Часть вторая Крушение надежд

Глава первая

1

Дни, заполненные ожиданием артиллерийского удара с моря или минометного обстрела из джунглей, были тягучи, как резиновая жвачка, и мало чем отличались друг от друга. Иногда они разнообразились налетами японских бомбардировщиков или воздушными боями.

Несмотря на кажущееся однообразие, события тех дней намертво врезались в память Чарлза Мэллори. Он обнаружил это много лет спустя, когда начал работать над романом «В долгу у мертвых». Память настолько четко воскрешала дни, принадлежавшие прошлому, что оставалось писать как с натуры.

…Наконец джунгли Гуадалканала удалось очистить от японцев. Теперь на Гендерсоне базировалось большое количество авиации всех ведомств.

И на земле и в воздухе стало тесновато. Поэтому эскадрильи летали в разное время. Аэродромно-строительные части ухитрились без ущерба для полетов нарастить длину взлетной полосы до двух километров, и на нее могли садиться даже четырехмоторные «либерейторы». Теперь, когда поредевшая японская авиация перестала заглядывать на Гендерсон, «лайтнинги», имеющие большую дальность полета, чем истребители «грумман», стали чаще использоваться в качестве штурмовиков. Вместо подвесных баков на них вешали две 225-килограммовые бомбы и направляли в море для охоты за японскими эсминцами и кораблями.

В марте Роберт Харрис, приняв под командование 332-ю эскадрилью, стал майором,[41] а Чарлза назначили командиром авиационного звена. В новых должностях приятели получили задачу участвовать в комбинированной операции сухопутных, морских и военно-воздушных сил по захвату соседнего острова Нью-Джорджия.

«Началось наше наступление на Токио» — так оптимистически прокомментировала это событие одна из американских газет. Но до Токио было еще более 5000 километров.

При прикрытии высадки десанта Чарлзу не повезло: в мотор попал осколок зенитного снаряда и пробил радиатор. «Аллисон» сразу погнал температуру за красную шкалу. Пришлось его выключить, пока он не загорелся. Домой пилот тянул на одном моторе, испытав все прелести несимметричной тяги. Правая нога одеревенела от непрерывных усилий, которые пришлось прилагать, чтобы удержать самолет от разворота. На этом закончился вклад Чарлза Мэллори в освобождение Нью-Джорджии. Впрочем, и без него все обошлось прекрасно…

2

Было раннее теплое утро. Чарлз и летчики его звена дежурили в палатке около самолетов. Работала 339-я эскадрилья майора Митчелла.

Надрывно-воющий звук моторов стартующего «лайтнинга» внезапно смолк. Самолет прекратил взлет и помчался вдоль полосы, разбрызгивая лужи, не успевшие испариться после ночного ливня. В конце взлетно-посадочной полосы он уклонился, сошел на грунт и увяз в грязи. К самолету помчались красные тягачи, забитые техниками. У входного отверстия палатки притормозил забрызганный грязью тягач, с которого спрыгнул расстроенный летчик.

— Что стряслось? — спросил его Чарлз.

— Прокол колеса, дьявол его побери!

Случайный гвоздь или осколок на взлетной полосе сорвал ему боевой вылет. Но неудачник лейтенант в это утро оказался не одинок. Вскоре на посадку зашел второй «лайтнинг» из группы Митчелла, вернувшийся с маршрута. У него не вырабатывалось топливо из подвесных баков. Брань этого молодца по поводу отказа техники была еще забористей и изощренней — его готовили целых три дня к совершенно секретному ответственному вылету, за который он надеялся получить по меньшей мере крест «За летные заслуги».

3

В это самое время в Рабауле приближенные уговаривали адмирала Ямамото переодеться в хаки:

— Ваше превосходительство, вы летите на фронт. Любой снайпер опознает вас по белому мундиру.

Адмирал знал, что в Шортленде фронтом и не пахнет.

— Я всегда ношу только белый мундир и сегодня не намерен делать исключения.

— Но ваша жизнь принадлежит империи, и вы на имеете права рисковать ею…

В конце концов адмирал позволил уговорить себя и переоделся в хаки. Но свой парадный меч и белые перчатки снять наотрез отказался.

На аэродроме Ямамото и его свиту ожидали два двухмоторных бомбардировщика «мицубиси» и шесть истребителей «нуль», выделенных для прикрытия.

Взлет произвели точно по времени, указанному пунктуальным Ямамото, — в 6.00 по токийскому времени.

4

«Лайтнинги» вернулись с задания только через четыре с половиной часа. После их посадки строго засекреченный боевой вылет перестал быть тайной.

…Американской морской разведке стал известен маршрут и расписание инспекционного полета адмирала Ямамото. Ее начальник — капитан 2 ранга Джозеф Рочфорт, расшифровавший рейд японских сил к Мидуэю, стал и в этот раз злым гением для командующего объединенным флотом империи. Это в голове Рочфорта зародилась идея сделать воздушную засаду на маршруте следования адмирала. Над островом Бугенвиль оба бомбардировщика «мицубиси» и эскорт из шести истребителей были перехвачены четырнадцатью «лайтпингами» 339-й эскадрильи.

Героями этого рейда стали Том Ланьфер и Рекс Барбер, дравшиеся вдвоем против восьми японских самолетов. Пока майор Митчелл с другими экипажами болтался где-то на высоте, они сбили два бомбардировщика. «Летающие сигары», как звали японцы «мицубиси» за то, что они загорались при попадании первого же снаряда, рухнули в заросли дождевого леса. Два дымных столба взметнулись вверх, перемешиваясь с дымом из кратера вулкана Бальби.

В японском флоте открылись вакансии на должности командующего объединенным флотом, его начальника штаба и начальников медицинской и финансовой служб.

Летчики 332-й эскадрильи могли только позавидовать своим коллегам. Вот это задание! Не то что нудные и очень часто безрезультатные вылеты, которые они совершали с аэродрома Гендерсон.

5

Роберт Харрис растасовал карты и, отвернувшись от партнеров, спросил у Чарлза, сидящего на кровати с пустой трубкой в зубах:

— Профессор, если не секрет, что вы все пишете в свой блокнот?

— Так, мой командир, — лениво ответил Чарлз Мэллори, — заношу разные мысли, что иногда осеняют мою пустую голову.

— Любопытно, о чем можно мыслить под прицелом японских крейсеров и когда мозги плавятся от жары?

— Если мне повезет выбраться отсюда живым, я обязательно напишу книгу обо всем увиденном и пережитом.

Чарлз положил блокнот на солдатское одеяло, прикрывавшее койку, и набил трубку табаком. Ароматный медовый дым заклубился под сводами палатки.

— Да, обстановка здесь малоподходящая для творчества, — вздохнул он. — И максимум, что я смогу сделать, — это записать кое-какие эпизоды. Потом они пригодятся для будущей книги.

Раздался щелчок в динамике, и металлический голос, каким обычно говорят в кинофильмах роботы, произнес:

— Звену капитана Харриса прибыть в оперативную палатку. Повторяю: звену капитана Харриса прибыть на предполетный инструктаж. Готовность к вылету 11.00.

Роберт поднялся.

— Пошли, ребята! Доиграем, если вернемся.

В тот день в полет ушла четверка Харриса, а Чарлза посадили в дежурное звено. Он думал, что этот день обойдется без приключений, но вскоре и его паре дали команду на запуск.

Чарлз Мэллори взлетел один: его напарник при выруливании со стоянки провалился колесом в плохо заделанную воронку и погнул правый винт.

По радио с КП информировали, что будут наводить на высотный разведчик. Чарлз увеличил угол подъема, пристально всматриваясь в голубизну неба. «Ага, вот он!» — увидел он белую нить конденсационного следа, разматывающуюся позади еле заметного блестящего пятнышка.

— Вижу впереди по курсу, — сообщил Чарлз на землю.

— Правильно, парень, цель твоя, только забирайся повыше. По моим данным, он идет на тридцати тысячах.[42]

Чарлз взглянул на высотомер. Стрелка показывала 25000 футов. Моторы надрывались в разреженном воздухе. Начали мерзнуть ноги, обутые в легкие ботинки. Летчик снял ноги с педалей и, чтобы усилить кровообращение, потопал по полу кабины. На остеклении фонаря сверкнули кристаллы инея.

Высота давала о себе знать не только холодом и неудобной кислородной маской, стянувшей лицо, — начинали появляться и другие, более неприятные симптомы: утром Чарли, вопреки предостережению доктора, наелся бобов с говядиной, и теперь газы в разреженной атмосфере раздували ему живот. И чем выше поднимался самолет, тем боль становилась сильнее. А японец был уже совсем рядом, в каких-нибудь двух тысячах футов. Корчась в муках, Чарлз пытался преодолеть эту небольшую высоту.

«Лайтнинг» вошел в слой инверсии, и тотчас за ним появился демаскирующий след. Японец, увидев, что снизу подходит истребитель, начал разворачиваться на обратный курс. «Лайтнинг» наконец достиг нужной высоты, но из-за неосторожности летчика попал в спутную струю японского разведчика. Самолет тотчас затрясся, как отбойный молоток, и его швырнуло в сторону, вниз. Нужно было начинать все сначала. Но Чарлз уже выбился из сил и был на грани потери сознания. Обнаружив, что японец уходит домой, он свалил машину в пике и устремился вниз, на дно воздушного океана, где желудок вернется в обычное состояние.

Японский летчик даже не предполагал, что жизнь ему спасла обычная банка бобовых консервов.

Зарулив на стоянку, Чарлз вывалился из кабины, сбросил ботинкии начал массажировать ступни, потерявшие чувствительность. Вокруг него собрались любопытные механики. Им казалось невероятным, что в такую тропическую духоту летчик никак не может согреться.

Наконец Чарлз почувствовал, что ноги отходят, и, обувшись, нетвердой походкой заковылял к штабной палатке.

На полпути его застал сильный артиллерийский обстрел. Чарлз прыгнул в первую попавшуюся яму. Подумал: «Хуже бомбежки. Там хоть видишь, куда упадут бомбы».

Стреляли невидимые за горизонтом крейсеры. Били главным калибром, и тяжелые взрывы, казалось, сотрясали весь остров. Презрев обстрел, с аэродрома Гендерсон взлетела шестерка «скайрейдеров» и помчалась в сторону, откуда била артиллерия.

Артналет прекратился, и, изрядно вывозившийся в грязи, Чарлз вылез из ямы.


Глава вторая

1

Адмирал Кога, назначенный командующим после трагической гибели Ямамото, был разбужен на рассвете грохотом артиллерии. Это зенитные установки линкора «Мусаси», на котором он разместил свой штаб, включились в отражение налета американской авиации на военно-морскую базу Рабаул.

Кога недовольно пожевал губами. Налеты становятся слишком частыми. Не пора ли для штаба объединенного флота подыскать более спокойное место?

Взглянул на часы: рановато подняли. Но понял — больше уснуть не сможет. Нажал кнопку электрического звонка. Вестовой тотчас появился в дверях, словно стоял за порогом каюты.

— Парадную форму, — бросил адмирал в пространство, даже не глядя на согнувшегося в глубоком поклоне матроса.

На девять часов был назначен военный совет, на который приглашались лишь командующие флотами и воздушными флотилиями.

Офицеры из оперативного и разведывательного отделов развесили на стенах огромные карты с подробной обстановкой на театрах военных действий.

Ровно в девять адмирал Кога вошел в. салон, сопровождаемый вице-адмиралом Нагано Осами и начальником штаба, и без излишних церемоний приступил к делу.

— Господа адмиралы! Мы собрались сюда, чтобы заслушать информацию начальника штаба о военной обстановке в бассейнах Тихого и Индийского океанов и обсудить сложившееся положение. — Кога говорил негромко, но каждое слово отчетливо звучало в глубокой тишине. Налил холодной воды из термоса, выпил. — Полагаю, напоминать не надо, что все, о чем будет говориться здесь, является государственной тайной. Попрошу господ адмиралов не делать никаких записей…

Начальник штаба Нагано говорил с затаенной печалью. Круг лиц, допущенных на военный совет, обязан знать правду, какой бы горькой она ни была.

— В результате крупных военных успехов русских под Сталинградом и на Курской дуге произошел коренной перелом в ходе войны. Наш великий западный союзник рассчитывает остановить наступление русских армий на рубеже реки Днепр. Веря в оптимистические планы, мы все-таки должны быть готовы и к тому, что может произойти дальнейший отход его войск на запад. — Указка в руке Нагано переместилась на юг Европы. — Поражение наших союзников в Северной Африке и выход из войны Италии еще больше усложнили военное и политическое положение Германии. А это не может не сказаться и на ходе боевых действий на Дальнем Востоке. — Нагано сделал паузу и снова перешел к карте Тихоокеанского театра. — Перелом войны в пользу русских заставил наш сухопутный генеральный штаб отказаться от планов вторжения Квантунской армии на территорию Советской Сибири и Дальнего Востока.

Собравшиеся в салоне адмиралы хранили невозмутимое молчание…

— В настоящее время империя располагает достаточным контингентом сухопутных сил для продолжения войны. В Китае и Маньчжоу-Го находится группировка сухопутных войск в количестве двух миллионов человек; миллион двести тысяч дислоцируются на островах метрополии. Двухсоттысячная армия ведет боевые действия в Бирме. На оккупированных островах в центральной и юго-западной — части Тихого океана в составе наших гарнизонов имеется 600000 штыков. Как видите, наша сухопутная армия имеет более трех миллионов человек.

Названная цифра вызвала в салоне некоторую разрядку. Адмиралы зашевелились.

— Продолжающаяся война в Китае требует известного напряжения сухопутных сил, — продолжал вице-адмирал Нагано. — Наблюдается оживление и усиление партизанской войны в Бирме, Вьетнаме, Индонезии и на Филиппинах. Это также сковывает часть наших войск. Но все же с сухопутной армией дело у нас обстоит благополучно. Беспокойство императорской ставки и наше вызывает положение, сложившееся на море и в воздухе. По числу надводных кораблей всех классов, подводных лодок и авиации императорский объединенный флот значительно уступает англо-американцам. Поэтому в настоящее время империя от стратегического наступления будет вынуждена перейти к стратегической обороне…

Когда Нагано кончил, в салоне установилась могильная тишина.

Этот военный совет не был похож на прежние победные советы, которые происходили во времена покойного адмирала Ямамото. Лица адмиралов, сидящих за длинными столами, были озабоченны н угрюмы. Все они в той или иной мере были виноваты в случившемся и чувствовали на своих плечах тяжесть груза ответственности за судьбу империи.

После заслушивания мнений членов военного совета были приняты изменения к плану «Зет», сводившиеся к тому, что необходимо исключить из числа жизненно важных районов архипелаг Бисмарка, острова Гилберта и Маршалловы. Тем не менее продолжать усиливать гарнизоны на этих островах и перебросить туда дополнительные части базовой авиации, чтобы удерживать их до последнего солдата, сковать как можно больше американских экспедиционных сил.

2

Военное положение империи ухудшалось с каждым днем. От активных боевых действий флот перешел к обороне. Инициатива после битвы за атолл Мидуэй прочно перешла в руки американцев. Главнокомандующий объединенным флотом адмирал Кога оставил на острове Паллау свой флагманский линкор «Мусаси» и корабли охранения. Основное ядро флота он вывел из-под удара американской авиации, разместив корабли в Сингапуре и в водах метрополии. Это был его подвижный резерв, который он мог использовать на наиболее опасных направлениях. Кога решил насмерть удерживать линию обороны Марианские острова — остров Паллау, понимая, что, если ее американцы прорвут, надежды на благополучный исход войны не останется.

Японские летающие лодки почти непрерывно висели над океаном, контролируя действия американцев, наращивающих силы на островах Адмиралтейства. Поэтому для адмирала Кога не было неожиданным выдвижение американского ударного соединения к западным Каролинским островам, в число которых входил и остров Паллау.

Ядро ударного американского соединения составляли одиннадцать быстроходных авианосцев. Они действовали тремя группами под прикрытием многочисленных кораблей поддержки. У Кога не было в этом районе сил флота, способных отразить атаку американцев. Основную ставку адмирал делал на базовую авиацию.

Экипажи летающих лодок «кавасаки» доложили в штаб объединенного флота о том, что крупный отряд транспортов вышел с островов Адмиралтейства и движется в западном направлении. Туда же направилась и часть авианосцев, атаковавших остров Паллау.

Исходя из этих данных, японское командование решило, что американское оперативное соединение может предпринять высадку десанта на западное побережье Новой Гвинеи, и адмирал Кога дал команду своему штабу перебазироваться в оперативный центр Давао для удобства руководства оборонительной операцией. Туда же приказано было прибыть из Сингапура авианосному соединению адмирала Одзава.

Оперативная группа адмирала Кога, куда входил и Ясудзиро, разместилась на двух четырехмоторных летающих лодках «кавасаки».

Первым стартовал гидросамолет, на борту которого находился главнокомандующий объединенным флотом. Ясудзиро летел на второй машине с начальником штаба.

Сначала «кавасаки» шли в пределах зрительной связи, но постепенно более новая и менее загруженная машина главнокомандующего ушла вперед. Океан был на редкость спокоен. Казалось, что лодка висит неподвижно над уснувшей водной гладью. Монотонно гудели моторы. Кое-кто из старших офицеров дремал, откинувшись на мягких креслах. Ясудзиро нашел себе партнера для игры в го.

На полпути между Паллау и Давао члены экипажа и моряки-пассажиры, немало проплававшие в Южных морях, стали проявлять беспокойство. Солнце, опустившееся в океан, оставило после себя вечернюю зарю необычного, медно-красного цвета. Барометр показал такое низкое давление, какого не видел еще никто на этой высоте полета. Потом навстречу поползли подсвеченные кроваво-красным закатом разорванные клочья облаков. Похоже было, что «кавасаки» приближаются к тайфуну, бушевавшему накануне у северных берегов Австралии.

Американские синоптики окрестили это чудовище, пожирающее людей вместе с кораблями, нежным женским именем «Стелла». Кровожадная леди, не успевшая насытиться своими жертвами в море Банда, вырвалась на тихоокеанские просторы и теперь тянула свои руки к «кавасаки».

Встревоженный командир лодки вышел из-за штурвала. Он почтительно склонился к начальнику штаба и сказал несколько слов. Тот, повернув голову к иллюминатору, секунды две думал о чем-то, глядя на набегающие облака, а затем кивнул в знак согласия. Командир корабля, отдав честь, исчез в своей рубке, а адмирал откинулся на спинку кресла и закрыл глаза. Ясудзиро показалось, что он зашептал слова молитвы.

Из бортовых иллюминаторов было уже хорошо видно, как с юго-запада приближалась, увеличиваясь в размерах, громада туч, достигающих своими вершинами большой высоты. На северо-западе оставался еще клочок чистого неба. «Кавасаки», изменив курс, пошла на север. Командир корабля решил обойти тайфун стороной.

Начинало темнеть. Черные, сверкающие зловещими вспышками молний тучи казались еще страшнее, чем днем. Гидросамолет на полном газу уходил от тайфуна, Но «Стелла» не хотела так легко расстаться с добычей. И она все же успела накрыть лодку концом своего крыла. К счастью, этот ужас продолжался всего несколько минут. Налетевший порыв ураганного ветра бешено швырнул машину, и она заскрипела, застонала нервюрами и стрингерами, изогнувшимися от натиска бури.

Казалось, еще один такой бросок — и не выдержат хромансилевые болты, скрепляющие плоскости с центропланом, крылья сложатся, и самолет рухнет в бездонную Филиппинскую впадину. Черное чрево тучи, нависшей над самой водой, непрерывно выплескивало ослепительные молнии. При их свете отчетливо просматривались вздыбившиеся волны, увенчанные шапками пены. Хлынул тропический ливень, смешавший все вокруг — и облака, и небо, и океан. Предсмертный холод заполз в души пассажиров «кавасаки». Шепча молитвы, они просили всемогущую Аматерасу смилостивиться над ними. И богиня услышала их: дождь начал уменьшаться, тучи расступились и перестали швырять многострадальную лодку. Вскоре по курсу полета показались звезды. Гидросамолет, идя со скоростью 120 миль в час, обогнул тайфун к вышел из опасной зоны. Сзади ярились волны, и «Стелла» висела над океаном огромными глыбами пылающих туч, а впереди была спокойная чернота тропической ночи с тысячами ярких звезд, купающихся в воде.

Начальник штаба приказал установить радиосвязь с гидросамолетом адмирала Кога. Но все усилия радиста оказались тщетными. В ответ на его запросы приходил только треск электрических разрядов, бушующих во взбудораженной тайфуном атмосфере.

Сделав большую дугу, «кавасаки» удалось обогнуть «Стеллу» и с почти пустыми баками выйти к острову Минданао. В темноте ночи было невозможно отличить сушу от моря. Шеф-пилот хотел произвести приводнение ближе к берегу, чтобы до утра отстояться на якоре. Но вблизи берега море плескалось о рифы, хорошо заметные при вспышках осветительных ракет. Пытаясь отыскать пригодное для посадки место, штурман расстрелял весь комплект ракет, не добившись никакого результата.

Из личного опыта Ясудзиро знал, что беда не ходит в одиночку. И теперь: не успел бортовой механик доложить о неисправности посадочной фары, как один за другим начали глохнуть моторы — кончился бензин.

Пилоты шли на вынужденную посадку, ориентируясь только по колеблющимся звездным бликам. Чихнул несколько раз последний двигатель и заглох. На смену шуму моторов пришла тишина, нарушаемая едва слышным свистом встречного потока воздуха. Затем в этот звук начал вплетаться шум океанского прибоя, усиливающийся по мере потери высоты. По-видимому, внизу были рифы, и пилот отвернул подальше от берегов.

Вода чувствовалась рядом, но экипаж не имел представления о высоте полета: барометрический высотомер, установленный в пилотской рубке, давал большие погрешности, и ему нельзя было верить.

Нервы пилота, садившегося на ощупь, не выдержали, и он дал из пулемета очередь, чтобы по всплескам определить высоту. Но это лишь усугубило положение: вспышки выстрелов ослепили пилотов, и они потеряли даже стрелки пилотажных приборов. Шеф-пилот интуитивно потянул штурвал на себя, и самолет, потеряв скорость, свалился на крыло. От грубого удара фюзеляж хрустнул, как спичка, и переломился пополам. Передняя, более тяжелая часть — моторы и пилотская рубка — сразу ушла на дно; задняя — пассажирская кабина — несколько минут продержалась на воде.

Оглушенные ударом люди очутились в воде. Наиболее удачливым удалось вплавь добраться до берега, но таких было немного; остальные утонули.

Ясудзиро, придя в себя, увидел риф, подплыл к нему и вцепился в него руками. Когда в предутренних сумерках показался недалекий берег, окаймленный белой пеной прибоя, летчик понял, что спасен.

Среди немногих, избежавших гибели, оказался и начальник штаба. О судьбе главнокомандующего могла рассказать только «Стелла», но она умела держать язык за зубами.

Добравшись до Давао, Ясудзиро подал по команде рапорт с просьбой откомандировать его из штаба в строевую часть на летную работу.


Глава третья

1 ноября 1943 года американская морская пехота высадилась на самый северный и самый крупный из Соломоновых островов — остров Бугенвиль. Кампания по захвату архипелага, продолжавшаяся почти пятнадцать месяцев, закончилась.

— Поздравляю, мой командир, — сказал Чарлз Мэллори, узнав эту новость. — Теперь мы на 440 миль ближе к Токио. Остается сущий пустяк…

В конце ноября Роберт Харрис получил приказ на перебазирование 332-й эскадрильи с Гуадалканала на атолл Тарава, находящийся в группе островов Гилберта.

В день перелета летчиков подняли затемно. Чарлз с трудом оторвал голову от подушки.

— Зажги фонарик, — попросил он Пола, который натянул уже брюки.

Одевшись, Чарлз вышел на улицу. Ночь была великолепна. На черном небе сияли громадные звезды Южного полушария. За этот год Чарлз успел к ним присмотреться. Вот созвездие Южного Креста — символ всего Южного полушария. Рядом — созвездия Мухи и Центавра, а далее — звезды Южного Треугольника, Южной Гидры и Южной Рыбы… Красивые звезды. Но чужие, холодные…

Народ проснулся, загомонил. На освещенных изнутри полотнищах палаток двигались тени одевающихся людей. Чарлз постоял немного, ополоснул лицо холодной водой и направился в столовую. Есть совершенно не хотелось, но он заставил себя выпить кофе и проглотить сандвич — обедать придется не скоро, после того как будет пересечен экватор. Мысль понравилась, и он записал в своем дневнике: «Обед тебя, приятель, ждет уже в Северном полушарии».

На стоянку летчики прибыли, когда небо начало светлеть. Метались голубые языки пламени на патрубках опробываемых моторов. Авиационные специалисты работали споро, радуясь предстоящему убытию с надоевшего острова.

Чарлз вместе с техником проверил заправку основных топливных и подвесных баков. Приказал дозаправить до верха горловин. При полете над морем всякое может случиться. Тут лишние пять-шесть галлонов[43] бензина не помешают. Полной заправки «лайтнингу» должно было хватить на двенадцать часов полета на крейсерском режиме. Им же предстояло лететь без посадки семь часов.

Первым вырулил на взлет двухмоторный лидер Б-25 «Митчелл», ощетинившийся восемнадцатью крупнокалиберными пулеметами.

С вышки управления дали серию зеленых ракет. Б-25 произвел взлет. За ним попарно ушли в воздух все восемнадцать «лайтнингов» эскадрильи.

Сбор группы осуществили по кругу над Гендерсоном. Роберт Харрис вел свою четверку сзади, справа от лидера. Чарлз Мэллори пристроился со своим звеном слева. Остальные звенья шли сзади метрах в двухстах.

— Все на месте? — спросил лидер.

— Группа в сборе! — передал Роберт и покачал крыльями, прощаясь с оставшимися на Гуадалканале.

— Ложимся на курс сорок три градуса, — объявил лидер и повернул влево. В памяти запечатлелись яркая зелень, окаймлявшая аэродром Гендерсон, и белая пена прибоя у берега постылого острова. Потянулись однообразные минуты полета. Ровно и бархатисто мурлыкают «Алиссоны» на крейсерских оборотах. Лидер, едва покачиваясь, висит в ультрамарине тропического неба, отражающегося на гладкой поверхности спокойного океана. Гуадалканал исчез, и теперь экипажи со всех сторон окружала одна неправдоподобно яркая, давящая па психику синь.

Чарлз прикрыл глаза светофильтрами. И сразу окружающий мир приобрел более спокойные и мягкие тона.

Прошло четыре тягучих часа. Солнце, светившее справа, ушло за бронеспинку сиденья. Все остальное оставалось таким же неподвижным. Чуть-чуть колебалось рогатое двухкилевое оперение Б-25. Стрелок, сидевший в кормовой установке, нахально уснул, чувствуя себя в безопасности под таким мощным эскортом истребителей.

Чарлз едва удерживался от дурацкого желания подойти к лидеру поближе и разбудить стрелка, постучав своей плоскостью по его кабине.

— Смотрите, внизу корабль, — сказал кто-то по радио.

— Это наш, — ответили с лидера. Но на всякий случай Б-25 отвернул в сторону: была нужда подставлять себя лишний раз под зенитки!

На пятом часу полета Чарлз устал сидеть в одной позе, затянутый привязными ремнями, и начал ерзать в кресле.

— Как настроение? — спросили с лидера.

— Надоело висеть на крейсерской скорости. Ты не мог бы добавить оборотов? Ведь топлива — половины еще не израсходовали.

— Извини, приятель, не могу. Расчетный режим для нашего корабля.

— Сейчас бы чашечку кофе, — прозвучал в эфире голос Роберта Харриса, — а то в сон клонит.

— Лучше посмотри вниз.

— А что там такое? Ничего не видно.

— Смотри лучше! — настаивал лидер.

— В чем дело? — забеспокоился Харрис.

Тот ответил медленно, с торжественностью в голосе:

— Пересекаем экватор.

«Надо отметить», — решил Роберт.

— Разомкнуться по фронту!.. Готовы?

— Готовы, командир.

— Огонь!

Добрая сотня трасс хлестнула со всех сторон мимо лидера и, умчавшись вперед, изогнулась и догорела где-то внизу.

— Выключите оружие! Подтянитесь! Нам остается топать уже немного, каких-то полтора часа…

Усталость брала свое. Голова, казалось, распухла от шума и треска радиопомех. Во рту пересохло от кислорода. Спина и ноги затекли от длительного сидения в одной позе. Время тянулось невыносимо медленно. Стрелки часов словно примерзли к циферблату.

«Мне теперь этот рогатый хвост во сне будет сниться. Седьмой час на него глаза таращу», — думал Чарлз, выдерживая место в строю по двухкилевому оперению «митчелла».

Кормовой стрелок давно проснулся и развлекался тем, что корчил кому-то рожи.

Усилием воли Чарлз подавил желание глянуть на часы: когда не смотришь на них, время идет быстрее.

— Смотрите, левее по курсу субмарина! — воскликнул Адамс.

— Какая субмарина? Это кит. Видишь, дальше еще несколько штук.

Чарлз посмотрел вниз. Стадо исполинских животных с высоты казалось мелкими рыбешками. По-видимому, гул множества самолетных моторов встревожил их, и они, как по команде, нырнули.

Встреча с китами несколько скрасила скуку однообразного полета. Расчетное время маршрута подходило к концу, и, хотя со всех сторон продолжал голубеть океан, пилоты оживились.

— И для чего господь сотворил так много соленой воды?

— Да, лучше бы это было шерри-бренди.

— Слушай, шеф, а ты не промахнул мимо атолла? — заволновался Пол. — По моим расчетам, мы должны быть на месте.

— Спокойнее, малыш. Мой навигатор считает точней. Он обещает атолл через восемь минут.

— А по-моему, я уже что-то вижу, — сказал Чарлз, всматриваясь в серое пятно, появившееся на голубом фоне.

— Точно! Земля! — радостно рявкнул Пол, словно матрос, впервые попавший в дальнее плавание.

— Начинаем снижение! — передал лидер, и «лайтнинги» скользнули вниз за своим поводырем.

К острову приткнулось несколько поврежденных десантных судов. Кое-где еще чадили разбитые бомбежкой строения.

Аэродром был пуст, если не считать транспортного Си-47, на котором вчера вылетела на Тараву группа авиационных специалистов для встречи перелетающей эскадрильи.

«Что нас ждет здесь?» — подумал Чарлз Мэллори, заводя свое звено на посадку.


Глава четвертая

Казалось, нет людей счастливее, чем жители Южных морей. Щедрая природа дарила им все: изобилие рыбы, фруктов, кокосовых орехов. Даже сказочное хлебное дерево росло на этих островах. В тростниковых зарослях похрюкивали стада черных свиней.

Здесь не водилось ни хищных зверей, ни ядовитых змей. Самое страшное существо, которому полинезийцы поклонялись как богу, обитало в толще зеленоватых тропических вод. Это была акула.

Теплый климат позволял круглый год обходиться одной набедренной повязкой. Да, остров был богат и природой, и экзотикой, и растительным миром. С приходом европейцев он стал райским местом и мечтой многих богатых джентльменов, которые, устав от борьбы за бизнес и от пожилых супруг, сбегали сюда, чтобы в праздности и неге поваляться под пальмами на берегу лагуны в компании загорелых девчонок…

Но война, пришедшая на Тараву, принесла опустошение этому цветущему острову. Словно тайфун, пронеслась она над атоллом, ломая и выжигая пальмы, разрушая постройки, убивая японских солдат и мирных жителей. Надводные корабли американского флота и самолеты с авианосцев, подойдя к Тараве, уничтожали все подряд. Затем на берег высадился десант. Морские пехотинцы шли на штурм жидких японских укреплений, поливая их свинцом и огнем из огнеметов. Японцы сопротивлялись до последнего. За двое с половиной суток боев из пятитысячного японского отряда осталось в живых всего несколько десятков человек.

332-я эскадрилья в боевых действиях на Тараве не участвовала. Командование прекрасно обходилось силами авианосной авиации и армейских истребителей «тандерболт», прилетевших двумя днями раньше. На острове кроме них еще базировались «каталины». Днем они отстаивались на якорях в лагуне, а на ночь уходили в дальние рейды нарушать японское судоходство. За черную окраску самолетов и ночные действия летчики-истребители прозвали своих соседей «Блэк кэтс» — «Черные коты».

Отдохнув с неделю после перелета, летчики начали недовольно ворчать. Особенно громко возмущался Пол: «Когда же мы, черт возьми, налетаем свою норму боевых вылетов? Как мы вернемся в Штаты, если будем без дела сидеть на этом острове?»

Но Роберту и Чарлзу остров Тарава пришелся по душе. Вечерами они устраивались где-нибудь на берегу, подальше от людей, и жгли костер. Под глухой рокот океанского прибоя мечтали о будущем. Им светили звезды двух полушарий, и Большая Медведица, лежащая у горизонта, скользила по океанской глади, как полинезийская пирога.

Роберту Харрису не удалось надолго сохранить безмятежное состояние духа. Однажды утром приземлился транспортный «дуглас». Вместе с техническим имуществом он доставил с Гендерсона свежую почту. Пилоты, получившие письма, с жадностью набрасывались на них. Получил и Роберт, и немало был удивлен, узнав знакомый почерк. Кэт! Как она нашла его? С момента отплытия из Гонолулу он не писал ей ни слова. Впрочем, он был настолько рад, что даже не позавидовал Чарлзу, получившему целую пачку писем.

Роберт вскрыл конверт и уединился на берегу. Кэт писала бездумно, о всякой чепухе — как купается, как загорает, и ни слова о своем женихе Генри Хьюзе, будто и не было помолвки. «Может, что-то у них расстроилось и она решила всерьез связать свою судьбу с моей?» — мелькнула мысль. Ему очень хотелось верить в это. Слабой искры хватило, чтобы снова затеплилась надежда…

Прощупав конверт, Роберт обнаружил, что в нем лежит еще что-то. Оказалось, небольшое фото. Все надежды Роберта мгновенно рухнули. Кэт запечатлелась во время прогулки на спортивной яхте. Бурлила вода за светлым бортом, и загорелая Кэт, держась за мачту, призывно улыбалась широкоплечему парню в засученных до колен брюках. О—о, Роберт хорошо помнил эту улыбку и знал, что следует за ней… Зачем она прислала это фото? Чтобы отомстить за его уход или посмеяться над ним: ты, мол, воюй, кретин, если тебе нравится, а мы прекрасно проживем без войны? Роберт разорвал письмо и фотографию, швырнул их в воду.

Ревел океан на рифах, взметая в воздух водную пыль. Несколько мелких радуг сияло в том месте, где волны превращались в брызги и пену. Кричали чайки над головой, нагоняя тоску. Роберт поднялся с песка и побрел вдоль океана.

Он забрел далеко от аэродрома, где было тихо и безлюдно и где следы войны совсем исчезли — пальмы росли удивительно стройные и густолистые, не тронутые ни одним осколком снаряда. И на них было столько орехов, что Роберт стал искать палку, с помощью которой можно было бы сбить хоть один кокос. Углубившись в пальмовую рощу, он неожиданно наткнулся на фюзеляж японского истребителя. Мотор отлетел от «нуля» на добрых двести футов и лежал вдали, воткнув в коралловый песок загнутые лопасти винта. Кабина самолета расплющена и разломана — видно, доставали тело пилота…

«Не дай бог вот так же закончить жизнь», — невольно содрогнулся Роберт. А ведь этого японца ждут родители. А кто ждет его? Родителей нет, родственники давно забыли о существовании Боба Харриса. В памяти промелькнуло лицо Кэт, призывно улыбающейся хозяину яхты. Роберт в досаде тряхнул головой: «Нет, она не умела и не желала ждать никого…»

Он мысленно ругнулся в ее адрес и, забыв о своем желании добыть орех, ушел подальше от обломков самолета.

Выйдя снова на берег, он решил искупаться и облюбовал себе хорошее местечко. Вдруг невдалеке раздался женский голос. «А говорили, что все полинезийцы перебрались с Таравы на другие острова архипелага», — подумал Роберт.

Женский голос манил к себе, и он, подстегиваемый любопытством, собрал одежду в узел и направился в ту сторону, откуда доносился не то разговор, не то пение. За манговым кустарником он увидел обнаженную женщину, лежавшую вверх лицом на красном куске ткани. Островитянка, казалось, дремала, подставив тело лучам солнца.

— Сэнкью! — пробормотал Роберт первое, что пришло в голову, и, бросив одежду, опустился на песок неподалеку от женщины.

Ее совершенно не испугало появление незнакомого светловолосого мужчины. Незнакомка подняла длинные ресницы и, увидев смущенную физиономию Роберта, весело рассмеялась.

— Ма-ора-на! — поприветствовала она и взглянула на Роберта с откровенным любопытством.

— Что ты здесь делаешь? — спросил Роберт.

— Жду мужа. Он уплыл за рыбой.

— Счастливчик, — вздохнул Роберт, не отрывая глаз от женщины. — Хотелось бы мне побыть на его месте.

Островитянка сорвала с куста цветок белой гардении и заложила в волосы.

— Как тебя зовут? — спросил он, беря ее за руку.

— Э-э! — засмеялась она, не отнимая руки. — Если я изменю, муж не поймает ни одной рыбешки.

— Если только в этом причина, то я куплю тебе целую лодку рыбы, — пообещал Роберт, привлекая к себе красавицу. Ее волосы пахли кокосовым маслом и лепестками цветов гардении.

Они были вдвоем на берегу океана, отгороженные от всех людей густыми зарослями манговых кустов.

Утомленный ласками полинезийки, Роберт задремал в тени, а когда проснулся, красавицы рядом не было. Она исчезла вместе с его одеждой, «Вот так поразвлекся, — усмехнулся над собой Роберт. — Хорош я буду, если появлюсь на авиабазе в набедренной повязке из пальмовых листьев».

Посмотрев вокруг, он рассмеялся. Невдалеке лежала его одежда, набитая песком — подобие растянувшегося на берегу человека: пока Роберт спал, женщина развлекалась с его одеждой.

Роберт вытряхнул песок из брюк и проверил содержимое карманов. Все было на месте.

Мимолетная радость, которую доставила ему встреча с бесхитростной островитянкой, оттеснила душевную боль, причиненную Кэт. Роберт нырнул в лагуну и, освежившись купанием, заторопился на базу. Длительное отсутствие командира могло обеспокоить подчиненных.

«Расскажи об этом приключении Чарлзу — не поверит, — улыбался воспоминаниям Роберт. — А что, если как-нибудь вместе с ним приехать в деревню на джипе?»

Но желанию не суждено было осуществиться: остров Тарава оказался для эскадрильи промежуточной площадкой на длинном пути к Японским островам. Через два дня летчики покинули атолл.

Тарава, Кваджелейн, Эниветок — какие звонкие, красивые названия! Острова Гилберта и Маршалловы острова — предмет далеких мечтаний школьника Чака Мэллори — проплыли под крыльями «лайтнинга», исчезая навсегда в голубой дымке. 332-я эскадрилья направлялась в район боевых действий на Марианские острова.


Глава пятая

1

Многочасовое монотонное гудение моторов «кавасаки», под которое так хорошо дремалось, вдруг стихло. Ясудзиро сразу открыл глаза. Но беспокойство оказалось напрасным — пилоты летающей лодки убрали газ и перевели ее на снижение.

По курсу полета из океанской сини проступили очертания двух островов, разделенных нешироким проливом. Ясудзиро прильнул к иллюминатору: на Марианском архипелаге он был впервые.

— Что это за острова? — спросил он у сидящего рядом офицера.

Тот равнодушно глянул в иллюминатор.

— Ближний к нам — Тиниан, а дальний — Сайпан, где мы сейчас будем садиться.

— Не думал, что Сайпан и Тиниан так близко, — пробормотал Ясудзиро, прикидывая на глаз ширину пролива между ними.

«Кавасаки» планировала над акваторией, между пенной полосой рифов и берегом. Справа проплыл утонувший в зелени городок с типично японскими строениями.

— Административный центр острова — Гарапан, — пояснил сосед и, прищурившись от удовольствия, начал вспоминать, какое здесь делают виски из сахарного тростника и какие здесь огромные и сочные ананасы.

Через две-три минуты «кавасаки» произвела посадку, и Ясудзиро, тепло поблагодарив экипаж за благополучную доставку его к новому месту службы, отправился искать начальство.

На Сайпане размещался штаб эскадры, действующей в центральной части Тихого океана. Пожилой адмирал приветливо встретил Ясудзиро и, просмотрев внимательно его послужной список, назначил капитан-лейтенанта командиром авиаотряда «Белая хризантема», базирующегося на аэродроме Аслито.

Новое место понравилось Ясудзиро: аэродром довольно просторен, самолеты-истребители «гекко» фирмы Накадзима, на которых отныне предстояло летать, упрятаны в капониры и земляные обвалования. Но непривычная тишина на аэродроме как-то настораживала.

— У вас всегда здесь так тихо? — спросил Ясудзиро у встретившего его начальника штаба.

— Все опытные пилоты отряда убыли в командировку для получения и перегонки новых самолетов. Остались одни новички.

Ясудзиро уловил гул авиационных моторов.

— А кто летает?

— Это «хинный» самолет. Каждый день один-два транспортника садятся у нас на дозаправку. Везут медикаменты в район боевых действий. В основном хинин.

— А где мой самолет? — поинтересовался Ясудзиро.

— Вот тот «гекко», — показал адъютант на пяти пушечный истребитель, вдоль фюзеляжа которого извивался синий дракон.

Знакомство с летным составом отряда огорчило Ясудзиро Хаттори. Не таким он себе представлял воинов, которых поведет в бой: слишком они оказались юны и малоопытны — безусые розовощекие мичманы, только что окончившие ускоренный выпуск летных школ.

«Да, этими мальчиками надо основательно подзаняться, — подумал Ясудзиро. — Придется привлечь экипажи «кавасаки», ребята там толковые, обстрелянные».

Но судьба будто решила зло подшутить над ним; назавтра он узнал о том, что в Танапага на взлете «кавасаки» сработал взрыватель авиабомбы. От летающей лодки и опытных пилотов отряда «Белая хризантема» остались лишь обломки да клочья летного обмундирования.

«Смерть всегда выбирает лучших», — тяжело переживал утрату Ясудзиро. Он уединился в аэродромной молельне и долго молился за души погибших. Теперь в отряде из обстрелянных пилотов остался он один.

Не теряя времени, Ясудзиро взялся за дело. Ему предстояло в короткий срок выковать из желторотых птенцов бесстрашных соколов, способных защищать остров, отражать налеты авианосной авиации противника, — задача дьявольски трудная, почти непосильная.

Сонное царство на Аслито сменилось ежедневным гулом моторов. «Дохлая эскадра» очнулась от спячки. Ясудзиро учил своих питомцев сложному пилотажу и групповой слетанности. Летчики постепенно овладевали боевым мастерством, но поломки и аварии случались чуть ли не каждую летную смену.

5 мая Ясудзиро вызвали в штаб эскадры и ознакомили с совершенно секретной телеграммой адмирала Тоеда Соэму, назначенного главнокомандующим объединенным флотом вместо пропавшего без вести адмирала Кога:

«Война вплотную подходит к жизненно важным для нашей национальной обороны линиям. Вопрос о нашем национальном существовании стоит весьма серьезно: останемся ли мы победителями или окажемся побежденными… — Ясудзиро перестал читать, глубоко задумавшись над ровными столбиками иероглифов. Так остро вопрос еще никем не ставился. — Офицеры и матросы — участники решающего сражения — должны уповать на бога, тщательно овладевать искусством ведения войны и в одном сражении решить судьбу империи… — Заканчивалась телеграмма обычными верноподданническими заверениями: — Сознавая всю тяжесть ответственности за судьбу нашей империи, история которой насчитывает 2600 лет, преисполненный благоговения перед славой императорского трона и уповая на помощь бога, я приложу все усилия, чтобы исполнить желания императора».

Но этот приказ главнокомандующего оказался лишь словами: материально-технические возможности империи настолько оскудели, что адмирал вынужден был вскоре запретить «Белой хризантеме» производить учебно-тренировочные полеты: авиационного бензина на острове осталось лишь для боевых действий. Да и тот был трофейный, из Сингапура. «Что бы мы делали, если бы англичане уничтожили бензиновые хранилища, а не сдали нам?» — злился Ясудзиро. Теперь он и его безусые питомцы, пользуясь удаленностью Сайпана от района боевых действий, дни свои проводили в беспечной праздности. Их чаще можно было встретить в городе, чем на аэродроме Аслито.

В письмах, получаемых Ясудзиро от знакомых офицеров, сообщалось о неважных делах и на других участках. На Тихом океане флот терпел поражение за поражением. Америка, поставив на военные рельсы свою могучую экономику, давила империю техническим и численным превосходством. Скрытые нотки пессимизма угадывались и в письмах Тиэко и родителей. Жить им становилось все труднее. К постоянному чувству опасения за судьбу близких прибавились экономические трудности, вызванные многолетней войной.

И только письма старшего брата радовали оптимизмом и новостями об успехах в Южном Китае, куда поручик Отодзиро Хаттори был переведен в феврале 1944 из Кореи. В марте, после длительного затишья, японские войска возобновили наступление на гоминьдановские части.

2

Сайпан по сравнению с уставшей от войны, голодающей Японией был земным раем. Изобилие фруктов, сахара, риса, рыбы и даже различных вин, исчезнувших в метрополии, общение с милыми, патриотично настроенными соотечественницами из женского союза «Защита родины» делали жизнь летчиков веселой и приятной. Японское население устраивало для летчиков праздники, театральные представления и спортивные состязания. В глазах простодушных жителей острова, нашедших на Сайпане вторую родину, они были надежным прикрытием от американской авиации. Фанатичные юнцы, переборовшие свой страх перед «гекко» после тренировок, проведенных новым командиром «Белой хризантемы», казались им настоящими асами.

На одном из спектаклей Ясудзиро был представлен губернатору Марианских островов господину Хаяси и управляющему сахарной компанией господину Кавамура.

Macao Кавамура был видной фигурой на острове, где возглавляемая им компания прибрала к рукам почти все богатства Сайпана. Кавамура-сан занимался не только производством сахара и виски. Табак и кофе, ананасы и рис были предметом его постоянных забот, и даже два десятка рыболовецких сейнеров, выходивших на лов тунца, принадлежали все той же сахарной компании.

Чтобы подчеркнуть свой патриотизм, господин Кавамура на театральное представление пожаловал в парадной самурайской одежде: в хакама и вакагину,[44] при мече и кинжале. Рядом с молоденькой женой, одетой в европейское платье, он выглядел сердитым, уставшим от жизни павианом. На эту супружескую пару нельзя было смотреть без улыбки: очень уж они не подходили друг другу.

Ясудзиро знал, что госпожа Йоко Кавамура, дочь бывшего японского консула в Сан-Франциско и Лос-Анджелесе, вышла замуж не по своей воле, а по настоянию отца за его приятеля, богатого вдовца Кавамура, имевшего связи при императорском дворе.

Во время представления Ясудзиро украдкой поглядывал на губернаторскую ложу, где сидели супруги Кавамура, и размышлял о несправедливости судьбы: такая великолепная, красивая женщина вынуждена была выйти замуж за жирного урода на три десятка лет старше ее. Однажды взгляды Ясудзиро и госпожи Кавамура встретились. Ему показалось, что она смутилась и слегка покраснела.

Когда Йоко жила в Калифорнии, голливудские кинозвезды были для нее пределом мечтаний и она увлеклась театром. Теперь, после замужества, она очень скучала и, чтобы скрасить жизнь, занялась общественной деятельностью, создала самодеятельный театр. Целыми днями она носилась по острову на своем голубом «плимуте», поддерживая тесные контакты с женами резидентов. Американизированная японка, несмотря на то что большую часть жизни прожила в Штатах, была ярой патриоткой Ниппон, выполнявшей кое-когда по поручению отца деликатные задания разведывательного характера. Сейчас она делала все возможное, чтобы воины микадо, попавшие на остров, меньше тосковали по своим близким вдали от родины.

Как-то в конце мая Ясудзиро выбивал по телефону у интендантского управления бензин на полеты. Его серьезно беспокоило то, что летчики «Белой хризантемы» утрачивали профессиональные навыки, отупев от ежедневных попоек.

Конечно, при личном контакте можно было быстрее договориться, но, как на грех, его служебный автомобиль вышел из строя.

В кабинет постучался дежурный по отряду и доложил:

— Господин капитан-лейтенант, вас просит госпожа Кавамура.

Положив трубку, Ясудзиро поспешил к выходу. Жена некоронованного короля острова сидела в автомобиле, обмахиваясь веером.

Почтительно поклонившись гостье, Ясудзиро справился, чем обязан столь высокой чести.

Оказалось, что, проезжая мимо, госпожа Кавамура решила лично пригласить летчиков на завтрашнюю премьеру оперы «Чио-Чио-сан», где партию мадам Баттерфляй будет петь сама Йоко.

Покончив с деловыми разговорами, гостья не спешила отпускать Ясудзиро, задавала ему всякие пустяковые вопросы, поигрывая веером.

И Ясудзиро, осененный дерзкой идеей, решился:

— Не разрешите ли вы, Кавамура-сан, подъехать с вами до Гарапана? Мой автомобиль ремонтируют, а мне нужно попасть в штаб эскадры.

— С удовольствием, Хаттори-сан, — улыбнулась Йоко. Ее смешила застенчивость храброго мужчины.

Предупредив дежурного по отряду, что он уезжает в Гарапана, Ясудзиро неловко сел на заднее сиденье «плимута», вытирая вспотевшее лицо.

— Вам не холодно в вашей форме? — пошутила Йоко, одетая в легкое платье с короткими рукавами.

— Немного, — робко откликнулся Ясудзиро. Его очень смущала смелость этой красивой женщины, жены влиятельного человека.

Хаттори-сан, не хотите поплавать в океане? — неожиданно предложила госпожа Кавамура. — Я знаю недалеко отсюда великолепный пляж.

— О, госпожа! — еще больше смутился Ясудзиро. Уж слишком не по японским правилам все происходило. Он знал, что, принимая ее приглашение, рискует своей карьерой. Но очень уж она нравилась ему.

Йоко включила мотор и, проехав немного, свернула с шоссе на грунтовую дорогу, проложенную в джунглях. Внезапно заросли кончились, и они оказались на берегу океана.

Но Йоко непонятно почему стала вдруг нервничать, как новобранец перед первым парашютным прыжком, быстро разделась и поспешила в воду. Едва он приближался к ней, уплывала подальше. Наконец, устав, она выбралась на берег.

— Вы чем-то расстроены? — подошел к ней Ясудзиро.

— Да, но боюсь, что вы неправильно меня поймете. Вы истинный японец, а я, Хаттори-сан, получила европейское образование и долго жила в Штатах… Словом, от некоторых поступков моего мужа меня коробит… — Она покусала сорванную травинку, колеблясь, стоит ли рассказывать. Но обида и желание излить душу оказались сильнее. — Мой щедрый повелитель Кавамура-сан сделал пристройку к «веселому дому», где любит развлекаться без посторонних. — Она снова помолчала. — Позавчера вечером он напился там до такого состояния, что его привезли два «Листа лотоса»[45] и передали мне забытое им фундоси.[46] Мне пришлось благодарить их, извиняться за состояние мужа и расплачиваться за его грязные проделки. — Йоко подняла глаза, наполненные слозами. — Я поклялась милосердной богине Каннон, что не прощу ему этого до тех пор, пока не оставлю свое косимаки[47] у вас.

Ясудзиро вздрогнул от ее слов. Ему почудилось прикосновение к животу холодного острия ритуального кинжала: узнай об их связи господин Кавамура, им обоим грозит смерть и бесчестье. Но разве мог он противиться желанию этой бесподобной женщины…

3

Краток миг человеческого блаженства. Не успел разгореться огонь любви между Ясудзиро и Йоко, как они вынуждены были расстаться, не успев даже проститься.

12 июня острова Сайпан, Тиниан и Гуам подверглись ударам сотен самолетов, поднявшихся с палуб американских быстроходных авианосцев. В течение двух дней сыпались бомбы на японские аэродромы, корабли, транспортные суда, артиллерийские батареи и войска в местах сосредоточения. Что мог сделать Ясудзиро Хаттори со своими недоученными летчиками против 12 американских авианосцев, курсирующих за двести миль от Сайпана? Все небо было забито американскими самолетами, извергающими огонь и смерть. Во время налетов авианосной авиации «Белая хризантема» потеряла в воздушных боях и на земле почти половину самолетов и личного состава. И жалким утешением было уничтожение четырех «скайрейдеров», два из которых «завалил» Ясудзиро.

После выхода из строя аэродрома Аслито Ясудзиро получил приказ перелететь с остатками отряда на остров Тиниан, где базировались части 1-й воздушной эскадры.

Мрачный и подавленный, бродил Ясудзиро у уцелевших «гекко». Американцы буквально задавили их своей численностью. Его охватило какое-то отупляющее равнодушие ко всему, в том числе и к собственной жизни. Смерть каким-то чудом пока обходила его, но встречи с ней можно было ждать в любой момент.

Ночь накануне перелета летчики «Белой хризантемы» провели без сна. С вечера полыхало пламя трех десятков погребальных костров, в которых кремировались останки погибших летчиков и техников. Тревожно гудели трактора и бульдозеры, заравнивая воронки на взлетной полосе. Сюда же привели и несколько сотен мобилизованных местных жителей, которые подносили землю в корзинах.

Пока шла кремация, Ясудзиро посадил оставшихся в живых летчиков отряда на грузовик и отвез их в клуб «Нанье Кохацу». Здесь они простились с жителями острова. Летчики пили ром, изготовленный из сахарного тростника, и закусывали сукияки из курицы и ароматными ананасами. Разговор шел о японском флоте, который скоро должен появиться у острова и расколошматить наглых американцев. Люди жили верой в то, что император не оставит их в беде.

Один из жителей сказал Ясудзиро, что он только что отвез на судно «Асама-мару» своих детей. Госпожа Кавамура-сан и еще несколько женщин из союза «Защита родины» взяли на себя заботу доставить их в Японию, подальше от бомб и снарядов.

«Прощай, Йоко-сан!» — подумал Ясудзиро и выпил чашку рома. Разве мог он подумать, что «Асама-мару», стоящая на рейде Тарапана, через каких-то два часа окажется на дне? С рассветом судно было торпедировано «скайрейдерами» и, разломившись надвое, затонуло вместе с пассажирами. Гибель «Асама-мару» произошла на глазах многих, в том числе и господина Кавамуры, пришедшего проводить жену.

Не успело солнце показаться из-за горизонта, как небо над островом заполнилось американскими бомбардировщиками. Нужно было быстрее уходить на Тиниан, пока наскоро подремонтированный аэродром снова не вывели из строя. Но американцы в это утро почему-то щадили Аслито.

«Уж не берегут ли они его для себя? — мелькнула мысль у Ясудзиро. — Вероятно, скоро нужно ждать высадки десанта…»

После взлета, посмотрев на пролив Тиниан, он понял, что опасался не напрасно. Вся акватория между островами была забита американскими кораблями и транспортами. Ясудзиро никогда не видел столько кораблей и судов, собранных в ограниченном пространстве пролива. Даже во время их рейда к Мидуэю, когда Ямамото собрал огромный флот, в нем насчитывалось меньше вымпелов, чем сейчас у американцев. Теперь ему стало ясно, что, если не подойдет объединенный флот, судьба Сайпана будет решена.

Произведя набор высоты, Ясудзиро довернул влево, чтобы избежать зенитного обстрела с кораблей, ведущих огонь из главных калибров по артиллерии, оборонительным сооружениям и японской пехоте, занявшей оборону и окопах и траншеях.

Над океаном вспучились гейзеры мощных подводных взрывов. Это подводные пловцы — рейнджеры проделывали проходы в рифах с помощью подрывных зарядов.

Ясудзиро, приземлившийся на Тиниане, не видел, как масса десантных кораблей с двух сторон ринулась к проходам в рифах, пробитым против деревушки Ореай.

«Где же наш объединенный флот?» — задавал себе вопрос каждый японец, наблюдавший жуткую картину высадки десанта. Поднаторевшие в этом деле американцы разыграли ее четко, как по сценарию.

С каждым часом у обреченного гарнизона Сайпана надежд на отражение десанта становилось все меньше и меньше.

Достигшая берега морская пехота под прикрытием танков завязала бой за расширение плацдарма, тесня японские подразделения в глубь острова. Все новые и новые корабли доставляли к плацдарму войска, технику и грузы.

Ясудзиро несколько раз водил свой отряд на штурмовку высадившихся войск, но каждый вылет обходился «Хризантеме» в несколько сбитых самолетов, и изменить положение она ничем не могла.

4

Дня через три после высадки десанта над Сайпаном стало просторнее. Обеспечив десантирование, корабли быстроходного авианосного соединения куда-то ушли из прибрежных вод. Но перед этим они выпустили со своих катапульт авиагруппу армейских истребителей П-47 «Тандерболт», которые приземлились на только что захваченном американцами аэродроме Аслито.

Японская авиация, базирующаяся на Тиниане, стала иметь незначительное численное превосходство. Но недолго: вскоре в воздухе снова появились «скайрейдеры».

От местных жителей Ясудзиро услышал тяжелое известие: в Филиппинском море американские авианосцы атаковали японский флот, шедший на выручку к Сайпану. В результате сражения было потоплено три японских авианосца и два танкера. Получил серьезные повреждения ряд других кораблей. Командующий 1-м оперативным флотом отошел на Окинаву. Судьба Сайпана была решена окончательно, и сопротивление защитников острова могло только продлить его агонию.

Вылетев на свободную охоту в район Аслито, Ясудзиро решил подкараулить какой-нибудь зазевавшийся «тандерболт». Эти П-47 последнее время портили им много крови, совершая внезапные налеты на их аэродром. На подходе к Аслито Ясудзиро увидел несколько мелких групп «лайтнингов».

«Давненько не встречались, — подумал он, разглядев двойные фюзеляжи и подвесные бензобаки. — Откуда-то издалека пришли», — решил Ясудзиро и нажал на кнопку передатчика, предупреждая ведомого:

— Внимание! Атакуем на посадке!

Пара «гекко», не замеченная американцами, ушла с набором высоты в сторону солнца.

5

Отупляюще-длительный перелет подходил к концу. Нужно было собраться и стряхнуть с себя навалившуюся усталость. Приближался самый ответственный этап полета — посадка на незнакомый аэродром с ограниченной длиной полосы. «А потом свалюсь на какой-нибудь чехол, — мечтал Чарлз Мэллори, — и посплю вволю, чтобы очистились мозги от надоевшего гула моторов и радиоболтовни».

— Роспуск, посадка по одному! — напомнил ведомым Роберт Харрис, летевший впереди.

Третий разворот пришлось выполнять над океаном. Выпустив шасси и закрылки, Чарлз стал готовиться к посадке. Когда до береговой черты осталось совсем немного, в наушниках послышался крик Адамса — его ведомого:

— Нас атакуют!

И сразу же по бронеспинке застучали японские снаряды. Чарлз зажмурился и инстинктивно наклонил голову. С приборной доски посыпались стекла разбитых, приборов.

Придя в себя после секундного замешательства, Чарлз почувствовал, что самолет продолжает лететь. Он оглянулся и увидел ниже правой консоли выходившего из атаки «ирвинга»[48] с голубым драконом через весь фюзеляж.

— Садись, парень! — крикнул ему пилот с «тандерболта», который помчался вслед за «голубым драконом». — Мы этих бандитов берем на себя!

— Разиня! — Bыругался Чарлз в эфир. И было непонятно, кому он адресовал этот нелестный эпитет: себе или летчикам с «тапдерболтов», которые должны прикрыть их посадку.

— Тридцать первый! — окликнул он Адамса, крутя головой чуть ли не на сто восемьдесят градусов.

Но ведомый молчал. И небо в том месте, где он только что летел, было пустынным.

«Наверное, уже на дне», — понял Чарлз. Сам он за свою беспечность отделался легко: японец перебил тягу управления рулями поворота и разбил два прибора. Ноги летчика болтались на педалях, не чувствуя нагрузки. Но это было не так опасно. Разворачиваясь кренами, Чарлз зашел на посадку и, убрав газ, тяжело уронил «лайтнинг» на летное поле, покрытое заплатами засыпанных воронок.

«Откуда взялись эти «ирвинги»?» — думал Чарлз, подруливая к пустому капониру, на который ему указал флажком солдат с автоматом на шее. Когда выключил моторы и открыл фонарь кабины, услышал грохот недалекого боя.

— Японцы в пяти километрах севернее Аслито, — пояснил солдат. — Там живые, а мертвые кругом. Еще не успели убрать. — Он показал флажком на распластанную фигурку в хаки, лежавшую в траве метрах в двадцати от капонира.

Чарлзу сразу вспомнился удар в бронеспинку. По счастливой случайности он остался сегодня жив: слишком издали открыл огонь японец, подойди он поближе — бронеспинка могла не выдержать. Чарлз почувствовал страшную усталость, хотел было повалиться под плоскостью, но увидел, что к его самолету подъезжает джип с Робертом Харрисом.

6

Это был их последний рассвет. Чуда не произошло, хотя люди, пожалуй, никогда в своей жизни не молились богам так искренне.

Японский флот не дошел к ним на выручку.

Жалкие остатки гарнизона острова, раненые, женщины и дети, остались теперь лицом к лицу с сильным, великолепно оснащенным противником, прикрытым авиацией и главными калибрами многочисленных кораблей.

В руках японцев сохранился лишь клочок северной оконечности острова — мыс Марпи — да расположенный поблизости от него аэродром Банадеру, где заняли оборону последние солдаты, которые еще могли держать в руках оружие. Они закрепили на возвышенности «Флаг-Солнце», решив умереть под его сенью.

Американцы появились в призрачном свете зарождающегося дня. Их было много. Впереди, покачиваясь на неровностях, двигались танки. Они легко смяли жидкую цепочку японской обороны.

— Пробил наш последний час! — сказал жителям острова Macao Кавамура. Он совершенно поседел после гибели транспорта «Асама-мару». Взгляд его на секунду задержался на облаке дыма, растекающемся над Гарапана. Там в огне гибло его богатство, там, на дне Гарапанского рейда, покоилась его жена.

— Дальше отступать некуда, — заговорил стоявший рядом с Кавамура командир разгромленной пехотной дивизии, поддерживая правую, забинтованную руку. — Флот не пришел за нами. Мы дрались до конца. Теперь нам остается умереть пристойно. Помолимся!

Все, кто мог это сделать, даже тяжелораненые, со стонами обратились лицами в сторону своей далекой родины и начали молиться.

— Прощай, Япония! — воскликнул раненый генерал и, поднеся к виску левую руку с пистолетом, нажал на курок. Выстрел этот послужил сигналом к началу убийств и самоубийств.

— Прощайте, отцы и матери! Банзай! — раздавались выкрики, заглушаемые пистолетной стрельбой. Через минуту многие лежали мертвыми.

— Помогите нам! — просили раненые, кто не имел при себе оружия, с трудом поднимаясь на колени и покорно вытягивая шеи. Какой-то молодой прапорщик с забинтованной головой, весь забрызганный кровью, с тяжелым придыханием рубил головы…

Женщины и дети с ужасом в глазах наблюдали за этой сценой.

— Любимые сестры, — обратился к ним Macao Кавамура, принявший на себя губернаторские полномочия три дня назад, после гибели официального правителя Марианских островов, — я знаю, многие из вас принесли клятву не даваться живыми в руки американской солдатне на поругание. Предпочтем славную смерть бесчестью и вечному позору. Наступил момент исполнить наш долг. Лучшие сыны Ямато уже сделали это и ушли в мир вечной справедливости и благоденствия. Очередь за нами.

Американские солдаты были совсем близко. Уже отчетливо просматривались их каски, покрытые матерчатыми сетками, и непривычно короткие автоматы. Кавамура рывком снял с себя вакагину. Обнажившись до пояса и став на колени лицом на север, нащупал на шее яремную жилу. Он должен безошибочно найти ее потом, когда будет вспорот живот. Схватив обеими руками рукоятку старинного ритуального кинжала, он двумя резкими движениями сделал широкий крестообразный надрез. Из распоротого живота на землю вывалились внутренности, залитые кровью. По-видимому, Кавамура в этот миг испытывал дикую боль. Но он не позволил себе потерять сознание. У него хватило сил донести кинжал до яремной жилы и полоснуть по ней.

Сэппуку было сделано по всем самурайским канонам. Несколько конвульсий — и тело Кавамура застыло в неподвижности.

Американские солдаты, приблизившись к отвесным скалам мыса Марпи, застыли от удивления и ужаса.

С дикими воплями женщины, прижимая к себе детей, ринулись с обрыва на камни, в кипящую пену прибоя.

Тех матерей, которые задержались на краю обрыва, не в силах сделать последний шаг, сталкивали солдаты.

Когда на обрыве не осталось гражданских лиц, солдаты подорвали себя гранатами.

7

Падение островов Сайпан и Тиниан означало для империи гораздо больше, чем просто потеря территории, заселенной японским населением. С этого времени Япония оказалась внутри, прицельного круга, описанного радиусом действия стратегического бомбардировщика Б-29.

Теперь Штаты получили реальную возможность наносить. систематические бомбовые удары по империи. Американцы достигли того, чего не сумели добиться в Южном Китае, когда строили там дорогостоящие аэродромы.

Стена безопасности империи, возведенная «непобедимым» адмиралом Нагумо Тюити при разгроме Пёрл-Харбора, рухнула. Адмирал не захотел стать свидетелем крушения Японии в войне, в которую он вверг свою страну.

Несколько дней спустя после падения Сайпана Ясудзиро Хаттори услышал известие о кончине бывшего командующего авианосным соединением. Адмирал Нагумо, как сообщило токийское радио, «твердой рукой исполнил священный ритуал харакири». «Его превосходительство покинул этот мир пристойно, — с почтением подумал Ясудзиро, — а что ждет нас?»

Хорошего ожидать было неоткуда. Теперь редкую ночь Токио и другие города Японии не озаряли отблески пожаров. Легкие дома выгорали от зажигательных бомб целыми кварталами.

С началом массированных налетов на Японию все большее значение стал приобретать небольшой клочок суши, расположенный на полпути между Сайпаном и метрополией. Островок Иводзима, вулканического происхождения, имеющий размеры две на четыре мили, буквально мозолил глаза стратегическому авиационному командованию ВВС США: на нем расположились японские радары, своевременно оповещавшие ПВО империи; базировались японские истребители, доставлявшие много хлопот «летающим крепостям»; время от времени с этого островка стартовали группы японских бомбардировщиков, наносивших удары по аэродромам Сайпана.

Все это заставило комитет начальников штабов санкционировать захват Иводзимы, несмотря на то что он был сильно укреплен.

В марте 1945 года к острову направился флот вторжения. Начались тяжелые, наиболее кровопролитные бои за всю тихоокеанскую кампанию. Авиабомбы и снаряды линкоров и крейсеров буквально перепахали Иводзиму. И все же американская морская пехота понесла невиданные потери: только убитыми свыше 5000 человек.


Глава шестая

1

После перебазирования авиагруппы на остров Сайпан с Робертом Харрисом стало твориться что-то непонятное: он замкнулся в себе, стал нелюдим и раздражителен. В столовой, едва поковыряв вилкой в тарелке, отодвигал ее и начинал брюзжать по всякому пустяку.

От полетов он не отказывался, но чувствовалось по всему, что выполняет их без всякого желания.

— Послушай, Боб, что с тобой происходит? — поинтересовался Чарлз Мэллори. — Ты очень сдал за последнюю неделю.

— Я здоров, Чарли, просто вот здесь, — он указал на грудь, — происходит непонятное. Ты знаешь, я не трус, но недавно стал чувствовать, как холодеют печенки, когда объявляют боевой вылет. У меня появилось гадкое предчувствие.

— Брось, Боб, дурить. Ты просто устал, как устали все мы. Поговори с доктором. Отдохни недельку. Если тебе неудобно, давай я поговорю.

— Не вздумай этого делать, Чак! Я запрещаю тебе! Понял?! Остается каких-то два десятка вылетов, и мы уедем с этого проклятого острова вместе.

— Я хочу сделать это во имя нашей дружбы…

— Нет, если мне суждено уцелеть, то без всяких скидок… А хандра — тому есть причина. На днях мне приснился Юджин Теккер, покойный муж Кэт. Вроде бы мы заглотали по двойному виски и потолковали по душам. Он сказал, что я и Генри Хьюз ублюдки, обрадованы его гибелью и спим с его женой, и что за это стоило бы проломить нам черепа, но делать этого он не станет — все равно мне осталось жить недолго. А Генри Хьюзом уже закусывают рыбы. И, прощаясь, пообещал: «До скорой встречи в преисподней…» Недавно я узнал, что Генри Хьюз действительно погиб на авианосце «Диском Бэй» у островов Гилберта. Теперь моя очередь. Проклятый сон не выходит из головы. Я не могу забыть ни одной его детали… Когда Юджин протянул мне зажигалку, от его руки смердило точно так, как от мертвых японцев, что валялись на аэродроме в день нашего прилета на Сайпан.

— Боб, тебе нужно хорошо напиться и выспаться без сновидений. Это нервное перенапряжение. Ведь ты по ночам больше куришь, чем спишь. И не нужно верить во всякую мистику.

— Тут я бессилен. Мне довелось немного знать знаменитого Джимми Коллинза… Он почувствовал смерть задолго, даже успел описать ее в книге. Смерть его была точно такой, какой он ее предвидел: Джимми испытывал самолет на прочность, и на выводе из отвесного пикирования крылья не выдержали и сложились. — Роберт закурил и, затянувшись несколько раз, попросил: — Чарлз, если что случится… напиши Кэт. Скажи этой шлюхе: я любил ее до конца.

— Боб, хватит! Что за настроение перед боем! И ты можешь считать меня подонком, но я доложу командиру о твоем настроении!

Но доложить Чарлз не успел: его звено подняли в воздух. А когда он приземлился, взлетел Роберт — повел свою группу на штурмовку аэродрома на острове Тиниан.

Тщетно ждал Чарлз его возвращения. Вместо четырех улетевших самолетов посадку произвели только три.

— Как это случилось? — спросил Чарлз у хмурого Пола Уокера, ведомого Роберта.

— При возвращении со штурмовки нас подловили восемь «нулей» последней модификации. Они свалились сверху, со стороны солнца, когда их никто не ждал. Видишь, сколько дырок в моей машине? Не самолет, а сыр голландский! Один «нуль» прошил из пушки кабину Боба. Я видел своими глазами, как летели куски плекса с его фонаря. Думаю, эта очередь и поставила точку в биографии нашего командира.

2

В конце марта 1945 года пришел приказ об откомандировании в Штаты майора Мэллори, как выполнившего норму боевых вылетов. Он считал, что ему крупно повезло: удалось выйти живым из этой дьявольской потасовки. «Бедный Боб! — вспомнил он друга. — Мне приходится возвращаться без тебя».

Роберт Харрис не дотянул до приказа целых полгода.

С Тиниана до Гонолулу летчикам разрешили добраться на крейсере «Ричмонд». Но когда они были уже в море, на крейсер пришла шифротелеграмма, изменившая ему задание. И «Ричмонд» вместо Гонолулу двинулся к сторону Окинавы в составе мощной десантной группировки. Отпускник Чарлз Мэллори стал свидетелем ожесточенного сражения еще за один остров.

Когда объявили воздушную тревогу, Чарлз, надевая на ходу спасательный пояс, стремглав выскочил на верхнюю палубу. Не хватало оказаться в каюте заживо погребенным: если корабль начнет тонуть, не успеешь из нее выбраться. Наверху же можно укрыться в какой-нибудь рубке или башне, а при необходимости — махнуть за борт. На палубе Чарлз оглох от грохота зенитных орудий, чуть не задохнулся от пороховой гари. Невольно посмотрел вверх и увидел среди шапок разрывов ненавистный силуэт «нуля», нацеленного носом на крейсер. Ненавистный с Пёрл-Харбора, а еще больше — после гибели дорогого товарища, славного Боба. Сейчас «нуль» грозил самому Чарлзу. Под брюхом самолета, как черное яйцо, висела тяжелая бомба. «Так вот ты какой, загадочный камикадзе!..» — успел подумать Чарлз, когда «нуль» ударил в бронированный борт корабля. Хруст, всплеск огня от остатков бензина — и все. Бомба не взорвалась! Видимо, не сработал механизм установленного в спешке взрывателя.

Стрельба прекратилась. Очумевшие от пережитого люди, размазывая по лицам вместе с потом пороховую копоть, осмотрелись и увидели нечто невероятное: на палубе лежал, скорчившись, мертвый подросток в заношенной и мятой униформе цвета хаки. Глубоко несчастным было выражение его разбитого лица. Крови на одежде мало. Наверное, она запеклась внутри.

Чарлз отчетливо представил себе, как все произошло: самолет вскользь ударился о борт, привязные ремни пилота оборвались, и сила инерции зашвырнула его на палубу. «Так вот ты какой, камикадзе…» — второй раз подумал Чарлз, и второе впечатление не было похоже на первое.

Вокруг погибшего столпились сотни матросов и офицеров. Конечно, это был не подросток. Просто молодой японец казался таким в сравнении с рослыми янки. Кто-то сказал:

— Надо же! С кем мы так долго воевали?..

И трудно было понять, чего больше в прозвучавшей фразе: презрения к врагу или досады и неловкости за себя.

Американцы, извечные любители сувениров, остались верны привычкам: придя в себя, бросились срезать с мундира покойника знаки различия, награды, пуговицы с изображением цветка вишни. Один не побрезговал сунуть в карман ношеные подтяжки камикадзе.

Чарлз подобным делом заниматься не стал, но несколько позже перекупил за двадцать долларов у матроса-негра кинжал японца. Если бы негр знал, что острый как бритва нож предназначен для харакири, то заломил бы цену значительно большую.

Через неделю Чарлзу удалось попасть на транспорт, идущий в Сан-Франциско. Но только на подходе к Фриско Чарлз поверил, что война для него кончилась, и тогда, уединившись в каюте, он исполнил предсмертную просьбу Боба: написал письмо Кэт.

Он так вдохновенно врал от имени погибшего, называя легкомысленную женщину самыми нежными словами, что и сам поверил в ее чистоту и целомудрие: после всего пережитого ему искренне хотелось чистоты. Он хотел верить и уже верил, что люди могут быть искренними, добрыми, душевными. Он скорбел о погибших друзьях, о попусту утраченных годах, проведенных в нечеловеческом напряжении, в грязи, копоти и крови.

Транспорт замедлил ход. Показался красавец Фриско, сбегающий с холмов амфитеатром к океану. Чарлз Мэллори точно знал, что теперь у него начинается жизнь, совсем не похожая на прежнюю.


Глава седьмая

1

Пара, ведомая Кэндзи Такаси, выполняла патрульный полет над Макасарским проливом. Справа в дымке виднелся поросший джунглями берег Калимантана, захваченный десантом союзников. Правда, не все части и подразделения японского гарнизона острова сложили оружие. Отдельные роты и взводы еще скрывались в джунглях, ожидая лучших времен. Но Кэндзи уже понял, что лучших времен не будет: после потопления «Акаги» его и нескольких оставшихся в живых пилотов перевели служить в авиацию, базирующуюся на берегу. Нельзя сказать, чтобы этот перевод сильно огорчил Кэндзи, тем более что он стал летать на истребителях. А у летчика-истребителя побольше шансов остаться в живых: в небе он задает тон.

Дойдя до заданного рубежа, Кэндзи развернулся на обратный курс Идти домой он решил над островом. В проливе не встретилось ничего интересного, но в небольшой бухте, укрытой с трех сторон крутыми скалами, Кэндзи увидел стоявшие на якорях американские эсминцы типа «Флетчер». Встреча была неожиданной только для японских летчиков. Американцы, судя по всему, давно следили за полетом пары с помощью корабельных радаров и подготовились к бою. Кэндзи даже не успел отреагировать, как был обстрелян. Ему приходилось участвовать во многих налетах, но с такой плотностью огня он встретился впервые. Пушечные трассы красными жгутами тянулись к самолетам со всех четырех кораблей, небо в один миг заволокло огнем и дымом. Да и немудрено: на каждом эсминце стояло по восемнадцать скорострельных зенитных автоматов и по пять унифицированных 127-мм орудий.

Крутым боевым разворотом Кэндзи вышел из зоны зенитного огня в сторону суши и огляделся. Бухта еле угадывалась, прикрытая тысячами расползающих дымков. Ведомый отстал чуть ли не на километр и летел со снижением. За его самолетом тянулся коптящий след.

— «Кен-23», что случилось? — запросил Кэндзи ведомого по радио.

Вибрирующий голос ведомого донесся как с другой планеты:

— Застучал мотор. Сильные биения. Температура масла 160 градусов. Кажется, горю. Что мне делать?

— Что делают в таких случаях? Если не можешь дальше лететь, прыгай!

Кэндзи увидел, что у самолета напарника из-под капота мотора показались языки пламени. Слетел сорванный фонарь кабины. За борт вывалился пилот, но высота была слишком мала, чтобы купол парашюта наполнился воздухом.

«Бедный Уэхару! Ты никому не расскажешь, в какой ад мы с тобой залетели…»

Милях в ста севернее Баликпана Кэндзи заметил двухмоторный транспортный самолет Си-47. «Дуглас» неторопливо брел над джунглями на малой высоте. Беспечный экипаж тоже не заметил вовремя приближавшийся истребитель Кэидзи, чувствуя себя в безопасности над территорией, контролируемой американцами. Транспортник, не имеющий бортового оружия, был слишком лакомой добычей, чтобы упустить его, «Ну подожди, — пригрозил Кэидзи, — сейчас я отыграюсь на тебе за смерть Уэхару». Пробормотав короткую молитву, он пошел в атаку.

Длинные очереди из пушки и пулеметов прошили «Дуглас». Кэндзи видел, как вспышки разрывов плясали на фюзеляже и на капотах моторов. Проскочив вперед, истребитель развернулся для повторной атаки. Избитый в решето «Дуглас» продолжал лететь, прижимаясь к самым вершинам деревьев.

Во второй атаке Кэндзи и сам был наказан: оказалось, Си-47 модернизирован — сверху фюзеляжа на нем установили турельный пулемет для прикрытия задней полусферы. Подпустив «нуль» чуть ли не на сто метров, стрелок дал длинную очередь. Бронебойные пули, пробив дюралевый картер, вспороли зеркало цилиндров и раздробили зубья передач трансмиссии.

Кэндзи невольно зажмурился от скрежета и грохота. Но мотор тут же заглох.

— Надо прыгать, — произнес Кэндзи вслух и, вспомнив о печальной судьбе Уэхару, взглянул на высотомер. Двести метров — низко. Используя запас скорости, Кэндзи поревел машину в набор высоты. На семистах метрах он перевернул истребитель на спину и, раскрыв замок привязных ремней, вывалился из кабины. Открывшийся раккасан[49] встряхнул его довольно невежливо. Раскачка быстро прекратилась, он глянул вниз и увидел, как подбитый им «Дуглас» снижается на деревья.

— Ну что, получил, негодяй?! — торжествовал стрелок «Дугласа», подвешенный в люльке под потолком фюзеляжа. Его ликующий возглас громко прозвучал по переговорному устройству. Но летчикам было уже не до торжества. Поврежденные моторы захлебывались от перебоев и тянули все слабее и слабее. Нужно было садиться. Но куда? Кроны высоких деревьев проносились угрожающе близко.

— Командир, подверни чуть влево, — подсказал штурман, указывая на болотистый участок джунглей, покрытый кустарником и низкорослыми деревьями.

— Выпускай закрылки! — крикнул летчик бортовому технику.

Тот, зажимая рану на правой руке, склонился над краном управления закрылками, поставил его на выпуск. Но заметного клевка, который сопровождает выход, посадочных щитков, не последовало. По-видимому, снаряд перебил тягу управления. Пилот потянул штурвал на себя, чтобы погасить скорость, верхушки деревьев хлестнули по нижней части фюзеляжа. Машина просела и, не успев потерять скорость, ударилась крылом о ствол исполинского дерева. Лесной великан содрогнулся, но выстоял. Самолет же разлетелся на несколько частей и загорелся. Из расколовшегося фюзеляжа, словно горох из сухого стручка, высыпались тела пассажиров, контейнеры и чемоданы. Густой черный дым поднялся над лесом.

2

Парашют опустил Кэндзи на густые заросли кустарника неподалеку от места падения «Дугласа». Приземление произошло довольно удачно: он отделался всего лишь несколькими ссадинами. Выпутавшись из подвесной системы, пилот приготовил к бою пистолет и затаился. Но кругом было тихо, лишь со стороны, где горели остатки самолета, доносился запах дыма да треск ветвей, охваченных пламенем. Сзади, справа и слева кричали обезьяны, напуганные пожаром.

У Кэндзи вдруг появилось желание побывать на месте катастрофы. Он решительно двинулся к обломкам «Дугласа», надеясь найти там продовольствие, а может, и драгоценности: не век же быть войне — пригодятся.

Каждый метр пути приходилось отвоевывать у джунглей с большим трудом, с помощью острого ножа.

Москиты и комары лезли в глаза, в нос и рот, нещадно кусали его. Он обливался потом, на руках вспухли волдыри.

Неожиданно стало темно: небо затягивало черной тучей. Сверкнула ослепительно яркая молния. Налетевший ветер донес смрадный запах горящей резины и человеческого тела. Цель была близка, и Кэндзи заспешил, чтобы до начала ливня по дыму найти разбившийся «Дуглас».

Он вышел на просеку, пробитую крыльями падающего самолета, до того, как на джунгли обрушился целый океан — иначе нельзя было назвать ливень: за несколько минут вода поднялась до колен, а в низинах бурлили целые реки.

Туча разорвалась и развеялась так же быстро, как и пришла, и Кэндзи продолжил путь. Теперь он не рубил ножом, а бесшумно крался вдоль просеки, сжимая в руке пистолет. Летчик не исключал возможности, что кто-либо из пассажиров самолета окажется жив.

Впереди показался фюзеляж «Дугласа». Кэндзи прислушался—кругом царила кладбищенская тишина. Пилот осторожно подошел, осмотрел все вокруг. Ноги его почти по колено проваливались в жидкую грязь, замешанную ливнем. Полузатопленные мертвецы лежали в самых причудливых позах. Первым делом Кэндзи убедился, что никто из них не остался в живых и не пошлет ему пулю в спину.

У обломков хвостового оперения среди выброшенных чемоданов лежало тело человека с портфелем в левой руке. Кэндзи, видел подобные портфели и знал, что в них перевозят ценные бумаги или деньги.

«Черт возьми, — подумал он, — а у этих покойничков, пожалуй, намного больше денег, чем отыщется в моих карманах. И все может сгнить или достанется обезьянам. Кто же найдет сбитый здесь самолет? Может быть, мне сегодня выпал тот единственный шанс, который изменит всю мою жизнь».

Прежде всего он направился к портфелю. Бывший его владелец лежал на спине. Это был мужчина лет тридцати пяти в форме морского пехотинца США. На воротнике рубашки погибшего были эмблемы финансовой службы — красный ромб в позолоченном лавровом венке.

«Браун», — прочитал Кэндзи фамилию покойника на матерчатой нашивке над правым нагрудным карманом. Из угла рта казначея стекала струйка крови, не смытая дождем. Портфель, роскошный портфель из крокодиловой кожи, был прикован стальной цепочкой к металлическому браслету на левой руке погибшего. Кэндзи изо всех сил дернул за портфель, пытаясь разорвать цепочку. Рывок вызвал неожиданный результат. Цепочка не разорвалась, по человек, которого Кэндзи считал мертвецом, вдруг открыл мутные, ничего не смыслящие глаза и застонал. Летчик невольно вздрогнул.

— Э, приятель, я тебя сейчас избавлю от ненужных страданий, — пробормотал Кэндзи. Он выстрелил в висок офицеру, а вторым выстрелом разрубил цепочку. Ключ искать не стал. Нетерпение и желание узнать, что в портфеле, были так велики, что он взломал замок ножом. С замиранием сердца открыл клапан и, заглянув внутрь, ослепленно зажмурился.

Действительность превзошла самые смелые его мечты: портфель до отказа был забит пачками крупных купюр. Здесь была вся валюта, ходившая в Индонезии: доллары, гульдены и фунты стерлингов. Их было так много, что хватило бы ему до конца дней…

Но ведь и это не все. Кэндзи торопливо стал шарить по карманам погибших. Он не ошибся.

Расстелив плащ-палатку, он бросал на нее бумажники, деньги, документы. Не брезговал ни мелочью, ни золотыми кольцами. С руки трупа с погонами полковника он снял тяжелый золотой браслет с часами. Очень пожалел, что хронометр испорчен. В момент удара стрелки вдавились в циферблат, с точностью до секунды запечатлев время кончины своего хозяина.

Кэндзи был так увлечен, что не заметил, как солнце высушило на нем комбинезон и в воздухе снова заклубились тучи москитов. Но это мало его беспокоило: он потрошил все что можно и брал то, что мог унести, — две бутылки виски, мясные консервы, галеты. Ему удалось найти флакон с жидкостью для отпугивания насекомых, тут же он обильно смазал лицо и руки. На глаза попался темно-серый штатский костюм. Прихватил и его, несмотря на то что он был ему великоват: на первый случай пригодится, скроет его профессию. Из оружия он взял только автомат с тремя запасными обоймами и кольт 45-го калибра, — точно такой, как был у Ясудзиро Хаттори.

Среди чехлов и обломков контейнеров ему попался солдатский ранец. Кэндзи туго упаковал в него свои сокровища и набросил на плечи. Многое из того, что он сложил в плащ-палатку, пришлось оставить: он просто не в состоянии был все унести.

У обломков машины стало тихо. Только гудели комары да жужжали мухи, слетевшиеся откуда-то на запах крови.

3

Кэндзи слышал об ужасах тропических лесов, растущих на островах Океании. Ему приходилось летать над джунглями Новой Гвинеи и над зарослями островов Бисмарка. Но с воздуха они были великолепны, эти скопления миллиардов деревьев и кустов, покрытых изумрудной зеленью и яркими цветами. Теперь же Кэндзи по-настоящему понял, что такое джунгли: и шагу не пробиться без топора, который он предусмотрительно прихватил. Правда, пока его утешало приобретенное богатство, а мысль, что до побережья не более десятка миль, добавляла сил. Этот путь он рассчитывал пройти дня за три. Но спустя немного у него вдруг возник вопрос: как выбраться с острова, контролируемого американцами? Купить каноэ или нанять одного из местных жителей, чтобы перевез через пролив? А вдруг задержат и отберут чудом доставшееся ему богатство? Нет, этого допустить нельзя. А, собственно, нужно ли выбираться к своим? Что это ему даст? Война проиграна — это стало ясно после потери Марианских островов и поражения японского флота в Филиппинском море. И если Кэндзи даже уцелеет в будущих боях, то что его ждет? Лагерь военнопленных. А не лучше ли самому сдаться в плен и сохранить и жизнь и богатство?

За три года войны Кэндзи успел пересмотреть свои ура-патриотические взгляды. Недолгое общение с покойным тестем открыло ему глаза на смысл жизни. Преуспевающий делец Камакура-сан, отец его жены, достиг бы многого, если бы на их дом не упала американская фугаска, сброшенная с Б-29 во время первого налета «сверхкрепостей» на Токио.

Камакура-сан легко разрушил уже качавшиеся устои мировоззрения Кэндзи Такаси. Он доказал ему, что все религии и традиции, нормы нравственности, в том числе и самурайский дух, — собачье дерьмо, отрава для дураков. Все это нужно для того, чтобы дураки не мешали и даже, наоборот, помогали финансистам заниматься единственно достойным делом — делать деньги.

И Кэндзи Такаси сегодня «сделал» эти деньги. По самым скрдмным подсчетам, у него было не менее 60 тысяч долларов, 15 тысяч фунтов стерлингов и более 10 тысяч голландских гульденов. О, эти деньги ему пригодятся после войны! Соединив содержимое ранца с наследством тестя, Кэндзи Такаси будет почтеннейшим человеком в Токио, а может, и во всей Японии.

И жаль, что его друг Ясудзиро Хаттори, уважаемый за многие достоинства, не доживет до тех дней. Этот самурай еще не растерял в боях своих фантазий и едва ли захочет пережить крушение империи.

Первую ночь Кэндзи провел на дереве. Срубив сучья, он сделал среди ветвей помост. Устелил его листьями и прикрыл плащ-палаткой. Получилось довольно уютное гнездышко, в котором его не мог достать никто, кроме змей, ягуаров и огромных муравьев, чьи укусы можно было сравнить с прикосновением к углям из жаровни хибати.

Он извлек из драгоценного ранца консервы и галеты. Хлебнув виски, закашлялся. Черт их поймет, этих янки, почему они предпочитают огненную воду мягкому и нежному сакэ? Проверив оружие, Кэндзи закрыл глаза.

Свалившееся на него богатство и условия, в которые он попал, поставили перед ним немало сложных проблем. Ему было о чем подумать. Но сегодня он слишком устал. И стоило ему только смежить глаза, как он крепко уснул.

Утром после завтрака Кэндзи захотелось увидеть и посчитать свои деньги более точно. Он вывалил содержимое ранца на плащ-палатку. Огромная, никогда не виданная груда банкнотов заставила радостно застучать сердце. Он начал раскладывать по кучам доллары, фунты и гульдены. От этого увлекательного дела его оторвала непонятная, смутная тревога. Ему показалось, что за ним кто-то наблюдает. Кэндзи прикрыл полой плащ-палатки богатство и осторожным движением, не дыша, взял автомат на изготовку. Внимательно осмотрелся вокруг. Ничего подозрительного. Но ощущение, что он здесь не один, не покидало его. Более того, он был уверен, что кто-то прячется в зарослях. Затолкав деньги в ранец, Кэндзи затаился.

Любой человек, в любой форме, японской или союзной, был ему опасен. Он должен избегать общества себе подобных до тех пор, пока не выйдет к побережью и не запрячет надежно, до лучших времен, свое сокровище. Если же кто-то узнает о содержимом ранца, жизнь Кэндзи обесценится, как японская иена.

Он ждал довольно долго. Вдруг зашуршали листья на соседнем дереве. Он поднял глаза и встретился с немигающим взглядом какого-то существа, заросшего рыжей шерстью.

Не раздумывая ни секунды, Кэндзи полоснул длинной автоматной очередью. Затрещали сломанные сучья, посыпалась срезанная пулями листва, и к его ногам рухнула тяжелая туша старого самца-орангутанга.

— Проклятие! — облегченно воскликнул. Кэндзи, отскакивая в сторону, и выпустил в орангутанга еще очередь, для гарантии. Подошел к неподвижному телу. На морде человекообразной обезьяны застыла гримаса предсмертного ужаса. Невольно вспомнился финансист с портфелем у разбитого Си-47. Кэндзи толкнул ногой обезьяну. Встреча с орангутангом его успокоила. По-видимому, в этих джунглях еще не ступала нога человека.

4

Прошло три дня. Измученный переходом, Кэндзи валился с ног. Каждый шаг в джунглях приходилось брать с бою у колючего кустарника и цепких лиан. Пройдя сто метров, Кэндзи выбивался из сил и падал на землю, где на него набрасывались полчища пиявок и москитов. Часто из-под ног выползали змеи и какие-то огромные ящерицы, размером с небольшого крокодила. Где-то над ним, на высоте тридцати метров, солнце освещало кроны деревьев. Там кричали попугаи и ссорились обезьяны, а здесь был сырой полумрак, густой и неподвижный воздух, насыщенный запахом тления. Деревья толщиной в два-три метра переходили у земли в хаотическое сплетение толстых корней, перевитых лианами и ползучим кустарником, сквозь которые пробивались заросли папоротника. Под ногами хлюпала и чавкала грязь.

Прошел еще день, и на Кэндзи обрушились новые невзгоды. Кончились консервы, и началась лихорадка. Теперь Кэндзи жил в каком-то нереальном мире, часто впадая в забытье. Скорость продвижения его на восток была ничтожна. На исходе шестого или седьмого дня он вышел к огромному болоту.

Дальше пути не было. Идти в обход уже не оставалось сил. Что стоило здесь, в джунглях, его богатство? Он не мог на него купить даже таблетку хинина.

Вечерело. Над болотом взошла полная луна. В прибрежных камышах рубинами сверкнули глаза крокодилов. На берегу оставаться было опасно. Кэндзи решил отойти в глубину леса, переночевать, а назавтра построить плот и переправиться на ту сторону. Он успел сделать всего пару шагов, когда длинное бревно, лежащее в воде около берега, ожило и стремительно бросилось на него. Движения огромного, восьмиметрового крокодила были молииеносны. Тяжелый мускулистый хвост, покрытый броней ороговевших пластинок, нанес страшный удар, по ногам обессилевшего человека. Кэндзи, потеряв сознание, рухнул на землю. Тотчас огромная зубастая пасть перехватила его поперек тела и поволокла в воду…

В личном деле капитан-лейтенанта Кэндзи Такаси, хранящемся в штабе 26-й воздушной флотилии, появилась запись: «Пропал без вести, не вернувшись с боевого задания».


Глава восьмая

1

Пожар второй мировой войны охватывал все новые и новые районы земного шара. Теперь он уже из России перекинулся на Германию. «Великий западный союзник», еще недавно грозивший стереть всех и вся с лица земли, сам лежал в руинах и развалинах. И на Дальнем Востоке бои достигли кульминационной точки.

Мрачные, тревожные дни тянулись мучительно медленно. В памяти Ясудзиро днем и ночью всплывали жуткие картины воздушных боев, падения его на горящем «гекко».

Это произошло незадолго до высадки американцев на Тиниан. Ясудзиро возвращался со свободной охоты, когда его «гекко» зажали в клещи четыре «лайтнинга».

Сначала он решил вырваться обычным приемом — уходом на вертикаль в сторону солнца. Но это не удалось. «Лайтнинги» разомкнулись по фронту и, пользуясь преимуществом в скорости, пошли на сближение.

Когда Ясудзиро оглянулся, то увидел знакомый номер атакующего «лайтнинга» — того самого, которого он чуть не вогнал недавно в океан вслед за ведомым. Теперь же они поменялись ролями, и американец постарается расплатиться за прошлое.

Ясудзиро энергично рванулся влево. Но там его ждал второй «лайтнинг». Пули прошили обшивку крыла. Ясудзиро переложил рули, но и справа его караулили. В верхней точке косой петли, когда скорость упала, «знакомый» «лайтнинг» всадил ему в фюзеляж несколько снарядов. «Гекко» будто споткнулся и повалился на левое крыло, не реагируя на действия рулей.

Теперь у Ясудзиро не было выбора. Надо прыгать. Он открыл фонарь и отстегнул ремни. Центробежная сила придавила тело к борту кабины. Большим усилием он оторвался от сиденья, поставил колено на борт кабины и другой ногой оттолкнулся что было сил. Упругий бушующий поток подхватил его. Ясудзиро дернул вытяжное кольцо парашюта и почувствовал сильный рывок раскрывшегося купола. Он был жив! Земля неторопливо плыла навстречу. Но Ясудзиро ни на секунду не забывал и о «лайтнингах». Что им стоит дать по нему очередь? Ведь он висит на парашюте беспомощный и беззащитный.

Но «лайтнинги» продолжали преследование неуправляемого «гекко».

«Неужели они не видят, что он горит и падает? Зачем они атакуют его?»

Ясудзиро не подозревал, что Полу Уокеру и Джиму Клинту позарез нужна была фотопленка сбитого самолета, подтверждающая их победы…

После потери «голубого дракона» отряд «Белая хризантема» прекратил свое существование. Летчиков, оставшихся в живых, загрузили на подводную лодку и отправили на Филиппины.

По-видимому, невосполнимые потери в авианосцах были причиной того, что Ясудзиро Хаттори, летчика экстра-класса, летавшего на палубных самолетах, вновь направили служить в базовую авиацию, где совершенно не требовалось его ювелирное мастерство в производстве взлетов и посадок.

В 26-й воздушной флотилии, куда он попал служить, Ясудзиро стал командиром истребительного авиаотряда, летающего на самых современных японских машинах — выпуска 1944 года — «Накадзима-два».

Японские конструкторы, ухитрившись взять все лучшее с «Райт-Циклонов» и «Пратт-Уитни», построили наконец двигатель, не уступавший по мощности американским. Ясудзиро взлетел на «двойке» и впервые увидел, что стрелка указателя скорости переместилась за цифру «600». Мощное вооружение самолета состояло из четырех пушек и шести крупнокалиберных пулеметов. Такое большое количество стволов, требовавшее прорвы боеприпасов, значительно утяжеляло конструкцию и ухудшало маневренные качества самолета. Зато залп бортового оружия мог свободно развалить в воздухе «сверхкрепость» или «либерейтор», не говоря уже о «скайрейдерах».

2

В двадцатых числах октября 1944 года на долю летного отряда Хаттори снова выпали тяжелые испытания и летчикам довелось в деле испытать новый самолет.

Узнав о высадке американской морской пехоты на остров Лейте, входящий в Филиппинский архипелаг, командующий объединенным флотом направил туда все имеющиеся у него силы: первое и второе диверсионные ударные соединения и главные силы японского флота — 6 авианосцев, 2 легких крейсера и 10 эсминцев.

На первый взгляд к Лейте двигались грозные силы, но им было далеко до тех, что в декабре сорок первого нанесли удар по Пёрл-Харбору. На четырех авианосцах базировались ослабленные авиагруппы неполного состава, а на двух линкорах, переделанных в авианосцы, совсем не было самолетов. По сути дела, они были плавающими мишенямя, способными выполнять лишь задачу по отвлечению американской авиации.

Если в воздушных боях «накадзима-два» не уступал авианосным истребителям, то против американских кораблей он был бессилен: бронебойные снаряды отскакивали от бортов и надстроек, словно горох от слоновой шкуры. Бомбометание тоже давало очень мало: бомбы приходилось бросать под воздействием столь плотного зенитного огня, что не каждый летчик выдерживал прицельный курс. После каждого налета на корабли отряд Ясудзиро катастрофически редел. Не меньшие потери несли и другие отряды 26-й воздушной флотилии. А результаты ударов оставались более чем скромными. Вскоре японские корабли погрузились на дно вслед за авианосными самолетами. В воздухе господствовала авиация военно-морского флота США.

В эти дни Ясудзиро оказался одним из немногих, кто был свидетелем зарождения новой японской тактики — атаки камикадзе.

Однажды из полета вернулся взбешенный неудачным бомбометанием контр-адмирал Арима.

— Сейчас я покажу вам, как нужно топить авианосцы! — крикнул он ведомым летчикам, тоже сбросившим бомбы мимо цели. — Подвесьте-ка мне бомбы с взрывателями мгновенного действия! — отдал распоряжение Арима подошедшему инженеру.

Пока механики готовили машину к вылету, адмирал молча ходил вдоль стоянки с незажженной сигаретой в зубах.

— Я не буду кидать ее куда попало, — сказал Арима, погладив рукой авиабомбу, которую подвесили к его самолету. Заметив недоумение в глазах подчиненных, пояснил: — Я взорву ее вместе с самолетом прямо на палубе авианосца.

— Ваше превосходительство, не делайте этого! — пытались отговорить адмирала приближенные. — Вы командующий и обязаны повелевать, а не искать смерть в бою, уподобясь простому самураю. Пошлите на таран любого из нас…

— Нет, — сказал Арима, — лечу я. Если адмиралам не дано умирать с честью, то считайте меня рядовым. — Арима сорвал с мундира полосатые петлицы с адмиральскими звездами и швырнул на землю.

Он долго садился в кабину, долго запускал мотор, а подчиненные стояли все это время в глубоком поклоне: они молча отдавали дань уважения человеку, решившему показать пример самурайского мужества.

О результатах тарана Аримы говорилось разное: японская пресса утверждала, что американцам дорого обошлась жизнь адмирала; янки же писали, что самолет самоубийцы взорвался рядом с бортом, не причинив существенного ущерба. Тем не менее примеру Аримы стали подражать многие фанатики. Японская пропаганда возвела павших летчиков, применивших таранные удары, в разряд национальных героев. Летчиков-самоубийц стали называть камикадзе (ветер богов).

И все-таки поначалу таранные удары по американским кораблям носили случайный характер; лишь по мере того, как японская авиация начала испытывать все более острый недостаток в горючем, самолетах, и летчиках, когда боевые действия ее стали малоэффективными, появилась тактика использования летчиков-смертников, или «тактика истекающих кровью».

Выброшенные пропагандой лозунги отдать за императора 10 жизней из 10 нашли отклик в душах летчиков-самураев.

К тому времени, когда американские армия и флот начали сражение за Окинаву, авиационная промышленность Японии (фирма «Мицубиси») начала серийный выпуск самолета-снаряда «Ока-11» («Цветок вишни»), предназначенного специально для управления летчиком-самоубийцей.

3

Филиппины стали всего лишь эпизодом в боевой биографии Ясудзиро Хаттори. Впрочем, он считал, что ему там здорово повезло. Ясудзиро ухитрился сбить в воздушных боях восемь американских машин и уложить бомбу в крейсер, не получив при этом ни царапины. Зато 26-я воздушная флотилия с гибелью контр-адмирала Аримы прекратила свое существование. Из ее состава в живых осталось не более дюжины пилотов, которых вскоре расформировали по другим частям и соединениям.

Ясудзиро Хаттори, прибыв в конце февраля 1945 года на Кюсю, был назначен командиром авиационного, отряда «Горная вишня», укомплектованного летчиками-смертниками.

Принимая отряд и знакомясь с летным составом и тех никой, он испытывал чувство глубокого разочарования.

Вопреки заверениям прессы и радио, создавшим рекламу камикадзе, его отряд был укомплектован старыми и изношенными машинами. Место для этой рухляди было давно на свалке, но ее хотели заставить послужить в последний раз. Самолетный парк оказался самым разношерстным. Здесь можно было встретить все типы — от истребителей до средних бомбардировщиков. Техническое состояние самолетов было безобразным. На всем ржавом, но зато размалеванном драконами самолетном парке лежала роковая печать разовости действия, обреченности и скорой гибели. Не менее пеструю группу составлял и летный состав. При знакомстве с подчиненными Ясудзиро еще раз с болью убедился в лживости официальных заявлений. Вопреки потокам славословия, идущим в адрес камикадзе, империя выделяла в отряды смертников самых бесталанных пилотов. Костяк отряда «Горная вишня» составляли курсанты авиационных школ, отчисленные за летную неуспеваемость. Группу поменьше составляли опытные пилоты, списанные с летной работы из-за болезней и ран, полученных в «великой восточноазиатской войне». Были и добровольцы, пришедшие в отряд из других родов войск, изъявив желание умереть за императора. Летная подготовка этой категории молодых людей была особенно низкой. С марта в отряд стали поступать летчики-камикадзе — выпускники специальных летных школ.

Большинство шовинистически настроенных летчиков были фанатики, твердо верившие в то, что, отдавая свои жизни, они спасают «2600-летнюю империю» от поражения в войне.

Но наряду с понятными для Ясудзиро людьми были и такие, что в отряд «Горная вишня» попали по неизвестным причинам, и, по-видимому, не без принуждения. Эту категорию людей мало привлекала скорая возможность героической смерти за императора. Их также не интересовали ни почести, которые им будут возданы после смерти, ни обещания вечного блаженства в лучшем мире, ни пенсии, назначаемые на два чина выше, что получат их овдовевшие жены и осиротевшие дети.

На унылых лицах таких камикадзе читалось заветное желание сорвать с себя белый шарф смертника и скрыться до конца войны в какой-нибудь глухой горной деревушке. По-видимому, от этого поступка их удерживала угроза немедленного расстрела за дезертирство да репрессии, которые будут применены к семьям. Самурай Ясудзиро Хаттори не мог питать к таким людям другого чувства, кроме презрения. Он решил от них избавиться в первую очередь. В своей записной книжке против их фамилий он ставил черные точки: по команде на вылет они первыми займут кабины самолетов, начиненных взрывчаткой, Он поможет им умереть достойной смертью, с пользой для империи!

Но больше всего поразил Ясудзиро крайне примитивный уровень летной подготовки его новых подчиненных. Большинство летчиков было обучено только взлету и умению пилотировать в воздухе, о посадке же они не имели представления: видимо, инструкторы считали, что это им не потребуется. В задачу камикадзе входило: взлететь, прийти в заданный район, обнаружить цель, направить на нее нос машины и пикировать. Еще худшим было то, что хваленые герои-смертники, цвет японской нации, не могли отличить свои корабли от американских. И Ясудзиро был вынужден лично выводить своих беспомощных питомцев в район цели и определять результат воздействия на американские корабли.

В конце марта отряд «Горная вишня» начал принимать участие в боевых действиях против американского авианосного соединения, наносившего удары по японским аэродромам и портам, расположенным в самой метрополии. Особенно жаркие бои разгорелись в период сражения за Окинаву.

Вечером 7 апреля 1945 года «Горная вишня» получила приказ нанести массированный удар по объединенному соединению американского флота, шедшему к Окинаве для высадки десанта. Корабли были еще далеко. Но камикадзе имели преимущество перед всеми остальными самолетами: они не нуждались в горючем на обратный путь.

Удар наносился на рассвете 8 апреля, в праздник, посвященный дню рождения Будды. И в то время, когда в храмах монахи только начинали сливать чай из фарфоровых чашек на статуэтки Будды, Ясудзиро приказал камикадзе построиться на стоянке перед самолетами.

Вид у большинства летчиков был осунувшийся. Почти у всех в глазах сверкали хмельные огоньки. Для них последняя ночь прошла без сна. По выработавшейся традиции они присутствовали на своих похоронах, пили сакэ и прощались с близкими. Некоторые были еще не в состоянии понять всей трагичности момента.

Ясудзиро никогда не приходилось видеть перед вылетом сразу столько унылых, обреченных лиц, с бессмысленным взглядом осоловелых глаз. Открыв большую флягу с вином, Ясудзиро обошел вдоль строя, налил каждому последнюю чашку саке.

Чтобы поднять дух людей, идущих на смерть, он решил сказать им короткую речь. Остановился перед серединой строя, окинул всех подчеркнуто гордым, одобряющим взглядом.

— Что может быть прекраснее вишневого дерева, одетого в белый весенний наряд? — заговорил он приподнято-торжественно. — Вот так же прекрасны и вы, молодые герои отряда «Горная вишня». Но цветение вишни не вечно! Когда наступает время, белые лепестки облетают, оставляя после себя завязь плодов. Значит, не зря облетают, осыпаются лепестки! Наступил и для нас решающий час. Так и мы, как белые лепестки цветов вишни, осыплемся на головы наших врагов, принося прекрасные плоды победы. Мы придем сегодня к кораблям американского флота неотразимые, как ветер богов, и обрушим на них свой гнев и свое возмездие. Давайте отрешимся от земных дел и уйдем вмир, где царит вечная весна и вечная справедливость! Пусть дух уходящих на небо будет свидетелем нашей борьбы и мужественной смерти на палубах вражеских кораблей. Банзай, камикадзе! С нами бог Хатиман! — В руках Ясудзиро сверкнул меч, вырванный из ножен. Набрав полную грудь воздуха, он крикнул во весь голос: — По самолетам!

Строй мгновенно рассыпался. Летчики заняли кабины своих пестро разрисованных машин.

Ясудзиро лично вел свой отряд на цель. Но только в его самолете бензиновые баки были залиты по горловину. Он должен вернуться и доложить о результатах налета. Остальные машины заправили так, чтобы хватило долететь лишь до цели. Обратного пути им не было.

В этот день в воздухе над морем между Японскими островами и Окинавой царило небывалое оживление. Десятки японских самолетов взлетали с разных аэродромов. Все они шли одним курсом — на Окинаву, и, вероятно, все оставались там. Во всяком случае, Ясудзиро не видел ни одного встречного экипажа.

Он еще не знал, что двумя днями раньше началась операция «Кикусуй» — осуществление массированного удара частей камикадзе по американскому флоту.

После двух часов полета в голубой дымке показался остров Окинава. Вдоль его западного побережья дымились сотни транспортов и боевых кораблей, поддерживающих вторжение сухопутных сил США.

Но вскоре Ясудзиро стало некогда смотреть на панораму грандиозного сражения. В воздухе появилось не менее сотни американских истребителей, а на ближних подступах к кораблям встала черная стена разрывов. Даже видавшему виды Ясудзиро стало не по себе при виде адского грохота, раздававшегося в воздухе. Одна за другой рвались в воздухе машины камикадзе, начиненные взрывчаткой. Некому было связать боем американских истребителей, и японцам оставалось только одно — идти напролом, навстречу своей гибели.

Перекладывая свою машину из виража в вираж, изворачиваясь и избегая пулеметных трасс, Ясудзиро все же успел заметить, как отдельные экипажи камикадзе, прорвавшись сквозь кольцо истребительных заслонов и многослойные секторы зенитного огня, свалились в пике на выбранные цели. Четыре громадных вврыва взметнулись на палубах кораблей. Ясудзиро развернулся и взял курс на метрополию.

4

Зазвонил телефон. Ясудзиро поднял трубку.

— Господин капитан третьего ранга, вам докладывает дежурный офицер. Какой-то инвалид Моримото хочет вас видеть.

— Моримото-сан?.. Не может быть!.. Проводите его ко мне.

Спрятав документы в сейф, он поспешил ему навстречу. В конце коридора увидел тяжело шагавшего на костылях человека в сопровождении офицера.

Ясудзиро невольно остановился. Неужели это Моримото? Да, это был он, вернее, это был обрубок «железного самурая», лишившегося ноги и кисти правой руки. Волна жалости захлестнула Ясудзиро. Он много думал о смерти и готов был к ней. Но о такой участи он и предполагать не мог.

— Здравствуйте, дорогой учитель! Небо послало мне радость снова увидеть вас.

— Я на минуту, проездом…

— Что вы, сэнсей! Я не отпущу вас так быстро. — Ясудзиро помог опуститься Моримото на циновку и пододвинул ему подушки.

— Что, Ясудзиро-сан, не ожидали увидеть таким? Только не нужно меня жалеть. Я просто получил по заслугам. Все закономерно… Скольких людей сделал я инвалидами? Не знаете? И я не знаю. Теперь пришла моя очередь… Когда же тигру отрубят хвост и лапы, то тигр перестанет быть тигром. Такая метаморфоза произошла со мной. Я уценен, как пустая бутылка из-под сакэ… Разумеется, я в любой момент могу вспороть себе брюхо, дабы не влачить жалкого существования. Но я не тороплюсь. Несчастье сделало меня философом. Я хочу дожить до тех дней, когда прекратится эта страшная трагедия, называемая войной. Мне, право, любопытно посмотреть, чем закончится это безумие, затеянное нами в Пёрл-Харборе…

Раздался вежливый стук в дверь.

— Войдите! — отозвался Ясудзиро.

В комнату вошел лейтенант Итихара и, посмотрев на Моримото, поклонился.

Ясудзиро познакомил их:

— Моримото-сан, позвольте представить моего заместителя лейтенанта Итихара Хисаси.

Лейтенант вытянулся и снова поклонился,

— Надеюсь, лейтенант не обидится на то, что отставной капитан второго ранга ие может оторвать искореженную задницу от татами?

Лейтенант, вежливо улыбнувшись, промолчал.

— Господин командир отряда, я принес документы и письма камикадзе, улетевших на задание.

— Хорошо, оставьте их на столе, Я разберусь с ними.

Итихара Хисаси, отдав честь, вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

— Глоток сакэ, учитель?

Моримото кивнул в знак согласия, и Ясудзиро скрылся за ширмой. Внимание Моримото привлек незапечатанный конверт без адреса, лежавший сверху других писем.,

— Ясудзиро-сан, позвольте мне посмотреть, что написал ваш герой своей маме, перед тем как идти в последний полет.

— Пожалуйста, пожалуйста, сэнсей!

Моримото извлек недописанное письмо — лист бумаги, наполовину покрытый торопливыми иероглифами,

— Нет, этот воин писал не маме, а такому же, как и сам, мальчишке, который где-то и в чем-то его обидел. Послушайте, Ясудзиро-сан, вот это место: «Я выполню задание и окажусь в Ясукуни раньше тебя. Я буду раньше тебя в звании и позабочусь о том, чтобы тебя оставили в учениках».[50] Он думал, что идет на воскресную прогулку…. Большой глупый ребенок… Послушайте, Ясудзиро-сан, вы что, в самом деле верите, что, посылая на смерть этих сосунков, вы спасаете империю от разгрома?

— Я солдат, сэнсей, и выполняю приказ командования,

— Но, дорогой мой Тора, ведь это уже не война! Разве здесь нужно то, чему я вас учил? Ведь вы же превратили живого человека в автопилот для управления бомбой или торпедой! В этом есть что-то отвратительное, циничное, гнусное. На войне всегда гибли солдаты, но не так… А вы окружили ореолом славы это страшное явление, порожденное нашим техническим бессилием. Люди в нашей империи никогда не ценились. Банзай! Топи их всех, и крейсера и авианосцы!

Ясудзиро закурил сигарету и не выдержал:

— Учитель, прошу вас, не нужно… Мы должны твердо верить в свою миссию. Иначе зачем тогда все проделанное нами? К чему все наши жертвы?

Моримото не дал ему закончить мысль:

— Нет, Ясудзиро-сан, об этом нужно говорить. Нужно говорить и нужно думать! Когда мне отрубили лапы, у меня стало больше времени на раздумья, и, кажется, я чуточку поумнел. Нужно как можно скорее заканчивать это национальное самоубийство. И заканчивать нам, солдатам. Господа из Кайгунсё убивать себя не станут. Они готовы воевать до последнего «железного самурая», потому что у этого самурая деревянная голова, он идет равнодушно, как вол, на бойню, куда бы его ни послали. Простите меня, мой дорогой друг, за горькую правду. — Моримото взглянул на свой хронометр, оставшийся от лучших дней. — Мне пора. Пока я докостыляю до вокзала, начнется посадка.

— Дорогой учитель, прошу вас, останьтесь у меня хоть на сутки.

— Нет, дорогой Тора! Я не могу больше находиться здесь, видеть летчиков, самолеты… Они заставляют меня острее чувствовать увечье.

— Тогда одну минуту, сэнсей! Я вызову машину и провожу вас до вокзала.

— Спасибо. От этой любезности не откажусь.

Они расстались у вагона электрички. На прощание Моримото подарил Ясудзиро золотую статуэтку пузатого божка.

— Возьмите, Тора, на память мой талисман. Пусть он сохранит вам жизнь и здоровье. Он был со мной неразлучен во всех полетах, кроме последнего.

— Спасибо, сэнсей, вы всегда были добры ко мне.

— Прощайте. Буду рад встретить вас живым после войны. Для меня она кончилась. Если вам захочется увидеть мой огрызок, заезжайте в Нагасаки. Вот моя визитная карточка…

Больше они не встречались.

Бедняга Моримото не мог знать, что на полигоне Аламо-Гордо уже взорвали ядерное устройство, сходное с тем, что вскоре обрушится на Нагасаки.

5

Как-то удивительно для себя Ясудзиро выбрался на два дня в отпуск. Это было настолько неожиданно, что он не успел предупредить близких о своем приезде. С вокзала он пошел пешком. Хиросима пока была глубоким тылом, но следы войны лежали на всем. Большинство магазинов и лавок не открывалось. В незашторенных окнах виднелись пустые прилавки. Хозяева магазинов или воевали, или отбывали трудовую повинность, а многие из них уже распрощались с этим миром. Да и в тех магазинах, что были еще открыты, жизнь еле теплилась. Покупатели неохотно брали китайские товары и снадобья. Холодно, грязно, неуютно. Чуть не половина жителей разбежалась по деревням, где жизнь была посытнее и поспокойнее.

В честь приезда Ясудзиро отец устроил небольшой пир. На него был приглашен только близкий друг отца Киёси Морисава. Этот пир не походил на те веселые застолья, что устраивались раньше в доме Хаттори. Да оно и понятно — в редкий японский дом не вползла горечь невозместимых утрат близких. Средний брат Ясудзиро — Тадаси Хаттори — пропал без вести в бою за Иводзиму; приемный сын Киёси Морисавы погиб на транспорте «Икутамару», потопленном у острова Кваджелейн. Разговор мужчин даже после того, как они приложились к бутылке сакэ, ставшей дефицитом, вращался вокруг одной темы — войны.

Чем больше слушал Ясудзиро разговор отца и тестя, тем больше удивлялся: «Что с ними произошло за два года моего отсутствия? Неужели на стариков так подействовала гибель сыновей и временные военные неудачи империи?»

В прошлый его приезд старики были настроены куда патриотичнее и воинственнее.

Вопрос, заданный отцом, поверг Ясудзиро в смятение: он не допускал и мысли, что отставной полковник императорской армии может произнести слова, проникнутые пессимизмом и непониманием великих целей и задач, стоящих перед империей.

— Когда же, сын, вы закончите воевать? Когда вернетесь под родную крышу? — спросил Хаттори-старший. — Мы устали с матерью ждать. Ожидание и страх за жизнь детей состарили нас.

— Я солдат, отец, а вы знаете, что это такое…

— Хоть бы она заканчивалась поскорее, эта проклятая война, пока не все сыновья полегли в сраженьях, — вздохнул старый Морисава.

Ясудзиро решил утешить тестя:

— Уважаемый Киёси-сан! Я понимаю вашу скорбь по поводу гибели сына. Но он погиб как герой, ради процветания империи.

— Какая нам радость от этого процветания? — тихо спросил Киёси Морисава. — Что получили вы — завоеватели островов и морей? Что получили мы — отцы погибших сыновей, которые отдали свои жизни за завоевание индонезийских каучука и нефти, малайского олова, бирманского золота и всех остальных богатств? Кто нажил миллионы? Не знаешь? А я их назову, эти процветающие монополии. Это «Мицуи» и «Мицубиси», «Сумито» и «Ясуда». Я бы назвал еще, да боюсь, что тебе надоест слушать.

Ясудзиро было трудно поверить, что это говорил Киёси Морисава, бывший активный функционер, некогда возглавлявший местный филиал монархо-фашистской организации «Ассоциация помощи трону». Подслушай их разговор кто-либо из соседей — и жди в гости жандармов. А у тех разговор короткий. Нужно было побыстрее кончать опасные речи, от которых было два шага до тюремной решетки.

— Киёси-сан, можно подумать, что вы вместе с моим приятелем Моримото сделались коммунистами.

Но тесть не захотел переводить разговор в шутку.

— Нет, мой дорогой Ясудзиро, я далеко не коммунист. Я разорившийся негоциант, торговец шелком. И теперь ясно вижу, что причина моего разорения заключается в войне.

— Отец, великодушно простите меня, — обратился Ясудзиро к тестю, — но ведь совсем недавно вы думали по-другому. Почему же сегодня я должен слушать речи, несовместимые с честью мундира офицера императорского флота?

Старый Морисава помолчал, собираясь с мыслями, и заговорил еще тверже, еще ожесточеннее:

— Вопрос закономерный, Ясудзиро-сан, и я на него отвечу, но приготовьтесь выслушать мое откровение и заранее извините, потому что едва ли оно понравится вам. — Тесть откашлялся, словно собирался выступать где-нибудь на собрании ассоциации. — Я очнулся от дурмана, в котором пребывал многие годы, и прозрел, но, увы, не рискую возмутиться во весь голос на деспотизм наших правителей. Морисава слишком стар для тюрьмы. Мне и твоему отцу остается только молчание. Мы не настолько молоды и храбры, чтобы жертвовать последним, высказывая свои мысли вслух. И жаль, если наши дети не поймут, что единственным и самым верным действием будет безразличие и равнодушие по отношению к государству. Нам больно до слез, что наши сыновья вместо бойкота монархо-фашистской системы, которая уже изжила себя, отдают жизни ради ее спасения.

Летчик посмотрел на своего отца. Тот, полузакрыв глаза, отгороженные от мира линзами очков, в знак согласия со словами друга кивал головой. Он-то хорошо знал финансовую кухню и те веревочки, за которые дергают стоящие у руля большой политики.

— Ясудзиро, дорогой сын, муж моей любимой дочери Тиэко! Я надеюсь, что ты правильно поймешь мои слова. Ты — герой! Настоящий самурай, который не остановится ни перед чем! Вас так воспитали… Но, жертвуя собой, ты когда-либо задумывался над тем, что будет с любящими тебя, которых ты оставишь на земле? Как они будут переносить свое сиротство?

— Им заплатят хорошую пенсию, на два ранга выше, как за капитана первого ранга. Потом им помогут родители. Надеюсь, что ни отец, ни вы не оставите их без внимания.

— Я уже стар и болен. На меня надежд мало. Да и родителей ты добьешь своей кончиной. Они недолго переживут тебя… То сообщение о твоей гибели в море Тимор отняло у них десяток лет жизни…

Потом они молча пили. Но хмель не мог заглушить тревожных мыслей, и Ясудзиро попытался найти спасение от них в комнате Тиэко. Но и ласки жены успокоили его ненадолго.


Глава девятая

В первый день операции «Кикусуй» на американские корабли обрушились 355 самолетов камикадзе, «Божественный ветер» превратился в настоящий тайфун, но далеко не все экипажи достигли цели. Часть их перехватывалась и уничтожалась на дальних подступах к кораблям. Другая часть гибла, напоровшись на плотную завесу зенитного огня. Некоторые смертники не достигали цели, падали в океан из-за отказа до предела изношенной техники.

Были и такие, что в последний момент от страха теряли контроль над собой и сваливались в штопор. Сказывалась и низкая техника пилотирования — не все камикадзе попадали своими самолетами в жизненно важные центры корабля, бились о борт или надстройки, не принося им существенного вреда. Вследствие всего этого потери американцев были намного ниже, чем ожидало японское командование.

И лишь отдельные фанатики, прорвавшись сквозь огонь истребителей и зениток, наносили такой огромный ущерб американцам, который был не под силу даже сотне самолетов, действующих обычным способом.

Так, старший пилот Цай Томи, чьи опаленные документы нашли на месте взрыва, ухитрился на пикировании загнать свой «нуль» в люк носового самолетоподъемника «Энтерпрайза». От взрыва бомбы и самолета погибло более сотни человек экипажа, а сам авианосец был выведен из строя до конца войны.

Средний счет уносимых жизней, по данным американской статистики, был 1: 50 в пользу камикадзе. С целью сохранения высокого морального духа моряков американское командование умалчивало о тактике японских летчиков-смертников. Цензура строго следила, чтобы сведения о камикадзе не просочились в печать… И все-таки слухи о загадочных самураях, добровольно оседлавших крылатые бомбы, возникали повсюду и нагоняли на американских моряков страх и ужас.

Американцы понесли чувствительный урон в кораблях, но исход битвы за Окинаву был в их пользу. Атаки смертников продолжались до 22 июня — дня окончания «Кикусуй». Всего за это время камикадзе произвели 1500 вылетов, потопив 26 кораблей и 164 серьезно повредив.

Отряд «Горная вишня» участвовал в операции лишь вначале: к середине апреля летчики остались без самолетов — в людских резервах империя никогда не испытывала недостатка, а вот техники явно не хватало. На аэродроме сиротливо стояли две сильно изношенные учебные машины, но из-за отсутствия бензина учебные полеты проводились очень редко. Пилотам «Горной вишни» жилось пока вольготно. В ожидании часа, когда их жизни потребуются империи, молодые люди убивали скуку фехтованием, игрой в шахматы или борьбой сумо, а в дни получки они наводняли домики гейш, публичные дома.

Но в начале мая на аэродроме появился первый самолет-снаряд «Ока-11», тайно доставленный ночью.

Ясудзиро собрал по тревоге все свое немногочисленное войско и построил его вдоль взлетно-посадочной полосы. Капитан 2 ранга, прибывший вместе с самолетом «Ока-11» в сопровождении офицера контрразведки, рассказал летчикам о новой технике и о методике ее боевого применения, затем капитан-контрразведчик, расстегнув мундир и сняв фуражку — чтобы подчеркнуть свое независимое положение перед старшим. по званию, — сдернул чехол, и перед пилотами предстал небольшой самолетик, стоявший на неуклюжих транспортировочных колесах.

Это был одноместный моноплан с коротким, шестиметровым фюзеляжем и еще более короткими крыльями. Самое необычное, что сразу бросилось в глаза, — отсутствие воздушного винта. Этот первый (и последний) реактивный самолет, который пришлось увидеть камикадзе, имел пороховой двигатель, развивающий за 15 секунд на планировании необычно высокую для того времени скорость — почти 900 километров в час.

Летчики, как загипнотизированные, смотрели на чудо-бомбу.

Монотонным голосом капитан 2 ранга повторил заученные и надоевшие ему слова:

— Самолет «Ока-11» не может взлететь самостоятельно. К району боевых действий его доставит торпедоносец «мицубиси». Приблизившись к американской эскадре, летчик отцепляется, выбирает себе цель, включает ПРД[51] и пикирует на нее под углом порядка 50 градусов. На огромной скорости он легко прорывается и через заслон истребителей, и через заградительный зенитный огонь.

Через два дня занятий капитан 2 ранга со своим аппаратом и спутником от контрразведки убыл в другой отряд. А личный состав «Горной вишни» в ожидании массового поступления «Ока-11» вернулся к прежним развлечениям.

Поступление самолетов-снарядов затягивалось; не прилетали и их носители — торпедоносцы «мицубиси». Безделье, как ржавчина, начало разъедать дисциплину отряда. Вести с полей сражений о победах американцев не способствовали поддержанию высокого морального духа. Теперь, когда Ясудзиро служил в Ивакуни, неподалеку от Хиросимы, он находил возможность часто видеться со своей семьей. Раз, а иногда и два раза в неделю он, оставляя за себя заместителя Итихара Хисаси, спешил туда, где его ждали родители, жена и маленькая дочурка. В кругу семьи он забывал на время о своих полупьяных камикадзе, о приближающемся последнем, роковом вылете.


Глава десятая

1

Едва самолет оторвался от земли, Xироси Хатанака прильнул к иллюминатору и увидел длинное крыло с двумя двигателями. Винты, вращаясь, образовывали прозрачные круги. «Мицубиси» летел над морем. Экипаж бомбардировщика был занят своим делом, и на лейтенанта Хироси Хатанака никто не обращал внимания, как будто он был простым пассажиром, а не доблестным камикадзе — пилотом самолета-снаряда, висевшего в бомболюках. Все было до крайности прозаично, и не такими мнились последние часы жизни восемнадцатилетнему самураю. «Умереть молодым за интересы империи — великая честь», — часто повторял командир капитан-лейтенант Минору Сумида. Сегодня эта честь предоставлена ему, Хироси. Вот и все. Кончился короткий срок его пребывания на земле. Долг требует поставить точку.

Долг… Честь… Интересы империи…

Эти слова, тяжелые, как камни надгробия, раздавили его волю, и он покорно идет на смерть, согреваемый лишь верой в необходимость принесения своей жизни в жертву для спасения империи да надеждой на будущее бессмертие. Имя его — Хироси Хатанака — будет в веках сверкать позолотой на стенах храма Ясукуни рядом с именами других камикадзе, лучших сыновей Ниппон…

Но знали бы те, кто проводил его в последний полет, как грустно уходить из жизни так рано и как сжимается сердце при мысли о матери! Сегодня он написал ей прощальные слова своей кровью на белом шелковом кашне…

Четырехмоторный «мицубиси» тяжело шел вверх. Через час в кабине стало прохладно, но Хироси не заметил этого. Что он успел повидать в жизни? О чем он может вспомнить с любовью и грустью? Разве только о школьных годах, проведенных под родительским кровом. И все кончилось, лишь только он изъявил желание стать летчиком-камикадзе.

Хироси вспомнил день, когда сошел с катера на пристань острова Этадзима, омываемого водами Внутреннего Японского моря. Здесь размещалась первая в Японии военно-морская офицерская школа, созданная в конце восьмидесятых годов прошлого столетия. Это прославленное военно-учебное заведение поразило Хироси Хатанака богатыми боевыми традициями. Выпускники Этадзимской школы дрались в Порт-Артуре и при Цусиме, они обеспечивали высадку экспедиционных войск в Приморье, топили китайские корабли и джонки. Во второй мировой войне не было ни одного сражения в морях Тихого и Индийского океанов, где бы не участвовали питомцы Этадзимы. В школе витал дух ее легендарных выпускников Сэкио Мисима и Хироси Куроки, конструкторов человеко-торпеды, которые обрели славную смерть, испытав свое детище в бою. В филиалах училища, готовивших летчиков-камикадзе и водителей кайтэн — человекоторпед, эти офицеры-подводники служили постоянным примером преданности императору,

Когда Хироси Хатанака переступил порог кирпичной казармы, наглухо отгороженной от внешнего мира, то сразу понял, что назад пути нет. О готовности принять смерть за императора ему стали твердить с первого дня пребывания на острове, где не ступала нога женщины и где даже все высаженные деревья назывались именами мужского рода,

Хироси смотрел на голубую дымку, в которой терялся горизонт, но видел плац Этадзимы. Курсанты впервые надели морскую форму. Носки их ботинок старательно выровнены вдоль белой линии, нанесенной краской на асфальте.

― Смирно! ― командует унтер-офицер с кривыми ногами и зверским выражением лица.

Перед строем появляется их будущий кумир и воспитатель капитан-лейтенант Минору Сумида.

— У вас нет больше ни семьи, ни прошлого. Теперь ваш дом — казарма, ваша семья — рота, а вашим отцом буду я… Надев эту форму, вы обязаны снять с себя груз воспоминаний. Ваша новая жизнь начинается сегодня, а закончится тогда, когда на это будет приказ командира. Ваша главная задача — научиться повиноваться, чтобы с радостью умереть за императора.

Последние слова речи Минору Сумида заглушил дикий вопль курсанта, рухнувшего под ноги товарищей: он не слушал капитан-лейтенанта и, замечтавшись о чем-то, не заметил, как сзади подкрался унтер-офицер и изо всей силы вытянул его по голове резиновой дубинкой.

― Прекратите рев, маменькин сынок! Унтер-офицер, вытрите ему сопли.

Тот с готовностью снова взмахнул дубинкой, но капитан-лейтенант жестом приказал ему удалиться.

― Я из вас сделаю настоящих воинов, смелых и бесстрашных. А к боли привыкайте. Драть вас будут так, что шкуры станут как у буйволов…

К боли нельзя привыкнуть. Просто, когда она становится постоянной, человек тупеет. Такое отупение началось у парней, когда с ними стали проводить «физическую закалку», по системе «Тайко Бинта», На плацу выстраивали две шеренги лицом друг к другу, По счету «раз» нужно было сделать шаг вперед и нанести удар в лицо парню, стоящему напротив. По счету «два» бил тебя твой партнер. Раз-два! Раз-два! В глазах плыли разноцветные круги, и просыпались звериные инстинкты. И парень, с которым ты рядом жил и спал, начинал казаться злейшим врагом. Раз-два! И вдруг на голову обрушивается страшный удар резиновой дубинки, валивший с ног. Это унтер-офицеру показалось, что Хироси бьет недостаточно сильно.

Идея восторженного преклонения перед гибелью за божественного микадо пронизывала весь процесс формирования сознания летчиков-камикадзе. Им внушали, что в их руках судьба древнейшей империи и что только им, избранным, лучшим сынам Ямато, доверена честь умереть с наибольшим для противника уроном.

После трехмесячного идейного оболванивания в комплексе с «физической закалкой» смерть стала казаться Xироси избавлением от палочной муштры и издевательств. Солдатская поговорка: «Жизнь тяжелее горы, а смерть легче перышка» — становилась реальностью.

Перед окончанием программы обучения в школе курсантов стали вывозить на воскресные прогулки. Хироси особенно запомнилось восхождение на гору Фурутукаяма, где будущие камикадзе в молитвенном экстазе любовались безоблачным небом, куда им предстояло вскоре переселиться…

От дум Хироси оторвало прикосновение к его плечу руки бортового механика.

— Пора садиться в кабину! — крикнул он ему в ухо.

Хироси почувствовал, как сжалось сердце. Но, не дрогнув ни одним мускулом лица, он направился к бомболюку вслед за механиком, который помог ему залезть в тесную кабину «Ока-11». Хироси плотно закрыл фонарь кабины… Теперь шум винтов «мицубиси» стал еле слышен.

Камикадзе взглянул на циферблат часов — 8.30. Время, когда император, за которого он летел умирать, начинал ежедневные моления.

Хироси удалось однажды увидеть императора, когда он прибыл на церемонию вручения офицерских дипломов. Маленький сорокатрехлетний человек в очках с сильными линзами был застенчив и замкнут. Внешний вид его никак не напоминал сходства со своей прародительницей — богиней солнца Аматерасу. Несмотря на это, восторг, охвативший при виде императора, выпускники школы выразили громоподобными криками «банзай».

Пожалуй, приезд императора (офицерский диплом оградил их от резиновых дубинок) да короткий курс летной программы были светлыми пятнами на мрачном фоне пребывания в Этадзиме.

В отряде «Горная вишня» Хироси пришлось прослужить всего четыре дня. Он даже не успел истратить свою первую офицерскую получку, когда получил приказ на вылет от глубокоуважаемого всеми командира отряда, благородного самурая Ясудзиро Хаттори. Отряд «Горная вишня» на полную мощность принимал участие в операции «Кикусуй», и пополнение, в составе которого прибыл Хироси, оказалось очень кстати.

Неистраченные деньги Хироси завернул в белое кашне смертника, испятнанное кровавыми иероглифами, и отослал вчера матери: кашне да несколько фотографий — вот и все, что останется после него на земле. А может быть, и к лучшему: уходить от семьи, от любимой жены и детей, наверное, еще труднее. Сейчас, по крайней мере, он не чувствовал себя несчастным и знал, что рука его не дрогнет перед ликом смерти.

Перед глазами летчика загорелась зеленая лампочка.

— Приготовиться к отцеплению! — прозвучала команда в наушниках шлемофона. Вспыхнула красная лампа, залив кабину кровавым светом.

— Приятной смерти, капитан-лейтенант! — пожелал ему командир «мицубиси», величая его в новом звании, в которое его возведут после гибели.

Хироси дернул рычаг отепления, и самолет-снаряд вывалился из сумрачных бомболюков в ослепительный мир.

Первое, что увидел летчик, были десятки дымов на горизонте. «Мицубиси», доставив его к месту назначения, круто развернувшись, взял курс на свой аэродром. Он торопился уйти, пока его не настигли американские истребители.

Теряя высоту, Хироси планировал, сближаясь с эскадрой. Вот он уже сблизился настолько, что корабли стали просматриваться четко.

Своей мишенью летчик избрал крупный крейсер, идущий в середине кильватерной колонны.

Впереди по курсу встала стена зенитных разрывов.

Американцы, обнаружив обоими радарами цель, делали все возможное, чтобы не допустить ее к кораблям. Хироси включил пороховой двигатель и перевел самолет в крутое пикирование, удерживая крейсер в центре перекрестия. «Вот так и держать до самого конца!» — подумал летчик.

Скорость увеличивалась стремительно. 700… 800… 900 километров в час. Синхронно с ней вырастал и крейсер, сверкающий тысячами вспышек скорострельных зенитных автоматов. Но что это? Почему крейсер вдруг стал скользить по прицелу вверх, хотя Хироси не изменил положения рулей? Летчик взял ручку управления на себя, пытаясь уменьшить угол пикирования, но самолет продолжал медленно опускать нос. Хироси подумал, что повреждено управление, и пожалел о том, что гибель его не нанесет ущерба американцам.

Последним, что увидел летчик перед столкновением с водной поверхностью, была стрелка указателя скорости, замершая на цифре «1000», и белые барашки пены на изумрудных гребнях волн.

2

В бортовом журнале крейсера «Литчфилд» появилась запись, сделанная четким почерком вахтенного офицера:

«9.18 (время токийское). Объявлена воздушная тревога. 9.20. Крейсер подвергся атаке камикадзе. Зенитная артиллерия корабля открыла огонь, но попаданий в самолет не отмечено. Из-за ошибки японского летчика самолет-снаряд упал с недолетом в четыре кабельтовых».

Записи из документов, какими являются бортовые журналы, как правило, объективны. Но в данном случае вахтенный офицер неумышленно погрешил против истины. Причина была не в ошибке летчика. Но откуда моряк мог знать то, чего не знали тогда и пилоты?

В конце войны практика самолетостроения обогнала теорию. С появлением реактивных самолетов, приблизившихся вплотную к скорости звука, с ними начали происходить непонятные явления. Не одну жертву унесли скоростные машины, прежде чем люди раскрыли секрет и научились бороться с этими явлениями. Секрет заключался в следующем: на скоростях больших, чем 900 км/час, на крыльях самолетов стали возникать звуковые скачки уплотнения, резко изменившие картину обтекания и снижавшие эффективность рулей. Самолет в таких случаях затягивало в пикирование, что и произошло с Хироси Хатанака.

3

9 мая Ясудзиро Хаттори снова повел своих камикадзе на боевое задание. Все четыре ведомых им экипажа точно вышли в район цели, к американскому конвою, и командир, отвернув в сторону, чтобы не попасть в зону разрывов зенитных снарядов, стал наблюдать за результатами атаки.

Первый самолет взорвался в воздухе: по-видимому, зенитный снаряд попал во взрывчатку, которой была начинена машина смертника. Второй упал в море, не долетев до транспорта метров триста. Зато два последних камикадзе угодили точно. Два черных дыма встали недолговечными памятниками над местом гибели сынов Ямато.[52]

С аэродрома Ясудзиро заехал в штаб, чтобы сделать распоряжение на завтра. Его встретил встревоженный и удрученный неприятным известием начальник штаба отряда.

— Господин капитан 3 ранга, вы не слышали сегодня радио? — спросил он у Ясудзиро.

— Нет, а что?

— Послушайте, — ответил тот, включая приемник.

Знакомый голос диктора без обычной жизнерадостности повторял текст сообщения:

— «Мы, нижеподписавшиеся, действуя от имени германского верховного командования, соглашаемся на безоговорочную капитуляцию всех наших вооруженных сил на суше, на море и в воздухе, а также всех сил, находящихся в настоящее время под нашим командованием, Верховному Главнокомандованию Красной Армии и одновременно Верховному командованию союзных экспедиционных сил…»

Ясудзиро, не проронив ни слова, дослушал до конца и вырвал штепсель из розетки.

— Уберите отсюда приемник!

Жестом отпустил начальника штаба и сел за стол. Все. Окончательно развалилась ось Берлин — Рим — Токио. Сначала из коалиции вывалилась Италия, затем посыпались, как спицы из рассохшегося колеса, Румыния, Финляндия, Венгрия… А теперь капитулировала и сама Германия. От оси осталась лишь дырка… Что же теперь будет с ними? Япония оказалась одна, в изоляции, окруженная со всех сторон враждебными государствами.

В сердце Ясудзиро вселился страх за судьбу империи. Сможет ли он своей смертью спасти положение? Не будет ли она столь же бесполезна, как и те жертвы, которые принесли его подчиненные?..

И все-таки он на что-то надеялся. А чтобы не расстраивать себя, не размягчать волю, перестал слушать радио и читать газеты.


Глава одиннадцатая

1

26 июля 1945 года до сведения правительства Японии было доведено содержание Потсдамской декларации. Изучив текст ультиматума союзников о безоговорочной капитуляции, микадо собрал Государственный совет, чтобы выслушать мнение приближенных.

Заседание собралось в бомбоубежище под императорским дворцом. Несмотря на вентиляцию и на толстые бетонные стены, отделяющие убежище от внешнего мира, в нем было так же жарко и душно, как наверху. Члены Гэнро[53] и кабинета министров не успевали вытирать платками и фулярами выступающий пот. Одному императору, казалось, было не жарко. Этот неприметный человек с мягкими манерами внимательно слушал выступления подданных.

— Мы игнорируем ее, — сказал пожилой премьер-министр Судзуки, имея в виду декларацию. — Мы будем неотступно идти вперед и вести войну до конца.

Затем слова попросил генерал Тодзио, бывший премьер-министр, ярый антисоветчик и поборник «стратегии сопротивления на материке». Битого на Халхин-Голе генерала отстранили от власти, считая, что проводимая им политика послужила причиной военных неудач Японии. Но, сойдя с капитанского мостика империи, Тодзио продолжал сохранять большой вес и влияние при дворе.

— Мы потеряли инициативу на море, но мы не должны ее терять на материке, — сказал он, опустив на стол сжатый кулак. — Миллионы солдат императорской армии в Маньчжоу-Го, Корее, Китае и на земле нашего императора со времен Дзимму[54] готовы сражаться до победы.

Слова его речи звучали убедительно и внушали надежду, что не все еще потеряно. Император слушал его и согласно кивал.

Тодзио снял запотевшие очки и, протирая их, закончил, выступление:

— Хорошо разработанные принципы обороны и наступления при неизменно высоком моральном духе наших солдат, офицеров и генералов могут стать переломными в войне. Англосаксы никогда не были сильны своими сухопутными армиями. Они укрепились как мировые, державы своей мощью на море и в океане.

Военный министр Анами заявил:

— Мы должны продолжать борьбу. Битва за Японию не проиграна. Мы еще можем нанести тяжелые потери противнику. К тому же я ручаюсь, что армия никогда не сложит оружия. Адмирал Ониси приступил к набору двадцатимиллионной армии добровольцев-смертников. Под его знамена идут солдаты и молодые патриоты, которые всем сердцем восприняли призыв: «Пусть мы все разобьемся, как яшма, упавшая на пол!» Япония готова броситься в самоубийственную контратаку. Командование англосаксов знает об этом и в страхе ломает голову над перспективой встречи с нашей армией в метрополии. Будущее не сулит им ничего, кроме длительной и кровопролитной войны, попытайся они высадиться на Японских островах…

В выступлениях других членов Гэнро также звучала надежда на то, что, продолжая войну, Япония может заключить компромиссный мир, который нанесет империи гораздо меньший материальный и моральный ущерб, чем безоговорочная капитуляция. Во многих выступлениях также проскальзывала надежда на обострение противоречий между русскими и англосаксами — уж слишком разные идеи воодушевляли коммунистов и капиталистов, оказавшихся в одном союзе только из-за смертельной опасности, нависшей над их государствами в 1941 году.

Большие надежды возлагались и на то, что США и Великобритания постараются сохранить существующие режимы в Азии и не дадут распространяться коммунистическому влиянию по всему континенту. А это можно будет сделать при помощи императорской Японии, которую они постараются сохранить в качестве своего партнера в борьбе против социализма и национального движения в колониальных странах.

Подводя итоги заседания, Судзуки заявил императору, что Государственный совет и кабинет министров оценивают положение Японии как тяжелое, но не безнадежное и рекомендуют отклонить ультиматум и продолжать военные действия.

Выходя с заседания, Тодзио почувствовал сильную усталость. По-видимому, виновата была ночь, проведенная почти без сна. Какие-то негодяи трижды будили его телефонными звонками, вежливо интересуясь, не сделал ли еще его превосходительство себе харакири.

2

Уверенные, что Россия, ведущая тяжелую войну на западе, не захочет ввязываться в вооруженный конфликт с империей, господа из сухопутного и морского генштабов на протяжении всей войны СССР с фашистской Германией делали все, чтобы поддерживать напряженность на границе. За плечами японских генералов и адмиралов была мощная поддержка: у Приморья и Забайкалья бряцала оружием, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, огромная Квантунская армия, ждущая сигнала к атаке; в сторону Владивостока глядели жерла главных калибров японских кораблей 5-го флота. Все было готово. Офицерам грезились близкие победы, еще более блистательные, чем под Мукденом, в Порт-Артуре и при Цусиме.

Чуть не каждый день на стол командующего Дальневосточным фронтом ложились сообщения о фактах нарушения госграниц, заброски шпионов, о вооруженных стычках пограничников с японскими отрядами и бандами белогвардейского атамана Семенова, о нарушении морского судоходства и речных перевозок по Амуру. Читая их, генерал армии Апанасенко хмурился и молча катал желваки на скулах. Гибли советские люди, Родине наносился значительный материальный ущерб, а он не вправе был ответить ударом на удар. Ему до тошноты надоело писать в Москву материалы для составления нот и протестов, пересылаемых в Токио по дипломатическим каналам.

Японцы извинялись и продолжали провокации. Апанасенко горько было сознавать, что вынужденная пассивность делает японскую военщину все более нахальной, но, как командующий, он лучше других знал, что время для вооруженного отпора еще не наступило.

Нужно было стиснув зубы ждать, терпеть обиды и держать постоянно порох сухим. Родина доверила ему защиту Дальнего Востока, а войск для этого было в обрез. Время от времени у него забирали лучшие дивизии и, посадив в теплушки, отправляли на запад. Взамен приходили едва обученные новобранцы, О новых танках приходилось только мечтать. Все KB и тридцатьчетверки, выпускаемые уральскими заводами и заводами Сибири, уходили на фронты Отечественной…

Зато Тодзио был доволен: даже не воюя с Россией, он оказывал огромную помощь «великому западному союзнику» — Квантунская армия сковывала около сорока русских дивизий. Не будь напряженного положения на Дальнем Востоке, большая часть этих сил сражалась бы на западе, а корабли Тихоокеанского флота, переброшенные по Северному морскому пути, водили бы конвои в Атлантике или громили егерей генерала Дитля, воевавших на севере Европы…

Еще в 1942 году несколько японских гидросамолетов, базирующихся на плавучей авиабазе «Камикава-мару», начали производить планомерную аэрофотосъемку территории Камчатки: сухопутный генеральный штаб Японии не имел подробных топографических карт полуострова, необходимых для ведения боевых действий.

С целью пресечения действий японских летчиков, неоднократно вторгавшихся в воздушное пространство Советского Союза, были подняты истребители.

Через несколько дней по дипломатическим каналам было передано в Японию соболезнование по поводу гибели экипажей двух японских тидропланов, «которые, потеряв ориентировку во время учебных полетов, уклонились с курса и разбились при пробивании облачности на склонах Ключевской сопки».

Останки японских летчиков были с почестями переданы на борт японского судна «Камикава-мару», которое покинуло прибрежные воды Камчатки.

Апанасенко получил нагоняй из Москвы. Ждали крупных дипломатических осложнений, но все обошлось. Японцы молча проглотили пилюлю. По-видимому, контрнаступление под Москвой заставило кое-кого задуматься и охладить пыл.

После Сталинградской битвы количество японских провокаций на границах с СССР пошло на убыль. Чем больших успехов в войне добивались, русские, тем предупредительнее становились японцы. К весне 1945 года на дальневосточных границах стало спокойнее. Квантунская армия присмирела, перестав лязгать затворами пушек и винтовок. Исчезли с горизонта и дымы кораблей 5-го флота, рыскавшего ранее в окрестностях Владивостока.

Верный своим союзническим обязательствам, взятым на Ялтинской конференции, Советский Союз за месяц до капитуляции Германии объявил о расторжении договора о нейтралитете, который строго выполнялся лишь СССР. Япония же на всем протяжении его действия считала себя вправе устраивать вооруженные демонстрации, препятствовать судоходству в нейтральных водах и даже топить суда, плавающие под советским флагом.

Япония оказывала большую помощь своей союзнице Германии не только тем, что сковывала на Дальнем Востоке значительные силы советских войск и флота, — нарушая судоходство, она срывала поставки военного имущества из США по ленд-лизу. Японским военно-морским флотом было задержано 178 торговых советских судов. Пароходы «Кречет», «Сергей Лазо», «Сибирстрой» и «Симферополь» были повреждены артиллерийским огнем, а пароходы «Перекоп» и «Майкоп» потоплены японской авиацией.

Вместе с победой над Германией приблизились дни, которых с таким нетерпением ждали дальневосточники. Приближалась расплата с милитаристской Японией по большому счету, предъявленному за все провокации и обиды, нанесенные советскому народу. Разгромив фашистскую Германию, он получил возможность оглянуться и посмотреть, что там делалось за его спиной. Но сам командующий Дальневосточным фронтом генерал И. Р. Апанасенко не дожил до этих дней. В 1943 году он убыл на Воронежский фронт, где вскоре погиб в бою.

3

Первыми закончили боевые действия в Отечественной войне войска Карельского и Прибалтийского фронтов. Сначала из их состава, а затем и с других фронтов начали скрытно перебрасываться на Дальний Восток дивизии и целые армии. Войска, штурмовавшие доты на Карельском перешейке и форты Кенигсберга, направлялись на то участки фронтов, где нужно было рвать японские укрепрайоны.

Специалисты из комитета начальников штабов своими подсчетами охладили воинственный пыл некоторых членов сената. Оказалось, что, воюя без русских, американцы смогли бы произвести высадку 6-й полевой армии и морской пехоты на остров Кюсю только в ноябре 1945 года, а высадку 8-й и 10-й на Хонсю — лишь в марте 1946 года. По подсчетам военного министерства США, вторжение на Японские острова должно было унести по меньшей мере миллион жизней американских парней. Главнокомандующий американскими войсками на Дальнем Востоке Дуг Макартур просто не мыслил себе окончательной победы над Японией без участия в войне шестидесяти русских дивизий.

Поэтому союзники с такой же настойчивостью торопили СССР выступить против Японии, с какой в сорок втором оттягивали открытие второго фронта в Европе.

Пожалуй, самая тяжелая и ответственная работа в период подготовки к перебазированию на восток легла на плечи политических аппаратов, партийных и комсомольских организаций. Им предстояло провести огромную разъяснительную работу по преодолению психологического барьера в сознании войск, убывающих на Дальний Восток.

Почти четыре года солдаты и офицеры шли с тяжелыми боями по дорогам Европы. Они не раз орошали своей кровью поля сражений, теряли друзей и, стиснув зубы, рвались к Берлину, перенося нечеловеческие трудности и лишения. И всегда их согревала мечта о победе. За ней мыслилась черта, подводящая итог их боевой деятельности. Кто доживет до победы, тот будет жить долгие годы, не зная холода, голода, изнуряющего солдатского труда и разлук, не чувствуя постоянного присутствия смерти, не слыша взрыва снарядов и посвиста пуль…

И вот, когда наконец пришла долгожданная Победа, когда стала совсем близкой пора возвращения к семьям и мирному труду — нужно было мчаться за десять тысяч километров, чтобы снова идти грудью на свистящую сталь и свинец.

И работа по мобилизации личного состава на решение новых боевых задач, убеждению его в необходимости вступления в бой с японским империализмом началась с первых дней после посадки бойцов в вагоны, заполненные до жесткой нормы — сорок человек на теплушку.

Бесчисленные эшелоны катили на восток через всю страну по «зеленой улице», высвечиваемой фонарями светофоров и приветственными взмахами их железных рук. Многие проезжали мимо дома, не повидав родных.

Железнодорожные платформы покряхтывали от тяжести загруженных на них танков. Встречный ветер рвал чехлы с заботливо укутанных «катюш», едущих на дальние «гастроли». Заливались трехрядки и трофейные аккордеоны:

С берез неслышен, невесом

Слетает желтый лист…

А в соседней теплушке идет серьезный разговор. Повесив на гвоздь политическую парту Советского Союза, лейтенант водит по ней карандашом.

— …Они договорились разделить сферу влияния по Уральскому хребту. До Урала все должно принадлежать Германии. А Сибирь и Дальний Восток должны быть японскими.

— Почему самураи не начали с нами войну раньше, когда Гитлер был в силе? — задал вопрос сержант с двумя орденами Славы на широкой груди.

— Во-первых, они побаивались с нами связываться: Хасан и Халхин-Гол научили их уважать Дальневосточную Красную армию; во-вторых, ждали разгрома наших войск и падения Сталинграда: они мечтали, что Дальний Восток и Сибирь сами упадут к их ногам, как зрелые яблоки; а в-третьих, они здорово увязли в тихоокеанской войне и войне с Китаем…

— Фашистам ребра переломали, — задумчиво басит сержант со «Славами», — посмотрим, устоят ли на ногах самураи…

В голове, состава громко кричал паровозный гудок, требуя безостановочного прохода через станцию.


Глава двенадцатая

1

Весной 1945 года штабс-капитан Отодзиро Хаттори получил иод командование батальон смертников «тэйсинтай» в 138-й бригаде спецназначения, которой командовал генерал Набутакэ. Бригада была укомплектована добровольцами, решившими по призыву «отца корпуса камикадзе» адмирала Ониси отдать свои жизни для спасения империи. Главным предназначением 138-й бригады было ведение диверсионных действий и уничтожение танков противника подрывом специальных приспособлений, носимых солдатами на себе. Для этого каждый воин бригады получал нечто среднее между безрукавкой и солдатским, ранцем, в который укладывались тротиловые шашки и взрыватели.

Отодзиро поднял свой батальон до рассвета и повел его форсированным маршем на полигон. «Тэйсинтай» шагали натощак, взбивая дорожную пыль в плотное облако. В спецжилетах, надетых поверх мундиров, они несли песок, насыпанный по весу взрывных зарядов. Сегодня их вели еще не на смерть.

Командир спецотряда считал излишним делить голод со своими солдатами — закалки и злости на противника у Отодзиро хватило бы на двоих. Перед уходом с квартиры он успел съесть чашку риса с острой мясной приправой и теперь время от времени прикладывался к фляге с остывшим чаем, которую возил в кобуре седла. Конь его, отмахиваясь головой от мух, вышагивал в десяти метрах впереди батальона. Кроме Отодзиро в седлах находились его адъютант и три командира рот. Взводные прапорщики шагали вместе с солдатами, отличаясь от них только гетрами, которые они носили вместо обмоток, да самурайскими мечами у пояса.

Через час батальон вышел на шоссейную дорогу, построенную военнопленными-китайцами. Теперь стало легче идти и дышать. Ботинки и копыта лошадей перестали купаться в мелкой лессовой пыли. Шоссе вывело батальон на железнодорожную станцию Аньда, за которой тянулись стрельбища политона, изрытые окопами участки штурмовых полос и поля вождения танков.

Отодзиро остановил батальон у закрытого шлагбаума. Солдаты с тоской проводили глазами состав, промчавшийся. мимо них на восток. Кто-то из счастливчиков ехал в Японию. А им уже никогда не увидеть ее, Их костям суждено тлеть на полях Маньчжурии…

Каждый раз, когда Отодзиро проезжал мимо каких-то строений, стоящих на той стороне железнодорожного полотна, он задумывался: «Что находится там, в домиках за высокими заборами?» Предупредительные надписи запрещали приближаться к забору ближе нем на 100 метров. День и ночь вдоль колючей проволоки, подсвеченной по ночам прожекторами, ходили парные посты.

Но Отодзиро так и не пришлось узнать то, о чем позже узнал весь мир во время Хабаровского процесса над военными преступниками. В домиках размещались лаборатории отряда № 731, в котором под руководством генерала Исии ученые в военных мундирах готовили преступление против человечества. В ретортах и колбах выращивались культуры бактерий опаснейших инфекционных болезней: сибирской язвы, холеры, брюшного тифа и чумы. В опытах, проводимых над пленными китайцами, изучались способы ведения бактериологической войны…

Стремительное наступление Красной Армии в Маньчжурии сорвало планы японцев и предохранило человечество от страшных последствий эпидемий, которые подручные генерала Исии готовы были вытряхнуть из контейнеров с зараженными насекомыми и грызунами…

На полигон прибыли в десятом часу. Спешившись, Отодзиро отдал повод лошади ординарцу. Разрешил солдатам сделать короткий привал, а сам направился на наблюдательный пункт. Там его уже ожидал подпоручик в танкистском комбинезоне.

— Господин штабс-дапитан, танковый взвод готов для обкатки солдат, — отрапортовал он.

— Хорошо, подпоручик, начинайте, — важно разрешил Отодзиро, усаживаясь на раскладной табурет, стоящий под большим зонтом. Здесь, в тени, на ветерке, было не столь жарко. Достав ив футляра бинокль, Отодзиро взмахом платка разрешил начинать обучение.

Наблюдая в бинокль за действиями подчиненных, он время от времени посылал ординарца с приказаниями к командирам рот. Труднее всего в такую жару приходилось солдатам. Юркие, как ящерицы, они переползали из одной воронки в другую. Подпустив танк метров на пятнадцать, солдаты оказывались в мертвом пространстве для пулеметов и, изготовившись, бросались между гусениц, плотно вжимаясь в землю, чтобы не зацепиться за танковое днище. Большинству это удавалось.

«Если я успею хорошо подготовить своих солдат, — думал Отодзиро, — то батальон будет непроходимой преградой для танков противника. Тысяча моих солдат — это огромное подвижное минное поле. И если не один, так другой «тэйсинтай» остановит «шерман» или тридцатьчетверку. А у генерала Набутакэ в бригаде четыре таких батальона…»

Некормленые солдаты позли и ползли, исчезая под днищами танков. Время от времени сквозь рокот моторов прорывались истошные вопли. Бедняга «тэйсинтай», допустивший ошибку, досрочно уходил в мир блаженства, где не нужно было ежедневно мотать обмотки, слушать команду «Подъем!» и получать зуботычины от унтер-офицеров.

2

Рассвело. Сидя у открытого окна электропоезда, Ясудзиро курил сигарету, пытаясь разогнать сон. Он возвращался в отряд из поездки в Хиросиму. Сегодня ему пришлось подняться гораздо раньше, чем бы ему хотелось, но он должен успеть в Ивакуни до начала тренировочных полетов, назначенных им на сегодня.

Электропоезд, мягко постукивая по стыкам рельсов, уносил его все дальше от семьи, и мысли его возвращались к обыденным отрядным заботам.

Лето уже на исходе, а обещанного перелома в ходе войны все нет и нет. Ясудзиро выпустил на задания большую часть своих камикадзе, а силы американцев на море и в воздухе не уменьшались.

Дорога шла вдоль побережья Внутреннего Японского моря. Выбив щелчком сигарету из мундштука, Ясудзиро с неприятным чувством вспомнил вчерашний разговор со своим тестем, зашедшим повидаться с ним. Постаревший Киёси Морисава весь вечер жаловался на войну, принесшую ему разорение: все капиталы вложены в торговлю шелком-сырцом, но если до войны шелк шел на экспорт, то теперь лежал в самой империи, не находя сбыта. Морисава не в состоянии платить своим поставщикам — крестьянам, занимавшимся шелководством. И они, чтобы не умереть с голоду, вынуждены выкорчевывать тутовые деревья и сажать на их месте сладкий картофель и сою, обрекая на гибель червей, производящих шелковую нить.

Патриотические речи Ясудзиро о том, что армия и флот ведут решающие бои, о том, что близится решающий день, от исхода которого будет зависеть судьба империи, на Морисаву впечатления не произвели. И самое неприятное ― отец, его отец, полностью разделял мысли Морисавы и молился за быстрейшее окончание, как считали они, проигранной войны…

Багровое солнце вынырнуло из темных глубин «Моря внутри проливов»[55] и медленно поползло вверх по небосклону, золотя волнистую гряду облаков, повисшую над южной оконечностью полуострова Тюгоку. Облака да волнение моря ― это все, что осталось от вчерашнего шторма, набежавшего из тихоокеанских, просторов. Обмытая дождем вечнозеленая листва дубов, магнолий и камфорных деревьев, растущих по склонам гор, подступающих к самым рельсам, источала свежесть и едва уловимый аромат, свойственный субтропическим лесам. Звенели птичьи голоса. Природа ликовала по случаю рождения нового дня — 6 августа 1945 года.

Родные, привычные ландшафты, от которых летчик был оторван на несколько лет, вернули ему хорошее настроение, изгладив неприятный осадок, оставшийся от разговоров с родителями.

В полупустом вагоне электрички преобладали военные, возвращающиеся на службу из краткосрочных отпусков и увольнений. Ближе всех к Ясудзиро сидели два армейских прапорщика. По-видимому, сакэ еще бродило в их мозгах, и они довольно громко, не стесняясь капитана 3 ранга, обсуждали пикантные подробности своих вчерашних похождений.

Глядя в окно, Ясудзиро невольно прислушивался к их разговору, но не возмущался и не осуждал их, зная, что эти мальчишки, не успевшие по-настоящему вкусить земных радостей, через считанные дни падут на поле брани. Война подступила к порогу их дома. Пламя битв грозило переброситься на саму метрополию.

Со стороны моря вынырнула стайка самолетов и направилась к берегу. Опытный глаз Ясудзиро различил в них старых знакомых. Это были американские палубные штурмовики ― «эвенджеры». Не доходя до береговой черты, они заметили маленький пароходик, курсирующий между островами, встали в круг и начали отрабатывать бомбометание по беззащитному суденышку. Гулкие взрывы разогнали тишину утра. Один за другим, переворачиваясь через крыло, машины падали вниз, освобождаясь на пикировании от бомбовой нагрузки.

Безоружный пароходик, накренившись на один борт и отчаянно чадя единственной трубой, спешил приткнуться к берегу, чтобы избежать затопления. Но развязка наступила через несколько секунд. Пароходик разломился пополам от серии бомб, угодивших в его машинное отделение. Он окутался паром и быстро исчез под водой.

Полюбовавшись своей работой, «эвенджеры» построились в боевой порядок и ушли в юго-восточном направлении.

Глядя на атаку «эвенджеров», Ясудзиро жалел, что он находится в поезде, а не в кабине своего истребителя. Но еще сильнее Ясудзиро захотелось бы оказаться в истребителе, если бы он знал, что в это самое время к острову Сикоку подходит бомбардировщик Б-29, пилотируемый молодым полковником Тиббетсом, командиром 509-й специальной авиагруппы, бывшим шеф-пилотом генерала Дуайта Эйзенхауэра, и что в огромных, как сараи, бомболюках «сверхкрепости» — одна-единственная бомба, прозванная остряками «Малышом», с аккуратной надписью на корпусе: «За души погибших на «Индианаполисе»[56]» и что целью этой бомбы выбрана Хиросима.

В числе 78000 погибших при взрыве «ген-баку»[57] в Хиросиме будут и близкие Ясудзиро. Его родители, Тиэко и крошка Сатико превратятся в пар, исчезнут, не оставив после себя даже теней, подобных тем, которые увидит Ясудзиро на гранитных ступенях банка Сумитомо и на бетонных перилах моста через Отогаву, заполненную трупами людей, искавших в ней спасение от ожогов.

Но этот страшный взрыв произойдет позже, примерно через час.

А пока еще капитан Клод Эзерли, отыскавший цель для первой атомной бомбы, далек от мысли, что его ждут пытки совести, психиатрическая лечебница и монастырь, куда он уйдет замаливать грехи свои и экипажа «Энолы Гэй».

И Ясудзиро даже подумать не мог, что его скоро ждут одиночество, тоска, крушение всех идеалов, безработица и полунищая жизнь в первые послевоенные годы.


Глава тринадцатая

1

Луч прожектора разрубил черноту тропической ночи и, пометавшись влево и вправо, остановился, ярко высветив серебристое тело четырехмоторного бомбардировщика Б-29. На носовой части «сверхкрепости», под пилотской кабиной, аккуратными буквами было начертано название воздушного корабля — «Энола Гэй». Полковник Тиббетс, любимое дитя в доме, хорошо воспитанный, присвоил своему бомбардировщику имя матери. Он не мог себе позволить легкомыслие, свойственное некоторым командирам. «крепостей», которые присваивали своим машинам имена довольно фривольные. Именно «Энола Гэй», а не какая-нибудь «Дешевка Пегги». Хотя, пожалуй, этому дюралевому гиганту, предназначенному для выполнения операции «Серебряное блюдо», больше подходило — «Ангел смерти» или «Страшнее ада»…

Перед полетом к самолету подошла большая группа представителей прессы и остановилась неподалеку, задержанная охраной.

— Смотрите-ка, парни, эту машину оберегают не хуже, чем президента, — пошутил кто-то из корреспондентов.

Подошедшие разбились на группы и, оживленно переговариваясь, строили прогнозы относительно ожидавшей их сенсации.

Приглашенным сказали, что они будут свидетелями начала «операции века», которая откроет новую эру в истории человечества. В чем она будет заключаться, никто не знал и даже не догадывался. Кто-то сверкнул в темноте зажигалкой, пытаясь прикурить сигарету, но был грубо остановлен охранником:

— Эй, парень! Не курить! Ты что, хочешь всех нас отправить в пекло?..

Экипаж «Энолы Гэй» находился на богослужении. Этот ритуал, как и инструктирование экипажа перед каждым боевым вылетом, выполнялся неукоснительно.

Капеллан Вильям Б. Дауни в новенькой, с иголочки, офицерской форме выглядел щеголем по сравнению со своей паствой, облаченной в выгоревшую и застиранную форму хаки.

«Сохрани, о боже, людей, летящих сегодня. Пусть они вернутся к нам невредимыми. Мы идем вперед, веря в тебя, зная, что ты заботишься о нас и сейчас и всегда. Аминь!»[58]

Аскетическое лицо бога, принявшего мучения за грехи людей, недвижно и бесстрастно взирало с высоты распятия на священника, произносившего молитву. Служитель бога просил всевышнего сохранить жизнь людям, которые через несколько часов поставят непревзойденный рекорд одновременного убийства людей…

После плотного завтрака, поданного во втором часу ночи, полковник Тиббетс провел предполетный. инструктаж с участниками операции.

— Все идет в соответствии с планом. Кроме одного; первый отрезок пути мы пойдем на эшелоне 1200 метров, а не на 2700, как планировали раньше.

Правый пилот капитан Люис недовольно поморщился. Он знал из метеосводки, что на этой высоте по маршруту они встретят интенсивную кучевую облачность.

— Черт знает что! Эти умники из отдела перелетов загоняют нас в самую болтанку. Хотел бы я кого-нибудь из них прокатить сегодня на «Эноле».

Тиббетс остановил его взглядом. Роберт Люис замолчал, кинул в рот жевательную резинку и осмотрелся по сторонам. Вот с кем ему придется делить риск сегодняшнего полета, сулящего кучу неисследованных сюрпризов, каждый из которых может стоить жизни.

Бомбардир майор Томас Фириби и штурман капитан Ван-Кирк что-то прикидывали на счетной линейке. Бортовой механик лейтенант Бессер и бортинженер старший сержант Уайт Дизенбюри тихо перешептывались.

Оператор радара сержант Джо Синтборик, стрелок капрал Бом Шумард и радист Ричард Нельсон терпеливо ожидали конца инструктажа.

Сегодня в состав их экипажа были включены новые члены: капитан Парсонс, специалист — «хозяин бомбы», и его помощник лейтенант Морис Джексон, взволнованные больше других необычайностью и ответственностью вылета.

Кроме экипажа «Энолы Гэй» на инструктаж привлекались экипажи еще двух «сверхкрепостей», с которыми они встретятся утром над островами Иводзима.

Самолет «Великий художник» поведет майор Чарлз Суини, который сбросит на парашюте аппаратуру для замера параметров взрыва. Другой, безымянный самолет Б-29, пилотируемый майором Джорджем Маквартом, сделает фотоснимки результатов бомбометания.

Эти экипажи, находясь в неведении, сидели спокойно. Они не приглашались на просмотр фильма, показанного экипажу «Энолы Гэй» накануне полета. В этом совершенно секретном фильме они увидели взрыв первой атомной бомбы на испытаниях в Аламо-Гордо. Экипаж Тиббетса прекрасно знал, что взрыв их «Малыша» может стереть с лица земли целый город. И они были готовы к выполнению этой миссии. В начале третьего часа ночи их подвезли к «Эноле Гэй», и тут они подверглись атаке застоявшихся журналистов и фоторепортеров. Но разве они могли что-либо сказать им? С трудом проталкиваясь через толпу назойливых людей, экипаж поднялся в самолет. Ослепленные вспышками блицев, они должны были несколько минут адаптироваться, привыкать к тусклому ночному подсвету кабин.

Запустив двигатели, Тиббетс плавно стронул перегруженную «сверхкрепость» и покатил вдоль рулежной дорожки, подсвеченной синими бликами ограничительных огней.

С «Энолы Гэй», предназначенной стать первым самолетом-носителем, было снято все бронирование, пушечные башни и блистерные установки. Она облегчилась по сравнению с серийными Б-29 на 3500 килограммов. Но все равно вес «Малыша» и запаса топлива был настолько велик, что перегрузка «Энолы Гэй» составляла несколько тонн.

Северная башня управления полетами на аэродроме Тиниан разрешила им взлет по полосе «А» с курсом 95 градусов.

Тиббетс стартовал в заданное время, в 2.45. Двигатели истошно завывали на предельных оборотах, но скорость нарастала очень медленно. «Энола Гэй» промчалась уже три километра, а все не отрывалась от земли. Впереди до конца бетонной дорожки остались считанные метры. Боб Люис, сидящий на правом сиденье в роли пассивного наблюдателя, не выдержал:

— Подними носовое колесо, Поль, подними! — с мольбой в голосе попросил он по переговорному устройству. В памяти Боба еще так свежи впечатления недельной давности, когда в конце этой полосы полыхали жаркие костры из четырех перегруженных «крепостей», экипажи которых не справились с взлетом. Сорок восемь гробов, накрытых полосато-звездными полотнищами, были отправлены в Штаты. Их начинили символически, «до веса покойника», горелой землей с места кремации экипажей. Близкие погибших будут рыдать над ними, не подозревая о том, что в цинково-деревянном сооружении не тело дорогого родственника, а спекшаяся земля, опаленные частицы несгоревшего металла, стальные гайки и, возмояшо, какие-то микроскопические частицы пепла, оставшегося от членов экипажа.

Буквально на самом краю бетонки «Энола Гэй» зависла в воздухе и неохотно пошла вверх. На высоте 70 метров Тиббетс развернулся на Иводзиму, где назначено рандеву с двумя самолетами обеспечения.

Предположения Боба Люиса насчет болтанки подтвердились еще до того, как они поднялись на заданный эшелон. Швырять «Энолу Гэй» начало с 900 метров. Несмотря на сильную болтанку, «хозяин бомбы» Парсонс, получив разрешение Тиббетса, исчез со своим помощником в бомбовом отсеке. Раскачиваясь, словно в трюме штормующего судна, специалисты начали снаряжать бомбу. Чтобы оживить «Малыша», им требовалось подсоединить десятка полтора электрических проводов. Когда они закончили работу, со лба Парсонса ручьями бежал пот и на спине его помощника лейтенанта Джексона проступили темные пятна.

— Командир, бомба приведена в боевое состояние, — доложил «хозяин», и в отсеках самолета наступило продолжительное молчание.

«Крепость» швыряло с крыла на крыло. Она то проваливалась вниз, то взмывала вверх. Казалось, что все внутренности членов экипажа давно оборвались и вот-вот выплеснутся наружу. Спасали лишь хорошая тренировка да повседневная физическая закалка.

И все-таки было очень трудно. Летчики, не имея возможности из-за болтанки включить автопилот, энергично парировали броски отклонениями штурвала и педалей.

Болтанка прекратилась на подходе к Иводзиме, когда экипаж снова перешел в набор высоты и оставил облака под собой. Словно в насмешку, в облаках начали появляться разрывы, а вскоре они вовсе исчезли. Перед рассветом взошла луна и расстелила на воде серебристую дорожку, терявшуюся где-то далеко в серой мгле.

Над Иводзимой ночь кончилась. Набирая высоту, экипаж как бы заглядывал все дальше за горизонт, из-за которого выкатывалось красное солнце, расплющенное, словно мяч для игры в регби.

Вскоре «Энола» сблизилась на визуальную видимость с «крепостями» Чарлза Суини и Джорджа Макварта. У японцев было очень мало истребителей, которые могли бы достичь высоты полета «сверхкрепостей». Но если бы нашелся такой ас, то «Энолу Гэй» прикрыли бы две «сверхкрепости» с 26 крупнокалиберными пулеметами и 2 авиапушками.

Полет шел строго по плану, отработанному сразу же после получения приказа президента Трумэна приступить к атомной бомбардировке Японских островов. Война подходила к концу, и президент очень спешил опробовать новое сверхмощное оружие на живых людях.

Обстановка, по признанию многих американских военных авторитетов, совершенно не требовала применения ядерных бомб. Япония уже и так дышала на ладан.

Главная цель, которую преследовал американский президент, отдавая приказ летному составу 509-й авиагруппы на сброс «Малыша» и «Толстяка»[59] — запугать весь мир американской военной мощью. И в первую очередь эта угроза была в адрес несговорчивых союзников — русских, которых свежеиспеченный президент Гарри Трумэн ненавидел гораздо больше, чем немцев и японцев, вместе взятых.

— Пусть она только взорвется, — говорил президент своим помощникам, — у меня будет крепкая дубинка для русских парней.

Боясь, что конец войны может застать его среди Атлантического океана (президент возвращался в Штаты с Потсдамского совещания глав государств антигитлеровской коалиции), Трумэн отдал приказ на проведение операции «Серебряное блюдо» с борта крейсера «Атланта» второго августа.

К моменту вылета «Энолы Гэй» президент уже находился в Белом доме и внимательно следил за ходом операции.

2

Пять часов утра по токийскому времени. «Энола Гэй» все еще набирает высоту на индикаторной скорости 350 километров в час. Самолет немного облегчился за счет выработки топлива, но все равно проклятая бомба чертовски тяжела. Теперь все три Б-29 идут рядом, подсвеченные красными лучами восходящего солнца.

До заданной высоты 10000 метров еще далеко. Судя по вертикальной скорости набора, «Энола Гэй» достигнет ее не раньше чем через полчаса, после пролета траверза острова Бонин.

В половине девятого утра получено шифрованное сообщение от экипажа Б-29, пилотируемого капитаном Клодом Эзерли. Клод выполнял для них разведку погоды над Японскими островами, выискивая наиболее подходящий объект для нанесения удара.

Штурман Ван-Кирк поколдовал над шифровальными таблицами и доложил Тиббетсу:

— Командир, Клод Эзерли передал, что над Хиросимой облачность всего два балла на высоте 5000 метров и видимость 15 километров.

— О'кэй! Идем на Хиросиму. Штурман, давайте поправку курса.

Решение было принято. «Энола Гэй» взяла курс на Хиросиму. Смерть уже витала над головой Тиэко, с улыбкой слушавшей только что проснувшуюся дочь. Она замахнулась безжалостной косой над головой Сатико, которую мать причесывала перед зеркалом, и над головами сотен тысяч ничего не подозревавших хиросимских жителей.

В девять часов по курсу «Энолы Гэй» сквозь облака прорезались, словно клыки хищника, горные вершины острова Сикоку. Приближался момент, ради которого экипажи «крепостей» не спали в эту ночь.

Парсонс, несмотря на холод в кабине, снова покрылся потом от одной мысли об ответственности, которую на него возложили. Схватив инструмент, он еще раз нырнул в бомбовый отсек, чтобы окончательно убедиться в исправности своего «хозяйства». Парсонс знал, что, не взо- рвись по его вине «Малыш», на создание которого истратили не одну сотню миллионов долларов, ему конец — военный трибунал, позор разжалования, а возможно, и годы тюрьмы…

В 9.12 штурман-бомбардир Томас Фириби нарушил молчание:

— Командир, до сброса остается три минуты.

Об этом он предупредил и экипажи двух других «крепостей», изготовившихся к послесбросовому маневрированию.

Все с замиранием сердца ждали дальнейших событий.

В 9.15 утра из бомболюка «Энолы Гэй» выскользнула атомная бомба и устремилась вниз, а Тиббетс, напрягая всю силу мышц, навалился на штурвал, разворачивая инертную машину на обратный курс. Чтобы спасти свои жизни, они должны были за время падения бомбы уйти хотя бы километров на пятнадцать от эпицентра взрыва.

«Энола Гэй», скрипя от чрезмерной для нее нагрузки, выполнила истребительский разворот с креном 60 градусов.

Такой необычный для бомбардировщика маневр выходил за рамки безопасности полета, но то, что падало вниз на небольшом парашюте, было гораздо страшнее угрозы разрушения машины. Развернувшись на обратный курс, Тиббетс отжал штурвал от себя. «Энола Гэй», словно скользя с горы, набрала максимальную скорость.

До взрыва майор Фириби не отрывал глаз от скачущей стрелки секундомера.

— Сорок секунд, — объявил он по переговорному устройству.

Экипаж натянул на глаза черные очки, выданные с целью предохранить их от светового излучения. Но тут же летчики, чертыхаясь, подняли их на лоб. В этих «наглазниках» они были почти слепыми и, не видя приборов, не могли пилотировать машину.

Хиросима была позади. «Энола Гэй» мчалась на юго-восток, навстречу солнцу, уходя от джинна, выпущенного из бутылки. И вдруг все небо, даже впереди по курсу, осветилось вспышкой, затмившей свет солнца. Через пятнадцать секунд пришла ударная волна. Кормовой стрелок Бом Шумард с ужасом увидел, как к самолету с огромной скоростью подходит, вспучиваясь и мерцая, масса уплотненного воздуха. Спазма перехватила ему горло. Считая, что наступил конец, он закрыл глаза. «Энола Гэй» успела отойти от эпицентра на двадцать километров, но энергия ударной волны даже на удалении, казалось, могла переломить лонжероны крыльев. Словно волна цунами, она захлестнула «сверхкрепость», швырнув многотонную машину, как бумажного голубя.

На какое-то время самолет стал неуправляемым. Он провалился вниз на несколько сот метров, не реагируя на движения рулей. Лишь спустя несколько секунд Б-29 обрел управляемость. Но не успел экипаж опомниться от первой встряски, как Бом Шумард крикнул:

— О боже! Идет вторая волна!

Второй вал, отразившись от земной поверхности, словно бумеранг, вернулся к хозяину и швырнул самолет вверх. Экипаж еще раз пережил несколько секунд ужаса.

Первым опомнился Тиббетс:

— Внимание, экипаж, всем доложить, есть ли какие повреждения!

«Энола Гэй» оказалась выносливой машиной. Несмотря на полученную встряску, все агрегаты корабля работали исправно.

— Посмотрите, что там происходит! — воскликнул Шумард изменившимся голосом. Ему, сидящему в кормовой установке, была великолепно видна задняя полусфера. Чтобы посмотреть на необычное зрелище, Тиббетс изменил курс. Над Хиросимой поднимался огненный шар, который постепенно, теряя яркость, приобретал форму грибовидного облака.

Через три минуты вершина облака достигла высоты полета «Энолы Гэй». «Бог мой! — записал в бортовом журнале Роберт Люис. — Что мы наделали!»[60]

Даже через два часа полета экипаж «Энолы Гэй» еще мог наблюдать зловещее облако, сотворенное им. Под впечатлением невиданно страшного зрелища убийцы молчали. Впрочем, они не считали тогда себя убийцами. Ведь они не вонзали кинжалы в человеческие тела, не жали на курки пистолетов; им даже не приходилось заглядывать в испуганные глаза своих жертв.

Все было иначе — проще.

Нажатие на кнопку — и тысячи людей мгновенно превратились в пепел и вознеслись вместе с облаком над Хиросимой. Остальные десятки тысяч погибли, не успев испугаться… Десятки тысяч раненых, обожженных, пораженных проникающей радиацией…

«А на какой войне не бывает жертв? И потом, мы — солдаты. Нам приказали…»

Нет, так они тогда скорее всего не думали. Они еще не знали результатов атомной бомбардировки и не предполагали, что жертвы будут так велики. Они просто доложили по радио, что результаты хорошие, а затем поправились: «Результаты отличные!» Постепенно облако исчезло, а вместе с ним исчезло и чувство подавленности. На смену ему пришло нервное возбуждение. Они заговорили все сразу, спеша поделиться своими впечатлениями. А затем с волчьим аппетитом набросились на бортовые пайки.

Через 5 часов 45 минут после взрыва атомной бомбы экипаж «Энолы Гэй» приземлился на авиабазе Тиниан.

На бетонированном пятачке стоянки их ожидала еще более многочисленная толпа корреспондентов и фоторепортеров. Америка желала поближе узнать своих героев. Вот одна из тех фотографий: парни в измятых, выгоревших под тропическим солнцем униформах стоят на фоне фюзеляжа своей «крепости». На их усталых лицах (общее время полета составляло 12 часов 15 минут) счастливые улыбки хорошо потрудившихся людей, довольных проделанной работой. Еще бы, они сегодня заработали свой хлеб, уничтожив многолюдный город!

А от угрызений совести сошел с ума только один человек несколько лет спустя, и то он не входил в экипаж «Энолы Гэй». Им оказался командир самолета-разведчика погоды Клод Эзерли, посетивший Хиросиму после капитуляции Японии.


Глава четырнадцатая

1

Вторую атомную бомбу доставил в небо Японии самолет Б-29, «Великий художник», пилотируемый майором Чарлзом Суини. В первом налете на Хиросиму он участвовал в качестве обеспечивающего экипажа. Зато теперь в дьявольском концерте, намеченном на девятое августа, он играл первую скрипку.

Подготовка к операции заняла три дня, и Чарлз Суини за это время здорово измучился. Ему не удалось отдохнуть даже перед вылетом. Будь это задание обычным боевым вылетом, он отказался бы сесть за штурвал при таком отвратительном самочувствии. Но сегодня он не мог пропустить тот шанс, которого ждут иногда всю жизнь. О, если этот вылет будет удачен — его карьера обеспечена!

Поэтому приходилось в присутствии врачей делать веселый, жизнерадостный вид. Не дай бог, отстранят от вылета, и тот единственный шанс достанется дублеру.

Забегая вперед, скажем, что Чарлз Суини сумел поймать капризную удачу и достичь высоких генеральских чинов…

Взлетели с острова Тиниан перед самым рассветом. Опять, как и в прошлый раз, самолет швыряла жестокая болтанка. Как только «Великий художник» вышел из зоны турбулентности в спокойные слои атмосферы, Чарлз Суини передал управление второму пилоту Дону Олбэри, а сам, откинувшись в кресле, закрыл глаза и сразу же уснул. Сон его был глубок и спокоен, словно он вез не атомную бомбу, а рождественские подарки.

«Толстяк» находился под неусыпным наблюдением морского офицера лейтенанта Эшуорта и его помощника ― лейтенанта Фила Барнса.

«Хозяин бомбы» Фридерик Эшуорт был опытным специалистом, принимавшим участие в ядерных испытаниях в Лос-Аламосе. Поэтому, когда в процессе полета в сложнейшей электрической системе бомбы возникла неисправность, он смог быстро определить и устранить ее.

Чарлз Суини спал недолго. По его просьбе через полтора часа он был разбужен. Непродолжительный сон все же взбодрил его и вернул ему работоспособность.

В этом рейсе в качестве наблюдателей летели два англичанина— ученый-физик доктор Пени и полковник британских ВВС Джон Л. Чешир, а на самолете обеспечения присутствовал даже представитель прессы, журналист Билл Лоуренс. Будь гермоотсек «сверхкрепости» попросторнее, Суини взял бы журналиста на свой борт. Командир «Великого художника» хорошо знал цену рекламы,

В девятом часу утра над островом Якусима к самолету Суини пристроились самолеты обеспечения, пилотируемые капитаном Бокком и майором Хопкинсом. Затем бомбардировщик Хопкинса отстал и куда-то исчез. Это было неприятно, так как на его борту была аппаратура для замера радиоактивности. Сбросить бомбу без него означало не выполнить изрядную долю исследовательской программы.

Однако Суини не мог ждать Хопкинса, так как запас топлива был ограничен. И связаться с ним по радио не имел права: полет проходил в режиме радиомолчания, чтобы не обнаружить себя раньше времени.

В довершение ко всему бортмеханик Джон Кухарек, веселый парень из штата Небраска, сообщил Суини еще одну печальную новость: нарушилась герметичность бензопровода, вероятно из-за сильной болтанки.

Неисправность он устранил, но трудно было сказать, какая утечка горючего произошла за это время.

Штурман Джимми ван Пельт уточнил расчет и успокоил Суини:

— Не волнуйся, командир, если будем на цель выходить по прямой, то горючки хватит.

Основным объектом атомного удара был назначен город Кокура, в котором находились арсенал и сталелитейные заводы. Запасной целью были верфи в городе Нагасаки. В период разведки погоды, произведенной экипажем Б-29, небо над Кокура было безоблачным. Но когда «Великий художник» вышел на цель, то ее закрыли облака и дым со сталелитейного завода «Явата».

Чертыхаясь, Суини развернулся курсом на Нагасаки. Ему было жаль зря израсходованного бензина, которого теперь могло не хватить на обратный путь.

Над Кокура их обстреляли крупнокалиберные зенитные батареи. Вначале черные комочки разрывов казались безобидными, но по мере их приближения к самолету «сверхкрепость» стало трясти, как на ухабах. Такому снаряду, забрасываемому на десятикилометровую высоту, не нужно прямое попадание. Взорвись он рядом, и «крепость» вместе с «Толстяком» загремит вниз.

Взяв штурвал «на себя», Суини перевел бомбардировщик в набор одиннадцатого километра. На этой высоте им будут не страшны ни зенитки, ни японские истребители, потолок у которых намного ниже.

2

Моримото сошел с трамвая и, опираясь на трость, тяжело зашагал к реке. Он еще не успел привыкнуть к протезу, который при ходьбе натирал культю до крови. Ои шел к давно облюбованному месту на берегу протоки, образованной одним из рукавов реки Ураками, Песчаный берег густо зарос кустами ивы. Протока была мелкой, не более полутора метров глубиной, и находилась в стороне от оборудованных пляжей.

Это место посещали в основном мальчишки, и Моримото чувствовал себя великолепно в окружении жизнерадостной детворы, которой не было никакого дела до молчаливого инвалида, что-то писавшего в толстой записной книжке. Обычно он приезжал сюда раньше всех, иногда с рассветом. По мере того как начинало припекать солнце, Моримото сбрасывал одежду и ложился на песок. Его крепко сбитое тело, изуродованное войной, покрывал ровный загар. Когда жара становилась невыносимой, он вприпрыжку добирался до воды и нырял вперед головой. В воде Моримото забывал о своем уродстве. Глядя на него со стороны, никто бы не поверил, что это плывет одноногий человек, вдобавок лишенный кисти руки.

Освеженный купанием, Моримото выбирался из воды и садился в тени под кустом завтракать… Так было и в то утро.

— Раз, два, три! — звонко крикнул шустрый мальчишка, которого приятели называли Энами. Он швырнул в воду бронзовый колокольчик, и все нырнули за ним, соревнуясь, кто быстрее найдет колокольчик на песчаном дне.

С высоты донесся приглушенный расстоянием звук авиационных моторов. Моримото посмотрел вверх. За негустой кучевкой, исчертив полнеба инверсионными следами, ползли три серебристых крестика. Профессиональный глаз Моримото сразу опознал в них американские «сверхкрепости», «По всем правилам нужно бы укрыться в убежище, — подумал бывший летчик, — но разве я успею туда допрыгать на одной ноге?»

После хиросимской трагедии люди стали бояться даже одиночных бомбардировщиков, а сейчас к городу подходило три Б-29.

Прозрачна как слеза вода в протоке Ураками. Энами нырял с открытыми глазами. Отталкиваясь о песчаное дно, он скользил на глубине, отыскивая блестящий колокольчик. Он гордился тем, что мог пробыть под водой дольше всех приятелей. Вот и сейчас все они пошли наверх, а он продолжал шарить в водорослях. «Ага, вот ты где!» — подумал мальчик, увидев колокольчик у небольшого лохматого кустика. Энами схватил его и вдруг ощутил какой-то толчок, словно что-то тяжелое, тугое упало ему на спину. Он пробкой выскочил на поверхность. Верхний слой воды был необычайно горяч. Он посмотрел на город и ужаснулся: над Нагасаки, затмив солнце, поднимался черный грибовидный столб дыма. У берега лежали в воде неподвижные тела его товарищей. Труп безногого мужчины обуглился, и от него шел дым.

На том месте, где лежала одежда Энами, осталась едва заметная кучка пепла да сплавившиеся в один комок металлические монеты.

«Как же я пойду голый домой?» — подумал мальчик. В то время он еще не знал, что у него нет больше ни дома, ни матери.

3

Пятитонный «Толстяк», сорвавшись с бомбодержателей, рухнул в открытый бомболюк. «Великий художник», казалось, облегченно вздохнул и полез вверх. Суини некогда было балансировать корабль триммерами: нужно быстрее развернуться и уйти от ударной волны. Вспышка взрыва была столь же ослепительна, как и над Хиросимой. Внизу от эпицецтра взрыва, словно круги по воде, быстро расходились два дымных кольца. Это шла, сметая все на своем пути, ударная волна.

— Браво, парень! — воскликнул второй пилот Дон Олбэри, обращаясь к бомбардиру Бихану. — Ты отправил на тот свет не меньше ста тысяч япошек.[61] (Дон Олбэри ошибся не намного. По японским данным, в Нагасаки погибло 80000 человек.)

Несмотря на ограниченный запас топлива, Суини сделал над городом круг, пытаясь определить результат атомного взрыва.

Огромное облако, заполнившее небо над городом, не позволило увидеть что-либо, но оно весьма красноречиво говорило о масштабах катастрофы. Кто-то крикнул по самолетно-переговорному устройству: «Штурман, вычеркивай с карты название Нагасаки! Такого города больше не существует!»

Встав на обратный маршрут, майор Суини продиктовал текст радиограммы командиру 509-го крыла: «Бомбардировка Нагасаки произведена визуально. На первый взгляд эффект такой же, как при бомбардировке Хиросимы. Горючее на исходе. Будем пытаться посадку произвести на Окинаве».

По всем расчетам, баки «Великого художника» должны были быть сухими, но винты почему-то крутились, и самолет летел в сторону японского острова, захваченного американскими десантами.

Когда в дымке проступили очертания суши, у экипажа появилась надежда на то, что малопривлекательное купание в океане не состоится.

На запросы радиста, уточняющего условия подхода, вышка управления полетами не отвечала. Там руководители выпускали группу самолетов, и никому из них не было дела до чужого, приблудного бомбардировщика, решившего приземлиться на их авиабазе.

«Вот что значит быть вторым, — с горечью подумал Суини. — С какой помпой встречали два дня назад Поля Тиббетса, а про нас все забыли. Как будто мы выполняли не такое же задание». Чтобы не волновать экипаж, Кухарек сказал на ухо майору:

— Командир, в баках пусто. Бензиномер на нуле. Непонятно, почему еще работают двигатели.

— Не волнуйся, теперь мы уже дотянем и с остановленными движками. Не спеши только выпускать шасси. Сделаешь это по моей команде.

Словно подслушав разговор командира с бортмехаником, крайний левый винт прекратил вращение.

— Сдох один. Вот дьявол, ты их как будто сглазил, — сказал Суини, стирая пот со лба. — Радист, как связь? Что там «вышка», обеспечивает нам посадку?

— Связи нет. Я их слышу, а они не отвечают.

— Дайте ракетами сигнал «Иду на вынужденную».

Но и на красно-зеленые ракеты земля не реагировала.

Один за другим на взлетную полосу выруливали и взлетали Б-29, идущие на задание.

— Вот ублюдки! — выругался Суинга. — Не хотят брать нас к себе. А ну-ка, дай залп из всех ракет, какие только есть на борту.

Только после того, как «Великий художник» устроил фейерверк, на него обратили внимание и освободили полосу для посадки.

По сигнальному коду из всех сочетаний выпущенных ракет можно было прочитать что угодно: «Отказ матчасти», «Пожар», «Иду на вынужденную посадку», «Не сбросились бомбы», «На борту убитые и раненые».

«Великий художник» не успел еще приземлиться, как к нему помчалась колонна санитарных и пожарных автомашин.

Пустая «крепость» была непривычно летуча. Опустилась она в середине полосы. Упала свысока, по-вороньи, и сделала серию мелких «козлят».

— Э, парень, да тебе пяток вывозных полетов нужно дать, — съязвили с вышки управления. — Тормози энергичнее, а то в океан укатишься. Мы водолазов по штату не держим.

— Расчет — единица, посадка — два, — невесело пошутил Дон Олбэри.

Но Суини промолчал. Его охватило полнейшее безразличие. Как будто бы посадку делал не он и шпильки отпускались в адрес постороннего человека.

Когда экипаж вышел из машины, к ним подкатил зеленый джип.

— А где убитые и раненые? — спросил сержант, сидящий за рулем «виллиса».

Майор Суини, едва державшийся на ногах от усталости и нервного опустошения, вяло махнул рукой в сторону Японии:

― Они все остались там.

Глава пятнадцатая

Отряд «Горная вишня» работал, словно хорошо отлаженный конвейер смерти. Почти каждый день Ясудзиро Хаттори по заявке штаба флотилии отправлял на задание заранее намеченные и подготовленные группы летчиков-самоубийц. Ритуал предполетного прощания, который так волновал его раньше, стал скучным и будничным делом. Ему в сотый раз приходилось повторять одни и те же слова. Когда-то они шли от самого сердца, поддерживая в уходящих веру в глубокий смысл их жертвенности. Но постепенно они стали какими-то казенно-официальными, и он произносил их, не задумываясь и не переживая, словно буддийский монах во время похоронного богослужения.

Примелькались и стали неприятны своим косвенным соучастием в гибели летчиков лица юных красавиц, облаченных в белые кимоно, которые каждое утро вручали на аэродроме хризантемы уходящим воинам. Стал тяготить и сам обряд «последней чашки сакэ», во время которого ему, остающемуся на земле, приходилось встречаться с отрешенными взглядами юношей, смотреть на их лица, отмеченные печатью преждевременной смерти. Не легко и не просто было командовать «Горной вишней». Голова двадцатишестилетнего капитана 3 ранга Хаттори покрылась инеем седины. Первые серебристые нити ее сверкнули после потопления «Акаги». А после гибели родителей, Тиэко и дочери волосы на его голове стали походить на травы острова Хоккайдо, прихваченные первыми осенними заморозками. Хиросиму он посетил сразу после того, как узнал, что город уничтожен какой-то дьявольской бомбой. Что он мог узнать о близких у руин и развалин, у обезумевших от страха, чудом оставшихся людей? Десятки тысяч обожженных, раненых, пораженных излучением мужчин и женщин, стариков и детей спешно эвакуировали на ближайшие острова Внутреннего моря и в окрестные населенные пункты. Войска и спецкоманды не справлялись с тушением бушующих пожаров и уборкой трупов. Обожженные тела погибших густо плавали в реке Ота. Там, где недавно стоял дом семьи Хаттори, простирался обширный пустырь, покрытый пеплом, над которым возвышался обглоданный взрывом железобетонный костяк Дворца промышленности.

Ясудзиро вернулся в отряд подавленный горем и потрясенный увиденным. Ему захотелось умереть на палубе американского корабля, не ожидая своей очереди. Он попросил разрешение на вылет, но командующий флотилией приказал воздержаться. Еще не все камикадзе сошли с конвейера смерти. «Горной вишне» был нужен командир, а не обычный смертник.

Чтобы уснуть в эту ночь, Ясудзиро пытался заставить Себя отвлечься от мысли о гибели близких. Но как это сделать, если он каждую минуту, каждый миг помнил родителей, Тиэко, крошку Сатико?

В руки ему попал сборник стихов японских поэтов. Это были любимые им прежде хайку Тиё, Бусона, Иссё.

И зачем он только раскрыл эту книгу? Каждое хайку перекликалось своим подтекстом с его горем, заставляя снова переживать тяжесть утраты…

Холод до сердца проник:

На гребень жены покойной

В спальне я наступил.

Ничего не осталось от Тиэко — ни гребня, ни самой спальни. Жену, дочь и всех близких заживо кремировали американцы, не оставив даже пепла, вознесенного в небо чудовищным столбом пламени и дыма… Теперь он обречен на полное одиночество.

Даже дятел не постучит

В мою дверь…

Хорошо, что это одиночество не затянется надолго. Нужно крепиться. Он еще не сказал свое последнее слово…

О мой ловец стрекоз!

Куда в неведомой стране

Ты нынче забежал?

Память Ясудзиро воскресила то солнечное утро, когда Сатико гонялась за стрекозами в их маленьком садике. Страшная тоска сдавила сердце.

Больше некому стало

Делать дырки в бумаге окон,

Но как холодно в доме…

Ясудзиро не выдержал. Отшвырнув книгу, он зажал зубами угол подушки и уткнулся в нее лицом. Из глаз лились слезы. Его захлестнул приступ слабости и безволия. Все стало абсолютно безразличным.

Хорошо, что он был один и никто не видел, как бесстрашный самурай плакал, как ребенок. Так, без сна, он пролежал всю ночь.

Будущее его было предельно ясно.

Теперь единственное, во что он верил, — это то, что он и его камикадзе, приносящие в жертву юные жизни, являются спасителями империи. И если у него были ранее сомнения на этот счет, теперь они исчезли. Враг безжалостен. Его нужно уничтожать даже ценой собственной жизни…

Откуда было знать Ясудзиро Хаттори, что дни его империи уже сочтены и что судьба ее будет решаться не здесь, на юге острова Хонсю, а на полях Маньчжурии и Северной Кореи?

И эти дни приближались стремительно…

9 августа Ясудзиро узнал о том, что Советский Союз объявил войну Стране восходящего солнца. Но он был так переполнен личным горем, не успев отойти от глубокого потрясения, что эта новость не произвела на него впечатления.

Безучастен он остался и к обращению военного министра Анами:

«Довести до конца священную войну в защиту земли богов, сражаться непоколебимо, даже если придется грызть землю, есть траву и спать на голой земле. В смерти заключена жизнь — этому учит нас дух великого Нанко,[62] который семь раз погибал, но каждый раз возрождался, чтобы служить родине».

Эти слова, наверное, нужны были для других. Ясудзиро же знал, что надо делать, без них. Смерть, ставшая будничным делом, совсем не страшила его. Он просто перестал о ней думать.


Глава шестнадцатая

1

Вдоль границы из земли огромными грибами выперли железобетонные колпаки долговременных огневых точек — дотов. Тысячи внимательных глаз настороженно смотрят из их амбразур в сторону Советского Забайкалья, откуда в любое время могут появиться русские полки. Их ждут в полной уверенности, что все они полягут здесь, под струями кинжального перекрестного огня. Ведь на отдельных участках укрепрайона на километре фронта натыкано до двенадцати дотов. Чем это не линия Маннергейма? Всю ночь мечутся бледно-фиолетовые лезвия прожекторов, высвечивая пустынную местность перед укрепрайоном. Всю ночь рысьи глаза солдат Квантунской армии всматриваются в темноту, стремясь не упустить момент начала атаки русских. Иногда нервы пулеметчиков сдают. Им мерещится какое-то движение. Тогда в подозрительное место несутся жгуты трассирующих пуль. Затем стрельба затихает. Тревога оказалась ложной. Получив фельдфебельский тычок в зубы за ненужный расход патронов, пулеметчик снова смотрит в темноту. Наступает рассвет, но на русской стороне по-прежнему все тихо.

А в это время далеко в тылу укрепрайонов первый эшелон Забайкальского фронта — 6-я гвардейская танковая армия прорывалась через неприступный Большой Хинганский хребет. Лязгая исцарапанными о камни траками гусениц, кашляя обессилевшими в разреженном воздухе моторами, танки, как альпинисты в связках, шли на штурм высот. И те, кому удалось перевалить через гребень хребта, спускаясь вниз, тянули на стальных канатах задних, что карабкались вверх. Нечеловечески тяжелыми были первые триста километров, что прошли гвардейцы-танкисты, перед тем как вырваться на простор Большой Маньчжурской равнины.

По приказанию командира корпуса на самом трудном перевале в заоблачной выси был установлен танк — памятник мужеству советского солдата. Там, в краю горных орлов, где с трудом пробирались лишь вьючные караваны, застыла пришедшая своим ходом боевая машина с гордой надписью, выжженной автогеном: «Здесь прошли советские танкисты в августе 1945 года».

Командующий Квантунской группировкой генерал Ямада считал, что через Хинганские хребты могут прорваться лишь отдельные обессилевшие группы русских, с которыми легко справятся резервные войска, размещенные на Маньчжурской равнине.

Когда же через Хинган прорвалась мощная танковая группировка, генерала Ямаду охватила растерянность, но тут он вспомнил о 138-й спецбригаде.

— Передайте приказание генералу Набутакэ, чтобы он немедленно выдвигался вот к этому перекрестку дорог. — Карандаш в руке Ямады указал точку на карте, на которую нацелилась красная стрела русского танкового клина.

— Хай! — откликнулся начальник штаба и бешено завращал ручку зуммера, вызывая на связь бригаду «тэйсинтай».

Первым к назначенному месту вышел батальон штабс-капитана Хаттори. Обессилевшие от форсированного марша солдаты повалились на землю. Отодзиро поднялся на невысокий курган с геодезическим знаком и осмотрелся. Курган господствовал над плоской, иссушенной долиной без единого кустика и деревца. Местность была словно специально предназначена для танковых боев. «Как тут укрыться, на этой земле, голой, словно плешивый череп? Здесь любой табарган и суслик просматриваются за полкилометра».

Отодзиро приказал отрыть окопы и замаскировать их ковылем и полынью.

— Установите на мой наблюдательный пункт пулемет, — приказал он ординарцу.

Солдаты принесли «гочкис», закрепленный на треногом станке, и подсоединили ленту.

— Болваны! — возмутился Отодзиро. — Что же вы поставили его на открытое место? Замаскируйте «гочкис» за тем камнем!.

Русских еще не было видно, но в той части горизонта, откуда они должны появиться, возникло облачко пыли.

Батальон не успел закончить окапывание, как с северо-запада послышался нарастающий гул многих моторов и лязг гусениц. Облако пыли, поднятое танками, гнало ветром впереди них.

Отодзиро стало ясно, что русские движутся прямо на батальон. Вместе с рокотом танковых моторов на «тэйсинтай» накатывалась роковая неизбежность «проявления высшей доблести». Чтобы взбодриться, Отодзиро отпил из фляги несколько глотков сакэ. В последние оставшиеся до боя минуты в памяти Отодзиро промелькнули образы близких, дом, где он вырос, изогнутые стволы декоративных сосен, выращенных отцом, порог его комнаты, у которого никогда не будет стоять его обувь.

— Мацухара! — окликнул он ординарца. Написав в полевой книжке несколько иероглифов, он передал ему вместе с кошельком. — Скачи на станцию и отправь телеграммы и перевод.

Ординарец, поклонившись, вскочил в седло и умчался в тыл.

«Все!» — сказал себе Отодзиро и допил водку. Пыльное облако прикрыло, словно зонтом, воинов микадо, изготовившихся к смерти. Солнце просматривалось сквозь серую пелену глазом дракона, налившимся кровью. Из пыльной мглы вынырнул передний танк Т-34, густо облепленный автоматчиками.

Отодзиро, оттолкнув солдата, сам схватился за рукоятку пулемета и, прицелившись, нажал спусковую скобу. «Гочкис» выплюнул длинную очередь трассирующих пуль и тут же захлебнулся в грохоте взрыва. Головной танк ударил из пушки прямой наводкой и, не останавливаясь, двинулся в сторону кургана.

Оглушенный взрывом, Отодзиро не видел, как чья-то небольшая сгорбленная фигурка исчезла под гусеницами танка. Подброшенная взрывом тридцатьчетверка стала на дыбы, разбросав в стороны разорванные гусеницы. Танки, идущие следом, развернулись фронтом и открыли интенсивный огонь по плохо окопавшимся смертникам. Десантники-автоматчики, сидевшие на танках, спрыгнули на землю и, ведя непрерывную стрельбу, охватили батальон с флангов.

Когда Отодзиро очнулся и сквозь радужные круги увидел красное солнце, он понял, что еще жив. Выбравшись из-под свалившегося на него пулемета, он выплюнул сгусток крови и посмотрел по сторонам. Кроме тонкого, комариного звона он ничего не услышал. Но, судя по вспышкам из танковых стволов и разрывам снарядов, бой продолжался. Собственно, это уже был не бой, а агония его батальона. Большинство «тэйсинтай» были убиты. Жалкие остатки их, потрясенные случившимся и забыв о своем высоком предназначении, поднимали руки. Но он, Отодзиро Хаттори, офицер и самурай, не собирался сдаваться. Сняв с убитого пулеметчика взрывное снаряжение, он бросил лямки на свои плечи. «Взрывжилет» был тесен, затруднял дыхание. «Ничего, — успокоил себя Отодзиро — это терпеть недолго».

Он видел, что к кургану приближается группа автоматчиков в светлых, выгоревших гимнастерках.

Отодзиро сел, скрестив ноги, и выбрал слабину' у взрывного шнура. «Хоть бы они не выстрелили из автомата», — думал он, настороженно глядя в черные отверстия стволов. Вот уже солдаты подошли почти вплотную, о чем-то спрашивая на непонятном языке.

«Кажется, ко мне вернулся слух», — понял Отодзиро, но это не вызвало радости. Он поднял голову и увидел светлые волосы, выбившиеся из-под пилотки с красной звездочкой, и голубые глаза русского парня, задавшего ему вопрос.

Скрипнув зубами, он всю оставшуюся силу вложил в рывок взрывного шнура.

2

Южнее танкового клина 6-й гвардейской армии, форсировав пограничную речушку Халхин-Гол, на территорию Маньчжурии вступила конница маршала Чойболсана, наносящая вспомогательный удар в направлении городов Калган и Лифын. В пыли мчались стремительные всадники на низкорослых мохнатых лошадках. Грохотали колеса артиллерийских упряжек. Где-то в удалении слышались пулеметная стрельба и взрывы гранат. Важно вышагивали караваны верблюдов, навьюченных минометами и различными припасами. Горбатые «корабли пустыни» смотрели свысока на плененных японских солдат, бредущих навстречу под охраной монгольских цириков. На верблюжьих мордах было написано столько высокомерия, будто это они вершили судьбы войны и мира.

Одновременно с Забайкальским двинулись вперед и оба Дальневосточных фронта, нанося главный удар по сходящимся направлениям на город Харбин, рассекая Квантунскую группировку на несколько частей.

При прорыве укрепрайонов наступление замедлилось. Каждое железобетонное сооружение, за толстыми стенами которого искали спасения японские солдаты, приходилось блокировать, отсекать от других дотов, нарушать систему огня. Русские саперы под пулеметным огнем подползали почти вплотную к ним, а затем подкладывали взрывчатку и поднимали их в воздух. На помощь пехоте пришла авиация. По укрепрайонам нанесли сосредоточенный удар сотни бомбардировщиков. Тяжелые фугасные и бетонобойные бомбы обрушились на доты. Когда окончилась авиационная подготовка, вместо многих из них дымились развороченные страшной силой глубокие ямы, обрамленные искореженной металлической арматурой и глыбами бетона.

Пехота поднималась и шла дальше, давя сопротивление врага,

Иной раз, несмотря на напряжение боя и чувство опасности, бойцы не могли удержаться от хохота.

— Иван, ты куда его тянешь? — кричал земляк здоровенному солдату, который, взяв за воротник белого хаори снайпера-смертника, тащил его в плен.

— Сукин сын, так лягался и кусался, что пришлось его скрутить. А потом все свой ножичек просил. Пупок разрезать собирался. Ну а я думаю, пускай, дурак, поживет. Может, поумнеет. У него, чай, и баба с пацанами есть.

— А чего он в исподнем ходит? — пересмеивались солдаты. На немцев и их союзников они нагляделись, а японцы были непривычны.

— Так это не исподнее, а вроде савана, ихняя форма самурайская, — со знанием дела пояснял Иван.

Смертник с закрытыми глазами тяжело дышал. Его охватило презрение к себе и безразличие ко всему окружающему. Он потерял свое лицо. Не таким позорно-комическим мнился гордому самураю финал своего последнего боя. И смерть ему сейчас казалась приятнее русского солдатского смеха.

Войска 1-го Дальневосточного фронта, преодолевая бездорожье и девственную тайгу, стальной лавиной катились на Харбин и города Гирин и Чхончшин. Трещали и валились, как на лесоразработке, стволы деревьев под таранными ударами лобовой брони KB и тридцатьчетверок, прокладывавших путь войскам по нехоженым дебрям. Порой танки садились в грязь чуть ли не по самую башню. Тогда подходили сцепки из нескольких тягачей и, надрываясь от натуги, выволакивали из болотного плена стальную машину. В ужасе разбегались медведи и уссурийские тигры от громыхающих чудовищ, неведомо откуда ворвавшихся в тайгу, провонявших все пади и распадки запахом отработанного соляра.

Трещала по швам Квантунская армия, вспоротая на всю глубину обороны стальными клиньями советских танков. На глазах гибла наиболее боеспособная группировка японских войск, на которую возлагалось так много надежд. Ведь совсем недавно японский премьер-министр Судзуки во всеуслышание заявил о том, что если «белые варвары» (имелись в виду американцы) посмеют высадиться на острова, то императорская ставка уйдет на материк, в Маньчжоу-Го, и будет там обороняться хоть целое столетие.

Все чаще и чаще японские солдаты, даже не успев отвязать со спины прикрепленные для маскировки пучки гаоляна, поднимали белые флаги и складывали на землю свои винтовки с длинными кинжалоподобными штыками. Понимая бессмысленность дальнейшего сопротивления, многие части Квантунской армии капитулировали в полном составе, во главе со своими командирами. На пунктах сдачи громоздились штабеля из винтовок, горы боеприпасов и воинского снаряжения. Впритык друг к другу устанавливали танки, пулеметы и орудия. (Вскоре это трофейное оружие будет передано в дар китайской Народно-освободительной армии.) Хваленый самурайский дух, столкнувшись с могучим духом советских воинов, оказался сломленным. Только отдельные подразделения самураев из ударных отрядов смертников «тэйсинтай» оказывали яростное сопротивление, несмотря на приказы непосредственных командиров о капитуляции. Этим они выносили сами себе смертный приговор. Очаги сопротивления уничтожались мощным огнем артиллерии и ударами авиации. Но таких случаев было не так уж много. Японцы охотнее капитулировали. 6-я гвардейская танковая армия, пройдя за свой рейд 1100 километров — от Забайкалья до Тихого океана, — пленила при этом 125000 человек, в том числе и 27 генералов, не захотевших «обрести бессмертие» с помощью ритуальных кинжалов.

Корабли Тихоокеанского флота высадили несколько десантов, захватив порты Маньчжурии и Северной Кореи, чем лишили возможности эвакуировать остатки японских войск с материка в метрополию. Красные флаги затрепетали над Порт-Артуром и портом Дальним.

Советская авиация безраздельно господствовала в небе Маньчжурии и Северной Кореи. Истребители «лавочкины» и «яковлевы» значительно превосходили по скорости и вооружению японские И-97 и «00», а «петляковы», и «туполевы» — бомбардировщики СБ-96 и СБ-97. Понеся значительные потери в авиации после удара по их аэродромам, японское командование пыталось перебазировать почти все уцелевшие самолеты в метрополию. Но это ему не удалось. В качестве трофеев было захвачено более 800 исправных самолетов.

В ходе кампании по разгрому Квантунской армии нашим войскам тоже пришлось встретиться с летчиками-камикадзе. Правда, действовали они эпизодически и, как правило, одиночками. Но передовой отряд 5-го гвардейского танкового корпуса на подходе к городу Чжаньу подвергся атаке отряда камикадзе в составе 6 самолетов. Энергично маневрируя, танкисты сумели уклониться от таранных ударов японских летчиков, и лишь один танк сгорел, накрытый прямым попаданием наиболее искусного из пилотов.

Советская военно-транспортная авиация несла огромную нагрузку. На нее было возложено снабжение передовых танковых отрядов горючим и боеприпасами. Экипажи вылетали на задание в любую погоду. Позже на транспортников возложили и другую, не менее важную задачу — высадку тактических десантов в японские тылы. Десант из 225 человек под командой майора Челышева захватил мукденский аэродром и город Мукден, приняв капитуляцию многочисленного японского гарнизона.

На аэродроме был захвачен самолет и пленен экипаж вместе с важными пассажирами. Один из них, высокий круглолицый мужчина в очках, узкоплечий и широкобедрый, в полувоенной форме хаки, оказался императором марионеточного государства Маньчжоу-Го Генри Пу И. В составе свиты, собиравшейся вылетать в Японию, был задержан и главный советник, фактический правитель Маньчжурии, японский генерал-лейтенант Иосиока.

Русские танкисты, вышедшие к аэродрому Шиньян, стали свидетелями нелепой трагической смерти. Увидев русские танки на окраине своего аэродрома, из дежурного звена взлетела тройка истребителей И-97. В четком сомкнутом строю они прошли бреющим полетом над аэродромом, затем, выполнив групповую петлю, все три машины врезались на пикировании в центр взлетной полосы.

— Что они этим хотели доказать? — задумчиво спросил усатый десантник, восседавший на броне тридцатьчетверки, обращаясь к башенному стрелку, тоже наблюдавшему из раскрытого люка сцену группового самоубийства. Стрелок в черном танкистском шлеме тщательно заплевал окурок самокрутки, отшвырнул его щелчком подальше от танка и сказал равнодушно:

— Так то ж самураи. Им их микадо запретил сдаваться в плен. А они по своей темноте его за бога считают.

3

Командир танкового батальона, прорвавшегося к аэродрому Шиньян, достал из кармана черного комбинезона носовой платок и вытер вспотевшее лицо.

— Доложи командиру бригады, что задание выполнено, — сказал он радисту. — Спроси, какие будут дальнейшие указания. — Комбат поднес бинокль к глазам и посмотрел в центр взлетной полосы, где еще не развеялся дым от взрыва японских самолетов, столкнувшихся с землей. — Ничего не осталось, все разнесло, — сказал он, передавая бинокль замполиту. — Вот это зрелище! Даже в цирке такого не увидишь. Что думаешь, комиссар, это геройство или бронебойная глупость?

Капитан-танкист с двумя рядами орденских планок на щегольской габардиновой гимнастерке вернул ему бинокль и задумался.

— Думаю, командир, что это не то и не другое. Этот вопрос нужно рассматривать глубже. Чтобы решиться на такое, нужно иметь или большое мужество, или великую душевную травму. В данном случае я вижу второе. То есть душевную депрессию плюс религиозный фанатизм…

Услышав интересный разговор, к машине комбата подошли командиры рот и уселись в тени под танком.

Худощавый лейтенант в кирзовых сапогах с широкими голенищами достал из кармана расшитый кисет с махоркой и пустил по кругу.

— Угощайтесь, перед самым началом японской войны из дома прислали.

— А мне брат говорил, что смертники у японцев были еще на Халхин-Голе, — включился в разговор второй командир роты.

— А там что, разве не самураи воевали? — спросил замполит. — Только за что отдают свою жизнь японские смертники? За императора? За спасение империи? Не очень-то много находится таких. А чтобы закрыли своей грудью амбразуры дотов, как Александр Матросов, Василий Колесник, Александр Фирсов, во всей японской армии не отмечено. — Замполит загасил козью пояску. — Крепковат табачок.

— Слабого не держим.

— Товарищ майор! — окликнул комбата радист, выглянувший из люка. — Вас вызывает на связь ноль первый. Будет ставить новую задачу.

Комбат, надев на голову танковый шлем, ловко забрался внутрь тридцатьчетверки.

Офицеры, расстегнув планшеты, зашуршали картами. Они были готовы идти дальше.

4

После 20 августа японцы почти повсеместно прекратили военные действия. За две недели войсками Красной Армии была разгромлена главная группировка сухопутных войск Японии и освобождена территория, равная площади тридцати таких островов, как Гуадалканал, за который американцы сражались полгода.

В результате разгрома Квантунской армии Япония лишилась реальных сил и возможностей для продолжения войны.


Глава семнадцатая

Вопреки заверениям японской пропаганды, утверждающей, что весь народ полон решимости сражаться до конца, никто не хватался за бамбуковые копья, никто не стремился к претворению в жизнь стратегии «дождевого червя»[63] и плана «Яшма вдребезги». Измученный войной японский народ очнулся от пьяного угара шовинизма и с покорностью ожидал дальнейшей развязки событий.

Остатки разгромленной советскими войсками Квантунской армии неудержимо катились на юг, теряя оружие, тысячи солдат и технику. Япония оказалась без сухопутной армии, без сил, способных защищать землю даже от сравнительно малочисленных десантов американцев.

Бронированные эскадры американских кораблей бороздили прибрежные воды Японии, отрезав империю от всех источников снабжения сырьем. Стаи американских самолетов почти безнаказанно висели в небе.

Здравомыслящим людям было ясно, что дальнейшее сопротивление бессмысленно. Продолжали сражаться одни фанатики, выполняя кодекс бусидо: «Самурай должен или победить, или умереть на поле сражения».

Такие, как Ясудзиро, поняли, что им осталось только второе «или». Остатки японского флота и авиации оказались без топлива. Сложные механизмы кораблей и самолетов обратились в бесполезные груды металла.

Подземные ангары авиаотряда «Горная вишня» были заполнены самолетами «ока», полученными уже после гибели третьего набора отряда. Эти «летающие гробы» так и не дождались своих командиров. Летные школы, лишившись бензина, перестали функционировать. Они теперь были не в состоянии выдать даже той сырой, полуобученной продукции, «начинки для летающих гробов», за счет которой пополнялись авиационные отряды смертников.

18 августа Ясудзиро отправил в полет, из которого не возвращаются, последнюю группу — четырех камикадзе. С гибелью этих юнцов-недоучек, пожелавших обрести бессмертие, отряд «Горная вишня» практически прекратил существование. В живых остались один Ясудзиро и несколько летчиков из числа экипажей самолетов-носителей. Пожелав приятной смерти последним своим подчиненным, Ясудзиро подумал о том, что наступил и его час проявления высшей воинской доблести. Долг самурая повелевал ему идти туда, куда ушли все летчики «Горной вишни», а гибель близких призывала к мести.

Он решил умереть завтра.

Ясудзиро лично проверил подвеску своего «крылатого гроба», наполовину упрятанного в бомболюках четырехмоторного «мицубиси». Механики Тахара и Хаяси, как всегда, были аккуратны, все подготовили на совесть.

Можно было подумать и о похоронной церемонии. Пройдя мимо стоянки осиротевших тренировочных самолетов, Ясудзиро достал неначатую пачку сигарет и с грустью подумал о том, что теперь ее хватит до конца жизни. И все-таки трудно было смириться с мыслью о том, что через несколько часов он прекратит свое земное существование и от его сильного тела ничего не останется. Оно исчезнет в оглушительном грохоте взрыва, сокрушающего броню американского корабля. Его крепкий организм, полный энергии и желаний, мгновенно распылится на ничтожные молекулы, даже ничего не успев ощутить. Он умрет завтра, но умереть постарается не зря. Ясудзиро еще не знал, какую цель он выберет. По меньшей мере — крейсер или транспорт, набитый солдатами янки. Пусть они содрогнутся от ужаса близкой смерти! Их не спрячут от возмездия за Хиросиму ни толстая броня, ни жерла зенитных автоматов. Завтра дух его вознесется на небо, а имя его засверкает золотом, написанное на священных таблицах в храме Ясукуни.

Мало осталось тех, кого он мог пригласить на свои похороны. Родители и все близкие сгорели в ужасном облаке, накрывшем Хиросиму. Из друзей — одни покоились на дне Индийского и Тихого океанов, другие навсегда заснули под коралловыми песками изумрудных лагун, третьи обратились в огненные смерчи от таранных ударов. И все они ушли в далекий мир справедливости, куда готовится уйти и Ясудзиро.

Несмотря на отсутствие близких, Ясудзиро захотелось выполнить похоронный ритуал, чтобы уйти из жизни пристойно. Отдав все имеющиеся у него деньги лейтенанту Нагаоко, командиру носителя «мицубиси», он попросил его быть распорядителем на похоронах. Все оставшиеся в живых знакомые были приглашены на 7 часов вечера в маленький буддийский храм, стоявший неподалеку от аэродрома.

Приглашенные с японской вежливостью прибыли без опозданий. У дверей храма гостей, встречал Нагаоко, одетый в белое кимоно, и вручал ароматические палочки и порошки с благовониями.

Ясудзиро, облаченный в погребальную одежду, был уже здесь. Он замер, склонившись перед алтарем, на котором стоял его портрет, увитый белыми траурными лентами. Бритоголовые монахи, получавшие немалый доход за счет камикадзе из «Горной вишни», запели «Сутру», аккомпанируя себе ритмическими ударами ног по большому деревянному колоколу, стоявшему посреди храма. Колокол издавал печальный звон, западавший в душу собравшихся.

С каждым ударом колокола мысли Ясудзиро удалялись все дальше и дальше от земных дел и забот. К концу богослужения он был полностью подготовлен к подвигу и к смерти. Коленопреклоненный Ясудзиро не видел, а скорее чувствовал, как к алтарю один за другим подходили люди, облаченные в траурные одежды. Они кланялись его портрету, втыкали ароматические палочки в душистую смолу и, поджигая их, посыпали благовониями. Ароматный дым заклубился в храме, поднимаясь ввысь и растворяясь под его сводами.

Наконец церемония поминовения усопшего закончилась. Служители расстелили среди храма циновки, накрыли их ковром и начали подносить сакэ и яства. На самое почетное место Нагаоко усадил того, с кем они пришли проститься, и пригласил присутствующих наполнить бокалы, чтобы почтить память храброго воина Ясудзиро Хаттори, павшего в грозном бою.

Ясудзиро, взявший себе загробное имя Такахиро, поднял бокал вместе с другими. Начался пир, последний пир в его жизни.

Пили много. Не отставал от других и юридический мертвец. Мрачное пиршество продолжалось всю ночь. Его не смог прервать даже сильный налет американской авиации. Бомбы падали близко от пагоды, но люди, привычные к смерти, не отрывались от сакэ. Сквозь узкие окна храма проникали отблески пожара. На стенах, словно черные крылья драконов, метались тени слуг, едва успевавших наполнять бокалы гостей подогретым сакэ. Ядовитый запах сгоревшей взрывчатки смешался с запахами благовоний, горевших в курильницах, и дымом сигарет.

Когда небо на востоке стало алым, Ясудзиро низко поклонился гостям и, стараясь держаться прямо, покинул храм, гудевший пьяными голосами. Его уход был замечен немногими. Пир, расходы на который были оплачены заранее, продолжался и без него. Но он на это и не думал обижаться.

Его уже не было в живых. Его похоронили и помянули. И вместо Ясудзиро Хаттори сейчас идет некто Такахиро. Рядом с ним к аэродрому шли, покачиваясь, и летчики из экипажа «мицубиси», который сейчас доставит «Вишню» на дальность видимости американской эскадры.

Путь к аэродрому лежал мимо дымящихся руин домов, уничтоженных ночной бомбежкой. И чем дальше они шли, чем ближе подходили к аэродрому, тем менее знакомой была им местность.

Вместо аэродрома перед ними открылось перепаханное взрывами поле, а вместо самолетов торчали обтлоданные пламенем остовы машин. В том месте, где с вечера стоял «мицубиси» с подвешенным «ока», зияла огромная воронка, выбитая взрывом тонны тринитроанизола. Судьба последний раз посмеялась над летчиком, пощадив совсем не нужную ему жизнь. Но он сам не имел права щадить себя. Его отпели. Его нет.

Сопровождавшие с почтительным пониманием остановились, позволяя Ясудзиро, нареченному минувшей ночью Такахиро, удалиться туда, за обожженный бомбежкой перелесок, что щетинился на краю аэродрома. Он вышел на присыпанную пеплом поляну, где из пепла выглядывали зазубренные осколки — зловещий посев войны. Ясудзиро снял пояс и, раздвинув саван, обнажил живот; живот вздрогнул, втянулся, но бывший летчик этого не заметил. Будто живот его был отдельно существующей частью тела. Ясудзиро извлек из ножен нож с косым срезом на конце лезвия, машинально попробовал пальцем острие: упади на него волос — посекся бы.

Прощально обвел взглядом окрестность. За изломом сопок синел конус вулкана. В пепельном от пожарищ небе плыли неторопливые облака. Но не это увидел Ясудзиро.

…Перед первым и последним своим взлетом из кабины самолета вымученно улыбался Хоюро. А потом его неудержимый срыв с палубы под неумолимо-беспощадный форштевень громадного корабля и едва уловимый хруст металла и человеческих костей.

И еще триста жертв. В страшной игре в войну. А в самой войне? Гибель, гибель сотен, тысяч летчиков. Умелых, натренированных, фанатично бесстрашных. И других: неумелых, наспех обученных, затравленных, загнанных в угол в дни крушения империи.

Гибель уже совсем непричастных к войне тысяч и тысяч детей и мирных жителей Хиросимы, Нагасаки. Гибель близких ему, Ясудзиро, бесконечно дорогих, по-настоящему родных людей. Это их пепел затмевает небо Японии. И не виден за ним лик богини солнца Аматерасу Омиками. И стыдливо скрылся жутко нашкодивший бог войны Хатиман…

Ясудзиро не почувствовал, как разжались его пальцы, державшие витую рукоять ножа; звякнув лезвием об осколок бомбы, нож зарылся в пепел. Бывший летчик, начисто опустошенный, отрешившийся от мира и самого себя, зашагал к недалеким сопкам, не зная будущего, не думая о нем. Да и что мог думать о своем будущем Ясудзиро, когда он был мертв, а по пеплу, так похожему на пепел Хиросимы, брел некий Такахиро, тень бывшего летчика, прославленного «морского орла».

В его отравленном мозгу в то время не могла еще высветлиться мысль, что человек рожден, чтобы жить, чтобы оставлять добрый след на земле, сеять радость, любовь, счастье, а не страх и смерть, на которые был щедр мертвец при жизни Ясудзиро.


Загрузка...