Последние двести метров

Сергей Дигол Последние двести метров рассказ

— Левее! Лицо влево поверни! Выше! Да не морду! Молоток выше!

Человек в пыльном комбинезоне заметно нервничал — цифровой фотоаппарат в его руках ходил ходуном. Человек не то чтобы опасался неудачного кадра или — еще чего — что цифровик выскользнет из трясущихся рук. Звали человека Ионом и проявлять волнение в присутствии четырех молодых людей, с недоумением взиравших на него, ему было никак нельзя. Ион был бригадиром строительной бригады, а четверо парней в еще более поношенных комбинезонах — его подчиненными, укладывавшими брусчатку перед зданием молдавского Парламента.

Кипятился же Ион по поводу пятого строителя — Марчела, и от более яростного гнева его удерживало лишь то, что не было в Кишиневе в данную минуту более важного, чем Марчел, человека. Ведь именно Марчелу выпало закладывать последний камень. Самый последний, а значит, почетный камень в брусчатку, судьбе которой могли позавидовать все вместе взятые брусчатки, асфальтовые тротуары и бордюры Кишинева. Брусчатка, над последним камнем которой сейчас завис резиновый молоток, заметно подрагивавший в руке Марчела, протянулась на целые двести метров — до самого парадного входа в парламент, и именно по ней вновь избранным депутатам предстояло совершить пусть и ритуальный, но исторический путь с предсказуемым венцом — высокими должностями в услужение народу.

— Все, снято! — отняв цифровик от лица, Ион брезгливо взглянул в объектив.

Выдохнув, Марчел облегченно опустил молоток. Рука тряслась и казалось, перевешивала остальное тело, но винить кроме себя было некого. Бригадир был уже пятым, кто снимал Марчела, присевшего на корточки с поднятым над головой молотком; результаты фотографических опытов четырех его напарников никуда не годились. То из кадра выпадал молоток и казалось, Марчел танцует вприсядку, в запале задрав руку. То неумелая рука очередного горе–фотографа обрезала ступни вместе с последним закладываемым камнем и в таком виде Марчела походил на маньяка, расправляющегося с невидимой жертвой при помощи молотка из плотной резины.

Ион, поначалу с усмешкой наблюдавший за дуракаваланием — а других мыслей о фотосессии у него не возникло — своих парней, потеряв терпение, завладел цифровиком и запечатлел, наконец, Марчела в одном кадре и с молотком и с камнем, занимающим последнюю вакантную ячейку в брусчатке государственного значения.

«Бригадир есть бригадир», восторженно подумал Марчел и, с любовью рассматривая кадр, позволил мечтам увлечь себя в розовую даль.

Он вспомнил, как содрогнулся, узнав из новостей, что собираются перестилать саму Красную площадь. Грунт там, как оказалось, неровный, из–за чего главная площадь — и чего? Москвы! — больше напоминала стиральную доску. Марчел еще усмехнулся телевизору: неужели москвичам ничего не известно об уровне? И про выравнивание грунта они тоже не слыхали?

Впрочем, Москва Марчела не интересовала, в Москву можно было попасть и без всякого цифровика.

А вот набережная Круазетт…

Сообщение о забастовке каннских строителей потрясло Марчела. Обнаглевшие хапуги требовали повышения зарплаты и грозились сорвать открытие знаменитого кинофестиваля, превратив легендарный бульвар, перестилку которого им доверил незадачливый муниципалитет, в империю рытвин и колдобин. Такой шанс выпадал раз в жизни, и Марчел готов был разбиться в лепешку — прямо о собственноручно выложенную брусчатку, только бы не профукать его.

В памяти цифровика уже хранились крупные планы ровной, как зеркало, брусчатки перед национальным банком, идеальной своей поверхностью площади перед Театром оперы и балета и даже веранды Макдональдса, где наполненные колой стаканчики без опаски ставились на столики — так ровно были подогнаны камни под их ножками. На каждой из этих брусчаток Марчел мог с гордостью расписаться, ко всем из них приложив свои мозолистые руки. Теперь он мог записать себе в актив и главное творение — двести метров брусчатки перед парламентом, работу, которую могли доверить лишь избранным — парням, у которых руки растут откуда надо.

Рецепт полного триумфа Марчел знал наизусть. Интернет–клуб, сайт Каннского муниципалитета и электронный адрес, на который можно было выслать красноречивые, как безупречное мастерство, снимки. И все же право последнего, самого роскошного кадра — с депутатами, вышагивающими по свежей брусчатке, Марчел предоставил себе. Утром первого дня работы нового парламента, он с семи утра кружил перед входом, ежась от прохладного апреля и притягивая к себе недоуменные взгляды зачем–то выстроившихся перед зданием полицейских. К девяти часам, когда площадь больше походила на центральный рынок в предпасхальную неделю, Марчел приуныл. За депутатов в огромной серой толпе под истерично раскачивающимися флагами могли сойти лишь с десяток человек, в которых Марчел опознал лидеров оппозиционных партий. В остальных, большинстве которых составляли смуглые и угрюмые молодые ребята, Марчел скорее согласился бы узнать массово бежавших из тюрем уголовников, если бы сам не был бы так смугл и угрюм.

— Фальсификаторы! — донеслось сквозь гул толпы до Марчела.

— Даешь повторные выборы! — услышал он и впоследствии готов был поклясться, что это сигнал.

Как по команде молодые демонстранты стали нагибаться к свежей брусчатке, а еще через мгновения на полицейских обрушился град камней. Уложенных как полагается — после трамбовки грунта и выравнивания песчаного покрытия, строго по уровневой сетке, с пятимиллимитровым уклоном на каждый квадратный метр.

В глазах у Марчела потемнело — казалось, утреннее небо застелила туча из сплошных булыжников. И прежде чем очнуться на больничной койке, перед стареньким телевизором со снежащим экраном, Марчел успел запомнить три вещи: как с криком «что вы творите?» он, раскинув словно Христос руки, бросился под камнепад, как прямо в руке разлетелся встретивший объективом булыжник фотоаппарат и как перед лицом Марчела, как в замедленной съемке, плавно разросся камень, внезапно превративший утро в ночь.

— …ласно результатам независимого аудита, — шипел больничный телевизор, — бюджет восстановительных работ не превысит девяноста миллионов долларов.

Марчел содрогнулся — не столько от невыносимой, стреляющей боли в перевязанной голове, сколько от внезапно затрещавшего мобильника.

— Ну как, рука зажила? — раздался в телефоне радостный голос бригадира.

Марчел насупился.

— Вообще–то у меня не рука — начал он, но бригадира уже было не остановить.

— Харэ разлеживаться — вовсю веселился Ион, — раз уж руки целы. Нас берут на восстановление площади перед парламентом. Алло? Марчел? Алло? Обделался от счастья, что ли?

Марчел молчал. За время вынужденного бездействия его разрывали мысли, вырваться которым из головы мешала плотно забинтованная повязка.

— Согласен — буркнул он и выключив телефон, посветлел лицом.

Он вспомнил, что дома ожидает заначка в триста долларов.

Как раз на неплохой цифровик.