Последние узы смерти

11

Адер сидела на причале, чувствую, как опускаются и поднимаются босые ноги в такт плещущей о сваи волне. Императору едва ли пристала такая поза, но она все утро строила из себя императора – гордо восседала в кресле над тлеющими руинами великой карты Аннура, старалась не раскашляться от дыма и облачков пепла, подписывала соглашение, превращая его в закон, долженствующий залечить раскол между империей и республикой. Сейчас она с удовольствием облокотилась на доски дворцового причала, глядя, как ветер подгоняет корабли в бухте и забыв на миг, как она все это едва не погубила.

Да, хорошо было бы об этом забыть, но брат не давал.

– Откуда ты знала, – тихо спросил Каден, – что не загорится весь зал?

– Я не знала.

– Откуда ты знала, что никто из членов совета не бросится на тебя?

– Я не знала.

– Откуда ты знала, что мы после всего согласимся ратифицировать договор?

– Я не знала, Каден. Чтоб ты понимал, я подыхала от страха, но я просто понятия не имела, что делать.

Она досадливо выдохнула и повернулась к нему лицом.

Каден сидел, поджав под себя скрещенные ноги, сложив руки на коленях, и поза эта, как и все в нем, говорила о сдержанности и замкнутости. Адер не представляла, как он умудряется так сидеть, несмотря на ожоги. Полыхнувшее в палате совета пламя на миг обратило в огонь самый воздух. У Адер мучительно горела кожа, сквозь природную смуглоту проступала воспаленная краснота. Холодная вода так ласкала ступни и колени, что хотелось нырнуть в нее, поплавать на спине в прохладной тени причала.

Она любила так плавать в детстве – может, потому, что под причалом скрывалась от бдительных глаз своих эдолийцев. Но теперь не было ни Бирча, ни Фултона (один ее бросил, другой погиб), и она была не ребенком, а взрослой женщиной и – после утреннего подписания документа – императором всего Аннура. Не плавать ей больше под причалом.

– Ты не представляешь, – неторопливо говорил Каден, – как трудно было добиться от совета согласия на этот договор. Они не желали твоего возвращения.

– А ты желал? – настороженно взглянула на него Адер.

Мужчина, сидевший перед ней на шершавых досках причала, мало напоминал мальчика из их детства. В восемь лет Каден был кожа да кости, локти да колени; непокорные волосы на бегу падали ему на глаза, а бегал он, казалось, без передышки. Они с Валином росли в одном дворце с Адер, их воспитывали одни родители и опекуны, их обучали одни наставники, но оба ее брата нашли за красными стенами свободу, которой никогда не знала Адер.

Не то чтобы она с детства рвалась на волю из Рассветного дворца. Далеко не так. Всякий раз, проходя под длинными колоннадами, молясь в благоуханной тишине древних храмов, стоя в прохладной тени Нетесаного трона, она преисполнялась гордости – гордости за свой род, за свое место, за свой дворец и воплощенную в нем историю. Прогуливаясь по ухоженным садам под ветвями жасмина и гардений, засматриваясь на грациозные обводы зависшего над землей Парящего зала, озирая простирающуюся до океана империю, ее леса и возделанные поля от горизонта до горизонта, при виде этих просторов и величия она почитала себя счастливицей.

Но за счастье приходится платить. Как и золотые одеяния, в которые облачался в дни солнцестояний и равноденствий отец, на хрупких плечах Адер тяжестью лежали пышные, расшитые золотом платья. Она, сколько себя помнила, ощущала их вес. Принадлежать к Малкенианам означало принять на себя весь груз истории и события настоящего ощущать, как скользящий меж ладоней бесценный шелк. Высокие красные стены Рассветного дворца не отгораживали от него мир, а запирали внутри себя сложнейшую государственную машину, превращая ее в ступицу, вокруг которой вращались спицы и обод мира. Адер ощущала это вращение – ощущала каждый день, едва успев проснуться… Даже зная, что ей не бывать на троне, что немыслимый груз ответственности перейдет от отца не к ней, а к Кадену.

А Каден, казалось ей, пребывал в блаженном неведении.

Мальчик, которого она помнила, во всем тянулся за братом: удирал тайком с уроков, норовил спрятаться от своей охраны, носился по гребням укреплений или забирался в самые глубокие погреба. Его глаза сияли так же, как у Санлитуна и Адер, но он как будто не знал и знать не хотел, что этот свет означает, что ему предстоит. Адер легче было представить на Нетесаном троне главного псаря Крима, чем Кадена; Крим хотя бы серьезно и трезво подходил к своим обязанностям.

Притихшим Адер заставала Кадена, только когда тот бывал один, думал, что никто его не видит. Однажды Адер, раздосадованная не дававшимся ей математическим доказательством, забралась после урока на ту стену, что выходила к морю, и решила сидеть там на пронизывающем соленом ветру, пока не решит задачу. Она удивилась, наткнувшись на Кадена. Его эдолийцы держались в сотне шагов, перекрывая все выходы на гребень стены, а он откинулся на камни и смотрел между зубцами бойниц на восток. Адер хотела подойти, но вдруг передумала, каким-то сверхъестественным чутьем угадав, что открыла в Кадене что-то новое, ранее незамеченное. Она не понимала, на что засмотрелся брат: на суда в гавани? На чаек в небе? На карстовые разломы в известняковых обрывах над Разбитой бухтой? Она видела в нем только тишину, столь полное, столь абсолютное бездействие, что невозможно было вообразить его шевельнувшимся. Но спустя очень долгое время он обернулся. Увидел, что она смотрит, округлил сияющие глаза, растянул рот в озорной улыбке и бросился бежать, увлекая за собой возмущенно кричащих эдолийцев.

Сейчас ей казалось, что мальчик, носившийся по дворцу и ухмылявшийся во весь рот, пропал. Почти десять лет среди хин содрали с его лица легкую улыбку. Пропали темные волосы – сбриты под корень. И глаза, хотя еще светились, горели далеким светом, какой она видела прежде в глазах отца. Едва ли Адер и узнала бы брата, если бы не тот день на стене над морем. Тогда, десять лет назад, она подсмотрела то, что видела в нем теперь: ту же тишину, то же молчание, тот же неуловимый взгляд.

– Твое возвращение в город – это вопрос не желания, – сказал Каден, – а необходимости.

Она устало, недоуменно покачала головой:

– Раз уж нам суждено сражаться на одной стороне, ты мог бы пораньше объединить силы. Например, сразу по возвращении в Аннур. Тогда не рвали бы друг друга в клочья, а сразу стали бы союзниками, выступили единым фронтом Малкенианов.

– Единым фронтом Малкенианов… – повторил, изучая ее, Каден.

Под его взглядом Адер чувствовала себя редким жучком, доставленным из северных лесов образчиком вида.

– Для этого нам нужен Валин, – договорил Каден, немного помедлив. – Ты не догадываешься, где он сейчас?

У Адер сжалось сердце. Она с усилием сохранила лицо неподвижным и не отрывала взгляд от лениво плескавшейся у ног волны, пока в памяти снова разыгрывались страшные сцены: Валин, словно с неба, сваливается на площадку андт-килского маяка; Валин убивает Фултона, ее последнего эдолийца; горячая кровь хлещет у Фултона из-под доспеха, неподъемная тяжесть его тела ложится на руки Адер, в ране застрял нож; Валин грозит ил Торнье, готовится убить полководца, единственную надежду Аннура; почти невесомый нож в руке Адер входит в бок брату; ее собственный крик, высокий, словно голос чайки…

Наверное, можно было поступить иначе, но тогда она не видела выбора. Без ил Торньи они бы погибли – ургулы еще много месяцев назад растоптали бы Аннур копытами своих коней. Валин был вне себя, почти безумен – стоило только заглянуть ему в глаза. В нем ничего не осталось от помнившегося Адер мальчугана: игривость, радость, озорство сменились ненавистью, ужасом и черной всепоглощающей яростью. И она сделала то, что должно, ради империи. С тех пор Адер десятки, сотни раз перепроверяла свое решение – с тех пор, как его бессильное тело рухнуло в воды под башней. Она не видела иного выбора – ни тогда, ни много месяцев спустя. Но это не спасало ее от ночных кошмаров.

– В последний раз, – ответила она, твердо встретив взгляд Кадена и следя, чтобы голос звучал ровно, почти равнодушно, – я видела его ребенком, на судне, уходящем к Киринским островам.

Она заставила себя вдохнуть и медленно выдохнуть. Ложь, как костер в день зимнего солнцеворота, складывают без спешки.

Каден, не отвечая, разглядывал ее своими пылающими глазами. Его лицо не выражало никаких чувств. Так же он смотрел бы на голую стену или на заросшую травой лужайку, но он все смотрел, смотрел и смотрел, пока на загривке у Адер не выступил пот.

«Он не может знать, – напомнила она себе. – Неоткуда ему знать».

Его глаза все жгли ее. Она ощутила себя зайцем, маленьким теплокровным зверьком, запутавшимся в охотничьих силках.

«А вдруг кто-то видел? – внутренний голос походил на голос Ниры. – Сколько бедолаг бились там внизу – кто-то мог заметить, как ты вгоняешь нож Валину меж ребер».

Адер много месяцев об этом думала. Что ни говори, трудно не заметить падающего с башни тела. С другой стороны, когда Валин в крови, в беспамятстве, с собственным ножом в ребрах шагнул с башни, он падал с южной стороны, к озеру, а оттуда смотреть было некому. А главное, на улицах тогда еще бушевало сражение. Все, кто мог бы что-то рассмотреть, были отчаянно заняты – били клинком или отражали удары. Им было не до разглядывания крыш Андт-Кила.

Во всяком случае, так говорила себе Адер, и каждый день, в который никто ее не спросил, не призвал к ответу, укреплял надежду, что смерть Валина осталась незамеченной и покрытой тайной. Такое долгое молчание должно было принести облегчение; ей меньше всего нужно было, чтобы над останками гибнущей империи разнеслась весть о братоубийстве в правящей семье. Отсутствие слухов должно было ощущаться милостью богов. Не ощущалось.

Жестокие факты истории – войны, голод, тиранию, истребление народов – разделяли миллионы. Правду об убийстве в башне маяка Адер несла в одиночку. Единственным свидетелем был ил Торнья – кшештрим, который, хоть и научился изображать добродушие и легкомыслие, по самой природе своей не способен был постичь, чего стоило Адер ударить ножом родного брата. Эта ее правда, ее молчание, и в иные дни тяжесть их казалась невыносимой.

Она покачала головой:

– Я хотела бы знать, где сейчас Валин. Половину Раалте бы уступила за верное крыло кеттрал. – Адер нацелила на Кадена колкий взгляд. – Мои агенты донесли, что тебе известно, где он. Что вы после его бегства с Островов пересекались.

– Агенты? – поднял бровь Каден.

– Да, – подтвердила Адер, – агенты. Люди, которые притворялись, что они на твоей стороне, но служили мне. Даже в вашей бездарной республике есть шпионы.

Он медленно кивнул:

– И что именно они тебе донесли?

– Что Валин с бесчестьем покинул Острова. Что отправился к тебе. Возможно, спас тебя. Это так?

Каден кивнул:

– Близко к истине. А наши шпионы донесли мне, что в сражении при Андт-Киле участвовало крыло кеттрал. Рассказывали, что оборону до подхода Северной армии возглавляла рыжеволосая женщина. Были взрывы – сработали боеприпасы кеттрал. Люди видели похожую на мальчика девушку в кеттральской черной форме. – Он ответил на ее напряженный взгляд. – Под описание подходят бойцы крыла Валина: Гвенна Шарп, Анник Френча.

Адер кивнула.

– Я видела их с башни, – сказала она, стараясь быть как можно ближе к правде. – Кто они, никто не знал.

– Даже ил Торнья? Он кенаранг. Кеттрал подчиняются ему.

– Это не значит, что он помнит в лицо каждого кадета. А в тот день, если твои шпионы забыли об этом упомянуть, шел бой. Ил Торнья пытался остановить Длинного Кулака, а не играл в «угадай кеттрал».

– Так, значит, Валина не было? Там, на севере.

– Если он там и был, я его не видела, – покачала головой Адер. – Конечно, когда сражаются десятки тысяч…

Каден помолчал, словно соображал, развивать ли тему, и нахмурился. Единственное проявление чувств, которое она заметила в нем при этом разговоре на причале.

– А что Длинный Кулак? – наконец спросил он. – Вождь ургулов участвовал в сражении?

Разговор свернул на другую дорогу – опасную, но не такую, как вопрос о Валине.

– Нет, – ответила Адер. – Ургулами командовал дезертир-кеттрал по имени Балендин. По всей видимости, лич. Он держал мосты.

– Балендина я знаю, – живо отозвался Каден. – Я чуть не убил его в Костистых горах. Он опасен.

Адер скрыла удивление. Она впервые слышала о связи лича с Каденом, но ведь в безумии месяцев, прошедших со смерти отца, ей было не до слухов. Она попробовала представить, как Каден кого-то убивает – тем более лича, прошедшего выучку кеттрал. Что брат не воин, видно было с первого взгляда, но его глаза… Она вздрогнула и отвернулась, разглядывая стоявшие на якоре суда. В такелаже собрались чайки. То и дело какая-нибудь срывалась в полет, с криком ныряла в волны и выхватывала мокрую извивающуюся рыбину.

– Мало сказать – опасен, – нарушила она молчание. – Он вытаскивал на видное место пленников и разрывал их лошадьми. Иногда только смотрел. Иногда помогал.

– У него такой колодец, – кивнул Каден. – Он питается ужасом, ненавистью и отвращением, использует их, чтобы делать… то, что делает.

– А что именно, я тебе расскажу!

И по прошествии месяцев Адер помнила весь ужас, будто это было вчера.

– Он поднимает рухнувшие мосты, чтобы переправить свое войско. Он рушит стены. – Она мотнула головой. – Он в ста шагах сводит два пальца, и у людей лопаются головы под шлемами.

– Дальше будет хуже, – сказал Каден. – Чем больше людей его боятся, тем он сильнее.

– Вот потому-то ил Торнья и пытается остановить мерзавца! Ты здесь играешь в картографа со своим идиотским советом, а все главное-то на севере происходит, Каден.

– Все ли? – тихо спросил он. – Про Балендина мне известно, но там ли Длинный Кулак?

Адер помолчала, перебирая в мыслях запутанную ткань истины. Все в ней переплеталось: природа ил Торньи, смерть Валина, правда о Длинном Кулаке и правда о Нире с Оши. Стоит выдать одну тайну, она потянет за собой другие. Нить за нитью, и скоро вся ткань расползется лохмотьями.

– Адер, – не отрывая от нее взгляда, проговорил Каден. – Мне нужно знать, что там происходит. Если мы ошибемся, последствия будут ужасны.

– Они и так ужасны! Для меня, для тебя, для Аннура! – Она неопределенно махнула рукой на север. – Там такое творится, Каден! Ты на севере не был. Не видел трупов, с которых ургулы содрали кожу. Обугленных детских тел. Медленно, по кусочку разрубленных женщин. Ты хоть раз после возвращения выезжал за стены столицы, поцелуй ее Кент?

– Здесь столько дел… – покачал он головой.

– Везде столько дел! Разбойники перекрыли дороги. Рыбаки смекнули, что мелким пиратством заработают больше монет. Торговля глохнет, разбой растет. Ты, если слухи не лгут, отдал половину Ганно и Ченнери племенам Поясницы. Манджари высовывает нос из-за Анказа. Фрипорт и Объединенные Города душат нас пошлинами. Все расползается по швам. Ты счел безрассудством мой въезд в Аннур – в одиночку, без объявления? Осуждаешь за пожар в вашей палате дураков? – Адер ткнула в брата пальцем. – А ты сам? Ты со своей республикой выверяешь каждый шажок, вы по десять дней обсуждаете, можно ли водрузить лишний флаг на красной стене, а тем временем вас убивают.

Она тяжело перевела дыхание и поправилась:

– Нет, убивают не вас. Других людей, других аннурцев. Тех, кому не укрыться за красными стенами, – вот кого убивают за ваши решения. Или за ваши ошибки…

Может, он и был сражен ее тирадой, но вида не подал. Смотрел все так же ровно.

– Я понимаю твое нетерпение, – спокойно кивнул Каден. – Но метания из стороны в сторону никого не спасут.

Адер, еще не дослушав, покачала головой:

– Так мог бы сказать наш отец. Он все продумывал, куда лучше тебя продумывал, – старался рассмотреть все точки зрения, действовать всегда по плану, Кент его побери, и что за это получил? Нож под ребра.

Она больно прикусила губу – отчасти, чтобы не наговорить лишнего, отчасти от горя. Каден все сидел, сложа руки на коленях и всматриваясь в нее, как в бьющегося на досках причала морского окуня. Даже при упоминании об убийстве Санлитуна он не изменился в лице.

– Его убил твой кенаранг, – наконец заговорил он тихим голосом. – Ран ил Торнья убил нашего отца.

– Да чтоб тебя! Думаешь, я не в курсе?

Он моргнул:

– Не знаю, что и думать.

– Да, Каден, думать трудно. Но это не значит, что можно вовсе не думать.

– Я думаю.

– Неужели? – съязвила Адер. – И что ты надумал за эти девять месяцев? Уничтожил империю, сотни лет – даже не спорь! – жившую в порядке и процветании, а что дальше?

Кто другой – да любой на его месте – ответил бы на вызов. Нира закатила бы ей оплеуху. Лехав стал бы возражать. Ран ил Торнья высмеял бы ее, а ведь Ран ил Торнья, Кент его побери, – кшештрим!

Каден только головой покачал:

– Ты не представляешь всей сложности ситуации.

– С чего ты взял, – возмутилась она, с трудом сдерживая крик, – будто знаешь, что я представляю?

– Есть угрозы пострашнее ургулов. Более зловещие.

– Как не быть! – Адер сплюнула. – Половину я только что перечислила. Угроз столько, что ургулы среди них, почитай, пустяк. Всего лишь кровожадные дикари, вполне предсказуемо задумавшие разбить Северную армию и предать мечу всю империю. Если подумать, это так старомодно.

– Ургулы, возможно, просто кровожадные дикари, – ответил Каден, – но человек, который их возглавляет, – нет. И твой Ран ил Торнья не просто военачальник.

Спину Адер закололи ледяные иголочки. Она готова была ответить, но осеклась. Они опять вернулись на зыбкую почву полуправды и недомолвок. Каден встретил ее взгляд. В его глазах не было нетерпения, не было колебаний. Она вовсе ничего не видела в его пылающих радужках. Адер ждала этого момента, готовилась к нему, но не думала, что он настанет так внезапно.

Она оглянулась через плечо: эдолийцы стояли в ста шагах, спиной к ним, охраняли вход на причал. И все-таки Адер понизила голос:

– Ран ил Торнья – кшештрим.

– Знаю, – кивнул Каден. – И значит, ребенок, которого ты ему родила, тоже кшештрим, хотя бы отчасти.

Он произнес эти слова спокойно, почти безразлично, как слуга, передающий незначительное известие. Адер понадобилась вся сила воли, чтобы его не ударить.

– Я родила ребенка не ему, – прошипела она голосом, заточенным яростью, как клинок. – Мой сын рожден не для ил Торньи. Санлитун не игрушка, не подарок, который я выдавила меж чресел, чтобы порадовать великого полководца. Мой сын – мой!

Каден и глазом не моргнул перед лицом ее ярости.

– И все же твой сын еще ближе подводит ил Торнью к трону.

– Ил Торнье трон на хрен не нужен.

– Может быть, не сам по себе, а как средство, как орудие. Он кшештрим, Адер.

Она медленно, с болью обуздала забившееся сердце, задушила подступившие к горлу слова, усмирила себя. Волны под причалом показались ей живыми, неутомимыми. Она уставилась на брата, силясь по переливам пламени в его глазах угадать следующий ход. И наконец решилась бросить кости.

– Тот, кого ты зовешь Килем, тоже, – сказала Адер.

– Да.

Они посидели немного без движения, словно правда, высказанная обоими, мешала двигаться дальше. Солнце скрылось за дворцом, и волны остыли. Адер вытянула ноги из воды, поджала колени к груди. С востока налетел ветер, сбил ей волосы на лицо. Она задрожала.

– Ил Торнья предупреждал, что я встречу здесь Киля, – наконец заговорила она. – И советовал ему не доверять.

– А мне Киль советовал не доверять ил Торнье.

– Похоже на тупик, – развела руками Адер.

– Не обязательно, – медленно ответил Каден. – Помимо мнения двух кшештрим, стоит учитывать простые факты.

– Факты, – настороженно отозвалась Адер, – сильно зависят от того, кто их излагает.

– Одно нам по меньшей мере известно, что генерал, на которого ты так полагаешься, убил нашего отца, отправил сотню эдолийцев убить меня, приказал крылу кеттрал убить Валина, когда тот еще был на Островах. – Каден покачал головой. – Решая, кому доверять, думается, стоит посмотреть, кто заслужил доверие делом.

Адер выстроила мысли по порядку. Все это она, конечно, знала и раньше, но тяжело было слышать из чужих уст эти проклятые слова.

– У него были на то причины.

– Причины есть всегда, – заметил Каден, не шелохнувшись.

Далеко в бухте лавировал против ветра корабль – сворачивал то туда, то сюда, приближаясь к намеченной цели так неуловимо, что наблюдавшая за ним Адер не могла угадать, куда он направляется. Она долго смотрела, прежде чем обернуться к брату.

Кое-что ему следовало сообщить – в этом она не сомневалась. Он уже знал об ил Торнье и знал, что она в курсе: ее полководец – убийца. Если не добавить к этому чего-то большего, он и дальше будет думать, как явно думает сейчас, что она потянулась к трону из тупой жажды власти, что связалась с ил Торньей ради ее укрепления, что ее заботит не благо Аннура, а собственное возвышение. Пока брат так думает, сотрудничать с ним невозможно, а ей необходимо сотрудничество – с ним и со всем советом, иначе они никого не спасут. Надо ему кое-что рассказать, объяснить. Вопрос – все ли.

– Принимая Нетесаный трон, – тихо сказала она, – я считала тебя погибшим.

– Трон меня не интересует, Адер.

– Знай я, что ты жив и вернешься в город, я бы так не поступила. Я бы и так не стала, но после смерти отца прошли месяцы, от тебя никаких вестей, и, если бы не я, трон бы занял ил Торнья.

– Трон мне не нужен, – повторил Каден.

Она вглядывалась в его глаза, ища в них хоть что-то человеческое, настоящее.

– Тогда зачем ты погубил Аннур? Если тебе не нужен трон, зачем было сбрасывать с него меня?

– Не тебя. Ил Торнью. Аннур для него… оружие, и я не мог отдать его в те руки.

– А тебе не пришло в голову, – вскинулась Адер, – что я держу в руках самого ил Торнью?

– Держишь в руках? – Каден повел бровью. – Ты с ним спала, а потом при его поддержке провозгласила себя императором. Ты мало того что не держала его в руках – ты утвердила его во главе армии и усилила своим войском. С твоей стороны я не видел ничего, кроме послушания. А если ты знала, что он – кшештрим и убийца отца… дело еще хуже.

Ей хотелось его ударить, вколотить хоть немного чувства в эти пустые глаза.

– Думаешь, был хоть день со момента, когда я узнала правду, – прорычала она, – чтобы я не мечтала перерезать ему глотку?

Каден взглянул ей в глаза:

– Отчего же не перерезала?

– Оттого, что иногда приходится подавлять наши естественные порывы, Каден. Приходится ими жертвовать, приходится принимать хотя бы на время то, что нам отвратительно. – Она вдруг устала, покачала головой. – Не правда ли, как было бы приятно говорить первое, что придет в голову? Какое удивительное наслаждение иметь дело только с прямыми и честными. Какое удовольствие не поступаться собой, не совершать того, за что себя возненавидишь!

Она засмотрелась на восток, подставив лицо разгоняющему волны вечернему бризу. За ее спиной еще дымилась палата совета, но рано или поздно чистый восточный ветер, прохладный и шершавый от соли, развеет дымок.

– Приятно жить по велению сердца, – тихо сказала она, – но для правителя это – гибель.

Каден моргнул.

– В целом справедливо, – сказал он, подумав, и склонил голову к плечу. – Откуда ты узнала правду об ил Торнье?

– И ему случается ошибиться, – просто ответила Адер.

Каден нахмурился. Его горящий взгляд ушел вдаль, куда-то за горизонт.

– Маловероятно, – наконец заключил он. – Намного более правдоподобно, что он открылся тебе обдуманно и преднамеренно.

– Почему это? – огрызнулась она. – Неужто я такая тупая девка? Сама ни в чем не разберусь, ни до чего не додумаюсь?

– Потому что он кшештрим, Адер. Он умнее любого из нас, и у него были тысячи лет на разработку плана. Он был величайшим из их полководцев…

– Мне можешь не рассказывать о его гении, – мрачно отозвалась она. – Не забывай, я была на башне в Андт-Киле, видела, как он ведет сражение. Знаю, на что он способен. За его гениальность я и сохранила ему жизнь – он был нам необходим.

– И ты все еще думаешь, что переиграла его? – вскинул бровь Каден.

– Я думаю, что даже кшештрим порой изменяет удача.

– Как это понимать?

– Так, что в игре участвуют и другие силы. О которых тебе неизвестно.

– Расскажи.

– Вот так просто? – хмыкнула Адер.

– Почему бы и нет? – пожал плечами Каден.

– Потому что я ни на грош тебе не доверяю, вот почему! Потому что, вернувшись в Аннур, ты первым делом взялся его крушить. Ты сам говоришь, что хочешь остановить ил Торнью, а ил Торнья единственный, кто действительно защищает Аннур.

– Он не Аннур защищает, – тихо сказал Каден. – Он пытается убить Длинного Кулака.

– В данный момент это одно и то же.

– Возможно, не будь Длинный Кулак просто ургульским вождем.

Итак, долгими обходными путями они все же вернулись к Длинному Кулаку. Адер его ни разу не видела, хотя он, казалось, был везде и всюду: ответом на все загадки, огнем под каждым столбом дыма, кровавой битвой в конце каждого бесконечного перехода. Все дороги сходились к нему. От каждого вопля тянулся след к его блестящим ножам. Под каждым произнесенным ею именем – Каден, ил Торнья, Валин, Балендин… Под или над ними эхом слышалось имя ургульского вождя.

– И что он, по-твоему, из себя представляет? – спросила Адер.

Каден набрал в грудь воздуха, задержал и медленно выдохнул.

– Длинный Кулак – это Мешкент.

Адер обомлела. Тонкие волоски у нее на предплечьях, на загривке мгновенно поднялись дыбом. Вечер был прохладным, не холодным, но ей пришлось унимать дрожь. Ил Торнья твердил ей об этом не первый месяц, но ему она никогда по-настоящему не верила.

– Почему ты так решил?

Он прищурился, вглядываясь в ее лицо:

– Ты знала.

– Знала, что это возможно.

– Тебе сказал ил Торнья.

Она осторожно кивнула.

– А он тебе не говорил, почему так рвется убить Длинного Кулака?

– Потому же, почему и я, – сказала она. – Почему и тебе бы следовало. Ради спасения Аннура.

– Что ему спасение Аннура? Он хочет уничтожить все человечество, Адер. И почти добился своего. Какое ему дело до одной из наших империй?

– Такое, что это не наша империя! – Слова горчили на языке, но она все же выговорила их. – Это его империя. Он ее создал. И бережет.

– Как солдат бережет свой меч.

– Ты уже не раз это повторил, – сказала Адер, – но так и не объяснил, что он намерен делать этим мечом.

– Убить Мешкента.

– Зачем?

Каден помолчал – и отвернулся.

– Если хочешь, чтобы я тебе поверила, Каден, – сердито выдохнула Адер, – если ждешь от меня помощи, так дай мне хоть что-то. Почему тебя так заботит благополучие Длинного Кулака, или Мешкента, да кем бы ублюдок ни был? Он предает наш народ огню и мечу, он скачет по этим Шаэлем сплюнутым вратам – твоим вратам, Каден, сквозь эти твои кента, – поджигая Аннур со всех концов. Не знаю даже, есть ли мне дело до замыслов ил Торньи, лишь бы он его остановил.

У Кадена впервые распахнулись глаза. Что-то из сказанного Адер пробило щит, которым он прикрывал лицо.

– Длинный Кулак использует кента? – повторил он новым, незнакомым ей голосом. – Откуда ты знаешь?

– Я не знаю. Мне это кажется невероятным, но ил Торнья утверждает, что это так.

Каден замотал головой, словно не хотел верить.

– Знаю, ты считал себя и своих монахов особенными, – сказала Адер, – но, если ил Торнья не ошибся, Длинный Кулак – бог. Ясно, что бог может пройти в любые врата.

– Не в этом де…

Каден резко закрыл рот.

– Что? – поторопила Адер.

Ей всего на миг почудилось, что он готов с ней поговорить – поговорить по-настоящему, без уверток и умолчаний. Казалось, вот-вот они пробьются сквозь вставшую между ними невидимую преграду, ужасную прозрачную стену, выросшую в мягком вечернем воздухе. На один удар сердца он готов был беседовать с ней не как политик с политиком, а как брат с сестрой, как если бы понимал тяжесть и жестокость ее потери, эту страшную гулкую пустоту, как если бы разделял ее. Мгновение минуло.

– Удивительно, – отрывисто бросил он. – Хотя объяснимо. Вспышки на границах слишком идеально, слишком точно согласованы, чтобы быть случайными.

Адер взглядом просила его договаривать, но он больше ничего не добавил.

– Никак это не объяснимо, – наконец отрезала она. – Но необъяснимо – еще не значит неправда.

Каден медленно кивнул.

– И все-таки, – тяжело дыша, спросила Адер, – ты настаиваешь, что нас должен волновать ил Торнья, а не Длинный Кулак?

– Я начинаю подозревать, – ответил Каден, – что нас должно волновать все и сразу.

– Ну так я волнениями не ограничилась, – заявила Адер. – Я надела на ил Торнью ошейник. Укротила его.

– Как?

– Расскажу, когда смогу тебе доверять.

И вдруг оно показалось ей не таким уж невозможным – доверие. Каден уже знал больше, чем она думала. Не так уж много, не так уж глубоко придется лгать. Преграда между ними была просто преградой, но не пропастью. Видит Интарра, как нужен ей был союзник, не бессмертный и не полоумный.

– Каден, – тихо сказала она. – Мы должны быть честны друг с другом.

Он, выдержав ее взгляд, медленно склонил голову:

– Согласен.

– Ты мой брат. Вместе мы сумеем разобраться.

И опять он кивнул, но за этим кивком ничего не было. Не было согласия.

– Жаль, что здесь нет Валина, – помолчав, сказал он.

Это было непохоже на Кадена. Непохоже, чтобы этот новый Каден мог о чем-то жалеть. Он стал монахом, и монахи выучили его ничего не чувствовать, так и рыба не может дышать. С другой стороны, не могли же хин все в нем переделать. Он ей доверился. Для начала хоть что-то.

– И мне жаль, – сказала Адер.

Она сказала правду. Мудрецы и философы вечно восхваляли правду, вознося ее до единственно доступной человеку божественной добродетели. В их древних трудах правда сияла золотом. Будто они не ведали, будто никто из них не знал, как похожа бывает правда на ржавое лезвие с жуткими зазубринами, навеки застревающими в бестелесной материи души.