Безлюди. Последний хартрум

Глава 3 Дом, где торжествует ум

Самой бестолковой вещью на свете, которую Офелия встречала, была почта в Хоттоне. Учились здесь местные, писем им никто не присылал. Тем не менее почта существовала. Небольшое строение, напоминавшее скорее будку сторожа, разместили у самой ограды, чтобы принимать письма, не пуская посторонних на закрытую территорию. За безопасностью здесь следили тщательно, и у Офелии нет-нет да закрадывалось подозрение, что Хоттон не учебное заведение, а крепость с заключенными. Школу-пансион основал благотворитель Гилмор Хоттон. Десятилетия спустя управление перешло в руки его внуку – Эдмонду Хоттону. Он изменил порядки и превратил школу в закрытое сообщество для избранных.

Заполучив ярко-синий конверт, Офелия нетерпеливо разорвала его и расположилась на ближайшей скамейке, чтобы прочитать письмо. Шла вторая неделя, как Флори уехала в столицу, но казалось, будто минула целая вечность. В письме сестра была немногословна, по большей мере описывая чудесные пейзажи Делмара, а в конце зарисовала горы, море и парусник. Получилось красиво – как и все, что она создавала.

До начала вечерних занятий оставалась пара часов. Офелия надеялась, что успеет написать ответ и отправить его сегодня же, поэтому поспешила к зданию школы. Белокаменное, украшенное ажурной ковкой из бронзы, оно задумывалось праздничным и нарядным, о чем намекал девиз «Торжество ума, победа знаний», выгравированный на фронтоне, но в действительности возвышалось над всеми, точно заснеженная скала: древняя, грозная, неприступная. Офелия пересекла зеленую лужайку, залитую солнечным светом, и нырнула в тень портика, предваряющего вход. Ее шаги гулким эхом прокатились по длинной галерее с рядом колонн и утонули в общем шуме школы, когда двери распахнулись.

Во время уроков здесь царила такая тишина, что можно было услышать, как на стене в холле работает механизм больших часов. Они не звонили каждый час, как делали все подобные устройства с маятником, а оживали трижды в день, обозначая начало, середину и окончание учебного дня. Второй сигнал извещал о перерыве, и тогда вся территория становилась похожей на пчелиный улей: эхо разносило голоса, и создавалось впечатление, что в школе учится тысяча человек. На самом деле их было в несколько раз меньше, зато все как на подбор дети из уважаемых, знаменитых и богатых семей Пьер-э-Металя. А Офелия случайно оказалась рыбой, заплывшей в чужой пруд. Ей пришлось выдумать легенду о семье: они переехали издалека, как того требовали важные рабочие дела. Отчасти это было правдой, хотя несколько искажало истинное положение вещей. Врать о родителях Офелия не желала, а потому говорила просто «семья», не уточняя, что смысл этого слова отныне заключается в одном человеке. О богатстве она тоже предпочитала умалчивать и всякий раз смущалась, когда приходилось отвечать на каверзные вопросы хоттонцев: «А чем занимаются твои родители? Они землевладельцы или промышленники? Торговцы? Горъюсты? А дом у вас только один? А есть ли судно для водных прогулок?» – и прочие беспокойства от несостоявшихся друзей. Судя по тому, что их интересовало больше всего, они собирались дружить не с самой Офелией, а с имуществом ее воображаемого благородного семейства. Впрочем, их расположение длилось недолго, до тех пор, пока не нашелся повод для насмешек.

В Хоттоне была принята школьная форма, и первую неделю Офелия прилежно носила ее, пока не узнала, что костюм предназначен для торжественных случаев. Этого ей никто не объяснил, зато девочки сразу высмеяли и пустили слух, будто школьная форма – единственная одежда, в которой Офелии не стыдно появиться. В тот же вечер она спрятала костюм подальше в шкаф, с глаз долой. Пришел черед разноцветных льняных платьев – ее любимых, сшитых мамиными заботливыми руками. Из одних она почти выросла, другие словно бы росли вместе с ней, третьи когда-то носила сестра и со временем перекроила для Офелии. Эти вещи были дороже, чем весь гардероб избалованных хоттонских девчонок. Потешаться над ней перестали, хотя и в подруги больше не набивались. Запятнанная насмешками, она уже не представляла для них интереса.

В первые дни Офелия чувствовала себя одинокой: за обедом в общей столовой, в перерыве между занятиями, на вечерних прогулках и даже перед сном, пускай и приходилось делить комнату с тремя соседками. Прежде ее утешали встречи с сестрой, а теперь разлука с ней стала тяжелым испытанием.

Офелия боялась не за себя. Что ей грозит здесь, в этой охраняемой крепости, где даже котам нельзя пробираться на территорию без пропуска? Куда больше она переживала, что в далеком чужом городе с Флори может что-то случиться, как случилось с родителями, когда они уехали. Порой страх становился настолько сильным, что мешал уснуть. Такими ночами она тихонько покидала постель и с книгой забиралась на подоконник, чтобы почитать при свете уличного фонаря. На следующий день занятия давались особенно тяжело. К вечеру Офелия валилась с ног и засыпала, едва голова опускалась на подушку, но спустя пару дней тревожные мысли снова приносили с собой бессонницу. Ночь накануне выдалась беспокойной: Офелия ждала послания от сестры и пыталась сосчитать, когда его доставят в Пьер-э-Металь.

И вот, наконец, заветное письмо лежало перед ней на столе. Чтобы написать ответ, она уединилась в комнате и подготовила все необходимое: перьевую ручку, листы бумаги и зеленый конверт. Соседки коротали перерыв в столовой или в парке, шум коридоров почти не долетал до спального корпуса девочек, и Офелия могла сосредоточиться. Тем не менее долгое время бумага оставалась нетронутой, пока не нашлась идея, с чего начать. «Дорогая Флори! У меня все хорошо», – на том, собственно, могла и закончить, но после первой строчки стала словоохотливее. Мысли напоминали чернила внутри ручки: сухие и бледные, пока не распишешь, они медленно приливали к перу, а излишки оставались на бумаге кляксами.

Она даже рассказала о неприятном инциденте с господином Платтом. Он преподавал биологию, но это не помешало ему проделать путь от строения насекомых до просветительской речи об опасности безлюдей. Он не называл их прямо, а заменял различными нелицеприятными определениями: «проклятые дома», «архитектурный мусор», «уличная оспа» и все в таком духе. Ученики сидели, затаив дыхание и изредка переглядываясь в недоумении, а господин Платт нес такую чушь, что Офелия не выдержала и громко заявила, что он берется рассуждать о вещах, совсем ему неведомых. В кабинете повисла напряженная пауза. Поражены были все: господин Платт, ученики и сама Офелия, не ожидавшая от себя такой дерзости.

– Отнюдь, – проскрипел он, метнув в нее испепеляющий взгляд. – Потрудитесь дослушать, прежде чем перебивать, милочка!

– Вы учитель биологии, – парировала Офелия. – Так рассуждайте о живых существах. Или вы тем самым признаете, что безлюди – тоже живые?

Маленькое остроносое лицо господина Платта побагровело. Несложно было догадаться, что за этим последует: ее попросту выгнали из класса. Обычно в ссылку за дверь отправляли отпетых хулиганов, – но даже те вскоре просились обратно. В отличие от них Офелия ушла с гордо поднятой головой, прихватив с собой вещи, поскольку не собиралась возвращаться на занятия, чтобы слушать глупые россказни под знаменем учительского авторитета.

– Кстати, – сказала она уже в дверях, – наш уважаемый господин Хоттон вскоре породнится с домографом, а он как раз управляет всем этим «архитектурным мусором». Вряд ли он согласится с вашим мнением. Если, конечно, узнает о нем.

Волна перешептываний прокатилась по кабинету, из которого Офелия ушла без сожаления. Шагая по коридору, она ощущала дрожь в коленях и смятение, возникшее после стычки с преподавателем. От былой смелости не осталось и следа.

– Тебя с урока выгнали? – вдруг спросил голос из ниоткуда.

От испуга она едва не выронила книги. Оглядевшись по сторонам, Офелия заметила мальчишку, который сидел на подоконнике, болтая ногами. Он был немногим старше ее самой и одет в школьную форму, только потерял пиджак и развязал атласный галстук, и тот расхлябанно висел на плечах, как шарф. Раньше этого мальчишку Офелия не встречала, но для новенького он казался слишком самоуверенным, даже нагловатым. Впрочем, среди воспитанников элитной школы находились и не такие экземпляры.

– Тебя выгнали? – повторил он и спрыгнул с подоконника. Звук от его ботинок эхом прокатился в пустом коридоре.

– Я и сама рада уйти. Не люблю кабинет биологии. Там скелет кролика под стеклом. – Она сморщила нос, выражая протест вопиющей жестокости. – А тебя откуда выгнали?

– Да я просто прогуливаю, – небрежно бросил он. – У вас есть что-нибудь скучнее истории города?

– Рассказы госпожи Уилкинсон о ее кошках. – Офелии иногда казалось, что вместо картографии в Хоттоне преподают разведение и дрессировку домашних питомцев.

Мальчишка засмеялся и решил, что теперь можно и познакомиться.

– Нильсон.

Имя звучало точь-в-точь как гудок автомобиля. Офелия тоже представилась, и в ответ он протянул ей руку, скрепив знакомство деловым пожатием, будто воображал себя солидным человеком.

– Ты не местный, – с подозрительным прищуром заметила Офелия. Признаться, ей очень хотелось встретить в школе приезжего; такого же, как она сама.

– Ты это по ладони прочитала? Гадалка?

– Никто из местных не признается, что история города – скукотища.

– Вон оно что, – усмехнулся Нильсон и растерянно почесал затылок. – Спасибо, я учту.

Офелия помнила их разговор дословно, но пересказывать его в письме не стала, ограничившись радостной новостью, что в Хоттоне у нее появился друг. Он тоже был новеньким, но пришел немного раньше. Они могли обсудить жителей Пьер-э-Металя, пошутить над их странными традициями и суевериями или засесть в библиотеке (Нильсон, на удивление, оказался увлеченным читателем, не найдя в Хоттоне развлечения интереснее).

Обретя одного друга, Офелия нажила немало завистниц. Среди ее ровесниц заводить дружбу с мальчишками было не принято, чтобы не превратиться в мишень для колкостей и сплетен. Мальчишки сторонились девчонок, сбиваясь в стаи пугливых рыбешек; а девчонки стремились общаться только с теми мальчишками, чьи портреты хранили под подушкой. Ну а им, двум новичкам в Хоттоне, куда важнее было держаться друг за друга без оглядки на глупых сверстников, высмеивавших то, к чему втайне стремились. Поэтому всякий раз, видя надменные лица завистниц, Офелия представляла, как бы их перекосило, расскажи она, что Дарт и Дес тоже были ее друзьями, а не посыльными на службе, как думали одноклассницы. Сами «посыльные» охотно поддерживали легенду: звали ее «госпожой Офелией» и на прощание отвешивали низкий поклон. Их шутки обернулись растущей завистью среди хоттонских девчонок, проигрывающих Офелии даже в сравнении посыльных. Их прислужники не задерживались надолго, не приносили сладостей и не позволяли себе шуток. В общем, были недостаточно хороши, чтобы утереть нос выскочке Гордер. Поэтому девчонки старательно выискивали вещи, в которых преуспели больше. Нашли. И стали глумиться над ее одеждой.

О таком, знала Офелия, писать нельзя. И все же, склонившись над исчерканным листом, она снова задумалась, не рассказать ли сестре о том, что ее беспокоило.

В Хоттоне Офелия чувствовала себя самозванкой. Ей хотелось быть честной и на жалящий вопрос о родителях с гордостью ответить, что ее отец – архитектор, а мама – мастерица, каких поискать. Но хоттонцы не поняли бы ничего. Все тут были детьми крупных дельцов, промышленников, начальников и золотых карманов…

Нет, не стоило сообщать сестре о неприятностях, иначе Флори, и без того переживая, что оставила ее в Хоттоне, точно сорвется и приедет. Офелия не хотела тревожить сестру понапрасну. А потому в ее письме, как в доброй сказке, все было хорошо. Главное, вовремя поставить точку, завершив повествование на самом счастливом моменте. Ведь так обычно поступают сказочники? Не врут о судьбе героев, а лишь удачно выбирают начало и финал истории.

На последних строчках Офелия уместила два сердечка с буквами «О» и «Ф». Потом просушила чернила, свернула листы и сложила их в зеленый почтовый конверт. Свободного времени оставалось не так много, поэтому, собираясь в почтовую каморку, она сразу прихватила сменную одежду для танцев.

В Хоттоне все дисциплины разделялись на утренние и вечерние. С утра, пока их разум был свеж и терпелив, им преподавали основные предметы: арифметику, языкознание, историю, градообразование, биологию с монологами о проклятых домах и картографию, где слово «кошки» звучало чаще, чем все географические названия, вместе взятые. Потом следовал долгий перерыв на обед, предваряющий вечерние занятия: танцы, рисование, пение, стрельбу из лука и прочее. Хоттон пугал многообразием предметов. Доска с общим расписанием едва помещалась на стене, а надписи на ней были такими мелкими, что их стоило разглядывать под лупой.

Выйдя из почтовой каморки, Офелия с удивлением обнаружила, что на улице непривычно тихо. Тихо и безлюдно, потому что все уже разбрелись по кабинетам. Понимая, что безнадежно опаздывает, Офелия бросилась бежать со всех ног. Стрелой пролетев по коридору, она ворвалась в раздевалку, пытаясь убедить себя, что переживать незачем. Музыки из танцевального зала слышно не было. Значит, занятие еще не началось. Едва она подумала об этом, как в раздевалку юркнули три тени – девочки в черных платьях.

– А вот и наша важная персона! – взвизгнула Беатрис. Большой нос, расплющенный на круглом румяном личике, делал ее похожей на поросенка.

– Где же вы задержались, ваша светлость? – сложив руки на груди, спросила Джинджер, явно не интересуясь ответом. От ее голоса и внешнего вида сквозило холодом. Бледная, белокурая, с острыми чертами лица, она будто бы была скроена из колотых кусков льда.

– Мы не можем начать без тебя, нужно разбиться по двое, – пояснила Алисия. Среди всей этой компании она была самой дружелюбной. Судя по ее грустным глазам с поволокой, именно она и осталась без пары.

– Ох, простите, – промямлила Офелия, чувствуя неловкость из-за того, что стала причиной неприятностей. Она бы могла все объяснить, если бы ее только выслушали.

Беатрис и Джинджер решительно наступали. Офелия пятилась назад, пока не врезалась спиной в шкафчик, который загромыхал, как жестяная банка.

– Думаешь, раз тебя взяли сюда по знакомству, ты можешь творить, что вздумается? – ехидно спросила Джинджер.

– Это Бет все рассказала. Про вас с сестрой, – вмешалась Алисия, маячившая за их спинами.

Офелия остолбенела. С Элизабет, чье имя дозволялось укорачивать только подругам, она познакомилась на празднике у Эверрайнов, где ее представили как племянницу Рэйлин.

– Теперь все знают, что ты врунья и богатой семьи у тебя нет, – презрительно фыркнула Беатрис.

– Я такого не говорила.

– Но ты притворяешься одной из нас, – продолжала Беатрис. – Заявилась сюда, в школу для богатых.

– А девиз Хоттона говорит о торжестве ума, но вы тут почему-то учитесь, – огрызнулась Офелия.

Лица Беатрис и Джинджер исказила злоба, разговор грозился перерасти в настоящий скандал, но в этот момент в раздевалку вошла госпожа Оллин, учительница по танцам. Улыбку на ее плоском, похожем на фарфоровую тарелку лице можно было увидеть только в моменты, когда она выступала. Тогда напускная строгость сменялась застывшей маской: большой рот растягивался от уха до уха, а яркий грим придавал ей какую-то пугающую неестественность.

Госпожа Оллин вначале опешила, застав неприятную картину, а потом обвела их строгим, укоряющим взглядом.

– А ну-ка бегом в зал! – сказала она, и все четверо послушно засеменили к ней.

Когда Офелия проходила мимо, госпожа Оллин придержала ее за локоть.

– Детка, ты в порядке? – обеспокоенно шепнула она.

Офелия кивнула и выдала притворную сценическую улыбку, одну из тех, каким ее научили. Возможно, до этого все было в порядке. Но теперь Офелия явственно чувствовала приближение чего-то скверного. Оно надвигалось как грозовая туча, готовая разразиться молниями, громом и дождем.