Последний довод главковерха

2

— Авангард! — Немилосердный толчок в бок разогнал мои нежные предрассветные сны, и заставил вскрикнуть и сжать зубы от прострелившей резкой боли.

— А-а-а! Ты что, с ума сошел!

— Недалече граната грохнула и стреляют! Глянь по-своему, как ты умеешь, чагось там всполошились!

Точно, с соседнего хутора, как раз, где остановился на ночевку разношерстный красноармейский отряд, слышалась беспорядочная стрельба, вспыхивали огоньки выстрелов и суматошно носились люди. Я бегло осмотрел окрестности, местами еще скрытые утренним туманом, но уже вполне просматриваемые в постепенно светлеющих сумерках, все вокруг было спокойно. Вернулся к беспокойному хуторку, пытаясь понять причину суеты, из дверей одного дома там выносили убитых и раненых, больше ничего разобрать было нельзя. Постепенно и там все успокоилось, и я объяснил Назару и остальным, не вовремя поднявшимся и собравшимся вокруг постояльцам хутора.

— Ничего не понятно, но уже все успокоилось.

— Ну а кто стрельбу поднял, что за люди?

— Да под вечер уже нарисовались, сборная рота, встали невдалеке. — Пришлось мне признаваться.

— Хорошо, приткнемся к ним и пойдем дале с ними.

Этого, собственно, я и хотел избежать, но спорить с Назаром не стал.

— А откуда, товарищ, вам известно о сборной роте? — Задал законный вопрос лейтенант, бросивший ради выяснения обстановки лежащего в углу двора полковника.

— А это товарищ Авангард такой особенный взгляд имеет, он все видит хоть через лес, хоть за холмами. — Простодушно объяснила Павка, видя, что мужчины замялись и медлят с ответом.

— Точно так, товарищ лейтенант, проверено не раз, и все всегда было правильно! — Подтвердил Назар слегка прибалдевшему Кузяеву.

— Понятно, — растерянно промямлил тот, — ну, раз такое дело, сейчас я с полковником посоветуюсь.

Вернувшись к поднявшемуся после ночного отдыха полковнику, он тихо начал было что-то ему втолковывать, но не успел произнести и пары фраз, как чистящий сапоги командир ВВС взорвался криком:

— А! Ну, вот и юродивые появились! Как же без них, родимых! Да делайте вы что хотите, воины блаженные!

После этого распоряжения обувная щетка полковника полетела за плетень, а сам он, вымеряя расстояние до крыльца огромными шагами, отправился в дом.

Лейтенант вернулся к нам и смущенно посмотрел на Назара. Поняв этот взгляд как вопрос, пограничник тут же предложил план действий:

— Раз нам инициатива, тады предлагаю сейчас завтракать по-бырому, грузить телеги продуктами, которые найдем на хуторе, опосля чаво выезжань на соединение с нашими бойцами в составе сборной роты.

Всех ошеломила выходка полковника, чтобы замять действиями неприятное впечатление от нее, народ засуетился и с показной веселостью засобирался. Нашу повозку, как санитарную, укомплектовали перинами и матрасами, в две вчера захваченные телеги грузили все доступное продовольствие, а хозяйственная Авдотья, успевая следить за готовящимся на кухне варевом, сгребала на них все, что плохо лежало.

Быстро употребив по назначению поданный незатейливый, но вкусный и питательный завтрак, компания разместилась, где кто сумел на грузовых экипажах, набитых нужным и ненужным хламом, картошкой россыпью, мешками с мукой и зерном, а нас с Назаром погрузили на санитарную телегу, и наш обоз тронулся в путь.

Подъехать к соседям у нас получилось раньше, чем они собрались в дорогу. Вышедший навстречу капитан, заметив полковника, идущего прямо за моей телегой, быстро подскочил к нему:

— Товарищ полковник…!

— Перестаньте паясничать, капитан! — Резко оборвал его тот, скривившись.

— …не понял?! Примете командование, товарищ полковник?

— Я?! — Ужаснулся бравый летчик. Затем вдруг, просветлев, поискал вокруг глазами, и остановившись на мне, расхохотался:

— А вот пусть он примет командование! Вы же у нас ясновидец, товарищ Лапушкин, или как Вас там, кому и командовать, как не Вам! — И закончил зло. — Давайте, не стесняйтесь, руководите!

Резко развернувшись, пошел в сторону, обходя дом.

Смешно тебе? Ну и ладно, а сейчас я посмеюсь!

— Есть принять командование, товарищ полковник! — Несколько запоздало рявкнул я так, что на миг потемнело в глазах. — Товарищ капитан, доложите о…

О чем там обычно докладывают?

— …о численности и… вооружении подразделения!

— Подождите, но ведь это шутка была? — Растеряно посмотрел на лейтенанта-авиатора капитан.

— Шутка?! Вы, капитан, наверное, перепутали армию с цирком! Лейтенант, куда это Вы? — Не хватало еще, чтобы он вернул назад этого придурка.

— Посмотреть, как там полковник…

— Отставить! Полковнику няньки не нужны, а Вы, лейтенант, лучше проверьте готовность части к выступлению.

Охреневший от неожиданного поворота Назар молча хлопает глазами, две другие наши телеги уходят вперед.

— Товарищ капитан, у Вас есть списки личного состава части?

— Нет, товарищ… Лапушкин. — Капитан решил называть меня так, как услышал от полковника. А ответы «никак нет», «так точно» и прочие старорежимные штучки здесь еще, видимо, не восстановили. Почитать бы Уставы, чтобы знать наверняка, а то и сам не знаю, и не спросишь ни у кого. Попухну я когда-нибудь на такой вот ерунде, и на контузию не спишешь.

— Ну, так проинформируйте вкратце, что за люди, откуда и сколько, я же просил доложить, долго ждать?

Капитан вытягивается и четко рапортует:

— Товарищ командир! В хуторе сосредоточены смешанные части второго и третьего батальонов двести сорок четвертого стрелкового полка сорок первой дивизии в составе ста девяти… на вечер вчерашнего дня, бойцов и командиров…

— Вот, теперь совсем другое дело. И расслабьтесь, капитан.

— Что?

— Вольно, говорю. Что за стрельба у вас тут была под утро?

— Неустановленные диверсанты бросили две гранаты в окна избы, где ночевали командиры отряда. Задержать диверсантов не удалось, наши потери: убиты майор Хакимов и лейтенант Красносельских, тяжело ранены старший лейтенант Первощиков, лейтенанты Летов и Горяшин, кроме того ранены двое бойцов.

— Хорошо, капитан, то есть, плохо, конечно, но понятно.

Я помолчал, следя верхним взглядом за полковником, который успел обойти хутор и теперь сквозь заросли ивняка продирался к ручью.

— Что у вас с вооружением?

Капитана изрядно корежит от необычности ситуации, когда он должен докладывать странно назначенному командиром рядовому бойцу, тем не менее, он отвечает:

— Личного оружия хватает, патронов маловато, но не критично, имеются три ручных пулемета и два станковых, два ротных миномета, но без мин, около двухсот мин к батальонному миномету, но минометов нет, есть пушка «сорокапятка», снарядов восемнадцать, в том числе два бронебойных.

— По минометам, я правильно понял, у вас есть ротные, но нет мин, есть мины батальонные, но нет минометов?

— Да, все правильно.

— Это что, вредительство?

— Нет никакого вредительства, товарищ командир, — вмешивается Назар, порядочки в Красной Армии, сержант перебивает капитана, никакой субординации, — были бы у них батальонные минометы, так и мин батальонных бы не было, израсходовали бы все, минометы в обороне первое дело. А раз минометов нет, то и мины отстрелять не из чего, вот они и сохранились.

— Так и есть, товарищ командир, батальонные минометы разбиты, и мины мы поначалу вообще оставили на позициях, затем в селе конфисковали повозки и вернулись за ними.

— Ладно, разобрались. Лейтенант, — это я подошедшему летчику, — полк к выдвижению готов?

— Готов, товарищ командир! Но почему полк, тут и на роту…

— Если есть люди из двух батальонов, значит полк. Правильно, капитан?

Мне очень хочется командовать не какой-то ротой, а настоящим полком, пусть и очень куцым.

— Не совсем, товарищ командир. У нас и знамени полкового нет, оно наверняка в другой части, там же и штаб, и номер полка.

— Ничего, выйдем к своим, там разберемся, а пока мы — двести… как Вы сказали?

— Двести сорок четвертый стрелковый полк, товарищ командир!

— Вот именно! Лейтенант, вы собираетесь оставить раненых здесь?

— Да, товарищ командир, мне сказали, что они, то есть в полку, и раньше так же поступали. Тем более, среди раненых ночью есть очень тяжелый.

— Не знаю, как раньше, а сейчас всех забираем с собой, повозок хватит. Конфискуйте у селян матрасы и прочие подушки, и грузите раненых. А Вы, я вижу выделили боевое охранение? Верните, особенно боковое, нечего по буеракам ноги ломать, пусть идут со всеми по дороге.

— По Уставу…

— Я знаю, лейтенант, я все знаю. Командуйте выдвижение, капитан.

— А как же полковник, товарищ командир?

Кто о чем, а летчик о полковнике.

— Идите в голову колонны, товарищ лейтенант, с полковником я сам разберусь.

Да, а кстати, где он? Шарю верхним взглядом по кустам, в которые забился полковник… да вот где, наш сбитый летчик, лежит на спине, из-под запрокинутой головы лужа крови, в руке ТТ. Да, был ты лихим истребителем, или опытным бомбардировщиком, считал себя крутым героем, а приземлили разок, или раздолбали самолеты твоей части на аэродроме, и скис. А теперь кто знает, может, так оно и к лучшему…

Полк выходит на дорогу, сотня бойцов с десятком повозок вытягиваются на полкилометра. Лежа на санитарной телеге впереди колонны, куда, кроме меня и Назара поместили еще двух тяжелораненых, прокладываю маршрут движения. Километров на двадцать вперед, он выглядит беспроблемным, а дальше, как раз на пределе моей видимости, упирается в глухой болотистый лес. Отсюда мне пока не видно, есть ли в этой труднопроходимой на первый взгляд, чащобе удобные для нашего передвижения проходы, подойдем ближе, посмотрим. Если нет, придется обходить его, не плюхаться же в болоте с повозками, только вот где обходить, с севера лесу не видно конца, а с юга, где он плавно сходит на нет, нас подпирает шоссе с интенсивным движением. Сейчас оно нам не мешает, следуя параллельно направлению нашего движения, но если обходить лес, его придется пересекать, та еще проблемка. Ладно, до леса пилить и топать больше трех часов, там видно будет.

Проходим сквозь деревеньку домов в двадцать, реквизируя походя три повозки под ругань и плач селян, бегло осматриваю дома на случай возможных подлостей со стороны бандитов, но нет, на столь крупное подразделение они напасть не решаться, могли бы обстрелять в спину, но и этого нет. Осматриваю и встречные рощицы и овраги на случай засад, мало ли, что взбредет в голову местным самостийникам, и тоже… погоди-ка!

— Товарищ! — Подзываю оказавшегося поблизости бойца, — сходи до того кустарника, пригласи сюда группу красноармейцев, что устроилась там на дневку.

Два командира и десяток бойцов, странно, почему они решили двигаться ночами, самолетов немецких мало, и летают они высоко, полностью игнорируя наше существование. Вообще, не заметно, чтобы немецкие летчики увлекались расстрелом беженцев, я сейчас о нашем участке фронта, видимо, основные бои идут в других местах, здесь авиации мало, и она занята по основному виду работы, не отвлекаясь на развлечения. Кстати, и беженцев здесь нет, и окруженцев не особо, что и понятно, граница рядом, да и фронт недалеко, все, кто хотел уйти, пусть даже от самой границы, давно ушли в наш тыл.

Моя телега остановилась, поджидая спешащих к нам братьев по оружию, и наша слегка растянувшаяся в движении колонна постепенно подтягивается, уплотняясь за нами. Так, и кто же это к нам идет, два командира, скорее всего майор и старший лейтенант, если сравнивать с петлицами полковника, капитана и лейтенантов. Вот так вот, методом сравнительного анализа, по-другому в местных реалиях мне не разобраться. Майор уже на подходе властно крутит головой, осматривая своих будущих подчиненных, да, это тебе не полковник, этот собрался командовать, и на хрена я их выдернул, прошли бы себе мимо, и пусть бы они там лежали в тенечке.

— Майор Дергачев! Кто старший?! Капитан, доложите обстановку!

— Отставить, капитан! Командир двести сорок четвертого стрелкового полка красноармеец Лапушкин! Товарищ майор, предъявите документы!

Пободаемся немножко, прежде, чем лечь под майора, понаглею слегка, а если его возьмет верх, с раненого много не спросишь. Майор удивленно смотрит на меня, потом на капитана, снова на меня, достает из нагрудного кармана командирскую книжку, забирает такую же у старшего лейтенанта и протягивает мне.

Принимаю левой рукой, помогая себе носом, раскрываю документ майора, пресловутые скрепки ржавые, да и вообще, «корочка» видала виды, на страницах масса отметок, печатей и подписей, слегка расплывшихся, как полагается, от времени, придраться не к чему.

— Документы настоящие, или очень похожи на настоящие. Особиста у нас в полку нет, а я ведь, товарищ майор, не специалист, чтобы честного командира отличить от диверсанта, а говорят, что тут в округе их немало ходит. — Я внимательно смотрю на резко покрасневшее лицо майора. — Вот я и говорю, как можно понять, настоящий Вы майор Дергачев, или шпион немецкий? А может Вы фотокарточку вклеили, кровь смыли, а настоящий майор Дергачев лежит где-то в канаве с пулей в затылке?

Майор не выдерживает столь густой пурги, и хватается за кобуру, в тот же миг бойцы вокруг меня вскидывают винтовки, и слышится дружный лязг десятков затворов. Это только в голливудских фильмах актеры полчаса держат друг друга на мушке, ведя задушевные разговоры, а затем демонстративно снимают пистолеты с предохранителя. Здесь все по-простому, поднял винтовку, значит готов стрелять. Старший лейтенант рядом с майором поспешно разводит руки, приподнимая ладони до уровня плеч, и отступает от своего нервного начальника на шаг в сторону. Сам майор тоже убирает руку с кобуры, их бойцы ошарашено пучат глаза, явно не понимая, что происходит.

— Отставить! — Рявкаю, едва не теряя сознание от резкого выдоха. — Вновь прибывшим бойцам занять места в колонне и приготовиться к движению. Вам, товарищ старший лейтенант, должность мы подыщем позже, пока можете быть свободными. А Вы, товарищ майор, назначаетесь начальником штаба полка. Всем все ясно? — Возвращаю майору документы.

Майору было ясно не все.

— Если Вы подозреваете во мне немецкого шпиона, как Вы можете назначить меня начальником штаба?

— А Вы немецкий шпион?

— Нет, конечно, что за ерунда!

— Так чего же Вы мне мозги полощете? Если Вы немецкий шпион, то пишите явку с повинной, и мы Вас расстреляем, каталажки, держать Вас под арестом, у меня нет и допрашивать, чтобы получить ценные сведения о шпионской сети, тоже некому. А если Вы майор Красной Армии, то приступайте к обязанностям начальника штаба полка, по ходу движения колонны знакомьтесь с личным и командным составом и… выполняйте!

Время к полудню, полк подходит к проблемному лесу, и я командую привал на обед. Еще раньше, при приближении, я рассматривал лес на предмет возможности прохода сквозь него полка, и решил, что соваться в эти сырые дебри не стоит. А обходить придется все же с юга, форсируя шоссе, набитое фрицами. Вот что им не ездится по железной дороге, как всем нормальным людям? Ладно, к лешему абстракции, давай конкретику, но это после вкусного обеда.

Да, а куда это намылилась наша Зинаида Андреевна? Остальные дамы, а именно Авдотья, Глафира Николаевна и Павка дружно впряглись в процесс приготовления пищи полку доблестных воинов, а у этой, похоже, романтическая встреча с нашим славным летчиком, лейтенантом Кузяевым. И когда только успели снюхаться, а главное, почему бы не дождаться ночи, наглеж, любовь-морковь среди бела дня, не терпится голубкам. Так-так, посмотрим, парочка слегка заглубилась в заросли и остановилась, подыскивая сухое местечко, а с этим были проблемы, лес только у самой опушки был относительно сухим, дальше переходя в настоящее болото, местами уставленное редкими чахлыми деревцами. Попадались и сухие участки, то большей, то меньшей площади, но не рядом с местом нашей стоянки. И теперь у любовничков был неинтересный выбор, либо идти вглубь лесоболота, искать сухой островок, либо устраиваться ближе к краю, совсем уж рядом с моей санитарной телегой. Зинаида Андреевна бросала недовольные взгляды на свои франтовские туфельки, толкнула в грудь лейтенанта, заведшего ее в грязь, и пошла выбираться назад. Лейтенанта такой разворот решительно не устраивал, и он перешел в энергичное наступление.

Занятно, что сам я с самого начала проигнорировал женскую составляющую нашей подруги по несчастью. И не только потому, что ранение не способствовало этому интересу, просто с первых минут появления Зинаида Андреевна изображала из себя аристократку, для которой мы грязь под ногами. Конечно, это было вызвано стрессом от столь крутого и страшного разворота судьбы, позже, когда острота проблем снизилась, и все начало более менее утрясаться, ее поведение стало более адекватным, но первое впечатление наложило отпечаток на мое отношение к ней. Да и потом, ведь дерьмо в ее характере никуда не делось, оно только скрылось с поверхности и ушло внутрь, готовое выплеснуться вновь в нужный момент.

Хотя здесь не об этом, характер отдельно, внешность отдельно, просто тот негатив, который от нее пер поначалу, заглушил восприятие внешности. И вот теперь лейтенант, проявил к ней интерес, и я следом тоже опомнился, и обратил на нее внимание, типа, что он в ней нашел? А тут и находить ничего не надо было, все снаружи, все, что должно быть у женщины, у нее есть, а того, чего быть не должно, нет. О, а вот сейчас, благодаря усилиям Кузяева, грудь у нее точно снаружи, слегка отвисает, но не как шерстяные носки, а аккуратно и в меру, как раз, как мне нравится. Очень приятная грудь, и на вид, и судя по тому, как она ведет себя под пальцами лейтенанта, на ощупь тоже, все туго и упруго, как и полагается.

— Чавось это ты заерзал? — Ехидно поинтересовался внимательный Назар.

— Да как-то под животом неловко.

Да уж, очень неловко лежать все время на животе, особенно когда под животом никого нет, а рядом такое порно крутят.

— Эт ты спасибо скажи Глафире, что она не дала Зине твой агрегат к ноге бинтами прикрутить, сейчас бы ты не так корчился! — Точно, был такой эпизод во время вчерашней перевязки, а Назар продолжал уничтожать мое мужское достоинство. — Хотя там и прикручивать-то особенно было нечего, маловат он у тебя, особливо для такой здоровой туши, даже когда в ловких ручках ожил и пораспух, все равно маловат!

Я поискал глазами, чем бы швырнуть в шутника, и не найдя ничего подходящего с досадой отвернулся, а дожидающиеся обеда и лежащие вокруг телеги бойцы негромко, но дружно загоготали. Зинаида Андреевна в недалеких зарослях тревожно закрутила головой, пытаясь понять, не связан ли смех с интересным положением, в которое ее поставил Кузяев, однако лейтенант не позволил ей долго беспокоиться и снова заставил пригнуться и прогнуться, оперевшись руками на сухую корягу, торчащую из болотины. Сам шустрый летчик ловко пристроился сзади, и груди Зинаиды Андреевны, радуясь свободе, мерно качнулись в такт толчкам авиатора, раз, и другой, и третий. Тут вошедший в сексуальный раж бравый лейтенант впендюрил сильнее прежнего, и зря, коряга не выдержав лихого натиска подломилась, и наслаждавшаяся процессом Зинаида Андреевна с размаху, не успев даже руки подставить, плюхнулась очаровательным лицом и роскошной обнаженной грудью в грязную лужу!

— А-ха-ха-ха-ха! — Лес и степь на три километра вокруг содрогнулись от моего адского хохота.

Зинаида Андреевна быстро вывернулась из-под упавшего на нее Кузяева, и, поднимаясь на колени, а потом на ноги, оперлась на него, безжалостно втаптывая в грязь, при этом успев дать лейтенанту несколько увесистых пощечин. И это было приятно!

— Чавось ты эт взоржал, как конь перед кобылой? — Почему-то недовольно поинтересовался Назар. Как надо мной потешаться, так пожалуйста, а тут ему не нравится, вдруг я смеюсь над его важной особой. — Вспомнил чаво, людям расскажи.

В этот раз Зинаида Андреевна, судя по тому, как она сразу запахнула на груди грязную блузку, и поднимала спущенные трусики, не задирая юбки, не сомневалась, что дьявольский смех был связан с ее артистичным падением, и более того, поняла, кто именно смеется.

— Да, вспомнил анекдот один, и как-то живо представилось. — Все еще подрагивая от смеха и боли, им вызванной, ответил я.

— Так расскажи, не томи обчество!

Красноармейцы и вправду смотрели на меня с нетерпеливым любопытством.

— Слушайте, если хотите. Как-то раз, бегут Петька и Чапаев от белых…

— Чапаев?! От белых?!

Вот, зараза, политически неграмотно получилось, Чапаев у них еще не герой анекдотов, герой Гражданской войны, за такой юмор могут и самостоятельно морду набить, не привлекая компетентные органы.

— Нет, конечно, это были Вицин… нет, сейчас скажу, это были… ковбои, да.

— А кто такие ковбои? — Вопрос из зала.

— Ковбои? Это пастухи, американские. Угнетаемые мировым империализмом. — На всякий случай добавил я, и, наверное, зря, угнетаемые должны выглядеть положительно. Вообще, лучше бы мне заткнуться, и не разевать рот не по делу.

— Так что там пастухи?

— Бегут они по лесу от белых, э-э-э… от индейцев, то есть, они с ними воевали. Из последних сил бегут, а вечер уже, темнеет, они на полянке решили спрятаться, зарылись в мох, в опавшие листья. Прибегают индейцы, видят, нет никого, заночевали на полянке, утром ушли. Тут Петька…, ну, в смысле ковбой… его Биллом звали, вылезает и жалуется: — «На моей жопе всю ночь костер жгли!». А второй вылезает, Джон, и отвечает: — «Нашел, от чего стонать, на моей, вообще в ножички играли!»

— Почему Вы отозвали боевое охранение, товарищ командир? — Подошел ко мне после обеда начальник штаба. Молодец, майор, вникает в дела полка, пытается помочь, где видит непорядок. Но на этот вопрос я отвечать не буду, меня интересует другое.

— Хорошо, что Вы подошли, товарищ Дергачев, я как раз хотел обсудить с Вами одну проблему.

— Слушаю Вас.

— Но сначала подготовьте мне другую повозку, пусть эта останется санитарной, а новая будет штабной. — Мне не хотелось умничать перед посторонними, особенно перед Назаром, который и так поглядывал на меня с нескрываемой насмешкой, нашелся, мол, полководец. Вопрос решился за минуту, после чего мы уже только вдвоем продолжили решать стратегические вопросы.

— При движении на восток, мы, как Вы видите, уперлись в труднопроходимый лес. Обойти его мы можем с юга, но для этого придется пересечь оживленное шоссе.

— Если Вас действительно интересует мое мнение, то нам следует не ввязываться в безнадежный бой на шоссе, а идти именно через лес. Конечно, повозки придется бросить, но на них не так много нужного нам груза, запасы муки, на мой взгляд, совершенно избыточны. Жалко будет оставить, пушку, но что делать? Станковые пулеметы можно в разобранном виде перевезти на верховых лошадях. А раненых у нас немного, мы вполне сможем вынести их на руках.

Я дал выговориться майору, просто чтобы не затыкать его, и изобразить настоящее обсуждение. Сам для себя я уже решил, куда нам идти, и с майором мне хотелось обговорить не цель, а конкретные методы ее достижения.

— Хорошо, майор, мысли правильные, возможно, мы так и поступим, но давайте рассмотрим и вариант перехода шоссе. Конечно, просто так, в наглую нам проскочить не удастся, но если повредить мост на походе к лесу… У Вас есть карта?

— Нет, то есть на моей карте только пограничные районы, и мы уже вышли за ее пределы.

— Ясно, а листок бумаги у начальника штаба найдется?

— Найдется.

— Рисуйте план, и сразу вникайте. Вот лес, это в него дорога, — водил я ногтем по чистому листу, а Дергачев за моим ногтем карандашом. Здесь мостик через овраг, о котором я говорю, небольшой, деревянный, но объехать его немцам будет проблематично.

— Вы служили в этих местах, или родом отсюда?

— Не то и не другое, но местность мне хорошо знакома, не сомневайтесь. Итак, мостик, если он навернется, у немцев образуется затор, а у нас хороший шанс без проблем проскочить на ту сторону, пушка у нас и шестнадцать осколочных снарядов к ней, так почему бы не попробовать?

— Из сорокапятки не особо повредишь мост, разве что настил поцарапаешь.

— Правильно, но если мы зацепим машину, особенно бензовоз, а они тут так и шныряют, то это уже совсем другое дело. Какая дальность стрельбы у сорокапятки?

— Прямой выстрел меньше километра.

— Нам не нужен прямой выстрел. Максимальная дальность какая?

— Четыре четыреста. Но если Вы собрались стрелять с закрытой позиции, нужен будет корректировщик, а у нас телефонного провода меньше километра.

— Обойдемся совсем без телефона, кабеля и корректировщика. Я хотел с Вами посоветоваться, если мы поставим пушку вот сюда, дистанция примерно километра три с половиной…

— Автомобили на мосту будет удобнее расстреливать не во фланг, а в лоб, ну или сзади.

— Чего это вдруг? Проекция машины сбоку гораздо больше, чем спереди.

— Это если бы она стояла на месте. Попасть в движущуюся машину сбоку, да еще на таком расстоянии, можно только случайно.

— Хорошо, тогда можно поставить здесь, — я показал пальцем место на плане, — до моста тоже прилично, но до шоссе километр с небольшим, это не слишком близко?

— Если мост с того места не проглядывается, тогда на выстрелы сорокапятки могут не обратить внимания, не так уж громко она и стреляет.

— Отлично, тогда так и сделаем, мы с пушкой сейчас выедем вперед, возьмем с собой верхового, как делегата связи. А Вы здесь ждите на ногах, чтобы по сигналу сразу сорваться или к шоссе, или от него, как дело пойдет.

— Погодите, с пушкой не все так просто, расчета фактически нет, ни командира, ни наводчика, только заряжающий.

— Ну, подберите заряжающему в помощь пару толковых бойцов, и выезжаем.

— Узбек? — Спрашиваю я смуглого паренька, приданного артиллерийскому расчету в качестве наводчика.

— Узбек, товарищ командир! — Подтверждает радостно тот, вышагивая рядом с подпрыгивающим на кочках и выбоинах орудием. — Джалибек Алджонов!

Узбекам я симпатизирую, а узбечек просто люблю. Вот японки, китайки и прочие тайки, те мне не очень, а среднеазиатки арабки и турчанки вполне.

— Из пушки стрелять приходилось?

— Нет, товарищ командир, только из миномета!

— А, так ты, Джалибек, минометчик?

— Командир расчета батальонного миномета Б-37!

— А с пушечным прицелом разберешься?

— Разберусь, товарищ командир, я у товарищей интересовался!

— Ну и чудненько. Так, бойцы, приехали, разворачивайте орудие в ту сторону. — Я рукой задаю направление стрельбы. — Дистанция четыре километра, примерно, осколочным, заряжай!

— Готово!

Я приложился верхним взглядом к стволу, и отследил по направлению будущий выстрел. Ну, примерно так, а точнее сейчас проверим.

— Огонь!

Бабах!

Лошади дернулись от выстрела, но правду сказал майор, грохнуло не так, чтобы очень. А снаряд упал в трехстах метрах от моста, подняв совсем небольшое облачко пыли.

— Отлично, Джалибек, давай теперь на триста метров дальше, и на двадцать левее! Огонь!

Теперь разрыв лег прямо за мостом, точно на обочине, жаль, рядом в этот момент никто не проезжал.

— Нормально, дай на два метра вправо, и ближе на тридцать! Огонь!

Блин, ведь нормально же сказал, куда поправить, ни хрена не поняли.

— Джалибек, я же тебе говорю, два вправо, тридцать ближе, а ты снаряд почти в ту же воронку положил, давай поправку, заряжай!

— Товарищ командир, два метра нельзя поправить, это рассеивание снарядов, такой прицел правильный, давайте беглый огонь, цель уничтожим!

— Хреновый из тебя наводчик, Джалибек, я читал, что из этой пушки с километра можно в форточку попасть.

— С километра можно, а с четырех нельзя, снаряд скорость теряет, рассеивание увеличивается!

— Хорошо, два метра не в счет, но тридцать по дистанции, это как?

— Это нормально, товарищ командир, представьте, что снаряд летит оттуда и упал Вам под ноги…

— Тьфу-тьфу-тьфу! Дальше?

— Второй по дистанции летит так же, но отклоняется в сторону на два метра, тогда он упадет рядом, в двух метрах.

— Правильно.

— Теперь смотрите, третий снаряд, не отклоняется в сторону, но идет выше на два метра. Тогда он упадет не на два метра дальше, а на сто, потому что летит почти параллельно земле. Так?

— Тебе бы, Джалибек, в академии преподавать, тупых студентов вроде меня учить. Хорошо, сидим, ждем.

— Чего ждем, товарищ командир?

— Когда рак на горе свиснет.

Я осматриваю шоссе рядом, никакого беспокойства от нашей пристрелки немцы не проявили, ищу бензовозы, идущие в сторону моста, есть, две колонны, небольшие, в пять и три машины, но нам как раз. И первая уже вот-вот подъедет, то, что нужно.

— Пятиминутная готовность, орлы, ждите команды!

Орлы и так уже готовы, снаряды разложены под рукой, отстрелянные гильзы убраны. Все нервно мнутся, поглядывая на меня, передний бензовоз въезжает на мост, пора.

— Беглым, огонь!

Наверное, надо было указать, сколько снарядов, но посмотрим, может еще придется поправить прицел.

Бабах!

Снаряд ложится с недолетом и в стороне.

Конопатый заряжающий, единственный уцелевший от старого расчета, как заведенный пихает в пушку один снаряд за другим, пушчонка слегка подрагивает от частых выстрелов, слежу за результатами, четвертый разворачивает настил моста перед вторым бензовозом, пятый поджигает переднюю машину, уже съехавшую с моста, девятый попадает точно во вторую, застрявшую посередине.

— Отставить!

Две машины горят, одна немного не по делу, зато вторая, там, где нужно, прямо посередине моста, дело сделано так, что лучше и быть не может.

Ждем результата, по эту сторону моста немцы постепенно уходят в лес и дальше, а поскольку встречного движения почти нет, дорога постепенно пустеет.

Отсылаю всадника к полку, народ подхватывается и полубегом несется к нам, накапливаемся в последних зарослях за сотню метров перед шоссе, хотя на нем все равно никого, и затем, не обращая внимания на показавшийся в глубине леса отдельный немецкий грузовичок, в темпе форсируем дорогу.

Еще какое-то время продвигаемся вдоль леса, не входя в него, а через километра два, когда он, наконец, приобретает достаточно удобные для продвижения свойства, становясь суше и реже, воспользовавшись лесной дорогой, продвигаемся вглубь. До вечера без всяких происшествий проходим еще километров двадцать и становимся посреди леса на ночевку.

Канонада, стихшая немного в последний день, снова становится громче. Теперь мы вплотную подобрались к условной линии фронта. Условной, потому что сплошного фронта нет, оседлавшие показавшиеся им важными магистрали части красноармейцев отбиваются от упершихся в них немцев. А рядом, по незащищаемым дорогам спокойно проходят другие фашистские колонны, выходя во фланг и в тыл нашим войскам.

Неловко скребу ложкой по дну котелка, выгребая остатки авдотьиного варева, когда по мою грешную душу является Дергачев.

— Приятного аппетита, товарищ командир!

— Спасибо! Сами поужинали?

— Да, спасибо. Судя по звукам канонады, мы рядом с фронтом?

— Пожалуй…

— Если завтра соединимся с нашими, гражданских и раненых отправим в тыл. Это я к тому, что хоть и очень удобно иметь повара из гражданских, действительно понимающего толк в хорошей пище, но потом нам придется обходиться обычной полковой кухней.

Я отодвигаю котелок и пожимаю здоровым плечом.

— Завтра будет завтра, тем более, если я отправлюсь в госпиталь, проблемы с питанием Вы будете решать без меня.

Майор молчит, с минуту разглядывая меня исподлобья, а потом выдает:

— Ходят нелепые слухи, что Вы ясновидец…

— Пока у нас есть свободное время, потратим его с пользой, набросаем план наших действий на завтра. — Гашу я в самом зародыше неприятную для меня тему.

— Неплохо бы было провести глубокую разведку на наиболее перспективных направлениях движения полка, после чего мы выберем наиболее удачный вариант.

— Разведка проведена, и я ее результатам доверяю.

— Вам не кажется, что как начальник штаба полка, я должен быть в курсе действий всех подразделений полка, и не только действий, но и численности, состава…

— Доставайте лист бумаги, и я ознакомлю Вас с полученными разведданными.

Пока майор, сопя от усердия, рисовал под моим руководством карту, а потом наносил на нее наши и немецкие части, недалеко от штабной телеги дважды прогулялась Зинаида Андреевна. Дамочке не терпится поговорить со мной, и разговор обещает быть интересным, думал я, указывая майору пальцем на плане месторасположение очередной батареи немецких гаубиц.

— Вот здесь штаб нашей дивизии, с соответствующими службами, готовятся к ночному отступлению.

Надо будет отогнать телегу на отшиб, чтобы никто не помешал нам, объяснение предстоит бурное.

— А этот мост охраняют наши зенитки, две семидесяти шести миллиметровые, и три тридцати семи. Все, на этом пока закруглимся, завтра с утра скорректируем карту согласно новым данным, и тогда же окончательно решим, что и куда. А сейчас, пожалуйста, попросите бойцов перекатить мою повозку в сторону, к тем кустам. Мне здесь не уютно, а лошадь уже выпрягли, телега не тяжелая, парни справятся без труда. Вот, так, хорошо, всем спасибо, все свободны!

Зинаида Андреевна взяла изрядную паузу, и нашла на меня время, когда уже почти стемнело.

— Как Вы тут, Авангард, выздоравливаете потихоньку?

Начинает издалека, светский разговор, что ж, поддержим.

— Гораздо лучше, Зинаида Андреевна, у вас, наших женщин, легкие руки, перепеленали так, что на мне теперь как на собаке все зарастает и заживает, тьфу, как говорится, чтоб не сглазить!

— Это хорошо, приятно знать, что наши заботы не пропали даром.

Мягкая ладошка легла мне на голову, сжимаясь в твердый кулачок, попыталась вцепиться в коротко стриженые волосы, и, не преуспев в этом, жестко сжала оттопыренное ухо.

— Ну и мерзкий же Вы подлец, Авангард, — наклонившись к самому терзаемому уху, дрожащим от обиды шепотом охарактеризовала меня оскорбленная женщина, — что же теперь мне, даже под кустик присесть нельзя, так и будете за мной подглядывать, подлый Вы мерзавец?!

Накрываю ее ручку своей лапищей и осторожно, стараясь не оторвать собственное ухо, отвожу в сторону.

— Зинаида Андреевна, что за детские обвинения, я Вам что, школьник начальных классов, подглядывать за Вами?

— Скажите еще, что это не вы хохотали, когда я упала в лесу!

— Это получилось случайно…

— Случайно! — Вскрикивает возмущенно, прикрывает рот ладошкой и воровато оглядывается на готовящихся ко сну бойцов у недалеких костров.

— Разумеется, случайно, стал бы я нарочно за Вами следить! Я наблюдал за лейтенантом, когда он так странно заманеврировал к лесу, Вы же знаете, что полковник, его боевой друг, так и пропал?

— Ну…

— Вот я и подумал, вдруг лейтенант тоже решил дезертировать, забиться в чащу и отстать от полка проще простого. А тут Вы…

— И Вы решили развлечься, от скуки?!

Это она точно заметила, попробуй целыми днями валяться в повозке, никаких тебе развлечений, кроме визуальных, волком взвоешь, и это разговор я поддерживаю, чтобы немного развеяться. А он становится все более забавным, только бы не расхохотаться в неподходящий момент.

— Нет, ну что Вы, просто у Вас такие необыкновенные глаза!

— Причем тут мои глаза…, — несколько теряется Зинаида Андреевна.

— Не просто глаза, а восхитительные, волшебные глаза неописуемой и невозможной красоты, заглянув в которые навсегда забываешь о прошлом, будущем, о далеких странах и фантастических мирах, о том, кто ты, зачем и почему. — Я немного запутываюсь в комплименте, но сразу поправляюсь. — И сами Вы, Зинаида Андреевна, как загадочный изумруд, томно сверкающий в платиновой оправе, такая драгоценность, сама в себе, обладать которой…

— Я не поняла, зачем Вы мне все это говорите? — Зинаида Андреевна совершенно сбита с толку, и пытается нащупать привычную почву под ногами, — Вы что, влюблены в меня?

О, да, любовь-морковь!

— Конечно, как можно не влюбиться в такую женщину, как Вы, Зинаида Андреевна, не просто красивую, просто красивых много, но милую и очаровательную, обаяние которой…

— Но Вы же знаете, что я замужем, у меня сын, Миша, вы же его видели…

— Да причем вообще тут замужем-незамужем, вон и Карамзин сказал, «законы осуждают предмет моей любви», — вовремя вспомнил я Гоголя. — Мы удалимся под сень струй!

— Каких еще струй…

— Голубых, искрящихся пузырьками, как шампанское в бокалах!

— Что-то Вы уже совсем, Авангард, заговорились, несете полную чушь, а я, как последняя дура, уши развесила, — встряхивается Зинаида Андреевна, — пойду я, мои меня потеряли, наверно.

Топчется у телеги, вздыхая и поглядывая на меня.

— И спать давно пора, замотались сегодня, столько отмахать, хоть и не на своих двоих, на телеге, но все равно…

И не ругаться вовсе приходила ты ко мне, Зинаида Андреевна, а хотела того же, что и днем от лейтенанта, раз тогда с ним не получилось. Понял я это сразу, только что может дать страждущей физической любви женщине настолько израненный организм, как у меня, проверять не хотелось. Но надо.

— Зина…

— Что? — Откликается поспешно.

— Спи здесь, куда ты пойдешь, там у них тесно, приткнуться негде, а здесь я один на трехспальной телеге.

— Нет, ну что ты, как можно. — Опираясь руками на край, и выискивая, как проще взобраться.

— Колено сюда поставь, и переваливайся, вот и чудненько. Переверни меня на левый бок, только аккуратней, ы-ы-ы…

Какого хрена я вообще делаю, нашелся герой-любовник, пусть бы валила в свой угол.

— Больно?

— Терпимо. Подложи подушек под спину, чтобы не завалился дальше. Все, теперь снимай все с себя и лезь под одеяло.

Зина с преувеличенным спокойствием начала было стягивать блузку, как вдруг съежилась сидя и отвернула голову.

— Смотрят! Бойцы встали и смотрят сюда!

— Да наплевать, ты завтра уедешь и не увидишь никого из них никогда. Все, не боком, на спину ложись.

— Но как, ты же не сможешь… только не рукой!

— Только рукой, больше нечем. Не дергайся, лежи спокойно, мне в плечо отдает болью.

— У тебя же эта рука ранена.

— Ничего, пальцы двигаются, кисть работает, нормально все.

— Какие сегодня звезды крупные и яркие! — Зинуля прижималась щечкой к моим губам, глубоко дыша, вздыхая, а иногда вздрагивая, когда мои совсем не музыкальные пальцы задевали особо нежную струну ее женской сущности. — Закроешь глаза, с той стороны гремит, как будто гроза, а посмотришь в небо, и словно сразу ты в далеких странах и фантастических мир… ах!

— Правда, хорошо? — Вытираю мокрую руку о нежную грудь.

— Мне — да! А как с тобой, Авик, я бедром чувствую, как тебе хочется.

— А не надо бедром, почувствуй рукой. — Более интересные способы я не предлагаю, вряд ли Зиночка настолько образована в вопросах любви, а обидится, ничего не получу.

— Хи-хи-хи, — тихо рассмеялась Зинуля, — никогда не доила корову!

— Ни… чего… это не долго… я и так на грани…

— О, боже! И куда теперь все это?

— Ерунда, оботри ладошку о матрас в том углу, до утра семь раз высохнет.

— Тут не только ладошка…

— Так найди тряпку, вон подушку возьми, их здесь не считано.

Я блаженно откидываю голову, как же хорошо лежать на боку после стольких дней на животе, как я раньше не догадался время от времени менять позу.

— Слушай, ты же все знаешь, а я давно хотела спросить, что с моим мужем. Он полковник и командовал дивизией. Командует, я хотела сказать.

— Нет, точно ничего не скажу, но уверен, что все с ним хорошо, здесь же не было больших окружений, с полковником и комдивом ничего не случится. А Евгений Петрович и Глафира Николаевна, они родители мужа?

— Да.

— Из дворян?

— Да, но потом Евгений Петрович в Красной Армии воевал, в Гражданскую.

— А сама ты из крестьян? Что твои родители?

— Нет, не крестьяне, мама служила на станции, а папа рабочий.

Оно и видно аристократку в первом поколении, старики, как потомственные дворяне, ведут себя со спокойным достоинством, а эта пыжится и оттопыривает губу при каждом удобном случае, стараясь показать, что она выбилась из грязи. Да плевать, сегодня мы помогли друг другу расслабиться, а завтра разбежимся и не вспомним, не такой уж Зиночка драгоценный изумруд, если честно, внешне все при ней, но характер в женщине в разы важнее.

Словно почувствовав мое настроение, Зина подняла голову:

— Говорят, мы завтра выходим к своим. Тебя ведь в госпиталь? Ты же потом найдешь меня в Киеве, если захочешь? Ты не захочешь… Ты ведь не любишь меня, правда?

Началось, ты меня не любишь, все мужики козлы, вам только одно нужно от нас, бедных, несчастных, доверчивых женщин!

— После госпиталя у меня по расписанию война, как я тебя найду, — лениво оправдываюсь я, — а в Киеве надолго не задерживайся, не надо.

— В Киеве?! Но это ведь так далеко!

— Поезжай в Москву.

— А если в Харьков? У меня там сестра, мама Павлины.

— Нет, и в Харьков нельзя, в Москву.

Проснулся от толчка телеги, поднял голову, солнечное утро, незнакомый рыжий боец заставляет пятиться рыжего всхрапывающего коня между разведенных палок, привязанных к повозке. Зиночка тоже подняла всклокоченную голову, быстро огляделась и, стянув одежду под одеяло, принялась поспешно натягивать ее на себя.

— Доброе утро! А, извините, я попозже…

— Подойдите через десять минут, товарищ майор.

Придерживаю на секунду руку Зинули, чтобы еще раз, может в последний, полюбоваться на красиво отвисшую грудь, но она сердито отмахивается и продолжает быстро облачаться.

Утренний осмотр окрестностей, так, а это что?

— Эй, парень! Ты верхом ездить умеешь?

— Умею, невелика наука!

Красноармеец поворачивается ко мне, стараясь сохранить серьезное выражение лица, но оно все равно расплывается в непристойной ухмылке.

— А без седла?

— Дык, если нужда, то и без седла.

— Нужда, парень, быстро садись на лошадь и жми в ту сторону, там штабная машина в сопровождении броневика гонит прямо в тыл к немцам.

— Дык а куды ехать-то?

— Строго в ту сторону, два километра, там шум моторов услышишь, сориентируешься. Давай быстрее, не жуй сопли!

Боец еще раз, уже без ухмылки, взглянул на копошащуюся под одеялом за моей спиной полуголую женщину и начал поспешно выпрягать полузапряженного коня, взгромоздился на него верхом, поддал каблуками ботинок под бока и пошкандыбал в указанном мной направлении.

Зина, наконец, справилась с туалетом, соскользнула с телеги, быстро нагнулась ко мне, целуя в щеку, пожала руку, и, сдерживая слезы, побежала в сторону телеги с беженцами.

Я тяжело вздохнул, расставание тоже не доставило мне радости.

— Завтрак, товарищ командир!

Еще один незнакомец поставил передо мной котелок с дымящейся жижей и положил изрядный кусок черного хлеба.

— Мне бы умыться, боец! — Притормозил я шустрого мужичка.

— Послали бойца на разведку, товарищ командир?

— Кого, майор? А, всадника, да, надо уточнить один момент, а так никаких изменений в обстановке за ночь не произошло.

— И в каком направлении считаете нужным двинуться, какое решение Вы предлагаете?

— Подождем с этим, товарищ майор, возможно, решения за нас будут принимать другие.

Я кивнул на подъехавшую штабную машину в сопровождении колесного пушечного броневика, из которой выпрыгнул худощавый мужик явно высокого чина. Дергачев было дернулся навстречу, но тот, обгоняя сопровождающего его капитана, так шустро преодолевал разделявшее нас расстояние, что майору ничего не оставалось, как только остаться на месте, вытянуться в струнку, и, приложив руку к фуражке отрапортовать:

— Товарищ полковник! Двести сорок четвертый стрелковый полк…

Полковник небрежно махнул рукой, прерывая майора.

— Полковник Некрасов, комдив сто пятьдесят девять. Двести сорок четвертый, говорите? Из сорок первой стрелковой, если не ошибаюсь? Вы командир?

— Да, товарищ полковник, сорок первая стрелковая дивизия, я начальник штаба полка майор Дергачев, командир полка красноармеец Лапушкин! — Указал на меня майор.

— Как Вы сказали, красноармеец?! Что за балаган, майор, красноармеец, да еще и раненый, командует полком, а майор у него в начальниках штаба?! Немедленно принимайте командование полком, и с этой минуты ваш полк переходит в мое оперативное подчинение!

— Есть, принять командование полком!

— Отставить, товарищ майор! — Подаю я голос.

Полковник моментально охреневает, выпучивает на меня красные от хронического недосыпа глаза и орет:

— Что?! Что это значит, боец, ты что, отказываешься выполнять мои приказы?!

— Я готов перейти в Ваше оперативное подчинение, товарищ полковник, и выполнять разумные приказы, но отказываюсь сдать командование полком. Не Вы меня назначали на эту должность, и не Вам меня с нее снимать, я лично отвечаю за полк перед своим командованием, и эту ответственность с меня никто не снимал.

Полковник растерянно оглядывает присутствующих, задерживая взгляд на смущенном Дергачеве, потом смотрит на меня даже с каким-то интересом.

— Твое ранение не позволяет мне тебя немедленно расстрелять, хотя обстановка этого требует. Но ты, я вижу, не только ранен, но и контужен, это все объясняет, неясно только, почему майор идет на поводу у явно нездорового человека? Боитесь ответственности, майор?

— Нет, товарищ полковник, не боюсь!

— Хватит, закончили с этим театром. Какими сведениями о противнике располагаете?

Майор молча распахнул планшет с саморисованной картой, и положил его на край моей штабной телеги перед комдивом. Полковник только уничтожающе хмыкнул:

— Это что, Ваша карта, майор? Какой командир, такая и карта! Храмцов!

Капитан, сопровождавший полковника, ловко вынырнул из-за его спины и угодливо развернул рядом с нашей картой свою типографскую.

— Так, что здесь у Вас за закорючки? — Полковник водит глазами по картам, переводя взгляд с одной на другую, и обратно. — Хутор Вежа… тут Вы рисуете часть в тысячу семьсот штыков и две неполные батареи полковых пушек. Кто это может быть, как Вы думаете, Храмцов?

— Возможно, Лобанов, товарищ полковник, — неуверенно откликается капитан, — больше там никого быть не может.

— Командует частью майор, лет тридцати, кавказец, с орденом Красного знамени. — Не спрашивая разрешения, выкладываю я дополнительную информацию.

— Полк Геворкяна, и одному дьяволу известно, как его туда занесло, — мрачно делает вывод полковник, — а куда делся Лобанов? Это разве, тысячу триста штыков…

— Командир майор, шатен с глубокими залысинами, непрерывно курит «Казбек».

— Он, Лобанов. А здесь остатки артполка, эк, куда их закинуло. Девятнадцать орудий, могло быть хуже…

Храмцов, до того державший карандаш наготове и ожидавший реакции полковника, начинает быстро переносить данные с рисунка Дергачева на свою карту, и замирает, когда комдив, выпрямившись и глядя на майора спрашивает:

— А откуда эта информация, и насколько ей можно доверять?

— Информация вполне достоверна, товарищ полковник, — отвечаю я за майора, — разведка работает, не в погребе сидим.

— Могу я поговорить с командиром разведроты, или кто там у вас? — Полковник, растерявший свои части и полностью утративший управление дивизией пропускает прозрачный намек от контуженного о собственном сидении в погребе.

— Можете, через два часа, сейчас лейтенант Топорков на задании. — Опять отвечаю я, а на лице Дергачева смятение, в нашем очень неполном полку нет не только разведроты, но и разведвзвода, а лейтенанта Топоркова я только что придумал.

Полковник снова склоняется над картой, достает из кармана некогда белый платочек и протирает взмокший лоб. Понять его нерадостное настроение легко, остатки полков его дивизии, разодранные и полуокруженные немецкими клиньями, вот-вот будут полностью уничтожены двумя пехотными и моторизованной дивизиями фашистов.

— Красноармеец Лапушкин! — Надо же, запомнил фамилию. — Слушайте «разумный приказ». Ваш полк должен немедленно выступить в направлении деревни Тробы и на высоте триста двадцать семь и один занять прочную оборону. Смените там шестьсот тридцать первый стрелковый полк Лукьяненко. Установите со штабом дивизии проводную связь. Удерживать высоту любой ценой, отступление без приказа запрещаю. Ясно?

Ага, полком командую все-таки я.

— Разрешите вопрос, товарищ полковник!

— Слушаю.

— В полку нет тяжелого вооружения…

— У меня тоже нет.

— Вопросов больше не имею, товарищ полковник. Разрешите выполнять?!

Полковник морально удовлетворен моим смирением, и совестится затыканием нами стратегической дыры без должного обеспечения.

— Разживетесь чем-нибудь у Лукьяненко, там, на месте разберетесь.

У Лукьяненко мы ничем не разживемся, у него самого нет ничего лишнего, снабжать нас он не обязан и не будет.

По отъезду высокого начальства я предаюсь печальным раздумьям. Нахрена я вообще выдернул на себя этого полковника, пусть бы ехал себе, куда хотел. Уже второй раз такая петрушка, сначала с Дергачевым, теперь вот с комдивом. Мудрые учатся на чужих ошибках, умные на своих, а такие, как я, топчут одни и те же грабли с завидным упорством и предсказуемым результатом. Но это ладно, по факту, я полковника спас, и это надо было сделать, а вот зачем я вцепился в должность комполка, сам не понимаю. То есть, понимаю, что по инерции, но менее глупым мое упрямство не становится. Если раньше мое командирство было более чем оправданным, мы шли по тылам врага, и мои точные и своевременные приказы, основанные на полном знании обстановки помогали нам уворачиваться от губительных боев с более сильным противником. А теперь-то куда я полез? Вместо того, чтобы спокойно ехать в госпиталь, я зубами вцепляюсь в уже не нужное мне кресло, чтобы умереть со всем полком на безымянной высоте у богами забытой деревни. А умирать придется, указанная полковником деревня и высота находятся на удобной дороге, выводящей в тыл двум недобитым частям наших войск, и на нее уже нацелился полнокровный пехотный полк, немецкий, конечно. И этот полк пройдется по нам, как по опавшим осенним листьям, и пойдет дальше, даже не замарав ног.

Жизненно необходимо придумать какой-то финт ушами, позволяющий улизнуть со смертельно опасной высоты вместе со всем полком, но так, чтобы не возбудить подозрений Дергачева, который о приказе знает, и не преминет объявить меня дезертиром в случае его невыполнения.

А пока горький наш полк пылит по лесной дороге к месту будущей гибели, Назар и семейка беженцев, включая незабвенную Зиночку, в самом конце колонны, а я, как водится, ее возглавляю. Лежу, уткнувшись лицом в подушку, размышляя о высоких материях, о морали и долге, и своем желании слинять. Юридически на это имею полное право, из того куска мяса, что выдран из моей задницы наш полк неделю можно было кормить, ранение тяжелое, и до восстановления я не боец. И с точки зрения морали на это можно посмотреть под разными углами, состоит ли мой долг в том, чтобы разделить судьбу полка и честно погибнуть, или же я должен найти себе место возле крупного командира, того же комдива, к примеру, и точными разведданными помочь ему в командовании, спасая сотни и тысячи жизней. И так правильно, и этак, а с другой стороны, оба варианта ущербны, посоветоваться бы с кем, тем же Назаром… нет, самому решать, спихнуть на другого груз ответственности не получится.

— Воздух! — Двигаемся на юго-восток, в направлении степи, лес постепенно редеет, и самолеты могут пошалить, но в этот раз проносит. Девятка фашистов проносится над дорогой, но довольно высоко, как и прежде игнорируя разрозненную колонну, в которой даже не успевает вспыхнуть паника. Все бомбы и пули немецких штурмовиков достаются тому самому полку Лукьяненко, сменять который мы идем, и сыплются на наши будущие позиции. Смотрю на этот ужас сначала глазами летчика из кабины самолета, а потом снизу, из стрелкового окопа, поливаемого огнем, и ежусь от озноба, несмотря на жаркое утро. Работают, мерзавцы, качественно, укладывая чушки тяжелых бомб вдоль линии траншеи, а затем, в следующих заходах прошивая их пулеметными строчками. Достается и красноармейцам, и деревне, на краю которой отрыты окопы, когда самолеты разворачиваются, ложась на обратный курс, четыре наиболее неудачно расположенных дома горят, посылая в безоблачное небо черные столбы дыма, а из полуразрушенных траншей бойцы извлекают наверх десятки окровавленных изломанных тел, кому-то оказывая помощь, других просто укладывая на землю в ряд.

Полк подходит к деревне, когда бойцы Лукьяненко еще не успели разобраться с последствиями налета, пылающие дома же никто и собирается тушить. Я останавливаю людей в низине, заросшей мелким кустарником, не поднимаясь на указанную в приказе высоту, повозки с беженцами и ранеными идут дальше, с ними отправляется и майор, вручить командиру сменяемого полка приказ полковника.

Когда майор возвращается, бойцы полка вовсю машут лопатами, закапываясь в податливый песок. Майор подходит к штабной повозке, осторожно опирается пятой точкой о край телеги, и мнется, не решаясь начать разговор, а затем грустно спрашивает:

— Почему Вы решили занять оборону в низине, товарищ командир? Раз Вы взяли на себя смелость командовать полком, пусть и равным по составу неполной роте, то должны были знать основы тактики войскового подразделения в обороне? А она подразумевает наиболее выгодной оборонительную позицию, расположенную на господствующей над местностью высоте. Вы понимаете, о чем я говорю?

Вежливый майор, видит дичайшую глупость с моей стороны, но очень не хочет скандалить. И все же вынужден вправить мне мозги, не губить же людей только потому, что не хочется ссориться.

— Но не в условиях господства в воздухе авиации противника. Вы же ходили в деревню, и видели, что там творится.

— Самолеты прилетают и улетают, а противник, заняв вершину холма на противоположной стороне низины, — майор указал в направлении, откуда мы пришли, и откуда теперь ждали немцев, — расставит там пулеметы, арткорректировщиков и просто не даст поднять нам головы. После чего пехота беспрепятственно спустится с холма и ворвется в наши окопы.

— Полк Лукьяненко уже уходит? Наши беженцы и раненые должны ведь отправиться с ним, у них нет проблем? — Я тоже не хочу спорить с майором и перевожу разговор с горячей темы, о беженцах можно было не спрашивать, я и так не отрывал верхнего взгляда от Зиночки, и не пропустил момента, когда она, присев за сараем по нужде, помахала мне ручкой, уверенная, что я не пропущу пикантного момента.

— Они уйдут, там все в порядке. Но мы не закончили…

— Мы закончили, товарищ майор. Еще два вопроса, Вы договорились с Лукьяненко о снарядах к сорокапятке? И что там с установлением проводной связи со штабом дивизии?

— Связи пока нет, Лукьяненко установит ее по ходу движения…

— Не понял?

— Они идут в расположение штаба, будут идти, и натянут провод.

— Так, с этим ясно. По снарядам?

— Снарядов Лукьяненко не дает, но в обмен на пушку согласился отдать нам исправный батальонный миномет. Я согласился, снарядов у нас все равно нет, а мины имеются.

— Жаль, с пушкой было бы повеселее, обмен не равноценный, но ладно. Кстати, этот миномет ведь швыряет мины на восемьсот метров? Как Вы считаете, он достанет отсюда до вершины того холма, на котором немцы могут установить пулеметы? Мне кажется, достанет, там нет восьмисот метров…

— Это у ротного пятидесятимиллиметрового миномета дальность стрельбы восемьсот метров, а восьмидесятидвухмиллиметровый батальонный миномет может вести огонь на дистанцию до трех километров. — Консультирует меня майор. — И все-таки мне бы хотелось вернуться к вопросу…

— Не надо никуда возвращаться, майор, хотите заняться делом, проверьте маскировку вновь обустраиваемых позиций, особенно маскировку с воздуха. — Вряд ли это входило в обязанности начальника штаба, но разбираться в должностных инструкциях в столь малочисленной части было бы нелепо, майор старший офицер, через него вся работа.

— Хорошо, проверю, только если Вы игнорируете мое мнение по вопросам тактики обороны, Вам нужен другой начальник штаба.

— А вот к этому вопросу мы непременно вернемся. Но позже.

И скомандовал своему рыжему вознице, имени которого так и не удосужился узнать:

— Разворачивайся, а потом направо, вон туда, к минометчикам!

Спорил я с майором не просто так, дело в том, что пока мы добирались сюда, я все же придумал фокус, позволяющий мне увести полк от боя с немцами. Я решил связаться с полковником по телефону, поговорить на любую тему, пусть самую отвлеченную, а потом сообщить майору о новом приказе, и нашей передислокации согласно изменившейся обстановке. Конечно, такие выкрутасы дурно пахли, и могли иметь очень неприятные последствия, вплоть до трибунала и расстрела, но я лично не видел в этом ничего ужасного. Нашим уходом с позиций мы никого не подводили, немцев мы удержать не могли, так какая разница, пройдут они просто так, или по нашим трупам? Что до ответственности за дезертирство, то затеряться в существующем беспорядке не представляло проблем, я просто уведу полк в зону ответственности соседней дивизии, а через несколько дней никто и не вспомнит, где какая часть стояла и куда и почему ушла.

Поэтому меня беспокоила активность немецкой авиации, а наступление пехоты, которого я дожидаться не собирался, не волновало совершенно. Пока майор мне не сказал, что связи со штабом дивизии нет, и будет не скоро, а значит, задуманный фокус с переговорами с полковником факиру не удастся. А немцы уже вышли на ту самую дорогу, по которой мы только что пришли сюда, и до наших позиций им оставалось не больше трех километров.

В тылу наших роющихся окопов расчет из пяти минометчиков под командованием знакомого мне узбека, так удачно расстрелявшего бензовозы на мосту, ударными темпами углублял замысловатой формы котлован.

— Э-э-э, как тебя, сержант? — Забыл я имя артиллериста-минометчика.

— Старшина Джалибек Алджонов, товарищ командир! — Притормозив полет лопаты, и поставив ее к ноге, вытягивается улыбающийся парень.

— Наш ротный старшина, имеет ордена…, миномет к стрельбе готов?

— Нет, товарищ командир, огневая позиция не подготовлена к ведению огня!

Котлован был вырыт не глубже, чем по колено.

— Ну и хрен с ней, готовьте миномет к стрельбе, прямо сейчас! Дальность максимальная, направление — туда!

— Привести миномет в боевое положение! — Командует сам себе разом помрачневший Джалибек, его команда отбрасывает лопаты и устанавливает миномет по направлению моей руки. Подтаскиваются ящики, мины, вынутые из них, рядком укладываются на краю котлована.

А я рассматриваю длинную змею немецкой пехоты, ползущей по степной дороге, запыленных с самого утра солдат, командиров, шагающих несколько сбоку от основных колонн, лошадей, тянущих тяжелые повозки и пушки. Боевого охранения нет, в голой степи засаду не устроишь, а разведка, видно, раньше прошлась, кто-то же навел самолеты на Лукьяненовкий полк.

Может, удастся притормозить их с помощью миномета, а за это время и связь с дивизией дадут.

— Готовы? Огонь! — Гулко бухает миномет, дергается запряженная в повозку лошадь, Джалибек выжидающе смотрит на меня.

— А где мина? Выстрел был, почему не вижу разрыва? Взрыватель испорчен?

— Мина на полном заряде летит двадцать шесть секунд, товарищ командир!

Да, вижу уже, немцы на дороге дружно задрали головы, а потом синхронно их опустили. Разрыв поднял небольшой клубок пыли и разметал степную траву, обнажив черную землю.

— Двести метров влево и восемьсот ближе!

Мне хотелось накрыть голову колонны. Уходит вторая мина, взрыв рядом с дорогой, один немец падает, другой согнувшись, хватается за бок, раненых укладывают на обочине, перевязывая, колонна идет, как будто так и надо.

— Тридцать метров левее, три мины!

Первая падает прямо на обочину, разметав полтора десятка фашистов, вторая неожиданно уходит метров на сто в сторону, третья еще дальше, на кудыкину гору. Впереди идущие немцы дружно ложатся на дорогу, ага, дошло до уродов, у меня не помаршируешь! Однако, хорошо, но мало, вот если бы все в кучу…

— В чем дело, Джалибек?! Первая нормально, а две вообще в сторону! Что у тебя миномет виляет, как не знаю что не скажу где?!

— Грунт слабый, миномет тонет, товарищ командир! Позиция не подготовлена к стрельбе! — Обижается Джалибек.

— Так сделай что-нибудь, чего ты ждешь! — Кто же знал, что подразумевается под готовностью позиции, я то думал, что они просто хотели зарыться поглубже от пуль и осколков.

— Две минуты, товарищ командир!

Миномет сворачивают насторону, бросают под плиту обломки ящиков, старательно трамбуя песок. Теперь назад, Джалибек восстанавливает наводку, и просит:

— Нужен пристрелочный!

— Нужен — давай!

Мина ложится прямо посреди дороги, жаль, что немцы, уже поднявшиеся на ноги во время паузы, видимо заслышав мину, снова дружно попадали на землю, но старуха зацепила косой не одного урода.

— Отлично, Джалибек, дальше десять! — И сразу после выстрела, не дожидаясь падения мины, с интервалом в пять секунд прошу еще несколько раз те же «дальше десять». Ни одна из четырех последующих мин не попадает точно на дорогу, хотя и осыпает лежащих на ней фашистов осколками, да и по дистанции мины ложатся вразнобой, где густо, где пусто.

— Да что ж ты никак точно-то попасть не можешь?!

— Естественное рассеивание, товарищ командир! На такой дистанции срединное отклонение по дальности двадцать два метра, боковое — тринадцать!

Срединное! Отклонение! Академик, его узбекскую мать! Понятно, физика не позволяет, а так бы неплохо класть мины, куда хочешь, как рукой, но нет, так нет, будем стрелять, как получается. Помогает множить жертвы среди немцев то, что грунтовка в степи не предполагает ни канав, ни насыпи, укрыться уродам негде, осколки цепляют чуть приподнятые над землей задницы и спины, дырявят закрывающие головы руки.

Переношу огонь вдоль дороги все дальше и дальше, пачками по три мину, время от времени давая поправку по сторонам. Немцы по ходу приближения разрывов заблаговременно залегают, но спасает это слабо, грунтовка усеивается редкими убитыми, и гораздо более многочисленными ранеными. Особенно же достается лошадям, бедные животные, стоя принимая осколки, выбиваются полностью, или сразу падая впереди повозок, или оставаясь биться в упряжи.

В тот момент, когда мины летят уже на предельную дальность, очередная брошенная в ствол миномета вдруг отказывается вылетать.

— Джалибек?

— Осечка, товарищ командир!

— И чего же ты встал столбом?

— По инструкции надо подождать две минуты!

— Сколько мин мы отстреляли, Джалибек?

— Расход боеприпасов сорок три мины! — Отозвался на переадресовывающий вопросительный взгляд Джалибека один из его подручных.

И тут я успокаиваюсь, все под контролем, едва не треть немецкого полка уже выбита, при этом они плотно приторможены, и неизвестно, решатся ли под таким обстрелом продолжать движение, а мин израсходовано меньше четверти.

Подходит с советом надувшийся майор, обида обидой, а за дело переживает, молодец.

— Товарищ командир, не слишком ли много мин Вы тратите на беспокоящий огонь? Когда дойдет до немецкой атаки…

— Я приму Ваш совет к сведению, товарищ майор, а Вы, пожалуйста, проверьте сектора обстрела пулеметов на левом фланге.

Дергачев уходит, надувшись еще больше, Джалибек черенком лопаты стучит по стволу миномета, и снова замирает без движения.

— Ну?

— Теперь по инструкции надо подождать одну минуту, товарищ командир!

Опять весь расчет стоит в ожидании, затем они разбирают миномет, снимая не только опорную плиту, но и отвинчивая нижнюю часть ствола, извлекают мину и снова собирают миномет.

За это время немцы на дороге только-только начали приходить в себя и поднимать головы, кое-где начали перевязывать раненых и освобождать дорогу, сталкивая повозки с покалеченными и убитыми лошадьми на обочину.

— Пристрелочный, товарищ командир? — Спрашивает Джалибек, снова восстановивший настройки наводки.

— Подожди немного. — Я поймал кураж и почувствовал себя богом минометчиков, да теперь я их не только остановлю, они у меня все останутся на этой дороге! Пусть нормально войдут в зону поражения, а потом я за них возьмусь и причешу всех разом, какая все-таки убойная вещь, этот восьмидесятидвухмиллиметровый батальонный миномет, не зря именно на минометные обстрелы и приходится большая часть убитой пехоты на этой войне.

Дергачев бродил среди усиленно углублявшихся стрелковых ячеек, иногда оглядываясь на позицию прекратившего стрельбу минометного расчета с довольным выражением лица, хоть в чем-то ему удалось наставить на путь истинный тупого и упертого командира, возомнившего себя Наполеоном. Пехота, не замедляя земляных работ, тоже прислушивалась к внезапно замолчавшему миномету, гадая, что бы это значило. Мистике на войне отводится особая роль, и если майор твердо стоял на земле, веря в торжество материализма, то вчерашние полуграмотные крестьяне в военной форме относились к проявлениям мною сверхзнания совсем по-другому.

Немцы почему-то решили, что обстрела сегодня больше не будет, и начали организовывать временные перевязочные пункты прямо на месте, развернув несколько палаток и собирая в них и вокруг них многочисленных страждущих. А пехотная колонна тем временем успела продвинуться прилично дальше того места, где я их первоначально остановил. Пора, будем огорчать Дергачева.

Полусотни мин хватило, чтобы окончательно превратить степную грунтовку в дорогу немецкой скорби. Положить всех, конечно, все равно не получилось, поняв, что уцелеть под убийственным огнем шансов немного, подлое воинство бросилось наутек, широко растекаясь по степи, так, что достать их у меня не было никакой возможности. Некоторые пытались вытащить раненых товарищей…, нет, товарищей среди немцев нет, пусть будут сослуживцы, но поскольку я начал целенаправленную охоту за такими спасателями, альтруизм фашистов быстро иссяк. Потом почти все оставшиеся мины, оставив лишь небольшой неприкосновенный запас, я потратил на добивание всего, что шевелится, включая пациентов медицинских палаток, обратив особое внимание на офицеров и полувоенного вида людей, которых посчитал штабными специалистами, ловко выпрыгивавших из легковушки и автобуса. С добиванием получилось не очень, все-таки чтобы гарантировано добить фашиста, вжимающегося в землю, следовало приземлить мину ему чуть ли не прямо на спину. Как результат, вся дорога на протяжении полутора километров была покрыта сплошным слоем едва шевелящихся окровавленных тел в изодранных мундирах.

— Товарищ майор! — Подозвал я Дергачева, в очередной раз используя начальника штаба не по назначению. — Оставьте для охраны позиций двух человек, остальных давайте со мной, и освободите повозки от поклажи, они нам понадобятся под трофеи.

— Какие трофеи?!

— Военные. Мы теперь не просто банда, мы — трофейная команда…

— Товарищ командир, полковник! — Подбежал связист с трубкой в руке. Вот, зараза, когда он нужен, так связи нет, а когда я разгреб проблемы, так он тут как тут.

— Товарищ Лапушкин? Как ты там? Как немцы?

— Спасибо, что позвонили, товарищ полковник! — Несколько игриво начал я. — У меня все хорошо, у немцев гораздо хуже, пехотный полк противника полностью уничтожен, убито около трехсот, ранено более тысячи солдат и офицеров. — Слегка загнул я в верхнюю сторону количество трупов и будущих пленных. — Захвачено большое количество…

— Лапушкин, да ты пьян, собака! — Я отвел трубку от уха и прижал к боку, чтобы пропустить оскорбления, а когда снова поднял трубку, оттуда слышались только фоновые шумы.

— Даже не успел ему сказать, что я не пьян, а просто контужен, — пожаловался я связисту, возвращая трубку, — и с чего он взял, что я пьян, неужели почувствовал перегар в трубке?

— Вы находите это забавным? — Грустно спросил майор, видимо уставший вразумлять безнадежно больного.

— Майор, где свободные повозки, уже две минуты прошло? Поехали, время к обеду, а нам там еще неизвестно сколько плюхаться!

Рыжий водитель гнал вверх по склону холма рыжего коня, запряженного в мою повозку, временно превращенную в самоходку, ибо она везла на себе полный минометный расчет. Следом быстрым шагом шли мои бойцы, перекидываясь шутками и прибаутками, но тревожно вглядываясь в приближающуюся вершину, не высыплют ли на нее перед нами немецкие пулеметчики. Но никакой засады на ней, конечно, не оказалось, и, остановив на гребне холма повозку, я подозвал к себе майора, ошеломленно рассматривающего в бинокль раскинувшуюся перед ним степь, покрытую сотнями тел фашистов.

— Я считал, что Вы ведете беспокоящий огонь… Но как можно вести огонь на поражение с закрытой позиции, не имея корректировщиков?

— Если Вы не видели корректировщиков, то это не значит, что их не было. — Опять начал я наводить тень на плетень.

— И по какой же связи они корректировали огонь? — Ехидно поинтересовался майор. — Звонили по лаптю из-под елки? Так тут и елок-то нет!

— Товарищ майор! Полковник просит начальника штаба! — Прибежал запыхавшийся телефонист. Охренеть, носится как электровеник с катушкой кабеля за спиной. И провода откуда-то надыбал, наверное, майор выпросил у Лукьяненко.

— Да, товарищ полковник! Нет, товарищ… Нет! Возможно, потери очень велики! Собственных потерь не имеем, товарищ полковник! Уничтожили на подходе, минометным огнем! Хорошо, товарищ полковник!

Майор отдал трубку, отдуваясь после сумбурного объяснения.

— Ну что, товарищ майор, — перешел я к инструкциям, — оружие собрать, это понятно, личные вещи раненых, пленных и снятые с трупов…

— Мародерства не допущу, товарищ командир!

— Напротив, майор, мародерка — святое, присвоение личных вещей противника приветствуется. Во-вторых, с ранеными осторожнее, фанатизм не исключен, а главное, они мне здесь не нужны ни в каком виде.

— Добивать раненых не дам! — Не допущу, не дам, но здесь у него лицо не в пример жестче, чем при ответе по мародерке.

— Товарищ майор, я и сам от этого не в восторге, но что Вы с ними собираетесь делать? Вывезти в наш тыл мы их не можем, не на чем, да и некогда, а они все поголовно лежачие, те, кто хоть немного держался на ногах, давно сбежали. Если же оставим их здесь, через месяц они из госпиталей вернутся на фронт, и снова будут стрелять в нас. Их здесь больше пятисот, это полноценный батальон обстрелянных солдат, фашисты тебе спасибо скажут.

— Не знаю, но добивать не позволю! — Упрямо повторил майор.

— Ладно, время идет, а народ стоит без дела, слушает, как командиры спорят. Собирайте пока трофеи, там придумаю чего-нибудь. Да, кстати, личная просьба, найдите мне сапоги.

— Зачем Вам сапоги, товарищ командир? — Удивляется майор.

— Не век же я буду на телеге ездить, а ботинки мои остались, не помню где.

— Сапоги… сапоги Лапушкину! — Со смешками пошло по бойцам.