Последний ангел

Он скоро разобрался, например, что в мире Фады была принята не десятеричная и не двоичная, а пятеричная система исчисления. Это было видно из сопоставления линейной и логарифмической шкал на осях координат. А для показа химических соединений было привлечено изображение строения атомов с орбитами электронов и ядром в центре, - совсем как у нас.

"Да, - заключил Олег Петрович, - Фада, по-видимому, отлично понимала, что нелегко будет "дикарям" Терры освоить дары пришельцев, и сделала все возможное, чтобы помочь им".

Олег Петрович не обманулся в своих ожиданиях. Дождавшись ночи, он установил выдержку времени на полтора часа и снова увидел вчерашнюю сложную схему. Она была даже сложнее, чем вчера, потребовала почти часовой зарисовки, после чего исчезла еще до момента срабатывания механизма.

Из этого можно было с полной уверенностью заключить, что запрограммированное сообщение передано до конца, а представлять собой оно могло не что иное, как устройство "Комбинатора", того самого, единственного технического устройства, которое при любых условиях, по мнению Фады, никак и ничем не могло повредить обитателям Терры.

24

Чужеродность обретенных зарисовок не испугала Олега Петровича. За долгие годы инженерных поисков он привык распутывать хитроумные задачи, да и сам создал не один десяток замысловатых устройств. Что из того, что в неземной схеме содержались непривычные сочетания, ведь даже материал учебных предметов всегда в значительной мере "чужероден" для обучающегося, но осваивается же и приобретается к тому, что уже накоплено, становясь послушным орудием дальнейшего познания.

Впрочем, в схеме Фады далеко не все было незнакомым. Довольно скоро в одном из участков ее он узнал нечто похожее на следящее устройство, местами проглядывали контуры, напоминающие узлы "памяти" ЭВМ, а в одном из блоков можно было угадать сходство с энцефалографом, усложненным самим Олегом Петровичем. Даже условное изображение венца Фады - окружность с внутренними выступами - походило на вид его каски.

Понимание схемы значительно облегчалось и тем, что она была составлена из блоков, каждый из которых можно было рассматривать самостоятельно, а основой являлась, несомненно, ЭВМ, работающая на полупроводниках. Изображение транзисторов и тиристоров узнавалось сразу, хотя заключались они не в кружочки, как у нас, а в треугольники.

Методически и настойчиво изучая схему день за днем, Олег Петрович через месяц представлял ее себе довольно отчетливо, знал назначение основных ее частей и догадывался об остальных. Так он убедился, что в схеме содержится три комплекса устройств долговременной памяти. Судя по тому, что один имел выход на кинескоп, а другой на кристаллофон, он заключил, что это два вида памяти: зримая и звуковая. Нескольким крупным блокам он дал, опираясь на определенные признаки, свои названия. Так появились у него "блок кинетики", "логический блок" и блок "довоображения", который должен был "дорисовывать" получаемое на дисплее изображение при его поворотах, например, давать вид с обратной стороны.

Как ни увлекся он изучением схемы, очередные три заветные ночи полнолуния он не пропустил, хотя ничего нового они ему не принесли. Он опять перевоплотился в Лию, наблюдал сближение с Разведчиком и переживал гибель Фаэтона. Словом, стало окончательно ясно, что программы, заложенные Лией и Фадой в их импульсатор, исчерпаны и теперь будут только повторяться неведомое число раз.

Вслед за изучением схемы пришел черед ее осуществления. Прикинув, в каких объемах она может выразиться, Олег Петрович дал заказ на изготовление добавочного корпуса к имеющейся ЭВМ, распорядился о заготовках панелей и стал подбирать нужную аппаратуру и детали. Особые затруднения в этом представили полупроводники, типы которых Фада не могла, конечно, выразить по земной номенклатуре - об этом оставалось догадываться, - да и на складах завода обнаружился только небольшой ассортимент, а остальное приходилось покупать и заказывать, на что Олег Петрович "ухлопал" добрую половину денег, скопившихся у него при одинокой его жизни.

Афина Павловна, видя своего друга вечно озабоченным и погруженным в какие-то хлопоты и раздумья, обижалась, принималась даже следить за ним, но убедилась, что, кроме службы, столовой и прачечной, он ходит только по электро- и радиомагазинам, а пишет отнюдь не письма.

- Чем ты занят, что тебя заботит? - несколько раз спрашивала она. Олег Петрович пытался отделаться незначащими отговорками, а потом придумал, на что ссылаться:

- Дорогая, мне пришла в голову заманчивая идея одного изобретения, она не дает мне покоя.

Это Афина Павловна могла понять, она и сама была инженером, но она была и другом, а потому сказала:

- Разве я не могу тебе помочь? Надеюсь, ты не боишься, что я украду твою замечательную идею. Давай, подумаем вместе, я тоже ведь худо-бедно могу кое-что соображать.

- Нет, Афина, незачем тебе зря ломать голову. Надо еще многое обдумать и проверить мне самому. Я даже не смогу достаточно точно сформулировать сейчас, что мне надо. Подожди...

И Афина Павловна поверила, не стала допытываться, а только тревожилась, наблюдая, как все хуже выглядит ее друг. Он стал бледнее и худее, сделался невнимательным, и ей чудилось, что и дыхание у него стало неровным. Однажды ночью она положила ему голову на грудь и вдруг услышала, как часто - совсем не по-мужски - стучит его сердце. Она не стала его будить, но с этого дня неотступно уговаривала его сходить к врачу.

Эта забота проявлялась почти при каждом ее приходе даже в том, что она выдумала хватать его за руку, считать пульс и сокрушенно крутить головой, совсем как Кузьма Кузьмич. Олег Петрович ценил это, но казалось, что она превышает всякую меру, а ему было не до врачей и не до лечения. Работа по изготовлению панелей и пайке разных узлов схемы, которой он занимался дома после рабочего дня, подвигалась медленно, и он с огорчением сознавал, что в одиночку он вряд ли управится и за год, а нетерпение и азарт толкали к тому, чтобы поскорее получить хоть какие-то результаты. Пусть пока это будет установка не в полном объеме всей схемы, пусть заработает хотя бы первая очередь, лишь бы получить эффект, чем-то отличающийся от того, на что способны машины, уже известные.

Олегу Петровичу просто невозможно было оторваться от своего дела, он спешил к нему с завода каждый раз, как на праздник, и, перекусив наскоро, вновь и вновь размечал панели, крепил детали, пропаивал соединения и испытывал узлы. Сколько одних только транзисторов "угробил" при этих испытаниях! Жизнь - он понимал это - заузилась для него в тоненькую струйку, над которой курился и перевивался тоненьким жгутиком пахучий канифольный дымок от паяльника.

- У тебя не продохнешь, как хоть ты сам терпишь? Идем сейчас же в парк, я купила билеты на эстраду, - приводил его в себя голос Афины Павловны. И она немедленно брала его руку и считала пульс. Отговаривать ее было невозможно, она действовала из хороших побуждений, и Олег Петрович послушно шел с ней в парк или на реку, или в кино, а сам продолжал думать, как лучше заложить в лексическую память машины словарь русских слов, где достать список русских имен и как перемотать трансформатор, чтобы подпитать интегрирующее устройство.

- Мне начинает казаться, что около меня движется робот, - сказала Афина Павловна в фойе театра, куда она затащила Олега Петровича на спектакль. Задавшись целью тормошить его, она ослабила свою конспирацию и уже не стеснялась показываться с ним вместе в людных местах. Это была с ее стороны жертва, Олег Петрович понимал это и не сердился на ее неугомонность. Зато сердилась она, когда он прерывал ее щебетание иной раз совсем неуместным техническим вопросом:

- Где бы достать тиристор, как ты думаешь, Финочка?

- Клизму тебе, а не тиристор! - вспыхивала она. - Ты, оказывается, совсем меня не слушал!

Лето уже шло к концу, Афина Павловна начала поговаривать об отпуске, а Олег Петрович переключился на монтаж подготовленных узлов в новом корпусе заводской ЭВМ и задерживался в аппаратной допоздна.

В эту пору Олегу Петровичу понадобился материал для узла накопления зримых образов. Пейзажей и всяких строений он уже набрал достаточно, просто закупил в книжном магазине несколько пачек видовых открыток, теперь была очередь за портретными изображениями, которых требовалось еще больше, - ведь он же намеревался моделировать ни мало ни много общество миниатюрного государства! Можно было, конечно, обратиться в фотоателье, но пришлось бы объяснять, зачем ему понадобилось "скупать мертвые души", а это выглядело бы подозрительно в любом случае. Тысячи и тысячи лиц нужны были Олегу Петровичу, а где их взять? Правда, это - не такая уж неразрешимая проблема, но и ее одиночке сразу не решить.

Как это нередко случается, выход был, что называется, перед носом.

- Тебе абсолютно необходимо отдохнуть, посмотри, на что ты стал похож! - настаивала Афина Павловна.

- Ладно, Фина, - пообещал он, - на днях схожу в поликлинику.

Обещать-то обещал, но как подумал об очередях, процедурах, регистрации, так и оторопь взяла: канительно - с одного мимолетного осмотра врач ничего не установит, придется "наведываться", а то еще и положат для лучшего обследования, сколько времени пропадет!

"К Кузьме Кузьмичу надо съездить, вот что! - решил Олег Петрович и тут же вспомнил, что тот издавна занимается фотографией. - Вряд ли он хранит все негативы, но все же у него должен быть немалый склад пленок. За один раз два дела и сделаю".

Ну, а к Кузьме Кузьмичу только попадись в руки! Он сразу же начал вертеть Олега Петровича и так и эдак, простукивать, ощупывать, прослушивать и даже настоял на снятии электрокардиограммы.

- Зато уж фотоснимочков я вам дам таких, что пальчики оближете, соблазнял он. - И берите их сколько хотите, хоть все забирайте, только ведь отпечатки я давно уничтожил, остались лишь негативные пленки.

Олег Петрович объяснил, что для его целей это безразлично.

- Тем лучше. А теперь, друг мой, идемте в больницу. И без разговоров, пожалуйста...

- Нет, дорогуша, - заявил он, просмотрев полученную кардиограмму, - вас непременно надо класть на серьезное обследование. Я видывал за свою практику всякое, но не могу разобраться, в чем дело у вас. Прекрасная форма кривых, и при этом - сто двадцать пять ударов в минуту в спокойном состоянии, - это же уникальный случай! Уж не сказывается ли на вашем сердце влияние установок пришельцев? Или переутомились: ведь вы писали, как вы работаете с конструкторами, не изматывает ли это вас?

На обследование Олег Петрович все же не согласился, вырвался от Кузьмы Кузьмича, вновь прибегнув к психологическому давлению, но запугивания доктора не остались безрезультатными:

"Вот управлюсь с планом отдела, закончу первую очередь "Шехерезады", получу хоть какие-то признаки нового в ее работе, тогда придется, пожалуй, согласиться и на обследование, а временно с отделом Погорельский справится, - решил он. И он дождался этих результатов.

Ему много раз случалось переживать радость при виде первых оборотов сконструированных им машин, тех самых, которые, зародившись в его голове, в дальнейшем обрисовывались прихотливыми линиями чертежей на его кульмане и затем воплощались в сталь, бронзу, пластмассу, впервые взглядывали на мир очами приборов и начинали дышать, существовать и работать. Ему ли было не знать непередаваемого трепета, охватывающего созидателя машины, когда он первый раз коснется включающего рычажка или кнопки! Что произойдет вслед за этим? Пойдет ли машина предназначенным ходом, послушно и легко или заартачится, "свернет шею" какой-то детали, заскрежещет, заклинится, брызнет огнями короткого замыкания и встанет? А то пойдет вразнос, успей только остановить? И потом придется долго и канительно "доводить" свое детище "до ума", переделывать узлы, подгонять детали, перестраивать режим.

Всякое бывало, и всегда пуск и наладка созданного образца оставались самыми острыми переживаниями конструктора, самыми памятными во всей его работе, в его жизни.

На этот раз переживания были еще острее - испытывалась не просто новая конструкция, а нечто, привнесенное извне, и неизвестно, как она еще проявится. И Луна, и ангел тут были, кажется, уже ни при чем, первая очередь их подсказки подверглась уже его материальному воплощению, его обработке и готова была начать действовать независимо от посторонних сил.

Последний раз проследив только что законченные соединения, Олег Петрович, сдерживая нетерпение, прибрался в аппаратной, сел перед пультом, надел шлем, вздохнул и нажал кнопку "пуск".

Наискось мелькнули перед глазами знакомые огоньки его мыслей и тут же пропали, словно схваченные машиной, которая сложила из них некий образ, видимый сквозь побледневший пульт и стену за ним, как бы в пустом пространстве. В следующие секунды окружающее растаяло в белесой мгле, а неясный вначале образ окреп, приобрел объем и цвета и двинулся к Олегу Петровичу в виде обнаженного до пояса человека могучего сложения с мужественным лицом, обрамленным окладистой курчавой бородой.

"Действует! Машина работает!!!" - возликовал Олег Петрович, но последующее несколько умерило его восторг. Остановившись метрах в трех от Олега Петровича, человек поднял, как бы для приветствия, руку и произнес глубоким басом:

- Протокл.

"Странно, неужели Кузьме Кузьмичу приводилось лечить греков? И почему Протокл, а не Патрокл?" - удивился Олег Петрович, но на всякий случай ответил:

- Очень приятно. А я - Олег.

- Пропади пропадом, - неожиданно прогудел бас.

- Но-но, не очень-то! - всерьез одернул Олег Петрович, а Протокл повернулся и пошел обратно.

"Ага, вижу со спины, значит, блок довоображения действует", - опять порадовался Олег Петрович, а Протокл повернул голову и бросил через плечо:

- Прохвост.

Тут сердитый мужчина дернулся и пропал, провалившись в какую-то даль, а слева, неуверенно ступая, появилась миловидная женщина с заботливо уложенной прической, но в лифчике, окаймленном узеньким кружевом, и в чем-то вроде плавок, самого минимального размера.

- Дамочка Дафния, - отрекомендовалась она, остановившись и поглядывая на Олега Петровича исподлобья.

- Ай, какое неподходящее имя! - отозвался Олег Петрович, - оно совсем вам не к лицу. Неужели родители не могли подобрать получше? Вы сменили бы его, что ли.

- Давным-давно Диана, - отозвалась она.

- Вот это гораздо красивее, но зачем же вы продолжаете называться блохой?

- Давай дальше думай, дубина.

- Ах, бесстыдница, ты тоже вздумала грубить? А ну, вон отсюда! приказал Олег Петрович и, нащупав кнопку "стоп", надавил ее. Дамочка мгновенно исчезла, и так же моментально появилась окружающая обстановка. Не поднимаясь с места, Олег Петрович задумался.

"Главное - машина действует совсем по-новому, без программной ленты, отзываясь только на биотоки мозга. Дисплей не включен, образы создаются не на его экране, а сразу в пространстве, как и следовало ожидать. Они даже реагируют в некотором смысле на мои слова, но слишком уж лаконичны и почему-то агрессивны. К тому же Геракл... то бишь Протокл, исчез как-то вдруг, неестественно, - тут, по-видимому, что-то рвется в контуре логической связи. Ну что же, ничего особо настораживающего в поведении машины не обнаружилось, температура нормальная, и никакая защита не сработала. Теперь можно, кажется, подсоединить ландшафтный контур и продлить испытание без опаски".

Олег Петрович подумал еще о-том, что имена появившихся персон совсем не могут быть связаны со снимками Кузьмы Кузьмича, там их вообще нет, они могли взяться только из книжицы, позаимствованной им в ЗАГСе, что, впрочем, не объясняло, каким образом в перечне русских имен могло оказаться древнегреческое. "Ладно, разберемся на досуге", - решил Олег Петрович, услышав вдруг, как вдали хлопнула дверь бюро, и задержался: "Машина выключена, так что на этот раз наверняка уж идет не фантом, а вахтер".

Так оно и было. Послышалось, как щелкнул выключатель, и кто-то, шаркая ногами, подошел к аппаратной.

- А я смотрю со двора, вижу свет в окне, дай, думаю, зайду, проверю, кому еще не спится в ночь глухую? - проговорил пришедший, остановившись у двери.

Олег Петрович снял каску, повернулся со своим вращающимся креслом и готов был поверить, что появился все-таки призрак: ведь у двери-то стоял Лев Васильевич, бывший начальник бюро! Да еще - в форме охраны завода... Да еще с бородкой седовато-рыжеватого цвета. Да еще в такое время...

- Здравствуйте, Лев Васильевич. Что это вы так нарядились? И - с бородкой? - ляпнул Олег Петрович. - Проходите, пожалуйста.

- Нет, я у двери посижу, у меня ноги грязные. Которые сутки дождь льет даже по ночам. А что вам моя бородка не по душе? Она, по-моему, лучше смотрится, чем ваша бритая голова. Не к сезону вроде бы с шевелюрой расстались.

- Кому что нравится...

- Безусловно. А наряд я не выбирал, он положен мне по роду моей работы.

- Что! Уж не хотите ли вы сказать, что поступили на завод охранником?

- Именно так. Кстати сказать, вы уже не раз предъявляли мне пропуск в проходной, когда я был в первой смене.

- Не может быть! Как же я не заметил?

- На вас это похоже, вы всегда поглощены чем-нибудь. Впрочем, не один вы меня не приметили: перед вахтером проходят не глядя, да и форма меняет внешность.

- Но позвольте, почему вам вздумалось вернуться на работу, да еще в таком качестве?

- Унизительно, да? Вот поболтаетесь с годик на пенсии, как дерьмо в проруби, может быть, и вас потянет в сторожа.

- Да почему же в сторожа? Вставайте хоть завтра за кульман, я вас сразу же оформлю конструктором первой категории.

- Нет, нет! Не та уж голова стала, не потяну. Да и обидно было бы работать за так, ведь из пенсии удерживать бы стали, а сейчас мне и зарплата идет, и пенсия целиком поступает. Разумеется, имей я рабочую специальность, не пошел бы в вахтеры, но чего нет, того уж теперь не достанешь. А вот вы зачем здесь до таких пор торчите, не управляетесь, что ли, в положенное время?

- Как сказать... со службой укладываюсь, а помимо того хочется разведать еще кое-какие идеи.

- Ну да, ну да, вы беспокойный, ищущий, вам можно позавидовать. Ладно, пойду я, не буду больше мешать...

С этими словами бывший начальник ушел, а Олег Петрович еще некоторое время сидел лицом к двери, прислушиваясь к шуму дождя за окном, который он только сейчас заметил, а на душе у него остался осадок, будто это он обидел ушедшего, заняв его место. Наконец он встряхнулся, прошел за пульт, сделал там нужные пересоединения и продолжил испытание.

На этот раз перед ним простерлась улица незнакомого города с булыжной мостовой и трамвайными рельсами, идущая несколько наискось, как ее сняли для видовой открытки. Ясно различались вывески и таблички, блестели витрины, со стен домов наклонились красные флаги. И эти флаги шевелились на ветру, а по дощатым тротуарам шел парод - к Олегу Петровичу, от него и через дорогу на поперечной улице. По мостовой ходили, кружились и перелетали с места на место голуби.

По тротуару справа, покачивая бедрами, ничуть не смущаясь своим полуголым видом, уходила дамочка "Дафния", которую он узнал по ее плавкам. Она спокойно дошла до угла и свернула за него, а из-за этого же угла вывернулась старинная легковая "газовка" и, набирая скорость, распугала затрещавших крыльями голубей и помчалась на Олега Петровича так стремительно, что он не выдержал и конвульсивно нажал кнопку. Все изображения исчезли, но внутри машины секунды три еще слышался шорох: должно быть, перематывалась по инерции какая-то запись.

"Надо проверить тормоза барабанов", - подумал Олег Петрович и, немного помедлив, снова включил устройство.

"Газовки" уже не было, а из-за того же угла выдвинулась и пошла на Олега Петровича небольшая колонна людей с плакатами и транспарантами, но без оркестра, хотя откуда-то издалека доносилось уханье барабана и временами прорывались низкие тона труб. Демонстранты пели что-то неразборчивое и подходили все ближе, а Олег Петрович вдруг стал опускаться совсем так, как это происходит в кино, словно погружался в мостовую, пока сверху не осталась одна только голова. "Того и гляди растопчут", поежился он, но сдержался, не нажал кнопку - хотя так и подмывало - и колонна подошла вплотную и стала шагать но нему.

Это было совсем не ощутимо, а все же страшновато. Ботинки, туфельки, сандалеты и даже сапоги с размаху били его по глазам и в зубы, наступали сверху, проносились около висков, шлепали, стукали, скрежетали по сизым булыжникам, вздымая застрявшие между ними крупицы мусора и затмевая свет.

"Как достоверно работает блок довоображения, не хватает только запахов!" - порадовался Олег Петрович и даже зажмурился от поднятой пыли, а когда мелькание ног прекратилось, увидел, что снова стал подниматься над мостовой. За колонной еще некоторое время спешили вприпрыжку ребята, а немногим спустя сверху опять спланировала стая голубей и принялась что-то выискивать на мостовой. По тротуарам теперь шли только редкие прохожие, некоторые одеты прилично, другие в пижамах, а то и в трусах, попавшие сюда, вероятно, из коллекции Кузьмы Кузьмича.

"Ну что ж, - усмехнулся Олег Петрович, - пусть в этом государстве царят свои обычаи и порядки, пусть одеваются, как хотят". И тут он увидел среди других знакомую личность.

- Товарищ Протокл, можно вас на минутку! - окликнул Олег Петрович.

- Пожалуйста, - остановился тот, подняв голову.

- Скажите, из-за чего вы давеча меня обругали?

- Прошу прощения.

- Вы были чем-нибудь расстроены?

- Правильно. Почему-то плохо получается проект. Пустяк проклятый путать приходится.

- Ну, а я тут при чем?

- Просто под руку попасться-адусь-вдушься-ался.

- Что, что?

- Понять просто. Прощайте покуда, пойду, пожалуй, покурить. Потом повстречаться-аешь-адут-аемся.

Разговор давался этому могучему человеку нелегко, его даже передернуло, он кивнул и побежал в ту сторону, куда прошла колонна.

"Не перегрузить бы машину", - поосторожничал Олег Петрович и выключил "Шехерезаду". Сразу же, как если бы он открыл глаза, проснувшись, он увидел все на своих местах. Термометры показывали допустимый нагрев, не ощущалось запахов горелого, на часах было без десяти три, пора заканчивать. Идти домой было уже бессмысленно и предстояло соснуть до работы на диване в библиотеке своего отдела, ключ от которой он предусмотрительно попросил вчера.

Прежде чем встать, Олег Петрович обдумал то, что увидел. Узлы, блоки и контуры машины извлекали из массы заложенного в нее материала образы по выбору устройства, сходного с генератором случайных чисел, и создавали из них события не как попало, а в некоторой логической взаимосвязи. С ним вели даже правдоподобный диалог. Но особенно всем этим Олег Петрович не обольщался, он успел уловить и существенные недостатки: все это было все-таки далековато от обычной жизни, в нем содержалась некая условность. Протокл, например, строил фразы с большим трудом, подбирая для них только слова, начинающиеся с "пэ", а дамочка "Дафния" предпочла букву "дэ". Очевидно, лексика машины распределилась по персонажам, как в словаре. Да и грамматикой персонажи не владели. Этому машину нужно еще обучать.

Олег Петрович помнил также, что пение демонстрантов было неразборчивым, потому что они пели, не считаясь друг с другом: кто-то тянул "Гори-гори", другой все начинал "Варшавянку", третий - плясовую. В общем, записи магнитофонных лент распределились между участниками по неведомому выбору.

"Ничего, - заключил Олег Петрович, - в машине осталось еще множество незадействованных участков, и схема исчерпана далеко не вся, а для первой очереди недурно и то, что получилось. А загадок, конечно, много. И больших и маленьких. Тот же Протокл, откуда могло взяться такое имя?"

Как ни утомился Олег Петрович, но все же не стал откладывать последний вопрос. Книжку имен он уже вернул в ЗАГС, а записанный машиной орфографический словарь лежал еще в аппаратной. Олег Петрович достал его, раскрыл на букве "пэ" и рассмеялся: через слова "протобестия, проток, протокол, протолкать..." шла белесая линия, оставшаяся, должно быть, от налипшей при печатании краски, которая "украла" в этих словах по одной букве, так что из протокола получился протокл. "Если бы все тайны открывались так просто!" - подумал Олег Петрович и пошел за пульт, чтобы убрать каску и пересоединить кое-что для работы машины утром по ее обычному назначению.

Всунувшись по плечи внутрь корпуса и придерживаясь за дверцу, он норовил попасть отверткой в шлиц, думая, что пора уж применить тумблеры вместо временных соединений проводничками. И то ли уж так темновато было, то ли просто у него глаза слипались, но дело продвигалось плохо, отвертка неожиданно сорвалась, и он сунулся головой куда-то внутрь, тут же отпрянул, упал, а дверца откачнулась и автоматически защелкнулась на внутренний замок.

Там, за пультом, его и обнаружил Лев Васильевич, заметивший при последнем обходе, что в аппаратной отдела главного конструктора свет еще не погашен.

25

Дорогой Кузьма Кузьмич!

Приветствую Вас и Вашу семью, рад, что Вы вернулись из своего круиза здоровым, полным впечатлений и в хорошем настроении.

Я уже сообщал Вам, что у меня тоже была поездка, хотя и не столь далекая, как у Вас, но по телефону многого не скажешь, поэтому изложу сейчас во всех подробностях.

Начну с того, что я чуть не "дал дуба", заслушавшись "Шехерезаду", о которой Вы знаете. Электротехника - область все же строгая и не любит, когда с ее установками обращаются на "ты", забывая технику безопасности, а я пофамильярничал и получил по заслугам. Для меня двести двадцать вольт привычны, но вышло так, что я попал под напряжение бритой головой, когда держался рукой за заземленный корпус, так что весь ток прошел через меня, я свалился да при этом еще долбанулся своей голой головой обо что-то.

Это я теперь так объясняю, а в то время все выглядело иначе. Вахтер, нашедший меня бесчувственным в луже крови, вызвал неотложку, а поскольку крови я потерял многонько, пришел в себя лишь в больнице. Спустя какое-то время заявилась зареванная Афина. Она старалась выглядеть беспечной, но я-то видел, что ее косметика пострадала, а губы нет-нет да и передернутся.

- Пустяки, олененок, - говорила она, - переутомился, вот и накатила дурнота, у меня это тоже случалось.

Но ведь от меня, доктор, не скроешь мысли, особенно, если они так и рвутся из головы встревоженного человека, словно чирки из-под выстрела. Мне сразу стало ясным, что она говорила с врачами больницы, а те уже обрекли меня. "Летальный исход, летальный исход", - металось у нее в голове. Тут дело в том, что в больнице не подозревали об ударе током, а приписали происшествие к разряду случаев сердечной недостаточности, поскольку Вы, лукавый друг, оказывается, поставили их в известность о ненормальной работе моего сердца еще до этого случая и тайком от меня. Не знали врачи и о моей близости с Афиной, сочли ее приход обычным визитом сослуживицы, потому и не подумали смягчать при ней диагноз.

А ведь я и сам толком не знал, почему свалился: Афина сказала, что лежал за пультом, а пульт был закрыт, как ему и положено, тут уж и мне пришлось поверить, что меня действительно хватил инфаркт, не зря же и Вы все время стращали состоянием моего сердца.

В общем, с медициной спорить бесполезно, уж если даже подняться не позволят, остается лежать и ждать смерти. Вот и лежу я сутки, помираю... Две недели помирал, но так ничего и не получилось, наоборот, все лучше себя чувствую, взбунтовался и начал вставать, ходить...

Лечащий врач поначалу возмущалась, говорила о бешеном сердцебиении, потом отступила перед очевидностью и согласилась меня выписать. Тогда за дело взялась Афина, энергично и решительно, как это вообще ей присуще. Не спрашивая меня, она купила две путевки на теплоход и потребовала от дирекции отпуск мне и себе - для сопровождения больного по линии завкома.

Зная о своем близком смертном часе, я не протестовал и только удивлялся ее заботливости и привязанности ко мне. Она хлопотала о всех мелочах, даже плед мне купила клетчатый, с кистями, считая, видимо, его необходимой принадлежностью тяжело больного человека.

Путевка была первого класса на превосходном теплоходе "Адмирал Нахимов", громадном, как цех, торжественном и медлительном, словно архиерей при свершении Светлой заутрени. Стояла на редкость превосходная мягкая погода октября, море было спокойным, и только иногда от Турции накатывалась мертвая зыбь. Было изобилие фруктов и вина. От вин Афина меня пыталась удержать, но тут я ее смягчил сразу же:

- Подумай, милая, не грешно ли отказывать в последнем утешении человеку, которому уже нечего терять!

У меня это получилось так трогательно, что она прослезилась и уже сама стала выбирать для меня приглянувшиеся ей сорта. Ей это удавалось неплохо, а количеством я никогда особенно не злоупотреблял.

Так мы и плыли потихоньку, знакомясь со спутниками, останавливаясь в приморских городах для маленьких экскурсий, немножко читая, а вернее, проглядывая журналы и просто дыша свежим морским воздухом. По вечерам Афина обычно танцевала, за ней сразу же начали увиваться разные ухажеры и воздыхатели, а я в качестве отрешенного от мира папаши сидел, прикрывшись пледом, где-нибудь в шезлонге, подальше от громыхающей музыки, и вспоминал разные песни о море, о воле, о бесхитростных и смелых людях. Чаще всего вспоминалось: "чайки полет над волною, южных ночей забытье..." или "окрасился месяц багрянцем, и волны шумели у скал..."

А месяц и впрямь окрашивался багрянцем и нарастал ночь от ночи, готовый превратиться в полную луну, все время напоминая мне о существах, чья воля вкрадчиво и властно подчинила меня, обязав к действиям, которые могут привести к тому, о чем не могли предвидеть ни они, ни я, никто другой.

Часто, еще до восхода месяца, когда южная ночь зажигала на непривычно для меня черном небе свою пышную звездную иллюминацию, я вглядывался в рисунки созвездий, представляя повисшую в бесконечной прорве пылинку астероида, населенного погруженными в безвременье путниками, невесть на сколько удаленными от окрестностей своей звезды. И мне мучительно хотелось угадать, оставили или нет они вместе со своими дарами людям Терры какой-либо аппарат, сообщающий им о результатах их вмешательства в мир чужих для них созданий. Знают ли они, к чему это привело, узнают ли когда-нибудь?

Про меня им, собственно, нечего узнавать, мне их дар достался слишком поздно, я умираю, не успев им воспользоваться. Не лучше ли было бы вообще не вмешиваться даже с самыми лучшими намерениями в судьбы другого, по чти не постижимого для них мира?

Нет, я был далек от того, чтобы упрекать их, но в один из таких вечеров, накануне заветных трех ночей полнолуния, я вышел на палубу с Фадой, завернутой в плед, сел, по обыкновению, в шезлонг у самого борта и, дождавшись, когда поблизости никого не оказалось, бросил ее через перила. "И за борт ее бросает в набежавшую волну", - смешно, не правда ли, доктор? Палубы "Адмирала Нахимова" высоки, я не услышал никакого всплеска. Впереди, справа по курсу, проглядывала огоньками Керчь, слева угадывалась Тамань, еще более черная, чем море.

А что мне оставалось делать, дорогой доктор? Если бы мой поступок стал известным, нашлось бы, я знаю, много людей, осудивших меня беспощадно: ни себе, мол, ни людям, у самого не хватило смелости и другим не дал воспользоваться бесценным сокровищем, "как собака на сене".

Да разве в храбрости тут дело? Разве в предприимчивости? Правда, жизнь меня достаточно поломала, измяла и насторожила, она отбила у меня охоту пускаться очертя голову в рискованные дела, но я тоже мог что-нибудь предпринять. Только предварительно я не раз бы взвесил, перепроверил, "смоделировал" бы все возможные последствия своих действий. Но я был обречен, у меня не оставалось времени не только для проверки, для дел, но и для жизни.

А отдать другому?.. Нет уж, насмотрелся я, как всякие эти "другие" бездумно распоряжаются чужими судьбами, имея в миллион раз меньше средств, чем могла бы представить Фада. Нет, доктор, такое оружие я не счел возможным передать даже Афине и утопил его, хотя и с болью в сердце, но без колебаний.

Это было уже в конце рейса, а я так и не помер. Меня убили, фигурально говоря, позже, при выходе на работу, когда сообщили, что на другой же день после моего и Афины отбытия в "Шехерезаде" случился пожар. А произошло это так. Есть у нас молодой конструктор Бахметьев, способный, но немножко незадачливый. Вот понадобилось ему просчитать на ЭВМ варианты редуктора, попросил у Погорельского ключ от аппаратной и отправился туда составлять программу. А немного спустя вбегает в бюро и кричит: "Братцы! Шехерезада взбесилась, неприличное кино на дисплее показывает!"

Все, конечно, кинулись посмотреть, глядят - впрямь, на экране появляются разные люди, полураздетые, а то и совсем голенькие. Они не двигаются и не говорят, а только сменяют один другого с полуминутной выдержкой, будто их передергивает механизм с обтюратором, как у киноаппарата. И позы у них неподобающие, и выражения лиц довольно странные. Многие были сфотографированы с разинутым ртом и высунутым языком, другие с неестественным поворотом головы и тому подобное.

Смотрели на них, надо полагать, долгонько - забавно же да и загадочно! - вдруг почувствовали запах гари, глянь, а из пристроенного отсека дымок поднимается - из того самого, у которого меня подобрали. Тут уж не стали выяснять, почему не сработала защита, установку выключили, дверцу отсека взломали и из огнетушителя залили все пеной. Так и оставили до моего возвращения.

Ну как мне было не помереть, ведь в этом отсеке не только пленки с ваших пациентов и не только моя каска хранились, там же находились и наброски схемы Комбинатора!

Бахметьева тут не приходится особенно винить, в тот раз я не успел кой-чего пересоединить, а он не поглядел на показания приборов защиты, и вышло вот что. Отвертка, которую я выронил на шинку дисплея, и соединила его с выходом энцефалографа, который на такую нагрузку рассчитан не был. Из-за этого, когда Бахметьев включил компьютер, начал, во-первых, вращаться барабан перемотки, а во-вторых, плохой контакт нагрел отвертку, от вибрации она помаленьку сползла и раскаленная упала на пленки, которые и подожгла.

"Банальная история, - скажете Вы, - совсем как в шаблонном приключенческом романе: главная героиня исчезла, чертежи сгорели, машина разрушена..."

Я и сам так решил, и в первые минуты готов был себе локти грызть с досады: ведь надо же было этому случиться как раз тогда, когда я утопил Фаду! Ведь будь она у меня, мне ничего не стоило бы дождаться повторения показа схемы и снова срисовать ее, а тут получилось такое горестное совпадение.

Пишу Вам все так подробно потому, что в разговоре при встрече с вами (которая, надеюсь, не заставит себя ждать) трудно будет удержаться в рамках одной, да еще такой специальной темы, а на бумаге ее изложить, по-моему, уместнее.

Ну ладно, локти кусать, как известно, никому еще не удавалось, поэтому, успокоившись, я пригляделся, оценил потери и установил, что дела не так уж плохи, что далеко еще не все пропало. Энцефалограф и каска "накрылись", что, впрочем, вполне поправимо. Сгоревшие пленки можно заменить, - это дело совсем маленькое. Чувствительнее всего была потеря чертежей, но они, как выяснилось, пропали не совсем. Часть их я, оказывается, унес домой, а в отсеке осталась лишь последняя серия, а она лежала под каской, которая кое-что предохранила и от жара, и от пены огнетушителя. Схема ЭВМ вообще не пострадала и была мною пущена в ход сразу же.

Как видите, я все-таки и здесь не помер, и чем дальше, тем меньше оснований рассчитывать на мою близкую кончину. В общем, я бессовестно подвел медицину, не оправдал ваших прогнозов. Вы уж меня извините, пожалуйста. После отпуска я, как ни в чем не бывало, приступил к работе, а во время предмайских состязаний даже вошел в заводскую команду и занял по марафону шестое место. Правда, шестое с конца, но для моего возраста и это - отлично. И пульс у меня теперь 64-66, в спокойном состоянии, конечно.

Вы, наверное, уже догадываетесь, в чем причина? Да, тут, несомненно, сказалось устранение постороннего воздействия на организм, но не спешите заключать, что оно было губительным. Вы знаете, что я, хотя и дилетантски, но довольно широко познакомился с анатомией и физиологией. Во всяком случае, я знаю, что чем мельче организм, тем чаще работает в нем сердце. Пришельцы, надо полагать, это тоже знали, но они не имели представления о наших размерах.

Помните, я рассказывал, как Лия удивилась, что атлет с неоправданно большим усилием поднял груз, который она свободно могла нести целый день. Если же говорить о размерах Лии, то можно с полным основанием теперь полагать, что по величине они не отличались от тех ангелов, которых подбросили нам. Короче говоря, утопленный мною ангел был, по-моему, точной скульптурной копией Фады в натуральную величину.

Стоит ли после этого удивляться, что пришельцы свободно летали на крыльях. Они могли летать не потому, что их планета была много меньше Земли, а потому, что сами были малого роста. За это говорит и то, что если бы была мала планета, она не могла бы удержать свою атмосферу, а пришельцы дышали воздухом, в этом я убедился сам, когда был Лией: я дышал.

Кстати сказать, большой рост существам сильно развитого интеллекта, вообще говоря, совсем и не нужен. Даже размер черепа не имеет решающего значения, у мамонта башка была чуть не с избу, а ума куда меньше, чем у человека, - все дело в извилинах, как Вы знаете. К тому же маленький рост представляет много преимуществ: малышам и простора больше, и живется легче, и запасов надо меньше, а силовую черную работу за них превосходно выполнят машины. Когда-нибудь, я уверен, доктор, человечество оценит это и сумеет приспособиться.

Не стану, однако, отвлекаться, вернусь к тому, что импульсатор наших гостей влиял, по всей вероятности, не только на мозг, а задевал работу всего организма, приноравливал его к размерам самих пришельцев, то есть влияние было комплексным, и если оно не могло изменить мой рост, поскольку он уже сложился, то изменило пульсацию сердца, работающего в какой-то, нами еще не открытой, зависимости от головного мозга. Короче говоря, учащенное сердцебиение мне ничем не угрожало, оно не было патологическим, и упал я за пультом не от инфаркта, а просто от удара током, вот и все!

Словом, сейчас у меня состояние отличное (как у космонавтов), но кое-что я все же утратил: Исчезла моя способность внушать людям свою волю, командовать ими. Так, например, недавно меля попросил зайти наш главбух и предупредил, что в связи с порчей энцефалографа, он относит его стоимость на мой счет и будет весь год удерживать из моей зарплаты по девятнадцать рублей и двадцать три копейки в месяц.

Я попробовал сослаться на независящую от меня производственную случайность, а он упирается, твердит, что тут вообще не было производственной необходимости, и если я в свое время сумел уговорить его на приобретение, то уж за порчу он с меня удержит полностью.

Тогда я задумал приказать ему психически, но сколько я не пыжился, он вежливо стоял на своем и откладывал на счетах все те же девятнадцать рублей и двадцать три копеечки.

Утрата сказалась и на другом: я опять стал обыгрывать в шахматы своих сослуживцев, но зато у меня пропал эффект совместного "штурмового" конструирования - вот это жалко! Правда, кое-что из того времени, когда я был неким "вундеркиндом" у меня все же сохранилось, осталась необыкновенно цепкая своеобразная память и, кажется, несколько повышенные умственные способности, чисто технического порядка.

Читал я, что тринадцатилетний Моцарт, услышав только раз исполнение Мизерере в Сикстинской капелле, смог потом написать ноты по памяти без единой ошибки. Такого я делать не смогу, но в моей памяти с некоторых пор прочно укладываются формулы и хранятся "лица" чертежей и числа...

Однажды ко мне пришли десятиклассники "в порядке оказания шефской помощи больному старому человеку" (так они сказали). Мне их помощь совсем не требовалась, но в разговоре обнаружилось, что сами они не очень уверенно чувствуют себя перед выпускным экзаменом. Пришлось решить для них несколько задачек, и тут получился маленький, цирк. Понадобилось мне посмотреть в таблицу логарифмов, потом потребовалось логарифмировать и еще не раз, но тут я писал нужные мантиссы, уже не заглядывая в таблицы, чем очень удивил ребят.

Они, конечно, тут же задумали меня проверять и пришли в неописуемый восторг, убедившись, что я наизусть отбормотал им мантиссы всей страницы, на которую посмотрел только однажды. А я и сам удивился, не замечал за собой раньше такой цепкости; несомненно, остались в голове стабильные результаты воздействия импульсатора пришельцев. Правда, в данном случае мантиссы были всего трехзначные, из таблиц Брадиса, но ведь и это здорово, доктор, не так ли?

И потому я не жалею, Кузьма Кузьмич, о потере своей власти над людьми (все равно не воспользовался бы), я не герой, не потрясатель, я весь - в технике, и тут я свой след еще сумею отпечатать. И уж во всяком случае Комбинатор Фады я осуществлю, я его вытащу, миленького, из космической бездны, не будь я Нагой, Ометов, Волков, Яковлев!

Я не хвалюсь, Кузьма Кузьмич, потому что схему Комбинатора я уже мало-помалу восстановил. И уверен, что не ошибся.

А уверенность моя покоится вот на чем. Я не стал перечерчивать и даже глядеть на сохранившиеся части чертежей, я стал заново "наизусть" восстанавливать блок за блоком, узел за узлом, контур за контуром, пока не начертил всю схему.

И тут я достал сохранившиеся части погубленной схемы, стал сравнивать. Так вот, доктор, я не обнаружил ни одной ошибки, все сохранившиеся клочки полностью совпали с тем, что я начертил заново.

Другой вопрос, как воплотить всю эту схему материально. Я имею в виду не первую очередь, которая уже показала себя, а весь Комбинатор, какой был у Фады. Задержка в том, что нет пока у нас, у землян, тех элементов и узлов, какие нужны, и их не сделаешь в кустарной мастерской или в имеющихся лабораториях. Нужны специально построенные предприятия и особая технология производства для них.

Ну что ж, я подожду.

Комбинатор послужит для многих целей; он будет решать не только технические задачи, но и прогнозировать всевозможные жизненные и природные процессы, станет рисовать развитие в полной логической связи, точно, исчерпывающе. Он поможет избежать многих ошибок. Вот такому Комбинатору я и посвящу остаток моей жизни, Кузьма Кузьмич.

С пожеланием Вам всего доброго.

О.Нагой.