Последний Конунг

Глава 14

Плавание на север с целью предупредить Харальда стало для меня мукой. Я все время каялся в своем легковерии и совсем измучил себя, воображая, как мог бы и должен был разгадать уловку Вильгельма. Хуже того, теперь-то, зная, сколь вероломен герцог, я не сомневался в его дальнейших действиях: Годвинсон пошлет лазутчиков в лагерь герцога, и герцог сделает так, чтобы они донесли своему хозяину, что вторжение норманнов откладывается. И как только Гарольд убедится, что норманны не представляют непосредственной угрозы, он направится на север, чтобы отбить вторжение норвежцев. А то, что воспоследует за поражением норвежцев, приводило меня в отчаянье. С первого дня, с первой моей встречи с Харальдом Норвежским, тогда, давным-давно, в Миклагарде, он представлялся мне последним и наилучшим поборником исконной веры на севере. Нередко он меня разочаровывал, но по-прежнему я уповал на него. Несмотря на его высокомерие и произвол, он оставался символом моих упований на то, что славу былых времен можно возродить.

– Наши корабли вышли из Норвегии в Шотландию в конце августа, – рассказал Скуле Конфростре во время нашего плавания, добавив для моего смущения: – Двести длинных кораблей, не считая других, поменьше, – такой силищи мы никогда еще не собирали. На это стоило посмотреть! Харальд все поставил на эту опасную затею. Прежде чем поднять паруса, он отправился на могилу своего предка святого Олава и помолился за удачу. Потом запер дверь склепа, а ключ бросил в реку Нид, сказав, что не вернется, пока не покорит Англию.

– Коль ты христианин, друг мой, то вполне может оказаться, что тебе придется сражаться с христианами, – не сдержавшись, упрекнул я его. – Коль Харальд победит англичанина, его следующим врагом станет герцог Вильгельм и его норманнские рыцари, а они-то уверены, что Белый Христос на их стороне. Сам герцог, не снимая, носит святую реликвию на шее, и его старший военачальник – епископ. Заметь, что он сводный брат герцога, и не думаю, что его поставили военачальником только за религиозное рвение.

– Я не христианин, – твердо ответил Скуле. – Но говорю, что Харальд ничего не упустил. Исконных богов он тоже не забыл. Принес жертвы, испросив победы, подрезал себе волосы и ногти перед отплытием, так что Нагльфар ничего не выгадает от нашего поражения.

Я вздрогнул при упоминании Нагльфара – этот молодой норвежец задел мои самые мрачные предчувствия. Нагльфар – корабль трупов. Когда настанет Рагнарек, день последней страшной битвы, в которой старые боги потерпят поражение, Нагльфар будет спущен на течения, сотворенные корчами змея Мидгарда, лежащего в глубинах моря. Построенный из обрезков ногтей мертвецов, Нагльфар – чудовищный корабль, самый большой из всех известных, настолько большой, что может привезти всех противников исконных богов на поле битвы, где мир, как мы знаем, погибнет. Коль скоро Харальд Крепкая Рука обстриг себе ногти перед походом в Англию, значит, он, скорее всего, предвидел свою смерть.

Мнение нашего седобородого кормчего лишь усилило мое уныние.

– Конунгу вообще не следовало отплывать, – вставил он. – Ему бы обратить внимание на знамения. Что христианские, что все прочие – все они указывали на гибель. – Кормчий, как и многие мореходы, верил в приметы и знамения, и мое молчание только подстрекнуло его продолжить: – Да и сам Харальд видел вещий сон. Святой Олав явился ему и посоветовал остановиться. Сказал, что это приведет к его смерти, но и это еще не все. – Он посмотрел на меня, все еще одетого в черно-бело платье. – Ты ведь не священник Белого Христа, а?

– Нет, – ответил я. – Я приверженец Одина.

– Тогда разреши мне рассказать, что увидел во сне Гюрдир в тот самый день, когда отплыли наши корабли. Будто стоит он на носу королевского драккара и смотрит назад, на идущий за ним флот. И вот он видит, что на носу каждого корабля сидит птица, либо орел, либо черный ворон. А потом он взглянул на острова Солунд, а там, над этими островами, стоит огромная великанша-людоедка. В одной руке у нее нож, а в другой – корыто для разделки мяса. И она произнесла такие строки:

Мне стало совсем дурно. Я вспомнил слова моего послания Харальду. Я обращался к нему как к «кормильцу орла моря стервятнику падали». Я хотел сказать, что Харальд – морской орел, каковым он представлялся мне с того дня, как я впервые увидел его в Константинополе. Теперь же я понял, что слова моего письма можно истолковать иначе: он – тот, кто предоставит трупы своих людей воронам и орлам. А коль так, то именно я закликал его и его людей в эту дорогу своим письмом из Нормандии.

– Ты сказал, были и другие предзнаменования? – дрожащим голосом спросил я.

– Немало, – ответил корабельщик. – Но одно я помню в подробностях. Это приснилось еще одному из людей короля. Будто наши корабли плывут к берегу. Во главе идет длинный корабль конунга Харальда с развевающимся стягом, и понятно ему, что земля, к которой они приближаются, это Англия. На берегу же их ждет большая рать, а впереди того войска – великанша-людоедка, может статься, та же самая, но чего не знаю, того не скажу. Только тут она сидит верхом на преогромном волке, а волк держит в зубах окровавленный человеческий труп, совсем как пес – крысу. Харальд и его люди высаживаются на берег, рати сходятся в битве, и норвежских воинов косят, как сено. А великанша подбирает их тела и скармливает одно за другим тому преогромному волку, и зверь пожирает их с удовольствием, и кровь течет по его морде.

Тут-то я и понял со всей очевидностью, что мой дар предвидения, спавший столько лет, проснулся. Ведь я, составляя свое послание в Норвегию, назвал Харальда морским орлом, а герцога Вильгельма скрыл под обличьем волка, на котором едет великанша Игга, то есть сам того не сознавая, прикоснулся к грядущему: каждая смерть в войске Харальда пойдет в прок волку, каковым я назвал герцога Вильгельма. Тогда не узнав собственного предвидения, теперь я пришел в ужас от возможности, что мое предсказание сбудется. Коль верх одержит Вильгельм, окажется, что я помог взойти на трон не поборнику древней веры, но ненасытному приверженцу Белого Христа.

Даже погода задумала усугубить мое огорчение. Ветер по-прежнему тянул с юго-запада, и наше судно легко бежало по узкому морю между Англией и страной франков. Это был самый благоприятный ветер для Вильгельма, но когда мы проходили Сен-Валери, и наш кормчий рискнул подойти ближе к берегу, мы увидели огромное скопище кораблей, стоящих на якоре или надежно вытащенных на сушу. Очевидно, герцог Нормандии вовсе не намеревался переправляться через пролив до тех пор, пока не узнает, что Гарольд Годвинсон занялся угрозой с севера.

Благодаря этому попутному ветру, мы сделали почти невозможный по скорости переход, и мои надежды предотвратить крушение воскресли, когда навстречу нам попался военный корабль Харальда. Он караулил устье реки, в которую Харальд завел свой флот менее трех дней назад. Корабельщики обменялись громогласными приветствиями, после чего мы со Скуле поспешно перебрались на военный корабль. Его кормчий, осознав срочность нашего дела, согласился войти в реку ночью и пуститься на веслах против течения. Так оно получилось, что двадцать пятого сентября чуть свет я увидел илистый берег реки, к которому причалил весь огромный норвежский флот. С облегчением я убедился, что он невредим. Речной берег кишел людьми. Войско Харальда, кажется, было цело.

– Где мне найти конунга? – спросил я у первого же встречного воина, когда мы высадились. Он попятился от моего напора и удивленно глянул на меня. Должно быть, я представлял собой странное зрелище – старый лысый священник, подол рясы в речном иле, сандалии в тине. – Конунг! – повторил я. – Где он?

Воин указал на склон берега.

– Лучше спроси у кого-нибудь из его советников, – ответил он. – Ты найдешь их вон там.

Я, скользя и оступаясь, поспешно поднимался по вязкому берегу в указанном направлении. А Скуле за моей спиной говорил:

– Потише, Торгильс, потише. Вдруг конунг занят.

Я не обращал на него внимания, хотя задыхался, мучительно сознавая, что преклонные годы берут свое. Вероятно, я совершил ужасную ошибку, снабдив Харальда ложными сведениями, но все же я отчаянно надеялся исправить причиненный вред.

Заметив палатку повыше и покрасивее прочих, я припустился туда. Перед ней кучкой стояли люди, о чем-то переговариваясь, и я узнал нескольких советников Харальда. Они сопровождали молодого человека, сына Харальда Олава. Я грубо вмешался в их разговор.

– Конунг, – сказал я. – Мне срочно нужно говорить с конунгом.

И снова все попятились от настойчивости, звучавшей в моем голосе, однако кто-то из советников, приглядевшись, узнал меня.

– Да это ведь Торгильс Лейвссон, а? Я поначалу не признал тебя. Прошу прощения.

Я отмахнулся от его извинений. Мне казалось, что все они пагубно бестолковы. Я повторил свое требование, голос мой дрожал от волнения. Я должен говорить с конунгом. Это дело крайней срочности.

– Значит, с конунгом, – сказал советник, если не ошибаюсь, житель Уппланда, присягнувший Харальду. – А здесь его нету. Он уехал еще на заре.

Я в отчаянии стиснул зубы.

– Куда уехал? – спросил я, безуспешно стараясь говорить спокойно.

– Внутрь страны, – небрежно ответил норвежец, – на место встречи. Взять заложников и дань от Англичанина. Повел с собой чуть не половину войска. Жаркий будет денек.

Я схватил его за руку.

– Где место встречи? – Я молил, как о милости. – Мне нужно поговорить с конунгом или хотя бы с воеводой Ульфом.

Мои слова удивили их. Норвежец покачал головой.

– Ульф Оспакссон. Ты что, не знаешь? Он помер в начале лета. Великая утрата. На похоронах конунг назвал его самым верным и доблестным воином из всех, кого он знал. Теперь воеводой Стюркар.

И вновь меня обдало холодом. Ульф Оспакссон, бывший при Харальде с тех пор, как тот взошел на трон, Ульф, самый рассудительный из его военных советников… Тот самый Ульф, что противился замыслу вторжения в Англию. И теперь, когда его не стало, некому обуздывать опрометчивые притязания Харальда стать новым Кнутом.

Кровь стучала у меня в ушах.

– Держись, Торгильс. Спокойней!

Это сказал Скуле у меня за спиной.

– Я должен говорить с Харальдом, – повторил я. Мне казалось, что я тону в трясине безразличия. – Он должен изменить свой план.

– Что ты так разволновался, Торгильс? – попытался успокоить меня другой советник. – Только приехал, а уже хочешь изменить намерения конунга. Все идет, как задумано. Эти англичане не так страшны в битве, как о них толкуют. Пять дней тому назад мы задали им трепку. Мы двинулись на Йорк, как только сошли на берег. Из города вышло войско, возглавляли его два здешних ярла. Они заступили нам дорогу, и это была славная битва, хотя, наверное, нас было немного больше. Харальд все проделал блестяще. Как и всегда. Они напали первыми. Сходу нанесли сильный удар по нашему правому крылу. Какое-то время даже казалось, что они нас одолеют, но тут Харальд сам ударил в ответ сбоку. Смял их строй в два счета, и не успели они оглянуться, как мы загнали их в болото, и деваться им было некуда. Вот тогда-то мы их наказали. Убили столько, что по той трясине шли как посуху, по трупам. Город, само собой, сдался, и теперь Харальд поехал забрать дань и припасы, обещанные отцами города, да еще заложников, чтобы впредь не бунтовали. Он скоро вернется. Дождись его в лагере. А не то передай свои сведения Олаву, а он передаст их отцу, когда тот вернется.

– Нет, – отрезал я. – Это дело я открою только самому Харальду, и ждать оно не может. Добыл бы мне кто-нибудь лошадь, а я попытался бы перехватить войско.

Советник пожал плечами.

– Лошадей мы привезли маловато – на кораблях и так едва хватало места для людей и оружия. Но сколько-то мы все-таки захватили, поищи в лагере, может статься, и найдешь себе по душе. Харальд не мог уйти далеко.

Я потратил какое-то время на поиски лошади и нашел только заморенного вьючного пони. Однако и эта тощая тварь все же лучше, чем ничего; войско еще не закончило утреннюю трапезу, а я уже удалялся от кораблей по дороге вдогонку за Харальд ом и его войском на север.

– Скажи ему, что нам нужна добрая сочная говядина! – крикнул мне вслед какой-то воин, когда я выехал на окраину лагеря. – Что-нибудь этакое, что можно положить на зуб вместо железного хлеба и заплесневелого сыра. И столько пива, сколько он сумеет привезти. В такую погоду пить очень охота.

Воин был прав. Сухой воздух стоял неподвижно. В небе ни облачка. Очень скоро жара покажет себя. Земля, сожженная солнцем, местами уже потрескалась, и неподкованные копыта моего пони ударяли по твердой ее поверхности весьма для меня чувствительно.

След войска искать не приходилось. Там, где прошли пешие воины, пыль была взбита, и время от времени встречались кучи навоза, оставленные лошадьми Харальда и его военачальников. Их путь шел вдоль реки по высокому левому берегу, и по обоим берегам пологие холмы иссохли от летнего зноя. Время от времени я замечал следы там, где люди сходили с дороги и спускались к воде утолить жажду. Самих воинов я не видел, разве только небольшой отряд, охранявший груду оружия и доспехов. Поначалу я решил, что это добыча, взятая у врага, но потом понял, что оружие это – и щиты, и толстые кожаные куртки с металлическими пластинами, – принадлежат нашим. Должно быть, они их сняли и оставили здесь, под охраной, потому что шагать в столь тяжелой сбруе слишком уж жарко.

Воины сообщили, что Харальд с войском уже недалеко, да и я сам увидел их, когда поднялся на следующий холм и посмотрел на речную излучину. Войско остановилось на дальнем берегу. Проселки там сходились к большаку перед деревянным мостом, а за мостом большак поднимался по склону холма, а за холмом уже напрямик вел к городу Йорку. Сюда сходились многие дороги, и я понимал, почему именно сюда жители Йорка должны принести дань.

Я пнул пятками своего пони, понуждая его совершить последнее усилие, и спустился в долину. Часть войска Харальда еще не перешла по мосту, и я, проезжая мимо, своей поспешностью вызвал их любопытные взгляды. Многие из них сняли рубахи и шли с обнаженной грудью. Мечи, шлемы и щиты валялись, небрежно брошенные, в сторонке. Десятка два стояли на речной отмели и ополаскивались, чтобы охладиться.

Пони процокал по истертым серым тесинам моста. Сначала я хотел спешиться. Мост был в худом состоянии, между тесинами зияли широкие трещины, но маленький пони шел уверенно, и вот я уже поднимаюсь вверх по другому берегу к горстке людей, собравшихся вокруг стяга. И даже когда бы этот стяг, Разоритель Страны, не развевался на древке, я узнал бы приближенных Харальда. Сам Харальд на голову возвышался над остальными. Его длинные желтые волосы и отвислые усы нельзя было не признать.

Я слез с пони, едва не упав. Половина утра у меня ушла на то, чтобы добраться до Харальда, ноги затекли, да и седло изрядно побило. Отстранив телохранителя, попытавшегося было задержать меня, я приблизился к Харальду и окружавшим его людям. И они тоже совершенно спокойны. Нет сомнений, они предвкушают приятную задачу – как наилучшим образом разделить добычу. Среди них я увидел Тости, сводного брата английского короля. До недавнего времени он правил этими землями как ярл, но был свергнут. Теперь он связал свою судьбу с Харальдом, полагая, что вернет свой прежний титул.

– Государь! – позвал я, приблизившись к ним. – Я рад видеть вас в добром здравии. Я привез новости из страны франков.

Все повернулись и посмотрели на меня. Тут я понял, что мой голос звучит хрипло и надтреснуто. Горло у меня пересохло и забилось дорожной пылью.

– Торгильс. Как ты оказался здесь? – спросил Харальд.

Вопрос прозвучал несколько неприветливо. Конунг смотрел на меня с высоты своего роста, явно раздраженный. Я понял; он считает, что я бросил то, чем должен был заниматься. Он предпочел бы, чтобы я сидел в Нормандии, оставаясь посредником между ним и герцогом Вильгельмом.

– У меня не было другого выхода, государь. Случилось то, о чем я должен сообщить вам немедленно. И я не мог доверить это сообщение никому.

– Какое еще сообщение? – спросил Харальд.

Я решил говорить напрямик. Мне нужно было потрясти Харальда, чтобы он изменил свои планы, даже если это навлечет на меня его гнев.

– Герцог Вильяльм предал вас, государь, – сказал я и поспешно добавил: – Это была моя ошибка. Он использовал меня как орудие, чтобы обмануть вас. Он заставил меня поверить, что согласен на ваше предложение и приурочит свое вторжение к вашему. Но он вовсе и не собирался этого делать. Его флот еще не двинулся с места. Он нарочно медлит, давая время английскому королю напасть на вас.

Некоторое время выражение лица Харальда оставалось прежним. Он продолжал сердито смотреть на меня, а потом – к моему удивлению – запрокинул голову и расхохотался.

– Значит, Вильяльм Ублюдок обманул меня, да? Ну что же, пусть. Теперь я знаю, каков он, и это знание будет полезно, когда мы встретимся лицом к лицу и решим, кому по праву достанется английское королевство. Он еще пожалеет о своем предательстве. Но он просчитался. Кто разобьет Гарольда Годвинсона, тот и получит преимущество. Нет ничего лучше скорой победы, чтобы вдохновить войско, англичане же пойдут за победителем. Когда я свергну Гарольда Годвинсона, то прогоню и Вильяльма Нормандского назад за море, коль скоро он посмеет высадиться. Но, узнав о моей победе, он, пожалуй, попросту откажется от своих замыслов.

Вновь я ощутил, что плыву против течения событий и почти ничего не могу сделать.

– Герцог Вильяльм не откажется от вторжения, милорд. Он продумал его до самой последней мелочи, обучил войско, отработал каждый шаг и вложил в этот поход все. У него может быть до восьми тысяч воинов. Для него пути назад нет.

– Как и для меня, – бросил Харальд. – Я пришел, чтобы взять Англию, и я этого добьюсь.

Я замолчал, не зная, что сказать. В разговор вмешался Тости.

– Гарольд далеко. Ему нужно пройти всю Англию, коль он захочет встретиться с нами на поле битвы. А тем временем наше войско будет только усиливаться. Услышав о нас, местный народ присоединится к нам. В этих краях у многих в жилах течет норвежская кровь, и родословные их восходят к великому Кнуту. Англичане предпочтут связать свою судьбу с нами, а не с шайкой грабителей-норманнов.

Где-то неподалеку заржала лошадь. Это была одна из коренастых норвежских лошадок, привезенных Харальдом. Выносливые животные, но вовсе не столь сильные, как боевые кони, виденные мною в Нормандии. Я размышлял о том, как они смогут выдержать натиск нормандских рыцарей, когда кто-то воскликнул:

– Наконец-то! Вон наконец явились добрые жители Йорка.

Все посмотрели на запад, там, за холмом, со стороны невидимого отсюда города поднималось легкое облако пыли. Снова заржала лошадь.

Первых, переваливших через взлобье холма, было плохо видно – лишь темные тени. Я вытер пот, заливавший глаза. В черно-белом орденском одеянье было жарко в этот знойный день. Хорошо бы найти легкую хлопчатую рубаху и свободные штаны да избавиться от этого христианского платья.

– Это не стадо коров, – заметил Стюркар, новый воевода Харальда. – Больше похоже на воинство.

– Подкрепление от флота, посланное Олавом, чтобы не пропустить раздела добычи. – В голосе говорившего слышалось негодование.

– Хотел бы я знать, откуда они взяли столько лошадей? – спросил какой-то старый воин, глядя вдаль, и в его голосе прозвучало недоумение. – Это конница, да многочисленная.

Харальд повернулся и взглянул на холм.

– Стюркар, – тихо спросил он, – мы поставили часовых на холме?

– Нет, господин. Я решил, что в этом нет необходимости. Наши разведчики сообщили, что в этой местности только крестьяне, да и тех немного.

– Это не крестьяне.

Тости тоже смотрел на вновь прибывающих. Все больше и больше людей, и верховых, и пеших, переваливало через взлобье холма. Первые ряды начали спускаться вниз, развертываясь веером, чтобы освободить место для тех, кто двигался сзади.

– Не будь я уверен, что этого не может быть, я бы сказал, что это королевские хускарлы, – заметил Тости. – Но ведь действительно этого не может быть. Гарольд Годвинсон всегда держит хускарлов при себе. Они дали клятву служить королю и охранять его особу. – Он обратился ко мне. – Когда, говоришь, Гарольд узнал, что норманнский флот не выйдет в море и останется в стране франков?

– Этого я не говорил, – ответил я, – но думаю, что герцог Вильяльм умышленно подсунул эти сведения Гарольду после того, как покинул Диве… Было это дней двенадцать назад.

Стюркар стал подсчитывать.

– Положим, это было проделано дней десять назад, еще два дня дадим Годвинсону на совещания со своими советниками и подготовку. Стало быть, у него осталось чуть больше недели, чтобы выйти на север и добраться досюда. Это трудно, но не невозможно. В таком случае, этим войском предводительствует сам Гарольд Годвинсон.

– Коль скоро это Гарольд, – заметил Торсиг, – нам лучше отступить к нашим кораблям и собрать остальные силы.

Однако Харальд казался совершенно невозмутимым.

– Ну что же, коль это Гарольд, значит, он шел сюда без отдыха, войско его устало и натерло ноги. А стало быть, самое время устроить кровавую сечу.

Он уверенно усмехнулся, и я понял, что его вера в победу непоколебима. За последние десять лет он не проиграл ни единой крупной битвы и теперь не сомневался, что боевое везение не покинет его. Годвинсон же, по мнению Харальда, сам шел навстречу гибели. Но я думал иначе и ужасался. Вновь я вспомнил подробности моего страшного сна перед возвращением Харальда из Киева, того сна, из-за которого я оказался на великолепном корабле под шелковыми парусами. Мне снился большой флот и рослый войско-водитель, сраженный стрелой в самый миг победы, а когда я поведал о своих страхах, мне было сказано, что я видел гибель греческого военачальника Маниакеса, почти двойника Харальда. Теперь, слишком поздно, эта картина вновь мелькнула у меня в голове – огромное скопище длинных кораблей Харальда, вытащенных на берег или стоящих на якоре на реке в нескольких милях отсюда. Я понял со всей очевидностью, что это зрелище было истинным воплощением моего сна. Вновь я потерпел неудачу. Мне следовало предупредить Харалъда еще тогда, много лет назад, об этом жутком предзнаменовании.

– Коль Гарольд Годвинсон здесь, стало быть, нам следует чин по чину переговорить с ним, – продолжал Харальд. Он огляделся, встретился со мной взглядом и сказал: – Торгильс, это дело как раз по тебе. В этом черно-белом одеянии ты вполне годишься на роль моего глашатая. – Он мрачно улыбнулся. – Они не станут нападать на человека в таком облачении, даже если он и обманщик. Поезжай туда и предложи переговоры.

Понимая, что меня подхватили события, над коими я не властен, я направился к моему вьючному пони, который тыкался мордой в землю, пытаясь отыскать чахлые стебельки травы. Я чувствовал себя пешкой в какой-то огромной и жестокой игре, которую ведут незримые силы. Я снова уселся в деревянное седло и натянул веревочные поводья. Ноги у меня ныли. Пони неохотно поднял голову и пошел. И у него тоже ноги одеревенели и ныли. Медленно, едва ли не с извиняющимся видом, мы поднялись по склону. Впереди все больше и больше английских пехотинцев и конников, перевалив через бугор, выстраивались на склоне. Норвежцы внизу уже не полеживали на солнцепеке. Люди вскакивали и искали оружие и щиты, которые отложили в сторону. Не заметно было ни порядка, ни строя. Все смотрели на Харальда и его советников, ожидая приказа, смотрели и на моего пони, медленно подвигающегося к вражескому войску.

Среди английской конницы я заметил купу стягов и направился туда. Я ехал вдоль первого ряда англичан, и пешие воины окликали меня, спрашивая, что мне нужно. Я не обращал на них внимания. Вкруг стягов собралось человек двадцать. Все верхом. Надо будет сообщить Харальду, что за спиной английских военачальников стоит немалое число конников. Это объясняло, каким образом Гарольд Годвинсон сумел так быстро добраться сюда и застать нас врасплох. По меньшей мере треть его сил составляла конница, а остальных, очевидно, он набрал здесь, в округе.

В глаза мне бросился неяркий желтый блеск – рукояти мечей. Присмотревшись, я понял, что всадники, стоящие рядами вблизи стягов – это королевские хускарлы, ближняя дружина Годвинсона, лучшие воины в Англии. Со времен Кнута они носили мечи с позолоченными рукоятками. Многие вооружены копьями, а другие – секирами на длинных древках, притороченными к седлам. Интересно, будут ли они сражаться верхом или в пешем строю.

– Харальд, король Норвегии, желает говорить с вашим предводителем, – крикнул я, приблизившись к людям, стоящим вкруг стягов, настолько близко, чтобы они могли отчетливо меня слышать. Это были английские дворяне, все в дорогих кольчужных рубахах и шлемах, украшенных знаками различия. Лошади под ними были статные, крепкие, не такие крупные, как норманнские боевые кони, но значительно превосходившие коренастых норвежских лошадей Харальда.

Я остановил своего маленького вьючного пони и стал ждать на безопасном расстоянии. Они посовещалась друг с другом, а потом с полдюжины рысью выехали вперед. И среди них – высокий, с густыми усами человек на особенно красивом гнедом жеребце. Было в его осанке, в том, как он держался в седле нечто такое, что сказало мне сразу же, что это сам Гарольд, Годвинсон, король Англии, хотя он и старался держаться среди своих спутников так, будто был одним из них.

– Скажи королю Харальду, что нам в сущности нечего обсуждать. Но король Англии готов выслушать его. Он может говорить с посланником короля.

Я был совершенно уверен, что выкрикнул это сам Годвинсон. Старая уловка – вождь выдает себя за своего глашатая. Харальд сам нередко пользовался ею.

Я повернулся в седле и махнул рукой Харальду и его свите, чтобы они подъехали.

Всадники – с обеих сторон число их было равно – встретились на середине дороги между двумя войсками. Остановились, стараясь не приближаться на расстояние длины меча друг к друга, и глядя на них, я подумал, сколь они схожи. Все с бородами и усами, с волосами светлыми или светло-каштановыми, и все высокомерно и одновременно настороженно поглядывают друг на друга, сойдясь почти вплотную. Различаются лишь оружием. У тех из людей Харальда, которые благоразумно взяли с собой доспехи, щиты были круглые, ярко расписанные воинскими знаками, тогда как у некоторых из английских всадников – длинные, узкие и заостренные книзу. Я видел точно такие у людей герцога Вильгельма и знал, что в седле они дают преимущество, ибо защищают ноги всадника ниже колена, а также уязвимые бока его лошади. Об этом я тоже должен буду сказать Харальду.

Разговор между правителями был краток. Всадник, притворявшийся королевским глашатаем – я уже не сомневался, что это сам английский король, – требовал сообщить ему, с какой целью норвежское войско ступило на землю Англии. Стюркар, королевский воевода, отвечал за норвежцев.

– Король Харальд пришел требовать трон Англии, принадлежащий ему по праву. Его союзник и спутник, вот этот Тости, пришел требовать то, что также принадлежит ему по праву – графство Нортумбрию, несправедливо у него отобранное.

– Тости и его люди могут остаться, коль будут держаться мирно, – последовал ответ. – Король Англии дает слово, что Тости вернут права на графство. Вдобавок король дарует ему одну треть королевства.

Теперь я окончательно уверился, что это говорит сам Годвинсон, ибо говоривший даже не пытался посоветоваться со своими спутниками. Мне также пришло в голову, что само притворство – не более чем комедия. Тости должен был узнать своего сводного брата, английского короля, но делал вид, что не узнает. Вся эта встреча была обманом.

Заговорил Тости.

– Коль скоро я приму это предложение, какие земли ты отдашь Харальду Сигурдссону, королю Норвегии?

Безжалостный ответ был как удар кулаком в зубы.

– Он получит семь футов английской земли. Хватит, чтобы похоронить. Или больше, если он длиннее других людей.

Две группы всадников замерли в седлах. Их лошади, почуяв напряженность, заволновались. Один из английских всадников хлестнул поводьями по шее лошади, чтобы та стояла смирно.

К чести Тости, он смягчил обстановку, предотвратив открытое насилие.

– Скажи королю Англии, – крикнул он, все еще притворяясь, что не узнает своего сводного брата, – что никто никогда не сможет сказать, будто Тости, настоящий ярл Нортумбрии, привел короля Харальда из-за моря, чтобы предать его!

Потом он повернул своего коня и поехал вниз по холму. Переговоры закончились.

Пустив пони трусцой, я поспешил за своими и подъехал к Харальду сзади как раз вовремя, чтобы услышать, как тот спросил у Тости:

– Кто это говорил от имени Англичанина? У него хорошо подвешен язык.

– Это был Годвинсон, – ответил Тости.

Харальд был явно ошеломлен этим ответом. Он не собирался хвалить своего соперника.

– Вид у него ничего себе, – признал он, но потом выпрямился в полный рост, так что, сидя в седле, казался особенно высоким, и добавил: – Только ростом не удался.

Я подумал, что на пороге сражения тщеславие Харальда очень опасно. Вместе с его верой в себя оно может привести нас к гибели. Непохоже, что он, смирив свою гордость, благоразумно прикажет отступить к кораблям. В его глазах это слишком походило бы на жалкое бегство.

Мы спустились с холма и присоединились к норвежскому войску, и Стюркар приказал нашим перейти через мост и занять оборону на дальнем склоне. Хорошо хоть, наш воевода не закрывал глаза на опасность. Останься мы там, где были, англичане навалились бы на нас сверху. Тем не менее уходили мы второпях, люди собирали свое оружие, беспорядочной толпой спешили к узком мосту, толпой пробирались по расшатанным тесинам настила и, только поднявшись на дальний склон, начали строиться.

Увидев, что противник показал спину, англичане воспользовались возможностью попытаться превратить отход норвежцев в бегство. Отряд их конницы галопом спустился с холма и обрушился на отставших. Это было не обдуманное наступление, но, скорее, произвольный наскок, чтобы воспользоваться удобным моментом. Я уже прошел по мосту с Харальдом и его свитой и, оглянувшись назад, увидел на том берегу беспорядочные стычки. По одному или ватагой, норвежские воины отбивались и уворачивались от пик и мечей английских всадников. Время от времени слышался клич, призывающий к бою, или негодующие возгласы, когда наши поворачивались и пытались сразиться со своими конными противниками. Я видел, что англичане с удовольствием воспользовались преимуществом, ибо застали норвежцев совершенно врасплох.

Я следил за беспорядочным сражением, как вдруг мое внимание привлекло необычайное зрелище. Сквозь суматоху битвы медленно пробиралась обычная крестьянская повозка, словно вокруг не происходило ничего особенного. Такую повозку можно найти на любом скромном хуторе – простой деревянный короб на двух грубых колесах, влекомый одной лошадью. На повозке лежало несколько мешков с мукой, какие-то бочки, и – диво дивное – несколько кур, висящих в ряд вниз головой, со связанными крыльями и лапами. Надо полагать, возчик был из тех, кто нанялся подвозить припасы норвежскому войску – части дани от жителей Йорка, и нечаянно попал в самое пекло схватки. Сам он оцепенел от неожиданности и со страху не смел шевельнуться, а его кляча, глухая и полуслепая, шла как ни в чем не бывало. Вот повозка подъехала к мосту, и старая лошадь остановилась в замешательстве перед толчеей, преградившей ей дорогу.

Остатки норвежцев – те, кто не был сражен англичанами – добрались до моста. Среди общего переполоха они построились и держали строй, обратись лицом к врагу, и отступали шаг за шагом. Когда они проходили мимо застывшей повозки, один из них стащил возчика с сиденья и отшвырнул беднягу прочь. Еще мгновение – и лошадь исчезла. Сбитое с толку животное, оборвав постромки, умчалось прочь. Дюжина рук подхватила повозку, ее вкатили на середину моста и там повалили, чтобы она превратилась в преграду для наступающих англичан. И вот уже последние норвежцы бегут вверх по склону к остальному войску Харальда.

Перевернутая повозка не совсем перегородила мост: оставался прогал между нею и краем моста шириной в сажень, но этого хватало, чтобы пройти человеку. И в этом прогале лицом к врагу остался стоять одинокий норвежский воин. В одной руке он сжимал секиру, в другой – тяжелый меч. Кто это был, я так и не узнал, но он не мог не понимать, что его ждет смерть. Он же дал ясно понять, что в одиночку сможет прикрывать этот зазор, пока его товарищи не образуют боевой строй. Он вызывал англичан выйти и биться с ним. Меня посетила печальная мысль – не похож ли сей воин на меня, одинокого мечтателя, бросающего вызов неизбежному.

Англичане стояли в нерешительности. Потом один из всадников выехал на мост, выставив копье. Однако лошадь, едва ступив на шаткий настил, испугалась и заартачилась. Конник в гневе натянул поводья, повернул ее и вернулся на берег. Второй всадник попытался ступить на мост, но и его лошадь заупрямилась. Тогда вызов норвежца принял пехотинец. Судя по длине его кольчужной рубахи, этот англичанин был из дружины Гарольда, королевский хускарл. Он уверенным шагом с мечом в руке двинулся вперед, не потрудившись даже поднять свой щит. Это была гибельная ошибка. Он еще не приблизился к норвежцу на расстояние вытянутой руки, как тот метнул секиру. Оружие пролетело в прогал, угодило хускарлу в лицо, свалив его. С радостным гиканьем норвежец выскочил вперед, схватил свое оружие и тут же вернулся на свое место. И он ударил мечом о секиру, вызывая следующего выйти вперед и сразиться с ним.

Еще три раза хускарлы принимали вызов, и никому из них не удалось освободить проход. Норвежец был знатоком рукопашного боя. Одного он пронзил мечом, другому отрубил голову сильнейшим, наотмашь, ударом секиры, явившейся словно ниоткуда, третьему, подошедшему слишком близко, чтобы сразиться с ним, ловко подставил подножку, а потом столкнул с моста в реку. Каждая схватка сопровождалась стонами или приветственными криками войск, наблюдающих за этим зрелищем с двух берегов, и некоторое время казалось, что норвежский воин непобедим.

– Он не может держаться вечно, – пробормотал кто-то рядом со мной. – В конце концов англичане приведут лучников и застрелят его.

– Нет, – возразил второй голос. – Хускарлы хотят добиться победы сами. Они не позволят, чтобы какой-то обычный лучник взял это на себя. Посмотри вон туда, вверх по течению.

Я взглянул направо. По тихому течению реки двигалась маленькая лодка. Немногим больше корыта, челнок какого-то хуторянина, на котором он переправлялся через реку, чтобы не давать крюка до моста. В лодке сидел хускарл в доспехах, под его тяжестью лодчонка едва держалась на воде, и он подгребал руками, направляя лодку на середину реки, чтобы она прошла прямо под местом, занятым норвежцем.

– Смотри направо, берегись! – крикнул то-то, пытаясь предупредить норвежца. Но наш воин был слишком далеко, чтобы услышать, а кучка хускарлов на другом конце моста уже завела оглушительную песнь, ритмично ударяя в свои щиты, чтобы заглушить предостерегающие крики. Лодчонка приближалась к мосту, а два хускарла вышли из ряда и нарочито медленно двинулись к преграде. На этот раз они решили не рисковать. Оба несли длинные щиты, приседая за ними, чтобы защититься от броска секиры. Норвежцу ничего не оставалось, кроме как ждать, пока они подойдут на длину меча, и тогда он нанес удар, рубанув секирой и мечом, чтобы заставить их раскрыться. Но двое хускарлов оставались под защитой своих щитов, пригнув колени и отражая удары, лишь время от времени отвечали выпадами мечей.

Беспомощно мы наблюдали, зная, что сейчас произойдет. Норвежец отличался необычайной стойкостью. Он продолжал осыпать двух хускарлов градом ударов до того мгновения, пока его противники не решили, что человек в лодке уже находится прямо под мостом. Тогда они распрямились и бросились вперед. Норвежец отступил на шаг, заняв самое узкое место между повозкой и краем моста, и стоя там, обменивался ударами с нападающими. Однако именно туда они и хотел его загнать. Норвежец сосредоточился на защите от прямых ударов хускарлов и не мог видеть, что сидевший в лодке схватился за столб, опору ветхого моста, и остановил лодчонку. Потом встал, держась за столб одной рукой, и, стоймя поставив свое копье, просунул его в щель между тесинами настила. Держа копье таким образом, он ждал, а его товарищи постепенно теснили норвежского воина своими копьями, и тогда стальной наконечник вонзился норвежцу прямо в промежность, не защищенную длинной кольчужной рубахой. Этот неожиданный удар поразил норвежца. Он согнулся, держась за свой пах, и один из противников воспользовался возможностью, подался вперед и рубанул мечом по прорехе ниже шлема, убив своего врага одним ударом по затылку. Бой кончился, и когда тело норвежца упало, подняв брызги, в реку, отряд хускарлов уже был у перевернутой повозки, оттащил ее к краю моста и сбросил туда же, в воду.

И вот уже передовой отряд войска Гарольда, возглавляемый вереницей конных хускарлов, загремел по освобожденному мосту и двинулся на нас. Глядя, как уверенно они приближаются, я вспомнил слова Ульфа Оспакссона, произнесенные им, когда он пытался отговорить Харальда от вторжения в Англию. Он сказал тогда, что по слухам один английский хускарл стоит двух лучших норвежских воинов. Нам предстояло узнать, верно ли было предостережение покойного воеводы.