Последний дом на Никчемной улице

Ди

Это случилось на второй день отпуска. По дороге из Портленда папа пару раз свернул не туда, но когда в воздухе запахло водой, они поняли, что опять едут правильно.

Лучше всего Ди помнит мельчайшие подробности; фруктовое мороженое в руке Лулу, липкой зеленью стекавшее на ее пальцы, деревянную палочку, елозившую по ее собственному пурпурному языку. Песок в туфельках, песок в шортах, что ей совсем не нравилось. По соседству на одеяле лежала другая девушка примерно ее возраста, с которой она пересеклась взглядом. Та закатила глаза и сунула в рот палец, сделав вид, что ее сейчас стошнит. Ди захихикала. От всех этих семейств сплошные неудобства.

К Ди подошла Лулу. Ремешки на ее белых шлепанцах перекрутились.

– Помоги мне, пожалуйста, Ди Ди.

Обеим сестрам достались мамины глаза – болотно-зеленые, с вкраплениями карего, большие и обрамленные черными ресницами. Увидев обращенный на нее взор Лулу, она заметила в нем знакомое признание беспомощности. Потому что понимала, что ценят ее меньше.

– Конечно, – сказала Ди, – ты ведь ребенок, хотя и большой.

Лулу взвизгнула и стукнула ее по голове, однако Ди все равно привела в порядок ремешки, надела шлепанцы на ноги сестры, скорчила рожицу, и они опять превратились в подружек. Ди взяла ее с собой к фонтанчику для питья, но Лулу это не понравилось, потому что вода там оказалась с привкусом карандашей.

– Давай угадывать мысли, – предложила Лулу.

Этим летом это стало ее новой затеей. В прошлом году они изображали из себя пони.

– Отлично, – ответила Ди.

Лулу отошла на десять шагов в сторонку, чтобы сестра не могла ее услышать. Затем, не сводя глаз с Ди, сложила ладони чашечкой и увлеченно что-то прошептала.

– Что я сказала? – спросила она. – Ты что-нибудь слышала?

Ди подумала и медленно произнесла:

– Похоже, что да.

– Что именно, Ди Ди?

Лулу чуть ли не тряслась, жаждая услышать ее ответ.

– Странно. Я просто стояла здесь, занималась своими делами и вдруг услышала, как прямо мне в ушко прошептал твой голосок: «Со мной одна морока, а вот моя старшая сестра Ди лучше всех».

– Неправда! Я этого не говорила!

– Странно, – сказала Ди, – а я услышала именно так.

– Так нечестно! – воскликнула Лулу, готовая вот-вот расплакаться. – Ты играешь не по правилам!

Ди обняла ее, почувствовала тельце сестры, ее косточки, ее нежную, нагретую солнцем кожу. Открытый затылок и темные, шелковистые, короткие, как у мальчика, волосы. Лулу терпеть не могла, когда ей напекало голову. Этим летом хотела обрить ее наголо, и маме стоило огромных трудов выиграть это сражение.

Ди пожалела, что подначивала сестру, и сказала:

– Я просто сглупила. Давай попробуем еще раз.

Затем поднесла к губам руки и ощутила ладонями собственное теплое дыхание.

– Мне нравится новый джинсовый комбинезон, который я купила на распродаже, – прошептала она, – но носить его можно будет только осенью, потому что сейчас для такой одежки слишком жарко.

Ди представила, как ее слова вплывают в ушки сестре. И попыталась все сделать как надо.

– Ты думаешь о школе танцев, – сказала Лулу, – мечтаешь о ней. И считаешь, что мама с папой вредные.

Ди опустила руки и медленно произнесла:

– Я так не считаю.

– Я прочла твои мысли, – возразила Лулу, – прошепчи что-нибудь еще, Ди Ди.

Ди опустила губы в теплую чашечку ладоней.

– Ты думаешь о своем однокласснике Греге, – произнесла Лулу, – и хочешь целоваться с ним взасос.

– Я так и знала! – с нарастающей в душе яростью воскликнула Ди. – Ты читала мой дневник! Ах ты маленькая дрянь, вечно суешь нос в чужие дела!

Если Лулу расскажет маме с папой о Греге, они просто взбесятся. А может, даже передумают отпускать ее учиться. В сентябре Ди предстояло приступить к занятиям в Тихоокеанской балетной школе, но для этого надо было вести себя хорошо – выбросить из головы мальчиков, получать приличные оценки, вовремя приходить вечером домой и приглядывать за младшей сестрой.

– Не надо, Ди Ди, – попросила Лулу, – не кричи на меня.

Ее голос взлетел на октаву вверх, теперь она звучала как ребенок гораздо младше ее по возрасту и понимала, что зашла слишком далеко.

– Надо же! Возвращайся к маме с папой. Я даже не знаю, с какой стати пытаюсь с тобой…

– Но я еще не хочу к ним! Хочу пить, хочу потискать котенка…

– Воды ты попила, а никаких котят здесь нет, – сказала Ди.

Но в этот миг подумала, что видела торчащий вопросительным знаком черный хвост, исчезнувший за урной для мусора. Черные кошки, говорят, не к добру. Или наоборот?

Лулу подняла на сестру широко распахнутые глаза и тихо сказала:

– Не злись.

Они молча пошли обратно. Лулу вложила свою ладошку в руку Ди, та взяла ее, потому как вокруг было много народу, но держала едва-едва и не стала отвечать, когда сестренка ее пожала. Лулу горестно скривила личико. От ее обиды Ди стало хорошо. У нее в груди гулко билось сердце. Она думала о дневнике, который хранила в вентиляционном отверстии в полу. Каждый раз, убирая дневник, она привинчивала крышку обратно. Лулу, наверное, долго его искала. Должно быть, взяла из папиного набора инструментов отвертку, отвинтила крышку, прочла дневник и завинтила обратно… От этой мысли Ди захотелось шлепнуть сестру, увидеть, как та заплачет. Ведь если Лулу захочет, то может разрушить ее жизнь.

С пяти лет Ди мечтала учиться в Тихоокеанской балетной школе. А чтобы добиться согласия родителей, она потратила еще одиннадцать. Там учились и мальчики, и девочки. Жить Ди предстояло в студенческом общежитии. Стоило ей упомянуть об этом обстоятельстве, как родители буквально исходили тревогой. Ди почти могла разглядеть в их глазах надежду на то, что этому что-нибудь да воспрепятствует. И ее поведение послужило бы отличным предлогом.

– Я ничего не скажу, Ди Ди, – произнесла Лулу, – клянусь. И читать его больше не буду.

Но Ди покачала головой. В конечном итоге Лулу все равно расскажет. Может, даже непреднамеренно, но это не важно. Так уж она была устроена. Ди придется схоронить дневник в первом попавшемся мусорном баке, а потом сказать, что Лулу все выдумала. Она надеялась, что этого будет достаточно.

Лулу устроилась в тени зонтика у маминых ног. Та дремала, прижимая к груди журнал. Папа сидел в полосатом шезлонге и читал книгу, то и дело потирая глаза. Он тоже устал и клевал носом.

Лулу сложила бантиком губки, взяла ведерко с совочком и стала копаться в песке.

– Какой я красивый камешек нашла, – заявила она, – Ди Ди, хочешь я тебе его подарю?

И протянула его сестре, в ее глазах плескалось беспокойство.

Ди не обратила на нее внимания.

– Можно мне искупаться? – спросила она отца.

– Полчаса, – ответил он, – если к этому времени не вернешься, я зову копов.

– Отлично, – сказала Ди, повернулась и для проформы закатила глаза, хотя на самом деле была удивлена.

Отец, должно быть, вконец выбился из сил, потому как обычно не оставлял ее без присмотра.

– Не торопись, Далила, – крикнула ей вслед мать, – возьми с собой сестру.

Ди уже отошла на достаточное расстояние, дабы прикинуться, что ничего не слышит, и зашагала дальше по лабиринту из цветных полотенец, пляжных зонтов и ветрозащитных щитов, чем-то напоминавших живую изгородь. Она не знала, кого или что ищет, и лишь понимала, что ей, дабы что-то эдакое могло произойти, надо остаться одной.

Ди старалась двигаться сквозь толпу будто в танце. И в каждый шаг, который делала, вкладывала определенный такт. В конце семестра Ди в своем балетном классе станцевала партию Гусеницы из «Алисы в Стране чудес». И до сих пор помнит, как изменились каждое па и шене, каждый арабеск и девелоппе, когда она действительно почувствовала себя гусеницей. Поэтому сейчас каждый сделанный ею шаг представлял собой танец, в конце которого ее ждала великая любовь. Девушка представляла, как на нее, когда она проходила мимо, смотрят окружающие (мальчики), хотя и не видела обращенных на нее взглядов. Представляла, о чем они думают. Какие длинные и шелковистые у нее волосы, как она внешне отличается от других девушек, как загадочна, словно таит в себе какой-то секрет. Все это она воображала с такой силой, чтобы никакие другие мысли не лезли ей в голову, например о ее слишком большой заднице и необычной форме подбородка.

Она направилась к береговой линии и села на влажный песок у кромки воды. На мелководье покачивалась на волнах флотилия карапузов в нарукавниках. Дальше, у буйков, в непотревоженной глади озера отражались деревья и небо – темным, перевернутым совершенством. Ди представила, что там, прямо под гладкой, зеленой поверхностью, затаились чудища. Где-то жарили гамбургеры, в воздухе стоял их запах, и Ди скорчила физиономию, всем своим видом говоря «Фу!». На тот момент ее пунктиком было отвращение к еде, и ей представлялось важным и дальше продолжать в том же духе, хотя бы для самой себя. Балерины гамбургеров не едят.

– Привет.

Над ней угрожающе нависла длинная тень. Затем шаркнула по песку, села и приобрела человеческие размеры. Парень. Стройный, с копной желтых волос на голове. И барашками белого крема на бледной коже.

– Привет, – ответила Ди.

Ему было не меньше девятнадцати. Она вдруг почувствовала, что у нее вспотели ладони, а сердце в груди застучало сбивчиво и нервно. И о чем они будут говорить?

– Меня зовут Тревор, – сказал он и протянул руку.

Это выглядело полным идиотизмом, и Ди ухмыльнулась, но заодно испытала в душе облегчение, потому что парень сразу перестал казаться ей чужим. Мама назвала бы его «хорошо воспитанным».

Ди приподняла бровь, чему научилась совсем недавно.

– Ну и как жизнь?

Руки ему она не подала.

Тревор залился румянцем и вытер ладонь о шорты, будто собирался сделать это с самого начала.

– Нормально. Ты здесь с родаками?

– Мне удалось от них отделаться, – ответила Ди, пожав плечами.

Он улыбнулся, будто ее шутка пришлась ему по душе.

– И где же они?

– Вон там, у поста спасателей, – сказала она и махнула рукой, – они спали, а мне стало скучно.

– В смысле родители?

– Ага, и младшая сестра.

– Сколько ей?

– Шесть, – сказала Ди.

Говорить о семье ей больше не хотелось.

– Где учишься?

– В Вашингтонском университете, – ответил он.

– Супер.

Значит, он студент колледжа.

– А я в Тихоокеанской балетной школе, – сказала она.

Почти что правда.

– Ух ты, – произнес он, и Ди увидела, что его взгляд потеплел от вспыхнувшего в глазах интереса.

Она давно поняла, что балерины парням нравятся. Очень женственные и загадочные.

– Хочешь мороженого? – спросил Тревор.

Ди подумала, пожала плечами, встала и отряхнулась от пыли.

Тревор тоже поднялся на ноги и сказал:

– Э-э-э… Там у тебя… Сзади на шортах.

Ди повернула голову и посмотрела. На белой джинсовой ткани темнело пятно.

– Должно быть, села на что-нибудь, – сказала она, сняла футболку и повязала ее на поясе, – ты иди, я тебя догоню.

А сама бросилась к женскому туалету, куда выстроилась очередь. Все брали с собой детей, порой сразу троих зараз, и каждому надо было справить нужду. Это занимало уйму времени. Ди чувствовала, что с каждым мгновением все становится хуже и хуже. По внутренней стороне бедра улиткой поползла струйка крови. Она схватила горсть бумажных полотенец и приложила к ноге. Потом наконец обратилась к крупной, потной женщине, стоявшей впереди.

– Э-э-э… У вас, случайно, нет гигиенической прокладки?

Дама вперила в нее взгляд и сказала:

– Вон на стене висит торговый автомат.

Ди вышла из очереди и подошла к аппарату. Тот принимал только четвертаки. У нее же был доллар с парой монеток по десять центов.

– Кто-нибудь не разменяет мне доллар?

– А где твоя мама? Почему она о тебе не позаботилась? – сказала дама с краснолицей малюткой на плече.

– Кто-нибудь разменяет мне доллар? Ну пожалуйста!

Она подпустила в голос сарказма и немного злости, дабы все увидели, что еще чуть-чуть и из ее глаз брызнут слезы.

Какая-то леди с белокурым каре на голове протянула ей четыре четвертака. Но аппарат оказался неисправен, и монеты снова и снова со звоном падали в лоток для возврата. Ди несколько раз моргнула, дабы не расплакаться, и вернула их даме.

Она как могла помылась. Затем на глазах женщин в очереди ополоснула в раковине шорты. Боже правый, она же просто в купальнике, как и все остальные. А футболка на поясе все прикрыла, так что порядок. Ди вернулась в очередь и стала ждать.

Когда она подошла к лотку с мороженым, Тревора там не оказалось. Девушка решила на пару минут там задержаться, хотя и понимала, что он уже не придет. Может, она слишком долго возилась в туалете и он попросту сдался. Хотя скорее всего не захотел покупать мороженое девушке, которая даже не знает, когда у нее месячные.

Ди бросила футболку на берегу и мимо карапузов с нарукавниками вошла в озеро. Сначала по колено, затем вода дошла ей до бедер, а там и до пояса. Теперь она почувствовала себя в безопасности, она спряталась. В дневной зной холодная озерная вода внезапно ударила ее своей тяжестью, от чего по спине поползли мурашки. Ди провела пальцами по встревоженной зеркальной поверхности, подлинной шкуре воды. Озеро ворочалось вокруг нее, как медлительный зверь. Она зашла глубже, пока вода не дошла ей до подбородка и легкое течение чуть не оторвало ее ноги от каменистого дна. Теперь, на фоне холодной воды, солнечных лучей и летней толпы на берегу, гул которой несся над водой, нагоняя жуть, боль внизу живота почти даже доставляла ей удовольствие. Ей вдруг стало глубоко все равно, что не вернулся тот парень. Ее тело, похоже, прекрасно чувствовало себя наедине с самим собой. В последнее время ее завораживали собственные настроения. Организм вел себя удивительно и как-то по-новому, словно друг, которого ты еще не успел толком узнать. Боль и наслаждение заявляли о себе новыми гранями. Она будто стала историей, которая разворачивалась каждую минуту. В прохладной неге озера Ди закрыла глаза. Все это происходило с ней здесь и сейчас.

По щеке девушки скользнуло что-то гладкое. Снова и снова, будто играючи. Ди открыла глаза. В поле зрения заструилась бело-серая чешуя. Она затаила дыхание. Тело змеи оставалось под водой, но голову она подняла и держала над водой, словно лебедь. Пресмыкающееся кружило вокруг девушки, с любопытством ее разглядывая. Один раз, проплывая мимо, слегка коснулось ее руки, по всей видимости привлеченное теплом человеческого тела. К какому виду принадлежала эта змея? Ди попыталась привести свой вибрировавший мозг в действие. Похожа на щитомордника, но они здесь не водятся. В голову настойчиво лезла еще одна мысль, и девушке приходилось прилагать массу усилий, чтобы ее туда не пускать. Гремучая змея. В этот момент она поняла, что слева от нее перископами торчат еще две головы, а то и три или четыре. Целая куча, возможно выводок. Молодые, хотя уже зрелые змеи, и большая, взрослая особь, почтенного возраста, с широкой, безгубой улыбкой. Сколько именно их было, она сказать не могла – сердце замерло у нее в груди. Тупая голова грациозно метнулась к ее лицу. Ди закрыла глаза и подумала: «Все, конец». А потом стала ждать, когда в нее своими острыми, ядовитыми клыками вопьется провонявшая падалью пасть. Ей показалось, что ее челюсть легким поцелуем обжег чей-то язык. В ушах ударами грома билась жизнь. Борясь с течением, она старалась неподвижно замереть на месте, превратиться в камень, в неживую материю. Что-то коснулось плеча, будто медленно погладило.

Она не знала, сколько так простояла – время сначала растянулось, потом кануло в небытие. А когда наконец открыла глаза, перед ней простиралась зеркальная гладь воды, на которой больше ничего не было. Вполне возможно, они ушли. А может, незримо обвились под водой вокруг рук и ног. Их прикосновения она будто чувствовала всем своим телом. Ди безудержно затряслась, голову напекло яркое солнце. Под ней подогнулись колени, она ушла под воду, попыталась сделать вдох, и ей в рот будто залили олова. Ди повернулась и побрела к берегу. Вода хватала ее за ноги, убийственно замедляя каждый шаг. Она до сих пор чувствовала, как змеи, как рождественские гирлянды, оплетают ее конечности.

Ди дошла до берега, пропахала, будто плугом, ногами в воде борозду, и на нее вновь обрушился вес собственного тела. Она пошатнулась и упала. Как же приятно было лежать боком на песке. Она свернулась в клубок и заплакала, никем не замеченная среди безудержно носившейся, обгоревшей на солнце ребятни.

Девушка медленно потащилась обратно, минуя одеяла и зонты. В воздухе витал запах раскаленного сахара, в лодыжки впивался песок. Часов у нее с собой не было, но она знала, что прошло явно больше получаса. Теперь ей хотелось только одного – вновь обрести надежное пристанище в кругу семьи. Мать задрожит, расплачется и прижмет Ди к себе. Лулу испугается, но и придет в возбуждение, спрашивая снова и снова: «Сколько тебя окружило змей? А какие они были?» Отец придет в ярость, будет вопрошать, чем вообще занимаются спасатели, а она будет греться в жарком пылу его гнева, зная, что ее окружили заботой. И все случившееся превратится в историю, которую потом они все порой будут рассказывать приглушенными голосами. А помните, как на Ди Ди напали змеи? История эта заживет своей собственной жизнью, и от нее в теле больше не будет холодеть каждая кость.

Даже издали Ди увидела, что родители будто белены объелись. Мама вопила, папа орал. Рядом виднелась пара спасателей, еще несколько человек переговаривались с кем-то по рации. Ди съежилась от страха, сбитая с толку. Боже правый, она ведь опоздала совсем чуть-чуть.

Подойдя ближе, девушка услышала слова отца:

– Я ведь только на минуту уснул. Всего на одну минуту.

Ди подошла к одеялу и села в тени.

– Мам? – сказала она. – Прости, что…

– Ди, прошу тебя, помолчи. Отец лишь пытается заставить всех этих людей сделать хоть что-то.

У мамы дрожали губы. По лицу черной кровью стекала тушь. Она вдруг вскочила на ноги и заорала:

– Лулу!

Соседи повернули в их сторону головы.

– Лулу! – опять завопила мать.

– У нее короткие волосы… – вновь и вновь повторял отец. – Ее часто принимают за мальчика. Она не хочет их отращивать.

Ди поняла две вещи: во-первых, никто не заметил, сколько она отсутствовала, а во-вторых, нигде не было видно Лулу. Девушка вздохнула и завела за ухо прядку волос. От боли внизу живота ей совсем поплохело. В груди шевельнулось неприятное чувство. Лулу опять устроила спектакль. Теперь никто уже не утешит Ди и не избавит ее от истории со змеями.

По мере того как этот долгий, жаркий день близился к вечеру, приходили все новые люди, в том числе уже настоящие полицейские.

– Лаура Уолтерс, уменьшительное Лулу… – говорил каждый из них в рацию, а потом они стали повторять то же самое всем на берегу через громкоговоритель на шесте у стойки с хот-догами. – Лаура Уолтерс, шесть лет, каштановые волосы, светло-карие глаза, джинсовые шорты и красная майка на лямках.

И только уже в сумерках, когда опустел парк, до Ди стало доходить, что в этот день Лулу они не отыщут. А чтобы понять, что она больше не найдется никогда, времени понадобилось гораздо больше. Она ушла незнамо куда и неизвестно с кем и так и не вернулась.

Несколько недель спустя за много миль оттуда семья из Коннектикута в ворохе своих пляжных принадлежностей наткнулась на белый шлепанец. Ни одна живая душа не могла сказать, как он там оказался и принадлежал ли вообще Лулу. Шлепанец побывал в прачечной вместе с их одеждой.

Теперь Лулу было бы семнадцать. Нет, никаких «бы», поправилась Ди, – Лулу сейчас семнадцать.

«Какой я красивый камешек нашла», – это была последняя фраза, сказанная Лулу сестре. Бывали дни, когда Ди не могла думать ни о чем, кроме этого камешка. Как он выглядел? Каким был – гладким или шероховатым, серым или черным, острым и угловатым или же помещался в ладошку Лулу отполированным кругляшом? Теперь Ди этого уже никогда не узнать, ведь в тот момент она встала и отошла, даже не бросив на него взгляд.

В надежде хоть на какие-то новости семейство Уолтерсов целый месяц оставалось в Вашингтоне. Но делать им там было нечего, а папин начальник уже терял терпение. В итоге они возвратились обратно в Портленд. Без Лулу дом казался странным. Ди никак не могла запомнить, что стол нужно накрывать на троих, а не на четверых, от чего мама постоянно плакала.

Вскоре та ушла. Ди знала, что маме невыносимо видеть в ней бледную копию пропавшей дочери. Она сняла с текущего счета все деньги и ушла. Ди не могла ее в этом винить, хотя отца обуревали совсем другие чувства. Потом произошло еще одно событие.

Накануне вечером с неба тихо сыпал снег, больше похожий на пепел. Отец в гостиной внизу сооружал модель самолета. Ноздри Ди щекотал поднимавшийся по лестнице запах эпоксидной смолы. Он сидел так часами, пока от этих испарений у него не краснели глаза. А в постель ложился почти на излете ночи.

«Завтра с ним поговорю, – подумала Ди, – придется».

В Тихоокеанскую балетную школу она на семестр опоздала, однако могла еще все нагнать. С деньгами было туго, но кто ей мешает устроиться на работу? Отцу, чтобы клеить модели самолетов и невидящими глазами смотреть во мрак, она, что ни говори, была не нужна. От вгрызавшегося в нее чувства вины Ди едва могла дышать. Воздух отяжелел от смешавшихся запахов разогретого клея и отчаяния. «Нет, я должна жить другой жизнью, – подумала она, – так живут только призраки». Слезы прочертили на ее щеках пылающие следы.

Утром Ди сделала особый кофе, дабы отнести отцу в постель. Готовился этот особый кофе в замысловатой стеклянной штуковине из Сан-Франциско, и чтобы его оттуда накапать, надо было потратить уйму времени. Он получался горьким и смолистым, как речной ил, и отец его очень любил. Возможно, он вложил в эту кофеварку всю свою любовь, ведь вещи поважнее доставляли слишком много боли. Ди эта машина напоминала о временах, когда они все еще были вместе, и не внушала ничего, кроме ненависти. Она плеснула на размолотые зерна кипятку. Кухню заполнил темно-коричневый аромат. Этим утром она намеревалась с ним поговорить. Поговорить по-настоящему.

Девушка закатала длинный рукав, пролила на запястье немного кипятка и ахнула. Потом стала смотреть, как на коже вздувается браслет из красных волдырей. Это помогло. Она раскатала рукав, чтобы спрятать ожог, и окончательно расставила все на подносе. Сегодня Ди ему все скажет. Он взвоет от боли, станет беситься, но она не могла больше все держать в себе. Красивый камешек.

Ди вошла к отцу в комнату и поставила поднос на стол. Ей подумалось, что от аромата кофе он проснется в хорошем настроении. Она расшторила окно навстречу заснеженному миру снаружи. Дома, почтовые ящики, машины – все они по краям сглаживались белой порошей. Ди повернулась, чтобы сказать: «Посмотри сколько его выпало за ночь!» И тут увидела его. Его тело лежало на кровати неестественно прямо, неподвижное в ослепительном, белоснежном свете. На лице застыло выражение, которое она поначалу никак не могла определить. Но потом узнала в нем удовлетворенность.

Ей сказали, что он умер от инсульта. Но о том, связан ли он был с исчезновением Лулу и последующим уходом мамы, не обмолвились ни словом. Да и не надо было. Тот, кто отнял у Ди Лулу, также лишил ее матери, а затем и отца. Отнял ее саму. Ведь что после всего случившегося от нее осталось? Теперь она чувствует себя большой, темной, пустой комнатой.

В балетную школу путь теперь был заказан – у Ди не было на нее денег. Окончить школу она тоже не смогла. Устроилась работать в аптеку, но попутно нашла себе настоящее занятие – занялась поисками того, кто стоял за исчезновением сестры. Мужчины, приехавшие в тот день на озеро, взгляды, списки подозреваемых. Вот что стало для нее настоящей работой.

Она каждую неделю звонит замотанной Кэрен, если не чаще. Замотанная Кэрен – детектив, ведущий дело Лулу. Когда она говорит, в ее голосе неизменно слышится, с одной стороны, утомление, с другой – неистовство. У нее выразительное лицо, на котором написана каждая виденная ею боль, каждая спина, которую она когда-либо обнадеживающе похлопывала, каждая протягиваемая ею утешительная салфетка, искаженные черты каждого заходящегося перед ней в крике человека.

Одно время они с Ди сблизились. Детективу было жалко юную девушку, у которой никого не осталось. Зови меня Кэрен. Когда Ди ей звонила, она рассказывала о ходе следствия. Теперь же говорит только одно: «Мы над этим работаем».