Брендючков Константин Последний ангел

Константин Брендючков

Последний ангел

1

Черная бездна всегда воспринималась Лией как нечто чуждое, потому что ее бесконечность не постигалась разумом, как бы отторгалась от него. Ничто не смягчало гнетущей пустоты вселенной. Ни верха, ни низа, ни звука, ни образа!

И только в одном месте угадывалась твердь, закрывшая собой огоньки далеких миров, твердь астероида, с которым Лию связывал лишь тонкий, исчезающий во тьме шнур.

Она уже проверила улавливающие пояса приемных устройств, все они оказались исправными, но она любила витать в бездне и потому задержалась, расслабив все тело и бездумно отдавшись полному покою. Но это не могло продолжаться безнаказанно, твердь, вращаясь, грозила ударить, поэтому Лия наконец встрепенулась, включила шлемный осветитель и запустила тяговый механизм, который повлек ее над поверхностью пустынного скитальца, давно уже ставшего для Лии домом.

Невзрачным и безрадостным выглядел этот дом снаружи: скалы, большие и маленькие воронки, выбитые ударами метеоров, осколки и брызги породы, редкие шахты дюз, казавшиеся бездонными, - таково было лицо маленького, затерявшегося во вселенной мирка.

Вскоре показались холодные сигнальные огни устья шлюзовой пещеры. Прошлюзовавшись, Лия переоделась, подошла к входной шахте, подняла оставленный ею же веер и шагнула в слабо освещенную пропасть. Как страшно было это когда-то сделать и каким обыденным стало теперь. Почти безотчетными взмахами веера она сдерживала и без того медленное падение, пока не спустилась на перекресток нескольких коридоров и, пройдя по одному из них, открыла дверь командного зала. Ее появление вызвало улыбки, и, хотя никто еще ничего не сказал, она поняла, что ее задержка не осталась незамеченной.

- Известная неженка, - сказал Зор, и Лия уловила, как у него сквозь внешнюю суровость пробивается запрятанная приязнь. Рея и Фада, судя по тому, как они переглянулись, тоже уловили это.

"В нашем доме решительно ничто не может остаться тайной, и приходится удивляться, что его обитатели вообще еще прибегают к речи", - в который раз подумала Лия.

- Повзрослеешь - поймешь, что в словах мысль оттачивается и делается живей, - откликнулся Зор. - А когда окрепнет ваша воля, - обратился он уже ко всем, - вы сможете и скрыть мысль от других, когда сочтете нужным.

Зор пережил уже около пятисот планетных циклов, он был мудр, и ему следовало верить, но Рея лукаво улыбнулась и подумала: "А зачем это может понадобиться?"

- Задай этот вопрос Комбинатору, все равно вы с Фадой только и делаете, что программируете для него всевозможные фантастические картины, - ответил вслух Зор. - Но не сейчас! - заметил он уже другим тоном. Смотрите! Вот он появился наконец пропавший Наблюдатель!

Зор чего-то не договорил, но было уже не до того: Лия увидела, что на перекрестии мутноватого курсового экрана действительно сформировалось что-то, не похожее на звезды. Это не было ни искоркой, ни кружочком, а представляло собой пятнышко с недоразвитыми лапками, как у амебы.

- Да, Лия, это и есть наш Наблюдатель, а ближайшая к нему звезда - цель нашей экспедиции, - подтвердил Зор. - Разбудите подвахтенных! А ты, Лия, восстанови жизненный ритм командира, - добавил он и отвернулся к пульту управления. Рея и Фада поднялись с кресел и вышли из зала.

Командир занимался в соседнем отсеке логической игрой. Он поднял руку для очередного хода еще до появления Лии, но в его позе мало что менялось. Так же неподвижен был и его партнер, но Лия знала, что они ведут скоростную игру со всей возможной для "безвременных" быстротой. Лишь присмотревшись, можно было заметить, что рука командира все-таки опускается. Для "безвременных" неуловимы были ни движения Лии, ни ее речь, поэтому она молча убрала игровое устройство, а вместо него поставила между партнерами двусторонний излучатель биоускорителя и, окружив игроков гармошкой непроницаемых заслонов, включила ток. Затем она отсоединила инфракрасные светильники, оставив теперь "безвременных" в темноте, чтобы предохранить их глаза от резкого перехода к обычному свету.

Вернувшись в зал, Лия села за полукруглую панель Комбинатора и, не меняя программы, заложенной Реей и Фадой, нажала клавишу. Прибор был настроен, оказывается, не на фантастическую тему, а на последовательное историческое развитие при заданном преобладании технического фактора. Лия с интересом наблюдала, как в сравнительно редких участках гипотетической планеты начинали все более скучиваться громоздкие жилые сооружения, в просветах между которыми двигались многочисленные транспортные средства, а разумные существа, довольно похожие на Лию, ездили и ходили, не опасаясь машин, но почему-то никто из них не поднимался в воздух, что было бы проще всего, и даже не носили крыльев.

Но вот появилось изображение какого-то, по-видимому, учебного заведения. Лия увидела анатомическое строение обитателей, и ей стало понятно, почему они не пользовались крыльями: действительно, с такой комплекцией взлететь собственными силами было невозможно. Они были громоздки, а физически очень слабы. На одном из спортивных полей Лия увидела юношу, с большим трудом поднимавшего гири, немногим больше его головы. Да такие даже Лия смогла бы на своей планете нести хоть целый день!

Лия засмотрелась, не заметила, как прошло время, и ее оторвало от Комбинатора только звучное клацание какого-то мощного контактора, включенного на пульте, около которого стояло уже несколько человек вместе с командиром, приведенным в нормальный ритм, и Зором, уступившим ему свое место у пульта управления.

Пятнышко на экране сделалось уже с ладонь, и можно было рассмотреть, что поверхность Наблюдателя покрыта сложными сооружениями антенн.

- Меня еще не было на свете, когда мой отец только что приступил к начальному обучению, - тихо сказал Зор подошедшей к нему Лие, - а Наблюдатель уже начал свои размахи на привязи Фаэтона; представляешь, какой громадный запас сведений накопил он с тех пор!

- На нашу беду! - вырвалась мысль Реи, стоявшей рядом. Это было так непосредственно, что рассмешило даже командира.

- Можно подумать, что ты одержима древней болезнью, приводящей к нежеланию работать, но ведь всем известно твое увлечение криптограммами, и я опасаюсь, что выйдет наоборот: тебя трудно будет оторвать от расшифровки сведений Наблюдателя, - отозвался Зор.

- Подвахтенные заняли свои места, командир, - раздался голос Фады.

- Принял, - ответил командир и, сделав нужное переключение на пульте, заговорил:

- Друзья, помощники мои! Я вызвал вас из безвремения и попросил встать к экранам, чтобы дать вам возможность присутствовать при одном из редкостных исторических событий нашего мира. Смотрите: перед вами Наблюдатель, перед вами создание гения и труда представителей нашей планеты, отцов ваших и дедов, большинство из которых не дожило до нашего праздника. Когда гравитонная связь донесла до нашей планеты сообщение о приведении в действие Наблюдателя, был отлит колокол, его звучание записали на кристалл, а сам колокол тут же был расплавлен.

Кристалл хранился для того, чтобы оживить голос колокола в нашей экспедиции при встрече с Наблюдателем. Будьте свидетелями успеха наших отцов и дедов. Честь им и память на все века нашей планеты! Пусть зазвучит колокол. Фада, включи запись!

Торжественная речь командира взволновала Лию, а когда по залу заколыхались рокочущие, мощные звуки, ей показалось, как будто кто-то сжал ее горло и перехватил дыхание.

"Какой стыд! - спохватилась она. - Что подумали бы обо мне те мужественные люди, которые заставили созданного ими Наблюдателя столько веков сторожить открытый ими разумный мир. Какой силой разума, смелостью и настойчивостью обладали они! У них-то, наверное, никогда не сбивалось ни дыхание, ни сердце".

Лия призвала на помощь всю свою волю, приказала сердцу биться ровно и сосредоточилась на совершенном когда-то подвиге людей, отдавших большую часть жизни на то, чтобы теперь она смогла увидеть на экране их детище и получить от них завещанное наследство.

"Подумать только, ведь они еще не умели замедлять свой жизненный ритм и вынуждены были двигаться в бездне однозначного путевого времени, ограничив свою жизнь пределами вот такого же скудного и безрадостного астероида! прочувствованно представляла она. - Насколько же тоскливо должны были протекать многочисленные бортовые сутки тех минувших столетий, и какой силой духа обладали те люди!"

А тягучие, проникающие, казалось, до каждой клеточки ее тела звуки все качались и качались в зале, во всех отсеках, по всем пещерам астероида и словно бы плыли навстречу Наблюдателю.

Когда колокол умолк, кто-то попросил командира назвать данные орбиты Наблюдателя и его положение.

- Мы прибыли, как и намечалось, в самое благоприятное для передачи время, - отозвался тот. - Наблюдатель подходит к наиболее удаленной от Гелиоса точке, то есть к концу большого диаметра кометного эллипса, и скорость его приближается к нулевой, так что помехи исключаются. Но почему ты спрашиваешь данные орбиты, я же сообщал их раньше. Неужели пребывание в безвремении могло повлиять на твою память, Дон?

- Нет, я все помню, но сомневаюсь, почему для периода обращения выбрана величина девяносто девять целых, девятьсот двадцать семь тысячных нашего планетного цикла? Почему бы не выбрать ровно сто?

- Причина в том, Дон, что названная тобой величина относится ко времени мира Гелиоса, а наш мир ближе к центру звездного скопления, гравитация у нас действеннее, а скорость процессов, соответственно, немного больше. Поэтому в нашей системе отсчета период составит как раз сто циклов, как тебе и хотелось. Этого я вам не говорил, и мне приятно, что ты догадался спросить сам.

- Тогда я не понимаю, для чего провели частичное торможение?

- Потому что Наблюдатель по какой-то неизвестен пока причине опаздывал, и нам пришлось ввести поправки в свое движение. Зор даже усомнился в действии уловителей, но Лия установила их исправность непосредственной проверкой.

- Загадочно, - вмешался Зор.

- Да, загадочно, - согласился командир. - А теперь слушайте все, приказал командир. - Зафиксируйте Наблюдателя. А потом включите все наружные лобовые антенны приемников высшей ступени быстродействия и сообщите готовность.

Когда все было выполнено, командир выдвинул из пульта предохранительную заслонку и нажал красный клапан поджигательного излучателя.

"Какое варварство!" - промелькнула мысль Зора, и в ту же секунду щелкнул нужный контакт пульта, а на диске измерителя времени стронулась секундная стрелка. Наблюдатель был, оказывается, еще очень далеко, и только через семь рывков стрелки его изображение на экране вспыхнуло и запылало.

- Да, варварство! - согласился командир, - но получение накопленных Наблюдателем сведений путем физического контакта с ним заставило бы нас затратить много лет на преждевременное торможение и медленное инерционное приближение к Гелиосу. Да, гибнет прекрасное, но уже устаревшее творение наших предков, зато почти вся энергия этого горения преобразуется в передачу его сведений нашим воспринимающим аппаратам, и, расшифровав эти сигналы, мы вступим в область Гелиоса достаточно осведомленными.

Все больше ширился пламенный ореол вокруг Наблюдателя, все меньше становилось его тело на экране, и когда его почти не осталось, раздался странный треск и какой-то голос на чужом для Лии языке энергично произнес короткое, но почему-то понятное ей слово: "Подъем!"

2

Привычно взметнувшись на кровати, Олег Петрович ошалело уставился на автоматически включившийся магнитофон.

"Приснится же такая галиматья"! - подумал он, не вдруг приходя в себя, но повторная команда "подъем", поданная его же собственным голосом, заставила встать на ноги.

Дальше все пошло обычным путем: зарядка, умывание, завтрак - в общем, все, как и всегда, по давно заведенному и хорошо отработанному порядку.

Олег Петрович любил выходить на работу пораньше и пройти быстрым шагом по еще безлюдным тротуарам города, вдыхая воздух, очистившийся за ночь от бензиновой гари. Четыре шага вдох, шесть - выдох, такая прогулка отлично дополняла утреннюю зарядку, которую он, не пропуская дня, выполнял добрых три десятка лет. Ничего, что из-за этого приходилось вставать утром на полтора часа раньше, восприятие жизни становилось острее, да и сил прибавлялось.

Еще смолоду он приучил себя к зарядке. Был строен, легок на ногу, здоров и энергичен, дышал свободно, шагал широко, отмахивая руками, как солдат.

За хлопотами, сопровождавшими пробуждение, он чуть не забыл свой сон, подивившись, что был в нем женщиной, а сейчас прогулка настроила на размышления, и в памяти вновь всплыли события, пережитые во сне.

"Господи! - подумалось ему, - мало ли пришлось прочитать разной фантастики, немудрено, что из всего понемногу сложилось что-то связное. Досадно, что забыл, что это самое "безвременье" может означать? Пришельцы шли к Гелиосу, значит, перелет был от другой звезды, долгий; значит, без каких-либо манипуляций со временем им, действительно, было не обойтись, живи они даже по полтысячи лет".

"Стоп! - спохватился Олег Петрович и на миг остановился, пораженный какой-то мыслью. - Почему они называли Солнце греческим словом Гелиос? Они не могли знать греческий! - Олег Петрович пошел медленней. - Но они и русского языка не могли знать, а я их понимал - вот нелепость-то! Казалось, над чем тут голову ломать - сон же! - но что-то беспокоило. Ах, вот в чем дело: что-то похожее уже встречалось у Герберта Уэллса. "Война Миров"? Нет, это было связано с чем-то божественным... Ну конечно, "Люди как боги". Это там люди будущего разговаривают на своем языке, немец считает, что это язык немецкий, а англичанин утверждает, что слышит чистый английский язык".

И, облегченно вздохнув, Олег Петрович вновь зашагал твердо и размашисто.

Чем ближе к заводу, тем чаще попадались прохожие, хотя это был еще не заводской народ - до смены далеко. Откуда-то с соседних улиц докатился по-зимнему мягкий стук трамвая. Очки у Олега Петровича иногда мутнели от дыхания, и тогда уличные светильники на миг обретали причудливые формы. Непроспавшаяся вахтерша в проходной неодобрительно глянула на его пропуск - куда, мол, приперся в такую рань! - и, пожевав губами, отвернулась, сняла крюк с неотворявшейся еще сегодня двери.

Сразу за проходной на большом рекламном щите, украшенном резным изображением первого космического корабля, запущенного прошлым летом, виднелись приказы по заводу и разные сообщения. Сегодня в глаза бросалось старательно написанное на ватмане приветствие частного порядка: "Поздравляем слесаря ремонтно-механического цеха товарища Гаврилова Николая Кузьмича с шестидесятилетием со дня рождения и желаем ему спокойного, интересного отдыха и долгих дней здоровья, бодрости и счастья!"

В другие дни на щите прикалывались афиши театра или цирка, объявления о лекциях, собраниях, а то и выпуски "Не проходите мимо". Тут же, в свое время, появится портрет слесаря Гаврилова в черной рамочке - это уж точно, за всем этим на заводе внимательно следят. И это по-человечески трогает: для многих завод стал вторым их домом, а то и главным.

Без рабочих у завода непривычный, чуть ли не дикий вид. Меж цехами безнадзорно кружит поземка, и космы ее смешиваются со струями пара из отопительных устройств. С крыш после недавней оттепели свесились сосульки. Местами они образовали фестоны, кое-где накопились угрожающими сталактитами пудового веса, а меж окон хищно изогнулись к стенам тигриными когтями, - того и гляди, вцепятся в карниз и начнут рвать цех в клочья.

Всего таинственней и значительней выглядит цех ночью. Когда идет работа, он - знакомый до мелочей - не задерживает внимания, в нем все подчинено рабочим, технологии, законам и порядкам производства, - он второстепенен, он - только фон. А ночью, без рабочей смены, цех существует сам по себе, и кажется, что он думает свою неведомую думу.

В нем темновато. Редкие лампы дежурного освещения бессильны достать дальше основных проходов, везде лежат резкие тени, сгущающиеся к стенам в непроницаемую тьму. Из нее тут и там выставляется плечо или челюсть станка, мерцает вспотевшим и невысохшим за ночь металлом какой-то рычаг или обрез цилиндра, чуть проступит кое-где переплет окна. Станки будто спят, от них все еще пахнет эмульсией, маслом и металлом. Они и не остыли даже как следует. Спят станки, как лошади, стоя, и кажется, даже во сне помнят своих хозяев.

Днем в цехе все покрывает гул станков, сейчас шаги звучат глухо, но весомо, и из-за этого с крана или с фермы внезапно сорвалась галка, куда-то пролетела, неведомо как различая путь во мгле. Нет, не мертв цех и по ночам.

Впереди, на столе горизонтально-фрезерного станка зажглись два зеленых огонька. "Когда успели и зачем поставили эти индикаторы, их же не было!" А огоньки, по мере приближения к ним, то зажгутся, то погаснут. "Странно, что за сигнализация!" - раздумывает Олег Петрович на ходу и вдруг догадывается: "Ах, это же приблудная кошка, которая прижилась в цехе еще с весны. У нее даже котята здесь появились под одним из верстаков". Долго не показывались котята, выросли совсем дикие, но рабочие помаленьку приручили их, а потом то ли себе взяли, то ли пристроили к добрым людям. Теперь кошка опять одна и ведет свою странную цеховую жизнь без пропуска и табельного учета.

В бюро, кроме сторожихи, тоже никого нет, конструкторы соберутся лишь через полчаса, и это время, когда ничто не отвлекает, Олег Петрович собрался употребить на обдумывание лучшей связи деталей конструируемого им механизма. Он разделся, погрел руки на батарее и осветил свой кульман.

Чертеж был почти готов, но решение получилось очень уж стандартненьким, без зернышка самостоятельности, способного порадовать конструктора. Олег Петрович беспокойно морщился, искал новое решение, все-таки нашел его и приступил к переделке.

Уже давно собрались все сослуживцы, успели поработать, несколько раз сходить на лестничную площадку покурить. Время близилось к обеденному перерыву, а он все кроил и перекраивал свою конструкцию, безжалостно стирая готовое и вычерчивая по-новому.

- Что же вы наделали? Вчера еще все было готово, а теперь? Вот вам Лев Васильевич покажет, как умничать, учинит разнос, - услышал Олег Петрович.

- Ходили мы на тигров и на львов, от них летели только клочья, задорно ответил он подошедшей сзади Афине Павловне, узнав ее по голосу.

В бюро эту высокую красивую черноглазую женщину, похожую на гречанку, звали Афиной Палладой, но относились к ней настороженно. Знали, что она более года назад развелась со своим мужем, и почему-то считали, что она "ловит нового".

Олег Петрович тоже склонен был так думать после того, как Афина Павловна однажды заявилась к нему на квартиру и пригласила его на новоселье. Она была тогда подозрительно оживлена, разговорчива и явно не торопилась уходить. И как же она была поражена, услышав вдруг из соседней комнаты недовольный голос его жены:

- Это до каких же пор я буду ждать? Все остыло, а ты там ерундой занимаешься!

Где же было Афине Павловне догадаться, что это просто-напросто включился магнитофон. У нее сразу расширились и без того большие глаза, она сорвалась с дивана и сразу же ушла, а через несколько дней не удержалась и в деловом разговоре обронила, как будто невзначай:

- А ваша бывшая жена вас, оказывается, посещает?

В тот раз Олег Петрович отмолчался, и она долго не заговаривала с ним, а теперь вот опять подошла.

До сих пор она не обращала на него внимания, уж очень он был пожилым, а теперь почему-то заинтересовалась. Она приглядывалась к нему все больше и больше. Что-то привлекало ее, но что: энергичность, знания, ум? Конечно, он не был красавцем, но внешность его чем-то правилась. У него был большой лоб, добрые карие глаза, опушенные длинными ресницами, смелый разлет черных бровей и правильный овал лица, слегка сужавшийся к подбородку.

Досадно, что глаза его всегда прикрыты очками, придающими ему отчужденный и очень уж сосредоточенный вид.

- Храбры вы на словах, как тот зайчишка, а Лев придет и перемажет весь ваш чертеж своим страшенным карандашом.

- Вам-то какая забота? Мне придется отчищать и отчитываться, беззаботно отмахнулся он и только тут обернулся к Афине Павловне.

- Верно, не моя забота. Мне поручили вот распределить билеты, я и подошла спросить, не хотите ли сегодня в театр?

- А что идет?

- "Фауст". Обеспечен наш автобус в оба конца, будет ждать.

"А почему бы и не съездить!" - соблазнился Олег Петрович и попросил записать его.

- На два билета? - осведомилась Афина Павловна, достав из кармана список и карандаш.

- Нет, на один, - ответил он и подумал: "Рядом со мной возьмет себе билет Афина или нет?"

Лев действительно перемарал ему весь чертеж толстым карандашом, стирать который было настоящим наказанием. Уж такая у Льва Васильевича была скверная повадка. Ну почему бы не пометить непонравившиеся места тонкими черточками - не слепые же люди работают, разглядели бы! - так нет, непременно наставит везде жирных галок и вопросов. Сегодня Олега Петровича взорвало, он возмутился и попробовал отстоять свое решение, но куда там... Нет уж, не ему, видно, ходить на тигров и на львов!..

А в театр Афина вовсе не приехала, и соседями Олега Петровича оказались слева парторг, перемолвившийся за весь вечер не более чем десятком слов, а справа - старенький Иван Семенович, несколько раз засыпавший, как на техсовете, и спохватывавшийся в большом испуге. Обещанный же автобус закапризничал, и домой пришлось добираться долго.

Вернувшись домой, Олег Петрович достал из буфета пол-литра водки, консервы, прошел в спальню, где было уютнее, чем в неприбранной столовой, и за письменным столом не спеша выпил. Все было тихо, мягко светилась лампочка, и только раз в начале второго часа ночи голос жены из включившегося магнитофона произнес:

- Ну, ты как хочешь, а я ложусь спать. И не вздумай снова включить свою окаянную дрель, считайся хоть немного с чужими нервами! - Потом мяукнула кошка, и магнитофон отключился. До подъема. До утра выходного дня, который, собственно, не известно на что и употребить.

Раньше была хоть кошка. Когда он по утрам садился бриться, она вскакивала на стол и внимательно следила за его движениями. Ее, быть может, привлекало жужжание электробритвы, похожее на мурлыканье, или озадачивала кажущаяся бессмысленность этого занятия. Время от времени она даже трогала бритву или шнур лапкой, словно испытывая на ощупь, и сосредоточенно терпела зудение в своем черепе, когда хозяин прикладывал бритву тыльной стороной к ее голове. Должно быть, нравилось.

Однажды она чего-то испугалась, рванулась со стола и, запутавшись в шнуре, свалила на пол и разбила настольную лампу. Вот тогда-то Олег Петрович и приспособил под лампу завалявшуюся у него статуэтку ангела. Это была единственная вещь, оставшаяся из имущества крупного купца Башкирова, в дом которого поселили отца Олега Петровича вскоре после революции. Купец, один из компаньонов когда-то широко известной на Волге фирмы "Бугров и Башкиров", бежал, его вещи перешли в коммунхоз, безделушкой пренебрегли, потому и попала она тогда в игрушки маленького Олега. Вот и остался с Олегом Петровичем только этот ангел. Но ведь с ним не поговоришь, не спросишь, например, почему у него такая большая голова? Если бы у ангелов были дети, то из-за его головы статуэтку можно бы принять за ребенка. Только лицо было не детское - умное и сосредоточенное.

"Оказывается, одиночество, да еще на склоне лет, гораздо тягостнее, чем можно было ожидать. А как же с ним мирятся закоренелые холостяки?" пригорюнился Олег Петрович и налил еще рюмку. Завершив какой-то круг, мысли его вернулись к "Фаусту", и Олег Петрович осудил его.

"Слаб был алхимик с самого начала. Конечно, был он уже слишком стар, потому и не хватило силы воли заглянуть в лицо им же самим вызванного Духа Земли. Нет, доведись до меня, я не испугался бы! Да я самому дьяволу взглянул бы прямо в глаза. Ах, как жаль, что все это - брехня!"

Олег Петрович, не закусывая, выпил еще рюмку и, внутренне потешаясь над собой, настойчиво, с пьяным упрямством продолжил ту же мысль:

"Ну вот, явись сейчас ко мне тот самый Дух Земли, разве я упущу возможности, которые при этом откроются? Ну вот, явись!"

В соседней комнате послышался шорох шагов, и в щель неприкрытой двери Олег Петрович увидел человека, остановившегося в столовой.

"Не запер дверь, - подосадовал Олег Петрович, - вот и принесла кого-то нелегкая".

- Кто там? - хрипло окликнул он совсем не любезно.

- Я тот, кого ты хотел видеть, - ответил человек, оставаясь на месте. Он был среднего роста, чисто выбритое лицо с серыми глазами, прямым носом и очень широким лбом кого-то напоминало. Донесся слабый запах одеколона.

"Не из парикмахерской же он в такую пору!" - подумал Олег Петрович и ногой отворил дверь настежь.

- Но кто же вы, я что-то не припоминаю? - спросил он вежливее.

- Ты только что осудил Фауста и похвалялся своей волей, ты заклинал "явись", вот я и явился.

- Не может быть! - вскочил Олег Петрович, а в голове пронеслось: "Дурачит меня какой-то проходимец! Но не ясновидец же он, чтобы знать о Фаусте!".

- Вот именно, - все так же спокойно подтвердил незнакомец. И сразу же ты попал в тупик: уж если я проходимец, меня надо вышвырнуть, а если нет, значит, придется поверить в сверхъестественное. За что же ты порицал старика? Твой разум так же заметался, как и у Фауста.

- Не верю! - заорал Олег Петрович и от крика совсем озлился. - Сейчас я погляжу, каков ты дух! - и, схватив подвернувшуюся под руку бутылку, он запустил ее в гостя, целясь в лицо. Бутылка ударилась о стену, брызнула осколками, а комната оказалась пуста.

- Ну все. Я допился до бреда, - заключил Олег Петрович и, снова сев к столу, обхватил голову руками. - Попробуем разобраться спокойно и последовательно, - взбодрил он себя через минуту и, достав из стола лист бумаги, начал старательно записывать:

1. Я пьян - это бесспорно и абсолютно реально.

2. Ни бога, ни духов, ни привидений нет; об этом мне известно с детства.

3. Я только что видел какого-то духа и разговаривал с ним. Правда, это могло быть и не привидение, а физическое явление, с непостижимыми для меня свойствами. Не голограмма ли это?

4. На основании п.1 проще заключить, что до п.3 я допился, как допиваются до чертиков. Отсюда - предварительный вывод: проспись старый пьянчужка и прочитай свою бюрократическую писанину на свежую голову.

Придя к такому заключению, Олег Петрович выключил ангела и, не раздеваясь, лег наискосок на широкую двухспальную кровать. Свет полной луны проступил на письменном столе и стал удаляться все дальше и дальше от темнеющего ангела.

3

В глубине конструкторского бюро размещалась со своим столом веселая копировщица Люся, а через стенку от нее был кабинет самого заведующего бюро. Из-за этого соседства с начальством и по молодости лет Люся сделалась чем-то вроде внештатного секретаря Льва Васильевича: постучит он в стенку, Люся к нему зайдет и спешит с каким-то поручением. Вот и сегодня, посетив кабинет, она встала в позу глашатая и возвестила:

- После звонка конструкторам и сметчикам не расходиться - будет производственное совещание. Копировщицы и прочая пузатая мелочь может быть свободна.

- Осчастливила, Люсенька! - фыркнула Афина Паллада, с треском перевернув свою доску. Ее кульман находился наискосок и несколько сзади рабочего места Олега Петровича, что заставляло его всегда следить за собой. Он же оказывался первым, на кого изливалось ее раздражение в подобных случаях.

- Как будто нельзя было предупредить заблаговременно; у каждого же свои дела, планы, а за десять минут до звонка ничего не успеешь перестроить...

- Если любит - подождет, - лукаво пропела Люсенька, складывая рейсфедеры и убирая в сумочку какую-то мелочь из стола.

Олегу Петровичу спешить было некуда, внезапная задержка ничего у него не нарушала.

Впрочем, долго ждать не пришлось; только что отзвенел звонок, а у входа уже появилась долговязая фигура главного инженера, назначенного главком всего лишь два месяца назад и еще не ставшего привычным и "своим". Он поспешно прошел в кабинет завбюро, где оставил шубу, и тут же снова появился вместе с Львом Васильевичем, который сел за Люсин стол и объявил:

- Секретаря сегодня не надо. Посовещаемся, так сказать, в тесном кругу, без всякого протокола. Артем Артемович выскажет нам некоторые претензии, а нам надлежит сделать соответствующие выводы. Прошу вас, Артем Артемович!

Лев Васильевич достал свой знаменитый карандаш и начал перекатывать его между пальцами.

Речь пошла о новом аппарате СК-12, который спроектировали еще в прошлом году, а в этом уже изготовили в цехе головных образцов, успели испытать у одного из заказчиков и проводили теперь некоторую модернизацию и доводку.

- Вы ожидаете, что я стану вас приветствовать и поздравлять? прищурился главный инженер и, выдержав паузу, огорошил: - Драть вас надо за такое творчество! Вы что же думаете, дирекции завода только и забот, чтобы ваши конструкции проверять? А о плане завода сами вы хоть когда-нибудь задумываетесь, беспокоитесь?

- Простите, а чем плоха конструкция СК-12? - не выдержал Иван Семенович, больше всех причастный к выпуску нового аппарата.

Иван Семенович был инженером старой формации, из тех, кто когда-то носил форменную - "умную" - фуражку и щепетильно относился к своему званию. Он был отличным специалистом, но имел, на свою беду, невзрачную внешность. Маленький, полненький, с пуговкой носика на кругленьком лице, с маленькой бородкой и лысиной, которую было уже не прикрыть жалкими остатками седых волос. Он знал, что производит невыгодное впечатление, и из-за этого всегда горячился. За всю жизнь он так и не поднялся выше конструктора первой категории. Новый аппарат был, в основном, его, детищем, он им гордился и сейчас готов был, кажется, наговорить лишнего.

- Я попросил бы, - хорохорился он, - воздержаться от необоснованных обвинений и изложить претензии предметно. Испытания СК-12, как-никак, показали очень неплохие результаты.

- Я имею в виду не работоспособность аппарата, а его вес и стоимость, уточнил главный инженер. - После модернизации он стал на семьдесят два килограмма легче и дешевле чуть не на полтораста рублей!

- Так и слава богу!

- Которому... богу, Иван Семенович? Богу, может, и приятно, а какой дьявол теперь и какими чудесами возместит нам недовыполнение плана по весу и в рублях? Вы что, не знаете, сколько этих аппаратов? Помножьте-ка их число на разницу в стоимости! Из своего кармана этот дефицит не покроете: зарплаты всех вас, здесь присутствующих, не хватит. Кто же возместит разницу - Пушкин?

- Ничего не пойму, - вмешался Погорельский, зять Ивана Семеновича, молодой, стройный инженер, не так давно пришедший из армии. Его строгое лицо с чуть косящими из-под густых бровей глазами всегда было непроницаемым, а высказывания кратки и лаконичны.

- Модернизацию мы проводили не в подполье, - продолжал он, - на чертежах расписывались и Лев Васильевич и вы, а экономия должна только приветствоваться!

- Ну, знаете ли, вы еще молоды, - возразил Артем Артемович, - но здесь есть опытные инженеры! В производстве помимо конструкций играет роль еще и стратегия. Да, подписал я все чертежи, но у меня же не только этим голова занята. Тут, конечно, большая часть вины падает на вас, Лев Васильевич. Уж вы-то могли бы задержаться с передачей калькуляции в плановый отдел до нового года! А те тоже ничего не сообразили и представили все в главк... В общем, подвели вы, товарищи дорогие, завод своим легкомыслием. Теперь думайте, как выйти из положения.

Главный инженер устало опустился на стул сбоку от Люсиного стола и с подчеркнутым безразличием уставился в окно, за которым уже сгустилась темнота. Молчание затянулось, усиливая общую неловкость. Лев Васильевич, по-видимому, решил, что ждут его вмешательства.

- Кто желает высказаться? Смелее, товарищи, смелее!

И тут Олег Петрович не усидел:

- В "Крокодил" бы вас всех с такой проблемой! - вырвалось у него. Ведь это же надо сообразить, упрекать людей за то, что они создали вещь лучше и удобнее прежней! А уж обвинение в том, что КБ и плановики не придержали новую калькуляцию, вообще чем-то близко к призыву заняться мошенничеством.

- Вы все-таки не слишком разгоняйтесь! - одернул Лев Васильевич. - Не забывайтесь и выбирайте выражения.

- Нет уж! Сами напросились, так извольте выслушивать в натуральном виде, без позолоты. Тут Погорельский проронил что-то о подполье, так мне кажется, что оно было не тогда, когда конструировали аппарат, а сейчас, когда собираемся спрятать, как говорится, концы в воду. Да и чего вы от нас ждете, Артем Артемыч, чтобы мы дали обратный ход? Так это же невозможно, если бы даже мы захотели. Достойный выход, мне кажется, здесь может быть только один, но он находится уже вне пределов конструкторского бюро.

- Какой, интересно, выход? - оживился главный инженер.

- Перевыполнить план по количеству аппаратов.

- Это в четвертом-то квартале!!!

- Вот это зависит уже только от вас, Артем Артемыч. Тут все в ваших руках. Материал у вас есть за счет сэкономленного, деньги должны оказаться по этой же причине...

- Но время, время!..

- Ну тогда делайте стенки корпуса не железными, а из меди, что ли, сразу подскочит и вес и стоимость...

Олег Петрович готов был сказать еще какую-то резкость, но тут вдруг сразу все заговорили так, что вообще ничего нельзя стало разобрать. А когда Лев Васильевич навел порядок, еще два конструктора коротко сказали, что они выполняли только частные задания и не в их компетенции разбираться с остальным. Начиналось переливание из пустого в порожнее, и Лев Васильевич, переглянувшись с главным инженером, встал за столом, постучал по нему карандашом:

- Ладно, - сказал он, ни на кого не глядя. - Иронизировать тут или оправдываться, я считаю неуместным. Мы, как ни крути, должны считаться с тем, что завод оказался в затруднительном положении, и нет ничего предосудительного в том, что к нам дирекция обращается за помощью. А кто же еще может ей посоветовать, если не мы, инженеры? Да и упрек дирекции нам следует в какой-то мере принять. Но вместе с тем тут возникла и неглупая мысль, - продолжил завбюро. - Я имею в виду перевыполнение плана по количеству. Но, Артем Артемович, тут уж не нам, а технологам и производственному отделу придется теперь перестраивать графики. А работники КБ могут помочь созданием приспособлений, ускоряющих процесс, над этим мы поработаем. Ну и соответствующие выводы на будущее мы, разумеется, сделаем. Есть вопросы? Артем Артемович, вы что-нибудь добавите? Тогда все можете быть свободны, товарищи.

- Ну, держитесь теперь! - зловеще предупредила Афина Паллада, поравнявшись с Олегом Петровичем при выходе. Шилом вас, что ли, кольнули, что вы распелись, как петух перед поваром? А я еще считала вас тихоней: всегда держались так, чтобы воды не замутить.

- А что мне сделают? Надоело отмалчиваться.

- Ай, Моська, знать она сильна! А чего ради вы ввязались, не только ведь вас задели.

- Я посочувствовал Ивану Семеновичу, он всегда так тяжело переживает служебные передряги, а в этом проекте он был ведущим, вы же знаете.

- А не оказали вы ему медвежью услугу? Главный и без того обозлен.

- Не думаю. Теперь, если и захотят сорвать зло, то скорее всего на мне.

- Значит, огонь на себя, да?

- Ну, а что мне терять, Афина Павловна? Нам не страшен серый волк, выгонят из этой проходной, найдется другая. Мне одному нигде не будет тесно, а у Ивана Семеновича большая семья, ему переезды не с руки.

4

По субботам у Олега Петровича были банные дни, и по этому поводу он разрешал себе некоторые вольности - побездельничать, выпить, помечтать. Сегодня он тоже заблаговременно запасся веником, бутылочкой хорошего вина и под вечер отправился в баню. Мылся он не торопясь, расслабленно, вслушиваясь, как по телу растекается тепло.

Да и торопиться было некуда - дома никто не ждал, предстояло лишь сварить суп из пакетика, разогреть котлеты да посмотреть телепередачу. Нерадостная перспектива.

И плохо не то, что пропал привычный уют; одиноко, пусто, - вот что особенно угнетает в свободный от работы день. Хотя бы приятель какой-нибудь забежал на огонек, так ведь нет, у всех знакомых - семьи, свои планы, а знакомых холостяков, себе под стать, нет уже давным-давно.

Так и пошло, как обычно. Повозился на кухне, поел, попил чайку... Прилег на диван с книжкой да невзначай заснул. Впрочем, проспал он не долго, часа полтора, и до настоящего сна времени оставалось еще много.

"Надо все-таки завести собаку, - думал Олег Петрович, нарезая сыр для закуски. - Уходя на работу, буду запирать ее в сарай, а потом брать к себе. Но вот беда, жалко ведь обрекать беднягу на ежедневное заточение, скулить будет..."

Программа передач в этот вечер Олегу Петровичу не понравилась, но чтобы что-то шевелилось и звучало в доме, он смотрел все подряд и не выключил телевизор даже тогда, когда началась лекция по сельскому хозяйству, совсем уж его не интересовавшая.

- Будь здоров! - игриво подмигнул он лектору, поднимая рюмку.

Так он и сидел некоторое время, как бы в компании с лектором, отрываясь от экрана лишь для того, чтобы закусить или закурить. Он даже перестал вслушиваться в то, что говорилось, задумался и вдруг, подняв глаза, замер, пораженный лицом лектора.

"Ведь это кто-то очень знакомый, как же я сразу не заметил, или он сменился? Черт возьми, разве возможно такое сходство: это же вылитый мой покойный отец". А человек на экране молчал, вглядываясь в Олега Петровича с чуть заметной усмешкой, словно ожидая чего-то, потом начал увеличиваться, наплывая так, что лицо заняло весь экран, и произнес:

- Ну, что ты уставился, здравствуй.

- Здравствуй, - машинально ответил Олег Петрович.

- Вот когда привелось встретиться, а ты вроде и не рад?

"Должно быть, начался спектакль, а я и не заметил", - подумал Олег Петрович и удержался от ответа.

- Как хоть живется-то тебе теперь, сынок? Радости у тебя, как погляжу, не больно много, коли приходится выпивать одному.

Олег Петрович зажмурился и потряс головой: "Это надо же! Будто и впрямь со мной разговаривает. Фантасмагория какая-то!"

Он осторожно открыл глаза и облегченно вздохнул: экран был пуст. Но сразу же почувствовалось, что он не один в комнате, и, скосив глаза, увидел, что через стол от него, закинув левую руку за спинку стула, сидит тот, кто только что был на экране.

- Отец! - вырвалось у Олега Петровича.

- Ну, наконец-то! - ответил тот. Только сейчас меня признал?

- Этого не может быть!

- Глазам не веришь? Протри очки-то.

- Но ты же умер!

- Раз кто-то меня помнит, стало быть, я умер не совсем.

- Догадываюсь, я заснул, ты мне снишься.

- Нет, сын, так у нас дело не пойдет. Дай мне руку.

Олег Петрович замялся.

- Давай, не бойся, я не командор и в ад тебя не утащу.

Олег Петрович почувствовал теплоту протянутой ему руки.

"Наваждение какое-то", - подумал он и, машинально подойдя к буфету, достал вторую рюмку. Оборачиваясь к столу, он все еще ожидал, что за столом никого не окажется, но отец был там.

- А я уж подумал, не запустишь ли ты и в меня бутылкой.

- Олег Петрович чуть не поперхнулся.

- Откуда ты знаешь?

- Мне много чего известно. Я знаю, как ты жил, знаю, что нередко было тебе тяжко, что и сейчас не очень-то легко. Я знаю и то, что когда тебе было очень плохо, ты не кривил душой, не шел на сделки с совестью. Да, постарел ты, сынок. И волосенки поседели, и морщинки прорезались.

- Зато ты выглядишь таким, каким и был.

- Так я же не старею! Постой, ведь ты теперь стал старше меня! На сколько это? Эге, чуть не на десять лет, на тебя теперь мне и прикрикнуть-то вроде неловко.

Отец вынул из кармана пиджака пачку папирос, выщелкнул одну и швырнул пачку на стол.

- "Пушки!" - умилился сын. - Сколько лет прошло с тех пор, как их перестали выпускать. - И я могу закурить?

- Кури, конечно, не взорвется. И приходи в себя, а то можно подумать, что ты и не рад мне. Нет, не упрекаю, знаю, что ты и раньше был сдержанным, для мужского разговора так даже лучше.

- Отец, да я всю жизнь старался быть похожим на тебя!

- Где уж там! Старался походить - да, но не скажу, что это тебе всегда удавалось. Ты всю жизнь скулил и елозил, и всегда тебя грызла зависть. Я не осуждаю. Зависть - чувство человеческое, законное. У коровы, например, ее нет. Зависть может двигать человека на большие свершения, и тогда она перерастает в гордость. А иногда и в зазнайство. Тебя не двигала, у тебя не переросла, тебя она только грызла...

- Да и на что тебе жаловаться? - продолжал отец после некоторого раздумья. - Голодным по-настоящему ты не был, крыши над головой тебя не лишали, и семья при тебе была. Ты обижаешься, что тебя в аспирантуру не пропустили из-за того, что в оккупации был, затирали по службе, не дали ни чинов, ни орденов? Эко горе-то! Да если бы не томился ты своим недовольством, может быть, достиг бы большего: А ты все обижался да переживал. Не на то годы потратил, сын.

Отец встал и прошелся по комнате, потом подошел вплотную и положил ему руку на плечо. И опять была рука эта теплой и ласковой.

- Ладно, не горюй, не все еще потеряно. Человек, ты знаешь, ценится не местом, которое занимает, а тем, что он людям дал.

- Я сделал бы больше, да возможностей не предоставили?

- Потому что - не заслужил. А не заслужил, потому что возможностей не было. Замкнутый круг, это верно. Но ведь и не всем известно, на что ты способен.

- Уж это-то я понимаю, отец.

- Так-то. Жизнь твоя не кончена, могут и возможности появиться, даже большие. Как ты ими распорядишься? - вот в чем вопрос. Немало еще предстоят тебе, а сложится все к худу или к добру, зависит только от тебя.

- Отец... Но скажи мне, почему из всех людей земного шара только мне одному привалило счастье увидеть самого дорогого для меня человека, да еще давно умершего?

- На все свои причины... свои причины... свои...

- Постой! Еще - хоть две минуты! - рванулся Олег Петрович, но удерживать было уже некого, в комнате он остался один.

5

Была прежде в Олеге Петровиче изобретательская жилка, он даже получил в свое время два авторских свидетельства, но из-за третьего его изобретения у него вышел крупный скандал на прежнем месте службы: начальство частенько относится к изобретателям как к нарушителям спокойствия. Его можно понять: новинки грозят сорвать производственный план, требуют ломки технологии, риска, но при таком отношении и придумывать не захочешь что-то. Да и первые два изобретения Олегу Петровичу ничего не дали, не окупили затраченного на них труда, унизительных хлопот, связанных с внедрением изобретения. Правда, спустя годы, узнал он из печати, что оба его изобретения реализованы то ли ловкачами, то ли просто рачительными хозяевами, но даже имени изобретателя не сохранилось в сообщениях, а уж о вознаграждении и речи быть не могло.

О вчерашнем думалось трудно, потому что оно отдавало чем-то тревожным. Ну что за чудеса, на самом деле: то бандит померещился ни с того ни с сего, то отец покойный с экрана телевизора прямо за стол шагнул. И выпил-то немного. Совсем из головы такое не выбросишь, но мало приятного думать да гадать, когда невозможно подобрать никакого объяснения, разве лишь допустить, что с головой что-то не в порядке.

Вчера, когда отец исчез, не попрощавшись, Олега Петровича хватило только на то, чтобы выключить давно умолкнувший телевизор и раздеться, так его потянуло в сон. Проснувшись сегодня еще минут за десять до магнитофонного зова, он сделал, как обычно, зарядку и, прибирая со стола, понес в туалет пепельницу. И только он вытряхнул окурки и потянул цепочку, как тут же спохватился, сунул в унитаз руку, по ни одного окурка поймать не успел, - все уже смыла забурлившая вода.

Глупо, конечно, но подумалось: а вдруг да в пепельнице были на самом деле окурки от "Пушки"! Ну пусть их не было, но разве трудно было проверить это до того, как вытряхнул пепельницу, сразу бы все стало ясным: не оказалось других окурков, кроме привычного "Беломора", стало быть, и не было на самом деле отца, значит, просто-напросто заснул вчера Олег Петрович в кресле, вот и все.

Готовя завтрак, Олег Петрович нарочно заставлял себя сосредоточиться на заводских делах, на еще нерешенных конструкторских задачах, пытался даже рассердить себя, вспоминая прошлое совещание, но мысли то и дело отклонялись к вчерашнему. Потом попробовал почитать после завтрака детектив, но и из этого ничего не вышло. Тогда он покорился, оделся и пошел куда глаза глядят, не сопротивляясь нахлынувшим воспоминаниям, связанным не только со вчерашним, но и уходящим глубоко в прошлое.

Вспомнилось, когда узнал о том, что был приемышем, он сказал Нагому о своих родителях: "Подкинули меня, как котенка, ну и ладно, и нечего мне их видеть. И нет мне до них никакого дела. Вы мне настоящие отец и мать были, вы ими и останетесь..."

И только лишь немного спустя, когда он поостыл, робко и невнятно прокралось к нему смутное воспоминание из очень раннего детства.

Сидит будто бы он, совсем еще маленький, в своей кроватке, оплетенной веревочной сеткой, чтобы не свалился, в комнату еле пробивается сквозь зашторенное окно неверный свет, а рядом - две женщины. Одна из них обнимает его, целует, плачет и все что-то говорит торопливо, из чего у него только и удержалось, что свое имя да слово "прости". А другая женщина стояла молча и только под конец разговора показала на первую и произнесла:

- Ты ее не слушай, Олежка.

Когда Олег поделился этим воспоминанием со своей приемной матерью, та всплеснула руками:

- Да ведь тебе всего-то было годика два, как же ты мог это запомнить! Да, так оно и было, умолила меня твоя мать, допустила я ее на тебя посмотреть однажды и после этого не разрешала ни одного раза; все боялись мы, не проснулось бы в тебе родственное чувство, не затосковал бы, не вырос бы ущербным...

Нет, не затосковал Олег тогда. А много позже, когда уже не было в живых ни родных, ни приемных родителей, забросила Олега Петровича его тревожная судьба снова в родные места. Он был уже инженером, и с женой и дочкой ютился в комнате на частной квартире, когда пришла к ним однажды бойкая пожилая женщина и, осведомившись, он ли это Олег Петрович Нагой, представилась:

- Ну так здравствуйте, я ваша тетя.

Прозвучало это совсем, как в анекдоте, но оказалось сущей правдой. Ну что же, тетя так тетя, напоили тетю чайком с вареньем, поговорили о том, о сем. Случалось, что и еще заходила к Олегу Петровичу тетя, познакомила даже со своим сыном Игорем, чуть моложе Олега, оказавшимся парнем душевным и общительным. От тети узнал Олег Петрович, сам того не добиваясь, что был он последним ребенком в бедной многодетной семье, что две его сестры и брат еще живы, хотя и разбросало их в разные стороны. Искать встречи с ними Олег Петрович не стал и на этот раз, спросил только, не сохранилась ли у тети фотография отца и матери, но оказалось, что те вообще ни разу в жизни не фотографировались, не до того им было.

- А мать у тебя была красивая и умная, могла бы и получше себе мужа подобрать, да, видно, не суждено ей было лучше-то...

Все это и вспомнилось Олегу Петровичу, пока шагал он по шоссе, миновав свой заводской поселок. Уже и завод давно остался позади. Тяжеленные грузовики то и дело обгоняли Олега Петровича, мчались навстречу, обдавая ветром и взметенной снежной пылью, а он все шел и шел, сторонясь на обочину, думая, вспоминая...

Нет, Олегу Петровичу не в чем было упрекнуть своих приемных родителей, не всякого родного ребенка воспитывали так заботливо, как его, и не их вина, что у него впоследствии не очень-то удачно сложилась жизнь.

Еще на втором курсе он женился, поставив своих воспитателей почти уже перед свершившимся фактом. Отец не указал ему на дверь, не заставил добывать хлеб насущный собственными руками. Правда, нельзя сказать, что известие его обрадовало:

- Что ж, кормил тебя, прокормлю и жену твою, пока диплом не получишь. И внука прокормлю, мне капиталы не копить, а на прожитие зарплаты хватит.

Он ошибся дважды: родился не внук, а внучка. А еще до этого пришли в квартиру непреклонные, неразговорчивые люди, перевернули все вверх дном, вспороли диван, матрацы, подушки и увезли Петра Алексеевича.

Он не суетился и не сник; угрюмый и строгий молча стоял он у стены и ушел, не опустив голову, твердой поступью, как ходил по земле всю свою жизнь. Олегу показалось даже на миг, что не его "забрали", а он повел за собой этих незнакомых людей, просто обронив семье на прощанье: "Не горюйте тут без меня".

Олег знал, что еще до его рождения отцу привелось посидеть в царской тюрьме, но оттуда он выбрался, а на этот раз вернуться не смог.

Вчера отец упомянул, что Олег его не предал. Да, он не взял этого греха на душу. У Олега хватило мужества заявить, что отца он врагом народа не считает, не верит в это и не поверит, пока ему не представят на то достаточно убедительных доказательств. Никто ему не стал, конечно, ничего доказывать, а просто взяли да исключили из комсомола. А вскоре исключили Олега и из института. Как раз - ко дню рождения дочки.

Ох, до чего же тяжко тогда было Олегу. Но ведь отца за это не упрекнешь, и мать тут ни при чем. Она, бедняжка, не прожила после катастрофы и года. Не до ученья стало Олегу, пришлось заняться овладением рабочей профессии. И жене досталось, конечно, не потому ли она и ожесточилась, очерствела. Только много лет спустя смог Олег закончить свое образование, получить наконец долгожданный диплом, стать инженером.

Незадолго перед случившимся с отцом несчастьем, он как-то в приливе откровенности - предчувствовал, что ли, - обронил фразу о том, что, мол, они с матерью еще не знают всей правды, но он эту тайну в могилу не унесет, он еще скажет кое-что Олегу. Нет, не знал он тогда, как близок был его конец, не открыл секрета.

Он вспомнил, что еще тетя подозревала, что он - Нагой.

"Эх, как же это я не догадался вчера спросить у него об этой тайне!" запоздало корил себя Олег Петрович, сознавая в то же время, что вчера был лишь мираж, если бы отец и ответил, то полагаться на это никак было нельзя.

Совсем незаметно опускавшийся вначале снежок понемногу стал плотнеть и крупнеть, потом повалил хлопьями, заслонил окрестность, и на машинах загорелись огни. Облепленные снегом чудища сбавили ход, но вырастали из снежной пелены так внезапно, будто прыгали, набрасываясь на одинокого путника, грозя очами и рявкая сигналами.

Наконец Олег Петрович спохватился, что ведь уже стемнело, что на обочине сугроб мешает идти - столько навалило снегу - да и ноги притомились. Черт возьми, сколько же времени он шагает? Часов с собой не взял, но ведь вышел-то он после завтрака и хоть короток зимний день, но сколько же он мог оттопать до темноты? И когда же он домой вернется? Ведь завтра - на работу! Он повернулся в сторону города и сразу же снег, летевший до этого в спину, залепил ему очки. Нет, пешком возвращаться нечего и думать, придется "голосовать", умолять, чтобы "подбросили" до города.

"А образ жизни и поведение надо все-таки менять: довольно строить из себя какого-то пришибленного и бесправного человечка. Эй, шофер, остановись, видишь, человек устал, подвези!"

6

Заканчивая очередной чертеж, Олег Петрович искоса поглядывал, как из глубины бюро все ближе и ближе продвигается к нему Лев Васильевич. Солидный, даже сановитый, увенчанный пышной шевелюрой легких, седоватых волос над уверенным горбоносым лицом, вооруженный пресловутым карандашом, переходил он тихо от одного кульмана к другому, иногда останавливался у чертежа, наблюдал, случалось, отходил без замечаний. Иногда эти "инспекторские" прогулки раздражали Олега Петровича, наверное, тогда, когда у него что-то "не клеилось", а вообще, были оправданы: "Должен же человек исполнять свои обязанности, как он их понимает!" Обижала только скверная манера орудовать своим карандашищем.

"И где только он раздобыл такую дубину? - думал Олег Петрович, машинально водя рейсшину по доске. - На юбилей преподнесли, что ли? Этаким орудием не чертежи править, а в уборной на стенах разные гадости писать".

Между тем Лев Васильевич подошел и к его кульману. Постоял, покачался с пяток на носки и вдруг поднял руку с указующим орудием. Но только он нацелился, как Олег Петрович перехватил красный карандаш, как муху на лету, и мягко извлек из слабо сжатых пальцев.

- Одну минуточку! - спокойно произнес он. - Ваш карандаш затупился, да и вообще им сподручнее было пользоваться при малярных работах: карнизики подводить или еще что-то. Вот возьмите, пожалуйста, мой. Он импортный, фаберовский, им будет значительно удобнее внести ваши коррективы.

- Браво! - донесся сзади голос Афины Паллады. Завбюро с поднятой рукой уставился на Олега Петровича, беззвучно пошевелил губами, потом заложил руки за спину и пошел к своему кабинету. За карандашом он прислал потом копировщицу Люсю уже к концу рабочего дня.

- Лев Васильевич велел передать вам, чтобы вы завтра с утра явились к директору, - сказала она, глядя на Олега Петровича сочувственно.

- Быстро же сбываются ваши предположения о смене проходной, придвинулась к нему Афина Паллада, раскручивая стерку, которую она имела обыкновение привешивать на ниточке к пуговице халата.

- Ну, это еще мы посмотрим! - вставил Погорельский. - Иван Семенович, вы слышите, Лев готовит Нагому какую-то пакость, его уже к директору требуют.

Бывать у директора конструкторам случалось едва ли чаще одного раза в год, неудивительно, что этот вызов настораживал, о нем сразу узнали все, и к Олегу Петровичу подошел партгрупорг, чтобы ободрить:

- Держись, мужик, в обиду не дадим. Если директор начнет давить, сошлись на нас, - все поддержим. Вообще-то, Лев не столь уж плох, но укротить его было бы полезно.

- Верно! - подхватил Погорельский. - Надо же знать какую-то меру: здесь инженеры работают, а не подготовишки...

Звонок, возвестивший конец работы, оборвал пересуды...

Выйдя из проходной, Олег Петрович зашел пообедать в столовую. Вкусными общепитовские блюда назвать трудно, но в еде Олег Петрович не был привередлив. Понадобится или нет, а в своем портфеле он всегда вместе с чертежно-техническим инвентарем таскал некоторый набор приправ и специй.

Заканчивая обед, Олег Петрович представлял, как он сейчас придет домой, наденет растоптанные шлепанцы, закурит и усядется на диване с книжкой Агаты Кристи, потом посмотрит по телевизору спектакль и ляжет спать спокойно и бездумно. "И плевать ему и на Льва, и на директорские страсти-мордасти; в трудовую книжку взыскание за такую мелочь не внесут, а вздумают придираться, так ведь для него и на самом деле везде найдется место. Ему, Олегу Петровичу Нагому, карьеру не делать. Ему карьеру вообще не сделать. Да и поздно. Ни к чему. Вот придет он, закурит и будет читать. И - хоть трава не расти".

Но вышло иначе. Он только успел прийти домой и раздеться, вдруг заявилась нежданная гостья - Афина Павловна. Это его обрадовало и несколько удивило: не ожидал, что она захочет его навестить по собственной инициативе.

- Здравствуйте, - произнес он первое, что пришло в голову.

- Здравствуйте, - отозвалась она. - Не виделись уже два часа.

Она гибко вывернулась из знакомой ему беличьей шубки, а лихо заломленную шапочку снимать не пожелала. Не присаживаясь, достала из сумочки сигареты и затейливо сделанный мундштук, осторожно опустила сумочку на диван и закурила. Это было что-то новое - ее никто не видел за этим занятием.

- Что вы смотрите так, извините, обалдело, - спросила она, - вам не нравятся курящие женщины?

- Нет, мне это безразлично, мне ведь с вами не целоваться.

- А если бы?

- При "если" было бы хуже, - попытался хозяин подстроиться к ее игривому тону.

- Подумать только! И меня вы не захотели бы целовать? Вот сейчас, здесь?

- И не собираюсь. Да вы садитесь, пожалуйста.

- Нет, успеется, покажите лучше вашу берлогу, как вы тут живете-можете.

- Пожалуйста! - сделал Олег Петрович широкий жест, подумав, что "показывать", собственно говоря, нечего - и без показа почти все видно, не в кухню же ее вести, а в спальне всего лишь кровать, стол да шифоньер с комодом. В спальне Афина Павловна задержалась перед статуэткой ангела и заинтересовалась стоящим на комоде магнитофоном:

- Что вы тут нагородили около него, совершенствуете?

- Кое-что, - ответил Олег Петрович, не вдаваясь в подробности. Гостья не допытывалась, она вернулась в столовую и села на диван.

- Вы что-то не очень разговорчивы, и мне кажется, вас больше интересует сейчас цель моего визита. Не так ли?

- Признаюсь, для меня он несколько неожидан. Мы и впрямь расстались совсем недавно.

- Ох, до чего же вы нелюбезны! Другой на вашем месте заверял бы, что он в восторге от встречи, а вы, кажется, намекаете, что я и в бюро вам надоела.

- Нет, что вы, я рад, конечно, вас видеть.

- Не притворяйтесь и не изворачивайтесь. Вообще, вы унылый человек. У вас - именины, я ожидала встретить веселых гостей, а вы не только меня, вы никого не пригласили. Сознайтесь, вы скупердяй или мизантроп?

- Выходит, вас кто-то неверно информировал. Мой день рождения не сегодня.

- Я говорю об именинах. Вы что, не признаете их по атеистическим соображениям?

- Нет, но праздновать дважды - это совсем, как у гоголевского городничего, который требовал поднесения подарков дважды в год.

- Ах, вы намекаете, что на этот праздник без подарков не ходят. Не беспокойтесь, припасла.

Афина Павловна взяла свою сумочку, в которую при желании могла бы поместиться, пожалуй, буханка хлеба, и достала бутылку коньяку с тремя звездочками:

- Вот вам, получайте! На лучший денег не хватило. Поздравляю вас с днем ангела!

- Спасибо. Удивляюсь, что вы не поленились узнать дату, я сам ее давным-давно забыл.

- Не воображайте, что узнавала специально из-за вас, не один вы Олег на свете, был и такой, который меня приглашал в гости в этот день.

Олег Петрович развел руками и, доставая штопор, рюмки и готовя закуску, неожиданно скаламбурил:

На коньяк я не маньяк,

потому что я бедняк.

Из-за того в охотку

глушу простую водку.

- Впрочем, - добавил он, - у меня есть мускат, хотите?

Афина Павловна действительно предпочла мускат, и, выпив по рюмочке, оба почему-то надолго замолчали.

- Разрешите по второй? - осведомился хозяин, а про себя подумал: "О чем же мне с ней говорить?"

- Не так часто, - отозвалась гостья. На именинах полагается петь и танцевать. У вас ведь есть магнитофон, включите что-нибудь такое, без реплик вашей жены. Найдется, чтобы потанцевать?

- Есть, но я совсем не умею танцевать.

- Фу, какой пентюх! Почему не научились?

- Моя юность прошла в годы, когда для комсомольца считалось предосудительным танцевать. Случалось, что за это накладывали взыскание.

- Ну вы хоть поете?

- Не рискую.

- Значит, ни петь, ни целоваться, ни танцевать!

Олег Петрович опять развел руками.

- Стоп! - оживилась Афина Павловна. - Я вижу там шахматы, тащите их, пока мы трезвы.

- А вы разве играете? Я что-то не видел.

- Давайте, давайте, потом разберемся.

Пожав плечами, Олег Петрович очистил на столе место, расставил фигуры и закурил. Он никогда не занимался шахматами всерьез, но литературу почитывал, любил иногда поломать голову над этюдом, а нередко и выигрывал у случайных партнеров. Сейчас, играя белыми, он проводил хорошо знакомый ему дебют четырех коней и в душе посмеивался: "Посмотрим, красавица, поглядим, на сколько ходов вас хватит..."

К его удивлению, Афина Павловна делала ходы решительно. Нисколько не задумываясь, она уверенно переставляла фигуры, словно по намеченной заранее программе. Лицо у нее стало сосредоточенным и строгим, брови изломились у висков вверх к колечкам волос, не без умысла, конечно, выпущенных из-под кокетливой шапочки. После десятка ходов Олегу Петровичу пришлось призадуматься: в позиции противницы не обнаруживалось никакой слабины, дебют она отпарировала, как по учебнику, значит, он был ей знаком не хуже, чем ему. Олег Петрович сделал еще три ходя, подстраивая ловушку, но приманка не сработала.

Он опять задумался, а Афина Павловна, как бы от нечего делать, налила в рюмки из разных бутылок, откинулась на спинку кресла и принялась смаковать мускат, между тем как Олег Петрович все еще не мог ничего придумать. У него почему-то не возникало никакой идеи после того, как черные не приняли жертву пешки. Эта сдвоенная пешка стала его беспокоить, и ему вздумалось разменять слонов, чтобы освободить диагональ для ферзевой атаки. Это было очень опасно, потому что активизировало ладью черных, но разве партнерша вспомнит о ней, когда у нее слон под ударом!

Сделав подготовительный ход, он исподлобья взглянул на Афину Павловну и поразился переменой в ее лице. Голова пригнулась, брови выпрямились, и пропали ямочки на щеках. Сквозь приоткрывшиеся губы блеснул золотой зуб. Не раздумывая, она мягким кошачьим движением переставила правую ладью, и на Олега Петровича глянула теперь и впрямь Афина Паллада, торжествующая и уверенная богиня Победы.

"Чего это она возликовала, - удивился Олег Петрович. - Неужели все поняла?"

- Ну, конечно! - словно отвечая его мыслям, сказала она. - Белым мат через пять ходов.

- Ну уж!.. На испуг хотите взять, - откликнулся Олег Петрович и рассеянно замолчал. Ему приходилось решать задачи с матом в пять ходов, но от партнерши такой способности не ожидал. Нет, она не ошиблась. Он все-таки довел партию до конца в расчете на ее случайную ошибку и закономерно проиграл.

- Сыграем еще партийку? - предложил он. Афина Павловна согласилась. На этот раз Олег Петрович играл со всей возможной осторожностью и в полную силу, но ему не удалась ни одна затея; комбинации проваливались, силы иссякли, и пришлось сдаться за три хода до мата.

- Еще одну? - пробормотал он смущенно.

- Наигрались, хватит.

- Никак не ожидал, что вы так сильны. Вы, кажется, могли бы померяться силой даже с самим Иваном Семеновичем.

- А-ах, ему теперь не до игры, он и без того расстроен.

- Чем?

- У него плохо складываются дела в институте.

- Работа провалилась?

- Можно считать, что провалилась, поскольку ее не приняли, но на мой взгляд, она выполнена на достаточно высоком уровне.

- А не сказывается ли в вас женская солидарность? К тому же - вы соседи.

- Ну зачем же сразу, ничего не видя, приписывать мне отвлеченные от сути дела побуждения! Конечно, я не авторитетный судья, но со стороны мне, как говорится, виднее. Вот я принесу вам как-нибудь этот труд, тогда уж и судите сами. Ладно! Не стоит портить этой историей впечатление от приятно проведенного вечера. Подайте мне шубку.

На прощание она улыбнулась, заглянув в глаза, напомнила:

- А ангел ваш - тот, который в спальне лампочку держит, - все-таки женщина, приглядитесь хорошенько. И она наверняка посоветует вам не пить сегодня больше. Завтра вам предстоит разговор у директора. Желаю успеха.

- Успех и победы сопутствуют мне всю жизнь.

- Не похоже что-то.

- А все же - так. Чужой успех, разумеется. А победы - главным образом надо мной.

- Ах, вот в чем дело. Ну ничего. Судьба тоже женщина, она переменчива, приголубит и вас.

- Не поздновато ли?..

Прибирая со стола, Олег Петрович обнаружил мундштук с вырезанной надписью "В день ангела", а придя в спальню, согласился, что если туловище ангела закрыть ладонями, то окажется, что мелкие черты лица действительно можно бы считать женскими, если бы не выражение строгости и большой сосредоточенности, которое придал ему ваятель.

Когда Олег Петрович выключил свет, лунные лучи выстлали дорожку в стороне от ангела. Близилось полнолуние.

7

Вопреки своему обыкновению Олег Петрович пришел на завод к самому началу работы, но в кабинете директора, оказывается, уже были люди. Он попятился было, но директор кивнул:

- Сейчас закончим, посидите пока, - любезно предложил он и, нажав нужную кнопку селектора, распорядился: - Пригласите парторга.

За длинным, впритык к директорскому, столом сидели главный инженер, начальник производства и начальник отдела снабжения. Заканчивали разговор об отправке продукции. Вскоре подошел парторг завода Федор Демьянович, и Нагой насторожился, готовясь к предстоящему разносу. Разговор, однако, сразу же принял совсем другой оборот:

- Я просил вас зайти, Олег Петрович, в связи с делом, не имеющим отношения к вашим обязанностям.

"Понятно, - мгновенно отметил про себя Олег Петрович, - сейчас скажет, что не мое дело совать нос в повадки завбюро".

- Мы вас не можем заставлять, а вы вольны отказаться, но если согласитесь, может быть, существенно нам поможете. Чтобы вам лучше понять суть дела, придется начать издалека...

И директор рассказал о положении, создавшемся на заводе из-за недостаточности ассортимента по металлу.

- Нам, продолжал он, - формально не на что и пожаловаться. Заявки наши главк и министерство удовлетворяют полностью, поставляют вовремя, отгрузка со складов поставщиков не задерживается - поставщики сами заинтересованы в скорейшей реализации.

- Да, но...

- Минуточку! А теперь вдумайтесь, как оборачивается дело практически. Мы вот собрались здесь, потому что получили вчера очередную разнарядку на двадцать семь вагонов проката. Хорошо! Своевременно! Но вот швеллер, например, его пять вагонов, и все номера двадцатый и тридцатый. А где же, черт возьми, получим мы промежуточные номера? Уголок придет тоже только двумя номерами, неравнобочка - одним, квадрат - лишь тремя. Полоса - снова одним. А нам, вы знаете, сколько требуется различных размеров! Ясно?

- Вполне. Я только...

- Подождите! Ну и что же мы обязаны теперь делать? Вот мы разойдемся, и отдел снабжения сразу же сядет на телефоны, начнет созваниваться со снабженцами других заводов, поднимется вселенский хай, торг, обмен и собачья ярмарка!

Директор в сердцах двинул один из телефонов и стал нашаривать в карманах спички.

- Вот мы и решили попросить вас написать об этом, изложить убедительно, красочно, статью направим в "Экономическую газету" или в министерство да и не по одному, может, адресу, обсудим. Ну, как вам - наша мысль?

- Затея у вас хорошая, но почему вы наметили именно меня?

- Но вы же не новичок, были связаны с журналистикой когда-то, вам проще.

- Да откуда вы взяли! Случалось мне, правда, писать, но таких "журналистов" - пруд пруди.

- Не хотите, значит, - огорченно протянул директор и оглядел присутствующих.

- А ведь вас рекомендовал Лев Васильевич главному инженеру, - пояснил парторг. - Вчера он говорил, что вы самая подходящая кандидатура для такого дела, что вы к этому склонны, что печатались, наконец.

- Наш завбюро? - удивился Олег Петрович и сразу же подумал, что это не иначе как подножка за вчерашнее. Изящная и хитрая. Но директор так доверчиво все изложил, что не хотелось его огорчать, да и сама идея выглядела весомо.

- Действительно, несколько моих статей попало в районные и в областную газету, но это настолько случайно и давно...

- В общем, вам не хочется ввязываться в историю, - кольнул заведующий отделом снабжения. - Благоразумнее остаться в стороне.

Олег Петрович усмехнулся:

- Совестите, да? Уж раз вы затратили на меня время и надеетесь на меня, я постараюсь. Но не взыщите, если не больно гладко получится.

- Тут еще и то важно, - оживился директор, - что наше обращение там, наверху, могут счесть просто попыткой административного оправдания, ссылкой на объективные причины, а если статья или письмо поступит от лица, не принадлежащего к руководству, она окажется действеннее, - вот ведь в чем парадокс! Тут скажется беспристрастность, незаинтересованность.

- И не беспокойтесь, в обиду не дадим в любом случае, - ободрил парторг.

- Не робей, воробей, - опять подзадорил начальник отдела снабжения.

- Какой же это воробей, если он на львов кидается, - уважительно заступился парторг.

- Вижу, Лев Васильевич нажаловался все-таки?

- Это про карандаш-то? И вовсе он не жаловался, рассказал доброжелательно, просто для смеху. Да вы и не только ему, вы и главному инженеру не постеснялись трепку дать. Помните?..

Из заводоуправления Нагой прошел к Льву Васильевичу, даже не раздевшись.

- Что вам угодно? - спросил тот, не поднимая глаз от разложенной на столе светокопии.

- Здравствуйте.

- Ах да, конечно! Здравствуйте, я вас слушаю.

- Директор велел вам передать, чтобы вы освободили меня на два-три дня. Я буду занят по его поручению.

- И каким же делом он поручил вам заняться, если не секрет?

- Он предложил написать статью. Да вы же знаете.

- Знаю, но... Так это он вам поручил написать такую статью?

- Да, мне.

- Ну, если так, можете быть свободны, пишите статью.

В словах завбюро Олегу Петровичу что-то показалось странным, но, зная его педантичность, не стал уточнять.

- Сегодня, поскольку уж я пришел сюда, я хотел бы день доработать, если не возражаете, а к заданию директора приступлю завтра, дома.

- Новая специальность: инженер-надомник. Делайте, как знаете...

Раздевшись, Олег Петрович пошел на свое место и; перехватив вопрошающий взгляд Афины Павловны, подмигнул ей с улыбкой. Она тотчас же подошла, раскручивая нитку с ластиком.

- Судя по вашему виду, гроза миновала?

- Ее совсем не было, уважаемая.

Олег Петрович с ходу выложил ей о посещении директора. Закончив, он вынул папиросы и предложил:

- Пойдемте, перекурим это обстоятельство.

- Нашли чем потчевать! - отказалась она, но на площадку с ним вышла.

- Вот видите, как опрометчиво мы иногда судим о людях, - сказала она. Лев Васильевич оказался вовсе не злопамятен и не мелочен. Вам польстило доверие директора?

- Не то чтобы, но не отказываться же! Да и не все ли равно, здесь работать или дома статью писать. Вы тоже то и дело ввязываетесь в общественные дела. Во сне они вам не снятся?

- Ну вот еще! Во сне мне показывают совсем другое.

- А что именно?

- Когда как. Сегодня вот не повезло что-то, все равный мусор снился. Даже вас видела.

- Спасибо, осчастливили!

- Да нет же, не вы - мусор, а вообще ералаш снился, не стоит вспоминать. Я рада, что вам не попало за вчерашнее. Странно только, что Лев Васильевич порекомендовал именно вас, скорее можно бы ожидать, что он назовет Ивана Семеновича. А впрочем, не нам судить.

Вскоре после обеда Люся позвала Ивана Семеновича в кабинет завбюро и тот, пробыв там не более пяти минут, вышел в раздевалку, но потом, уже одетый, вернулся и подошел к Афине Павловне.

- Понимаете, дорогая, какая история... Поеду в милицию. Оттуда позвонили на завод, что задержали Погорельского, сообщают, что он учинил скандал, побил кого-то. Он сегодня с утра отпросился у Льва Васильевича по личным делам и вот пожалуйста... Ума не приложу, что с ним, он всегда такой смирный...

8

С заданием директора Олег Петрович справился в два дня и понес свою статью в заводоуправление, но оказалось, что директор уехал в главк, а в его кабинете был главный инженер.

- Вот и превосходно! - сказал он, тут же прочитав статью. - На мой взгляд, вы написали все как надо: привели убедительный материал, умело сопоставили цифры, хлестко изложили суть дела. Хорошая статья, напрасно скромничали. А ведь я, признаюсь вам, перепутал: мне же Лев Васильевич рекомендовал не вас для этого дела, а Ивана Семеновича, о вас он говорил в связи с карандашом. Лев Васильевич позвонил мне об этом в тот же день, но не стали менять и, как видите, не прогадали. Спасибо вам...

Немного обескураженный, Олег Петрович отправился в бюро и сразу же узнал очередную новость: Погорельского, оказывается, посадили на пятнадцать суток за мелкое хулиганство, а Иван Семенович переволновался за своего зятя, простудился и слег. Поэтому Олегу Петровичу предложили командировку в Уфу на промышленные испытания и сдачу аппарата СК-12.

- Второй раз подряд приходится мне замещать его, - пожаловался Олег Петрович заведующему бюро.

- На вашем месте я порадовался бы разнообразию, - ответил тот. - Чем плохо несколько дней побыть в другой обстановке? Нам, конструкторам, такое не часто выпадает.

- Но у меня дома никого не останется!

- А у вас что, много ценностей, боитесь, что украдут фамильные бриллианты? Попросите соседей, чтобы присмотрели. Может, кто из знакомых согласится пожить у вас эти дни...

В большом доме, где через каждый подъезд ходят ежедневно десятки людей, надеяться на присмотр соседей было трудновато, а обременять знакомых неудобно. Озабоченный этим, Олег Петрович не знал, как быть.

- Понимаете, - пожаловался он Афине Павловне, - дороже телевизора в квартире ничего нет, но ведь если даже костюм сопрут, так и его жалко будет. Да что говорить!

- Послушайте, - ответила Афина Павловна, - а ведь я могла бы побыть у вас это время. Это даже кстати, потому что Иван Семенович расхворался, комната у него проходная, я хожу через нее, беспокою... Хотите, поживу у вас? Доверите?

- Что за вопрос! Вы меня очень обяжете.

- Вот и прекрасно, принесу сегодня к вам свое постельное белье и отправляйтесь спокойненько...

Олег Петрович так и сделал и только в поезде спохватился, что даже не расспросил, что же стряслось с Погорельским. Приехав на место, он написал Афине Павловне письмо, в котором поделился впечатлениями о поездке и осведомился о Погорельском.

В ответе она сообщила, что зять Ивана Семеновича вздумал, оказывается, заступиться за тестя, к которому отнеслись в институте несправедливо, попробовал усовестить декана, написавшего убийственную рецензию, но тот повел себя так надменно, что Погорельский не сдержался и дал ему по морде. "Теперь Погорельского остригли, ходит по городу под конвоем в компании всяких хулиганов и пропойц и занимается уборкой улиц. Ничего, это не смертельно", - закончила Афина Павловна свое письмо. О себе же ничего не написала, да Олегу Петровичу, занятому хлопотами по организации испытаний, было и не до нее.

Только после того, как дела наладились и командировка подходила к концу, Олег Петрович стал подумывать о возвращении, о доме, о том, как там живется его квартирантке. Ему представлялось, как она там хозяйничает, наводит порядок, что поделывает в свободное время, как вообще чувствует себя в непривычном месте. "Хотя, что тут может чувствоваться особенного? Занята обычными хлопотами. Спокойненько готовит себе на кухне, стирает, а то и пол моет. Жалко, что не догадался показать ей, где у меня "лентяйка" спрятана и тряпки".

Потом ему подумалось, как по утрам будит ее магнитофон и как вечерами мурлыкает он ей нехитрые песенки кошки Чебурашки, записанные им когда-то, а днем нет-нет да и раздастся голос жены... "Вот это тактичнее было бы изъять", - спохватился Олег Петрович, вспомнив, что реплики случались всякие, иные и не для посторонних ушей. "Ну да ничего, не придаст значения, сама была замужем, тоже, поди, говаривала разное, - утешил он себя. - Эх, не померещилось бы ей что-нибудь перед телевизором, как мне, может, стоило бы предупредить ее? Хотя, причем тут телевизор, если у меня в мозгах что-то не так защелкнулись! Вот уж, действительно, нечего на зеркало пенять..."

И только под самый конец стало ему представляться, что ведь ночами Афина Павловна спит в его кровати, что спит она в какой-нибудь самой легонькой сорочке, а может, вообще безо всего...

"Да и одна ли еще она спит?" - пришло ему в голову, и после этого сам он стал спать неспокойно в своем одиночном номере гостиницы и частенько ворочался на скрипучей и провисшей панцирной сетке. Ему вспомнилось, как зачастили молодые инженеры завода в конструкторское бюро, когда в нем появилась Афина Паллада, как косились они в сторону ее кульмана, как табунились вокруг нее на разных собраниях и вечерах. Но среди всех этих претендентов, по мнению Олега Петровича, не было никого, кто был бы ей под стать. Проживая в одной из комнат кварт тиры Ивана Семеновича, она, разумеется, не могла привести кого-то к себе, а вот теперь... "И вот теперь ей вольготно, никто не увидит, никто не узнает, недаром она так охотно поселилась у меня, - заключил Олег Петрович, но тут же и одернул себя: - А мне-то что до этого! Не жена она мне и вообще не пара, мы существуем даже как бы в разных плоскостях, которым не пересечься. Она вольна располагать собой, как ей заблагорассудится, а мне, старому дураку, даже и думать о чем-либо таком глупо и стыдно..."

Вернулся Олег Петрович в выходной с утренним поездом, но к дому добрался только около десяти и, стесняясь воспользоваться ключом, позвонил. Афина Павловна открыла не сразу. В халатике, с заспанными глазами и помятым лицом она выглядела совсем не так ослепительно, как обычно, и несколько тонких морщинок предательски обнаруживали, что она не так уж и молода.

- Не предупредили и застали врасплох, - проговорила она, - у меня тут не прибрано. Вы раздевайтесь и будьте как дома, а я, извините, пройду в спальню и приведу себя в должный вид.

Олег Петрович, сняв полушубок, задвинул чемодан на антресоли и огляделся. Большая комната за его отсутствие будто уменьшилась. На столе вперемешку с книгами и журналами мод покоилась неубранная посуда, книги валялись также на серванте, на диване находились какая-то шкатулка, щетка, и со стула свисал длинный перекрученный женский чулок. Второго почему-то нигде не было, зато в углу прямо на пол была брошена простыня, скомканная и не очень свежая. На столе у дивана стоял ангел - вместо торшера, надо полагать, - на тумбочке, на телевизоре, на подоконнике, - всюду валялись шпильки, расчески, разнообразные баночки и пузырьки, а из-под стола хищно разинула пасть хозяйственная сумка с заглотанной полбуханкой черного хлеба, тут же приютились перчатки и электрический утюг.

"А я еще пожалел, что не сообщил ей о "лентяйке" и тряпках! Она, поди, даже к венику ни разу не прикасалась", - усмехнулся Олег Петрович и пошел на кухню готовить завтрак. Он сварил кофе, сделал яичницу, прежде чем Афина Павловна вышла, из спальни во всем сиянии искусно реставрированной юности. Ничего не скажешь, это у нее было выполнено артистически.

- Я вас немножко задержала... Что это вы читаете?

- Вспоминаю сопромат.

- А-а, это, как видите, новейшее издание руководства по сопромату. Мне вздумалось сравнить его подробно с трудом Ивана Семеновича. Ну, с тем самым, который у него провалили в свое время и из-за которого Погорельский на рожон полез.

За завтраком Афина Павловна перечислила заводские новости, из которых главными были сообщения о полученном долгожданном координатно-расточном станке, о приеме в бюро двух молодых инженеров и о том, что Погорельский отбыл свое наказание и его почти сразу же откомандировали в Москву на курсы переподготовки. Это пришлось очень кстати, иначе ему первое время было бы неловко работать у нас после отсидки. Олег Петрович, в свою очередь, рассказал о поездке, об Уфе, а потом осторожно спросил, не случилось ли за время его отсутствия чего-нибудь странного.

- В бюро?

- Нет, здесь, в квартире.

- Что вы, собственно, имеете в виду?

- Ну, нет так нет.

- Нет, вы уж говорите, раз начали. - "Наверное, опасается, что соседи чудили", - подумала Афина Павловна.

- Соседи тут ни при чем, - механически откликнулся Олег Петрович и запнулся, заметив, что собеседница взглянула на него как-то ошарашенно. Вы что?

- Я? Я, кажется, ничего не сказала. А вы что?

- Да и я ничего особенного не сказал.

- Но вы что-то имели в виду, не зря же вы спросили о странностях. Впрочем, я не настаиваю, можете не продолжать.

- А-ах, вздор! Мне почему-то странные сны здесь снились последнее время.

- Уж не полагаете ли вы, что они мне передались?

- Я же говорю, что зря затронул это. Не подумайте, что я и в самом деле суеверен.

- Не так давно мне тоже приснился странный сон. Только не здесь, хотя именно об этом месте. По-моему, я вам даже говорила что-то об этом перед вашим отъездом?

- Начинали, но уклонились, не рассказали.

- Мне снилось, что я пришла к вам на именины вот в эту самую комнату. Представляете? И все это происходило так реально, удивительно отчетливо. Вот все эти вещи, мебель и вы приснились, как наяву. Я будто бы хотела танцевать, а вы усадили меня играть в шахматы. Мы даже выпили с вами.

- Нет, это не я, а вы усадили меня играть в шахматы.

- Правда, я ошиблась... А вы откуда знаете, что мне снилось?

- И вы с блеском выиграли у меня две партии, а теперь морочите мне голову, списывая на сон то, что было на самом деле.

- Тоже верно, выиграла.

Вид у Афины Павловны был такой растерянный, что Олег Петрович растерялся: "То ли она чокнутая, то ли кокетничает так оригинально?" Он прошел в спальню, достал из письменного стола мундштук с дарственной надписью и положил перед гостьей на стол.

- Вам не знакома эта вещь из вашего сна?

Потом он разыскал недопитую бутылку коньяку и поставил рядом с мундштуком:

- А этот напиток вы принесли или мне бог подал?

- Слу-ушайте! - с изумлением протянула Афина Павловна. - В вашей квартире, действительно, место нечисто! Выходит, это был не сон? То-то я утром недосчиталась у себя пятнадцати рублей...

Афина Павловна помолчала, проверяя впечатление, и перешла на другой тон:

- Ну, а если без всякого розыгрыша, то все равно остаются странности: как мне удалось выигрывать, ведь я давным-давно не занимаюсь шахматами да и раньше играла весьма слабо. А придя к вам, я почувствовала необыкновенную приподнятость - как в восемнадцать лет. В меня будто вложили новый заряд, сильнее захотелось жить, действовать, творить что-нибудь. Поэтому и в шахматы я играла с удовольствием. Я предугадывала ваши ходы и знала нужные ответы, это было именно как во сне. Моя мать верила, что бывают вещие сны, а как же назвать то, что произошло у вас? Вещей явью?

- Она умерла? - спросил почему-то Олег Петрович.

- Да, как и многие ленинградцы.

- А папа у вас жив?

- Убит в сорок третьем под Славянском.

- А вас, значит, эвакуировали, а потом воспитали в детском доме в Алма-Ате.

- Не трудно догадаться о детдоме, но разве я уже упомянула и Алма-Ату?

- Не помню. Вы простите, что я нечаянно разворошил эти воспоминания.

На самом деле Олег Петрович уже несколько раз заметил, что Афина Павловна иногда начинала говорить, как по шпаргалке: будто он улавливал сказанное ею еще до того, как она произносила эго словами. "Сейчас она уйдет", - заключил он, и на самом деле, Афина Павловна поднялась из-за стола.

- Погостила - и хватит, пора переселяться. Вы сидите, пока я соберусь.

Собралась Афина Павловна быстро и сноровисто.

"Не успела прибраться до хозяина!" - досадливо подумала она, и Олег Петрович уловил это.

- Я провожу вас, - сказал он, подавая ей пальто. - Не холодновато вам в нем сейчас ходить?

- У меня кровь еще достаточно горяча, на ходу не замерзну, - пошутила гостья...

9

Разговор с Афиной Павловной навел на размышления. Не на работе, конечно, - там голова была занята другим, - но дома, управившись по хозяйству, Олег Петрович призадумался. Ему надо бы составить отчет по командировке, он даже достал бумаги и документы, перенес из столовой на прежнее место ангела, сел за стол, да вместо отчета стал рисовать рожицы. Не об отчете думалось. Пересилив себя, он его все-таки написал, но потом его мысли вернулись к Афине Павловне, и он вдруг почувствовал облегчение.

Ну как же: столько времени угнетали его происходившие с ним странности, а оказывается, причина их не в нем; Афина Павловна, женщина молодая, вполне здоровая, с крепкими нервами, побывав у него, тоже пережила необычное. Это же неспроста!

"Значит, - размышлял Олег Петрович, - вся чертовщина кроется в особенностях окружающей меня обстановки, вернее - в изменении ее, потому что началось все не так давно, а до этого не случалось. Что же это за изменения? При жене и дочери ничего такого не было. И после их отъезда я очень долго ничего не замечал, стало быть, причина не в них и не в тех вещах, которые они забрали. После них не стало кошки Чебурашки, так уж кошка-то тем более не причастна, черт побери в конце-концов, хотя именно после нее все и закрутилось.

Тут вскоре в дом провели газ, но никакой утечки не чувствуется. Что еще? Ах да, по телевидению начал работать еще один канал, но он же не для одного меня работает..."

А вообще, все это становилось очень интересным, и Олег Петрович почувствовал, что он соприкоснулся с объективной тайной и, может быть, находится на пороге крупного открытия. Здесь уже не игра воображения, а реальность, следовало накапливала факты, а пока Олег Петрович записал на листе с рожицами то, чем располагал. Правда, исходных данных было обидно мало: всего два эпизода наяву и один во сне, когда был Лией, да одна не очень отчетливая странность с Афиной Павловной. Но зато ему удалось установить определенную периодичность: выходило, что одно событие от другого отделяло время, от двадцати пяти до тридцати дней...

В этот вечер он терпеливо просмотрел всю программу телевидения, ничего не дождался и несколько раздосадованный лег спать, подсчитывая, что последняя странность произошла двадцать восемь дней тому назад, и если явления действительно периодичны, то им следовало бы повториться именно сегодня или завтра, в крайнем случае - послезавтра. С тем и заснул.

Ночью Олег Петрович был снова на астероиде. Он опять был Лией и вместе с другими членами экипажа переживал сообщение о гибели Фаэтона.

Сразу после того, как Наблюдатель, отсияв, передал все накопленные им за века сведения, и Фада заложила его сигналы в программу Комбинатора, были приведены к нормальному ритму жизни все жители астероида, которые с нетерпением ждали перед Большим Экраном появления полученных сведений, переработанных Комбинатором. То, что они увидели, потрясло их.

Перед ними развернулась история Фаэтона за столетия, прошедшие со времени, когда там побывали их предки к оставили в дар обитателям этой молодой планеты драгоценные научные и технические знания. Не к добру привел этот дар.

Обитатели Фаэтона за какие-нибудь два десятка своих лег овладели ключом для расшифровки оставленных знаний и сумели постигнуть и воплотить их в реальность. В благодарность за этот дар во всех крупных поселениях планеты были воздвигнуты памятные сооружения.

И вот Наблюдатель стал свидетелем развития этого разума. На Большом Экране величаво поворачивалась прекрасная планета, на которой только при очень большом увеличении можно было заметить признаки развивающейся культуры.

Проходили ускоренные годы вращения Фаэтона, а в окружающее пространство он все еще ничего не излучал. Но вот от Фаэтона донеслись слабенькие и редкие электромагнитные сигналы, которые своей упорядоченностью отличались от стихийных грозовых разрядов. Фада вновь растянула масштаб времени. Да, на Фаэтоне научились создавать колебания, мощность и количество которых все росли, а форма и частота разнообразились так, что на эти колебания стали накладываться даже сигналы изображений. Дошло до того, что весь Фаэтон, как второй атмосферой, стал окружен густой оболочкой непрерывных электроколебаний.

Повинуясь немому указанию командира, Фада применила дискретное управление масштабами, и на Большом Экране история Фаэтона стала подаваться в виде смены отдельных картин, разделенных орбитными циклами планеты. Это ускорило просмотр, события стали развиваться значительно быстрее.

Было видно, как крупные поселения становились еще крупнее, здания в них неудержимо росли в вышину и над ними сгущались искусственные тучи, множились нити паутины, протянутой между поселениями.

- Зачем они так спешат, это же требует непомерных затрат энергии? удивилась Фада.

- Да, согласился Зор, - они очень расточительны и с непонятным легкомыслием уничтожают невосполнимые сырьевые ресурсы. На что они рассчитывают, не постигнув даже атомной энергии? Нам жалко было переработать в информацию даже Наблюдателя, а они готовы превратить в дым бесценные сокровища, создававшиеся миллиардами лет!

А на Большом Экране события принимали другой характер. Сначала стали исчезать тучи дыма над крупными поселениями, а интровизор показал образование подземных вместилищ, в которых ворочались металлические чудовища. Потом большие скопления зданий начали безлюдеть и ветшать, а люди стали расселяться в многочисленных и крохотных жилищах, а затем и они скрылись под землю. Планета словно опустела.

И вдруг какой-то мощный всплеск света заставил Фаду затормозить время. И тут все увидели, как над планетой вспучивается громадная вихревая туча.

- Они овладели наконец атомом! - обрадованно воскликнула Лия. - Теперь начнется стремительное развитие и облагораживание планеты.

И хотя все шло к этому и не могло быть иначе, факт овладения новой энергией возбудил всех так, что бессловесного обмена мнений показалось недостаточно, и перед Большим Экраном послышался гул голосов космонавтов, привыкших быть сдержанными и не тратящих эмоций попусту. И лишь несколько секунд спустя резким диссонансом прорезалась чья-то несдержанная мысль: "Как бы они не обратили эту силу во зло!"

Все переглянулись, пытаясь вникнуть в суть этой мысли и узнать, кто это подумал, но тот предпочел не раскрываться.

Фада вновь закрутила планету быстрее, уже не останавливаясь при каждом световом выбросе, и вскоре они стали свидетелями взлета с Фаэтона первых ракет, маленьких и слабых, отдалявшихся от планеты на небольшие расстояния, потом наблюдали, как ее обитатели принялись колонизировать Селену, бывшую до того безжизненным спутником Фаэтона.

А вслед за тем случилось нечто ужасное: Фаэтон вдруг стал разваливаться.

Началось с того, что во многих местах взметнулись ослепительные выбросы, потом по поверхности зазмеились многочисленные трещины, и планета разломилась на многие части, которые стали отходить друг от друга, обнажая огненное нутро планеты.

- Остановите это безумие! - дико и бессмысленно закричал Олег Петрович, ставший на миг самим собой, но тут же утратил это сознание, став снова Лией, не обратившей, как и остальные, внимания на вырвавшийся вопль. Да и вряд ли он прозвучал на астероиде, где тоже все были взволнованы до предела.

- Спокойнее, Лия! - прошептал Зор, которого она схватила за плечо. Все это - в прошлом, не забывай, что мы видим лишь запись и не в состоянии вмешаться.

А на Большом Экране стало дробиться и пылающее ядро планеты, большими и малыми раскаленными брызгами, сгустками, космами и каплями разлетающееся в разные стороны, преодолев взаимное притяжение. Силой взрыва была отброшена со своей сложной орбиты и Селена, оказавшаяся теперь крупнее всех осколков и сгустков, и Наблюдатель, захваченный цепями притяжения, покорно последовал за ней.

- Стой, Фада! - скомандовал командир. - Ты что-то перепутала в программе Комбинатора или в нем остались следы заданий на фантазирование, которым ты вечно тешишься. Такая катастрофа немыслима: обитатели Фаэтона уже достигли такого уровня, при котором в их силах предотвратить любой планетный катаклизм. Выключи все, сведи к нулям датчики и рецепторы аппарата, а сама немедленно погрузись в электросон. А когда отдохнешь как следует, начни все сначала, не торопясь. Я дам тебе трех помощников.

- Командир, - вмешалась Лия, - я смогу начать с нуля сейчас же и сделаю все вместо Фады, зачем откладывать!

- Я тоже смог бы. Да и не только я, Лия, но для этого нужно полное спокойствие, которого нет сейчас ни у кого. К тому же Фада все-таки больше других привыкла к аппарату, она справится лучше, когда отдохнет, да и спешить с этим делом незачем. Приказываю всем забыть о Фаэтоне. Всем смотреть на меня, кроме Лии и Реи. Навигатор, служба обеспечения и связь отвернитесь, остальным - смотреть на меня! Забыть о Фаэтоне! Забыть! Забыть!

Потом командир повернулся к Лие и сказал:

- Тебя оставлю старшей по астероиду, мне тоже следует отвлечься. Заставь меня заснуть без электроаппарата и забыть о Фаэтоне. Разбудишь через три оборота астероида.

Внутренне довольная оказанным доверием, Лия подождала, когда командир сядет в кресло, взглянув в глаза командира, приказала:

- Подчинись мне! Забудь о Фаэтоне! Спать!!!

Глаза командира закрылись, голова откинулась на спинку кресла. Видя, что командир дышит ровно и спит спокойно, Лия занялась проверкой наружных курсовых датчиков астероида, а в назначенный срок подошла к командиру и вновь скомандовала:

- Проснись, командир!

Командир поднялся, а Лия, освободившись с этой секунды от обязанностей старшей, подошла к зеркалу, чтобы по женской извечной привычке осмотреть себя перед повторением общего сбора. Должно быть, Лия, взглянув в зеркало, еще не успела погасить свою приказывающую волю и потому этот же взгляд, прорвав бездны мирового пространства и непостижимые пласты времени, проник в душу спящего Олега Петровича и заставил его проснуться.

Он был в своей комнате, куда еще светила луна, но он уловил это лишь боковым зрением, а прямо перед ним была Лия, и ее взгляд проникал, кажется, во все извилины его мозга, парализовав его волю и приковав к себе безвозвратно и без остатка. Какой-то восторг, полное подчинение и готовность поступить как угодно, лишь бы смотреть и смотреть в эти покоряющие глаза. Сколько это продолжалось? Наверное, всего лишь миг пока Лия смотрела в зеркало. А потом она отвела взгляд, и он, задыхаясь, повалился на подушку и снова стал Лией, которая продолжала контроль наружных датчиков в ожидании большого сбора всех вахт астероида.

Проснувшаяся Фада тем временем вместе с помощниками и под наблюдением самого командира тщательно проконтролировала все цепи Комбинатора, выверила задающую программу и снова привела аппарат в действие, хотя и без того было ясно, что изменений ждать нечего, так как никакой ошибки не было обнаружено. Командир не стал даже повторять большой сбор космонавтов, а лишь с ограниченной группой оказавшихся поблизости лиц просмотрел еще раз то, что уже видели, и когда события дошли до катастрофы, и Фада вопросительно взглянула на него, дал знак не останавливать Комбинатор.

"Приходится примириться с очевидностью, - уловила Лия его мысли. Население Фаэтона не смогло вырваться из цепей разобщенного частновладельческого общества, а оставленное нашими предками техническое наследие не способствовало объединению народов в единую семью, потому что нравственное развитие, по-видимому, отстало от технического, и социальное уродство погубило планету".

- Увеличить скорость проекции! - сказал Зор Фаде, а командир приказал навигаторам отмечать курс закрутившейся на Большом Экране Селены. Где-то под ее поверхностью в сооруженных ранее укрытиях находились остатки обитателей Фаэтона, оказавшиеся там к моменту катастрофы. Ничтожнейшая часть погибшего населения планеты оказалась от нее оторванной и заброшенной в неведомое. С каким ужасом должны были они наблюдать через свои приборы за гибелью породившей их тверди и на что могли они рассчитывать, отлетая все дальше и дальше от былой орбиты Фаэтона?!

Вскоре вычисления навигаторов определили, что траектория Селены направлена внутрь планетной системы, а несколько позднее выяснилось, что она пройдет в окрестностях Гелиоса. "Этот гигант уже схватил ее щупальцами своего тяготения, и холодная Селена мелкой мошкой вспыхнет, влетев в его корону, - с горечью подумала Лия. - Несчастные, укрывшиеся на ней, погибнут еще задолго до этого, а с ними прекратится и всякая разумная жизнь во всей планетной системе этой звезды. И мы не в состоянии предотвратить это, ничем не можем помочь несчастным, потому что все уже совершилось, а мы созерцаем лишь прошлое!"

- Не надо отчаиваться, Лия, тем более, что ты допускаешь грубую ошибку, - уловила она мысль Зора.

- Какую, Зор?

- Ты слишком по-женски поддалась эмоциям, не замечая очевидного свидетельства благополучной участи Селены. То, что вы видите, является результатом записей Наблюдателя, а ведь он не мог оторваться от Селены, и случись ей сгореть в пламени Гелиоса, с ней погиб бы и Наблюдатель. На пути Селены к Гелиосу находятся орбиты еще трех планет, которая-то из них и перехватила Селену.

- Это можно подсчитать, - отозвался один из навигаторов, - как я раньше не догадался!

- Не надо! Мы определим это и по Большому Экрану. Фада, ускорь события.

Колебания Селены на экране участились, поверхность помутнела от слившихся подробностей, и вскоре навигатор, следящий за ее курсом, воскликнул:

- Так и есть, траектория Селены начинает круто изгибаться. Все ясно: ее захватила Терра, вон она уже показалась на краю Большого Экрана. Траектории пересекутся!

"А не разобьется ли Селена о Терру в таком случае? - мелькнуло у Лии, но она тут же поправилась: - Ах, разумеется, нет, иначе опять-таки не уцелеть бы и Наблюдателю".

- Вот мы и получили теперь ответ на вопрос, который был задан недавно. Наблюдатель опоздал на рандеву с нами потому, что шел на наш вызов не с орбиты Фаэтона, а с более далекой орбиты Терры.

"Терра? - спросил кто-то мысленно. - Ты мало рассказывал нам о ней".

- Скоро мы узнаем о ней подробнее, - ответил вслух Зор. В то время, когда систему Гелиоса посетили наши предки, Терра не представляла особого интереса. Возможно, где-то на Терре были очаги разумной жизни, но предки не успели ее обнаружить, потому что их внимание тогда целиком поглотил Фаэтон. Впрочем, время, как вы знаете, всего лишь физико-математическая условность, а все происходящее зависит от скорости процессов и от ресурсов...

А Терра, голубая и еще более прекрасная, чем Фаэтон, приближалась к центру экрана, и становилось ясным, что ее тяготение уже захватило Селену, вырвало из ее объятий Наблюдателя, переведя его на более близкий к Терре эллипс вращения. Селена же становилась на экране все меньше и ущербнее, пока не превратилась в маленький серпик.

Селена сделалась луной Терры, - успела догадаться Лия и только принялась вычислять расстояния, как раздался возглас, прервавший все:

- По-одъем!

Этот сигнал всегда доходил до Олега Петровича безотказно, подействовал он и на этот раз.

10

Ни гимнастика, ни умывание не смогли окончательно развеять впечатления сна. На самом деле: разве бывает такое, чтобы сон повторился, да еще с продолжением, как вторая серия кинокартины? Правда, особенно отчетливо ему виделись только Зор и Фала, а остальные члены экипажа почти не запомнились, да и подробности обстановки, кроме Большого Экрана, воспринимались смутно, но уж зато история Фаэтона прошла, как наяву. А крепче всего запомнилось лицо Лии и ее глаза.

Усевшись перед зеркальцем бриться, Олег Петрович, как всегда, увидел над ним лицо Ангела, и тут вдруг лицо это напомнило ему кого-то знакомого. Впрочем, разглядывать было некогда, бритва в руке жужжала, на кухне грелся чайник, пора было идти в бюро. Но вернувшись с работы, Олег Петрович вспомнил о замеченном сходстве. Он долго вглядывался в ангела, повертывая его на столе и так и эдак, пока не понял, что его лицо напоминает Фаду - у нее были такие же громадные раскосые глаза. А если бы они были пропорциональные?

Он взял лист ватмана и попробовал нарисовать это же лицо, но с глазами обычной величины. И когда он наносил последние штрихи, на него глянула... Афина Павловна! Что это, действительно сходство или он просто такой плохой рисовальщик, что вместо одного лица сделал совсем другое!

Это настолько его заинтересовало, что он взял фотоаппарат, заснял лицо ангела с разных точек, прошел в чуланчик, где у него был фотоувеличитель, проделал необходимые процедуры и получил снимки различного увеличения. Потом он безжалостно вырезал у ангелов глаза вместе с бровями на большой карточке и на меньшей, приклеил карточки на ватман и в вырезы большой карточки вклеил глаза с меньшей. Конечно, остались просветы, но отойдя от фотографии подальше, он перестал их различать и убедился, что снимок и впрямь смахивает на Афину Павловну. А когда он проделал то же самое с меньшей фотографией, то стало еще разительнее сходство уже с Фадой.

Открытие настолько поразило Олега Петровича, что он остолбенел. Предположить, что много лет назад кто-то вылепил существо, которое он видел на днях во сне, казалось сплошным абсурдом. Но через минуту он подумал, что все могло быть как раз наоборот: он так привык к статуэтке, что она и приснилась ему.

Олег Петрович продолжал внимательно рассматривать статуэтку. Крылья ангела были небольшие, несколько отведены назад и немного развернуты, словно ангел или только готовился взлететь, или не закончил их складывать после полета. Да, они определенно были малы для Земли, с такими у нас не взлетишь. Для Земли их поверхность, по инженерной оценке Олега Петровича, пришлось бы увеличить раза в два или в три. Но тогда они никак не уместились бы в сложенном виде за спиной, получится громоздко. Значит, планета, с которой прилетела Фада, была значительно меньше Земли, а из того, что все пришельцы снились без крыльев, следовало, что крылья были не частью их организма, а механизмом, вроде нашего велосипеда.

Внутренне рассмеявшись над тем, что стал придавать сну значение действительности, Олег Петрович поставил ангела на обычное место и занялся приготовлением запоздавшего ужина...

На другой день Олега Петровича снова с утра вызвали в заводоуправление.

- В главке интересуются подробностями уфимского испытания, - огорошил директор, едва успев поздороваться. - Придется вам съездить.

- Представил же я отчет, разве не читали? - удивился Олег Петрович.

- Отчет прочитали, утвердили, остались довольны, теперь пожелали говорить лично с вами. Насколько я понял из телефонного разговора, речь пойдет о дальнейшем усовершенствовании.

- Но почему именно со мной?

- Это Лев Васильевич их ориентировал на вас, ему виднее, я полагаю. Кстати, он просил вас зайти перед отъездом. Командировка ваша - у секретаря, получайте аванс и - в добрый путь. Или вы не согласны?

Олег Петрович не возразил, а директор достал из стола какую-то бумагу и протянул ему:

- Ознакомьтесь, между прочим.

К удивлению Олега Петровича, это оказалась бумага с грифом министерства, в которой некто Лаптевников - чин, должно быть, немалый, довольно сердито указывал руководству завода на недопустимость "разбазаривания средств и энергии на махинации", связанные с обменами сортов металла. В конце письма товарищ Лаптевников даже предупреждал о том, что "при обнаружении повторных действий такого рода, он вынужден будет прибегнуть к административным мерам".

- Вот так удружил я вам своим сочинительством! - потерянно пробормотал Олег Петрович.

- Не огорчайтесь. Мы не очень-то и рассчитывали на лучшее, а дело будем продолжать по-своему, невзирая на угрозы. Нам нужно план выполнять, и покуда мы с этим справляемся, ничего с нами не сделают. А в министерстве все таки сколько-то почешутся после нашего щипка. Возможно, что-нибудь и улучшат...

У Льва Васильевича оказалось попутное поручение. Когда-то он подал заявку на изобретенный им электрод, но ему пришел полуотказ. Поэтому он попросил Олега Петровича зайти во ВНИИГПЭ и попытаться отстоять заявку. Удивляться было нечему, командированному всегда навязывали разные "попутные" дела, так что Олег Петрович сгреб документы в портфель и пошел получать аванс...

В Москве он всегда чувствовал себя захолустным провинциалом. И с каждым новым приездом столица представлялась все более негостеприимной, терпящей его как инородное тело, которое следует измотать и скорее отбросить. Суета и грохот улиц подавляли.

В главке дело разрешилось, как говорится, "к взаимному удовлетворению сторон", однако время ушло, ехать во ВНИИГПЭ было поздно и следовало позаботиться о ночлеге.

Ох уж эти московские гостиницы, - до чего же трудно рассчитывать устроиться в них простому командированному. Олег Петрович сразу же поехал в Останкинскую, но и там висела табличка "мест нет". Значит, запишись в очередь и проводи томительные часы ожидания в вестибюле, если не хочешь ночевать на вокзале.

Тут Олег Петрович вспомнил о Погорельском, который находился в "Заре", и быстро отыскал его в одном из номеров, занятых курсантами. Сначала он даже не узнал Погорельского в представительном военном, открывшем ему дверь номера. Волосы у Погорельского отросли ежиком и придавали ему чуть ли не генеральский вид. Форма сидела на нем привычно, ловко и была к лицу.

"Должно быть, решил износить на стороне свою капитанскую форму, оставшуюся от службы, пока моль не съела", - подумал Олег Петрович и с ходу рассказал о своем затруднении с ночлегом. На его счастье Погорельский довольно легко уговорил своего товарища, такого же курсанта, как и он, переночевать у родных, и у Олега Петровича оказалось, таким образом, пристанище, можно сказать, "подпольного" образца, помещавшегося, правда, на четвертом этаже.

На другой день занятия у Погорельского начинались с двух часов, и поэтому с утра он напросился сопровождать Олега Петровича во ВНИИГПЭ:

- Надо же практически ознакомиться с тем, как экспертов уламывают, в институте ведь этому не учат - сказал он, и Олег Петрович согласился, но поставил одно условие.

- Смотри и слушай, но не вякни что-нибудь под руку, а то можешь испортить песню. Сиди себе, поглядывай и помалкивай в тряпочку.

- А если меня спросят?

- Все равно отмолчись. Кивни или головой поверти. В крайнем случае скажи да или нет.

Некоторый опыт таких переговоров у Олега Петровича имелся еще с тех времен, когда он "пробовал" свои изобретения, а в данном случае решение по заявке было не окончательным, без "черного уголка" и оставалась еще некоторая надежда на аргументацию экономической значимости предложения. Тактику Олег Петрович обдумал еще в дороге и направился сразу к начальнику отдела, к которому попал, видимо, в добрую минуту и, сверх ожидания, был принят без задержки.

Поздоровавшись, Олег Петрович назвал свою должность и завод, а потом, сделав жест в сторону своего спутника, сказал:

- А это - товарищ Погорельский. Он был так добр, что согласился лично принять участие в обсуждении одной заявки нашего завода, которая почему-то вызвала ваше сомнение.

При этом Олег Петрович положил на стол взятое у Льва Васильевича решение ВНИИГПЭ, а Погорельский молча поклонился и сел в стороне.

Словечко "лично" вырвалось у Олега Петровича непроизвольно, но он тут же уловил настороженность начальника отдела, человека молодого и симпатичного, поглядевшего на Погорельского вроде бы озадаченно. Рассказав суть заявки и свои доводы в ее защиту, Олег Петрович в заключение добавил, на этот раз уже не без некоторого внезапно возникшего умысла:

- Вчера мы уже обсуждали все это с товарищем Погорельским, и он согласился со мной. Не правда ли, товарищ Погорельский? Тот, памятуя о данном ему наказе, молча наклонил голову - медленно и солидно. "Кто бы это мог быть?" - уловил вдруг Олег Петрович мысль начальника отдела, а начальник взялся за телефон и попросил некую Веру Федоровну зайти к нему с материалами по заявке.

- Это эксперт, изучавший вашу заявку, - пояснил он. - Я заявку, разумеется, просматривал перед подписью, но через меня их столько проходит, что подробности в памяти не удержишь.

- Конечно! - поспешил согласиться Олег Петрович и, догадываясь, что начальник вот-вот осведомится у Погорельского, кто он, собственно, такой, стал пространно повторять почти то же, что уже изложил, но с присоединением соображений об экономической выгоде заявленного изобретения, причем еще раз сослался на "товарища Погорельского", и тот опять сановито качнул головой, а Олег Петрович тут же уловил: "Почему военное ведомство заинтересовалось такой заявкой, в чем тут дело?"

В это время в кабинет вошла недовольная женщина с папкой в руках, и начальник представил:

- Вот, Вера Федоровна, уполномоченный завода инженер Нагой, посланный для переговоров по заявке. А это - товарищ Погорельский.

Вера Федоровна поклонилась, несколько задержавшись взглядом на Погорельском, затем посмотрела вопросительно на начальника, явно ожидая услышать, кем товарищ Погорельский является, ко начальник лишь едва заметно пошевелил плечами и предложил ей обосновать свои соображения.

- Все сводится к тому, - начала она с главного козыря, что предложение почти не имеет элемента новизны...

- "Почти", еще не значит "совсем"! - быстро вставил Олег Петрович, а оппонентка тут же назвала прототип и аналоги, сличила признаки и подвела итог.

- Ну, знаете, - возразил Олег Петрович, - действуя по вашему методу, можно сравнить паровоз, например, с роялем и тоже не усмотреть разницы. На самом деле: и тот и другой - на колесах, оба шумят и оба тяжелые.

- Зачем же так утрировать!

- Это не я выдумал, а комики Бим и Бом. Один из них сказал: привяжи колеса к бане - и баня попрет.

- Это - несерьезный разговор.

- Конечно. А если говорить серьезно, то надо вспомнить, что всякую заявку можно рассматривать двояко: с целью защиты или с целью провала. Вы предпочли второе, а хозяйственное значение вас не трогает. А ведь это интересы нашего хозяйства, а не иностранного.

Тут Погорельский кивнул головой уже по собственной инициативе, и Олег Петрович заметил, что начальник, все время не выпускавший Погорельского из вида, учел это соответственно.

- А, скажите, - обратился он к Погорельскому, - какая для вас разница, будет это предложение признано изобретением или нет? В любом случае вы можете использовать электрод, как вам нужно.

Теперь Погорельский не знал, как быть, слегка пожал плечами и неопределенно улыбнулся, но Олег Петрович поспешил на выручку:

- Ну что вы! Вы же сами руководитель и отлично знаете, что прохождение служебных инстанций во многом зависит, так сказать, от престижности дела. К изобретению отнесутся гораздо благосклоннее, чем к простому рацпредложению. Вы скажите, полезность дела для вас лично не представляет сомнений?

Начальник перевел взгляд на Олега Петровича, потом снова на Погорельского, ожидая, что тот что-то скажет, но Погорельский стойко молчал, и Олег Петрович опять уловил беспокойство начальника: "Вот и поговори с таким, если он слова не скажет!"

- Слушайте, Вера Федоровна! - обратился он к экспертше. - Все-таки есть хоть маленький отличительный признак, стоит ли порочить нужное дело? Вон и товарищ Погорельский поддерживает заявку завода, не зря же!

- Элемент новизны я не отрицаю, но уж очень низкий уровень.

- А может быть, стоит немного изменить формулу изобретения, вы это отлично сделаете, Вера Федоровна, подскажите. Давайте поможем заводу. Или вы категорически против?

- Нет, не категорически. Формулу можно подредактировать...

- Ну вот и отлично! Значит, договорились. Составляйте положительное решение, я подпишу.

Выйдя от начальника отдела, Погорельский поздравил Олега Петровича, а потом долго сопел и уже по дороге посетовал:

- Ловко вы умеете людей убеждать, у меня это ни за что никогда не получится.

- Во мне ли дело? - задумчиво ответил Олег Петрович. - И не кажется ли вам, генерал, что битву выиграл не столько я, сколько ваша милость или некоторая неопределенность?..

Загрузка...