.

В один прекрасный день в воздухе появилось соединение американских самолетов: 500 бомбардировщиков и 200 прикрывавших их истребителей. Им навстречу из Трапани взлетели четыре «Мессершмитта». Их пилотировали командир группы, его ведомый, Герберт и я. Мы находились на высоте 9700 метров, когда увидели бомбардировщики, по обе стороны от них летели стаи «Лайтнингов» и «Кертиссов»,[29] готовые словно коршуны атаковать каждый появившийся самолет люфтваффе. Американские экипажи спокойно открыли люки свои бомбоотсеков и не оставили живого места на аэродроме Трапани: три дня спустя столбы дыма все еще поднимались над разрушенными сооружениями. Выполнив свою задачу, самолеты пролетели мимо в безупречном боевом порядке. Они держали строй подобно солдатам во время парадов на партийных съездах в Нюрнберге и, сделав величественный левый разворот, исчезли из вида. Четыре немецких истребителя кружили наверху, но их аэродром прекратил существовать. Все мы понимали, что пытаться приземлиться там было самоубийством.

– Заходим для атаки, – передал мне Герберт по двухсторонней связи.

– «Виктор».[30]

Я приблизился к нему. Теперь мы предоставлены сами себе, Старик и его ведомый выбрали другую цель. Перед нами было замыкающее вражеское соединение: приблизительно 120 бомбардировщиков, пролетавших на высоте 4600 метров над островом Мариттимо на обратном пути в Африку.

Преследуя их, мы были или сумасшедшими, или супероптимистами. Топлива в баках оставалось минут на тридцать, у нас не было никакого аэродрома для приземления, и в дополнение к этому мы атаковали бомбардировщики, которые уже выполнили свою миссию над морем, в 50 километрах от сицилийского побережья. Мы находились на дистанции 2000 метров, когда хвостовые бортстрелки открыли по нам огонь.

– Хенн, берите самолет на правом фланге, а я сконцентрируюсь на левом, – приказал Герберт.

– «Виктор»…

Ни один из бомбардировщиков, ни мы сами не получили никаких повреждений, но наша честь была сохранена: два истребителя напали на 120 бомбардировщиков. Теперь нашей главной задачей было приземление.

Я бросил взгляд на указатель остатка топлива и, нажав на кнопку передатчика, сказал:

– Я дошел до опасного предела. Моя красная лампочка уже горит. Это означает еще минут десять. Где будем садиться?

– Не волнуйтесь, – ответил Герберт весьма бодро. – Если вам не нравится горящий красный свет, то стукните по лампочке пальцем, и вы больше не увидите его. Мы должны попытаться достичь запасной взлетно-посадочной полосы «Дора».

– Хорошая мысль.

По карте, развернутой на коленях, я попытался определить свое местоположение. Где эта «Дора» на земле? Так, она около Салеми,[31] между Марсалой и Трапани. Несколько минут спустя в эфире снова раздался голос Герберта:

– Хенн, сначала садитесь вы.

– «Виктор»…

Внизу под собой я увидел желтое, наполовину убранное поле с ухабистой поверхностью. Мое внимание к нему привлек белый крест.[32] Поле и его окрестности казались пустынными. Ни ракет, ни сигналов. Никаких признаков жизни. Было ли оно все еще в немецких руках или же его уже заняли американцы? Ни Герберт, ни я не знали этого. Сейчас имела значение лишь одна вещь – это приземлиться любой ценой. Никто еще не мог оставаться в воздухе без какого-то ни было топлива, и мы не имели никакого особого желания стать первыми, кто попытается сделать это.

Я выпустил шасси, опустил наполовину закрылки и начал заход на посадку.

В это же самое время я подумал: «Эта взлетно-посадочная полоса может быть не длиннее 450 метров». По правилам любому пилоту Ме-109 в Германии запрещалось сажать свою машину на взлетно-посадочную полосу длиной менее 800 метров. Отлично, но, во-первых, я меньше всего хотел заботиться о соблюдении правил; во-вторых, я был не в Германии, так что я должен надеяться на Бога и быть начеку. Если я потеряю контроль над своим «ящиком» и сразу же заторможу, то со мной будет кончено. Я наверняка перекувыркнусь через капот и упаду в ложбину на дальнем конце поля.

Герберт продолжал давать мне советы:

– Петер, попытайтесь сесть точно у белого креста.

– Я сделаю все, что смогу. Я постараюсь.

Я продолжал размышлять и разговаривать сам с собой: «Совсем нет времени, чтобы валять дурака. Не смотри на проклятую красную лампочку, мерцающую на указателе остатка топлива. Ты должен приземлиться с первой попытки. У тебя, несомненно, нет достаточно топлива, чтобы выполнить другой заход, и ты рискуешь разбиться где-нибудь среди камней. Ты едва дотянул сюда. Ты не знаешь это поле. Предполагается, что здесь должна быть запасная взлетно-посадочная полоса, но это не причина, почему оно не должно стать кладбищем. Снижайся к выложенному мелом кресту и не тормози слишком резко».