Глава седьмая

1

Бой, продукт многовековых традиций, предпочитал, чтобы год складывался из сменявших друг друга привычных ему событий. Он чувствовал себя особенно уверенно, когда делал что-то такое, что ему уже приходилось совершать раньше. Оставив Миранду в Лондоне заказывать подвенечное платье, надзирать за внутренней отделкой и украшением дома в Белгравии и разбираться с тысячами тех дел, которыми занимаются женщины, собирающиеся замуж, он пригласил Николь поехать с ним в Монте-Карло, чтобы отправиться оттуда в морской круиз. Николь, которая никогда и ни в чем не могла отказать Бою, уступила ему и теперь, даже несмотря на то, что ей уже удалось подняться на новую ступень своей успешной карьеры. Ее ателье, которых теперь стало три, были загружены работой так, как никогда раньше. С каждым новым сезоном у нее становилось все больше клиентов, а заказов на летний сезон 1925 года было столько, что это стало явным рекордом. В довершение всего Николь получила первое официальное признание своей деятельности: комитет по подготовке предстоящей Выставки декоративных искусств пригласил ее продемонстрировать свои модели. Выставка должна была состояться осенью. Предполагалось, что она будет посвящена в основном мебели и архитектуре, поэтому всего несколько модельеров получили приглашения участвовать в ней, и Николь была среди них. Теперь «Редон», новый дом моделей, созданный менее двенадцати лет назад, становился в один ряд с такими фирмами, как «Ворф», «Ланвин», «Пато» и «Пуаре». Заветная мечта Николь о собственном доме моделей становилась реальностью. Но, несмотря на свой успех и заслуженные почести, Николь бросила все и поехала в Монте-Карло. Бой приветствовал ее поцелуем и преподнес подарок: портсигар, украшенный драгоценными камнями. Николь полагала, что они сразу же отправятся в круиз, но «Белое облако» оставалось в своей бухте.

За три последующих дня пришвартованная к берегу яхта так и не снялась с якоря, и каждый вечер Бой ходил в казино, где обменивал крупные суммы денег на большие столбики фишек. Проигрывая, он снова покупал фишки в таких количествах, чтобы их хватило до самого утра. Выигрывая, он удваивал ставки и продолжал играть, пока не проигрывался вчистую. Николь не играла даже на те деньги, которые дал ей Бой специально для этого. У нее не было никаких моральных возражений против азартных игр, но она не могла заставить себя забыть про нищету и порванные платья и играть на деньги, рискуя их потерять в зависимости от того, как упадут кости или какая придет карта. Деньги имели для нее слишком большое значение, и, несмотря на все напоминания Боя о том, что она становится богатой женщиной, она не ощущала себя разбогатевшей. Поэтому она сидела в казино, наблюдая за Боем, испытывая скуку и безразличие, внезапно сменявшиеся раздражением и даже злостью. Она не затем покинула Париж, где ею восхищались и в ней нуждались, чтобы делить своего любовника с игорным столом. Она настойчиво спрашивала его, когда же они начнут свой круиз, а он отвечал, что пока ему не хочется уезжать из Монте-Карло. Он ожидал, что Николь заведет разговор про Миранду и его помолвку, и злился на нее за то, что она воздерживалась от этого.

На четвертый день утром Бой появился на палубе, чтобы выпить кофе и перекусить, в цилиндре и в том же самом фраке, в котором он был накануне вечером. Николь уловила запах духов другой женщины. Бой изменил ей не в первый раз, но впервые откровенно провоцировал ее на скандал. Он ждал слез, криков, угроз, ругательств и оскорблений. Он рассчитывал нарваться на бурную сцепу, которая бы завершилась каким-либо физическим действием, например пощечиной, а потом последовало бы нежное и страстное примирение. Николь вела себя сдержанно и была спокойна. Такой реакции он от нее не ожидал.

– Мы близнецы, разве ты не помнишь? Мы даже всегда носим похожие вещи… – начала она, жестом показывая на свой белоснежный яхтенный костюм, почти такой же, какой был у Боя. – То, что у нас есть, это неповторимо. Это ничем нельзя заменить. Мы спасли друг друга от одиночества. Почему ты хочешь все это разрушить? – Она говорила спокойным голосом, но, когда она взяла свой кофе с молоком, Бой заметил, что руки ее дрожат.

Бой оказался застигнутым врасплох. Он был удивлен; он был смущен. А действительно, почему он хотел погубить все то, что у них было с Николь? Женитьба не обязательно должна все изменять… впрочем, он не знал…

– Не знаю, – наконец выговорил он. Он не мог посмотреть ей в глаза.

– Разве для тебя это не имеет значения? – спросила Николь.

– Нет, – сказал он. – Мне все равно.

Но в действительности ему было не все равно; он просто не представлял, как в этом признаться.

– А мне это небезразлично, – сказала Николь. – У нас есть прошлое. Своя история. Я не намерена расставаться с этим.

– Что ты собираешься делать? – спросил Бой. Подумав секунду, Николь решила воспринять его вопрос буквально.

– Я собираюсь наслаждаться отдыхом, – сказала она. – Я много работала и очень надеялась на этот круиз. По-моему, мы должны поднять якорь и отплыть сегодня утром.

– Ты этого хочешь? – спросил Бой. Он чувствовал облегчение и злость. Он был разочарован отказом Николь устраивать сцену. Его злило, что имя Миранды так и не было упомянуто. И он не понимал, в какую игру играет с ним Николь.

– Да, именно этого я хочу.

Бой пошел к капитану, чтобы отдать ему приказание, а Николь подумала, что ей удалось спасти свой любовный роман и свое будущее. Бой, не знавший, как выразить свои чувства, был в ярости. Она не сделала ничего такого, чтобы у него появилось право так на нее злиться. Он чувствовал себя обманутым, но не понимал, в чем именно.

2

Для Кима июль тянулся нестерпимо долго. Он отсчитывал минуты и часы, которых другие не замечали: от этих часов зависело прибытие почты поездом из Парижа или пароходом из Нью-Йорка; по этим часам открывался и закрывался телеграф. Его мучила неизвестность, потому что от Перкинса не было никаких известий. Гордость не позволяла ему самому обратиться к Перкинсу и спросить, что тот думает про «Дело чести», как поступил бы какой-нибудь дилетант. Впервые за всю свою профессиональную жизнь Ким терзался сомнениями.

Он часто бегал на почту и на телеграф и сообщал Салли только хорошие новости: известия от своего отца о том, как они богатеют, спекулируя на повышении биржевых цен; о просьбах из «Коллье» и «Сатердей ивнинг пост» написать для них статьи; про письма его поклонников по поводу «Западного фронта», которые Скрибнер продолжал присылать ему в больших конвертах. Салли смотрела, как Ким учит Кимджи плавать. Кимджи ликовал, хохотал во весь голос, пытался подражать движениям своего отца, размахивая пухлыми ручками, мелькавшими в воздухе, как крылья ветряной мельницы. Ким нежно и заботливо относился к Салли, говорил с ней о будущем и о финансовой обеспеченности, время от времени давал ей деньги, подчеркивая, что они принадлежат ей и что она должна их откладывать на свои нужды. Салли казалось, что жизнь наладилась. Она надеялась, что этим летом опять забеременеет.

Потом Ким получил длинное письмо от Скотта, который снял на лето дом на берегу бухты Устриц. Письмо было про дикое пьянство и дикие вечеринки и еще про людей, с которыми ему доводилось на них знакомиться; там бывали юные дебютантки и молодые замужние женщины, элегантные гангстеры, биржевые дельцы, кинопродюсеры, нелегальные поставщики спиртного, игроки, аристократы с Восточного побережья, и все они смешались в одной безумной, великолепной компании. Люди, дорожки которых никогда бы не пересеклись, если бы не великий денежный ливень, обрушившийся на них. Прошлое и родословные этих людей словно исчезали в золотистой туманной мгле, и так появились жители Северного побережья Лонг-Айленда, с их полями для игры в поло, плавательными бассейнами, огромными белыми яхтами, стоявшими возле частных пристаней, и их жизнь была восхитительно хороша. Скотт писал, что у него такое чувство, будто он и Зельда являются персонажами одного из его собственных романов. Письмо было длинное и трогательное. Ким отыскал самое интересное для себя в постскриптуме: там был совет «не беспокоиться» насчет «Дела чести». «Многие, в том числе и я, сражаются за него».

3

В дальнем восточном конце пляжа Гэруп стояла гряда больших камней, настоящих валунов. Они образовывали укромное место, где можно было загорать нагишом. Поутру солнце, отражавшееся от поверхности камней, нагревало песок и от этого становилось еще теплее, и усиливалось приятное ощущение расслабленности. Днем, когда солнце находилось в зените, камни отбрасывали гостеприимную, прохладную тень. Валуны пляжа Гэруп сделались излюбленным местом Кима, и каждый день, когда Кимджи и Салли, согласно южному обычаю, отправлялись на ленч и полуденный отдых, Ким приходил туда, захватив с собой батон хлеба и кусок местного белого, как мел, сыра, несколько абрикосов и бутылку белого вина. Он написал Николь из Лондона, сообщив о том, что проведет это лето в Антибе и что его приглашение на ленч остается в силе. Он будет ждать ее каждый день.

В то утро, когда пришло письмо от Скотта, он захватил его с собой. Зловещий постскриптум Скотта наполнил Кима ужасающе мрачными предчувствиями и ощущением собственной беспомощности, неспособности повлиять на свою собственную судьбу. Он сидел там, в тени валунов пляжа Гэруп, попивая белое вино, а письмо лежало рядом, придавленное камнем, и его тонкая почтовая бумага шуршала под дуновениями ветерка, налетавшими с моря. Он размышлял, что ему делать, когда вдруг уловил в воздухе знакомый запах духов Николь.

– Я опоздала всего лишь на один год, – сказала она тихонько, стоя рядом с ним, но не дотрагиваясь до него. Он повернулся и посмотрел на нее. Ее лицо было серьезным и задумчивым. – Меня здесь все еще ждут?

– Ну, как говорится, лучше поздно, чем никогда, – непринужденно ответил он, улыбнувшись. Ему захотелось к ней прикоснуться. Когда он увидел ее, его сердце заколотилось, и он надеялся, что она не заметит его состояния. Ее золотистые волосы и глаза, блестевшие, казалось, ярче самого солнца, делали ее восхитительно красивой. – Присаживайся, – сказал он, жестом показывая на песок и с трудом сдерживая переполнявший его восторг, который всегда чувствовал в ее присутствии. Он не знал, как долго сможет сидеть рядом с ней, не целуя ее, не обнимая и не лаская. Запах ее духов проникал в его ноздри, и сильное, страстное желание охватило его.

– Ты сейчас смотрел на те лодки с очень расстроенным видом, – сказала она.

Получив приглашение от Кима, отправленное из Лондона, Николь тут же начала спорить сама с собой, следует ли ей принимать его. Воспоминания о той слишком краткой, ничего не решившей встрече с Кимом, прошлым летом, постоянно преследовали ее, как и мысли о том, что могло бы произойти между ними и, хотя она пыталась заставить себя поверить в искренность этого внутреннего спора, на самом деле у нее никогда не возникало никаких сомнений в том, что она появится па пляже Гэруп, чтобы возобновить встречи с ним. И вот теперь она приехала в Антибу с одним любовником и сбежала от него, чтобы встретиться с другим. Раньше она никогда так не поступала, и ее не восхищало собственное поведение. Но все же колени ее тряслись, и у нее перехватывало дыхание при одном только взгляде на него, и она молилась, чтобы он не заметил, что с ней происходит.

– Я действительно был расстроен, и мне очень нужна компания, – сказал он. – Твоя компания. И я даже могу предложить тебе обещанный ленч. Понимаешь, моя фамильная честность – это не просто выдумки для рекламы, – сказал он, надеясь, что его голос звучит достаточно твердо. Он налил ей вино из бутылки, которую он засунул в мокрый песок, чтобы вино не нагрелось. – А теперь скажи мне, почему ты так подвела меня в прошлом году?

– Ночью, после той вечеринки у Мерфи, у нас с Боем была ужасная ссора, – сказала Николь. – Утром на рассвете «Белое облако» отчалило от берегов Антиба. Я подвела тебя, потому что меня здесь уже не было.

– Почему вы поссорились?

– Бою стало скучно. Он ненавидит скуку и обвинил во всем меня. Ему не нравятся мои друзья.

– О, – протянул Ким. – Что же, по его мнению, дурного в твоих друзьях?

– Ему не нравятся «художественные» натуры. Хорошо, что здесь оказались Портеры, а то все могло бы быть еще хуже.

– Коул – это «художественная» натура.

– Бой говорит, что Коул – это исключение. – Николь пожала плечами. – Не проси меня объяснить это логически. Потому что это нелогично.

Николь сидела на песке, подняв колени и обхватив их руками. Она была в свободной темно-синей хлопковой рубашке и в белых хлопковых брюках. Ким заметил, что она по-прежнему носит на правой руке огромный бриллиант, и его удивило, что она не сняла его после помолвки Боя. Кроме того, на ее руке были мужские часы. Это заинтересовало его, как и все то, что имело к ней отношение.

– Никогда не видел, чтобы женщина носила мужские часы, – сказал он.

– Это часы Боя, – ответила Николь. Она вытянула руку и показала их, очень тонкие часы швейцарского производства в золотой оправе на ремешке из черной крокодиловой кожи. – У Боя большая коллекция часов. Мне разрешено их носить.

– Ты все еще встречаешься с ним? – Ким не сумел скрыть свое удивление.

– Конечно. Как, по-твоему, я попала в Антиб? Мы приплыли на «Белом облаке», как и прошлым летом. Бон предпочитает, чтобы все превращалось в традицию, и чем быстрее, тем лучше! Мы заходили в те же самые порты, посещали те же самые рестораны… – Она улыбнулась своим мыслям. – Полагаю, что даже еще через десять лет мы отправимся по этому же маршруту с теми же портами и ресторанами.

– Что скажет по этому поводу герцогиня? – Ким понял, что он гораздо провинциальнее, чем ему нравилось о себе думать.

– Бой разведен уже несколько лет. Нет никакой герцогини, которая могла бы что-либо сказать, – ответила Николь. – Разве ты не знал?

Она равнодушно откусывала маленькие кусочки сыра, запивая вином.

– Разве ты не знаешь? – Ким не мог поверить, что Бой не сказал Николь про свою помолвку. И если даже Бой не сказал, то неужели никто другой не сообщил ей об этом? Друг? Враг? Кто угодно?

– Разве я не знаю – о чем? – Николь положила кусок сыра на хлеб.

– Тебе никто этого не сказал? – Ким понимал, что делает глупость, но отступать было поздно. Он вспомнил свои слова, сказанные Стасу. Как он мог вообразить, что именно ему придется рассказывать об этом Николь? Это казалось просто невероятным.

– Не сказал про что? – Николь отложила хлеб. Она заметно встревожилась. – Не сказал про что? – настойчиво переспросила она. Когда Ким промолчал, она стала добиваться ответа уже весьма решительно. – Не поступай так со мной! Что бы это ни было, я хочу знать! Скажи мне!

Ким молчал. Николь схватила его за руку и потрясла:

– Скажи!

– Бой помолвлен, – наконец выдавил из себя Ким.

– Это не может быть правдой, – сухо сказала Николь. А потом все краски исчезли с ее лица, сменившись мертвенной бледностью. И тон ее сделался вопросительным: – Как это может быть правдой?

– Это известно всем, – сказал Ким. – Об этом знает весь Лондон. Я находился там весной, когда это произошло.

– В апреле? – спросила Николь.

Письмо Кима, в котором он сообщал ей, что это лето снова проведет в Антибе и надеется увидеть ее там, было отправлено в апреле. В то же время Бой проводил недели в Лондоне, а на выходные обычно отправлялся в Париж.

– Да. В апреле, – подтвердил Ким.

– Я в это не верю, – сказала Николь. – Я ни от кого не слышала об этом ни единого слова. Это просто не может быть правдой.

– Спроси Боя, – сказал Ким. Он оказался в ужасном положении: любовник, рассказывающий женщине о том, что ее другой любовник женится, но не на ней.

– Это неправда. Это просто не может быть правдой, – повторила она. Ее затрясло. – Это просто не может быть правдой.

Ким ничего не сказал. Что тут можно было сказать? Ему стало ясно, что никто ничего ей не говорил, все боялись. Он тихо ждал, когда она перестанет вздрагивать.

– Наверно, я все же должна поесть, – сказала Николь странным голосом. Она взяла кусочек сыра и положила в рот. И попыталась прожевать его. – Не могу, – сказала она. – Не могу проглотить. – Она выплюнула хлеб на салфетку. – Не знаю, что с этим делать, – сказала она, озираясь по сторонам и пытаясь найти место, куда можно было бы выбросить салфетку с хлебом. – Я вообще не знаю, что делать.

Ее главные и реальные надежды рухнули, и она беззвучно заплакала. Ким забрал у нее завернутый в салфетку хлеб и сунул его в свою корзину для пикников. Он хотел утешить ее, успокоить. Пора было прикоснуться к ней. На секунду она напряглась всем телом в его объятиях, словно отталкивая его и отказываясь от его утешений, а потом она позволила обнимать себя, и тут полились слезы. Прошло много времени, прежде чем она выплакалась и вытерла лицо его носовым платком, размазав по лицу краску и пудру.

– Ради тебя я умоюсь, – сказала она, как только смогла заговорить. – Я, должно быть, ужасно выгляжу! Красные глаза и все прочее…

– Нет. Только не ты, – сказал Ким. Без защитного слоя косметики ее ничем не прикрытая уязвимость казалась еще более трогательной. Бой скверно обошелся с ней; Ким обещал себе, что никогда так не поступит. Она была гордой женщиной, и лишать ее этой гордости было подло.

– Теперь тебе лучше?

– Лучше? – Она повторила его интонацию. – Лучше по сравнению с чем?

На это не было ответа. Они молча сидели рядом. Через некоторое время Николь выпрямилась и нежно сняла его руку со своего плеча.

– Расскажи мне, как у тебя дела, Ким, – сказала она. Она была все так же бледна, но ей уже удавалось справляться со своим голосом. Ее мысли витали где-то очень далеко. Она чувствовала себя оцепеневшей и опустошенной. – Надеюсь, что ты живешь лучше, чем это получается у меня.

– Все совсем не так, – сказал Ким. – С той лишь разницей, что у меня не личная, а профессиональная проблема. Я только что получил письмо от Скотта. Кажется, меня ждут большие неприятности с моей новой книгой.

– Но ты же теперь знаменитость, – сказала Николь, готовая обсуждать дела Кима и вообще говорить про что угодно, только не про себя и Боя. – Я читала «Западный фронт» в переводе на французский. Он стал бестселлером во всех европейских странах, и в Америке тоже. Почему же ты говоришь, что у тебя возникла проблема?

– Я расскажу тебе всю эту кошмарную историю, – сказал Ким и, попивая вино, поведал Николь про рукопись, украденную возле Восточного вокзала, про то, как было трудно ее восстанавливать, и как он отдал ее Перкинсу за ленчем, и как теперь терзается тем, что от его редактора ничего не слышно, и даже про окончательно доконавший его постскриптум Скотта к своему письму. Он показал письмо ей. – Я могу лишь сказать, что эта книга была обречена с самого начала.

– Обречена? Ты суеверен, как французский крестьянин! – заметила Николь.

– Что ты знаешь про французских крестьян? – сказал Ким и рассмеялся.

– Что ты собираешься делать с этой книгой? – спросила Николь, и Ким не заметил, что она не присоединилась к его смеху.

– Именно этот вопрос я и пытался решить, когда появилась ты, – сказал Ким. – Если бы только была трансатлантическая телефонная связь! Я бы позвонил Перкинсу и переговорил с ним. Проклятая телефонная компания! Сколько лет они уже обещают наладить такую связь! Не понимаю, в чем там дело?

Николь улыбнулась в первый раз после того, как Ким сообщил ей про помолвку Боя.

– Ты типичный американец, Ким. Такой нетерпеливый!

– С тобой я очень нетерпеливый, – Ким посмотрел на нее и улыбнулся. Он взял Николь за левое запястье и повернул его так, чтобы можно было разглядеть время на элегантных часах Боя. – Сейчас уже почти два часа дня. Июль 1925 год. Мне пришлось целый год дожидаться этого ленча… Ты должна согласиться, что по отношению к тебе я был очень терпелив.

– Да, – сказала Николь. – Это правда.

Она не отдернула руку, потому что его прикосновение успокоило и утешило ее. Она неожиданно вспомнила, что Бой никогда не дотрагивался до нее, если не собирался заняться с ней любовью. И тут она поняла, что давно тоскует по таким мгновениям нежности без проявления страсти, но стоило ей лишь подумать об этом, как нежность превратилась в чувство такой глубины и силы, что между ними словно возникла искра электрического разряда. У обоих перехватило дыхание и не было слов. Казалось, будто только вчера они в первый раз посмотрели в глаза друг другу на улице Монтань, и их потрясла сила взаимного влечения, не подвластная пи времени, ни обстоятельствам.

Наконец, вырываясь из охватившего их оцепенения, они решили, что надо пойти и искупаться. Ким поднялся на ноги и протянул руку Николь, чтобы помочь ей встать. Когда она поднялась, Ким внезапно прижал ее к себе. И их губы слились в таком поцелуе, о котором они мечтали с того самого момента, когда впервые узнали о существовании друг друга. Они целовались горячо и страстно, и их охватило чувство, будто они тают и растворяются в этих нежных объятиях, позабыв про весь остальной мир. И было неизбежно, что здесь, за надежно укрывающими их валунами пляжа Гэруп, в полном одиночестве, потому что все разошлись по домам на долгий французский ленч и полуденный отдых, они займутся любовью.

Он был сильным и страстным, и он целовал ее и любил ее и ее тело, не разделяя их пи на один миг. Он любил ее, ее всю, и душу и тело. Чувства переполняли его. Она была нежна и покорна и жаждала удовлетворения своей страсти, не уступая Киму в любовном пыле. Они повторили это во второй, а потом в третий раз, и казалось, что все это длилось лишь краткий миг.

Они оба были разговорчивыми людьми. Но потом они долго не могли вымолвить ни слова. Сначала их переполняли чувства, которые невозможно было выразить словами. Затем у них постепенно начали появляться какие-то мысли, направляемые чувствами.

– Это… с нами… не случайно, – наконец выговорил Ким, бессознательно пользуясь банальными словами и осторожными эвфемизмами. – Это никогда не было простой случайностью. Даже в самом начале.

– Знаю, – сказала Николь. – Я часто думала… почему ты не вернулся ко мне, в Париж, еще тогда, в самом начале… Ведь ты же обещал мне, что вернешься?

– Я оказался слабым. Слишком многое давило на меня. Слишком много лести. Слишком много комплиментов, – сказал Ким. – Было очень легко остаться…

– А уехать было трудно?

– Уехать было трудно, – согласился Ким. – Для меня в то время это было невозможно.

– И ты решил, что совсем про меня позабудешь? – спросила Николь, вспоминая те времена, когда она ждала Кима, писем от него, и это ожидание тянулось бесконечно долго, пока она, наконец, не сдалась.

– Да. Я сказал себе, что это было самое обыкновенное любовное приключение. Последняя интрижка. Мне казалось, что я смогу переступить через это. Я думал, что способен переступить через тебя. Мне это не удалось. Теперь я это понимаю. Тогда я этого не знал, – сказал Ким. Наступила долгая тишина. Никто из них не представлял, что сказать и что может или должно произойти в дальнейшем. Наконец, Ким спросил:

– Завтра ты еще будешь здесь, в Антибе?

– Да, – ответила она.

– И ты снова придешь сюда ко мне?

– Да.

4

– Сегодня утром я получил ответ на свою телеграмму, – сказал Ким на следующее утро. Они закусывали, сидя в укрытии за валунами пляжа Гэруп. – Перкинс утверждает, что Чарльз Скрибнер лично отказался издавать «Дело чести». Он категорически возражает против того языка, каким написана эта книга.

– Разве ты не можешь изменить этот язык? – спросила Николь. Она была во всем белом: белая рубашка, белые штаны, белые босоножки. Солнечные лучи озаряли ее ослепительным светом. Ким заметил, что она так и не сняла с пальца бриллиантовое кольцо Боя. Он не знал, говорила ли она с ним про его помолвку с Мирандой.

– Мне уже приходилось ругаться из-за этого с Перкинсом. Проблема возникла по поводу некоторых выражений уже в «Западном фронте». Ясно, что с «Делом чести» все будет еще сложнее. Видимо, Чарльз Скрибнер не понимает, что я не могу и не буду писать так, что люди двадцатого столетия говорят на языке викторианской эпохи. Это погубило бы весь замысел книги, – сказал Ким. – Я решил, что мы окончательно разобрались с этим, когда обсуждали мою предыдущую книгу. Однако я ошибался.

– Скрибнер не единственный издатель в Америке, – сказала Николь.

– Скрибнер – это единственный издатель, у которого есть такой редактор, как Максвелл Перкинс, – сказал Ким. – Мне отвратительна эта книга. Она была обречена с самого начала. Мне бы очень хотелось вообще забыть про ее существование. Будь я немного поумнее, я бы вернулся в журналистику. Я мог бы совсем неплохо зарабатывать, и мне не приходилось бы воевать с этими чертовыми издателями, считающими себя защитниками общественной морали и нравственности.

– Вы, писатели! – возмутилась Николь. – Вечно вы хнычите. Кокто жалуется на своего издателя. И я слышала, что Джойс тоже. Соммерсет Моэм клянется, что его издатель постоянно пытается надуть его! По-моему, вы еще хуже модельеров! – Насколько было известно Николь, Пуаре больше времени проводил с адвокатами, выступая в качестве то истца, то ответчика, чем в своем ателье, и он был далеко не единственным.

– Может, это и так, – сказал Ким. – К несчастью, это не решает мою проблему. И потом, Николь, у меня есть и другие проблемы. Прошлой ночью я не спал. Совсем. Я думал о нас. О будущем, о нашем будущем.

Николь слушала его, пытаясь поверить в будущее, но ей было страшно. Слишком часто ей приходилось получать душевные раны. От судьбы, когда автомобиль Кирилла сорвался… От самого Кима, еще с давних пор. От Боя… Она все еще не могла заставить себя думать про Боя и про то, что он сделал.

– У меня есть жена и сын. Я их люблю и кое-чем им обязан, – сказал Ким. Его рука лежала под ее головой, и он прижимал Николь к себе. Он накрыл ее и себя белым полотенцем, и у него было такое чувство, будто они вместе спрятались под этим покровом от всего мира. Ее запах окутывал и очаровывал его. Он помнил, как она пахла в холодные дни в Париже, а теперь, жарким южным летом… – Я совершил ужасную ошибку, когда не вернулся к тебе в тот раз. Я был слабым. Позволил, чтобы на меня давили, чтобы мне льстили…

– А в этот раз? Все действительно будет по-другому? – Николь была настороже. Она никогда и никому больше не поверит на слово.

– Ты примешь меня? – спросил Ким.

– Не знаю. Ты должен будешь приехать в Париж, – сказала Николь. И изумилась собственным словам. Она никогда раньше не ставила мужчинам условия, а теперь… Она была встревожена, и ее терзали дурные предчувствия. – Ты же знаешь, я не могу уехать из Парижа. Моя работа…

– Я могу писать где угодно, – сказал Ким. – Дело здесь не в географии. Салли. Кимджи. «Дело чести». Вот в чем проблема.

– Сложная у тебя жизнь, – сказала Николь.

– И у тебя тоже, – ответил Ким. – Твоя работа, твой герцог…

Николь не стала возражать ему.

5

– Вчера ночью я говорила с Боем, – сказала Николь на следующий день, когда они в третий раз встретились в своем убежище за валунами. – Он подтвердил, что это правда. Что он помолвлен. Странно, но ему, кажется, стало легче, когда я заговорила об этом. Он тут же во всем признался. А когда я спросила его, почему он не сказал об этом мне, он заявил, что ему не хотелось причинять мне боль.

– А он не подумал о том, что тебе будет еще больнее, если ты узнаешь об этом от кого-нибудь другого?

– Он сказал, что это не пришло ему в голову, – ответила Николь.

Когда она разговаривала с Боем, он поинтересовался у нее, помнит ли она, как однажды он заявил, что сделает для нее все, что будет в его силах, или как Хью Эдвард Джордж, или как герцог Меллани. Она помнила, но тогда не поняла, что именно он имеет в виду, а теперь все стало ясно. Как герцог Меллани он был обязан жениться на какой-нибудь женщине, равной ему по происхождению, и произвести на свет породистых наследников. Но как Хью Эдвард Джордж он любил ее, только ее одну, и любит до сих пор. Николь чувствовала себя опустошенной, измученной. Она любила одного человека, и вдруг оказалось, что на самом деле их двое. И тут еще вернулся женатый Ким и стал заводить разговоры о будущем…

– Он очень эгоистичен, – сказал Ким.

– Знаю, – сказала Николь. – А разве не все люди эгоистичны?

– Нет. – Ким подумал о Салли. Салли не была эгоисткой. – Но теперь-то ты собираешься от него уйти? От своего герцога?

– Чтобы ждать тебя?

– Это нечестно, – сказал Ким.

– Но ты ведь именно это подразумеваешь, не так ли? – спросила Николь.

– Не понимаю, как ты можешь оставаться с ним, – сказал Ким, предпочитая не отвечать на ее вопрос. Конечно, она была права… он хотел ее, и ему было нужно, чтобы она его ждала. – Ты слишком хороша для того, чтобы позволять кому-то обращаться с собой так, как это делает он.

– Значит, я слишком хороша для женатого мужчины. Прошу тебя, Ким, не надо говорить об этом, – сказала Николь. – Я свободна. И если я захочу остаться с ним…

– Но почему? Почему? Что за роковое влечение? – спросил Ким. Он не мог поверить в то, что Николь настолько заражена снобизмом и так честолюбива, что готова сносить любые выходки Боя из-за его титула. Как это можно объяснить иначе? – Или все дело в том, что он герцог?

– Нет. И ты это прекрасно знаешь.

– Тогда почему же?

– Я уже сказала тебе, что не хочу говорить об этом, – заявила Николь. – Когда начинаются такие разговоры, я чувствую себя несчастной. – А потом добавила: – Есть вещи, которые невозможно объяснить.

И Ким задумался, пытаясь понять, что она имела в виду и почему она чувствует себя настолько несчастной, что даже не может говорить об этом с ним.

6

– Разве твоего герцога не интересует, куда ты уходишь каждый день? – спросил Ким, когда они в четвертый раз встретились на пляже Гэруп.

– Он знает, – ответила Николь. – Я ему сказала.

– И он не ревнует?

– Ну… – Николь покраснела.

– Что «ну»?

– Бой полагает, что все писатели гомосексуалисты, – призналась она.

– О Господи, – сказал Ким. Сначала он не знал, как к этому отнестись, а потом расхохотался.

Они с Николь не могли оторваться друг от друга и ежедневно занимались любовью по нескольку часов подряд с такой ненасытной страстью, что это удивляло и слегка смущало их самих. Потом они лежали нагишом под лучами солнца. Сперва Николь накрывалась чем-нибудь, но не из скромности, а чтобы спрятаться от солнца.

– Ты бы очень хорошо выглядела загоревшей, – как-то сказал Ким.

– Это совсем не модно, – ответила Николь.

– Загар придает человеку здоровый вид. Не понимаю, почему тебе хочется оставаться такой бледной.

– Загорают только американцы, – заметила она. Она принимала тщательные меры предосторожности, чтобы уберечь свое тело, и даже руки, от солнечных лучей. Для нее загар был признаком тяжелого физического труда. Все крестьяне, работавшие на полях под Ларонель, были загоревшими до черноты, кожа на их руках казалась выдубленной, а складки и морщины на шеях и лицах были словно выжжены палящим солнцем. Представители высших общественных классов подчеркивали свою свободу от подневольного труда на полях тем, что оставались белокожими, намеренно избегая загара.

– Ты бы очень здорово выглядела, – настаивал Ким, – в своей белой одежде и с загаром. Знаешь, тебе ведь не нужно поджариваться на солнце. Достаточно слегка потемнеть.

– Возможно, ты прав. Сара Мерфи прелестно выглядит, – сказала она. – Я попробую, – и она, постепенно и осторожно, ежедневно проводя на солнце немного времени и пользуясь полученным от Сары рецептом, йодом и детским кремом, позволила себе слегка загореть. Через некоторое время кожа Николь покрылась светло-коричневым загаром с розоватым оттенком, и ей было приятно, что теперь она может выходить на улицу без косметики на лице. На четвертый день она превратилась в убежденную сторонницу американской моды на загар.

– Сегодня утром я получил очень интересную телеграмму, – сказал Ким. За все лето он ни разу не был в таком бодром и жизнерадостном настроении. – От человека, которого зовут Джей Берлин. Мы с ним вместе учились в колледже. Теперь он издатель, и ему известно про те трудности, с которыми я столкнулся, пытаясь опубликовать «Дело чести» у Скрибнера. Он пишет, что хочет издать книгу в том виде, в каком она мной написана.

– Это и в самом деле отличная новость! – сказала Николь. – Нет ничего лучше небольшой конкуренции. Я поняла это, когда работала у Ролана Ксавье. Каждый раз, когда у нас возникал спор, я угрожала ему, что уйду на другую фабрику. Однажды я так и сделала, после того как он заявил мне, что набивать гладкое трикотажное полотно невозможно. На другой фабрике с этим справились. Ролан пошел по миру со шляпой в руке.

– Проблема заключается в том, что Перкинс…

– Ага, понимаю. А если бы Перкинс работал у этого Джея Берлина?

– Максвелл никогда не уйдет от Скрибнера, – сказал Ким. – Его имя слишком тесно связано с этой фирмой, со всеми ее бестселлерами.

– Никогда не говори так! Кроме того, если бы Перкинс работал на Джея Берлина, то у тебя был бы редактор, который тебе нужен, и еще издатель, готовый публиковать твои книги так, как они тобой написаны.

– Да, но… – начал было Ким. Николь перебила его:

– Будь я на твоем месте, я бы села на первый попавшийся корабль, отплывающий в Нью-Йорк. Я бы объяснилась со Скрибнером. Я бы переговорила с Джеем Берлином. Я бы пригласила Перкинса на ленч…

Николь сидела на песке в характерной для нее позе, подняв колени к груди и обхватив их руками, и с очень решительным выражением на лице. Она обвязала свои влажные волосы большим белым носовым платком Кима, натянув его на лоб до самых бровей. Это еще сильней подчеркивало выразительность черт, а широкие скулы казались выше. Лицо ее стало задиристым и драчливым, и по его решительности Ким понял, в чем причина ее успеха. И почему-то никогда раньше она не выглядела в его глазах настолько привлекательной. Он понял, что она привыкла преодолевать препятствия, привыкла сражаться за то, что ей было нужно. А у него все получалось просто и легко. И вот теперь, наткнувшись па первое серьезное препятствие в своей жизни, он уже готов был отступить. Ему сразу же захотелось бросить все и сдаться. Николь учила его, как надо бороться. Он подумал, что совсем не против борьбы, у него просто не было опыта. Слушая Николь, он вдруг понял, что рвется в бой.

– Если я решусь на это, ты поедешь со мной? Николь удивилась.

– Как я могу? – ответила она вопросом на вопрос– Не говоря уж о том, что у тебя есть жена, мне же еще нужно готовиться к большому осеннему шоу, а кроме того, я должна выполнять очередные заказы своих клиентов. Две сотни моделей! Разве ты не знаешь, что у меня даже будет своя площадка на выставке? И я сама собираюсь оформлять ее всю, от подпорок до задних декораций! В любом случае мне пора уже уезжать из Антиба и возвращаться в Париж. Я не предполагала, что задержусь здесь надолго. – Она насмешливо посмотрела па Кима. – Встреча с тобой не входила в мои планы, и тем более я не собиралась проводить с тобой столько времени.

– Какое же место я теперь занимаю в твоей жизни? – спросил Ким. Он взял правую руку Николь и положил ее на свою. При ослепительно ярком дневном свете бриллиант переливался красными, синими, желтыми и зелеными огоньками. – Ты все еще носишь его кольцо.

– Все тут очень сложно, – сказала Николь. – Что касается моей работы, там мне все совершенно ясно. А вот в личной жизни… – она оборвала фразу и слегка пожала плечами, неуверенно и смущенно.

– Что же теперь будет? С нами? – спросил Ким. – Мы уже зашли слишком далеко, так что же нам теперь делать?

– Мне бы очень хотелось, чтобы все было проще, – сказала Николь. – Все настолько сложно.

– Так не должно быть, – возразил Ким. – Я все брошу ради тебя. Тебе решать. Скажи мне, чего ты хочешь. Я поступлю так, как ты скажешь.

– Я помню один наш давний разговор, – сказала Николь, – в моей квартире. Ты сидел на кушетке, а я принимала ванну. Ты говорил про «конкуренцию», а я сказала тебе, что конкуренции вообще может не быть, если ты сам этого не хочешь. Ты тогда ушел от ответа и, в конце концов, покинул меня. Я не желаю быть тем человеком, который должен сам принимать все решения, – сказала она. Теперь она настороженно относилась к мужчинам и к их обещаниям, которые они так легко давали и так легко нарушали. – Скажи мне лучше, Ким, чего хочешь ты?

– Тебя.

– Но что же дальше?

– Я найду способ, чтобы быть рядом с тобой, – сказал он страстно. Он будет драться за свою книгу; он будет бороться за нее. – Не знаю, как я добьюсь этого, но все так и будет. Я уже потерял тебя однажды. Я не допущу такой ошибки во второй раз.

– Мне бы хотелось… – проговорила она, и в ее больших, умных глазах заблестели слезы. Совсем недавно, когда они обсуждали деловые вопросы, ее взгляд был решительным и твердым, а теперь, стоило им только коснуться ее личной жизни, он сделался несчастным и неуверенным.

– Мне бы хотелось… – снова начала она и не закончила. А хотелось ей, чтобы он сказал, какие чувства он к ней испытывает. Она хотела узнать, какое место занимает в его жизни. Она хотела понять, может ли она на этот раз рискнуть и поверить ему. Но гордость не позволила спросить об этом, и недоговоренная фраза повисла в воздухе.

Ким ждал, когда она договорит, и думал: «Я люблю тебя. Я полюбил тебя в то самое мгновение, когда в первый раз увидел на улице Монтань. Я любил тебя тогда, – думал он, – и люблю сейчас». Он чуть было не сказал это, но удержался.

– О чем ты думаешь? – вдруг спросила Николь.

– Да так, ни о чем, – ответил он, не решаясь произнести эти слова, страшась их власти.

Николь встала и нежно поцеловала его. И пошла вдоль кромки воды, удаляясь от него и не позволяя себе оглянуться. Ким смотрел ей вслед, пока она не исчезла, и боялся, что пройдет много времени, прежде чем снова ее увидит.

Как писатель, он стремился в Нью-Йорк. Как любовник, он хотел броситься за Николь. Как муж, он предпочитал думать, что ничего не произошло, хотя, как мужчина, он понимал, что зашел слишком далеко и обратной дороги нет. Теперь все должно было измениться.

Двадцать один год, только что из Айовы, совершенно один, абсолютно независим, и работа в Париже в середине двадцатых! В последующие недели, месяцы и годы я чувствовал себя так, будто настолько приблизился к райскому блаженству на этой земле, насколько на это вообще может рассчитывать человек. То были самые счастливые и чудесные, если не самые важные и богатые событиями, годы моей жизни. Лишь некоторые, весьма редкие неудачи, разочарования и печали омрачали те лучезарные деньки. Все это, как положено, еще будет, но потом и в основном где-то в других местах.

Уильям Л. Ширер

Загрузка...