Последние капли радуги

1. Пролог

Элен.

Железный темный урод тянулся, кажется, вечность, не собираясь никого пускать на территорию школы, но кто-то (какой-то добрый, замечательный, прекрасный человек!) очень хотел туда попасть и проделал в заборе дыру. Элен метнулась в обнаруженный просвет и вскрикнула, когда отломанный край забора вонзился в её бедро, разорвав джинсы.

– Твою мать!

У девушки совсем не было времени изображать неженку, поэтому она просто рванулась в сторону, позволяя железке вспороть её кожу. Ногу пронзила острая боль, по бедру потекло что-то теплое, но Элен высвободилась из плена забора и, прихрамывая, поспешила в сторону школы, сделав вид, что не заметила крови, которую оставила на грязной железке. Если она из-за этих ублюдков подцепит какую-нибудь заразу…

– Без ноги обойдусь, – сама себе сказала Элен, – Не помру.

На самом деле, она спалилась только в самом конце, когда двум полицейским отчего-то резко приспичило проверить её карманы. Девушка была уверена, что у неё ничего ниоткуда не торчало, и придраться к ней решили из-за цвета волос, однако потребовали служители порядка вывернуть именно карманы, а этого Элен сделать не могла. Выслушав вежливый отказ, полицейские не менее вежливо повторили просьбу, а затем, всё так же вежливо, попытались схватить девушку, видимо, решив, что такая толстуха не убежит далеко. Ха-ха, придурки. Если бы Элен плохо бегала, то давно бы гнила за решеткой.

Интересно, сможет ли она бегать теперь? С каждой секундой нога все больше наливалась тягучей болью, наступать на неё становилось все труднее, а ампутации нынче не дешёвые. Тяжёлый карман не облегчал передвижения, но прибавлял уверенности в собственных действиях, что было куда важнее физического состояния. Элен добралась до чёрного хода, постучалась трижды и ещё два раза после паузы, как было оговорено. Охранник открыл дверь и посторонился, впуская хромающую девушку внутрь.

– Пятнадцать минут до «Рассвета», – сказал он. – У тебя мало времени.

– Сама знаю. Этаж?

– Второй, кабинет 203. Что с ногой?

– Ерунда, – девушка ладонью прикрыла кровоточащую рану. – Дело сделаю и зайду в травмпункт.

– Смотри, не заляпай тут всё.

– Постараюсь, – девушка поставила здоровую ногу на первую ступеньку и подтянула больную, чувствуя, как от движения растягивается рана на бедре.

– И не помри по дороге, Элен. Ты нам нужна.

Девушка обернулась на него через плечо. Охранник запер чёрный ход и теперь сидел на своем месте, уставившись в экран компьютера, передающего многочисленные картинки с камер наблюдения. Если её поймают или их секрет раскроется, в первую очередь именно его карьера и свобода, скорее всего, окажутся под угрозой.

Но он был прав. Она им нужна. Как и то, что оттягивало её карман. Ради этого стоило рискнуть.

– Всё будет нормалек, Джон. Ночь кончится.

– И солнце взойдет, – он улыбнулся и нажал кнопку, отключающую камеры на втором этаже. – Десять минут.

Элен повезло, что 203-й кабинет оказался одним из первых в коридоре, потому что после подъёма по лестнице девушке чудилось, что её ногу набили, как подушку, вместо перьев использовав раскаленные гвозди с заостренными шляпками. Рваная джинса потемнела от влаги и теперь омерзительно липла к бедру. Отдирать её будет больно. Очень, очень больно.

«А ведь по ноге проходят важные вены», – подумала Элен, но тут же отбросила эту мысль как можно дальше. Она не была биологом или врачом, она была воином, а воины должны сражаться, а не стонать.

Снова кодовый стук в дверь, и Элен буквально упала в крепкие объятья Ника, стоящего на пороге.

– Моя пампушка!

– Пошел ты, стручок, – рявкнула Элен и попыталась оттолкнуть его, но Ник, несмотря на внешнюю разницу в габаритах, держал крепко.

– Что с ногой?

– Ерунда, – её голос должен был звучать уверенно, но он звучал жалко и походил на писк заморенной мыши, поэтому Элен добавила, – у нас мало времени.

– Время есть всегда, – Ник ухватил её за плечо и заставил сесть. Ух, если бы у неё не была больная нога, она бы ему так… ой-ой-ой!

– Охренел?! – взвилась девушка, когда он попытался оторвать от раны штанину. – Клешню свою убрал, извращенец!

– Не интересуюсь, либлинг. Сиди смирно, сейчас достану аптечку.

– Да в жопу её! Сначала дело!

Николас на секунду закрыл глаза и медленно выдохнул. О да, его всегда раздражало то, как наплевательски Элен относится к себе, и вряд ли потому, что сам заботился о ней. Ему просто по профессии полагалось беспокоиться за разных сутулых псин.

– Мир может и подождать, пончик, – сказал он, зная уже, что проиграл.

– Не может… брокколь.

– Они не употребляются в единственном числе.

– Да пофиг.

Ник помог девушке добраться до розетки и многочисленных проводов, лежащих на полу у доски. Элен опустилась перед ними на колени и извлекла из кармана то, ради чего всё и затевалось. Черная коробочка с красным огоньком на крышке не выглядела такой уж особенно важной, если только не знать, что именно она может делать. Воткнув вилку в переходник, второй провод Элен пристроила сзади к ноутбуку, который Ник предусмотрительно включил заранее.

Ах, любимый момент!

Кейт облегчила её задачу донельзя, поэтому нужно было только включить устройство, запустить его и замаскировать от тех, кто будет его искать. Сейчас Элен справлялась с этой работой за десять секунд, но перед последним нажатием кнопки всегда замирала, закрывала глаза и позволяла этому чувству поглотить её. Девушке каждый раз казалось, что она стоит на крыше и наблюдает рассвет, а солнечный свет постепенно окутывает весь город своим утренним теплом. Невероятное чувство.

– Ночь прошла, – сказал Ник, глянув на часы.

– Да будет Солнце! – Элен ткнула кнопку на ноутбуке, увидела, как огонек на передатчике стал зелёным, и, издав восторженный звук, тут же плюхнулась на стул, понимая, что больше не может стоять. Но оно того стоило, черт возьми, оно того стоило! Элен не видела, но ощущала, как сотни Лучей устремились в это место, в этот самый кабинет, облепили передатчик и теперь греются в его тепле, пряча экраны телефонов от посторонних глаз. Пароль надо будет сменить… потом. А то Ник её загрызет.

– Держи ногу здесь и не ори, прошу тебя, – он склонился над раной, прощупал её, и Элен стиснула зубы, не позволяя себе издать ни звука. В коридоре прогремел звонок, и десятки детей вывалились из классов, радуясь окончанию урока. Никто из них не представлял, что произошло сейчас в соседнем кабинете… литературы?

– Вот почему здесь, – выдохнула Элен, разглядывая портреты писателей и поэтов, не замеченных раньше. – Уверен, что его не используют?

– Уже лет пять после нового закона. Ну-ка, вдох.

– Сфф…а-а! Скотина!

– Зато чистенько и никакого заражения, – Ник убрал использованную салфетку и, не касаясь руками, приложил к ране свежую. – Если ты разденешься…

– То ты ослепнешь от моей красоты, извращуга. Дай сюда, – Элен отобрала у друга бинт с ватой и наспех перевязала бедро прямо поверх одежды. Встала, поморщившись, когда вес пришелся на больную ногу. Сдернула куртку с плеч и обернула её вокруг талии, скрывая повязку. – Не видно?

– Не видно, – Ник настолько горестно вздохнул, что сразу стало поняло – он бы предпочёл, чтобы рану увидели, Элен увезли в больницу и держали там до тех пор, пока она не поправится.

Её друг ещё верил, что в государственных учреждениях пациентов до сих пор лечат по-настоящему. Не, ну в ветеринарках, может быть…

– Гляди-ка, они снова перезапускают Человека-паука, – пока Элен проверяла, надежно ли закреплены провода, Ник оседлал перевернутую парту, достал телефон и с головой погряз Всемирной паутине. – Эх, новое поколение не узнает тех времен, когда он сражался с трансформерами на Марсе!

– Ты тоже не должен знать, вообще-то, – может, лучше спрятать передатчик вместе с ноутбуком между книгами? Их уж точно брать никто не будет. Элен оглядела покрытые пылью столы, перевёрнутые стулья, разбитые окна и лежащие возле них учебники, выглядевшие так, будто ими кидались в стекло. – Солнце точно в безопасности?

– Не парься, сюда даже уборщицы не заходят.

– Ясненько, – Элен оторвала взгляд от лица Гоголя, покрытого пылью и штукатуркой. Ещё она знала Пушкина, Толстого, Достоевского, но это всё. Остальные писатели глядели на неё из прошлого, навсегда изувеченные, стертые из памяти. – Ты собираешься и остальные уроки прогуливать?

– Жду конца перемены. У меня окно. Потом лабник по биологии и…

– Окей, окей, без подробностей. Мне лезть через окно?

– Секунду, – Ник что-то быстро набрал на телефоне и тут же получил ответ. – Нет, Джон только что отключил камеры, так что тебя никто не увидит. Прошу.

– Доковыляем, – Элен отодвинула предложенную руку друга, первая вышла из кабинета и тут же слилась с толпой ровесников. Все они, стоящие у стен или спешащие на уроки, с телефонами или планшетами в руках, одинокие или в компании друзей, казались Элен пришельцами из другого мира. Разборки с параллельными классами, экзамены, вредные училки… её это давным-давно не интересовало.

Выйдя из школы вместе с толпой шестиклассников (невысокий рост Элен часто вводил собеседников в заблуждение относительно её возраста), девушка, старательно не прихрамывая, миновала полицейского, все ещё маячившего у дыры в заборе, и оказалась на улице, вдохнув знакомый с детства воздух улиц.

Мир цвёл и пах целой палитрой запахов: бензином, выхлопными газами, жжёной проводкой, собачьей мочой, обгадившимся неподалеку бомжом, непотушенными сигаретами из ближайшей урны. А чего ещё ожидать от Выхино? Чего вообще можно ожидать от Москвы, столицы страны, эпицентра фекальных отложений Элен воткнула в ухо наушник, прикрыла его волосами с той стороны, где они были, но для предосторожности ещё и убавила звук на минимум, предотвращая возможность того, что хоть кто-нибудь услышит. Вдох. Кнопка. Музыку, господа!

– О да, – божественный вокал Луиса Армстронга ласковой волной коснулся её ушей – уха – и Элен пошла по дороге, жалея, что не может поделиться своими чувствами с окружающими, – вот э вандерфул ворлд!

Её акцент был ужасен, любой иностранец рассмеялся бы, услышав его, но для Элен сама возможность прикоснуться к словам, собирающимся с помощью переливов мягких округленных согласных и тягучих, проваливающихся в нёбо гласных звуков, являлась истинным волшебством. И французский с его гортанными, которые у Элен не получались (но получались у Кейт!), и острый, как штыки, но так же ласкающий слух немецкий (любимый язык Ника), и японский, даже обычное приветствие в котором звучит, как слова из песни, итальянский, испанский, турецкий, шведский, арабский, латынь, все-все языки, которые знает человечество, были чудом, а возможность сказать одно-единственное слово по-разному – магией. И Элен хотела бы быть волшебницей и иметь возможность прикоснуться к каждому из них.

Серые люди шли куда-то мимо девушки, оборачиваясь на неё с растерянным недоумением, которое испытывают офисные крысы, когда в их окно залетает пёстрая бабочка и садится на бумаги. Элен никогда не стеснялась быть другой, раскрашивая выбритые с одной стороны волосы в яркие цвета, надевая пестрые футболки, вставляя кольца во всевозможные дырки, всем своим видом показывая, что она не хочет сливаться с массой, не хочет соблюдать правила, и не хочет следовать тому, что написано в её паспорте. Она Элен. И она держит в руках Солнце.

– Ты можешь нас рассекретить, – порой возмущалась Кейт, когда подруга в очередной раз превращала волосы в радужное безумие. – Они проследят за тобой и поймают всех.

– Не поймают, – заверяла её Элен, – у нас же в стране нет закона о том, как выглядеть подростку. Или уже есть?

– Пока нет, но…

Но, но, но. «Но» сопровождали повсюду. Любое из этих «но», и их бы никогда не было, но, на счастье, всем руководила Элен, а не Кейт.

Остановку сверху донизу занимала реклама нового фильма «Майор Россия», вокруг которого собралась мелюзга, фоткаясь на фоне брутального блондина в обтягивающем трехцветном костюме. Элен порадовалась, что ей не придётся дожидаться здесь автобуса – она терпеть не могла детей и русских супергероев. Однако мальцы всё равно заметили её, и один из них даже тыкнул в девушку пальцем, о чем-то спросив мать.

– Не обращай внимания, – услышала Элен, проходя мимо. Женщина говорила громко и совершенно не смущаясь. – Вот будет она старенькой, пожалеет о гадостях, которые сделала с собой.

– Вы ещё татушки не видели, – задиристо хмыкнула Элен, зная, что подобный тон выбешивает таких, как эта тётка. Правильных. Тех, что от слова «правила», а не «правильно». – Хотите, покажу?

– Хочу! – пискнул мальчик, но мать дала ему подзатыльник и силой отвернула от Элен.

– Не слушай её, Костя. Видишь, какая тётя толстая? Потому что она злая, плохо учится в школе и много кушает.

«They're really sayin… I love you…»1 , – звучит в наушниках, и Элен с улыбкой демонстрирует наглой женщине средний палец, чтобы потом быстро настолько, насколько позволяет больная нога, смотаться от взбешённой дуры и присоединившихся к ней возмущенных мамок. Благо, родной подъезд близко, а лифт (о, чудо!) сегодня работает. Элен ввалилась в кабину в тот момент, когда двери уже закрывались, и чуть не врезалась в молодую соседку, живущую через стену. Девушка на мгновение оторвалась от экрана телефона, приветливо хмыкнула и снова опустила взгляд.

«Гармония в отношениях – это когда ни одного из вас не интересует жизнь другого», – подумала Элен, прислоняясь спиной к зеркалу и нащупывая в кармане ключи. В такой ситуации по негласной договоренности общую дверь открывает она, а соседка (Анна, кажется?) делает это, если руки Элен заняты суперсекретными коробками, или она просто не в том состоянии, чтобы ровно держать ключ.

Соседка, всё так же глядя в телефон, проскользнула в приветливо распахнутую дверь и скрылась в квартире, а Элен открыла свою, гадая, что её ждет на этот раз.

– Привет, родаки! – крикнула она. Мимо пронесся стул, а за ним – тень, скрывшаяся за хлопнувшей дверью во вторую комнату. – Кто сегодня не в духе?

– Сама поймешь или подсказать? – отец бродил по полуразгромленной комнате, собирая вещи и кидая их в лежащий посередине чемодан. – Я просто сказал ей, что статья о правах выглядит неправдоподобно.

– Ты псих, – хихикнула Элен, скидывая куртку с бедер и выпрямляя ногу. Бинт начинал конкретно давить, сквозь вату просачивалась кровь. – Спирт есть?

– В холодильнике был, – совершенно незаинтересованно ответил отец и добавил уже громче, – если твоя мать всё на нервах не выпила!

– Я перед поездками не пью, придурок! – донеслось в ответ из соседней комнаты. Ах, семейная идиллия! Элен через разбросанные по коридору вещи пробралась на кухню и действительно обнаружила в холодильнике открытую бутылку водки, рядом с треснувшим яйцом, огурчиками и… Кларенсом?

– Да вашу ж мать, я сколько раз говорила, что кактусы не переносят холода! – крикнула Элен, кое-как доставая горшок с верхней полки. Из комнаты отозвались неразборчивым мычанием, больше похожим на мат. Облив рану спиртом и перевязав её заново, Элен бросила грязную одежду в стирку, прошла мимо отца, долбящегося в дверь и напоминающего, что через полчаса приедет такси. Упала на диван, закинув ногу на стол. Дедушка сидел здесь же, завернутый в плед, не обращая внимания на то, что происходит вокруг. Его полуслепые глаза, обернутые в сетку морщинок, неотрывно глядели в мерцающий экран ноутбука. «Half-life 4», похоже. Одно из немногих, что они успели прихватить из того мира до того, как захлопнулся выход.

– Чё как, дедуль? – Элен сделала громче вечно работающий телевизор, перекрывая крики из коридора, – Как Гордон поживает?

Дедушка промолчал, увлеченный игрой. Он в принципе редко отвечал, реагируя лишь на определённые вопросы и тарелку, поставленную перед ним со словами «жри, пока горячо». Потерянное поколение – так их называли, говорили не быть как они, пытались исправить и доисправлялись, да только чем оно, новое поколение, поколение Элен, оказалось лучше?

Девушка достала мобильник и выключила музыку. До назначенного времени оставалось шесть минут, а на экране уже горели черные буквы:

– Sunshine, ты где? Все в порядке?

– Никакого терпения, – хмыкнула Элен, старательно делая вид (перед кем, интересно? Перед собой?), что её ничуть не трогает подобная забота. Только вот внутри всё перевернулось и затрепетало.

– Ты там кровью не истекла, мать? – пикнул телефон за секунду до того, как девушка открыла беседу. Писал Ник, но его сообщение, в отличие от другого, Элен легко могла проигнорировать. Она нажала на бело-голубую иконку и ещё ничего не увидела, но уже услышала музыку, которая играла у собеседника в комнате.

– Битлы… вот же ты… – пробормотала Элен и позволила себе наслаждаться бессмертными голосами, глядя, как родители, помирившись, вместе торопливо закидывают вещи в чемодан, – Знаешь, что я люблю.

– Конечно знаю, – собеседник появился в поле зрения вебки, и девушка почувствовала, что краснеет, глядя в улыбающееся лицо, – потому что ты любишь то же, что и я.

– Не всё, – едва сдерживая порыв стыдливо спрятать горящее лицо, буркнула Элен. – Не переношу ваши… как их? Гамбургерсы?

– Гамбургеры, – русский собеседника был куда лучше, чем её английский. В мягком голосе слышался лишь едва заметный акцент. – И ты просто не пробовала нормальные. Я тебя угощу ими, когда мы встретимся.

– Если, – даже сквозь экран и десятки тысяч километров Элен чувствовала тепло зелёных глаз. Это заставляло её сердце трепетать, будто оно само превратилось в ту бабочку, что садится на бумаги. Ту бабочку, что можно раздавить рукой, если поймаешь.

– Что за пессимизм, honey? Конечно, мы встретимся! Ты мне не веришь?

– Верю. Только тебе и верю, – тихо ответила Элен, – Погоди секунду. Эй! ЭЙ! МОЖНО ПОТИШЕ?

– Уже уходим! – мама быстро чмокнула дочь в макушку и бросилась к отцу, помогая ему вытащить чемодан. – Будем завтра! Или послезавтра, если всё получится!

– Тогда нафига столько вещей? – Элен прикрыла экран ладонью.

– А штативы? А камеры?! Всё, мы тебя любим, веди себя хорошо. Папа! Тебя мы тоже любим!

Дедуля махнул им рукой, не отрываясь от игры. Родители вытащили чемодан в коридор, переругиваясь на ходу, хлопнули дверью. Только после этого Элен выключила телевизор и вернулась к разговору, осознав, насколько же стало тихо.

– Тебе идет зелёный, кстати. Но розовый был лучше, – родной голос проникал в самую душу, вырывал её из бесконечных тревог, сомнений, борьбы и заставлял Элен думать, что они одни во всем мире, что не нужно больше ни за что бороться, а можно только вечно слушать друг друга и с улыбкой смотреть в глаза.

– Ради тебя могу перекраситься.

– Не надо. Ты мне нравишься любой. Даже лысой.

– И в инвалидной коляске?

– Я, конечно, не Магнето… но и ты не Профессор Икс, дорогая, – они засмеялись, осознавая, насколько же хорошо понимают друг друга. – Уже показала их своим?

– Мы только на втором фильме. Третий будем завтра смотреть. Всё благодаря тебе. Даже Солнце работает только с помощью твоих систем.

– И твоей находчивости. Не принижай свои достоинства, Алёна.

Девушка едва заметно скривилась, но собеседник, за столь долгое время изучивший её досконально, заметил и это крошечное изменение в мимике.

– Эй, мне нравится твоё имя. Настоящее. Оно тебе подходит. Как, говоришь, меня бы звали у вас?

– Саша, – буркнула девушка и поняла, что не может злиться, глядя, как милое ей лицо принимает почти благоговейное выражение.

– Са-ща?

– Нет. Саша. Второй слог жёстче.

– Sа… damn, – Элен услышала ещё несколько ругательств на английском, которые уже давно безуспешно пыталась выучить. – Признайся, мой русский настолько ужасен?

– Нет. Он замечательный. Как и всё в тебе, – последнее Элен сказала очень тихо, и собеседник, даже если и расслышал, не подал виду.

– Кстати, судя по датчикам, связь отлично работает, – зелёные глаза зашарили по экрану, считывая информацию, находящуюся вне видимости Элен. – Не знаю, как много людей сейчас в Интернете, но…

– Солнца хватит на всех?

– Солнца хватит на всех. Оно же Солнце, – ещё одна шутка для своих, и Элен почувствовала, что почти задыхается, проглатывая те слова, полные бесконечной благодарности и восхищения, что должен был услышать её собеседник, но не услышал, потому что она слишком… стеснительная, черт бы её побрал!

– Куда ты теперь? – все подробности знали только они вдвоем, и Элен, наверное, никому так сильно не доверяла, как этому человеку за экраном, находящемуся так далеко, что солнце для них вставало и садилось в разное время. Она бы с удовольствием поделилась всеми секретами… но не было таких секретов, которые они ещё не разделили на двоих.

– Я всё ещё хочу расширить границы. Наши повсюду, один из них – администратор в каком-то клубе. Он в центре, как раз подходит.

– Это опасно?

– Вполне… ведь меня могут поймать, – усмехнулась Элен.

– Тогда дерзай, мой юный падаван. Вернёшься и доложишь обо всем!

– Есть, сэр!

Поль.

Деревянные зубцы скользили меж прядей, превращая их в мягкий ярко-рыжий шёлк. Когда Полина была маленькой, их с братом однажды отвели в зоопарк, и там она видела живую лису. Животное было так близко, что девочка смогла коснуться его, пропустить через пальцы оранжевую шерсть до того, как её одернул смотритель. Лиса была на удивление спокойной, покорной и очень мягкой – как игрушка.

– Ты лучше лисы, – сказала Полина, зная, что брат, как всегда, в курсе, о чем она думает. – Хотя такой же дикий иногда.

– Бу-бу-бу, ворчунья. На себя посмотри, – парень уперся ногами в зеркало, отражающее их, сидящих на кровати. – Хотя нет, не смотри. Запутаешься, где кто.

– Знаешь, даже спустя столько лет, – Полина расчесала последнюю прядь и уложила её к остальным. – Эта шутка до сих пор смешная.

– Только ты почему-то не улыбаешься. Или это я не улыбаюсь?

– Болван, – девушка чмокнула брата в рыжий затылок, – Назад зачесать или так оставить?

– А ты как пойдешь?

– В платочке. Здесь наш фокус не сработает.

Поль вздохнул и начал было подниматься с кровати, но, увидев, что сестра собирается сделать то же, плюхнулся обратно, утаскивая её за собой.

– Причёска! – пискнула Полина, но было уже поздно, и она, придавленная к кровати телом брата, оказалась погребена в разбросанные одеяла и подушки. Под руку попался Пушистик, и девушка схватила его за лапу, надеясь использовать игрушку как защиту от обнаглевшего брата. Не тут-то было. Даже получив медведем по голове, Поль выстоял и умудрился добраться до волос сестры. Не больно, но причёска, причёска!..

– Ты бесчеловечный мерзавец, – хлюпнула носом девушка, когда Поль, все так же сидя на ней, запустил бледные пальцы в собственные волосы и с садистским наслаждением взъерошил их, – Я их двадцать минут укладывала!

– А какая мне разница, если ты пойдешь в платке? – Полина не ответила, лишь отвернулась. Светлые ресницы дрогнули влагой, и это мгновенно разбило радостное настроение юноши. Он испуганно склонился над сестрой. – Поля, ты чего?

– Ага! – девушка перекатилась, сама оказалась сверху, нависнув над братом. – Даже спустя столько лет ты всё попадаешься на эту уловку!

– Бесчеловечная мерзавка! – голубые глаза вспыхнули восхищением. Он восхищался сестрой. Постоянно. Непрерывно. А она – им. Это чувство для них было подобно воздуху, которым они дышали. Вместе. На двоих.

– И всегда, – Полина потрепала брата по взъерошенным волосам и поднялась с кровати. – Скажи спасибо, что я не сожрала тебя в утробе.

– Спасибо. Ты подарила мне двадцать один год жизни.

– Которые вот-вот подойдут к концу, если мы сейчас же не спустимся, – девушка дернула брата за руку, заставляя встать, и развернула к зеркалу. – Какой красавчик!

– Попахивает нарциссизмом.

– Немножко. Давай, дуй вниз. Я только платок найду на этом…

– Поле боя.

Родители уже стояли внизу, при полном параде. Отец, аккуратный, высокий, красивый, причёсанный, с едва видимой сединой в русых волосах, держал под руку мать, такую же аккуратную и красивую. Её некогда рыжие волосы теперь были скорее тёмно-каштановыми. Она специально их затемняла, чтобы не привлекать к себе слишком много внимания. Негоже это для простого секретаря.

«Лучшего секретаря», – как её часто поправлял отец.

– Вот и они, наши ангелы, – мамочка по очереди поцеловала детей, причём сначала Полину, а это означало, что братом она не совсем довольна. – Поль, милый, что с твоими волосами? Немедленно причешись.

– Прости, мама, – парень торопливо привел голову в порядок под насмешливым взглядом сестры. Отец в это время что-то тихо выговаривал садовнику и домработнику, которые стояли, потупив глаза. Остальная прислуга выглядывала из дверей кухни, вся в предвкушении оттого, что хозяева уезжают. Полина исподтишка показала им кулак, и те скрылись. Ещё раскроют их план!

– Какие они у нас красивые, Боря, – расцвела улыбкой матушка, когда близнецы надели плащи, галантно помогая друг другу. – И в кого они такие, не пойму?

– Конечно же в тебя, любовь моя, – отец поцеловал жену в висок и открыл дверь, – Семья, на выход. Мы и так уже опаздываем.

– Ты список составила? – шепнул Поль сестре, когда они залезали в автомобиль. Та закатила глаза.

– Мог бы и не спрашивать.

Церковь находилась совсем близко и была построена специально для семей, живущих в этом районе – то есть, для особенных. Когда они подъехали, дежурный священник уже открывал ворота, и близнецы успели заметить белокурые затылки новых соседей. Те переехали пару недель назад, и с первого дня попали под пристальное наблюдение близнецов. Ни родители, ни двое мелких, ни самая старшая сестра (ей же лет тридцать уже!) их, конечно же, не интересовали, но был здесь и кое-кто…

– Слишком очевидно, братишка. С ним же явно что-то не так, – шепнула Полина, когда они следом за новосёлами зашли на территорию церкви.

– Давай попробуем. Это же вишенка прямо с торта, – шепнул парень в ответ. Они одновременно остановились, перекрестились и вошли в церковь. – Ты только глянь…

– Да, он горяч, – призналась Полина, краем глаза разглядывая молодого человека, стоящего между родителями. Полупрозрачная рубашка выгодно подчеркивала естественную мускулатуру, светлые пряди в художественном беспорядке спадали на плечи, узкие джинсы будто бы случайно так сильно обтягивали упругие ягодицы, а красивое лицо было настолько просветлённым, что можно и не сомневаться – за ним прячется душа, жаждущая огня.

О, этого у пламенно-рыжих близнецов было предостаточно.

– Займем лучшие места, – они отделились от семьи, прошли через толпу и как бы случайно оказались по обе стороны от светловолосого юноши, который стоял почти у самого иконостаса. Полина дождалась, пока его взор скользнет по ней, и медленно перекрестилась, так, чтобы узкое бледное запястье на мгновенье показалось из-под длинного рукава. Многозначительный, многообещающий жест, который может, однако, показаться случайностью… Поль закусил губу, разглядывая картину, которая открылась ему (и блондинчику, соответственно): тонкий профиль, очерченный пламенем зажжённых свеч, светло-голубой глаз, из-под светлых ресниц рассеянно глядящий на икону Девы Марии, бледные хрупкие пальцы, сжимающие высокий ворот плаща у самого горла, полуоткрытые лепестки губ, сложенные в робкую, невинную улыбку, огненная прядь, выбившаяся из-под платка, упавшая на высокую скулу, будто первый луч солнца на бескрайнее поле… Поль не сочувствовал парню. Зачем жалеть того, кто может отведать божественного нектара? Но только после этого пить обычную воду совершенно невыносимо, а блондинчик не выглядел как тот, кто долго продержится. Коснётся цветка. Напорется на шипы. На памяти Поля только одному человеку удалось сбежать от этой завораживающе-бледной красоты.

– Веснушки, – хмыкнула Полина, заставив и парня, и брата вздрогнуть.

– Что… простите? – конечно, он решил, что обращаются к нему, потому что сам исподтишка разглядывал девушку уже довольно долгое время. – Вы мне?

– Что? – Полина обернулась к нему с обезоруживающе-невинной улыбкой. – Я ничего не говорила. Простите, вам, наверное, послышалось.

– Вы простите, – парень, смущенный и растерянный, отвернулся и встретил зеркально-голубые глаза, глядящие на него с крайним интересом.

– Ой, – невольный поворот назад. Ага, ага, парень, там тоже самое, точно тоже самое, можешь не пытаться. Нет, не двоится в глазах. Нет, не сошел с ума. Сколько растерянности, Боже мой. Ты очаровашка.

– Как чудесен мир, – прошептал Поль, глядя в серые глаза, в которых испуганно металось пламя свечи.

– Замечательная проповедь, правда? – Полина, привлекая внимание, коснулась рукава парня, который, недоуменно моргая, смотрел на Поля, будто тот мог раствориться в полумраке церкви. – Вам какая часть больше нравится?

– Я…э…

– Мне вот про Еву и Змея, – девушка слегка придвинулась к нему, как бы для того, чтобы не мешать разговором священнику. – Каждый раз слушаю и мурашки по коже… бедная… как же прекрасно должно было быть яблоко?

– Не думаю, что…

– Полина, – выдохнула девушка ему в ухо, заставив собеседника невольно отстраниться, но лишь для того, чтобы тот оказался прижат к ней сбоку вторым близнецом:

– Поль.

Парень задрожал и уставился перед собой.

«Всё. Он наш. Прошу, сестренка», – подумал Поль, и девушка ответила ему короткой улыбкой.

– Какие у вас замечательные дети! – сказала родителям одна из соседок, когда они выходили из церкви. – Они так внимательно слушали проповедь, клянусь, я даже видела у одного из них слезы на глазах!

Мама, гордая и довольная, с достоинством приняла благодарность, похвалила узор на платке подхалимки и обняла близнецов за плечи. Те в это время с едва заметными ухмылками смотрели, как садится в машину белокурое семейство. Парень старался не глядеть в их сторону, но это было сложно, ой, как сложно, учитывая, что все его мысли, разумеется, теперь были лишь о рыжих волосах, голубых глазах и бледной коже.

Поль за спиной матери тайком пожал сестре руку, а в машине стянул с её головы платок.

– Так лучше, – сказал он, и девушка не могла не согласиться. Теперь не было не единой детали, позволяющей их отличить. А в этом – их сила. Кроме рыжих волос и обаяния, помноженного на два, конечно.

В дороге отец рассказывал о новом законе, который вот уже который год рассматривали, рассматривали и наконец рассмотрели во всех видах, значениях…

«И позах».

Сестра ткнула Поля локтем.

– Папочка, но это же на нас не повлияет?

– Что? Конечно нет, Аполлинария. Возможно, придется тебе пару месяцев поработать, но, думаю, уж нашу-то семью ни к чему не обязуют. К тому же, твой брат в армии служил, мы уже, считай, долг перед страной выполнили, хватит. Не волнуйся.

– За четыре года закон могут и поменять, – добавил Поль, увидев, что сестру не слишком успокоили слова отца, – Если что, я поеду с тобой, как ты тогда поехала со мной, помнишь?

Полина откинулась на сидение и улыбнулась. Да, много шуму они тогда навели во взводе. Повезло, что Поль служил всего месяц, а после отец забрал его оттуда, сказав, что им всё равно не с кем воевать. Повезло, что отец так мог.

Дома всё уже готовилось к отъезду хозяев. Близнецы оставили родителей собираться, а сами скинули церковные одежды и отправились прямиком через дорогу, к особняку новых соседей, решив ковать железо, пока горячо. Дверь им открыл сам Роман, пряча глаза, впихнул в руки Поля бумажку, шепнув:

– В шесть у дороги.

И закрыл дверь до того, как они успели что-либо спросить.

– Это адрес клуба. Ночного клуба, – рассмеялся Поль.

– Мы приличные люди и не ходим по клубам, – произнесла Полина, отбирая записку. – А, это тот, с синей крышей. Миленький. Не, туда можно.

– В объятья твоей новой любви.

Полина фыркнула и так посмотрела на брата, что он всё понял без слов.

Родион.

«Они могли бы попросить перекрасить стены, – думал Родион, ногтем отколупывая от кирпича краску, – в розовый или зеленый, к примеру. Хотя бы потемнее или светлее. Этот бледно-жёлтый…ужасен».

– Двадцать минут, – дверь распахнулась с той стороны, и два человека прошли по длинному коридору, остановившись напротив одно-единственного окна, которое больше напоминало иллюминатор в ракете, чем место для свиданий. – Прости, парень, больше нельзя. Новый закон.

– Хорошо, – послушно ответил Родион, заглядывая в глаза своему собеседнику и чувствуя, что его сердце бухается куда-то в пятки. На фоне болезненно-жёлтых стен серый комбинезон смотрелся ещё хуже, оттенял мешки под глазами, впалые белые щеки, морщины, половины из которых как будто бы не было при прошлой их встрече. Темные следы на запястьях. Спросишь – будет клясться, что упал. Белки красные, воспалённые… он плохо спит? Но об этом нельзя говорить. Нельзя говорить ни о чём, что доставляет дискомфорт. Они тут же ухватятся за это, выпишут ещё один курс таблеток, и неважно, что он может противоречить уже назначенным. Иногда Родиону казалось, что людей здесь не лечат, а просто упорно и беспрепятственно травят. Зачем?

Имеют право.

– Читаешь? – две из отведённых им минут уже прошли, а они так и не сказали друг другу ни слова. Родион поднял глаза на надсмотрщика, который молчаливой горой возвышался за спиной заключенного. Пациента. Здесь принято говорить «пациент», но Родион видел решётки, колючую проволоку, синяки, спрятанные под серыми мешковатыми костюмами, и всё это было чертовски настоящим. Если так лечат, то Глебу, придурку из параллели, самое место в медицинском. – Не пойму… история или география?

– География, – Родион подвинул к отцу планшет, лежащий на столике с его стороны, и мужчина уперся лбом в стекло, разглядывая мелкий текст. – Читаю о России.

– А там где-нибудь есть не… о России? – отец криво улыбнулся, показывая желтоватые зубы, и Родиону показалось, что он сделал это впервые с тех пор, как сын последний раз посещал его. – Учишься? Всё хорошо?

– Год только начался, пап, – мальчик так же, как отец, уперся лбом в стекло. – Мне ИША сдавать придётся.

– Ты всё сдашь. Я ж сдал.

– Но они его снова усложнили.

– Ты ж умный. Мой красивый, умный мальчик, – мужчина зажмурился, и заросший щетиной подбородок задрожал. Хуже, чем в прошлый раз. Эти таблетки совсем выели его. – Мой хороший… я воспитал такого замечательного сына…

– Пап, пап, эй, всё хорошо, всё я сдам, пап, ты только не расстраивайся, – зашептал Родион, прижимаясь ладонями к стеклу. Надсмотрщик напрягся. – Лучше расскажи, как ты сам живешь? Как кормят?

– Как обычно? – голос отца вильнул вверх, и утверждение стало похоже на вопрос. – Вчера общий осмотр… У них новые таблетки, после них… руки почти не. А ещё у меня соседка… новая…

– Хорошая? – Родион сглотнул и на мгновение закрыл глаза. Невыносимо было видеть напряжённое лицо отца, когда тот старается подбирать слова, складывать их в осмысленные предложения, но они все равно разбегаются, разлетаются, перестраиваются в вольном порядке, и папа сам, кажется, не понимает, что именно говорит. – Вы подружились?

– Здесь… не дружат. Нам не разрешают, – Родиону хотелось схватить стул, разбить стекло и обнять отца, но стекло здесь было непробиваемым, стулья – приварены к полу, а смысл слов «обнять отца» не имел уже никакого физического обоснования. Родион просто не помнил, как это делается.

– Тебе ведь трудно тут, пап, – да, он снова завел этот разговор, и будет заводить его до тех пор, пока ФГК оставляет письма на его электронной почте. – Признайся. Ты сам на себя не похож. Тебе же только тридцать пять будет, а выглядишь уже на все пятьдесят.

Отец ничего не ответил, только ещё раз улыбнулся, криво, слабо и очень жалко. Грязные волосы патлами спадали на высокий лоб, лезли в глаза, и он нервным жестом постоянно отбрасывал их назад, как лошадь хвостом отгоняет мух. Взгляд постоянно терял фокус, и Родиону порой казалось, что папа вовсе его не видит.

– Она такая… чистая. Сказала, они нас не заставят ничего. Таблетки отказалась… даже силой…

– Новая соседка? У тебя не будет из-за неё проблем? Пап? – Родион пару раз стукнул пальцем по стеклу, привлекая внимание отвлекшегося отца. – Пап, я хочу помочь.

– «Дело не в нас», – она сказала…

– Пап, пожалуйста, я могу помочь, только скажи! Им нужно что-нибудь, любая примета, и они уменьшат срок в два раза. В целых два! Папа…

– Никогда.

Мальчик снял очки и протёр глаза, чувствуя влагу на пальцах. Слабо видящий взгляд упал на планшет, и Родион хотел убрать его в сумку (хоть чем-то заняться, лишь бы не видеть сейчас этого упрямого лица), но вдруг понял, что не может. Что-то крепко держало планшет за край с той стороны, где в стекле располагалось крошечное окошко для вентиляции и звука.

Мальчик удивленно поднял взгляд. Отец смотрел на него прямо, осознанно, и тёмные, усталые глаза пылали непролитым, не затушенным таблетками огнём.

Он дернул планшет на себя, и мальчик почти вплотную припал к стеклу, чувствуя, как худые пальцы касаются его, дрожащих. Тёплые пальцы. Живые.

– Немедленно отойдите от стекла! – скомандовал надсмотрщик, торопливо нажимая какие-то кнопки в стене. Мужчина лишь крепче сжал пальцы сына, игнорируя приказ.

– Не позволяй им говорить тебе, что делать, – прошептал он. Стекло с обеих сторон запотело от их сбивчивого дыхания. – Они никогда не оставят нас в покое!

– Пациент, отойдите от стекла и поднимите руки так, чтобы мы их видели! – в коридор ворвались двое в халатах со шприцами наготове и бросились к мужчине.

– Он тебя коснулся? – рядом с Родионом возник врач в халате, с маской на лице. Не выслушав ответа, он дернул рукав мальчика и вонзил иголку ему в плечо, введя под кожу какую-то смесь. Родион вскрикнул и другой рукой схватился за стекло, глядя, как его отца общими усилиями двое врачей и надзиратель волокут прочь из коридора.

– Это не мы не в порядке! – кричал мужчина даже после того, как два шприца воткнулись в его шею с обеих сторон. – Это они не в порядке, сволочи, чёртовы психи! Это их сюда надо упечь и…

Крики стихли за закрывшейся дверью, и Родион спрятал лицо в ладонях, чувствуя, что его всего трясет.

– Не волнуйся, ты вряд ли успел заразиться, – врач потрепал его по плечу. – Но, если хочешь, можешь пройти дополнительный осмотр и…

– Не надо, – прервал его Родион, поднимая руку. На черном резиновом браслете с определенной периодичностью вспыхивал желтый огонек. – Меня и так сюда привезут, если что. Можно… можно просто уйти?

Через пятнадцать минут, после обязательной проверки, Родион покинул жёлтые стены больницы, чувствуя себя ещё хуже, чем когда сюда заходил. Вот уже столько лет ему приходилось наблюдать, как с каждым годом (с каждым днем!) отцу становится всё хуже, как он превращается в слабое подобие себя, теряет последнюю связь с прежней жизнью, и Родион никак не может это остановить!

Не то, чтобы он не пытался. Его приводили и в семь, и в восемь, и в девять лет, надеясь, что это размягчит нрав непреклонного отца, он сам приходил потом, пытался уговорить его обменять информацию на смягчение режима, но, как бы сильно ни ломало отца заключение, как бы разрушительно ни сказывались таблетки на его сознании, он продолжал стоять на своем.

– Хоть что-нибудь, папа. Приметы. Фамилию.

– Никогда.

И так каждую неделю, иногда с перерывами, иногда постоянно. Для Родиона это уже стало подобно работе, на которую он подписался сам, но от которой теперь невозможно было отказаться. Люди из ФГК каждую пятницу ждали от него подробного отчёта, но мальчик не мог порадовать их ничем, кроме новостей о том, что «состояние отца остается на стабильном молчаливом уровне». Вот и теперь, сидя в трамвае, Родион достал телефон, открыл почту и скопировал в сообщение прошлый отчёт, приписав только, что к отцу поселили новую соседку, о чем Федеральный Контроль и так, наверное, знал.

– Следующая остановка… Болотниковская улица, – монотонно произнес мужской голос, и трамвай с тихим звоном отправился вперед по начерченному рельсами пути. Ни съехать, ни свернуть, даже если очень хочется. А свернешь – утянешь за собой невинных людей, которым случайно оказалось с тобой по пути.

Родион вздохнул и снова открыл географию. Нужно учиться, нужно давиться гранитом науки – ИША в конце года, а он до сих пор не уверен, сможет ли сдать хотя бы четыре предмета из семи обязательных. А физическая подготовка? Ой, Господи, об этом лучше даже не думать. Родион знал, что девятый класс превратится в бешеную гонку, многие из его одноклассников слетят ещё на середине, и Родион не хотел быть одним из них. Он не был готов, но надеялся на чудо и на собственную устойчивую психику, которая уже, в самом начале, при одной мысли об Итоговой Аттестации начинала сдавать. Конечно, ЕША была каждый год, но это же совсем другое! Хотелось сдать, пройти, перейти в десятый, потом поступить, не оказаться за бортом…

Родион снова вздохнул и вышел в Рунет. Все сообщества, на которые он был подписан, тут же облепили жертву, с головой завалив её непроверенной информацией о новом, недавно обнаруженном виде голубей, о выживании в дикой местности, о жизни звёзд, о том, как правильно фаршировать селёдку и подбирать юбку в церковь, о влиянии Рунета на растущий организм и о многом, многом другом, что Родион, как и остальные, невольно поглощал в немыслимых масштабах. Сверху, для пущего эффекта, мальчика засыпало ворохом свежих шуточек, и он даже посмеялся, разглядывая весёлые картинки.

Попадались, правда, среди всей этой информационной оргии и важные вещи, так что Родион перешёл по присланной одноклассницей ссылке, подписав петицию в поддержку гуманитарных предметов. Некий Пегас призывал страну одуматься и писал очень убедительно, так, что мальчик даже разместил репост на стене, понадеявшись на своих думающих подписчиков. А после, помедлив, открыл заветную страничку и полностью провалился в изумрудное небо, бесконечность которого заканчивалась там, где заканчивалось обрамление густых чёрных ресниц. Родион ткнул последнюю добавленную аудиозапись и совершенно растворился в переливах глубокого, надрывного, с хрипотцой голоса.

Как же она прекрасна! Ни одна признанная на эстраде звезда даже близко не сравнится с её талантом и красотой. С самого первого выложенного ролика Иоланты Родион понял, что готов отдать сердце этой невероятной певице, которую он никогда не видел в жизни. Иоланта была его звездой, его недосягаемой мечтой, почти такой же недосягаемой, как освобождение отца, и в те минуты, когда мальчику было очень плохо, он просто закрывал глаза, включал любую запись на её странице и позволял чарующему голосу нести его как можно дальше от этого мира. Порой в видеообращениях девушка называла те места, где она поет сейчас, и каждый раз Родион едва справлялся с желанием немедленно отправиться туда, встать у входа и ждать до тех пор, пока она не выйдет, даже если для этого придется много часов мерзнуть на ветру.

Останавливало лишь то, что он был слишком стеснителен. А ещё юн.

– Я вырасту и обязательно найду тебя, – прошептал мальчик, слушая, как певица рассказывает ему (и только ему!) о своей давно ушедшей любви, просит быть для неё защитой и опорой. Родион сдаст экзамены, найдет работу, вытащит отца из больницы, а потом женится на певице, и блестящая корона в густых золотых волосах будет переливаться всеми цветами радуги, когда

Иоланта, в белом платье, улыбающаяся, встанет с ним под руку в церкви…

Телефон сердито пискнул, вырывая мальчика из грез.

– Подписал петицию? Пшли гулять.

– Нет, Крис. Учиться надо.

– Родя, ты задротский ботаник.

– Зато у меня шкала успеваемости выше среднего.

– :(((

Больше Кристина не писала, и Родион, признаться, был рад этому. Девочка иногда пугала его своими радикальными взглядами на мир, говоря то, что не следовало бы говорить не только в обществе, но даже самой себе. Может, дело было только в личной паранойе Родиона не у Кристины ведь на запястье браслет с желтым огоньком транслировал ФГК всю её жизнь, не ей при случае грозили желтые стены больницы. Родион отвернулся к окну и закрыл глаза, собираясь оставшуюся дорогу наслаждаться пением Иоланты, но телефон снова предательски пискнул, оповещая о сообщении.

– Клянусь, я… ох. Уже не клянусь, – Родион торопливо пробежался глазами по тексту и в который раз вздохнул, но так расстроенно, что сидящий рядом мужчина оторвался от телефона и покосился на него с недоумением, – Простите.

Писала тётя Оля, причём, судя по пропущенным буквам и двум неправильным автозаменам – наспех и не глядя. Здорово. Теперь Родиону расхотелось возвращаться домой.

У подъезда он чуть не повернул назад, к остановке, но взял себя в руки – соберись, тряпка! Пять пролётов оказались трудными скорее морально, чем физически. За десять лет Родион научился преодолевать это расстояние в считанные секунды, но теперь не торопился, хоть воспитанность и пунктуальность подгоняли его вперед. Постоял у двери. Погремел ключами, тайно надеясь, что они вдруг не подойдут. Включил фронталку и убедился, что волосы всё так же убраны назад, бабочка находится ровно под подбородком на уровне первой пуговицы, рукав надежно скрывает резиновый браслет, а в лице нет тоскливой обречённости. Всё-таки вошёл.

В нос сразу ударил запах свежего свекольного супа. Тетя Нина никогда не готовила борщ, только свекольный суп, как она сама его называла, и, хотя Родион за десять лет так и не понял разницу, спорить с ней было бесполезно. Как и с теми, кто сидел теперь в комнате, и кого тёти старательно развлекали светской беседой.

– Так это окончательное решение? Жаль. Некоторые зарубежные имена нам как родные, – говорила тётя Оля, подливая кипяток в полные чашки гостей, – И ещё этот закон о женщинах в армии…

– Помолчи, Оленька. Раз в правительстве так решили, значит, были основания. Простите, агенты, – а тетя Нина подкладывала в их тарелки картошку. Обе очевидно нервничали.

– Ничего, – с улыбкой, которая больше подошла бы акуле, отвечала женщина, сидящая на диване. Костюм на ней был идеально выхолен и сер, как и вся её внешность, вся её жизнь. Напарника, сидящего рядом, отличали лишь тонкие тёмно-серые полосы, горизонтально пересекающие пиджак. Родион старательно затолкал как можно дальше в сознание глубокое отвращение к этим людям. Да, они преследовали одну цель, мальчик так же, как и они, хотел найти человека, из-за кого его отец уже десять лет томится в жёлтых стенах, но во всем остальном они были так же одинаковы, как пиранья схожа с золотой рыбкой.

Он питал ненависть лишь к одному человеку. Они – к целому миру.

– А вы собираетесь служить, дорогая? – спросила тётя Оля, обращаясь к женщине. Её сестра собрала использованную посуду и скрылась на кухне, явно прячась от внимательного – слишком внимательного – взгляда мужчины-гостя.

– О, нет. Я жду ребёнка, – агент погладила свой абсолютно плоский живот. – Это отличный способ помочь стране с одной из наших главных проблем.

– Замечательно, – наигранно умилилась тётя Нина. Родион знал, как сильно она когда-то хотела детей, и как ей повезло, что она родилась на сорок лет раньше сегодняшнего дня. Мальчик не мог больше глядеть на истязания своих родственниц и переступил порог комнаты, вежливо здороваясь со всеми и одновременно ни с кем:

– День добрый.

Внимание агентов мгновенно переключилось на него. Женщина многозначительно посмотрела на тётю, и та поспешила убраться, юркнув к сестре на кухню. У них лично не было никаких проблем с ФГК, зато у того были проблемы с их братом, и от этого женщины всегда чувствовали себя, как под прицелом. Зато без браслетов.

– Здравствуй, Родион, – сказала женщина, едва за хозяйкой закрылась дверь. – Думаю, ты помнишь меня по нашим перепискам. Я агент Морозова.

– Агент Мышевский, – добавил её напарник, жестом предлагая мальчику сесть напротив.

– Извините, вас я не знаю, – заметил Родион, принимая приглашение. Уинстон (и как его называть после поправки в законе? Шарик?), всегда сидящий под столом, лениво тыкнулся в ладонь мокрым носом.

– Нестрашно. Главное, что мы знаем тебя, Родион, – агент Морозова отодвинула чашку и сложила руки на столе. – Ты умный, ответственный мальчик, ни разу не пропустивший срок сдачи отчёта или медицинский осмотр.

«Как будто был выбор», – подумал Родион, невольно сжимая под рубашкой запястье.

– Здорово, что ты на нашей стороне. Мы делаем страну лучше и чище. Верно ведь я говорю? Скоро мы совсем избавимся от этой заразы.

– Конечно… рад помочь.

– Благодаря тебе дело твоего отца, скоро будет раскрыто.

– В смысле?

– Ты же поможешь нам, Родион? – на кухне что-то скрипнуло, и мальчик очень ясно представил, как тётушки проникли ухом к двери, вслушиваясь в каждое слово. Агент Мышевский глянул на напарницу, дождался, пока она кивнет, и встал, направляясь в сторону кухни.

Спустя пять минут оттуда больше не доносилось никаких звуков.

– Чего вы хотите?

– Сущий пустяк, – агент снова улыбнулась, но на этот раз улыбка её была теплее и от чего-то… страшнее, будто она вовсе не должна была так улыбаться. Это не вязалось с образом ледяных сторонников ФГК, который Родион за много лет выстроил у себя в голове. – Ты ведь знаешь, мы никогда не причиняем вреда обычным людям и всего добиваемся с помощью дипломатии и верных аргументов.

– И веры, – вырвалось у мальчика. Это можно было бы счесть за агрессию, если бы агент захотела. Но у неё были другие планы.

– Вера оказывает огромное влияние на людей. Но она лишь ведёт нас, обличает в слова то, о чем мы и сами знаем в глубине души. Ты ведь верующий, Родион?

Он промолчал, потому что о таком не было смысла спрашивать.

– Мы ведем эту войну с помощью слов, – агент Морозова наклонилась и коснулась руки мальчика до того, как он успел отстраниться. – Но иногда этого может быть недостаточно.

– О чем вы говорите? – Родион совсем перестал понимать ход её мыслей.

– Мы знаем. Где будет тот. Кого мы ищем, – медленно произнесла женщина, но мальчик всё равно переспросил, не веря ушам:

– Что?!

– Всё так. Нам не известно, как именно он выглядит, но он точно будет там.

– Когда?!

– Сегодня вечером.

– Это… ух ты… вау! – Родион пытливо заглянул в темные глаза женщины, боясь увидеть в них насмешку, но она встретила его взгляд абсолютно серьезно. – Круто! Вы наконец-то его поймаете!

– Не радуйся слишком. ФГК не хочет ничего предпринимать.

– Но… почему?! – возможности, которые открывались перед Родионом, казались безграничными. Ещё сегодня, сидя напротив полубезумного отца, он и помыслить не мог… – Разве вы не ищите его уже давно?

– В Контроле свои порядки. «Мы не знаем точно…», «Вы можете ошибаться…» Бла-бла-бла, – агент покачала головой, осуждая собственных работодателей. – Поэтому мы и пришли к тебе.

– Я сделаю что угодно!

– Это мы и рассчитывали услышать, – женщина, всё ещё сжимающая его ладонь, свободной рукой вдруг дернула мальчика за рукав, обнажая запястье с браслетом. – Но об этом никто не должен знать, Родион.

– Конечно! Как скажете, – мальчик готов был прямо сейчас сорваться с места и делать всё, что ему прикажут, лишь бы поймать, лишь бы хотя бы попытаться…

– Никто. Даже ФГК, – агент ощупала браслет, на что-то нажала и через секунду медленно стащила его с руки мальчика. Запястье у него было красным, с большим синяком по центру, оставшимся после долгого пребывания иглы внутри. Родион поднял руку, впервые за много лет чувствуя такую свободу. – Ты делаешь это, потому что мы тебе доверяем. Потому что ты хочешь этого, так же, как и мы. Датчик пока побудет у нас, когда всё сделаешь, мы вернём его. Но если дело пройдёт успешно, мы поговорим с начальством…

– Спасибо! Правда, спасибо! Только вы мне так и не объяснили, что я должен сделать.

– Всё просто. Есть один клуб…

Мария.

Мария. У этого имени было много значений: печальная, отвергнутая, высокая, горькая, упрямая, любимая, но все они ничего не значили по сравнению с тем, что в него вкладывал отец.

– …и держала она на руках бездыханное тело сына своего! – девочки слушали его речь, раскрыв рты. Матушка дождалась, когда отец закончит рассказ, перекрестилась и позвала всех в столовую.

– А нам воспитательница уже говорила про Исусю, – с детской непосредственностью заявила Лена, когда они, произнеся молитву, принялись за еду.

– Не Исусю, а Иисуса, – строго поправила мать. – Правильно делает. В детях с детства нужно воспитывать уважение к стране.

– Только я имена все запомнить не могу, – малышка надула губки, ковыряясь ложкой в супе. – Фима говорит, что я глупая, не выйду из садика и сгорю!

– Серафима! – мать перевела взгляд на старшую дочку, которая, сидя с планшетом на коленях, почти не притронулась к еде. – Что за глупости ты наговорила сестре?

– Это не глупости! – тут же отозвалась Фима, так же, как и Лена, надув губы, – Светланасанна говорит, что те, кто не сдаст экзамен, будут гореть в аду! А Фима не сдаст, она даже считать не умеет!

– А я маленькая, мне ещё не надо!

Всё время, пока шла эта словесная перепалка, отец не сводил тяжелого взгляда с Марии, а девушка упорно делала вид, что её интересует лишь обед в тарелке. Во рту было горько, овощи липли к нёбу, но Маша покорно слушала и притворялась, что её совсем не задевают колкие слова:

– В Ад, Серафима, попадают только плохие люди. Они не верят в Бога, не соблюдают заповеди и пост, не уважают старших и родную страну. Их жизнь – мрак. Они сами не осознают, насколько погрязли в грехе и пороке. Но Господь присмотрит за моими дорогими девочками и не даст им сбиться с пути, так ведь?

– Так, – хором согласились девочки, чем даже у вечно строгого отца вызвали нежную улыбку.

– Вот и молодцы. До экзаменов у тебя есть время подучиться, Леночка. Если что, старшая сестра тебе поможет. Так ведь, Мария?

Девушка, не поднимая взгляда, кивнула. Горечь душила её изнутри, скреблась в горле, как наждак, и даже если бы она хотела что-то сказать – не произнесла бы ни звука.

Будь отец сегодня в дурном расположении – специально заставил бы отвечать. Но новые поправки в законе «о массовом распространении культуры» и окончательный запрет на «неосвященные» имена, настроили его на покойный, снисходительный лад, так что он только посверлил старшую дочь взглядом и ушел в свой кабинет, готовить речь для службы.

Мария убрала со стола тарелки, смахнула крошки, убедилась, что больше мать от неё ничего требовать не собирается, и направилась в свою комнату, желая лишь поскорее скрыться от чужих глаз. Девочки сели перед телевизором, завороженно следя за приключениями нарисованных красавиц, которые верой в Бога и магическими («Дарованными Господом!» – поправила бы мать) силами побеждали всякую нечисть. Маша ничего не имела против мультиков, но порой её настораживала одержимость девочек этими героинями. Однажды Фима нацепила на себя бумажные крылья и с воплями: «Я ангел клуба В.Е.Р.А.!» носилась по дому, пока не споткнулась и не расшибла коленку.

На самом деле, Машу настораживала любая одержимость, ведь всё это было отражением греха, а душа девушки и без того была запятнана им так, что не отмоешься. Она предпочитала молчание разговору, тишину звукам музыки, смирение спору. Едва Маша открывала рот, отец тут же напоминал ей о долге перед страной, и старшая дочь главного окружного священника понимала, что никакая молитва в мире не спасет её от гнева отца, когда он узнает, что долг Мария выполнять не собирается. Она просто не могла. Она была запятнана, на душе её лежала печать Дьявола, и порой, запершись в комнате и беззвучно рыдая в подушку, девушка не понимала, чем заслужила такое. Было ли это наказанием за проступок, который она не помнила, или мать согрешила, вынашивая её в утробе, чем натравила мрак на не родившееся ещё дитя, но факт оставался фактом – Мария была омерзительна сама себе и, тайно молясь по вечерам, просила Бога забрать либо грех с её души, либо – её жизнь.

Господь не внимал её молитвам, и с каждым годом, начиная с тринадцати лет, Маша всё глубже погружалась в себя, снедаемая презрением, горечью и ненавистью, выслушивая укоры от отца, который требовал от неё невозможного, глядя, как растут младшие сестры и как сильно влияет на них окружающий мир. У Марии ещё была спрятана в шкафу распечатка «Капитанской дочки», «Войны и мира», «Анны Карениной» и, укрытые теперь глубже всех, давно запрещённые, волшебные истории о кольце, длинноухих людях и крылатых огромных ящерах, а так же о мальчике со шрамом на лбу и его друзьях, которые не только с помощью магии («Богомерзость!» – фыркнула бы мама), но и с помощью дружбы, любви и храбрости побеждали любое зло. У Маши это ещё было. У сестер – уже нет.

Девушка закрылась в своей комнате, прислонилась спиной к двери и с наслаждением вдохнула влажный запах, щекочущий ноздри сладковатым привкусом цветущих растений.

Они были повсюду. Живые, растущие, питающиеся влажной духотой и отчаяньем Марии, наполняющие взамен ощущением покоя и защиты. Девушка устремилась к подоконнику, на ходу подхватывая пульверизатор, и постаралась затеряться среди ярко-зелёных, или тёмно-болотных, или светло-салатовых стеблей. Этот цвет был повсюду, он радовал глаз и дарил сердцу такое необходимое успокоение. Мария больше всего на свете любила именно зелёный, потому что он, как ей казалось, уж точно не может быть злым, как не может быть злой сама Природа. Даже обрушая на головы людей ужасы стихии, измельчая их кости в пыль и заставляя нуждающихся в воде умирать от жажды, а других затапливая в собственных жилищах, она была по-своему добра и, конечно же, невероятно красива. Нельзя было не любить природу, единожды её коснувшись, а Мария не просто прикасалась, она каждый день обнимала плотные стебли, ласкала пальцами хрупкие листья и шептала им собственные, придуманные ею молитвы, зная, что они точно идут от сердца. Она умоляла их дать ей сил пережить ещё один день, и они, кажется, давали. По крайней мере, Маша ещё жила.

– Милые мои, – девушка склонилась к кусту герани, слушая его вкрадчивый шепот, – Я так устала…

Каждый день они терпеливо слушали хозяйку, ведь той больше некуда было податься. Несмотря на возмущение родители («Они выделяют нездоровый воздух!» – говорила мама) и попытки Марии удержать растения в одном углу комнаты, те разрастались, оплетали стены, окна, потолок, залезали даже в высокие ящики, лозами свисали из самых неожиданных мест. Никогда в жизни Мария не встречала чего-то столь же хрупкого и сильного одновременно, как её любимые растения. Наверное, встретив такого человека, она сразу же влюбилась бы… если бы только имела способность любить.

Залив воды в каждый горшок (белая роза раскрыла бутон, ловя нежными лепестками капли влаги, а сирень едва-едва зацвела: показались крошечные шарики в обрамлении зелени), девушка потянулась к стоящему на зарядке мобильнику. Её приглашали в несколько религиозных групп, кто-то собирал на встречу любителей русского кино, пара сообществ, посвященных садоводам… приглашение от отца (точнее, приказ через Рунет) на сбор у какого-то клуба для проведения еженедельной («Жаль, что не ежедневной!» – говорила мама) акции протеста.

Только Мария нажать кнопку «отклонить», как в комнату без стука ворвался инициатор акции и, сверкая глазами, двинулся к ней.

– Тупая сука, – разглядев дочь среди высоких стеблей, он толкнул горшок с одним из них и прошелся по земле и разбросанным корням, – Вздумала со мной спорить?!

– Не надо, – Маша вжалась в стену, жалея, что сама не может превратиться в зеленый лист и врасти в землю стеблем, – Пап, я не хочу туда идти…

– А мне не насрать?! – отец схватил её за плечо и сильно встряхнул, заставив поднять у нему лицо, полное страха и горечи. Он никогда не бил дочь, но смотрел так презрительно и говорил такие слова, что Маше иногда казалось – лучше бы бил. В конце концов, от физического унижения, по крайней мере, остаются следы.

– Бесполезное создание, – а ещё через боль приходит успокоение. Боль могла бы стать искуплением, но боли не было. Отец не позволил бы ей искупить грехи так просто, – Ты хоть знаешь, зачем была рождена?!

– Чтобы продолжать род, – тихо пискнула девушка, понимая, что даже двинуться не может из-за сильной хватки отца на своем плече.

– Вот именно! – он был тёмноволосым, бородатым и очень-очень злым. Даже на службе его глаза сверкали каким-то нехорошим огоньком. Лицо и тело были вытянутыми, некрасивыми, будто конь сбросил шерсть и встал на задние лапы. Глядя в глаза отцу и видя в них своё искаженное отражение, Маша понимала, как сильно на него похожа.

– Тебе яичники Богом даны, чтобы ты проблему упадка рождаемости решала, а не просиживала их здесь! Думаешь, почему я тебе высшее получить не дал? Ты себя в зеркало видела?! Какая ведущая?! Шлюха с пищащим голоском! Когда ты собираешься выходить замуж?!

– Пожалуйста, – Мария закрыла голову руками и спрятала лицо в коленях, – Папочка, пожалуйста…

– КОГДА ТЫ СОБИРАЕШЬСЯ РОЖАТЬ?!

Он как будто размахивал плетью, оставляя на душе Маши алые следы горящих слов. Будто бы удар. И ещё один. И ещё. Душа девушки кровоточила и молила о пощаде, и Маша молила о пощаде тоже, проглатывая оскорбления и беззвучные слезы.

– Может, тебя сам Дьявол послал мне в испытание?

Будто достал нож и вонзил ей в грудь. Маша хныкнула, чувствуя, как рвется на части её сердце. Она и сама прекрасно это осознавала, не обязательно напоминать, что она существует лишь для мучений себя и родных людей! Не обязательно… она бы давно уже прекратила всё это, если бы осмелилась!

– Господи, за что мне это? – отец взвел яростный взор к потолку, – Клянусь тебе, Всевышний, если эта идиотка не родит к двадцати пяти, я не буду выгораживать её перед судом! Как миленькая отправится служить!

– Маша будет как ты? – Фима боком протиснулась комнату и в нерешительности застыла в углу, – Мама говорит, ты служишь Богу?

– Все мы служим ему, солнышко, – голос отца мгновенно потеплел, однако он не повернулся к младшей дочери, и только Маша видела сейчас его истинное лицо. – Мультики уже закончились?

– Мама тебя зовет…

– Иду, куколка. Подожди за дверью.

«Не уходи!» – хотелось крикнуть Марии, но она не посмела издать ни звука, ведь грубая рука отца по-прежнему сжимала её плечо. Он так и не повернулся к Фиме, будто не хотел, чтобы хоть капля той ненависти, что он испытывает к старшей дочери, досталась ей. Когда за малышкой закрылась дверь, он криво усмехнулся и достаточно болезненно хлопнул Марию по плечу:

– Если тебя не будет на акции… сама знаешь.

Сама знаешь… так очень любит говорить мама, когда хочет запугать. О, не нужно ничего больше – одних его слов достаточно.

Он ушёл, а Маша обняла себя за плечи, проклиная день, когда впервые открыла глаза и закричала. Кажется, уже тогда её жизнь была кончена. Или это случилось, когда она осознала, чего хочет от жизни, а родители это не одобрили? Или? Или?.. Всё равно, всё равно! Она была одна. Уже на протяжении двадцати трёх лет.

И даже тень листвы, падающая на её лицо и скрывающая слезы, кажется, не приносила больше такого успокоения, как раньше.

Алексей.

– И давно вы работаете на моего мужа?

Евгений смутился, скомкав в руках салфетку. За вечер он выслушал такое количество вопросов, что теперь, похоже, скорее предпочел бы лишиться голоса, чем ответить на ещё один.

– Чуть больше двух месяцев, – пришел на помощь секретарю Алексей, поняв, что тот уже действительно не знает, как отвечать, – если быть точным, шестьдесят девять дней, восемь часов и… двадцать минут. Двадцать одна. Достаточно для твоего отчёта?

Жена хмыкнула и ушла на кухню за десертом. Егорка поспешил за ней, надеясь стащить самый сладкий кусок. Впервые за ужин мужчины остались наедине.

– Отчёт? – переспросил Евгений, и в глазах его промелькнул плохо скрываемый страх. Алексей даже пожалел, что выбрал именно это слово для неудачной шутки, так как в контексте того, что происходило, оно прозвучало… жестоко.

– Всё нормально, у Лизы нет причин сдавать нас. Напротив, она замотивирована в обратном. Напомни в следующий раз аккуратнее подбирать слова, чтобы избежать подобных казусов.

Секретарь моргнул, несколько мгновений переваривая сказанное. Он весь сплошь состоял из оттенка серых цветов, серым было даже крошечное пятнышко на щеке, оставшееся после утреннего бритья. И телефон, который лежал на столе, тоже был серым, гладким и дорогим. Во время ужина Евгений то и дело обращался к нему, когда Лиза задавала особенно каверзный вопрос.

– Как дела с отчётами? – поинтересовался Алексей, заметив, что рука собеседника вновь ползет к мобильному.

– Готово на неделю вперед, – Евгений хвастался лишь немного – он действительно был трудолюбивым, верным и покорным секретарем. Других на работу Алексей не брал. Другие его не интересовали. Никаких происшествий или проблем, или внезапных звонков, или посещений среди ночи, или хоть чего-нибудь, что могло бы нарушить устоявшийся многолетний покой. Если вести себя в соответствии с ожиданиями общества, можно прожить спокойную долгую жизнь. И он придерживался поставленных границ.

Не было ничего важнее, прекраснее границ.

– Всё ещё в силе? – уточнил Алексей, заставив секретаря оторваться от телефона.

– Да, да, конечно. После ужина. Я готов. Где ваша жена?

– Думаю, она позволяет нам обсудить наши злодейские планы?

Судя по лицу Евгения, он не посчитал эту шутку смешной. Алексей не настаивал. Он сам давно разучился смеяться. В этой способности просто не было смысла, напротив, порой она доставляла крайнее неудобство, например, когда смех вырывается у тебя неосознанно и в неподходящий момент.

Лиза вошла в комнату, неся на вытянутых руках поднос с шоколадным тортом.

– В сообществе писали, что он должен быть выше, – пожаловалась она, и Евгений с готовностью подхватил тему (лишь бы его самого ничего не спрашивали):

– Тоже сидите в «Типичной хозяюшке»? Моя Соня вечно жалуется, что там хорошие, но неправдоподобные рецепты.

– Ой, несколько раз там писали такие продукты! Вот бананы. Где я их возьму? Из воздуха? Ощущение, что рецепту лет семьдесят! А ваша Соня не смотрит сериалы?

– А то! «Тронную Игру», каждую неделю, болеет за Женю Снежкова. Слышал, его назвали лучшим российским сериалом?

– Да, но по мне, нет ничего лучше «Врача Что». Знаете, я люблю фантастику…

Алексей абстрагировался от их болтовни. Сам он сериалов, конечно, не смотрел – ой, да смотрел, разумеется, кто их не смотрит – но не был способен обсуждать с кем-то. Сразу углублялся в подтекст, в философию… ещё одна дурная привычка, от которой давно стоило избавиться. Пусть знакомятся. Нужно дать жене возможность доделать своё коварное дело. Егорка, привыкший к таким вечерам, тихо сидел, уплетал за обе щеки торт, размазывая шоколад по лицу, и втайне от матери гонял цветные шарики по экрану мобильного. Покой. Тишина. Идиллия.

Алексей взял телефон, лежащий, как положено, на столе, и открыл беседу «Синего Крокодила». В поисках чего-нибудь важного пролистал ежедневные разборки из-за чаевых, ругань на уборщиков («Пора их уже уволить», – подумал Алексей) и наконец наткнулся на сообщение от его заместителя, который, судя по количеству восклицательных знаков, был просто переполнен возмущением:

– В нашем! Клубе! В нашем! Блин! Подвале! Кто знал?!

Все отмалчивались и скидывали в беседу свежие мемы, но Алексей не доверил бы этому человеку отвечать за «Крокодила», если бы его можно было так легко отвлечь.

– Я спрашиваю, кто знал? Что за фигня вообще, народ? Храните дома, что хотите, но зачем на работу тащить?!

– Что происходит? – вмешался Алексей, поняв, что кроме недоуменно-виноватых смайликов его заместитель ничего от коллег не дождется.

– Алексей Викторович! Кто-то в нашем подвале решил картинную галерею открыть! Я думал, им вообще не пользовались с момента открытия клуба, а тут меня шандарахнуло, я подумал: чего мы храним запасы в кухне, если можно использовать подвал? Ну я и спустился, открываю – там дохренища картин!

– И что ты с ними сделал? – уточнил мужчина, краем глаза отмечая, что Лиза о чем-то оживленно рассказывает секретарю, и тот согласно, но несколько растерянно кивает, будто уже давно потерял нить беседы, а переспросить боится.

Остальные работники упорно молчали. Новая барменша начала что-то писать, но, видимо, её «пнули» личку, поэтому даже строчка «Натали набирает сообщение» вскоре исчезла.

– Да ничего, оставил там, у стен. Пусть гниют. Подумал, вы придете и разберетесь.

– Может, продадим их? – добавил он уже в личных сообщениях, – Кому-то же это ещё нужно?

– Много кому нужно, Максим. Но продавать не будем. Запри подвал и никого не пускай, я со всем разберусь. Спасибо, что сообщил.

– Да пжлста.

В дверь постучали. Мужчина махнул жене, чтоб не вставала, и пошел в коридор, лишь у самого порога осознав, что кто-то именно постучал, а не нажал вполне доступный (если снаружи, конечно, не карлик) звонок.

– Вы смотрели «Властелин Колец»?

Вот так, прямо, без пожелания доброго вечера или хоть каких-то намеков на приличия. Алексей хотел сразу закрыть дверь перед наглецами, но с годами наработанная интеллигентность вынуждала хотя бы поинтересоваться:

– Почему вас это интересует, молодые люди?

Два юноши – в их половой принадлежности мужчина не сомневался, даже несмотря на очки, закрывающие пол-лица, и бесформенную одежду – переглянулись, и тот, что стоял ближе, произнес:

– А «Зеленую милю»?

– В ваших вопросах мне слышится провокация, – Алексей наклонил голову, без особого интереса разглядывая незваных… да, они походили на свидетелей Иеговы, но одеты были менее прилично и проповедовали явно не веру в Бога, – Могу ли я попросить ваши паспорта… визитки… хоть что-то?

– У нас нет визиток, – фыркнули в ответ. Будто Алексей сказал что-то смешное.

– Тогда я вынужден попросить вас уйти. Прямо сейчас, – мужчина хотел закрыть дверь, но парень (юноша… мальчишка?) вцепился в дверной косяк. Разноцветная пестрая толстовка резала глаз. За темными стеклами очков сверкали живые беспокойные глаза. Алексей поморщился.

– Это незаконно.

– Что именно? – как будто он не знал.

– Всё. Ваше поведение. Эти вопросы, – нужно было бы хлопнуть дверью, прищемив наглецу пальцы, но тогда в квартире его встретят с неудобными вопросами, – Как вас двоих сюда пропустили? Галина Юрьевна…

– Консьержка-то? – ещё один наглый смешок. А казалось, сильнее раздражать Алексея нельзя, – Крутая тетка! Тоже любит «Хатико». Так вы ответите? Смотрели? Хоть что-то?

– Нет. И сейчас же вызову полицию, если вы не уберетесь. Новая поправка вынуждает меня сдать вас Национальному Контролю.

Напарник наглеца придвинулся к другу и дернул за рукав, что-то прошептав. Даже через тёмные очки (какая глупость, надевать их ранней осенью) было видно, что он напуган и жалеет уже, что вообще пришел. Алексею прекрасно было видно его тощее, вытянутое лицо с ярким прыщом на подбородке, и едва пробивающиеся светлые усики над верхней губой, и вздернутый нос с широкими крыльями, и россыпь болезненно-ярких родинок по худощавой шее. Обладая прекрасной зрительной памятью, Алексей был уверен, что, если придется, он опознает этого… пропагандиста даже по нижней части лица.

Второй оказался умнее. Он взял очки больше, лоб прикрыл светлой челкой, шею – воротом толстовки, и всё, что оставалось Алексею – тонкий бледный шрам (на полтона светлее кожи), проходящий через уголок верхней губы и скрывающийся выше, под очками. Для опознания этого было достаточно, для составления впечатления… заметив, что его разглядывают, наглец вновь усмехнулся, от чего шрам исказился, изогнулся по лицу потревоженной змеей.

– Нравится?

– Пошел вон, – Алексей легонько ударил по руке, придерживающей дверь. Наглец отпрянул, – И напарника своего забери. Кажется, он уже на всё готов, лишь бы наша… занимательная беседа прекратилась.

Змея свернулась над белозубой улыбкой.

– Знаю! «Kingsman».

Алексей резко захлопнул дверь и повернул замок, как будто пропагандисты могли попытаться прорваться в квартиру. Лиза уже беспокойно маячила в коридоре – любимая, заботливая жена.

– Кто это был?

– Дети, – мужчина коснулся пальцами закрытых век. Цветастая толстовка яркой рябью разбегалась перед внутренним взором, как отрава, проникшая в глаза через зрачок, – Думают, что их потуги хоть как-то помогут миру.

– Но мы-то знаем, что это не так, – её темно-серое платье было приятной отдушиной, и Алексей позволил себе утонуть в нём, позволил тонкому телу прильнуть ближе, склонить тёмноволосую голову на грудь. Его руки обвили узкие плечи жены, а она легонько чмокнула мужчину в подбородок. Спокойно. Тихо. Совершенная идиллия.

Егор что-то опрокинул в комнате, и до супругов донесся напряжённый смех гостя. Тонкие тёмные брови сошлись на переносице, миловидное лицо Лизы приобрело недовольное… жалостливое выражение.

– Дерганный. Нервный. Везде ищет подвох. Такие легко раскалываются. Он тебе не подходит.

– Как скажешь, – покорно согласился Алексей, – А что с работой?

– Что-что. Найдем ему новую, как обычно. Через знакомых. Как ещё на работу устраиваться?

– Ну, например, по диплому и специальности?

Лиза понимала, что муж шутит, но смеялась она так же редко, как он сам. Егор, весь в шоколаде, пулей вылетел из комнаты и восторженно кинулся к матери.

– Я уронил торт! – с гордостью пятилетнего обалдуя заявил он, демонстрируя изгвазданные руки. Супруги знали, что сын ведет себя прилично только при них, поэтому старались не оставлять ребенка одного или с гостями.

– Наглость и невоспитанность, – говорил Алексей.

– Привлечение внимания, – возражала Лиза.

Евгений с настолько виноватым видом, будто это он уронил торт, застыл на пороге комнаты, глядя, как хозяйка в очередной раз объясняет сыну правила поведения за столом. Алексей же смотрел не на жену, а на секретаря, мысленно выстраивая диалог так, чтобы ни один из них не ушел обиженным. Это было непросто, всегда не просто, но не так, как первые разы. Особенно ещё тогда, когда он не смирился с категоричностью жены, пытался ей возражать, и в итоге, оказывался в опасной ситуации и признавал неправоту. За десять лет совместной жизни Алексей точно осознал две вещи. Первое: его жена – умнейшая, интуитивно-одарённая женщина, которая ошибается реже, чем синоптики угадывают погоду. Второе: она единственная в мире, кто мог подарить Алексею такой желанный покой.

Зачем ему что-то ещё?

– Ну-ка, пойдем, умоемся, – Лиза многозначительно взглянула на мужа, улыбнулась Евгению и увела сына в ванную. Гость проводил их взглядом, подождал, пока зашумит вода, преодолел пространство, разделяющее его с Алексеем, и тот позволил ему это. Но потом выставил руку вперед.

– Прости, возникли некоторые трудности. На этом всё.

И снова это удивленное лицо, будто Алексей в самом начале не предупреждал.

– В смысле?

– Тебе лучше уйти. И сохранить в тайне то, что происходило, разумеется. С моей стороны, я обещаю свести тебя с другим работодателем. С материальной стороны ты ничего не потеряешь.

– Я не… – серая маска на мгновение слетела с его лица, обнажив пестрый всплеск непонимания и обиды, – Да плевать на работу! Что я сделал не так?

– Ничего, – Алексей хлопнул секретаря (уже бывшего) по плечу, – Дело не в тебе. Просто… не устраивай сцену, прошу, я не хочу впутывать сына во всё это.

Тринадцать секунд потребовалось гостю, чтобы взять себя в руки. Потом Евгений улыбнулся. Он и не собирался закатывать истерик, ведь это было не в его духе, и Алексей знал об этом, но оставлял мужчине шанс выйти из диалога победителем, ощутить себя лучше оппонента, выше морально.

Такая небольшая поблажка тому, кого только что кинули, ничего толком не объяснив.

– Что ж, мне переслать все документы на почту, чтобы вы передали их другому… секретарю?

– Будь добр.

– Прощайте, Алексей Викторович. Передайте мое глубочайшее уважение вашей очаровательной жене.

– Обязательно.

Разумеется, никакого уважения Алексей передавать не собирался. Лизе, спустя десять минут стоящей над измазанным в шоколаде ковром и размышляющей, стоит ли вызвать уборщицу сейчас или дождаться утра, оно к черту не сдалось. Егорка, сидящий с планшетом, дул губы и пытался привлечь внимание супругов вопросами:

– А дядя Женя ушёл?

Алексей молчал, погружённый в отчеты, присланные заместителем, но после того, как мальчишка повторил вопрос в пятый раз, понял, что проще ответить:

– Ушёл.

– А почему?

– Потому.

– Ну почему?

– Егор, оставь отца в покое, – вступилась наконец Лиза, – Не видишь, он работает?

– А что дядя Женя не должен никому говорить?

«Что я каждый пятничный вечер поедаю слишком любопытных детей», – хотел уже сказать Алексей, но понял, что это приведет либо к истерике, либо к череде новых, ещё более глупых… и опасных вопросов.

– Нужно идти, – сказал он, вставая с кресла.

– Искать нового секретаря? – не то съязвила, не то посочувствовала Лиза.

– Думаю, пока с меня достаточно. Макс нашел в подвале «Крокодила» картины. Само по себе это ничего не значит, но если…

– Я понимаю, дорогой. Давай, беги, спасай свой клуб. А то его ещё прикроют, и тебе придется работать по профессии.

Смешная шутка.

Дана.

Свой долг перед церковью Дана выполнила на неделю вперед.

– Напомни, почему тебе просто не сходить на службу? – спросил отец Василий, застегивая ширинку. Девушка широко улыбнулась, глядя снизу вверх.

– Платки не люблю. Какие-то проблемы?

– Нет, дочь моя. Увидимся в следующую пятницу.

Соседка по квартире одарила уходящую спину неодобрительным взглядом. Дана была уверена, что Юлька просто завидовала. Ей самой не в кайф каждую неделю по несколько часов проводить в церкви, но моральные принципы, наличие парня, прыщавая морда, тыры-пыры…

– Как тебе не противно? Он же старый и мерзкий, – поинтересовалась соседка у Даны, завалившейся на диван возле окна.

– Не такой уж старый. Лет пятьдесят всего, – Дана взяла косметичку с покосившегося столика, – А мерзкий… ну, мерзкий. Ты вот тоже не очень.

– Но мы-то с тобой не трахаемся.

– Ревнуешь, что ли?

Юля продемонстрировала соседке средний палец и снова уткнулась в ноут. Кроме его экрана, в комнате горела всего одна лампочка из шести, (денег на новые у них не было), да сквозь окно лился свет из соседнего дома, почти вплотную прилипшего к их многоэтажке. Дана поймала эти электрические лучи и, используя вместо зеркала фронталку в телефоне, стала поправлять смазанный макияж. Их взаимные соседские подколки уже давно превратились в ежедневное развлечение, тем более что развлечений в Капотне было не сказать, чтобы много. Особенно теперь, когда снесли единственную забегаловку и поставили церковь.

– К тому же, – продолжила Дана после того, как убедилась, что выглядит идеально, – У меня тоже есть принципы. Всё, что ниже шеи – запретная зона.

– Наичистейшая! Святая! Позволь облобызать твои ноги?

– Можешь не только ноги.

– Бро, иди на, а? Я работаю, в отличие от некоторых.

– Ты на рынке тряпье продаешь. Там комп не особо нужен. Секретики?

– Ага. Глобальных масштабов, – к удивлению Даны, голос соседки звучал достаточно серьезно, – Можешь посмотреть, если жопу поднять не лень.

Дана перешагнула через разбросанную одежду, коробки и кота. Бедный Кальян уже неделю ничего не получал от хозяек и питался… хрен его знает, чем он там питался, но Дана не отказалась бы быть котом, чтобы тоже питаться хоть чем-нибудь, кроме «лапшички».

– Опять петиции? – Дана фыркнула в экран, – Вот ты тупая. Никому ваша литература с МХК нахер не сдались. Смирись уже.

– А сама-то? – мгновенно вскипела Юлька, локтем отталкивая соседку от ноута, – Сначала они запрещают гуманитарные предметы, потом книги, а дальше музыку? Твоих гонораров и так едва на «лапшичку» с квартирой хватает, как ты потом будешь?

– Я работаю не ради денег.

– Оно и видно, – презрительно фыркнула соседка, щелкнув мышкой по экрану и сворачивая сайт. – Мы, по крайней мере, пытаемся хоть что-то сделать. Солнце…

– Ой! Вот не надо! – Дана заткнула уши и постаралась отойти как можно дальше, хотя в однокомнатной квартире «как можно дальше» могло означать лишь другой угол или ванную, – Иначе я играть начну!

– Если бы ты помогла нам…

– Начинаю играть!

Юля ещё что-то ворчала (сквозь заткнутые уши Дана слышала только «тупая шалава», «сопливые песенки» и «изнасилуют в подворотне»), но, когда соседка взяла гитару, девушка быстро стихла, наигранно презрительно морщась и при этом с плохо скрываемым восхищением вслушиваясь в каждый звук.

Дана всегда пела о любви. В любом веке, в любом времени эта тема была в топе и волновала всех, от элиты до бомжей. Особенно впечатлительных девушек, конечно же, они с готовностью жертвовали деньги той, кто, как им казалось, пережила то же, что и они. Как и парни-задроты, передергивающие на смазливую мордашку и представляющие, что её слова обращены лично к ним. Пожертвований действительно было мало, а кроме них особо ничего не светило, но Дана любила выступать, любила делиться эмоциями, любила сцену так сильно, как ничто другое в жизни.

Хотя нет. Кое-что, всё-таки, было. Но песни о той части её жизни Дана хранила втайне даже от задиристой, но многое понимающей Юльки.

Игра на гитаре была похожа на объятья с возлюбленным, и Дана спела об этом, подбирая слова на ходу. Она знала, что Юля по-тихому щелкает по клавишам, записывая за ней, потому что сама певица была слишком темпераментной и неусидчивой для того, чтобы повторять одно дважды. Знала Дана и то, что, как бы соседка не возмущалась, она отредактирует новую песню после записи и выложит её в сеть, придумав к ней какую-нибудь романтичную историю. «Я любила его больше себя…», «Он говорил, что я как роза, но я не роза, я Иоланта…» Чудесная, сопливая чушь, на которую у самой певицы не было ни времени, ни желания. Ни права.

Серебряный кружок на безымянном пальце, увенчанный фиолетовым камнем, напоминал ей об этом каждый раз.

Телефон завибрировал, когда она доигрывала припев.

– Концерт окончен. Можете спрятать свои деньги, они мне не нужны.

– Надеюсь, ты так не говоришь на выступлениях, – проворчала Юля, снова возвращаясь к друзьям-революционерам в Рунете. Дана открыла свою страницу, мельком глянула на туеву хучу признаний в любви, заполонивших стену, отклонила с десяток предложений о дружбе, по-быстрому пролайкала новые фотки одной знакомой, которая в прошлый раз помогла ей устроить концерт, и открыла-таки сообщения.

– Иоланта, ты так прекрасно поешь!<3

– Иоланта, почему я не могу добавить запись на твою стену? Т_Т

– Лайкни аву, плиз!

…прислал 4 аудиозаписи.

…прислала 10 фотографий.

– Взаимно обменяюсь лайками;)

– Я тибя хачу.

– Ты моя звезда я думаю о тебе всегда ты мое солнце я…

– Скучаешь по Цветному бульвару?

Дана подняла взгляд на Юлю. Та увлеченно уставилась в экран, не интересуясь тем, что происходит с соседкой. Не она. Она и не могла знать. Никто не мог знать.

– Ты кто ваще? – напечатала девушка и тыкнула в собеседника, надеясь хотя бы странице понять, что он из себя представляет.

Лучший Друг. Ни одной фотографии, даже на аве базовый мертво-белый пёс. Ни одной записи. Ни одного репоста. Никакой информации. Абсолютно пустая страница, будто специально созданная для того, чтобы испугать Дану.

Наверное, какой-нибудь хейтер? Очень богатый, иначе откуда деньги на второй профиль? Не написано же у него в паспорте «Друг Лучший»…

– Привет из прошлого, Дана.

– Чего ты хочешь?

Лучший набирает сообщение…

– Дать совет.

– Давай?

Не просится в друзья, не кидает свои голые фотки, не признается в любви и не поливает грязью.

Лучший набирает сообщение…

– Останься сегодня дома.

– Чувак, не знаю, кто ты, но что-то ты явно попутал.

Лучший набирает сообщение…

Лучший набирает сообщение…

– Они думали, что повторный осмотр квартиры что-то изменит. Даже хотели подождать. Но у тебя хватит ума не возвращаться туда, верно?

– Чего ты хочешь?

У Даны не было денег, чтобы платить за молчание. Она даже не могла сделать вид, что не понимает, о чем речь. Казалось, «Лучший друг» знает о ней всё, и лишь ждет момента, чтобы воспользоваться этими знаниями. Или это какая-то глупая шутка? Кто решил её разыграть? Кто вообще знает о её прошлом?

– Мы на одной стороне. Но тебе придется слушаться, иначе я не смогу помочь.

Может, это было наугад? Случайно назвал этот район, а прошлое есть у всех. Если бы Дана не ответила, он бы просто пошел искать новую жертву! Идиотка. То-то страница у него фейковая, и смысл сообщений расплывчатый!

Лучший набирает сообщение…

– Во-первых, сегодня никуда не выходи.

– А во-вторых, пошел-ка ты в задницу, мудак, – прошипела девушка, добавляя придурка в черный список. Она видела кучу фильмов про таких психопатов… правда, там они на самом деле знали о герое какой-то жуткий секрет. Но это реальная жизнь. Здесь нужно вертеться, как можешь. Например, уж точно не отказываться от хорошей работы из-за угрозы Рунетного тролля.

Нет. Она вообще не будет переживать. Совсем ни капельки!

– Слово «интеллигентный» пишется с двумя «л», – заявила Юлька, подглядывая её переписки через плечо, когда они позже сидели на диване с ноутом на коленях и смотрели первую серию нового сезона.

– У тебя телефона нет? Там демонстрируй своё высшее образование, – грубыми были не слова, но тон, и соседка удивленно покосилась на Дану.

– Ты чего?

– Ничего, блин. Серьезно? Можно и не тыкать мне моей безграмотностью каждый раз. Спасибо.

– Я даже не…

– Заметила, чтобы высший технический особо помог тебе с устройством на работу? Чтобы все эти резы по ЕША в итоге реально хоть что-то давали? Я тоже, – девушка поднялась с дивана и отошла к окну, подсвечивая себе мобильником в темноте. Закрыла глаза. Прислонилась к стеклу лбом. Вздохнула. Кольцо будто сдавливало палец, а такое случалось лишь тогда, когда Дана сильно нервничала. Наверное, если бы девушка верила в сверхъестественные силы, то сказала бы, что камень нагревается в такие моменты, но она не верила. И камень просто всегда был теплым.

– От тебя редко что-то такое услышишь, – судя по звуку, Юля встала и теперь что-то делала у холодильника, – Мне казалось, ты всем довольна.

– Живя в дерьме? Конечно.

– Да я не об этом. Образование. Вся херня. Я думала, ты даже рада, что это теперь не обязательно.

– Я, может, и рада. Мне не нравится то, что я вижу и слышу. Все эти новости. Новый закон…

– Он ещё не принят, – соседка чем-то бряцнула в морозилке.

– Думаешь, если примут, они не придут за тобой?

– Мне двадцать четыре, ещё целый год. А тебе, может, уже и поздно будет. Кому нужна в армии баба под третий десяток?

– Какая же ты все-таки сука, – выдохнула Дана, повернула голову и увидела под носом кружку с прозрачной пахучей жидкостью.

– Уж какая есть. Но только такая тебя выдержит, бро. На, средство на случай климакса.

– О! Я в тебе ошиблась, – Дана прислонилась плечом к стеклу и схватила обе кружки, сначала откусив от торчащего куска ванильного мороженого, а потом хлебнув из другой. Водка с пломбиром – не вискарь с кремом-брюле, но Юля хотя приняла эту её привычку из прошлой жизни, а не покрутила пальцем у виска. Смирилась и привыкла, как и со многим другим, от чего Дана не смогла отказаться.

– Ну и что нас опять накрыло? – Юлька приложилась к собственной кружке и поморщилась, – Мне послать Пашу их отчебучить?

– Держи своего жеребца при себе, – хмыкнула Дана. Алкоголь смягчил её агрессию, даже немного успокоил нервы, которые были натянуты, как гитарная струна, – А то ведь и отбить могу.

– Ему не нравятся доски.

– Странно, ведь мои прыщики там ничуть не хуже, чем у тебя на подбородке.

– Стерва.

– Сучка.

Они обнялись, допили водку и забыли о краткой размолвке. Через три часа Дана должна была выступать перед воющей толпой, которая, в отличие от небольшого сообщества фанатов Иоланты, обычно настроена куда менее доброжелательно. А из Капотни до центра пилить и пилить…

Вызвать такси и добраться до места спокойно и без спешки? Сразу после того, как Дана купит отдельную квартиру.

Послушать Лучшего Друга и остаться дома, веря в неведомую… опасность, нависшую над ней? За двадцать восемь лет Дана слышала и не такое.

Только почему именно Цветной бульвар?

– Надеюсь, вас, психов, там всех повяжут, – с искренней любовью попрощалась Юлька, закидывая Дане на плечо сумку с костюмом.

– Если Пашок поумнеет и кинет тебя, а ты вздумаешь убиваться – делай это у соседей, мне влом кровь от кафеля оттирать.

– Вали, а?

На улице уже стемнело, а соседские мамки только начинали уводить своих ненаглядных чад с площадки, помогая друг другу управиться с вопящими личинками. Идеальность, мать её за ногу. Наверное, этого и добивалось правительство: дружелюбное общество, готовое поддерживать тех, кому это необходимо.

– Как дела, Данушка? Когда детишек планируешь? – сладеньким голосочком окрикнула её одна из мамаш. Личинка на её руках выла и била женщину ногами, требуя отпустить.

– Никогда, – так же сладко, что в её интонациях утонула бы и пчела, пропела девушка, прибавляя ход, что на каблуках было сделать не так просто, – Оставлю вам заботу о рождаемости!

Она так привыкла к этим недостычкам, что даже сумела проигнорировать язвительно-сочувственные комментарии в её спину:

– Пигалица. Разоделась, как шлюха.

– Всё мужика никак не найдет. Кому она нужна такая? И деток Бог не дал за грехи и душу гнилую.

– Да разве ж такого кто-то заслужил? Слышала, она бесплодна, бедняжка. Тут уж посочувствовать надо да порадоваться, что нас Господь от такой беды уберег.

Дане хотелось развернуться и крикнуть им, что всё не так, что она была бы куда лучшей матерью чем они, тупые молокодавалки, которые своих детей превращают в избалованных, ничего не желающих делать, двинутых на религии дебилов, но девушка проглотила обиду. Она жила здесь шесть лет, видела, как эти дамочки выходят замуж, обзаводятся сначала первым, затем вторым, а там уже и третьим ребенком, бросают работу, целыми днями проводят либо в церкви, либо в телефонах, а дети берут с них пример. А первое, чему бы она научила своего ребенка – любить музыку. Это же гораздо важнее, чем социализация, техноадаптация и остальное дерьмо из учебников по общаге.

Однако если кто-то и должен был перевернуть принцип воспитания в стране, то точно не Дана. Бунты, демонстрации, петиции-фигиции – какая от них польза? Помидорами покидаться? Поталкаться? Для Даны даже час пик был испытанием. Кто-то всегда норовил прижаться к ней. И хорошо, если сзади.

Дана не любила, когда к ней прижимаются. Она вообще едва выносила любые прикосновения, опускающиеся ниже её шеи. Только Юльке иногда позволяла обнимахи.

Весь путь от дома до метро девушка старательно игнорировала нарастающую тревогу, стараясь докурить сигарету до того, как придется её выбросить перед стеклянными дверьми. Спирт, притупляющий эмоции, постепенно выветривался из крови, а язвительные сообщения от Юли не помогали обрести душевный покой. Дана, как примагниченная, упорно обновляла сообщество «Подслушано в метро», пару раз заметив посты о себе и один раз даже сумев помочь потерявшимся найти друг друга.

– Проезжаем Крестьянскую заставу. Блондиночка в кожанке с розовой полосой на плече, сидящая напротив карты метро, не грусти. Ты классная.

Дана подняла взгляд. Молодой парень напротив смотрел на неё и улыбался, будто его правда волновало, что незнакомая девушка грустит. Зачёсанные назад волосы открывали высокий лоб, в ухе тускло мерцала серебряная сережка. Глаза смотрели прямо и с любопытством.

Палец сам собой поставил записи лайк.

– Ты там уже кого-то подцепила?!!!О_О – тут же написала Юлька.

– Прекрати следить за мной -_-

Свет в вагоне мигнул, вызвав у группы подростков бурю эмоций. Иоланта мысленно закатила глаза, продолжая обновлять стену и думая, предпримет ли парень ещё какие-нибудь действия.

– Козел, толкнувший меня в переходе на Таганке. Я тебя запомнила, мразь

– На кольце сейчас жопа, кто может – не суйтесь;)

– Вы когда-нибудь замечали, как небрежно люди относятся к поездам? Как плюются, бросают мусор на рельсы? А представьте на секунду, что нам однажды придется здесь жить! Прямо в метро, используя эти громыхающие сооружения вместо домов. Хотелось бы вам, чтобы у вас дома так гадили?!

– Заранее простите те, кто из-за нас опоздает. Если можете, обойдите стороной Менделеевскую, Римскую, Баррикадную и Белорусскую. Если же вам не безразлично будущее нашей страны – присоединяйтесь!

Дана, не понимая, что происходит, открыла комментарии. Возмущениям в духе «да какого ж хрена именно у нас?!» и «Я на работу опаздываю!» не было конца, но никто ничего толком не объяснял. Дана даже подумала, что это тоже очередная шутка, но поезд вдруг резко затормозил, опрокинув стоящих людей друг на друга, лампы снова мигнули, но не погасли, и в окнах виднелись темные стены, увитые проводами. И край платформы.

Они не доехали совсем чуть-чуть.

С разных концов вагона раздались нервные смешки, шепоток пронесся над головами, как случается всегда, когда много незнакомых между собой людей все вместе попадают в непредвиденную ситуацию.

– Ма, а мы что, застряли? – прозвучал в тишине звонкий мальчишеский голос. Женщина мотнула головой и покосилась на людей, будто кто-то мог дать ей ответ. Все молчали. Дане показалось, что она увидела какое-то шевеление за окном, но разве это возможно? Разве там не проходит электричество?

Вагон погрузился в абсолютную темноту.

– Я всегда хотела умереть с тобой в один день, – шепнул какой-то парень, и ему ответил возмущенный женский голос:

– Вот щас вообще не смешно! Придурок.

Многие пассажиры зажгли телефоны, но от этих слабых искусственных вспышек стало только страшнее. Дана встала коленями на сиденье, вглядываясь в темноту тоннеля, и вдруг почувствовала руку на своем плече, тянущей её вниз.

– Сядь. Упадешь.

И правда, едва Дана (скорее от неожиданности, чем послушавшись) опустилась обратно на сиденье, свет вспыхнул и вагон тронулся. Тот парень, что флиртовал с ней в «Подслушано» схватился за поручень и осторожно улыбнулся.

– Вадим.

– Не очень-то вовремя, – ответила Дана. Поезд доехал-таки до станции и остановился, выпуская наружу возмущённых и растерянных людей. Парень, увидев, что Дана не собирается выходить, улыбнулся уже шире.

– А по-моему, в самый раз.

– Мам, а что там красное? – снова задал вопрос любопытный мальчуган, показывая куда-то над головой Даны. Девушка невольно обернулась, и прямо напротив её глаз оказалось размашисто выведенное алой краской на стене, ровно над названием станции:

ТРУПЫ

– Господи, – какая-то женщина перекрестилась, – Что ж это за вандализм-то такой? Сатанисты проклятые!

Дана вытянула шею, разглядывая начало надписи, уходящее в темноту, в начало станции:

МЫ ВСЕ – КАК ТРУПЫ…

Выпустив людей, двери вагона захлопнулись, и поезд тронулся вперед, навстречу продолжению:

МЫ ВСЕ – КАК ТРУПЫ ИЗ «ПРОРОКА»

НО НИКТО НЕ СЛЫШИТ ГОЛОСА БОГА

– Какой «Пророк»? – себе под нос брякнула Дана, но Вадим, упорно стоящий над ней, услышал и ответил:

– Пушкин, должно быть.

– Чё?

– Пушкин. Александр Сергеевич.

– Эм… ладно. Я не буду сейчас кричать: «Помогите, маньяк!», если ты оставишь меня в покое.

Парень снова улыбнулся и сделал шаг назад, хватаясь за другой, дальний от Даны поручень. Так-то лучше.

Но теперь настроение у девушки было испорчено окончательно. Рунетный тролль, издевательства соседок, пугающая надпись, какие-то психи, бегающие по рельсам, а теперь она ещё опаздывает на собственное выступление! Может ли этот вечер стать ещё хуже?

Как оказалось, может. Клуб находился на Арбатской, и на своих каблуках Дане ещё предстояло доковылять до него, однако уже издали девушка увидела знакомые машины с огнями на крыше, не предвещающие ничего хорошего. Мужики в форме сдерживали натиск толпы зевак с телефонами, а с другой от них стороны уже подъезжали минивэны с телевизионщиками внутри. Из клуба по одному, по два и даже по группам выводили людей и сажали в полицейские машины. Кто-то кричал о том, что ни в чем не виноват, кто-то грозился подать жалобу, но всё это лишь больше раззадоривало зевак, и можно было не сомневаться – лица тех, кто больше всех возмущается, точно попадут в сегодняшний топ по просмотрам.

Что за херь сегодня творится?!

Хозяин клуба мрачно стоял в стороне, созерцая картину ареста, и Дана уже направилась к нему, но вдруг почувствовала, что её утягивает куда-то в бок, очень грубо утягивает, за локоть. Не успела девушка даже вскрикнуть, как уже оказалась вжата в стену за клубом, с заткнутым ртом и запястьями, удерживаемыми в грубом большом кулаке.

– Глупое создание, – нападавший ещё сильнее вжал её в стену, и девушка почувствовала каменную кладку, упирающуюся в позвоночник. Рванулась. Попыталась ударить ногой.

– Отпусти! – прошипела она прямо в руку, закрывающую её рот. Отодвинься, быстро!!

– Я сказал тебе не приходить! – враг легко увернулся от её ударов. На глаза у него, как у преступника из дурацких боевиков, была натянута черная тонкая шапка, позволяющая видеть, что где-то там есть лицо с бровями, но закрывающая остальное. Голос… слишком слабый для рока, слишком сильный для романсов, но сейчас даже такой… никакой пугал Дану до усрачки.

– Чего тебе нужно?! – промычала она, и рука соскользнула с её лица, сжав – несильно, но ощутимо – горло.

– Послушание! Я не смогу тебе помочь, если ты будешь игнорировать мои советы!

– Псих больной, – Дана старалась как можно меньше контактировать с чужим телом своим, – Не нужна мне ничья помощь!

Маньяк (а кто же еще?!) слегка отодвинулся, вырвав у девушки невольный облегченный вздох и оглядел её с головы до ног:

– Жалкое создание.

– Пожалуйста, – Дана чувствовала ком, подступающий к горлу. Её не собирались насиловать, требовать денег или убивать, но лучше бы уж так, потому что слушать речи психопата было гораздо хуже. Психопата, который как будто действительно что-то знает и специально говорит то, что заденет Дану, – Отпустите меня. Я не пойду в полицию.

– Конечно, не пойдешь.

– Дайте мне уйти. Я вернусь домой и… там останусь. Только отпустите. Пожалуйста.

Слеза скатилась по её щеке, и Дана смахнула её, черную от туши, пальцем, заметив, что преступник больше не держит её руки. Он отступил. Поправил маску. Огляделся.

– Иди. И никому не слова. Помни: я хочу помочь.

Дана оторвалась от стены, сделала несколько шагов в сторону и, поняв, что её не будут преследовать, рванула из переулка навстречу свету, людям, безопасности.

– На твоем месте я бы снял кольцо, – донеслось ей вслед.

Всё. Это слишком.

Вывалившись на свет, Дана ухватилась за кирпичную стену и, прикрыв рот рукой, зарыдала.

2. «Синий Крокодил»

Элен.

– Сделай потише, сильвупле, – Кейт, не глядя, протянула руку, и Элен вложила в раскрытую ладонь отвертку.

– Тебе не нравится? – девушка щёлкнула кнопкой, переключив на другую дорожку. Мужской голос сменил женский, драматично распевающий… ну… о любви, наверное. Элен не знала итальянского.

Кейт вздохнула:

– Нравится, конечно. Но…

– Никто нас не услышит, саншайн. Смотри сама, – Элен на секунду выключила музыку, позволив подруге насладиться железным громыханием вагонов вдали и журчанием канализации внизу. – Никому нет дела до того, что мы слушаем.

– Ошибаешься.

Кейт заменила испорченное Солнце на новое, и они пошли к выходу из тоннеля, подсвечивая дорогу фонарями в мобильниках. На этой станции давно не ходили поезда, поэтому девушки могли не бояться быть обнаруженными, однако они все равно оставались начеку, готовясь дать дёру при малейшей угрозе. Их шаги сливались с шуршащей песней Московского метро, этим городом из железных коробок, развернувшимся под городом зомбированных млекопитающих. Здесь редко можно было встретить кого-то, чья жизнь наверху хоть сколько-нибудь интересна. По сути, здесь вообще мало кого можно встретить, изредка – крысу, и поэтому Элен крайне удивилась, заметив силуэты у стены.

– Бомжи? – удивлённо прошептала Кейт. Элен жестом показала ей вжаться в стену, и сама сделала так же. Только этого им не хватало.

Люди громко переговаривались, будто вовсе не боясь, что их найдут на закрытой станции. Кто-то сидел на платформе, свесив ноги, кто-то разложил на рельсах карту, и многие столпились возле нее, разглядывая разноцветные пересекающиеся линии. Кто-то ел. Кто-то просто спал. И все они вели себя так, будто должны быть здесь, будто нет ничего особенного в большой компании, собравшейся на заброшенной линии метро.

С настоящими бумажными книгами, стопками разложенными по платформе.

– Наши? – тихо спросила Кейт, и Элен, помедлив, мотнула головой.

– Пошли отсюда. Быстро.

Кейт часто перечила подруге (в конце концов, она была и старше её на три года, и, чего уж там лукавить, гораздо умнее), но даже она в такие моменты осознавала – Элен стала негласным лидером «Лучей» не просто так.

Они выбрались через другой ход, перешли на действующую линию и там, поднявшись на платформу, слились с толпой, идущей к выходу… если это вообще могла сделать пирсингованная девица с разноцветными волосами и её спутница. Одетая намного скромнее, Кейт всё равно всегда выделялась сильнее Элен с её вырвиглазными образами.

– Хоть волосы распусти, – посоветовала Элен, когда они отстояли длинную очередь в клуб и все-таки попали внутрь, несмотря на подозревающие взгляды охранника:

«Да, да, я выгляжу, как пережравшая одиннадцатилетка, но не надо делать из этого трагедию. Я и так обижена жизнью, видишь? Мне есть восемнадцать, могу паспорт показать».

Кейт что-то недовольно буркнула, но волосы распустила, даже тряхнула головой, приковав к себе несколько заинтересованных взглядов. Да, она была красива. Даже без распущенных волос. Даже если вместо офисного костюма на неё нацепить целлофановый пакет. Элен знала это, ведь ей было с чем сравнивать. На неё никогда так не смотрели. Не с восторгом. С крайним удивлением, растерянностью, порой, с отвращением, но не с восторгом и не этим млением перед естественной природной красотой.

Часто это было ей на руку, ведь в таких местах – клубах, барах, парадах – Элен переставала выделяться и могла провернуть любое дело. Но иногда…

– Эй, заказать тебе выпить? Или вам, ангелам, запрещают пить что-то, кроме амброзии?

Элен отвернулась от парня, приставшего к Кейт и думающего, что он очень остроумен. Лишь иногда, очень редко, бывало обидно.

Пройдя вперед, к танцевальной зоне, девушки оказались в самом центре звуковой оргии. Огромные колонки извергали нечто, похожее на смесь русского рэпа, попсы и рыданий голодной кошки, тела тряслись и прижимались друг к другу, прижимали друг друга к мягким диванам. Надоело плясать? Вон там «тихая» зона, официантки обслужат. Бар был полон напитков любой крепости, телевизор над ним демонстрировал какую-то викторину, ди-джей соглашался ставить все, что не запрещено законом, в общем, «Синий Крокодил» жил и процветал, уже много лет радуя молодежь тем единственным, что было им нужно – свободой от серой жизни, которая давила, как пресс.

– Где твой администратор?! – прокричала Кейт в ухо Элен, закрывая руками свои собственные. Казалось, даже её светлые волосы вибрировали, как стены и пол, как чужие тела, как всё здесь.

– Без понятия! Ник должен прислать фотку! Но у меня дурное предчувствие, что это он!

Элен указала в сторону «тихой» зоны, где у самого входа стояли двое мужчин, отличающихся от остальных посетителей строгим дресс-кодом. Тот, что был старше, держал молодого за плечо и втолковывал ему какую-то дичь с терпеливо-усталым выражением на в прошлом красивом (не, ну он реально старый, ему сколько, сорок?) лице. Молодой слушал. И периодически косился на часы.

Кто-то наступил Элен на больную ногу, и девушка чуть не взвыла. Она почти забыла о повязке под джинсами, как всегда забывала о любых мешающих деталях на задании. Можно было и не напоминать.

– Глаза разуй, мудак! – крикнула она вслед, не надеясь, что обидчик хотя бы обернётся. Но он остановился в этой бурлящей, как поток, толпе и ответил:

– Простите, пожалуйста. Я вас не заметил, – в темных стеклах очков мерцали неоновые лампы, по лицу парня… мальчишки прыгали цветные пятна, и говорил он с искренним раскаянием. – Никогда не бывал в таких местах, здесь так шумно и людно! Не подскажите, где выход?

– Там! – Элен даже передумала ссориться и махнула рукой, по верху, над головами показывая направление, – Просто иди прямо, до стены и вправо.

– Спасибо! Еще раз простите!

«Террорист какой-то, – мысленно хихикнула Элен, заметив, что мальчишка прижимает к бедру большую сумку. – Зато сдохнем с музыкой… такой себе, ну да ладно».

Кейт дернула подругу за руку и показала ей присланную Ником фотку с подписью «НашМаксик». Администратором, разумеется, оказался тот молодой человек, которого распинал хозяин «Крокодила». Элен плохо представляла себе, сколько длятся такие разговоры, и не будет ли слишком опасно подходить к Максу в такой момент.

– Давай ты разденешься, а я его похищу, пока все будут смотреть на тебя? – абсолютно серьезно предложила девушка, и Кейт возмущенно вскинула брови.

– А сама-то?

– Я слишком прекрасна для этого, цыпа. Так что?

Элен шутила, конечно, шутила, но, если бы пришлось… в конце концов, дело ведь на первом месте, и Кейт знала, какую потерю (её гордости или возможности увеличить радиус Солнца) подруга примет гораздо проще.

– Но…

Омерзительные завывания сменились другими, чуть менее омерзительными, чуть более похожими на нормальную музыку. Под звуки электронной скрипки парочки сплелись конечностями и застыли на месте, изредка двигаясь то в одну, то в другую сторону. Медленный танец. Ну, супер. Теперь девушки могли говорить чуть тише, но и шанс того, что их услышат, стал больше.

– Ладно, есть идея, – Кейт медленно обвела взглядом клуб, остановившись на группе веселящихся молодых людей, занявших крайний диван. Они располагались как раз напротив администратора с хозяином и прекрасно обозревались с их места. – Если пойдет админ, я его как-нибудь уведу, но лучше пусть сам этот. Так. Ладно. Готовься.

Кейт снова тряхнула головой, рассыпав копну густых светлых волос по плечам, расстегнула одну пуговицу на груди («все равно слишком невинна и красива для ночного клуба», – промелькнуло в голове у Элен) и уверенными шагами пошла к парням, делая вид, что не замечает восхищённых взглядов. Ее малышка Кейт. Катя. Ходячее «но», возмущающееся рискованными авантюрами и делающее все, что потребуется, если это действительно нужно.

– Бонжур, филс де путе, – громко сказала девушка, и одного этого уже бы хватило, чтобы наряд полиции вежливо попросил Кейт проследовать за ними в участок. Но парни только рассмеялись, сказали, что она чудно говорит и предложили сесть к ним на диван.

Дальше случился короткий тихий диалог с миловидным русоволосым парнем, а потом между ними что-то произошло, и вот, стеклянная пепельница уже со звоном разбилась над его головой, осыпав верещащих парней градом осколков. Кейт оттолкнула тех, кто попытался ее удержать, залепила блондину пощечину и с криком, перекрывшим даже музыку, вцепилась в него, повалив на диван.

Конечно, этим должна заниматься охрана, но Кейт не была бы Кейт, если бы не предусмотрела и это. Заметив, что хозяин не слишком заинтересован в потасовке, но наблюдает краем глаза, она упала на диван и отчаянно зарыдала.

О хозяине «Синего Крокодила» было мало что известно. Он много времени проводил в своем клубе, часто подолгу сидел в кресле у барной стойки, кажется, был женат… а еще он был невероятно интеллигентен и всегда вел себя, как истинный джентльмен.

Пофиг, что называть так мужчину теперь незаконно.

Вот и сейчас он, увидев беззащитную девушку, в слезливом припадке бьющуюся на диване, не мог просто проигнорировать её. Он пошел разбираться, а Элен в это время, прихрамывая (нет, она не злилась на мальчишку. Но он мудак) поспешила к Максу, который стоял у стены и будто пытался отдышаться.

– Ночь кончится, – шепнула девушка, и молодой человек вздрогнул, резко обернулся, растерянно нахмурился и опустил взор, лишь тогда увидев Элен.

Ха. Ха. Ха.

– Солнце взойдет, – ответил он осторожно, будто не уверенный, что всё правильно понял.

– Элен я, Элен. Ну, давай, куда можно проводник присобачить?

– Ой, – Макс огляделся, понял, что все внимание приковано к сцене на диванах, уцепил Элен за локоть и затащил в «тихую» зону. Сейчас здесь никого не было, даже официанток. – Блин.

– Че?

– Ну, я думал его в подвал ныкнуть, но там сейчас как бы… не самое удачное место, – молодой человек действительно выглядел очень расстроенно и смущенно. – Можно… ну… например…

– Куда? – поторопила его Элен. Солнце в сумке (непонятно, как его пропустил металлоискатель) уже грело не на шутку, хоть девушка и понимала, что это лишь её разыгравшееся воображение. – Давай быстрей, думай.

Макс вздохнул и знаком показал ей идти за ним вглубь «тихой» зоны.

– Скажу, что здесь… что-нибудь чинят, – неуверенно предложил парень, пока Элен, хмыкая, пристраивала передатчик под дальним столиком, деликатно отгороженным ото всех тонкой занавеской.

– Смотри, если его найдут, виноватыми окажутся все. А еще его нужно будет поменять через неделю, он на аккумуляторе.

– Хорошо, хорошо…

– Не боись, – Элен вылезла из-под столика и посмотрела в глаза администратору, который, хоть и был старше её, но сейчас выглядел как девчонка, увидевшая в своей комнате большущего паука. – Оно того стоит.

– Ну… наверное.

– Да не «наверное»! Смотри, – Элен достала телефон, нажала на ярлык Солнца, ввела пароль, а потом ещё один, личный, открывающий специальную, доступную только ей функцию. Повернула телефон экраном к Максу, чтобы он увидел цифру, которая с каждой секундой всё росла, – Эта цифра – все Лучи, подключившиеся к Солнцу. Многие из них ждали, когда связь появится в этом районе. Видишь, другая цифра? Семь человек. Это те, кто рядом, в клубе. Сегодня ты сделал их счастливее.

Макс хмыкнул неуверенно и взял у неё телефон. Элен так и представляла себе их, прячущих телефоны под столиками, под барной стойкой или запершись в туалетной кабинке, сердцем, мозгом, душой открытых для всего мира.

И весь мир теперь открыт для них.

Конечно, самое дерьмовое дерьмо случается именно тогда, когда бы ты хотел этого меньше всего. Раздался грохот, вопль: «Всем оставаться на своих местах!», а музыка вильнула вверх и стихла, Макс чуть не уронил телефон, но Элен успела его подхватить, заметив, что цифра на экране изменилась – с десяток человек разом вышли из сети.

Страх.

– Полиция! Лежать! Держать руки так, чтобы мы их видели! – продолжали командовать в зале. Испуганные голоса, неуверенные вопросы, на которые никто не спешил отвечать. Звон. Грохот. Вскрик.

Страх непрерывно сопровождал их повсюду. Это была цена за счастье, цена за солнечный свет и тепло, за целый мир на ладони. Страх, что, несмотря на все уверения в безопасности, их всё-таки поймают.

– Ты куда?! – испуганно прошептал Макс, хватая девушку за руку, когда та двинулась к выходу из «тихой» зоны, – Я могу нас вывести отсюда!

– Они должны знать, что дело не в них! – прошипела в ответ Элен, вырывая руку. Чтобы не произошло сейчас в клубе, Лучам не нужно бояться – полиция пришла не за ними.

Или за ними? Тогда Элен тем более должна быть там.

Полиция заставила людей выстроиться в очередь и группами выводила их из клуба. Среди них Элен разглядела и Кейт, которая, похоже, как раз высматривала её. Красавица умело прятала ужас, но Элен, знавшая ее наизусть, видела в глазах немое послание:

«Я же говорила я же говорила я же говорила я же говорила ты нас всех погубишь!»

Но дело ведь не в них? Не в них же?!

Из туалета, из подсобки, из других мест выводили тех, кто успел спрятаться или побоялся выйти раньше. Мимо Элен в «тихую» зону вошел полицейский, а ее саму за плечо потащили к очереди. За спиной стоял коп с автоматом. Сурово. Девушка старалась не замечать, как сильно колотится сердце. Главное – дышать.

– Что происходит? – спросила она у какой-то девчонки, стоящей перед ней. Та повернулась к Элен, заплаканная, донельзя напуганная.

– Наркотики, – прошептала она так, будто страшнее вещи в жизни не говорила. – Они думают, мы тут все наркоманы! Боже, что я скажу папе?

Но Элен не волновали ничьи семейные разборки. С души будто камень упал, и пусть их всех сейчас повяжут, главное, что дело не в Солнце. Они в безопасности. Лучи. Все её друзья. Саша.

И Элен вздохнула свободно. Теперь хорошо было бы проследить за тем, чтобы никто из тех семерых ничего случайно не вякнул.

– Выводите их, сержант.

– Так точно, капитан.

Поль.

– Хэй, тот подхалим пишет, – Поль лежал на их кровати, закинув ноги на стену, пока сестра вертелась перед зеркалом. – «Свет души моей, пламень моего сердца, мечтаю целовать нежные руки твои, глядеть в голубые глаза твои, ласкать твой нежный стан…»

– Брр, где он вычитал эту гадость? – сморщилась Полина. – Подай синюю рубашку, пожалуйста.

– Индиго или лазурь?

Полина закатила глаза.

– А сам не видишь, что сюда подходит?

Поль хихикнул и бросил в сестру темно-синей рубашкой, продолжая читать:

– «Хочу просыпаться и видеть твоё – и только твоё! – лицо…» Мне кажется, или это слишком быстро? Тем более, чье именно «твоё» лицо он хочет видеть, если таких лиц у нас два?

– Боже, да просто кинь его в ЧС уже. Разве мы не оставили эту размазню в прошлом?

– Оставили, – согласился Поль. – Теперь у нас…

– Новый друг.

– Дружок.

– Дружочек.

– Дружочечек.

– Сын! – снизу крикнул отец. Родительские сборы длились уже несколько часов, прислугу посылали то за одним, то за другим, и те уже сбились с ног, пытаясь угодить хозяевам и отсчитывая минуты до их отъезда, – Аполлон!

Поль перекинул ноги, свалился с кровати на пол и встал.

– Пойду узнаю, что ему нужно. Заодно уточню, всё ли Федька добыл по списку. Ты тоже торопись, до шести пятнадцать минут.

– Девушкам неприлично приходить вовремя, – хорошенькая скорченная мордашка. Передразнивание её выражения. Передразнивание передразнивания. Поняв, что он проиграл в этой мимической битве, Поль вздохнул и поспешил вниз, по пути накидывая такую же тёмно-синюю рубашку.

Всегда как одно.

– Поль, – отец стоял у дизайнерского столика и смотрел, как домработник Фёдор пытается уместить все его документы в одну сумку. – Это ведь ты, сын?

– Да, пап.

– Подойди ближе. Не хочу кричать через всю комнату.

Поль подошёл, напряженно вспоминая, когда в последний раз отца беспокоила громкость его голоса.

– Возьми, какой больше нравится, – отец положил на столик два идентичных дешевых телефона.

– Ну… – молодой человек взял тот, что был к нему ближе, – И?

– Звони мне только с него. Номер там уже забит. И не используй его нигде больше.

– Пап? – у отца всегда было серьёзное лицо, но сейчас он бил даже собственный рекорд, – Ты ведь покупать новые рестораны для фирмы едешь, да?

– Разумеется, сын. Просто делай, как я говорю.

То есть, как обычно.

– Ладно, – без споров согласился Поль, лишь уточнив, – а почему не Полине? Она ведь ответственнее? Нет?

– Возможно… но мы, мужчины, должны опекать слабых женщин в трудную минуту.

–… кафешки, да?

– Прекрати задавать вопросы. Просто, – отец забрал второй телефон, такой дешёвый на фоне его прикида, – возьми.

– Ладно. Но вы там с мамой поаккуратнее, хорошо? Обещаешь?

– Вопросы, Аполлон!

– Прости, отец.

Они с сестрой вышли из дома сразу после того, как родители уехали. Новый сосед уже ждал их на дороге, чуть менее очаровательный в свете фонарей, чем в отблеске свеч, но все такой же миловидный и наигранно невинный.

И когда он увидел близнецов, невинность его лица сменилась совершенно иным чувством.

– Вы всё-таки пришли, – выдохнул он, заставив Полину надменно вскинуть брови.

– Мы всегда приходим, если нас зовут. Ты у нас…?

– Роман. Рома. Простите, что не представился, – кажется, он хотел по-джентельменски поцеловать руку… но не понял, кому. Хех. – В церкви я слегка растерялся.

– Неудивительно, – мысленно усмехнувшись отчаянным попыткам различить их, Поль смилостивился над новым знакомым, по-мужски протянув ему руку, – Аполлон. Но лучше Поль.

– Полина, – по лицу сестры было видно, что она хотела бы еще немного помучить его, – Приятно, что ты нас пригласил… Роман.

О, она умела произносить простые имена так, чтобы их обладатель почувствовал себя одновременно обласканным Божьей дланью и опущенным в кастрюлю с кипятком. Роман с каждой минутой всё сильнее очаровывался ими, а близнецы старательно вели себя так, чтобы это очарование не пропадало. Зеркальные жесты. Многозначительные переглядки. Одновременный шаг вперед и шаг в сторону друг от друга. Всё просто, как дыхание. Всё отточено многолетней практикой. Всё гипнотизирует, и теперь Роман наверняка снова не помнит, кто из них кто.

– Я… – из них троих только он чувствовал себя неловко. Какие чудесные светлые волосы… наверное, всё-таки крашенные, – Поедем?

Они сели в автомобиль, причём, несмотря на демонстративно открытую переднюю дверь, оба близнеца сели назад, задиристо глядя на водителя через зеркало. Точнее, это Поль глядел задиристо. Полина внимательно изучала нового знакомого, заранее продумывая всё возможные варианты.

Это ей отец должен быть дать телефон, о котором Поль сестре пока не сказал.

– Почему именно туда? – спросила девушка, когда они выехали на шоссе. Роман, только оторвавший от них взгляд и уже посмотревший на дорогу, снова залип.

– Там сейчас такое будет! Думаю, вам понравится. Мне отец сказал по секрету, никто не должен знать, но я подумал…

– Подумал, – с улыбкой выдохнула Полина. Брат сжал её руку, с трудом сдерживая смех. Судя по лицу Романа, он действительно очень хотел им угодить. Поль веселился, разглядывая его, а Полина – машину, забитую всевозможной религиозной фигней: иконы в салоне, крест, свисающий с зеркальца, чётки, библия, лежащая в приоткрытом бардачке. Брат видел её желание уточнить, чья это машина, но девушка поборола себя. Хы. Поль бы спросил. Но сейчас она правит бал.

– Расскажешь о себе, Рома? – мурлыкнула Полина, растерянно поглаживая пальчиком спинку водительского кресла и как бы случайно касаясь плеча молодого человека. Поль прислушался тоже, положив подбородок на соседнее кресло.

– Я… ох, я… хочу стать политиком.

– Как мило! Ты достаточно обаятелен для этого. Как думаешь?

– Соглашусь, – отвечал Поль.

– И что ты думаешь о новом законе, Рома? Тот, который обязует девушек либо родить до двадцати пяти, либо служить в армии?

– Думаю… – парень сглотнул, – это немного чересчур.

– Он еще и умный! – восторженно воскликнула Полина, откидываясь назад и с силой сжимая ладонь брата, который уже просто давился рвущимся наружу хохотом.

На самом деле, не смешно. Даже новую поправку в законе о зарубежном искусстве можно было обойти. Но прямой приказ?

«Папа поможет».

«Папа всегда помогает».

Близнецы выведали ещё несколько крох информации о личной жизни нового знакомого (сам Роман ничего не спрашивал, видимо, стеснялся), и, когда они оказались в клубе (без очереди, конечно же, очередь не для тех, кто, пойдя за продуктами, может купить мерседес), он повел их через толпу сразу к одному из немногих окон, драпированных темной занавеской.

– Скоро начнётся, – произнес Роман, отодвигая ткань и выглядывая на улицу. Близнецы уселись на диване, по обе стороны от парня, приняв зеркальные позы, но несмотря на периодические восторженные взгляды в их сторону, Рому всё-таки явно сейчас больше интересовало то, что происходит на улице. Странно. И пусть. У близнецов появилось время освоиться, и, хотя они посещали этот клуб не впервые, каждый раз им удавалось отыскать нечто…новенькое.

«Крокодил», залитый синим электрическим светом, полностью оправдывал своё название, и ребята, выбравшие лёгкие синие рубашки, слились бы с ним, если бы не яркость огненных волос. Они будто были неподвижным украшением на диванах – прекрасным, завораживающим украшением. Совсем как вон та очаровательная блондинка. Поль глазами указал на неё сестре, будто намечая следующую цель, и та согласно кивнула, безошибочно поняв, кого имеет в виду брат. Девушка следовала за какой-то низкорослой толстушкой, прорезающей путь через толпу, как ледокол. Она даже не взглянула в их сторону. Ну, это пока.

– Смотрите! Вон, вон они! – Роман потрепал Поля по плечу и резко убрал руку, будто обжегшись, – Ой, я…

– Чего там? – парень с ногами залез на диван и придвинулся к Роману сбоку, выглянув в окно. Под стенами бара собиралась подозрительно организованная толпа. У некоторых в руках даже были пока что опущенные плакаты, а кто-то – Боже мой – держал огромный пластмассовый, крашенный под дерево крест, – Это что?

– Здорово, правда? Отец Георгий созвал митинг, скоро начнется, – восторженно-благоговейный голос. В глазах Романа зажглась та искра, которой так боялся Поль и которой старательно избегала в людях Полина.

«Фанатик» – они едва ли не произнесли это вслух. Теперь ясно, почему именно здесь. И зачем. Повеселиться. Только не так, как планировалось.

Как они упустили?

– А в честь чего демонстрация? – осторожно уточнила Полина, многозначительно поглядывая на брата. Они одновременно слегка отодвинулись, – Мне казалось, церковь и так имеет власти уже больше, чем само правительство.

– Конечно, – возмущенно фыркнул Роман, не отрывая взгляда от происходящего за окном, – церковь и есть правительство. У них марафон демонстраций, направленных на повышение рождаемости. Лозунг «Нет контрацепции! Да здравствует естественный процесс!» Там будет такая сцена, просто улетите!

– Ммм, ясно… – ни у одного из близнецов не было желания смотреть на вопящих фанатиков, тем более – на такую тему. Это было бы слишком лицемерно, даже для них. Поль взглядом предложил сестре уйти, но та что-то разглядела в окне и, видимо, заинтересовалась.

Рядом с ними что-то разбилось, заставив всех троих вздрогнуть и обернуться на звук. Та симпатичная блондиночка, где-то потеряв подружку, душила вопящего парня, а его друзья пытались её оттащить. Сквозь музыку до ребят долетали только некоторые слова вроде: «урод!», «кобель!», «жизнь испортил!», но и этого хватило, чтобы понять происходящее. Измена, драма – ничего интересного, хотя блондиночка была хороша в гневе.

– Не так, как это, – Полина постучала по стеклу. От большой разномастной кучи отделилась тонкая высокая фигура в платке, а вместе с ней – седовласый мужчина. Через стекло (да ещё и на фоне музыки) не было слышно, что они говорят, но беседа эта больше была похожа на спор. Девушка прижимала руки к груди в молящем жесте, а мужчина мотал головой, тыкал пальцем в сторону клуба и тряс каким-то странным свертком. Люди, стоящие вокруг, следили за перепалкой с интересом голодных акул, и судя по их лицам, когда девушка открывала рот, фанатики были далеко не на её стороне.

Поль оглянулся. Блондиночку успокоили и увели к бару. Ладно, потом. Тут поинтереснее. Глядя на лицо мужчины можно было предположить, будто девушка прямо у него на глазах нарушает все библейские заповеди. Сразу. Одновременно. Он схватил её за плечо и встряхнул так, что у несчастной сбился платок, и она схватилась за голову одной рукой, второй вцепившись в волосатое запястье. Никто не пытался ей помочь. Будто так и надо.

– Наконец-то, – Роман прижался руками к стеклу, глядя, как митингующие рассредоточиваются вдоль стены и поднимают плакаты.

Нет убийству неродившихся детей! Нет контрацепции!

Мы за повышение рождаемости!

В постель – только с целью помочь стране!

Господь не создавал презервативов!

Многие из тех, кто сидел на диванах, так же прилипли к стеклу, разглядывая фанатиков. Сквозь стены клуба едва-едва пробивались их крики, но рты так смешно кривились, лица так смешно перекашивались от ярости и веры в собственную правоту, что на них невозможно было не смотреть, как невозможно не смотреть на рыбу, выброшенную на песок. Беззвучно открывающийся рот, выпученные глаза и полная беспомощность.

Полю они были омерзительны, и он стал смотреть на девушку, которая выглядела скорее несчастно, чем рассержено. Прижимая к груди сверток, который ей впихнул мужчина, она сделала шаг из толпы и тоже открыла рот, но было непохоже, что она кричит. Скорее… вещает? Все остальные митингующие замолчали, слушая её. Она подняла сверток над головой, что-то сказала, и лицо её стало таким… нежным ли? Ласковым? Поль даже несколько растерялся, не зная, что думать. Полина тоже смотрела завороженно, и губы сестры медленно расплывались в улыбке.

А потом девушка вдруг уронила сверток, наступила на него и кинулась прочь от толпы, в сторону входа в клуб.

Полю не нужно было подсказывать. Он поднялся одновременно с сестрой, и оба поспешили туда же, бросив совершенно сбитого с толку, вопящего им вслед Романа.

Родион.

Агент Мышевский довел его до служебного входа и открыл дверь.

– Делай только то, что обговорили. Не останавливайся. Сделаешь дело и сразу уходи, понял?

– Да, – Родион поправил массивную, но легкую сумку. – Через главный вход?

– Только через него. Давай, парень. Морозова верит в тебя.

Мужчина протянул мальчику крепкую большую руку, и тот неуверенно её пожал, при этом ни на секунду не переставая испытывать к агенту отвращение. Но понимание того, что они, возможно, уже сегодня поймают человека, из-за которого отец так страдает, перекрывало все негативные эмоции.

План был прост, как табуретка, но мальчик так думал лишь до тех пор, пока не оказался внутри самого клуба. Музыка была невыносимо громкой, создавалось ощущение, что кто-то пытается вырваться из черепной коробки, пробивая путь наружу железными молотками. Лазеры, софиты – все эти тёмные коробки, испускающие цветные огни, не давали никакого света, на самом деле, но точно вызвали бы приступ эпилепсии у больного человека. И люди, люди, люди… Родион чувствовал себя белой вороной, залетевшей в курятник. Зайдя в служебный туалет, он убедился, что здесь никого нет, совершил все необходимые манипуляции и поправил тёмные очки. Здесь их многие носили, все эти крутые парни. Они отлично скрывали лицо, а именно это было нужно Родиону, к тому же, в них были увеличительные линзы, поэтому мальчик чувствовал себя более, чем комфортно. Темновато, но сойдет. Выйдя из туалета, он направился прямиком к бару и пролез между двумя парнями в кожанках, заказав газировку.

– Восемнадцать есть? – усмехнулась хорошенькая барменша в коротком топике, открывающем проколотый пупок, но воду налила и подтолкнула к Родиону, видимо решив, что раз его пропустила охрана, то ей, бармену, лезть нефиг, – Ребята вроде тебя обычно дома сидят. Классные очечки. На Илку пришел поглазеть?

– На кого? – переспросил Родион, проглотив сомнительную оценку. Барменша отошла, обслуживая клиентов, а потом вернулась. Видимо, ей было приятно поболтать с кем-то, кто не сводит через слово тему к её ягодицам.

– На Иоланту. Она типа сегодня здесь поёт. «Люблю тебя, как борщ укропчик…» и другие. Парнишкам, как ты, обычно нравится. Но не вам, молодые люди? – барменша подтолкнула к парням в кожанках новые стаканы с янтарной жидкостью.

– О, – глубокомысленно выдавил Родион, чувствуя, что сердце пустилось вскачь. Горло мгновенно пересохло, и мальчик залихватски опрокинул в себя стакан с газировкой, – и где она?

– Ваще без понятия. Должна была уже прийти. Подлить? – барменша, дождавшись нервного кивка мальчика, плеснула еще, – Поёт она миленько, но уж больно сопливо, как по мне.

– Зато жопа что надо, – хохотнул один из «кожаных». Родион ощутил, как от живота к груди поднимается неприятное чувство, похожее на проглоченный раскаленный шампур. Никто не смел так говорить об Иоланте, никто не имел права… Никто…

– Малыш, тебе не хорошо? Может, водички? – обеспокоено спросила барменша, – Ты тут не подохни, мне проблемы не нужны.

– Всё хорошо, – Родион вздохнул. Он все равно ничего не мог. Что там два – один амбал для него уже был проблемой. Ещё произойдет что-нибудь с сумкой до того, как он… Родион постарался вести себя как можно непринужденнее и поправил очки. – Вообще, я хотел спросить… кое о чем.

– М? Надеюсь, не о моей заднице?

– Нет, нет… вы очень красивая, но нет, – Родион обогнул стойку и, пробравшись сквозь толпу, приник к ней сбоку, там, где было меньше народа, и поманил барменшу пальцем. Настоящий актёр. Еще бы руки так не дрожали… а девушка была хорошей. Родиону не хотелось её подставлять. Совсем не хотелось. Он ведь не был…он даже ни разу не перечил тетям, которые воспитывали его, не курил, не пил, не употреблял… не был плохим. Так почему именно его агент Морозова послала сюда?

«Потому что только ты точно доведешь дело до конца. Ради папы».

– Так что? – на лице барменши появился неподдельный интерес. Видимо, Родион действительно выглядел очень интригующе… или напугано.

Может, позже? Когда он посмотрит выступление Иоланты? Вживую! По-настоящему.

– Опс, срочные новости. Потом расскажешь, – барменша достала из-под стойки пульт и направила на телек, прибавляя громкость. Многие из тех, кто стоял у бара, подняли глаза, глядя на беспристрастное лицо ведущего. А он вещал:

– …передают прямо из кабинета Министра образования. Несмотря на скорость сбора подписей и количество подписавшихся, министр сделал заявление, что не будет возвращать литературу, изобразительное искусство, мировую художественную культуру и музыку в школьную программу, даже если, цитата: «все эти идиоты выстроятся под стенами министерства и устроят голодную забастовку». Конец цитаты. Как на такое заявление отреагирует общественность, пока не известно.

– Мудак, – барменша сплюнула прямо на пол, и многие поддержали её. Мало кто выглядел счастливым. Родион и сам не знал, что думать. Конечно, меньше предметов сдавать на ИША, но… – Так чего ты хотел, малыш?

– А, да, – Родион встрепенулся. Голос его дрогнул, и он понадеялся, что все, кто слышит его, не подумают, что это от страха плохо соврать. – Мне сказали, здесь можно прикупить… товар.

– Товар? – фыркнула девушка, – Ты что, боевиков насмотрелся?

– Травка. Кокс. ЛСД? – говори, говори, Родя, не дай им шанса заподозрить тебя во вранье, не дай ФГК причин злиться на тебя, а через тебя – на отца, – Мне нужны любые. Ну типа… оторваться.

Барменша презрительно вскинула тонкие брови, одарив его уничтожающим взглядом.

– С дуба рухнул? Здесь тебе не наркопритон.

– Я заплачу.

– Пошёл отсюда, пока охрану не позвала! Лечись, придурок!

– Сколько хотите?

– Заплатил за выпивку и свалил! – девушка отобрала у него стакан и отвернулась, больше не повернувшись. В темноте она, конечно же, не заметила, что Родион вместо электронных дал наличку и много больше, чем положено.

Он оглянулся. На него смотрели. Делали вид, что не интересуются, но смотрели, и Родион чувствовал их взгляды.

«Хорошо. Очень хорошо. Ты молодец. Ты настоящий актёр. Ты почти так же хорош, как Иоланта. Дыши, Родя, дыши, все будет хорошо. Осталось чуть-чуть. Ради папы».

Он направился к служебному туалету, специально пробираясь через толпу так, чтобы его заметили, забрал сумку и пошёл к выходу, намеренно распихивая народ, хотя в жизни никого бы не толкнул. Да что там, Родион и в клуб бы не зашел. Но сейчас он был не собой, он был агентом ФГК.

Достаточно омерзительное чувство, на самом деле.

– Глаза разуй, мудак! – наконец-то кто-то отреагировал на его грубое поведение. Родион обернулся к девушке и понес какую-то дичь, надеясь только, что она его запомнит как можно лучше. Даже сумку вперед выставил. В мыслях поселилось одно слово:

Иоланта.

Иоланта, Иоланта, Иоланта.

Иолантаиолантаиоланта.

«Нельзя её сюда пускать, – подумал мальчик. – Она не должна приходить, иначе полиция и её загребёт со всеми остальными. Нужно защитить её».

Он вышел из клуба и до самого назначенного срока облавы стоял в ожидании певицы, надеясь предупредить ее. Она так и не появилась.

Мария.

Мария знала, что лучшее лекарство для душевных ран – молитва. Ей это объяснили, едва она научилась говорить, но тогда, будучи маленькой девочкой, Маша не понимала, как какие-то слова могут помочь ей обрести покой и очистить разум.

Потом поняла. Прочувствовала.

– Надеюсь, ты повторяешь текст, – проворчал отец, оборачиваясь на неё через плечо. В машине они были одни, мама осталась дома с девочками, и он мог позволять себе говорить, что угодно. – Если перепутаешь хоть слово…

– Не перепутаю, – смиренно опустила голову Мария. Она чувствовала себя незащищённой вдали от дома, от своей комнаты, где плотная зелёная стена ограждала от ужасов внешнего мира, и не могла защитить только от бесцеремонного отца. Сейчас же отец был рядом. И мир давил на Машу, как мокрое одеяло.

«Какие глупости!» – сказала бы мама.

– Смени рожу. Ты похожа на хорька, – девушка обняла себя за плечи, этим жестом невольно пытаясь оградиться от грубости, но не получалось. Казалось, душа давно должна была загрубеть, покрыться слоем равнодушия, безразличия, но Маша до сих пор любила отца. И каждое его слово оставляло на душе невидимый, плохо заживающий кровоподтек. – у меня для тебя сюрприз, между прочим.

– Что? – девушка подумала, что ослышалась. Или это было очередное оскорбление, которое Маша, по глупости своей, не поняла?

– Всё ты слышала, идиотка. Не мешай мне вести.

Похоже на то.

Они остановились у клуба («Отвратительное место», – презрительно фыркнула бы мама) и Маша, убедившись, что платок покрывает всю голову, а тело надежно спрятано под одеждами, вылезла вслед за отцом, тут же попав в знакомое окружение. Здесь были семьи из их церкви, соседи, люди, известные Маши по пылким комментариям в религиозных группах. Вслух это не обсуждалось, но все знали: чем сильнее ты поддерживаешь церковь и правительство в личных сообщениях/комментариях/телефонных разговорах/где-угодно, главное, что это доступно ФСБ – тем больше у тебя шансов получить внезапную премию к концу месяца.

– Слава Богу, вы пришли! – одетый в рабочую одежду священника, бородатый друг отца Василий раскрыл свои объятья для новоприбывших. Мария выдержала колючий поцелуй, шлепок пониже спины и комментарий, что она с каждым днем всё хорошеет. Отец принял этот комплимент, скривившись так, будто залпом выпил уксус.

– Да, да, давайте начинать. Машка, не лезь к людям!

Девушка вздрогнула и отпрянула от молодых людей, которые тоже присутствовали здесь наравне со взрослыми. Они, как и многие старшие, поглядывали на неё с уважением, превознося ту роль, которая ей досталась.

На акции против контрацепции девушка должна была изображать непорочную Деву, дабы показать красоту и радость материнства. Двойная ирония, учитывая, какой конец нашел сын девы Марии, и то, что происходило с самой Машей. Но это никого не интересовало, ведь самое главное – образ – она могла прекрасно передать благодаря громкому голосу и чем-то схожему внешнему виду.

– Даже не думай свалить, – прошипел отец, хватая её за плечо, притягивая к себе и впихивая в руки сверток, который должен был символизировать младенца-Иисуса. – Я тебя насквозь вижу.

– Да, папа, – Маша и не думала «валить», но согласиться было проще, – Мы скоро начнем?

– Заткнись и слушай. Это для тебя, между прочим. Братья и сестры! – отец («Голосом ты вся в него!» – часто восклицала мать) поднял руки, привлекая внимание людей, собравшихся вокруг. Те, кто не принимал участие в акции, но шёл мимо, останавливались, с интересом наблюдая за происходящим. Конечно. Ярко. Зрелищно. Это то, что любят люди…но они поддержат церковь в любом случае, конечно же, потому что это правильно.

Так мама говорит.

– Мне нужна лишь минута вашего времени. Одна минута. Просто я невероятно счастлив и хочу поделиться этим! – он с улыбкой настолько широкой, что было невозможно не поверить в её искренность, повернулся к дочери, – Моя милая Мария беременна!

Их знали все. Отец занимал достаточно значимое место в обществе, чтобы его уважал каждый, кто хоть раз был в церкви. Достаточно значимое, чтобы все знали – у него есть три дочери, и одна из них, наперекор прогнозам знатоков, до сих пор не послужила стране как женщина.

«Какое чудо!» – сказала бы мама, если бы знала. И если бы Маша знала тоже.

– Зачем ты это говоришь, папа? – все восторженно смотрели на них, кто-то даже прослезился на радостях, а девушка только и смогла, что спросить, ошарашенно, неверяще, с отчаянием.

– Я только хочу, чтобы все знали! – громогласно ответил отец.

– Папочка, я не понимаю! Я ведь не…

Отец встряхнул её. Очень сильно. Очень больно. Но больше всего боли ей причинил его взгляд, полный глубокого отвращения к дочери.

– Не хотела говорить, да, да, но я не смог сдержаться! И теперь все знают, как мы счастливы! Да, народ?

Люди отозвались, бросились поздравлять его и Марию, кто-то умудрился дотянуться до её плоского живота, сказав, что уже заметно, кто-то начал предлагать имена для ребенка, жизнь прихожан закипела, будто рожать предстояло им, а не Маше. А девушка стояла молча, во все глаза глядя на отца и ожидая, что он повернется к людям и скажет, что это шутка. Но он только с достоинством принимал поздравления от друзей.

«Бог поможет в любой трудной ситуации», – говорила мама, и Мария, прижимая сверток с куклой к груди, взмолилась о спасении.

Какой теперь выход? Она может говорить, что не беременна, ей все равно не поверят! Неужели придется подкладывать подушки? Делать вид, что она счастливо готовится к будущему материнству? А потом? Выкидыш? Мертворожденный? Еще один грех на душу! Господи, если ты слышишь, дай совет, останови разошедшегося отца и спаси верную рабу свою!

Но Бог не был на её стороне. Он никогда не встает на сторону таких, как Маша. Акция началась, но девушку до сих пор поздравляли с разных сторон, и ей оставалось только кивать, украдкой стирая выступившие слезы. Быть опозоренной («Не впервой», – фыркнула бы мама) на глазах у всех – ещё не самое страшное. Хуже, что теперь везде, куда бы Маша не пошла, её будут преследовать взгляды и вопросы, советы и имена для ребенка, который никогда не родится. Она не выдержит.

Она не выдержит.

Святые, ангелы небесные, она не выдержит!

– Давай, – процедил отец, выталкивая её вперед, и девушка вскинула дрожащие руки со свертком. Ей было слишком обидно и страшно, а все смотрели так, будто она прямо сейчас сотворит чудо.

– Господь Всевышний подарил мне сына, – а Маша даже элементарно родить не могла. Она не могла. Просто не могла, – и это лучший подарок из всех существующих!

Подняв «младенца» над головой, Маша ощутила, что слезы катятся уже непрерывно, а лицо кривится в жалобной гримасе, совсем не подходящей деве Марии, держащей в руках новорожденного. Девушка закрыла глаза, выдохнула. Она мать. Она хотела бы быть матерью. Хотела бы ощущать ребенка в себе, а потом – на руках, и позже – видеть, как он растет. Она бы воспитала чудесное дитя, спрятала бы ото всех и воспитала сама, может, сбежала бы куда-нибудь на край света, до конца, через Заборчик, туда, где она ещё никогда не была и в сознательной жизни вряд ли не будет.

Даже если там идет вечная война, её ребенок мог бы выбрать сам, во что верить.

Дрожь прошла по всему телу, и Маша выронила сверток, съёжившись от боли, пронзающей её грудь. Ребенка не будет. Никогда. Мария больше не могла находиться здесь, среди тех, кто считал иначе, она рванулась в сторону синих огней, расталкивая народ и скрываясь за широкими спинами от гневных воплей отца.

– Эй, дева Мария, ты упоротая что ль?

– Она не слышит?

– Епт, да её щас вырвет!

– Разойдись!

Машу скрючило пополам, и она схватилась за живот, желая только выблевать свои внутренности и умереть здесь, под ногами. Она всегда знала, что её ждет именно такая судьба – быть затоптанной агрессивной толпой, ненавидящей её за одно только существование.

– Это её папашка идет?

– Расступитесь, пусть забирает. Еще грехи потом не отпустит на службе…

Маша прошла несколько шагов, цепляясь за отталкивающих её людей, и чувствуя, что отец уже близко. Вот, она слышит его гневное «Мария!». И мать пронзительно смеется в её голове.

И чья-то сильная рука тащит её куда-то в сторону, в самую гущу толпы.

– Мы только что здесь были. Не говори, что не запомнил! – заявляет резкий, как удар хлыста, голос, Машу продолжает тянуть в бок, сквозь толпу, как ложку через густой кисель, и в итоге она оказывается в клубе, погребенная под давящей музыкой, прыгающим светом и презрением к себе. Её локти с двух сторон сжимают чужие руки, цепкие, сильные, совсем одинаковые, будто Машу захватило в плен четвероногое насекомое.

– Без глупостей, ладно?

– Хах, но мы же не умеем. Мы…

– О, да. Определенно.

Девушка повернулась к своим спасителям («Было от чего спасать» – презрительно бросила бы мама) и растерянно моргнула.

– Да, двое, – весело заявило существо слева, заметив её реакцию.

– Да, одинаковые, – вторило ей правое существо, подмигивая Марии светло-голубым глазом. Девушка, чувствуя, как спазм сжимает горло, вырвалась из чужих рук, попятилась, но сзади была только дверь, а за ней – взбешенный отец, которого Маша боялась больше собственного наступающего безумия.

«Доигралась, – произнес в её голове голос, слишком похожий на мамин, – сам Сатана послал к тебе пылающих одноликих приспешников. Надеюсь, теперь ты довольна».

– Зайка, кажется, мы её не на шутку напугали, – произнес один демон, обеспокоено поворачиваясь к своему отражению. Оно вместо того, чтобы отвечать, протянуло к ещё больше съежившейся Маше руку ладонью вверх, будто приглашая её спуститься в своё адское логово. Девушка хотела бы прочесть молитву и изгнать их, спастись и сбежать под святую крышу церкви.

Но Господь никогда не помогает таким, как она.

– Здесь можно переждать, – демон опустил руку, но взгляда не отвел. Маша тоже не могла оторвать глаз, и ей вдруг показалось, что она идет по полуденному небу, проваливаясь в облака ногами. – Этого психа сюда без очереди не пустят. Кто он?

– Мой…отец.

– Оу.

Демон переглянулся со своим отражением. Они словно решали, что делать с жертвой, но Маша так же видела в их одинаковых глазах какой-то посыл, который сама не могла разобрать. Они будто беззвучно обменивались мнениями о ней, и тогда Мария вдруг поняла – они всё-таки различаются.

– Можешь вернуться к отцу, а можешь пойти с нами, – сказал тот демон, что до этого протягивал руку. И сказал он, зная уже, что выберет Маша.

Она нагнала их у диванов, когда они, одинаково взмахнув руками, одинаково приземлились на мягкие подушки.

– Вы кто? – задала она вполне очевидный вопрос, но вместо ответа один из…близнецов похлопал по дивану между ними. Маша присела на самый край, чувствуя, как две пары голубых глаз изучают её.

– Я…Спасибо, что помогли, но я пойду, наверное. Не люблю…клубы.

– Судя по тебе, ты в них никогда не была.

Сказано это было без намека на оскорбление, но Маша все равно почувствовала сильное смущение и коснулась ткани, покрывающей её голову.

– А вы можете… вот так с ходу определить?

– Могу, – тот, чьи глаза были похожи на небо, придвинулся ближе. – А ещё я могу определить человека, которому не помешало бы развлечься.

– Согласна, – плечом Маша ощутила чужое тело, повернулась и наткнулась на стену изо льда, над которой пылал огненный обод. – Возможно, завтра они запретят музыку, так почему бы не насладиться ею сейчас?

Маша была очарована. Поражена. Зачарована магией, которую творили эти двое. Дыхание не сперло, наоборот, дышать стало легче, будто кто-то вытащил стержень из её горла, хлопнул по спине и сказал:

– Дыши.

Маша вдохнула полной грудью и вдруг почувствовала, что водолазка слишком туго стягивает грудную клетку. Её волшебные собеседники одновременно улыбнулись и, как заклинание, произнесли:

– Поль.

– Полина.

– Маша, – ответила она им, утопая в небе и проваливаясь в лёд.

– Мария, – Поль произнес её имя, распевая гласные, а Полина – протянув «р». Даже в голосах их скрывалась магия, влекущая за собой в тот мир, где не нужно было волноваться о том, кто ты. Уж они-то точно не волновались…они наслаждались этим.

«Разврат! – вскричала мама в её голове, – Как так можно, едва познакомившись…!»

– Мы ведь не зря спасли тебя? – спросил юноша, легко касаясь запястья девушки тонкими пальцами. Его сестра сделала то же.

– Ты ведь хотела спастись?

– Хотела, – Маша впервые ощутила запах пота, алкоголя и каких-то примесей, распространяющихся по залу. Не самых приятных, но и они сейчас казались ей наполненными волшебством. И глупая музыка. И рыжие близнецы, как Уизли, как два чудесных сверкающих зеркала были венцом происходящего.

– Ты очень милая, Мария, – шепнул ей один из них. Кто именно? Было ли это сейчас важно? Для Маши от чего-то было, и она повернула голову влево, вновь провалившись сквозь корку льда.

– Не правда.

– Хочешь сказать, что мы лжем? – спросил уже другой близнец, дыханием обдав чувствительное ухо, – Лжем тебе?

– Возможно…?

– Тогда мы должны были бы врать и друг другу.

– Думаешь, мы на это способны?

– Нет…

– А ты?

Маша совсем заблудилась в чужих голосах, не понимая уже, кому отвечает. Она закрыла глаза, чувствуя две пары рук, осторожно, но уверенно обнимающие ее (как никто и никогда), откинула голову назад, позволив бессвязным ответам срываться с губ на вопросы, ответов не требующие, погрузилась в мир, который точно не мог быть реальным, просто потому что не могло такое происходить с…

Ну, с ней.

– Чудесный платок…

– Спасибо.

– И эти волосы…

– Что?

– Такие мягкие…

– Хороший шампунь.

– Улыбнись-ка…

– Зачем?

– Селфи на память…

– А это платье…такое скромное…

– Это для выступления.

– А что под ним…?

– Еще рано, зайка.

– Я шучу…

– Правда?

– Ох, ты покраснела…

– Мне просто душно.

– Принесу выпить.

Один из близнецов вдруг разорвал магическую связь и поднялся с дивана, скрывшись в толпе. Они остались вдвоем, Маша и этот сосуд огня, сберегающий пламя за корой непробиваемого льда.

– Тебе есть, где сегодня ночевать?

От глаз к горлу, и оттуда – в сердце, кипяток, обжигающий внутренности и плавящий вены. В скулах – неестественная острость, губы тонкие, как нить, волосы на вид шелковые, но достают лишь до плеч.

Зеркало, отражающее другое, даже если того нет рядом.

И спустя долгий – бесконечный – взгляд, протянувшийся, как невидимая паутина, Маше на мгновение показалось, что стекло дало трещину.

Вскрик. Удар. Шум. Нить лопнула, и они вскочили.

– Что происходит?

– Я не знаю, – тонкие пальцы обвили её запястье. Маша повернулась, взглянув в резко побелевшее лицо, похожее на безупречный слой мрамора, – Что-то хреновое.

– Это…может быть…мой отец?

– Не знаю. Не знаю я! – рука затряслась, и вместе с ней затряслась и Маша, – Ненавижу что-то не знать! А!

Мимо них пронеслись люди, направляющиеся к черному ходу, но и там оказалось закрыто. Они все попали в ловушку, а за стенами клуба раздавались крики и вой полицейских серен. У Маши ноги подкашивались от страха, но человеку рядом с ней было еще хуже. В светло-голубых глазах поселился ужас, и когда синие лампы погасли, погрузив клуб во тьму, звонкий голос присоединился к другим, взметнулся к потолку и вдруг затих.

Маша почувствовала, что её утягивает вниз.

– Поль! – закричала она, когда лампы вновь зажглись, но уже нормальным, не клубным, бледно-желтым светом, разлившимся по потолку. Из суетящейся толпы вынырнула ярко-рыжая голова и метнулась к ним.

– Что случилось? – молодой человек упал на колени перед сестрой, – Что с тобой?

Полина не отвечала, жмурилась и держалась одной рукой за голову, а второй продолжала цепляться за запястье Маши. Из груди её вырывались тихие рваные стоны, будто девушке даже дышать было больно.

– Что произошло? – допытывался Поль, пока Маша в ужасе глядела на них, прижимая пальцы к губам.

– Я…я не знаю…она просто упала…

– Упала?!

Полина снова закричала, отпустила руку Маши и прижала пальцы к зажмуренным глазам. Россыпь веснушек на носу молодого человека вспыхнула оранжевым, и он стал еще бледнее, чем сестра.

– Милая, все хорошо, все будет хорошо, слышишь? Я позвоню папе, он заберет нас отсюда, ты только держись, хорошо? Что мне делать, чтобы тебе помочь? Полина? Скажи, что делать, я все сделаю, сестричка!

– Она без сознания, – тихо заметила Маша, когда парень вцепился в плечи безвольно обмякшей сестры, – Ей нужно к врачу.

– Думаешь, сам не понимаю?! – огрызнулся Поль, – Что ты с ней сделала?!

– Я…я ничего…

– Выходите по одному и держите руки так, чтобы мы их видели, – толпа отпрянула к стенам, пропуская в центр сурового мужчину в форме, – Не пытайтесь сбежать, все ходы перекрыты. Если вы ничего не сделали, вам тоже ничего не сделают.

А потом был настоящий ад. Их толкали, заставляли сжимать строй так, чтобы все стояли по одному, но многие не хотели разлучаться с друзьями – из-за этого завязалось несколько драк. Женщине-бармену заломили руки и вывели через черный ход. У всех на глазах полицейские распахивали чужие сумки, обшаривали чужие карманы у стоящих в толпе, задавали вопросы вроде: «Как часто вы здесь бываете?», «Видели ли что-нибудь подозрительное», «Вы в курсе, что этот бар – главный районный поставщик наркотиков?» «Как это, нет?»

Маша помогала Полю держать сестру, которая пришла в себя, но едва стояла на ногах, и тихо плакала от страха.

«Это наказание, – распевала мать в её голове, – Наказание за непослушание, за неуважение к старшим. Ты будешь гнить в тюрьме за это, Мария, будешь гнить в тюрьме!»

– Господь милосердный, защити наши души, смилуйся над нами грешными… – шептала какая-то девочка за ними. Многие в очереди делали так же, молились по одному, по двое, делились своими молитвами, будто групповое воззывание к Богу усилит их просьбу. Некоторые щелкали по экрану, фотографируя происходящее, толпу, зал, отправляли молитвы прямо в личку знакомому священнику и в сообщество районной церкви. Маша же молилась мысленно, в одиночестве, и просила не о помощи – о том, чтобы Всевышний дал ей сил пережить этот ужас.

Сил не было. И поэтому девушка не могла остановить слез, а руки, держащие Полину за плечи, дрожали, как ветви на ветру.

– Мне страшно, – шептались кругом.

– Они всех нас упекут, – рыдала какая-то девочка, – А мне еще нет восемнадцати!

– Мне кажется, это все ФГК виноваты! Они что угодно могут!

– Не говори глупостей! Здесь нет тех, кого ищет Контроль!

– МОЛЧАТЬ! – рявкнул главный полицейский, заставив вздрогнуть всю очередь. Стало чуть-чуть тише, но от того гораздо страшнее. Верхний желтоватый свет превращал всех людей в болезненно-бледных опустошенных существ, совсем как те несчастные, на которых Маша однажды со школьной экскурсией ездила смотреть в «Государственный Антиатеистический Центр». Она не хотела стать такой же. Она была готова при всех упасть на колени и начать молиться, лишь бы её выпустили уже на улицу, лишь бы перестали пытать очередью, лишь бы сказали уже, в чем она и все остальные виноваты. Почему их держат взаперти, как животных? Что они сделали?!

Полина снова захныкала, Поль зашипел на того, кто посмел её толкнуть, и едва ли обратил внимания на Машу, сбивчиво шепчущую извинения:

– Это мог сделать мой папа…простите…Он очень мстительный, он…я…я никогда раньше не…Поль, пожалуйста, прости… Полина…

– Всё норм, – вдруг хохотнула рыжеволосая девушка, а потом согнулась пополам и извергнула содержимое желудка на пол. Люди с отвращением отпрянули, бросая на них взгляды, полные недоумения и ужаса. Никто и не думал помочь, где-то мелькнула вспышка камеры, зашептались о дьяволах, а Машу даже не пропустили к бару, чтобы взять воды. Пахло рвотой, алкоголем, страхом, и девушке казалось уже, что она заслужила это. И все остальные страдают из-за нее.

«Проклятье не в сердце. Оно в голове…»

Алексей.

– А теперь скажи это так, чтобы у меня не появилось повторного желания ударить тебя по лицу.

Максим заерзал, видимо, мечтая оказаться сейчас где угодно, но не здесь. Алексей привык. Он часто производил такое впечатление на людей, даже на тех, с кем был знаком достаточно давно.

– Я жду.

– Ну…они реально прикольные. Не выбрасывать же чужое старание? Я только одну сфоткал, ту, что сверху была.

– Еще не выкладывал?

– Нет…

– Дай сюда телефон.

Алексей забрал у администратора мобильный, нашел фотографию картины и удалил её, лишь после этого относительно успокоившись. Только принципиальность, с которой начальник контролировал свои эмоции, спасла молодого человека от увольнения.

– Чтобы подобного не повторялось. Я не терплю непослушания.

– Простите, Алексей Викторович. Чес-слово, я туда больше никого не пускал.

– Надеюсь.

Алексей дал себе обещание разобраться с картинами позже, когда в «Крокодиле» не останется никого, кроме дежурного охранника. Сперва нужно было обойти клуб, убедиться, что всё спокойно или, если выражаться точнее, «как всегда», что для Алексея по определению ассоциировалось с покоем. Пришло время «инквизиции». На обходе Алексей без жалости указывал на смущающие его факторы, которые требовалось исправить к тому моменту, как он снова придет с повторной проверкой. Обычно таких факторов набиралось с десяток за раз – предупреждения сыпалась градом. Персоналу определенно везло в те дни, когда начальник оставался дома, но так как таких дней почти не было, опытные работники просто старались не ошибаться, а новичкам оставалось страдать и сетовать на жестокую жизнь.

– Меньше льда, больше жидкости, Наталья. Ты же не хочешь потерять всю клиентуру?

– Внимательнее следи за теми, кого пропускаешь, Иван. Кажется, я только что видел мальчишку у бара.

– Туалеты вымыты просто отвратительно. Вы оба уволены.

Сосредоточенность. Твердость. Ясный и продуманный план действий и пути. Всё, как всегда. Всё, как правильно. Толпа выглядела умиротворяющие едино в своей безудержной эмоциональности, синие вспышки тешили глаз, а громкая музыка была лишь побочным эффектом продукции, к которому, благодаря наушникам, в конце двадцать первого века привыкли все. Максим стоял перед входом в «тихую» зону, что-то печатал в телефоне и казался крайне встревоженным, так что Алексей направился к нему, готовясь зачитать нотацию о том, что от внешнего вида администратора зависит и общее впечатление от клуба.

– Мне просто стрёмно, – сразу заявил молодой человек, едва начальник оказался в слуховой досягаемости, – У нас под окнами церковная акция. Районный батюшка ничего не говорил об этом. Зачем они пришли?

– Потому что я их позвал.

– Чё? Чё-о?

– Они искали место, и я предложил им провести акцию у стен «Крокодила».

– Нахера, Алексей Викторович?

– Следи за языком, Максим. Такие мероприятия идут рейтингу на пользу и притягивают новую клиентуру. Учись.

– …ладно, вам лучше знать.

Звон, слышимый даже сквозь музыку, заставил обоих развернуться. Стеклянная пепельница синеющими в лазерах осколками усыпала диван. С перекошенным от ярости лицом некая юная особа вцепилась в мальчишку, что-то крича на французском. Охранник пока не вмешивался и отчаянно делал вид, что ничего не замечает, видимо, опасаясь еще одной оплошности – после трех Алексей увольнял. А девушка тем временем повалила молодого человека на диван, продолжая верещать, и привлекая внимание даже большее, чем акция за окном. Было что-то воинственно-прекрасное в том, как развевались её золотые волосы, в том, как отбивалась она от друзей молодого человека…было до тех пор, пока она с рыданиями не повалилась на диван, испортив всё впечатление от картины.

– Мне разобраться? – предложил Максим.

– Оставь. Я сам. Следи за порядком, – Алексей направился к действию сквозь толпу. Ивана он точно уволит. И вернет всё в прежнее русло, покойно веселое, как уже делал множество раз.

Никто лучше него не ладил с женским полом, и милая жена не уставала указывать на это со смешком в серых глазах.

– Негоже даме размахивать руками, – Алексей мягко раздвинул растерянных парней и присел на край дивана, смахнув осколки, – Молодой человек мог бы оказаться недостаточно сдержанным и дать сдачи. Как вас зовут?

– Катя я, – прохныкала посетительница, поднимая заплаканное лицо. Хорошенькая. Без грамма косметики на лице. Кожа гладкая, глаза светлые, влажные, и только в уголке губ затаилась презрительная улыбка. Но мальчишки слишком юны, чтобы распознать её.

– Чтобы не произошло у вас с этим молодым человеком, – Алексей даже не взглянул на него, всё внимание уделяя Екатерине, – Не думаю, что он того стоит.

– Он мне изменил! – среди парней прошелся возмущенный шумок, один даже что-то хотел сказать, но его остановили, – Cannaile! Salaud! Brique! Serviette!

– Я бы попросил вас не употреблять иностранные выражения в стенах моего бара, – Алексей мягко оторвал девушку от дивана и обхватил за плечи, шепнув так, чтобы слышала только она, – К тому же, один из них может догадаться, что последние два слова означают «кирпич» и «полотенце».

Екатерина взглянула на него, но промолчала, вытирая тонкими пальчиками влажные очи. Несчастное создание, желающее казаться особенной в глазах объекта обожания, она определенно просто привлекала внимание, и двое молодых людей, убедившись, что она успокоилась (удивительно быстро, несколько раз Алексею приходилось лично выпроваживать из клуба особенно разгорячившихся девушек) даже предложили угостить даму в баре.

– Только не учите их французскому, – улыбнулся Алексей, – Иначе мне придется вызвать полицию.

Он не ожидал, что кто-то поймет шутку, но за спиной вдруг раздался весёлый «фырк», слишком знакомый для того, кто привык к неловкому молчанию после любой шутки.

Тонкая полоса, на полтона белее кожи. Пестрая толстовка – как она раньше осталась незамеченной? Разлегся на диване, будто не его сейчас пыталась придушить ревнивая подружка. Черные очки прочь – и на Алексея весело смотрят ярко-сапфировые глаза, еще более синие даже, чем клубные прожекторы.

– Предположу, что вы не знали, кому принадлежит этот клуб, – холодно произнес Алексей, поднимаясь с дивана, – Иначе у меня создастся впечатление, будто вы меня преследуете, а это противоречит законам Российской Федерации.

– Ну, что я говорил? – хохотнул юноша, обращаясь к своим дружкам, – Вылитый мистер Харт!

Те что-то согласно замычали, но не один из них не вел себя так нагло, как этот мальчишка. Сначала заявился к нему домой, а теперь… У Алексея внезапно появилось жгучее желание ударить его чем-нибудь, лишь бы стереть ухмылку со смазливого лица, но мужчина всегда хорошо владел эмоциями и не мог позволить себе потерять контроль из-за какого-то наглого юнца.

– А у вас зонтик черный есть? Ну, или очки там? А то без очков не айс. Не, я не говорю, что вы урод, просто они бы, ну…того. Крутости добавили. Хотя вы и так ничего.

Зато Алексей мог бы выпроводить его из клуба, а потом доложить полиции о навязчивой пропаганде зарубежного кинематографа.

– Вы бы лучше за девушкой своей так следили. Судя по её реакции и отекам, она вас особенно…крутым не считает.

Юнец коснулся шеи, на которой уже наливался кровью длинный след от пальцев, и поморщился, одновременно с этим умудрившись ухмыльнуться.

– Она не моя девушка. Просто какая-то психованная. Или пьяная. Наверное, я ей понравился, решила внимание привлечь.

Алексей оглядел пеструю компанию футболок и рваных джинсов, придя к выводу, что, да, если бы девушка и захотела кого-то среди них, то именно этого юношу. Он вел себя так, будто лично владел этими диванами, этим светом, этим баром, даже этими людьми, рука расслабленно лежала на спинке. Наглый. Самодовольный. И взгляд искрится, как электрическая проводка.

И Алексей не верит не единому слову.

– В любом случае, я бы попросил вас больше не допускать подобных инцидентов. Иначе мне придется заставить вас и ваших друзей уйти.

– Бли-ин, вы так офигенно говорите. Это на каких-то специальных курсах учат? Типа «клуб джентльменов за 50»?

А вот это уже совершеннейшая наглость. Оскорбление. Двойное. При других условиях Алексей проигнорировал бы это, например, если бы мальчишка специально пытался его подколоть, но нет, слова были сказаны искренне, будто даже без намека на грубость. Хам.

– Молодой человек, следите за языком. Я бы попросил вас не использовать в моем клубе запрещенные и оскорбительные слова.

– Я чё, вас оскорбил? Ну, ладно, не пятьдесят вам, – он окинул Алексея внимательным взглядом, – Поменьше. А сколько?

«Держись, ты не хочешь врезать ему».

– Не боитесь, что я подам на вас жалобу?

Мальчишка слегка подвинулся, будто предлагая Алексею сесть, но тот остался на месте. Принять чужие правила – значит уступить.

– Неа. Даже вам придется для этого отстоять огромную очередь, а вы не выглядите, как терпеливый человек.

– Я-то? – эта глупость даже отдавала некой очаровательностью. Мальчишка ввиду своей молодости явно еще очень плохо разбирался в людях.

– Вы-то. И клуб у вас – говно.

Алексей закрыл глаза и медленно – очень медленно – выдохнул сквозь сжатые зубы. Взять его за шкирку и выпроводить пинком или попросить охранника, а потом внести сапфировые глаза и шрам на губе в черный список «Крокодила»? Развернуться и уйти, показав себя пусть неспособным ответить, но гордым человеком? Вступить в перепалку, поставить наглеца на место?

И потом зарядить ему прямо в челюсть так, чтобы смазливая мордашка перекосилась от боли.

– Что ж вы здесь сидите? – Алексей будет держаться холодно и надменно, хотя возмущение заполняет до краев, – Можете уйти, раз так не нравится, вас никто не держит.

– Но вы же хотите услышать, что я скажу.

– Абсолютно нет.

– Музыка – хрень, охрана тупая, везде бесплатный Рунет, в туалетах – зеркала для селфи, – мальчишка даже привстал, оказавшись чуть ниже Алексея. В синих сверкающих глазах терялся свет софитов и лазерных лучей, – думаете, что даете этим людям свободу, но только всё наоборот.

– Вы порите чушь, – произнес Алексей, собираясь податься назад, потому что мальчишка был слишком близко. Но ноги словно приросли к полу, а глаза – к чужим глазам.

– А вы говорите так, будто заранее в башке предложения продумываете. И клуб у вас такой же. Продуманно-свободный, как аквариум.

– Идиотское сравнение.

– Это вы идиот, – мальчишка вдруг подался еще ближе, так, что Алексей мог разглядеть свое отражение в его глазах. Ударить, плюнуть, накричать? Ответить на уже прямой наезд? Почему нет? Почему вся агрессия куда-то исчезла? Алексей будто смотрел в собственное прошлое, когда в сердце еще шумела жизнь, а руки были измазаны всеми оттенками палитры. И это…пугало.

– Вы идиот, – повторил мальчишка уже тише и, несмотря на музыку, Алексей его слышал, слышал обвинение и надменную уверенность в чужом голосе, – Вас многие знают, могли бы сделать из клуба свободную зону, поставить вокруг верных парней и помочь людям отстоять правду, но вместо этого сидите здесь на жопе, гребёте деньги лопатой и радуетесь, что проблемы обходят стороной. Как…как…тюлень!

Давно с Алексеем такого не было: у него бешено колотилось сердце, а горло пересохло, будто то, что имел в виду парень, являлось большим, нежели только подростковым агрессивным максимализмом. Наглый. Говорящий неправду. Отчасти пугающий. И при всем этом от живота до груди мягко поднималась теплая волна, которую иначе чем…весельем назвать было нельзя.

– Если я тюлень, то ты кто?

И он усмехнулся прямо в сапфировые глаза, которые ответили ему злым недоверчивым смешком. А затем – искренностью, всё еще похожей на игру.

– Я океан. Я могу затопить целый остров, если захочу. Не страшно?

– Ничуть, – ответил Алексей, хоть и не умел плавать. Белая змея поползла вверх и застыла в коже, как росчерк сухой кисти на раскрашенном полотне.

– Тогда вы еще больший идиот, чем я думал.

Алексей хотел бы показать, как сильно он оскорблен. Он хотел бы.

– Ты хоть раз в жизни видел настоящий океан?

И по рассерженному блеску граней понял – нет, не видел. Никогда ничего не видел, кроме городских высоток, этих темно-серых грубых штрихов на полотне города. Его мир был окрашен только такими грязными, безрадостными цветами, но он старательно разбрызгивал вокруг радужные лужи. Несколько капель – оранжевый, синий, красный – попали на Алексея. Нужно было только провести рукой по лицу и сбросить мираж, на мгновение разорвать зрительный контакт, но он и сам сейчас – серый, грязный тюлень, не умеющий плавать и от того отчаянно глядящий с берега на бесконечно глубокую синеву.

– Вы могли бы сделать гораздо больше, – голос пылает пурпуром, но контур и прожилки бледно-розовые, с оттенком рассвета. Хрупкий цвет, как эти слова. Алексей верил каждому из них.

Но лишь до того момента, как реальный мир разрушил иллюзию, выплескивая на них ведро помоев.

Когда какие-то люди ворвались в клуб, свет погас, Алексей перестал видеть сапфиры. Когда снова стало светло, в них больше не было огня, только страх и недоумение.

Точно такое же, как у всех вокруг. И он что-то закричал. Как и все другие. Алексей подавил в себе глупое, детское желание сесть на диван, закрыть уши, глаза и никогда их больше не открывать. Он повернуться обратно к мальчишке, который – как и все – обращался теперь ко всем и каждому с вопросом, пытаясь разобраться в происходящем.

Но Алексей, в отличие от них, был взрослым.

«Что, собственно, происходит? Какое право кто-либо имеет так врываться и…Боже мой, это что, полиция? Что за…?!» – Алексей сделал шаг и почувствовал, как чужие пальцы сомкнулись на его предплечье.

«Не уходи», – он почти услышал чужую мысль. Она раздавалась не только со стороны мальчишки, ею буквально дышали все, кто был вокруг. Никто не хотел, чтобы самый влиятельный человек в клубе ушёл, оставил их.

– Мне сказали, вы владелец, – к ним пробился один из полицейских, имеющий нашивку капитана, – Заранее говорю, вас никто не обвиняет, нам доложили, что вы ничего не знали, поэтому…

– Достаточно. Я требую объяснений, по какому праву произошло сие грубое вторжение.

– Ваша бармен подпольно торгует наркотиками. Нам поступил анонимный звонок, и несколько очевидцев уже подтвердили, что видели соответствующего описанию человека, выходящего с большой сумкой из клуба.

Алексей холодно выслушал полицейского, не давая тому понять, какой ценой дается эта холодность. Максим маячил на заднем плане и подавал руками какие-то знаки, молодые люди сбились в кучу у Алексея за спиной.

– Я их забираю. У нас приказ проверить всех посетителей.

– А я не посетитель, – вдруг выпалил молодой человек, отпрянув от руки стража порядка, – Я тоже здесь работаю!

Алексей повернулся к мальчишке и увидел в синих глазах мольбу. Вот так. Все его слова, все громкие речи и бравада ничего не значили в реальном мире, где правит не тот, кто умнее или храбрее, но тот, у кого власть. Только что мальчишка называл его идиотом, тюленем, грозил «затопить», и вот – он у идиота в руках, и смотрит так, будто пожалел уже о всех сказанных словах.

– Забирайте их, капитан, я не против.

Алексей прошел через толпу и вышел из клуба, позволив полиции делать свою работу. Перевел несколько тысяч на счет капитана: «не заходите в подвал». Встал неподалеку от входа, разглядывая суетящихся людей. Алексей не заблуждался на свой счет: пусть его не обвиняли, но всё равно допросят, пусть даже мягко, выдавая это за дружескую беседу. Клуб принадлежит ему, как и глупая курица, которую он по случайности взял на работу, так что придется дождаться, когда всё закончится, закрыться и ждать вызова в участок. С этим Алексей собирался разобраться так же, как и с любой другой проблемой. А вот проблему клиентуры так просто решить не получится. Кто теперь сюда придет, после такого-то?

Напуганных, растерянных людей рассаживали в машины, и один Бог знал, сколько из них действительно понимали, что происходит. Помнится, в 2054 году, когда ФГК только обретал власть, они так же повязали целый клуб и на две недели всех заперли под замок.

«Возможно заражение. Угроза обществу», – говорили они.

Тогда выпустили почти всех. Сейчас могли не выпустить никого, пусть даже наркотики и ФГК не соприкасаются никаким боком. Господь создал людей с палкой, а не со шприцом в руках.

Алексей поежился. Если массовый арест попадет в новости, многие священники вставят нечто подобное в свою утреннею проповедь, а люди помолятся за спасение их грешных душ и забудут о произошедшем, не думая, что так же могут прийти и к ним, вырвать их из привычной жизни и уничтожить её.

Но нет. Никто не заберет у Алексея его клуб.

Он был важной частью его жизни, один из тех трех островов – работа, семья, вера – что поддерживают основу покоя нормального полноценного человека. Даже всплеск синевы в стекле задней части полицейского автомобиля разбился о берега этих островов, не оставив на песке влажного следа, и Алексей, глядя на серую, как асфальт, картину ареста, знал, что всё наладится.

3. Мое «Я»

Дана.

Юлька, может, была не лучшей соседкой, но успокаивала дофига шикарно.

– С хрена ли тебя не загребли? – спросила она, когда Дана ввалилась в квартиру, размазывая по лицу слезы вперемешку с косметикой, – Я уже собиралась Паше звонить, у него связи в ментовке, чуть не обоссалась от страха, а ты… Где ты шлялась?!

– В метро, блин, – Дана устало повалилась на диван, сбрасывая каблуки, – Спасибо, что заботишься.

– Пошла ты. Тупая. Говорила, найди работу поприличнее! – ругаясь на неё, соседка одновременно успевала отгонять ластящегося к ногам кота и наливать чай, – «Нет, бро, «Крокодил» отличное место, там работают приличные люди!»

– Так и было, – у Даны не осталось сил даже на спор, поэтому она отвечала тихо, давая переживающей подруге повозмущаться вволю, – Просто кто-то ошибся.

– Ну да, ошибся, а из-за него теперь полгорода сидит! Тупизм! Гадость! Как же надоело! Мы не животное какие-то! Вот почему Лучи нужны обществу!

– Не начинай. Пожалуйста. Голова болит… – Дана с ногами залезла на диван и спряталась головой меж коленей, как улитка в раковине. Её до сих пор трясло. Руки ощущали железную хватку на запястьях, во рту поселился горький привкус кожаной перчатки, глаза щипало, и этот голос…никакой, будто специально созданный для того, чтобы даже Дана с её идеальным слухом ни за что не узнала бы его при встрече. Всё вместе это превращалось в темный угрожающий образ, одно воспоминание, которое заставляло внутренности девушки скручиваться в узел.

И он не хотел её убивать.

На столик грохнулась кружка с чаем (коробка – 30 рублей), и Юлька упала рядом, толкнув Дану локтем, будто не замечая, что соседка не настроена на диалог.

– Помнишь, ты меня просила проверять за тебя сообщения?

– Я не просила.

– Ладно, ты просто из профиля с ноута не вышла. Чесслово, я глубоко не лезла. Там какой-то чувак тебе всю страницу пролайкал. Вот вообще всю. До самого низа.

– И что? – от болтовни Юльки легче не становилось, но её въедливый голос хотя бы перебивал угрожающие интонации того маньяка.

«Я хочу тебе помочь».

«На твоем месте, я бы снял кольцо».

Откуда он знает?

– Да хз, чё. Просто говорю.

И он ничего не просил…он знает, где живет Дана? С кем живет Дана? Где она жила раньше? Кальян притерся к ногам и упал на щиколотки девушки всем своей кошачьей массой. Кальяна он тоже знает? Какой бред, господи, какой же бред…

– Ты больше ничего не читала? – как ошпаренная вдруг вскинулась Дана, едва не перевернув столик. Юлька успела удержать кружку с чаем, возмущенно взглянув на подругу.

– Я те чё, ФСБ что ли? Я чужую почту не читаю. Только этого Вадима. Ты о нем раньше не говорила, вот и стало интересно.

– Точно?

– А у тебя какие-то страшные секреты? Блин, Дана, какого хрена?

– Никакого, – девушка забрала у соседки кружку и сделала глоток, почувствовав, как кипяток постепенно наполняет организм изнутри, вымывая дрожь. Может, этот Лучший Друг просто поклонник, узнавший о предстоящей облаве на клуб и решивший помочь любимой певице? Ну и что, что таким дурацким способом. Психи разные бывают.

Думать было страшно, потому что чем дальше Дана копалось во всем этом, тем сложнее «всё это» было объяснить.

– Мне иногда кажется, что вокруг тебя одни неприятности, – говорила Юлька, осторожно поглаживая подругу по запястью. Без наездов, без наглежа, просто говорила, пытаясь отвлечь Дану от мрачных мыслей…ещё более мрачными мыслями, – Облава, демонстрация в метро…

– Демонстрация?

– Ну да, какие-то дебилы отключили электричество и на четырех станциях изрисовали стены. Это не Лучи, чтоб ты знала. Мы такой хренью не страдаем.

– Ну да, только создаете целый сервер, чтобы посмотреть зарубежное кинцо, – Дана согнала Кальяна и опустила голову на плечо подруги, тяжело вздохнув. Хотелось уснуть и проснуться тогда, когда всё наладится.

– Не только, вообще-то. Тебе не понять. У тебя все друзья здесь, в России. Например, этот Вадим.

– Да что за Вадим?!

– Ты меня спрашиваешь?

– Тебя, ты же мою страницу сталкеришь.

– Иди ты в…аргх, – Юлька тоже пнула Кальяна, притеревшегося уже к ней, – Сама смотри, я тебе не прислуга.

– Именно, что прислуга, лапочка.

– Сучка.

– Стерва.

Открыв страницу таинственного Вадима, Дана пару минут втыкала, почему эта темноволосая башка и проколотое ухо кажутся ей знакомыми, и лишь увидев на его стене репост из «Подслушано в метро», она наконец сообразила.

– Этот придурок ко мне клеился сегодня в вагоне.

– А. Ответишь?

– Нет.

Чтобы быть друзьями, нужно доверять и сближаться, а не было ничего другого, чего Дана страшилась бы так же сильно. Ей хватало Юльки, Рунета и Кальяна. Ей правда хватало.

Девушка почти успокоилась и убедила себя в том, что это больше не повторится. Она, не колеблясь, удалила диалог с Лучшим Другом и решила забыть об этом вечере, как будто его не было. Как будто того времени тоже не было никогда.

Нужно жить сейчас. Научиться уже наслаждаться настоящим, хотя бы спустя столько лет, отринуть прошлое, забыть его, как страшный сон, как Дана и обещала.

Какой бред. Будто это возможно.

Будто Дана хотела.

Её прошлое – сон вовсе не страшный.

Он, растревоженный последними событиями, потянулся, как кот, и вместе с Кальяном умостился на груди хозяйки, обвив пушистым хвостом её шею, нагоняя сладкую драму, пахнущую сигаретами и одеколоном. Юлька не стала будить прикорнувшую Дану, так же не стала укладывать и раздевать её, зная, что подруга от этого бесится. Она просто позволила девушке медленно засыпать у неё на плече, пока сама печатала огромное сообщение на закрытом форуме Лучей.

Да наркотики это, а не облава на нас!!!!!!!! – привлекая взгляд количеством восклицательных знаков, писал Ник, – Она сама туда полезла! Хотела вас, идиотов, проконтролировать, чтобы ничего не выдали!

– А если её посадят??

– Элен-то? Да она в жизни к дури не притрагивалась, храни её Господь! Успокойтесь!

Дана не знала этого Ника, и ей, в принципе, было по боку. Соседки хранили достаточно секретов друг друга, и, как Дана не знала в лицо ни одного Луча, так и Юля не могла себе представить прошлую жизнь сожительницы, помимо того, что та скорее позволит отрубить себе правую руку, чем снимет кольцо с левого безымянного пальца.

– Знаешь, не то, чтобы я был знатоком…но как вы ходите на этих штырях? Они даже выглядят жутко.

Дана смеется и делает резкий разворот на каблуках, вызывая у возлюбленного вздох, полный восхищения и ужаса. Струящийся шелк, сиреневый, как небо в последние минуты дня, взмывает вверх и разлетается по воспоминанию зеркальными осколками.

Воздух звенит и кружится в такт невидимого вальса.

– Нравлюсь я тебе в платье?

– И в платье, и без, и в военной форме, – руки, всегда сильные, но никогда – жестокие, обнимают Дану за пояс и скользят вверх, касаясь кончиков темных волос, – Хоть рыжая, хоть светлая, хоть лысая. Мне всё равно. Моя девочка…

– Ну, лысой ты бы меня не узнал, – Дана встряхивает головой, позволив прядям в причудливом беспорядке упасть на плечи, и краем сквозь прозрачную стену магазина замечает женщину и мальчишку, переходящего с ней за руку через дорогу.

Мальчик издалека кажется знакомым, но Дана не придает этому значения.

Карие глаза напротив теплятся нежным, ласковым светом. Девушка слышит их ровную, преданную, любящую песнь.

– Мне всё равно, какая ты, Дана. Я тебя любой узнаю. И без этой акварели на лице, – пальцы гладят её по скуле, после растирая между большим и указательным песчинки пудры, – И женских штучек.

– Но это ведь ты научил меня быть женщиной.

Сиреневый шелк мнется под пальцами, а губы пахнут сигаретным дымом. Дана позволяет запереть себя в зеркальных стенах, а шелку – танцевать отражениями в неярком свете, но оголено лишь одно плечо, а на остальное не хватает времени, и по голосу, доносящемуся снаружи, Дана понимает, что зрение её никогда не подводило.

Вальс обрывается на самом грустном его аккорде.

Юлька впихнула в её пальцы зажженную сигарету до того, как соседка успела открыть рот, и Дана затянулась, не размыкая глаз. Сердце разрывалось и изнутри вонзалось осколками в болезненно содрогающуюся грудь.

– Не затягивайся так глубоко, – предупредила Юлька, но Дана проигнорировала её и, конечно же, зашлась кашлем. Сознание трепетало в сладких конвульсиях, как рыба, попавшая в кисель – дышать невозможно, легкие заполнены до упора вязкой густотой, но умирать так сладко, так мучительно приятно. Бывали ночи, когда Дана уставала настолько, что отрубалась, едва войдя в квартиру, и на сны не оставалось сил. Такие ночи Юлька не любила. Но еще меньше ей нравилось видеть подругу, зажмурившуюся, будто боящуюся открыть глаза, и сжимающую в дрожащих пальцах несуществующий сиреневый шелк.

– Ненавижу, – шепнула Дана, впервые за долгое не сопротивляясь, когда Юлька крепко прижала её к себе, – То, кто я есть. Ненавижу это.

А Юлька ненавидела эти ночи, потому что знала – в такие моменты Дана не врет.

Алексей.

– Вам знакома эта женщина?

Алексей с трудом сдержался, чтобы не закатить глаза. Это было бы невежливо по отношению к ни в чем не повинному сотруднику полиции, всего лишь задающему обязательные вопросы.

– Разумеется. Я нанял её работать барменом в свой клуб два месяца назад.

– Вы проверяли её документы? Паспорт? Прописку?

– Да. Всё было в порядке.

Сержант, стоящий у стены с папкой в руках, согласно закивал.

– У неё поддельные документы. Очень качественные.

Алексей устало потер виски и снова взглянул на лежащий перед ним планшет с фотографией Натальи, точнее, Натали, американки, засланной в Москву для сбора секретной информации. Так её теперь назвали полицейские: «шпионка», «предательница», «нарушительница государственной границы». Она была виновата хотя бы в том, что вообще оказалась здесь, и даже если в планах Натальи…Натали не было цели шпионить, судить её будут по всей строгости.

– Выходит, вы устроили облаву на мой клуб только ради поимки несчастной девушки? – уточнил Алексей, осознав, что у полицейских наконец закончились вопросы. До этого они выясняли подробности его личной и рабочей жизни, зачем – непонятно, но Алексей терпеливо отвечал, отвечал, устал и теперь мог спросить сам.

– Это закрытая информация. И она не несчастная, она – преступница, – проворчал сержант, и всё сразу стало понятно.

– Отпустите меня или звонить адвокату?

Через некоторое время Алексей в сопровождении того же сержанта отправился к выходу из участка, усталый, но отделавшийся от стражей порядка малой кровью. Для всех произошедшее должно было остаться очередной историей про облаву наркоконтроля, и Алексей максимально подсобил этому, дав на лапу паре особо болтливых полицейских. Ни к чему клиентуре знать, что их обслуживала…та, кто родилась по ту сторону Заборчика.

Впрочем, часть этой самой клиентуры от чего-то до сих пор сидела за стальными прутьями, и некоторых из них полицейские даже отводили в комнату для допросов. Алексей как раз миновал одну такую, полностью забитую, как папка бумагами, камеру, когда их – совершенно точно их, кого же еще? – окликнули.

– Эй, мистер Харт?

Наглый, ничего не боящийся засранец.

Мальчишка прижался лицом к прутьям, обхватил их руками и теперь смотрел на Алексея, как побитая дворняга, сверкая сапфировыми очами.

– Можно вас так звать, мистер Харт? Как раз, вы оба…

– Нет, нельзя, – отрезал Алексей. Полицейский за его спиной нетерпеливо переминался с ноги на ногу, и при нем мужчина не мог признаться, что смотрел чёртову «Секретную службу», знает героев и ему, несмотря на запреты, не сказать, чтобы очень неприятно такое сравнение.

Нет, глупости. Вовсе они не похожи.

– Ну ладно, а как вас тогда звать? – не унимался сорванец.

– Никак не зови. Ты меня видишь в последний раз.

– Почему? Я же ваш секретарь.

Встревоженный полицейский подался вперед.

– Мы не арестовывали сотрудников.

«Ага, кроме Натали».

– Тогда вы ошиблись, – мальчишка говорил уверенно и крайне нахально. Такой бы за решеткой долго не продержался, его в первую неделю переломили бы пополам и научили хорошим манерам. Алексей сам бы врезал ему, не разделяй их толстенные железные прутья.

Откуда в нём эта жестокость?

– Выпустите меня, иначе будете иметь дело с ним.

И длинный палец (он мог бы принадлежать пианисту) с неаккуратным погрызенным ногтем и сбитой костяшкой (или гопнику с района) замер в нескольких сантиметрах от Алексея, слегка не дотянувшись до него. Одним лишь словом мужчина мог высвободить мальчишку из заточения. Не обязательно было даже говорить, достаточно кивнуть. Но это значило бы взять на себя ответственность за нечто непредсказуемое и нарушить многолетний устоявшийся покой.

– Мы с этим молодым человеком не знакомы. Не хочу влезать в ваши личные разборки.

Огонек в сапфирах, вопреки всему, не погас, но в них появилось что-то сродни…разочарованию. Алексей пошел дальше вдоль камер, и мальчишка зеркально двинулся за ним, расталкивая тех, кто мешал ему пройти.

– Эй, мистер?

– М? – Алексей не сомневался – это их последняя встреча. Подобных совпадений не бывает, они существуют лишь для того, чтобы обе стороны чему-то научились. Мальчишка уж точно понял, что надеяться можно только на себя. А Алексей…

– Я не считаю вас идиотом, на самом деле.

Алексей усмехнулся и вышел из участка.

Мария.

Стоило выйти на улицу, и Маша почувствовала себя очень грязной и очень-очень грешной.

Все, кого она оставила ради сиюминутной слабости, теперь смотрели, как её и тех, на кого она променяла чистоту и веру, выводят из клуба под прицелом орудий.

«Позор!» – надрывался голос в голове девушки. Когда матушка узнает – потеряет сознание.

Маша и сама едва держалась на ногах.

«Позор!» – говорила она себе мысленно и – верила.

Близнецы куда-то очень быстро исчезли до того, как полицейские успели заняться их группой. Мария тщетно искала их огненные головы в толпе – ни Поль, ни Полина не собирались возвращаться за своей новоиспеченной знакомой.

Маша понимала их. Она пообещала себе молиться за здоровье Полины, когда будет время, и не обижаться из-за того, что её бросили. К чему? Она видела лицо Поля, когда упала его сестра, и понимала, что о Маше он забыл в ту же секунду.

Сама девушка не хотела забывать ни мраморные лица, ни пылающие силуэты, но вид хмурого отца, направляющегося к ней, словно говорил: забудет. Всё на свете забудет, кроме ощущения собственной бесполезности, ничтожности, греховности.

– Мария.

Суровый голос, не зовущий и не вопрошающий, но ставящий точку на всём этом безумии. Отец, объявивший всем знакомым о её беременности (ложной!), теперь стоял, требовательно протянув руку ладонью вверх и казался Маше спасительным огнем во мраке. Протянутой дланью Бога в беспросветной тьме.

Она так глубоко заблуждалась.

«Семья – самое главное в жизни человека», – сказала бы мама, и Маша знала – мама всегда права.

В глазах стояли слезы, горло жгло от горечи и стыда, и единственное, что могло спасти её сейчас – то, к чему она всегда возвращалась.

– Что делать? – до того, как Мария успела сделать шаг к отцу, её за руку схватила какая-то девчонка с потерянными глазами, – Куда вы все уходите? Что нам делать?! Мне страшно!

У Маши не было ответа ни на этот вопрос, ни на возможные следующие. Она тоже боялась и просто хотела скорее вернуться домой, под крыло суровой отцовской заботы. К своим растениям и их цветущей зеленой жизни. Боже, пожалуйста, пусть этот день поскорее закончится, и всё станет, как прежде. Боже, пожалуйста, Маша больше не будет сбегать, только спаси, спаси её от страха и от невыносимого чувства стыда!

– Что делать? – взвыла девочка, и у Маши всё же был ответ. Один. На все вопросы.

– Молись. Молись Богу о спасении. Он услышит, – прошептала девушка и, вырвав руку, пошла к отцу, зная уже, что не выйдет из дома в ближайшие сутки. Или вообще никогда.

К чему выходить? Чтобы вновь потеряться?

– Папа, – она заблудилась и теперь возвращалась домой. Рука отца сжала её ладонь до боли, до хруста в запястье, и повела прочь, от синих огней клуба, от мигающих фар полицейских машин и от огненных силуэтов, до сих пор где-то пылающих в темноте.

Для Маши вновь был лишь один источник света. Скоро она забудет обо всём, стоя на коленях и моля его о прощении под пристальным суровым взором.

Наверное, это…счастье?

Родион.

– Посмотри еде раз внимательно, Родион. Хоть что-то знакомое?

– Да не знаю я, – мальчик, как в каких-нибудь идиотских детективах, почти час разглядывал абсолютно одинаковые фотографии с абсолютно одинаковыми – как ему казалось – лицами. Кто-то был напуган, кто-то зол, кто-то явно привык к заточению, но даже если бы Родион и знал кого-то, в таком море лиц он всё равно не узнал бы.

– Прошло много лет, Родион, – голос агента Морозовой должен был звучать с пониманием? Не звучал.

– Ага. Десять.

– Постарайся, пожалуйста. Мы должны найти этого человека.

– Вы это и тетям моим говорили, – устало вздохнул мальчик, подпирая кулаком щеку. Пыл поутих, и теперь Родион осознавал, какую невыполнимую задачу они себе поставили. Да, ФГК договорились с Национальным Контролем, чтобы устроить облаву, но в итоге вторые остались в выигрыше, а первые получили около сотни молодых людей, каждый из которых мог оказаться тем, кого они ищут.

– Можно я пойду? Пожалуйста? Я сделал всё, что вы сказали.

Женщина недовольно поцокала языком, но планшет убрала и через стол протянула Родиону руку. В другой уже отпикивал свой утомительный ритм желтый огонек.

– Вы же сказали, что можно будет без него, – расстроенно произнес мальчик, позволяя ввести иголку в вену и закрепить браслет на запястье.

– Я сказала, что мы поговорим с начальством.

– Поговорили?

– Поговорили, – браслет застегнулся с тихим обречённым щелчком, – В принципе, десять лет без происшествий – немалый срок, но мы всё равно хотели убедиться в твоей преданности.

– Вы серьезно? – Родион снял очки, чтобы не видеть холодного, как у статуи, лица женщины, – Я вам помог шпионку поймать, подложил наркотики в клуб, слежу за родным отцом и этого вам недостаточно?

– Не кричи, – цыкнула агент, хотя Родион едва ли повысил голос, – Тебе всего четырнадцать. Мы должны следить за тобой, чтобы избежать пробуждения заражённых генов в крови.

Родион не стал спорить. К чему? Агент Морозова была права. По всем правилам, из всех его знакомых он – ближе всех к центру зоны риска.

– И что теперь? Вы не нашли того, кого искали. Вы вообще уверены, что этот человек был в клубе?

Мальчику хотелось спать. Он наивно планировал завтра прийти к отцу с новостями, что больше не нужно хранить секрет, что все их мучения наконец закончились…а получилось как всегда.

– Он точно должен был быть там, – женщина, перегнувшись через стол, вдруг потянулась к бабочке на шее мальчика. Тот хотел было отпрянуть, но вовремя понял, что это может показаться грубостью. Он позволил ей поправлять аксессуар, пока она говорила. Родион ведь был настоящим мужчиной, а настоящий мужчина никогда не заставит женщину чувствовать себя ещё более неловко, чем она сама заставляет чувствовать себя, – К нам в офис поступил…звонок. Анонимный. Некто предлагал сделку в обмен на информацию о «том, кого мы ищем».

– И вы уверены, что это о нашем человеке?

– Абсолютно. За последний год мы работали лишь над тремя делами, и два из них уже закрыты, – агент была по-прежнему холодна, как и её руки на шее Родиона, но взгляд женщины был полон сомнений, причем вряд ли она сомневалась в своей работе. Скорее просчитывала, не напортачила ли со сделкой, не мало ли потребовала от анонима, не нужно ли было повязать не только клуб, но и всю улицу.

ФГК. Фанатизм. Глупость. Контроль. Как бы сильно не хотели защитить страну, в своих стремлениях и активности они напоминали Родиону Инквизицию.

Этого он, конечно же, не сказал. Ни один приличный мальчик не оскорбил бы женщину, чьи руки так близко находятся к его шее. Тем более, что Морозова действительно верила в то, что делает. А Родион верил, что от бесконечных экспериментов в лаборатории ФГК его отделяет лишь какие-то пункты в Правах Человека и её желание разговорить отца, ни на йоту не ослабевшее за десять лет. Родион был рычажком давления, и судя по резко загоревшимся глазам агента (такой резкий контраст на фоне ледяного лица), она подумала о том же.

– Милый Родион, ты же хочешь помочь папе? – тонкие пальцы продолжали терзать его бабочку, хотя до вмешательства женщины она явно сидела гораздо ровнее. Мальчик видел тонкое, безукоризненно гладкое лицо агента совсем близко и понимал теперь, почему именно эта женщина руководит делом. Он снова вздохнул, зная, что всё равно не отвертится.

– Что делать?

– Скажи ему, что его помощь больше не нужна. Мы всё сделали сами.

– Соврать ему? – Родион видел, как сверкнули глаза женщины, и чувствовал, как округлились его собственные. Раньше он просто пытался уговорить отца, разжалобить его, уломать, подкупить, но он никогда ему не врал! Родион вообще врал очень редко, потому что ложь требует хорошей памяти, а если запоминать всякий мусор, места для формул и законов на ИША не останется. Даже в клубе он не врал, только сделал то, что ему сказали, и всё. Зачем это, зачем? Ложь сама по себе неудобна и некрасива.

Тем более, по отношению к собственному отцу.

– Я не хочу.

– Ты только подумай, – агент чересчур эмоционально для её холодной сдержанности всплеснула руками, – Тебе он точно поверит, и тогда всё, что он защищал, вмиг перестанет быть важным! Он будет растерян и, скорее всего, легко расколется! Ведь зачем скрывать то, что уже открыто, верно?

– Неверно! Это ужасно! – Родион хотел оттолкнуть её, но вместо этого застыл, позволяя дергать себя за бабочку, – Вы всегда говорили, нужно, чтобы он сам согласился сотрудничать, тогда всё будет правильно, а теперь…

– Перестань кричать.

– А теперь вы хотите забрать у него последнюю надежду!

– Знаешь, Родион, – женщина наконец отстранилась сама и скрестила руки на груди. Мальчику почудилось, что его только что в буквальном смысле чуть не придушили собственной бабочкой, – Иногда мне кажется, что ты на его стороне, а не на нашей.

«Я на своей собственной стороне», – хотел ответить Родион, но это было бы неправдой. В этой войне у него не было собственной стороны. Либо мы, либо они.

Таково слово Господне. Родион убрал под рубашку крестик, выпавший оттуда, когда агент теребила его бабочку, и хмуро воззарился на женщину.

– Вы хотите обмануть его.

– Для того, чтобы исцелить. Лишь через смирение к нему придет покой. Так ты скажешь или я?

Либо мы, либо они. Либо Божье прощение, либо вечно гореть в Аду.

Родион не хотел в Ад. И ещё меньше он хотел обманывать отца. Но вдруг Господь действительно сжалится на ним и спасет его пропащую душу? Ведь одного греха недостаточно, чтобы быть проклятым навечно?

А если ложь – это тоже грех, считается ли она им, если была совершена во благо?

Родион собирался спросить об этом в воскресенье на службе. Как раз перед тем, как согрешить в понедельник.

– Так ты согласен?

– Конечно, агент Морозова. Я всегда на вашей стороне.

Поль.

– Спасибо, что забрал нас, пап… извини.

– Ничего. Для таких случаев я и дал тебе телефон. Но скажи мне, сын, на кой вас понесло в эту помойку?

– Мы просто узнали, что там проходит церковная демонстрация и решили посмотреть, – молодой человек врал искусно и привычно, зная, что именно нужно сказать, чтобы никто не смог доказать его ложь, – А потом, когда начался этот кошмар, не успели уйти.

– Мы были уже почти в самолете, между прочим.

– Прости…пап?

– Да?

– Что с Полиной?

Борис ответил сразу же. Он врал так же искусно, как сын (точнее, сын врал так же искусно, как он), а Полю хотелось верить в произнесенные слова.

– Просто переволновалась. Такое случается. Врачи говорят, бояться нечего.

– Тогда можно к ней?

И, едва ли дождавшись утвердительного ответа, молодой человек бросился по больничному коридору, в сторону той палаты, куда отвезли его сестру.

– Вам сю… – начала медсестра на входе, но, увидев его лицо, зеркальное тому, что находилось сейчас в одноместной палате, растерянно моргнула, – Вы не…? Как вы прошли мимо…?

– Пропустите, – потребовал Поль, и женщина посторонилась, недоуменно и озадаченно глядя ему в спину.

Полина неподвижно лежала в постели, будто раскрашенная мелом, с закрытыми подрагивающими веками, капельницей в левой руке, растрепанными волосами, разметавшимися по подушке. Безобразие. Поль схватил с тумбочки расческу, и присел на край кровати. Волосы сестре имел право лохматить только он. И колоть имел право только он. И укрывать одеялом – только он. И вообще, Полину нельзя вот так оставлять одну, как нельзя оставлять его одного.

Поль не был полноценным человеком. Все, кто знал их, никогда не говорили, что есть такой парень Аполлон, или такая девушка Аполлинария, нет, это было невозможно, только Поль и Полина, те самые два близнеца, сводящие всех с ума своей одинаковостью.

Поль не был полноценным человеком без сестры, как лето не могло быть без зимы, как сама Полина – он верил в это – не была человеком без своего брата.

Только вдвоем. И никакая больничная койка их не разделит.

– Никакая, – согласилась Полина. Под приоткрывшимися веками вспыхнули солнечные лучи, – ты ещё поплачь, придурок.

– Сама ты… Знаешь, как я испугался?

– Знаю, – бледная ладошка поползла по простыни и сжала его руку, – Чуть с ума не сошел.

– Тебе весело?

– Нет.

Девушка закрыла глаза и тяжело сглотнула. Аппарат рядом с кроватью отозвался неприятным, порывистым звуком. Прозрачная жидкость из капельницы медленно перетекала в ярко-голубую вену на сгибе локтя, накачивая хрупкое тело Полины какой-то гадостью. Бледный лоб покрылся испариной, и хоть сестренка старалась улыбаться, её выдавала предательская дрожь. Совсем не похоже на человека, который «просто переволновался».

– Поль? – шепнула девушка, когда брат, задрожав, медленно сполз со стула на пол, уткнувшись лицом в одеяло, прикрывающее её ноги… обнимая эти ноги, будто для него не было ничего дороже.

И не было. Конечно, не было.

– Милая, пожалуйста, поправляйся, – Поль прильнул к тонкой руке, гладящей его по затылку, – Папа говорит, что всё хорошо, но ты всё равно поправляйся. Я же без тебя не смогу.

Аппарат, присоединенный к пульсу девушки, пискнул, и диаграмма изменила амплитуду.

– Сможешь, Поль. Ты и без меня бы справился. Хлоп-хлоп? – голос был надломленный, усталый. Она вообще спала? Или так и лежала, прикованная к кровати, обмотанная проводами? Поль почувствовал прилив возмущения, обращённый к врачам. И к родителям, отправившим сюда абсолютно здоровую сестру. И к себе за то, что согласился.

И к Полине. За такие глупые слова. Придумала еще – «Хлоп-хлоп!»

– Нет, – справиться без неё? Кажется, она сошла с ума. Молодой человек потрогал бледный лоб, понял, что он прохладный, и удивился ещё больше, – Как ты себе это представляешь? Отражение без хозяина?

Полина поморщилась:

– Хозяин без отражения.

Какие глупости! Парень крепче прижался к сестре, обхватил её руками поперек, наплевав на путающиеся под руками провода.

– Я никуда не уйду, – категорично заявил он. Полина больше не спорила.

Некоторое время молчали, наслаждаясь полной, лишь им одним понятной тишиной. Не прерывал её ни писк аппарата, ни периодические резкие всхрипы, вырывающиеся из груди девушки, ни даже заглянувшая, постоявшая на пороге и отправившаяся восвояси медсестра.

Её прервала Полина.

– А что там Маша?

– Кто?

– Та девушка, что была с нами. С демонстрации.

– А что она? – молодой человек даже привстал, удивляясь столь внезапному и неуместному вопросу. Какое ему – им – дело до какой-то девушки, когда одно из отражений сейчас так бледно, что совсем не похоже на другое? – Свалила куда-то.

– Наверное, ей сильно влетело.

Поль фыркнул, скорее сердито, чем весело.

– Помолчала бы. Никому сейчас не может быть хуже, чем тебе.

– Ты неправ. Мертвым быть хуже.

– Но ты-то умирать не собираешься.

Девушка со слабой улыбкой покачала головой:

– Не собираюсь.

И Поль провел рядом с сестрой вплоть до того момента, как её отсоединили от проводов, и отец отвез их домой, передав в руки заботливо кудахчущему домработнику. Юноша плохо представлял, сколько времени прошло, и как давно он спал в последний раз, и спал ли вообще? Или так и провел всю жизнь, наблюдая за болезненно белой сестрой, сжимая её тонкую ладонь и моля Всевышнего о том, чтобы всё это быстрее закончилось?

Поль мог бы уехать, отоспаться, спокойно дождаться Полину дома, ведь они рано или поздно приехали бы, он мог бы оставить её и…

Мог ли? На самом деле?

Он не смыкал глаз и после, когда отец уехал в аэропорт, а Полина закопалась в одеяла, пряча от брата неестественную бледность и дрожащие руки. Он готов был не спать вообще, лишь бы не оставлять её наедине с болью и страхами.

Не оставлять её вообще никогда.

Элен.

Элен хотела пошутить про ежегодную уборку, но поняла, что это может аукнуться ей парой трещин в ребрах и дополнительным сроком. Оно того точно не стоило. Запах в камере стоял спёртый, но терпимый, гораздо больше несло от соседей – перегаром, потом, страхом. Целая толпа жалась к решетке, вглядываясь в темноту участка и перешептываясь, спрашивая друг у друга, когда их наконец выпустят. Друг у друга, потому что больше было спрашивать было некого. Дежурный полицейский вякнул что-то про разрешённые три часа и ушел. Обнадежённые хотя бы таким скудным обещанием, арестованные начали знакомиться с товарищами по несчастью, делиться историями о том, как они попали в клуб, что чувствовали в момент налета, как теперь быть дальше и правда ли, что дело в наркотиках или тут нечто иное? Все радовались тому, что скоро отведенные им три часа истекут, и те, кто мучился сейчас в камерах, выйдут на свободу. Всего лишь каких-то жалких три часа.

Вот только с тех пор, как их арестовали, времени прошло гораздо больше.

– Может, они про нас просто забыли? – вякнул какой-то парень, и все обернулись к нему, прожигая презрительными взглядами.

– Ты в первый раз, что ли? – сама Элен за восемнадцать лет успела отсидеть такое количество раз, что уже перестала вести счет. Участок стал её вторым домом, а где-то в планшетах с досье на неё было заведено специальное дело. Ничего особенного, на самом деле: мелкие кражи, дебоширство, хулиганство, курение в неположенных местах, проникновение на закрытую территорию, всё, что легко можно было бы оправдать переходным возрастом и плохим воспитанием. Именно так это объясняла Элен родителям, и те с готовностью ей верили, обеспокоенные лишь тем, чтобы дочь вообще возвращалась домой. Хоть иногда. Идеальные семейные отношения.

Так что, да, Элен знала, как здесь всё устроено. Так вот, их не могли просто забыть, их должны были уже выпустить после того, как все поссали в баночку…если только дело не серьёзнее, чем им говорят.

– Эй, у нас в итоге наркош нашли? – спросила она, ни к кому конкретно не обращаясь. Ответила Кейт:

– В нашей камере – нет.

– Допросили уже всех?

– Только тех, кто старше двадцати пяти.

Элен удивленно взглянула на подругу, которая сидела рядом с ней на полу и так просто отвечала на подобные вопросы, будто для нее это само собой разумеющееся.

– Ты специально считала?

И тут же отвела взгляд. Кейт казалась спокойной, пальцы её перебирали светлые густые пряди, но голубые глаза метали молнии, обращенные пока что в пустоту. Элен не хотела стать их целью. Подруга умела быть злой настолько, что не поздоровилось бы и лидеру Лучей. Сейчас она как раз была близка к этому. Очень близка.

– Мы тут ни при чем. Вряд ли они станут взламывать приложения на наших телефонах. И даже если взломают – ничего не найдут.

– Точно? – тот же парень, что спрашивал, не забыли ли их, теперь возвышался над девушками, уперев руки в бока, – Тогда почему мы здесь?

– Без понятия, – Элен отвечала холодно, стараясь держать себя в руках. Она привыкла, что весь мир выше нее, но не настолько же. Это слегка…выбешивало, – Но я здесь, чтобы помочь.

– Ты-то? – презрительный взгляд. Он, видимо, не понял, с кем разговаривает? Элен начала медленно подниматься, но была схвачена за руку Кейт.

– Без крови.

Элен криво улыбнулась, вытягиваясь в полный рост, но по-прежнему глядя на собеседника снизу вверх.

– Я думал, Лучи в безопасности, – громко продолжал парень. Совсем зеленый. Или глупый. Или мудак, – А теперь мы все за решеткой. Что, совпадение?

– Мы тут не при чем. И будем не при чем, пока какая-нибудь гнида не расколется и не выложит копам всё, что известно.

– Хм.

– Вот поэтому я здесь.

– Чтобы речи толкать? – он выглядел, как самая настоящая крыса. Крыса, которая вот-вот сдаст всю команду и прыгнет за борт. Как жаль, что Элен не может контролировать, кто именно становится Лучом, – Тебя ваще не парит, что они забрали наши телефоны и могут нахер расстрелять за то, что там найдут? Или ты типа их сопрешь? Или раздавишь копов?

Руки сжимают ворот футболки. Рывок, и парень уже у стены, а все, кто стоял вокруг, с опаской расходятся по краям, не желая быть втянутыми в драку.

– Я здесь, чтобы объяснить новичкам вроде тебя пару правил, – толчок. Он ударяется о кирпичи, не больно, но так, что говорить уже не очень хочется, – Правило первое. Не называть Лучей Лучами при посторонних.

Толчок. Парень пытается сопротивляться, но Элен тяжелее его и гораздо сильнее.

– Правило второе. Даже если тебе обещают прощение за предательство – это ложь.

Толчок. Он ударяется уже головой и начинает возмущенно вопить и звать на помощь какого-то Дениса.

– Правило третье. Даже если тебя простили они, ты все еще не в безопасности. От Лучей.

– Ай!

– От, – толчок.

– Каждого, – толчок.

– Из нас, – толчок.

– И от меня лично, – парень сползает по стене, держась за голову и в ужасе глядя на Элен, брезгливо вытирающую руки об футболку. Возможно, не стоило его бить, но за многие годы девушка научилась различать среди нормальных людей тех, кто легко сдаст другого ради себя. Поэтому она была здесь. Чтобы этого не допустить. И теперь дрожащий мудак, судя по наполненным слезами и страхом глазам, трижды подумает, прежде чем сдавать их копам.

Элен огляделась. Больше трусов среди своих она не нашла. Четверо явно были с ней согласны, а остальные смотрели с непониманием.

Четыре. Плюс трус. Пять. Помнится, когда Элен показывала Максиму счетчик, их было немного больше. Значит, где-то есть еще двое, напуганные, растерянные, уверенные, что дело в них, возможно, готовых расколоться при первом же вопросе…но Элен надеялась, что это не так. Они ведь были Лучами, они уже пошли против своей же страны, скрывая в телефонах запрещенные материалы, сайты, поддерживая связь с теми, кому не то, что въезд – вообще какой-либо допуск в Россию был запрещен.

То есть, с теми, кто не имел гражданства. Кто говорил – думал – на другом языке. Кто просто родился в другой стране, одной из тех, что Элен, разумеется, никогда не видела, но очень ясно представляла себе благодаря описаниям Саши и найденным в глубине Сети фотографиям.

Англия – дожди, Биг Бен и Шерлок Холмс. Америка – гамбургеры и крутой кинематограф. Испания – страсть и алые юбки. Китай – много, много похожих людей, когда-то – «made in china», Элен читала, что многие вещи привозились именно оттуда. Германия – пиво и свернувшийся в трубочку язык, пока пытаешься выговорить слово «ромашка». Италия – затопленный город и невероятные здания. Элен никогда не интересовала архитектура, но всё это так отличалось от надоевшей Москвы, что восхищало до глубины души. Другой мир, приходящий во снах, где Элен нежится в теплых волнах моря или океана, ест необычную пищу, говорит с людьми на другом языке, и те – о счастье! – понимают её, а не пытаются сдать полиции за «неподобающее поведение».

Элен никогда не видела моря. Но Саша от чего-то не сомневается и всегда уверенно говорит:

– Ещё увидишь. Тебе там понравится.

И Элен снова верит. Потому что Саша знает, как выглядит море и каково это – чувствовать на лице соленое дуновение ветра и пропускать через пальцы влажный, плохо сыплющийся песок. Знает, каково это – гулять по берегу, позволяя волнам ласкать твои ноги, смотреть на закат и держать за руку того, кто тебе дорог.

Знает и обещает показать. Каждый раз.

Но пока Саша встречает рассвет там, а Элен – здесь, теряя солнце из виду в тот момент, когда оно скрывается за серыми боками многоэтажек.

– Бонжур? Ты уснула? – Элен дернулась, когда легкая ладонь Кейт легла ей на плечо. Отвела взгляд от стены, которую созерцала на протяжении всего этого времени. Вздохнула.

– Куда там. Просто думаю, как остальных выручать. Эти точно ничего не скажут – молодцы, ребят, – девушка махнула Лучам рукой, и те ответили ей слабыми, но искренними улыбками, – А что делать с оставшимися?

Кейт некоторое время помолчала, наматывая на палец локон светлых волос и не замечая несколько голодных взглядов, адресованных ей от соседей противоположного пола. И она не делала вид, что думает, она действительно думала, потому что была чертовым мозгом, а Элен – инстинктами и мускулами. И ещё храбростью. Иногда.

«Почти всегда», – возмущенно поправила себя девушка, разглядывая тех, с кем ей еще предстояло тут париться. Пять Лучей на тринадцать человек – неплохое совпадение, ещё восемь – левые ребята, не особо прислушивающиеся к происходящему. Они всё равно ничего не поймут и не смогут использовать услышанное в свою пользу. В крайнем случае, подумают, что Лучи – очередная группировка по спасению искусства, таких в последнее время в Москве стало появляться всё больше. И даже если так – им всё равно. Их больше волнует собственное положение, собственная свобода…как всегда.

«Крыса» сидел на полу, потирая голову и не делая попыток подняться. Умница. В какой-то момент рядом с ним опустился другой парень, светловолосый, и Элен с удивлением узнала в нем того самого типа, которого Кейт использовала для своих коварных планов по отвлечению хозяина клуба, пока её подруга вместе с Максом искали, где пристроить Солнце. О.

Вот так совпадение. Просто совпадение совпадений. Видимо, раньше он ошивался где-то у прутьев, поэтому девушки не заметили его, но сейчас…Элен ткнула задумчивую Кейт локтем в бок и глазами указала на блондинчика.

– Твой любовничек?

– Филс де путе! – красавица торопливо отвернулась, прикрывая лицо длинными прядями, – Думаешь, он меня узнал?

– Мне кажется, ему не до тебя, – и правда, парень не смотрел по сторонам, даже не пытался качать права, как другие. Просто сидел на полу рядом с «крысой», о чем-то ему тихо рассказывая и не замечая мрачных взглядов, которые тот бросал на Элен. А потом вдруг тоненько, пронзительно засвистел, и девушка с удивлением узнала «Имперский марш».

Но он точно не был Лучом!

– Как это использовать? – Элен за локоть увела подругу подальше от всех, в самый дальний угол, шуганув какую-то шмыгающую носом девицу, – Катюша, давай, шевели извилинами, нужно же что-то делать.

– Почему бы тебе… – Кейт закусила губу, сдерживая рвущееся с языка ругательство. Э, нет, дорогая, здесь у нас не ты главный сквернослов, не лезь на чужое место, – За нами следят двое, плюс камеры…

– Пофигу.

– Мы вроде все вместе заняли только три, эта и две напротив друг друга, так что если…можно попробовать…

– Поняла, – Элен оглянулась на других заключенных, а потом, слегка ухмыльнувшись, расстегнула пуговицу на белой рубашке, у самого горла подруги. Та попыталась возмущенно брыкнуться, и потом – сильнее, когда Элен расстегнула ещё одну, – Нам нужно всеобщее внимание и жалость, май дарлинг. Особенно от этих мужланов.

– Знаю, – Кейт отбросила чужую руку и уже сама расстегнула третью пуговицу, слегка приоткрывая взору бледную кожу и острые ключицы, – Как будто нет другого способа…

И она, виляя бедрами и при этом выглядя очень – ну очень – возмущенно, двинулась к своему «бывшему».

– Ты!

Элен почти слышала, как досадливо скрипнули зубы несчастного парня.

– Изменщик! – крикнула Кейт, приближаясь к нему. Тот торопливо встал, прижимаясь спиной к стене, и поднял руки, как при капитуляции. Будет снова отнекиваться или просто попытается унять взбешенную психопатку? Элен, на самом деле, было всё равно, главное, что они собираются наделать достаточно шума, чтобы…

Поправочка. Уже наделали, потому как Кейт с воплями бросилась на несчастного, стоило ему заговорить.

– Я не…

– Ты мне обещал!

– Да я же…

– Предатель!!

– Так мы не…

– Скотина! Урод! Гад вонючий! А я потратила на тебя лучшее время в своей жизни!!! Лучшие…часы…точнее…минуты…минут десять…может, чуть больше…

«А слезы будто настоящие», – подумала Элен, глядя, как ее подруга висит на шее совершенно незнакомого парня и рассказывает всем, кто слушает, о своей любви к нему и подробности их сексуальной жизни. Бедный, он еще пытался отбиваться и что-то мямлить, но Кейт была непреклонна. Ее крик разносился, наверное, по всему участку, и те двое полицейских, что дежурили в конце коридора, конечно же, тоже его слышали.

– А ну, разойдись, – услышав голоса, Элен торопливо скользнула в тень, сжавшись в углу камеры. Даже с ее габаритами ей удалось это сделать, потому что едва полицейские вошли и оценили происходящую картину, все их внимание тут же намертво приклеилось к невероятно хорошенькой в гневе Кейт, изо всех сил дубасящей парня, к золотым волосам, задранному краю юбки и светлым округлостям в распахнутой рубашке.

«Мужики», – мысленно фыркнула Элен, когда двое полицейских бросились разнимать парочку (каждый желал «разнять» именно Кейт) при этом совершенно забыв о распахнутой двери камеры.

Что ж, не в первый раз. Элен знала, что у нее есть минут семь перед тем, как ее заметят на камерах наблюдения, и не собиралась тратить это время впустую.

Стоило отойти от дальних камер, коридор наполнился возмущенными голосами. Похоже, посетители «Синего Крокодила» заняли большую часть места, вытеснив никому не сдавшихся алкоголиков и дебоширов. Это привело к многочисленным проблемам в виде недовольных родственников, которые никак не могли понять, почему их драгоценных детей держат за решеткой, как каких-нибудь преступников. Полицейские пытались объяснить…

«Но они и сами мало что понимают», – осознала прижавшаяся к стене Элен, глядя, как копы мягко оттесняют прорвавшихся через пост охраны родительниц и тихо переговариваются между собой. Мелькали слова и аббревиатуры: «Отпустить», «Держать до распоряжения, «НКГ».

«Нац-контроль границы? – удивилась Элен, подождав, когда последнего посетителя выпроводят обратно в зал ожидания. Так у нее должно было появиться немного времени, – Если всё дело в них, понятно, чего копы в клуб припёрлись».

Но непонятно, почему повязали всех и почему до сих пор не выпустили. Элен несколько раз видела, как работает НКГ – они просто приходили в любой дом, в любое заведение, могли даже подойти на улице и просто забрать человека, а тот потом оказывался каким-нибудь испанцем. Или азербайджанцем. Или американцем. Как Саша.

До того, как Элен родилась, она слышала, что в 2040-ых такие операции по поимке нарушителей границ проводились почти ежедневно. Люди всегда при себе носили документы, удостоверяющие личность и прописку, каждый второй мог быть схвачен и допрошен. Шла настоящая охота на приезжих, на туристов, на тех, кто недавно переехал в Россию.

«Истребление пропаганды Запада», – так они это называли. Вскоре Акт Молчания был подписан и согласован всеми вышестоящими чинами.

Россия замолчала.

«Как три обезьянки, – едко подумала Элен, прокрадываясь к решеткам, – Сами молчим, никого не слушаем и не смотрим на зарубежную продукцию, ибо – пропаганда!»

В других камерах наверняка творилось тоже самое, что и в камере Элен. Девушка знала – у нее осталось минуты три, не больше, прежде чем дежурный заметит, что по коридорам шастает заключенная.

Как за три минуты вычислить среди толпы того, кто пошел против государственного закона и каждый день выходит в мировую Сеть?

Да очень легко.

– Как я соскучилась по солнцу! – громко заявила Элен, сбоку прижимаясь к решетке. Почти все тут же затихли, пораженные неожиданным визитом извне, лишь одна небольшая группка, столпившаяся вокруг чего-то, невидимого для Элен, не обратила на гостью внимания.

Слава Всевышним, среди них не оказалось ее Лучей. Они оба, растерянные, мертвецки-бледные, сидели у стены, тихо переговариваясь («Уже знакомы! Как удачно!» – пронеслось в голове у Элен) и едва ли не подпрыгнули, услышав последнее слово, специально, почти физически ощутимо, подчеркнутое девушкой.

– Надеюсь, эта ночь скоро кончится, – буквально пропела Элен, заставив глаза Лучей округлиться еще больше, а тех, кто не в теме, воззариться на девушку с крайним недоумением.

– Ты ваще кто? – спросил какой-то мужик, стоящий к решетке ближе всех. Элен ответила ему загадочной улыбкой.

– Всего лишь гостья, молодой человек, – «ты точно был им лет двадцать назад», – Можете считать меня призраком, витающим в коридорах этой тюрьмы…

– Слышь, призрак, сгинь отсюда. Мне проблемы не нужны.

– Почему вы злитесь, молодой человек? – Элен задорно тряхнула цветными прядями, – Я не та, из-за кого вы здесь. Вы же знаете, почему вы здесь, правда?

Лучи смотрели на нее огромными несчастными глазами, похожие на щенков, которых на улице, под ливнем, пытается продать по двойной цене хозяин-алкоголик.

«Если никто не купит, придется топить. Пушистые засранцы».

Элен поборола в себе желание ободряюще им улыбнуться. Она здесь лишь затем, чтобы донести хорошую новость. И, как лидер, убедиться, что проблем не будет.

– И почему? – без особого интереса спросил мужик. Этот, освободившись, наверняка подаст в суд на ни в чем не виноватого хозяина «Крокодила» с требованием возместить моральную компенсацию. Урод. Элен ближе приникла к решетке, почти прижалась к ней лицом, слыша уже, что за поворотом раздаются недовольные голоса и топот ног. Хех. Это за ней.

– Наркотики, – выдохнула она будто бы по секрету, но на деле ее слышал почти каждый в камере, – Бармена поймали на торговле кокаином! Вот всех и проверяют теперь.

Облегчение, вспыхнувшее в глазах Лучей, как рассвет в окне, было высшей наградой, и когда Элен схватили, заломили руки за спину и почти пинками загнали обратно в камеру, угрожая расправой и судом, она даже не смогла придать лицу удрученное выражение.

– И нафига тебе все это? – поразилась Кейт, греющая руки о жестяную кружку, видимо, выданную ей одним из копов. Блондинчик, невольно ставший жертвой их интриг, сидел на другом конце камеры, и наручники на его запястьях холодно сверкали в электрическом тусклом свете.

Вот тебе и равноправие.

– Что именно? – Элен отсалютовала бедному парню такими же наручниками, – Его же не побили, в конце концов.

– Я имею в виду, вообще всё это, – голос Кейт сделался тише, – Солнце, Лучи. Ты могла бы просто оставить их и надеяться на лучшее. Так бы любой поступил.

– Они заслужили знать, что дело не в них.

– Ты не можешь быть ответственна за всё сразу, Элен. Любой, даже самый хороший лидер…

– Про любых, – Элен ухмыльнулась, – Не пишут песен.

– Ты хочешь, чтобы про тебя написали песню? – Кейт, видимо, решила, что подруга окончательно свихнулась. Но Элен только хмыкнула и поудобнее устроилась между развороченных каменных плит в стене, закрывая глаза.

– Конечно хочу, бейби. А кто не хочет?

4. Моя битва

Дана.

Утро началось в половину шестого для соседки снизу и без четверти шесть – для всех остальных жителей многоэтажки.

– Ненавижу, – простонала Юлька, с головой зарываясь под подушку, но даже это не спасло от пронзительных, нечеловечески громких рыданий, которые, по идее, должны были доноситься откуда-то из-под пола, но на деле раздавались ото всюду: из стен, с потолка, из пасти Кальяна, который – бедняга – всего лишь хотел зевнуть. Даже этого ему сделать не дали, уроды, – Долбанные дети.

– Знаешь… – Дана подняла тяжелую голову, и хотела уже прочесть соседке нотацию о том, что любить детей надо, что они – будущее и т.д., но её прервал другой голос, в более высокой тональности, присоединившийся к первому, как отвратительно звучащая скрипка к сломанному барабану, – ДОЛБАННЫЕ ДЕТИ! ЗАТКНИ ИХ УЖЕ, ТВОЮ МАТЬ!

Глухой стук, короткий вопль и долгожданная тишина. Надолго ли?

– Она их бьет, отвечаю, – Дана вытянулась, ногой спихивая со столика, стоящего у дивана, вчерашнюю пачку «лапшички» – Причем не руками. Мелкий вообще пару дней с подбитым глазом ходил.

– Так им всем и надо, – Юлька сегодня была особо добра и человеколюбива, – Нарожают по пять, по шесть, а остальным мучиться! В субботу!

– Ты не права, – ложиться уже смысла не было, и Дана решила, что лучше подготовится к работе. Мыслей о вчерашнем не было. Нет. Неа. С чего бы? В ночных новостях передавали, что клуб был оцеплен наркоконтролем, значит, лично Дана тут не при чем, и Лучший Друг…так или иначе, он ошибся. И вообще, она об этом больше не думает. И думать не собирается.

«Скучаешь по Цветному бульвару?»

– Чё я не права-то? – Юлька приподнялась на локте в кровати и взглянула на подругу, которая, как вкопанная, замерла у окна, сверля взглядом серые улицы Капотни. Дана вздрогнула, отворачиваясь.

– Детей можно и по-другому воспитывать. В том, что они по-мудацки себя ведут, виноваты родители, так что бить нужно в первую очередь их.

– Я бы с удовольствием побила эту сучку. Потом записала бы вопли её личинки на диктофон, привязала бы её к стулу и заставила бы слушать часами подряд…ДА ГОСПОДИ!

Вопли возобновились с утроенной силой, к барабану и скрипке присоединилась…судя по звуку, как минимум, бензопила, и Юля глубже зарылась в одеяла, безуспешно спасаясь от этой «симфонии». Дана босиком прошлепала к части комнаты, заменяющей им кухню, заглянула в холодильник, задумчиво поглядела на одинокое яйцо, уютно уместившееся на верхней полке, и решила не забирать его с насиженного места. Всё равно оно, скорее всего, гнилое. Из того, что у них было, со сто процентной вероятностью не испортились только «лапшички», хлопья и вода из-под крана, поэтому Дане ничего не оставалось, кроме как по-быстрому сварганить чай, усесться за стол и, хрустя сухими злаками под почти гармоничные переливы детских рыданий, листать ленту новостей.

– Петицию-то о возвращении гум-предметов в школьную программу не приняли! Сосните!

Лохматая голова Юльки на секунду высунулась из-за подушек.

– Ага. Ты могла бы быть училкой музыки, но вместо этого стала недо-Кристиной Даэ2.

– Че? Ты мне тут свою зарубежную фигню не пропагандируй, слышь?

Телефон, заряжающийся на столе, пискнул.

– Чего не спим в шесть утра, красавица?

Темные волосы. Проколотое ухо.

Придурок из метро. Можно было за телефоном не вставать.

– А сам-то?

– Поверишь, если я скажу, что специально ждал, когда ты проснешься?

– Нет.

– XDDD

Дана ничего не ответила, надеясь, что он отстанет, но не тут-то было:

– Ты – Иоланта? Интересное имя.

– Какой молодец. Имя в профиле прочел. А ты, наверное, Вадим?

– Я полазил в твоих аудиозаписях…это ты поешь?

К сообщению была прикреплена песня, Дане даже не пришлось включать её, она могла узнать собственную композицию и по названию, вот только…

– Эм…у меня аудиозаписи как бы скрыты.

– Упс. Неловко получилось.

– Чё там? – Юлька, привлеченная щелканьем клавиш, выбралась из кокона одеял и, с ненавистью поглядывая вниз, откуда до сих пор доносились детские крики, переместила своё тело на диван, заняв спальное место Даны, – Опять подкатывают?

– А чё, завидуешь? – Дана неприязненно покосилась на экран.

Вадим набирает сообщение…

– Это этот, из метро.

– Ммм, уже переписываетесь? Он симпотный, кстати.

– Каюсь, я немного помудрил с одной прогой…позволяет взламывать скрытые аудиозаписи.

– И репосты у него не из быдло-сообществ, а их всяких технико-научных…

– Нафига?

– Стало интересно, что может скрывать такая красивая девушка.

– И никаких баб в СП не стоит…

– Юль, я тебя по-хорошему прошу, заткнись, а?

Теперь сомнений не оставалось – их и не было, но Дана всё равно надеялась – Вадим к ней подкатывает, причем прямо, откровенно и довольно тупо.

– Но он же правда милый и…эй, ты чего? Дана?

Девушка отложила телефон несмотря на то, что тот продолжал вибрировать от приходящих сообщений, и с деланным равнодушием потянулась за косметичкой на подоконнике.

– Не хочу его обнадеживать, – ответила она только после того, как Юлька поднялась с дивана, подошла к столу и в упор уставилась на соседку, настойчиво демонстрируя своё непонимание.

– Прости? Кажется, мы друг друга не поняли? – Юля шлепнула ладонью по столу, заставляя Дану оторваться от созерцания самой себя в зеркале и обратить внимания на неё, – Я молчу про то, что мне вчера пришлось тебя, отрубившуюся дылду, укрывать одеялом и смывать твою штукатурку…

– Ты, как раз, не молчишь…

– Но этот парень охрененно горяч, – Юлька снова шлепнула, на этот раз, по руке подруги, но та даже не дернулась, – И об этом я молчать не собираюсь!

– Я в душ.

– Но он же… – Юлька, похоже, действительно не могла понять, как можно настолько пренебрегать чьей-то горячностью, – Ты…

– Я – в душ, сказала же.

И, стоя под едва теплыми струями (долбанный ЖКХ), Дана осознавала, что на самом деле, ничем она не пренебрегает. Вадим действительно очень горяч, его слова приятны, его интерес приятен вдвойне…но Дана не имеет права. И не может дать рунетно-метровскому лавеласу то, чего он хочет. И в «семейном положении» у неё стоит «всё сложно», хотя надо было бы давно поставить «не замужем» или «в активном поиске».

Но она не хочет. И никогда не сможет.

– Ох, да что такое? – уже второй день кожа под кольцом неприятно чесалась, будто тело Даны пыталось ей о чем-то сказать. Или это просто раздражение из-за того, что она его редко снимает? Девушка стянула кольцо (оно, почти вросшее в кость, перемещалось с большим сопротивлением), аккуратно положила на полку и долго терла палец намыленной мочалкой, до тех пор, пока кожа не перестала чесаться. Вот и всё. Никаких глупых символов и суеверий, просто грязь.

– ДАНА! ДАНА!!! – сквозь шум воды донесся крик из комнаты, и девушка, схватив полотенце, бросилась туда, судя по громкости крика, ожидая увидеть подругу как минимум со сломанной ногой и как максимум – беременной. Но Юлька сидела на диване и втыкала в старенький телек, по которому передавали утренние новости. Не заметив, что соседка рядом, она заорала снова, – ДАНА, СКОРЕЕ!

– Тупица, – Дана залепила соседке подзатыльник, – Я думала, что ты тут подыхаешь, идиотка!

– Ты глянь! – Юлька даже не повернулась к ней, даже не возмутилась физическому насилию. Все её внимание было приковано к происходящему на экране, где корреспондент что-то вещал, стоя напротив стены…видимо, станции метро, – Вчера четыре станции, сегодня ещё две. Когда они успевают?!

Дана, поплотнее запахнув полотенце, опустилась рядом с подругой, забив на то, что с влажных от душа волос капает вода. Корреспондент говорил что-то об архитектурных ценностях города и показывал на стену станции, где, прямо под названием «МАЯКОВСКАЯ», шла другая надпись, ярко-красная, выведенная, судя по всему, краской, продолжающая название и заключающая её в новый смысл. Дане казалось, что она может слышать её пылающе-негодующую песнь даже сквозь телевизионный экран:

МАЯКОВСКАЯ правда была в ритме и слове. Вы забираете у нас и то, и другое!

– Нам бы их наглость, – с плохо скрываемой завистью прошипела Юлька, когда вместо станции метро экран стал демонстрировать бородатого священника, призывающего всех вести себя правильно и не оскорблять исторические ценности, – Уж тогда бы мы…

– Спалились и давно сидели бы за решеткой.

– Какая же ты пессимистка…

– Я реалистка, – взглянув на часы и осознав, что осталось не так уж много времени, Дана потянулась к фену, – Если хочешь выжить в этом мире, нужно уметь подстраиваться. Если бы мы все выпячивали то, что отличает нас от других…

«Помни: я хочу помочь».

Дана оборвала внутренний голос, не давая мыслям уйти дальше, в темные глубины её прошлого и ужас вчерашнего дня. Она ничего не выпячивает, она приспособилась к миру, ей не нужна помощь какого-то психопата…

Который чисто случайно выбрал её старое место жительства для запугивания…

И такое бывает!

Бывает же, да?

– То…? Слышь, ты сегодня где, бро? – Юлька уже переключила канал на спортивный и теперь безуспешно пыталась тоналкой замазать прыщи на подбородке, а Дана так и осталась стоять с выключенным феном в руках, напряженно глядя в пустое пространство перед собой. Кальян неуклюже запрыгнул на спинку дивана и потерся о её руку. А Кальяна он знает? Но кошак появился уже после… Встречались ли они в реальной жизни? Мог он жить по соседству или…

Хватит! Дана дёрнула рукой, и кот, уже приластившийся к её ладони, с жалобным мяуканьем свалился на пол.

– Да что с тобой?! – кажется, за последние два дня Дана уже дважды слышала этот вопрос от подруги. Дважды – за шесть лет, что они живут вместе.

– По дороге высохнут, – Дана схватила одежду, телефон, бросилась в ванную и уже через несколько минут выскочила полностью одетая и накрашенная, – Я спешу.

– У тебя же начало в десять, Дана…!

Но девушка вынеслась из квартиры. Сбежала по ступенькам, проскочила в закрывающуюся дверь, не отозвавшись на приветствие соседа, завернула за угол и только там смогла нормально вздохнуть, прислонившись лбом к грязной кирпичной стене.

Она вела себя глупо, но это чувство неправильности и натянутости не покидало её. Как будто Дана оказалась в дешевом триллере и теперь сотня пар глаз наблюдает за ней по ту сторону, ожидая ее следующей ошибки. Которую она обязательно совершит, потому что ведет себя так глупо!

«Дыши, – пытаясь успокоиться, девушка длинными ногтями обводила царапины на стене, представляя, что это узор на ковре. Желтый. На сиреневой бархатной ткани, – Тебе нечего бояться. Всё, что могло тебя уничтожить, давно сожжено, забыто и закрыто на десяток электронных замков. Единственный, кто может повредить тебе – ты сама, если будешь продолжать вести себя так подозрительно. Так что соберись, идиотка. Выпрямись».

Дана, пошатываясь на каблуках, исполнила собственный приказ.

– А теперь иди зарабатывать деньги и славу, – сказала она вслух и пошла. К метро.

Мир вокруг выпевал последние похоронные аккорды лету. Со свистом сломанной флейты ветер сгребал в кучу сухие листья и тут же разбрасывал их, целясь в лицо прохожим. Редко и неуверенно накрапывал омерзительно теплый дождь, будто спрашивая: «Мне сейчас вступать? Или не сейчас вступать? Я вообще с вами, ребят?» Один за другим высохшие листья срывались с ветвей, укрывая неровный асфальт грязно-коричневым ковром. Дана ругнулась, поскользнувшись на одном таком листе, и решив, что до метро хотелось бы дойти живой, убрала мобильный, в который втыкала всю дорогу. Вадим продолжал писать, но она не отвечала на его сообщения. Пусть лучше сам отвяжется сегодня, чем Дана пошлет его через несколько дней, когда он заявит о своих намерениях.

«То, что он пишет, не значит, что тебе придется с ним переспать», – сказала бы Юлька, на что Иоланта ответила бы:

«Значит».

Так устроен мир. Мальчики хотят девочек, девочки хотят мальчиков, иногда они даже женятся, а по-другому здесь быть не может, и за 28 лет Дана усвоила эту простую истину, а все попытки противостоять ей…хватит думать об этом. Действительно, просто…хватит. Дане отлично существуется без всех этих размышлений. Она всего лишь девушка, пишущая песни о любви, обожающая красивую одежду, мужские сигареты и внимание публики. И музыку. В её густых переливах и журчащих перезвонах, в любых её проявлениях была жизнь Даны, и уж это точно никто не мог у неё забрать.

Даже чёртовы лучшие друзья из прошлого.

Караоке-бар «Воющая роза» на Театральной был ещё одним постоянным местом работы Иоланты, а теперь, после всех этих нарко-облав на «Крокодила», судя по всему, остался единственным.

– Рановато ты, – оскалился во все двенадцать зубов местный охранник, открывая перед Иолантой дверь, – Не терпится завыть, Роза?

– Шутейка от Бога, – он повторял её каждый чертов день. Дана предпочла бы работать в каком-нибудь более приличном месте, где её талант могли бы оценить не только алкаши, а владельцем был бы не жалкий мудак, держащий работников на полставки, но здесь у Даны хотя бы была работа. Юлька вот постоянно скакала с места на место, от уборщицы до секретарши, безрезультатно размахивая дипломом о высшем техническом перед носами непробиваемых директоров. Хоть на рынке приткнулась…как скоро их выпрут из квартиры? Мордаха Даны не вечна, а значит, её основной оклад – чаевые – тоже.

От хозяина не перепадало почти ничего. Он постоянно говорил, что из всех сотрудников именно у Даны самая легкая работа, ведь нет ничего трудного в том, чтобы завывать под караоке с 10 утра до 22 вечера, даже если «завывать» приходится на заказ, срывая глотку, иногда в паре с каким-нибудь перекосившимся пьяным мудаком, который дуэт купил лишь затем, чтобы залезть к певице под кофту. Хорошо, что утром в бар никто не приходил (даже хозяин), и у Иоланты появлялось немного времени на себя. Сделав селфи на фоне черного задника с нарисованной алой розой, непонятно как держащей в стебле микрофон, Дана расставила хэштеги, (#рабочийдень, #перерыв, #воющаяроза, #любимаяработа) зная, что хозяин проверяет её Рустаграм, и запилила в Птичку коротенький пост:

– Нет ничего прекраснее запаха жареных луковых колечек и благовоний. Доброе утро, #ВоющаяРоза!

Который тут же репостнули с текстом:

– Вот куда я собираюсь сегодня днем!

Дане не сложно было связать два и два. Она открыла 32 непрочитанных сообщения от Вадима и набрала огромными буквами, игнорируя всё, что он писал ей прежде:

– ЗАЧЕМ ТЫ СЛЕДИШЬ ЗА МНОЙ?

Ответ последовал тут же:

– Я не слежу. У тебя на странице ссылка на твою Русту и Птичку.

– Чего тебе от меня нужно? Я как бы работаю.

– С такой зарплатой они тебе ещё доплачивать должны за то, что вообще приходишь, озаряя грязный бар небесным ликом.

– Шта? – Дана судорожно начала припоминать, есть ли на сайте бара настолько личная информация, осознала, что такого быть не может, и почувствовала, как холодок медленно расползается от макушки до пят, – Ты-то откуда знаешь про мою зарплату?

Лишь бы это было наугад, лишь бы…

– Я тут кое-где покопался. Знаешь, 7 тысяч за 12 часов четыре раза в неделю – это как-то не слишком нечестно, ты не находишь?

Покопался. Дане показалось, будто ледяная змея скользнула под кожу, обвилась вокруг позвоночника и устроилась где-то между желудком и печенью, заморозив ядовитым дыханием остальные органы. В ушах поселился навязчивый шум, похожий на пиликанье сломанной скрипки. Пальцы дрожали, соскальзывали с клавиш, и для набора приходилось нажимать их по два, по три раза.

– Покопался? В смысле? Ты типа хакер?

Дана ненавидела хакеров. Их всех, кто способен вскрывать чужую личную информацию, как штопор бутылку, всех, кто использует этот навык для своих целей, всех, кто думает, что то, что они могут это делать, дает им право это делать.

Кажется, она уже была готова возненавидеть Вадима, но прямо сейчас ей было слишком страшно. И память вдруг решила напомнить о себе, уже второй раз за два дня подбрасывая картинки из прошлого, окрашенные рваные барабанными ритмами, больше похожими на неровные удары сердца.

– Как они узнали, как?!

– Это сейчас неважно. У нас совсем мало времени, моя девочка. Повернись.

Слёзы почему-то очень громкие и падают на грудь с тяжелыми звуками нот – до, до, ре бемоль… Темные пряди легки, но на пол падают от чего-то так же громко.

– Ничего не получится, – когда чужая рука взъерошивает короткий неаккуратный ежик, тело покрывается мурашками, но на сей раз это не возбуждение. Страх.

– Хотя бы попытайся.

Вадим, тем временем, не унимался:

– Между прочим, этот ваш начальник укрывает от правительства неплохие доходы, а если бы всё было официально, вы бы получали гораздо больше. Хочешь могу скинуть таблицу, это довольно интересно.

– Не хочу.

– Почему? С цифрами проблема? Знаешь, то, что у тебя нет образования, не значит, что ты глупая;)

Кончик ледяного хвоста вспыхнул, постепенно превращая змею в обжигающий факел.

– Прекрати это делать. Не следи за мной. Не исследуй меня.

Подумав, она добавила:

– Не пиши мне.

Злоба смешалась с ужасом, змея забилась в судорогах, и Дана выключила телефон, прижав металлический прямоугольник к груди. Сердце под руками не унималось и колотилось, как бешенное, а всё из-за чего? Из-за того, что Дане напомнили, как легко на самом деле отследить каждое её перемещение, каждый её вздох. Дана вдруг поняла, что давно не обновляла цвет, и сквозь золото уже могли начать проглядывать темные корни. И ворот водолазки. Могла ли она одеться слишком торопливо? И кольцо…

«На твоем месте, я бы снял кольцо».

Где кольцо?! Дана в отчаянии схватилась за палец, ощупывая голую кожу, не в силах опустить глаза, чтобы увидеть очевидное. Может, в сумочке? Или в карманах? Точно не выронила по дороге, оно держалось слишком крепко, но неужели оставила дома? Как это могло произойти, как?! Дана бывала рассеянной, но кольцо не снимала почти никогда, и…в этом дело? Оно настолько плотно сидело на пальце, и Дана так привыкла к нему, что даже не заметила его отсутствия?!

Душ. Оно дома, это точно. С ним ничего не случится. Но Дана всё равно решила позвонить, несмотря на то что в бар уже заходили первые посетители.

– Я спешу, – сразу же заявила подруга.

– Юленька, солнце, помоги мне, пожалуйста, вопрос жизни и смерти!

– Знаешь, бро, не очень-то хорошо вот так кидать.

– Ну прости меня, – Дана знала, как звучит её голос, знала, что в нем нет ни капли сожаления, зато весьма отчетливо проглядывает страх. Юлька его тоже слышала, и, если бы какие-то недомолвки могли испортить их дружбу, девушки давно бы разбежались.

– Чё там у тебя?

– Моё кольцо. Забыла его в душе. Посмотри, прошу! Оно там?

Минутное молчание и ответ:

– Да. Лежит на полке. Ну ты и растяпа.

– Уф, – Дана отмахнулась от охранника, который жестом показывал ей убрать телефон, – Ты можешь положить его на стол перед телеком? На видное место?

Жесты охранника стали яростнее. Впуская посетителей, он что-то высматривал на улице.

– Готово.

– Спасибо, дорогая!

– Теперь я могу заняться своими делами, а не твоими закидонами?

– С ним ведь ничего не произошло? Не поржавело?

– Серебро не ржавеет, дура. Хотя откуда тебе знать…

– Кхм-кхм, – раздалось над ухом, но Дана лишь снова махнула рукой. Перед глазами, как в кино, проносились жуткие картины: из-за воды камень мутнеет, тонкие трещины расползаются по серебряному ободу, кольцо стекает прямо с пальца, превращаясь в грязно-серую лужицу на полу…

– Видимо, мне стоит запретить телефоны на работе? – Дана резко повернулась, встречаясь с насупленным взглядом хозяина и поздно осознав, что не притушила свой, крайне встревоженный, – Кто-то умер?

– Нет. Простите, – девушка послушно вложила телефон в раскрытую ладонь начальника, – Очень важный разговор.

– Будет ли он казаться таким важным, когда я урежу тебе зарплату?

«Да вы мне доплачивать должны за то, что я прихожу», – чуть не сорвалось с языка Даны, но она промолчала, задавив в зародыше чужие слова и неоправданное возмущение. В конце концов, всё это было неважно. Главное, что кольцо цело и невредимо. Когда Дана вернется домой, она к пальцу его привяжет, приварит, если других вариантов не останется, лишь бы снова не потерять.

– Давай работай, – хозяин вернул ей телефон и ушел разбираться с другими делами, а Дана открыла сайт бара, с тоской взглянув на длинный список заказанных песен. И уже четыре дуэта.

Ох, день будет долгим.

– За то, чтобы у нашего правительства закончилось воображение, и они перестали придумывать новые законы! – один из молодых людей за барной стойкой поднял рюмку и чокнулся с соседкой. Та загоготала, но выпила, даже с какой-то особой тоской закусила. Врачи, судя по белым халатам, выглядывающим из-под курток.

– Что, у вас сердечный приступ? Открытый перелом? Нож в груди? – юноша обращался к своей спутнице, и та с готовностью подыгрывала ему, обреченно кивая головой, – На вас упал рояль, и вы с трудом доползли до первого травмпункта? Не волнуйтесь, сейчас мы вам поможем! Одну минуту…

Он потыкал указательным пальцем в поверхность барной стойки и снова повернулся к девушке, стараясь держать надменно-скорбный вид. Та смотрела на него глазами побитой собачонки, будто не замечая, что люди вокруг давно отложили дела и следят за представлением.

А дальше последовал диалог, который звучал настолько уверенно, что Дана не сомневалась – как минимум однажды он действительно состоялся в одной из приемных отделений скорой помощи.

– Вы мне поможете? – спросила девушка.

– Компьютер обрабатывает запрос, – спокойно ответил её друг.

– Но вы мне поможете?

– Компьютер обрабатывает запрос.

– Можете вы просто позвать какого-нибудь врача?

– Я же сказал, гражданочка: Компьютер обрабатывает запрос.

– Мне плохо…Господи, как же мне плохо…

– О, обработал. Сейчас он распечатает ваш талон на прием.

– Я умираю, доктор…

– Вот ваш талон. Пожалуйста, заходите к врачу в порядке электронной очереди. Врач без очереди не принимает. Не забудьте перед этим посетить кабинет священнослужителя: ходить по врачам без Божьего одобрения – грех!

– Как же кружится голова…

– Голова? Так это вам не к травматологу, это к неврологу! Я вас перепишу.

Возможно, далее должен был следовать смех (и некоторые из зрителей действительно захихикали), но врачи только горестно вздохнули и снова выпили. Уже не чокаясь.

Дана затянула очередную песню из списка. Чистые по звучанию ноты срывались с губ и растворялись в гуле голосов утренних пьяниц. За те годы, что она работала в барах, девушка наслушалась подобных историй. Врачи, пожарные, полицейские, учителя – каждый видел в очередном новоиспеченном законе разрушающее что-то лично для себя. Как бы странно это не было, самыми устойчивыми и надежными профессиями оказались творческие, те, что не зависели ни от каких законов. Никто не мог запретить человеку творить, создавать новое и, если припечёт, продавать творения за деньги. Пусть теперь безвозвратно отменили музыку и литературу в школах, но люди по-прежнему музыку слушают, и, наверное, читают. Не Дана, у неё на это нет времени, но другие? Смотрят картины. Фильмы там всякие художественные. В любом мире и времени люди хотят искусство, и всегда нужны способные создавать. Способные научить…москвичи ещё слишком хорошо помнили ту зиму восемь лет назад.

– Эй, Роза, – девушка поморщилась, услышав местное сценическое имя, – Спой со мной, я заплатил.

Плохо держащийся на ногах мужик лез на сцену, игнорируя лестницу, находящуюся в шаге от него.

Тогда по всем лентам разнеслась новость о том, что новый закон принят окончательно, и каждая школа в стране получила требование немедленно остановить отменённые уроки. Те учителя, кто попытался урок продолжить, были остановлены насильно.

– Давай чё-нибудь про любовь, – потная рука обвила Иоланту за талию, и певица отстранилась. Грянула музыка. Некоторые посетители переключили внимание на них. Хозяин заперся в своей каморке. На улице разливалась осень.

…их показывали в новостях – усталых, ничего не понимающих, не осознающих ещё, что они участвуют в безмолвной демонстрации того, что страна в них не нуждается. России нужны руки, а для этого читать или отличать «Реквием» от «Лунной сонаты» не обязательно.

«Никто не заберет это у нас, если мы не захотим», – вспомнила Дана слова Юльки, подпольно обменивающейся с Лучами «Шерлоком Холмсом» и «Голодными играми», завернутыми в одежду.

– Давай ещё песню, цветочек? Я доплачу?

На улице за окном шумел город, но было в нем какой-то надрыв, отчаяние, необычное даже для центра. Дана слышала, как грохочут барабанные тарелки, шуршащие колеса сталкиваются с асфальтом, разливаясь механической песнью, и вдали выпевают клич медные трубы. А скрипка с надрывом и отчаяньем плачет, как в единственном стихотворении Маяковского, которое Дана знала наизусть.

Когда труба пронеслась мимо, хозяин выскочил на середину бара и развел руками:

– Пожалуйста, сохраняйте спокойствие!

Но люди уже бросились к окнам, и Дана вместе с ними. Огромные красные машины неслись по перекрытой улице, сверкая рыжими огнями, одна за другой, скрываясь за углом. Люди показывали пальцами в верх и кричали, как скрипка.

И медным зовом звенели пожарные машины.

Дане даже не нужно было приглядываться, чтобы увидеть густой сизый столб дыма, поднимающийся в небо и зависший над Воздвиженкой ужасающей, невероятной в своих размерах тучей.

– Сохраняйте спокойствие! Не покидайте заведение! Посторонних попросили не вмешиваться в происходящее.

– Что произошло?! – крикнул кто-то и многие поддержали вопрос. Дана поразилась их глупости. Что может быть настолько важным, что пожарные подоспели буквально за несколько минут? Только какое-нибудь государственное здание. А что может гореть так быстро и сильно в городе каменных темниц?

Только бумага. Книги.

Еще до того, как последняя пожарка скрылась за углом, новостная лента взорвалась кричащими заголовками. Десятки свежих тэгов перевернули «популярное» Птички, короткие посты, селфи, возмущенные и оптимистичные комментарии – всё это произошло в одну секунду и захватило город, как эпидемия. Многие рвались из бара, но полиция оцепила район, не пуская внутрь ни машины, ни людей, кроме тех, что уже там находились.

– Ни хрена себе! – кто-то, находящийся в непосредственной близости к пожару, начал транслировать происходящее прямо в сеть до того, как появились журналисты, и теперь на экранах телефонов многих клиентов была одна и та же картина. Отовсюду Дана слышала крики, сирены и треск огня, будто пожар был прямо здесь, в баре, а не там, через улицу. Песни были забыты, и девушка, с трудом подавляя рвущуюся истерику – Пожар! Всего в сотне метров от неё! – бросилась к хозяину, который раздраженно орал в телефон.

– Можно домой? Пожалуйста?

– Охренела? Я за что тебе деньги плачу?! – тут же взвился он, – Быстро на сцену! Сделай так, чтобы они забыли об этой ереси! Ну?!

Долбанный больной сукин… Дрожа от переполняющих её эмоций, Дана вернулась на место, но перед этим она набрала единственный телефон, помеченный в контактах как «важный».

– Дана? – голос Юльки доносился будто издалека, перемежаясь с каким-то треском и другими голосами, – Ты где, мать твою?!

– Это ты где?! – закричала Иоланта прямо в микрофон, но никто и головы не повернул. Все были заняты тем же, что и она – проверяли, в порядке ли близкие.

– Я на…мы просто с Лучами…аргх! Да отвалите от меня! – Юлька то появлялась, то пропадала, и это совсем не помогало успокоиться, – Данка, я в норме! Я цела, слышишь? Иди домой!

– Я не могу, начальник…

– Иди домой! Эй? Я тебя не слышу! Ты пропадаешь! Иди домой, я тоже скоро буду! Нет, ну это пипец, это просто натуральный трэшовый пи…

И она оставила Дану наедине с короткими гудками.

Сомневаться не приходилось – Юля там, а значит, скорее всего, и Лучи. Неужели это они подожгли чертову библиотеку? Но зачем? Зачем, мать его, разве их долбанная суть не в том, чтобы преувеличивать важность любого искусства, а не уничтожать его?! У Даны была тысяча вопросов, но все они оставались без ответа, пока она находилась здесь, а хозяин-мудак пытался успокоить разгоряченную клиентуру.

«Слишком много проблем в барах и клубах за последние два дня, – сказала сама себе девушка, опускаясь на стул, запуская пальцы в густую шевелюру и с тоской глядя в окно, где на фоне светло-голубого неба всё больше сгущалось грязное облако из копоти и пепла, – Пора искать работу на свежем воздухе».

– Не верь ничему – всё ложь! – новое сообщение отпечаталось на экране, – Эти скорострелы уже написали в рапортах, что какие-то придурки…

Дана удалила сообщение от Вадима, даже не прочтя его до конца. Всё, чего она хотела сейчас – оказаться дома, налить водки с мороженым и выяснить у Юльки, что произошло. Причем для этого Иоланте не нужны никакие хакеры, взламывающие сайты баров и – господи Боже – полицейские рапорты?!

Идиотизм. Безумие. Именно из-за таких вот придурков рушатся жизни.

Домой Дана попала очень, очень нескоро. Ближайшие к библиотеке здания эвакуировали, станцию перекрыли, зевак разогнали, но издалека Иоланта видела, что пожар не унимается, хотя его тушили такое количество машин, что вся площадь перед библиотекой стала похожа на муравейник, кишащий красными многолапыми гадами. Жаль книги. Здание тоже жаль. Раньше Дана даже бы поплакала, несмотря на то что не отличала Гоголя от Толстого и ни разу не держала в руках «Евгения Онегина» – прежде она была гораздо восприимчивее. Прежде…нужно перестать думать о прошлом, а то вдруг этот Вадим еще и мысли взламывать способен? Написать, что ли, об этом…не о Вадиме – о взрыве и пожаре? Эмоциональная получится песня, что-нибудь про потерю в огне, про любовь…а ещё нужно купить те туфли, на которые Юлька давно положила глаз – дорого, но сегодня она заслужила. Бедная подруга. Бедная Дана. Не день – просто ужас какой-то.

Дана заметила, что ключ в замке повернулся очень странно, с какой-то неестественной легкостью.

Никто бы ничего и не заподозрил. Гитара была на месте, ноут Юльки с телевизором тоже, даже Кальян по-прежнему сидел на спинке дивана, будто ничего не произошло, но Дана слишком хорошо знала свою соседку. Та, хоть и была сучкой, но сучкой порядочной.

Если она сказала, что положила кольцо на стол, значит, положила. Дана дважды перерыла мусор, лежащий на нём, даже на полу осмотрела. Даже в ванную сходила, хоть и знала уже, что в этом нет смысла. После опустилась в изнеможении на диван.

Психовать? Нет сил. Пустота растекалась по внутренностям, как яд, превращая конечности в негнущиеся, бесполезные телесные ответвления. Дана с трудом коснулась лица онемевшей рукой, с удивлением обнаружив на нём влажные дорожки. Почему? Пропажа кольца была логичным завершением этого фарса. Как бы Дана не убеждала себя, что тот маньяк всего лишь чокнутый фанат или хейтер, интуиция навзрыд умоляла её бежать прочь от прошлого, которое вдруг резко стало настоящим. Бежать, как она уже когда-то бежала, обстриженная криво и коротко, восемнадцатилетняя, испуганная до смерти, в безразмерной олимпийке и домашних штанах, которые были велики и грозили свалиться с бедер.

Дана рассмеялась громко, с надрывом, и Кальян тревожно мяукнул, тяжело спрыгнув на пол. Девушка откинулась назад, закрыв лицо руками и продолжая смеяться, как ненормальная.

Ненормальная…Не. Нормальная. Всегда была.

– Он ещё струханул…струханул, смотри! – девушка кинула в кота телефоном, и тот подпрыгнул, дряхло и жалко, – «Пользователь был заблокирован или удалил страницу!» Эта сука, эта мразь меня боится! Или понял, что достаточно попугал? О, он достаточно! Клоун! Мудак раскрашенный! Ахахах, Кальяша, прикинь, да?! Это я так его называю! Пипец!

В голове смычок отчаянно терзал бедную скрипку, а Дана смеялась до тех пор, пока Юля не вернулась домой, не уложила её, слепо размахивающую руками, охрипшую, мотающую головой, как мокрая собака, и зло стряхивающую с лица слезы, в свою постель. Плотно завернула в одеяло, остановив непрекращающуюся дрожь, долго сидела рядом, отпаивая водкой и чаем. Потом легла рядом – не обнимая, но сочувствуя иначе.

Раньше они часто радовались, что Дане больше не снятся кошмары.

Через два часа обе проснулись от душераздирающего крика.

Элен.

– What the fuck is going on?! Where have you been, you little…

– Воу, балаболь по-нашенски, меня же посадят, – рассмеялась Элен, но её смех тут же оборвался, едва скайп прогрузил изображение. Взгляд Саши был настолько тревожным и расстроенным, что перехватывало дыхание, а эта самоотверженность…подняться в восемь утра, в субботу…ох, нет. У них же даже время не совпадает. Какая там разница у Москвы с Нью-Йорком?

– Сколько ты меня здесь ждешь? – спросила девушка, лишь сейчас осознав, что не успела даже умыться или переодеться, добравшись из участка домой. Сразу бросилась в скайп, тупица. Какая же она сейчас страшная…

– С восьми вечера. Ну, наших. На том русском форуме написали, что вас схватили в клубе, мне показалось, они… they said that… дело в Лучах, а потом что-то еще и…you know, it's a…это ужасное чувство, представлять, что ты можешь больше не…вернуться. So I panicked.

Зеленые глаза были полны неподдельного переживания, экран немного трясся, видимо, из-за того, что руки Саши слишком крепко сжимали планшет. За неё правда переживают. Это не игра. Всё по-настоящему.

И Элен вдруг стало очень-очень неловко. Она и не думала, что кто-то может так за нее беспокоиться. Так говорить, будто она действительно та, чье сообщение можно ждать несколько часов, переживать за её судьбу…Так смотреть, будто нет в мире ничего важнее её, Элен.

Слишком неловко, и девушка так и не смогла придать своему голосу нужную степени беспечности:

– Хэй, но ведь всё норм. Нас выпустили и…

– Они вообще не имели права вас столько держать. Это противоречит закону о правах человека!

– Но не в нашей стране, – Элен не пыталась спорить или жаловаться, она просто говорила, как есть, и пусть голос ее все еще звучал несколько смущенно, это заставило Сашу замолкнуть, тоскливо взглянув на собеседника исподлобья своими зелеными глазищами:

– Как вы это выносите?

– Да нормально, – пользуясь вебкой, Элен попыталась хоть немного привести в порядок торчащие в разные стороны волосы, но не преуспела в этом. Под глазами после длинной ночи залегли синяки, а вот лицо Саши, несмотря на такие же бессонные часы у экрана, выглядело гораздо свежее и здоровее. И красивее, конечно же, – То есть, мы пытаемся бороться хоть с чем-то, ты же знаешь, но кто будет ругаться с природой из-за того, что зимой выпадает снег?

– Почему вы позволяете обращаться с вами, как с вещами? У вас же есть голосования? Выборы? – они редко ссорились, не ссорились и сейчас, но голос Саши всё равно звучал напряженнее, чем обычно. Элен это не нравилось. Она любила говорить о правительстве и революции, о возможном светлом будущем, но лучше бы они сейчас обсудили какой-нибудь новый фильм, правда. Элен сегодня уже и так убедилась, как мало на самом деле делает.

Она закрыла глаза, и это тут же заставило голос Саши звучать виновато:

– Алёна, прости меня, пожалуйста. Я не имею права на тебя давить.

– Имеешь, – откликнулась девушка, даже не пытаясь скрыть усталость. Зачем? Саша всё равно всё понимает по её лицу. Кажется, это вообще единственный человек, который знает, что Элен чувствует на самом деле. Которому Элен позволяет знать, – Помнишь, я говорила? Ты имеешь право на всё. Я никогда не обижусь на тебя.

Пауза длилась несколько секунд, и лишь после этого – вздох…с осторожной улыбкой, которая проглядывает в голосе, как луч солнца среди грозных туч:

– Ох, дорогая. Я тоже никогда не смогу на тебя обижаться. Ты слишком милая для этого.

Элен была готова увидеть в зеленых насмешку, но увидела лишь то, как собеседник водит пальцем по экрану, словно пытается к ней прикоснуться через всё расстояние, что разделяет их. И улыбается.

Очень неловко. Слишком неловко для Элен, и она натянуто рассмеялась.

– Тебе стоит подучить русский. Шесть ошибок в слове «урод» – даже для тебя слишком.

– В «милая» пять букв, Алён. И я не…нет же? – пальцы защелкали по экрану, – Вот, у нас бы это значило «pretty» или «beauty». Всё правильно.

Элен хмыкнула, разглядывая своё отражение в экране и надеясь только, что вебка не отразит всей палитры красного, покрывшего её лицо. Даже если это была ложь, то ложь отменная. Элен чувствовала себя смутившейся и очень польщенной. Все комплименты, обращенные к ней, обычно сводились к «ты хороший лидер» и «ни хрена се ты смелая», потому что управление Лучами, пестрые волосы, выбритый висок, пирсинг и жирная жопа не предрасполагали к тому, чтобы быть…милой? Серьезно, милой? Подумать только…так её никто не называл. Это было вдвойне приятно еще и потому, что из всех знакомых ей людей только Саше Элен хотела нравиться. Хоть как-нибудь. Хоть по-дружески.

– Пока ты немножко залипла, я расскажу тебе новую идею? – любой другой голос звучал бы с насмешкой, любой другой человек сказал бы что-нибудь мерзкое и разрушил всё очарование, но Саша не говорит – ласкает голосом, будто прижимает твою руку к сердцу, нежно заглядывая в глаза, – Или ты слишком устала? Хочешь спать?

– Супергерои не спят! – на самом деле, глаза Элен давно слипались, а тело только и ждало, чтобы прильнуть к ближайшей горизонтальной поверхности. Ещё и нога больная разнылась, зараза…но Саша сидит у экрана шестой час явно не только для того, чтобы проверить сохранность кое-чьей задницы, – Излагайте, капитан.

– Мы построим Звезду Смерти, чтобы изнутри следить за Мордором.

– Чавоооу?

– Нужны все, от Человека Паука до Супер-Золушки, они будут отстаивать позицию и сдерживать отряды Пожирателей Смерти.

– …окей?

– А мы пошлем Китнисс и Гэндальфа, пусть отправляются в самый центр вражеской базы и отнесут к ним наш вирус…

– Эй! Я думала, я – Китнисс! – Элен постепенно включалась в игру, зная, что поток знакомых имен и названий вываливается на неё сейчас не только потому, что Саше захотелось вдруг похвастаться своим богатым кино-багажом. Там, рядом, кто-то был. Кто-то, кому лучше не знать подробностей их планов. Настоящих планов.

– Ладно, если ты Китнисс, то кто я? – лицо Саши было слегка отстраненным, а пальцы что-то набирали на экране, пока невидимое для Элен, – Мы хоть в одной Вселенной?

– Не знаю…хочешь быть Питом? Он классный, – скайп щелкнул, оповещая о новом сообщении, и девушка жадно впилась глазами в текст, пока голос Саши на заднем плане распинался о тактическом преимуществе супергероев в битве с магами.

– Просто ломаешь проводящий магию предмет…

– Помнишь, ты жалела, что не можешь отследить каждого Луча? Послала тебе прогу отдельным сообщением, пусть все твои её себе поставят. Она позволяет отслеживать по IP каждого, кто подключается к «Небу», вплоть до местоположения GPS. Хрень шифрованная, никто не отследит. Теперь ты лично сможешь познакомиться с каждым Лучом! Круто, правда?

– Класс, – прошептала Элен, поднимая восторженный взгляд на сияющее и гордое лицо Саши, – Можно поинтересоваться, капитан, как вам на ум пришло нечто столь…блестящее?

– Один друг-инженер помог мне в этом. Он типа между Бэтменом и Дамблдором, когда они объединились против Покемонов, помнишь?

– Друг? – на мгновение растерялась Элен. И – зря. Конечно, у её собеседника были другие друзья, как и у Элен были Кейт, Ник, Лучи. Одно их виртуальное общение не могло бы заменить Саше настоящих, живых людей, кто-то обязательно был рядом днем, когда Элен не могла выйти на связь…или ночью, когда она спала.

– Ну да, друг. Она очень умная, вроде твоей Кати. Всех подробностей я не раскрываю, но ей хватает того, что мы делаем что-то опасное и запрещенное, – заливистый смех, и Элен пытается ответить тем же, но уголки губ невольно ползут вниз, и рот кривится.

– Ясно…

– Ну, что такое? Джесс никому ничего не расскажет, обещаю.

– Так её зовут – Джесс?

– Джессика. Эй?

– М?

– Я ей не интересуюсь. Ни в каком плане, – яркость этой улыбки не смогли приглушить даже расстояние и блеклый экран ноутбука, – Так что она не сможет выведать у меня наши страшные секреты.

– И на том спасибо, – на этот раз у Элен получилось сделать добродушно-равнодушный вид. Почти получилось. Почти – потому что меж бровей у Саши залегла крохотная морщинка.

– Солнышко, мне нужно идти, мои орут, что спать мешаю. Ещё созвонимся? План в силе?

– Конечно, – ответила девушка сразу на оба вопроса, – Спасибо.

– Тебе спасибо. И…Алён?

– Я буду Питом.

Экран погас. Элен некоторое время тупо смотрела на него, а потом улыбнулась так широко, что губам стало больно, и залегла прямо на неразобранном диване, не раскладывая его, с пыхтением вытянув больную ногу.

А проснулась с ещё более сильной болью и 12 пропущенными от Ника:

– Псс, пончик, ты как?

– Ты добралась до дома?

– Элен? Ты норм? О_О

– Кейт говорит, что проводила тебя почти до подъезда. Ты дома?

– Как твоя нога?

– Пышка, ну ответь, плиз. Мне за тебя уже ссыкотно.

– Если ты сдохла, то хоть с бутером во рту?;)

– И с кем мне теперь третью семиологию Гарри Поттера смотреть? Т_Т

– А Новые Звездные Войны 9? Т___Т

– Правильно нам говорили, что зарубежная культура – зло. Вот и ты с нее коньки отбросила.

– АЛЕЕЕЕЕЕЕЕЕНААААААААААА!!!!!!

– Если ты сейчас вернешься, обещаю, что посмотрю с тобой второй Титаник. Снова.

Элен взглянула на часы. Последнее сообщение Ник написал две минуты назад.

– Нет, ты сводишь меня на «Майор Россия», чтобы я во время просмотра кидалась в экран чипсами и кричала «Этому сюжету уже лет 50, уроды! Придумайте что-то свое!»

– Ты жива! – даже сквозь экран Элен чувствовала облегчение друга, – Я уж думал к тебе метнуться после учебы!

– Только попробуй. У дедули есть ружье.

Элен попробовала переместить вес на больную ногу, поморщилась и встала со здоровой. Дошла до кухни, попутно читая сообщения от Ника, которые сыпались на нее одно за другим, чуть не напоролась рукой на кактус (ну, теперь его хоть никто в холодильник не запихнул!) и присосалась к упаковке с персиковым соком. Родители обещали вернуться сегодня. Или завтра. А зная их, Элен могла устроить любой патихард аж до понедельника.

– Кстати, киношка обещает быть не такой уж и плохой. Им давно пора ввести нового персонажа во вселенную.

– Ну да, задохлик мечтает защищать Родину на войне, его не берут, но отец с помощью силы Веры и молитв призывает на него благословение, и задохлик становится суперсолдатом! Встречайте, Алексей Попович, русский символ патриотизма! – пока одна рука Элен набирала сообщение, вторая перебинтовывала рану. Ну, не так уж плохо. Жаль, спирт закончился, промыть нечем, ну да и пофиг, чего с ней будет? – Никого не напоминает?

– Элен, на дворе долбанный 68ой. Конечно, кино возвращается к истокам.

– Зарубежным истокам.

– Все любят супергероев;))) Даже если они защищают Церковь и политику. А вот ты о древних американских франшизах даже знать не должна. Не боишься, что нас сейчас читают?

– Ник, ты дурачок, – отметив, что кактус классно смотрится на фоне пачки сока, Элен сделала фотку, сразу залив её в Рустаграм с тэгом #кактусыкрасавчики, – Нас читают всегда. Да только ты скучный обрусевший слизняк, тебя даже читать не интересно.

– Истину глаголешь, девица, «любо» изречению твоему ставлю.

В ответ Элен отправила ему селфи со средним пальцем вместе с изображением разбинтованной ноги. Ник не отвечал минут пять, и девушка представила, как он внимательно изучает фотографию, почти касаясь телефона своим длинным носом, приближает, листает электронный справочник, пытаясь найти в её безобидной ране что-нибудь жуткое и смертельно опасное.

Не нашел. Хаха, лошок.

– Выглядит не опасно, но я бы на твоем месте отлежался дома.

– Хрен тебе, стручок. Думали удержать меня от мощной движухи?

– Когда ты успела? – даже ровные строчки были будто пропитаны безнадегой. Ник ведь знал – не удержит.

– Я все знаю, – по правде говоря, на призыв к шествию за «Спасение искусства» Элен наткнулась только что, просматривая новости, и теперь прикидывала, успеет ли добраться до центра к его началу, – Охренели без меня собираться, жирафы вы неблагодарные?

– Жирафы? У тебя такая страстная любовь только к тому, что выше тебя?

«Ну, скажи, «ах, да, это почти все!» и я дотянусь до тебя через экран, сученыш», – подумала Элен, но Ник, к счастью, оказался умнее.

– Ты ведь нам расскажешь, что случилось в клубе? Лучи беспокоятся, говорят, Небо могут прикрыть.

– Bullshit! Кто говорит?!

– Элен, плиз, ну реально же прослеживается всё, ты можешь на русском ХОТЯ БЫ ПИСАТЬ?

– Какие мы нежные…Николай Владимирович.

– Плюшечка, не зарывайся.

– Увидимся, перчик.

У Элен было много дел. Она убедилась, что на форуме Лучей висит сообщение о шествии (спасибо, Кейт!), что многие из них собираются на него идти, перешла в скайп и скачала программу от Саши.

Едва оно установилось, открылся светло-голубой экран с кусочком желтого в левом верхнем углу. Ммм, символизм. Элен не смогла сдержать улыбки.

Система запущена. Для доступа к информации введите пароль.

«Пароль? Че…?» – Элен ткнула в мигающее окошко с надписью «подсказка».

– Висит груша, нельзя скушать?

– ЛАМПОЧКА, – всё ещё пребывая в недоумении, набрала Элен ответ, и чуть не расхохоталась, когда экран обновился:

– Невероятно! Как вы додумались до этого?

– ЭЛЕМЕНТАРНОВАТСОН3 , – напечатала Элен, и экран мигнул, показывая девушке новый текст. Ай да Саша, просто профи в шифровании! Из всего русского кинематографа выбрать именно тот фильм, который почитают за рубежом и ненавидят теперь в самой России за пропаганду «европейских ценностей»! Именно тот сериал, который вместе с зарубежным кино был стерт из всех уголков Рунета. На нем буквально сходились две культуры.

Слишком сложно для пароля.

Слишком просто для Саши с Элен.

Зарегистрированных пользователей: 1

Пользователей в системе: 1

Пользователей на расст.ближе 100м: 1

Показать данные пользователей(1)

Показать пользователей на карте(1)

Показать отчет

Элен клюнула пальцем предпоследнюю надпись, чтобы через мгновение с восторгом взирать на карту Москвы и ярко-красную точку в районе Выхино. Приблизила. Карта точно отобразила её местоположение.

– Эм…показать данные?

Система ответила ей огромным количеством информации, от того, во сколько она последний раз заходила в сеть, как долго там пробыла и что делала, вплоть до марки телефона и на кого он был зарегистрирован при покупке.

– Фак май лайф. Надеюсь, это можно как-нибудь скрыть, – проворчала Элен, как обычно, даже перед собой держа маску неустрашимого лидера. На самом деле, она была в восторге. И -немного – испугана. Саша и эта…Джессика проделали колоссальную работу для Лучей, ничего не требуя взамен. Особенно эта…Джессика. Чего ей вообще нужно? Какое отношение она имеет к их маленькой революции? И пусть Саша говорит, что их ничего не связывает…

«Тебе не должно быть до этого никакого дела. Чего залипаем? Кто-то хочет не попасть на шествие?»

– Фак! – Элен бросилась в ванную, чуть не сбив выходящего оттуда дедулю. Тот поохал, поахал, укоризненно поглядел вслед внучке и посеменил к включенному ноуту.

Счастливое поколение.

Подойдя к бывшему памятнику Карла Маркса, Элен с удивлением осознала, что не только Лучам есть дело до происходящего пипеца. Люди, молодые и старые, с баннерами и плакатами постепенно подтягивались от метро и с остановок, сразу присоединялись к знакомым и рассеянно стояли в одиночестве. Несколько полицейских бродили между шумными компаниями, многозначительно кивали друг другу – значит, всё официально? Элен поспешила к знакомой группе Лучей, среди которых были Джулия и Ник, и тот, увидев её, закатил глаза.

– Ты пришла! – девушка, все время, сколько ее помнила Элен, пытающаяся спрятать акне, сегодня (в честь шествия ли?) постаралась особенно, и от того ее лицо теперь напоминало плитку белого шоколада. С орехами, – Ник говорил, ты болеешь.

– Не ябедничай, – молодой человек с высоты своего роста наклонился к Элен, чтобы обнять ее, прошипев в ухо, – Стану врачом – не буду тебя лечить.

– Ты же будешь ветеринаром, – девушка отстранилась и повернулась к другим Лучам, взирающим на них с ожиданием и затаенной опаской. Они не выделялись в пестрой толпе митингующих, но Элен казалось, что она может увидеть своих и в темноте. Их было человек пятнадцать, разного возраста, в основном подростки, но двое взрослых, лет под сорок, тоже терлись неподалеку, поглядывая в сторону Элен. Нет, они не подчинялись ей. Никто не подчинялся восемнадцатилетней толстушке с завышенным самомнением, смысл Лучей и не был в том, чтобы «подчиняться». Они жили доступной свободой: музыкой, фильмами и сериалами, волшебными языками, всеми этими неизвестными и завораживающими словами. Наслаждались ими до тех пор, пока никому до них не было дела. Пока со стороны власти всё это было похоже на игру. Но каждый знал, в кого в первую очередь полетят камни, кто примет на себя основной удар, если всё накроется. В один голос люди заявят: «Есть такая Элен, это она всё начала», и им, возможно, скостят срок. Никто не будет её защищать. Элен сама не позволит. Это их детище, её и Саши, но Сашу она прикроет тоже, удалит Небо одним нажатием, а без неё склад Солнц никто не найдет. Все в безопасности.

Поэтому они на неё сейчас так смотрят. С опаской и плохо скрываемой благодарностью.

– Ребят, – Элен обращалась в основном к тем, кто стоял ближе, но и остальные, услышав её голос, подтянулись сами, – Зайдите сегодня в объявления, плиз. Кейт скинет прогу, надо всем скачать.

– Зачем? – вполне логично удивился кто-то, но Джулия шикнула на него:

– Какая разница? Элен сказала, значит, скачай!

Все митингующие рассредоточились вокруг пустого постамента, с опущенными баннерами ожидая начала шествия, а полицейские ходили вокруг, не вмешиваясь в происходящее. Их никто не должен вычислить или заметить. Даже в просьбе Элен не было ничего особенного. Программа и программа, чё такого?

– Это мера безопасности, – ответила девушка и почти не покривила душой. Действительно же, безопасности, это всех их защитит от «крыс», – Остальным нашим скажите, лады? Кто не может зайти, я вам ее прямо щас перекину, только…

Предложение оборвалось на середине, но никого это уже не волновало. Головы всех, в том числе и Элен, почти одновременно повернулись в одну сторону, и это выглядело так, будто разноцветная волна прокатилась от края к центру, к пустому постаменту, где теперь на месте Карла Маркса стоял человек. Именно его голос вызвал такое всеобщее оживление.

Сначала Элен показалось, что на баннере, который он держал, изображены две черные, переплетенные змеи, и больше там нет ничего, но, приглядевшись – осознав – она поняла, что ошиблась. Клыкастые головы змей смотрели в разные стороны и венчали края черной лиры, изгибались, создавая эту лиру из своих тел. А он…он был Лидером. С большой буквы. По крайней мере, Элен казалось, что именно так должны выглядеть лидеры. Высокий, широкоплечий, с мощными руками, рельеф которых не скрывали даже рукава рубашки, и длинными ногами, будто вросшими в камень. Он был словно статуей с этого постамента, ожившей, чтобы обличить в безрассудстве глупый мир. Высокий лоб, гордый профиль, уверенный взгляд, зычный голос…за таким бы Лучи точно пошли. Уж в таком бы никто не сомневался, даже взрослые. Они сами бы выстроились в очередь, чтобы отдать за него жизнь.

Элен не хотела, чтобы за нее отдавали жизнь, но ей часто казалось, что она должна была родиться именно такой – высокой, сильной, красивой. И – мужчиной. Просто кто-то что-то напутал при распределении характеров, и теперь все запредельные амбиции томятся в теле дряблого, заплывшего жиром гнома.

Но разве можно завидовать грому в том, что он обладает такой раскатистой силой? Или солнцу в том, что оно дарит тепло и свет?

– Друзья! Я рад видеть, что в нашей стране ещё остались люди, которым небезразличны их души! – громогласно произнес он, поднимая плакат с лирой, и ему ответил лишь благоговейный шелест. Судя по лицам, люди были уже готовы идти за ним куда угодно.

– Пегас… – прошептала Джулия.

– Тот, который распространял петицию? – удивилась Элен.

И сама же ответила на свой вопрос. Конечно он, кто же еще. Его тексты с призывом откликнуться были такими же мощными и глубокими, как его голос – удивляться тут нечего. Такие люди не могут сидеть в тени, когда мир разрушает сам себя. Они просто обязаны помочь ему. Излечить его. Искоренить заразу.

– Каждый из нас был рожден с Музой об руку, во всех нас кроется талант, и возможность прикоснуться к прекрасному – один из даров, которым владеет каждый! – Элен, наверное, взяла бы мегафон, а он? Его и так было слышно, – Но кое-кто хочет забрать это у нас. У каждого из вас! У ваших друзей, родителей, детей, решить всё за растущих и ещё не родившихся, вынуть из людей их живую душу! Неужели вы допустите это?

– Нет! – крикнула толпа ему в ответ, и Элен – тоже.

– Вы позволите им забрать у вас право наслаждаться тем, что их недалеким умам непостижимо?

– Нет! – крикнула толпа ему в ответ, и Элен – тоже.

– Вы позволите им забрать это право у ваших детей? Позволите запретить предметы, развивающие не только их мозг, но душу?

– Нет! – крикнула толпа ему в ответ, и Элен – тоже.

– Власть считает, что нас, дорожащих высоким, осталось слишком мало, и с нами не нужно считаться. Покажем им, что это не так!

– Да!!! – буквально взорвалась толпа, и Элен уже не отделяла себя от них. Подняв плакаты, баннеры и флаги, огромная цветная волна хлынула по Охотному ряду, огражденная от остального мира несколькими полицейскими, но это не мешало обычным людям останавливаться, глазеть на них и тыкать пальцем. Кто-то даже примкнул к ним, кажется? Кто-то попытался, но его не пустили? Элен сейчас не было дела до других. Лучи шли за ней, а она шла за Пегасом, даже несмотря на свой рост, едва ли способная потерять его голову среди толпы. Он был в самом начале, он возглавлял шествие и с его губ одна за другой срывались рифмованные строчки, которые тут же подхватывали другие:

– «Теперь сентябрь не тот,

Не тот сентябрь теперь!

В стране, где свищет непогода,

Ревел и выл сентябрь, как зверь,

Сентябрь шестьдесят восьмого года!»4

– Кажется, это Есенин, – шепнул Ник, – Но я не уверен.

– Ты ж не гуманитарий, – отмахнулась Элен, желая только дальше слушать властный зычный голос Пегаса. А всё остальное неважно. Толпа вокруг неё дышала, галдела, кричала, размахивала руками, Элен, кажется, тоже кричала и размахивала руками. А как иначе? Все они, несмотря на различия, были единой частью чего-то большего, направленного на важную, самую важную в жизни цель. И Пегас озвучивал её в стихах, а Элен и остальные внимали, хотя лично она понимала смысл произнесенного через слово, а то и два:

– «Не в первый раз мы наблюдаем это:

В толпе опять безумный шум возник,

И вот она, подъемля буйный крик,

Заносит руку на кумир поэта!» 5

– Брюсов, – шепнула Джулия, тыча пальцем в телефон, но лучше бы она не гуглила, а включилась в происходящее. Элен даже на мгновение ощутила прилив возмущения, который тут же исчез, потому что радость и ощущения причастности к чему-то столь великому были гораздо сильнее. Что-то такое она испытывала на сходках Лучей, когда они собирались, чтобы посмотреть фильм или обсудить тему, неважно какую. Причастность. Поддержка. Будто…семья?

Ещё одно стихотворение, полнозвучное, радостное, спонтанно переплетающее строки – и Элен вовсе растворилась в нем.

– В Рунете таких нет, – тут же откликнулась Джулия, и Элен едва подавила желание вырвать у неё чертов телефон, – Может, его собственные?

Они медленно приближались к Российской Государственной Библиотеке, и с каждой секундой толпа становилась всё более неудержимой, а крики – громче. Элен видела, что их снимают камеры, а полицейские едва удерживают границу их толпы от другой, чужеродной…агрессивной? Почему они все так смотрят? Пегас несет просвещение, он показывает то, чего они все могут лишиться! Неужели они хотят это потерять? Серьезно?!

Пегас взбежал по ступенькам и запрыгнул на постамент к Ленину. Кто-нибудь мог попытаться его остановить, но никто не собирался. Черные змеи на его плакате скалили пасти, толпа вокруг ревела, и голос закаленной сталью звенел над головами, укрывая их пологом правды, веры, спокойствия.

Никто не говорил о Боге. Ему не было места среди тех, чьи души жаждали огня и не ведали прощения.

– «Кто мы?» – крикнул Пегас, и тысячи голосов отозвались ему:

– Кто мы?!

– «Мы разносчики новой веры,

красоте задающей железный тон!»6

– Железный тон!

– Маяковский, – с уважением прошептала Джулия, но Элен её почти не слышала. Старичок Ленин казался на фоне Пегаса совсем ничтожным человечишкой, даже библиотека за его спиной будто уменьшилась в размерах, стала каменным фоном для творящегося чуда.

Жаль, что Саша не может сейчас видеть это.

– «Победители, шествуем по свету

сквозь рёв стариков злючий!»

Не старики – молодые, они были рядом, дышали им в затылок, бросались в них смятыми банками и мусором, кричали и пытались прорвать заслон полицейских, но только тщетно. Их было слишком мало, и все больше и больше людей вставали за спину Элен, лицом к Пегасу, внимая ему, так уверенно пропревающему строчки Маяковского, будто он сам их сочинил:

– «И всем, кто против, советуем следующий вспомнить случай!»

Однажды Элен так же поведет толпу за собой. Она будет нести флаг, а люди за ней – плакаты, отстаивая их права, их свободу. Она будет читать стихи Маяковского или петь песни, или просто кричать в небо, а небо отзовется ей раскатами грома. Однажды Элен сможет говорить так же уверенно и открыто!

Но вряд ли хоть когда-нибудь она сможет сравниться с Пегасом.

– «Раз на радугу кулаком замахнулся городовой:

– чего, мол, меня нарядней и чище!» – было даже не так важно, что именно он говорит, Элен и остальные все равно ловили каждое его слово, будто нищие золотые монеты, сыплющиеся с неба. Был ли Пегас из их мира? Может, он какой-нибудь посланник, шпион инопланетян, засланный, чтобы спасти их наконец?

– «А радуга вырвалась и давай опять

сиять на полицейском кулачище!»

Слишком больно, слишком невозможно. Элен спрятала лицо в ладонях. Она хотела бы держать радугу на ладонях, но вместо этого на ладонях у неё были солёные капли, и глаза ничего не видели за дрожащими пальцами.

Во многом именно это ее, стоящую в переднем ряду, спасло от того, что могло бы произойти.

Пегас крикнул:

– Мы требуем вернуть нам и нашим детям право самим выбирать, что для нас важно! – и каждая камера на площади передала его слова тем, кто струсил прийти сюда сам, – Даже если вы пойдете на нас с мечами, мы выстоим! Мы стоим на пороге хранилища самых драгоценных в мире сокровищ!

А потом грохочущая огненная волна вывернула «хранилище» наизнанку.

Обжигающий пепел коснулся пальцем Элен, а руки сами собой сильнее прижались к лицу. Всё тело словно передавало ей немой сигнал:

«Не смотри! Только не смотри!»

Девушка подалась назад, её толкнули и уронили на землю, но, кажется, не специально. Испуганно. Кто-то кричал?

Элен ничего не слышала. Лишь стук собственного сердца, ополоумевший, рваный, разрывал грудь, и звон, пронзительный, одинокий, задыхающийся на высокой ноте, сквозь уши постепенно пробирался в мозг.

Когда звон достиг его, из ушей потекла кровь. Ещё кровь была на разодранных об асфальт коленях, а больная нога, о которой Элен совсем уже забыла, теперь снова отказалась сгибаться, но девушка заставила себя встать, и, всё так же держа глаза зажмуренными, наощупь попыталась отыскать хоть что-то знакомое.

С каждой секундой дышать становилось всё невыносимее горче, а огонь добирался до глаз даже сквозь закрытые веки. Мерзкий звон прогрызал мозг насквозь, как червяк – спелый плод, пальцы натыкались на чье-то плечо и сразу теряли. Было очень больно, темно и страшно.

Сквозь звон до Элен донеслась какая-то волна, но едва открыв глаза, девушка тут же закрыла их обратно. Люди бежали, люди кричали, люди натыкались друг на друга, а вокруг них осыпался серый горький снег. И голова Ленина лежала на земле в окружении раздавленных осколков.

Элен осела на землю, чувствуя, как мимо проносятся люди, толкая её, крича что-то на своем невиданном, гортанном языке страха.

Только Элен не боялась. Она закрыла уши руками, пытаясь спрятаться от назойливого шума (но он уже поселился у нее в голове), и во второй раз распахнула глаза, увидев теперь уже не лица, но ноги, грязные, рваные, бегущие. Лишь одно лицо оказалось на уровне с Элен, и оно было так же искаженно мучительной болью и страхом, как другие.

Такие лица Элен видела только в фильмах. Обожженное, красное и съежившееся, с глазами навыкат, слепо шарящими в пространстве, с опаленными бровями, с черной рваной дырой, что когда-то была ртом, и кровью, размазанной по лицу, запекшейся уже на самых жутких ожогах.

Элен поняла, что это Пегас только после того, как его подняли и куда-то потащили. А её оставили. Но не одну. Все должны были бежать прочь, но наоборот, бежали сюда, окружали Элен, давили своей вопящей массой. Она закрыла глаза. А потом уши, чувствуя, как сочится сквозь пальцы горячая влага.

Все вокруг посходили с ума, и если раньше, в клубе Элен знала, что делать, то сейчас чувствовала себя ребенком, оставленным матерью в огромном торговом центре. С ней однажды такое было. Мама слишком увлеклась ссорой с отцом, выпустила её руку, и Элен тут же унес назад поток людей. Они проходили мимо, и никто не замечал невысокую, хлипкую, семилетнюю девочку, вцепившуюся в перила и отчаянно тихим голосом зовущую маму. Маленькая Алёна была слишком серой, незаметной среди спешащих людей, и тогда она, с высоты своих прожитых семи лет, пообещала будущей Алёне, что не позволит больше не замечать её.

Но она снова была девочкой в торговом центре, и ни зеленые волосы, ни пирсинг, ни вызывающий вид не сделали ее заметнее. Все стало только хуже. Теперь Элен звала маму, но у Элен мамы не было, она была у Алёны, а все вокруг было красно-черным, и серый снег оседал на плечах.

– Элен! – из ниоткуда вынырнуло знакомое лицо, крепкие руки встряхнули ее за плечи, ощупали шею…пульс? – Элен! Ты слышишь меня? Тебе нужно уйти отсюда! Элен!

– Я хочу домой, – прошептала девочка, облизывая пересохшие губы и чувствуя на них невыносимую горечь. Лицо не исчезало, как другие, и Элен с трудом узнала в его очертаниях Колю, одноклассника, с которым она до пятого класса сидела за одной партой. А потом ее перевели на платный, а потом исключили…

– Элен! – почему-то Коля казался ей совсем взрослым, морщины собрались на лбу, а ведь Коля никогда не хмурился… – Господи, Элен, да скажи хоть что-нибудь! Ты ранена?

Хотя у нее ужасно болела нога, девочка помотала головой, и потянулась к Коле, чтобы его обнять. Услышала облегченный вздох. Его длинные худые руки обняли ее в ответ.

– Сейчас приедет скорая, все будет хорошо. Мы будем в порядке, – прошептал этот взрослый Коля, и Элен ему поверила. Он пришел за ней, нашел ее и теперь возьмет за руку и вернет домой. Она не одна. Все будет хорошо.

Услышав всхлип, Элен покрепче обняла юношу, чувствуя, как капли одна за другой падают на ее плечо.

Мария.

– Какое лицемерие! – мама была слишком сдержанной и не могла позволить себе всплеснуть руками, но лицо её выражало истинное негодование. Лена, притаившаяся у неё под боком, подняла темную головку:

– А что такое лилимерие, мам?

– Лицемерие, дорогая, это когда человек кричит о правах других, а потом, – тонкая, костлявая рука всё же взметнулась вверх, пальцем указывая на мерцающий экран телевизора, – А потом взрывает библиотеку.

– В библиотеке Библии лежат? – влезла Фима. Конечно, обе сестренки знали, что такое Библия, матушка каждый вечер читала её вместо сказок.

– Не только. Там хранятся книги. Любые, какие только захочешь. Хотя на мой взгляд, держать литературу в общем доступе неосмотрительно и негуманно.

– Гума…что?

Мария поспешила закончить уборку и вернуться в свою комнату, чтобы избежать дальнейшего урока этимологии. Сейчас они говорят о лицемерии в общем, потом перейдут на лицемерие личное, а этого девушка не выдержит. Она и так уже второй день старательно избегает внимания матери. Лишь бы не поймать украдкой взгляд, не ошибиться в чем-нибудь, не вызвать укоризненный вздох…

«Прости меня, мамочка», – с вечера пятницы, всю субботу и до утра воскресенья Мария старательно замаливала грехи, стоя на коленях перед большой иконой в зале. К родителям приходили гости, смотрели на неё, что-то тихо спрашивали у отца и пожимали руки, но Маша делала вид, будто полностью погружена в молитву и не слышит их.

Конечно, они говорили о беременности. Несуществующей и нелепой, но такой ожидаемой для всех этих людей и особенно – для родителей. Для мамы, которая с тех пор, как старшей дочери исполнилось одиннадцать, только и говорила о внуках.

Маша ещё не понимала, почему это кажется для неё невозможным. Потом осознала.

Тогда отец впервые ударил её, и больше не бил никогда, зато нашел способ оставлять невидимые шрамы. Сказать, что она грешница – и подтвердить строчкой из Библии. Назвать плохой дочерью – и осуждающим перстом указать на расстроенную мать. К двадцати четырем Мария окончательно смирилась с тем, что она ужасна и недостойна жизни, и родители её обладают ангельским терпеньем, заботясь о таком чудовище.

Так оно и было. Чудовище с именем святой девы. Некрасивая, корявая, недостойная. Единственное, чем она могла послужить этой семье – родить им ожидаемого ребенка, желательно, мальчика, но Маша…она просто не могла.

Но теперь, после той нелепой выходки, у неё, кажется, просто не было выхода.

«Ты глупая и недальновидная девчонка», – сказала бы мама. Марии даже не нужно было представлять её голос, достаточно просто подняться с колен и повернуться к ней, чтобы прочесть это в серых глазах.

Маша старалась никогда не смотреть в них. Она вообще редко поднимала взгляд, потому что это было неприлично и неподобающе для женщины, и единственные, кто сумел поймать его, были огненноволосые близнецы.

Полина. И Поль. Две вспышки, два солнечных луча на зеленой листве, они назвали её милой, касались рук, они пытались…

Маша до боли ущипнула себя за кожу на запястье и мысленно вернулась к молитве, глядя в деревянные глаза Спаса Нерукотворного. Это должен быть единственный взгляд, не смущающий её дух. Точно не небо и лед, чарующе своей…

Новый щипок определенно должен оставить синяк.

– Ты закончила? – от голоса матери, обращенного к ней вслух, Маша задрожала, но нашла в себе силы кивнуть, – Хорошо. Мы с девочками уходим на службу, а потом – в зоопарк.

– А я? – никто другой не услышал бы её слабый шепот, но матушка слышала всё и всегда.

– Отец сказал, что ты наказана. Он вернется со службы и разберется с тобой.

Разберется…когда за матерью закрылась дверь, Мария торопливо переместилась к изображению «Семистрельной», отчаянно моля её смягчить жесткое сердце отца. Из всех икон в доме именно она казалась Маше самой близкой и родной. Тонкие мечи, направленные в грудь Богородицы, напоминали Марии о её собственных внутренних шрамах, боли, ежедневно разрывающей грудь от острых, как иглы – как мечи – слов отца. Во взгляде Богородицы не читалось того укора, что Маша видела в других деревянных ликах. Наоборот, Богоматерь смотрела будто с пониманием и…обещанием помочь? Не благодаря ли ей Машу до сих пор не выгнали из дома, а отец порой бывает так добр к младшим девочкам?

Мария перекрестилась и закрыла глаза. Дева…

– Мы ведь не зря спасли тебя?

– Ты ведь хотела спастись?

– Прости меня, – Маша закрыла глаза, боясь и в сочувственном взгляде Божьей Матери разглядеть укор, – Я не могу их забыть. Я очень стараюсь, правда.

Но ведь помимо молитв у неё была ещё одна защита – хотя бы до того, как отец начинает кричать. Мария закончила молитву и, подобрав юбку, поспешила в свою комнату. Любимые растения сразу приняли её, и девушка, нырнув под раскидистые зеленые ветви, притаилась у драцены, обвив руками ребристый ствол. Традесканция совсем расползлась и со стены перекинулась на кровать. Скоро под ней можно будет спать, используя вместо одеяла. А фикус слишком разросся и частично загородил от ряда кливий солнечный свет, льющийся из окна. Нужно будет пересадить их. И бегонии, горшок слишком широкий. И полить фиалки. И сделать ещё много важных вещей, без которых маленький садик съежится и засохнет. Забота о растениях всегда успокаивала Марию, вместе с водой она будто вливала в них часть своих сил и, что главное, получала ответ. Она была нужна и высоким папоротникам, и капризным орхидеям, и хризантемы будто тянули к ней свои пушистые макушки, и букетики примулы цвели для неё одной. Давным-давно, заметив, во что превращается комната, матушка воскликнула: «Богохульство!» – и велела убрать из комнаты все иконы, кроме одной, «Неувядаемого Цвета». Вопрос Маши: «Почему богохульство, если природа – Божье творенье?» так и остался без ответа.

А отец несколько раз пытался выдворить цветы из комнаты дочери. Горшки выносились, ветви обрубались и – ничего. Отец даже распылял какой-то жуткий газ, после которого было невозможно дышать, а растения всё равно возвращались, прорастали из трещинок в мебели, из единственного забытого саженца. Они возвращались к Маше. Окружали цветущей стеной. Личный, маленький, зеленый островок спокойствия, о котором девушка заботилась с несвойственной для неё, грешницы, богохульницы, чудовища нежностью.

До той минуты, пока не хлопнет входная дверь.

– Машка, где тебя носит?! – судя по голосу отца, они с коллегами опробовали новое церковное вино, – Иди сюда, дура!

Девушка на мгновение задумалась, не лучше ли переждать здесь, в зеленой безопасности, но:

«Почитай кормителя нашего», – сказала бы мама.

Маша вышла к отцу, который стоял посреди гостиной с большим пакетом в руках.

«Оружие, – сразу же подумала Маша, – Пистолет или топор. Он наконец решил избавиться от меня».

Увидев дочь, главный окружной священник оскалился и сделал шаг к ней, а Маша, памятуя собственные мысли, невольно отшатнулась. Она знала, что её не будут убивать в гостиной, потому что это расстроит маму: придется долго вычищать ковер. Но может…выведет во двор? Загонит в ванную? Там кровь смыть легче.

– У меня для тебя сюрприз.

Удавит, и в пакете – веревка? Последний сюрприз от отца был объявлением несуществующей беременности.

«Чудовищные мысли для девушки, воспитанной в такой приличной семье», – сказала бы матушка.

– Какой? – пискнула Мария, заметив, что чем дольше она, парализованная ужасом, не отвечает, тем темнее – и страшнее – становится лицо отца.

– Слишком шикарный для такой неблагодарной суки, – он бросил пакет на диван и сделал резкое движение, подзывая дочь к себе, – Тебе повезло, что из-за той твоей выходки акция не провалилась. Люди внесли пожертвования, и нам выплатили премию. Иначе разговор был бы другой.

– Я понимаю, – смиренно опустив глаза, тихо ответила Маша, почти подкрадываясь к дивану, – Прости меня, папа.

– Не прощу, – рявкнул он, и Мария была уже почти готова с рыданиями упасть к нему в ноги, как вдруг его голос смягчился и стал почти…веселым? – Но у тебя будет шанс заслужить моё и Его прощение. Глянь.

Отец раскрыл пакет, достал из него еще один, поменьше, и уже из этого извлек нечто белое и…кружевное?

– Ещё обувь, – кинув вещью в ошеломленную Марию, он снова зарылся в пакет, – Дура консультантка советовала мне привести тебя, чтобы ты померила сама, но мать сказала, что у тебя 38, что еще надо? Жадные сволочи. Лишь бы обмануть.

Маша с трепетом раскрыла кусок ткани, и тот шуршащей белой волной развернулся в её руках до самого пола, лишь немного не доставая ковра.

Платье состояло в основном из шелка и кружева. Белые, скромные, милые узоры обвивали руки и шею, скрывая их от запястий до подбородка, длина доходила Маше до щиколотки и заканчивалась еще одной кружевной волной. На первый взгляд платье казалось довольно простым, но со вкусом, целомудренным и будто созданным для скромной девушки из семьи священника.

На второй взгляд оно оказывалось почти полностью прозрачным.

– Я… – кружево едва прикрывало самые интимные места, что уж говорить о других? – Папа, куда мне в таком ходить?

– На сегодняшний вечер Чистоты, – довольно отвечал отец, будто не замечая шокированного вида, – Будь готова к четырем.

– Но ты же говорил, что такие вечера для…для… – теперь красота платья казалось ей пугающей, даже отвратительной, как зеленовато-золотые переливы ядовитой змеи.

– Для шалав. Они только и ищут, под кого бы лечь.

– Но я же…

– Я не собирался пускать тебя на это сборище. Но сегодня у нас другие планы.

Шелк теперь не только отвращал, но и давил на руку, как десятикилограммовая гиря.

– Какие? – дрожащим голосом спросила Маша, и лучше бы она молчала. Отец посмотрел так, что, будь его взгляд осязаемым, лицо девушки рассекло бы ударом. Но след остался только внутри. Новый синяк. Не такой уж заметный среди остальных.

– Какая же ты дура. Мужа искать будем, причем не болтливого. Дети из пустоты не появляются…хотя с твоими куриными мозгами, ты, наверное, и этого не знаешь.

– Зачем ты вообще сказал про эту беременность, папа? – Маша осторожно, стараясь не помять ткань, уложила платье на диван. Может, его ещё можно вернуть в магазин и купить что-нибудь более подходящее для неё? Туфли-лодочки, в которые она влезла, оказались маловаты и ужасно узки, что не удивительно, раз отец выбирал их на глаз, – Разве я сделала что-то плохое тебе?

– При чем тут ты, – закатил глаза отец, – Просто мне тонко намекнули, что священник, старшая дочь которого к двадцати четырем до сих пор не обзавелась хотя бы одним карапузом, не может внушать доверия, проповедуя семейные ценности.

В этом весь он. Сказали ему – рожать Маше. На то она и женщина, чтобы нести бремя с мужчиной и принимать на себя большую его часть. Мария уже почти не злилась, она и злиться-то не умела, но только всё же, всё же, всё же…

– Как же мне теперь их обманывать?

– Никого мы обманывать не будем. Сейчас приедем туда, найдем идиота, двух, трех, неважно. Будешь трахаться с ним до тех пор, пока не залетишь. А там одного объявим отцом.

– А если он не согласится? – нет, Маша не одобряла этот план. Но сейчас она была настолько ошеломлена, что даже не могла сказать что-либо против. И отец был страшен. Страшен в этой…уверенности, что все так и будет, что старшая дочь даже не попробует сопротивляться.

– Согласится. Я умею убежать.

Он был почти прав.

Потом за дверью Мария, конечно же, поплакала, пожаловалась растениям на горькую судьбу, долго вопрошала, почему она родилась такой неправильной и за что родителям столь жестокое наказание в её лице, но без десяти четыре она, тем не менее, была полностью собрана и готова. Прозрачное платье и правда почти ничего не прикрывало, любой извращенец мог легко представить, что его нет…только кому она, Маша, нужна? Кружево ничего не подчеркивало, только обрамляло и без того острые изгибы, создавая впечатление, что перед зеркалом стоит не девушка в платье, а швабра, с намотанной на черенок рыболовной сетью.

– Уродина, – шепнула Мария отражению, и то ответило ей дрожащими губами и влагой в глазах, – Вот ты кто. И больше никто.

Она хотела по привычке прикрыть голову платком, но памятуя планы отца, просто зачесала темные пряди назад, открыв и без того острые скулы. Эти впадины на щеках, как у трупа. Маленькие глаза, вечно побитые, собачьи. Длинный подбородок. Тощая шея. Морда лошади – не лицо.

– Никто на тебя не клюнет, – снова сказала девушка отражению, но то отчего-то не спешило казаться расстроенным. За всю свою жизнь, помимо сказок и приключений, Мария прочла много любовных романов, и могла вообразить, что на этом вечере она встретит своего прекрасного принца, который влюбится в неё, несмотря на отталкивающую внешность, они поженятся и будут счастливы. Но Маша знала: никого она там не встретит. А если и встретит, то сама полюбить не сможет.

Однако сегодня ей придется отдаться первому, кто захочет. Она родит ребенка от совершенно неизвестного мужчины, будет молиться «Млекопитательнице» за здоровье малыша и всю оставшуюся жизнь проведет подле нелюбимого человека, воспитывая нежеланное дитя.

Такова её судьба? Так она сможет очистить пред Богом запятнанную душу?

Почему единственный способ искупить грехи насколько жестокий?

Отец уже ждал подле «Умиления» Божьей Матери. Его большие руки были скрещены на груди, глаза закрыты. Должно быть, он молился. Маша подошла ближе и тоже кротко прочитала молитву, вслух прося Богородицу помочь ей в женском счастье, обрести достойного жениха и направить на путь верный и светлый.

По лицу отца она видела, что тот едва сдерживает язвительный комментарий, вроде: «тут и Господь бессилен», но Машу это не задевало. Всё, чем можно было сейчас оскорбить, уже сказала мама. В голове.

Туфли жали неимоверно, ноги болели даже когда Мария сидела в автомобиле, глядя на длинные мутные ряды пробок. Отец легко объезжал их по специальной дороге для священнослужителей – «Пути Господни» – и ругался себе под нос:

– Папаши приводят детей для случки, как сук с кабелями, с последующей свадьбой. А вы и пользуетесь случаем, чтоб перепихнуться по-быстрому. С презиками. Тьфу, – его темные, как у Маши, глаза сердито сверкали под густой полосой бровей, – Была бы ты не такой дурой, нашла бы себе мужика сама, и мне за тебя краснеть бы не пришлось. Видит Бог, я пошел на это из крайних мер и благих побуждений.

Мария не стала напоминать отцу, что шесть лет назад он сам впервые притащил дочь на этот вечер и постарался продать по лучшей, как ему казалось, цене. Они договорились с священником одного из центральных районов, познакомили детей, но всё пошло наперекосяк, когда будущий муж под предлогом разговора отвел Машу в дальнюю комнату. Она прибежала к отцу в слезах, молила спасти от извращенца, но тот вместо того, чтобы пожалеть, разорался:

– Ты что, не дала ему?! Тупая корова!!

Сделка не состоялась. Вторая попытка случилась через год, но и тут дело не выгорело. Мария просто не понравилась молодому человеку, а браки без согласия брачующихся были запрещены. Если бы тогда этот закон прошел, у священников вообще не осталось бы проблем.

Были третья, четвертая, пятая попытки, но все они проваливались по тем или иным причинам. В основном этими причинами была сама Мария, обычно кроткая и послушная, но тут проявлявшая завидное упорство для отваживания очередного жениха. Продолжалось это до тех пор, пока отец не понял, что ничего путного из его старшей дочери не выйдет. Тогда он возненавидел вечера «Чистоты».

И вот, спустя пять лет, Маша снова здесь. С всё тем же ворчащим отцом под руку.

– Ты можешь хотя бы идти ровно? – прошипел он, локтём не давая дочери опоры, а скорее подталкивая её вперед.

«Туфли жмут, папочка!»

– Я постараюсь, – Мария кротко опустила глаза перед охранником, проверяющим их документы. В голове билась мысль, пойманная в тиски отчаяния:

«Сегодня будет по-другому».

Теперь-то отец не позволит ей уйти с вечера без мужа. Он будет таскать её по этим вечерам до тех пор, пока Маша не забеременеет от любого из гостей, приставит ружье к спине и заставит сказать «да» у алтаря, если потребуется. Он уже дал обещание своим коллегам, а священники слов не нарушают.

Маша была обречена.

«Сегодня всё будет по-другому».

– Добро пожаловать, Георгий Ефимович.

Двери приветливо распахнулись и мгновенно закрылись за ними, отгородив мир обычный от их мира.

Не сказать, что Мария попала в сказку. Всё плохое в этом вечере явно перевешивало хорошее.

Слух сразу же утонул в звонких переливах голосов юных сестер из первой Совершенно Церковной Школы для девочек. Они стояли на небольшом возвышении с планшетами в руках и легко узнавались по лицам, полностью лишенным любопытства. И голосам, лишенным интонаций кроме тех мест, где в молитве проскальзывали слова «Господь» и «Боже». Так их учили, и Маша до сих пор не понимала, почему её среднюю сестру Серафиму отдали в обычную школу, а не туда.

Боже. Спасибо.

Под их завывания («Песнопения», – поправила бы мама) по залу, залитому мягким светом электрических ламп в форме свечей плавно передвигались молодые люди и их сопровождающие. Пили на таких встречах только церковное вино, и говорили только о Боге и служении ему, при этом стараясь доказать, что уж они-то служат Ему гораздо сильнее других. И селфи из Церкви у них гораздо больше, потому что они ходят туда чаще. И «чирики» в Птичку глубокомысленнее.

– Вот, смотрите, последняя фотка с гео-прикреплением из церкви. Выложил час назад. Кстати, ваша дочь тоже здесь? Ах, вон та красавица в розовом? Всё еще одна, бедняжка? Мой Гришенька, представьте себе, тоже. Какое совпадение…

А Гриша, Миша, Коля, Костя и остальные в это время, одетые в красивые пиджаки, снуют среди таких, как Мария – девочек, чья воля надежно схвачена властной рукой родителей – выискивая посговорчивее и побогаче, как наказал им отец. Девушки, прекрасные, изящные, закутанные в бархат и шелка, обрамляющие тонкие плечи, придерживающиеся друг за друга или гордо стоящие в одиночестве, принимают лесть, зная, зачем на самом деле вся эта приторность.

Маша читала, что раньше, два века назад, проводились похожие мероприятия, но, конечно же, вряд ли почти каждый гость на приеме того времени возвращался домой, лишённый девственности.

– Чего встала? – отец подтолкнул Машу вперед, и та пошла, осознавая, что их появление приковало к себе внимания чуть больше, чем ей хотелось бы.

Им всем очень повезло. Они – элита. Элите не нужно искать свою судьбу в соцсетях и на улице. Нужно лишь позволить заключить отцу сделку и отдаться.

– Гоша? – отец Василий явно удивился, но очень быстро скрыл свои эмоции за широкой желтозубой улыбкой, – Не ожидали тебя здесь увидеть. Особенно после…

Взгляд священника скользнул по Маше, и та вжала голову в плечи, почувствовав, как рука отца до боли стиснула локоть. Только не при всех, пожалуйста…

– Ерунда. Маленькое недоразумение. Маша кое-что не так поняла, вот и всё, – голос отца звучал до дичайшего ласково, – Надеюсь, она не доставила никому проблем?

– Нет, что ты… – взгляд священника продолжал блуждать по телу Маши, и наконец она осознала.

Она почти голая. Она, Боже сохрани, почти голая! Мужчина не мог не заметить такого вызывающего наряда, даже если смотреть особо не на чего!

– Вижу, вы по делу? – над желтыми зубами блеснули влажные десна, и Маша подумала, что её сейчас стошнит от отвращения и стыда. А отец…он притянул её к себе за талию, ткнулся колючей бородой куда-то в район виска…

И чмокнул дочь.

– Нет, Вась, просто пришли пообщаться, – находиться в его объятьях было страшнее, чем в лапах медведя, но Маша попыталась выдавить улыбку, – Поговорить о величии Его и нашем долге. Глянь, какой нам район планшеты выделил.

Он полез в карман, незаметно подтолкнув дочь и стрельнув в ее сторону опасным взглядом. «Ищи». Маша сделала в сторону несколько шагов и осознала, что несмотря на всю угрозу, исходящую от отца, подле него было как-то…спокойнее.

Никто не танцевал. Церковь запретила эти богохульные телодвижения, и все просто стояли у стен, немного покачиваясь в такт. Говорили. Пили вино. Фоткались. Переписывались. Иногда – очень редко – смеялись. Были здесь и ровесники Маши, но в основном на Вечера Чистоты съезжались те, кто едва выпустился из школы.

И все они, как казалось девушке, пялились на неё, не понимая, в каком нужно быть отчаянии, чтобы нацепить настолько откровенную вещь.

«В очень сильном, – подумала Мария, ковыляя к ближайшему стулу и надеясь хоть на мгновение снять ужасно узкую обувь, – Папа ведь не мог сначала подождать, когда я забеременнюю, а потом всем об этом объявлять. Он правда думает, что слухи еще не разлетелись? Да об этом уже в сообществе написали наверняка! Почему сразу не сказать, что я уже замужем? Сделал бы задачу еще сложнее…»

Задачу? Значит ли это, что Маша собирается выполнять его наказ? Ох, святая Дева, конечно. Собирается. Будто у неё есть выбор. Она просто сделает это, найдет кого-нибудь, а что будет после…то будет после.

Ощущая жар, заливающий скулы и шею, Мария села так, чтобы как можно больше скрыть в складках платья, сложила руки на коленях и выдохнула, наконец, немного – лишь немного – вылезая из туфель. Она посидит совсем чуть-чуть, только отдохнет перед самым сложной миссией в её жизни – заставить хоть кого-то поверить в то, что она красивая. Вот такая вот она: тощая, длинная, с зачесанными лохмами и алой от стыда шеей.

Как же смешно! Так смешно, что плакать хочется, но этого себе Маша не позволит, потому что отец уже косится, словно мысленно вопрошая:

«Какого, собственно, хрена тебя еще никто не трахает?!»

Самое забавное (хотя забавным бы это посчитали только школьники из комментариев), что её не хотели. Маша чувствовала на себе удивленные, даже пораженные взгляды, но интереса не было ни в одном из них, и никто не горел желанием к ней подходить. Или она просто не замечала. Или не хотела замечать. Или просто все опасались гнева ее отца. Или дело было в том, что она считается беременной, а кому нужно связываться с уже обрюхаченной? Или. Или. Или…

– Или у тебя просто настолько кислое лицо, что люди боятся, что ты откусишь им нос? – веселый голос раздался совсем рядом, и Маша едва не вскрикнула, торопливо сунув ноги обратно в туфли.

– Прости, – голубые, как небо, глаза смотрели игриво и с любопытством. Конечно, Мария узнала этого человека и по голосу. Она ведь еще с пятницы каждый день старалась не думать о нем. О них, – Я просто хотела поздороваться, подсела, а ты бубнишь себе под нос…ну что, интересный вечер?

Огненно-рыжие языки пламени, притягивающие взгляд. Смеющиеся глаза. Плавные, неразрывные, как течение реки, движения. Кожа почти прозрачная. Бледная россыпь веснушек возле самого носа.

Мария, удивленно распахнув глаза, бесстыдно, с головы до ног оглядела человека перед собой и прошептала настолько тихо, насколько могла, хотя ей все равно показалось, что слишком громко:

– Поль?!

Один из близнецов широко, но несколько напряженно улыбнулся:

– Ха-ха, нет, дорогая, не угадала! Прощаю тебе эту ошибку, нас все путают.

– Нет… – Маша, совсем забыв, что должна выглядеть соблазнительно и желанно, еще сильнее выпучила глаза, чувствуя, что её челюсть падет так же низко, как самооценка, – это ты. Я тебя узнала! Но как ты…

Оба близнеца были невероятно худы, не тощи, как Мария, а красиво худы, пропорционально, миниатюрно. Отсутствие груди у них воспринималось как само собой разумеющееся и не уродующее привлекательность. Поэтому на юноше волшебное платье, похожее на синий цветущий георгин, смотрелось так же потрясающе, как смотрелось бы на его сестре, а высокий ворот скрывал кадык. А аккуратный макияж и вовсе превращал Поля в одну из самых красивых девушек на вечере.

Но это определенно был он.

И он смотрел на Марию с недоумением, которое пытался скрыть за улыбкой. Здесь все скрывали за улыбками что-то свое, но только он не внушал отвращения. Несмотря на то, что надел женское платье и зачем-то перед всеми выдавал себя за сестру.

– Почему ты в таком виде? – их могли раскрыть. Даже если Поль здесь по важному делу, (на какое важное дело можно идти в вечернем платье?!) кто-нибудь мог оказаться таким же наблюдательным, как Маша, и понять, что перед ним на вечере Чистоты мужчина в женской одежде. Мария почему-то не сомневалась, что вместе с ним влетит и ей.

Влетит – слабо сказано!

Но Поля это, кажется, не волновало. Он изучал её перепуганное, озадаченное лицо, то и дело одаривая поощрительной улыбкой проходящих мимо молодых людей, которые смотрели на огненноволосую «красавицу», как на Феникса в стае облезлых ворон.

«Они все хотят его, – осознала Мария, – Не знают, что это Поль, а если бы знали, много ли изменилось бы? Даже парень в платье смотрится лучше, чем я!»

Хотя почему «даже»? Поль в принципе смотрелся лучше многих девушек здесь, и это…завораживало. И пугало, конечно. И вызывало в душе еще бурю эмоций, с которыми Маша не могла разобраться.

«Какой разврат! Какой позор!» – закричала бы мама. Но она, почему-то…молчала.

– Где Полина? – отчаянно выдохнула Мария, и юноша наконец смилостивился.

– Ей нездоровится, – он кокетливо и совсем по-женски (Маша так не умела) прикрылся от мира ладошкой, будто говорил собеседнику важный секрет, – Я обещал ей помочь с одним маленьким дельцем.

– Дельцем?

– О, Рома! И ты здесь! – Поль (называть его девушкой Мария не смела даже в собственных мыслях, ибо грех мужчине свое тело использовать подобным образом, грех!) вспорхнул со стула навстречу какому-то молодому человеку, уже долгое время разглядывающему их и наконец решившемуся подойти, – Чудесно выглядишь!

– А где твой брат? – светловолосый и красивый (наверное) Роман, конечно же, близнецов не различал. Не для него ли вообще был затеян весь этот спектакль с переодеваниями?

– Поль дома, он не любит светские встречи, – как он изящен, женственен и грациозен! Мария поняла, что не может оторвать взгляда, – Да и что с того? Мой брат тебя интересует больше, чем я?

И сколько восхитительно неподдельной обиды!

– Разумеется нет, – Роман с чувством чмокнул «девушку», когда та, в свою очередь, лишь осторожно клюнула накрашенными губами воздух у его щеки, – Я просто думал, что вы неразлучны. Полина… ты очень красивая!

У него это вырвалось будто непроизвольно…Маша могла бы поспорить (но спорить – грех), что так оно и есть. И Поль это осознает, от того ведет себя как…как…как женщина! Как такое возможно? В Маше слишком долго воспитывали понятия женского и мужского, чтобы она вот так легко могла допустить совмещения одного и другого.

Неужели дело лишь в том, что они – близнецы?

«А что с Полиной? Он сказал, что ей нездоровится? До сих пор?»

Пока Маша наблюдала за воркующим Полем и его…жертвой, с другой стороны к ней уже медленно подбирался отец, старающийся выдавать оскал за дружелюбную улыбку. Мария осознала, что последние несколько минут провела в обществе исключительно женского пола, причем на фоне собеседницы сама Маша проигрывала по всем параметрам, а для её задания это не есть хорошо. Девушка уже мысленно попрощалась с жизнью, читая приговор в глазах приближающегося отца, но – Слава Богу, спасибо, Господи! – на пути его перехватил ничего не подозревающий отец Илья, проповедующий в районе Таганской. Мария вскочила и едва ли не врезалась в тихо беседующих – кокетничавших – Поля и Романа.

– Простите! – наверное, её перекошенное страхом лицо выглядело еще более страшно, но эти двое были единственными, кого она знала и возле кого могла спастись от неминуемого гнева отца, – Я…

– О, Маша, – наигранно неуверенно близнец подхватил её за локоть, не давая упасть. На каблуках он стоял определенно лучшее неё, – Знакомься, Роман. Богатый, красивый, набожный и одинокий.

– Как и все здесь, – на последнем слове юноша недовольно покосился на Поля, – Полина, не могли бы мы…

– А это Маша. Она здесь в первый раз, да, Маша?

– Вообще-то…ну…можно и так сказать, – Роман её не интересовал, она Романа – тоже, но Поль выглядел так, будто готов вот-вот оставить их наедине, – Приятно познакомиться.

– Угу, мне тоже. Полина…

«Не надо. Не надо, пожалуйста, не уходи!»

– Улыбаемся! – близнец ловко вытащил из сумочки мобильный, поймал их лица и сделал фото, а затем еще одно. Все это время Маша отчаянно сжимала его руку, а Роман нетерпеливо смотрел на «Полину», будто та должна прямо сейчас распрощаться с Марией и всё внимание отдать ему.

– Куда фотки скинуть? – вместо этого спросил Поль, чем очень обрадовал девушку, краем глаза отслеживающую перемещения отца. Из компании он её не посмеет вырвать. Они обменялись страницами, потом Птичками, и все это время Роман ждал, но, когда собеседники стали делать селфи на фоне богатой люстры (Маша – стыдливо прикрывая лицо ладонью, Поль – радостно улыбаясь), его терпение иссякло.

– Полина! Нам нужно поговорить!

– Роман! – Поль очень похоже передал его требовательный тон, – Нам не о чем больше говорить! Я все сказала.

– Это не так! Ты…

– Вова! Димочка! – Поль буквально вырывал людей из серости, внося в мир всплеск нежно-синего и рыжих цветов. Изящно всплеснув ручкой, он потянул Машу за собой через зал, оставив Романа отчаянно созерцать их удаляющиеся спины. Судя по приветливой реакции двух молодых людей, либо у близнецов были общие знакомые на двоих, либо, что более вероятно, их просто знали все.

– Как ты прекрасна, дорогая!

– Не звонишь, не пишешь, разве так можно?

– А где же Поль? Вы поссорились?

– Это твоя подруга? Очень приятно, Владимир, – Мария смущенно пожала мужские руки, радуясь, что внимание молодых людей по-прежнему приковано исключительно к Полю, – Она тоже пойдет с нами?

– Конечно! – Поль шутливо мазанул пальцами по мужскому плечу, и одно это заставило Владимира вздрогнуть и придвинуться ближе, – Пойдут все, кто захочет! Только тсс, это же наша маленькая тайна, верно?

Вокруг них постепенно образовывался круг из нарядных людей, среди которых Мария выделялась не так уж сильно, как ей сначала показалось. Юноши и девушки приходили и уходили, кто-то оставался лишь для того, чтобы сказать пару фраз, а кто-то – развернуть целую тираду. Количество общих селфи перевалило за границы неисчислимого, голоса звучали, перекрывая даже хор сестер из Церковной Школы, а посреди всего этого цвел Поль, одаривающий благоуханием всех и каждого, похожий на розу среди лопухов. Он оживил скучный вечер одним своим присутствием, и каждый уже жаждал урвать хоть толику его внимания.

Только все называли его Полиной, и это было неправильно. Как и то, что Мария слишком быстро смирилась с этой его ролью на сегодняшнем вечере.

– Вы слышали о вчерашнем кошмаре?

– Ужас, ужас. Столько людей пострадало!

– Мы помолимся за их здоровье, – кто-то сунул в руки Марии бокал с когором.

– Зачем вообще взрывать библиотеку? Кому они нужны?

– Говорят, это сделал один из лидеров того глупого движения. Ну, кто еще в метро надписи малевал.

– О нет! Зачем ему это?

– Черт их разберешь, экстремистов. Его все равно уже поймали и накатали обвинение.

– Чирикну об этом…

– Больше никаких взрывов.

– Спасибо, Господь милосердный!

– Спасибо, Отче наш!

– А за его грешную душу мы помолимся. Попрошу папу сказать об этом на службе.

– И я.

– Я тоже!

– Я щас лучше тэг запущу #молимсязабилиотекуимЛенина?

– Лучше #зажертвтерракта, универсальная фигня, все поддержат.

– Точняк. Народ, киньте в личку фотку грустную с книжками какую-нить, с постом пущу.

Видимо, Мария слишком долго была вдали от сверстников и забыла, что именно они из себя представляют. Они не пытались её обидеть или оскорбить, кто-то даже отлайкал последние фотографии. Они не спрашивали о «беременности», потому что или не знали о ней, или им было всё равно, или они прекрасно осознавали, что в двадцать первом веке она обязательно выложила бы информацию об этом на свою страницу, со всеми нужными тэгами. Они просто были такими же, как Маша.

И девушка даже начала думать, что не так уж плохи эти вечера Чистоты, пока не почувствовала наглую руку на своей талии. Она уже хотела скинуть её, но на подмостки вышел один из священников-организаторов Вечера, и все двинулись ближе к сцене, прижавшись друг к другу, прижав и наглеца к Маше.

Она даже не могла повернуть головы, потому что настолько не привыкла к чужому интересу. Должно быть, молодой человек перепутал? Или просто не разглядел её лица? Наверное, этому извращенцу нравятся палки? Кому они вообще могут нравиться?

Где Поль? Когда Маша успела выпустить его руку?

– Я рад видеть вас всех под куполом этого священного места, – любое место считалось священным, если там собиралось больше трех служителей церкви, – В такие трудные время нам нужно держаться вместе, не гневить Господа нашего и верно чтить заповеди Его.

Молитва была стандартной, батюшка читал её с планшета, а толпе оставалось только внимать и вовремя креститься. Маша очень любила такие моменты, когда все синхронно поднимали руки и делали правильные, общепринятые движения под сурово-любящим взором священника. Именно в эти минуты Мария понимала, что весь мир как никогда един, что они все – семья, что Отец у них один, и что любые горести можно пережить благодаря молитве и бесконечной любви к Нему.

Если бы еще чужая рука так настойчиво не гладила её бедро. Марию никогда не трогал так, никто не прижимался, никто не…если бы можно было сгореть от стыда, то от девушки сейчас осталась бы лишь горстка дымящегося пепла. Крепкие пальцы без смущения сжимали её тело через тонкую ткань платья, Маша чувствовала чье-то сбивчивое дыхание на своей шее, так близко, так…Боже правый, это слишком грязно! Недостойно! Отвратительно! Матушка бы взвыла от ярости! Сама Маша была готова взвыть, но не могла оттолкнуть нахала…не потому что ей нравилось, – Нет! Никогда! – но лишь потому, что её с детства учили повиноваться мужчинам.

«Спасите. Кто-нибудь. Пожалуйста. Поль. Поль!»

– Кукусики! – дерзкий, задорный шепот, и другая рука, гораздо тоньше и проворнее, шлепнула ту, что гладила Машу. Она, не требовательная, но уверенная, обхватила девушку, утягивая куда-то в сторону, сквозь толпу, уводя от обидчика так твердо, так знакомо!

Другая рука, конечно же, принадлежала Полю. Он умудрялся маневрировать между людей так, что они даже не замечали его передвижений, а толпа не шелохнулась, хотя с каждой секундой они с Марией были всё дальше от злополучного извращенца.

Маша даже не успела разглядеть его, и сейчас ей это было не важно.

Они остановились на самом краю толпы, терпеливо дослушали молитву, (Поль при этом крестился очень изящно, Маша даже пропустила пару движений, засмотревшись на него) и когда все достали мобильники, чтобы перевести пожертвования на счет церкви, они двинулись прочь от подмостков к столам с закусками и бокалами.

– Эй, лицо попроще, – Поль легонько щелкнул девушку по подбородку, и та дернулась, как от удара, – Не изнасиловал же он тебя, хех.

Но у Маши было именно такое впечатление. Поль поджал накрашенные губки.

– Дурацкие вечера. Не люблю, когда кто-то, кроме нас, пытается кого-то соблазнить.

– Звучит…эгоистично, – Маша обхватила себя руками, наблюдая за тем, как юноша, кокетливо прикрывшись длинным рукавом, залпом вливает в себя целый бокал вина.

– А мы эгоисты. Я и Полина. Ты что, не поняла еще? – Марию бы развело с одного такого бокала, а молодой человек даже не поморщился, – Именно поэтому мне плевать на твои планы, и сегодня ты едешь с нами.

– С кем – нами?

– Со всеми, кто приехал нормально оторваться, а не найти любовь всей жизни, конечно! – Поль заливисто рассмеялся.

Очень скоро Мария покорно вышла из здания в окружении разномастной толпы, с одной стороны обнимаемая Полем, а с другой – его другом Дмитрием. Или Владимиром. Или они вообще не знакомы? Кто эти люди вокруг?

Где отец? Почему он не останавливает её?

Что бы сказала мама?

Почему Мария не знает?

Поль.

Им нужен был почти час, чтобы добраться до дома со всем эскортом, и лишь десять минут, чтобы снова стать собой. Отражениями.

– Всё получилось? Он сильно расстроился? – спросила сестренка, смывая с лица Поля косметику. Минуту назад она еще лежала на кровати, тихо шипя от головной боли, сейчас же позволяла себе немного морщиться, но и только.

– Да нет? Кхе, – Поль, за вечер привыкший разговаривать чуть выше, чем обычно, никак не мог вернуть свой голос. Это, собственно, и было тем единственным, что всегда различало их: звучание, которое они научились подстраивать друг под друга. Но по одиночке выходило не так хорошо, как вместе. И все остальные вещи тоже, – Ты была самым удачным вариантом, но как только он понял, что ты неприступна, сразу переключился на кое-кого другого.

– Вот потаскун! На кого? Кто может быть лучше нас?

– Никто, конечно. Её просто гораздо легче окрутить.

Полина через голову стащила с него платье, и это позволило выдержать Полю драматичную паузу. Когда подол скользнул по лицу вверх, и открыл взору его отражение, смотрящее с нетерпением, молодой человек выпалил:

– Машка.

Не нужно было объяснять, какая.

– Да ладно?! А она что забыла в этом притоне?

– Её туда папка притащил, насколько я понял. Искал жениха.

– А нашел Ромку. Кла-а-асс, – натянув на брата клетчатую рубашку, точно такую же, какая сейчас была на ней, Полина покачала головой, – Ты слишком яркий.

– Что?

– Не пойдет. Подожди.

Лица Поля коснулась кисть для пудры, перепорхнула, как бабочка, на скулы и лоб. Молодой человек, привыкший к подобному, терпеливо ждал окончания процедуры, больше обеспокоенный встревоженным взглядом сестры, который та старательно пыталась скрыть.

– Полина, что случилось?

– Ничего? – её голосок вопросительно взлетел вверх, – Почему ты спрашиваешь?

– Думаешь, я не вижу?

– Не видишь, – рассмеялась она, но, кажется, все так же напряженно, – Ничего ты не видишь. Не становись параноиком, пожалуйста.

– Только ради тебя.

Рука об руку они спустились вниз, к гостям, которые, на самом деле, и без хозяев неплохо развлекались. Каждая свободная горизонтальная поверхность в большом зале была заставлена подносами с аккуратно разложенной травой, порошком и скрученными косячками – всё свежее, одобренное и легальное. Тарелки полнились едой. На столе рядами теснились бутылки. Близнецы радовались, что в состоянии ублажить гостей…и не только этим. Подоспевший домработник шепнул Полю на ушко, что всё по списку готово и ожидает их в самой дальней комнате, открывающейся одним-единственным экземпляром ключа. Можно звать посвященных и…

– Прямо сейчас?

– Подожди. Сначала общее веселье. Федь, прибавь музыку, пускай развлекаются.

Домработник сделал, что велено, и откланялся дальше заниматься своей работой, а близнецы одновременно вдохнули и нырнули в толпу, как в прорубь.

– Какое платье!

– Ты так похудела!

– С каждым днем вы все хорошеете!

– Дайте-ка угадаю! Поль?

– А вот и нет!

– Полина?

– А если я скажу, что тоже нет?

– Ах, вы…!

Здесь они чувствовали себя полноправными хозяевами. Все внимание принадлежало только им, все взгляды – тоже, и не было никого, кто бы не хотел их сейчас. Там, где они останавливались, толпа оживала, стоило же близнецам покинуть место, там тут же становилось пусто. Облачка наркотического дыма, как пыль, разлетались в стороны в такт музыке, и Поль с Полиной глубоко вдыхали их сладковато-пьянящий аромат. Сейчас в доме собрался весь сок высшего общества, привыкший к подобным дорогим изыскам, поэтому никто не блевал по углам, не буянил и не пытался разбить чужое лицо об стену, как часто бывало в дурацких клубах. Нет, пускай подобные развлечения остаются для бедняков, богатые же курят легальную траву, пьют легальное спиртное и легально трахаются в открытых комнатах. Никто не оскорбляет своим распутством чувства верующих, нет, они все здесь верующие, прилежно ходящие в церкви, молящиеся перед сном и искупающие грехи немаленькими пожертвованиями. Проблема возникнет, если церковь все же примет запрет на презервативы, но близнецы не сомневались – с этим они тоже как-нибудь выкрутятся. Они всегда выкручивались и получали от жизни всё, что захотят. Это ли не Рай в самом ярком, волшебном его проявлении?

– Посмотри-ка, – Поль прижал к губам сестры косяк, и та с наслаждением затянулась, отслеживая взглядом указанное направление, – Просто агнец на закланье.

– А кто будет закладывать?

– Давай вместе?

Они синхронно, плечом к плечу, раздвигая опьяневшую толпу, которая так и норовила их погладить и потрогать, двинулись в самый дальний угол. Маша забилась туда с самым не алкогольным в зале напитком – простой водой – и, прикрываясь ладонью от клубов дыма, с ужасом смотрела на происходящее. А вокруг неё восторженной стайкой собрались девушки, трогая сквозь почти прозрачное платье выступающие ребра.

– Охренеть! Как ты этого добилась?

– Я тоже так хочу!

– Сколько ты весишь?

– Кажется…сорок пять? – робко ответила Мария, не зная уже, куда деться от восхищенных взглядов и любопытных рук. Её ответ породил новую волну восторгов.

– С твоим ростом?! Вау!

– Что за диета?!

– Колись!

– Круто!

– Не думаю, что это очень хорошо, – попыталась слабо отбиться Маша, – Это уже почти дистрофия, я давно пытаюсь набрать вес, но…

– Она правда такая скромная? – шепнула Полина, и Поль хихикнул.

– Или так или она играет лучше нас.

– Это невозможно, – сестричка повела головой и улыбнулась уголком губ, – Мы великолепны.

– Но еще более невозможно в нашем мире что-то, подобное ей. Думаешь, мы должны…?

– Просто обязаны.

– Согласен. Нельзя это так оставлять.

– Возмутительно.

Они говорили вслух? Может, и нет. Улыбка Полины стала шире, и она сделала шаг вперед одновременно с братом, уверенным движением раздвигая толпу девиц, все еще пытающихся вытрясти из Марии супер-пупер-охренительную диету. – Здравствуй, лапочка. Как дела?

От их голосов, слившихся воедино, все вокруг вздрогнули и поспешили ретироваться (докуривать марихуану и допивать мартини), поняв, кому именно сейчас будет уделено внимание огненных близнецов. Негласное правило их дома, усвоенное всеми постоянными гостями давным-давно: если они обращаются к кому-то лично, одновременно и говорят больше двух слов – цель выбрана. Права на владение заявлены до тех пор, пока одному из них – или обоим – не надоест играться. Тогда другим можно будет подобрать за ними объедки.

Маша не знала этого правила, поэтому смотрела сейчас на близнецов, как на избавителей.

– Ребята! Ваш дом? Он такой странный…все курят…а я вот нет…

– Это ты зря, – близнецы разделились, привычным движением обвив талию и плечи гостьи. Полина протянула руку, Поль вложил в нее косяк, и девушка коснулась им губ Марии, – Тебе это как раз не помешает.

– Спасибо? – не размыкая губ, промямлила девушка, – Не хочу. Не люблю это. Простите.

– Полюбишь, – многообещающе проворковала Полина, приковав взгляд карих глаз, кажущихся почти черными в полумраке зала.

– Как твое здоровье? Поль сказал, что ему пришлось притвориться тобой, потому что ты не могла прийти, и…

– Поль сказал? – брови сестры взметнулись вверх, и молодой человек поспешил объясниться.

– Она сама поняла, кто я. Честно.

– Сама? – тонкие светлые брови взметнулись еще выше, – Это невозможно.

Мария кротко улыбнулась.

– Вовсе нет. Это просто.

– Да у нас тут супергерой! Кольчужный человек, ты ли это? – несмотря на веселый тон, рука сестры, обвивающая чужое плечо, дрогнула, и Поль ясно это видел. Их взгляды пересеклись, мысли сошлись в одно и оба встревоженно, беззвучно заметили:

«Звучит знакомо».

– Знаешь, тебе очень идет это платье, – только Поль мог слышать, что голос любимой сестры дрожит, как лист на ветру. Для остальных он мог быть любым – веселым, кокетливым, уверенным – но не дрожащим, – Не удивительно, что Ромочка положил на тебя глаз.

– Ромочка?

– Тот парень, что лапал тебя в толпе, – уточнил Поль, весело замечая, как в ужасе расширились карие глаза, – Которого мы отшили раньше.

– А. Это он…

– Не пугайся, – Полина очень быстро приходила в себя, и, хотя на дне её взгляда до сих пор плескалась тревога, девушка старательно прятала чувства от гостьи. Цели. Жертвы, – Твое тело достаточно красиво, чтобы сводить с ума.

– Не думаю…

– Не думай. Делай. Так гораздо интереснее, – косячок в тонких пальцах чуть настойчивее толкнулся в чужие губы, – Не нужно сопротивляться тому, что желанно.

– Вы так и живете? – на Поля Маша не смотрела. Только на Полину, которая неотрывно глядела в ответ, подталкивая их общего агнца к жертвенному алтарю, – Разве это правильно?

– А разве нет? – хорошенький ротик Полины распахнулся, и вместе с ними раздвинулись бледные губы Марии, впуская внутрь кончик сигареты, – Что неправильного в том, чтобы радоваться жизни?

– Но Господь повелел…

– Много чего. А мы все соблюдаем. Церковь со страной – одно, мы не нарушаем никаких законов. Так что, сделай-ка глубокий вдо-о-ох…

Мария вдохнула, закашлявшись, но не пошатнулась, потому что близнецы бережно придержали ее за плечи, сдвигаясь ближе, зажимая потерявшую пространственную ориентацию девушку в стену. Они снова стали одним, а Маша – по центру.

– Кто…вы?

– Твои спасители.

Еще одна затяжка, и музыка в их головах стала такой громкой, что вопросам больше не осталось места.

– Надеюсь, все понимают, что не стоит постить об этом?

– Ха. А это точно не законно! Хах…

– Тише, киса, – Поль мягко усадил шатающуюся Марию в кресло. Теперь её можно было оставлять одну. Никто здесь не посмел бы притронуться к собственности огненных близнецов, тем более что к утру остался только круг выносливых, доверенных лиц, включая некоторую прислугу и теперь Машу. Для большинства вечеринки у близнецов были отличным способом повеселиться, выкурить разрешённую правительством – и потому очень дорогую, недоступную простым смертным – марихуану, нажраться вусмерть, а потом разъехаться. Лишь немногим выпала честь оказаться в этой темной комнате, где кроме уютных диванчиков с креслами был один-единственный огромный телевизионный экран. И полная звукоизоляция.

– Мы будем…смотреть кино?

– Почти, – укуренная, но еще держащая себя в руках Нина, прильнула к Константину, который, в отличие от неё, пришел сюда именно ради заветной комнатки, – Спорю, такого ты еще не видела.

Пока гости устраивались, Полина копалась в небольшом плотном пакете, проверяя, все ли из списка им достала прислуга. Поль через плечо наблюдал, как тонкие пальчики сестры перебирают подписанные флэшки. Некоторые из них были ему знакомы, некоторые нет, но…

– О. Настоящая редкость, – достав из кучи красную флэшку, девушка перебросила её брату, – За такое нас всех засадят пожизненно.

– Это незаконно?

– Конечно, нет, дорогая, – Поль чмокнул Машу в макушку, и та пьяно хихикнула, – Там мультик про ангелов клуба «В.Е.Р.А».

– У меня сестра смотрит эту…хрень…

– Зато оно одобрено президентом, Министерством образования, культуры и Церковью, – влез Константин, – Соответственно, это лучшее, что мы можем предложить…

– Ты как такие сложные предложения говоришь, мразь?

– Почему с флешки? – Маша попыталась встать, но была усажена обратно твердой рукой Поля.

– Не в Рунете же. С прямых носителей они еще не научились следить. Ну что, народ, готовы?

– Да!

Близнецы опустились с разных сторон от Маши, пристроив руки у неё на коленях, и Полина щелкнула пультом. Экран вспыхнул, и внутри у всех (кроме Маши, она еще не знала, что это) заклокотало это приятное чувство – предвкушение сочной, яркой, громкой картинки, длительностью в несколько десятков восхитительных минут.

– Ээ?

Только экран демонстрировал совсем не запрещенные материалы. Поставленные на слайд-шоу, одна за другой взору зрителей представали фотографии, сделанные непонятно где. Непонятно кем.

Тонкие нити паутины, заполняющие весь экран. Человек с покрасневшими глазами и лицом, усыпанным какой-то мерзкой сыпью, безысходно глядит в объектив. Синяя линия с ответвлениями, без всяких подписей. Засвеченный кадр, с куском голубого цвета по краю. Профиль человека с трубкой во рту. Бесконечная череда цифр, заполняющая весь экран. Две соединенные руки. Бабочка вот-вот сядет на цветок. Старик с ребенком. 11.10.68

Одна за другой.

Полина недоуменно просмотрела их все, и когда они пошли по кругу, раздраженно щелкнула пультом.

– Что за хрень…! Слили им какую-то дичь…!

– Не кипятись. Просто поменяй флешки, – предложил Поль, и сестра последовала его совету, закинув ярко-красный накопитель на самое дно сумки. У их затуманенных рассудков не было сил разбираться с тем, кто, что и куда неправильно сохранил.

Очень скоро все забыли об этом инциденте, и близнецы, весело переглядываясь, наблюдали за тем, как меняется выражение лица Марии, пока действие на экране становится все более развратным, а актеры – менее одетыми.

– Это же…

– Тсс. Не мешай. Просто смотри.

– Господи… – Маша заткнулась, когда две руки ласково, но уверенно закрыли ей рот. Ее глаза испуганно и восторженно скользили по обнаженным, сплетенным телам, уши ловили каждый шорох и стон, а память впитывала происходящее, как губка.

Где-то с середины сороковых секс на камеру стал преступлением. Те экземпляры, что хранились у близнецов, стоили очень дорого и передавались в строжайшем секрете. Конечно, целомудренная Маша ничего подобного в жизни не видела, но это не значит, что ей могло не понравиться. Могло, еще как, несмотря на потерянный вид и алеющие щеки.

– Это всё так развратно…

– Вовсе нет, – бедняжка вся зажалась, когда руки близнецов скользнули с колен выше, – Они просто следуют главной христианской заповеди. И ты последуй ей.

– Ка…кой? – короткий выдох, но вопреки ожиданиям девушка не вжалась в спинку дивана, а подалас вперед. К их рукам.

«Надо же, – подумал Поль, переглядываясь с сестрой и видя, что та думает о том же, – Наш агнец оказался не таким уж невинным. Или дело в травке?»

«В травке. Определенно».

– Возлюби ближнего своего.

Родион.

– Ботаник скоро сдохнет. Кто за, ставьте лайк!

Мальчик с осуждением посмотрел на Кристину, которая только что сфоткала его, бледного, сжимающего кулаки, напряженно высчитывающего траекторию, и выложила в школьное сообщество, мгновенно соискав шквал одобрения.

– Василич его порвет!

– Урурур, очки не разбей, зануда!

– Хоть бы в качалку походил.

– Стыдно за таких.

– Вот зачем? – Родиону и так было плохо каждый раз перед еженедельной сдачей нормативов, а теперь единственная подруга (по крайней мере, та, кто мог приблизиться к этому званию) выставляла его страх на общественное порицание. Кристина вообще постоянно делала странные вещи: выражала мнение вслух, ходила в картинные галереи, писала в бумажных, а не электронных тетрадях, и вместо сухих докладов по истории приносила длинные, никому не нужные сочинения с подробными размышлениями о прошлом и будущем, за которые её не раз вызывали к директору. Как она вообще смела сомневаться в том, что к победе над злобными фашистами приложил руку кто-либо кроме их великой державы?

– Ты меня подставляешь.

– Ты сам себя подставляешь, дэбил. Нахрена тебе очки? Сделал бы лазерную коррекцию, линзы бы купил и норм бегал бы на физ-ре.

– Что тебе не нравится в моих очках?

– Ты без них гораздо симпотнее.

Родион поморщился, всем видом высказывая свой интерес в её личном мнении, и убрал телефон, потому как подходила его очередь сдавать нормативы. Девочки, стоя в ряд, радостно задирали футболки, хвастаясь выпирающими ребрами. Похудеть чуть больше, чем остальные, означало стать лучшей, собрать больше лайков на фотках и подписчиков в Рустаграме, и иметь возможность постить свое обнаженное тело, не встречая оскорбительные комментарии. Рай, не жизнь. Что еще нужно молодой девушке в середине 21 века? Только мужчина, сдавший Итоговую Школьную Аттестацию, окончивший вышку и работающий в каком-нибудь нормальном месте. Месте, где действительно платят деньги. Родион же интересовался наукой, и поэтому не интересовал девушек. В мире, где после двадцати пяти стало необходимо рожать на законодательном уровне, и при этом, желательно, не умереть от голода, мальчик был из тех, кого называли пропащими. Такие, как он, обычно откашивали от армии, сидя где-нибудь в правительских лабораториях, и не приносили стране ни дохода, ни силовой поддержки. А у Родиона ещё и гены. Все знали об этом. Он часто слышал от других:

– А, ты. Твой отец из этих.

И только пожимал плечами в ответ. Да, из этих. Да, доказать, что он не заразен, невозможно, пока Рунет пестрит глупыми статьями, утверждающими обратное. Родиона избегали все: ученики обходили его с стороной, учителя старались как можно реже спрашивать его, и только Кристина игнорировала всё это. Она была единственной, кто обратился к нему после урока, на котором Родион прочитал параграф из древнего учебника по биологии дветыщивосемнадцатого года, доказывающего, что отцовский ген не передается по наследству и уж тем более – по воздуху.

– Прикольный ты, Родька. А я учителем литературы хочу стать, – они посмеялись и стали закадычными друзьями.

– Ну, чего встал? Прыгай, – Василич хотел хлопнуть Родиона по плечу, но понял, кто перед ним, и опустил руку, – А. Сразу незачет поставить?

– Не надо, – мальчик закрыл глаза, вздохнул, прыгнул и понял, что побил все рекорды.

Это был самый отвратительный прыжок среди всех девятых классов. За всю историю школы, наверное.

Через урок они сидели за дверью кабинета ОБЖ, которая грозила пришибить их каждый раз, когда училка выходила в коридор. Крис листала новостную ленту, а Родион пытался спрятался от чужих взоров. Даже если на самом деле на него никто не смотрел.

– Как отец? – сегодня они были вместе, а завтра будут врозь. Несмотря на взаимность и доверие, друзья часто игнорировали друг друга целыми днями, просто потому что им было не о чем поговорить.

Кристина писала стихи, а для Родиона высшей поэзией было сплетение нейронов и нервных окончаний. Кристина любила рисовать и разбиралась в музыке, а для Родиона лучшим звуком был голос Иоланты.

Кристина хотела сражаться за права всех людей, а Родиона интересовала защита только одного человека.

Единственное, что их обоих никак не волновало – вступление в отношения, и положительные качества свободы ребята обсуждали каждый раз, когда в классе появлялась новая парочка. Очень тихо обсуждали, конечно.

– Родь, не зависай. Я спросила, как отец.

– А. Нормально. Вроде.

– Ты сегодня к нему? Хочешь, поеду с тобой?

Мальчик перевел взгляд на подругу и почувствовал, будто резиновый браслет сильнее сдавил вокруг запястья. На территорию больницы ФГК пускали только близких родственников, уже помеченных, как зараженные, и протащить туда Кристину, означало обречь её на постоянный контроль со стороны правительства. Родион никому такого не пожелал бы, поэтому только мотнул головой. Кристина хмыкнула, отвернувшись.

– Да пофиг. Как хочешь. Туси там в одиночестве.

Воцарилось недолгое молчание, нарушаемое лишь редко звучащими голосами школьников. Народ прилип к стенам и уткнулся в телефоны, а учителя облегчённо наблюдали за ними и заливали фотки с тэгами #умныедетки и #подрастающеепоколение, перешептываясь о том, что скоро все перейдут на отдалённое Рунет-обучение. Прекрасный, совершенный, технологический мир. Идиллия.

– Капец. Это полная жопа, – пробормотала девочка, и услышь Родион это от кого-нибудь другого, он бы испугался, но у Кристины всегда всё было либо просто «жопа», либо полная.

– Что там? Это насчет библиотеки? Поймали взрывателя?

По правде говоря, мальчику не было дела до расследования. Его расстраивало само сожжение библиотеки, этот глупый, бесполезный акт вандализма и надругательства над собственной культурой. Вот зачем?

– Они обвиняют во всем Пегаса. Пегаса! – Кристина выглядела так, будто готова швырнуть телефон об стену, – Говорят, это он подстроил взрыв, чтобы что-то там спровоцировать! Да он больше всех пострадал, а они…

– Может, полиции лучше знать? – попытался урезонить девочку Родион, но получил в ответ яростный взгляд.

– Очень легко, знаешь ли, обвинять того, кто не может постоять за себя! У него ожоги третей степени, он в реанимации лежит, а суд уже завтра! Справедливо, пипец!

– Слушай…

– Гадское правительство! Уроды! Пегас единственный, кто хоть что-то пытался сделать для нас!

– Ты не можешь здраво рассуждать об этом, Кристин, – Родион оглянулся. Кажется, их никто не слышал, но лучше было бы не рисковать.

– Я не могу здраво? А здраво то, что я теперь буду инженером, а не учителем?! Если вообще кем-то буду?

– Как это… – Родион вздохнул, – Ну вот, ты снова несешь бред.

Кристина дернула себя за темный хвост волос и откинулась к стене, одарив друга долгим тяжелым взглядом.

– Нет, Родь. Не бред. Просто наши решения…они уже не наши.

Мальчик промолчал. Кристина говорила так, будто только сейчас осознала это.

Под сопровождение гимна России ребята неохотно вошли в класс. Ещё в детстве Родион спрашивал у тетушек, почему поется именно «любимая наша страна» и не логичнее было бы петь «единственная наша страна» или просто «наша страна», ведь сравнивать её не с чем, но и тетя Оля, и тетя Нина просто погладили его по голове и велели никогда больше не задавать этот вопрос.

Слушая о том, как тщательно нужно проверять сообщества в Рунете на предмет запрещенной пропаганды, мальчик в очередной раз лениво размышлял, что родись он лет двадцать назад, вопросов у него наверняка было бы в разы больше.

У больницы после девяти уроков и подготовки к ИША он оказался ближе к ночи. В специальном автобусе Родион обычно ехал либо один, либо с другим, так же старательно прячущим взгляд посетителем. Родство с пациентом ФГК было не лучшей темой для начала знакомства. Не положено таким, как они, дружить.

«Все будет хорошо. Оно того стоит, – убеждал себя Родион, глядя, как перед автобусом медленно раздвигаются железные ворота, – Батюшка сказал, что обман на благо государства не есть обман. Я помогаю стране. И папе, заодно».

На самом деле, в необходимости такого шага мальчик убедил себя еще в воскресенье, на службе, но чем ближе был злополучный разговор, тем меньше ему верилось в собственные убеждения. Он собирался разрушить единственное, что осталось отцу в этом проклятом месте – надежду, и никакие аргументы про «благо и веру в лучшее» не могли унять это горькое чувство вины.

–…и если нас заставят расстаться, я сменю имя и снова приду за тобой, – с болью пела Иоланта, перебирая струны, и мальчик с сожалением вытащил наушники, спускаясь по автобусным ступеням. Он так и не узнал, почему она не была на выступлении в «Синем Крокодиле», но радовался, что так случилось.

Знакомый охранник кивнул Родиону, и тот кивнул ему в ответ. За столько лет его запомнили почти все сотрудники больницы, а стойкий медицинский запах лекарств и железа стал почти родным, вместе с длинными коридорами и запертыми дверьми. Родион точно знал, сколько нужно стоять у каждой, чтобы его впустили, и что именно скажут на посту охраны. Он помнил эти стены, когда они ещё были не этого мерзкого желтого цвета, а другого, светло-фиолетового, не такого болезненно-давящего, как нынешний. Тогда Родиона впервые привезли сюда на встречу с отцом, объяснив, что тот должен выпросить у папы настоящую фамилию и, желательно, описание некого человека.

Зачем? Почему? Когда они отпустят папу? Неприятный дядечка в костюме объяснил ему столько, сколько мог бы понять на тот момент ребенок девяти лет. Так нужно. Не отпустят, особенно, если мальчик не будет с ними сотрудничать.

За пять лет ответы на эти вопросы мало изменились, а дело не продвинулось ни на шаг.

Но почему-то Родиону казалось, что теперь изменится всё.

У входа в комнату встреч его ждала агент Морозова, с привычной равнодушной миной на лице.

– Здравствуй, Родион. Ты готов?

– Да, – оба знали, что он лжет, но оба сделали вид, что не слышали дрогнувшего голоса.

– Мы сделали так, чтобы он узнал об арестах в том клубе. Тебе нужно только убедить его, что нужный нам человек там был и вот-вот собирается дать показания.

– Вы правда думаете, что это сработает?

– Конечно, – даже фырканье этой женщины звучало, как сгусток ледяного воздуха, вырвавшегося из морозильной камеры, – Он уже давно сломлен и цепляется за последнюю надежду. Заберем её – получим ответы.

«Звучит отвратительно!»

– Звучит…логично. Наверное, – Родион снял очки, протер стекла и лишь после этого решился задать вопрос, – А почему именно сейчас? Не поймите меня неправильно, но…его посадили десятилетие назад! Я пять лет пытался его уговорить, а всё было так…просто?

Женщина поправила пиджак, вздернув подбородок.

– Раньше это дело вели, спустя рукава. Теперь оно у меня, и я сделаю всё, чтобы побыстрее его закрыть.

– Вы – начальник? – уточнил Родион.

– Веду дело, – поправила агент Морозова, – И если ты на нашей стороне, Родион, то для тебя это лучшая новость за последние десять лет.

Может быть…может. Если у них всё получится, они сократят срок отца с пожизненного до пятидесяти лет, из которых десять он уже почти отсидел. А там, глядишь, и вовсе выпустят под расписку постоянно пить таблетки и проверяться у врача. Оно того стоит. Черт. Оно правда того стоит. У них есть шанс.

– Удачи, – судя по лицу женщины, она даже не сомневалась в успехе, – Ты знаешь, что делать, если…

Интересно, а когда всё закончится, Родиону разрешат снять браслет? Он провел без него всего день, но уже успел соскучиться по этому ощущению свободы. Вот же жизнь у нормальных людей! Оставил телефон дома, уехал за город, не попадаешься под камеры, и никто уже сможет точно отследить твои координаты. Везет некоторым…

Вспышка ярости, произошедшая в их последнюю встречу, не прошла для отца бесследно. Тонкий наручник приковывал его запястье к стальному столу, сокращая и без того минимальную свободу движения. Родион опустился на стул, с привычной жалостью через окошко разглядывая истощенного, измученного отца, со свежим фингалом на скуле. На вороте серого комбинезона, у шеи запеклось пятнышко крови. Заключенные мало общались друг с другом, не считая соседей, а в целях лечения ФГК составляли разнополые соседские пары. Мальчик сомневался, что новая знакомая отца посмела бы драться с ним. Гады… Жаль, что по закону подать в суд может только человек с заработком выше среднего. И, конечно, не на представителя власти.

– Привет…сын? – хриплый дрожащий голос проник в сердце, заполняя клапаны разъедающей стенки жидкостью – чувством вины, – Уже вторник? Быстро…дни.

– Нет, пап, – Родион знал, что для заключенных…пациентов в этом месте время – относительное понятие. Какой смысл в числах и датах, если единственные изменения в твоей жизни – новый курс таблеток и чередование терапий? Родион знал, что отцу повезло хотя бы в том, что к нему кто-то приходит…но можно ли вообще говорить о везении в такой ситуации?

– Сегодня понедельник. 17 сентября. 2068 год. Ты помнишь? – мальчик заглянул в чужие глаза, но увидел лишь растерянный, расфокусированный взгляд, скользящий по бликам на толстом стекле, разделяющем собеседников, – Папа, ты понимаешь?

– Ты…я.

«Совсем плохо, – понял Родион, глядя, как отец, явно слабо осознавая происходящее, ковыряет дрожащим пальцем наручник, – Я думал, его раньше травили, но тогда он хотя бы соображал. Может, получится убедить Морозову уменьшить количество процедур или таблетки сменить?»

Сначала нужно заслужить её доверие.

– Пап, мне важно, чтобы ты поговорил со мной, – чувствуя пристальный взгляд надсмотрщика из-за спины отца и внимание Морозовой, следящей за ними через камеру, мальчик прижал ладонь к стеклу. Иногда они делали так оба, ставили руки напротив друг друга, создавая иллюзию прикосновения, хотя ни один, ни второй уже не помнили, как это – чувствовать другого.

До прошлого визита, когда отец схватил его за руку. Хотя их сразу разлучили, Родион все ещё помнил прикосновение чужих пальцев, их тепло и дрожащую силу, скрывающуюся под кожей, туго обтягивающей кости. Папа был живой. Не призрак по ту сторону стекла – человек, которого нужно спасти. И не от самого себя, как считает ФГК.

– Я хочу знать, что ты меня слышишь. Помоги, – Родион поскребся по стеклу, заставив отца вскинуть голову и устремить на него потерянный взгляд.

– Помощь? – папа посмотрел на руку сына, прижатую к стеклу, и его собственная рука, скованная наручником, слабо дернулась, – Я ничего не скажу.

– Тебе не придется, – мальчик неуверенно подбирался к цели своего визита, чувствуя, что лживые слова встают поперек горла, – Ты ведь знаешь про арест в клубе, пап?

Растерянный взгляд. Белки воспалённые. Щетина из-за гормональных таблеток совсем неровная, и лицо от этого похоже на остров, частично заросший лесом.

– Ты…слышишь? География?

– Папа, – мальчик едва подавил в себе желание повернуться назад, туда, где ждала его Морозова, и в ледяном взгляде найти подсказку. Как действовать? Они же совсем его сломали! Доломали окончательно! – Пап, услышь меня, пожалуйста! Там были наркотики, в том клубе, и всё такое. Папа!

– Слышал. И что? – осознанная мысль или два случайных предложения подряд? Кроме извечного «я ничего не скажу», кажется, уже так глубоко вбитом в подсознание, что оттуда его не выковырять никакими таблетками, за сегодня отец более-менее понятно сказал только про дату. И теперь вот. Наверное.

– Там арестовали много людей. Самых неожиданных. Была даже одна иностранка, представляешь? – возможно, не стоило говорить это, но, с другой стороны, кому отец может рассказать? Таким же больным? Нет. Просто Родион был готов болтать о чем угодно, лишь бы растянуть время, а правду всегда говорить легче, чем выдумывать новую бесполезную ложь, – Как она вообще через Заборчик перебралась? Это же невозможно!

Родион вдруг осознал, что ни ему, ни Морозовой нет на самом деле никакого дела до англоязычной барменши из клуба, а ведь именно благодаря им она попала в руки Национального Контроля. Да, шпионка, да, чудовище из-за Заборчика, только и мечтающее уничтожить великую Державу…но всё же, женщина. Человек. И Бог знает, что они там с ней делают теперь…

– Пап, были очень разные люди. Очень, – с трудом вернувшись мыслями в настоящее – что угодно, лишь бы не лгать отцу, даже плохо соображающему! – Иногда из-за таких вот событий меняются судьбы, понимаешь?

Отец не понимал, потому и смотрел так отчужденно. Никто не торопил их, никто не стремился разлучить, а главное, сам папа больше не пытался идти против правил. Он молча, послушно смотрел на сына, и тот в некогда живых глазах видел теперь только тусклый огонек, изредка очень слабо вспыхивающий. Утухающий. Одно-единственное неповиновение – и за несколько дней они окончательно доломали его человечность, предоставив Родиону нанести завершающий штрих.

– Твоя помощь…больше не нужна, – мальчик убрал руку от стекла и снял очки, протирая стекла краем рубашки. Из-за этого отец выглядел, как размытое серое пятно на жёлтом фоне, но лгать такому пятну было легче, – Они всё сделали сами, пап.

– Что?

– Они поймали…того человека. Всё кончено. Его сейчас допрашивают. Он расскажет. Он…злится.

– Нет.

– Лучше, если ты расскажешь первый. Для тебя лучше.

– Нет.

– Всё уже кончено, пап. Прости.

Родион ожидал, что отец бросится на стекло, попробует перегрызть запястье в наручнике, вырваться отсюда, сделать хоть что-то, но он остался сидеть, и из окошка для звука доносилось только тихое:

– Нет. Нет, нет. Нет. Нет.

А потом он засмеялся, спокойно и почти беззвучно, прислонившись лбом к стеклу. Родион беспомощно наблюдал, как за его спиной появляются два других пятна, как оттаскивают от окна, и как отец, в отличие от прошлого раза, совершенно не сопротивляясь, позволяет себя увести. Лишь после этого мальчик решился снова надеть очки и взглянул на пустой стул за стеклом. Он всё сделал. Он солгал отцу. Теперь дело за ФГК, а они точно доведут дело до конца. Морозова доведет. За пять лет Родион сталкивался с разными людьми, ведущими дело его отца, но именно эта женщина казалась той, кто не отступится.

Папе больше нечего скрывать. Скоро Родион будет свободен, а тот человек…

Родион не ненавидел его, нет. В конце концов, когда-то их связывало большее, чем смутные воспоминания и годы, потраченные на поиски, но сейчас мальчик помнил слишком мало. Ни лица, ни имени, ни каких-то запоминающихся черт, только знание – человек не плохой, но он ушёл. Испугался. Сбежал десять лет назад. Всё это время отец мучился за двоих, а ведь срок могли бы разделить пополам! Нет, если и сидеть за решеткой, то вместе. Папа мог не считать так, но Родион сам знал, что для него лучше. Правительство знало. Церковь знала. Они всегда знают лучше простых людей, рабов Божьих.

Родион думал, что его быстро отпустят, но прошло не меньше часа прежде, чем Морозова снова вышла в коридор. Выглядела эта холодная женщина более чем недовольно, и от её уничтожающего взгляда Родиону захотелось спрятаться за учебником Слова Божьего, который он безрезультатно муштровал.

– Он требует разговор с тобой, – слова сочились ядом, будто в происходящем была вина Родиона, – Говорит, что иначе вообще больше рта не откроет.

– Может, он испугался?

– Я не знаю. Он только смеется, либо молчит. Думает, что умнее нас. Больной, богомерзкий…

– Пожалуйста, – мальчика передернуло, и он так умоляюще взглянул на женщину, что та замолчала. Однако взор её не потеплел ни на градус, и голос остался таким же застывшим и полным презрения.

– Он требует конфиденциальности. Оставлять вас наедине и рисковать твоим здоровьем мы не можем, а не прослушиваемых комнат у нас нет, так что, вот, – Морозова извлекла из кармана плотный серый прямоугольник и протянула Родиону. Последний раз мальчик видел такой у Кристины, когда та, пряча его под планшет, что-то торопливо строчила на разлинованных листах. Блокнот. Бумажный. Настоящий.

– Откуда?!

– Нашла в изъятом имуществе одного из пациентов. Им он уже не пригодится. Надеюсь, ты расскажешь мне всё, когда вы закончите, Родион.

– Конечно!

Он снова оказался в комнате посещений, но на этот раз за спиной отца никто не стоял, а его руки были одеты в медицинские перчатки. Ну, точно. Один блокнот на двоих. Возможность заражения.

Последний раз Родион держал настоящую ручку классе во втором, до того, как окончательно приняли закон о единстве школьных принадлежностей, и потому вполне логично, что пальцы не слушались его, когда он коряво выводил:

– Что ты хочешь?

Родион просунул блокнот в окошко под стеклом и стал напряженно наблюдать за собеседником. До такого они ещё не доходили. Мальчик думал, что таблетки сломали отца, но сейчас он казался здоровым. Здоровее даже, чем когда кричал в их последнюю встречу:

– Это не мы не в порядке! Это они не в порядке, сволочи, чёртовы психи!

И здоровее, чем в те мгновения до срыва, когда он шептал:

– Не позволяй им говорить тебе, что делать.

Родион забрал блокнот. Почерк отца был ровнее – его поколение когда-то ещё учили писать. Кто знал, что этот бесполезный навык пригодится ему в жизни?

– Я им не верю. Они пытаются обмануть нас.

«Ох, папа, – подумал Родион, карябая ответ, – Прости, но обманывают здесь только тебя».

– Ты не веришь, что они поймали? Это правда. Зачем им лгать?

– Она говорила, что так будет.

– Она? – мальчик обвел местоимение ручкой и поставил рядом вопросительный знак.

– Соседка. Она знает, – отец оглянулся, и ручка в его пальцах стала царапать бумагу быстрее, – Неваж. Помоги. Пжст. Я тож помогу.

– Как?

– Отвлеку. Расскажу нек. вещи. Ты хоч.мне пмчь? Ты хоч????

– Да, – Родион чувствовал, что с каждой секундой всё меньше контролирует ситуацию. Он ослабил бдительность, и теперь его будто пытались сделать двойным агентом, перетянуть на другую сторону…но ведь никакой другой стороны нет! Война уже давно проиграна, еще до рождения Родиона!

– Что ты задумал, отец?

– Есть шанс сдел. прав.вещи помоги мне эт важно оч сын прошу нужна БУМАГА.

– Какая? – в крайнем случае, Родион всегда может сдать его Морозовой…но сейчас, глядя на то, как отец, в полной, кажется, вменяемости, пишет ему ответ в блокноте, Родион меньше всего хотел делать это. Видимо, внезапный шанс изменить что-то (что? Какие глупости! Это невозможно!) задействовал оставшиеся резервы его здравомыслия.

– Обыч.бел.листы много.

– Где я возьму такие? Их почти не продают. Могу принести планшет.

Увидев такой ответ, отец поморщился и много-много раз подчеркнул слово БУМАГА, обведя его восклицательными знаками.

– Зачем?

– ВАЖНО.

– Потом ты поможешь ФГК?

– Всем.

Увидев, что Родион всё прочитал, отец выдрал из блокнота исписанные листы, порвал на бумажную крошку, которую даже умельцы из ФГК не смогли бы сложить в прежнее состояние. Наблюдая, с каким старанием папа измельчает обрывки бумаги, Родион подумал, что тот сейчас выглядел слишком воодушевленным для того, кто так бледен, прикован наручниками и обречен на пожизненное поглощение разрушающих личность препаратов.

Стоит ли спросить Морозову про эту новую соседку?

Алексей.

– …а пока идет расследование, активисты выводят в тренды #свободупегасу. Правительство от комментариев воздерживается и призывает граждан внимательнее следить за своими репостами. Если лидеры так называемой «оппозиции» не остановятся, это может стать началом информационной войны. К другим новостям. Самым популярным мемом этой недели признан…

– Началом войны, – Максим даже от работы оторвался, чтобы с презрением взглянуть на плазменный экран, – Как будто они не в курсе, что война уже идет.

Алексей покосился на своего заместителя, и тот, встретив недоуменно-заинтересованный взгляд, мгновенно сжался, скуксился и опустил глаза в планшет.

– Простите, Алексей Викторович. Просто в ленте постоянно ерунда попадается. Случайно.

– Ты её главное не репостни. Случайно.

Вместо ответа Максим скинул в личку законченный отчет за прошлую неделю и перешел к следующему. Обычно после полудня к клубу уже начинали подтягиваться посетители – безработная молодежь, в основном – но из-за расследования «Крокодила» прикрыли до вторника. Зато у Алексея и его заместителя было время разобраться с документами. Которые, по идее, вообще были не их обязанностями.

Видимо, спустя несколько часов Максим тоже сообразил, что работать, пока остальные отдыхают, не слишком честно, и осторожно спросил, отодвигая планшет:

– А где ваш секретарь, Алексей Викторович? Разве не он должен заниматься этим?

– Он уволен.

– А, – в коротком ответе начальника молодой человек ясно уловил посыл, и поспешно вернулся к работе. Первое предупреждение он уже получил после того, как барменшу-иностранку забрал Национальный Контроль – оба не доглядели. А третьего предупреждения владелец «Синего Крокодила» никому не давал.

– А что мы будем делать с теми картинами? – спросил Максим после того, как с частью чеков, докладных и отчетов в налоговую было покончено. Малой частью, – Копам отдадим?

Алексей поморщился.

– Что за слово такое – «копы»? Ты в какой стране живешь, Максим?

– В самой лучшей стране в мире! – отчеканил молодой человек гордо и патриотично, – Но правда. Нафига они нам? Вдруг там что-то запрещённое нарисовано? Я не смотрел их, но…

– Вот и оставь. Сам разберусь.

– Но…

– Я разберусь, Максим. Просто не трогай их.

Молодой человек поджал губы и кивнул, не смея больше перечить. Обычно синие рампы погружали клуб в цветной полумрак, и от этого люди казались пришельцами с далеких планет. При стандартном же электрическом свете заместитель Алексея выглядел каким-то измученным. И серым. Он словно чего-то боялся, постоянно озираясь через плечо. На самом деле, не такое уж необычное поведение для его нервного заместителя, но сейчас Алексей почему-то ощущал дискомфорт, сосущую тревогу где-то под сердцем. Всё было не как обычно, а значит, неспокойно. Какие-то раздражающие детали, вроде поведения Максима или нестандартного освещения, заставляли привыкший к покою разум Алексея тревожно метаться, пытаясь уцепиться за что-нибудь обычное. Необходимо спокойное.

Его Лиза была идеальной женой. Она всегда чувствовала нужду в своем присутствии, даже если находилась очень далеко. Или изначально вообще это присутствие не планировала.

– Милый, мы у Крокодила. Егора нужно отвезти к няне, она ногу сломала. А я в гости. Кинешь деньги?

Алексей оставил Максима без объяснений и поспешил к жене, на ходу пересылая нужную сумму. Из-за всех этих документов лица Лизы он не видел с пятницы, и должно быть, именно это лишало его мир такого необходимого равновесия и порядка.

Она знала, что он выйдет, потому и стояла у входа, держа сына за руку. Когда Алексей, поправив пиджак, раскрыл руки, милейшее на свете создание обхватило его своими, нежно коснувшись щекой щеки.

– Как ты, милый? – темное платье, тонкие руки и запах клубничного шампуня обволокли мужчину, как пелена, укутали и укачали, погрузили в дрёму на несколько сладких мгновений. Но потом Егор дернул Алексея за край дорогого пиджака, и тому пришлось опустить взгляд на ребёнка. Вот не надо… умница Лиза поспешила отвлечь сына, сунув ему в руку леденец на палочке.

– Много работы? – она мягко погладила мужа по скуле, и тот сильнее прижал её руку своей, – Трудно без секретаря?

– Справимся, – в заботливых серых глазах – ни капли осуждения или насмешки, – Тебе что-нибудь нужно? Новое платье или…?

– Лучше забери меня сегодня. Я тебе кину адрес в…Егор! – тоном, которого невозможно ослушаться, девушка остановила сына до того, как тот опустится задом на землю. Ребенок побубнил, но встал на обе ноги, недовольно перекатывая конфету во рту.

– Уже уходишь? – с сожалением спросил Алексей, – А мне столики новые привезли!

– Я не зайду в твою обитель разврата, – она улыбнулась нежно, и мужчина снова почувствовал, как его окутывает чарующая пелена спокойствия. Что бы не случилось, у него всегда есть, куда вернуться. Лиза будет ждать его, готовая принять в свои объятья, – Если это, конечно, не последний раз, когда ты приглашаешь. Не последний? Что у вас произошло?

– Мы не знаем, – как обычно, когда он начинал что-то рассказывать, слова сами собой по старой привычке выстраивались в длинные конструкции. Лиза была одной из немногих, кто щелкал их, как орешки, – Мне кажется слишком очевидным совпадением, что именно засланная гражданка из-за рубежа в открытую вела продажу запрещенными веществами. К чему это ей? Подстава? Но подставлять её тоже нет смысла – правительство имеет право арестовать любого, проживающего на территории страны. К чему такие сложности? Единственное, чего они добились, кроме ареста – испорченная репутация моего клуба.

– Всё наладится, – несмотря на жизнеутверждающий вид, голос жены чуть заметно дрогнул. Алексей сам впервые озвучил ситуацию вслух, и почувствовал себя, как математик, столкнувшийся с новой, неизвестной задачей. Или как художник, которого попросили придумать новый цвет, – Ты ищешь нового секретаря? Евгений больше не писал?

– Нет. Сложностей с ним не будет. Я умею прощаться. Ты меня научила.

Улыбнувшись, Лиза поцеловала мужа в щеку, оставив в складках его пиджака аромат духов, и взяла сына за руку. Когда они ушли, Алексей ещё некоторое время стоял на улице, мысленно благодаря Бога за то, что подарил ему такое чудо. Лишь потом он заметил, что Егор после себя абсолютно некультурно оставил на земле фантик от конфеты. Избалованный ребенок. Алексей никогда не вмешивался в его воспитание, но Лиза порой была чересчур мягка.

Алексей наклонился, брезгливо подняв фантик, и решил выбросить его за углом, в большой мусорный контейнер. Он не терпел мусора перед клубом. Он в принципе был крайне чистоплотен, каждый день менял рубашки и ни за что бы не позволил себе жить в грязи. Он даже в молодости бросил курить из-за того, что руки неприятно пахли табаком, а пепел крошился на ботинки. И потому служебным входом пользовался редко. Слишком много подвыпивших перевозбужденных пар устраивали возлияние прямо на картонных коробках из-под еды и алкоголя в сопровождении чарующего запаха гнили и мусора. Сейчас здесь было тихо – уже две ночи подряд, но, вопреки здравому смыслу, Алексея это не радовало. Он терпеть не мог перемены и надеялся, что скоро всё наладится. Лиза ведь сказала, что наладится, а она была самой мудрой женщиной на свете. Алексей верил ей, как никому другому, только ей одной.

Он бросил фантик в контейнер и полез в карман за платком, чтобы вытереть руки, но в этот момент куча из коробок зашевелилась, и кусок ткани от неожиданности выскользнул из пальцев.

Крысы! Он же совсем недавно вызывал истребителей этих пищащих разносчиков болезни! Пылая праведным негодованием, Алексей откинул верхнюю картонку, готовясь узреть подтверждение бесполезности некоторых дезинфекционных служб, но вместо этого глаза мгновенно потерялись в поблекших от грязи, но не выцветших пестрых красках.

– Ты издеваешься надо мной?!

– Ой, – Денис, это нелепое создание, которое Алексей оставил за решеткой и надеялся больше никогда не увидеть, сидело у ЕГО мусорных контейнеров, напротив входа в ЕГО ночной клуб! Да какого же черта?!

– Здрасьте, мистер Харт.

– Не называй меня так! – мгновенно вспылил Алексей, испуганно оглядываясь, чувствуя, как стена из спокойствия и надежды на улучшение ситуации рушится, будто карточный домик. А вдруг этот мальчишка привел полицейских? Вдруг какая-то подстава? Чего он хочет, шантажировать, использовать, чего он хочет?! – Какого хрена ты тут забыл?!

– А чё, у вас клуб закрыт? – спросил парень, едва ли не видя, что Алексей готов его вздернуть за шкирку и выкинуть на дорогу под ближайший мимо несущийся грузовик.

– Не твое собачье дело! Пошел вон!

– Эй, мусорка не ваша! – наглый, наглый, наглый нарушитель спокойствия! В который раз!

– Моя! Это собственность «Синего Крокодила». Вы, юноша, снова нарушаете закон!

Денис глянул на него своими ярко-синими глазами и сильнее натянул капюшон, сложив руки на груди, обняв ими себя.

– Да похер.

А эта долбанная разноцветная толстовка на фоне серой стены, грязные руки, пренебрежение разницей в социальном положении, картонные коробки, собранные вокруг, как импровизированное жилище…он как будто был весь сложен из раздражающих Алексея элементов, кусочков пазла, которые мужчина и так не переваривал по отдельности, а вместе они составляли настолько отвратную картину, что привыкшему к порядку Алексею страстно хотелось отдубасить это существо, чтобы больше не попадалось ему на глаза.

Страстно…давно он даже мысленно не использовал это слово в характеристике собственного состояния.

– Если я тюлень, то кто ты?

– Я океан.

Глупый ребенок. Прилипчивый, как налоговая служба. Вот что с ним делать? Подать заявление о преследовании? Выгнать взашей с применением физической силы и пригрозить расправой? Оставлять его здесь было бы слишком рискованно, мало ли чего ещё натворит!

– Чего тебе нужно, а? – почти отчаянно спросил Алексей, глядя на пестрый капюшон, в глубине которого проглядывали бледные черты лица. Не двигается. Он там уснул, что ли? Нет. Пошевелился. Поднял голову, – Что ты хочешь, ребенок?

В сапфировых глазах промелькнуло откровенное удивление. Видимо, так его ещё не называли, тем более, взрослые мужики в костюмах. И с изуродованных бледным шрамом губ вдруг сорвалось очень искреннее:

– Есть хочу.

– …есть?

Алексей недоуменно уставился на мальчишку, осмысливая ответ, а тот уже, кажется, успел пожалеть о проявлении слабости. В синих глазах вспыхнула наглость, шрам, как тонкая змейка, пополз вверх, искажая правильные черты, а дрожь в голосе скрылась за вызовом и грубостью:

– Ну типа, сортиром вашим можно воспользоваться? Вы мне типа должны.

– Чего?! – от такой наглости у Алексея просто помутнело в глазах.

– Я из-за вас в обезьяннике целый день просидел.

– Юноша! – от возмущения в горле пересохло, и Алексею даже пришлось закрыть глаза, чтобы сдержаться и не схватить наглеца за шкирман, – Как вам удается произносить столь абсурдные вещи с таким завидным эгоцентризмом?!

Денис поморгал, а потом ухмыльнулся ещё шире и встал на ноги. Коробки под ним зашуршали.

– Я ничё не понял. Пописать можно? Задрало на стену мочиться.

Алексей передернулся от отвращения, развернулся, открыл дверь ключом-картой и, не глядя, махнул мальчишке рукой, приказывая следовать за ним через черный ход. Только ради сохранности стен, ради сохранности чертовых стен! Он провел Дениса по коридору мимо зала (Максим так и сидел там, залипнув в планшет, даже не пытаясь найти начальника), и остановился у черной двери со схематичным изображением мужского силуэта.

– Только попробуй отсюда «чирикнуть» или запостить что-нибудь в Рустаграм. Быстрее делай свои…дела. Потом ты уйдешь. Понял?

– Ага, – Денис, уже нетерпеливо переминающийся с ноги на ногу, одарил Алексея своей коронной нагловатой улыбкой и дернул ручку. А у мужчины вдруг сорвалось, как всегда, не к месту:

– Не утони там.

И за закрывающейся дверью ему послышался приглушенный смех. Эта грубая глупая шутка показалась мальчишке смешной? Или он так просто издевается над бесхребетным владельцем клуба? Сам Алексей себя, конечно, бесхребетным не считал, но это чучело цветастое могло думать…только Алексея его мнение, разумеется, не волнует. Нет. Денис сейчас закончит и навсегда исчезнет из его жизни. Как должен был исчезнуть ещё три дня назад, когда Алексей бросил его за решеткой…стоп, почему это бросил? Отказался включаться в самый идиотский на свете план спасения и всё! Поступил правильно, как любой здравомыслящий человек! Никто не обязан брать на себя ответственность за что-то столь безответственное, неудержимое и бурлящее, как поток… В отличие от наивного мальчика, Алексей точно знал, как выглядит океан, бывал у него однажды, много лет назад, до того, как Границу закрыли. Он помнил неисчислимые оттенки синего, зеленого, желтого, белого, помнил бескрайнюю глубину и широкую даль…откуда всему этому взяться в наивном мальчишке, который вырос в спальных районах столицы и воспитывался улицей? Да, те его слова были полны искренней уверенности, они на несколько секунд напомнили Алексею его самого когда-то, но всё же…лишь слова.

Телефон в кармане тревожно пискнул. Ох, хватит, почему тревожно? Обычно пискнул, оповещая о сообщении. Этот невыносимый сорванец заставлял видеть негатив даже в самых обычных вещах. Алексей мельком глянул на экран, вздрогнул, перечитал сообщение ещё раз и рвано выдохнул. Снова перечитал, надеясь, что просто не до конца понял. Нет. Всё четко и ясно. Ещё одна проблема, с которой нужно разобраться как можно скорее – будто их до этого было недостаточно! Вот, главная проблема уже вышла из туалета, на ходу вытирая влажное лицо и руки краем цветастой толстовки.

– Там же есть сушилка… – вздохнул Алексей, поглубже заталкивая телефон обратно в карман. Об этом он подумает позже, сначала разберется здесь. Денис смыл основной слой грязи с лица (или, скорее, размазал по щекам), но даже не подумал вымыть землю из-под ногтей. Брр.

– А можно водички? А то из крана совсем мутная какая-то.

– Ты специально раздражаешь меня? – почти спокойно поинтересовался Алексей, всё больше склоняясь к версии, что Денис – просто засланный казачок от конкурентов. Не может нормальный человек быть настолько выводящим из себя. Это подстава.

– Никто не виноват, что вас раздражает честность, мистер Харт.

– Перестань. Ты сутки уже отсидел, ещё хочешь? Чтобы посадили за зарубежную пропаганду? Могу это устроить!

Он ждал еще какого-нибудь невероятного и «остроумного» комментария от мальчишки, но тот вдруг опустил голову, и темно-русые пряди упали вперед, скрывая часть лица.

– Лучше уж там.

– А?

– Лан, я ж сказал, что уйду, – мальчишка неопределенно махнул рукой, развернулся и направился к выходу, оставив Алексею сверлить его удаляющуюся спину взглядом. И правильно. Пошёл. Нечего ему тут делать, и без него забот хватает, слишком много нужно сделать, а этот недо-бомжарик только время отнимает да оставляет недосказанность…ох, как же Алексей не любил недосказанность. Она всегда означала, что ответ за ней всё-таки последует, но позже, причем обязательно в самый неподходящий момент.

Алексей просто пресекает возможность следующих встреч. Дело вовсе не в том, что малец своей пестрой куртёнкой напоминает ему самого Алексея в юные годы. И не в том, что он беспокоится за это дитя. Он просто. Пресекает. Возможность.

– Лучше, чем где?

Денис не остановился, только плечами дернул и взялся за ручку двери.

– Чем много где.

– Это не ответ.

– Ещё какой.

– Не беси меня, ребенок.

– Не бешу тебя, старикан.

– Я тебе не старикан!

– А я не ребенок.

И всё. И он закрыл дверь, заставив Алексея скрипнуть зубами от досады. Сам поразившись этому звуку, мужчина удивленно посмотрел на свои руки, сжатые в кулаки, и разжал их, позволив пальцам лечь на стальную поверхность. Какие глупые, лишние эмоции. Потратить больше десятилетия, чтобы избавиться от них, а потом всё потерять из-за какого-то молокососа? Нет, сэр!

Тьфу ты.

Ну что за ерунда?

Так лучше…чем где?

Алексей подавил в себе желание удариться головой о дверь и вернулся в зал, где Максим с расстроенным видом смотрел новостные репортажи Первого. Увидев начальника, он спешно переключил экран, но Алексею сейчас было не до его отлыниваний. Он прошёл мимо, к комнате охранника (какой срач, Иван, просто отвратительно!) и щёлкнул по экрану пальцем, вызывая интерактивное меню.

Лучше там? А здесь не лучше?

Алексей знал, что все камеры подключены к сети, и вся информация с них отслеживается ФСБ, поэтому специально при оборудовании клуба разместил камеры так, чтобы слепые зоны оказались в самых неожиданных местах. Улицы это, впрочем, не касалось, а именно запись с улицы, со стороны служебного хода, большего всего сейчас интересовала Алексея.

Пятница. День, когда клуб накрыл наркоконтроль. Алексей удивленно уставился на экран, сообщающий, что запись отсутствует. Кому потребовалось её удалять? Сохранились ли копии? Алексей знал, что его охранники – те ещё озабоченные, и, хотя хранить видео подобного жанра запрещалось, они всегда могли оправдаться тем, что это в целях безопасности. Сделав себе мысленную пометку спросить с охранников копию, Алексей пропустил субботу, зная, что ничего интересного не увидит, и основательно залип на воскресенье, часов с десяти утра. Ему было интересно, сколько это продолжается, и будут ли объяснены причины, но всё, что он увидел, нагнало на него недоумение и легкую грусть. Было дело. Сами плавали. Правда, плавали больше у друзей, а не за мусорными баками, но дело это знакомое. Печальное, на самом деле.

Алексей выключил компьютер, вышел из комнатушки, направился к бару, нагнулся, залезая в барные запасы. Его вело сильное раздражение и искреннее непонимание, приправленные сочувствием и каким-то странным, неугасаемым интересом. Последние среди всего этого резали глаз, как конкур в черно-белой съемке, или одна ярко-синяя морская волна в пейзаже серого болота. Признаться в этих чувствах Алексею было трудно даже самому себе.

Взяв три пачки чипсов и две бутылки негазированной воды, Алексей, проклиная собственную мягкотелость, снова прошёл по коридору, снова вышел на улицу и бросил еду к ногам Дениса, всё так же сидящего у стены, нахохлившегося, как воробушек. Ничего, клуб не обеднеет, а мальчишка, ошарашенно уставившийся на расщедрившегося Алексея и лишь через несколько мгновений осознавший, что это действительно для него, кинулся на подачку с голодным остервенением.

– Уж не знаю, чего ты тут сидишь уже почти тридцать часов, – Алексей скрестил руки на груди, глядя, как ребенок жадно горстями запихивает себе чипсы в рот, – Но, если вдруг думаешь умирать, делай это, пожалуйста, на другой стороне дороги. Там мои конкуренты.

Денис, уже прильнувший к бутылке, подавился и закашлялся, смеясь. Брызги воды полетели во все стороны, и Алексей брезгливо отпрянул:

– Тебе смешно?

– Ага, – мальчишка высыпал из опустевшей пачки крошки в рот и приступил к следующей, продолжив с набитым ртом, – Фам б мемафы делатьф!

Алексей вздохнул, с отвращением глядя, как крошки сыплются из рта на пеструю кофту. Боже, никаких приличий, никаких манер…никакого покоя с этим юнцом. Раз уж Алексей взял на себя ответственность, накормил, то пусть мальчишка отвечает теперь. Алексею, конечно, не интересно. Просто он всегда должен знать, чего ожидать.

– Так почему ты не ночевал дома? Со вчерашнего дня тут сидишь. А если бы дождь пошел?

Денис перестал жевать и поднял взгляд, усмехнувшись, от чего бледный шрам на левой стороне лица пополз вверх, как змея. Алексей уже не в первый раз замечал за ним эту мрачно-привлекательную особенность. Девушки, должно быть, с ума по ней сходят. И по наглости. И самовлюбленности.

– И чё? Я ваще-та дома не ночую обычно. У меня не как у вас…утютю, – мальчишка сложил губы трубочкой, изображая невесть что, – милый мой, чмок-чмок! Егорушка, чмок-чмок!

Алексей нахмурился ещё сильнее и подавил в себе желание ударить кривляющегося мальчишку бутылкой по голове.

– Ты видел?

– Слышал, – Денис скривился, – А у меня всё наоборот. Вот я обычно у Тощего и ночую.

– Это тот, с прыщем и усиками? – уточнил Алексей, вспоминая первый раз, когда Денис с его подпевалой заявились к нему домой.

– Ну типа того. Вот у вас память-то…короче, у него родители норм, меня терпят, но тут новостей насмотрелись и его самого чуть не выгнали, думали, что наркоман. Я думал затусить здесь, но и у вас закрыто…

– Снял бы комнату, – Алексей видел миллион решений этой небольшой проблемы.

– Ага, а платить чем, жопой? У меня даже постоянной работы нет, – Денис разорвал третью пачку чипсов и продолжил набивать желудок вредной пищей, – Куда я пойду без опыта и образования? Лет пять назад хоть листовки можно было раздавать, а щас полностью на электронику перешли. Так, перебиваюсь по мелочи…и чё я вам эти все говорю, будто оправдываюсь…слышьте, а вам руки рабочие не нужны?

– …что, прости?

– Ну, давайте я вам чё-нить потаскаю, ящики какие, а вы мне за это держат накинете? – губы, покрытые крошками от чипсов, растянулись в широчайшей улыбке. Алексей возмущенно фыркнул.

– Молодой человек, ваша наглость… – но стоило ему встретить взгляд ярко-синих глаз, умоляюще глядящих на него снизу вверх, продолжение фразы застряло в горле, и с губ сорвалось уже совершенно иное, – Не думаю, что клуб ещё откроется.

– Чё так? – сразу заинтересовался мальчишка. Алексей понимал, что раз сказал «А», придётся цитировать весь алфавит, поэтому, вздохнув, достал телефон и на вытянутой руке продемонстрировал Денису последнее сообщение.

– «Я не хотел делать это, Лёша, – мальчишка не слишком хорошо читал вслух, но был в техническом веке большой плюс: читать, так или иначе, умели все, – Ты вынудил меня своим жестоким поступком. Я требую компенсации. 80% дохода от клуба ежемесячно. Иначе о твоем секрете узнают все». Кто это?

– Бывший секретарь.

– О каком секрете речь?

– Да так, – Алексей запнулся, но для мальчишки это могло показаться разве что крошечной паузой перед вздохом, – по работе. Ничего такого, но шуму наделать может. Я собираюсь закрыть клуб, пока всё не утихнет.

– Потому что вам угрожает какой-то мудак?

– Следи за языком, пожалуйста.

– Не, ну вы из-за него не возьмете меня работать?

– У меня достаточно персонала, – глаза наконец устали от ярких красок – цветная куртка и сапфиры – и Алексей закрыл их. Мир сразу стал серее, тише и спокойнее. И проще, – Иди домой, мальчик. Уверен, твои уже родители ищут тебя.

Он слышал, как зашуршали коробки и пакетики из-под чипсов.

– Я возьму, – наверное, он имел в виду остатки еды. Алексей махнул рукой.

– Только не маячь здесь, пожалуйста.

– Океан сам решает, куда прибиться его водам.

– О, Господи, – не открывая глаз, Алексей закатил их и громко выдохнул, – Просто уходи.

Он услышал смешок, и когда открыл глаза, то увидел уже лишь серую стену, выложенную грязным, крошащимся кирпичом, серые мусорные контейнеры и ярко-красный пустой пакетик «Церковной картошки».

Ближе к вечеру Алексей всё-таки отпустил Максима («Новая серия!» – благоговейно и благодарно прошептал его заместитель), приглушил свет и остался в клубе один. Ничего необычного или пугающего – «Крокодил» был вторым домом. Получив от Лизы сообщение с местом и временем, Алексей занес эту информацию в мысленную записную книжку. Ему не приходилось, как другим, записывать всё в телефон, ведь техника может подвести, а память – никогда. Сначала он отправит отчеты, потом заберет жену, а уж после – разберется с Евгением. Не зря Лиза была против него. Жадность и гнев. Бедный наивный Женя, поддался типичным человеческим порокам, которые не извести, сколько не бейся лбом о пол церкви. Досадно. У него даже не было шанса воплотить «ужасный план мести», ведь стоило Алексею упомянуть одну деталь:

– На тебе это отразится точно так же.

И всё, конец. Этого всегда хватало, чтобы заткнуть самую обиженную душонку. А остальное…чувство, будто Евгений, насмотревшись сериалов, может шагнуть дальше других…Алексей таким вещам он не доверял. Предчувствия и интуиция бесполезны и непродуктивны. Но пока действительно стоит прикрыть клуб.

А деньги?

Размышляя над этим вечным вопросом, всегда волнующим русского человека, Алексей незаметно для себя оказался у двери, ведущей в подвал. Максим не обманул – ключ от панели, мигающей красным глазом, был только у него и самого Алексея. Никто больше не знал, что хранится в подвале, да и сам Максим, судя по его словам, видел лишь самую верхнюю картину.

Слава Богу.

Если у них закончатся деньги, всегда можно продать часть картин, наверняка найдется какой-нибудь коллекционер, до сих пор тайно собирающий живое искусство…но одна мысль об этом вызывала неприятное, тянущее чувство в желудке. Во-первых, такая авантюра была чревата последствиями. Во-вторых, найти такого экстремала-покупателя – тоже задача не из легких. И в-третьих, продавать эти картины…

Алексей подошел к двери и коснулся её ладонями. Подумал, что посоветовала бы Лиза… но дорогая жена, наверное, просто усмехнулась бы и сказала, что он уже взрослый мальчик и может сам решать. Она всегда знала, когда без неё что-то решить невозможно, а когда – просто страшно.

Алексей отошел на шаг, развернулся и, не оборачиваясь, вернулся в зал. Некоторые страхи не стоят того, чтобы их преодолевать.

Он четко рассчитал время: десять минут, чтобы всё проверить и закрыть клуб, две минуты до машины, минута, чтоб завести её, не больше получаса до места встречи. Он подъедет четко в тот момент, когда Лиза будет выходить из подъезда, потому что пунктуальность – главная их семейная черта. Ровно в 19:35 Алексей взял ключ-карту, рабочий планшет, глянул в отражение экрана, проверив состояние прически, и встал из-за стола.

Именно в этот момент, как назло, в дверь клуба постучались. Причем не вежливо – тук-тук – а со всей силы, неприлично и без уважения. Алексей вздохнул, подумав, что это, должно быть, один из тех тусовщиков, принципиально не замечающих табличку «Закрыто» и считающих, что лично для них все заведения должны работать круглосуточно. Таким слово лишнего не скажешь, ведь они сразу побегут жаловаться родителям, а от материнского гнева никакие деньги не спасут.

Алексей помнил свои юные годы. После войны матери разрешали им слишком многое и одновременно – слишком мало, порождая путаницу в детском мозгу. Их воспитывали в любви, но страхе, водили в церковь, наказывали чтить президента – для их же блага, и как тут не поверить? А отцы по пьяни часто отзывались презрительно и о первом, и о втором. В детстве они не знали, чью сторону выбрать, а позже осознали: нет никакого выбора. Путь для всех один. Живи и сдохни. Придерживайся правил.

Не трогай говно, чтоб не воняло.

Не лезь в политику, если хочешь спокойно жить.

– Вечер вам в хату, мистер Харт.

За порогом стоял не «золотой ребенок». А лучше бы он.

– Снова ты?! – Алексей был просто готов кричать от бессилия. Даже темнота и натянутый почти на лицо цветастый капюшон не скрывали знакомой нагловатой ухмылки и рассеченной шрамом губы.

– Я всё уладил. Пустите?

– Куда? Что? – Денис попытался боком протиснуться мимо Алексея, и мужчина встал на пути, в очередной раз поразившись его наглости, – Тебя кто-нибудь учил приличиям?!

– Мамка учила не ссать мимо стульчака.

– Зачем ты пришел? Еду вымогать?

– Так я же сказал, – парень вскинул руку, и Алексей дёрнулся, ожидая удара, но чужой кулак не долетел до его лица, остановившись перед глазами, – Я всё уладил. Дело решено.

Взгляд растерянно скользнул по бледной коже и сбитым костяшкам, измазанным свежей кровью, и Алексея как током прошибло.

– Ты…ты что?! Какое дело?!

– Ну, с вашим этим бывшим.

Мир перед глазами помутился.

– Ты с ума сошёл?! Что ты сделал с Евгением?! Ты его убил?!

– Чего вы кричите? – Денис даже отстранился немного и стащил капюшон с головы, растерянно взъерошив русый ежик волос, – Я похож на психа что ль? Жив он. Поболтали просто. Нашёл его у вас в друзьях, а мой друг умеет по айпи вычислять. Ну, я и сходил в гости к нему. Он обещал вас больше не беспокоить. А чё не так?

Алексей схватил мальчишку за плечо и дернул на себя, затаскивая через порог в помещение.

– Ты идиот! – захлопнув дверь, мужчина оглядел это недоразумение с головы до ног, отметив, что кровью – Господи! – у него заляпаны не только руки, но и ворот кофты. Багровые пятна смешивались с цветными и вызывали у Алексея сильную тошноту, – Как тебе вообще…почему ты хотя бы не…а если он полицию вызовет, кретин?!

Нужно мыслить рационально. Нужно мыслить здраво, потому что этот явно полоумный!

– Иди в туалет. Отмой руки. Там же раны…конечно, там раны, – Алексею едва удавалось держать себя в руках: внутри всё требовало схватить Лизу с Егором в охапку и бежать куда-нибудь на край страны, к Заборчику, где никто не будет знать о…он же теперь соучастник? Господи!

– Так вы возьмете меня работать? – чёртовы сапфиры зажглись невыразимым восторгом, и Алексей почти взвыл, – Давайте я типа ночным охранником буду. Заодно на диване прилягу, давно нормально не спал.

– Думаешь, я оставлю клуб?! – Алексей схватил мальчишку, уже направившемуся к диванам, за плечо, – На тебя?!

– А чё? – Денис дернулся, стряхивая руку, – Я же доказал свою надежность.

– Ты избил моего секретаря!

– Некоторые просто не понимают по-другому.

Под ошеломленным, не понимающим, как такое вообще возможно, взглядом мальчишка повалился на диван и закинул ноги на подлокотник.

– Я вызову полицию, – горло саднило от непривычно повышенного тона, а беспомощность с каждой секундой ощущалась всё сильнее. Как справляться с таким? Пригрозить карой Божьей? Пообещать ящик водки? Со многими бы прокатило, но с этим?

– Не вызовите, – мальчишка зевнул и перевернулся на бок, подтолкнув под щеку капюшон. Его грязная, облаченная в цветные тряпки фигура смотрелась донельзя нелепо на дорогом кожаном диване, – Давно бы вызвали, если бы хотели. И Женька не вызовет. Спокойной ночи, мистер Харт.

– Перестань так называть меня!

Денис приоткрыл один глаз.

– А как?

– Алексей, – Господи Боже…он невыносимый! Такого выгнать можно только силой, но он не сможет, он не из таких! Владелец «Крокодила» почувствовал то самое чувство обреченного облегчения, когда всё очень плохо, но изменить ничего нельзя, – Алексей Викторович.

– Алексейвиктырыч? – повторил Денис, снова закрывая глаза, – Алексей…хм. Лекс. Как Лютор. Прикольна.

– Что?

– А я буду Суперменом. Зашибись, – мальчишка отвернулся лицом к спинке дивана, – Не бойтесь, ничё я тут не сломаю. Сладкой ночки.

Но Алексей всё равно полночи просидел на соседнем диване, пялясь то в пустоту, то на русый затылок, ожидая сообщения от Евгения, который вряд ли спустит ему такое, и прислушиваясь к проезжающим мимо машинам. Вдруг он не напишет? Вдруг он зол настолько, что месть покажется ему желаннее свободы? Тогда за Алексеем придут. Или за ним придут другие, ища этого глупого мальчишку, который сначала распускает кулаки, а потом думает…а Алексей его соучастник.

Их обоих посадят. А как дальше? А клуб? А картины? Съежившись на диване, Алексей укрылся дорогим пиджаком и, сначала с раздражением, а потом просто с усталостью поглядывая на мирно сопящего Дениса, корил себя за мягкотелость. Если бы не это, он бы отодрал мальчишку за уши и пинком отправил к родителям. Нужно найти их. В друзьях-то они у него есть. Отдать негодника, пусть сами разбираются…

Но они теперь – соучастники. Он совершил преступление, а Алексей после этого приютил его под своей крышей! Чёртова мягкотелость…да как он смеет так мирно спать после такого…?!

Но усталость сморила и самого Алексея. Злясь на Дениса за безмятежный сон, он сам не заметил, как, свернувшись под пиджаком, задремал. И сон его, несмотря на все волнения и беспокойства, был на удивление крепким.

5. Не с ними

Родион.

Утро Родиона началось, как и у каждого нормального человека в стране, с выпуска новостей. Из трех существующих каналов тетя Нина терпеть не могла спортивный, а тетя Оля – церковный, и потому в их доме круглыми сутками бубнил диктор, рассказывающий о прекрасном бытие русского человека.

– В мое время у нас было двадцать каналов, – иногда говорила тетя Оля, и Родион, удивленно глядя на неё, вполне логично вопрошал каждый раз:

– Зачем? Телек же только ради новостей нужен.

И то. Его поколение давно узнавало основную сводку из официального новостного сообщества, удивляясь, зачем взрослые до сих пор смотрят телевизор, если там всё тоже самое:

Пятнадцатый долгожданный сезон реалити-шоу о жизни мужского монастыря стартует с первого октября.

Новый фильм «Майор Россия» преодолел порог кассовых сборов в три раза, позволив режиссеру заявить о начале работы над следующим фильмом серии «Патриоты – Илья». Достоин ли Муромец поднять меч-кладенец и победить коварного иллюзиониста Соловья? Ответ мы узнаем очень скоро.

Министерство культуры проспонсировало разработку новой компьютерной игры про доблестных служителей Национального Контроля. Уничтожай злобных чудовищ из-за Заборчика вместе с полюбившимися героями в прекрасных локациях Уральских гор.

Ученые вывели новый сорт самого высокопроцентного спиртного напитка. Водка «Белоснежная». Уже на прилавках страны.

Выборы 2068 года решили отменить в связи с последней статистикой их посещения: 5%.

В стране всё хорошо.

– Уинстон, фу, – Родион мягко отстранил пса, который настойчиво лез к нему на колени, и встретил недовольный взгляд тети Нины, убирающей со стола грязную посуду:

– Он теперь Тузик. Привыкни, пожалуйста. Не хочу, чтобы на улице кто-то услышал.

Родион виновато погладил зверя по большой лохматой морде. Тому, к его счастью, не было дела, зарубежное его имя или не зарубежное, как не было дела и до диктора, вещающего с равнодушной миной о продолжении расследования взрыва в государственной библиотеке и предстоящем суде над Пегасом, назначенным на сегодняшний вечер.

Родиону не было дела тоже. Все его мысли занимал вопрос, где в середине двадцать первого века найти чистую бумагу, когда все давным-давно перешли на планшеты, и даже тетрадями пользовались только совсем двинутые люди, вроде Кристины.

Где взять хоть одну чистую тетрадь или блокноты, как тот, что ему дала Морозова для переговоров? Может, попросить её о помощи?

Нет. Родион понятия не имел, зачем папе бумага, но чувствовал, что ФГК об их договоре знать не стоит. Просто не стоит.

Обычная белая бумага. Много. Ну и запросы у тебя, отец!

Так ещё и из-за всех этих событий Родион не выучил псалом, не сделал сайт о плюсах многодетной семьи, и совершенно, вот абсолютно не был готов к сегодняшнему уроку физ-ры. Мальчик был уверен, что, живи он лет пятьдесят назад, нахватался бы двоек, но, к счастью, на дворе прогрессивное общество. Только «задание принято». Учитель – проводник знаний, а не самостоятельная личность, способная объективно оценивать ученика. Знания оценят экзамены, благо, те проходят каждый год и отсекают бестолочей, которым в дветыщидвадцатом просто поставили бы двойку и отправили к директору. Иногда Родион завидовал им. Иногда радовался, ведь он – не бестолочь, он прилежно учится, он сдаст экзамены, он уже всё решил, он знает, чего хочет…

Он был редким примером среди подростков, на самом деле.

– Родион Дмитрич, алё! Подъем и брысь в школу! – его встряхнули, вернули в мир, повесили сумку на плечо и выпроводили из квартиры, навстречу прохладному осеннему утру. По улице уже чинно прохаживалась соседка с коляской, прикрикивая на капризничающую тройню – в сообществе написали, что ранние прогулки полезны для детского организма. Завидев соседа, женщина поспешила укрыть от него детей, насильно отворачивая их головы. Ну да, зараза же через глаза прилипнет…подавив вздох, Родион прошел мимо, направляясь к остановке трамвая. Пусть он никогда не будет отцом, зато ему не придется унижаться в сообществах, пытаясь вымолить подгузники для очередной свалившейся на голову радости. И воровать еду в магазинах. И побираться по соседям, занимая у всех по чуть-чуть, чтобы потом никому не отдать. Тети не могли позволить себе автомобиль и дорогие вещи, у Родиона не было крутого телефона, они жили в однушке на конце серой ветки, но тем не менее, считались даже ближе к богатому классу, чем к среднемуУ них была квартира, одежда и еда. Разве можно желать большего?

– Доброе утречко<3

Во всем мире был единственный человек, кто желал Родиону доброго утра. Ровно в 7:20, каждый день, сразу после того, как её разбудит будильник.

– Встретимся в школе?

– Не. У подруги днюха сёдня, 14 лет. Наконец-то разрешат в соц.сетях сидеть. Родаки заняты, поеду с ней заполнять документы на профиль. Уже заранее придумывает первый пост.

– Сегодня же тест самоопределения!

– Мы и так знаем кем хотим стать. Мы ж особенные XD

Родион хмыкнул, с трудом втиснулся в битком набитый трамвай и изловчился достать телефон, просунув руку между спинами двух полных женщин.

– Жаль, я хотел у тебя помощи попросить…Крис, слушай, можно тогда странный вопрос?

– М? можешь спросить, что угодно, Родя;)

– Где взять бумагу?

– О_О

– Не туалетную, я знаю, о чем ты хочешь пошутить.

– А нафига тебе?

– Очень нужно. Думаешь, её реально сейчас достать?

– А тебе скок? У меня есть тетради в клетку, скупила всё, когда их последний раз завозили. Могу подарить одну. Жалко отдавать, конешн, но ради тебя…

– Мне нужно много.

– А поточнее?

– Ну…много. Я не знаю. Одной точно будет мало.

– Родя.

– Ничего противозаконного, клянусь.

– Ещё бы. Противозаконное и ты – вещи несовместимые.

Родион подумал о пятничном вечере, о наркотиках, которые ему пришлось подкинуть…и осознал, что это не такая уж противозаконная вещь, ведь он выполнял поручение ФГК – одной из самых важных частей органов управления. Да. Он не преступник. В действиях Родиона было больше греха, чем преступления, но и его мальчик замолил вне очереди, по специальному талону от агента Морозовой. Он был хорошим. Ему очень повезло.

Люди прижимались к нему со всех сторон осенними ветровками и куртками, дышали в затылок, но это не раздражало Родиона. В общественном транспорте, по крайней мере, никто не боялся «заразиться» от него, никто даже не знал о нём. Так что Родиона тревожили не острые локти, упирающиеся в бока и спину, а то, что отец «сказал» в их последнюю встречу, когда Родион попытался обмануть его.

«Она говорила, что так будет. Она знает».

Кто она такая, если может догадаться о планах ФГК? Сколько уже находится в заключении, и если давно, то почему к отцу её подселили только сейчас? Могла ли она…довести других соседей? Говорить слишком много неправильных, опасных вещей? Родион помнил, что отец впервые сказал о ней.

Она отказалась принимать таблетки.

Черт.

ЧЕРТ.

Если отец не принимает их тоже?

Поэтому он так хорошо соображал в их последнюю встречу?

Если об этом узнают?!

– На следующей выходите? – Родион, плохо контролируя испуганное выражение лица, воззарился на женщину сквозь стекла очков, осознал, чего от него хотят, и подвинулся.

– Вот молодежь. Деградация. Сообщества про саморазвитие читать нужно.

Как им это удалось, если таблетки в «пациентов» запихивают почти силой? Каждый прием контролируют врачи, следят за процессами в крови, они не могли этого пропустить?

Родион почувствовал, как душная, липкая паутина разрастается в его легких, словно грибок, заполняет весь организм. Стало страшно, очень – очень страшно, ведь, если всё так, папа может натворить глупостей на пару с этой соседкой.

Зачем ему бумага?!

Телефон неприятно пискнул. Нет, пискнул он обычно, но сейчас мальчик почему-то почувствовал, что сообщение не от Кристины, и даже не от тетушек:

– Отчет, Родион.

Морозова нашла его профиль, и теперь писала уже напрямую – не на почту, где сообщение можно было бы – в теории – проигнорировать.

– Какой?

– Про вчерашнюю беседу, разумеется. Ты сбежал так быстро, что ничего не успел рассказать. Или ты забыл о своих прямых обязанностях?

– Ой, – какой же он глупый! Неужели хоть на секунду мог представить, что ФГК от него отстанет, тем более после того, как отец откровенно проигнорировал их попытку обмана? Правда…Морозова-то не знает, что папа не поверил. Она вообще ничего не знает, потому и пишет, – Простите. Так вышло.

– О чем вы говорили? Будет лучше, если перескажешь дословно.

– Он поверил вам, – написал мальчик…и тут же стер, чувствуя, как всё в нём противится этой лжи. Может, сказать ей, что не может думать, потому что хочет спать? Родион был чистым жаворонком, сонливость находила на него лишь ближе к ночи, но хоть об этом Морозова-то не знает? Хоть что-то она не знает?

– Родион.

– Он попросил принести бумагу, – палец застыл в миллиметре от значка «отправить». Она ведь всё равно узнает. От ФГК ничего нельзя скрыть, они отслеживали своих будущих пациентов по репостам и лайкам даже в закрытых сообществах, невероятным образом определяя, кто именно им нужен.

Хотя, может, они и не определяли вовсе. Просто забирали всех. Кто им запретит?

– Родион!

– Всё хорошо. Отец был немного в шоке, уточнил, правда ли это. Боялся, что вы его обманули, но я его убедил. Просил о встрече, но я сказал, что это невозможно. Вы его испугали. Он сказал, что всё расскажет. Только дайте ему немного времени.

– На что?

– Залечить разбитое сердце. Он всё еще не может поверить, что ему нечего больше защищать. Но он расскажет. Чуть позже. Простите, я в школу захожу.

Родион правда поднимался по лестнице к школьным дверям, и Морозова легко могла проверить это по гео-маячку, встроенному в браслет. Он не врал ей насчет этого, а значит, с чего бы ему врать про остальное?

Она не узнает. А папа всё расскажет, когда получит свою бумагу. Всё будет хорошо.

Однако мерзкое чувство не покидало мальчика. Чувство, будто он работает сразу на две команды.

Но ведь нет никаких команд? Только «мы», а «они» давно побеждены.

Разве нет?

Кажется, Родион запутался. Еще и Кристины, способной отвлечь его очередным странным разговором, не будет в школе, а значит, придется как-то вариться во всем этом самому. Мальчик вставил наушники, включил наугад одну из песен Иоланты и двинулся к раздевалке. Голос его возлюбленной тоже был неплохим лекарством для растревоженного сознания, Родион мог легко раствориться в нём и забыть обо остальном мире. Иногда казалось, что ему и правда больше ничего не нужно, только слушать этот голос, такой родной и близкий, словно он был с Родионом и раньше, с детства, словно он засыпал под эти бархатистые переливы, укутывался в них, как в золотое полотно, опускал голову на колени, пока тонкие пальцы перебирали его волосы…Мальчик так глубоко погрузился в эти приятные мысли – мечты, похожие на воспоминания – что очнулся уже за партой, с планшетом в руках, на котором по трехцветному фону расползались черные жирные буквы. Тот же самый текст заученно произносил учитель, призывая детей внимательно, обдуманно отвечать на вопросы и быть честными с собой, ведь это поможет им в конце года, когда придет время выбирать направление в учебе. Стать ли инженером, бухгалтером ли, строителем, пойти ли в ФГК, НК или другие государственные организации, призванные служить обществу, или, может, отдать свою душу и сердце Богу, став церковнослужителем или изучая теологию.

Или завалить экзамен нафиг.

– Не забудьте поделиться результатом на своих страницах в соц.сетях, – закончила речь классуха и позволила детям привычно уткнуться в планшеты. А Родион задумался. Он следил за всеми профилями Иоланты уже год, и не было ни одного дня, чтобы певица пропадала более чем на час.

…последний раз была в сети два дня назад.

А если с ней что-то случилось?

– Будьте добры, закончите тест к концу урока.

Родион вздохнул и погрузился в чтение текста. Вопросы были стандартные, про общение, темперамент, психотип, любовь к спортивным мероприятиям, стране и Богу, глаз резал только фон – расцветка российского флага, но сказать об этом значило отдать себя на всеобщее порицание. Так что Родион, ломая плохо видящие глаза, принялся отмечать галочками подходящие варианты. Результаты этих тестов в итоге попадут наверх, где умные люди решат, на кого дальше учиться.

Ради этого решения Родион много работал в прошлом году и не собирался отставать в этом.

Он, блин, заслужил.

Считаете ли вы необходимым перенести край Границы с Уральских Гор дальше, и если да, то насколько?

Провокационный вопрос. Следующий тоже:

Считаете ли вы преподавание творческой профессией?

На них Родион предпочитал отвечать нейтрально, даже равнодушно. Нет ему дела до Заборчика. До всех этих «творческих» тоже нет. Родион и так знал, что по результатам самой близкой ему профессией окажется ученый или типа того, потому как общение, всё связанное с ним, и всё, связанное с физической нагрузкой было не его. Совсем – совсем не его.

Родион с плохо скрываемым возмущением уставился на уведомление, появившееся в верху экрана:

– Псс, задротище, репостни последний пост в Рустаграме.

– Крис, я на уроке как бы. В отличие от некоторых, – заметив, что училка смотрит на него с прищуром, Родион всеми силами попытался сделать вид, что погружен в работу. А подруга не унималась.

– Быстрее начнет распространятся, быстрее народ откликнется. Я еще в сообщества клич брошу.

– О чем ты вообще? Какой пост?

– Так, одному дебилу в помощь. Он без меня не справится. Репостнешь?

– Потом.

Родион почувствовал, что пальцы сами собой сильнее сжимают планшет. Кристина раньше не говорила ни о каких других «дебилах» в её жизни. Не то, чтобы Родион ревновал…нет, конечно, у Крис должны быть и другие друзья. Она же интересная девушка. Наверняка, у нее много единомышленников, в Рустаграме с Птичкой подписчиков за сотню, Родион недавно проверял…Это у него нет больше никого, кроме Кристины. Что не является её проблемой. Вряд ли она была бы против, если бы Родион нашел себе других друзей.

Только он не хотел. Его коммуникативные способности были слишком слабо развиты даже для того, чтобы в маршрутке попросить водителя остановиться. Мальчик всегда надеялся, что найдется кто-то ещё, кому сходить там же, и попросит за него.

– У кого-нибудь есть вопросы? – поинтересовалась классуха, и Родиону очень хотелось спросить у неё:

– Почему жизнь так несправедлива?

Но он не стал. Преподаватели не имеют права говорить с учениками на личные темы. И даже если бы имели – не человеку, который работает школьным учителем, нужно задавать вопросы о справедливости. И когда сам Родион станет ученым и будет кое-как выживать от зарплаты до зарплаты, этот вопрос никто не будет задавать ему.

Вы считаете себя счастливым гражданином самой лучшей страны?

Вздохнув, Родион ткнул кнопку «Да» и перешел к следующему вопросу.

– С двадцатого по тридцатый – Третья Мировая. С тридцать четвертого Церковь – часть правительства, – Родион сердито бубнил даты под нос, одновременно пытаясь зубрить Евангелие от Матвея. После теста он хотел спокойно полистать ленту и выполнить просьбу Кристины, но кто-то из одноклашек напомнил о двух контрольных, и все планы полетели Уинстону…Тузику под хвост. Контрольные, контрольные, контрольные…было в их бесконечной череде что-то успокаивающее. Они не несли за собой ничего неожиданного, все ответы содержались в учебниках, и Родион чувствовал, что держит ситуацию под контролем до тех пор, пока сам не расслабится и не начнет увиливать.

Родион не увиливал. Родион учил тщательно. Родион знал, что всех их создал Господь по своему подобию, что в сорок шестом ввели Ежегодную Школьную Аттестацию – лучшее изобретение в образовании.

Родиону уже начинало надоедать, что его постоянно отвлекают.

– А где твоя девка? – Ширяев, конченый дубоголовый кретин, который абсолютно точно завалит все экзамены и свалит в конце года из школы, потому что его мать не сможет потянуть платную учебу, облокотился на стену рядом с сидящим Родионом. Видимо, с ним случилось то, что случается со всеми малозанятыми людьми: он обновлял ленту чаще, чем появлялись новые новости. Вот и заскучал.

– С фига ли она прогуливает? А?

– А тебе разве есть дело до Кристины? – Родион бросил осторожный взгляд к противоположной стене, где оттирались дружки Ширяева. Один неосторожный ответ, и они стаей, как вороны-падальщики, слетятся на его бренное бедное тело, – Можно мне поучить?

– Нахрена? Тебя все равно выпрут.

Родион удивленно вскинул брови. Было оскорбительно слышать подобное от человека, который едва ли помнит таблицу умножения.

– С чего вдруг?

– А с того, – одноклассник постукивал о стену костяшками, но ближе не подходил, держась на расстоянии вытянутой руки, – Ты ж конченный. Совсем. В сообществе для пацанов писали, что скоро таких, как ты, даже в первый класс брать не будут.

Родион перехватил взгляд парня на крае черного браслета, выглядывающего из-под рукава рубашки. Господи, он снова об этом. Сколько можно? Как будто Родиону раньше было мало претензий и придирок, как будто косых взглядов от учеников и учителей было мало! Ширяев и раньше особо расслабиться ему не давал, а теперь что, самолично провозгласил себя борцом против мерзости?

– Все знают про твоего отца.

Родион вздохнул и медленно поднялся, опираясь на стену. Доказывать этому болвану что-либо было бесполезно. Единственный вариант завершить подобный спор – просто уйти. Дверь в класс находилась за спиной Ширяева, и мальчик направился туда, с затаенным презрением и удовлетворением заметив, как парень дернулся в сторону, отступив.

– Бог ненавидит таких, как ты, – донеслось ему вслед. Универсальное оскорбление. Друг купил фильм в Рунете, а ты просто посмотрел у него, ничего не заплатив государству? Бог ненавидит тебя за жадность. Не сделал домашку? Бог ненавидит тебя за леность. В утренней молитве не попросил за здоровье президента и его приближённых? Бог ненавидит тебя за то, что ты такой не патриот.

Будь здесь Кристина, она бы ему всё высказала. Усмехнулась бы в лицо, прочла бы лекцию о любви к ближнему, а потом показала какой-нибудь неприличный знак и затроллила бы в комментах под каждой фотографией. Но Кристина сейчас была с подругой. Кристина не могла помочь ему, зато помогала подруге и какому-то «дебилу».

Слушая, как его обсуждают в коридоре, Родион сел за парту и открыл страницу Кристины в Рустаграме. Под последним постом уже собралось немало лайков, и с каждой минутой количество их возрастало. Хорошо иметь отзывчивых подписчиков, можешь написать что угодно, а они…Родион, удивленно моргая, уставился на текст, размещенный под фотографией нового комикса про команду «Патриот». На фоне российского флага Кольчужный человек, Майор Россия, Муром с мечом-кладенцем и Жар-птица защищали Заборчик от вторжения чудовищ с той стороны. Но большая часть текста, как ни странно, была посвящена не им.

– Любимая команда снова вместе! На этот раз к ним в их нелегкой битве присоединятся Человек-Ангел с его собственной ангельской пещерой и Мать, обладающей способностью так быстро рожать новых героев, что новые злодеи не успевают появляться! Сила, любовь к Родине и Божья помощь помогут им в этой нелегкой битве! <3<3 Ждите подробный обзор на этой неделе!

А для тех, кто не любит комиксы, уже прочел новый выпуск или просто мимо проходил, знайте: вы тоже можете быть полезными! Вспомните (а лучше проверьте) нет ли у вас дома бумажных тетрадей или обычных листов. Это такие прямоугольные, белые. А тетради – стопка листов поменьше, обычно в клетку или линейку, завёрнуты в какую-нибудь обложку, зеленую или цветную. Посмотрите, у вас могли остаться от родителей и бабушек, где-нибудь на антресолях пыль собирают. Если вдруг такие найдутся, пожалуйста, напишите мне в личку в любой соц.сети. Вам они все равно не пригодятся, а я избавлю вас от древнего хлама.

Для интересующихся: да, они мне нужны. Нет, не на продажу, вы с ума сошли, кто купит бумагу? Просто нужно для одного дела, чем больше, тем лучше.

Спасибо всем откликнувшимся! Вы делаете мир лучше! Ссылка на новый комикс в комментариях!

Родион ткнул на ссылку, оплатил просмотр, подпер щеку рукой и лишь тогда заметил, что широко улыбается, от уха до уха. Никто давным-давно не пытался о нём заботиться… так. Не пытался помочь ему в чем-то. Любимые тетушки готовили, стирали, убирали, но у них никогда не было времени на большее, а остальное окружение Родиона состояло из агентов ФГК и невменяемого отца.

А тут… помощь. Поддержка. Его обязанность, разделенная теперь на двоих. Родион написал подруге «Спасибо», сдобрил это десятком розовых сердечек и тут же получил в ответ «нз», и ниже:

– Потому что нехрен всё делать одному.

Мальчик улыбнулся ещё шире и половину бесполезного урока по русскому языку провел, читая новые главы комикса, который обожала вся страна.

Алексей.

– Ну и ересь же, – лежащий на диване мальчишка оторвался от телефона, – Эт чё?

– Контракт. Если собираешься работать на меня, будь добр, заполни его и ответь на вопросы максимально честно.

Денис взял планшет кончиками пальцев, словно боясь испачкаться, прочел первую строчку и скривился.

– Мой возраст? Это чё, так важно?

– Я не работаю с детьми, – Алексей скрестил руки на груди. От прежнего, вечернего, нервно-меланхоличного настроя не осталось и следа. Теперь он был готов действовать, желательно по чему-то, хотя бы отдаленно напоминающему план, – И не спускаю ошибок. Разрешаю два предупреждения. После третьего отправляешься на улицу и в клуб мой больше никогда не заходишь.

– Сурово, – мальчишка зевнул и отодвинул планшет, – А попозже можно? Щас только десять.

– Именно. А ты на работе должен быть ровно в девять. Опоздание больше, чем на две минуты – первое предупреждение, – роль руководителя уже настолько глубоко въелась под кожу, что приносила особое удовольствие. При нём всё было в порядке, всё было в покое. Он здесь начальник. Он сам решает, как, чему и когда происходить. На территории «Синего Крокодила» весь мир с этими синими софитами, пьяной молодежью и бесконечным потоком алкоголя принадлежал ему и подчинялся его команде.

Каждый здесь боялся его грозного тона и уничтожающего взгляда.

Кроме этого дрянного мальчишки.

– Ты меня вообще слушаешь? – Денис, снова залипнувший в телефон, поднял равнодушный взгляд, – Я тебя не отвлекаю?!

– Да не, – фыркнул засранец, – Я комиксы читаю. Такая хренотень, вы бы знали. У меня мамка изучала фольклор, она бы тех, кто рисовал «Богатырей» …

– Значит, родители у тебя все-таки есть, – уточнил Алексей, получив в ответ насмешливый взгляд.

– Они у всех есть…Лекс Виктырыч.

Ярко-красные точки рассыпались перед глазами огненным всплеском.

«Ты не хочешь его убить. Ты не хочешь».

Алексей зажмурился, сжал кулаки и медленно выдохнул.

«Ты не хочешь».

– Хотя бы позвони им. А лучше, вернись домой, – все его слова будто падали в пустой колодец, превращаясь, как желтый цвет, во что угодно, но не в то, что нужно, – Если ты собираешься работать на меня, тебе в любом случае потребуется паспорт с полисом.

И, когда мальчика многозначительно поднял телефон, добавил:

– В оригинале.

Теперь-то, после Натальи, он будет тщательнее проверять документы тех, кого берет на работу.

Мальчишка снова фыркнул и повернулся к нему спиной, заставив Алексея вновь поразиться собственной выдержке. Это нелепое существо два дня провело у мусорных контейнеров, а теперь с такой наглостью и бесстыдством, пестря своей вырвиглазной кофтой, пованивая немытым телом и покачивая грязными кедами, улеглось на чистом, кожаном, дорогом диване! Да еще и смело недовольно мять шею, будто ему спать на этом чистом, кожаном, дорогом диване было неудобно!

– Потом, Лекс Виктырыч.

– Еще раз меня так назовешь… – Алексей медленно, очень медленно, как учили на тренингах по самоконтролю, выдохнул и с трудом разжал кулаки. – Поднимайся.

– Чё? Никуда я не пойду.

– Пойдешь. Еще как пойдешь. Либо со мной, либо на улицу.

Видимо поняв, что Алексей не шутит, мальчишка, быстро взвесив все «за» и «против», опустил ноги на пол, потянувшись. Твою ж…этот обормот так и не смыл кровь с костяшек. Кровь, принадлежащую бывшему секретарю Алексея. Которого этот обормот избил. По непрямой наводке Алексея. Пытаться откреститься от этого уже не было ни возможности, ни сил.

Если Евгений всё же подаст в полицию? Алексей был бизнесменом, но не тем, кому всё спускали с рук. Он честно платил налоги, жил по правилам и старался избегать подобных разборок. А если Дениса прижмут, он вряд ли будет скрывать, почему распустил руки.

Господи, теперь с этого идиота глаз не спустишь.

– Чего расселся? Вставай, – с каждой минутой мир всё больше напоминал сериал или компьютерную игру. В юности Алексей увлекался такими. В абсолютно линейном сюжете не было возможности выбрать свои действия – только подчиниться, – Контракт в машине заполнишь.

– Какой машине?

– Моей.

– Вы меня копам сдадите?

– Если не перестанешь использовать запрещенную лексику – сразу Нац.Контролю.

Мальчишка фыркнул. Ему, казалось, не причиняли дискомфорта ни запекшаяся кровь, ни сбитые костяшки, но по настоянию Алексея он всё же соизволил полить раны водкой и перевязать руки бинтами из аптечки.

– Как в больничке.

– Если нас остановят, скажешь, что упал. На асфальт.

– Ага. И вся эта кровь – моя?

– Ты очень сильно упал. Поэтому я везу тебя в больницу.

– А на самом деле куда?

– Залезай, – мальчишка послушно проскользнул на заднее сидение, и Алексей захлопнул за ним дверь. Мужчине хотелось быстрее уехать отсюда, ведь если его приедут искать, первым делом, разумеется, нагрянут не домой, а в клуб. У Алексея будет время разобраться. Вот сейчас, прямо в пути он и начнет разбираться, сейчас он что-нибудь придумает.

– Так чё, вы типа маньяк и похищаете меня?

– Заткнись.

– …ого.

– Что?

– Думал, вы никак кроме «да, сэр» и «нет, сэр» не говорите.

– Я не говорю… – Алексей вздохнул, крепче сжимая руль, – Просто заполни контракт.

– Так я уже, – мальчишка перебросил планшет на переднее сидение, – Всё честненько, как в новостях по Первому.

Алексей никогда не отвлекался за рулем, но уж больно велико было искушение.

– Тебе 21?

– А непохоже?

– Был в армии?

– Ну, был. Не понравилось.

– Законченного образования нет.

– Нахрен надо, – Денис закинул за голову перебинтованные руки, – я ЕША в предпоследнем завалил, чё мне, за один сраный год платить?

– У тебя десять классов?

– Ну так я и сказал…чё смотрите? Я в курсе, что по мне не скажешь.

Пробежавшись взглядом по остальным параграфам (в интересах этот наглец указал «доставать людей», а в причине желания работать именно здесь – «Да прост Лексвиктырыч прикольный такой») владелец «Крокодила» в очередной раз понял, какая проблема свалилась на его голову. Но изменить он уже ничего не мог. Их связало одно преступление, отпустить мальца было всё равно, что в белоснежно-чистую краску добавить черного. Одной капли достаточно, что покойный, идеальный цвет превратить в тревожно-серую муть.

Припарковав автомобиль у подъезда, Алексей жестом приказал мальчишке вылезти, с неудовольствием (с сильным, очень сильным раздражением) заметив, что от того в салоне остался едкий запах пота, перекрывающий даже ароматизатор. И еще следы от грязной подошвы. И вообще…! Раздраженный, усталый, с ноющей спиной после вынужденной ночевки на диване, Алексей вылез следом и прикрикнул на мальчишку, который с интересом разглядывал соседский мерседес, довольно старый, зарубежный, по какой-то причине не уничтоженный после Третьей Мировой. Алексей даже владеть бы таким не рискнул, куда уж ездить.

– Вы тут живете?

– Живу, – отслеживая парня боковым зрением, Алексей приложил карточку и набрал код, – Ничего не трогай. Если встретишь кого-то – молчи. И, пожалуйста, отодвинься, ты омерзительно пахнешь.

Мальчишка поспешно, даже, кажется, немного обиженно, отодвинулся и без возражений зашел за мужчиной сначала в дом, а потом в лифт. Интересно, кем ему представлялся Алексей и зачем тот, по его мнению, привел мальчишку к себе? Может, Денис не шутил про маньяка? Но тогда почему с такой легкостью пошел за ним?

– А вам сколько?

– Что?

– Лет вам сколько? А то вы обо мне уже почти всё из своего контракта знаете, а я о вас…

– Я старше тебя почти в два раза.

– В два…

– Закрыли тему.

– А…

– Уволю.

Мальчишка нахохлился, как воробушек, спрятав подбородок в замызганном вороте кофты, а Алексей впервые порадовался, что живет только на четвертом этаже из двенадцати. Еще в самом начале, как и большинство соседей, он выкупил весь этаж, и мог не бояться находиться на лестничной клетке в любое время, в любом состоянии. С любыми людьми.

– Ванная комната слева по коридору, первая дверь. Всю грязную одежду оставь на полу, – заранее проинструктировал Алексей, открывая дверь. Недоумение не покидало лицо мальчишки всю дорогу, но теперь оно достигло пика.

– Зачем мне ваша ванная?

– Потому что ты грязный, как черт! – Алексей очень хорошо чувствовал, что ломаются последние подпорки, сдерживающие поток праведного негодования, – Все мои сотрудники должны соответствовать мне, а я – лицо клуба. Значит, и ты теперь тоже. Понял?

– Мы типа одна личность? Как в «Бойцовском клубе»?

– Ты у меня сейчас получишь, как в «Бойцовском клубе».

Денис хохотнул и неспешно пошел в указанном направлении, разглядывая висящие на стене фотографии президента, министров, патриарха. Лишь убедившись, что мальчишка добрался до ванной, и услышав шум воды, Алексей зашел в гостевую, где, под монотонно бубнящий молитву телевизор, на диване дремала Лиза.

Лиза!

Алексей мысленно распял себя и свою память на всех существующих крестах. Он никогда ничего не забывал, а тут – подумать только! – забыл! Забыл забрать жену, и той наверняка пришлось добираться на такси, если вообще не пешком! Какая глупость, какая нелепость, как мог он так оплошать, и что теперь будет думать о нем Лиза?

Словно почувствовав чужое внимание, женщина потянулась, открыла глаза и сонно взглянула на мужа.

– Леша? Ты вернулся?

Алексей осторожно присел на край дивана, готовясь выслушивать тираду о том, какой он плохой муж, но Лиза только приподнялась на локтях и прижалась к нему сбоку, облегчённо вздохнув.

– Слава Богу! Ты в порядке. Я так беспокоилась! На сообщения ты не отвечал, телефон выключен, я испугалась, что с тобой случилось что-то по дороге! Все эти теракты, волнения…

Лиза махнула рукой в сторону телевизора. Ничего нового: чтение – грехопадение и словоблудие, если бы библиотеку не взорвали, ее бы отдали государству, ничего не произошло, и те, кто тревожит всех вокруг, глупец и будет гореть в Аду.

Алексей щелкнул пультом и потянулся обнять жену.

– Прости меня, Лиза. Я…заработался. Совсем потерял счет времени.

– А почему телефон не брал? – она не обвиняла. Это святая, чудесная женщина даже не думала обвинять его в том, что он забыл о встрече с ней! Под её беспокойным взглядом Алексей достал телефон и с удивлением понял, что тот разряжен. Вот почему Лиза не могла дозвониться. Вот почему он не получал никаких сообщений от Евгения после того, что натворил Денис! Алексей поспешно поставил телефон на зарядку возле дивана и снова крепко обнял дорогую жену.

– Лиза, ты точно не злишься на меня?

Она улыбнулась и взяла его лицо в свои маленькие изящные ладони.

– Даже мой муж иногда может совершать ошибки.

– Мне правда так жаль! Я…

Лиза вскрикнула, уставившись на что-то за спину Алексея, заставив мужчину резко развернуться – что, пожар?! О, Боже. Он почувствовал, как его обычно беспристрастное лицо заливает краска. Он уже второй раз совершил ошибку. Весь разговор нужно было начинать с того, что в их ванной моется посторонняя особь мужского пола. Чтобы вид этой особи на пороге, прикрытой одним лишь полотенцем на бедрах, не поверг несчастную жену в такой шок.

– Оба-на. Здрасьте, – Денис издал сдавленный смешок, но было видно, что он тоже растерян и смущён донельзя. Тонкие пальцы вцепились в полотенце, как в последнее спасение, и вместо того, чтобы выскочить из комнаты, как сделал бы любой нормальный человек, мальчишка застыл на пороге, по-видимому, от растерянности. Почувствовав, что смущение одолевает его всё сильнее, Алексей снова повернулся к жене, перетягивая её внимание с полуодетого мальчишки на себя – с трудом.

– Лиза, дорогая, это Денис. Он мой уборщик в клубе. Так как него возникли проблемы дома, я пригласил его к себе, дабы он привел себя в надлежащий вид, – по привычке использовав сложную конструкцию, оттороторил Алексей до того, как были озвучены неудобные вопросы, – Денис, это моя жена, Елизавета. Простите за неловкую ситуацию.

Извинялся он, конечно, перед женой. А мальчишка ухмыльнулся и приветливо махнул рукой, тут же подхватив поползшее вниз полотенце.

И осознал.

– В смысле, уборщик?! Мы же на охранника договаривались!

– Бога ради! – Алексей вскочил, в два шага оказался рядом с мальчишкой и схватил его за плечо, развернув к двери, – Умолкни и вернись в ванную. Я найду тебе какую-нибудь одежду.

– Но…

– Будь добр, – под пальцами Алексея оказалась что-то неровное, и он взглянул вниз, с удивлением обнаружив на плече мальчишки шрам, тянущийся вниз, к позвоночнику. Это заставило его растеряться, но лишь на мгновение, – Покинь комнату, пока моя жена не упала в обморок от вида твоего нелепого торса!

Он врал: напугать в его виде Лизу мог только длинный шрам, рассекающий грудь. Всё остальное, скорее, привлечь. Ужасно! Он захлопнул за Денисом дверь и повернулся к жене, виновато, смущенно разведя руки.

– Он не слишком знаком с приличиями. Я его, если можно так сказать, на помойке нашел. Прости.

Лиза еще несколько мгновений посверлила взглядом закрытую дверь, а после взглянула на мужа, улыбнувшись:

– Не за что извиняться, дорогой. Этот юноша, кажется, очень милый молодой человек.

Только его прекрасная жена могла найти «милым» полуголого наглого засранца. Только она могла абсолютно нормально принять, что Алексей притащил в дом непонятно кого и теперь собирается делиться с ним одеждой. Только она не задаст ни одного лишнего вопроса до тех пор, пока Алексей сам не будет готов всё ей рассказать.

Мужчина вздохнул, разрываясь между желанием благодарно обнять жену и осознанием, что чудище в их ванной нельзя оставлять одного надолго. И, как обычно, в такие минуты размышлений, его чудесная Лиза пришла на помощь. Она поднялась с дивана и, умудряясь оставаться грациозной даже в домашнем халате, подплыла к мужу, обвив его руками. Серые глаза смотрели с нежностью и пониманием. Любимый цвет. Любимое ощущение покоя, которое он дарил.

– Все хорошо. Кажется, я понимаю, что за «работа» тебя отвлекла.

– Нет, я…

– Тсс, – Лиза коснулась пальчиком его губ, – бедный мальчик ждет в нашей ванной в одном полотенце. Это как минимум не гостеприимно и абсолютно некультурно. Я принесу ему что-нибудь из твоей одежды.

– Я и сам…

– А ты лучше займи вторую ванную. Будем честными, дорогой, ты сейчас тоже не розами благоухаешь.

Алексей смутился. Лиза…Лиза всегда такая деликатная и понимающая. Она всегда знает, как лучше. И как правильно. Она подскажет, как поступить с Евгением, ведь они уже не раз решали эту проблему. Алексей всё ей расскажет, не утаит ничего.

Горячая вода действовала не столько отрезвляюще (Алексей и так всегда мыслил трезво и здраво), сколько помогала возобновить внутреннее равновесие, нарушенное наглым мальчишкой, и физическую чистоту. Смыть с себя пот, подставить лицо струе, ощутить, как загрубевшие подушечки пальцев покрываются морщинками, осознать, что в водосток вместе с грязью можно спустить все проблемы, если только осознать их и приложить немного усилий.

Может, Дениса можно спустить туда так же? Нет, он уже заполнил договор, а значит, между ним и Алексеем теперь официальная связь. Пусть моет унитазы в клубе, каждый день стирает блевоту с кафеля, и там сам сбежит, поняв, что работа – это не дурака валяние, а тяжкий труд. Что знает о труде ребенок, наверняка сидящий на шее у родителей?

Ребенок…грудь которого, как балетный паркет, покрыта светлыми неровными следами.

Не его дело.

Алексей вымылся дочиста, облачился в домашнюю рубашку и вышел из ванной, надеясь, что Лизе хватит ума и смелости выпроводить гостя. Увы, все его надежды канули в пустоту, ведь даже из коридора был слышен раскованный заливистый мальчишеский смех и теплое – слишком теплое! – щебетание Лизы. Алексей толкнул дверь на кухню, предчувствуя худшее, и, как пелось в одной древней мультипликации, предчувствия его не обманули.

Дорогая женушка сидела за столом, накрытым белой скатертью и, подперев ладошкой щеку, внимательно слушала собеседника. Тот, с влажными от душа волосами, чистый, благоухающий персиком – Лизин шампунь – в его, Алексея, рубашке, что-то ей рассказывал, активно жестикулируя. Чашки чая уютно расположились перед ними, и стеклянная ваза ломилась от конфет в разноцветных упаковках. Горка ярко-зеленых опустошенных фантиков уже возвышалась рядом с мальчишкой. «Улыбка Президента». Любимые конфеты Алексея. Идиллия, мать ее!

Раньше мужчина не позволял себе ругаться даже мысленно, но сейчас его вновь полнило раздражение, а обида на жену за такое предательство еще больше усилила и без того не самые теплые чувства к Денису. Поджав губы, Алексей несколько раз демонстративно кашлянул, и тут же приковал к себе внимание двух пар глаз – серых и сапфировых.

– О, драсьте, Лексвиктырыч!

Лиза хихикнула, но тут же прикусила губу, с виноватым весельем глядя на мужа, пока Денис прямо у него на глазах умял еще одну конфету. Снова зеленую, хотя ваза пестрила оттенками на любой вкус. Будто назло.

– У вас такая клевая жена, просто ваще! Не, рили, я даж завидую, давно не встречал таких классных баб.

Он широко улыбнулся Лизе, а та, кажется, не была против, что ее бескультурно называют «бабой». Они, на манер бокалов, чокнулись чашками, и Алексей почувствовал, что больше не может выносить этот фарс. Создавалось ощущение, что весь спектакль разыгран для него, вот только больше всего на свете мужчине хотелось встать и уйти с действа, не дождавшись окончания первого акта.

– Я собираюсь лечь спать, – холодно оборонил он, с неприязнью глядя на откровенно веселящуюся парочку, – И предпочитаю делать это без посторонних в доме.

Лиза вздохнула и с улыбкой взглянула на мальчишку. Будто извиняясь.

– Мы могли бы…

– Не могли бы, – Алексею было абсолютно не интересно, до чего они там договорились, пока его не было, – Мы проявили достаточно гостеприимства, Елизавета. Рубашку пусть оставит себе. Можешь…дать ему какой-нибудь еды? Но жить он у нас не будет. Лучше заведи карликовую русскую дворняжку. Они сейчас в моде.

– Я не вернусь домой.

Денис развернулся на стуле, исподлобья заглянув Алексею в глаза, но тот был непреклонен. Ему хватило тех двадцати минут, что он провел в душе, чтобы отойти от дурного влияния мальчишки. Никаких больше путающихся мыслей. Никакой неуверенности. Возможно, это создание распространяло вокруг себя какую-то ауру (иначе как объяснить, что Лиза так хорошо приняла чужого?), но теперь Алексей вышел из-под её контроля. Больше он себя путать не позволит.

– Мне всё равно, куда ты пойдешь. Только к моим мусорным бакам не возвращайся. Можешь ночевать под мостом. Можешь попроситься к кому-нибудь. Можешь поселиться в хостеле через дорогу от клуба, там доступные цены. Но завтра в девять ты должен быть у входа в клуб, чистый и готовый работать. Это ясно?

– У меня нет денег на хостел, – Денис скривился, – у меня ваще карта пустая. На хавку-то…

– Замолчи, – недолго думая, Алексей ушел, вернулся с телефоном и открыл страницу «Единого Русского Банка», – деньги я тебе перечислю, а сумму потом из зарплаты вычту.

– Леша, – Лиза привстала, явно не собираясь ограничиваться его именем, произнесенным с такой укоризной, но Алексей вскинул руку, вынуждая ее замолчать. Со всеми этими разборками и беззвучным режимом на телефоне он уже пропустил четыре звонка, с четким десятиминутным интервалом. Последний был совершён ровно 8 минут назад. И хотя номер казался незнакомым, Алексей не сомневался. Это он заставлял всех сотрудников вживить себе пунктуальность под кожу настолько, чтобы та была в опасном шаге от психического расстройства.

– Алексей, – жена снова подала голос, и на этот раз мужчина даже не взглянул на неё, прилипнув глазами к часам в телефоне. Минута десять, – Кажется, это стоит обсудить. Не думаю, что ты поступаешь…

Минута.

Алексей молча схватил мальчишку за шиворот, вздернул со стула и выпихнул в коридор. Никто не ожидал от него такого, но, черт возьми, Алексей снова был на взводе. Лиза подорвалась следом и вцепилась в его плечо, когда они уже были у двери.

– Перестань вести себя так грубо! Мальчик ведь только…Леша!

Сорок секунд.

Сапфировые глаза прожигали его насквозь, но Денис позволил вытолкать себя на лестничную клетку. Лиза хотела рвануть за ним, однако Алексей встал у неё на пути, и возмущенный взгляд жены встретил холодным. Неумолимым.

Пять секунд.

Дверь захлопнулась прямо перед носом мальчишки.

Звонок.

– Слушаю! Да, я могу говорить, – Алексей прислонился спиной к двери, – Конечно, узнал. Что? Одну минуту.

Лиза смотрела на него хмуро и пронзительно, словно один за другим вонзая в грудь стальные ножи, но только и Алексей был не из сливочного масла сделан. Прикрыв ладонью микрофон, он прошипел:

– Спроси у него номер карты и перечисли деньги. Пускать не смей. Увижу его на пороге – оба за ним окажетесь, ясно?

Уходя, Алексей не сомневался – сейчас его презирают по обе стороны двери. Но именно сейчас ему было решительно всё равно.

– Продолжай, я слушаю, – голос по ту сторону был тихим, но вполне серьезным. Евгений говорил, что хочет встретиться с глазу на глаз, так как это не телефонный разговор, и Алексей прекрасно понимал его. Если ты хочешь сохранить хотя бы минимальную конфиденциальность в мире, где каждое твое сообщение и звонок официально отслеживается и хранится в базе ФСБ, лучше быть осторожным. Тем более, если дело касается шантажа.

– Разумеется. Мы взрослые люди. Обойдемся без посторонних. Да, выбирай время, я готов в любой момент. Через сколько? – Алексей взглянул на часы, – Конечно, успею, ты меня знаешь. Хорошо. Буду.

Лиза заглянула в комнату, когда Алексей уже застегивал выходную рубашку.

– Уходишь? – она скрестила руки на груди и отвернулась, когда муж попытался поцеловать её в щеку, – Снова?

– Нужно кое с чем разобраться, – её утрированная холодность была временной, и Алексей это знал. Они прожили вместе слишком долго, чтобы какой-то мальчишка мог всё разрушить за один раз, – Вернусь поздно…возможно, к утру. Уже ушел? Этот?

– Этот, – её голос прозвучал хлёстко, как пощечина, – был очень благодарен за деньги. И пообещал, что вернет их при первой возможности.

Алексей хмыкнул, заработал еще один раздраженный взгляд от жены, и все-таки обнял её.

– Лиза, я дал ему достаточно. Мы не обязаны решать чужие проблемы. Мы ведь никогда этого не делали, с чего тебе теперь вдруг захотелось? Ну, не смотри так. Будет у него работа, – Алексей поцеловал светлые волосы и почувствовал, как тонкое тело в его объятьях немного расслабилось, – Только сначала разберусь с моими проблемами.

– Знаю. Ты со всем разберешься. С твоими проблемами.

Хорошо, что Денису хватило ума не ждать его у лифта или машины. Это было бы чересчур, и Алексей, наверное, вызвал бы полицию. Он не хотел больше слушать этого мальчишку. Не хотел идти у него на поводу. Не хотел, чтобы его наглость, заносчивость и вопиющая бестактная юность стали угрозой давно устоявшимся правилам и покою. Он, видимо, думает, что обаяние, смазливое лицо и бесконечный поток слов решит все проблемы, но только Алексей сам когда-то был таким и знал уже – не решит. Даже напротив, приведет к неизбежному, неотвратимому, страшному концу. Он должен понять – нет смысла бороться с устоявшимися правилами мира. Даже океан сдерживают границы земли.

В центре, как обычно, образовалась пробка, а до часа – назначенного времени встречи – оставалось еще 50 минут, поэтому Алексей, будучи порядочным человеком, пристроился в правый ряд, барабаня пальцами по рулю. Мысли его перескакивали с Дениса на Евгения и обратно. Что, если мальчишка не придет завтра? Будет ли это облегчением? Вполне вероятно. Сожалением? Возможно, но только потому, что мальчишка должен ему денег. Тревогой? Начнет ли Алексей вызванивать его по оставленному в договоре номеру? Будет ли искать причину для новой встречи? Зачем?

О, нет. Он ведь оставил у них в ванной свою толстовку. Глупый мальчишка…глупый Алексей, что забыл о ней точно так же. Вот Евгений никогда не допускал подобных промахов, уже в первую встречу он был собранным, пунктуальным и внимательным, а работа секретарем лишь развила в нем эти полезные качества. А еще предприимчивость, напористость и чувство собственного достоинства… хоть у Алексея чувство достоинства едва ли вязалось с наглым шантажом, он прекрасно понимал чувства своего бывшего секретаря. Когда гордого бьют, первым делом он хочет ударить в ответ. А ударит или нет – зависит от внутренней силы. Евгений был слаб. В отличие от мужа Лиза сразу заметила это. Она всегда прекрасно разбиралась в людях.

«А вот и не всегда, – пронеслось у мужчины в голове, и он резко ударил по тормозам, когда прямо перед машиной вылярко-серый автомобиль, подрезал его и по серой асфальтовой дороге умчался в серый фон городского пейзажа. Будь Алексей моложе и сердитее, он бы высунулся в окно и высказал этой криворукой обезьяне всё, что думает о подобных способах вождения. Но мужчина решил оставить это другим, таким же недовольным водителям, и додумал мысль, – Если бы Лиза хорошо разбиралась в людях, то прочла бы этого мальчишку насквозь, но она словно не заметила всех тех очевидных недостатков, которые так раздражают меня. Провела с ним слишком мало времени? Или что-то другое? Совершенно ясно, что дело не во мне, я никогда не был склонен к драматизации. И даже океану…»

Господи, да хватит уже. Он должен сосредоточиться на другом. Встреча с Евгением, каким бы итогом она не обернулась, в любом случае принесет результат, и к этому результату Алексей должен быть готов. Пускай пригрозит подать в полицию за избиение. Пускай продолжает шантажировать. Пускай делает, что хочет, Алексей вежливо и интеллигентно поставит его на место. Сейчас, когда Денис был далеко, мужчина чувствовал себя гораздо лучше. Увереннее. Ночные страхи отступили. К нему пришло осознание – все проблемы решаемы. И вовсе не обязательно кулаками.

Поль.

– Улитки херовы, – Поль обогнул ряд автомобилей, подрезал какого-то придурка и помчался по свободной впереди дороге, с особым, знакомым большинству водителям, удовольствием отмечая грубые конструкции из пальцев, высунувшиеся ему в ответ из окон соседних машин.

– Не ругайся, – укорила его Полина, – И веди аккуратней. Пожалуйста.

– Вот сдашь на права, будешь водить, как тебе хочется, – Поль сделал резкий разворот, и Маша, сидящая у окна, побледнела еще сильнее, закрыв глаза. С момента их пробуждения она так и не сказала ни слова, только морщилась и отводила взгляд.

Машке наверняка было очень хреново с непривычки, особенно, если до встречи с близнецами она и капли спирта в рот не брала. Им бы выспаться всем…а Полю пришлось проснуться пораньше от того, что у него под ухом вибрировал чей-то телефон, разрываясь от приходящих сообщений. Мысленно связав всех присутствующих с заставкой иконы Божьей Матери, Поль пришел к простому выводу и толкнул Машку ногой, которая сопела на диване в обнимку с Полиной.

– Слышь? Какой пароль?

Девушка подняла голову, посмотрела на него едва осмысленным взглядом, буркнула цифры и упала обратно с громким стоном. Игорь, Костя и Нина, разлегшиеся на другом диване, даже не двинулись, продолжая оглашать комнату дружным храпом. Судя по наполовину отсутствующей одежде и светлыми засохшим пятнам тут и там, у них выдалась бурная ночь. Полина, всегда просыпающая одновременно с братом, уже вылезла из-под руки новой подружки и сползла к Полю на пол.

– Кто пишет?

Конечно, ей было интересно. Полина всегда пыталась узнать, кто, кроме них, претендует на новую цель, а вот Поля это не слишком волновало. Какая разница, кто? Главное, что они, в любом случае, всё равно лучше. Тем более, что их Машке никто особо и не писал, кроме пары человек, среди которых…

– Ха, это её отец. Видел, как она уходила со мной с Бала Чистоты. Он нас знает.

– Нас многие знают, – не удивилась Полина, прильнула к брату сбоку, заглянув в телефон, и поморщилась, – Буэ.

– Ага. «Если встретишься с парнем из рыжих – закадри его. Покажи сиськи. Добавь в друзья и голые фотки скидывай, пока у него на тебя не дернется. Убеди прийти к нам на ужин, а там я подсоблю. Он богатый жених, самое то для нас. Хотя тебе хоть какого-нибудь. Сука».

– Вот это я понимаю, забота, – Полина, в отличие от брата, выглядела довольно бодренько несмотря на то, что пила не меньше, – Что делать будем?

– Отправим её домой? – у Поля не было желания возиться с девчонкой, отец которой положил на них глаз. С родителями близнецы предпочитали не связываться, и при малейшем намеке на ответственность за создавшиеся различные…ситуации, исчезали, как искры фейерверка. Хорошая ведь тактика? Просто отличная тактика, но сестренка, судя по горящим голубым глазам, собиралась нарушить привычный ход игры.

– Фу, Аполлон. Ты такой бескультурный, – она надула щеки, и молодой человек по привычке повторил её жест, – Нас, между прочим, отужинать пригласили.

– Меня, – поправил Поль, и брови обоих одновременно поползли вверх. Полина взглянула на брата, и он уже почти понял, что она хотела сказать, но Машка застонала, перевернувшись на другой бок, и оба взгляда мгновенно пронзили худую спину, как стрелы. Амура.

– Определенно, Амура.

– В таком виде на ужин к родителям не ходят. Платье зачётное, конечно, но…

– Ты посмотри на её ноги! Она мучилась в этом весь вечер? Нужны пластыри.

– И другая пара обуви.

Близнецы посмотрели друг на друга, беззвучно составляя план действий на ближайшие несколько часов. Им еще предстояло перекраситься, разбудить гостей, раздать приказы Фёдору и…

– Одежда.

– Душ.

И вот, теперь, пару часов спустя, они ехали в торговый центр «Российский» на Киевской. Как бы Полю изначально не была неприятна идея с ужином, Полина буквально парой слов – и крепкими обнимашками – убедила его, что это будет весело. И что девочке нужно помочь.

– И вообще, тебе нужно хоть раз развлечься без меня.

С последним Поль был категорически не согласен, но к этому времени его уже усадили за руль, а сама Полина устроилась сзади, вместе с Машей, облаченной в одну из их многочисленных рубашек (чуть коротковатую для такой дылды) и их удобные кроссовки. Полина мягко повернула её голову и расчесывала спутавшиеся темные волосы их расческой. Даже мысленно Поль с каким-то особым удовольствием выделял это слово, и Полина не была Полиной, если бы не уловила это.

– Одежду, кстати, оставь себе, – ласково сказала она, и едва заметно ухмыльнулась, когда Поль закатил глаза. Девчонка же ничего не ответила. Она вздрагивала каждый раз, когда тонкие пальчики задевали её шею, и худое лицо всё больше наливалось краской, как горизонт на рассвете. Она была смущена. Она стыдилась себя, своего взъерошенного вида, головной боли и красных глаз, то и дело с тоской обращающихся к зеркальцу заднего вида.

– Ты раньше пила? – ответ был очевиден, но Поль всё равно решил спросить. Разное бывает.

Машка тут же замотала головой так активно, что Полине пришлось силой останавливать её и вылавливать застрявшую в волосах расческу.

– Ничего, с нами привыкнешь. Поля, глянь, под сиденьем таблетки были.

– Мы и сами хороши, милая, – улыбнулась сестренка, доставая лекарство из дорожной аптечки, – Однажды мы напились так сильно, что забыли, кто из нас кто, представляешь?

– Я до сих пор иногда забываю, – на нежный взгляд брата Полина ответила зеркально нежным.

– Нам тогда помог один человек. Он…

– Ты в курсе, что я сегодня ужинаю у тебя? – перебил Поль сестру, и глаза Маши стали, как две окружности.

– Я думала, вы шутите…

О. Говорящая.

– Поль сходит. Сыграет приличного молодого человека, – Полина собрала волосы девушки в хвост и перетянула своей резинкой, – Хоть на отца твоего посмотрит вблизи, а то видели его только на демонстрации против презервативов.

– Простите, – пролепетала Машка, и Полина – само очарование – улыбнулась, погладив её по голове. Как собачку.

– Не за что извиняться, дорогая. Мы не в ответе за наших родителей.

Поль мог бы с этим поспорить, но, с другой стороны, ему-то родителей стыдиться было не за что.

«Российский» был любимым торговым центром близнецов в Москве, где они знали каждый закуток, отслеживали каждую перемену в рядах, и многие продавцы узнавали их в лицо. Еще бы, не знать тех, кто всегда берет много, дорого и сразу на двоих.

За руки они потащили мгновенно растерявшуюся Машу в один из лучших магазинов относительно приличной одежды. Такой, не вызывающей культурного шока у консервативных родственников, с каждым месяцем – и новым модным трендом – становилось всё меньше. Поль уже начинал вздыхать и мечтать, чтобы в Рустаграме снова стали продвигать «мужицкую» одежду, ведь в ней признаки пола – пусть даже малозаметные – скрывать было гораздо проще.

– А вы на чьей стороне? – девчонка, стоящая поперек малочисленной толпы, потянулась к ним, и их телефоны одновременно пискнули сообщениями. О, промоутеры, – Вы считаете, что правительство поступает правильно?

Полина обогнула девушку, как предмет мебели, и пошла дальше, игнорируя слова, летящие вслед.

– Там в другом коридоре стоят, вы с ними тоже не соглашайтесь! Свободу! Свободу Пегасу!

– Нас не касается, – сказала Полина, когда Поль на ходу достал телефон, чтобы прочесть рекламную листовку.

– Они продвигают тэги #спаситепегаса и #посадитепегаса. Флэшмоб, где пишешь причину, почему с ним надо сделать то или другое. «Люди разделились на два лагеря», – Поль нахмурился, – Кто-нибудь в Рунет заходил сегодня? Там всё так серьезно?

Маша испуганно захлопала ресницами.

– Покричат и успокоятся. Всё равно от них ничего не зависит, – прекращая пустые разговоры, Полина затащила их в «Золотой купол» и подтолкнула Поля к вешалкам, – Давай, братишка. Покажем Машеньке наш отменный вкус.

Через десять минут перепуганная девушка стояла в примерочной с охапкой одежды в руках, растерянно глядя в глаза собственному отражению. Казалось, она в жизни не видела такого количества ярких вещей, и это при том, что сердобольные близнецы старательно подбирали то, в чем их новой знакомой должно быть комфортно.

– Давай, примеряй. Твоему отцу мы уже написали, что вы с Полем будете на ужин в семь, так что у нас целых пять часов, – Полина просунула голову между тонкими шторками примерочной, глядя, как Маша неуверенно расстегивает пуговицы рубашки, – Начни с платьев. Не найдем – пойдешь в брюках.

Девушка взялась за края рубашки и смущенно посмотрела на Полину через зеркало. Та закатила глаза.

– Да чего я там не видела?

Взгляд Маши стал еще испуганней, а лицо и шею залил неровный, яркий румянец. Она так мило краснела, будто кто-то медленно наливал в бокал густое вино. Полина прекрасно понимала, почему её взгляд сейчас так торопливо скользит по отражению худого тела. Ищет следы. Или изменения.

Полина вздохнула.

– Да не трогали мы тебя. Поль хотел, но…это было бы как-то неправильно.

– А вы всегда поступаете правильно? – за утро девушка так редко открывала рот, что Полина уже начала забывать, как звучит её голос. Стянув рубашку, бриджи и оставшись в одном простеньком комплекте, Маша, прикрываясь, обернулась к близняшке, и та поняла, что вопрос был отнюдь не риторический. Она улыбнулась, очень осторожно, чтобы девушка не подумала, что смеются над ней.

– Хм. Не всегда. Очень-очень редко, на самом деле. Нам до правильности, как тебе до грешной жизни.

Маша вздрогнула и край железной застежки выскользнул у неё из рук. Полина мгновенно подхватила его, потянула вверх и застегнула платье до конца.

– Нет, не то, – под пристальным взглядом Маша смутилась окончательно, по цвету сравнявшись с бордовой облегающей бедра тканью, – Тебе нужно что-то нежнее.

– Мне?

– Конечно. Ты вся такая…светлая, – Полина с улыбкой коснулась острого подбородка девушки и посмотрела в зеркало на её вытянувшееся лицо. Вместе они смотрелись странно. Невысокая, аккуратная, ярко-рыжая и короткостриженая Полина была почти на голову ниже очень худой, остроплечей Маши, то и дело дергающей головой, чтобы откинуть назад темные волосы, лезущие в лицо. Даже в джинсах и рубашке Полина выглядела женственнее, чем её знакомая в вечернем платье. Лицо близняшки словно светилось изнутри, в то время как Маша казалась болезненно бледной и абсолютно подавленной на её фоне.

Ненадолго. Полина прикрыла глаза, разрывая этот очень похожий на повторное знакомство зрительный контакт, и медленно выдохнула, чувствуя, что с воздухом из груди вырывается болезненный стон.

– Сейчас вернусь. Померь пока другое.

Братишка стоял у стойки с телефонными аксессуарами и разглядывал чехол с изображением подмигивающего президента, когда Полина подошла к нему.

– Если хочешь выпендриться, возьми тот, с Тайной Вечерей, – слабо ухмыляясь, сказала девушка, опускаясь на диван для посетителей, – Хлоп-хлоп?

Аксессуары мгновенно были забыты.

– Сестрёнка, что с тобой?! – Поль сел возле неё, испуганно заглядывая в глаза, – Тебе плохо?

– Много выпила вчера, – Полина коснулась его щеки, но улыбнуться у неё никак не получалось, только уголки губ бессильно дрожали, – Последний косяк тоже был лишним. Всё хорошо. Я посижу и буду в порядке. Ты иди к Маше, а то она подумает, что мы её бросили.

– Полина… – в его голубых глазах девушка видела свой силуэт, облаченный в нежность, любовь и испуг. Наклонившись к близнецу, она поцеловала светлый лоб, шепнула:

– Иди.

И откинулась назад, на спинку дивана

Поль гораздо охотнее остался бы с сестрой, но ведь спорить с ней…юноша вздохнул, поворачиваясь и спиной ощущая её взгляд. Телефон, оставленный отцом, жег бедро через ткань. Поль носил его с собой непрерывно. Папа сказал звонить только в экстренном случае, но что этот случай должен означать для Поля? Разве то, что Полина не доверяет ему – не экстренный случай? То, что не говорит всей правды – не он? Поль сейчас чувствовал себя телепатом, который вдруг потерял свои способности. Это не только раздражало. Это пугало. Очень сильно. Будто связь, связывающая их с Полиной с рождения – пуповина прочнее алмазного сплава – вдруг треснула у самого основания.

Бред. Такого быть не может. Ни из-за них самих, ни из-за внешний обстоятельств. Не было ничего, что могло бы привести близнецов к этому. Но Поль всё равно нервничал. Поэтому взгляд, которым он одарил Машу, заглянув в примерочную, был чуть более неприязненным, чем требовалось.

– Плохо. Снимай.

– Ой. Поль, – девушка торопливо стянула с себя изумрудное платье, обнажив острые лопатки, – Прости, я тут…

– Как ты узнаешь нас? – выпалил юноша, и этот вопрос от чего-то заставил девчонку улыбнуться. Очень осторожно, так, будто улыбка была чем-то запрещенным. На самом деле, улыбалась она некрасиво. Губы были слишком тонкие и искусанные, а верхние зубы выходили за нижние, что придавало девушке схожесть с каким-то зверьком. Поль не очень-то любил животных, особенно диких. Полина любила.

– Нас даже родители путают.

– Это не трудно, – Маша через них натянула новое платье, цвета шампань, и обхватила себя руками, пытаясь дотянуться до застежки на спине, – Я просто всегда знаю, кто передо мной. Вы ведь очень разные.

Через плечо она встретила его недоверчивый взгляд и попросила:

– Застегнешь?

Поль зашел в примерочную и свел края платья, соединяя их железной пуговицей. Ни для одного из них это не было ничем, кроме помощи, и оба это понимали.

– Ты вторая в нашей жизни, кто так говорит, – они заглянули в отражение, и уже через мгновение Поль помогал ей надевать новое, – Не знаю, хорошо ли это.

– А кто первый? – видимо, девчонка наконец проснулась. И голос прорезался. Поль, вообще-то, не горел особым желанием делить сокровенное, но всё же лучше, чем находиться в гнетущей тишине. Особенно, когда там, в зале, неизвестно что происходит с любимой сестрой, и мысли об этом крутятся на подкорке черепа.

– Одна девушка. Тоже легко различала нас, даже когда мы специально притворялись друг другом, – Машка хотя бы не перебивала, за что Поль испытал к ней кратковременный прилив уважения. Но потом неприятные воспоминания победили остальные чувства, и голос юноши стал глухим. Нет, ему не было больно, или что-то такое, просто в груди щемило каждый раз при мысли о тех временах. Кажется, такое же чувство возникает, когда думаешь об упущенных возможностях, но у Поля тогда никаких возможностей не было. Только один путь, с которого он никогда не сойдет.

– Она говорила, что ей не нравятся эти игры. Наши с Полиной. Она хотела, чтобы мы вели себя, как разные личности, а не как одно. Будто можно просто разрубить человека пополам и заставить половины существовать отдельно.

– Глупо с её стороны, – Поль с подозрением глянул на девушку, но она в это время снимала платье, и поэтому по лицу нельзя было определить, смеется ли она над ним.

– Она хотела, чтобы я жил отдельно от сестры.

Широко раскрытые глаза показались над кружевным воротом.

– Она тебя любила?

– А я её, – пожал плечами Поль, – Но, когда пришло время выбирать, остался с сестрой.

Нет. Ему не было больно. Но он помнил тот взгляд Полины.

«Я бы никогда не заставила тебя выбирать».

И помнил, что ни секунды не сомневался в выборе.

– Я всегда буду выбирать Полину. А она всегда будет выбирать меня, что бы не предлагалось взамен.

Видимо, Маша всё же услышала интонации, скрытые под непоколебимой уверенностью.

– К чему это, Поль?

– Ни к чему, – выходя из примерочной, он мельком глянул в зеркало, – Красивое платье. Бери, сколько бы не стоило. Здесь дешево.

Дана.

– Охренеть, ну и цены у них! Да трех моих зарплат не хватит даже на пуговицу!

– Потому что у тебя нет зарплаты. Ты безработная.

– Ой, иди. Как можно столько требовать за какую-то тряпку?

– Будто тебя реально цена волнует.

Юлька фыркнула, оторвала ценник и поглубже затолкала платье в сумку. За эту вещь она не отдала ни копейки, как и за свободную рубашку, выглядевшую довольно просто, но стоившую с сотню таких же на каком-нибудь «Садоводе». Изредка им выпадала возможность стащить что-то подобное, и этой возможностью Юлька никогда не пренебрегала. В остальное время они обтирались на дешевых рынках – гораздо проще сунуть под одежду приглянувшуюся вещь.

– Дана? Данка, – видимо, подумав, что подруга снова провалилась в себя, Юлька поспешила её отвлечь. Они сидели на одном из диванов, расположенных в проходе торгового центра, и мимо непрерывно сновали потоки людей, – Глянь, какой красавчик. Почти как твой Вадим.

– Он не мой, – Дана раздраженно выдохнула и зажмурилась, но подруга и на мгновение не дала ей погрузиться в собственные мысли.

– Хочешь спать? – короткие ногти несильно впились в плечо девушки, заставляя ту поднять веки, – Будешь пончик? Могу принести. Дан?

Глядя на соседку, Дана чувствовала вину. Юлька выглядела побледневшей, осунувшейся, под глазами залегли тени, плохо скрываемые даже тоналкой. За эти два дня подруга спала ещё меньше её, почти неотрывно сидя у постели, пока Дана металась по простыням в холодном поту, бормоча давно забытые имена и обещания. Юлька будила её, когда сон становился абсолютно невыносимым, и даже если бы не это – всё равно не смогла бы уснуть из-за криков. Чувство вины накладывалось на бессонницу, та – на бурлящий поток эмоций, и с каждым днем Дана всё больше превращалась из легкомысленной барной певицы в озлобленную на весь мир неврастеничку. Радовали только две вещи – сны плохо запоминаются, и ей больше нечего защищать. Она потеряла последнее. Без кольца на пальце Дана чувствовала себя голой.

Заметив, что Юлька всё еще обеспокоенно, напряженно смотрит, словно пытаясь прочесть её мысли, Дана сжала руку в кулак, чувствуя, что она не только голая, но еще и очень пустая. Лучше бы ей всю руку отрубили, какая в ней польза, без кольца?

– Не хочу я пончик. Лучше скажи, нафига ты из всего такую рубаху широкую выбрала.

Даже десять слоев косметики, которыми Юлька пыталась замазать прыщи, не скрыли яркость румянца, залившего щеки.

– Да я… чего-то я поправляюсь. Прям быстро так жирею. Вчера один вес, сегодня другой.

– Беременная что ли? – фыркнула Дана, и глаза Юльки округлились.

– Сплюнь! Я лучше в армии отслужу, только без детей, пожалуйста!

Она говорила тем самым тоном, который был знаком любой бездетной молодой девушке – усталым, молящим и почти обречённым. Каждая знала, что пока она не обзаведётся двумя, а лучше тремя спиногрызами, в покое её не оставят, но Юлька была из тех, кто еще способен сопротивляться. Интересно, как у них относятся к этому в Лучах? Сама Дана с радостью завела бы ребенка, но она, конечно, не могла.

– Паша тоже не хочет. И всё равно растить его негде. Не в нашем же свинарнике, – Юлька оправдывалась, будто их могли слышать, – А Паша в общаге живет. Нет. Никаких детей минимум до свадьбы.

Дана сжала руку сильнее, чувствуя отвращение к омерзительной свободе вокруг безымянного пальца. По началу Юлька предлагала вызывать полицию, но замолкла сразу же, напоровшись на тяжелый взгляд. Даже если бы они не отмахнулись и взялись за дело, начались бы расспросы, поднялись бы документы на кольцо, стали бы выяснять откуда оно и кем было приобретено. В итоге повязали бы не вора, а Дану.

Вор…из-за него эти дни превратились в один большой кошмар. Дане даже не на что было отвлечься («Крокодил» закрыт, в «Розе» всем дали внеплановый перерыв), и она постоянно тонула в размышлениях о личине этого чудовища. Юлька старалась не отходить от неё, видимо, боялась, что Дана наложит на себя руки…только девушка не хотела убиваться. Она собиралась вернуть своё кольцо. Любой ценой. Этот Лучший Друг поплатится за то, что сделал с ней такое.

Почему он? Больше некому. Нормальные воры взяли бы ноутбук Юльки, и кольцо заинтересовало бы их в последнюю очередь. С небольшим камнем по центру и тонкой серой оправой оно выглядело мило, но совсем недорого. Нет, эти пришли конкретно за кольцом. И сердце Даны сжималось от странного чувства каждый раз, когда она думала, кем мог быть этот Друг. Кто? Вот кто он? Он точно знал её, следил в Рунете, мог знать, где Дана сейчас живет. Он знал Дану.

А мог ли он знать её тогда, раньше? Всё к этому вело. В то время девушка старалась не заводить знакомства, но кто-то мог проникнуть в их жизнь. Человек из прошлого? Шутка? Могло это быть грубой, несмешной, омерзительной шуткой от человека, который знал её когда-то? Всё, что Дана помнила – у него большие руки с короткими пальцами, он выше неё и, определенно, мужчина. Как его теперь найти? Дана не умела вычислять людей в Рунете, а надо было научиться, полезное ведь знание…

Юлька мягко толкнула её в плечо.

– Ты снова думаешь об этом, бро.

– Почему?

– У тебя взгляд сразу…такой. Жуткий. Перестань.

Дана послушно отвела взгляд.

– Ищешь работу? Может нам больше воровать не придется, а?

– Да куда там, – подруга вздохнула, вытягивая ноги, и какой-то малец, бегущий за мамкой, споткнулся о них, – Занято всё, от кассиров до курьеров. Может, потому что я баба, не знаю. Мы ж типа должны дома сидеть и детей рожать. Как думаешь, если переодеться в мужика, шанс появится?

Она хотела сказать что-то еще, но, поймав абсолютно несчастный взгляд Даны, передумала.

– Ладно, затыкаюсь. Страдай дальше в тишине.

Да не любила Дана страдать. Она и размышлять особо не любила, предпочитая действовать и не задумываться, но в такой ситуации прежде, чем действовать, нужно было подумать. У Юльки был вариант, но Дане он казался ненадежным и больно уж неприятным для воплощения. Увы, других вариантов у них не было.

Единственным подозрительным типом, появившимся в жизни Даны за последнее время был Вадим – парень, пристававший в метро и имеющий, по всей видимости, немалый опыт в хакерстве. Юлька убедила сопротивляющуюся подругу, что с ним обязательно нужно встретиться и взглянуть ему в глаза. Будто по глазам можно понять, врет человек или нет, Господи. Дана вот такого не умела и с Вадимом встречаться не хотела, просто…не хотела, и всё. Не хотела видеть, не хотела говорить. Не только с Вадимом – с людьми в принципе. Она хотела домой.

– Нервничаешь? – её пальцы сплелись с пальцами Даны, и девушка почувствовала себя лучше, пусть и совсем чуть-чуть.

– Просто не хочу.

– Я с тобой, дебилка. Если это он спер кольцо, мы его убьем, правильно? А если не он…

О Лучшем Друге Дана ей не рассказала и вряд ли расскажет. Тут даже Юлька от вопросов не удержится – слишком уж странно всё.

Завидев в самом начале коридора высокую темноволосую фигуру, девушки подобрались, а Дана ощутила, как нежелание общаться с посторонними людьми нарастает всё сильнее. Особенно с Вадимом, который Дану хотел. А она не хочет. Ей никто не нужен. Пускай Юлька пялится ему в глаза и…

– Знаешь, мы тупые. Вдруг он маньяк? Мы ведем себя слишком наивно.

– Ну эй, бро, – Юлька сжала её пальцы в последний раз, убрала руку, и Дана ощутила себя еще незащищеннее, чем она была, – У меня с собой перцовка. И вообще, почти все сейчас знакомятся по Рунету. Там же по паспортам регистрация, на уродов всегда можно в заяву подать. Если только он не из органов. Вот эти могут сколько угодно регаться и фейки создавать, да.

Сколько угодно…? Дана ухватилась за мысль, потянула к себе, но та, испуганная громким голосом, выскользнула из рук и скрылась. Придурок. Не мог подойти чуть позже?

– Девушка, вашей маме зять не нужен? – парень держал в руках подставку с тремя чайными стаканчиками. Подготовился. Урод. Дана исподлобья, с отвращением рассматривала кольца в ушах, прилизанные волосы, острые черты. Неа. Ей не нравилось. Совсем не в её вкусе.

Юлька рядом восторженно пискнула.

– Ого! Ты историк?

Вадим подал ей стаканчик, и Дана буквально физически ощутила, как чаша благосклонности подруги перевешивает в другую сторону. Продажная шкура.

– Не совсем. Мне просто нравится, как флиртовали в начале века. А раньше, когда не было Рунета, люди обменивались номерами телефонов. А ещё раньше даже этого сделать не могли. Представляете, познакомиться с прекрасной девушкой, а почтовый голубь и не знает, где она живет? Я вам пишу, чего же боле…?

– Кошмар.

– Ага.

Они оба посмотрели на Дану, ожидая, что она вступит в диалог, и девушка почувствовала себя барабанщиком, который понятия не имеет, что играют остальные музыканты. Дана когда-то смотрела похожий фильм. Давно.

А они всё смотрят…

– У меня нет матери. Так что ей зять не нужен точно.

Парень ойкнул, и Юлька поспешила перетянуть его внимание с нежелающей контактировать Даны на себя.

– Ты ведь Вадим, да? Дана про тебя рассказывала, – Юлька проигнорировала колючий взгляд подруги, – У тебя такие… своеобразные увлечения.

– А ты Юля? – парень протянул ей второй стаканчик, и девчонка впихнула его в руки Даны, которая старательно показывала, что не хочет здесь находиться.

– Чё? Откуда знаешь?

– У вас в Рустаграме фотки совместные, – обворожительно улыбнулся Вадим. Обворожительно для кого угодно, но не для Даны, – Павел милый парень, кстати. И подписки у него зачётные. Вы славная пара.

– Спасибо, – Юлька улыбнулась в ответ и дернулась, когда длинные ногти Даны с силой сжали её запястье. Предательница.

– Ты ведь одна из этих? – парень, казалось, не чувствовал никакого дискомфорта из-за того, что ему приходится стоять, и будто бы не замечал напряжения, повисшего в воздухе, – Из Лучей?

Юлька ошеломленно распахнула глаза и приложила палец к губам, оглядевшись по сторонам.

– Тсс! С ума сошел? Что за…откуда ты про нас знаешь?!

Вадим открыл уже рот, но Юлька мотнула головой и двинулась, вжимая Дану в край дивана, чтобы парень мог сесть рядом. Теперь они могли говорить тише, а Дана оказалась с краю, ненужная и брошенная.

– Я видел вашу главную пару раз, – он буквально излучал доверие и дружелюбие, – Ту, с цветными волосами. Коль буйны радости…ты была с ней на шествии.

– Ты тоже там был?

– Нет. На видосах видел.

– Их же все удалили после взрыва?

– Удалили. Но я многое умею.

– Ооох…настолько?

Дана чуть не взвыла об беспомощности. Такими темпами Юлька попросит её из квартиры и поселится там с этим недо-хакером. Вот зачем он хвастается сейчас? Конечно же, для того чтобы перетянуть подругу Даны на свою сторону, и Дана осталась без защиты перед ним.

– Откуда ты вообще знаешь о Лучах? А? Колись!

– Я многое знаю, – загадочно ухмыляясь, повторил Вадим, – И больше ничего не скажу, иначе мне придется тебя убить.

– Ха.

– Ха-ха?

– Ха. И зачем тебе Дана тогда? Нафига тебе, такому умному, эта дурында?

Действительно. Какая поддержка, Юля, спасибо огромное…настоящий, мать твою, друг. Кто-то пять минут назад думал, что он вор, нет?!

– Она мне очень понравилась, – он даже не попытался смутиться для приличия, – Красивая, взгляд умный, поет замечательно. Только грустная. И явно гораздо глубже, чем показывает.

– Она, вообще-то, еще здесь, – желание находиться рядом с этим человеком по-прежнему отсутствовало, но выбора не было. Дана пришла сюда по делу. По настоящему делу, а не просто в глаза предполагаемому вору посмотреть, – И слышит каждое ваше слово.

Вадим перевел на неё взгляд, полный неподдельного интереса, и не отвернулся, даже когда Юлька снова вступила в разговор.

– А ты парень без комплексов, да? Вот так просто взял, подкатил…

– А чего тормозить? – все это Вадим говорил в глаза Дане, и та, как бы не хотелось отвернуться, выдержала его взгляд. Не дождешься, гад, – Кто знает, может, через пару месяцев война, и мы все умрем.

Сказав это, он вздрогнул. Видимо, взгляд обеих девушек был слишком красноречив.

– Шучу.

– Не похоже. Это всё твои хакерские штучки, да?

Юлька впервые отвернулась от нового знакомого и посмотрела на Дану. Вадим её лица не видел, и не видел взгляда, в котором ясно читалось: «Что, вот так сразу?»

– Лазаешь по правительственным сайтам, да? – Дана смотрела на него через плечо подруги и видела, что он не совсем понимает, к чему идет разговор. Идиот.

–Бро? – теперь уже Юлька сжала её запястье.

– Многое знаешь, многое… – Дана с трудом сдержалась, чтобы не передразнить его хвастливый тон, – Умеешь? Все эти незаконные штуки…

– А что? – игривости в его голосе заметно поубавилось, – Хочешь сдать меня в полицию?

– Нет, – Дана вскинула брови, осознав, что с ней наконец-то говорят по-человечески, без тупого флирта, – Хочу, чтобы ты помог мне.

– А?! – бедная Юлька растерянно заморгала. Она-то думала, что они собираются вывести этого хакеришку на чистую воду, и сейчас Дана, исходя из их плана, творила какую-то дичь.

– Я весь во внимании, красавица, – несмотря на последнее слово, интереса в голосе Вадима было по-прежнему больше, чем кокетства, – Что нужно сделать?

– Даже не спросишь, что взамен?

– Понадеюсь на твою щедрость. Я догадывался, что вы меня не просто на тройное свидание позвали. Ох, женщины, – он вздохнул, – Вы так беспощадно пользуетесь нашим слепым обожанием. И веют древними поверьями её упругие шелка…

Юлька не понимала. Совсем-совсем не понимала. Она хотела заговорить Вадиму зубы – хотя больше было похоже, что это он заговаривает зубы ей – и узнать, не он ли стащил кольцо. Но Дана уже осмотрела его руки – аккуратные, ухоженные, с узкой ладонью и короткими пальцами. Он мог быть маньяком или мудаком, но Лучшим Другом точно не был.

– Ты можешь взломать удаленную страницу?

Ещё немного, и у Юльки задергается глаз.

– Предположим. А что? Хочешь парня проверить?

– У неё нет парня, – пискнула Юлька, но её уже никто не слушал.

– Вычислить адрес можешь?

– Конечно. Это не сложно, – Вадим отпил чай, и девушка повторила его движение. Зеленый. Она терпеть не может зеленый, – Ты затеяла что-то противозаконное, Дана?

– Если попытаешься сдать меня, я сдам тебя.

Прозвучало как-то до грубого нелепо, по-киношному штамповано, но Дана уже чувствовала, что её несет. Давным-давно, до знакомства с Юлькой, Дана скиталась по городу, не смея быть требовательной, настойчивой, грубой – хоть сколько-нибудь заметной. Но время научило её быть другой. Время дало ей шанс начать с нуля.

– Без проблем, – Вадим усмехнулся, и Дана почувствовала, что её разрывает между желанием плеснуть ему чай в рожу и осознанием, что без него найти Лучшего Друга вряд ли получится, – Дома всё сделаю, на компе.

– Отлично, – Дана встала с дивана и выкинула в мусорку, стоящую рядом, почти полный стаканчик. Он глухим звуком отозвался со дна, – Поехали.

– Что?

– Что?! – Юлька подскочила, как ошпаренная и вцепилась в руку подруги, видимо, уже решив, что та совершенно спятила. Но она просто хотела свое кольцо назад. Немедленно.

– Поехали, – повторила Дана, видя, что Вадим смотрит непонимающе, – Сделаешь все при мне. Возьмем с собой Юльку на случай, если ты маньяк и хочешь меня изнасиловать.

Вадим удивленно фыркнул и обратился к Юле:

– Она всегда такая?

– Да нет, – голос подруги звучал напряженно, как высоко-высоко взятая нота, которая того и гляди сорвется и даст петуха, – Неделя трудная. Так-то она и в Рунете не знакомится.

– Значит, я особенный для неё?

– Она до сих пор здесь, – Дана выпуталась из хватки Юльки, – И до сих пор не оглохла. Ты помогать собираешься или мне другого хакера поискать?

– Если я помогу, сходишь со мной куда-нибудь? Только мы вдвоём?

Юлька окончательно отвернулась от парня, во все глаза глядя на подругу, и Дана знала, что та ищет в её взгляде проблеск неуверенности. О, он там был. Юлька хотела знать, не подменили ли Дану за ночь, не сошла ли она с ума, не нужно ли вызвать врача, и эта неуверенность была ответом на все вопросы. Дана по-прежнему Дана. Дана по-прежнему ненавидит свидания. За годы, что они живут вместе, Дана ни разу не была ни на одном.

Но сейчас Дана зашла слишком далеко, чтобы отступать из каких-то принципов.

– Схожу. Только мы. После того, как ты выполнишь свою часть.

– Супер! – кажется, он действительно искренне был рад. Пофиг. После того, как он всё сделает, Дана найдет способ отвязаться, – Если это реально такое срочное дело, можно и сегодня. Я на Варшавке живу. В паре минут от метро.

Дана подхватила сумочку и, не собираясь ждать спутников, резво поцокала на каблуках к выходу. Догонят, никуда не денутся. Хотелось как можно скорее узнать все о Лучшем Друге, распрощаться с Вадимом и набить морду вору. Захреначить между ног. Расцарапать харю.

– Я тебя в друзья добавлю? – Юлька за её спиной уже развела активную деятельность, – Ты много про нас знаешь? Ну, про Лучей. Мне казалось, у нас хорошая защита от таких…вроде тебя.

– Отличная у вас защита, – судя по паузам, Вадим успевал на ходу допивать свой чай, – Даже странно, у вас же во главе подростки стоят, а из программистов одна Катя.

– Кейт… – интонации Юльки были буквально пропитаны уважением, она растекалась перед новым знакомым, как желе, – Тебя это не пугает? Что мы такие? Ты же нас не сдашь?

– Мне нравятся другие, – очень просто ответил Вадим, – Вы иначе смотрите на мир, и это безумно интересно. Поэтому-то мне нравится читать про поэтов. Они все были иными, сражались с миром, который не принимал их…кажется, твоя подруга тоже из таких.

– Она не в Лучах.

– Но она другая.

Дана хотела в третий раз повторить, что всё слышит, но промолчала, выкинула сигарету и толкнула стеклянную вращающуюся дверь. В этом году у сентября был прескверный лейтмотив – ветреный, влажный, тревожный. Словно скрипка с промокшими струнами, он выводил ржавую, резкую, никому не нравящуюся песнь. Лица вокруг казались подозрительными и неприятными, Дане представлялось, что каждый из них – в теории – мог бы оказаться тем самым Лучшим Другом. Он мог бы быть здесь, следить за ней, находиться совсем рядом, а Дана бы не поняла…девушка испуганно уставилась на руки мужчины, идущего перед ней. Обычные, средние. Не он. Но и он тоже может быть чьим-то чудовищем из кошмаров. Каждый человек зол по-своему, и никому ни до кого нет дела. Это хорошо. Когда нет дела.

Встав ступень эскалатора, Дана мрачно глядела на щебечущую парочку, мыча под нос сбивчивую, невеселую, несуществующую мелодию. Попал Вадим, его Юлька тоже затащит в свою секту и будет промывать мозги про цветущий Запад и гнилую Россию. Не пофиг ли? Плохо везде, в любом случае. Досадно только, что, если подруга его всё-таки заманит, парень сможет постоянно оттираться поблизости. А Дане он нужен всего на один раз. На два, максимум. Может, сходит на свидание, нормально поест, позволит за себя заплатить, кинет в ЧС и навсегда забудет. Чем не план?

Они были уже на середине длинного пути вниз, когда услышали женский крик. На первый никто не среагировал – всякое случается – но, когда раздался второй, многие повытаскивали наушники и оторвались от телефонов, с тревогой глядя вниз. Дана тоже приподнялась на цыпочки, пытаясь хоть что-то разглядеть поверх голов, но это было не так важно. Эскалатор в любом случае продолжал неустанно везти их вниз, приближая к источнику общей тревоги.

– Может, кто-то упал? – предположила Юлька, вставая на ступеньку к Дане, и буквально тут же, в противовес её словам, раздался еще один крик, на этот раз мужской:

– Отпустите!

Кто-то снизу, преодолевая естественное движение машины, пролетел вверх по ступеням мимо подруг, и несколько человек последовали его примеру, не желая находиться в эпицентре событий. А некоторые, напротив, желали увидеть все своими глазами, и бросились им наперерез. Началась давка.

– Сохраняйте спокойствие! Не задерживайте движение! – раздалось из динамиков, и, отражаясь от мраморных стен, пронзило ушные перепонки, как сорвавшийся голос примы. Если это должно было успокоить паникующих, получилось не очень, – Не препятствуйте движению эскалатора! Оставляйте проход с левой стороны! Не нарушайте движение!

Конечно, никто не слушал. Русские никогда не слушают официальные просьбы. Дана видела, как по соседнему эскалатору люди сбегают вниз, желая ухватить кусок зрелища. Многие уже подняли телефоны и вели трансляцию, а те, кто с эскалатора сошел, толпились у подножья, и Дана со спутниками мгновенно оказалась в толпе.

Нет.

Нет, нет, нет. Только не это. Девушка ощутила, как чужие тела сжимают её со всех сторон, как грубые руки, похожие на клешни и лапы чудовищ, касаются её спины, шеи, задницы, ног, живота, груди, как их пристальное внимание устремляется к Дане, как они чувствуют, они видят…они видят! Они видят её! Они знают! ОНИ ТЕПЕРЬ ЗНАЮТ!

– Ну-ка, – Вадим обогнул готовую впасть в истерику Дану, решительно раздвинул людей перед ними и, подхватив обеих девушек под руки, буквально вырвал их из толпы, влившись в поток людей, устремившихся по переходу. Там они прижались к стене, Вадим заслонил обеих своей спиной, и Юлька обняла трясущуюся подругу за плечи, успокаивая. Она знала, с какой тщательностью Дана выбирала время для поездок, что для неё было нормальным пропустить поезд, если вагоны заполнены хотя бы наполовину. Вадим этого не знал, но ждал, не давая спешащим людям толкать его спутниц, ждал, пока Дана выровняет дыхание.

– Демофобия? – тихо спросил он, но Юлька только отмахнулась.

– Всё нормально. Уф. Ничего, – если честно, Дана уже начинала испытывать вину каждый раз, когда видела этот обеспокоенный сочувствующий взгляд.

– Ты можешь идти?

– Угу. Сейчас. Еще минуту.

Перед глазами у Даны всё стучало и пульсировало, как басы электрогитары, и всё же сквозь сжатые тела она успела заметить виновника шума – мужчину на полу, руки которого вывернули двое в форме. Мужчина, кричал, рыдал взахлеб, бился, как пойманный зверь, но сдвинуть себя с места не позволял, вращая обезумевшими, мокрыми глазами и залитым соплями и солью лицом.

– Ненавижу вас! – не позерство – настоящая истерика, и именно поэтому зрелище было столь отвратно и притягательно одновременно, – Не трогайте…! Это вы, вы во всем виноваты!!!

Надрывный голос разносился над потолком, пойманный в каменную клетку, и его безуспешно пытались перекрыть полицейские:

– Вы обвиняетесь в сопротивлении при аресте! Всё, что вы…

– Граждане, расходитесь, здесь не на что смотреть! Не мешайте работать! Расходитесь, ну!

– Убейте меня! Лучше! Убейте! Меня! – с каждым словом из несчастного будто вырывалась душа, и Дана закрыла бы уши, но её руки до сих пор сжимала Юлька. А глаза закрывать не было смысла, ведь она уже видела достаточно.

– Почему они все смотрят на нас? – прошипела подруга, – Уроды.

Да, правда, люди, те, кто останавливался, а не проносился в потоке, пялились на них, снимали их на телефон, будто они какие-то забавные зверушки! Они знают, знают, они…

– Они не на нас, – сказал Вадим и глазами указал вверх. Дана подняла голову. Над ними, на грязно-белой стене, огромными, неровными, наполовину растекшимися буквами было выведено черной краской:

ОСВОБОДИТЕ ПЕГ

Буква «А» съехала куда-то вниз, а окончание предложения было залито черным пятном, как и часть стены, слава Богу, не та, к которой прислонялась Дана. Пустая банка с краской валялась неподалеку, а рядом с ней, еще более неуклюжая, ничтожная и блеклая, скрючилась девушка, которую все обходили стороной, принимая за попрошайку. Только Дана не заметила у неё никаких коробок для сбора пожертвований. И жалобных табличек иконами. Девушка молчала, только плечи её судорожно вздрагивали, и Дана на негнущихся ногах подошла к ней. Почему? Она не знала. Возможно, дело в чутком слухе Иоланты, который уловил этот тихий-тихий звук, похожий на дрожь в струнах старой, скрипучей виолончели. Таких звуков просто не мог издавать человек – но он издавал. Девушка обхватила себя руками поперек живота и раскачивалась, а звуки, срывающиеся с бледных, как стена, губ, проваливались куда-то под пол, в пустоту, в бесконечную тьму. Она выглядела, как человек, которому очень-очень больно, и когда Дана застыла в шаге от неё, обнаженные, трепещущие нервы потянулись к девушке, ища…помощи? Поддержки? Хоть какого-то отклика?

– Господи, – за своей спиной Дана слышала писк клавиатуры – Юлька достала телефон, – Боже. Дана, это…да уж.

Дана не повернулась. Она смотрела в покрасневшие глаза девушки и видела тот взгляд, что преследовал её когда-то, глядел из каждого отражения три года подряд. Взгляд человека, у которого забрали всё. Безвозвратно. Непоправимо.

– Что там? Что случилось? – спросил Вадим, но он был глупым. Дана не спрашивала. Дана знала. В этом мире только две непоправимые вещи – стать врагом государства…

– Этот экстремист… – прошептала Юлька, – Пегас…тут даже фотки, боже, Рунет орет, когда они успели…? Его буквально только что нашли в палате.

И смерть.

– Говорят, самоубийство. Повесился. На простыни.

Рунет, должно быть, уже весь изошелся: хэштеги, посты, фотографии разлетелись по всем его уголкам. Каждый считал своей обязанностью зарыдать, крикнуть как можно громче. Но Дана, неотрывно глядя в глаза мертвенно-бледной девушки, понимала сейчас – настоящая боль сильна настолько, что кричать невозможно.

Мария.

Она могла бы закричать, но её не услышали бы.

– Так. Повторим, – Полина мягко шлепнула Машу по руке, когда та попыталась одернуть платье, – Не мни юбку, дорогая. Твой отец думает, что вы с Полем переспали. Он либо уверен, что теперь братишка навечно влюблен, либо, что вероятнее, собирается шантажировать его, угрожая рассказать нашим родителям, какие мы ветреные. Так? На этом ужине он может попробовать заключить с Полем сделку. Типа, вы поженитесь, и ребенок будет ваш, но на самом деле ребенка Поль заделает потом, как можно быстрее. Так?

– Примерно так, – Маша старалась не замечать свои мутные отражения в стеклах и зеркалах автомобиля. Близнецы сказали, что это новое платье сидит на ней великолепно, но Маша едва ли верила им. Любая, даже сама красивая одежда висела на ней, как половая тряпка. Низ и рукава всегда были слишком коротки, лиф собирался складками, спина топорщилась, и на фоне впалых щек любой цвет казался блеклым и болезненным. Поэтому нет, Маша не верила, что это желтое платье может сделать её хоть чуточку красивее.

– Он же церковный служитель. Они видят мир немного…иначе? Наивнее? – если бы слышал отец, в каком тоне дочь говорит о нем…

– Это была попытка оскорбить наши религиозные чувства, детка? – усмехнулась Полина. А потом вздохнула, – Мы должны его от этой затеи отговорить, да? Эх. Ладно, разберемся на месте. Братишка?

Близнецы переглянулась, и Маша в очередной раз почувствовала себя чужой, приемышем, пытающимся влезть в дружную семью. Казалось, им достаточно одного взгляда, чтобы понять каждую мысль друг друга. Возможно, у них и мысли были общими.

– Поль?

– Похожа, похожа, – юноша вздохнул, совсем как его сестра раньше, – сестренка, может, лучше все-таки я, а?

– Ну уж нет. Ты за меня уже сходил на вечер Чистоты. Моя очередь развлекаться. Ну?

– А голова?

– Ну, давай!

– Хлоп-хлоп, – Поль вздохнул. Полина мазнула брата губками по щеке и выскользнула из машины, потянув Машу за собой.

– Я тебе позвоню, милый! Пожелай нам успехов!

В ответ им донеслось ворчание, дверца захлопнулась, но автомобиль не тронулся с места. Маше казалось, что через затонированное стекло она чувствует осуждающий взгляд Поля, будто это её вина в том, что Полина решила заменить брата в их маленьком спектакле.

Маленьком…однако Маша понимала: если что-то пойдет не так, вся её жизнь испортится в мгновение ока. Но понимание это от чего-то не особо тревожило. Возможно, дело в Полине, которая, буквально внушая оптимизм своим видом, уверенно шла вдоль припаркованных автомобилей. Отец всегда говорил, что здесь, у них, собраны лучшие представители российского автопроизводства, и Маша верила. Глядя на эти сверкающие бока, позолоченные покрышки и обитые дорогой тканью салоны, проглядывающие сквозь стекло, поверить было не трудно.

– Внушительно, – Полина остановилась перед забором, сквозь прутья разглядывая длинный ряд особняков, – Нашему папке пришлось полжизни пахать, чтобы купить дом хотя бы за МКАДом. И он до сих пор по всей стране мотается, чтоб налоги платить. А тут почти в центре такая территория. Сюда обычно не пускают, мы только издалека видели, но вблизи…да. Внушительно.

– Мы место бесплатно получили, – Маша набрала цифровой код и открыла перед гостьей высокую калитку, впуская на территорию, – Папа же священник. Им всем здесь место дают. Тут раньше музей был, а сейчас – собственность Церкви. Еще где-то квартира есть, ему подарили на десятилетие службы, но мы там не живем.

– Ты богатая невеста.

Маша посмеялась бы, но как-то не захотелось, и она просто пошла вперед, по знакомой дорожке, мимо соседних участков, мимо церкви, построенной специально для их маленького жилого комплекса, мимо гаражей с машинами, не поместившимися на парковке. Рядом с Полиной дышать было немного легче, но Маша понимала – новая знакомая не сможет спасти её от отца. Снова. Не теперь. Не сейчас.

Перед их забором она достала телефон и хотела уже набрать номер отца, но что-то подтолкнуло её повернуться к Полине, спросить:

– Ты это сделала, чтобы брату насолить?

И тут же поразиться собственной наглости. Обычно она вела себя гораздо деликатнее, но сейчас словно что-то плотно ухватило её за язык, заставляя произносить неудобные и никому не нужные вопросы:

– Или ты просто доказываешь, что с тобой всё в порядке?

Это близнецы так влияют. Точно, они. И еще то, что Полина так добра к ней и не обращает внимание на глупые вопросы и поведение. Больше бы таких людей…но Полина такая одна. Даже сейчас она посмотрела на Машу не с презрением, не с раздражением из-за того, что та лезет не в свое дело, а с иронией и легким весельем:

– Может, я просто хотела лично убедиться, что в порядке будешь ты?

Маша, порозовела, заткнулась и торопливо ткнула в контакт отца, отвернувшись к забору.

– Пап? – от знакомого хриплого голоса, сказавшего: «слушаю», сердце девушки как обычно дрогнуло и сжалось в нехорошем предчувствии, – Это Маша. Мы уже здесь и…

– Что такое? – Полина подошла к ней ближе и положила руку на плечо, когда Мария убрала телефон от уха, не договорив.

– Сбросил. Он всегда так делает.

– Я-я-ясненько…эй. Эй.

Тонкие пальцы перехватили руку Маши, которая снова невольно начала одергивать юбку, прикрывая как можно больше.

– Милая, ты выглядишь совсем не пошло. Ты выглядишь чудесно. Так что перестань уже маяться.

– Я не… – Полина прожгла её взглядом, и Маша ощутила, что внутри всё вздрагивает и трепещет. Она? Выглядит чудесно? Боже мой! – Ты тоже. Выглядишь.

А вот это было правдой. Полина даже в мужской рубашке с галстуком была красивее, изящнее, женственнее всех знакомых Марии, и уж тем более лучше её самой. У Маши с трудом получалось представить, что Полина – её кавалер сейчас, её спутник и потенциальный жених. Ну да. Жених, который ниже на голову. Впрочем, очень многие ниже Маши. Почти все. Даже среди мужчин.

Дверь открыли сразу же, стоило им подойти, будто по ту сторону за их перемещениями следили в глазок.

– Добрый вечер. Вы, наверное, Аполлон? – мама в дежурном вечернем платье, улыбнулась гостю и, не убирая улыбки, кинула взгляд на дочь. Которая тотчас же почувствовала внезапное чувство вины, хлынувшее в сердце, как через прорванную трубу. Оно взялось из ниоткуда, но как будто бы не исчезало вовсе, просто спряталось, затаилось, чтобы именно в этот момент зашептать в ушко:

«Больная мерзавка, ты больная мерзавка…»

– Добрый вечер, Наталья Ивановна.

Полина держалась ровно и ничем не выдавала свою женскую суть, даже когда мать отвернулась от них, чтобы зайти в дом. Это было неправильно. Так быть не должно. Полина все же девушка, и, если мама узнает…Господь милосердный, почему Мария не отвергла эту затею сразу?! Нужно сказать ей, лучше сразу, чем если это случайно вскроется, лучше признаться, извиниться, попросить Полину уйти и…

Тонкие пальцы сжали её руку, и Маша вздрогнула, как очнувшись. Отвела взгляд. Оказывается, она все это время испуганно, неотрывно глядела на мать, словно мечтая, чтобы она почувствовала, сама обо всем догадалась, и Маше не пришлось бы ни в чем признаваться.

Но если она догадается – им конец. Обеим. И Маша больше никогда не выйдет из дома. А все растения окажутся в контейнере, за которыми каждые два дня приезжает мусоровоз.

– Проходите, – мама остановилась посреди прихожей, – Вас можно называть Аполлон?

– Лучше Поль, – сколько раз в своей жизни девушка говорила это? Может, даже чаще брата? Или они представляются друг другом только в редких случаях? Для Маши рыжие близнецы были загадкой, её тайной комнатой, которую девушка, наверное, никогда не сможет открыть. Они были существами из другого мира, которые почему-то спустились к людям и заметили не абы кого, а Машу.

– У вас очень мило, – одно из этих существ умудрялось изображать такую искренность, что даже вечно жесткая, зачерствевшая мама не смогла сдержать улыбки, – Чудесная икона, Наталья Ивановна. Неужели оригинал?

Даже улыбка её стала чуть менее привычно натянуто-любезной, чуть более искренней. И Маше показалось – хотя она могла ошибаться, она же совсем не разбиралась в людях – что дело даже не в иконе, а в том, что «Поль» был едва ли не единственным мужчиной в жизни матери, который говорил с ней, как…с человеком?

На одно короткое мгновение Маша испытала к ней прилив сочувствия, но, когда мать снова посмотрела на нее, окинув взглядом с головы до ног, все чувства, кроме вины, страха и ненависти к себе исчезли. Маму не нужно жалеть. Мама живет правильно. Маша должна завидовать ей, ведь о такой жизни мечтает любая женщина. Должна мечтать.

– Что это на тебе, Мария? – она подавала слова сдержанно, как дар, как сердечность, появляющуюся на её холодном лице в редкие минуты уединения с иконой.

– Это мой подарок, – влезла Полина, – я думал, вам понравится, Наталья Ивановна.

– Ох, оно очаровательно. Просто я с детства учу моих дочерей, что девушке неприлично принимать подарки от кого-то, кроме мужа. А, вот и они, мои ангелы.

Сестренки, прячущиеся за дверью, наконец решились показаться. Ленуся сразу метнулась к матери, спрятавшись за её спиной, а Фима, будучи старше и храбрее, уверенно вышла вперед, обратившись к гостю:

– Вы дядя Аполлон? Папа сказал, что мы должны вам хорошо себя показать.

– Серафима, помолчи. Ты сделала уроки?

– А Ленка тоже ничего не делает, чё я должна?

Полина склонила голову на бок и присела на корточки, оказавшись ниже стоящей ровно Фимы. Средняя сестренка сильнее вздернула подбородок, показывая, что не боится гостя.

– Ты красавица, – сказала Полина, и её словам было просто невозможно не поверить. Так уверенно, так сладко и искренне звучал голос девушки, окутывая и неокрепшую юную душу, и зачерствевшее сердце матери, и Машу, которая уже давно очаровалась настолько сильно, что сейчас не могла отвести взгляд от изгиба длинной шеи, огненных прядей, рассыпавшихся по ней, и тонкого запястья, выглянувшего из рукава рубашки. Полина протянула руку Фиме, и мать, видимо, попавшая под влияние этой волшебной, поразительной ауры, ничего не успела предпринять до того, как маленькие, короткие пальчики сомкнулись вокруг ладони гостя.

– Ты очень красивая, Серафима, – Полина сжала детскую руку, и Маша невольно залюбовалась мраморным изгибом шеи, когда её спутница склонила рыжую головку в сторону матери, – Видимо, вся в маму.

Они пожали руки и легонько встряхнули, как мужчины при знакомстве, как равные, и расцветшая Фима вытащила перепуганную Лену из-за маминой спины. Та тоже осторожно коснулась бледной ладони, отпрянула, и они вместе, толкаясь, убежали.

Мать, наблюдающая за этим действом, едва заметно поджала губы.

– Я с детства приучаю им уважение к мужчине. Поль.

Девушка поднялась и оправила пиджак, с обезоруживающей улыбкой повернувшись к матери.

– Это было уважение, Наталья Ивановна. Я им никто, но они приняли мою дружбу.

Между тонких бровей пролегла складка, но либо матери так понравился «Поль», либо отец сказал угождать всем его прихотям, потому что больше ни слова упрёка не сорвалось с тонких губ.

– Проходите в столовую, – мама никогда не позволяла есть на кухне, говоря, что это ее личное царство. Даже отец заглядывал туда только по крайней необходимости. «Мужчине не место у плиты», – Вы пьете?

Этот вопрос был обращен к Полине, и та утвердительно кивнула. Еще бы, какой уважающий себя русский откажется выпить, тем более, если предлагают? Девушки зашли в столовую, где, в окружении полнящихся салатами, бутербродами и закусками тарелок уже восседал отец. Он смотрел вечерние новости, попутно записывая свои комментарии в телефон. Многие, особенно популярные священники так делали, чтобы знать, о чем говорить на следующей проповеди. Уже с порога в глаза бросался огромный, позолоченный крест, вольно лежащий у отца на груди, на белоснежной выглаженной рубашке. Этот крест отец надевал только в особых случаях, желая произвести впечатление на особого человека. Показать ему свое положение.

Он уже знал, что гости прибыли, и всё равно демонстративно повернул голову, как бы случайно наткнувшись по них взглядом и растянув губы в широкой улыбке.

– Аполлон! – отец обращался не к ней, но Маша все равно задрожала, невольно сделав шаг назад, – Как я рад, что вы согласились прийти! Прошу, садитесь.

Мария ощутила, как рука Полины, сжимающая её запястье, тянет за собой, и в следующее мгновение они уже были у стола – Полина, с чувством пожимающая руку отца, и Маша, прячущаяся за её спиной.

– Георгий Ефимович! – девушка наклонилась и поцеловала протянутый крест, – Машенька столько о вас рассказывала!

Отец медленно повернул к ней голову, и в улыбке его пропала всякая дружелюбность. Мария сжалась. По предположению отца, они весь вчерашний вечер отдали страстному акту соития, и на разговоры не должно было остаться времени. Маша сжалась еще сильнее, и попыталась совсем спрятаться за спиной Полины, хоть это и было физически невозможно, а папа тем временем скользнул взглядом по платью, но в отличие от матери, ничего не сказал, видимо, довольствуясь своими догадками откуда оно, и как заработано.

– Только хорошее, – добавила Полина, когда мрачноватая пауза слишком затянулась, а Маша совсем извелась под уничтожающим, вспарывающим душу взглядом.

– Чудесно, – когда отец отвернулся от нее, девушка ощутила, будто из легких вытащили штырь, и теперь снова можно нормально дышать. Свежий рубец внутри, кровоточа, нашел свое место среди сотни других, – Не стойте, Аполлон, Господь велит приклонять нам колени дважды: перед иконой, и чтобы придаться чревоугодию перед постом.

Полина послушно засмеялась, но, когда Мария пошла на свое привычное место в другой конец стола, девушка направилась за ней вместо того, чтобы сесть рядом с отцом. Судя по виду последнего, это его не слишком расстроило, а Маше было рядом с подругой гораздо спокойнее.

«Нужно перестать думать о ней, как о девушке. Вдруг я случайно скажу что-то не то? Сейчас она Поль».

– Я подписался на вас в Русте, вы не против? – сказал отец. «Поль» заулыбался, будто Господь лично спустился к нему и разом простил все грехи, – У вас очень красивая сестра, Аполлон.

– Поль, пожалуйста.

– Прекрасные гены. Когда она собирается выходить замуж? Могу предложить несколько прекрасных кандидатов.

– Ох, это очень щедро, Георгий Ефимович. Но у неё уже есть жених, и свадьба очень скоро.

Маша ошеломленно покосилась «Поля», но тот смотрел только на отца, очень уверенно, так, что даже самый прозорливый человек не распознал бы ложь в его словах.

Если они, конечно, были ложью.

Это логично. Это очень логично. С чего бы Полине рассказывать Маше о таком? Они ведь друг другу никто, просто знакомые.

Это «Поль» сейчас – её перспективный возлюбленный.

– А ещё я пролистнул вашу страницу, – отец впился в гостя цепким взглядом, и Маша одновременно сочувствовала и радовалась, что такое пристальное, болезненно-острое, как наконечники стрел, внимание направлено не на неё. Она бы уже давно разрыдалась, а Полина…Поль держался, улыбаясь, будто отец не пытался взглядом вывернуть его наизнанку, чтобы изучить со всех сторон, – Про то, что любви достоин каждый. Я даже репостнул. Хорошая мысль.

– Рад слышать.

– Но вы ничего не постили про этого…Пегаса с его богомерзкими идеями. Вам что, всё равно?

– Нет, конечно. Я просто жду, когда всё это закончится. Ну, чтобы не пришлось потом подтирать записи. Если что.

Отец понимающе усмехнулся морщинистыми губами.

– Понимаю, – его взгляд скользнул за спину дочери, к двери, и та сжалась, боясь снова привлечь ненужное внимание, – Но здесь всё прозрачно. Тупой экстремист громкими словами привлек нашу развратную молодежь – не в обиду вам, Поль – чтобы потом подорвать прямо на мемориальном месте. А когда его поймали, понял, что не может жить с таким грехом. Или тюрьмы испугался. По новостям сказали, что дело закрывают. Даже в наших церковных сообществах спорят, стоит ли это чудовище молитв. Не понятно только, откуда в России экстремисты. Их уже давно всех извели…

– Не стоит, конечно, – поспешно вставил Поль, слушающий речь с наигранно заинтересованным видом (Маша видела, что гостю на самом деле больше любопытно само лицо отца, чем его слова), – Хорошо, что нас всех это не затронуло.

Сухие уголки губ тронула самая настоящая улыбка. За этот вечер Маша уже второй раз видела, как суровый человек сдается перед обаянием рыжего близнеца. И дело было не в произнесенных словах, далеко не в них. Только в голосе, жестах, в чем-то еще, от чего Маша сама несколько раз залипала, не в силах оторвать от Полины взгляд.

От Поля. Сейчас это Поль.

– Мне нравится ваша позиция, Аполлон. Вы достойный молодой человек. Сколько вам?

– Двадцать один, – с готовностью ответил Поль. В отличие от Маши, его явно не смущал затянувшийся разговор, – Отслужил. Отец бизнесмен по недвижимости. Мать его секретарь.

– Вы с сестрой одни? Еще не планируют? Чем больше семья, тем больше грехов отпустится.

Поль тихо хмыкнул.

– Планировать пора уже нам. Сестра собирается рожать в этом году, пока в армию не забрали.

– А вы?

Вот оно. Отец взял быка за рога и потянул к себе, проверяя его устойчивость. Хорошо, что Полина уже знает, зачем их на самом деле сюда позвали. У них есть план.

– Я хотел бы сразу обвенчаться, а разводится после такого – грех. Мне нужна достойная жена.

Поль повернулся к Маше в пол-оборота, и та взглянула на него недоуменно.

– Верная. Надёжная. Хорошо бы ещё тихая и прилежная. Идеально, если она будет из чистой, незапятнанной грехом семьи. Например, внучкой или дочкой священника. Все же знают, что у батюшки греха в семье не может быть.

Мария вздрогнула и едва подавила желание вцепиться под столом в ногу гостя, чтобы тот повернулся к ней и перестал так многозначительно сверлить взглядом отца. Повернулся и объяснил, как эти слова относятся к плану, и что близнецы там напридумывали. Она бы спросила прямо сейчас, но из кухни уже вышла мама, неся поднос с запеченной свининой.

– Простите, что долго, – от подноса шёл невероятно соблазнительный запах, и Маша осознала, что в последний раз видела настоящее мясо очень давно, еще до последнего поста, который длился, кажется, вечность. Вроде, уже в этом месяце их было два? Или три? Проще было сосчитать дни, когда поста не было.

Но Маша его есть не будет. Это мясо для гостя, родителей и младших. Маша подождет, когда все насытятся, и заберет остатки.

– Благодарим Тя, Христе Боже наш, яко насытил еси нас земных Твоих благ; не лиши нас и Небеснаго Твоего Царствия…

– Аминь, – сказали все.

– Аминь, – пискнула Маша и отгородилась от трапезничавших высокой тарелкой овощного салата. Мужчины завели разговор о чем-то постороннем, мама с интересом слушала их, раболепно взирая на отца, а девушка молчала, уткнувшись взглядом в кусочки помидоров, огурцов и желтого перца. Она не понимала, почему Полина до сих пор не прервёт отца, не скажет ему, что они здесь лишь затем, чтобы разрушить его планы относительно женитьбы дочери и Поля…но Полина молчала, только поддакивала да вела разговор, как…как…как истинный жених.

– Машка! – вдруг рявкнул отец, и вилка выпала из рук девушки, звонко грохнувшись о тарелку, – Выпрямись! Посмотри, как сидит гость! Такой пример перед глазами, а ты!

– Прости, папочка, – прошептала Маша, поспешно выпрямляясь. Потолок тут же приблизился и надавил сверху, как карающая длань Господня. Девушка горбилась постоянно, еще с детства, стесняясь высокого роста, неприлично длинной шеи, стесняясь всю себя и каждый день жалея, что она не родилась такой хорошенькой и миниатюрной, как Полина.