Последний король венгров. В расцвете рыцарства. Спутанный моток

I В замке Офен

На королевском замке Офен развевался флаг Людовика II. Ветер трепал клочья этого флага и отламывал щепы от гнилого древка. Он картинно изображал собою состояние королевства. В то время как в Германии властвовала сильная рука Карла V, в железные ворота Венгрии постучал кулак султана, а дворянские партии грозили разрушить трон Ягеллонов. В сейме велись ожесточённые диспуты относительно мельчайших колёс государственного механизма, тогда как он сам мог остановиться каждую минуту. Границы Венгрии разрушились так же, как и крепости. Заполия, воевода Трансильвании, уже направил свой взор на корону святого Стефана, в то время как Людовик II расчёсывал локоны своей возлюбленной, а несколько старых, хромых солдат охраняли границу с Турцией.

На потолках и стенах замка ещё виднелись следы прежнего величия и роскоши. Из громадной тёмной рамы великий король смотрел на юношу, который теперь носил его корону. Старые, выцветшие обои отделяли спальню короля от зала совета.

Когда король сидел в этом зале за длинным резным столом, то смотрел только на эту стену, желая определить, не двигаются ли обои, слушает ли и видит ли его возлюбленная, так как он любил её больше, чем свою страну, чем свою власть и свою жизнь.

У этой королевской возлюбленной не было имени; народ называл её просто «наложницей». Она родилась в степи и выросла на лошади. Она, дочь свободы, сделала владыку страны своим рабом, его скипетр обратила в своё веретено, а его королевскую мантию — в ковёр под своими смуглыми ногами.

Король Людовик был красив и строен. Его бледное одухотворённое лицо было обрамлено длинными тёмными локонами; небольшая курчавая бородка окружала красивые, полные губы; нос с небольшой горбинкой указывал на энергию, а большие тёмные глаза придавали ему мечтательное выражение. Его походка и движения были легки, благородны и полны достоинства. Король был самым бедным человеком в Венгрии: он носил жёлтые кожаные башмаки, заплатанные брюки и широкий бархатный потёртый кафтан, отороченный старым мехом.

Зато наряд королевской возлюбленной являлся полной противоположностью его костюму. Тонкая белая одежда, обшитая воздушными нидерландскими кружевами, облегала её стройный стан, пышную грудь и тонкую талию. Её густые тёмные волосы, перевитые жемчугом, пышными волнами падали на спину. Черты её лица не имели строгой правильности, но были восхитительны. Его нежный овал, вздёрнутый носик и пухлые губки были полны прелести и задора.

На мраморном столе лежала дорогая рукопись из библиотеки Корвина; это были восточные сказки; наложница вложила в неё свою подвязку. Сама она сидела против своего возлюбленного за шахматной доской и за каждую взятую фигуру награждала его горячим поцелуем. Их жизнь была тоже сказкой; они спали и видели золотые сны, пока жизненная проза не будила их.

Вдруг по пустым залам замка раздался громкий звон колокола. Людовик знал значение этого звона. Он раздавался только в минуту грозящей беды и опасности. Поэтому Людовик быстро вскочил, бросился к нише, где висело его оружие, и старался вытащить саблю из ножен, но она заржавела и долго не поддавалась его усилиям. Наконец сабля очутилась у него в руках, и он, обняв любимую женщину, был готов к защите.

Но его возлюбленная не нуждалась в рыцаре, она освободилась от руки, которая хотела оградить её, и вынула из-за пояса арабский кинжал. В коридоре раздались голоса и звон сабель.

Дверь с шумом распахнулась, и в королевские покои вбежал архиепископ Чалкан. Это был высокий худой человек в лиловой одежде. Его гладко выбритое лицо выказывало ум, а хитрые серые продолговатые глаза проницательно смотрели из-под нависших седых бровей. Он задыхался и не мог говорить. За ним следовал Цетрик, шталмейстер короля. В руке он держал сломанный клинок, а из головы сочилась кровь. Он сделал королю знак, чтобы тот бежал.

В эту минуту в пылу рукопашной схватки целая толпа телохранителей, магнатов и вельмож ввалилась в зал. При виде короля они опустили сабли и сняли шапки. Только один направился к королю с покрытой головой. Это был палатин[1] Баторий, сильный человек среднего роста, прекрасно сложенный, с выразительным лицом, жёлтый цвет которого резко контрастировал с седыми волосами. Нависшие брови придавали его красивым голубым глазам строгое выражение, а длинные седые усы оттеняли красиво очерченный рот. На нём был совсем простой костюм: узкие венгерские брюки, высокие сапоги, куртка из чёрного бархата и широкий чёрный бархатный кафтан, опушённый соболем и расшитый шнурами.

Когда он подошёл к Людовику, в комнате воцарилась тожественная тишина. В эту же минуту Цетрик заслонил собой короля и воскликнул:

— Только через мой труп!

— Кто осмеливается преграждать мне дорогу к моему королю? — с жаром ответил Баторий, выхватив саблю.

Людовик сделал ему знак остановиться.

Тогда Баторий опустился на одно колено, остриём своей сабли коснулся пола и воскликнул:

— О, мой король, ты должен выслушать меня.

— Как мятежника! — заметил Чалкан.

Наместник поднялся с колен, смерил его долгим взглядом и спокойно проговорил:

— Мятежником является тот, кто нарушает порядки страны. У нас существует порядок, что палатин во всякое время имеет доступ к королю и может говорить о делах страны. Мне же пришлось стоять у дверей, как нищему, и стучаться в неё саблей.

Палатин гордо поднял голову. Во всей его фигуре выражалась энергия и железная воля; его широкая грудь высоко вздымалась.

Людовик смущённо посмотрел на говорившего, потом на дворян, которые его окружали. Затем его взгляд остановился на канцлере Чалкане, архиепископе Гранском. Тот отошёл к вооружённой группе людей, и его бритое лицо оставалось совершенно спокойным.

— Почему палатин не был допущен ко мне? — спросил его король.

— Потому, что я хотел открыть тебе глаза на них, — Баторий указал на архиепископа и наложницу короля, — и сказать то, о чём они молчат.

— Почему он не был допущен? — нетерпеливо повторил Людовик.

Архиепископ молчал.

— Почему? — крикнул король. — Оправдывайся!

— Спроси их, — с жаром воскликнул палатин, — почему они гонят меня, палатина твоей страны, как чужую собаку?

Лицо Людовика покрылось яркой краской, жилы на висках вздулись.

— Кто это сделал? Кто? — гневно крикнул он.

Все молчали, архиепископ скромно потупил взор.

— Кто? — ещё раз крикнул король.

Тогда возлюбленная короля выступила вперёд и сказала:

— Я!

— Вы? Почему же?

— Потому, что он ненавидит меня.

— Да, я ненавижу вас, потому что вы ведёте Венгрию к погибели, — смело сказал Баторий.

— Это обвинение ужасно... Подумай о том, что ты говоришь, палатин, — с жаром воскликнул Людовик.

— Докажи! — проговорила наложница.

— Я готов, — ответил Баторий, — отечество в опасности.

— В опасности? — повторил король.

— Не слушай его! — умоляла его возлюбленная.

— Теперь более, чем когда-либо, — ответил король, освобождаясь от её объятий.

— Страна находится в опасности! — взволнованно проговорил наместник.

— Потому что ты плохо управляешь ею! — бросила ему наложница.

— Нет, — со смехом возразил Баторий, — потому, что ты управляешь ею. Слушай, король, в то время как эта женщина держит тебя здесь в своих сетях, Сулейман берёт в плен твоих подданных, а пока она выигрывает у тебя шахматные фигуры, полководцы султана разоряют твои крепости.

— Не может быть! — воскликнул король. Он окинул взором всех присутствующих и, выронив из рук саблю, простёр их к архиепископу. — Этого не может быть! Архиепископ, докажи, что он лжёт...

Чалкан молчал.

— Чокол, Чреберник, Тесна уже взяты султаном, — продолжал Баторий, — он подошёл к Белграду.

— Откуда ты знаешь это, палатин? — воскликнул король. — Кто принёс тебе эти удивительные известия? Где этот вестник?

— Здесь, — с достоинством ответил Баторий.

По его знаку из группы придворных отделился монах в тёмной рясе, опоясанной верёвкой. Из-под капюшона виднелось загорелое лицо, покрытое рубцами.

— Кто ты? — спросил Людовик.

— Я — Томарри, — ответил монах, после чего окинул взором всё собрание и, заметив движение, поднял руку, как бы для того, чтобы успокоить его.

— Ты — Томарри? — с удивлением воскликнул король. — Павел Томарри? Что привело тебя сюда?

— Мой обет, — ответил Томарри. — Я был солдатом, ты это знаешь, король, и участвовал во многих сражениях. Твой отец сделал меня своим телохранителем и управляющим замка Офен. Я любил горячо и искренне, как любят венгерцы; моя возлюбленная была цветком моей жизни и увяла, как цветок. Тогда я решил посвятить свою жизнь Богу, королю и отечеству и поступил в орден Святого Франциска. Молитва стала моим оружием, Евангелие — моим щитом, пока турки не объявили нам войну.

— Султан? Мне? — воскликнул Людовик.

Наместник рассмеялся. Его насмешка задела архиепископа; он поправил крест на своей груди и безучастным тоном проговорил:

— Да, это так; твоё величество, вероятно, ещё помнит, что наши посланники просили помощи против султана у святого отца в Риме. Они получили удовлетворительный ответ, но султан прислал своего агу, чтобы требовать от нас дань.

— Дань? — перебил его Людовик. — Томарри говорил об объявлении войны?

— Почему тебя так поражает это слово? — сказала наложница.

Людовик смотрел в землю, и на его бледных щеках выступил лихорадочный румянец.

— Дань, — глухо повторил он, — вот до чего дошло!.. — Затем он бросил взгляд на свою возлюбленную и продолжал: — Ты спрашиваешь, почему меня поражает это слово? Потому, что в этом одном слове заключается вся история моего правления. Дань! Что же дальше?

— Мы заключили посланных Сулеймана в темницу, — ответил архиепископ.

— Неуместное сопротивление и глупость, — пробормотал Баторий.

— А каким образом мои крепости попали в руки турок? — спросил Людовик. — Говори ты, Томарри!

— Подобное обращение с посланными, — начал монах, — возмутило падишаха; его полководцы тотчас же начали войну. Крепости Чреберник, Тесна и Чокол находились под начальством Фомы Матушная, любимца архиепископа, пьяницы и волокиты. Гарнизон был слаб, не имел провианта и сдался при первом штурме. Турки всех их перебили. Крепость Яица оказала, напротив, долгое и упорное сопротивление, находясь под начальством умного и храброго Петра Кеглевича. Он при помощи разведчиков узнал, что турки готовятся к нападению и находятся недалеко от крепости. Тогда Кеглевич послал на луг, находящийся недалеко от крепости, женщин и девушек в роскошных нарядах, чтобы они своими плясками и пением привлекли турок. Но, как только последние вышли из засады, Кеглевич бросился на них из ворот крепости, а его помощник напал на них с тыла. Турки потерпели полное поражение.

— Слава Богу! — серьёзно проговорил король. — Но Кеглевич... это — тот самый...

— Тот самый, — сказал Баторий, — которого твои мудрые советники так усердно советовали тебе отставить от командования крепостью.

— Но что дальше? — нетерпеливо проговорил Людовик.

— Султан с большим войском следует за своим пашой, — продолжал Баторий, — всему государству, столице и тебе самому грозит серьёзная опасность. Это известие не должно было дольше оставаться тайной для тебя, а потому прости, что я вынужден доставить его тебе с оружием в руках.

— Благодарю, — сказал король, — вы хоть и очень воинственные друзья, но всё же друзья. Чалкан, что ты сделал из меня? Куклу, которую раздевают и одевают, ребёнка, которого успокаивают игрушкой. Мои воины проливают кровь, умирают, а я в это время играю в шахматы и целую свою любовницу!.. Подайте мне оружие и лошадь!.. Я иду в поход!

Никто не ответил на этот воинственный призыв короля. Дворяне стояли молча, потупив взор. Наконец Баторий проговорил:

— Король, ты хочешь командовать армией, которой не существует. Страна беззащитна!

Людовик с ужасом взглянул на говорившего, потом на архиепископа и воскликнул:

— Невозможно!.. Не может быть! Меня обманывали самым подлым образом! Что ты скажешь на это, Чалкан?

Высокая, худая фигура архиепископа кротко и покорно согнулась. Он смущённо гладил свою рясу.

— Мой король... — пробормотал он.

Людовик приказал ему замолчать, топнул ногой и оттолкнул свою возлюбленную, которая старалась успокоить его. Архиепископ отошёл и прошипел над её ухом:

— Оставь его! Ты видишь, он вне себя. Когда эта вспышка пройдёт, он снова будет в наших руках, и ты можешь оттрепать его за уши за его поведение.

Король между тем быстро ходил взад и вперёд по комнате. Затем он остановился перед наместником и дрожащим голосом сказал:

— Говори дальше, Баторий!

Тот поклонился и произнёс:

— Государство беззащитно; его сердцевина прогнила, и оно разлагается. Ты стоишь над бездной, и мы вместе с тобой. Ты бессилен, беден и в опасности; твой народ разорён и в отчаянии проклинает управление твоих помощников. Уважение к королевской власти подорвано, никто не повелевает, никто не повинуется. Магнаты жиреют на твой счёт и на средства народа, мелкое дворянство прозябает и гибнет, а у тебя самого еле хватает средств на покрытие твоих личных расходов. Мы беззащитны и разорены!

Людовик закрыл лицо руками.

— Не сплю ли я? — тихо проговорил он. — Неужели мой народ несчастлив? Неужели мои советники лгут? О нет, я вижу всё это во сне! Я хочу проснуться от этого тяжёлого, отвратительного сна! — Он ощупал наместника. — Нет, это — не сон! Боже мой!.. Боже мой!

Среди дворян произошло сильное движение. Раздались голоса:

— Король обманут! Долой советников!

Баторий знаком успокоил их и серьёзно обратился к архиепископу:

— Канцлер, отвечай и оправдывайся!

— Только королю, — ответил Чалкан с льстивой улыбкой, смиренно кланяясь.

Дворяне, выхватив сабли, бросились к нему, однако наместник заслонил собой канцлера.

— Оправдывайся, — приказал король, — не пред ними, не предо мной, а перед Всевышним.

Чалкан тихими шагами подошёл к королю и чуть слышно проговорил:

— Всё так, как сказал Баторий: государство расшатано и находится в опасности; но разве мы не принимали всевозможных мер, чтобы отвратить её? К сожалению, мы — только люди и не можем изменить предопределения Всемогущего!

— Не греши! — перебил его Баторий. — Потребуй от него ответа, король! Народ виноват во многом, но и у короля Венгрии должна быть твёрдая рука!

— Вы обвиняете меня? — взволнованно спросил Людовик.

— Да, — воскликнул палатин, — я обвиняю тебя! Упрямый, гордый и своевольный народ требует бдительного глаза и деятельных рук. Ты сам нарушил власть законов, сам возбудил честолюбие Заполии и воинственность султана, твоё бессилие придаёт им силу. Две сильные руки протянуты к твоей короне, а ты забавляешься со своей любовницей. Полумесяц угрожающе восходит над горизонтом Венгрии, турки берут наши крепости, разоряют нашу страну, а у нас есть оружие только для турниров, а деньги только для забавы. Сулейман могуч, под его шагами стонет земля. Перед королём Людовиком не дрожит даже повар, когда пересолит суп, или портной, когда испортит его кафтан. Сулейман играет коронами, а Людовик — локонами своей любовницы. Ты — ребёнок. Горе тем, кто довёл тебя до этого.

Король молча слушал Батория, но затем быстро подошёл к нему. Однако наместник сделал знак, что ещё не кончил.

— Ещё не всё? — воскликнул Людовик, дрожа всем телом.

— Ещё не всё! — холодно ответил Баторий. — Государству нужен мужчина; если же ты называешь управлением охоты, удовольствия и женские ласки, то сойди с трона своих предков и уступи своё место более достойному.

Послышался глухой шум. Людовик не сводил с Батория лихорадочного взора и полузаикаясь-полурыдая воскликнул:

— Пока я — ещё король! Арестуйте этого преступника! Казните его!

Мёртвое молчание было ответом на эти слова, никто не двигался.

— Ты не имеешь власти надо мной, — с достоинством проговорил Баторий, — ты в моих руках, но я оставлю тебя спать, бедное дитя, пока пушки Сулеймана не разбудят тебя. Тогда ты призовёшь свой народ, и дай Бог, чтобы это не было слишком поздно... Прощай!

Король принуждённо рассмеялся.

— Останься, Баторий! — сказал он. — Ты убедил меня, что моё могущество не более могущества карточных королей. Где мои советники, мои слуги? Никто не смеет коснуться тебя! Да, это вполне убедило меня! — И мягкосердечный, увлекающийся Людовик бросился на кресло и зарыдал.

Монах тихо подошёл к нему и произнёс:

— Ты ещё будешь могущественным, если только захочешь.

Людовик опустил голову на грудь; было видно, что в его душе происходит сильная борьба.

— Да, — начал он, — я должен отвернуться от тех, кого люблю. Я должен поверить вам! Разве те, кто мне милее и ближе других, не должны стоять ближе всего к моему трону?

— Народ ненавидит тех, кого ты любишь, — ответил монах, — и проклинает тех, кого ты благословляешь. Если ты не хочешь, чтобы он проклинал тебя, то овладей собою и поступай, как мужчина! Если ты хочешь довести страну до погибели, то мы этого не допустим. Мы требуем действий, а не пустых слов.

Людовик вскочил. Его красивое лицо осветилось выражением энергии.

— Я тоже не хочу больше слов, — воскликнул он, — я хочу видеть дело. Я хочу быть королём, хочу быть мужественным. Чего хочет от меня народ?

Среди дворян стало заметно движение.

— Мы одни слишком бессильны, — сказал Баторий, — нам нужны поддержка и помощь. Ты помолвлен с сестрой императора Карла V; женись скорей на ней — и мы будем спасены!

Людовик опустил голову, на его глазах показались слёзы.

— Они предают тебя Австрии, — сказал архиепископ Чалкан.

Наложница со слезами прошептала:

— Мы должны расстаться с тобой, Людовик. Прощай! Я отдала тебе всё, всё. Женщина всегда отдаётся всей душой, а вы, мужчины, отдаёте нам только свою худшую часть — сердце! Забудь меня и будь счастлив!.. Я тебя не забуду! Прощай! — И она повернулась, чтобы уйти.

— Нет! Нет! — воскликнул король. — Этого не может быть! Посмотри на неё, Баторий! Когда эти губы говорят человеку, что любят его, тогда он переселяется в другой мир, мир грёз и чудес, а всё остальное исчезает как дым.

— Есть и другие средства, — сказал Чалкан.

— Других нет! — возразил палатин.

— Женись на Марии! — проговорил монах.

— Других средств нет, — повторил Баторий, — народ хочет видеть в своём короле совершенство, хочет видеть около него благородную женщину. А что ты предлагаешь ему? Распутницу?

— Баторий! — крикнул король.

— Вспомни о Боге! — сказал монах.

Людовик закрыл лицо руками, а потом решительно проговорил:

— Хорошо, пусть будет так! Сегодня я пошлю посольство в Брюссель. Архиепископ и палатин встретят эрцгерцогиню на границе. Одновременно с этим я призову свой народ к оружию. Сборное место будет в Баце. Сегодня же я выеду туда. Прощайте!

Слова короля были покрыты радостными кликами дворян. Все устремились к двери.

— Можешь идти, — сказал король архиепископу.

Когда все вышли, Людовик, рыдая, бросился к ногам своей возлюбленной и воскликнул:

— Тебя одну я люблю! Одну тебя!

— И всё же изменил мне, — ответила она с жестоким смехом.

— Нет, я не изменю тебе! — страстно проговорил Людовик. — Не бойся ничего! Другой такой женщины, как ты, для меня нет на свете!

II Поход без армии

Недалеко от ворот города Офена, в небольшой пустынной долине находилась уединённая корчма, приют разбойников, бродяг и падших женщин. Её хозяин, маленький, толстый еврей с заплывшими глазами, стоял на пороге в грязном халате и время от времени подавал какие-то знаки всаднику, который с трудом направлял свою лошадь по тропинке, круто спускавшейся к корчме. Наконец он благополучно добрался до неё. Еврей подскочил к нему, взял у него лошадь и шепнул ему на ухо:

— Он ждёт уже давно и совсем потерял терпение.

Неизвестный всадник ещё плотнее закутался в белый плащ и направился в низкую, закопчённую комнату.

У большого дубового стола сидел просто одетый человек, по виду похожий на солдата. При появлении всадника он встал, и свет из маленького оконца упал на крупные, довольно красивые, но неприятные черты его лица.

— Что скажешь? — спросил он сиплым голосом.

Всадник сбросил с головы капюшон, и из-под него появилось прелестное личико наложницы Людовика.

— Я заставила тебя ждать, Заполия, — сказала она, — но так надо было. Баторий одним ударом порвал все узы, которыми я опутала короля, и мне пришлось плести новые сети.

— Я это знаю, — ответил Заполия, — я знаю всё. Баторий прав; государству нужен мужчина, и я буду им. От меня требуют решительного ответа! — С этими словами честолюбивый воевода вынул из-за пазухи бумагу и прочёл её. — Ты хорошо служишь мне, — сказал он потом, — ты сделала для меня больше, чем султан. Король отправился в Бац. Мои посланцы уже отправились туда; ты тоже поедешь с Людовиком?

— Нет.

— Палатин не разрешил этого королю? — с усмешкой произнёс Заполия. — Ну, хорошо! Тогда ты последуешь за ним. Я придумал тебе хорошую роль. Ты отправишься в поход, но только не против турок, а против короля и палатина. Ты поведёшь с ними любовную войну.

С этими словами воевода встал и надел плащ.

— Ещё одно, Заполия, — сказала наложница, — только не смейся надо мной, а то я убью тебя. — И красавица схватилась за кинжал, бывший у неё за поясом.

— Ну-с? — с изумлением спросил воевода.

— Я люблю короля, — тихо проговорила наложница.

Заполия снисходительно посмотрел на неё.

— Ты знаешь, — продолжала она, — я всегда верно служила тебе и твоей партии, но короля я вам не отдам. Я не хочу терять его даже ради вас. Если он женится на эрцгерцогине Марии, то горе мне и тебе, если он мне изменит.

С этими словами она быстро вышла из корчмы, вскочила на лошадь и помчалась из долины. Заполия вышел вслед за ней, покачал головой и также сел на свою лошадь и ускакал.

В Офене между тем царило большое оживление. Цетрик, шталмейстер короля, приготовлял всё к отъезду. Баторий и его приверженцы быстро собирали своих людей, набирали солдат и отправили гонцов в Бац. Людовик находился в лихорадочном волнении; он думал только о войне и победе и всё время упражнялся с мечом. Когда его возлюбленная возвратилась, он крикнул ей:

— Посмотри, как я могу сражаться!

В ту же ночь он выступил в Бац. За ним следовали телохранители, Баторий с дворянами из Офена и их воинами; всего было около шести тысяч человек. С этой армией Людовик хотел выступить против султана.

Уже в самом начале похода поднялся ветер и пошёл дождь, что сильно охладило воинственный пыл молодого короля; он опустил голову, им овладели желание вернуться в Офен и тоска по возлюбленной.

Когда маленькая армия прибыла в Бац, то там ничего не было приготовлено. Полководцы, которых король послал вперёд, кутили и веселились, и прибывшие не нашли ни помещения, ни провианта, ни фуража для лошадей. Часть дворян кое-как разместилась в городке, другие же расположились лагерем вместе с солдатами. Королю по его приказанию была разбита палатка среди армии.

Он мрачно сидел на своей походной кровати. Палатин стоял около него и докладывал о расположении армии в лагере и на форпостах. Глаза короля лихорадочно горели. Баторий тотчас же позвал доктора; тот пощупал голову и пульс Людовика и объявил, что он болен.

В следующие дни Людовик был совсем апатичен и равнодушен, не слышал, когда к нему обращались, и отвечал невпопад. Все попытки вывести его из этого состояния не имели успеха, ничто не возбуждало в нём интереса. Томарри привёл перебежчика из лагеря султана, регента, который хотел снова обратиться в христианство. Он сказал, что Сулейман идёт с полумиллионной армией, что тридцать тысяч верблюдов нагружены мукой и ячменём, три тысячи верблюдов — порохом и свинцом и что в его артиллерии насчитывается до трёхсот пушек. Король кивнул и потребовал свою шахматную доску. На следующее утро палатин сообщил Людовику, что один из полководцев султана с тысячью всадников перешёл Драву и грабит её левый берег.

Он потребовал от короля отдать приказ напасть на пашу. Король кивнул головой и молчал. Баторий с состраданием взглянул на него и вышел; четверть часа спустя он выступил из лагеря с пятьюстами гусар.

Людовик позвал своего шталмейстера и тихо сказал:

— Выведи меня из палатки! Есть ли тут какой-нибудь холм?

— Там, на севере, — ответил Цетрик.

Опираясь на его плечо, король дошёл до холма и спросил:

— Где Офен?

— Там, — ответил шталмейстер, указывая на север.

— Там, там она! — повторил король, а затем сел на камень, обхватил колени руками и целый день просидел, глядя на север.

Вечером Цетрик насильно увёл его в палатку.

Час спустя в лагере произошло волнение, раздалась музыка и послышались радостные клики. Палатин вернулся с победой и привёл около двухсот пленных. Покрытый пылью и кровью, он вошёл в палатку короля, положил к его ногам конский хвост[2] и рассказал, как он напал на пашу, убил его и рассеял его войска. Людовик выслушал, улыбнулся, бросился на грудь Батория и разрыдался. Его уложили в постель; ночью у него сделался сильный жар.

Ранним утром с форпостов донесли о приближении с севера сильного отряда; ожидали подкрепления и не ошиблись. Впереди ехал эскадрон гусар, прекрасно вооружённых и одетых; за ними следовал отряд пеших солдат. Впереди этого отряда ехал стройный всадник в чёрном бархатном кафтане, опушённом соболем. На его голове была высокая соболья шапка, на лице — чёрная маска; его окружали двадцать также замаскированных всадников. При приближении этого отряда солдаты выскочили из палаток, радостно приветствовали вновь прибывших и сопровождали до палатки короля.

Перед палаткой таинственный всадник соскочил с лошади и потребовал, чтобы его ввели к королю. Ему отказали, говоря, что король болен.

— Болен? — воскликнул он. — Тем более никто не посмеет удерживать меня!

При звуке этого голоса король приподнялся и прислушался.

— Цетрик, мне, вероятно, приснилось? Это её голос, — сказал он шталмейстеру.

В эту минуту полы палатки распахнулись, в неё ворвался незнакомец и бросился к постели короля. Он быстро сорвал с себя шапку и маску — это была наложница. Людовик вскрикнул и со слезами прижал её к своей груди.

— Ты болен, мой король, мой возлюбленный, и меня не было около тебя?! — с беспокойством проговорила она.

Людовик улыбнулся.

— Я был болен от тоски по тебе, — прошептал он, гладя её волосы, — но теперь я поправлюсь; ты вылечишь меня своими поцелуями. Целуй меня!

Цетрик вышел из палатки и весь день и всю ночь пролежал у входа в неё, не впуская никого. Наложница была теперь врачом больного короля. Наутро он был здоров. Бодрый и свежий он пошёл по лагерю, зашёл к палатину, осмотрел весь лагерь и форпосты и осведомился о силе и передвижениях врага. Затем он осмотрел отряд, прибывший с наложницей, сам указал ему место в лагере и присутствовал при том, как разбивали палатку для его возлюбленной.

Палатин мрачно смотрел на это и сказал Томарри:

— Эта женщина опаснее Заполии и султана. Мы должны быть очень осторожны. Тут может помочь только Мария.

Король прождал ещё несколько дней, но подкрепления больше не появлялось. Дворянство, на которое сильно надеялись, не явилось; приходили печальные вести. Маленькая крепость Чаба была взята турками, её гарнизон умер геройской смертью; головы венгерцев были посажены на косы вдоль дороги, по которой шёл Сулейман, осаждавший Белград. В армии Людовика насчитывалось всего около десяти тысяч человек; было бы безумием идти вперёд. Белград пал. Король, получив это известие, бросился на постель и разрыдался.

Однако разведчики донесли, что султан, довольный результатом похода, решил вернуться в Константинополь. Тогда король отправил хорошо вооружённый отряд в Петервардейн, а сам решил вернуться в Офен. Перед тем как пуститься в обратный путь, он собрал всех дворян и сказал им:

— Мы исполнили свой долг, но народ покинул нас. Не забудь этого, мой верный Баторий!

III Наложница

В старом стольном Белграде, на площади перед собором собралась огромная пёстрая толпа народа, состоявшая из людей различных наций, населяющих Венгрию. Известие, что король женится на эрцгерцогине Марии и коронует её, привлекло тысячи любопытных. На ступеньках собора сидели жители окрестностей. У стены расположились словаки, продавали глиняную посуду. Там виднелась группа горбоносых, смуглых валахов, далее бродили, в лаптях и широкополых войлочных шляпах, несколько русских, населяющих Карпаты. Евреи, в длинных кафтанах и бархатных ермолках, кричали и торговали. Мелкие дворяне в тёмных городских костюмах и с оружием на боку с шумом и гамом разгуливали по улицам; толстые магнаты, сияя дорогими тканями и щеголяя ценными мехами, камнями и жемчугами, медленно разъезжали в толпе в сопровождении вооружённых слуг.

В ста шагах от собора находился скромный постоялый двор; это был высокий дом в готическом стиле, построенный каким-то заезжим немцем. В окне первого этажа на дорогом ковре, подперев голову руками, лежала наложница короля и равнодушно смотрела на пёструю толпу. Её густые волосы были схвачены жемчужными нитями; на ней была чёрная бархатная одежда с крупными пёстрыми цветами. Вдруг она стала внимательно всматриваться в узкий переулок, где появились тёмные фигуры двух мужчин. Один из них был одет пышно и нарядно; она узнала Заполию. Он играл рукояткой сабли, украшенной драгоценными камнями, и внимательно слушал речь своего спутника. Это был Вербочи, толстый, краснощёкий человек, совершенно лысый и только над лбом у него виднелся пучок рыжих волос. Всю нижнюю половину его лица покрывала густая рыжая борода. На нём были узкие красные панталоны и кафтан, плотно обтягивающий его жирное тело. Он сдвинул свою шапку на затылок и шёл, оживлённо разговаривая и жестикулируя, причём привешенные к его поясу чернильница, перо, бумага, нож и очки прыгали во все стороны.

Королевская фаворитка завернулась в широкий плащ, надела бархатную шапочку и быстро спустилась вниз по лестнице. На площади она поспешно пошла по направлению переулка, без церемоний расталкивая толпу рукояткой своего арабского кинжала.

— Заполия! — крикнула она.

Тот остановился.

— Это ты? — сказал он. — Пойдём, пойдём!

Он подхватил её под руку, потащил назад к постоялому двору и вошёл в сени.

— Надо действовать, — взволнованно продолжал он, — женитьба на эрцгерцогине поведёт к союзу с Австрией и направлена против меня. Я не хочу больше делать кляксы и слизывать их языком, как Вербочи, когда пишет свои прошения. Пусть меч решит всё.

— О, что вы говорите! — воскликнул Вербочи. — Чернила лучше крови, а сейм — лучше сражения. О, мой господин!.. Пейте побольше воды, ваша желчь разлилась! Не надо насилий; будем действовать мирным путём.

— Ты прав, мудрый Вербочи, — подхватила наложница, — ещё рано браться за меч. Неужели, Заполия, ты хочешь поставить на карту своё могущество, жизнь и судьбу всех нас? Власть в наших руках. Людовик всё ещё у моих ног.

— Господин, — проговорил Вербочи, — поцелуи лучше сабельных ударов.

Заполия покачал головой.

— Вы сами себя обманываете. Настало время точить сабли! Женившись на Марии, Людовик обойдётся и без тебя, моя прелестная союзница. Я развёртываю своё знамя и взываю: «Кто идёт со мной?»

— Ты рассчитываешь на народ? — спросила наложница.

— Что такое народ? — со смехом воскликнул Заполия. — Это — безвольная толпа! Я рассчитываю на своих друзей!

— И ты хочешь свергнуть Людовика? — резко спросила фаворитка.

— Я свергну его! — спокойно ответил воевода.

— Пока я жива, тебе это не удастся, — тихо, но решительно проговорила красавица.

Заполия изумлённо взглянул на неё.

— Что же, прикажешь ждать, пока он нападёт на меня? — сказал он. — А ты хочешь, чтобы он сам прогнал тебя?

— Этого не может быть! Он любит меня! А если разлюбит, то горе ему!

— Ты не боишься Марии? — спросил воевода, испытующе глядя на неё.

— Нет, — гордо проговорила красавица.

— Напрасно, — ответил воевода, — она опаснее, чем султан. Она прекрасна, как языческая богиня, добродетельна, как святая, умна, смела и неустрашима! Она очень опасна, поверь мне!

Наложница прижалась лбом к стене и, дрожа всем телом, проговорила:

— Он не может бросить меня.

— Он сделает это, — сказал воевода. — Утешься и полюби меня!

— Я никогда не продавалась, — гордо ответила наложница, — всё, что я делала, я делала для партии и ради народа!

— Ты так любишь его? — мрачно спросил воевода.

— Да, — кивнула фаворитка. — Если он изменит мне, то я отомщу ему!

Воевода ответил на это демоническим смехом.

— Ну, ладно! Смотри только, чтобы не было слишком поздно!

— Подожди, — сказала красавица, — обсудим хорошенько это дело! Ты хочешь действовать мечом, но ведь Австрия окажет помощь королю.

— Против Австрии у меня есть Франция, — ответил Заполия.

— Не доверяй Франции! — сладко произнёс Вербочи.

Заполия усмехнулся, вынул из кармана бумагу и подал её Вербочи. Тот медленно надел очки на свой красный нос и с достоинством принялся за чтение. Наложница смотрела ему через плечо.

— Хорошо, — сказал Вербочи, окончив чтение и отдавая бумагу воеводе.

— Предстоит мировая борьба, — объяснил Заполия своим друзьям, — Франциск I хочет уничтожить Карла V, а я стремлюсь завладеть венгерской короной. Франция нуждается во мне, а я — во Франции. Теперь, когда я так близок к цели своих стремлений, я не отступлю и прибегну к оружию!

Воевода с жаром выхватил из ножен свою кривую саблю, но в это время с площади донеслись громкие, восторженные крики.

— Король идёт! — воскликнула наложница.

Воевода поспешил спрятать саблю в ножны.

— Не выдавай меня, — шепнул он и, гордо подняв голову, вышел на площадь в сопровождении Вербочи.

Его свита уже собралась у собора и приветствовала его звоном сабель.

Людовик в это время тоже появился на площади, в своём потёртом костюме, обшитом мехом, местами совершенно изъеденном молью. Его окружали магнаты в пышных, роскошных одеждах; рукоятки их сабель были украшены драгоценными камнями.

Заполия пошёл навстречу королю, медленно снял шапку и насмешливо проговорил:

— Поздравляю ваше величество с отступлением султана.

— Благодарю, — тихо ответил Людовик.

В эту минуту раздались пушечные выстрелы, звон колоколов, музыка и восторженные крики тысячи голосов, возвещавшие прибытие эрцгерцогини.

Людовик подозвал Цетрика и шёпотом спросил его:

— Ты ничего не знаешь о ней, о наложнице?

— Ничего, — был ответ.

Людовик мрачно пошёл вперёд.

— О, если бы я мог повести её к алтарю! — прошептал он.

Между тем шествие с невестой короля подходило всё ближе и ближе. Народ кричал и бросал шапки вверх. Уже вдали была видна эрцгерцогиня; высокая, стройная, в роскошном белом платье, она гордо выступала вперёд; по сторонам её шли Чалкан и Турцо; два пажа несли её шлейф. Лицо Марии было покрыто густой вуалью. Только тогда, когда Людовик холодно поклонился ей и приветствовал от лица страны и народа, она нетерпеливым жестом откинула вуаль. Тут народ и её будущий супруг в первый раз увидели её. Дворяне замахали саблями, а народ бросился на колени. Людовик молча отступил назад, не в состоянии отвести взор от прелестного лица эрцгерцогини.

— Боже мой! Мне кажется, что Господь послал мне с неба Своего ангела, — воскликнул он, после чего, словно очарованный, опустился на колено и прикоснулся лбом к подолу её платья.

Мария сердечно протянула к нему руки и подняла его.

— О, как вы добры! — воскликнула она приятным голосом. — Дайте мне свою руку! Мне всё чуждо здесь, и я нуждаюсь в друзьях. Я твёрдо решила любить своего будущего мужа и свой народ. Прошу вас, полюбите и меня; я буду вам так благодарна!

Король наклонился к ней и поцеловал её руку, а народ ответил на её слова восторженными криками.

Наложница видела всё это; она закусила губы и, сжав кулак, с угрозой подняла его к небу.

Недалеко от неё стоял Заполия, который тоже был сильно взволнован и еле держался на ногах. Его глаза горели лихорадочным огнём, он не сводил их с эрцгерцогини. Его лицо было бледно как полотно, а губы бормотали какие-то несвязные слова. Он сам не мог понять, что с ним творится. Разве он — не Заполия, участвовавший в стольких сражениях, неустрашимый Заполия, которому предстоит носить корону Венгрии? Он хотел бежать, но не мог сдвинуться с места; Мария совсем очаровала его. Он видел, как она протянула королю губы для первого поцелуя и слушала его речи.

— Ты пришла к нам из другого мира, — сказал ей король, — ты осветила нас, как луч солнца, который рассеивает туман!

Да здравствует король! — воскликнул палатин. — Эльен!

— Эльен! Эльен! — подхватила тысячная толпа.

Наложница упала на каменные ступени собора и в отчаянии рвала на себе волосы. Мария быстро взошла на ступени собора и обернулась к народу.

— Благодарю вас, — сказала она, смело и радостно обводя взором толпу, — я полюблю вас, я уже люблю вас. Я пришла из другой страны, где плавают могучие корабли, жужжат ткацкие станки, работают кузнецы; познакомьте меня с собой, с вашей страной! Я оставила на родине всё, что любила, и теперь пришла к вам, чтобы полюбить вас, разделить с вами горе и радости!

Радостные клики покрыли её слова.

— Ты не лишилась родины, — ответил ей старик Турцо. — Когда ты подашь у алтаря руку нашему королю, Австрия и Венгрия протянут друг другу руку дружбы; два свободных народа соединятся, чтобы вместе бороться с врагами.

Снова загремели пушечные выстрелы, зазвонили колокола и заиграла музыка. Король торжественно повёл Марию в церковь; магнаты и дворяне последовали за ними.

В дверях собора палатин обернулся к своим друзьям и громко проговорил:

— Мы победили. Король и Венгрия спасены!

Его взгляд тщетно искал воеводу. Заполия стоял как в воду опущенный. Когда толпа исчезла в соборе, он остановился на верхней ступени и опустился на колени.

— Здесь стояла она, — шептал он, — я поцелую это место! Звоните, колокола! Гремите, пушки, и возвестите всему миру, что Заполия полюбил!

IV Коронование

Воевода стоял ещё на ступенях собора, когда чья-то холодная рука схватила его за руку. Он поднял голову, как бы очнувшись, и увидел искажённое от злобы и горя лицо наложницы.

— Заполия! Ты видел? — прошептала она задыхаясь.

Воевода поднялся, посмотрел на неё, а затем произнёс:

— Она завладела им и будет властвовать над Венгрией и над нами.

Наложница вся задрожала; закутавшись плотнее в плащ, она прошептала:

— Я испытаю ещё одно средство; если это не поможет, то поведу борьбу не на жизнь, а на смерть!

Она потащила воеводу со ступеней собора, по её щекам катились крупные слёзы. Воевода остановился и прижал её голову к своей груди.

— Теперь я понимаю тебя, — прошептал он, — теперь я знаю, что такое жизнь и любовь. Одно мгновение совершенно переродило меня. Я знаю теперь, какое блаженство быть рабом женщины!

фаворитка с изумлением и замешательством посмотрела на него.

— Заполия! Ты ли это? Неужели это говоришь ты, человек с каменным сердцем, который никогда не любил?

— Теперь я понимаю тебя.

— Нет, нет, — простонала наложница, — ты не можешь меня понять!

Заполия разразился диким смехом и потащил её вверх по ступеням, к дверям собора.

— Посмотри, — сказал он, — человек, которого ты любишь, стоит с ней перед алтарём. Посмотри, эта женщина принадлежит теперь ему перед Богом и людьми. Я люблю эту женщину! Теперь я твёрдо решил или погибнуть, или завладеть короной этой страны и Марией!

— Я попытаюсь поговорить с ним, — прошептала наложница. — Если это не удастся, то горе мне и ему!

С этими словами она проскользнула в собор. Закутавшись в плащ и надвинув на голову капюшон, она пробралась вперёд, опустилась на колени рядом с Цетриком и тихо позвала его по имени.

Тот сейчас же узнал её и тихо прошептал:

— Король спрашивал о тебе.

— Я должна поговорить с королём, — ответила она.

Цетрик покачал головой, но наложница настаивала на своём и просила до тех пор, пока Цетрик не согласился передать королю, что она будет на маскараде, который должен был состояться в тот же вечер. Она подробно описала ему свой костюм и обещала наградить по-царски.

Затем она поднялась и снова пробралась к выходу. У своего дома она встретила Заполию и заклинала его подождать до следующего дня. Воевода со странной улыбкой спросил её, в каком костюме она будет на маскараде.

— Я тоже испытаю ещё одно средство, — добавил он, — если это не удастся, то я возьмусь за оружие.

Снова раздались пушечные выстрелы, зазвонили колокола и заиграла музыка. Мария и Людовик вышли из собора. Женщины и девушки бросали им под ноги цветы. Теперь Мария была уже королевой Венгрии. Вдруг к ногам короля упала большая, пышная красная роза; он нагнулся, чтобы поднять её, и посмотрел, кто её бросил. Это была его наложница; она стояла у окна, взволнованная и более красивая, привлекательная и опасная, чем когда-либо. Король вздрогнул, он не мог оторвать от неё свой взор. Несколько часов тому назад он клялся любить только её; теперь он забыл её, но всё же чувствовал, что продолжает любить эту женщину, и это пугало его. Жгучее пламя срасти снова загорелось в его сердце.

Тут Цетрик нагнулся к его уху и что-то прошептал. Наложница с напряжённым вниманием следила за выражением лица Людовика; он поднял к ней свой взор и прижал розу к губам.

Наложница бросила насмешливый взгляд на молодую королеву и исчезла из окна.

Некоторое время спустя Цетрик пришёл к ней и многозначительно произнёс:

— Король ждёт тебя.

V Мария

За венчанием и коронацией в старом соборе последовал блестящий банкет в зале королевского замка. Ещё за несколько дней до свадьбы королевская казна была пуста, однако Людовик II строго-настрого приказал своему министру финансов, крещёному еврею Эмериху Черенцесу, достать суммы, нужные для свадебных и коронационных торжеств. Еврей жаловался, проливал слёзы, но всё же собрал деньги, нужные для соответствующего приёма молодой и прекрасной эрцгерцогини Марии Австрийской.

В замке были накрыты роскошные столы, дворянство, которое обыкновенно учитывало все мельчайшие расходы короля, было сегодня в восторге, что удалось скрыть бедность венгерского короля от немецких гостей.

Банкет продолжался уже несколько часов и, казалось, не собирался окончиться. Молодая королева, утомлённая волнением и жарой, встала из-за стола и направилась в свои покои, в сопровождении графини Лаленг, которая следовала за ней из Бельгии. В комнаты Марии вёл широкий коридор, куда выходила дверь, через которую можно было по узкой винтовой лестнице подняться на башню в правом углу замка, выходившую на соборную площадь.

Мария сняла с себя корону и тяжёлую мантию и, сделав графине знак не сопровождать её, быстро поднялась на башню. Добравшись до верхнего этажа, она открыла окно и высунулась в него. С одной стороны виднелся лес, освещённый последними лучами заходящего солнца, с другой — тёмная масса собора, крыши домов и их серые, закопчённые стены. Снизу глухо доносились музыка, возгласы и смех пирующих. Молодая королева долго смотрела в окно, ветер играл её локонами и освежал лицо.

Вдруг в дверь комнаты постучали. Мария с досадой повернулась. Это была графиня Лаленг; она сказала королеве, что её желает видеть по очень важному делу Заполия, воевода Трансильвании, о котором Мария уже слышала как о враге государства и престола. Она бросила ещё один взгляд в окно и в раздумье пошла вниз. Поправив причёску, она вышла в небольшую приёмную, куда графиня ввела Заполию. Графиня вышла, а королева, скрестив руки на груди, гордо подошла к воеводе и испытующе взглянула на него. Заполия спокойно выдержал её взгляд, низко поклонился и подошёл ближе.

— Что привело тебя к нам? — холодно спросила Мария. — Что нужно Заполии, врагу престола, от королевы?

— Я хочу объявить королю войну, — ответил воевода, — и хочу сделать тебя своей союзницей.

— Против короля? Моего мужа? — спросила Мария и рассмеялась.

Этот смех смутил Заполию; он неуверенно продолжал:

— Я знаю тебя лишь несколько часов, но знаю тебя лучше тех, кто воспитал тебя и выдал замуж за короля Венгрии. Ты — женщина, стоящая выше многих мужчин. Твоя душа жаждет великих дел, ты не можешь найти удовлетворение в рукоделиях и танцах. Ты должна исправлять законы, приговаривать к смерти и миловать, объявлять войны и заключать мир: это — твоя сфера. Ты можешь жить только так, но не иначе. Тебе же дали корону, которая никуда не годна. Я пришёл, чтобы вывести тебя из подобного недостойного положения!

Мария с изумлением смотрела на воеводу, слушая его речи, но тот говорил так спокойно и решительно, что нельзя было сомневаться в справедливости его слов.

— Говори яснее! — нетерпеливо прервала его королева.

— Хорошо, — ответил Заполия. — Те, кто возвёл тебя на этот престол, обманули тебя. Ты найдёшь страну, которая сгнила и разлагается, народ, который видит свою свободу в анархии, короля без власти и уважения, действиями которого руководят минутные капризы.

Мария в волнении отступила.

— Докажи! — запальчиво воскликнула она.

— Вот я стою перед тобой, — сказал Заполия, ударяя себя в грудь. — С тех пор как Людовик II носит корону, я — его враг; но разве он смеет поднять на меня руку? Разве этого недостаточно?

— Что сделало тебя его врагом? — спросила Мария.

— Я ненавижу его, — ответил воевода, — потому что люблю Венгрию, а он ведёт её к погибели.

Мария отвернулась; её гордость была оскорблена тем, что Заполия осмеливается так говорить о её супруге. Однако она не решалась назвать его лгуном, а потому медленно подошла к окну и подставила свои пылавшие щёки вечерней прохладе. Затем она снова обернулась к воеводе.

— Если королю нужна голова, которая думала бы за него, то почему ты не предложил ему свою? Почему ты не направил его на верный путь?

— Потому что я сам хочу управлять этой страной, а если я захочу чего-нибудь, то сумею настоять на своём.

— Почему же ты до сих пор не сделал этого? — с презрительной улыбкой заметила Мария. — Ты молчишь? Ну, так я скажу тебе: просто ты прекрасно знаешь, что Европа не допустит этого, потому что у тебя нет никакого права на корону.

— Вот моё право! — воскликнул Заполия, выхватывая саблю. — Клянусь Богом, что если я прибегну к нему, то Людовик будет свергнут с престола.

Мария взволнованно ходила по залу.

После некоторого молчания воевода продолжал:

— Таково твоё положение как королевы; но положение жены тоже не лучше!

Мария побледнела и ухватилась за спинку кресла.

— Замолчи! — чуть слышно прошептала она. — Ты демон искуситель, бросающий семена сомнения в мою душу. Замолчи!

— Твоё мужество уже покидает тебя? — язвительно заметил Заполия.

— Говори, говори! — воскликнула Мария.

— Ты обманута и тут. Людовик любит другую... да, другую... свою любовницу!

Мария вскрикнула и схватила воеводу за руку.

— Каждый ребёнок, каждая торговка на базаре знает, что король всецело в руках своей любовницы и духовника, — холодно продолжал Заполия.

Королева выпустила его руку и спокойно продолжала:

— Что побудило тебя сказать мне всё это? Ненависть?

— Ненависть и любовь! — проговорил воевода и схватил руку королевы. — Да, ненависть к королю и любовь к моей родине и к тебе, Мария. Я люблю тебя... Будь моей! Я знаю, моя внешность не может внушать любовь... но полюби мои замыслы, мои поступки и решительность. Они вполне достойны того. Заполия сделает то, что обещал тебе Людовик. Ты будешь управлять могущественным государством! Я свергну Людовика, сделаю Венгрию славной и великой и возведу тебя, Мария, на её престол!

Королева стояла, ошеломлённая, произнося непонятные слова.

Однако Заполия не давал ей времени опомниться.

— Ты любишь Австрию и привязана к своему дому. Я протяну Австрии руку, и мы соединёнными силами будем бороться с Францией и исламом. Ты молчишь? У тебя нет мужества решиться? Я кладу судьбу Венгрии и Австрии в твою белую ручку. — Заполия вынул из кармана документ и поднёс его к свету, так что на нём стали видны водяные знаки лилий Франции, а затем подал его Марии.

Она взглянула на бумагу и промолвила:

— Письмо французского короля.

— Прочти его, — сказал Заполия, гордо улыбаясь, — это письмо Франциска I, покажет тебе, какая опасность грозит твоему августейшему брату. Возьми эту сильную руку, которую я предлагаю тебе; я примкну к Австрии, и твой царствующий дом покорит весь мир.

Мария, сделав отрицательное движение, сказала:

— Нельзя ставить Австрию на одну доску с Францией. Австрия борется за идею, Франция из жажды наживы. Европа возьмётся за меч и свергнет короля Франции без тебя, Заполия.

Воевода с улыбкой слушал воодушевлённую речь прекрасной королевы.

— А что будет, если я и султан появимся под Веной, в то время как Франция отправит свои войска в Италию, и если Австрия потерпит поражение, потому что ты была слишком нерешительной в великий час? — спросил он.

— Лучше проиграть с честью, — твёрдо проговорила Мария, — чем победить коварством.

— У тебя прекрасные убеждения, — сказал Заполия, — но почему ты решила принести себя и свою страну в жертву человеку, совсем недостойному этого? Твоя страна имеет на тебя такие же права, как и твой муж.

Снизу донеслись звуки весёлой музыки.

— Ты возводишь на моего супруга тяжёлое обвинение, — взволнованно воскликнула Мария, — поклянись мне, что Людовик не достоин этой жертвы.

Заполия торжественно поднял руку к небу и твёрдо проговорил: — Клянусь тебе, что его женитьба на тебе была лишь комедией. — Дай мне доказательства, — простонала Мария, чувствуя, что ноги подкашиваются, и падая на колени.

Заполия подхватил её и с лицом, сиявшим радостью, сказал:

— Хорошо!.. Позови свою статс-даму, если ты доверяешь ей, бал уже начался. Я дам тебе костюм и маску, и ты всё узнаешь. Ты требуешь доказательств и получишь их.

VI Страждущая Венгрия

Людовик в лихорадочном волнении стоял перед зеркалом в своей спальне и нетерпеливо топал ногой, в то время как слуга обвёртывал его голову дорогой восточной шалью в виде тюрбана. Король избрал для маскарада, которым должен был закончиться ряд празднеств, костюм турецкого султана. Он уже давно не мог позволить себе дорогие платья и теперь, как ребёнок, радовался своему роскошному наряду. Красота Людовика ещё более выигрывала от этого фантастического пёстрого костюма; тюрбан прекрасно шёл к его бледному лицу, его маленькие ноги выглядели очень изящно в мягких туфлях.

Наконец его туалет был окончен.

В это время вошёл Цетрик. Король отослал слугу и нетерпеливо спросил своего шталмейстера, исполнил ли он его поручения. Цетрик ответил утвердительно. Король надел на лицо чёрную бархатную маску, а Цетрик облёкся в жёлтое домино и прикрепил к своей груди чёрный бант.

Людовик в сопровождении шталмейстера быстро направился в бальный зал, уже переполненный всевозможными масками. У одной из дверей зала, ведущих в смежную гостиную, стояли два янычара, вооружённых с головы до ног, оберегая вход.

Король направился к ним, но они скрестили свои кривые сабли и потребовали пароль. Людовик прошептал его одному из янычар на ухо; тогда они, почтительно поклонившись, пропустили короля и его спутника. Занавес за ними снова опустился.

Комната, куда вошёл король, была роскошно обставлена и казалась взятой из «Тысячи и одной ночи». Пол был устлан мягким, пушистым ковром, стены скрыты пальмами и тропическими растениями, доходившими до потолка и образовавшими красивую зелёную беседку. В одном углу была устроена скала, покрытая зелёным плюшем; из неё бил ключ. Между двумя пальмовыми стволами находилась скамья, обвитая вьющимися растениями.

Король, осмотрев этот поэтический уголок, остался очень доволен им и, взяв Цетрика за руку, снова повлёк его в зал.

Громкая музыка возвестила прибытие новых гостей. Приближалось оригинальное шествие, возбуждавшее всеобщее внимание и удивление. Король остановился около колонны, чтобы пропустить процессию.

Впереди шёл глашатай, а за ним следовали музыканты, «игравшие» на всевозможных медицинских и хирургических инструментах; потом шла целая толпа врачей различных национальностей. Позади них ехала повозка, запряжённая шестью ослами; на ней в глубоком кресле сидела женщина с громадным животом. У неё было очень красивое, но болезненное лицо. Над повозкой возвышался балдахин, на котором виднелась крупная латинская надпись: «Страждущая Венгрия». За повозкой ехал всадник в костюме турка; из-под его чёрного тюрбана виднелся оскаливший зубы череп; на плече у него была коса. По обеим сторонам всадника шли гайдуки в красных кафтанах и всё время взывали:

— Вот едет великий доктор, знаменитый чудотворец.

За ними три белых и три чёрных невольника несли роскошный раззолоченный паланкин, в котором сидел великий чародей в пышном наряде, спокойно куривший трубку и не обращавший ни на кого внимания. За паланкином шли сорок прекрасно вооружённых янычар.

Дойдя до средины зала, шествие остановилось; его окружила толпа любопытных. Глашатай, указывая на «страждущую Венгрию», проговорил:

— Взгляните на эту больную. Некоторые находят, что она безнадёжна, другие думают, что её ещё можно спасти соответственным лечением. Мы собрали всех самых знаменитых врачей со всего света, чтобы они определили состояние больной.

Глашатай стал по очереди вызывать «врачей»; они высказывали различные предположения и наконец единогласно решили, что спасти больную нельзя.

Тогда к больной подошли невольники с паланкином. Чародей торжественно вышел из него, пощупал больную, а затем подал знак невольникам; они схватили его пациентку за ноги, и за руки, чтобы она не могла двигаться. Чародей засучил рукава, быстро разрезал живот страждущей Венгрии своим кинжалом и вынул большую толстую куклу в роскошном костюме венгерского магната. Он поднял её и сказал:

— Так это причиняло тебе самую сильную боль? Это чудовище называется «высшая знать». Оно высосало из тебя все соки, не оставив ничего своему брату, — при этом он вынул вторую куклу с всклокоченными волосами и полуголую, — которого зовут «народ».

Громкий смех покрыл слова чародея. Он бросил этих двух кукол и затем по очереди достал из живота Венгрии «высшее духовенство», «мелких дворян», «министра финансов» и «архиепископа Чалкана», сопровождая их соответственными остроумными замечаниями и эпитетами. Затем, порывшись во внутренностях Венгрии, чародей показал толпе нарядно одетую женщину, сидевшую верхом на мужчине, одетом в костюм, который обычно носил король, и с короной на голове. Он был взнуздан подвязками, а у неё в руках вместо хлыста была туфля.

Толпа зашепталась и захохотала. Чародей бросил «короля» к другим куклам, а больная Венгрия с облегчение поднялась и проговорила:

— Как мне теперь легко и хорошо!..

Чародей достал огромную иглу и торжественно зашил живот больной; после операции последняя встала и сошла с повозки; шествие снова двинулось и покинуло зал, сопровождаемое любопытной толпой.

В это время из группы масок выделилась одна, представлявшая собой тёмное пятно на фоне ярких костюмов. На ней была широкая, тяжёлая чёрная одежда с длинным шлейфом, на голове чёрный капюшон, закрывавший всё лицо и имевший только прорези для глаз. Руки были закрыты чёрными перчатками. Она быстро поднималась по лестнице, ведущей на галерею, внимательно всматриваясь в толпу.

Два венецианца в зелёных костюмах следили за ней.

— Походка выдаёт её, — прошептал один из них. — Это наложница; она ищет короля; мы не должны выпускать её из вида.

Другой молча кивнул головой.

Это были Баторий и Турцо. Они взялись под руки и пошли за чёрной маской. Последняя тем временем подошла к жёлтому домино и, взяв его за руку, назвала по имени.

— О, Цетрик, — сказала она, — я готова расцеловать тебя. Ты говорил, что король хочет видеть меня? Повтори ещё раз свои слова!..

— Ну да, — тихо ответил шталмейстер, — он вздыхает по вас. Он сказал тогда: «Ах, если бы я мог короновать её!» Он говорил о вас.

— Где король? — взволнованно спросила наложница.

— Я отыщу его. Подождите здесь, — ответил Цетрик и исчез в толпе.

Как только он ушёл, к ней подбежал Заполии, без маски и в своей обычной одежде, и взволнованно спросил, виделась ли она уже с королём?

— Нет ещё, — ответила наложница, срывая пышную красную розу и прикалывая её на груди.

— Скорей! — воскликнул воевода. — Он там. Пойдём!

Он предложил ей руку и, расталкивая толпу, быстро увёл её.

В эту минуту на хоры взошёл король в сопровождении Цетрика.

— Она ожидает нас здесь, — сказал шталмейстер.

— Нет, она ушла туда, я видел её, — ответил Людовик, указывая в направлении, куда ушли Заполия с чёрной маской.

Однако в этот момент маленькая ручка хлопнула его по плечу, и, обернувшись, он увидел перед собой чёрную маску с красной розой на груди. Король обхватил её за талию, повёл к беседке, охраняемой янычарами, и усадил там на скамью. Здесь он горячо обнял её и попробовал снять капюшон, но маска с досадой оттолкнула его. Людовик опустил руки и с замешательством посмотрел на маску; та отклонилась назад и, блеснув из-под чёрного бархата тёмными глазами, рассмеялась коротким, хриплым смехом. Её грудь вздымалась, а руки были сжаты в кулак.

Король опустился на колени к ногам маски и прошептал:

— Ты сердишься? Неужели ты не можешь простить меня? Я буду принадлежать тебе, только тебе одной!.. Ты молчишь?.. Скажи хоть слово... умоляю тебя!

Чёрная маска поднялась, скрестила руки на груди и снова рассмеялась. От этого смеха у Людовика побежал по спине мороз. Не поднимаясь с колен, он протянул к ней руки и страстно продолжал:

— Чего ты хочешь ещё? Подумай, ведь моя любовь к тебе — преступление по отношению к Венгрии и Марии. Я имел намерение спасти свой народ и своё государство, но бросил всё, как только ты позвала меня, потому что твой голос делает меня безвольным и слабым. Мария, как ангел, сошла с небес, чтобы спасти меня и мой народ, но ты напомнила мне клятву, которую я закрепил пламенными поцелуями. Возьми меня! Делай со мной что хочешь, только не молчи и люби меня!..

Чёрная маска ответила язвительным смехом и быстрым движением сорвала маску с лица короля и капюшон со своей головы. Король вскрикнул и вскочил на ноги; перед ним стояла Мария, его супруга, и с презрением смотрела на него. Он прислонился к пальме, ухватился за скалу, чтобы не упасть, и, опустив голову на грудь, разрыдался, как ребёнок.

Молодая королева, прижимая руку к груди, медленно подошла к своему супругу и с насмешкой произнесла:

— Ты, вероятно, ожидаешь трогательной сцены... Не беспокойся! Поговорим спокойно, ведь мы — разумные люди. Отвечай мне: я, чужая, пришла к тебе, преисполненная искренним желанием полюбить тебя и твой народ. А что сделал ты?.. Теперь между нами не будет произнесено больше ни слова о любви, мы будем говорить о Венгрии, о государстве. Любовь может быть возмещена лишь властью, могуществом, славой. Что ты даёшь мне? Позор, стыд и горе.

Людовик сжал голову руками и тихо, как бы говоря с самим собою, произнёс:

— Я стремился к высоким идеалам, но в действительности превратил их в отвратительные карикатуры. Я не смею поднять свой взор, и, как преступник, не могу надеяться на прощение. Позор и стыд!

Королева презрительно засмеялась.

— Встань, — сказала она. Но так как Людовик не двигался, то она ещё раз повелительно повторила: — Встань, я так хочу.

Король медленно поднялся.

— Да, позор и стыд! — снова повторила Мария. — Ты, вероятно, можешь сносить презрение, но я не намерена делать это. Неужели я должна расплачиваться за то, что ты погубил страну в объятиях своей любовницы? Нельзя терять время! Надо действовать. Султан и воевода Заполия угрожают престолу.

Людовик смущённо ответил:

— В Венгрии ещё существует партия, которая поддерживает престол. Решительный и энергичный правитель может оказать сопротивление...

Королева с отчаянием взглянула на этого мечтателя.

— Да, — сказала она, — это может сделать энергичный правитель, но не ты. Ты не создан для борьбы и сопротивления, ты воспитан только для наслаждения и удовольствий. Думал ли ты когда-нибудь о том, что ты — садовник, который должен обрабатывать свой сад, а не бабочка, порхающая с одного цветка на другой? В Германии, Англии и Франции явились великие люди, проповедующие новую веру, новые идеи! Король должен так же работать на пользу своей страны, как и последний подёнщик.

Людовик, воодушевлённый горячей речью своей супруги, взял её за руку, но она оттолкнула его. Тогда он, дрожа как в лихорадке, отступил назад, прислонился к стене и нажал на скрытую пружину. Стена расступилась, как в сказке, и открыла выход на террасу. С болезненным воодушевлением, которое нередко вспыхивает у слабовольных людей, Людовик схватил Марию за руку и вывел её на террасу. Луна слабо освещала расстилавшуюся перед ними картину. Крыши домов и горы вдалеке поднимались к небу тёмными силуэтами. Король облокотился на перила. Долго они стояли молча друг возле друга. Наконец Людовик обернулся к супруге и, указывая на ландшафт, проговорил:

— Посмотри, какая торжественная картина!.. Вот где царят вечные, непоколебимые законы; мы же, бедные люди, в смятении хватаемся за нити жизни, путаем и рвём их!

— Борьба — закон природы! — ответила королева, энергично закидывая голову. — И смерть одного нередко даёт жизнь другому. Пойдём отсюда, здесь нас могут услышать! — повелительно добавила она.

Людовик беспрекословно пошёл за ней и запер потайную дверь.

— Послушай, — решительно проговорила Мария. — Ты неспособен к борьбе и потеряешь престол. Я имею на него такое же право, как и ты. Ты — король только по имени, на что тебе власть? Откажись от престола и предоставь его мне. Если не сделаешь этого добровольно, то я применю силу и свергну тебя.

Людовик с изумлением и замешательством смотрел на свою супругу.

— Передай мне скипетр! — продолжала она. — Решайся, ты не выйдешь отсюда. Ты — мой пленник!

Полуиспуганный, полувосхищённый, Людовик отступил назад и живо проговорил:

— Право на престол я уступлю тебе, но право на тебя оставляю за собой. Между нами не может быть речи о любви; ты не можешь любить человека, которого презираешь, но я преклоняюсь перед тобой. Спаси меня! Управляй, заключай мир, объявляй войну, издавай законы! Я хочу только твоей любви. Спаси меня!.. Я не могу жить без любви! Я болен — исцели меня!

Взволнованная Мария прижала руку к своему бьющемуся сердцу и, потупившись, молчала, но затем, гордо выпрямившись, решительно проговорила:

— Хорошо, я буду твоей! Выслушай меня до конца. Ты будешь носить корону, а я — управлять. Я хочу восстановить славу этой страны. Ты сегодня же уволишь своего канцлера. Я буду твоим первым министром.

— Благодарю тебя! — воскликнул король, опускаясь на колени.

— Встань, — сказала Мария, целуя его в лоб и надевая свой капюшон, — сюда идут.

В эту минуту палатин сорвал занавес с двери и с гневом воскликнул:

— Смотрите, венгерцы, ваш король стоит на коленях перед своей любовницей! Вот женщина, которая влечёт Венгрию к погибели, — продолжал Баторий, бросаясь к Марии и выхватывая кинжал. Умри, змея!

Однако король успел схватить его за руку и сорвал капюшон с головы Марии.

— Королева! — пронеслось по залу.

Палатин в смущении упал на колени.

— Прости, — прошептал он, поднося подол её одежды к губам. Королева положила руку ему на плечо и воскликнула:

— Благодарю тебя, верный палатин. Встань!

В зале раздался отчаянный крик. Чёрная маска в таком же костюме, как Мария, быстро пробиралась к ней сквозь толпу.

— Ты победила! — крикнула она с насмешливым хохотом.

— Кто эта дама? — спросила королева, величественно подходя к ней.

— Спроси его! — ответила наложница, срывая капюшон и бросаясь на шею Людовику.

Тот быстро освободился от её объятий и оттолкнул её.

Однако фаворитка не смутилась и вызывающе проговорила, обращаясь к королеве:

— Он мой... потому что я люблю его!

— Долой! Вон! — закричала толпа. — Молчать!

Турцо схватил её за руку.

— Уведите её, — приказала Мария, — но никто не смеет оскорблять её.

— Мы ещё увидимся, — крикнула фаворитка, когда её обступили магнаты. — Будь ты проклят! Я проклинаю твой престол!

— В башню её! — закричала толпа.

Королева быстро подошла к Цетрику, сбросившему маску, и приказала ему:

— Цетрик, охраняй её! Ты отвечаешь мне за неё. Если понадобится, защити её оружием.

Цетрик молча повиновался.

Мария, оборачиваясь к магнатам, увидела Заполию, который, казалось, равнодушно стоял в толпе. Королева медленно направилась к воеводе и, сняв перчатку, бросила её к его ногам. Тот наклонился и с улыбкой поднял её.

— Я принимаю вызов, — спокойно ответил он, — и буду бороться до тех пор, пока рука, носившая эту перчатку, не будет принадлежать мне.

Эти слова вызвали сильное волнение в зале. Однако королева успокоила толпу одним взглядом и сделала Заполии знак удалиться. Тот низко поклонился и вышел.

В воротах замка его остановила тёмная фигура.

— Это ты? — спросил воевода.

Бывшая королевская наложница бросилась к нему на шею и, глядя на тёмное небо, усеянное звёздами, сказала:

— Мне кажется, что я теперь — упавшая звезда. Я должна ухватиться за тебя, чтобы не скатиться в пропасть. Отомсти за меня, Заполия!

До них донеслись звуки весёлой музыки.

— Музыка! — со смехом воскликнул воевода. — Веселитесь и радуйтесь! Скоро раздадутся трубный глас и барабанный бой, и ваш престол будет разрушен; тогда вся Европа узнает, кто такой Заполия!

VII Домашняя жизнь королевы

Сейчас же после коронации в стольном Белграде король Людовик II со своей молодой супругой отправился в Офен, куда вступил очень торжественно, и поселился в замке.

Зима вступила в свои права и покрыла всю местность толстым снежным ковром. Горы, окружающие Офен, как белые великаны, смотрели в окна замка, а городские валы опоясали город как лебяжьей опушкой.

На другое утро после своего прибытия молодая королева, полуодетая, стояла у окна своей спальни и любовалась прекрасным зимним пейзажем, напоминавшим ей родину. На её красивом лице лежал отпечаток грусти, сосредоточенности и мрачной решимости.

Шуршание платья за спиной вывело её из мечтательности. Вошла графиня Лаленг и доложила о приходе шталмейстера короля, который непременно хотел видеть Марию по важному делу.

Молодая королева накрыла голову фламандской сеткой, накинула короткий плащ и приказала ввести Цетрика.

— Что привело вас ко мне, друг мой? — приветливо проговорила она, опускаясь на мягкую скамью.

Цетрик молча подошёл к ней и, упав на колени, взволнованно проговорил:

— Я пришёл просить у вас прощения.

— В чём же?

— В том, что я помогал королю в ту роковую ночь на маскараде. Простите меня! Я всегда служил королю верой и правдой, а потому простите мне, что я служил той женщине, которую мы все проклинаем. Я вижу и понимаю теперь, что исполнять волю короля значит погубить его. Вы явились, чтобы спасти его, и отныне я не буду исполнять ничьих приказаний, кроме ваших.

Королева протянула ему руку и, подняв его, с радостью проговорила:

— Благодарю тебя, Цетрик!.. Ты можешь много сделать для короля, потому что ты целый день с ним. Если ещё возможно спасти твоего господина, то это можем сделать только я и ты.

Цетрик снова опустился на колени перед Марией и поцеловал край её одежды.

— Я не могу больше оставаться, — сказал он, — потому что иначе моё отсутствие заметят. Если король узнает, что я здесь, то не будет больше так доверять мне, как до сих пор. Позвольте дать вам ещё один совет. У короля доброе сердце, но слишком пылкая фантазия, здесь-то и таится корень его болезни, а потому старайтесь действовать на его фантазию, окружайте всё дымкой поэзии. Наряжайтесь сами; красивым нарядом вы достигнете больше, чем просьбами и мольбами. Завладейте его воображением — и вы будете его повелительницей и владычицей.

Мария улыбнулась, кивнула своей красивой головкой и отпустила Цетрика. Затем, одевшись, она приказала позвать министра финансов, крещёного еврея Черенцеса.

Это был один из самых оригинальных людей при дворе Людовика II. Многие ещё помнили маленького Черенцеса, когда он с котомкой на спине и аршином в руках ходил с товаром из одной деревни в другую и писал свои счета мелом на дверях домов. Теперь он был великим человеком: заседал в совете короля, имел высокий чин и орден; его дочь была важной дамой, и он решил выдать её замуж только за магната или палатина. Однако, несмотря на всю свою важность, он не мог отделаться от своих еврейских манер. Он вошёл к королеве, делая множество поклонов, потирая руки и скромно улыбаясь. Королева предложила ему сесть; министр поместился на самом кончике стула и тихо спросил, что угодно её величеству.

— Мне нужны деньги, — непринуждённо начала Мария.

— Деньги? — дрожащим голосом повторил Черенцес. — Деньги? Но где же мне взять их, когда во всей стране нет ни одной монетки?

— Где взять денег? — ответила королева. — Из ваших железных сундуков и больших мешков.

— Каких мешков? — спросил еврей, бледнея как полотно.

— Из мешков, которые спрятаны в подвалах вашего дворца, — сказала Мария.

— Да покарает меня Господь! — воскликнул он, размахивая руками.

Королева с улыбкой посмотрела на еврея, а потом весело проговорила:

— Замок Офен — не разбойничий притон; я не хочу от вас подарков, и ваши сундуки останутся в целости!

С этими словами она поднялась, достала большую шкатулку и вынула из неё чудное бриллиантовое ожерелье.

Глаза министра заблестели; он надел большие круглые очки и стал рассматривать бриллианты.

— Хотите это в залог?

— За сколько? — спросил еврей, продолжая любоваться драгоценностями.

— За двадцать тысяч талеров, — ответила королева.

— Много денег! — воскликнул еврей. — Но бриллианты — хороший залог, и я хочу услужить вам. Сейчас принесу деньги, — сказал он, забирая ожерелье.

— Это дело должно остаться между нами. Понимаете? — добавила королева.

Час спустя в комнате её величества стояло сто мешков, по двести талеров в каждом.

Молодая, энергичная королева немедленно начертала план своего обращения с супругом. Хотя её правдивой и открытой натуре и претила неискренность, но она была настолько умна, что понимала необходимость предпринимаемых ею мер.

Когда Людовик приходил утром к супруге, чтобы поцеловать её, она спокойно выпроваживала его, говоря, что по горло занята делами и не может прервать свои занятия и что ему не интересно всё, что касается управления. Она советовала ему покататься верхом, пострелять из лука или погулять. Людовик возвращался в свои покои, ходил из угла в угол и не знал, чем заняться. Через некоторое время он посылал Цетрика к королеве узнать, не может ли он видеть её, но Мария отвечала, что не хочет утомлять его налогами, назначениями и тому подобными скучными вещами, и просила подождать до обеда.

Тогда король звал своих собак и отправлялся гулять на вал; однако им овладевало непреодолимое желание увидеть Марию, и он шёл к ней, стучался в дверь и восклицал:

— Я непременно должен видеть тебя, Мария, я не буду мешать тебе, даю слово. Я буду твоим писарем, только впусти меня!

Королева впускала его и снова возвращалась к своему письменному столу, где сидел её личный секретарь. Король с изумлением смотрел на свою супругу и с восхищением замечал на ней новое платье, которого ещё никогда не видел. Скрестив руки на груди, Мария ходила по комнате, заставляла своего секретаря читать ей различные бумаги, диктовала решения, давала приказания. Сначала Людовик следил за её движениями, прислушивался к звуку её голоса и наконец начал проявлять интерес к делу и задавать вопросы. Мария с улыбкой отвечала ему; король с каждым разом все с большим интересом относился к делам, высказывал свои мнения и записывал то, что ему говорила Мария.

— Вот прошение представителей сословий о назначении опытного коменданта над пограничными крепостями, — сказал однажды Людовик, просматривая длинную бумагу. — Кого же мы назначим?

— Насколько я помню, — ответила Мария, — государственный совет предполагал ещё назначить епископа Калочского.

Секретарь подтвердил.

— В таком случае я знаю подходящего человека, достойного пастыря и храброго героя...

— Мне известно, о ком ты говоришь, — перебил Людовик, — это — Павел Томарри, монах.

— Как ты хорошо знаешь своих подданных! — проговорила Мария, целуя супруга в лоб. — Да, я говорю о Томарри. Мы назначим его архиепископом Калочским и начальником крепостей по ту сторону Дуная, Дравы и Савы.

Король поспешно написал указ.

Когда он окончил, Мария положила перед ним новый лист бумаги:

— Напиши подорожную для графини Лаленг. Пётр Чаранос будет сопровождать её.

Людовик с изумлением взглянул на супругу.

— Ты хочешь отправить свою подругу, свою поверенную?

Королева спокойно ответила:

— Венгерцам не нравится, когда их правители окружают себя иностранцами. Я постараюсь найти венгерку, которой могу довериться.

Наконец дела были окончены. Секретарь собрал все бумаги и был отпущен. Когда он вышел, Людовик обнял Марию и запечатлел горячий поцелуй на её губах.

— Довольна ли ты мной? — спросил он.

— Конечно.

— А ты любишь меня?

— Больше жизни, — искренне ответила Мария, а затем подошла к столу и, рассматривая бумаги, написанные королём, громко рассмеялась, причём воскликнула: — Боже, как ты пишешь по-латыни! Кажется, мне придётся начать серьёзно учить тебя.

— Мне надо заниматься латынью? — печально проговорил король.

— Нет, нет, — быстро ответила молодая женщина, — тебе это скучно. Может, ты теперь проедешься верхом, а я поищу старых классиков в библиотеке Корвина и проведу часок с Геродотом или Горацием.

Король быстро схватил шапку и побежал за ключами от библиотеки. Когда он вернулся, Мария была уже в другом платье. Тяжёлое чёрное бархатное она заменила теперь светло-серым из мягкого сукна, прекрасно оттенявшим свежий цвет её лица. Король в восторге расцеловал её и повёл в верхний этаж, где хранились остатки богатой библиотеки, собранной королём Матвеем Корвином. Мария долго рассматривала кожаные корешки богатых бархатных переплётов и наконец достала толстый фолиант; это была прекрасная рукопись поэмы «Тристан и Изольда» Готфрида Страсбургского. Потом она выбрала по каталогу ещё несколько книг; Людовик быстро принёс лестницу и достал их. Взяв некоторые книги под мышку и нагрузив остальными своего супруга, Мария вернулась в свои комнаты.

Королева посмотрела на часы и предложила своему супругу прогуляться по парку. Она каждый день, по нидерландскому обычаю, каталась на коньках перед обедом. Переодевшись, она отправилась в парк в сопровождении короля, графини Лаленг и Цетрика.

Небольшой пруд был покрыт блестящим, гладким льдом. Король надел супруге коньки, и она уверенно спустилась на лёд. Она каталась одна и вместе с графиней; они танцевали на льду и выписывали коньками замысловатые фигуры, вензеля и имена. Людовик стоял на берегу и любовался ею.

Затем они отправились обедать, а после обеда катались верхом. Для этого королева снова переоделась, и в амазонке, плотно облегающей её красивую фигуру, казалась Людовику ещё великолепнее.

После возвращения с прогулки Мария обычно запиралась в своей комнате, читала и писала письма и занималась изучением известных авторов. Она переписывалась с множеством великих людей своего времени и живо интересовалась всем, что происходило на свете.

Людовик тем временем стрелял в цель, фехтовал с Цетриком и усердно посматривал на часы. Наконец наступал вечер, и король с радостью шёл к Марии, которая сидела перед камином, закутавшись в меховую накидку. Людовик садился у её ног, и она читала ему Горация или Геродота или объясняла прекрасные рисунки в книге «Тристан и Изольда».

Наконец она откладывала фолианты в сторону, обнимала своего молодого супруга, безгранично любившего её, и разрешала ему отнести себя в спальню.

VIII Эрзабет

Во дворе замка Офен радостно звучали охотничьи рога. В лесу на горах появились волки. Во внучке Марии Бургундской сейчас же проснулось желание поохотиться на этих животных. Король также вполне разделял это желание. За ночь были сделаны все необходимые приготовления, и ранним утром Людовик и Мария выехали на охоту. Их сопровождали только Цетрик, около двенадцати охотников и псарей с собаками.

Они проехали рысью через город и ещё до восхода солнца достигли лесной опушки, окружённой со всех сторон крестьянами с шестами и кольями. Вдоль опушки были сложены громадные костры, которые теперь поджигали для того, чтобы преградить дорогу волкам. Только в одном месте между кострами было оставлено широкое пространство; здесь стали король, королева и охотники с собаками.

Загонщики обошли лес с другой стороны и спустили гончих. Людовик отправился с ними. В его отсутствие королева подозвала Цетрика и тихо сказала ему:

— Цетрик, во мне произошла большая перемена: я люблю короля. Он слабоволен, нерешителен и неустойчив, но в этом виновато его воспитание. Я не в силах относиться к нему так же равнодушно, как прежде; но могу ли я постоянно иметь на него влияние? Будет ли он всё так же любить меня?

— Кто сможет ответить на этот вопрос? Теперь он любит вас страстно. Пользуйтесь этим. Подрежьте ему крылья, чтобы он никогда не научился летать! — ответил Цетрик.

В это время к ним подъехал король, из леса донеслись громкие крики загонщиков и звонкий лай собак, доказывавший, что они напали на след волков. Псари, стоявшие позади короля и королевы, спустили собак. Волки, стеснённые с двух сторон, стали искать выхода и выскакивали на палки и колья охотников. Два матёрых волка выбежали из леса и бросились прямо на королеву, щёлкая зубами. Её лошадь испугалась и встала на дыбы; один из волков вцепился ей в шею. Тут раздался выстрел, и второй волк, собиравшийся броситься на королеву, упал, сражённый пулей Людовика. Мария между тем всадила кинжал в глотку первого зверя, и поток крови залил её и лошадь. Волк привскочил, завыл, но выпустил шею лошади и упал навзничь. Подоспевшие охотники и Цетрик прикончили зверя.

Людовик, вне себя от страха, расспрашивал Марию, не ранена ли она, она же со смехом счищала кровь и потребовала помочь израненной лошади. Цетрик, осмотрев её шею, заявил, что рана не опасна, и охота продолжалась.

С западной стороны леса тянулась равнина, поросшая низким кустарником; сюда загонщики должны были выгнать остальных волков. Снова запылали костры; в лесу всё было тихо. Королева, её супруг и охотники остановились у края равнины.

Но вот раздались крики загонщиков; они медленно приближались, и наконец на равнину выскочила целая стая волков. Королева, король и Цетрик, пришпорив лошадей, пустились за ними. Людовик первый настиг волка и, бросив копье, убил его. Волки в бешеной скачке мчались вперёд, за ними стремглав летели всадники. Наконец одно из животных начало отставать, и королева, настигнув его, уложила на месте. Вдали показалась тёмная масса — они приближались к лесу. Волки, завидев его, ускорили свой бег. Собаки были утомлены, и лошади вспотели; лес был уже совсем близко, волки издали радостный вой и скоро исчезли в чаще. Охотники с досадой остановились на опушке и созвали собак.

Однако королева не хотела прерывать охоту. Дав немного отдохнуть лошадям и собакам, она снова затрубила в свой рожок. Собаки пустились по следу волков, а охотники стали объезжать лес, чтобы перерезать им дорогу. Утомлённые лошади шли шагом, а лес тянулся без конца. Вдруг перед ними открылась просека, пересекающая, казалось, лес с запада на восток. Королева направилась туда и сделала своим спутникам знак следовать за ней. Издали доносился лай собак. Но просека неожиданно кончилась, дальше шла густая чаща, и лошадям пришлось повернуть обратно. Снова поехала вдоль опушки леса, лошади уже еле передвигали ноги. Лай собак доносился то с одной, то с другой стороны, то ближе, то дальше. Небо начало принимать красноватый оттенок, верхушки деревьев осветились последними лучами заходящего солнца. Подул ветер, со свистом несясь над равниной. Королева плотнее закуталась в меха и, остановив лошадь, пожелала повернуть домой. Цетрик посмотрел на небо и заявил, что охота завлекла их слишком далеко и им не добраться до Офена до наступления ночи. Ветер всё крепчал, и крупными хлопьями повалил снег. Возвращаться по равнине было рискованно, тем более что ни охотников, ни псарей нигде не было видно, лай гончих замолк.

Было решено ехать вперёд и искать ночлега.

Людовик и Мария поехали шагом, а Цетрик, пришпорив лошадь, помчался вперёд на разведку. Вскоре он увидел в стороне высокую тёмную крышу какого-то здания и направился прямо к нему. Наступили сумерки; снег шёл всё сильнее. Вдруг перед Цетриком выступила из темноты какая-то фигура, шталмейстер пришпорил лошадь и окликнул её; фигура остановилась, и Цетрик, к своему великому изумлению, увидел перед собой высокую, стройную женщину. Она схватила его лошадь за поводья и крикнула:

— Кто вы? Что вам здесь надо?

При этом в руке незнакомки блеснуло оружие.

— Я — Цетрик, шталмейстер короля, — ответил он, — и ищу ночлега для короля и королевы, которые заблудились на охоте.

— А я — Эрзабет, дочь Петра Перена; недалеко отсюда его дом. Вернитесь и проводите их величества, а я поспешу домой предупредить об их приезде.

Молодая девушка отпустила поводья и, ещё раз внимательно взглянув на Цетрика, исчезла в темноте. Цетрик поспешил вернуться к королю и доложить обо всём. Все трое помчались к дому Перена.

Хозяин встретил их у ворот, приветствовал и ввёл в свой дом.

Это было обширное каменное строение, с защитными башнями по углам, окружённое валом и глубоким рвом. Ворота за высокими гостями тотчас же были заперты.

У дверей дома их встретила хозяйка и по широкой каменной лестнице ввела в первый этаж. В большом зале, украшенном гербами, щитами, оружием и знамёнами, топился камин. Пётр Перен подвинул королеве и королю два громадных дубовых кресла.

Королева сняла шапку и удобно поместилась в кресле, а король стал быстро ходить взад и вперёд по комнате, чтобы согреть свои иззябшие ноги, и пожелал познакомиться со всей семьёй Перена. Хозяйка вышла и вернулась с двумя сыновьями и дочерью. Сам хозяин был высокий, сильный человек лет пятидесяти, с правильными чертами лица и выразительными голубыми глазами. От лба до верхней губы тянулся широкий шрам, который он получил, сражаясь с турками. В последнее время он принимал живое участие в политической жизни страны и принадлежал к партии Батория. Ирма, его жена, была очень хорошо сохранившаяся женщина тридцати семи лет; крупные черты её красивого лица выражали энергию и страсть; густые тёмные волосы падали толстыми косами на белоснежную шею и пышную грудь. На ней были тёмно-зелёное платье с венгерским корсажем и небольшой вышитый чепчик. Хозяйка вовсе не старалась скрыть своё недовольство: будучи родственницей Заполии, она ненавидела короля и всех, кто его окружал.

В семье господствовала сильная рознь: старший из сыновей, Матвей, поддерживал, как и мать, Заполию. Ему было всего двадцать лет, но он был силён и мускулист. Густые, тёмные локоны обрамляли его некрасивое, но выразительное лицо. Он с улыбкой подошёл к Марии и чуть поклонился; она подняла свой взор, и Матвей, густо покраснев, опустился на колено. Королева засмеялась.

— Встаньте, Матвей Перен! — сказала она. — Мы уверены в ваших верноподданнических чувствах.

Гавриилу Перену исполнилось восемнадцать лет; он был небольшого роста и нежного сложения с бледным красивым лицом, красивыми чёрными глазами и мягкими, тёмными волосами. Он слушал лекции в Виттенберге, и его голова была полна новых политических и религиозных идей. Он стоял за низшее дворянство и народ.

Только дочь Перена, Эрзабет, не принадлежала ни к какой партии. Ей было лишь шестнадцать лет; она неожиданно подошла к королеве и поцеловала её руку. Мария с удивлением посмотрела на высокую, стройную девушку с тонкими чертами лица, тёмно-синими глазами и густыми светлыми косами, взяла её голову и, поцеловав, спросила:

— Как тебя зовут?

— Эрзабет, — спокойно ответила девушка.

Цетрик не сводил восхищенного взгляда с прелестной Эрзабет.

Та заметила это и повелительно сказала ему:

— Можете идти!

Король, услыхав это, воскликнул:

— Разрешите ему остаться! Он — такой же дворянин, как и мы.

Эрзабет покраснела и замечательно мелодичным голосом проговорила:

— Милости просим, сударь, сядьте пожалуйста.

В это время вошёл дворецкий и доложил, что ужин подан. Хозяин повёл королеву, за ними следовали король с Ирмой, а Цетрик с Эрзабет и сыновья замыкали шествие.

Стол сиял серебром и золотом. Все сели. Мария начала разговаривать с Гавриилом и высказала большую симпатию реформации, причём расспрашивала его о Виттенберге и Лютере. Вдруг она со смехом проговорила:

— Вы, господин Перен, — такой горячий патриот, а сидите дома, в то время как турки разоряют ваши крепости и опустошают ваши границы?

Гавриил смущённо опустил голову, на его глазах заблестели слёзы.

— Я обидела вас? — сказала королева. — Позвольте мне исправить это; дайте мне перо, чернила и лист бумаги.

Гавриил поспешил исполнить приказание королевы. Написав бумагу, она подала её молодому человеку: он назначался капитаном и помощником Томарри. Гавриил поцеловал руку Марии и горячо поблагодарил её. Ирма же сумрачно сдвинула брови.

Вскоре все поднялись из-за стола. Хозяйка взяла подсвечник, чтобы посветить королю, и по пути шепнула старшему сыну:

— Подожди меня!

Король поцеловал Марию, и они разошлись по предназначенным им комнатам. Марию сопровождала Эрзабет, тогда как хозяйка дома повела короля.

Эрзабет помогала королеве раздеваться, причём Мария непринуждённо болтала с ней и расспрашивала её о родителях.

— О, если бы я могла всегда оставаться при вас, — воскликнула Эрзабет, — покинуть этот дом, где отец и мать ненавидят друг Друга и брат восстаёт на брата! Я хотела бы служить вам как служанка, как рабыня!

— Иди спать, дитя моё, — сказала королева, — спокойной ночи.

Хозяйка дома провожала в это время короля.

Ирма Перен была очень умной женщиной; она только несколько часов видела короля, но уже прекрасно изучила его. Когда она ставила подсвечник на стол его спальни, на её лице появилась злая улыбка, и она наблюдала за королём со спокойствием птицелова, расставляющего свои сети.

Спокойно и медленно взяла она с ночного столика кубок и, пригубив, подала его королю. Затем она пожелала ему спокойной ночи и, по венгерскому обычаю, протянула губы для поцелуя; по виду она была совершенно спокойна, но её поцелуй был так горяч, что король потерял голову. Он схватил её за руку и затем, не владея больше собой, запер дверь и, обхватив Ирму, увлёк её к постели.

Этой минуты только и ждала Ирма; она схватила короля за шею, а другой рукой вынула из-за пояса кинжал.

— Ещё одно движение, один звук, и вы погибли, — прошептала она.

Людовик должен был сдаться.

— Если я теперь позову на помощь, то как вы думаете, что будет? — продолжала она.

Людовик вздрогнул.

— Впрочем, я сама справлюсь с вами. Чем вы искупите то, что вы сделали? — прошептала она, нагибаясь к Людовику.

Король ответил, что она сама может назначить цену, хотя он находит, что достаточно наказан тем, что не обладал ею, тем более что она очаровала его одним поцелуем.

— Вы любите меня? — спросила Ирма.

— Моя жизнь принадлежит вам, — ответил Людовик.

— Да, вы правы, — сказала Ирма, слегка вонзая остриё кинжала в его грудь, не сильно, но всё же до крови. — Если вы любите меня, то ваше наказание будет заключаться в том, что я стану целовать вас и ласкать, но не буду принадлежать вам. Ни слова о событии этой ночи!

С этими словами Ирма быстро выскочила из комнаты.

В конце коридора её ждал Матвей.

— Как ты долго! — недовольно проговорил он. Мать хлопнула его по щеке.

— Говори, что у тебя с королевой, я хочу знать это.

Матвей побледнел, потом покраснел.

— Я ненавижу её, — проговорил он.

— Дурак! — перебила его мать. — Ты любишь её, и тебя душит злоба за то, что она назначила Гавриила капитаном, а на тебя даже не взглянула.

Матвей топнул ногой и сжал кулаки.

— Вот таким я люблю тебя, сын мой, — проговорила, Ирма. — Знаешь, у меня есть план относительно короля и Марии. Эта гордячка будет принадлежать тебе, но ты должен во всём подчиняться мне. Если ослушаешься, то я отколочу тебя, глупый мальчишка!

Тут она нежно поцеловала его в лоб и отправила спать.

На следующее утро семейство Перен встретилось со своими высочайшими гостями за завтраком. Король был страшно бледен, его глаза лихорадочно горели. Мария с беспокойством осведомилась о его здоровье; он молча пожал её руку, избегая взгляда.

— Тут что-то произошло, — тихо сказала королева Цетрику. — У меня скверное предчувствие.

Она стала внимательно наблюдать за Людовиком и заметила взгляд, брошенный на Ирму. И Мария всё поняла. Однако она быстро овладела собой, шутила и смеялась.

— Я очень неблагодарная, — сказала она Перену, — вы так гостеприимно приняли меня, а я похищаю у вас ваших детей. Сначала отняла у вас сына, а теперь мне очень хочется взять с собой вашу дочь. Я отпустила свою компаньонку, потому что она — иностранка, а народ хочет видеть около меня венгерку. Отпустите со мной Эрзабет, она заменит мне графиню Лаленг.

Молодая девушка вскочила, радостно бросилась к королеве и стала покрывать её руки поцелуями.

Сам Перен без конца кланялся и благодарил; его лицо светилось гордостью и радостью, и, не обращая внимания на вызывающие взгляды жены, он изъявил своё полное согласие и почтительно поблагодарил за честь, оказанную его семье.

— Собирайся, дитя моё, — сказала Мария девушке, — мы скоро отправимся в путь.

Эрзабет встала и поспешно принялась укладывать свои вещи.

Между тем охотники и псари, идя по следам королевских лошадей, прибыли к утру в дом Перена. Несколько лошадей из его конюшни было навьючено вещами Эрзабет. Для сопровождения Гавриила отправились десять вооружённых слуг.

На прощание Людовик поцеловал Ирму в лоб и дрожащим голосом проговорил:

— Я надеюсь в скором времени видеть вас при дворе, благородная женщина; и вы также не забывайте нас! — обратился он к Перену.

Матвей с гневом посмотрел на короля, забывшего упомянуть о нём.

Когда королева была уже на лошади, Цетрик подставил руку Эрзабет, чтобы подсадить её на лошадь, затем подал ей перчатки и хлыст и пожал её ручку; при этом он, к великому своему удовольствию, заметил, что она ответила на его пожатие.

IX Голова Фергад-паши

По прибытии в Офен, Гавриил Перен хотел тотчас же распрощаться, но королева не отпустила его так скоро.

— Мы были вашими гостями, — сказала она, — а теперь вы будете моим гостем. Я не отпущу вас раньше, как через неделю; авось вы не соскучитесь у нас.

Это была мучительная неделя для короля. Уже по пути от Перенов в Офен он пришёл в себя, и им овладело раскаяние. Он с досадой заметил, что Мария почти не обращает внимания на него, а всё время занимается молодым Переном. Он испытывал муки ревности, но не смел сказать ни слова. Когда королева занималась делами в своём кабинете, Гавриил служил ей секретарём, а Эрзабет прикладывала печати к указам. Когда входил Людовик, она протягивала ему руку для поцелуя, но сейчас же отворачивалась и продолжала свои занятия.

За столом Перен сидел рядом с королевой, и она всё время ухаживала за ним. Гавриил и Эрзабет сопровождали её на пруд. Когда к ним присоединялся король, то ему оставалось только смотреть, как молодой человек привязывал Марии коньки. Когда король и королева ехали кататься верхом, Мария приказывала Эрзабет и Гавриилу сопровождать их, причём мчалась впереди с молодым человеком. Вечером она сидела у камина с Гавриилом и Эрзабет, а Людовику приходилось оставаться в одиночестве. Королева поднимала разные спорные вопросы, которыми молодой человек горячо увлекался, заставляла его читать вслух или играла с ним в шахматы.

— Вы ужасно наказали короля, — сказал Цетрик Марии в день отъезда Гавриила, — он болен, уничтожен и в отчаянии, но всё ещё молчит о событии в доме Перена. Вероятно, он попал в сети Ирмы, но вы порвали их и снова сделали его своим рабом. Смилуйтесь над ним!

Гавриил Перен собрался в путь. Сначала он простился с Людовиком, потом отправился к королеве. Он в первый раз видел её без свидетелей, она казалась серьёзной и даже взволнованной.

Гавриил опустился на одно колено и с жаром проговорил:

— Разрешите мне, ваше величество, в минуту прощанья сказать вам, что после Господа на небе и Его святых я почитаю вас выше всего на свете, преклоняюсь перед вами не как перед красивой женщиной, а как перед своим идеалом. Я весь преисполнен вами. Я иду на войну и буду бороться до последней капли крови, чтобы победить или умереть за вас!

Мария подошла к нему и, положив руку на его плечо, проговорила:

— Вы любите меня, Перен?

— Не знаю, — ответил он, краснея до корней волос, — но я потерял здесь свою голову. Однако выкуплю её другой головой, даю вам слово.

Гавриил поцеловал край одежды Марии и руку, которую она протянула ему, а затем быстро вышел из комнаты.

На дороге он встретил Цетрика, который хотел немного проводить его. Королева и Эрзабет стояли у окна и махали платками, когда они выезжали за ворота замка. Прежде чем Цетрик повернул обратно, Гавриил обнял его и проговорил:

— Ты любишь мою сестру, Цетрик, я знаю это; я передаю тебе свои права и обязанности по отношению к ней. Охраняй её и защищай, когда меня не будет больше в живых!

Цетрик поклялся охранять и беречь Эрзабет как зеницу ока; затем они расстались.

Гавриил после продолжительного и утомительного путешествия прибыл в Эссег, где представился архиепископу и командиру и передал указ о своём назначении.

Томарри принял его в маленькой монастырской келье, вся обстановка которой состояла из деревянного стола, простой кровати с соломенным тюфяком и двух стульев. На стене же висело железное Распятие, а на столе стояли письменные принадлежности и лежал молитвенник. Томарри в грубой монашеской рясе сидел у стола и изучал географическую карту. Он внимательно прочёл указ, привезённый Гавриилом, а потом, посмотрев на него, произнёс:

— Молодой человек, если вы приехали сюда, чтобы веселиться и развлекаться, то поворачивайте обратно. Вы кажетесь мне богатым, изнеженным дворянчиком; такие растения не растут под открытым небом. Возвращайтесь домой и носите шлейф нашей королевы, дай ей Бог здоровья; должность пажа больше подходит вам, чем обязанности солдата. Отправляйтесь с Богом!

Перен улыбнулся и скромно ответил:

— Её величество назначила меня сюда, и я надеюсь, что вы позволите мне остаться. Я пришёл, чтобы учиться у вас, и постараюсь быть внимательным учеником; не осуждайте меня слишком рано!

Томарри, покачав головой, сказал:

— Хорошо... тут найдётся немало случаев поучиться. Из Сирмии доносят, что Фергад-паша подошёл с пятнадцатью тысячами человек и опустошает страну. Посмотрите на карту, вот где он. Я хочу напасть на него как можно скорее. Разрешаю вам отдохнуть два часа, а затем вы со своими людьми отправитесь в Темесвар и приведёте мне сюда его гарнизон; там должны остаться только двести человек для караульной службы в крепости. — Архиепископ нацарапал приказ, приложил печать и добавил: — С Богом!

Перен поклонился и вышел от этого оригинального полководца. Он отправился на отведённую ему квартиру, велел накормить лошадей и два часа спустя был уже на дороге в Темесвар. Наступили сумерки, пошёл снег. Гавриил отдохнул немного в крестьянской избе и отправился дальше, подгоняя своих людей. Поздно вечером они добрались до Темесвара, где Перен передал коменданту приказ Томарри. На другое утро весь гарнизон крепости и все окрестные крестьяне, которые только могли носить оружие, выступили в путь. Отряд благополучно прибыл в Эссег, на сутки раньше, чем его ожидал Томарри. В то время прибывали всё новые известия, одно другого ужаснее. Несмотря на то что у Томарри было только восемь тысяч человек, он решил выступить в поход на другой же день и дать Фергад-паше решительное сражение.

Гавриил Перен возбудил его внимание. Он поручил ему отряд в две тысячи человек и карту, на которой был обозначен план действий. Перен был в восторге и, почтительно поцеловав руку архиепископа, снова сел на лошадь. Он повёл свой отряд на восток, к Дунаю, а потом повернул на юг, по левому его берегу Перен шёл не останавливаясь и только близ Кисдивазара решил остановиться на ночлег. Уже на другое утро он двинулся дальше. Так как в распоряжении его отряда не было никаких средств для переправы, то он первым бросился на своём коне в Дунай со словами: «Вперёд за короля и отечество!» — и вплавь добрался до другого берега.

Томарри в тот же день выступил с отрядом, состоявшим из шести тысяч человек пехоты и конницы, из Эссега. После четырёхчасового перехода он встретил турок, о близости которых ему возвестили семь пылающих деревень.

Фергад-паша развернул свою конницу широкой линией, а сам остался в резерве с лучшей частью кавалерии. Томарри выстроил свою пехоту небольшими группами; каждая из них представляла собой четырёхугольник. За пехотой стояла кавалерия; пушки были размещены на холме, отсюда же Томарри распоряжался сражением.

Турки двинулись вперёд всей линией. Томарри спокойно позволил им подойти на двести шагов и затем дал залп из всех своих орудий. Первые ряды турок упали на землю, убитые и раненые, остальные же повернули назад и собрались перед фронтом венгерских войск, готовясь к новому нападению. Томарри снова зарядил пушки. Фергад-паша решил изменить тактику, и его стрелки небольшими отрядами повели нападение на пехоту мадьяров; вскоре все четырёхугольники были прорваны и началась рукопашная схватка. На этот раз Томарри подпустил турок на двадцать шагов и тогда только дал залп. Фергад-паша упал с лошади, турки пришли в замешательство. Томарри выдвинул конный резерв; турки стали отступать. Венгерская пехота тем временем снова собралась и начала теснить отступавшего неприятеля. Однако Фергад-паша успел пробраться к своему резерву и бросился вперёд с громким кличем: «Аллах! Аллах!».

Томарри уже считал сражение проигранным, но в эту минуту появился со своим отрядом молодой Перен и бросился на неприятеля с тыла. Неожиданное нападение привело турок в полный беспорядок. Увидев это, Томарри снова начал теснить их. Фергад-паша, быстро собрав знамёна, хотел двинуться к Дунаю, но Перен, предугадав его намерение, преградил ему путь. Паша и его кавалерия рубили направо и налево; Гавриил был ранен, но, собравшись с последними силами, одним ударом снёс паше голову. Турецкая конница обратилась в бегство, бросив знамёна и бунчуки. Венгерцы одержали блестящую победу и получили громадную добычу.

Томарри обнял молодого героя перед всей армией, приказал перевязать его раны и в тот же вечер отправил его в Офен с известием о победе.

Перен пустился в путь в лёгкой венгерской тележке, за ним следовало двести всадников с турецкими трофеями. Во всех попутных деревнях и городах Гавриил возвещал о победе, и население радостно приветствовало его.

Прибыв в Офен, Перен поспешил известить жителей о победе, и вокруг него собралась тысячная толпа, с восторгом приветствовавшая его.

Королева, услыхав радостные крики толпы, поспешила на террасу, выходившую на двор. Народ приветствовал её радостными возгласами, а затем толпа расступилась, и из неё выделился весь перевязанный Перен. Взойдя на террасу, он преклонил колено и доложил Марии о блестящей победе Томарри, тогда как солдаты положили к её ногам отбитые знамёна, бунчуки и турецкое оружие. Королева опустилась на колени, чтобы поблагодарить Бога за дарованную победу, и весь народ последовал её примеру. Поднявшись, она взяла у Перена донесение Томарри о ходе сражения и приказала ему следовать за ней.

Королева быстро пошла по лестнице, ведущей в её кабинет; заметив, что Гавриил не может поспеть за ней, она остановилась и проговорила:

— Простите, радость лишила меня памяти; я забыла, что вы ранены, друг мой. Давайте я вам помогу!

С этими словами она взяла молодого героя под руку и повела по лестнице. В кабинете она усадила его в кресло и нетерпеливо сломала печать с донесения.

— Вы решили исход сражения, мой юный герой; как я отблагодарю вас? — с волнением проговорила она, протянув Гавриилу руку.

Тот встал на колено и покрыл её руку поцелуями.

— Вот что, — продолжала она, — сейм утвердил расходы на экипировку отряда охранной дружины, недостаёт только смелого, отважного командира; вы будете им, Перен, если захотите.

Гавриил был в восторге.

— Боже мой! — воскликнул он. — Я буду командовать вашей охранной стражей, смогу ежедневно видеть вас? Какая щедрая награда!

Мария, улыбнувшись, промолвила:

— Вы должны повиноваться только мне и никому больше. Теперь встаньте; вам надо отдохнуть. Встаньте!..

Гавриил встал, вышел в другую комнату и отдал находившемуся там пажу какое-то приказание; королева писала тем временем депешу Томарри, в которой благодарила его и солдат за славную победу и назначила щедрые награды солдатам.

Перен вернулся с небольшим шёлковым мешком в руках.

Королева запечатывала пакет и, не оборачиваясь, проговорила: — Теперь можете просить для себя ещё какой-нибудь милости. — Прошу вас, отдайте мне мою голову, — ответил молодой человек, — я сдержал своё слово и выкупаю её.

С этими словами он развязал мешок, и к ногам королевы упала окровавленная бритая голова.

Мария в ужасе отступила.

Это была голова Фергад-паши[3].

X Министр финансов

Мария, в роскошном капоте из турецкой материи, сидела перед зеркалом. Эрзабет расчёсывала её густые волосы и напевала песенку, а королева, подперев голову рукой, о чём-то раздумывала.

— Так не может продолжаться! — вдруг проговорила она.

Эрзабет, оставив гребёнку, спросила:

— Что не может продолжаться, ваше величество?

— К чему много слов? Твой брат любит меня, или, вернее, его воображение занято мной, и эта болезнь может заразить его сердце.

— Да, он любит вас, — серьёзно сказала Эрзабет, — и эта любовь — его счастье. Разрешите ему любить вас; ведь Господь тоже разрешает всем любить Его!

— Ты слишком сентиментальна, Эрзабет, — с раздражением ответила королева, — у твоего брата горячая кровь и страстная натура. Ты ещё ребёнок и ничего не понимаешь. Я не хочу, чтобы он страдал; ведь он — человек, вполне заслуживающий любви. Какая странная судьба! Сколько достойных мужчин любит меня, а я сама люблю глупого влюблённого мальчишку, и как ещё люблю! — добавила она с горьким смехом. — Так не может продолжаться!.. Твой брат должен уехать на некоторое время, и, кроме того, ему надо встречаться с другими женщинами, — закончила Мария.

Королева, окончив туалет, перешла в свой кабинет, заметила из окна большое оживление и движение во дворе замка, и вскоре Гавриил ввёл к ней капитана, за которым следовали солдаты с захваченными у турок знамёнами. В коротких словах капитан рассказал, что двадцать тысяч турок осадили крепость Яицу, гарнизон мужественно защищался, но не мог бы отразить неприятеля, если бы не подоспел граф Франджипани. Турки были разбиты наголову, и венгерцам досталось около шестидесяти знамён.

Королева с радостью выслушала донесение капитана и щедро наградила его и солдат.

— Пора и нам приняться за дело, — с улыбкой проговорила она, обращаясь к Гавриилу, — вы уже совершенно оправились, у нас есть необходимые деньги. Я предлагаю вам немедленно заняться набором людей в мою охранную стражу; вы сегодня же оставите Офен и отправитесь по округам, чтобы найти подходящих людей. Секретарь, напишите указ, а вы, мой супруг, составьте приказ министру финансов.

Вскоре нужные бумаги были изготовлены.

Вручая их побледневшему Перену, Мария сказала:

— Сегодня же вечером вы отправитесь в путь; перед отъездом зайдёте ко мне.

Когда Перен, уже совсем готовый к отъезду, пришёл к королеве и молча преклонил колено, она положила ему руку на плечо и ласково проговорила:

— Вы больны, Перен. Тайное горе гложет ваше сердце, вы должны рассеяться, увидеть других людей, а потому я и усылаю вас отсюда. Прощайте!

Прошло несколько недель, пока Перен набрал подходящих людей. Он ездил из города в город, из округа в округ. Он понял намерение королевы и не мог ему противиться. Его сильная воля сделала своё дело, и он чувствовал, что его страсть к Марии мало-помалу слабеет, в то время как уважение и благоговение к ней усиливаются.

Возвратившись в Офен, Перен был уже совершенно спокоен. Королева приветливо встретила его и ласково спросила:

— Скажите откровенно, Перен, увенчался ли мой замысел успехом? Надеюсь, что это так: у вас совсем другой вид.

Перен поклонился.

— Моё сердце страдало, вы верно определили его болезнь, и я преодолел её.

Следующие дни были употреблены на то, чтобы привести в порядок собранных людей, преимущественно мелких, бедных дворян. Отряд состоял из тысячи человек; когда он был вполне снаряжен, королева сделала ему смотр на площади перед замком. Её сопровождали король, Эрзабет и много магнатов. Мария сказала своей страже прочувствованное слово и передала знамя, вышитое ею с помощью Эрзабет; на нём была изображена Царица Небесная с короной Венгрии на голове.

После смотра Мария прижала к себе Перена и серьёзно сказала ему:

— Друг мой, теперь я имею в своём распоряжении вооружённую силу; это — наша армия, Перен. Она очень невелика, но боевой дух и отличное снаряжение возместят её малочисленность. Она будет размещена в замке; люди не должны иметь недостатка ни в чём; вы будете исполнять только мои приказания, и в новом полку должна господствовать строжайшая дисциплина. Я требую слепого повиновения. Сегодня же вы приступите к исполнению своих обязанностей. Дважды в день вы должны рапортовать мне обо всём.

Уже в тот же вечер Перен донёс королеве о том, что на улицах Офена появилось много незнакомых личностей довольно подозрительного вида и что всё мелкое дворянство почему-то устремилось в Пешт; на улицах часто слышалось имя Заполии.

Королева приказала снарядить патрули, которым вменялось обходить улицы Пешта и Офена и докладывать ей обо всём подозрительном. Перен поспешил исполнить приказание. С наступлением ночи он сел на лошадь и в сопровождении двадцати человек отправился по улицам города.

На самом берегу Дуная находился дом министра финансов, а недалеко от него помещался небольшой закоптелый трактирчик с белыми воротами и покосившейся деревянной крышей.

Приблизившись к дому, Перен услыхал сильный шум, громкое пение и музыку; в маленьких окнах горел яркий свет, из трубы шёл густой дым.

Оставив солдат за углом, Гавриил приблизился к трактиру и заглянул в окно. Это была кухня, в которой варили и стряпали как на свадьбу. У огня стояла красивая, статная хозяйка; около неё вертелся маленький, толстый человек; Перен сейчас же узнал его; это был Вербочи; он поцеловал хозяйку в шею, на что она ответила звонкой пощёчиной.

— Так-то вы обращаетесь с будущим палатином? — заметил Вербочи, вооружаясь большой поваренной ложкой.

— Вы — палатин?! — рассмеялась хозяйка.

В эту минуту в дверях показалась тёмная фигура, и Перен отошёл от окна.

Из корчмы вышла группа дворян.

— Наша свобода подвергается опасности, — воскликнул один из них.

— Какой же? — хором спросили остальные.

— Королева рассылает патрули по городу, — взволнованно крикнул первый. — Это — неслыханное дело!.. Патрули, чтобы поддерживать порядок!

Шатаясь и с трудом держась на ногах, они подошли к людям Перена.

— Собаки, — крикнул один из группы, — шпионы, убирайтесь вон!

Перен подскочил к ним, и они расступились.

— Как вы смеете оскорблять стражу её величества? — гневно спросил он.

— Мы — дворяне, — ответили подвыпившие, — нам всё позволено. Убирайтесь вон! Долой!

— Вы арестованы! — крикнул Гавриил. — Следуйте за мной!

Ему ответили громким смехом.

Тогда Перен схватил одного из крикунов за шиворот и позвал своих людей; те быстро окружили дворян. Один из них выстрелил и ранил Гавриила в плечо, так что он должен был выпустить его. Но люди Перена схватили остальных и связали их.

— Ведите их в замок, — крикнул Перен и без сознания упал на руки одного из своих солдат...

Когда Перен очнулся, то увидел себя в комнате, обставленной с восточной роскошью. Около него хлопотала девушка замечательной красоты.

— Где я? — с изумлением спросил молодой человек. — Кто вы? Не волшебницу ли я вижу перед собой? Не сон ли это?

— Успокойтесь, — ответила молодая девушка, — вы находитесь в доме Эмериха Черенцеса, а я — его дочь Иола. Я очень беспокоилась за вас.

Перен долго смотрел на девушку, а потом проговорил:

— Разве вы знаете меня?

— Да, я знаю вас, господин Гавриил Перен, — ответила молодая девушка.

— Где мои люди? — с волнением спросил Перен.

— Они повели арестованных. Двое находятся внизу. Не беспокойтесь!

Иола подошла к нему и положила свою руку на его пылающую голову. Гавриил с восхищением посмотрел на красивую еврейку. Её густые чёрные волосы крупными локонами ниспадали на спину; большие миндалевидные глаза оттеняли длинные ресницы. Изогнутый, с горбинкой, нос, небольшой рот со вздёрнутой верхней губой и смуглый цвет лица придавали ему неотразимую прелесть. Молодой человек не мог оторвать от неё взор, его губы уже тянулись к её губам, но тут зашуршал занавес у двери, и Иола испуганно вскочила, — оказалось, что пришёл доктор.

Он с деловым видом приблизился к постели больного, снял перевязку, наложенную молодой девушкой, и стал исследовать рану.

— Пуля прошла не глубоко, — заявил наконец он, — рана не опасна; немного поболит, вот и всё.

Он ещё раз осмотрел рану, достал свои инструменты и быстро вынул пулю.

Перен молча перенёс эту операцию, а у Иолы выступили на глазах крупные слёзы. Растроганный Гавриил с благодарностью поцеловал её руку. Доктор наложил новую перевязку и удалился, обещав прийти на другой день.

Не успел он уйти, как в коридоре раздались отдалённые шаркающие шаги.

— Это мой отец, — сказала Иола, — он только что вернулся из Пешта и будет очень удивлён, увидев вас здесь. Мне надо поговорить с ним.

Эмерих Черенцес вернулся из гостей и был в довольно весёлом настроении. Иола бросилась к нему на шею и рассказала о несчастном случае, который привёл молодого человека к ним в дом.

Перен поблагодарил за доброту и участие, попросил извинения за причинённое беспокойство и добавил, что ждёт своих людей, которые должны отнести его домой.

Однако Иола, нежно гладя своего отца по руке, с улыбкой проговорила:

— Господин Перен останется у нас, пока не поправится окончательно. Не правда ли, папочка? Теперь ты можешь идти спать, а я останусь с больным.

— Хорошо, — пробормотал Черенцес и не совсем твёрдыми шагами направился к выходу из комнаты, напевая какую-то латинскую застольную песню.

Ночь прошла спокойно. У раненого была лёгкая лихорадка, и он всё время дремал; Иола сидела у его постели, следила за каждым его движением и точно исполняла все предписания врача. Время от времени больной открывал глаза, узнавал Иолу и улыбался ей. Она подавала ему прохладительное питьё и оправляла подушки.

Ранним утром, как только забрезжил рассвет, молодая девушка услышала стук в ворота дома; затем послышались шаги и голоса на лестнице; Иола вышла в коридор и увидела двух дам под густыми вуалями.

— Он жив? — воскликнула одна из них.

— Где он? — дрожащим голосом проговорила другая.

— Вы ищете Гавриила Перена? — спросила Иола, — он вне опасности. Но кто вы?

Вторая дама выступила вперёд и откинула вуаль. Это была королева.

— Ваше величество! — воскликнула Иола, опускаясь на колени.

Эрзабет тоже откинула вуаль и со слезами на глазах попросила молодую девушку проводить её к брату. У дверей показался Цетрик, провожавший королеву. Иола повела их к больному; узнав, что это — королева и сестра Перена, она совершенно успокоилась.

При виде вошедших Гавриил протянул им руки. Эрзабет опустилась на колени у постели и поцеловала его в бледные губы. Мария села у изголовья больного и взяла его руку.

Солдаты Перена тотчас донесли в замок о случившемся, но Цетрик позаботился о том, чтобы королева и Эрзабет не были перепуганы ночью, и они только утром узнали о ране Гавриила. Одевшись, они поспешили к нему. Пришедший доктор совершенно успокоил их.

Черенцес, в домашних туфлях и халате, зашёл взглянуть на больного. Увидев королеву, он поспешно запахнул халат и стал усиленно раскланиваться и расшаркиваться, произнося непонятные слова. Королева ободрила его ласковой улыбкой. Уходя, Мария бросила долгий взгляд на молодую девушку, почтительно поцеловавшую её руку, а затем перевела взор на Перена; тот покраснел и потупился.

— Мы ещё навестим вас, Перен, — проговорила она.

Черенцес сиял от радости.

— Какая милость, какая честь моему бедному дому!.. — повторял он.

Мария ещё раз кивнула всем и вышла; за ней последовали Эрзабет и Цетрик. На улице королева шепнула Эрзабет:

— Мы лишние там, Эрзабет.

— Он любит её! — воскликнула молодая девушка.

Они угадали то, что было ещё неясно тем, о ком шла речь.

Рана Перена быстро заживала. Иола не отходила от его постели и только на несколько часов ложилась в соседней комнате, вскакивая при малейшем движении больного. Два раза в день его навещал доктор и приходил Цетрик, чтобы доложить королеве о ходе болезни. Около полудня королева и Эрзабет посещали молодого человека. Черенцеса почти никогда не было дома, а потому Иола и Гавриил целые дни могли проводить вместе. Молодая девушка снимала иногда со стены лютню и пела или читала ему вслух. Когда Черенцес возвращался домой, то приходил в комнату дочери и сидел с ней около больного, который очень нравился ему.

Скоро Гавриил был уже в состоянии встать с постели и сидеть в удобном кресле, а Иола устраивалась на скамеечке у его ног, рассказывала ему сказки и задавала загадки.

Наконец Гавриил оправился настолько, что мог ходить; но вместе с тем он с каждым днём становился грустнее и однажды тихо сказал:

— Теперь я не могу больше оставаться у вас. Моя рана зажила, и я должен отправиться домой.

Иола с ужасом взглянула на него и, побледнев как полотно, воскликнула:

— Гавриил, вы хотите покинуть меня? Я не буду больше видеть вас? Да ведь я не могу больше жить без вас.

— Иола, — с восторгом проговорил Перен, опускаясь перед ней на колени, в то время как она спрятала своё личико на его груди, — Иола, моя драгоценная Иола. Я останусь с тобой и буду для тебя всем, чем ты хочешь!

Она обвила его шею руками и воскликнула:

— Ты будешь моим мужем, мой дорогой, мой горячо любимый герой!..

Перен остался ещё на несколько дней в доме министра финансов, но наконец должен был покинуть его. Он горячо просил Иолу пойти с ним к отцу и сказать ему всё; он хотел просить её руки, но молодая девушка уговаривала подождать, так как знала, что её отец мечтал видеть её замужем за палатином или губернатором. Она клялась Гавриилу быть верной и не сомневалась, что ей мало-помалу удастся убедить отца. При этом они условились, что будут ежедневно встречаться в церкви, куда она постоянно ходила.

Перен сердечно поблагодарил Черенцеса и его дочь за заботу и распрощался с ними. Министр просил молодого человека навещать его; конечно, Гавриил с радостью обещал.

Когда Перен уехал, Черенцес обратился к дочери:

— Зачем ты, собственно, оставила Гавриила в нашем доме?

— Из человеколюбия, — ответила Иола, со слезами на глазах стоявшая у окна.

— Ну, а как тебе нравится этот молодой человек? — с улыбкой продолжал старик, дотрагиваясь до её плеча. — Мне так он очень симпатичен.

— Мне он нравится больше всех мужчин, которых я когда-либо видела, — радостно ответила Иола.

— Видишь ли, дитя моё, — уже холоднее продолжал Черенцес, — ты не должна забывать, что ты — самая богатая девушка во всей Венгрии, а он — только капитан. Но всё же ты поступила умно, взяв его к нам в дом; королева очень расположена к нему. Только будь осторожна, дитя моё! С сегодняшнего дня ты опять начнёшь усердно ходить утром и вечером в церковь. Мы все — великие грешники!

Иола не заставила своего отца повторять дважды и с наступлением сумерек отправилась в церковь.

Служба ещё не начиналась, когда Иола вошла в ризницу и, показывая старому служителю блестящую золотую монету, проговорила:

— Хочешь каждую неделю получать такую монету?

Служитель с изумлением взглянул на неё.

— Отчего же нет? Но что я должен делать для этого?

— Ты должен во время вечерней службы отпирать мне королевские хоры, больше ничего.

— Я дам вам ключ, — ответил слуга, подавая молодой девушке ключ и принимая золотой.

Иола вошла в церковь и, заметив Перена, приблизилась к нему и шепнула, чтобы он шёл на хоры.

Когда молодые люди очутились там, Иола с радостью пересказала ему разговор с отцом. Они решили встречаться здесь каждый день.

Однажды Иола пришла первой и с нетерпением ожидала Гавриила, но вместо него вдруг появилась королева.

— Кто вы? Что вам здесь нужно? — властно спросила она.

Иола упала к её ногам и всё рассказала; в тот же момент на лестнице раздались шаги Перена.

— Тише, — прошептала королева, пряча молодую девушку за дверь.

Перен вошёл, приблизился на цыпочках к королеве и обнял её. Та обернулась, Гавриил испуганно упал на колени. Тогда Мария весело рассмеялась, вывела Иолу из-за двери и сказала:

— Вы выкупили свою голову, Перен, и я с удовольствием отдала бы её вам, но эта волшебница украла её у меня и, вероятно, уже не вернёт обратно.

XI Борнемиса

Ревность к Перену вернула Людовика к ногам его супруги. Несмотря на свою гордость и самолюбие, Мария выказывала непонятную слабость по отношению к своему супругу, и, чем больше он изменял ей, тем сильнее она любила его.

Она платила ему за его неверность насмешкой и холодностью, мучила его ревностью, но в конце концов страсть влекла её к нему.

Мария всё больше и больше уходила в заботы об управлении государством и целыми днями работала в своём кабинете, совещаясь с министром финансов и другими советниками.

Восстание в Египте отвлекло султана Сулеймана от Венгрии, но его паши продолжали опустошать её границы. Томарри прислал известие, что турки угрожают Севрину.

Королева настояла, чтобы Людовик немедленно созвал государственный совет; это было в марте 1524 года. Король потребовал, чтобы магнаты выступили на защиту страны и предоставили солдат и деньги.

Однако никто не хотел ничем жертвовать, и в то время как Томарри успешно боролся с турками на юге, дворяне на севере веселились, охотились и тратили деньги на кутежи, карты и женщин. Казалось, что страна неспособна больше к воодушевлению и подъёму духа.

В один пасмурный апрельский вечер Эрзабет сидела у окна и смотрела на Дунай, над которым клубился туман, на город, тонувший в сумраке, и на небо, покрытое тёмными тучами.

Вдруг вошёл Цетрик.

Они в первый раз со дня встречи виделись с глазу на глаз. До этого Цетрик довольствовался тем, что не упускал случая услужить молодой девушке; когда же она хотела поблагодарить его хотя бы ласковым взглядом, он отворачивался или потуплял свой взор. В этот день он, как обычно, отвесил глубокий поклон, спросил о королеве и, узнав, что она занята, хотел удалиться. Но Эрзабет встала, взяла его за руку и, заставив сесть напротив себя, промолвила:

— Останьтесь со мной, пока королева примет вас. Вы всегда так добры ко мне, что я не знаю, чем отблагодарить вас.

— Вы преувеличиваете мои заслуги, — ответил Цетрик, — и уже награждаете меня тем, что замечаете их.

Эрзабет замолчала и устремила взор в пол.

— Мне хотелось бы — как ни странно звучит подобное желание, — продолжал Цетрик, — чтобы вам грозила действительная опасность, чтобы вы могли убедиться, что я во всякую минуту готов защищать вас до последней капли крови и отдать за вас жизнь, так же как за короля и королеву.

— Боюсь, что такое время не заставит себя долго ждать, — ответила умная девушка, — то, что я видела в доме своих родителей, внушает мне серьёзные опасения; мне кажется, против нашего короля затевается заговор, и я каждый день жду, что эта гроза вот-вот разразится.

— Вы столь же проницательны, как и прекрасны! — воскликнул Цетрик. — То, о чём я пришёл доложить королеве, подтверждает ваши опасения.

В это время на пороге комнаты показалась королева и пристально посмотрела на беседовавшую пару.

— Я принёс важные известия, — сказал шталмейстер.

Мария подала обоим знак следовать за ней и направилась в свой кабинет.

— Говорите! — приказала Мария, опускаясь в кресло.

Король занимался собакой, недавно подаренной ему Чалканом.

— Воевода Заполия и его партия, без сомнения, затевают что-то важное, — начал Цетрик. — Один купец, живущий на границе Трансильвании и вполне заслуживающий доверия, рассказал мне, что близ Залатны собирается целая армия, которой командует Заполия. Другой верный человек, из Грана, говорил мне, что среди дворян царит сильное волнение, Вербочи ездит из одного округа в другой и возбуждает население. Множество мелких дворян прибыло в Офен и Пешт. Я сам ходил по разным корчмам и слышал, как они бранились и высказывали недовольство тем, что оскорбившие Перена и патруль до сих пор находятся в заключении.

Королева несколько раз быстро прошлась по комнате. Король немного послушал речь Цетрика, а потом снова занялся собакой. Тогда Мария, презрительно взглянув на него и решительно остановившись, проговорила:

— Пошлите мне палатина и моего секретаря!.. Заключённых пусть приведут в зал суда!.. Поскорей! — После этого, подойдя совсем близко к Цетрику, она шёпотом добавила: — В полночь, когда король уже будет в постели, я хочу поговорить с вами и Переном. Приходите сюда, не возбуждая ничьего внимания!

Цетрик вышил. Людовик хотел последовать за ним, но Мария удержала его.

— Останьтесь, — сказала она, — нам необходимо ваше присутствие. Государство находится в опасности.

Король пожал плечами, но снова сел и стал играть с собакой.

Баторий не заставил себя долго ждать. Его лицо выражало решимость и волю, что несколько приободрило королеву. Она просто и ясно изложила ему, в чём дело, и потребовала его совета.

Баторий объяснил, что дворянство недовольно главным образом тем, что давно не созывался сейм. Король должен был бы опередить воеводу Заполию и созвать сейм; народ всегда готов следовать по законному пути. На заседаниях сейма дворянство могло бы изложить свои жалобы, а король — высказать свои требования.

Королева немного подумала и одобрила совет Батория, но добавила, что сама будет наблюдать за этим сеймом.

Секретарь тотчас же написал указ о созыве сейма на восьмое сентября, и Людовик подписал его. Королева имела ещё долгое совещание с палатином, и тот удалился в полном восхищении умом молодой женщины, управлявшей Венгрией.

Несколько времени спустя, Мария появилась в зале заседания суда, находившемся в противоположной стороне замка и соединённом подземным ходом с башней.

Это было тёмное помещение без окон, освещённое лишь двумя факелами. У одной стены стояло пять стульев для судей, далее находились столик для писца и узкая скамья для подсудимых.

Из зала шла дверь в узкое помещение, где подсудимые ожидали судей. На противоположной стороне находились дверь в камеру пыток и вход в обитое красным сукном помещение, посреди которого возвышался красный же эшафот.

Зал суда соединялся с замком подъёмной дверью. Королева, в чёрном бархатном платье, вошла в это мрачное помещение в сопровождении одного только пажа; она постучала в дверь передней, и из неё вышли судьи в чёрных одеждах, сопровождаемые писцом. Затем Мария стукнула в дверь помещения, где находились обвиняемые. Оттуда появился Цетрик и доложил, что обвиняемые, закованные в цепи и охраняемые тюремщиками, ожидают приговора. Мария приказала ему удалиться и вышла в соседнюю комнату; обвиняемые один за другим представали перед судом. Они гордо и хвастливо рассказывали о столкновении с королевской стражей, вовсе не предполагая, что их может постигнуть наказание. Один из них, красивый молодой человек, Стефан Борнемиса, от имени всех потребовал освобождения и угрожающим тоном заявил, что доведёт это дело до сейма и пожалуется на короля и королеву.

Суд приказал увести обвиняемых и начал допрос свидетелей: Гавриила Перена и четырёх солдат. Их показания совершенно совпадали с показаниями подсудимых. Свидетели были удалены. Суд приступил к совещанию и, справившись в своде законов, висевших на стене, вынес приговор; королева ещё раньше положила на стол лист бумаги за подписью короля, заранее утверждавшей приговор.

Подсудимые были снова введены в зал, и писец монотонно прочёл им приговор: все обвиняемые присуждались к смертной казни мечом, которая должна была совершиться немедленно.

Впечатление, произведённое на подсудимых этим приговором, было ужасно. Все они побледнели как полотно, некоторые упали в обморок, другие проклинали суд, потрясая цепями.

Борнемиса приблизился к судьям и, сжав кулаки, воскликнул:

— Вы умеете только убивать, но не судить! Берегитесь и бойтесь мстителя! Заполия отплатит вам!..

В эту минуту в зал вошла королева, находившаяся во время суда в соседней комнате. Она величественно подошла к обвиняемым и повелительно спросила:

— Вы знаете меня?

Никто не ответил; обвиняемые с изумлением смотрели на неё.

Борнемиса отступил назад. Тогда она ещё раз спросила:

— Вы знаете меня?

Тут один из обвиняемых, старый дворянин, бросился перед ней на колени и воскликнул:

— Пощади, королева!..

Все осуждённые последовали его примеру. Только Борнемиса остался неподвижно стоять на своём месте.

— Пощадить? — резко и холодно проговорила королева. — За что? За оскорбление моей стражи? За ваше упрямство? Я прикажу отрубить вам головы, если захочу!

Гробовое молчание было ответом на её слова.

— Ваши мольбы и унижение после чрезмерного высокомерия, — продолжала она, — не склонят меня к милости. Для вас есть только одно средство к спасению. Вы должны под присягой открыть мне замыслы вашей партии и воеводы и ответить на все мои вопросы...

— Мы сознаемся во всём, ответим на все! — воскликнул старик.

— Мы скажем всё, что мы знаем, — подтвердили другие.

Борнемиса молчал.

Мария пристально взглянула на него и спокойно спросила:

— Ты предпочитаешь эшафот?

Борнемиса потупился и молчал.

Королева сделала судьям знак удалиться; осуждённые были также уведены. Она осталась наедине с Борнемисой. Молодой человек побледнел и вздрогнул. Королева прислонилась к стене и наблюдала за ним.

— Вы — единственный мужчина среди этих трусов, единственный умный среди глупцов, — произнесла она. — Будете ли вы говорить?

Борнемиса гордо поднял голову и ответил:

— Я ничего не скажу.

— Ты предпочитаешь эшафот?

— Да, — ответил он.

— Тогда, — сказала она, — есть ещё средство.

Борнемиса с ужасом взглянул на неё.

— Пытка! — воскликнула Мария и топнула ногой.

Дверь в камеру пыток отворилась, и вошёл палач, одетый в красный суконный костюм, с красной маской на лице.

Борнемиса дрожащим от волнения голосом проговорил:

— Я ничего не скажу.

Королева усмехнулась коротким, сухим смешком.

— После пытки заговоришь. Лучше признавайся добровольно! Ты меня не знаешь; я тверда как камень. Не жди пощады, предупреждаю тебя!

— Я ничего не скажу, — повторил Борнемиса.

— Слышишь! — холодно проговорила королева, обращаясь к палачу. — Научи его говорить!..

Она подвинула стул и села, не спуская взора с молодого человека.

— Он у меня заболтает как сорока, — воскликнул палач.

Его помощники расхохотались и бросились к Борнемисе, который, несмотря на сковывающие его цепи, пытался защищаться. Они бросили его на землю, сорвали с него одежду и втолкнули в камеру пыток.

Королева последовала за ними. У дам шестнадцатого столетия были крепкие нервы; они спокойно смотрели, как сжигали еретиков на костре и казнили мятежников.

— Скорей, — воскликнула Мария, — я начинаю терять терпение!

— Сейчас, «дева» всё устроит! — И с этими словами палач отдёрнул занавеску.

Борнемиса с ужасом увидел женскую фигуру из железа, всё тело которой было усеяно мелкими остриями и зубцами. Палачи уже подняли его, чтобы заключить в её ужасные объятия, но в этот момент Борнемиса воскликнул:

— Пощадите!.. Я всё скажу!

Королева презрительно усмехнулась.

— Все, как один, — пробормотала она, — хвастуны и трусы. Когда же наконец найдётся настоящий мужчина?

Не взглянув на Борнемису, она вышла, приказав дать ему другое платье и снова надеть на него цепи.

Её повеление было быстро исполнено. Королева села у стола. Палачи привели молодого человека и снова удалились. Борнемиса не решался поднять глаза.

— Отвечай подробно на все мои вопросы! — начала Мария, взяв в руки перо, чтобы записывать его показания. — Что известно тебе о планах Заполии?

— Насколько я знаю, он находится в союзе с Франциском I, королём Франции, — ответил Борнемиса. — В то время как король объявит войну императору Карлу V, Заполия нападёт на Венгрию. Они не сложат оружия до тех пор, пока император не будет разбит, король Людовик свергнут с престола и Заполия увенчан короной святого Стефана.

— Где воевода набирает армию и когда собирается начать борьбу?

— Сборный пункт в Залатне; в распоряжении Заполии находится около десяти тысяч человек.

— Что означает собрание дворян в Варсани?

— Вербочи объясняет дворянам, насколько они стеснены в своих правах, и уговаривает взяться за оружие. Дворянство потребует, чтобы все иностранцы были удалены от двора, папские и императорские посланники изгнаны из Венгрии, и вы сами были заключены в замок. Если эти требования будут удовлетворены, то воеводе Заполии без труда удастся свергнуть короля; в противном же случае дворянство возьмётся за оружие и силой заставит короля отречься от престола.

Губы королевы сложились в презрительную улыбку.

Вдруг Борнемиса бросился к её ногам и воскликнул:

— Вы презираете меня? Ради Бога, не презирайте меня, этого я не перенесу!

— Отвечайте, — резко проговорила королева, — где теперь Заполия?

— Здесь, — ответил Борнемиса, не вставая с колен.

— Не может быть! — воскликнула королева. — С каких пор?

— Уже два дня, как он в Офене; велите осмотреть подошву моего левого башмака.

Мария позвала палача; тот разрезал подошву башмака и вынул оттуда записку. Мария, взяв её, прочла следующее:

«Не падайте духом, друзья! Заполия в Офене, он освободит вас!»

— Как попала к тебе эта записка? — спросила королева. А затем мягче добавила: — Встань, Борнемиса.

Он поднялся.

— Эта записка была брошена вчера в нашу тюрьму.

— Хорошо, — закончила королева допрос, — я дарую тебе жизнь; только в назидание прочим ты и остальные осуждённые будете привязаны завтра к позорному столбу на базарной площади.

Борнемиса закрыл лицо руками, крупные слёзы струились по его щекам.

Королева велела отвести всех осуждённых снова в башню и удалилась из зала суда.

В полночь Цетрик и Перен, закутанные в тёмные плащи, тихо вошли в кабинет королевы; она сидела за письменным столом, окружённая мешками, и считала свёртки золотых монет.

Кивнув вошедшим, она продолжала считать, а затем, окончив, проговорила:

— Слушайте, нам угрожает серьёзная опасность. Мы имеем в распоряжении только королевскую стражу и мой полк. Я решила образовать ещё два полка за свой собственный счёт без ведома короля и совета. Поручаю вам сформировать их и вооружить людей. Поторопитесь!..

Она обсудила с ними подробности, затем отпустила и, утомлённая, бросилась на постель; но не могла уснуть. Тут тихо, на цыпочках вошла Эрзабет и, подойдя к кровати, посмотрела на королеву; та поднялась, и Эрзабет испуганно отпрянула.

— Что с тобой? — спросила Мария. — Ты как будто боишься меня?

Эрзабет посмотрела на неё, затем взяла руку королевы, поцеловала её и сказала:

— Эта нежная, белая рука подписала сегодня четырнадцать смертных приговоров, эти прекрасные губы призывали палачей, а эти глаза смотрели, как пытали человека?!..

— Кто сказал тебе это, дитя? — спросила королева и поцеловала Эрзабет. — Успокойся, никого не пытали и никто не казнён, но я произнесла смертный приговор и велела пытать красивого молодого дворянина, потому что знала, что в последнюю минуту они запросят пощады и выдадут кого угодно.

— А если бы он не сознался и решился пойти на пытку?

— О, Эрзабет, тогда я с удовольствием смотрела бы, как потекла его кровь! — воскликнула королева. — Ты не знаешь, дитя моё, как я страдаю! Я люблю короля, которого не уважаю. Я ненавижу дворянство, которое испортило, искалечило его и заглушило в нём совесть. Я ненавижу дворянство за то, что оно сеет раздоры и не желает защищать страну. Завтра, Эрзабет, это гордое дворянство получит от меня пощёчину. Четырнадцать дворян будут привязаны к позорному столбу на площади.

— Боже мой! — с ужасом воскликнула Эрзабет. — Это может стоить вам престола, а нам всем жизни!

— Успокойся, я знаю, что я делаю! — сказала королева.

XII Заговор

В ту же самую ночь, когда Мария судила заключённых дворян и решила объявить войну дворянству, Заполия собрал своих друзей и самых надёжных приверженцев в корчме у ворот Офена, в которой встречался с бывшей королевской наложницей.

Луна тускло освещала дорогу, по которой ехали два всадника. Одним из них был Матвей Перен, рядом с ним ехала его мать Ирма, закутанная в тёмный плащ.

Они переговаривались вполголоса.

— Ты любишь королеву, — говорила Ирма, — и тебе не остаётся ничего другого.

— Если бы она была мужчиной, то я бы убил её или захватил и сжарил заживо!

Ирма засмеялась.

— Да, но она — женщина, и тебе не остаётся ничего другого, как любить её.

— Ненавидеть! — воскликнул он. — Я отомщу ей!..

— Ты? Отомстишь ей? — ответила Ирма. — О, ты будешь отмщён, когда она будет в твоей власти!

Матвей стал насвистывать песенку и, надвинув шапку на затылок, развязно спросил:

— А что ты думаешь предпринять с королём?

Ирма вместо ответа дважды ударила его хлыстом и поскакала вперёд. Подъехав к корчме, они отдали хозяину лошадей и вошли в низкую комнату.

На столе была разложена большая карта; за ним сидел человек в панцире и шлеме; две большие железные перчатки лежали возле него на скамье.

Это был Заполия. Он мельком взглянул на вошедших, кивнул им и продолжал изучать карту.

Ирма сбросила плащ и села рядом с воеводой на скамью, между тем как Матвей позвал хозяина и потребовал вина.

— Что ты делаешь? — спросила Ирма Заполию.

Воевода посмотрел на вуаль, которой были покрыты её волосы, выдернул из неё две шпильки и, указывая точку на карте, сказал:

— Вот это — Офен, а это — Залатна, где стоят мои войска. Дай ещё шпильку!

Ирма сняла вуаль и подала воеводе шпильку.

— Мой план... — начал воевода, воткнув шпильку в карту. Но, взглянув на Матвея, остановился и продолжал: — Я поеду с тобой в твой дом и там расскажу всё.

Еврей-корчмарь ввёл в комнату ещё трёх посетителей; они сняли плащи и поклонились. Это были Лоссончи, богатый молодой дворянин, Мароти, старый солдат, третий — уже известный нам Вербочи.

— Вина! — закричали вновь прибывшие.

Хозяин принёс вина, Вербочи с достоинством налил себе стакан и, поклонившись Ирме, выпил.

— Угадайте, что у меня здесь? — спросил он, хвастливо хлопая себя по карману. — У меня здесь всё мелкое дворянство; оно избрало меня своим главой, я — его уполномоченный и прислан сюда, чтобы заключить с вами условие.

Он гордо взглянул на всех присутствующих.

— Ну-с, говори, каковы твои предложения? — произнёс Заполии.

— Прежде всего низшему дворянству должны быть возвращены его влияние и значение, магнаты должны лишиться своих преимуществ. Представители низшего дворянства должны войти в государственный совет и наблюдать за доходами государства. Война с турками будет продолжаться, иностранцев изгнать, немецкий и венецианский посланники должны оставить страну, Чалкан и Черенцес остаются... Всего этого требует дворянство!

Заполии улыбнулся.

— Этого требует дворянство; а чего хочешь ты?

Вербочи молчал, скромно потупив взор.

— Я знаю, чего ты хочешь, — продолжал воевода, — ты хотел бы, чтобы Баторий был также удалён, а ты назначен на его место.

— Ничего не имею против этого, и дворянство тоже.

— Я на всё согласен, — ответил воевода, — и требую очень немногого. Вооружённое дворянство соберётся в Варсании. Я присоединюсь к нему со своей армией. Дворянство провозгласит меня королём, мы отправимся в Офен, где захватим короля.

— И королеву, — добавил Вербочи.

Заполии бросил на него гневный взгляд и продолжал:

— В Офене мы решим, какими средствами спасти отечество, и отправимся против султана.

— Решено! — воскликнул Вербочи.

Заполии и Вербочи ударили по рукам. Присутствующие заявили, что они со всем согласны. Затем собрание разошлось. Матвей поехал с Вербочи, а Заполия с Ирмой.

Около полуночи они достигли Офена и остановились у красивого здания в верхнем городе. Воевода последовал за Ирмой в первый этаж, где она отперла дверь своей комнаты, обставленной со всей роскошью. Воевода снял своё вооружение; Ирма удалилась в другую комнату и скоро вышла в лёгком белом капоте с распущенными волосами.

Она опустилась на медвежью шкуру, лежавшую около кровати, и спросила воеводу:

— Скажи мне, друг мой, любишь ли ты меня ещё?

— Нет, — спокойно ответил Заполия.

Ирма расхохоталась, а затем промолвила:

— Я это знала... Может быть, ты думаешь, что я ещё люблю тебя?

— Нет, — ответил Заполия, не двигаясь.

— Да, страсть уже угасла в нас, но мы — слишком сходные натуры, и наши души ещё любят друг друга, — продолжала Ирма.

— Мы слишком хорошо понимаем друг друга, и ничто не в силах разлучить нас, — ответил Заполия.

— Поговорим о твоих планах!

— Ты знаешь, что моя цель — венгерский трон, — ответил воевода. — К этой цели ведут три пути. Мой первый план касается дворянства; оно недовольно и раздражено; может быть, удастся вызвать восстание и свергнуть короля; но дворянство быстро охладеет; если ему дадут вдоволь накричаться в сейме, то оно успокоится и удовлетворится всем, что ему будет предложено. Однако если дворянство покинет меня, то у меня ещё остаётся король Франции, Франциск. Пока я соберу свои войска, он вторгнется в Италию. Вследствие этого император не будет иметь возможности помогать Людовику; я отправлюсь в Офен и сам завладею короной. Тогда я отплачу этому малодушному дворянству и сделаю Венгрию великой и могущественной страной. Если же и это не получится, то у меня есть ещё средство; но о нём я не скажу даже тебе, Ирма.

Женщина бросила на него быстрый взгляд.

— Не говори ни слова! — продолжал Заполия. — Если ты даже поняла — молчи!

Ирма опустила голову и молчала.

Воевода нежно погладил её по голове и спросил:

— Что ты скажешь на это?

— Я одобряю твои планы и уверена, что они увенчаются успехом. Но ты не думаешь о том, как удержать престол; это труднее, чем достичь его.

— Что же, по-твоему, я должен сделать?

— Твой путь к трону лежит через смерть Людовика, — спокойно проговорила Ирма, — ты должен совсем устранить его и потом жениться на Марии; только таким способом ты можешь упрочить за собой престол. Тогда ты будешь иметь сильного союзника в лице Карла V, и вы соединёнными силами прогоните турок из Европы.

Заполия, с удивлением посмотрев на Ирму, произнёс:

— Ты — великая женщина, Ирма, и ради великой идеи, которой мы оба посвятили себя, сама отказываешься от короны, для которой ты рождена.

Было далеко за полночь, когда Заполия покинул дом Ирмы. Закутавшись в плащ для предосторожности и надев чёрную маску, он долго шёл по узким, кривым улицам и наконец постучал в ворота полуразвалившегося грязного домика.

— Кто там? — спросил сиплый голос.

— Друг!

— Пароль? — снова спросили изнутри.

— Не введи нас во искушение, — тихо произнёс Заполия.

— Но избави нас от лукавого, — ответили из-за ворот.

После этого калитка отворилась, и, едва Заполия переступил порог, кто-то схватил его и повёл по двору. Луч света озарил лицо странного провожатого: это была бывшая королевская наложница.

Она ввела Заполию в дом, стоявший в густом саду и обставленный со сказочной роскошью, села на край большой кадки с пальмой и, исподлобья посмотрев на воеводу, вызывающе проговорила:

— Тебя давно не было видно! Что тебе тут надо?

— Кто кого оставил? — ответил воевода. — Ты меня или я тебя? Куда ты скрылась после той ночи в стольном Белграде?

Наложница ничего не ответила. Прошло несколько секунд в молчании. Наконец она спросила:

— Кто выдал тебе моё местопребывание?

— Стефан Борнемиса; он бросил мне из тюрьмы записку, на которой стояли адрес и пароль. Ты не уйдёшь от меня и должна помогать нам в нашем великом деле! Я знаю всё. Зачем ты осталась здесь и под видом гадалки шпионишь и собираешь разные сведения? Потому что ты жаждешь мести! Ты будешь отомщена, ручаюсь тебе за это!

Глаза молодой женщины заблестели.

— Дай мне слово, что это так! — воскликнула она.

Заполия протянул ей руку.

— Королева — тебе, а король — мне, — продолжала фаворитка. — Ты отдашь его мне здравым и невредимым, это — моё первое условие!

— Согласен, — ответил воевода.

— Теперь слушай, — сказала фаворитка, удобно располагаясь на диване, и начала свой рассказ.

В ту самую ночь, когда король оттолкнул её от себя, она бежала из стольного Белграда. Сначала она направилась к турецкой границе, но близ Могача силы оставили её. Однако она не погибла: её приютил в своём доме молодой дворянин Стефан Борнемиса. Она целую ночь пролежала в жару и в бреду высказала свои планы мести.

Когда она очнулась, Борнемиса уговорил её присоединиться к партии Заполии и работать для её пользы. Когда дела партии вызвали его в Офен, она под видом слуги отправилась с Борнемисой. В Офене она должна была наблюдать за всем, что совершается при дворе и в городе, и решила выдавать себя за старую цыганку. Она выкрасила лицо и руки в тёмный цвет и спрятала волосы вод платком; согнувшись и опираясь на палку, ходила по улицам и гадала прохожим по руке и на картах. То, что она знала, давало ей возможность удивлять многих своими предсказаниями, и слава о старой гадалке быстро разносилась по городу. Она втайне надеялась, что слух о ней достигнет короля и он придёт к ней.

Заполия молча выслушал её рассказ и весело воскликнул:

— Теперь вместо одной союзницы у меня стало две: одна — молодая красавица, другая — старая гадалка. Почём знать, которая из них окажется более полезной? А теперь прощай!

На следующее утро королева в сопровождении своего супруга отправилась на охоту.

Густая толпа народа запрудила главную улицу, и королевская чета с большим трудом могла продвигаться вперёд. Мария, посмотрев через головы толпы, увидела большой помост, окружённый стражей. На нём возвышались столбы, к которым были привязаны четырнадцать осуждённых дворян. На каждом столбе красовалась крупная надпись: «За оскорбление её величества».

Когда королева и её супруг возвращались вечером домой, помост был уже сломан и площадь опустела. Вдруг из переулка показалась тёмная фигура; лошадь Марии испугалась и встала на дыбы. В ту же минуту старая цыганка схватила её под уздцы и заставила остановиться.

— Прекрасный господин! Прекрасная госпожа! — воскликнула она сиплым голосом. — Позвольте я погадаю вам. Предскажу вашу судьбу, прошедшее и будущее. Дайте вашу руку.

— Посмотрим! — засмеявшись, воскликнул Людовик и протянул цыганке руку.

Мария внимательно посмотрела на цыганку и увидела её прекрасные белые зубы, которые совершенно не соответствовали старческой фигуре; это показалось ей подозрительным. Предчувствуя что-то недоброе, она вырвала руку короля из рук цыганки и, хлестнув его лошадь, умчалась вместе с ним.

Цыганка посмотрела им вслед, а затем, ругаясь и тряся кулаками, исчезла за углом.

Однако Людовик был слишком впечатлителен и суеверен, чтобы забыть происшествие со старой гадалкой. Он приказал отыскать её и без труда узнал, что о ней говорили в городе.

Однажды вечером Людовик, завернувшись в тёмный плащ, вышел из замка и отправился в верхнюю часть города. Через некоторое время он постучал у ворот цыганки. Ему пришлось долго ждать, пока его впустили в небольшую закоптелую комнату; в ней стояли большое кресло, на спинке которого сидел большой ворон, и стол с разложенными засаленными картами. В углу виднелся человеческий скелет, а с потолка спускалось чучело крокодила.

Людовику стало жутко.

Старуха указала ему на кресло, а сама села на скамеечку; не спуская с него взора, она начала раскладывать карты и наконец сказала:

— Вы — важный барин, на вашей голове корона... У вас красивая жена из чужой земли, которая вас не любит... Она держит вас в руках и не позволяет слово сказать.

Гадалка замолчала.

— Ну, что же дальше? — взволнованно спросил король.

— Вы любили другую, но изменили ей и забыли её...

— Не забыл! — с жаром воскликнул король.

— Не перебивайте меня! — остановила его гадалка. — Вы её очень любили... любите до сих пор и скоро увидите её... ваша страсть к ней снова разгорится, вы оставите свою жену...

— Я увижу её? Где? — воскликнул Людовик.

В эту минуту раздался стук в дверь.

— Уходите, уходите! — вскочив, вскрикнула цыганка и стала выпроваживать короля в другую дверь. — Вы увидите её! Прощайте!

— Где? — настаивал король.

— Завтра вы встретите её в дверях церкви. Подумайте тогда обо мне. Прощайте!..

Она заперла за королём дверь и, послушав немного, пошла открывать другую.

Вошёл Заполия.

— Кто здесь был? — спросил он.

— Король.

— Он ещё любит тебя?

— Да! — с торжеством ответила она.

— Расскажи мне всё, — с ударением проговорил воевода, — слышишь — всё, ничего не утаивая!..

Гадалка рассказала ему всю сцену и созналась, что поспешила удалить короля, потому что боялась, что ему грозит опасность со стороны воеводы.

Заполия улыбнулся.

— Король принадлежит тебе; ты можешь четвертовать его, жарить или уморить голодом — словом, делать с ним всё, что хочешь. Не забудь же, — добавил он с весёлой улыбкой, — явиться завтра к дверям церкви, когда король пойдёт к обедне.

XIII Парфорсная охота

В ту же ночь воевода написал два письма. Одно из них было на другое утро подано королеве, а второе нашла под подушкой, проснувшись, Ирма.

Мария бросила письмо в камин. Ирма же с улыбкой сожгла его на свечке. Обе поспешили одеваться.

Король был очень раздосадован, когда паж доложил, что королева ожидает его, чтобы вместе отправиться к обедне; однако ему не оставалось ничего больше, как молча подать ей руку. Во время богослужения он не подымался с колен и, казалось, усердно молился.

По окончании обедни Людовик попросил свою супругу идти домой, так как он желал ещё помолиться. Мария молча встала и, бросив презрительный взгляд на короля, ушла с хор. Однако, вместо того чтобы пройти сквозь маленькую дверь, ведущую на хоры, она направилась к главному входу церкви, внимательно всматриваясь в лица всех встречных. У дверей она остановилась и, подозвав к себе стражу, сорвала вуаль с лица богато одетой дамы, подымавшейся по ступеням собора.

Это была бывшая фаворитка Людовика.

В один момент она была окружена стражей и арестована.

— В башню! — приказала королева и села в свой паланкин.

Когда Людовик через некоторое время вышел из церкви, по ступеням собора подымалась другая так же нарядно одетая дама под густой вуалью. В нескольких шагах от короля она как бы случайно откинула вуаль, и Людовик увидел холодное и надменное лицо Ирмы Перен. Он смущённо поклонился, она же гордо ответила на поклон и прошла дальше. Король с изумлением посмотрел ей вслед; об Ирме он совсем забыл, он страстно желал встретить свою бывшую наложницу, но предсказание гадалки сбило его с толку и он решил, что оно относится к Ирме. Людовик хотел было последовать за ней, однако одумался и пошёл домой.

В ту же ночь наложница бежала из башни, где была заключена и закована в цепи; её освободил Заполия.

Людовик, сидя за столом, принимал разные решения и тотчас же менял их. Цетрик отсутствовал, и он, будучи предоставлен самому себе, не знал, что предпринять. Он не спал всю ночь и был в ужасном состоянии. В течение этой бессонной ночи король пришёл к убеждению, что Ирма Перен, гордая, холодная, угрожавшая ему кинжалом, любит его, и рано утром, чтобы избежать встречи с женой, он сел на лошадь и помчался к ней.

Ирма совершала свой туалет перед большим венецианским зеркалом, когда горничная доложила ей о приходе короля.

— Прекрасно! — сказала Ирма. — Скажи ему, чтобы он подождал, пока я встану с постели.

Она распустила свои прекрасные волосы, накинула белый шёлковый капот, красиво облегавший её стройную фигуру, и только тогда впустили короля.

Людовик бросился к её ногам и напомнил об обещании той пламенной ночи.

Она засмеялась и при этом заметила:

— Я сдержу своё слово: я буду вас любить, но никогда не буду принадлежать вам.

Король умолял, плакал и целовал её руки. Но Ирма спокойно сидела в кресле и играла кинжалом, лежавшим на столе.

— Любовь — это война, — наконец сказала она. — Пользуйтесь своими преимуществами, употребляйте в дело хитрость, ум, нежность и страсть. Постарайтесь завладеть моим разумом и воспламенить мою кровь. Я буду защищаться, но, может быть, вам и удастся победить меня. Сегодня я уезжаю отсюда; мой муж отправляется в Офен, и я буду одна в замке; поэтому вы можете посещать меня, когда угодно. Чего вы ещё хотите?

Король был в восторге и преисполнен самых радужных надежд.

— Теперь уходите, — сказала Ирма, — и будьте мне верны; я хотя мало даю, но многого требую.

Час спустя в её доме собрались все близкие помощники и приверженцы Заполии. Королевский декрет об открытии сейма восьмого сентября сильно изменил положение дел. Вербочи утверждал, что низшее дворянство предпочтёт этот законный путь для изъявления своих требований. Чтобы избежать раскола партии, мысль о собрании в Варсани была оставлена. Воевода сам предложил, чтобы все представители дворян появились на сейме, обвинили королевских советников и высказали свои требования. Если же король не согласится с ними, в чём Заполия не сомневался, то было решено устроить вооружённое собрание в Гатване.

В тот же день члены партии рассеялись по всем частям Венгрии. Воевода вернулся в Трансильванию, а Ирма, предоставив свой дом в Офене мужу, отправилась в замок.

Король внезапно проявил сильнейшую любовь к охоте и каждый день отправлялся в лес, лежащий между Офеном и Биске.

Королева заметила это и спросила супруга о причинах такого вдруг возникшего интереса.

— Твоё развлечение — управление, а моё — охота, — ответил Людовик.

Мария инстинктивно чувствовала какую-то опасность, и вдруг перед ней встал образ Ирмы.

Король целые дни проводил на охоте, возвращался только поздно вечером и снова уезжал на рассвете.

Мария была слишком горда, чтобы жаловаться и препятствовать своему супругу в его увлечениях, и, чтобы не предаваться горю, всецело ушла в заботы о стране и её управлении. Отказавшись от своих прав как жены, она решила до последней возможности защищать свою власть и значение как королевы.

Людовик между тем каждое утро отправлялся за ворота Офена; у границы своих владений его встречала Ирма в прекрасных охотничьих костюмах. Раздавались звуки охотничьих рожков, и начиналась охота — парфорсная охота[4] на короля венгров. Ирма, носясь на своём белом коне через рвы и изгороди, вонзала стрелу за стрелой в сердце короля.

После охоты Людовик отправлялся к ней в замок, где их ожидал самый изысканный стол, и Ирма была очаровательнейшей хозяйкой. После обеда слуги удалялись, и король оставался наедине с Ирмой. Она одевала удобное домашнее платье и распускала волосы. Иногда Людовик садился у её ног, и она рассказывала ему сказки; иногда же она брала его на колени, как ребёнка, и целовала до изнеможения. Она позволяла ему снимать и одевать ей башмаки, распускать волосы и целовать её лицо и шею, но строго держала его в определённых ею границах.

Наступило жаркое лето, и охота стала затруднительной. Король ограничивался тем, что в сопровождении конюха и собак гулял по лесу, Ирма же верхом следовала за ним.

В один жаркий июньский день солнце жгло немилосердно, собаки шли повесив головы и высунув языки, лошадь Ирмы была в поту. Людовик также изнемог от жары. Ирма сошла с лошади и, взяв её под уздцы, завернула на узенькую тропинку, пробиравшуюся среди густой чащи. Ирма шла вперёд, раздвигая ветви, и наконец вышла на лужайку, посреди которой рос громадный вековой дуб и журча протекал светлый ручеёк, сбегавший с высоких скал, поросших мхом и образовавших большую прохладную пещеру. Ирма опустилась на мягкий мох, которым был устлан пол пещеры. Король подошёл к ней и, покрывая её лицо страстными поцелуями, стал умолять её положить конец его мучениям.

— О, как я люблю тебя, мой дорогой! — воскликнула Ирма, тоже страстно целуя его. — Я безумно люблю тебя, но боюсь потерять тебя и твою любовь, потому и предпочитаю отказаться от счастья. Ты очень непостоянен, дорогой мой, и, если бы я отдалась тебе, ты скоро разлюбил бы меня.

— Никогда! — воскликнул король.

— Ты забыл бы меня точно так же, как свою некогда страстно любимую наложницу и Марию, как многих других...

Таким образом она всё крепче и крепче прибирала к рукам бесхарактерного короля, чтобы в конце концов он стал принадлежать ей на всю жизнь.

Так проходили недели и месяцы.

Цетрик и Гавриил Перен закончили тем временем набор и привели своих людей в Офен, где они вооружались и обучались.

Цетрик каждый день виделся с прелестной Эрзабет и беседовал с ней, причём самые простые слова приобретали в их глазах особую прелесть.

Гавриил Перен по-прежнему встречался с Иолой в церкви; он каждый день умолял её разрешить ему наконец просить её руки, но она постоянно отказывала и, казалось, не собиралась положить конец его страданиям.

Королева между тем продолжала управлять государством. Вся её жизнь, всё счастье сосредоточивались теперь в стране, которая принадлежала ей. Она ежедневно совещалась с советниками и с палатином. Все ясно предвидели опасность предстоящего сейма, и надо было подготовиться, чтобы вовремя предотвратить её. Королева имела теперь в своём распоряжении небольшую армию; солдаты жили в замке. Мария часто появлялась среди них, и они боготворили её.

Баторий и магнаты его партии также вооружались и подготавливались к предстоявшей борьбе.

В первых числах сентября дворянство начало собираться в Пешт-Офен. Честолюбивый воевода Заполия также прибыл в Офен, в сопровождении многочисленной свиты, и разместился в большом наёмном доме. Вербочи, задыхаясь, бегал по улицам, приветствуя своих многочисленных приятелей, и уговаривал всех действовать единодушно. Ирма остановилась в своём собственном доме. Она, казалось, держалась в стороне от политики и два раза в день принимала короля, который передал ведение дел всецело своей супруге.

Вечером накануне открытия сейма Мария отправилась в собор, чтобы помолиться. В храме никого не было; повсюду царила торжественная тишина, церковь совершенно утопала во мраке. Королева стояла на коленях и усердно молилась, как вдруг ей показалось, что дверь, ведущая на хоры, скрипнула. Она подняла голову и увидела Борнемису.

— Не сердитесь на меня, ваше величество, — тихо проговорил он, — умоляю вас, выслушайте меня.

— Говорите!

— Вы знаете, что я всей душой принадлежал к партии низшего дворянства и ненавидел вас и короля. После того как я был освобождён, я, возмущённый, доведённый до отчаяния позором своего наказания, исколесил чуть ли не всю Венгрию, полный жажды мести. Но в моей душе, помимо моей воли, всё время вставал ваш образ... Я хотел отогнать его, но тщетно, и вместо ненависти в моём сердце появились глубокое уважение и любовь к моей повелительнице; я не могу больше принадлежать своей прежней партии и служить дальше воеводе Заполию, честолюбие которого ведёт к гибели мой народ. Я принадлежу вам и отныне буду служить только вам.

Мария посмотрела на него, потом молча пошла к выходу. У двери она обернулась и промолвила:

— Я не хочу обижать вас, но вынуждена отказаться от вашей службы; если же вы хотите служить отечеству, то никто не может помешать вам в этом! — Затем, уже мягче, добавила: — Прощайте, и благодарю вас.

Борнемиса поднёс к губам край её одежды и воскликнул:

— Всё же я буду служить вам, Мария. Вы ещё вспомните меня!

С этими словами он исчез в темноте.

Восьмого сентября 1524 года сейм был торжественно открыт королём. Людовик апатично и монотонно прочёл речь, составленную его супругой и палатином. В этой речи он предлагал дворянству увеличить налоги с целью защиты страны. Таким же тоном он прочёл о страшной опасности, грозящей государству, о могуществе турок и ужасной судьбе покорённых ими стран.

Речь не произвела никакого впечатления.

Больший успех имел папский легат Бурджио, сообщивший, что он может предоставить нужную сумму для защиты страны, если дворянство утвердит этот расход.

Король вышел из зала.

Тогда выступил Вербочи. Сначала он говорил довольно сухо и нескладно, но потом воодушевился и обнаружил блестящее красноречие. Он также изобразил упадок финансов и армии и предостерегал о грозившей опасности в лице турок, но причины всего этого указывал совершенно другие. Он обвинял государственный совет, не утверждавший постановлений сейма и отдавший важные статьи государственных доходов в руки иностранцев. Он обвинял магнатов, не плативших налогов и спокойно сидевших дома, в то время как низшее дворянство проливало кровь за отечество.

Эта речь была встречена бурными криками одобрения.

После него выступали ещё различные ораторы, и в конце концов, после долгих споров и большого шума, были выработаны следующие пункты: 1) немецкие фуггеры, высасывающие соки из государства, должны быть изгнаны; 2) Черенцес должен быть отставлен от своей должности; 3) иностранцы должны быть удалены от двора; 4) венецианский и имперский послы должны оставить страну; 5) в виду того, что выработанные до сих пор законы не применялись из-за небрежности правительства, в следующем году в Иванов день должен собраться совет в Гатване, на котором могут присутствовать все дворяне, причём они должны быть вооружены, чтобы сразу оттуда выступить в поход против турок.

Эти и ещё некоторые пункты были представлены королю на утверждение. Затем большая часть членов собрания разъехалась по домам. В Офене осталось только небольшое число дворян, ожидавших королевского решения.

Перед тем, как депутация появилась в замке, кто-то подбросил королеве записку, в которой перечислялись все пункты, выработанные сеймом. Никто не знал, кто прислал эту записку, так как почерк никому не был известен.

Королева поспешила к Людовику и кратко и решительно объяснила ему, как он должен себя вести, и тогда только допустила депутацию. Вербочи прочёл вышеозначенные пункты; когда он кончил, король с достоинством произнёс:

— Мы не разделяем взглядов нашего верного дворянства и не можем одобрить выработанные им пункты. Вместо собрания в Гатване мы назначаем новое заседание сейма на двадцать третье апреля. Будьте уверены в нашем королевском благорасположении. Всего хорошего!

Депутация поклонилась и безмолвно удалилась.

Королевское решение произвело сильное волнение среди дворянства, собравшегося в одном из кабачков Пешта. Некоторые из них хотели штурмовать замок, заставить короля утвердить постановления сейма и захватить королеву. Другие советовали осадить Офен и прекратить подвоз съестных припасов.

Вдруг раздались звуки труб и поднялось облако пыли; это приближалась охранная стража королевы, которая сама вела её. Дворяне столпились в кучу, но тут послышались звуки труб и с другой стороны и появился Баторий со своими гусарами. Дворяне поспешили рассеяться в разные стороны, прежде чем войска окружили бы их.

XIV Ракош

Зима прошла спокойно. Королева умело противодействовала опасностям, угрожавшим со всех сторон государству, и счастье благоприятствовало всем её начинаниям.

Так как дворянство не утвердило нового расхода и неаккуратно платило налоги, Мария ввела строжайшую экономию во всех расходах государства и двора. Защита границ оплачивалась частью из личных королевских доходов. Мария жертвовала всем, чем могла. Умелой дипломатией ей удалось склонить султана к миру, и турецкий посол был отправлен в Офен, чтобы выработать его условия.

В то время как Заполия усиленно подготавливал восстание, королева имела самые точные сведения о планах противников, причём получала их довольно странным образом. Время от времени она, просыпаясь, находила под подушкой письмо, в котором сообщались самые точные сведения о партии воеводы, но никто не знал, каким образом эти письма попадали в спальню. Благодаря им Мария узнавала о посещениях её супругом Ирмы. Старик Перен, по желанию палатина, жил в Офене. Его супруга находилась вместе с ним, а потом он просил позволения представить её ко двору. Королева выразила своё согласие и приняла Ирму так, что та не знала, как скрыть своё смущение.

Ирма блестяще привела в исполнение свой план, и легкомысленный король всецело подпал под её влияние. По совету Заполии она пользовалась своим влиянием, чтобы восстановить Людовика против дворянства. Она грозила ему, что разлюбит его, если он позволит ещё больше ограничить свои права, и всё время твердила ему, чтобы он решительно отклонил все требования дворянства. Она делала это с целью увеличить недовольство дворян и усилить оппозицию, так как при открытии нового сейма в Ракоше 23 апреля 1525 года настроение было гораздо спокойнее, чем того желали воевода и его партия.

Дворянство появилось в большом числе, и Вербочи надеялся, что ему удастся склонить собрание на свою сторону, однако первое заседание сейма в церкви Св. Петра в Пеште носило мирный и законный характер.

Подробные записки от таинственного друга ежедневно сообщали Марии о ходе переговоров. Вечером 9 мая она нашла прибитым над своей постелью запечатанное письмо, следующего содержания:

«Тебе и твоему государству грозит опасность. Я должен видеть тебя. Жди меня в полночь на валу замка, напротив моста. Я трижды хлопну в ладоши, ты спустишь мне верёвочную лестницу. Когда я поднимусь, ты спросишь: «Откуда ты?» Я отвечу: «С востока». Приходи одна, будь спокойна и доверься мне».

Королева решилась довериться.

Была бурная ночь, ветер гудел и свистел в башнях замка. За несколько минут до полуночи Мария, закутавшись в шубу и закрыв лицо густой вуалью, взошла на вал. За поясом у неё были турецкий кинжал и маленький серебряный свисток.

Пробило полночь, и с последним ударом часов снизу послышался троекратный удар в ладоши. Мария прикрепила верёвочную лестницу к столбу, решительно сбросила её вниз и стала ждать, положив руку на рукоятку кинжала. Над стеной показалась тёмная фигура, и через несколько секунд с неё соскочил мужчина.

— Откуда ты? — спросила, королева.

— С востока, — был ответ.

Королева внимательно посмотрела на своего таинственного друга. Он был закутан в широкий плащ, его голову и лицо скрывал капюшон.

— Что вы хотели сказать мне? — спросила королева.

— Прежде всего, что султан не заключит мира, — ответил незнакомец.

— Не заключит мира? — воскликнула Мария.

— Да, приготовьтесь к этому заблаговременно. Султан был склонен заключить мир, но воевода Трансильвании отговорил его уполномоченного. Мир с турками был бы гибелью для Заполии; он хорошо знает это и не остановится ни перед чем, чтобы воспрепятствовать ему.

— Дальше! — проговорила Мария.

— Дворянство поставит те же требования, что и на прошлом сейме, — продолжал таинственный друг, — но решило энергично настаивать на них. Не доверяйте спокойствию, которое царит теперь в сейме, оно непрочно; недаром дворяне приехали вооружёнными. Вооружите граждан Офена: они настроены против дворянства; увеличьте свою армию и будьте энергичны и тверды.

После этих слов незнакомец поклонился и хотел уходить.

Мария остановила его.

— Подождите!.. Вы уже в течение долгого времени охраняете меня таинственным образом, а я не знаю, кто вы и как мне отблагодарить вас?

— Я не хочу благодарности, — уклончиво ответил незнакомец.

После этого он скрестил руки и, поклонившись Марии до земли, быстро подошёл к стене и стал спускаться по лестнице.

Королева подняла лестницу и вернулась в замок.

На следующее утро она призвала Батория и Гавриила Перена. Было решено потребовать от дворян, чтобы они сложили оружие.

Перен получил от Марии тайный приказ, чтобы все королевские полки стояли наготове и чтобы число патрулей было удвоено.

Король поспешил известить Ирму о решении, принятом его супругой; Ирма же не замедлила сообщить об этом Заполии.

Как только среди дворян распространилось известие, что король потребует их разоружения, они пришли в негодование и громко выразили своё недовольство. Часть их немедленно собралась в церкви Св. Петра и решила энергично бороться.

Час спустя среди них появился Подманицкий, прелат Нейтры, и в качестве уполномоченного короля потребовал, чтобы дворянство сложило оружие.

Его слова были встречены страшным шумом. Подманицкий вернулся с ответом, что дворянство решительно отказалось исполнить требование короля.

Мария принимала в это время уполномоченного турецкого султана. Она заявила ему, что очень желает мира, но согласна заключить его лишь на подходящих условиях и ни в каком случае не станет платить дань и не уступит ни пяди земли. Турок с изумлением и восхищением смотрел на эту умную, энергичную женщину. Её твёрдость произвела на него впечатление, и он попросил дать ему время подумать.

На другое утро дворянство собралось для совещания в церкви Св. Иоанна. Королева приказала строго охранять замок, а также мосты и ворота города.

Дворяне наполнили всю церковь и площадь перед ней. Вербочи встал на ступени алтаря и начал речь. Он спросил дворян, кто виноват в том, что решения прошлогоднего сейма не были утверждены королём.

— Архиепископ Чалкан! — раздались голоса. — Он — враг дворян. Долой его!

— Я обвиняю Черемцеса! — закричал с хоров один старый дворянин в заплатанном кафтане.

— В башню его! — закричало собрание.

Через некоторое время Мария получила записку с изложением всего происшедшего в церкви, а тринадцатого мая шестьдесят депутатов от дворян представили королю на утверждение следующие пункты, выработанные на заседаниях сейма: 1) король и королева должны в течение пяти дней удалить от двора всех иностранцев, иначе дворянство само выгонит их; 2) имперский и венецианские послы должны быть отправлены на родину; 3) король должен отставить своих советников и избрать новых, которые будут заботиться об интересах страны, а не о своих собственных; 4) крещённый еврей Черенцес должен быть отставлен от должности министра финансов и дать полный отчёт о своих действиях.

В ответ на эти требования королева предложила гражданам Офена вооружиться. Ирма тотчас же уведомила об этом воеводу. Дворянство собралось в Пеште и Ракоше и отправило Вербочи и Мароти в королевский замок.

Король принял их холодно и решительно.

— До слуха дворян дошло, что граждане Пешта и Офена вооружаются, — сказал Вербочи, — и они решили запереть город и прекратить подвоз съестных припасов.

— Дворяне уклонились от законного пути. Граждане вооружаются по моему приказанию, — спокойно ответила королева, — чтобы усилить наши полки. Баторий явится на днях в Офен со своими гусарами. Если дворянам угодно осаждать нас, то пусть осаждают.

Вербочи хотел ещё что-то сказать, но Мария повелительным жестом указала ему на дверь.

Дворянство, получив ответ королевы, вовсе не стало осаждать Офен, а послало новых уполномоченных, которые снова начали переговоры в гораздо более мирном тоне. Король ответил, что согласен назначить проверку денежных средств и деятельности Черенцеса, но не может удалить иностранных послов.

В эту минуту в кабинет Людовика вошла Мария и резко, с насмешкой проговорила:

— Кто создал такое тяжёлое положение? Само дворянство! Оно не желает платить налоги и выступать на защиту отечества. Венгрия могла бы защищаться сама, а вы, дворяне, довели её до того, что мы не можем обойтись без посторонней помощи.

Депутация молчала, не зная, что ответить.

События следовали так быстро одно за другим, что король не мог оставить замок, и по его просьбе Ирма по потайному ходу, ведущему из церкви в его комнаты, стала приходить к нему.

Она была как раз у короля, когда явилась новая депутация от дворянства и в угрожающем тоне потребовала, чтобы король на следующий день появился без сопровождения магнатов в Ракоше.

Людовик сказал, что сейчас же даст ответ, а так как королева выехала в Пешт, то он пошёл советоваться к Ирме.

Через несколько минут Людовик вышел к депутации и изъявил своё согласие явиться в Ракош.

Когда Мария переезжала через мост, ведущий в Офен, к ней пробрался старый нищий, сунул ей в руку записку и исчез в толпе. В записке было сказано, что король находится всецело под влиянием Ирмы, которая действует заодно с Заполией и сообщает ему обо всём, что происходит в замке, что она склонила короля согласиться на требование депутации появиться завтра в Ракоше, где ему грозит большая опасность.

Мария прочла записку и поспешила в замок. Рассерженная, с пылающим лицом, она вошла к королю и воскликнула:

— Ты согласился на требование депутации появиться завтра в Ракоше и, конечно, должен сдержать своё слово. Но знаешь ли ты, что ты обещал?

Король молчал.

— Ты обещал отдаться дворянам со связанными руками; ты можешь спастись, только погубив отечество.

— Успокойся, — гордо проговорил король, — я знаю, что делаю. Кажется, я — пока ещё король!

Мария молча подала ему записку, полученную на мосту. Людовик прочёл её и побледнел.

— Я знаю демона, внушившего тебе подобное решение, — угрожающе проговорила Мария, — я не трогала эту женщину, пока она становилась между мужем и женой, но горе ей, если она встанет между королём и королевой! Ты погибнешь, и никто не спасёт тебя! Ты должен появиться завтра в Ракоше и оказать твёрдое противодействие дворянству, остальное — моё дело. Если же ты посрамишь завтра своё достоинство, тогда я откажусь от тебя и возьму скипетр в свои руки, а ты будешь только Людовиком Ягеллоном, пленником дворян!

На следующий день дворянство в полном составе собралось на историческом поле Ракоша. Около полудня появился король. Дворянство приняло его очень почтительно. Вербочи выступил первым и в длинной речи спросил короля, кто виноват в том, что требования последнего сейма не были выполнены.

Дворяне, бряцая оружием и проклиная королевских советников, повторили этот вопрос.

Король, заикаясь, смущённо проговорил, что это — не его вина. Тогда дворяне закричали:

— Долой советников, которые скрывают от короля истину!.. Долой Чалкана, долой Батория! В башню жида!

Когда волнение немного улеглось, Вербочи снова продолжал свою речь, прочёл выработанные четыре пункта и просил короля утвердить их.

Людовик возразил, что даст ответ на следующий день.

Поднялся страшный шум. Многие вытащили сабли, послышались возгласы:

— Утвердить, утвердить!

— Завтра! — воскликнул король.

— Сейчас! — кричали дворяне.

Лоссончи положил перед королём документ с пунктами, а Матвей Перен приставил саблю к его груди.

В этот момент раздался чей-то крик:

— Королева идёт со своим полком!

Ряды дворян разомкнулись; пользуясь смятением, Матвей Перен хотел столкнуть короля, но в эту минуту подоспел Цетрик и ударом кулака по голове сшиб Матвея с ног. Охранная стража окружила короля, Цетрик посадил его на лошадь, и он ускакал, прежде чем дворяне пришли в себя.

Королева и Эрзабет встретили Людовика у ворот замка. Цетрик рассказал обо всём случившемся. Эрзабет побледнела и прислонилась к столу. Когда Мария и король ушли в замок, Цетрик подошёл к молодой девушке и, взяв её за руку, произнёс:

— Можете ли вы простить мне, что я ранил, а может быть, и убил вашего брата?

— О, — воскликнула Эрзабет, — я от души прощаю вас; ведь это было сделано ради короля и отечества. Вы рисковали своей жизнью... которая так дорога для меня, — добавила она, покраснев.

— Для вас, Эрзабет! — воскликнул Цетрик, целуя руки молодой девушки.

— Эрзабет! — позвала королева, и она поспешила на зов.

Дворянство тщетно ожидало ответа короля, он больше не появился. Тогда оно собралось у Ракоша и постановило: 1) отнять десятину у духовенства и употребить её на защиту границ; 2) собраться на Иванов день в Гатване, где выработать средства для спасения отечества.

В самый разгар переговоров появился Матвей Перен с забинтованной головой, держа в руках большую куклу в костюме венгерского воина. Людовик велел сделать её для маленького сына польского короля, Ирма же потихоньку унесла её из комнаты короля и дала своему сыну.

— Посмотрите, на что тратятся деньги государства! — воскликнул Матвей. — Какими игрушками король собирается защищать отечество!

Дворяне с громкими криками, насмешками и ругательствами последовали за Матвеем и в конце концов повесили куклу на дереве[5].

В тот же вечер Мария получила записку от своего таинственного друга, в которой он снова просил свидания. В назначенный час она отправилась на вал и по условленному знаку сбросила лестницу. Таинственный незнакомец сообщил королеве, что дворянство разойдётся, не ассигновав денег, если все его требования будут отклонены, и посоветовал утвердить некоторые требования, а также удалить Черенцеса, так как дворяне страшно озлоблены против него.

Мария поблагодарила его, и он удалился так же быстро, как и пришёл.

На другой день явилась новая депутация, требовавшая ответа на последние два постановления. Король сообщил, что приказал арестовать министра финансов и что даст ответ на постановления на следующий день.

Королева поручила Гавриилу Перену арестовать Черенцеса и передать ему, что это делается ради успокоения дворян и что ему не грозит никакой опасности. Тем не менее это известие произвело на министра финансов удручающее впечатление; он плакал, как ребёнок, утверждал, что не виноват, и умолял Гавриила похлопотать за него при дворе.

Гавриил, доставив Черенцеса в башню, поспешил к Иоле. Её пылкая фантазия также рисовала ей всё в самом ужасном свете, и только когда Перен обещал ей окружить отца в тюрьме всеми удобствами, к которым он привык дома, она немного успокоилась.

Черенцес приободрился, когда увидел свою мягкую постель и облёкся в свой любимый халат и тёплые туфли.

Когда Гавриил вечером навестил старика вместе с Иолой, то нашёл его в отличном настроении.

Арест еврея умиротворил некоторых дворян, но другая часть, ободрённая успехом, стала требовать утверждения всех выработанных пунктов. Король дал отрицательный ответ, и дворяне в тот же день разошлись, не ассигновав ни гроша.

Государственный совет был так ошеломлён этим, что на первом же заседании разразился сильный скандал. Франджипани обвинял во всём Чалкана; тот рассердился, вскочил и схватил графа за бороду; граф ударил архиепископа по лицу.

В этот момент в зал вошёл король, и шум прекратился.

Королева следовала за Людовиком и заявила магнатам, что утверждением постановления сейма можно было вызвать большое несчастье и что она согласна скорее заложить последнее, чем подчиниться.

Архиепископ пожаловался на Франджипани. Мария выслушала их обоих и свидетелей и приказала посадить графа на несколько дней в башню. Выйдя из-под ареста, гордый граф оставил двор и поступил на службу к австрийскому герцогу Фердинанду[6].

XV Misera plebs

Сцена в Ракоше произвела на Людовика сильное впечатление. Он решил было порвать с Ирмой, но в последний момент у него не хватило силы воли. Он знал, что она предаёт его, но её поцелуи каждый вечер горели на его губах, её ласки приводили его в какой-то жуткий восторг: его страсть к ней усиливалась от сознания опасности, которой он подвергается.

Заполия торжествовал: дворянство и король были озлоблены друг против друга, его усилия наконец были вознаграждены, и он рассчитывал, что после съезда в Гатване судьба государства перейдёт в его руки.

Воевода уже собирался вернуться в Трансильванию, но Ирма назначила ему свидание в корчме, где они всегда встречались в последнее время, так как пребывание самого Перена в Офене делало их встречи в доме Ирмы невозможными.

Заполия явился в назначенное время в корчму и нашёл там Ирму, Вербочи и Лоссончи.

— Что нового? — весело спросил он.

— Я могу доставить тебе нового союзника, — сказала Ирма.

— Кого же?

— Чалкана.

— Не может быть! — воскликнули все присутствующие.

Ирма подала знак хозяину, он выбежал и через несколько минут ввёл архиепископа, который прицепил фальшивую бороду и закутался в широкий плащ, чтобы не быть узнанным.

Воевода предложил ему сесть за большой дубовый стол. Начались переговоры.

Чалкан был согласен примкнуть к партии воеводы и поддерживать все его планы с условием, что ему будет обеспечено соответствующее его сану положение. Они скоро сговорились на этот счёт, однако при обсуждении способа исполнения планов партии между воеводой и Чалканом возникло разногласие. Архиепископ был решительно против насилия, Заполия же гордо указал на своего союзника, короля Франции.

— Напрасно вы рассчитываете на него, — ответил Чалкан, — король Франциск потерпел поражение при Павии[7] и разбит наголову. Десять тысяч французов пали в сражении, сам король находится в плену у Карла V. Мой план более мирный, но верный. По-моему, следует оградить короля от влияния супруги и Батория. Надо склонить его появиться на собрании в Гатване, и я беру это на себя. Я буду по-прежнему вашим противником на людях, — так выгоднее для интересов партии. В качестве духовника короля я имею на него большое влияние. Если вы, прелестная женщина, поможете мне, — добавил архиепископ, обращаясь к Ирме, — то мы, без сомнения, приведём короля в Гатван.

Ирма, улыбаясь, кивнула головой.

— Труднее всего, — продолжал Чалкан, — завлечь в наши сети королеву. Она умна, смела и решительна. Силой мы тут ничего не добьёмся, придётся употребить хитрость. Если дворянство сделает вид, что готово на уступки ради спасения государства, то Мария с радостью ухватится за протянутую ей руку. Если же станет доверять дворянской партии, то не только пошлёт короля в Гатван, но и сама явится вместе с ним. В Гатване мы захватим королеву и заставим короля принять все требования дворянства, отставить всех советников и сослать Марию в один из замков. Тогда Ирма Перен будет управлять королём, Заполия — государством, и ни одной капли крови не прольётся.

— Это прекрасный план! — воскликнула Ирма.

— Хорошо, — ответил Заполия, — я согласен. Мои люди вооружены, так что мы в любую минуту сможем прибегнуть к оружию.

Несколько дней спустя Заполия, Ирма и Вербочи сошлись в одном из замков Чалкана. План архиепископа был разработан во всех подробностях и каждому назначена своя задача и роль.

Королева Мария долгое время не получала никаких сведений от своего таинственного друга, но наконец пришло письмо, в котором ей снова назначалось свидание.

Королева опять отправилась в назначенное время на вал. Незнакомец не мог ей дать на этот раз никаких точных указаний; он только предостерёг её против Заполии и заметил, что воевода, очевидно, отказался от открытой борьбы и стал действовать подпольными путями. Таинственный друг заклинал королеву быть как можно осторожнее и не отклоняться от намеченного пути; он так волновался, что забыл изменить голос, что делал постоянно.

— Боже мой! — воскликнула королева. — Кто вы? Какой знакомый голос!

Незнакомец спохватился и поспешил к стене.

Мария схватила его за руку.

— Ради Бога, скажите, кто вы?

— Ни за что, — ответил он изменённым голосом и исчез за стеной.

Мария ещё долго стояла на валу, растерянно осматриваясь кругом, но наконец овладела собой и пошла назад в замок.

Так как дворянство не поступалось ни на йоту своими требованиями, то Мария решила выпустить Черенцеса и послала Гавриила Перена известить его об этом.

Перен поспешил с Иолой в башню. Старик Черенцес с восторгом принял известие о своём освобождении и решил задать по этому поводу грандиозное празднество. Гавриил также получил приглашение и, конечно, поспешил воспользоваться им.

Он нашёл дом Черенцеса окружённым густой толпой любопытных, которые глазели на иллюминацию и на приезжавших гостей.

Известие об освобождении министра финансов сильно взволновало магнатов и дворян из партии Заполии. Банкет, заданный Черенцесом, и громкие крики гостей ещё увеличили их досаду; гайдуки и гусары смешались с народом, столпившимся около дома Черенцеса, и стали возбуждать его.

Купец Стефан Лабат только что собирался произнести тост и поздравить хозяина с освобождением, как снаружи донеслись крики и в окна полетели камни. В эту минуту вбежал лакей с окровавленной головой.

— Осада, приступ! Спасайтесь! — раздался его вопль.

Произошло страшное смятение. Толпа, оттеснив слуг, ворвалась во дворец. Черенцес опустился на колени и начал молиться, а его гости разбежались кто куда. Иола в смертельном страхе прижалась к Гавриилу; он один сохранил присутствие духа.

— Нет ли тут ещё какого-нибудь выхода? — быстро спросил он.

— Есть потайной ход к валу, — прохрипел Черенцес.

— Давайте скорей ключ!

Черенцес вытащил связку ключей, но от испуга руки у него тряслись. Иола нашла ключ и поспешила вперёд. Гости вернулись в зал, так как все выходы были уже заняты толпой.

Перен отпер дверь; топот гайдуков и гусар уже раздавался в коридоре, они стучали в дверь и старались выломать её.

Все побежали через ряд комнат к потайному ходу. Иола бросилась к отцу, который в безумном страхе вернулся в спальню и собирал самые важные бумаги и драгоценности. Гавриил последовал за ней, запирая и заставляя насколько возможно за собой все двери.

Народ уже проник в один из залов, отовсюду неслись крики:

— Долой Черенцеса, на виселицу жида!

Иола потащила отца, и Гавриил поспешил за ними. Они добежали до потайного хода, но дверь оказалась запертой. Гости, думая, что все уже прошли, заперли её за собой. Гавриил попытался проломить её, но тщетно. Тогда он распахнул окно, посмотрел и воскликнул:

— Есть ещё выход! Двор свободен.

Он быстро нашёл верёвки и, привязав к переплету, спустился первым; Иола и её отец последовали за ним.

Толпа между тем ворвалась в спальню. Перен понёс Иолу на руках через сад, старик, задыхаясь, бежал за ними. Они благополучно достигли стены. Однако гусары заметили верёвку у окна и увидели беглецов. Перен привязал другую верёвку к выступу стены и торопил своих спутников спускаться. Старик поспешил исполнить это, а Иола ни за что не хотела расставаться с Гавриилом. Между тем гусары уже достигли вала. Перен, обнажив саблю, двинулся им навстречу. Убив одного и ранив другого, он произвёл среди них смятение, вернулся к Иоле, и они быстро спустились вниз. Черенцес дошёл до берега Дуная и сел там. Перен и Иола увидели его, и все трое побежали вдоль берега. Вдруг Перен остановился и воскликнул:

— Лодка, лодка!

Они подбежали к старой лодке, привязанной к берегу, и, отвязав, сели в неё. Гавриил оттолкнул лодку и взялся за вёсла. Беглецы благополучно достигли противоположного берега. Там стояла небольшая рыбачья хижина. Иола и Черенцес остались в ней, а Перен снова переправился на другой берег.

Он окольными путями поспешил в замок, рассказал обо всём случившемся и, захватив своих солдат, отправился к хижине. Гавриил считал за лучшее, чтобы Черенцес не возвращался в Офен, а потому старому еврею и его дочери пришлось скрепя сердце взобраться на лошадь. Щедро одарив рыбаков, они двинулись в путь.

Через час они достигли парома, перебрались на другую сторону и направились к Биске. В лесу, окружавшем замок Перенов, был небольшой охотничий замок, в котором жил только лесничий. Сюда Гавриил и привёз беглецов, а сам, распрощавшись с ними, отправился в Офен, оставив Черенцесу для безопасности несколько солдат.

Между тем чернь, ещё более раздражённая бегством ненавистного министра финансов, произвела в доме страшное опустошение; всё было поломано и попорчено, дорогие картины и обои изрезаны, драгоценная посуда побита, старое вино выпущено из бочек, так что оно ручьями текло по дому, кроме того, было награблено более шестидесяти тысяч дукатов.

При появлении королевской стражи толпа разбежалась, решив на следующий день произвести опустошение домов архиепископа и фуггеров.

Королева приняла меры, чтобы иметь возможность противодействовать беспорядкам.

В то же время и Заполия поспешил в Офен, чтобы разузнать о происшедшем и в случае необходимости защитить дворец архиепископа. День, против ожидания, прошёл спокойно. Гавриил Перен и Цетрик собрали своих людей, по городу разъезжали вооружённые патрули.

Только к вечеру в Офене стало заметно волнение. Прежде чем патрули успели принести это известие в замок, толпы народа направились ко дворцу архиепископа, а другие — к дому министра финансов, чтобы окончательно разнести его. Слуги архиепископа забаррикадировали ворота; толпа тщетно шумела около них и стала вооружаться камнями и кольями.

Вскоре показался значительный отряд дворян и гусар под начальством Мароти; он потребовал, чтобы чернь разошлась.

На это народ ответил шумом, свистом и криками и выказал намерение штурмовать дворец архиепископа. Мароти подал знак своим людям, те в одну минуту обнажили сабли и двинулись вперёд. Народ был смят, многие потоптаны лошадьми, многие ранены, и все обратились в бегство. Мароти преследовал бегущих. Толпа, собравшаяся у дома министра финансов, завидев бегущих, рассыпалась в разные стороны.

Когда Перен и Цетрик подошли со своими отрядами к дому архиепископа, то никого там не застали.

Мароти со своим отрядом тотчас же удалился, предоставив дальнейшее королевской страже.

На следующий день архиепископ явился к воеводе, со слезами на глазах благодарил его за энергичную защиту дома и торжественно поклялся всецело предаться его делу. Расчёт Заполии блестяще оправдался.

XVI Интриги

На долю Ирмы досталась трудная задача. Она должна была добиться того, чтобы король появился на собрании в Гатване, которое он запретил дворянству. Но, прежде чем начать свои интриги, она решила окончательно увериться в Людовике. От этой умной и проницательной женщины не укрылось, что со времени покушения в Ракоше король стал относиться к ней гораздо недоверчивее. Поэтому, посоветовавшись с воеводой, она составила дерзкий план, чтобы вернуть утраченное доверие короля.

Когда Людовик в назначенный час появился у ворот дома Ирмы, он нашёл их запертыми. Он снова приехал через некоторое время, но опять повторилось то же самое. Наконец старый слуга доложил королю, что его барыня покинула город.

Людовик тотчас же вернулся в замок, приказал Цетрику оседлать двух лошадей и быстро направился вместе с ним к дому Перенов. Приблизившись к воротам, он довольно неуверенно проговорил, обращаясь к Цетрику:

— Забудь всё, что ты здесь увидишь и услышишь. Я знаю, что ты умеешь молчать, и вполне полагаюсь на тебя.

Цетрик молча поклонился.

Король поднялся по лестнице; его встретила служанка, спросила, что ему угодно, и исчезла. Людовик стоял на лестнице, не зная, что делать и не решаясь войти.

Ирма тем временем лежала на кушетке своей роскошной спальни и заставила короля целый час ждать у двери. Наконец она сказала своей горничной:

— Пусть войдёт!

Когда Людовик появился на пороге, она устремила на него холодный взгляд.

— Что я сделал, — спросил он, — что ты уехала не простившись, не пускаешь меня к себе и заставляешь целыми часами ждать у дверей?

Он хотел взять её за руку, но Ирма отняла её и, встав, ответила пренебрежительным тоном:

— Я поступаю с тобою так, как ты того заслуживаешь, но я не собираюсь делать тебе упрёков; ты видишь, я легко могу обойтись без тебя.

— Как же мне оправдаться, если я не знаю, в чём состоит моя вина? — проговорил король.

Ирма покачала головой.

— Я чувствую, что ты стал, недоверчивым и сомневаешься во мне. Я не спрашиваю причины этого и не требую, чтобы ты верил мне. — И с этими словами она отвернулась от него.

Людовик стал клясться и божиться, что она ошибается, что он любит её больше всего на свете и вполне доверяет ей.

Однако Ирма пожала плечами, ничего не ответила и занялась чтением, не обращая внимания на его клятвы.

Король наконец рассказал ей всё — сцену с королевой, происшествие в Ракоше и поведение её сына.

Ирма посмотрела на него с презрительной улыбкой и спокойно промолвила:

— Легковерный мальчик! Я даже не считаю нужным защищаться, но хочу доказать тебе, что я — не предательница. — Она встала, величественно подошла к шкафу, вынула оттуда шкатулку чёрного дерева и, отперев её серебряным ключиком, достала пакет писем и подала королю.

— Читай! — повелительно проговорила она.

Король нерешительно развернул одно письмо и стал читать.

Это были письма Заполии к её сыну Матвею, из которых можно было заключить о полном согласии между обоими и о невиновности Ирмы, так как Заполия неоднократно предупреждал Матвея против его матери. Кроме того, в этих письмах заключались указания относительно планов и намерений воеводы.

Прочитав письма, король был не только убеждён, но посрамлён и уничтожен. Он упал к ногам Ирмы и умолял о прощении.

Ирма подняла его, после чего сказала:

— Послушай!.. Я давно хотела показать тебе эти письма, но твоё странное поведение побудило меня предоставить тебя твоей судьбе, то есть твоей жене. Ты думаешь, что я оставила без наказания предосудительное поведение сына? Я приказала связать его и посадить в башню и взяла все его бумаги. При помощи старого слуги ему удалось бежать к воеводе. Если тебе нужны ещё доказательства, то прочти это последнее письмо Заполии, которое мне удалось перехватить.

Ирма достала из-за корсажа письмо и подала его Людовику. Тот прочёл:

«Спешу сообщить тебе, дорогой Матвей, что всё идёт как по маслу. Двор так ослеплён магнатами, что никому не приходит в голову обратиться к дворянству и сделать ему некоторые уступки. Мы пропали бы, если бы королю вздумалось прибыть в Гатван, но, к счастью, он до этого не додумается. Твой Заполия».

Ирма собрала все письма, подала их Людовику и проговорила:

— Теперь становись на колени и проси прощения!

Король бросился к её ногам; она поцеловала его и потрепала в наказание за уши.

— Я прощаю тебя в последний раз, — добавила она, — запомни хорошенько — в последний раз!..

Вскоре они уже сидели рядом на диване, целовались и советовались о том, как противодействовать планам воеводы.

— Если бы я управляла государством, — сказала Ирма, — то никого не стала бы слушать, ни с кем не советовалась, но появилась бы среди своего народа. Я сказала бы ему: «Ты жалуешься на меня, а я недоволен тобой; придём к обоюдному соглашению. Отныне никто не будет больше стоять между нами!»

— Ты пошла бы в Гатван?

— Я? Да!..

— И согласилась бы на требования дворян?

— Не спрашивай меня, я — женщина; обратись к своим советникам. Спроси Чалкана.

— Врага воеводы и дворян? — с изумлением спросил король.

— Да, — ответила Ирма. — Теперь ты, я думаю, видишь, насколько я сочувствую воеводе, — добавила она, весело рассмеявшись.

После этого, под предлогом распоряжения об обеде, она оставила короля и пошла в комнату, где находился Цетрик. Шталмейстер при виде её встал и поклонился.

— Без церемоний, — сказала Ирма, — садитесь, мне надо поговорить с вами. Вы любите мою дочь? — начала она без всяких предисловий.

Цетрик смутился, покраснел и не знал, что ответить, так как не ожидал подобного вопроса.

— Я уверена, — продолжала Ирма, — вы любите её, и она отвечает на ваши чувства. Нам некогда терять время на разговоры. Согласны ли вы во всём без рассуждений подчиниться мне? Тогда Эрзабет будет вашей.

— Нет, — решительно ответил Цетрик.

Ирма встала, чтобы уйти.

— Ещё одно слово, — воскликнул Цетрик.

— К чему? — холодно проговорила она. — Мы сговорились. Вы очень смелы и ведёте смелую игру.

— Она ничтожна по сравнению с той, которую вы ведёте с королём, — ответил молодой человек. — Только вы играете фальшивыми картами, так что берегитесь, чтобы не попасться.

Ирма быстро подошла к Цетрику; она задыхалась от гнева, её глаза метали молнии. Бросив на него угрожающий взгляд, она быстро вышла из комнаты.

В тот же вечер Людовик приказал позвать к себе архиепископа.

Чалкан явился, скромно потупив взор.

— Садись! — сказал ему король. — Ты, вероятно, удивлён, — с деловым видом продолжал он, — что я позвал тебя так поздно вечером, но тебе известно, что я ставлю благо своей страны превыше всего.

Чалкан одобрительно улыбнулся.

— Мы издали постановление, запрещающее дворянству принимать участие в собрании в Гатване, но мне кажется, что это не удержит дворян. Что мы будем тогда делать?

— Не знаю, — ответил Чалкан.

— А я знаю, — с торжеством заявил Людовик, — я сам отправлюсь в Гатван.

— В Гатван? — с изумлением воскликнул Чалкан.

— Да, — сказал король, — я неожиданно появлюсь среди дворян и заключу с ними мир. Я сделаю некоторые уступки, они тоже. Рука об руку с дворянством я совершенно уничтожу Заполию, уверяю тебя.

— Если я должен высказать своё мнение относительно этого, то позволю себе сказать, что нахожу замысел рискованным.

— Рискованным? — со смехом воскликнул король. — А я тебе говорю, что для Заполии будет тогда рискованным появиться в Гатване и что он боится этого пуще всего.

С этими словами король вынул из кармана письма, переданные ему Ирмой, и протянул их Чалкану.

Тот надел очки, тщательно рассмотрел каждое из писем на свет, посмотрел на печать и почерк и глубокомысленно проговорил:

— Это — письма воеводы, это его почерк, печать и водяные знаки на бумаге.

— Читай!

Чалкан медленно и внимательно прочёл одно письмо за другим, затем сложил их и торжественно произнёс:

— Я не стану допытываться, каким образом эти письма попали в твои руки. Это чрезвычайно важные документы. Теперь я согласен с тем, что лучше всего тебе отправиться в Гатван. Да будет над тобой благословение Божие и да пошлёт Он Венгрии наконец лучшую судьбу!

— Я решил, — сказал король. — Но ты знаешь честолюбие моей супруги. Я не могу задевать его; если нам не удастся склонить её на нашу сторону, то мы будем в весьма скверном положении.

— Покажи ей эти письма, сын мой, — кротко произнёс архиепископ, — и она убедится. Если же эти важные документы паче чаяния не произведут на неё должного впечатления, то ты сможешь обойтись и без неё.

Король отпустил архиепископа, и тот, смиренно кланяясь, вышел из его комнаты.

Когда в Офене снова воцарилось спокойствие и народ приступил к своим обычным занятиям, Гавриил Перен занялся министром финансов, отправил необходимое бельё и платье в охотничий замок и наконец отправился туда сам.

Был уже вечер, когда он приехал; Иола выбежала ему навстречу и повела к отцу. Черенцес страшно изменился и постарел и представлял собой лишь неприглядные остатки прежнего Эмериха Черенцеса.

— Я — старый, разорённый человек, — жалобно проговорил он, — что теперь будет с моей дорогой Иолой?

— Успокойтесь, — перебил его Перен, — ваши дела вовсе не так плохи; правда, у вас похитили шестьдесят тысяч дукатов, многое попорчено и уничтожено, но ваши сокровища и деньги, хранившиеся в погребах, остались нетронутыми...

— Нетронуты! — воскликнул Черенцес вне себя от радости и стал носиться по комнате как угорелый, смеясь и хлопая в ладоши.

Он и Иола довольно удобно устроились в домике; лесничий заботился о них, и им не приходилось встречаться с обитателями замка. Но вдруг вернулся домой из Офена Пётр Перен, а Ирме пришло в голову устроить охотничий замок для приёмов короля. Она тотчас же села на лошадь и совершенно неожиданно появилась у ворот уединённого замка.

Лесник выбежал ей навстречу, смущённый и весь дрожа от страха.

Ирма посмотрела на него, затем на домик и строго проговорила:

— В доме кто-то есть?

— Нет, нет... — пробормотал лесничий.

— Из трубы идёт дым. Кого ты там прячешь?

— Не знаю, — ответил лесничий, падая на колени.

— Встань и подержи мою лошадь! — воскликнула Ирма, спрыгивая на землю.

Люди Перена спали в одной из комнат первого этажа, Черенцес был наверху и считал золотые, которые ему удалось унести из дома. Иола сидела на коленях своего жениха и гладила его волосы. Ирма незаметно вошла в комнату и остановилась перед изумлённой парой.

— Мой сын, — воскликнула она, — и его любовница! У тебя хороший вкус!.. Сколько ты платишь ей?

— Ты ошибаешься, — спокойно ответил Гавриил, — эта барышня...

— Моя дочь! — воскликнул Черенцес, который пришёл в комнату, привлечённый звуками чужого голоса.

— Ваша дочь, Черенцес? — ответила Ирма. — Вы уже отдаёте вашу дочь первому попавшемуся молодому человеку, а раньше думали только о палатинах?

— Довольно, мать! — серьёзно проговорил Гавриил. — Мы любим друг друга и решили никогда больше не расставаться. Хорошо, что ты здесь; я в твоём присутствии прошу у Черенцеса руки его дочери, а у тебя — благословения.

— Никогда! — воскликнула Ирма. — Делай что хочешь, но не требуй, чтобы я одобрила твой поступок. Моя благородная кровь возмущается тем, что будет смешана с еврейской торгашеской кровью. Прощай! — И она со смехом вышла из комнаты.

Садясь на лошадь, Ирма сказала лесничему:

— Мой сын и его гости должны сегодня же оставить этот дом... Слышишь?

— Мы и без того не останемся, — крикнул Черенцес в окно, — даже если вы будете просить нас, так и то мы не останемся!

Действительно, Черенцес в тот же день возвратился в Офен под охраной людей Перена; сам же Гавриил, проводив их, отправился в отцовский замок.

Он застал родителей за ужином. Без долгих предисловий он сообщил им о своей любви к Иоле, объявил, что твёрдо решил жениться на ней, и просил их благословения.

Ирма так же решительно ответила отказом, как и раньше, в присутствии Черенцеса.

— Я предоставляю тебе полную свободу, — сказала она, — но требую также и свободы себе. Никто не убедит меня в том, что будет лучше, если ты женишься на дочери человека, которого ненавидит вся страна, да кроме того еврея и мошенника.

Пётр Перен также не был в восторге от признания сына, хотя считал союз с министром финансов и его богатствами очень выгодным для себя.

Когда он изъявил своё согласие на этот брак, Ирма наотрез отказалась жить под одной кровлей с еврейкой. Было решено, что молодые поселятся в охотничьем замке. Пётр сейчас же составил дарственную, по которой замок с принадлежащими к нему владениями переходил Гавриилу.

На следующее утро Гавриил покинул родительский кров и отправился к своей невесте.

Черенцес, который раньше никогда не дал бы согласия на этот брак, теперь был очень доволен союзом с Переном. Он поспешно начал приготовления к свадьбе дочери и был в восторге, когда королева поздравила его и назвала Гавриила «одним из своих лучших друзей».

Мария пригласила прелестную Иолу в замок, и та ежедневно бывала там. Королева и Эрзабет усердно помогали ей готовиться и покупать приданое.

Венчание происходило в королевской часовне. Невеста была роскошно одета, и Черенцес, к великому своему удовольствию, заметил среди гостей не только представителей купеческого мира, но и многих знатных и родовитых магнатов.

После блестящего пиршества во дворце Черенцеса молодые удалились в охотничий замок.

Маленькое, невзрачное здание совершенно преобразилось и было обставлено с самой изысканной роскошью. Много прекрасных подарков от королевской четы, палатина и других друзей ожидали там молодую хозяйку замка.

XVII Цыганка

Матвей Перен должен был подчиниться распоряжению матери и после покушения на короля оставить Офен. Распространился слух, что он бежал к Заполии, но на самом деле он скрывался недалеко от Биске в густом лесу. Старые деревья совершенно закрывали небольшой домик, в котором поместился Матвей; он очень хорошо устроился в нём и чувствовал себя прекрасно в этой глуши.

Верный и преданный крестьянин из ближайшей деревни приносил ему пищу и доставлял время от времени известия из замка.

Днём Матвей не решался выходить из дома, так как мать написала ему, что его разыскивают и что его жизни грозит опасность. Он проводил время в резьбе по дереву, починял свою хижину и расставлял сети для птиц. Ночью он бродил по лесу в сопровождении своих друзей: двух больших собак. Однако мало-помалу подобная жизнь начала надоедать ему.

Однажды Матвей, в светлую, лунную ночь бродя по опушке леса, заметил тёмную тень; присмотревшись, он увидел женскую фигуру, шедшую по лугу, примыкающему к лесу.

Матвей спрятался за дерево и, выждав, когда она подошла совсем близко, выскочил из леса. Она испугалась и побежала. Матвей взялся за ружьё и крикнул:

— Остановись или я выстрелю!

Женщина остановилась.

Матвей медленно приблизился к ней и увидел, что это — старая цыганка.

— Что тебе здесь надо, старая чертовка? — спросил он.

— Трав, корней и цветов для моих снадобий.

— Которыми ты отравляешь людей и животных, — перебил её Матвей с грубым смехом.

Цыганка также рассмеялась. Её смех и голос показались Перену слишком молодыми для её седых волос; быстрота, с которой она бежала, также показалась ему подозрительной.

— Это мне очень кстати, — продолжал Матвей, — я живу в лесу как отшельник и давно не видел людей. Ты должна пойти со мной, старуха, и разогнать мою скуку.

— Это невозможно! — со страхом ответила цыганка.

— Что невозможно? — закричал на неё Матвей. — Ты пойдёшь со мной без всяких разговоров! Ты должна сварить мне ужин, рассказать сказку и спеть песню. Я умираю от скуки. Шевелись! Живей. — Он толкнул цыганку в бок и заставил её идти вперёд. — Не пытайся убежать от меня, старая, — добавил он более добродушным тоном, — а то я подстрелю тебя, как галку.

Цыганка ничего не ответила и пошла, прихрамывая, вперёд.

— Скорей, старая чертовка! — сказал Матвей, — нечего хромать, я прекрасно знаю, что у тебя совсем здоровые ноги и ты можешь бегать, как олень.

Цыганка обернулась и, посмотрев на Матвея, быстро пошла вперёд.

— Ты нравишься мне, — проговорил Матвей, рассматривая цыганку и заметив её стройную фигуру и изящную ножку.

Подойдя к дверям хижины, она не решалась войти в неё. Тогда Матвей толкнул её в плечо и крикнул:

— Иди, иди!..

Она переступила порог. Матвей запер дверь, закрыл окна, загнал собак за очаг и сел рядом с цыганкой, поместившейся на скамейке.

— Ну-с, чего ты ищешь тут в лесу? — спросил он.

— Травы, — начала она.

— Полно врать, — перебил её Матвей, — откуда ты и как тебя зовут?

Цыганка бросила на него враждебный взгляд.

— Я — Ава, из Индии, прекрасный господин, — проговорила она в нос.

— Ты хочешь тут укрыться и ты вовсе не цыганка, — невозмутимо продолжал Матвей. — Ты так же молода, как и я, — добавил он, обнимая её за талию.

— Не смей меня трогать! — с угрозой воскликнула цыганка.

Он заметил движение её руки к поясу и быстро выхватил у неё кинжал, спрятанный за кушаком.

Цыганка закричала.

— Замолчи, — сказал Матвей, — я тебе ничего не сделаю.

Она закрыла лицо руками и заплакала злыми слезами.

— Пойди вымойся и причешись! — продолжал Перен и с этими словами сорвал платок с её головы.

Цыганка с ужасом вскрикнула и вскочила; в ту же минуту её тёмные волосы густой волной рассыпались по спине, и Матвей, увидев это, громко расхохотался.

— Кто ты? — спросила она, дрожа от страха.

Он, ни слова не говоря, подвёл её к кадке с водой и подал полотенце.

Цыганка ещё раз испытующе посмотрела на него, потом, как бы приняв какое-то решение, быстро смыла тёмную краску с лица и рук, завернула волосы большим узлом на затылке и, вернувшись к скамье, спокойно сказала:

— Вот я; делайте со мной, что хотите.

Она опустила голову, но исподлобья смотрела на Матвея, желая увидеть, какое впечатление производит на него её красота.

Матвей с изумлением и восхищением смотрел на неё.

— Я — ваша пленница, — продолжала женщина. — Говорите, что вы хотите со мной делать. Если вы разбойник, то я могу заплатить выкуп.

Матвей улыбнулся.

— Я — беглец, — ответил он, — такой же, как и вы. У вас, кажется, есть причина скрываться, как и у меня. Я могу дать вам приют в своей хижине, если же вы не хотите, то можете уходить. Вы свободны.

Незнакомка быстро взяла свой кинжал, положенный Матвеем на стол, и направилась к двери, но на пороге остановилась и проговорила:

— Я останусь; хотите?

— Я прошу вас остаться и простить мне мою грубость.

Незнакомка улыбнулась, подала ему свою маленькую руку и села напротив него за стол.

— Я дам вам поесть, — сказал Матвей, после чего, накрыв стол белой скатертью, принёс молоко, масло, сыр, мёд и хлеб и поставил всё это перед своей гостьей.

Она начала уплетать за обе щеки.

— Вы, вероятно, долго блуждали по лесу? — спросил Матвей.

— О да, очень долго, — ответила она. — Я питалась только ягодами и диким мёдом.

Наступила пауза. Матвей не прерывал её ни одним вопросом.

— Судьба свела нас, — продолжала затем цыганка, — так доверимся друг другу и поведаем свою историю.

— Кто же начнёт? — спросил Матвей.

— Вы, — ответила она, — потому что вы рискуете меньшим.

— Нет! — воскликнул он. — Потому что я защищу вас, если вам будет грозить опасность.

Незнакомка окончила свой ужин и, после некоторого молчания, тихо проговорила:

— Вы слыхали когда-нибудь о королевской наложнице?

— Это... вы? — воскликнул Матвей.

— Она самая.

— Я знаю вашу историю, потому что я — Матвей Перен, — ответил он.

— В таком случае мы — единомышленники, — радостно воскликнула бывшая фаворитка, подавая ему руку. — Я охотно отдаюсь под ваше покровительство и прошу разрешения остаться.

При этом она так обворожительно улыбнулась, что Матвей схватил её руку, прижал её к своему сердцу и поклялся охранять её от всех опасностей.

Затем он стал готовить ей постель, так как она много дней провела под открытым небом. Он уступил гостье свою кровать, а сам взял плащ и вышел в кухню, пожелав спокойной ночи.

Солнце уже высоко стояло на небе, а прекрасная гостья Матвея всё ещё спала; наконец лай собак и пение птиц разбудили её.

За завтраком Матвей поведал ей свою историю, умолчав только о страсти к королеве. Наложница рассказала о своём изгнании, пребывании в Офене в качестве гадалки, аресте и бегстве из тюрьмы. Заполия подкупил тюремщика, и с его помощью она выбралась из Офена и укрылась в окрестной деревне. Однако, как только её бегство обнаружилось, королевские патрули стали обыскивать соседние деревни, и ей пришлось бежать дальше. Избегая деревень и людей, она скрывалась в лесу, пока Матвей Перен не нашёл её.

От хитрой женщины не укрылось, что Матвей как-то странно улыбнулся, когда она рассказывала ему о происшествии около церкви. Она была слишком умна, чтобы расспрашивать его, но решила внимательно наблюдать за ним и постараться вскружить ему голову, чтобы узнать от него правду.

Их жизнь потекла тихо и мирно. Бывшая фаворитка взяла на себя хозяйственные заботы и помогала Матвею.

День ото дня Матвей становился всё мрачнее и задумчивее, в каждом его движении и взгляде была заметна страсть, которой он воспылал к своей неожиданной гостье, но у него не хватало смелости выказать её. Наложница, хотя и казалась совсем беспечной и весёлой, беспрестанно наблюдала за ним, он также начал нравиться ей.

Однажды, в тихий летний вечер, Матвей сидел у ручья, протекавшего недалеко от его хижины, и ловил рыбу. Он так погрузился в свои мечты, что не заметил рыбы, попавшей в сеть. В эту минуту подошла королевская фаворитка и, хлопнув его по плечу, весело воскликнула:

— Смотрите, рыба!

Матвей вздрогнул и чуть не уронил сеть в воду, так что наложница должна была подхватить её.

Они молча шли домой. Спускались сумерки, среди деревьев было уже совсем темно, из ближайшей деревни слабо долетал вечерний благовест.

Наложница, шедшая впереди, вдруг вскрикнула. Матвей подбежал к ней.

— Я сильно ушибла ногу о камень, — сказала она, — и не могу наступить на неё; возьми меня, пожалуйста, и отнеси домой!

Матвей наклонился, поднял её, посадил на плечо и опустил лишь около хижины. Женщина с трудом вошла в комнату и села на скамью. Матвей сказал ей, чтобы она показала ему ногу, так как он понимает кое-что в медицине и знает многие хорошие солдатские средства. Наложница велела ему уйти и, раздевшись и улёгшись в постель, позвала его.

Матвей взял её ногу, осмотрел со всех сторон и сказал, что снаружи ничего не видно; он не мог больше владеть собой и бросился на колени у её постели. Наложница начала целовать его страстно и горячо, как целовала короля. Матвей окончательно потерял голову.

С того вечера Матвей в объятиях бывшей фаворитки короля забыл весь мир; каждое её слово было для него законом, и он беспрекословно подчинялся ей.

Однажды, когда они сидели у опушки леса на мшистом стволе, Матвей положил голову на плечо своей новой подруги и проговорил:

— Я хочу открыть тебе одну тайну, которая гнетёт моё сердце.

Она поцеловала его в лоб, и он не заметил дьявольской улыбки, пробежавшей по её губам.

— Заполия обманул тебя, — продолжал Матвей.

— Заполия? — воскликнула фаворитка. — Когда?

— В первый раз в стольном Белграде, — тихо проговорил Матвей, — он послал королеву в комнату, предназначенную для тебя.

Наложница закусила губы и сжала кулаки.

— Во второй раз...

— Когда я должна была встретить короля у церкви, — перебила его молодая женщина. — Но кого он послал в этот раз вместо меня?

— Ирму Перен, мою мать.

— Твою мать? — воскликнула наложница. — Не требуй, Матвей, чтобы я любила её!

— Нет, я этого не потребую, потому что сам ненавижу её. Моя мать с самого моего детства не любила меня и всегда отталкивала, в то время как ласкала сестру и брата. Я чувствовал это, затаил против неё злобу в своём сердце и радовался, когда брат не отвечал на её ласки. Теперь она приблизилась ко мне, но я чувствую, что её влечёт не любовь, а желание сделать из меня пешку, слепо покорную её воле.

— Ты ненавидишь свою мать? — беззвучно повторила женщина. — И Людовик лежит теперь у её ног?

— Да.

— Мы должны заключить союз на жизнь и на смерть, — сказала она после паузы, — мы оба жаждем мести! Пойдём отсюда!.. Я чувствую, что мы одержим победу. Пойдём навстречу буре!

XVIII Вербочи

Королеве Марии надоела вечная борьба за мужа; поэтому она совсем отказалась от него, тем более что их брак оставался бездетным, и всецело предалась делам государства.

С некоторых пор снова стали приходить тревожные известия от Томарри, которые послужили Марии предлогом для свидания с братом, эрцгерцогом Фердинандом Австрийским. Сказав Людовику, что она хочет попытаться достать у него денег, Мария имела в виду ещё другую, более важную цель.

Это свидание хранилось в тайне; королева взяла с Людовика клятву, что он никому не проговорится.

Было сказано, что королева едет в Вышеград, чтобы отдохнуть от дел; на самом же деле она, под именем графини Франджипани, в сопровождении Цетрика и нескольких верных слуг отправилась в замок Тебен на австрийской границе.

Тут она встретилась с эрцгерцогом.

Брат и сестра долго не виделись. Они сели и с интересом смотрели друг на друга; оба очень изменились. Мария повзрослела и пополнела, но заботы провели глубокие линии на её лице. Фердинанд возмужал, приобрёл большой опыт и умело применял его в деле.

Прежде чем начать разговор о политических вопросах, Фердинанд погладил сестру по голове и стал упрекать её в том, что она сочувствует так называемому «улучшению» церкви, читает сочинения реформаторов и переписывается с такими вольнодумцами и еретиками, как Эразм Роттердамский и Мартин Лютер.

Мария засмеялась и ответила:

— Это очень почтенные и разумные люди, и многое, чему они учат, может быть доказано Евангелием и Священным Писанием.

Фердинанд всплеснул руками.

— Что ж, ты и меня отправишь на костёр? — весело спросила она.

— Нет, я попробую обратить тебя, — ответил эрцгерцог. — Итак, возьмём какой-нибудь догмат.

— Нет, нет, нет! — воскликнула королева. — Я приехала сюда вовсе не для богословских диспутов, а для обсуждения государственных дел, и ищу брата и эрцгерцога, а не капуцина Фердинанда.

Эрцгерцог улыбнулся.

— Я покоряюсь, — сказал он, — но во время обеда ты разрешишь мне небольшую диссертацию.

— Хорошо.

— Теперь перейдём к предмету наших переговоров. Тебе нечего называть его, я знаю: тебе нужны деньги и войска. Заранее предоставляю всё это, по мере сил и возможности.

— Благодарю, — ответила Мария, — но это не всё. Я хочу помощи для Венгрии, но хочу, чтобы ты помогал не ради нас, а ради самого себя.

Эрцгерцог с изумлением взглянул на неё, а затем, после некоторого молчания, проговорил:

— У тебя великие планы и замыслы, но я не решаюсь понимать их. Продолжай!

— Ты не знаешь моих планов, — сказала Мария, — но мне известны твои. Ты очень неохотно отказался от Испании и теперь твои взоры направлены на Германию; не забывай, что ты можешь приобрести её корону только благодаря своему могуществу. Ты можешь управлять Германией, лишь опираясь на свой народ и свои страны. Немецкие князья отделяются от империи под предлогом религиозных несогласий, и скоро она распадётся на кусочки. Я покажу тебе другую картину: по Дунаю и Эльбе живут народы, которые уже в течение многих столетий стремятся слиться в одно государство. Что не удалось Оттокару и Корвину, то может удаться тебе. Ты должен поставить цель основать великую и могущественную Австрию.

Фердинанд взял руку сестры и поднёс её к губам, потом сказал:

— Если бы у меня была твоя энергия, я привёл бы в исполнение твой план, но у меня не хватит сил преодолеть пропасть, лежащую между идеями и действительностью.

— Закликаю тебя, не смотри вдаль, обрати внимание на ближайшее. Мой брак бездетен, и Венгрия будет принадлежать тому, кто сможет защитить её против турок. Она беззащитна, и в ней происходит партийная борьба, ещё более ослабляющая её. Богемия и Венгрия будут принадлежать тебе, когда ты только захочешь. Помоги Венгрии, пошли ей войска и главным образом денег, и образуется могущественная партия за тебя, то есть за Австрию.

Фердинанд встал и начал ходить по комнате, погруженный в свои думы. По временам он останавливался, потом снова продолжал ходить. Наконец подошёл к королеве, и, нежно поцеловав её в лоб, произнёс:

— Ты воодушевила меня и рассеяла все сомнения. Я согласен.

— Да будет благословен этот час! — воскликнула Мария, бросаясь к нему на шею. — С этой минуты я больше не королева Венгрии, а твой дипломат и уполномоченный при дворе в Офене.

— Деньги и войска в твоём распоряжении, — подхватил Фердинанд.

— Я буду бороться против турок и за тебя, — ответила она. — Слава Богу, моя душа теперь свободна; я порвала узы, связывающие меня. И снова чувствую себя в состоянии выполнить эту великую задачу.

Брат и сестра ещё долго обсуждали подробности великого плана и трудной задачи, которая предстояла им.

Когда они шли обедать, Фердинанд предложил сестре руку и спросил:

— Теперь, вероятно, мне будет разрешено изложить свои воззрения на некоторые догматы.

— Конечно, — с улыбкой ответила Мария.

Фердинанд вооружился кипой папских декретов, а Мария взяла Евангелие.

На следующее утро королева вернулась в Офен, а эрцгерцог — в Вену.

Через несколько дней после возвращения королева была изумлена неожиданным посещением.

В приёмную вошёл маленький, толстенький человек и потребовал, чтобы Цетрик доложил о нём королеве. Цетрик с изумлением взглянул на его красное лицо. Однако маленький человек преспокойно уселся в кресло и повторил:

— Доложи обо мне!..

— Как же мне доложить?

— Скажи, что пришёл я.

Цетрик посмотрел на него с изумлением и пожал плечами.

— Доложи, что пришёл палатин, — сказал толстяк, после некоторого размышления.

— Вы, кажется, хватили лишнего? — спокойно ответил Цетрик.

Толстяк покатился со смеху.

— Посмотри хорошенько на меня и запомни, как выглядит будущий палатин. — И с этими словами он встал, поднялся на цыпочки, чтобы положить Цетрику руку на плечо, и благосклонно проговорил: — Иди, сын мой, и доложи, что пришёл Вербочи. Иди скорей, я не могу долго ждать.

Несколько минут спустя, Вербочи стоял перед королевой; она собиралась ехать кататься, а потому приняла его в костюме для верховой езды, с хлыстом в руках.

— Я — Вербочи, — медленно произнёс он, — венгерский дворянин, юрист и депутат.

— Я знаю вас, — перебила его королева.

— Тем лучше, — сказал Вербочи. — Вы нравитесь мне, ваше величество, и я надеюсь также понравиться вам. Я явился к вам в качестве дипломата и уполномоченного низшего дворянства.

Мария пристально посмотрела на него.

— Нам надоели долгие споры, — продолжал он, — и мы хотели бы заключить с вами мир; если вы согласитесь на некоторые уступки, мы тоже согласны поступиться кое-чем. Мы согласны ассигновать вам сумму, нужную для защиты страны, принять участие в походе и подчиняться законам, выработанным сеймом и утверждённым королём.

— Чего же вы хотите?

— Мы? Очень немного: во-первых — правительства, расположенного к нам; во-вторых — государственного совета, в котором будет равное число магнатов и низших дворян, потом ежегодное заседание сейма и сановников, заслуживающих нашего доверия; ваши теперешние ненавистны нам.

— Баторий, Турцо, Чалкан ненавистны вам? — воскликнула Мария. — Но если я откажусь от них, то отдам себя в ваши руки.

Вербочи покачал головой.

— Разве мы не отказываемся от воеводы, который готов мечом защищать наши интересы?

Королева стала быстро ходить по комнате.

— Я готова заключить мир с дворянством и начать переговоры об условиях. Ставьте подходящие условия, и мы сговоримся.

— Мы не сговоримся, — ответил Вербочи, — если вы не откажетесь от Батория и партии магнатов.

— Но я не могу! — воскликнула королева. — Это было бы слишком некрасиво и неблагородно.

— Эти слова должны быть совершенно вычеркнуты из словаря государственного деятеля, — с улыбкой ответил Вербочи.

— Я не могу отказаться от Батория! — воскликнула королева.

— Тогда нам не о чем больше говорить, и я ухожу, — с самым равнодушным видом проговорил толстяк.

— Можете идти, — ответила Мария.

Вербочи ушёл.

На другой день он явился снова.

— Доложи обо мне! — невозмутимо сказал он.

Цетрик улыбнулся и пошёл докладывать.

— Нам вовсе не нужно, ваше величество, непременно заключать мир, — начал Вербочи разговор с королевой, — так как мы очень сильны, чрезвычайно сильны; но ввиду того, что вы искренне желаете мира, мы решили сделать ещё некоторые уступки! Мы не требуем, чтобы вы отставили сановников до сейма, но вы дадите слово, что на сейме...

— Это то же самое, только в другой форме, — перебила его Мария. — Разберём ещё раз этот вопрос. Разве Баторий — не патриот и не герой?

— Он — не сын народа, как, например, я. Допустим, что он — патриот; но дворянство не хочет его и не будет доверять правительству, пока во главе его стоят Баторий, Чалкан, Турцо и Черенцес; вот и всё.

— Если это — всеобщее мнение, то я не могу больше противиться ему. Я обдумаю, — ответила королева, — и вечером дам вам ответ.

— Господь да просветит ваше величество! — ответил Вербочи, делая набожное лицо, и, раскланявшись, ушёл.

Королева принимала в течение дня множество решений и тотчас же отбрасывала их. В её голове был сумбур, носилась масса всевозможных мыслей и возникал целый ряд сомнений и вопросов.

Когда вечером Цетрик доложил о приходе Вербочи, королева всё ещё ходила взад и вперёд по комнате и не пришла ни к какому решению.

— Пусть подождёт, — сказала она Цетрику и снова погрузилась в размышления.

Ей не оставалось больше выбора; шаг, который она должна была сделать, направлял её по новому, великому, но опасному пути, но так надо было. Она решительно распахнула двери и позвала Вербочи.

— Я не могу отставить сановников, а главным образом, Батория, ни с того ни с сего, — сказала она, — но если сейм, который соберётся через некоторое время, единогласно потребует отставки палатина, то я пожертвую им для блага своего народа.

— Столь же мудро, сколь и справедливо, — ответил Вербочи. — Я не сомневаюсь, что ваше величество разрешите теперь, чтобы сейм собрался в Гатване.

— Почему же не в Офене? — быстро спросила королева.

— Потому что мы встретимся как враждебные партии, чтобы потом примириться и соединиться, — ответил Вербочи, — а это может произойти только на нейтральной почве. Дворянство не станет вести переговоры перед фронтом вашей армии. Вы и король появитесь в Гатване без охраны, чтобы совещание было совершенно свободным.

— Хорошо, — ответила Мария, — а дворяне в таком случае без оружия, чтобы переговоры шли на равных.

— Прекрасно! — сказал Вербочи. — Но поедет ли король в Гатван?

— Король будет в Гатване, — твёрдо ответила Мария.

— Хорошо!

Вербочи поклонился чуть ли не до земли и вышел.

Хотя переговоры с Вербочи окончились благополучно, королева не чувствовала радости, наоборот, её томили какие-то мрачные предчувствия. Первое зло было сделано: она пожертвовала партией, которая всё время боролась за неё, и своими верными друзьями ради политики и идеи, которая воодушевляла её, но неблагодарность оставалась неблагодарностью, и это мучило её.

Затем пошли дальнейшие переговоры, которые Мария сама вела с Вербочи; она получила от него торжественное обещание, что дворянство утвердит в Гатване все её требования и выступит в поход против турок.

Однажды вечером Мария снова нашла в своей спальне записку от таинственного друга, в которой он просил свидания у часовни Св. Павла по дороге в Эрд на следующую ночь.

Чтобы не возбуждать внимания, королева после полудня выехала на охоту в сопровождении Цетрика, Эрзабет и небольшой свиты и отправилась в лес в сторону Эрда. Мария нарочно затянула охоту до вечера. По дороге в Эрд стояла старая, закоптелая корчма, куда они и заехали. В десять часов королева с Цетриком вышли из корчмы. Отвязав свою лошадь и отдав шталмейстеру нужные распоряжения на случай какой-нибудь опасности, она поскакала в лес. Ночь была светлая, луна ярко освещала долину, в которой стояла часовня. Мария подъехала к ней, соскочила с лошади и привязала её к решётке; из тени, отбрасываемой часовней, выступил человек и опустился на одно колено.

— Встаньте, — сказала королева, подавая ему руку, — почему вы так долго не подавали никаких признаков жизни?

Незнакомец опустил голову.

— Я не имел права, потому что не мог ничего сообщить вам. Воевода составил новый план, но он действует так таинственно, что я не мог ничего узнать. Всё тихо, но я чувствую, что это — затишье перед бурей, и хочу предостеречь вас как от друзей, так и от врагов.

— Но ведь вы сами — тоже мой друг? — шутливо проговорила королева.

Незнакомец вздрогнул и взволнованно проговорил:

— Не сомневайтесь во мне!.. С вами могла бы случиться ужасная беда. Не сомневайтесь во мне!..

Мария только теперь заметила, что на этот раз его лицо было закрыто только полумаской, так что были видны красивый рот и подбородок.

— Разрешите мне один вопрос, — сказал он после некоторого молчания, — что надо было от вас Вербочи? Он был у вас, я это знаю.

— Вы это знаете? — с изумлением спросила королева.

— Нет!.. Не говорите мне, чего он хотел, — пылко воскликнул незнакомец, — но дайте мне предостеречь вас, хотя я и не знаю, какие планы у вас с ним...

— Кто сказал вам? — перебила его Мария.

— Вы сами, — мягко заметил он, — разве вы не побледнели, как только я назвал его имя? Вы имеете с ним общий план, который кажется вам рискованным и даже, может быть, не совсем честным. Я предостерегаю вас против Вербочи и против этого плана, хотя и не знаю его.

— Допустим, что вы правы, — ответила королева, — но разве вам не довольно, если я скажу, что наш замысел послужит на пользу отечеству?

Незнакомец вскочил.

— Если Вербочи уверяет вас в этом, то этого одного достаточно, чтобы внушить вам недоверие к нему.

— Довольно, — возразила королева, — ни слова больше, иначе я начну сомневаться и в вас.

— Во мне? — воскликнул незнакомец с горьким смехом.

Королева вздрогнула, опустила голову на грудь и тяжело вздохнула, потом из груди её вырвалось глухое рыдание. Незнакомец схватил её руку; она положила другую руку на плечо человека, которого так жестоко оскорбила.

Так они простояли несколько минут, не говоря ни слова; наконец королева, под влиянием нахлынувших чувств, обвила шею незнакомца и крепко поцеловала его в губы, затем подала ему знак удалиться. Он поклонился ей до земли и быстро исчез в темноте.

Королева села на лошадь и отправилась искать Цетрика и свою свиту.

Прошло много недель, а от таинственного незнакомца не было ни одной строчки. Приблизилось время гатванского собрания.

Король был очень удивлён, что его супруга ничего больше не предпринимала, чтобы воспрепятствовать ему, тем не менее он не решался предложить ей отправиться на собрание. Ежедневно Ирма и Чалкан внушали ему необходимость отправиться в Гатван и протянуть дворянству руку примирения. Он каждый день давал себе слово поговорить с Марией и никак не мог привести своё намерение в исполнение.

Двадцать третьего июня вечером королева сама пришла к нему и сказала:

— Собирайся!.. Через час мы едем в Гатван.

Людовик вытаращил на неё глаза.

— В Гатван? — повторил он.

— Да, — ответила она тоном, не допускающим возражения.

— Каким образом эта мысль пришла тебе в голову? — спросил Людовик, не в состоянии скрыть свою радость. — Я уже давно хотел предложить тебе это, но не решался.

— С какой же целью ты собирался туда? — спросила Мария, в которой слова Людовика возбудили сильное подозрение.

— Чтобы примириться с дворянством, сделать ему некоторые уступки и получить взамен другие.

То обстоятельство, что Людовик сочувствует её плану отправиться в Гатван, поколебало решение Марии.

— Мы должны отправиться в Гатван, — проговорил король с решимостью, которая сильно изумила Марию, — потому что Заполия страшно боится этого.

С этими словами король открыл потайной ящик своего стола и подал ей пачку писем.

Королева узнала почерк воеводы, прочла его письма, и в её душе исчезли все сомнения.

— Мы выедем, как только стемнеет, — сказала она, — собирайся!

Вскоре всё было готово к отъезду. Никто не знал, куда и зачем едет королевская чета, её сопровождал только Цетрик с небольшой охраной.

Перед самым отъездом королева подошла к окну своей комнаты и распахнула его. Было уже совсем темно. Вдруг к её ногам упало что-то чёрное; она подняла стрелу, к которой была привязана записка: «Не езди в Гатван!»

Сильная дрожь охватила Марию, но было слишком поздно менять решение; в эту минуту вошёл Цетрик и доложил, что всё готово.

XIX Сейм в Гатване

Гатван представлял собой небольшой городок в шести милях от Офена, на берегу реки Цатвы. Здесь собралось к Иванову дню, согласно условию, около четырнадцати тысяч дворян.

Когда разведчики Заполии доложили ему о приближении королевской четы, дворяне сели на лошадей и с Заполией во главе отправились ей навстречу. Однако, несмотря на торжественный и почтительный приём, королева чувствовала себя очень скверно, так как заметила самоуверенное и торжествующее выражение лица воеводы.

Чалкан приехал ещё до появления королевской четы. Баторий и магнаты, узнав о её отъезде из Офена, прибыли в тот же вечер.

Король и королева расположились в замке Дорчи, находившемся в северной части города.

На следующее утро в замок явилась депутация, приглашавшая короля на заседание сейма.

— Идти ли мне? — тихо спросил король.

— Иди! — ответила Мария.

На западе от Гатвана, на большом лугу собралось дворянство; посреди луга возвышался помост, на котором сидели король и магнаты. Гусары воеводы окружили лужайку, чтобы сдерживать народ, привлечённый со всех сторон невиданным зрелищем.

Собрание открылось речью Вербочи. Он говорил от имени дворянства целых два часа, доказывая, что всё зло происходит от скверных советников, которыми окружён король, а потому дворянство решило отставить всех этих сановников от занимаемых ими должностей. В конце Вербочи обратился к дворянам с вопросом:

— Верно ли я передал ваши мысли и настроение?

Присутствующие единогласно ответили: «Да, да!» — и добавили, обращаясь к королю:

— Освободись от тиранства твоих советников!

Затем поднялся Чалкан, потребовал слова и заявил, что он уже несколько раз просил короля освободить его от должности канцлера и что он отказывается от неё, хотя уверен, что дворянство скоро убедится, как полезны были отечеству его услуги.

Дворяне молча выслушали его, так как заранее знали об этой комедии, подготовленной Заполией.

Затем встал Баторий и громко произнёс:

— Недостойно и невозможно, чтобы сановники были лишены своих должностей без следствия. Я готов лишиться не только своего поста, но и жизни, но требую законного и беспристрастного расследования.

«Допросить его!» — закричали одни, другие же требовали немедленной отставки, так что поднялся невыразимый шум и гам.

— Долой Турцо! Вон Батория! — кричало собрание. — К чёрту Саркани!

Король встал и объявив заседание закрытым. Сановники последовали за ним в город, тогда как дворяне громкими криками изъявляли своё торжество.

Как только королева узнала от супруга обо всём случившемся, она тотчас же послала Цетрика за Вербочи. Цетрик долго нигде не мог найти его, а когда наконец нашёл, то Вербочи под разными предлогами отказался пойти к королеве.

Марии стало всё ясно, и она немедленно уехала бы из Гатвана, но прекрасно сознавала, что они в плену. Воевода расставил вокруг замка стражу, которая никого не пропускала.

Однако Саркани удалось бежать в Офен.

Когда на другое утро его бегство обнаружилось, дворянство в волнении устремилось на поле. Лоссончи предложил осудить Саркани как государственного изменника и конфисковать его имущество, что было принято с восторгом.

Между тем появились Драгфи и архиепископ Весприна с постановлением короля: король находит несправедливым лишать кого-либо доверенного ему поста без надлежащего суда и следствия, но обещает назначить суд над всеми, кого сейм признает виновным.

Начались оживлённые споры. Только около трёхсот членов высказались за законное следствие, остальное же большинство перекричало их.

— Долой Батория! — раздавалось со всех сторон.

— Кого же мы назначим на его место? — спросил Заполия.

— Вербочи! Вербочи! — закричало собрание.

Вербочи взошёл на королевский помост и в трогательных выражениях поблагодарил за всеобщее доверие.

— Да здравствует Вербочи! — шумело дворянство. — Да здравствует наш новый палатин!

Сейчас же была избрана депутация к королю для утверждения нового палатина.

Король принял её, выслушал и отказался утвердить решение.

Депутация не желала уходить. Тогда вошла королева и сказала: — Пусть придёт ваш вождь Вербочи, король даст ему ответ.

Депутация удалилась и вскоре вернулась в сопровождении Вербочи, Заполии и более тысячи дворян. У ворот Вербочи сказал дворянину Цоби:

— Ты подойдёшь к окну, а вы, — обратился он к другим, — не зевайте! Если я прищурю глаз, ты махнёшь платком, а вы будете выражать своё одобрение; если я ухвачусь за саблю, ты махнёшь рукой, а вы будете громко выражать своё негодование.

Король принял депутацию в зале; рядом о ним стояла королева; Эрзабет, Цетрик и некоторые магнаты разместились позади них.

За депутацией шли Вербочи, Заполия и многие дворяне, все были вооружены. За ними проник в зал Баторий.

— Кто за короля, — воскликнул он, — собирайся вокруг него, здесь хотят совершить насилие!

— Вы называете насилием, когда королю хотят открыть глаза? — воскликнул Вербочи. — Выслушай меня, Людовик! Всё зло происходит от скверных советников, которые окружают тебя...

— Мы уже много раз слышали это, — с насмешкой заметила Мария.

— Дворянство решило отставить их и избрать новых, — невозмутимо продолжал Вербочи, причём прищурил глаз.

Цоби махнул платком, и со двора донеслись громкие крики одобрения.

— Вы видите, я высказываю только мнение дворянства, — торжественно продолжал Вербочи.

— Я ещё раз требую строгого следствия, — сказал Баторий, — я требую своего права.

— Мы требуем суда, — добавил Турцо, и другие сановники подтвердили его слова.

— Повторяю ещё раз, что сам буду судить тех, кого вы обвиняете, — проговорил король.

— Вы довольны? — спросила Мария.

— Нет, — ответил Вербочи, хватаясь за саблю.

Цоби махнул рукой, и снизу раздались дикие крики:

— Нет, нет!..

— Говори или лучше дай я скажу, — шепнула королева Людовику, и, когда тот кивнул головой, выступила вперёд и спокойно спросила: — Вы высказали все ваши желания?

Вербочи ответил утвердительно.

— Хорошо, — продолжала она, — мы готовы исполнить их: мы приносим большие жертвы, но требуем таковых же от вас. Государство находится на краю пропасти, его всех сторон окружают враги, но мы только тогда сможем бороться с ними, когда король и народ будут действовать согласно. Вы должны доставить нам средства для борьбы с турками и снарядить армию.

В зале начался шум, который тотчас же был подхвачен на дворе.

— Прежде всего нужно, чтобы наши желания были исполнены, — ответил Вербочи.

— Они будут исполнены, — сказала Мария. — Но что вы дадите нам взамен?

— Денег и армию для защиты границ.

— И это всё?

— Разве не довольно? — с насмешкой спросил Вербочи. — Что же, разве мы должны увеличить власть короля? Она и без того чересчур велика. Разве мы должны ковать ему оружие и наполнять его карманы? Конечно, нет. Достаточно того, что мы оставляем ему то, что он имеет...

— А где же ваши обещания? — с гневом перебила его Мария.

— Обещания? — со смехом повторил Вербочи.

— Обманщик! — воскликнула королева и, сорвав со стены плётку, хотела ударить Вербочи. Однако тот спрятался за депутацией и закричал изо всех сил:

— Ваш депутат подвергся оскорблению!

Дворяне окружили его, некоторые обнажили сабли, толпа на дворе грозила проникнуть в замок.

— Король не согласен исполнить ваше желание и распускает сейм! — властно проговорила королева.

— А мы не дадим ни гроша и ни одного человека, — ответил Вербочи, весь красный от гнева.

— Вы обвиняете короля, — продолжала Мария, — и называете его тираном. — Она язвительно рассмеялась. — Вот он, ваш тиран, у него нечего есть и нет крепких сапог. Я, его жена, плачу его долги и даю ему средства к жизни... И это называется быть королём венгров!.. Он может тиранить только своих собак и лошадей.

— Мы обвиняем не его, а советников, — ответил Вербочи.

— Так они тиранят вас? — со смехом продолжала она. — Чем же это? Не сваливайте вину на короля и его советников, а обвиняйте самих себя. Вы устанавливаете налоги, но не платите их, вы призываете Венгрию к оружию, но сами предпочитаете оставаться дома. Что вы сделали для государства? Вы называете себя патриотами! Не патриоты вы, а предатели!

Её слова вызвали страшный шум.

— Предатели? — закричал Вербочи, задыхаясь от гнева. — Мы докажем, что мы — патриоты, и спасём государство без короля.

— Мы смещаем сановников. Да здравствует Вербочи, наш палатин!

— Пойдём, Людовик, — гордо сказала Мария.

— Короля уводят, — закричал Вербочи, — освободите его!

Поднялся ужасный шум; дворяне устремились в замок и наполнили лестницы и коридоры; все обнажили оружие.

— Измена! — крикнула Мария, взяла Людовика под руку и взволнованно проговорила: — Это бунт! Будь твёрд, Людовик, подумай о своей чести!

— Будь проклят ты, король Людовик, — воскликнул Чалкан, — если позволяешь женщине властвовать над собой!

Дворянство с шумом подтвердило его слова.

Заполия, который молча наблюдал эту сцену, выступил вперёд и обратился к королю:

— Вы не должны позволять ей управлять страною, хотя во всей Венгрии и не найдётся второй подобной женщины и даже мужчины; вы не стоите того, чтобы она управляла вами. Это говорю вам я, Заполия!

— Благодарю тебя! — ответила Мария.

— Утвердишь ли ты постановления сейма или нет? — с угрозой спросил Вербочи, обращаясь к королю. — Согласен ли ты положить конец незаконному управлению королевы?

— Уступи, — тихо сказал королю Чалкан, — только таким образом ты можешь спастись. Если ты не согласишься, то твоей жизни грозит опасность. Разве ты не видишь этого?

— Не сдавайся, Людовик! — воскликнула Мария.

— Они убьют нас, — ответил Людовик, — выберем меньшее из двух зол.

— Ты хочешь кровопролития? — угрожающе продолжал Вербочи.

— Неужели же проливать кровь? — тихо проговорил король Марии. — Я не могу иначе... Я согласен на ваши требования, — громко сказал он.

Мария закрыла лицо руками. Дворяне торжествовали.

— В таком случае постыдно служить тебе! — воскликнул Баторий, срывая свою цепь и бросая её к ногам короля. Другие сановники последовали его примеру.

— Благодарю ваше величество, — совсем другим тоном произнёс Вербочи. — Пойдёмте, господа, сейм ждёт нас. — Затем он обратился к Чалкану: — Вы не будете отходить от короля. Лоссончи, Мароти и гусары находятся в вашем распоряжении.

Людовик не смел поднять взор на Марию.

— Дорогу королю, дорогу палатину! — воскликнул Вербочи, и все расступились. — Победа, Заполия, — сказал он воеводе, проходя мимо него.

Король последовал за ним, остальные пошли за королём.

Заполия медленно подошёл к Марии и произнёс:

— Пей чашу страданий, гордая душа!.. Ты в состоянии снести несчастие, но не позор. Ещё одна такая минута, как эта, — и ты будешь моей.

Королева промолчала. Воевода поклонился и вышел из зала.

Мария осталась с Цетриком и Эрзабет.

— Позови мне Батория! — мрачно сказала она Цетрику. Явился палатин.

— Я погубила вас, — воскликнула она, обращаясь к нему, — да, вас и себя!

— Я понял вас, — ответил Баторий, — то, что вы сделали, вы делали ради Венгрии. Я люблю своё отечество больше, чем себя самого. Не отказывайтесь от нас, — мягко добавил он, — в Венгрии ещё есть патриоты!

Мария, скрестив руки, молча ходила по комнате.

— Покиньте этот несчастный город, — сказала она наконец, — где во всех углах таится измена. Мы снова увидимся в Офене.

Баторий опустился на колени, Мария дала ему обе руки, он поцеловал их, при этом из его глаз струились крупные слёзы. Затем он встал и молча вышел из комнаты.

Депутация между тем появилась в собрании и объявила о согласии короля.

Дворянство торжествовало и громкими криками выражало свой восторг.

Затем сейм сместил остальных сановников и избрал Вардея архиепископом и канцлером, Драгфи — главным судьёй и Каничая казначеем; все они принадлежали к партии Заполии.

Король утвердил и эти постановления.

На другой день Вербочи присягал перед королём и сеймом в качестве нового палатина и прочёл постановления сейма в Ракоше, утверждения которых требовало дворянство.

Затем сейм постановил, чтобы государственный совет отныне состоял из палатина, канцлера, главного судьи и казначея, и, наконец, объявил государственными изменниками всех дворян и магнатов, которые не были в Гатване.

Тут король спохватился.

— Я утверждаю все постановления сейма, — сказал он, — но считаю издевательством над законами объявление изменниками тех дворян, которые, следуя моему запрещению, не явились в Гатван, точно так же я не могу согласиться, чтобы духовенство было лишено десятины.

Дворянство после некоторого совещания отказалось от этих требования.

По предложению нового палатина сейм утвердил новый налог для защиты страны и решил собраться снова в день Св. Георгия.

Никто не думал больше о королеве.

Гусары Заполии ушли, часть дворян также отправилась по домам.

В полночь небольшой отряд всадников покинул Гатван и направился в Офен; это была королева со своей свитой. Луна тускло освещала лес. Вдруг в ночной тишине послышался отдалённый стук копыт, который приближался к отряду. Королева обернулась — за ними следовал одинокий всадник. Свет луны упал на него, и Мария увидела стройную, высокую фигуру и лицо, закрытое маской.

Королева задержала свою лошадь, всадник нагнал её и снял шляпу.

— Это вы? — спросила она.

— Да, это я.

Некоторое время они молча ехали друг возле друга. Вдруг королева схватила его за руку, на мгновение прижала её к губам и быстро помчалась догонять своих спутников.

XX Удальцы

Для королевы наступило тяжёлое время; при дворе она как бы не существовала. Её свергли с престола, вытеснили из объятий мужа.

Никто не упоминал о ней. Ирма Перен с гордым видом хозяйки расхаживала по замку, и все склонялись перед ней.

Людовик был всецело в её власти, а Заполия управлял государством. Он властвовал над королём при помощи Ирмы и Чалкана и держал в руках государственный совет, благодаря восьми представителям дворянства. Король даже не чувствовал тех нитей, дёргая за которые, им управляли, как картонной куклой. Ирма имела на него такое влияние, что даже заставила его написать бумагу, в которой он прощал Матвея Перена и разрешал ему вернуться.

Когда Матвей получил эту бумагу, он разорвал её и бросил в лицо своей матери, заявив, что покинет лес тогда, когда ему заблагорассудится.

— Мы останемся здесь, пока зима нас не прогонит, — сказал он своей возлюбленной.

Она ответила ему страстными поцелуями.

Мария с достоинством переносила гонения судьбы.

Гавриил Перен, узнав о катастрофе, поспешил с Иолой в Офен. Королева предоставила молодым помещение в своём флигеле, и они с Цетриком и Эрзабет составляли теперь весь её двор. С этими преданными друзьями она строила планы возвращения себе власти. Нечего было думать о насильственном перевороте. Отряды, которые Мария образовала на свои деньги, находились теперь, по распоряжению короля, под начальством Мароти. Оставались лишь мирные пути: надо было образовать партию среди недовольного дворянства, чтобы нанести удар на следующем сейме.

Враги королевы сами во многом облегчали ей её задачу. Депутат Вербочи и палатин Вербочи были два совершенно различных человека. Депутат Вербочи дружил с мелкими дворянами, а палатин Вербочи проводил время с магнатами и прелатами во дворцах и аббатствах. Депутат Вербочи писал жалобы и просьбы любому, кто попросит; палатин сердито морщил брови, когда кто-нибудь осмеливался беспокоить его. Низшее дворянство стало мало-помалу разочаровываться в своём кумире.

Гавриил Перен и Цетрик ездили по поручению королевы в разные округа и сеяли недовольство новым правительством. Кроме того, в голове Марии зародился новый смелый план.

В Венгрии дворянство представляло собой нацию; народ же стоял вне законов и государственного строя. Однажды он под председательством Георгия Досцы попробовал подняться за свою свободу и независимость. Пожар восстания был потушен, но огонёк его всё ещё тлел под золой; если бы какая-нибудь смелая рука разгребла эту золу, то громадное пламя охватило бы всю страну. Мария решила сделать это, тем более что Баторий не подавал никаких признаков жизни.

Наступила зима; королева и её двор были, казалось, очень довольны своей судьбой и весело проводили время, но на самом деле они усиленно пряли нити политической пряжи.

Однажды, отправляясь на охоту со своими друзьями, она наткнулась на крестьянское свадебное шествие; люди, увидев королеву, пали ниц перед нею. Посажёный отец, по старинному обычаю, пробормотал приглашение на свадьбу.

Королева остановила лошадь, подала крестьянам знак встать и приветливо проговорила:

— Я принимаю ваше предложение, покажите мне дорогу.

Шествие двинулось в путь, мальчишки побежали вперёд в деревню. Когда королева прибыла туда, все крестьяне собрались у околицы и приветствовали её громкими кликами радости.

Мария остановилась у дома, где была свадьба, вошла в комнату, поздравила жениха и невесту и, сняв с руки два дорогих кольца, подарила их новобрачным; затем, вынув кошелёк, она дала невесте пятьдесят дукатов в виде приданого. Потом все отправились в церковь. Цетрик и Гавриил вели невесту, Иола и Эрзабет — жениха, а королева — посажёного отца. После венчания все вернулись в дом. Королева села со всеми за стол. Затем заиграла музыка, Иола и Эрзабет стали танцевать с парнями, а Цетрик и Гавриил с девушками. В это время посажёный отец ударил по плечу новобрачного и прошептал ему что-то на ухо; тот насупился и мрачно вышел из комнаты.

Королева быстро последовала за ним. Она видела, что парень вошёл в чулан, достал связку куньих мехов и взялся за шапку.

— Куда ты? — спросила она его.

— Откупить у помещика первую ночь.

— Возмутительное право! — воскликнула королева. — Зачем вы допускаете его?

Крестьянин с изумлением взглянул на королеву.

— С вами обращаются как со скотом, — продолжала Мария, — покажите же наконец свои зубы.

— Разве это поможет нам? — ответил крестьянин. — У нас нет ни оружия, ни вождей, и в конце концов нас изжарят так же, как Георгия Досцу.

— Да, если бы кто-нибудь взялся руководить нами и дал бы нам денег! — раздался вдруг позади королевы низкий мужской голос.

Она быстро обернулась и увидела, что в глубине сеней стояла страшная фигура, с решительным лицом, горящими глазами и всклоченными волосами, в одежде крестьянина, но вооружённая с головы до ног.

— Что тебе тут надо? — спросил новобрачный.

— Я пришёл на свадьбу, — ответил незнакомец, направляясь в горницу.

— Кто это? — спросила королева.

— Разбойник Мика.

— Поди сюда! — крикнула ему королева, бросая несколько золотых.

Мика, обернувшись, поймал их в свою шляпу и воскликнул:

— Да благословит вас Бог!.. Если вы хотите последовать примеру Досцы, то не теряйте времени. В Венгрии ещё есть смелые люди. Я хотел бы быть под вашим начальством.

Королева рассмеялась.

В это время вошёл посажёный отец, чтобы поторопить молодого. Мария приветливо кивнула разбойнику и вошла в комнату.

— Кто это? — спросил Мика.

— Королева, — ответил крестьянин.

— Королева?! — воскликнул разбойник. — Странно...

Он вошёл в комнату, прислонился к стене и не сводил взора с Марии, пока она не стала прощаться; тогда он выскочил и, подсаживая её на лошадь, шепнул:

— Не забывайте меня, и я тоже не забуду вас.

История о свадьбе в Мартоне с различными фантастичными добавлениями разнеслась в народе с быстротою молнии; несчастные, покинутые и обездоленные, для которых не было места в венгерских законах, стали с надеждой взирать на Офен и на свою королеву.

Прошло много месяцев, а таинственный незнакомец, так сильно интересовавший королеву, не подавал никаких признаков жизни.

Однажды поздно вечером Эрзабет неожиданно ввела к королеве человека, закутанного в плащ и в надвинутой на глаза шляпе; он молча бросился к ногам королевы. Она в испуге вскочила; незнакомец снял шляпу, и Мария узнала разбойника Мику.

— Это я, — проговорил он, — я пробрался мимо всех часовых. Твои слова упали на плодородную почву. Мы все готовы служить тебе, когда ты позовёшь нас.

— Спасибо тебе, — ответила королева, — я позову вас, когда настанет время. Будьте осторожны, а ты, Мика, давай о себе знать время от времени!

Она достала кошелёк и щедро одарила разбойника.

Тот вышел.

В ту минуту в душе Марии возник совсем другой образ: она ожидала того, кому отдала свою душу, и ошиблась; она теперь не могла успокоиться, её тянуло вон из комнаты, на свежий ночной воздух, на волю; здесь она задыхалась.

Она быстро накинула шубу, засунула за пояс кинжал, вышла во двор и поспешила к камню, у которого состоялось её первое свидание с таинственным другом.

Стояла тихая ночь; небо было покрыто тёмными тучами; кругом царила мёртвая тишина, только снег скрипел под ногами королевы. Она остановилась у стены.

Вдруг снизу раздалось троекратное хлопанье в ладоши. Королева почувствовала, как кровь прилила к её щекам. Она нагнулась над стеной и крикнула:

— Это ты?

— Да, — раздался мужской голос.

Она хорошо знала его.

— Иди, — прошептала она, сбрасывая верёвочную лестницу.

Королева почувствовала, как незнакомец ступил на первую ступеньку, как поднимался всё выше и выше. Вот из темноты показалась голова. Мария протянула ему руку, а он, прижав её к губам, быстро перескочил через стену.

Он хотел броситься к её ногам, но она удержала его:

— Не надо, мой друг!.. Как давно я не видала тебя!

Незнакомец молчал.

— Тебе нечего сказать мне? — спросила она.

— Нет, — ответил он, — нет: всё-таки будь осторожна, но решительна. Среди дворян и народа готовится большой переворот.

— А ещё что? — прошептала королева.

— Больше ничего, — ответил он.

— Тогда я скажу тебе, что люблю тебя! — воскликнула королева.

Незнакомец отшатнулся.

— Я боролась изо всех сил против этой любви, но теперь больше не могу. Я люблю тебя! Чего ты хочешь ещё?

Он упал к её ногам.

— Ничего, только служить тебе и умереть за тебя.

— Ты страдаешь из-за меня, друг мой, — сказала королева, наклоняясь к нему, — но я прошу: люби меня, так как любовь — моё счастье.

Незнакомец прислонил голову к её коленям и разрыдался. Затем он быстро поднялся, молча пожал её руку и начал спускаться. Королева перегнулась через перила, ещё раз подала ему руку, и он исчез в темноте.

Опять прошло много недель. Наступило Рождество нового, 1526 года.

Вдруг королева получила записку от таинственного друга:

«Пусть Гавриил Перен и его жена вернутся в свой замок и ожидают там дальнейших известий».

Загадочное указание было в точности исполнено. Перен и его жена, королева и Эрзабет со дня на день с лихорадочным нетерпением ожидали дальнейших известий и указаний. Мария тщетно ходила на вал — незнакомец не являлся.

Она садилась на лошадь, мчалась в лес или охотилась на волков и почти каждый день ездила по дороге в Эрд.

Однажды Мария встретила гусар, которые при виде её повернули назад, передав запечатанное письмо какой-то крестьянке. Королева быстро поскакала к ней и спросила:

— Чьи это люди?

— Не знаю! — ответила крестьянка, подавая ей письмо.

Мария распечатала письмо; оно гласило:

«Жди меня в полночь на валу; счастье и месть близки».

Королева, бросив крестьянке золотой, поспешила в Офен.

Ещё задолго до полуночи она стояла на валу; наконец раздался знакомый сигнал. Мария, сгорая от нетерпения, сбросила лестницу.

— Я несу тебе месть! — с радостным волнением проговорил незнакомец. — Она ещё окутана тайной, но поразит твоих врагов, как Божья кара, неожиданно и беспощадно. Доверяешь ли ты мне? Согласна ли ты последовать за мной?

Королева утвердительно кивнула головой.

— Тогда будь завтра вечером у часовни Святого Георгия. Пусть только Цетрик сопровождает тебя. Одень своё серое платье, голландскую шапочку и этот плащ. Иола в таком же костюме будет ожидать тебя у часовни. Там вы поменяетесь ролями. Иола вернётся в Офен и будет до твоего возвращения изображать королеву, ты же поедешь со мной.

— Хорошо, — ответила Мария, — только я должна буду посвятить Цетрика и Эрзабет в эту тайну.

— Конечно, — ответил он, — но больше никого. Я сам извещу Иолу. Всецело доверься мне, и головы твоих врагов покатятся к твоим ногам.

Наверху во флигеле хлопнуло окно.

— Тише! — воскликнула Мария, толкая незнакомца в тень стены.

Окно отворилось, в нём показалась Эрзабет и махнула платком.

Мария решительно выступила из тени. Эрзабет узнала её и, перегнувшись из окна, крикнула:

— Вам грозит опасность.

— Уходи! — прошептала королева.

Незнакомец стал быстро спускаться с лестницы; поднимая её, королева услышала стук копыт его лошади, затем раздался выстрел, потом ещё один, наконец всё смолкло. Она с отчаянием перегнулась через стену и стала пристально всматриваться в темноту; послышались шаги приближавшегося патруля; тут прибежала Эрзабет и увела королеву в замок. В своей комнате Мария распахнула окно и поставила на него большой подсвечник. Несколько минут спустя, в него влетела стрела с запиской:

«Всё благополучно. Спокойной ночи!»

На следующий день Мария начала свои приготовления. После обеда она в сопровождении Цетрика, Эрзабет и охотников отправилась на охоту по дороге в Эрд. Когда стемнело, она послала свою свиту вперёд к корчме, а сама с Цетриком и Эрзабет свернула по тропинке к часовне.

Около часовни они встретили незнакомца и Иолу. Королева сошла с лошади и рассмеялась. Иола была её подлинным двойником, одетая в такое же самое платье, такой же плащ и шапочку.

— У нас нет времени, — сказал незнакомец, — надо спешить.

Королева поцеловала Эрзабет и Иолу и села на её лошадь, а Иола, закутав лицо густой вуалью, села на лошадь Марии и поехала с Цетриком и Эрзабет в корчму. Никто из охотников не заметил, что это — не королева, обман удался также во дворе замка. Так как никто из прислуги не смел без зова входить на половину королевы, то Иола могла наконец снять вуаль.

Долго сидела она с Цетриком и Эрзабет и ломала голову над этой тайной.

Королева тем временем повернула со своим спутником на какую-то незнакомую дорогу, извивавшуюся между лесными холмами, по берегу бурливого ручья. Они молча ехали рядом. На рассвете всадники достигли однообразной, голой равнины. Они ехали шагом, королева была страшно утомлена. Наконец в тумане стало вырисовываться какое-то здание. Это оказалась небольшая хижина, в которой помещалась убогая корчма. Старуха-хозяйка приготовила им скромный завтрак и постель на соломе.

После того как королева проспала несколько часов как убитая на своём жёстком ложе, они поехали дальше. Снова наступила ночь.

Около креста, грубо высеченного из камня, незнакомец остановился и проговорил:

— Не сердись, но я должен завязать тебе глаза.

Королева ничего не ответила и дала завязать себе глаза; незнакомец взял лошадь под уздцы и повёл её шагом. Они ехали по густому лесу; время от времени ветви тихо ударяли королеву по лицу, она смеялась и стряхивала снег.

Они снова остановились; Мария услыхала голоса; незнакомец снял её с лошади и некоторое расстояние пронёс на руках.

— Мы должны переправиться через большую воду, не беспокойся, — тихо сказал он.

Королева доверчиво положила голову к нему на плечо. Он принёс её в лодку, она чувствовала, как она качается под её ногами. Волны шумели, ветер носился над лодкой. Они подъехали к берегу, лодка остановилась. Незнакомец снова взял королеву на руки и понёс. Некоторое время она ещё слышала плеск воды, а затем снова ветви стали ударять её по плечу.

— Мы в лесу? — спросила она.

— Да.

Наконец он опустил Марию на землю, они прошли ещё несколько шагов.

— Мы пришли, — сказал незнакомец и снял повязку с глаз Марии.

Королева протёрла глаза и осмотрелась. Они были в густом лесу. Была ночь, луна освещала высокие деревья; незнакомец отсчитал несколько стволов, отодвинул кучу листьев, под которой обнаружилась плита с железным кольцом, взялся за кольцо и поднял плиту.

— Пойдём, — сказал он, подав руку королеве.

Они стали осторожно спускаться по лестнице, потом пошли по узкому коридору, где их окутывал полный мрак; наконец они подошли к двери.

— Моя задача исполнена, — сказал незнакомец, — теперь ты должна идти вперёд одна; иди прямо, пока не придёшь ко второй двери; там ты постучишь три раза; тебя спросят, кто ты, — ты ответишь: «Удалец», потом на вопрос: «Чего ты ищешь?» — ты ответишь: «Удальства». Я буду ждать тебя здесь. Всего хорошего!..

— До свидания! — сказала королева, пожала его руку и с бьющимся сердцем пошла вперёд по подземному ходу.

Дверь за нею закрылась, кругом царила мёртвая тишина; только её шаги глухо раздавались по подземелью.

Мария быстро шла вперёд и наконец очутилась у железной двери. Тут она вынула из-за пояса кинжал и трижды ударила рукояткой по двери. Опять наступила мёртвая тишина. Наконец мужской голос спросил:

— Кто ты?

— Удалец! — твёрдо ответила королева.

— Чего ты ищешь у нас?

— Удальства.

Дверь распахнулась; человек в маске встретил королеву и, почтительно поклонившись, повёл по слабо освещённому коридору; в конце его он передал её двум другим; те завязали Марии глаза и повели вверх по лестнице. Издали глухо доносился шум голосов. Наконец повязка была снята, и люди в масках удалились.

Мария стояла в большом ярко освещённом зале, стены которого были покрыты красным сукном. Более двух тысяч мужчин в плащах и под масками почтительно поклонились ей.

— Где я? — спросила королева.

— Позволь нам умолчать об этом, — проговорил старик с длинной седой бородой, — мы окружили себя глубокой тайной не ради нас, королева, но ради святого дела, которому мы служим, чтобы избежать измены и предательства. Выслушай нас!.. Если ты будешь согласна с нашими намерениями, то по одному твоему слову маски упадут с наших лиц. Если ты почему-либо не можешь принять участие в наших планах, то уйдёшь так же, как и пришла, забудешь о нас и будешь молчать; мы вполне доверяем тебе и твоему слову.

Старец поклонился королеве и подвёл её к красному бархатному креслу, стоявшему на возвышении; когда она опустилась на него, все участники собрания поклонились ей до земли и воскликнули:

— Да здравствует наша королева!

— От всей души благодарю вас! — взволнованно проговорила Мария.

— Согласна ли ты выслушать нас? — спросил старик.

— Говорите, прошу вас!

— Ты знаешь несчастье нашей страны так же хорошо, как и мы, — начал старик. — Ты тщетно пыталась бороться со злом, снедающим наше отечество. Тебя обманули и отстранили от управления, нас обманули также, в стране царит произвол. Такое печальное положение нашего отечества побудило нас основать тайное общество «удальцов», цель которого поднять Венгрию и вывести её из теперешнего ужасного состояния. Мы хотим восстановить могущество государства, величие престола и свободу народа. Мы обращаемся к тебе, как к первой патриотке нашей страны. Ты должна руководить нами, и, если мы победим, ты будешь управлять нами. Согласна ли ты, королева?

— Я согласна! — с воодушевлением проговорила Мария.

В ответ на эти слова раздались громкие крики радости.

— Клянусь пред Богом и всеми вами, что вступаю в ваше общество; с сегодняшнего дня я — больше не королева, а такой же член союза «удальцов», как и вы.

В эту минуту все присутствующие сняли маски, и королева узнала Батория, Петра Перена, Турцо, Саркани и многих других магнатов и дворян.

Старец, говоривший с ней, был почтенный прелат Франциск Перени, епископ Гросвардейнский.

— Ты, вероятно, устала и нуждаешься в покое, — сказал королеве Баторий, — завтра мы, с твоего разрешения, изложим тебе наш план.

Собрание разошлось; большинство магнатов в ту же ночь покинуло этот таинственный замок; остались только Баторий, Турцо, Саркани, Перен и некоторые другие из «удальцов».

Две служанки отвели Марию в роскошную спальню, где её ждал прекрасный ужин.

На следующий день «удальцы» сообщили ей свой план.

Большая часть дворян принадлежала к этому тайному обществу.

Прежде всего надо было привлечь на свою сторону короля; эту задачу Мария взяла на себя. На следующем сейме «удальцы» хотели свергнуть Заполию и Вербочи. Каждому было назначено, что делать.

К вечеру заговорщики расстались, и в ту же ночь Мария отправилась в обратный путь.

Во время отсутствия королевы Иола очень хорошо справилась со своей ролью. Она ежедневно выезжала в костюмах королевы и в королевских носилках отправлялась в церковь. Она точно так же, как и Мария, гордо кивала палатину и ничего не отвечала королю, когда тот при встрече обращался к ней с каким-нибудь вопросом.

Однако при дворе обратили внимание, что королева всё время ходит под вуалью, и в голове Вербочи зародилось подозрение.

На третий день после отъезда Марии он отправился в её приёмную и потребовал, чтобы его ввели к ней; однако «королева» не приняла его. Он настаивал и не уходил.

В эту минуту вошла Иола под вуалью, с молитвенником в руках. Палатин низко поклонился, но она едва кивнула головой и с таким величием прошла по залу, что Вербочи был уверен, что это — королева.

Однако вечером он отправился к королю и предложил ему убедиться в том, что королева никуда не уехала. Людовик отказался. Тогда Вербочи вскипел и заявил, что он подвергает опасности себя и всё государство и что донесение стражи и признание подкупленного им охотника доказывают, что королева встречается с подозрительными людьми, а теперь бежала к своему брату, для того чтобы подстрекнуть его к нападению на Венгрию.

После таких речей король решил отправиться вместе с палатином к своей супруге.

Когда пробило десять часов, они вышли и, незаметно достигнув флигеля, где жила Мария, неожиданно вошли в приёмную.

Их встретила Эрзабет.

— Где королева? — спросил Людовик.

— Она уехала на охоту и ещё не вернулась.

— Странно! — язвительно заметил палатин.

— Её величество любит выезжать вечером, — спокойно ответила Эрзабет.

— Мы подождём, — сказал король, — не правда ли, палатин? Веди нас в спальню, Эрзабет!

Девушка пошла впереди.

В эту минуту в дверях приёмной показалась дама в сером платье, закутанная вуалью, за ней шёл Цетрик.

Эрзабет так перепугалась, что чуть не выронила из рук подсвечник. Вербочи подхватил его.

Людовик направился к вошедшей, та подняла руку и молча указала ему на дверь.

— Разве я больше не твой муж? — вспыльчиво воскликнул Людовик. — Я настаиваю на своём праве и хочу видеть тебя!

Она презрительно рассмеялась и сорвала вуаль.

Это была королева.

Вербочи, не веря своим глазам, дерзко поднёс подсвечник к самому её лицу. Мария отступила и хлыстом, державшим в руке, ударила палатина по лицу. Вербочи пробормотал что-то невнятное: злоба душила его, но ему не оставалось ничего другого, как поспешно удалиться.

Король молча поцеловал своей супруге руку и последовал за палатином.

XXI Покушение

В тот же самый вечер, когда Мария, поменявшись с ролями с Иолой у часовни Св. Георгия, так удачно вернулась в замок, у небольшой корчмы близ Офена остановился отряд вооружённых всадников. Предводитель отряда вошёл в корчму и, сев за стол, закрыл лицо руками. Хозяин задал ему несколько вопросов, но он не ответил. Однако, когда хозяин заговорил с каким-то человеком, сидевшим у печки, вновь прибывший поднял голову.

— Кто это? — спросил хозяина человек у печки.

— Дворянин, — ответил хозяин, — его зовут Борнемисой.

— Тот самый, которого королева велела привязать к позорному столбу?

— Тот самый, — ответил хозяин, — он стал с тех пор задумчивым и помышляет о мести.

— Кто тебе сказал это? — воскликнул Борнемиса, причём загадочная улыбка пробежала по его красивому лицу.

— Я так думал, — смущённо пробормотал корчмарь.

— Кто этот человек? — спросил Борнемиса.

— Мика-разбойник, с вашего разрешения, — угрюмо пробормотал человек у печки и встал.

— Я знаю тебя, бедняга, — ответил Борнемиса, — поди сюда и выпей со мной стаканчик!

Мика подошёл к Борнемисе и выпил за его здоровье.

— Задай-ка корму лошадям, хозяин, — сказал дворянин и, обращаясь к Мике, продолжал: — Я знаю тебя и твои похождения.

— Мои похождения?

— Народ волнуется, — сказал Борнемиса, — повсюду происходят собрания. Времена Георгия Досцы возвращаются, и ты, кажется, собираешься быть вторым Досцей.

— Нет, — ответил Мика.

— Ты верно служишь королеве? — спросил Борнемиса.

— Кто сказал вам, что я служу королеве?

— Я это знаю, вопрос только в том, верно ли?

— Может ли дворянин знать, что такое верность? — вызывающе спросил Мика.

— Я думаю, что может, — с горькой улыбкой ответил Борнемиса. — Ты нравишься мне, Мика. Слушай: дворянству тоже надоел этот произвол, и оно решилось восстать. Поднимайтесь вместе с нами за право и королеву.

В эту минуту вернулся хозяин, и разговор прекратился.

Снег прогнал Матвея Перена и его возлюбленную из их хижины. Матвей отправился в свой замок и гордо заявил матери, что привёл с собой молодую цыганку, которую хочет поселить в замке. Ирма презрительно улыбнулась и ничего не ответила.

Матвей поместил бывшую фаворитку Людовика рядом со своей комнатой и тщательно оберегал её от любопытства обитателей замка. Она опять выкрасила лицо и руки, оделась в пёстрые цыганские костюмы и стала носить большую шаль, скрывавшую её фигуру. Ирма не обращала на эту пару никакого внимания.

Король ежедневно посещал замок, и его бывшая наложница внимательно наблюдала за ним; они с Матвеем задумали план мести и решили привести его теперь в исполнение.

Пётр Перен когда-то страстно любил Ирму и из ревности велел построить потайную лестницу к её спальне; лестница упиралась в стену, и ревнивый супруг мог во всякую минуту слышать всё, что делается в спальне жены.

Матвей узнал эту тайну от своей бывшей кормилицы, и ему удалось завладеть ключом от этой лестницы.

Всякий раз, когда король бывал у Ирмы, наложница поднималась по ней и слушала, что делается в спальне хозяина замка.

Ирма смягчилась, видя мучения Людовика, и однажды, когда он с отчаянием прижал голову к её коленям, она наклонилась к нему и что-то прошептала, что именно — наложница не слышала. Король стал в восторге целовать её руки, а прощаясь, сказал:

— Итак, завтра?

— Завтра вечером, — ответила Ирма.

Наложница решила действовать.

На другой день вечером король приехал в сопровождении небольшой свиты. Он сиял от радости, его глаза блестели.

Ирма приняла его с очаровательной улыбкой; на ней была роскошная ночная одежда из белого шёлка; прорези греческих рукавов открывали её прекрасные руки. Король страстно поцеловал эти руки, Ирма пригласила его в спальню, где на маленьком столике был накрыт изысканный ужин. Тут она бросилась на оттоманку, а король сел напротив неё. Она позвонила, но вместо горничной явилась цыганка.

— Что тебе надо? — гневно спросила Ирма.

— Мой господин приказал мне служить тебе сегодня.

— Что ему вздумалось? — воскликнула Ирма.

— Оставь её, — сказал Людовик, — эта цыганка — перец, который нам посылает Матвей к нашему ужину.

— Ну, пусть, сегодня я буду исполнять всё, что ты хочешь, — со смехом ответила Ирма и приказала подавать ужин.

Когда «цыганка» вышла из комнаты, Людовик бросился к ногам Ирмы и прошептал:

— Будь моей!.. Если ты хочешь осчастливить меня, то не откладывай.

— Какой ты смешной!..

— Меня охватило какое-то неясное предчувствие... Не откладывай, будь моей! — воскликнул Людовик.

— Что с тобой? Ты дрожишь, как в лихорадке.

В эту минуту вошла «цыганка», и король вскочил и поспешил занять своё кресло. Он почти не дотронулся до кушаний, которые подавались на серебряных блюдах, между тем как Ирма ела с большим аппетитом и пила один бокал вина за другим.

Вдруг она заметила «цыганку».

— Чего ты тут торчишь, убирайся! Принеси успокоительное питьё на ночь и не смей больше сюда показываться, а то я угощу тебя хлыстом.

«Цыганка», скрестив руки на груди, смиренно поклонилась Ирме до земли и вышла.

Король следил за ней взором.

— Какая неприятная особа!.. Она напоминает мне змею, — обратился он к Ирме.

— Ты же сам хотел, чтобы она осталась здесь. Но что ты сегодня такой странный? Отбрось все мрачные мысли и иди, целуй меня.

Король опустился перед ней на колени и обнял её роскошное тело.

Ирма приподнялась на локте и стала целовать его.

Вдруг в комнату опять вошла цыганка. Она несла на серебряном подносе прекрасный бокал из венецианского стекла.

— Чего тебе? — властно спросила Ирма.

— Я принесла питьё, как ты приказала, госпожа, — смиренно ответила наложница.

Ирма ничего не ответила и подала ей знак уходить. «Цыганка» повиновалась. Тогда Ирма вскочила с дивана и весело крикнула, обращаясь к Людовику:

— В наказание за свои мрачные мысли ты не получишь ни капельки.

Король быстро схватил поднос, а Ирма — бокал, смеясь, что король остался с пустым подносом в руках.

— Ни капельки, потому что твоё настроение нагоняет на меня скуку!

Людовик со смехом пытался отнять у неё бокал.

— Не пролей! — воскликнула Ирма, выпила бокал до дна и с торжеством поставила его на стол. — Ты ужасно скучный сегодня, — продолжала она, обнимая короля, — ты не должен говорить больше ни слова, а только целовать меня.

Король стал расплетать её волосы.

— Что это? — воскликнула Ирма, подымаясь и снова падая. — Кажется, свечи гаснут?

— Нет, они горят ярко.

— У меня потемнело в глазах.

Король со страхом взглянул на неё.

— Что это? — вновь воскликнула Ирма и упала на диван.

Людовик с ужасом смотрел на её бледное, искажённое лицо. Она протянула руку к бокалу, но ноги у неё подкосились, и она упала на пол; бокал опрокинулся, на дне его показался чёрный осадок.

— Яд! — воскликнул король.

Ирма молча кивнула головой, а затем прижала руки к груди и тяжело задышала.

— Да, яд, — с насмешкой проговорил голос позади них. — Я отомстила тебе!

Они оглянулись; это была наложница, но уже не в цыганском, а в своём обычном костюме.

— На помощь! — крикнул король.

— Никто не услышит, — холодно проговорила наложница.

Король в отчаянии заломил руки.

— Твоя месть не удалась, — сказал он. — Я не отравлен.

— Отомсти за меня, — прошептала Ирма, — убей её!

Людовик вскочил и вырвал из ножен охотничий нож, но его бывшая наложница уже успела вооружиться кинжалом.

Снаружи послышались шаги.

— Сюда! — закричал король.

Наложница с угрожающим жестом проговорила: «Ты не уйдёшь от меня!» — и выскочила из комнаты.

Крики короля привлекли его людей, которые теперь вбежали в комнату.

— Поздно, — прошептала Ирма, — пусть они уйдут, дай мне спокойно умереть.

Король махнул рукой, люди вышли.

Ирма плакала, проклинала всех и вся. Людовик с отчаянием схватил бокал и крикнул:

— Ещё один поцелуй, Ирма, и я умру вместе с тобой!

— Что ты! — воскликнула Ирма со смехом, от которого у короля мороз побежал по спине. — Я никогда не любила тебя. Пусть другие целуют тебя.

Людовик бросил бокал об стену, так что тот со звоном разлетелся вдребезги, и закрыл лицо руками.

— Не плачь обо мне, — слабым голосом проговорила Ирма, — ты должен знать правду: всё, всё было обманом...

Она не могла больше говорить. Король опустился около неё на колени; ещё минута — и Ирма была мертва. Людовик тихо положил её на пол и поспешил уехать домой.

Свита последовала за ним.

У опушки леса, где должен был проезжать король, сидели Матвей и наложница, закутанные в плащи, с оружием в руках.

— Ты хочешь убить его? — спросила наложница.

— Да, — ответил Матвей.

— Не делай этого!

— Почему? — со смехом спросил Матвей. — Потому что ты ещё любишь его? Это — ещё одна причина, по которой он должен умереть.

— Нет! — воскликнула она. — Он не должен умереть.

— Разве ты сама не готовила ему яда?

— Да, но теперь он не должен умереть.

— Почему ты мешаешь мне? Ведь я пожертвовал для тебя своей матерью.

— Я не хочу, чтобы он умер сразу, я хочу мучить и пытать его, разорвать его на куски. Я хочу схватить его живым. Тише, он едет.

Король промчался мимо них, но вдруг лошадь его споткнулась, попав передними ногами в сеть, расставленную наложницей, и король, перелетев через голову лошади, упал на землю.

В эту минуту раздался резкий, отрывистый свист. Из-за деревьев выскочила толпа тёмных фигур. В один миг король был обезоружен и повален на землю. Его люди поспешили ему на помощь, но на них напала остальная часть вооружённых, и после непродолжительной схватки они были убиты и рассеяны.

Матвей бросился преследовать убегающих, а королевская наложница подошла к группе, окружавшей Людовика. Он тщетно грозил и кричал напавшим на него:

— Я — король Венгрии, пустите меня!

Ему отвечали смехом.

Наконец он сдался и молча затих на земле, но, подняв голову, увидел свою наложницу и вздрогнул.

— Ты в моей власти, — с жестоким смехом проговорила она. — Как ты думаешь, что я с тобой сделаю?

— Убьёшь меня, — мрачно ответил король.

Наложница расхохоталась.

— Ты боишься смерти! — воскликнула она. — Так я научу тебя желать её и стремиться к ней, как к высшему блаженству.

Людовик молча опустил голову.

— Почему ты не просишь пощады? — спросила она.

— Потому что это было бы напрасно.

— Какой ты умный! — воскликнула она. — Свяжите ему руки, — продолжала она, обращаясь к своим людям.

Те немедленно исполнили.

— Лошадь! — приказала она.

Лошадь была приведена, наложница прыгнула в седло и приказала:

— Привяжите его к хвосту моей лошади!

Это приказание было также приведено в исполнение.

Людовик с отчаянием бросился на землю.

— Встань, а то лошадь затопчет тебя, — сказала наложница.

Король встал. Луна выплыла из-за облаков и осветила равнину. Людовик обвёл взором вокруг. Увы! Нигде не было ни души, помощи ждать неоткуда. Вдруг среди людей, напавших на него, произошло волнение. Матвей поспешил к ним. Из леса выехал вооружённый всадник, а за ним выскочил целый отряд.

— Измена! — раздалось со всех сторон.

— Защищайтесь! — крикнул Матвей своим людям, но противники уже были среди них и пробивали себе дорогу сабельными ударами.

Матвею и его возлюбленной с большим трудом удалось пробиться сквозь сражавшихся; лошадь наложницы потащила за собой короля. Тут из толпы выделился один всадник и бросился за ними.

Они помчались к замку; однако всадник догнал их и сильной рукой схватил за поводья лошадь наложницы. Она ответила ему ударом кинжала; Матвей занёс руку, чтобы ударить незнакомца по голове, но тот отразил удар и ранил Матвея. Наложница поскакала вперёд, однако всадник ударом сабли перерезал канат, к которому был привязан король. Часть его отряда поспешила к нему на помощь, а Матвей и наложница помчались вперёд.

Человек в маске соскочил с лошади, освободил короля от верёвок и только тогда дал перевязать себе руку, раненную королевской наложницей. Его люди одержали победу над отрядом Матвея Перена, некоторых они убили, других забрали в плен.

— Вздёрните их всех на деревьях вдоль дороги! — сказал незнакомец.

Через несколько минут все были повешены.

Король отыскал предводителя этих таинственных всадников, которые все были в масках, и воскликнул:

— Я обязан вам жизнью; как ваше имя?

Незнакомец покачал головой.

— Я так и не узнаю, кто спас меня?

— «Удальцы»! Во имя нашей королевы Марии!

Незнакомец поклонился и исчез со своими всадниками в чаще.

XXII Королева-заговорщица

Королева Мария сделалась деятельным членом общества «удальцов»; она сеяла недовольство среди дворян и имела тайные свидания с Баторием и Турцо.

На следующее утро после покушения на короля она встретилась с Турцо.

— Настало время, — сказал он, — привлечь короля на нашу сторону; теперь это не представит особых затруднений. Ирма Перен умерла, король потрясён и понял, что Заполия завлёк его в сеть обмана и лжи. Его спасли «удальцы» от твоего имени; ты должна избавить его от влияния Вербочи и Чалкана.

— Я постараюсь, чтобы он явился в Вышеград; там ты изложишь ему наши планы, и он вступит в общество «удальцов».

Турцо поцеловал её руку, и они расстались.

Когда королева возвратилась, в её приёмной стоял Людовик. Она свистнула свою собаку и прошла мимо него, как мимо неодушевлённого предмета. Он тщетно просил свидания, его письма возвращались ему нераспечатанными.

На третью ночь после покушения на Людовика в комнату королевы влетела записка, в которой её таинственный друг назначал ей свидание на валу.

С последним ударом полуночи королева была на валу и по знаку сбросила лестницу. Незнакомец поднимался этот раз очень медленно, его левая рука была на перевязи.

— Вы проливали свою кровь ради меня, — с чувством проговорила королева, — за него...

— За него, — печально ответил он, — которого вы любите и кому опять будете принадлежать.

— Никогда!

Наступило молчание. Она протянула руку, он горячо поцеловал её.

— Ты разбила моё сердце! — наконец воскликнул он. — Ты должна...

— Что должна?

— Принадлежать королю.

— Никогда!

Он грустно покачал головой.

— Я хочу не сердить, но убедить тебя. Ты должна властвовать в этом государстве, это — твоя обязанность, обязанность по отношению к народу, который ждёт от тебя лучшего будущего. А у женщины, носящей корону, должна быть другая любовь, чем у простых смертных; ты — как богиня; перед тобой надо преклоняться; но богиня не может грешить.

Королева молчала.

— Как же ты хочешь удержать скипетр в своих руках, — продолжал незнакомец, — если будешь обращаться с королём как с врагом?

— Король будет у моих ног и в моей власти! — воскликнула Мария.

— Если ты будешь принадлежать ему, — добавил незнакомец.

— Нет, — решительно ответила королева, — я возьму пример с женщины, которая подчинила его. Он никогда не назовёт меня своей, но будет в моей власти. Выслушай меня, мой друг, я хочу открыть тебе всю душу, как священнику на исповеди. В чём я обвиняю короля? В том, что он слишком слаб и каждую минуту изменяет самому себе. Но это — удел каждого. Я — такое же несовершенное и слабое создание. Сегодня я презираю, ненавижу своего супруга, а на другой день снова люблю его. Счастливы те люди, душа которых не раздваивается. Я люблю короля; но никогда не буду принадлежать ему, потому что люблю тебя, хотя боюсь, что мне будет трудно отказывать ему в ласках. Как тяжело, что я не могу отдаться тебе, — страстно добавила она и закрыла лицо руками, затем прошла несколько шагов и снова вернулась. — Я борюсь со своими страстями и надеюсь, что останусь победительницей. Как видишь, я вовсе не богиня, пред которой нужно преклоняться.

Незнакомец вместо ответа поклонился ей до земли.

В ту же самую ночь Людовик явился в комнаты своей супруги. В приёмной его встретила Эрзабет с подсвечником в руках. Увидев его, она вскрикнула. Король прижал палец к губам.

— Ваше величество, — пробормотала молодая девушка.

— Королева уже в постели? — спросил Людовик.

— Нет, — ответила Эрзабет.

— Она в своей спальне?

Эрзабет чувствовала, как кровь приливает к её щекам, она не смела сказать правду и не могла лгать, а потому молчала.

Король посмотрел на неё и грустно покачал головой.

— Исполните мою просьбу, — тихо проговорил он, — сжальтесь надо мной и пустите меня к моей жене.

Эрзабет подошла к двери спальни королевы и загородила её собой.

— Я должен поговорить с королевой! — страстно воскликнул король. — Вы молчите? — продолжал он. — Королевы нет дома? Хотите, я скажу вам, где она?

Эрзабет задрожала с головы до ног и протянула руки, как бы для защиты.

— То, что вы делаете, нехорошо, — воскликнул король.

— Уйдите, прошу вас, — прошептала Эрзабет.

— Не доводите меня до крайности! — воскликнул король. — Я хочу видеть свою жену, должен увидеть её... — Он схватил Эрзабет и оттащил её от двери.

— Господи, помилуй! Что вы делаете? — воскликнула Эрзабет.

Её возглас привёл короля в чувство.

— Прошу вас, Эрзабет, — взволнованно проговорил он, — на коленях! — И он бросился перед молодой девушкой на колени.

— Что вы делаете? — воскликнула она. — Встаньте! Хорошо, пущу вас к королеве, хотя я знаю, что не должна делать это.

Королева вернулась с вала. Эрзабет помогла ей раздеться, избегая её взгляда; Мария была очень задумчива и молчала.

Королева легла в постель, Эрзабет вышла.

Мария закрыла лицо руками, зарылась в подушки и зарыдала. Долго плакала она, но вдруг услышала рядом с собой такое же горькое и отчаянное рыдание. Она с испугом поднялась и увидела тёмные очертания мужчины, стоявшего на коленях у её постели. Она сейчас же узнала его и строго спросила:

— Это ты, Людовик?

— Да, это — я, — глухо проговорил он, не вставая с колен, — не гони меня, но выслушай!..

— Хорошо, — сказала она, — я согласна. Встань, — мягче добавила Мария, — я оденусь и выслушаю тебя.

Король поднялся и подошёл к окну.

Мария быстро поднялась с постели, накинула капот, надела тёплые туфли и села в кресло, скрестив руки на груди. Людовик бросился к её ногам, но она не двинулась.

— Ты меня ещё любишь? — спросил король.

— Нет, — спокойно ответила Мария.

Людовик молчал; он закрыл лицо руками и зарыдал. Королева рассмеялась.

— Ты плачешь об Ирме Перен? — спросила она.

— Неужели ты не можешь простить меня? — тихо проговорил он.

— Нет, — решительно ответила она, — нет, нет. Ты заслуживаешь только сожаления.

— Так пожалей меня! — воскликнул он.

— Хорошо, — мягко ответила королева, — только жалеть не значит простить. Я не могу простить тебя и забыть всё то зло, которое ты причинил мне; я не могу больше любить тебя и быть твоей. Я хочу постараться избавить тебя от позора и вытащить из той тины, куда вовлекла тебя твоя страсть.

Король встал, схватил руку супруги и покрыл её поцелуями.

— Ты предал меня, — сказала королева, — я могу снести это, но позора никогда не перенесу. У тебя ещё есть выбор. Уходи и оставь меня.

— Нет, никогда! — воскликнул король.

— Если ты теперь откажешься от меня, — строго проговорила Мария, — и опозоришь меня, то я убью тебя; помни это!

— Тогда убей меня, — ответил Людовик, — я не хочу больше жить, если ещё раз предам тебя. Все те, кто целовал меня и гнул предо мной спину, — обманщики, лгуны и негодяи, но, слава Богу, я освободился от их сетей. Я буду как воск в твоих руках... Только прости меня!

Королева отрицательно покачала головой.

— Бог прощает, — продолжал король, — а ты...

— Я — не Бог! — воскликнула Мария.

— Ты — женщина, у тебя мягкое сердце.

— Нет, моё сердце жёстко, люди сделали его таким, и ты прежде других виноват в этом.

— Ты не можешь простить меня, потому что любишь другого! — воскликнул король.

— Людовик! — крикнула Мария, задрожав с ног до головы. — Ты хочешь обвинить меня?

— Нет, я хочу только умереть; прощай!

Она повернулась к нему спиной и сухо проговорила:

— Иди!

С того дня Людовику было разрешено появляться в покоях королевы, но только в качестве друга. Мария оставалась твёрдой, но всё же ей было страшно жаль супруга; она ещё сохранила надежду вернуть своё влияние, но спасти его уже не надеялась.

— Ты больше не веришь в моё чувство, — сказал ей однажды король, — я страдаю, а ты смеёшься. Ты не хочешь смягчиться, сама боишься этого.

— Нет.

— Если ты так уверена в себе, — ответил он, — то позволь мне попытаться.

— Чего ты хочешь?

— Я испытываю сильное желание побыть наедине с тобой, вдали от этого света, который я ненавижу, этих людей, которых презираю, — с волнением воскликнул Людовик.

Королева, казалось, что-то обдумывала.

— Хорошо, — сказала она наконец, — пусть двор собирается. Мы отправимся в Вышеград.

XXIII Душевные пытки

Март стоял тёплый, снег растаял, и к Дунаю потекло множество ручейков. Был тёплый весенний день, когда королевская чета покинула Офен.

Королева путешествовала в лёгком венгерском экипаже, запряжённом маленькими степными лошадками, которые неслись как вихрь. Король ехал верхом; их охрану составляла сотня гусар; они не взяли с собой ни одного слуги и ни одной дамы. На ночь останавливались в придорожных постоялых дворах; лошади отдыхали, королева выходила из своего экипажа; подкрепившись и освежившись, они снова продолжали путь.

К вечеру тёмный силуэт вышеградского замка ясно вырисовался на небе, освещённом красноватым светом заходящего солнца. Была уже ночь, когда королевская чета достигла ворот Вышеграда; этот приветливый городок стоял на берегу Дуная и утопал в садах и виноградниках; замок высоко поднимался над городом.

Гайдуки с факелами ожидали короля и королеву и проводили их до роскошного, построенного Матвеем Корвином дворца, мраморные террасы которого спускались к самому Дунаю.

В большом зале, украшенном античными статуями и картинами итальянских художников, был накрыт ужин. Королева почти ни до чего не дотронулась и погрузилась в созерцание картины, изображавшей Юдифь, с восхитительной улыбкой и самым грациозным движением засовывавшую окровавленную голову Олоферна в мешок, который держала перед ней служанка. Затем Мария встала и, отворив дверь, вышла на террасу. Дунай величественно расстилался перед ней, сверкая и переливаясь оттенками различных цветов при ярком свете луны, заливавшем небо, белые облака и серебрившем верхушки деревьев. Огромный парк замка был погружен в полную тишину, нарушаемую только журчанием фонтанов.

Королева медленно сошла по ступеням террасы до самой реки и, сев на последнюю ступень, задумчиво погрузила руку в воду. Вдруг послышался плеск. Королева подняла голову и увидела, что мимо проплывала лёгкая лодка; в ней стоял мужчина, закутанный в тёмный плащ и с маской на лице; он положил вёсла, и лодка плавно неслась по течению. Заметив Марию, он помахал рукой, приветствуя её, и скрылся за поворотом реки.

Королева медленно вернулась обратно. Она окинула взором зал, посмотрела на реку и сказала Людовику:

— Я хочу разместиться здесь.

— Как прикажешь, — ответил король.

Немедленно был призван управляющий, а затем в зал принесли постель королевы. Она скинула плащ и подала руку королю, а когда он поцеловал её и вышел из комнаты, тотчас же заперла все двери и, накинув плащ, тихо вышла на террасу. Там, вынув маленький серебряный свисток, она тихо свистнула.

В ту же минуту лодка показалась из-за поворота реки и остановилась у подножия террасы.

Мария быстро спустилась с лестницы, незнакомец подал руку, она вошла в лодку, и та немедленно отчалила и быстро понеслась по течению.

Незнакомец сел около королевы и грустно спросил:

— Любишь ли ты меня ещё?

— Больше жизни! — страстно ответила Мария.

Они замолчали; лодка плавно неслась по реке, залитой мягким светом луны. Король стоял в своей спальне на коленях перед распятием и в молитвах искал успокоения и спасения от вспыхнувшей в нём страсти. Затем он бросился на постель и долго метался, мучимый ужасными сновидениями.

На другое утро королева распахнула дверь, ведущую на террасу; в зал ворвался яркий весенний луч солнца; маленькие зяблики добрались до самого порога, и королева со смехом бросала им хлебные крошки.

В это время по ступеням террасы поднялся король и попросил впустить его.

— Ты испугал моих маленьких гостей, — весело воскликнула Мария. — На этот раз входи, но на будущее знай, что на террасе и в саду я не хочу никого видеть.

— Ты ещё сердишься?

— Нет.

— Но и не прощаешь, — сказал король и взял её руку.

Мария нетерпеливо топнула ногой.

— Я тебе надоедаю?

— Да, это самое подходящее выражение, — ответила королева. — Поцелуй меня, если хочешь, и оставь в покое.

Король хотел поцеловать её в губы.

— Нет, нет, только в щёку, — воскликнула она.

— Почему же?

— Потому что мне это неприятно. Уходи! — воскликнула королева, топая ногой.

Людовик ушёл.

Когда Мария вернулась вечером с продолжительной прогулки верхом, то нашла короля у камина в очень мрачном настроении.

— Ты ездила очень долго, — робко заметил он.

— Я хочу быть одна в эту ночь, — сухо проговорила королева, снимая перчатки, — а ты отправишься спать наверх.

— Как прикажешь, — кротко ответил Людовик и тотчас ушёл из дворца.

Час спустя, к террасе дворца причалила лодка с находившимися в ней тремя мужчинами в масках; один из них остался в лодке, а двое других стали подниматься по лестнице.

Королева встретила их; они вошли в зал и сняли маски. Это были Баторий и Турцо.

— Как обстоят дела вашего величества с королём? — спросил первый.

— Прекрасно, — весело ответила королева, — я командую им, как солдатом.

— Когда же можно будет поговорить с ним? — спросил Турцо.

— Завтра, — ответила Мария.

Турцо подошёл к двери и сделал знак человеку, сидевшему в лодке; тот привязал её и стал подниматься.

— Кто это? — бледнея, спросила королева.

— Секретарь Фергад-паши, — ответил Турцо, — он хочет сделать вам важное сообщение.

— Пусть подойдёт, — сказала Мария, овладевая собой. — Садитесь, господа, мы выслушаем его.

На следующее утро король с несвойственной ему насмешкой проговорил:

— У тебя сегодня ночью были гости?

— Да, ты не ошибся, — ответила королева.

— Ты безжалостна, — сказал король, потупляя взор.

— Вовсе нет, — возразила Мария, — ты стараешься изо всех сил снова завладеть моим сердцем, так я сама укажу тебе способ: займись опять политикой.

— Когда только прикажешь! — воскликнул король.

— Я приказываю, — сказала она, откидывая голову и ласково глядя на Людовика.

— Что я должен сделать?

— Прежде всего выслушать тех преданных людей, которых ты прогнал от себя.

— Я готов.

Королева встала и отворила дверь, ведущую в соседнюю комнату.

Вошёл Турцо и преклонил колено перед королём. За ним следовал человек в турецкой одежде. Он скрестил руки на груди и бросился ниц перед королём, с любопытством смотревшим на него.

— Как тебя зовут? — спросил король.

— Павел Бакис.

— Он служил секретарём у Фергад-паши, — сказала королева, — а теперь пришёл предложить тебе свои услуги и сообщить важные известия.

— Ты хочешь поступить к нам на службу? — спросил Людовик. Да.

— И согласен креститься?

— Да.

— Что побуждает тебя к этому?

— Аллах велик, — ответил Бакис, — но Христос ещё больше; я хочу служить большому Богу.

— Хорошо, мы будем твоими восприемниками и примем тебя на нашу службу, — ответил Людовик, обменявшись взглядом с Марией. — Какие же известия ты принёс нам?

— Они очень кратки и определённы: султан через месяц выступает из Константинополя со ста пятьюдесятью тысячами солдат, чтобы покорить Венгрию.

Король вскочил, но спохватился и снова сел.

— Имеешь ли ты более подробные сведения о его намерениях и планах? — мрачно спросил король.

Турок засунул руку за пазуху и, вынув оттуда целую связку бумаг, передал её королю. Его лицо всё время оставалось бесстрастным; казалось, служба при турецком дворе сделала его совершенно неподвижным.

— Подтверждаются ли эти известия? — спросил Людовик.

— Да, — ответила королева, — вот письмо Томарри; он доносит, что белградский паша собирает корабли на Дунае.

Король встал и начал крупными шагами ходить по комнате. Мария сделала турку знак удалиться. Он вышел.

— Теперь я скажу тебе, — серьёзно начала Мария, обращаясь к супругу, — что сделали ты и твой государственный совет, чтобы иметь возможность бороться с этой ужасной опасностью?

— Ничего.

— Теперь выслушай, что сделали я и твои верные слуги.

— Ты? — с изумлением воскликнул Людовик.

— Да, я; так как открытое участие в судьбе государства грозило мне лишением свободы и даже жизни, то оставался только заговор.

— Ты — заговорщица? — со смехом воскликнул король.

— Да, против партии воеводы, Вербочи и твоего управления.

Король с изумлением посмотрел на свою супругу.

— Говори, Турцо! — сказала она.

— Должен ли я напомнить тебе о том, мой король, — дипломатично начал Турцо, — как поступили с тобой Заполия и его приверженцы? Ты сам не можешь больше сносить своё положение; твоё терпение истощилось. Ты не в состоянии больше видеть, как каждый день всё больше ограничивают твою власть. Мы, твои верные слуги, решили вывести тебя из этого недостойного положения, свергнуть Заполию и восстановить твоё могущество. Мы основали тайное общество «удальцов».

— Так, значит, вам я обязан спасением своей жизни? — радостно воскликнул король, заключая Турцо в свои объятия.

— Я тоже принадлежу к этому союзу, — сказала королева, — и мы готовы сделать ещё больше; всё зависит от тебя.

— Что же я должен сделать?

— Ты утвердишь наше общество, — ответил Турцо, — а остальное — уже наше дело. Мы достанем денег, выставим армию и на будущем сейме проведём наши требования.

— Достаточно ли сильна ваша партия, чтобы привести эти намерения в исполнение? — спросил король.

— Да.

— Покажи мне документы!

Турцо достал тетрадь, где были перечислены члены общества и средства, которыми они располагали. Король просмотрел их. После этого Турцо стал излагать свой план. Людовик молча выслушал его, затем встал и, положив руки ему на плечи, произнёс:

— Ты — преданный друг, так же как Баторий и другие, вы преданы мне больше, чем я того заслуживаю. Делайте всё, что в ваших силах, ради королевы и государства, я же буду вам безмерно благодарен. Я одобряю всё, что вы просите.

Турцо поцеловал руку короля и почтительно поблагодарил его от имени «удальцов».

Когда он ушёл, Мария и Людовик стали обсуждать положение государства. «Удальцы» обещали устроить на следующем сейме полный переворот внутреннего строя; теперь надо было склонить дворянство к энергичной борьбе с турками и добыть откуда-нибудь помощь.

Мария тут же продиктовала королю два письма: одно — папе, другое — французскому королю; в обоих обрисовывалась опасность, угрожавшая Венгрии со стороны турок, и выражалась просьба помочь деньгами и армией. Оба письма были немедленно отправлены с гонцами.

Отъезд из Вышеграда был назначен на следующий день; в Офене должно было начаться выполнение их плана. Прежде всего надо было удалить Вербочи; ввиду того, что в государственных рудниках вспыхнули беспорядки, было решено отправить его туда.

Во время совещания королевской четы вошёл гусар и ввёл крестьянина, который во что бы то ни стало желал видеть королеву. Мария тотчас же узнала в нём разбойника Мику. Тот подошёл к королеве и, став на одно колено, передал ей записку. Она была от её таинственного друга и содержала следующее:

«Чалкан с государственным советом и охранной стражей находятся по дороге в Вышеград».

Мария спрятала записку за корсаж.

— Что это? — спросил Людовик.

— Прошение, — ответила королева. — Подожди во дворце, — продолжала она, обращаясь к Мике, — я позову тебя.

Мика встал и, поцеловав край её одежды, вышел.

— Какой глупый мужик! — заметил король.

— Он совсем не так глуп, как кажется, — ответила Мария.

Как только Людовик вышел, королева велела позвать крестьянина; наедине с Марией он совсем изменил своё поведение. Он гордо стоял перед ней, смело глядя ей в глаза.

— Ты знаешь того, кто передал тебе эту записку?

— Да, — ответил разбойник.

Мария побледнела.

— Передай, что я буду ждать его на террасе, как только стемнеет, — сказала она, а затем отворила дверь на балкон и, выпустив Мику, приказала ему: — Поспеши!

После полудня прибыл Чалкан со всем советом. Король принял его очень немилостиво.

— Я же приказал, чтобы никто не следовал за мной сюда! — гневно крикнул он.

— Да, это так, — ответил Чалкан, — но мы обязаны быть со своим королём.

Архиепископ отправился в назначенные ему управляющим комнаты, и некоторое время спустя к нему явился палатин, который выехал из Офена вслед за ним.

Вербочи, задыхаясь, бросился в кресло и многозначительно кивнул головой.

— У тебя есть новые сведения? — спросил Чалкан.

— Да, — отдуваясь ответил Вербочи, — повсюду какие-то подозрительные сборища дворян; они направлены против нас и против вас, Чалкан, — это не подлежит сомнению; да, да, составлен заговор!

Архиепископ радостно потёр руки.

— Прекрасно, — сказал он, — это довершит наше торжество.

— Торжество? — воскликнул Вербочи. — А я, наоборот, вижу всех нас обезглавленными, четвертованными, повешенными, колесованными; каждую ночь я плаваю в потоках крови и просыпаюсь весь в холодном поту. Недовольство растёт; мы слишком много обещали и слишком мало дали. Королева опять забрала короля в руки; не хватает только, чтобы она соединилась с Баторием, тогда мы погибли. — Вербочи встал перед Чалканом и сложил руки на животе. — Посмотрите, — со вздохом продолжал он, — как я похудел с тех пор, как сделался палатином; мне повсюду мерещатся турки и заговорщики. Я с удовольствием снова сделался бы прежним Вербочи.

Архиепископ улыбнулся.

— Успокойтесь, Вербочи; увеличивающийся распад государства и новая опасность со стороны турок пугают короля; он видит в этом наказание за свои грехи. Я — его духовник, и он ищет у меня утешения и успокоения; ваши известия всецело отдают его в мои руки. Баторий на краю гибели; наконец-то настал день мести, и я увижу его голову у моих ног.

— Что может сделать король? Мы же сами совершенно лишили его власти, — сказал Вербочи.

— Он произнесёт свой приговор, — проговорил Чалкан, — а Заполия приведёт его в исполнение; я действую с его согласия. Тогда и влиянию королевы будет положен конец, ей придётся заниматься молитвами да нарядами. Охранная стража выступила.

— Я отдал Мароти приказ, чтобы он в полночь прибыл в Вышеград.

Чалкан хитро улыбнулся.

— Завтра мы навсегда сделаемся владетелями и господами страны; соберите совет и пусть он составит смертный приговор Баторию, Томарри, Турцо, Саркани, Петру и Гавриилу Перенам.

Вербочи с ужасом отступил.

— Я беру ответственность на себя, — сказал архиепископ. — Идите, добрейший Вербочи, завтра вы будете избавлены от своих страхов.

Вербочи тотчас же созвал государственный совет на тайное совещание, длившееся до вечера.

Вдруг Вербочи был позван к королю, он получил приказ немедленно отправиться в рудники, где вспыхнули беспорядки. Вербочи должен был повиноваться; он передал председательство в совете Драгфи и уехал.

Наступила ночь. Королева удалилась на свою половину; когда совершенно стемнело, к ступеням террасы причалила лодка, в которой было два человека. Один из них, сидевший на вёслах, был Мика, а другой, в маске, — таинственный друг королевы; Мария вышла на террасу. Незнакомец преклонил колено и тихо проговорил:

— Беги со мной, мы открыты.

— Я не могу, а ты уезжай!

— Чалкан имеет огромную власть над королём; он недаром приехал сюда. В данную минуту государственный совет обсуждает смертный приговор нашим вождям; бежим, умоляю тебя.

— Успокойся, друг мой, я не сдамся так легко. Когда прибудет стража?

— Не раньше полуночи.

Королева села в лодку и приказала Мике отчаливать.

Спальня короля находилась в другом флигеле, её окна выходили на террасу, которая спускалась в сад. Из неё вели две двери: одна — в приёмную, другая — в часовню, которая сообщалась подземным ходом с замком, стоявшим на скале.

Король лежал на постели и думал; вдруг раздался скрип двери, и вошёл архиепископ. Король испуганно приподнялся и спросил:

— Чего тебе надо от меня?

Чалкан медленно подошёл к постели короля и, положив свою руку на его пылающий лоб, участливо проговорил:

— Ты болен, сын мой; не хочешь ли ты облегчить свою душу?

Король встал и прошёлся по комнате.

— Чалкан, — проговорил он после паузы, — я не нахожу себе покоя, я разорил страну и потерял любовь жены. Помоги мне, если можешь!..

— Почему же нет? — кротко ответил архиепископ. — Но, прежде чем исцелить тебя, я должен произвести болезненную операцию. Господь посылает тебе испытание... выслушай меня!

Король, ничего не понимая, посмотрел на Чалкана.

— Султан ополчился против Венгрии, дворянство составило против тебя заговор, — продолжал архиепископ, опускаясь в кресло и устремляя пристальный взгляд на короля.

Чалкан имел сильное, почти гипнотическое влияние на слабовольного, легко возбудимого Людовика. Не будучи в состоянии отвести от него взор, король приблизился к архиепископу и произнёс:

— Я хочу открыть тебе свою душу, как Богу. Моя воля и я сам — постоянно противоречат друг другу. Я решаю одно, а делаю другое. Я люблю свою жену, но каждый день оскорбляю её; я хочу осчастливить свой народ, а он становится всё несчастнее...

— Надейся на Бога!

— В том-то и дело, что я не могу надеяться на Него, я боюсь, что все эти несчастья являются наказанием за мои грехи.

— Действительно ли ты решил раскаяться в своих грехах? — с достоинством спросил Чалкан.

— Да.

— Я прощаю тебя и освобождаю от твоих грехов. Управляй отныне во славу Божию!

— Я в отчаянии, — воскликнул король, — потому что не могу управлять государством. Я готов сделать всё, Чалкан, только спаси меня от меня самого.

— Я спасу тебя, — ответил Чалкан. — Буду твоим отцом, другом и советником, только выслушай меня, чтобы мои слова не были гласом вопиющего в пустыне.

Людовик нежно поцеловал руку старика.

— Благодарю тебя. Говори всё, не щади меня; если нужно, я готов отказаться от престола.

Архиепископ испугался.

— Ты должен исполнять свои обязанности, но я постараюсь облегчить тебе твой крест. Я готов принести эту жертву ради спасения твоей души.

— Я в отчаянии, — ответил король. — Народ ненавидел мою возлюбленную, я женился, но теперь он ненавидит мою жену; я утвердил в Гатване то управление, которого он хочет, теперь он проклинает меня за это и учиняет заговоры.

— Кто учиняет заговоры? — с угрозой проговорил Чалкан. — Твои враги, которых ненавидит народ. Уничтожь их, и в стране воцарится мир. Нечего раздумывать! Баторий и его приверженцы должны умереть!

— Баторий! — с ужасом воскликнул король.

— Затем, — холодно продолжал Чалкан, — ты должен расстаться с королевой.

— Оставь мою жену! — воскликнул Людовик. — Она устранена от управления.

— Да, но стремится вернуть свои права и не успокоится до тех пор, пока не достигнет власти. А разве ты её не любишь?!

— Больше всего на свете! — пылко воскликнул король.

— Вот видишь, — продолжал Чалкан, — вот первая страсть, от которой я, с Божьей помощью, хочу избавить тебя. Эта любовь — ещё больший грех, чем твоя любовь к наложнице, так как она губит твоё государство и твою душу. Ты расстанешься с Марией.

— Нет! — страстно проговорил король.

— Ты должен.

— Нет, нет! — воскликнул Людовик. — Я люблю её больше всего на свете. Если это — грех, то пусть погибнут Венгрия и моя душа.

Архиепископ схватил руку короля и, сильно сжав её, твёрдо произнёс:

— Ты должен!

— Нет.

— Подумай о Боге! Ты должен присудить к смерти Батория и его приверженцев.

Король содрогнулся.

— Ты хочешь управлять и дрожишь при мысли о нескольких каплях крови? Если ты хочешь, чтобы я тебя спас, то слушайся! — Архиепископ медленно подошёл к Людовику, устремив на него пристальный взгляд, который впивался в его душу. — Согласен ли ты?

— Да, — прошептал король, медленно опускаясь на колени.

XXIV Опять «удальцы»

Чалкан твёрдыми шагами направился к двери, ведущей в приёмную. Здесь ожидал его государственный совет с Драгфи во главе.

— Вы готовы?

— Да.

— Входите!

Когда король увидел входящих, им овладел смутный страх; он бросил умоляющий взгляд на Чалкана, но тот не обратил на это внимания.

— Вот приговор, — сказал Драгфи.

Архиепископ взял бумагу и, положив её перед королём, холодно проговорил:

— Подпиши!

Король дрожащими руками взял бумагу и прочёл:

«Повелеваю Батория, Турцо, Саркани, Петра и Гавриила Перенов, Стефана Борнемису, главарей тайного общества «удальцов», арестовать как мятежников и в течение суток казнить».

Однако, прочтя приговор, он отбросил его от себя, воскликнув:

— Это противно законам нашей страны и чести; сделать этого я не могу как король и дворянин...

— Только таким путём ты можешь спасти государство, — сказал Драгфи. — Когда всё будет исполнено, мы поспешим в Офен, соберём сейм и утвердим твоё постановление.

Людовик бросился на колени перед образом Спасителя и начал молиться:

— Просвети меня, Господи, я не могу взять на себя ответственность за это кровопролитие.

— Если ты боишься пролить эту кровь, то на твоей совести будут лежать потоки крови, которые польются в междоусобной войне; ты будешь отвечать за них перед Богом!

Король не двигался.

Архиепископ подошёл к нему и положил руку на плечо:

— Как священник говорю тебе — подпиши; я прощу тебе этот грех.

Людовик встал, он был бледен, его лицо исказилось. Чалкан подвёл его к столу и вложил перо в руку:

— Подписывай!

Король смотрел на приговор и не подписывал.

— Подписывай! — настаивал Драгфи.

— О, Боже, — пробормотал король, — о, Мария, спаси меня. Сюда, ко мне! — крикнул он.

— Подписывай! — угрожающе проговорил Чалкан.

— Не подписывай! — раздался звонкий голос.

Среди собрания стояла королева в чёрном бархатном платье, обшитом соболем; она обвела взглядом присутствующих, её рука невольно ухватилась за кинжал.

— Мне кажется, что ты хочешь продать свою душу сатане, — проговорила Мария, поспешно подходя к королю. — Дай сюда эту бумагу!..

— Мне! — воскликнул Чалкан, выхватывая бумагу.

— Давай сюда! — крикнула королева, вырывая у него из рук бумагу и пробегая её глазами. — Ах вот уж до чего дошло! Вот до чего довёл ты короля, служитель Бога! Это дело достойно Каина или Иуды!

Она изорвала приговор и бросила его к ногам Чалкана.

— Вот до чего дошло! — вне себя от гнева закричал архиепископ. — Решение государственного совета и воля короля безнаказанно нарушаются! Дела государства не касаются женщин, — добавил он, овладевая собой.

— Да, — ответила королева, — вы стремитесь сделать женщину своей рабыней, но я не позволю унижать себя. Я — ваша королева и хочу повелевать!

— Вы забываете об уважении к королю, вашему супругу, — ответил Чалкан.

— А вы — об уважении ко мне, — сказала королева. — Вы оттеснили меня от управления, стали сами вершить делами государства, и что же вышло? Ваше управление — преступление по отношению к Венгрии.

— Король не должен допускать, чтобы ты правила; сейм постановил отстранить тебя, — с улыбкой проговорил Чалкан.

— Произвол и насилие вырвали скипетр у меня из рук, — воскликнула королева, — но я силой верну его! Патриоты соединились, чтобы спасти Венгрию и восстановить её могущество!

— Заговор? — воскликнул архиепископ. — Против короля и народа?

— Да, и я — его глава! — гордо проговорила королева.

— Королева! — воскликнули присутствующие.

— Разве я — королева? Со времени гатванского собрания только патриотка.

— Знаем мы этих патриотов! — воскликнул Драгфи. — Честолюбивые эгоисты! Неужели ты хочешь быть игрушкой в их руках, король Людовик, и рабом своей жены?

— Не слушай её! — сказал Чалкан, становясь между Марий и королём.

— Ты должен выслушать меня, — с гневом проговорила королева.

Людовик закрыл лицо руками и молчал.

— Король не желает слушать вас! — закричал Чалкан.

— Выслушай меня! — умоляла Мария.

— Подумай о своей клятве! — воскликнул архиепископ.

— Хорошо же, — решительно проговорила Мария, — ты хочешь этого, архиепископ, так пусть решает сила!

Король сделал движение к супруге, однако Чалкан и Драгфи удержали его.

— Спаси меня! — воскликнул он.

— Я спасу тебя! — ответила она.

— Мятеж! Защищайте короля! — крикнул Чалкан.

Все обнажили сабли. Драгфи вышел и вернулся с несколькими солдатами.

— Арестуйте королеву! — приказал архиепископ.

— Остановись, Чалкан! — воскликнул король. — Она — моя жена.

Архиепископ оттолкнул его.

— Прочь! Я арестую тебя как государственную преступницу, — сказал он, обращаясь к Марии.

Королева отступила и презрительно засмеялась.

— Вы хотите кровопролития? Хорошо! — С этими словами она выхватила из-за пояса маленький пистолет и выстрелила в воздух.

Вдруг во все двери зала устремилась целая толпа «удальцов», в масках и с оружием в руках. В одну минуту они окружили короля, его советников и солдат.

— Вы в моих руках! — воскликнула королева, обращаясь к Чалкану.

— Сорвалось!.. — пробормотал тот.

— Сложите оружие, — приказала королева, — или же, клянусь, вы поплатитесь головой за каждую саблю.

Магнаты тотчас же сложили оружие к её ногам.

— Только одного палатина не хватает, — продолжала Мария, обводя взором арестованных.

— Стань на колени, король Людовик, — горько проговорил архиепископ, — проси пощады, может быть, она дарует жизнь заодно и нам.

— Пусть проклинают меня народ и потомки, — воскликнул Людовик, бросаясь на колени перед Марией, — я принадлежу тебе. Делай с ними что хочешь.

Королева подняла его и обратилась к «удальцам»:

— Отведите их в башню замка!

— Кто посмеет дотронуться до меня, — с достоинством проговорил Чалкан, угрожающе подымая руку, — того постигнет кара церкви.

Королева выхватила кинжал и направилась к Чалкану.

— Она убьёт меня! — закричал тот, в страхе отступая назад.

— Тогда сдавайся! — сказала Мария.

Архиепископ, сжав от гнева кулаки, преклонил колено. Часть «удальцов» окружила сановников и увела их.

Королева обратилась к другим, все они сняли маски; это были Баторий, Турцо, Саркани, Пётр и Гавриил Перены. Только один, стоявший у двери, не снял маски. Мария сделала ему знак, и он удалился.

— Привет вам, — сказал король, — клянусь Богом вы — настоящие удальцы.

— Король спасён, — сказала Мария. — Теперь отправимся в Офен спасать отечество, если ещё возможно.

Она взяла короля под руку и сошла в сад, где уже стояли лошади. Королева вспрыгнула в седло и в сопровождении «удальцов» двинулась по дороге в Офен; в это время на башне Вышеграда пробило полночь. Впереди ехал Цетрик с охранной стражей, затем король и королева, за которыми следовал Баторий и остальные магнаты.

Когда они выехали из ворот Вышеграда, вдали показался большой отряд. Королева приказала всем остановиться; «удальцы» выстроились по обеим сторонам дороги. Это была стража под предводительством Мароти, отправленная в Вышеград палатином.

— Кто здесь начальник? — спросила Мария при приближении отряда.

— Я, — ответил Мароти.

— Велите своим людям повернуть; мы отправляемся в Офен.

— Мне приказано прибыть в Вышеград, — упрямо ответил Мароти, — вперёд!

— Остановитесь! — сказала королева. — Кто отдал вам этот приказ?

— Палатин, от имени короля, — ответил Мароти.

— От имени короля приказываю вам вернуться в Офен!

— Я могу исполнять приказания лишь архиепископа Чалкана.

— Кто повинуется мятежнику, тот сам мятежник. Я арестую тебя, Мароти, как государственного изменника. Вы тоже мятежники? — спросила королева, обращаясь к солдатам.

— Да здравствует король, да здравствует Мария!.. — раздалось в ответ.

Мароти был связан, королева передала начальство полками Гавриилу Перену, и они с восторгом приветствовали своего прежнего командира. Затем Мария громким голосом отдала приказ:

— В Офен!

XXV Проповедь Батория

После неудавшегося покушения на короля Матвей Перен и бывшая королевская наложница бежали к Заполии. Перед началом сейма воевода Заполия отправил их обоих в Офен на разведку.

Они пробрались туда переодетыми: наложница — в длинном камзоле и ермолке, с приклеенной бородой, изображала собой еврея, Матвей её слугу. Они остановились в маленьком домике на берегу Дуная и ежедневно посылали воеводе гонца с известиями, которые были далеко не утешительны для Заполии. Вербочи всё ещё не вернулся из рудников, магнаты партии воеводы сидели в тюрьме, королева снова захватила власть в свои руки; могущество «удальцов» росло с каждым днём, в народе стало заметно движение.

Время открытия сейма приближалось. Сторонники Заполии, уверенные в успехе, собирались медленно, тогда как «удальцы» явились в полном составе, и Баторий усиленно привлекал в свою партию низших дворян.

Вечером 26 апреля 1526 года бывшая королевская фаворитка с нетерпением ожидала посла от воеводы. Она сидела одна в маленькой комнате с решетчатым окном. Наконец раздался знакомый стук. Фаворитка отперла дверь. Вошёл Матвей Перен с гусаром от воеводы.

— Заполия в Санкт-Дионисе, — сказал Матвей, — завтра он может быть здесь.

— Воевода непременно должен быть здесь! — воскликнула наложница. — Завтра дворянство соберётся в церкви Святого Иоанна, чтобы свергнуть Вербочи; если Заполия не приедет, всё погибнет. — Она вынула из-за пазухи письмо и, передав его гусару, сказала ему: — Скачи сейчас же к воеводе и передай ему это письмо; пусть он немедленно выезжает.

Старик взял письмо и золотой, который ему дала наложница, и поспешно вышел, чтобы исполнить её приказание.

— Наши люди в сборе? — спросила она.

— Да; войска Заполии также приближаются; мы рассеем королевскую стражу, как стадо баранов.

Двадцать седьмого апреля дворянство собралось в церкви Св. Иоанна в Офене. На ступенях алтаря, отделённого железной решёткой, сидел воин в кольчуге и широком плаще и внимательно изучал бумагу, исписанную какими-то странными знаками. Из ризницы послышалось шуршание женского платья; воин поспешил спрятать бумагу.

— Заполия, — раздался позади него знакомый женский голос.

Он поднял голову и увидел перед собою бывшую фаворитку короля. Она положила ему руку на плечо, он же со странной улыбкой взглянул на неё.

Фаворитка была в роскошном белом платье, украшенном драгоценными камнями. Позади неё стоял Матвей в богатом доломане; рукоятка его сабли так и сияла от золота и камней.

— Вы, кажется, пришли сюда венчаться? — с язвительной усмешкой заметил воевода. — Слышишь, как они шумят?

— Они хотят сместить Вербочи и избрать нового короля.

Заполия равнодушно взглянул на фаворитку и презрительно воскликнул:

— Эти-то? Они способны только шуметь, но не действовать. Вот взгляни на это! — И он подал ей бумагу, которую читал до её прихода.

Наложница посмотрела на неё.

— Что это?

— Изречения из Корана. Читай!..

Фаворитка стала читать, потом вопросительно посмотрела на воеводу.

— Сулейман предлагает тебе корону Венгрии за союз с ним, — прошептала она. — Что же ты ответил?

— Я не Иуда, — сердито пробормотал Заполия.

В эту минуту из ризницы вышли два человека: Торок, один из ораторов Гатвана, и почтенный старец Вилани; он шёл, опираясь на палку.

— Долой Вербочи! — донеслось из церкви.

— Странно, — покачал головой старик, — недавно они кричали: «Да здравствует Вербочи!», а теперь: «Долой!»

— Знаете, — ответил Торок, — я был его другом, мы вместе учились и всё делили пополам. Но вспомните, зачем мы избрали его палатином? Для того, чтобы в стране царило право, а не магнаты и двор, и что же? Разве с тех пор стало лучше? Разве хоть что-нибудь сделано для страны? Между нами говоря, — добавил Торок, — чтобы действительно помочь Венгрии, надо избрать нового короля.

Старик с ужасом перекрестился и воскликнул:

— Господи Боже!

Затем они открыли решётку и вошли в церковь.

От главного входа пробирались сквозь толпу два человека; это были Баторий и Турцо. Баторий быстро взошёл по лесенке, ведущей на кафедру, и приблизился к решётке.

— Сюда, друзья отечества! — воскликнул Турцо.

Люди устремились к кафедре.

— Все ли представители округов в сборе? — громко спросил Баторий. — Я хочу говорить с ними.

— Говори! — раздалось со всех сторон.

Наступила глубокая тишина.

В этот момент Заполия, оттолкнув королевскую фаворитку, взошёл на верхнюю ступеньку и властно произнёс:

— Не слушайте его!.. Кто за Заполию — ко мне!

Произошло большое смятение, со всех сторон стали тесниться дворяне, собираясь около воеводы.

Однако большинство осталось около кафедры.

— Говори, говори, Баторий! — раздались многочисленные голоса.

Баторий бросил на Заполию вызывающий, полный ненависти взгляд и произнёс:

— Государство на краю пропасти; оно разорено глупостью и произволом. Разве наш король — тиран? Вовсе нет. Почему же постановления сейма не исполняются? Властолюбивые партии, магнаты и прелаты стоят между королём и народом. Враги народа и свободы являются также врагами престола. Они хотят раздробить государство на мелкие княжества. Только одно может спасти теперь наше отечество: король должен управлять совместно со своим народом. Я и многие патриоты основали союз, чтобы возвратить свободу народу и восстановить могущество престола. Мы решили вернуть королю и дворянству их права и предлагаем вам присоединиться к нашему обществу, голосовать вместе с нами и в случае необходимости защищать священную свободу нашего сейма с оружием в руках.

Речь Батория вызвала сильное волнение.

— Мятеж! — раздавалось со стороны алтаря, где стояли приверженцы Заполии.

Толпа же около кафедры выражала своё одобрение Баторию и желание ознакомиться с уставом общества.

— Вот он, читайте! — сказал Баторий, бросая в толпу несколько листов бумаги.

Произошла свалка.

В эту минуту из дверей одного из боковых алтарей вышел Борнемиса и встал в тени колонны. Его лицо было бледно и задумчиво. Он окинул собрание испытующим взором. Старик Вилани тщетно старался начать речь. Наконец собрание немного успокоилось, так что можно было расслышать его слова.

— Вы хотите восстановить нашу свободу, — дрожащим голосом произнёс старик. — Но ведь восстание — неподходящее средство для этого.

Многие выразили своё согласие.

— Я ручаюсь за короля, — проговорил Баторий, — он утвердил общество «удальцов» и согласен на ваши требования. Он протягивает вам руку примирения.

Партия воеводы зашикала и затопала, но громкие крики одобрения заглушили её.

— Король не виноват, — продолжал Баторий, — я обвиняю палатина.

— Вербочи! Вербочи! — раздалось множество голосов.

— Он — предатель отечества! — воскликнул Баторий.

— Ты лжёшь! — гневно воскликнул Заполия.

— Я докажу это, — продолжал Баторий.

— Вербочи, Вербочи! — раздалось со всех сторон. — Пусть он оправдывается.

Тут выступил Борнемиса.

— Палатин предал нас! — крикнул он.

Его слова вызвали страшный шум.

— Пусть он говорит! — кричала толпа.

— Вербочи сегодня ночью бежал, — продолжал Борнемиса, — и перешёл на сторону турок.

Дворяне зашумели. Заполия пытался говорить, но его оттеснили и не хотели слушать.

— Долой Вербочи! Да погибнет Вербочи! — раздалось со всех сторон.

В эту минуту в церковь вошли король и королева.

— Дорогу королю! — крикнул Турцо и поспешил им навстречу.

Дворянство расступилось, образовался широкий проход. Баторий сошёл с кафедры; даже Заполия приказал своим приверженцам посторониться и почтительно поклонился королеве. Поднявшись на ступени алтаря, Людовик обернулся к собранию и с чувством проговорил:

— К вам пришёл не король, а патриот.

Дворяне ответили на эти слова громкими, восторженными кликами.

— Господь да благословит тебя, король, — сказал Вилани. — Я уже стар и много видел на своём веку, но мне не приходилось слышать, чтобы какой-нибудь монарх так говорил со своим народом. Господь да благословит тебя!..

— Я пришёл к вам, чтобы вместе обсудить, как спасти отечество, — продолжал Людовик. — Между вами и мной всё время становились посторонние; мы не знали друг друга. О ваших проблемах и нуждах я узнавал только через них. Однако им не удалось окончательно разъединить нас. Я протягиваю вам свою руку и хочу отныне управлять страной совместно с представителями моего народа.

Собрание стало громко выражать свою радость.

— Ваша свобода, — продолжал король, — значится только на бумаге, я хочу осуществить её на деле и охранять до самой своей смерти.

Он сошёл со ступеней алтаря и, подойдя к распятию, положил на него руку.

— Клянусь! — торжественно произнёс он.

— Аминь! — повторило собрание.

— Бог слышал тебя, король, — закончил Вилани.

— Если бы ты всегда говорил с нами так, — сердечно проговорил Торок, — то всё было бы иначе. Государство было бы могущественно и счастливо. Пусть же отныне никто не становится больше между тобой и нами, тогда мы будем бороться с нашими врагами и отстоим отечество и свободу!

— Радуйтесь, радуйтесь! — воскликнул Заполия. — Пока вы нужны ему, он вам всего наобещает... Я говорю это прямо, — обратился он к Людовику, — как подобает мужчине. Ты хочешь заключить союз с ними против нас.

— Против тебя — да, — гордо произнесла королева.

Поднялся страшный шум.

— Долой Заполию! — раздавалось со всех сторон. — Да здравствуют король и королева!

Воеводе и его приверженцам пришлось отойти к ризнице.

— Всё пропало, — прошипела над его ухом бывшая наложница.

Заполия снова выступил веред и, крикнув собранию: «Вы доводите меня до крайности, я вам припомню сегодняшний день», — с угрозой поднял руку и вышел.

Королева спустилась со ступеней алтаря, приветливо кивая друзьям. Вдруг она неожиданно очутилась перед Борнемисой; он молча опустился на колено. Мария побледнела и прислонилась к колонне. Быстро сняв с шеи образок Божией Матери, она надела его на шею Борнемисы и прошептала:

— Прощай!..

Дворяне между тем окружили короля.

— Мы просим тебя, — проговорил Торок, — убрать Вербочи, дай нам другого палатина!

— Хотите Батория? — громко спросил Людовик.

— Батория, Батория! — раздалось со всех сторон.

Король обратился к нему:

— Согласен ли ты теперь служить мне?

— О, мой король... — с чувством проговорил Баторий.

— Мы просим тебя назначить строгий суд над Вербочи и его сообщниками, — кричали дворяне.

— Теперь, когда народ и король примирились, никакие предатели и враги нам больше не страшны! — воскликнула Мария.

XXVI Король един

Двадцать седьмого апреля всё дворянство устремилось в Ракош; среди поля, под одиноким деревом был устроен деревянный помост.

Баторий взошёл на него и прочёл устав общества «удальцов», а затем сказал:

— Прежде всего мы хотим восстановить свободу совещаний на сейме, которая была ограничена магнатами. Мы достаточно сильны, чтобы оказать давление на собрание, но не желаем прибегать к подобным средствам. Мы предлагаем вам присоединиться к нашему союзу.

Затем дворяне приступили к обсуждению положения государства и предстоящей войны с турками.

Около полудня в экипаже, запряжённом четвёркой, прибыл Вербочи и остановился у дверей своего дома. Тут к нему подошёл какой-то оборванец и подал записку. Вербочи с изумлением взглянул на оборванца и не спеша развернул её.

«Всё пропало, — прочёл он, — ты смещён, твоя жизнь в опасности; беги в Трансильванию. Заполия».

Вербочи немедленно отправился в королевский замок; быстро вошёл в кабинет королевы. Людовик сидел в это время за столом и писал, а Мария, стоя у окна, диктовала ему. Оба с удивлением посмотрели на вошедшего.

— Беспорядки в рудниках, — довольно развязно проговорил Вербочи, — мною подавлены; но я убедился, что государство может обходиться и без меня, а потому отказываюсь от своей должности.

Мария громко рассмеялась, а затем сухо проговорила:

— Ожидайте дома моих дальнейших приказаний!

Вербочи поклонился и поспешил удалиться.

Королева приказала позвать Батория и сказала ему:

— Вербочи здесь; что нам делать с ним?

— Если мы отдадим его под суд, он будет осуждён, но я боюсь, что он убежит. Надо захватить его.

— Да, ты прав. Приказываю тебе сегодня же ночью окружить дом Вербочи и захватить его живым или мёртвым.

Около полуночи люди Батория тихо подошли к дому Вербочи, но обыск ни к чему не привёл — палатин успел бежать в Трансильванию, вместе с другими главарями гатванского собрания.

В ту же ночь к воротам Офена подошла толпа вооружённых крестьян и потребовала впустить их в город.

Баторий поспешил к королеве и, разбудив её, озабоченно проговорил:

— Кажется, возвращаются времена Досцы!

Королева успокоила его и приказала, чтобы ей сейчас же оседлали лошадь. Через несколько минут она была готова и в сопровождении Цетрика и Батория поехала к городским воротам.

Оставив там своих спутников, она отправилась к прибывшим. Крестьяне, вооружённые топорами, цепами и косами, с восторгом приветствовали её.

— Кто ваш начальник? — спросила она.

— Я, — ответил разбойник Мика, выступая вперёд.

— Что вам надо?

— Мы пришли к тебе на помощь, против дворян, — ответил он.

— Благодарю вас, — ответила королева, — располагайтесь тут на ночлег, я пришлю вам съестных припасов, а завтра утром отправляйтесь домой; как только вы мне понадобитесь, я вас позову.

С этими словами королева повернула свою лошадь и, приветливо кивая крестьянам, уехала, сопровождаемая их радостными кликами.

— Восстание окончилось, — весело сказала Мария палатину, после чего отправила крестьянам хлеба, сала и несколько бочек вина.

На другое утро Мария снова отправилась в лагерь крестьян и щедро одарила их, после чего они разошлись по домам, призывая на королеву благословение Божие.

Дворянство собралось у Ракоша возбуждённое предстоящей войной с Турцией и крестьянским движением. Прочитанный приказ короля о назначении палатином Батория был встречен одобрительно.

На следующий день дворяне появились перед королевским замком; Баторий выразил свою благодарность за назначение палатином и прочёл бумагу короля, в которой Вербочи приглашался в суд 3 мая; кроме того, король советовал не разорять его дома, так как в нём не было ничего, кроме вина и бумаг! Вино только разгорячит, а утрата бумаг могла иметь неприятные последствия.

Дворянство повиновалось.

После этого приступили к обсуждению стратегии защиты страны в случае войны с турками; ещё никогда дворянство не высказывало такой готовности выставить войска и ассигновать деньги, как на этот раз.

После бурных прений было решено, что прелаты сами должны вести в поход свои отряды, а также, что часть церковных богатств должна быть предоставлена на защиту отечества.

На следующем собрании, 30 апреля, настроение уже значительно понизилось и воодушевление уменьшилось. Дворяне выбрали из своей среды сто депутатов и просили короля обсуждать дальнейшее с ними, остальных же отпустить домой.

Король сам появился на следующем заседании и просил дворян остаться ещё на несколько дней; королева пожертвовала беднейшим из них значительные суммы.

Прелаты были приглашены в замок. Их приняли король и королева, возле них стоял папский уполномоченный Бурджио в парадной рясе кардинала. Он перечислил прелатам все благодеяния, которыми пользовалась в Венгрии церковь при короле Людовике и его отце, и сказал, что за это прелаты обязаны поддержать его интересы в сейме. Прелаты поблагодарили за доверие и высказали готовность служить их величествам по мере сил и возможности.

— Это красивые слова, — ответила королева, — надеюсь, дела ваши докажут, насколько они искренни. Я пожертвую всем, что составляет мою собственность, заложу свои драгоценности и даже готова лично вести вас в поход.

Прелаты ещё раз подтвердили, что готовы сделать всё, от них зависящее, после чего король милостиво отпустил их.

Между тем выборные дворянства совещались с магнатами о защите государства, и выработанные ими пункты были 2 мая представлены королю на утверждение. Король и королева приняли депутацию в замке. Предложения были прочитаны вслух. Последний пункт гласил:

«Королевская казна должна каждую четверть года проверяться комиссарами государственного совета».

Услыхав это, королева покраснела до корней волос, возмущённая подобным недоверием, она взяла бумагу из рук докладчика и, выхватив перо у писаря, смело зачеркнула этот пункт, после чего написала вместо него:

«Unus rex, unus princeps»[8].

— Это нарушение наших прав! — воскликнул вспыльчивый Торок.

— Это насилие, — сердито заметил другой.

— «Unus rex, unus princeps», — прочёл вслух епископ Гросвардейнский, — вернее было бы: «Одна королева — одна госпожа».

Королева залилась смехом, палатин, депутаты и магнаты присоединились к ней, и собрание, удовлетворённое, разошлось.

На следующее утро на заседании король объявил постановление суда, осудившее Вербочи как государственного изменника и конфисковавшее его имения. Дворяне одобрили приговор и повторили своё желание вернуться домой. Король предложил им выбрать уполномоченных и распустил сейм.

Настроение с каждым днём становилось всё подавленнее. Король заявил, что магнаты неоднократно просили его взять управление лично на себя, что он согласен, но правительству нужны прежде всего деньги, а потому он просит дворян передать военные налоги непосредственно его казначею, для того чтобы он мог защищать границы. Уполномоченные ответили жалобами на неудовлетворительное ведение денежных дел.

Был приглашён Черенцес, он должен быть представить свои счета и договор с немецкими торговыми фирмами относительно сдачи в аренду рудников немцам.

— Чёрт возьми! — воскликнули депутаты. — Они платят только пятнадцать тысяч дукатов.

Одни бранили короля, другие — магнатов, разгорелся спор.

— Вы не правы, господа, обвиняя нынешнее правительство в ошибках прежнего, — сказал умный еврей.

Когда выработанные пункты были представлены на утверждение короля, среди них снова стоял параграф:

«Палатин, канцлер, казначей и судья должны участвовать в управлении».

Королева опять вычеркнула этот пункт и со всем присущим ей красноречием обратилась к дворянству, в конце концов ей удалось убедить уполномоченных.

Девятого мая депутаты в третий раз появились в замке со своими законоположениями. Епископ Гросвардейнский прочёл их вслух:

«Король пользуется неограниченной властью во всех отраслях управления. Государственный казначей должен заботиться о доставлении сумм, нужных для защиты государства. Против тех, кто причиняет ущерб королевским доходам, назначается строжайшее расследование. Король является начальником армии; каждый военачальник должен выставить надлежащее количество солдат, — каждого пятого из мужчин своего округа. План военных действий вырабатывается королём совместно с опытными военачальниками. Главнокомандующий избирается. В случае необходимости конфискуется церковное имущество».

Когда чтение законоположений было окончено, выступил Вилами и сказал:

— Государство сделало всё, чтобы король мог достичь внутреннего мира и защитить страну. Если тем не менее произойдёт какое-нибудь несчастье, то нельзя будет обвинять в нём государство.

Король с жаром ответил:

— Я готов сделать всё, чтобы защитить страну и восстановить честь престола, но для этого нужны деньги, которых нет. Доходы, указанные сеймом, существуют большей частью только на бумаге. Мои руки связаны недостатком средств. Нельзя требовать от меня невозможного. Если с государством случится какая-нибудь беда, то это не моя вина.

XXVII Похищение

После долгой и упорной борьбы королева победила; дворянство должно было смириться и сложить оружие. Внутренний мир был восстановлен, но 23 апреля султан Сулейман с армией в сто пятьдесят тысяч солдат и триста пушек выступил из Константинополя, чтобы покорить Венгрию. Королева неутомимо совещалась с магнатами и опытными в военном деле людьми и целыми днями работала, чтобы привлечь все силы страны для её защиты.

Прежде всего недоставало денег.

Мария жертвовала всем, чем могла, но венгры не хотели раскошеливаться. Она снова имела долгое совещание с Черенцесом, излагавшим ей безотрадное положение финансов. Он ушёл от Марии уже ночью.

Окно было открыто, в него врывался тёплый весенний воздух. Королева задумчиво сидела за столом, не сводя взора с лежавших перед ней бумаг, покрытых длинными рядами цифр.

Вдруг что-то влетело в окно и упало на пол.

Мария испугалась, но, оглянувшись, увидела знакомую стрелу и подняла её; на этот раз, против обыкновения, записки не было.

Королева поспешила к окну, однако всё было тихо. Она высунулась из окна и заметила, что кто-то шёл по валу, потом трижды хлопнул в ладоши.

Мария махнула платком, неизвестный ответил ей тем же. Тогда королева в недоумении прошлась несколько раз по комнате, а потом решительно заткнула за пояс кинжал, закуталась в плащ и пошла вниз.

Её встретил незнакомец, как всегда, в чёрном плаще и с бархатной маской на лице. Мария подала ему руку, он горячо поцеловал её и вдруг страстно и смело обнял и прижал к своей груди.

Королева сделала попытку освободиться, однако незнакомец пронзительно свистнул, и тотчас через стену перескочила толпа людей, тоже в масках.

В одну минуту Мария была окружена, связана и завёрнута в плащ; она пыталась кричать, но незнакомец засунул ей в рот платок и понёс, взяв на руки.

Он быстро спустился со стены, его люди следовали за ним. Внизу стояли лошади; королеву посадили на одну из них, её лицо было окутано густой вуалью. По обеим сторонам всадники держали поводья её лошади. Сквозь густую вуаль она не могла видеть, куда её везут, и заплакала от бессилия и гнева. Все ехали молча; вскоре Мария услышала плеск воды, очевидно, они подъехали к Дунаю; потом её стали задевать ветви, значит, ехали по лесу. Наконец донеслись звуки голосов; королева стала внимательно прислушиваться.

Её сняли с лошади, понесли и затем поставили на землю. Когда вуаль была снята с лица, Мария осмотрелась вокруг и увидела, что находилась в небольшой опрятной хижине. В комнате было только одно низенькое окно и одна узкая дверь; освещалась она лучиной. Двое в масках сняли с королевы верёвки и вынули платок изо рта.

— Кругом нет ни души, — сказал один из них, — так что не кричите зря — всё равно никто не услышит. Не пытайтесь также бежать; у двери и окна стоят часовые. Спокойной ночи! — И оба тотчас вышли.

Через несколько минут в комнату вошёл незнакомец. Он остановился у двери и почтительно поклонился королеве.

Она грустно посмотрела на него и дрожащим голосом проговорила:

— Я не ожидала этого от тебя.

Он молча бросился к её ногам.

— Что ж ты молчишь? — нетерпеливо спросила она. — Защищайся, если можешь!

Незнакомец продолжал молчать.

— Ты вздумал силой покорить моё сердце, которое я отдала тебе добровольно? Я безгранично доверяла тебе, и чем ты отплатил мне за это? Уходи!

Королева отвернулась и заплакала.

Тогда незнакомец вскочил и, подбежав к ней, страстно обнял её; она ударила его по лицу, но он схватил её и понёс к постели. Мария защищалась с силой, которую придавали ей гнев и ненависть. Смех незнакомца звучал чуждо и безумно, страх её возрастал, но она ничего не могла поделать, так как сильные руки сжимали её, как тисками. Незнакомец бросил её на постель и пошёл к двери, чтобы запереть её. Мария поднялась, но в тот же момент незнакомец подошёл к ней и начал покрывать её лицо безумными поцелуями. Она выхватила кинжал и хотела ударить мужчину в грудь, однако он заметил её движение и успел схватить за руку, так что кинжал лишь поранил его запястье. Он обезоружил её и, открыв дверь, позвал своих людей, после чего кратко приказал:

— Воды!

Королева, услышав его, поняла, что это вовсе не её таинственный друг, и с напряжённым вниманием стала рассматривать его фигуру. С каждым мгновением всё больше убеждаясь, что она во власти чужого человека, королева решила скорее умереть, чем сдаться.

Принесли воду.

— Перевяжи мне руку! — спокойно проговорил незнакомец.

— Чем? — спросила Мария, устремляя на него пристальный взгляд.

— Своим платком.

Мария смыла кровь и, перевязывая рану, быстрым движением сорвала маску с лица незнакомца. Это был Матвей Перен.

— Ты! — с ужасом воскликнула она, отталкивая его от себя.

Матвей схватил её дрожащую руку и умоляюще произнёс:

— Не отталкивай меня!.. Я люблю тебя с того вечера, когда в первый раз увидел. Я тщетно боролся с этой страстью. Будь моей!

Королева покачала головой.

— Я теряю терпение, — воскликнул Матвей, — не серди меня, а то тебе придётся раскаяться.

— Что ж, подойди и обними меня! — насмешливо проговорила королева.

Матвей с изумлением посмотрел на Марию и бросился к ней. Однако она в ту же минуту схватила с пола тяжёлую дубовую скамейку для ног и ударила его по голове. Матвей упал, но тотчас же поднялся; кровь струилась по его лицу.

— Назад, или я убью тебя! — крикнула королева.

Матвей выхватил саблю и замахнулся на неё.

— Негодяй! — крикнула она, запуская в него скамейкой.

Удар пришёлся по голове, и он как подкошенный упал на пол. Мария подошла к нему и увидела, что он ещё дышит.

«Убить ли мне его?» — подумала она, становясь коленом ему на грудь и взяв в руки его саблю.

Но тут послышался лошадиный топот, глухие голоса, бряцание оружия; затем раздался выстрел, за ним другой, третий.

Королева прислушалась. Матвей пошевельнулся и хотел подняться, но Мария ещё крепче прижала его коленом и холодно проговорила:

— Одно движение, и я убью тебя.

В эту минуту раздался стук в дверь.

— Кто там? — спросила королева.

— «Удальцы», — ответил приятный мужской голос — голос её верного друга!

— Ломайте дверь! — воскликнула Мария.

Дверь затрещала и разлетелась на куски. Королева была спасена.

— Слава Богу! — воскликнул её спаситель. — Ты невредима. Где Матвей Перен?

— Вот, — ответила королева вставая.

Тут Матвей поднялся и хотел ударить пришедшего кинжалом в спину. Однако Мария заметила это и, выхватив из ножен кинжал своего спасителя, всадила его в грудь Матвея.

— Господи Иисусе! — воскликнул он, снова падая на пол. — Заполия хотел похитить тебя, — с трудом прохрипел умирающий, — но я опередил его, потому что люблю тебя.

Матвей не договорил, смерть заставила его замолкнуть навеки.

Королева опустилась на колени и стала молиться, а затем, поднявшись, проговорила:

— Надо похоронить его.

Незнакомец позвал своих людей, они выкопали в лесу могилу и опустили в неё Матвея. Затем Мария вскочила на коня, на котором её увёз Матвей, и в сопровождении «удальцов» помчалась из леса.

Солнце пробивалось сквозь густую листву, освещало мшистую почву, лес благоухал. Выехав из леса, всадники направились по берегу Дуная; наконец вдалеке показались тёмные башни Офена.

Незнакомец остановился и сказал королеве:

— Теперь ты в безопасности; мои люди проводят тебя до городских ворот. Прощай!

— Прощай!

— Навсегда!

— Навсегда? — с испугом спросила королева. — Что ты хочешь сказать этим, мой друг?

— Кто-то открыл нашу тайну и воспользовался ею, — мягко проговорил он. — Теперь этот плащ и маска грозят тебе опасностью. Наша тайна должна погибнуть навеки... но и я погибну вместе с нею.

Королева сошла с лошади и, привязав её к дереву, пошла в глубь леса. Незнакомец последовал за ней.

— Вот тут, под этим старым дубом, будет погребена наша тайна, мой таинственный друг, охранявший меня, как ангел хранитель! — сказала Мария.

Он опустился на колени и молча склонил голову.

— Борнемиса! — воскликнула королева, снимая его маску, а затем обняла его и, целуя ещё раз, прошептала: — Борнемиса...

XXVIII Измена

Была жаркая, душная ночь; на небе не сияло ни звёздочки, только изредка ярко вспыхивала зарница. Повсюду царила мёртвая тишина, и лишь волны Дуная шумели, разбиваясь о скалу, и качали челнок, в котором сидела тёмная фигура.

Вдруг издали донёсся лошадиный топот. Одинокий всадник, подъехав к скале, остановил лошадь и свистнул. Из лодки послышался ответный свист.

Всадник соскочил и подошёл к челноку.

— Это ты? — прошептал он.

— Привет тебе, король Заполия, — поднимаясь, ответила фигура в лодке.

Это была королевская фаворитка в костюме еврея, с двумя пистолетами за поясом.

Заполия привязал лошадь к старой иве и вошёл в лодку. Фаворитка оттолкнула её от берега, и они тихо поплыли к острову, лежавшему посредине Дуная.

— Он ждёт нас? — спросил Заполия.

Наложница кивнула головой.

— Какие известия он принёс?

— Королю — война, а тебе, если хочешь, — корона Венгрии.

— Я иду на всё, — мрачно ответил воевода.

Лодка остановилась. Фаворитка схватила спускавшуюся над водой ветку и притянула чёлн к берегу. Воевода привязал её и последовал за своей спутницей. Та привела его к холму, на котором рос вековой дуб; у его подножия виднелись поросшие мхом развалины древнего жертвенника. Воевода сел на камень, фаворитка опустилась у его ног.

— Здесь, — прошептала она.

Приближалась гроза. Молния сверкала всё чаще, и уже были слышны отдалённые раскаты грома. Вдруг в ночной тишине ясно послышался плеск весел, и вскоре к острову причалила лодка, из которой вышло два человека.

Королевская фаворитка пошла им навстречу.

— Кто идёт? — крикнул Заполия.

— Бедные евреи, — ответил знакомый голос, — мы хотим обделать маленькое дельце. Давайте торговаться, господин; у меня в мешке — венгерская корона.

— Вербочи! — с изумлением воскликнул воевода.

— Он самый!

Это был действительно Вербочи, сильно похудевший от поспешного бегства и волнений; в длинном еврейском кафтане и ермолке, из-под которой болтались длинные пейсы, он имел очень смешной вид. Его спутник был в дорожном кафтане, какие носят зажиточные евреи.

— Приветствую тебя от имени султана Сулеймана, который распределяет короны на земле, — проговорил спутник Вербочи. — Я — Абдаллах, его представитель.

— Что ты скажешь мне, Абдаллах? — спросил воевода, отвечая на поклон.

— Союз с владыкой мира, — гордо ответил Абдаллах, — и я уполномочен заключить его с тобой. Решайся; Вербочи передаст твой ответ султану.

— Что предлагает мне владыка мира? — спросил воевода.

— Венгрию, корону святого Стефана и своё покровительство на вечные времена, — ответил турок.

— А что он требует?

— Дани и поклонения.

— Никогда! — запальчиво воскликнул Заполия.

— Подумай!.. Ведь это — только форма, церемония, — сказал Вербочи.

— Нет, — твёрдо ответил воевода, — этого мало за унижение. Я никому не стану кланяться! Нет, я достаточно силён, чтобы своими руками завладеть Венгрией...

— Ты не сможешь, — спокойно перебил его Абдаллах, — иначе не послал бы её к султану.

— Я смогу защитить Венгрию от султана, — возразил Заполия, — если соединюсь с армией Людовика.

— Султану прекрасно известны твои силы, — сказал турок, — поэтому он и предлагает тебе Венгрию, хотя бы и без дани; но он требует подчинения и союза против императора.

— Заполия, — прошептала фаворитка, — соглашайся; корона, слава, месть...

Воевода отвернулся и уставился мрачным взором на развалины жертвенника.

— Хорошо, — сказал он после продолжительного размышления, — но кто поручится мне за султана?

— Я! — воскликнула наложница.

— А за тебя?

— Моя ненависть! Когда я отдалась королю, то думала сделаться его женой, а не наложницей. Я стремилась к короне так же, как и ты. Я пожертвовала всем и ничего не получила взамен. Я любила его и люблю до сих пор. Тебе — государство, а мне — король! Соглашайся на предложение султана, ему нужны не твои подчинение и зависимость, а союз с тобой. Прочти, что он пишет! — И она сделала знак Абдаллаху.

Тот подошёл и передал Заполии письмо султана, вложенное в шёлковый мешочек, сказав при этом:

— Мой повелитель задумал войну не ради твоего маленького государства; он хочет завладеть всем христианским миром. Король Франции из заключения[9] взывает к нам о помощи против императора Запада; он тоже надеется на тебя; решайся!

— Я решился, — ответил Заполия.

— Ты не должен открыто переходить на нашу сторону, — продолжал турок, — наоборот, ты должен обещать королю Людовику свою помощь....

— Ещё и это? Хорошо!

— Султан с двадцатью тысячами человек выступит против Венгрии, — продолжал Абдаллах, — ты отправишься с Людовиком в поход, но в решительный момент перейдёшь на нашу сторону. Венгрия будет наша.

— Хорошо! — воскликнул Заполия. — Иди к султану, Вербочи, и передай ему, что я согласен заключить с ним союз и открыто перейду на его сторону, когда он подойдёт к Офену.

Абдаллах поклонился ему и вместе с Вербочи отправился к своей лодке. Воевода посмотрел им вслед и пошёл отвязывать свой чёлн. Раздался сильный удар грома и начался проливной дождь.

XXIX Посланник в мешке

В эту же ночь королева стояла у окна офенского замка, глядя на разразившуюся грозу. У её ног сидела Эрзабет и играла на лютне.

— Я увижу его сегодня! — вдруг проговорила Мария.

— Кого? — спросила молодая девушка.

— Борнемису. Я чувствую это.

В эту минуту вошёл Цетрик.

— Борнемиса в приёмной? — спокойно сказала королева.

— Да, — с изумлением проговорил Цетрик.

— Пусть войдёт!

Борнемиса вошёл и почтительно поклонился. Королева сделала знак, Эрзабет и Цетрик вышли. Мария спросила своего гостя:

— С какими вестями пришёл ты, мой друг?

— Война и измена, — мрачно ответил Борнемиса. — Войска Сулеймана быстро приближаются; Заполия — изменник. Он ведёт переговоры с турками и тянет руку к короне.

Королева встала и быстро заходила по комнате.

Борнемиса молча следил за ней взглядом, полным безнадёжной тоски, и затем продолжал:

— Не одно это привело меня к тебе. Вооружение войск отбирает твои последние средства; ты нуждаешься в необходимом.

— Кто тебе сказал это? — гордо воскликнула Мария.

— Еврей, которому король заложил своё серебро, чтобы заказать тебе новые сапоги[10], — ответил Борнемиса.

— Да, друг мой, — с улыбкой ответила Мария, — король и королева Венгрии беднее самого последнего нищего.

Борнемиса молча опустил голову.

— Что с тобой?

— Я хотел бы обратиться к тебе с просьбой, но у меня не хватает духа, — ответил Борнемиса.

— Говори!

Он бросился на колени и промолвил:

— Прими то, что я принёс!.. Это немного, но это всё, что есть у меня.

— Борнемиса! — воскликнула королева, отступая.

Тогда её прекрасный гость, не говоря ни слова, поднялся с колен, подошёл к двери и сделал знак. Вошли четверо слуг с тяжёлыми мешками за спиной. Мария молча смотрела на них. Они принесли шестнадцать мешков и удалились. Королева развязала один из них, он был полон золотых монет.

— Ты продал свои земли, Борнемиса? — мягко спросила Мария.

Он молчал. Королева быстро подошла к Борнемисе, бросилась к нему на грудь и разрыдалась.

В эту минуту послышались шаги. Борнемиса опустился на колени, чтобы попрощаться. Вошёл палатин Баторий и доложил королеве:

— Томарри прибыл!

— Иду, — ответила Мария и, обращаясь к Борнемисе, сказала: — Вы не должны покидать Офен без нашего разрешения. Прощайте!

Она протянула ему руку и, когда он горячо поцеловал её, отправилась в кабинет короля. Людовик в волнении ходил по комнате, перед ним стоял монах Томарри.

За королевой следовали палатин, Турцо, Пётр и Гавриил Перены.

— Что скажешь, Томарри? — спросила она.

— Мало и вместе с тем много, — ответил воинственный монах. — Султан подошёл к Саве.

— Значит, война?

— Война не на живот, а на смерть, — спокойно проговорил Томарри. — Уполномоченный султана прибыл в Офен требовать дани, так как Сулейман прекрасно знает, что мы её уплатить не можем.

— И не хотим, Томарри, — гордо проговорила Мария.

— Если мы откажемся заплатить дань, он объявит войну, — продолжал монах. — Кроме того, он прибыл с целью разузнать наши силы и ведёт переговоры с изменниками.

— Довольно! — воскликнула королева. — Как обстоят наши денежные дела, казначей? В каком виде крепости, капитан?

— Денег у нас масса, — с горечью ответил Турцо, — но только на бумаге, кассы же пусты. Налоги, утверждённые сеймом, не поступают.

— Крепости, — добавил Томарри, — не имеют ни орудий, ни гарнизона, ни съестных припасов. Солдаты бегут, потому что не получают жалованья. Султан направляется к Петервардейну; я не могу защищать его, если не получу пушек и прежде всего денег. Вот как обстоят дела.

— Разве я не отдала приказа отправить пушки к Петервардейну? — быстро спросила королева.

— У нас нет денег, чтобы нанять корабли[11], — ответил Турцо.

— Кто сказал вам это? — живо проговорила Мария. — Деньги есть. Наймите корабли и заплатите жалованье солдатам; я дам вам нужную сумму.

Все с изумлением взглянули на королеву, которая никогда не терялась и всегда находила выход из затруднительного положения.

Совещание окончилось поздно ночью. На другое утро уполномоченный султана потребовал аудиенции; явился к королю и папский уполномоченный и заявил, что папа выразил согласие дать Венгрии субсидию, если король сам отправится в поход и магнаты пожертвуют на защиту отечества треть своих доходов.

Людовик написал письмо императору Карлу V и эрцгерцогу Фердинанду и просил их помощи против врагов христианства.

Тут выступил Баторий и изложил положение вещей.

— Уполномоченный Сулеймана, — в заключение сказал он, — прибыл сюда для того, чтобы объявить нам войну и предложить венгерскую корону Заполии. В армии султана около трёхсот тысяч человек, без посторонней помощи мы не сможем оказать ему сопротивление. Заключи союз с Австрией, а Заполию вели повесить.

Магнаты согласились с ним.

— Нет, — воскликнула королева, — мы не станем карать измену произволом. Созовите суд, пусть он судит воеводу. Если его признают виновным, он будет казнён.

— Казни меня, — раздалось в ответ, и в комнату вошёл Заполии, а за ним Борнемиса, который остановился у двери и не спускал с него взора. — Но вы не осмелитесь на это, — со смехом продолжал воевода, — потому что в тот самый час, когда упадёт моя голова, против вас подымутся тысячи. Я пришёл, чтобы предложить вам союз. Султан идёт на нас, я соединю свою армию с вашей.

— Ты согласен во всём повиноваться нам? — спросила Мария.

— Тебе — да, — усмехнулся Заполия. — Лучше умереть, чем сдаться султану.

Цетрик доложил о прибытии турецкого уполномоченного.

— Мы готовы принять его, — проговорила Мария. — Останься, Заполии, чтобы слышать ответ, который мы дадим ему.

Через несколько минут уполномоченный был введён в тронный зал. Король в пурпуровой мантии стоял на троне, рядом с ним — Мария, магнаты в роскошных костюмах окружали их.

Турок вошёл, гордо подняв голову в чалме с высоким султаном; его сопровождали четыре невольника.

— Ты не слишком торопился! — с насмешкой сказала ему Мария. — Твой повелитель чуть не перегнал тебя. Мы уже знаем, что ты пришёл для того, чтобы объявить нам войну.

Уполномоченный с усмешкой взглянул на неё и спокойно ответил:

— Нет, Сулейман ведёт войну с императором, а не с тобой; он объявляет тебе только, что пройдёт через твою страну. Великий султан приказывает тебе принять его как подобает и снабдить войска всем необходимым. Если ты исполнишь его волю, он помилует тебя. Если же ослушаешься, то Сулейман сместит короля и поставит на его место другого, более покорного.

— Выслушай мой ответ! — величественно проговорила королева, а затем сделала знак.

Тотчас же в зал вошёл палач со своими помощниками.

— Этого уполномоченного султана Сулеймана, — громко сказала Мария, — зашейте в мешок и бросьте в Дунай.

Абдаллах выхватил саблю, но помощники палача схватили его за руки, а стража окружила его невольников.

— Вот ответ, который я даю твоему повелителю, — сказала Мария. — Как он тебе нравится?

— Никак, — мрачно ответил турок, — да будет воля Аллаха!

Помощники палача связали Абдаллаху руки и ноги и повалили на землю; палач принёс большой мешок, в который засунули турка.

— Ты ещё жив, Абдаллах? — с жестоким смехом спросила королева, толкая ногой мешок.

Турок не двигался и молчал.

— Тащите его к Дунаю! — приказала королева. — Кто хочет посмотреть, как я учу плавать турецкого посланника, пусть идёт за нами.

С этими словами она в сопровождении своих дам и магнатов оставила зал. Слух о необычайном происшествии быстро разнёсся по городу; толпы любопытных устремились к Дунаю, громкими криками встречая палачей, тащивших мешок. Там, где Дунай омывал вал королевского замка, королева ожидала свою жертву. Борнемиса стоял в стороне и с лёгким содроганием смотрел на любимую женщину.

— Идут, идут!.. — закричала Эрзабет, от души смеясь.

— Идут!.. — повторила толпа, собравшаяся на берегу.

Палачи притащили осуждённого и бросили его к ногам королевы.

— Ты жив? — спросила королева.

Ответа не было.

— Ты разучился говорить? — насмешливо воскликнула Иола.

— Постой, ещё заговоришь, — проговорила Мария, доставая длинную острую золотую шпильку и втыкая её в мешок.

На ткани выступила кровь, затем послышался стон.

— Вот видите, он уже начинает говорить! — воскликнула Мария.

Окружавшие её женщины пересмеивались.

Королева сделала знак палачам, те подняли мешок и, раскачав, бросили его в реку; он тяжело упал на воду, подняв целую массу брызг. Толпа радостно закричала. Мешок, продержавшись недолго на поверхности, погрузился в воду, а затем на ней появились большие пузыри.

XXX Окровавленный меч

Через несколько дней после того, как королева «учила плавать» турецкого уполномоченного, прискакал гонец от Томарри с отчаянными депешами.

Королева прочитала и молча передала их своему супругу, который стал внимательно изучать их, а сама встала и начала ходить по комнате, но вдруг позвонила и велела пажу пригласить папского уполномоченного. Когда вошёл барон Бурджио, она знаком удалила супруга.

Кардинал был воспитанный, образованный итальянец, весьма привлекательной наружности. Королева указала на стул, сама села напротив него и с достоинством произнесла:

— Наше положение ухудшается с каждым днём. Прочитайте эти письма, кардинал!

Бурджио прочёл и с улыбкой проговорил:

— Томарри отказывается от командования армией; это — счастье: он храбрый солдат, но плохой полководец.

— Укажите мне другого, кардинал, — ответила Мария.

Бурджио пожал плечами.

— Да, у Венгрии нет полководца, — продолжала она. — Томарри хоть храбрый солдат, у нас и их мало. Мы послали Томарри в Петервардейн, а палатина в Эссег. Я заложила драгоценности, чтобы уплатить жалованье солдатам, тогда как никто не платит установленных податей. Мы жертвуем последним, дворяне же пируют и тратят деньги на женщин. Это — пропащий народ, кардинал, наше государство осуждено на гибель.

— Если вы так мрачно смотрите на положение дел, — ответил легат, — то почему не предоставите Венгрию её судьбе?

— Потому что честь обязывает нас бороться до последней возможности! — воскликнула королева. — Потому что решается вопрос, кто одержит верх: султан или Австрия! Слушайте дальше! Королевский приказ призывает к оружию Богемию, однако её дворянство так же бездеятельно, как и венгерское, откликнулись только граф Шлик и некоторые другие. И в такую-то минуту Томарри и другие коменданты пограничных крепостей отказываются от своих должностей! Хоть я и женщина, но готова сесть на лошадь и сама вести армию против турок. Но где эта армия? Дело идёт не только о Венгрии, но обо всей христианской Европе, которой угрожает ислам. Если Венгрия падёт, то по всей Европе потекут потоки крови. Папа должен привлечь к нам на помощь монархов всех христианских государств, объявить новый крестовый поход и разрешить нам воспользоваться средствами церкви!

Кардинал поднялся.

— Я преклоняюсь перед вами, королева, и готов исполнить всё, что вы хотите. Я немедленно напишу святому отцу; он без сомнения разрешит воспользоваться церковным имуществом, так как эта война священна. Я сам отправлюсь к Томарри, отвезу ему денег и не вернусь до тех пор, пока не уговорю его снова взять на себя командование армией.

— Благодарю вас! — воскликнула Мария, взяв кардинала за руку. — Как мне отблагодарить вас за всё, что вы для меня сделали?

— Позвольте поцеловать вашу руку, — почтительно проговорил Бурджио, — и я буду вознаграждён.

Королева вспыхнула. Бурджио наклонился и горячо поцеловал её руку.

В тот же день он отправился к Томарри; благодаря привезённым мешкам с золотом, ему легко удалось убедить Томарри не отказываться от командования. Затем Бурджио поспешил на моравскую границу, где набрал солдат, и вернулся в Офен с папским разрешением воспользоваться церковным имуществом.

Король тотчас же назначил комиссаров, и те стали объезжать округа и забирать лишние церковные сосуды, которые были немедленно перечеканены в монеты.

Между тем передовые турецкие отряды подошли к небольшой крепости Св. Дмитрия. Двенадцатого июня 1526 года король Людовик издал постановление, чтобы все наличные войска государства 26 июля собрались в Тольне.

К эрцгерцогу Фердинанду был отправлен Надазди с просьбой о помощи. Борнемису Мария тайно отправила в Польшу, и там ему удалось склонить несколько влиятельных магнатов к выступлению в поход против турок. Он возвратился 19 июня и нашёл королеву в полном отчаянии. Борнемиса бросился к её ногам и умолял испробовать последнее средство: окровавленный меч.

В древние времена, когда стране угрожала какая-нибудь опасность, из двора во двор, из деревни в деревню носили окровавленный меч, призывающий к оружию весь народ.

— Обратись к народу! — с жаром воскликнул Борнемиса. — Он не оставит тебя!

Мария поспешила к государственному совету, и тот дал своё согласие.

— В путь, Борнемиса! — вскликнула Мария. — Ты поедешь с окровавленным мечом, и моя душа будет сопутствовать тебе.

Через некоторое время по улицам Офена проехал всадник в чёрной одежде, высоко над головой держа окровавленный меч. Он медленно выехал из ворот города, никто не провожал его.

Вскоре Борнемиса прибыл на обширное поле, покрытое снопами пшеницы, и высоко поднял окровавленный меч; работавшие в поле крестьяне оставили свои серпы, многие встали на колени и молились.

— Отечество в опасности! — воскликнул Борнемиса. — Беритесь за оружие; сборный пункт в Тольне.

Затем Борнемиса поехал дальше и повсюду поднимал свой меч и восклицал:

— Отечество в опасности! К оружию! Сборный пункт в Тольне.

— Когда появляется окровавленный меч, — говорили старики, — значит, отечеству в самом деле грозит опасность, это — старый обычай, а старые обычаи священны.

Из каждой сотни крестьян по одному с косами, пиками, старыми саблями отправлялись к Тольне.

Надвигалась ночь. Борнемиса ехал всё дальше. Наконец он достиг небольшой хижины, около которой паслось несколько лошадей.

— Вставайте! — крикнул он. — Отечество в опасности.

У дверей показалась растрёпанная фигура разбойника Мики.

— Где сборное место? — спросил он.

— В Тольне.

— Хорошо, я соберу своих людей и соединюсь с вами.

В то время как Борнемиса ехал всё дальше со своим окровавленным мечом, в Офене распространилось известие, что Сулейман перешёл Драву.

Баторий получил приказ собрать войска в нижних округах, чтобы защитить переход через Саву и Эссег, но дворяне не слушали его. «Моя армия состоит из меня и моего слуги, — написал палатин королю, — и мы вдвоём не можем защищать переправу через Драву»[12].

Томарри также получил от дворян ответ, что они не выступят, пока сам король не покажет им примера. Ему приходилось защищать Петервардейн с армией из пятисот всадников и тысячи человек пехоты.

Король послал приказ Заполии соединиться с Радулом, воеводой Валахии, и напасть на турок с тыла, тогда как он сам должен был идти навстречу Сулейману. Однако настало 2 июля, а в Тольне никого не было.

В Офен прибыли отдельные группы дворян в сопровождении вооружённых крестьян и богемские войска под начальством графа Шлика.

Палатин привёз известие, что турки перешли Саву и Дунай и осадили Петервардейн.

Положение Людовика было ужасно. Турецкий флот, состоявший из трёхсот корветов, поднялся вверх по Дунаю и начал обстреливать Петервардейн. Томарри после отчаянной борьбы должен был отступить к Бацу.

В королевском замке царило страшное смятение. Королева почти не спала; однажды она только прилегла на диван, как прибыл гонец из Петервардейна, пробравшийся сквозь линию турок. Эрзабет на цыпочках вошла в кабинет. Мария открыла глаза и спросила:

— Что тебе?

— Гонец из Петервардейна.

— Веди его сюда! — сказала королева, быстро поднимаясь.

Вошёл гонец, весь оборванный, забрызганный грязью.

— Что скажешь? — взволнованно спросила Мария.

— Петервардейн шлёт тебе привет, — сказал посланный, опускаясь на колени, — гарнизон ещё держится; если ты пришлёшь подкрепление, то туркам не удастся взять его.

Королева взяла лист бумаги и, написав на нём несколько строк, запечатала и отдала гонцу.

— Пусть тебя накормят и напоят; отдохнув, отправишься к Заполии. Расскажи ему о положении Петервардейна и передай это письмо!

Эрзабет с испугом подошла королеве и спросила:

— Господи Боже, что вы написали Заполии?

— Приказ повернуть и идти к Тольне.

Гонец ушёл, а Цетрик доложил, что в приёмной ожидает Борнемиса.

Королева поспешила ему навстречу и заперла за собой дверь. Борнемиса молча подал ей запечатанное письмо.

— Что это? — спросила Мария.

— От Томарри королю. Прочитай!

Королева сломала печать и пробежала письмо. Томарри писал об ужасном положении государства, нелепом равнодушии дворян и необычайном могуществе султана. Он заклинал короля отказаться от напрасного сопротивления, просить султана о мире и заплатить дань.

— Малодушно и нечестно! — воскликнула королева, топнув ногой, а затем, быстро подойдя к свечке, поднесла к ней письмо; пламя в несколько мгновений поглотило его. Тогда королева сказала: — Король не должен подозревать о случившемся.

Борнемиса молча поклонился.

— Я отвечу Томарри, — продолжала Мария, — мы сегодня же покинем Офен и выступим против врага.

— Нет, — воскликнул молодой человек, — мы будем бороться за тебя, но ты не должна подвергать себя опасностям похода и сомнительному исходу сражения!

— Я хочу умереть около тебя.

— Моя жизнь принадлежит тебе, — с жаром проговорил Борнемиса, — а твоя — великому народу.

— Не говори мне больше об этом народе! Существуют великие мысли, но великих народов, как и великих людей, нет...

— Есть, — перебил её Борнемиса, — я верю, что есть великие души, так как вижу перед собой одну из них.

Королева нежно положила ему руку на плечо.

— Ты не пойдёшь на поле битвы, Мария? — сказал он.

— Нет.

Борнемиса с чувством поцеловал её руку.

— А ты? — робко спросила она.

Он молчал.

— Ты хочешь умереть? — с ужасом проговорила Мария.

Он не ответил.

Тогда Мария молча подошла к столу и, взяв лежавший на нём шарф, мягко промолвила:

— Он был предназначен для короля в то время, когда я ещё любила его. Возьми его! — И, повязав Борнемису шарф через плечо, она поцеловала его в лоб; затем позвонила. — Я ожидаю короля, — сказала она вошедшему на звонок Цетрику, — пошли за палатином, кардиналом и другими членами совета. Я хочу сейчас же видеть Гавриила Перена, потом мне надо поговорить с тобой. Скорей!

Через несколько минут вошёл Перен.

— Как велика наша армия, находящаяся здесь? — спросила Мария.

— Кроме королевских полков, имеется около тысячи двухсот всадников, — ответил Перен.

— Считая богемцев?

— Да. Потом две тысячи пятьсот человек, которых набрал Бурджио на моравской границе.

— Какая громадная армия! — с насмешкой проговорила Мария. — Отдайте всем приказ готовиться к выступлению. Через час мы отправимся.

Перен молча поклонился.

— Борнемиса, — продолжала королева, — у ворот находится несколько сот крестьян, которых собрал кровавый меч; я передаю тебе начальство над ними. — Она села за стол и, написав приказ, передала его Борнемисе. — Веди их в Тольну и собирай по дороге всех, кого можно, хотя я уверена, что всё напрасно. Прощай!..

— Прощай!

Борнемиса быстро вышел, королева закрыла лицо руками и стояла так, пока не вошёл Цетрик.

— Прикажи седлать лошадей, через час мы выезжаем из Офена! — сказала ему Мария.

Тут вошёл король в сопровождении барона Бурджио, палатина Батория, Турцо, Петра Перена, графа Шлика и многих других магнатов.

— Что скажете? — спросил Людовик, целуя руку своей супруге.

— Очень немного, — ответила королева, — султан осадил Петервардейн. Без подкрепления крепость должна будет сдаться; нам нельзя терять время, если мы не хотим, чтобы неприятель подошёл к Офену. Я беру на себя начальство над армией, находящейся здесь, и выступаю против турок. Кто хочет отправиться со мной, должен скорей собираться, потому что я выезжаю через час.

— Это отчаянный шаг! — воскликнул Баторий.

— Что же нам остаётся делать? — ответила королева. — Народ покинул нас, дворяне желают выступить только тогда, когда двинется король. Кто дорожит жизнью, пусть остаётся дома. Мы развёртываем знамя государства: у кого ещё осталась хоть искра чести, последует за ним.

— Мы все! — воскликнул палатин, и магнаты присоединились к нему.

— Мы все, — повторил король, — кроме тебя.

— Кроме меня? Почему же это? — воскликнула Мария.

— Позор, если мы допустим, чтобы женщина шла на верную смерть.

— Ты не должна делать этого, — подхватил палатин, — мы будем думать только о твоей безопасности, вместо того, чтобы храбро бороться и умереть геройской смертью.

Королева закрыла лицо руками.

— Господь будет судить нас за наши грехи, — торжественно проговорил Людовик, — я провёл свою жизнь не как порядочный человек, зато хочу умереть им.

Людовик опустился на колени. Мария благословила его.

— Я должна остаться, — проговорила она, — да хранит тебя Бог!

— Вперёд! — воскликнул король, поднимаясь. — За Венгрию и за Христа!

Час спустя двор замка был полон магнатами, лошадьми, гусарами и гайдуками. Перед замком выстроились королевские полки и пехота.

Наступил вечер, взошла луна, ярко освещая панцири и пики солдат.

Король медленно спустился с лестницы, за ним следовали палатин и Бурджио. Цетрик подвёл лошадь, Людовик с тяжёлым вздохом вскочил в седло, бросив тоскливый взгляд на окна Марии.

В эту минуту она сама вышла на двор в блестящей кольчуге и с маленьким шлемом на голове; за поясом у неё был небольшой меч.

Увидев Марию, магнаты вынули сабли из ножен и приветствовали её громкими криками:

— Да здравствует королева!

Людовик соскочил с лошади и поспешил к ней.

— Ты всё-таки едешь? — с упрёком проговорил он.

— Только до Цепля, там я распрощаюсь с вами, — возразила королева.

— За это мы все благодарим тебя! — сказал Людовик.

Королева поехала рядом с супругом, за ней следовали Иола, Эрзабет, Цетрик и блестящая свита магнатов.

Король, обернувшись к старому замку, прошептал:

— Я больше никогда не увижу тебя!

Войска выстроились, раздался барабанный бой, колонны двинулись; по улицам стоял народ; развевались знамёна, весело звучала музыка, однако король ехал опустив голову и был страшно бледен. На острове Цепль королева попрощалась. Она нежно обняла супруга и поцеловала его. Людовик пришпорил лошадь и не оглядываясь помчался вперёд.

— Прощай, Цетрик, — сказала Эрзабет, — я люблю тебя; если ты вернёшься, то я буду твоей женой, если же не сулит этого Бог — пойду в монастырь.

Скоро облако пыли скрыло всадников из глаз. Королева в сопровождении своих дам, Турцо и епископа Весприна поехала обратно; никто не говорил ни слова. Иола молча плакала.

Король несколько дней ожидал подкрепления в Эрде, наконец к нему присоединился Андрей Баторий со своими людьми. Никто больше не явился.

В Пентеле Людовик нашёл вестника от Заполии, доложившего, что воевода не знает, что делать, получая приказы, противоречащие один другому, и просит определённых указаний. Король послал ему приказ идти день и ночь, чтобы нагнать его.

Не успел гонец уехать, как к королю подлетел венгерский дворянин, весь в пыли, и, запыхавшись, проговорил:

— Петервардейн взят турками. Гарнизон мужественно защищался в течение двенадцати дней.

Людовик тотчас же разослал вестников во все стороны: к венгерскому дворянству, богемским вспомогательным отрядам и эрцгерцогу Фердинанду.

Второй гонец к вечеру принёс известие, что султан двинулся к Эссегу.

Король направился в Тольну, где его ожидали папские солдаты и несколько тысяч венгерцев.

Графы Шлик прибыли с богемцами в Вену, где получили известие от Людовика, что он вынужден дать сражение и просит их прибыть как можно скорей «ради Бога и христианства». Они поспешили к нему, приказав своим войскам следовать за ними.

В Тольне к королю присоединились тысяча двести человек пехоты и триста всадников во главе с Заполией, Ганнибал привёл тысячу триста папских солдат, поляк Лев Гноенский — полторы тысячи всадников, набранных Бурджио.

Людовик решил подождать дальнейших подкреплений и приказал палатину двинуться к Эссегу и защищать переправу через Дунай. Магнаты заявили, что пойдут только под начальством короля, и не последовали за палатином.

— Я вижу, — гневно воскликнул Людовик, — что все сваливают на меня желание спасти свою шкуру. Чтобы никто больше не искал предлога для извинения своей трусости, я выступаю завтра сам[13].

На другой день король повёл свою армию в Бату, где к нему присоединился Томарри. Военный совет избрал Томарри и Заполию полководцами; Людовик утвердил этот выбор.

Четырнадцатого августа в венгерской армии насчитывалось до двадцати тысяч человек и восемь пушек.

Брадариц умолял короля остановиться и не идти дальше, но напрасно. К вечеру прибыл Борнемиса с несколькими тысячами вооружённых крестьян. Магнаты требовали, чтобы их вели против турок; Людовик дал знак трубить выступление и повёл венгерскую армию в Могач.

XXXI Султан Сулейман

Воевода Трансильвании в тот же день направился к Сеидину и расположился лагерем на западе от города. Его армия состояла из сорока тысяч прекрасно вооружённых солдат; к нему присоединилась большая часть венгерского дворянства.

Ночью Заполия принимал в своей палатке бывшую фаворитку короля. Она явилась от Сулеймана.

— Султан приветствует тебя, — сказала она, — он двинулся к Дунаю и ждёт от тебя, что в решительный момент ты нападёшь на венгерскую армию с тыла. Сулейман сам может разбить Людовика наголову, но он хочет захватить его живым и сделать своим невольником.

Заполия дико расхохотался, а затем холодно проговорил:

— Это против уговора; не султан, а ты хочешь, чтобы я захватил Людовика живым и передал тебе. Ты хочешь, чтобы он стал твоим невольником.

— Он и так будет моим невольником, я сделаюсь фавориткой султана, — сухо ответила наложница. — Согласен ли ты исполнить требование Сулеймана?

Заполия подошёл к карте, разложенной на столе, и стал внимательно рассматривать её.

— Подумай, — продолжала фаворитка, — сегодня судьба Венгрии находится в твоих руках, а завтра всё может измениться.

Заполия большими шагами прошёлся по палатке, затем подошёл к выходу и, позвав одного из своих верных старых гусар, приказал ему:

— Отправляйся немедленно в Могач и передай королю, чтобы он не давал сражения без меня!.. Понял?

Гусар поклонился, покинул палатку и, отвязав свою лошадь, вскочил на неё и скрылся из вида.

Королевская фаворитка сделала движение по направлению к выходу, однако Заполия крикнул ей:

— Стой! Ты не двинешься с места; эту ночь ты проведёшь здесь, в этой палатке. А завтра вернёшься к султану и скажешь, что я советую ему напасть на короля, пока я ещё не соединился с ним. Поняла?

Сулейман между тем взял Эссег и зажёг его со всех сторон. Двадцать второго августа его громадная армия переправилась через Драву и, разрушая всё на своём пути, пошла к северу вдоль берегов Дуная.

Бывшая фаворитка Людовика встретила султана близ Дапота. Его палатка была раскинута на холме.

Дежурный ага отказался впустить фаворитку, однако она настаивала:

— Мне надо немедленно видеть султана.

— Он сердит и может убить тебя, — ответил ага.

В эту минуту «владыка мира» позвал агу, и тот, вернувшись, впустил фаворитку.

Султан лежал на красных шёлковых подушках, как герой из «Тысячи одной ночи».

— Приветствую тебя, — проговорил он, — моя душа томится без женщины. Я болен и дам сражение, чтобы видеть потоки крови... море крови. Нет, раньше я должен поправиться, потому что я болен. Сбрось с себя эти одежды и явись ко мне в платье женщины!

Фаворитка быстро вышла из палатки и через некоторое время вернулась в широком чёрном плаще. Она сбросила его, и султан вскрикнул от восторга.

Красивая женщина стояла перед ним в роскошном турецком костюме. Её волосы были перевиты нитями жемчуга, на них красовалась расшитая золотом шапочка.

— Как ты красива! — воскликнул султан. — Подойди ко мне, я хочу посмотреть, умеешь ли ты целовать.

Наложница опустилась на колени. Султан с жадностью прильнул к её губам.

— Завтра ты дашь сражение? — прошептала наложница.

Султан покачал головой.

— Ну, значит, послезавтра.

— Нет, — ответил Сулейман, — только тогда, когда я досыта нацелуюсь.

На землю снова спустилась ночь. Глубокая тишина царила в лагере турок. Голова Сулеймана покоилась на груди фаворитки Людовика.

— Не целуй меня больше! — проговорил он. — Довольно!..

— В таком случае завтра ты дашь решительное сражение венгерцам.

— А затем ты последуешь за мной в Стамбул?

— Я только тогда буду твоей возлюбленной, когда король Людовик станет твоим невольником, — проговорила наложница вскакивая.

— Он будет твоим невольником! — воскликнул Сулейман. — Клянусь, бородой пророка!..

— Тогда вставай и садись на лошадь! — с жаром проговорила фаворитка. — Надевай панцирь и веди своих солдат в бой! Скорей в Могач!

XXXII Военный совет

Венгерцы расположились под Могачем двумя большими группами; среди одной из них возвышалась палатка короля; центром другой являлась палатка Томарри.

Гонец Заполии принёс известие, что он идёт к королю, и просит его не предпринимать до его прибытия никаких решительных шагов. Франджипани также просил подождать его с пятнадцатью тысячами кроатов.

В ночь с 26-го на 27 августа Людовик послал канцлера Брадарица к магнатам с этими известиями. Однако они бурно требовали, чтобы их вели против турок.

— Победа за нами! — кричали одни.

— Самые храбрые турки уже пали! — кричали другие.

— Из нашего короля хотят сделать монаха, — заявил Торок.

Томарри, не желавший делить свою власть с Заполией, настаивал, чтобы не ждать его.

Ночью к палатке короля прискакал Подманицкий.

— Султан двинулся вперёд, — доложил он.

Зазвучали трубы, палатки были сняты, и король двинулся к Могачу, чтобы соединиться с Томарри. Утром состоялся военный совет. Это было блестящее собрание. По правую руку короля сидел Томарри, налево — бан Батани, Пётр Перен, Стефан Шлик, Тарчай, поляк Тренка и Драгфи. А напротив них — венгерские, польские и богемские магнаты. У входа в палатку стояли Борнемиса, Цетрик и Гавриил Перен.

Король открыл военный совет, повторив сообщение о приближении Заполии с сорока тысячами человек и Франджипани с пятнадцатью тысячами богемских и силезских войск. Он советовал медленно отступить к северу по берегу Дуная, избегая сражения и выжидая подкрепления.

Опытные богемцы и поляки, Пётр Перен и Тарчай, не раз воевавшие с турками, вполне согласились с Людовиком. Однако магнаты, до тех пор воевавшие только языком, бурно требовали сражения.

Поднялись ожесточённые споры и крики.

— Мадьяры ещё никогда не бежали от турок! — кричал Драгфи.

— Победа несомненна! — восклицал Батани.

— Нам не нужно иностранцев, — шумел третий, — мы победим и без них.

Людовик обратился к Томарри и спросил его мнения.

— Я стою за битву, — спокойно проговорил тот, — было бы опасно для нас разделять победу с богемцами и немцами и опасно для короля делить её с Заполией.

— Как велика наша армия? — спросил король.

— Около двадцати шести тысяч.

— А армия неприятеля?

— Триста тысяч человек и триста пушек, но из них способны вступить в бой с мадьярами лишь тысяч тридцать.

— Подумайте, господа, — сказал Тарчай, — насколько турецкая армия сильнее нашей, не говоря уже об артиллерии; она в одну минуту разнесёт нас в прах.

Томарри рассмеялся.

— Я же говорю вам, — высокомерно произнёс он, — что турецкие орудия не причинят нам никакого вреда, так как их обслуживают христиане, которые при атаке нашей кавалерии немедленно перейдут на нашу сторону.

— Откуда вы это знаете? — спросил граф Шлик.

— От перебежчиков, — ответил Томарри.

— Сражение, сражение! — закричали магнаты.

— Вы забываете, что короля нельзя подвергать случайностям битвы, — заметил палатин, молчавший до тех пор.

— На голоса! — воскликнул король.

В эту минуту вошли два епископа; один из них держал в руках окровавленную голову ребёнка, другой — женскую руку.

— Посмотрите, — сказал первый из них, — как турки зверствуют. Разбейте их!..

— Если вы не дадите им сражения, мы все должны будем погибнуть[14].

Король взял голову ребёнка и долго смотрел на неё.

— Я подаю голос за сражение! — воскликнул он. — Кто ещё?

Собрание почти единогласно закричало:

— Сражение, сражение!

Палатин грустно опустил голову.

— Когда же мы дадим его? — спросил Шлик. — Подождём хотя бы до прибытия моих людей.

— Не больше двух дней, — сказал король.

— Значит, двадцать девятого августа, в день усекновения главы Иоанна Крестителя, — проговорил Томарри.

Борнемиса бросил многозначительный взгляд на Цетрика.

Король объявил, что военный совет окончен, и собрание молча разошлось.

Король долго сидел понурившись, Цетрик с участием смотрел на него. Вдруг Людовик поднял голову:

— Через два дня в Венгрии, может быть, не будет больше короля.

Венгерские войска стояли в болотистой равнине близ Могача; здесь же Томарри предполагал дать султану сражение. Борнемиса тщетно предлагал ему занять соседние холмы. По Дунаю были привезены орудия, подходили небольшие подкрепления; накануне сражения в венгерской армии насчитывалось двадцать шесть тысяч человек при восьмидесяти пушках.

Пётр Перен предложил поставить короля с небольшим отрядом вне поля сражения, но его не стали слушать.

Палатин умолял магнатов послать на поле битвы кого-нибудь другого в костюме короля, но дворяне ограничились тем, что выбрали трёх храбрых человек для его защиты.

Наступила ночь. Всё небо было усеяно звёздами, на земле тоже виднелись повсюду яркие огоньки; то был турецкий лагерь, раскинутый султаном в двух милях от Могача.

XXXIII Могач

Солнце ещё не взошло, когда в лагере венгерцев послышался первый звук трубы. Король первым был готов к битве и стоял у своей палатки. К нему подошёл старший повар с вопросом, где приготовить обед.

— Бог знает, где мы сегодня будем обедать, — с грустной улыбкой проговорил Людовик.

Лагерь шумел, как море; солдаты снимали палатки, седлали лошадей и готовились к выступлению.

Было чудное летнее утро; лошади стучали копытами о землю и весело ржали; высоко в воздухе носились жаворонки. Войска медленно выступили из лагеря и заняли позицию, выстроившись между Беркабахом и Могачем. Томарри стоял в центре первого отряда, — впереди расположились богемцы и монахи, также выступившие в поход. Правым крылом командовал бан Батани, левым, расположенным по Дунаю, — Перен. Позади первого отряда замерли, готовые к бою, восемьдесят пушек. За ними выстроился второй отряд, под начальством Шлика и Тренка. Их прикрывали гусары. Резерв состоял из тысячи прекрасно вооружённых всадников, среди которых находились король, палатин и многие магнаты.

Цетрик, Борнемиса и Гавриил Перен держались около короля, чтобы защитить его, в чём они поклялись друг другу. Мужественный старец Вилани находился в первых рядах, близ Томарри.

Восемь часов простояла венгерская армия в полном боевом порядке, без еды и отдыха.

Около полудня с правого фланга за холмами показались верхушки пик. Томарри прискакал к королю.

— Султан собирается обойти нас и напасть с тыла, — взволнованно проговорил он, — я прошу ваше величество подать сигнал к наступлению.

Турки выступили ранним утром, но, увидев холмы незанятыми, заподозрили ловушку и стали очень осторожно продвигаться вперёд. Вот их конница показалась на холмах, за ней следовала пехота, длинной колонной спускаясь в равнину. Султан ехал во главе батальона янычар. Рядом с ним на белоснежной лошади — бывшая фаворитка Людовика; у неё за поясом блестел ятаган, а к седлу была прикреплена короткая пика.

Достигнув вершины холмов, Сулейман сошёл с лошади; около него было поставлено знамя пророка; он стал молча рассматривать расположение неприятельской армии; его окружили аги и паши, ожидая приказаний.

— Балибег, — сказал султан, — ты под прикрытием этого холма подойдёшь к неприятелю с тыла.

— Там есть церковь, — прошептала фаворитка, — вели поставить рядом орудия и обстреливать долину. Я поведу Балибега.

— Хорошо, — мрачно ответил султан.

Фаворитка-изменница пришпорила лошадь и поскакала вперёд, за ней следовал Балибег с пятьюдесятью тысячами всадников.

— Аллах, Аллах! — раздалось со стороны турок. — Это султан приказал наступать!

Людовик, увидев тёмные массы турок, побледнел как полотно.

Впереди подвигалась румелийская армия, имея сто пятьдесят пушек, за нею следовала анатолийская и султан со своими янычарами. Румелийские всадники с громкими криками «Аллах!» бросились вперёд, держа в зубах свои кривые сабли.

Томарри отправил для прикрытия короля Раская Торока и Киллая и подал знак к наступлению.

С криками «Иисус! Иисус!» первые колонны венгерцев, под начальством Томарри и Петра Перена, бросились на турок. Тяжеловооружённые всадники смяли лёгкую турецкую кавалерию и бросились на пехоту. Румелийскай армия отступила и устремилась с холма вниз.

Однако Сулейман спокойно смотрел на это смятение.

— Дай знак Балибегу, повелитель! — просил Олим-паша.

Но султан даже бровью не повёл.

В это время Андрей Баторий поспешил к королю и, задыхаясь, сообщил:

— Победа за нами, враг бежит... Идите вперёд!..

Король повёл вторую колонну.

На холмах уже раздавались возгласы «Иисус!», первые взводы гусар уже достигли турецких пушек, как вдруг раздался оглушительный залп трёхсот турецких орудий, и густой дым окутал ряды венгров и турок. Венгерцы были смяты и отступили к долине Ниярад, продолжая, тем не менее, отвечать на турецкие выстрелы.

Стрельба из орудий продолжалась около часа, производя опустошения в рядах пехоты.

Фаворитка-изменница с Балибегом находилась в это время на высоком холме, спускавшемся в долину крутым обрывом. Раздвинув густые ветви деревьев, росших над обрывом, она могла ясно видеть всё, что совершается в ущелье. Она видела, как Гавриил Перен привёл королю подкрепление, как Людовик снял шлем и вытирал лицо, с которого градом струился пот, как он бросился вперёд, а за ним последовали богемские отряды.

— Теперь время, — воскликнула изменница, — нападём на них с тыла!

Балибег указал на орудия, стоявшие у церкви.

— Посмотри туда, — сказал он.

Фаворитка увидела дым и огонь сотни орудий; ядра с большой силой падали в расположения венгерцев, производя среди них страшное опустошение.

Между тем Людовик уже достиг линии орудий; к нему бросились турецкие стрелки. Однако он отчаянно защищался. Около него стоял Борнемиса, раздавая направо и налево сабельные удары. Наконец он схватил лошадь короля за повод и вывел её из толпы сражающихся.

— Вперёд, Балибег, — нетерпеливо проговорила фаворитка Людовика, — пока они не добрались до прикрытия!

— Ещё не время, — спокойно ответил турок.

Людовик, выйдя из сражения, вновь собирал своих людей в одном из ущелий; к нему подскакал Томарри.

— Король, — уже издали закричал он, — если бы даже ты стоял на высокой горе, то не мог бы обозреть всех врагов... Но не пугайся... Всё в руках Божьих. Позаботься о своей безопасности.

На лице короля показалась насмешливая улыбка.

— Вперёд, за мной! — воскликнул он, пришпорив лошадь.

— Иисус! Иисус! — снова раздалось в воздухе, и венгерская кавалерия помчалась вперёд на неприятельские батареи.

Турецкая пехота была смята, турки отступили под защиту орудий, около которых уже раздавался воинственный клич беглецов. Король в сопровождении Цетрика, Борнемисы и нескольких всадников мчался вперёд к знамени пророка. Битва переросла в рукопашную. Гавриил Перен был тяжело ранен и вынесен с поля сражения своими гусарами. Однако численный перевес турок начал сказываться, и турецкое «Аллах» уже заглушало «Иисус» венгров.

Король поскакал назад за последними резервами.

— Скорей, Балибег! — воскликнула фаворитка. — Скорей!

Балибег покачал головой.

— Чего ты ждёшь? — спросила она.

— Сигнала.

Венгерская армия медленно отступила, и орудия турок встретили приближающийся резерв оглушительным залпом. Томарри был убит, Борнемиса тяжело ранен. Венгерцы пришли в смятение и бросились бежать.

— Теперь пора, — сказал Балибег, — увидев в голубом небе взвившуюся ракету.

Высоко подняв свою кривую саблю, он бросился вперёд со своими всадниками и устремился на венгров. Фаворитка Людовика, размахивая ятаганом, неслась рядом с ним.

Венгерская армия была окружена со всех сторон, отовсюду слышался возглас «Аллах!». Балибег гнал венгров к Дунаю, и там тонули тысячи.

В пылу сражения Борнемиса потерял из виду короля, с несколькими гусарами бросился в Дунай и благополучно достиг противоположного берега. Пётр Перен и Баторий собрали оставшихся гусар, повели их в долину Наги-Ниярад и с величайшим трудом пробились сквозь линию неприятеля. Цетрик и поляк Тренка всеми силами старались спасти короля. Но в это время фаворитка-изменница, издали различившая Людовика своими зоркими глазами, помчалась за ним в сопровождении отряда спагов.

— Захватите его живым! — кричала она.

Король, услыхав эти слова, повернул голову.

Дунай был совсем близко, Цетрик бросился в воду, Людовик последовал за ним и уже почти достиг другого берега, круто спускавшегося к реке. Король с отчаянием вонзал шпоры в бока лошади, но животное выбилось из сил и тонуло, увлекая за собой короля, — тяжёлое вооружение стесняло его движения и неумолимо тащило ко дну...

Фаворитка бросилась за Людовиком в воду, но тут в её грудь вонзилась стрела, и она, обливаясь кровью, упала на руки спага.

Цетрик тщетно старался спасти короля. Турки приближались со всех сторон, и он был вынужден оставить труп Людовика.

Наступила темнота. Чёрные тучи заволокли небо, блеснула молния и загремел гром; пошёл крупный дождь. Поле битвы превратилось в озеро. Турки грабили убитых и собирали оставленные венграми повозки и орудия.

К ночи буря прошла, на небе засверкали звёзды, султан медленно направился к Дунаю. Его лошадь подошла к берегу и, испугавшись трупа, бросилась в сторону. Это была та, которую он искал.

Сулейман медленно сошёл с лошади и осторожно вынул стрелу из груди фаворитки Людовика. Затем приложил руку к её сердцу, оно уже не билось; он поцеловал её губы, холодные, как лёд. Позвав нескольких арнаутов, султан велел выкопать могилу и сам похоронил в ней бывшую королевскую наложницу.

XXXIV Бегство

Жалкие остатки венгерской армии, уцелевшие после битвы, переправились на другой берег Дуная и спешили к северу. Каждый думал о своём спасении; любовь к отечеству, чувство чести и человеколюбия были забыты. Беглецы стремились только добраться до леса или какого-нибудь защищённого места, чтобы скрыться от преследования турок.

Борнемиса поклялся первым достичь Офена и принести королеве известие о гибели короля. Не обращая внимания на свою рану, он мчался день и ночь, не останавливаясь и не отдыхая. Его сопровождало пятеро гусар. Они поехали окольными путями, чтобы избежать турок, которые следовали за бегущими, сжигая и уничтожая всё на своём пути.

Близ Офена Борнемиса встретил разбойника Мику; его сопровождали около пятидесяти крестьян на лошадях.

— Откуда у вас лошади? — спросил Борнемиса.

— Мы взяли их у магнатов.

Борнемиса молчал.

— Ты вёл нас в бой, — продолжал Мика, — мы снова отдаёмся в твоё распоряжение. Веди нас, куда хочешь!..

— Вы согласны беспрекословно повиноваться мне?

— До самой смерти! — ответили все.

— Хорошо! Тогда поспешим в Офен спасать королеву.

Маленький отряд снова отправился в путь. На рассвете вдали показались башни города.

Борнемиса медленно въехал во двор королевского замка. Мария только что задремала после целого ряда бессонных ночей. Вдруг ей показалось сквозь сон, что кто-то вошёл в комнату. Она вскочила и увидела Эрзабет.

— Прибыл гонец.

— Из Могача? — воскликнула королева и поспешила ему навстречу.

В эту минуту в дверях показался Борнемиса; он был бледен как полотно, голова и руки перевязаны; одежда покрыта пылью и кровью.

— Сражение проиграно! — воскликнула королева.

Борнемиса молча кивнул головой.

— А король, мой супруг?

Борнемиса молчал.

Мария вскрикнула, прижала руку к груди и упала навзничь. Эрзабет и Иола бросились к ней, другие побежали за врачом.

Королева лежала как мёртвая. Борнемиса опустился на колени и взял её руки; они были холодны как лёд. Подоспевшие врачи стали применять все известные им средства. Наконец из груди королевы вырвался глубокий вздох и она открыла глаза, но затем снова закрыла их. Её отнесли в постель. Когда Мария пришла в себя, её первым словом было:

— Борнемиса...

Его привели к постели королевы; она молча протянула ему руку.

— Как вы себя чувствуете? — спросил он.

— Ничего, только тут болит, — сказала она, указывая на сердце. — Вы ранены? — озабоченно продолжала Мария. — Я сейчас посмотрю и перевяжу ваши раны.

С этими словами она поднялась с постели, приказала принести бинты и, обмыв раны Борнемисы, ловко перевязала их. Затем велела ему подробно рассказать ей ход битвы и спокойно выслушала всё.

Иола и Эрзабет не смели обратиться с вопросом к Борнемисе, да он ничего и не знал о Гаврииле Перене и Цетрике.

В эту минуту в комнату вошёл Мика.

— Что такое? — воскликнула Мария. — Новое несчастье? Говори, мы готовы ко всему.

— К городу приближаются гусары воеводы Заполии, — ответил Мика.

— А с юга надвигаются турки, — добавил Борнемиса. — Ваше величество, вы не должны дольше оставаться здесь.

— Лучше умереть, чем попасть в руки Заполии, — ответила Мария. — Собирайтесь скорее, мы отправимся в Прессбург.

Придворные слуги начали поспешно собирать всё, что можно было захватить с собой. Всё население Офена пришло в движение. К вечеру королева двинулась в путь в сопровождении своего двора, епископа Салага и Турцо; улицы города были запружены беглецами, их повозками и телегами.

Королеве и её свите с громадным усилием удалось пробраться сквозь толпу, и они рысью помчались вдоль берега Дуная по направлению к Прессбургу. Вещи были свалены на барки, которые медленно поплыли вверх по реке.

Однако быстрая езда вредно отразилась на королеве, она стала жаловаться на боли, и около полуночи её караван вынужден был остановится в какой-то заброшенной усадьбе. Но Марии не долго пришлось отдыхать. Около усадьбы появились какие-то подозрительные всадники.

— Воевода напал на наш след, — взволнованно воскликнул Борнемиса, — его гусары нагоняют нас! Двинемся скорей дальше!..

Королева села на лошадь, остальные последовали её примеру. Однако не успели они двинуться, как их нагнал отряд неизвестных всадников.

Турцо поехал им навстречу. Начальник отряда спросил, кого он сопровождает.

— Мою жену и дочерей, — ответил Турцо.

— Ты лжёшь! — воскликнул незнакомец. — Это королева и её дамы. Хорошая добыча для Заполии! — И с этими словами он столкнул Турцо с лошади, а его люди бросились на свиту королевы.

— Скорей, мчитесь во весь дух! — воскликнул Борнемиса, обнажая саблю. — Я попытаюсь задержать их. Спасайтесь!

Королева покачала головой и выхватила из-за пояса кинжал. Борнемиса умчался; после непродолжительной, но жестокой схватки гусары Заполии отступили. Королева поспешила вперёд, её лошадь перескочила через труп начальника неприятельского отряда, но около него на руках Мики лежал Борнемиса. Мария быстро соскочила с лошади и бросилась к нему.

Борнемиса протянул к ней руки; он уже не мог говорить, но его глаза ясно выражали: «Я люблю тебя и умираю за тебя».

Кровь струилась из глубокой раны на груди Борнемисы и окрасила горностай плаща королевы. Эрзабет и Иола опустились на колени, мужчины сняли шапки. Борнемиса испустил глубокий вздох и умер. Королева без сознания упала на него...

Турцо, которого Мика освободил, подал знак, королеву подняли и положили на носилки. Шествие медленно двинулось в путь.

Только один человек остался с покойным и похоронил его, и этот один был разбойник.

XXXV Король Заполия

Вечером после сражения при Могаче Заполия в сопровождении нескольких всадников подъезжал к полю битвы. Он мрачно сидел в лёгком экипаже, закутавшись в плащ.

Топот приближавшейся лошади вывел его из раздумья. Он остановился и позвал всадника, собиравшегося промчаться мимо.

— Ты из Могача, друг? — спросил воевода.

— Мы потерпели полное поражение и потеряли пушки; король убит! — крикнул беглец и, пришпорив коня, поскакал дальше.

— Король убит... — вполголоса повторил Заполия. — Вперёд! — крикнул он своим людям.

Ему навстречу стали попадаться другие беглецы; все они единодушно подтверждали известие о смерти короля.

Тогда Заполия повернул и поспешил в Сегедин, где стоял его лагерь, и собрал своих приверженцев.

— Венгерская армия разбита наголову, король убит, — холодно проговорил он, — отечество беззащитно; враг сжигает наши города и забирает в плен население. Напоминаю вам о вашей обязанности; вы должны избрать нового короля. Остановите свой выбор на человеке, который может держать в руках не только скипетр, но и меч, и который сумеет спасти Венгрию и защитить вас.

— Да здравствует Заполия! Король Заполия! — раздалось в ответ.

Заполия в тот же вечер выступил со своей армией в Токай, где и укрепился. Со всех сторон к нему устремились дворяне, ища защиты от турок, грабивших и разорявших окрестности. Заполия щедро раздавал деньги своим приверженцам, число их ежедневно росло, и наконец на общем собрании они провозгласили его королём.

Магнаты избрали депутацию, которая поспешила навстречу султану, чтобы он утвердил этот выбор.

На следующий день после сражения султан поехал осматривать поле битвы. Венгры оставили здесь около двадцати тысяч убитых, среди которых было больше пятисот знатных магнатов. Победители захватили восемьдесят пушек и около четырёх тысяч пленных.

В то время как Сулейман совещался со своими начальниками, турецкая кавалерия отправилась грабить местность и в несколько дней совершенно разгромила берега Дуная и Рааба.

Третьего сентября султан издал приказ уничтожить всех пленных. Они были собраны на поле битвы и убиты. Головы семи епископов, двадцати восьми магнатов и сотни дворян насадили на колья вокруг палатки Сулеймана.

После этой резни турецкая армия медленно направилась к Офену, сжигая и уничтожая всё на своём пути.

В отчаянии женщины брались за оружие, следуя примеру своих мужей, и, собираясь в укреплённых местах и крепостях, защищались до последней возможности.

Близ Марота, среди холмов, укрепилось около двадцати тысяч венгров; их предводителем был разбойник Мика. Они долго геройски защищались от нападавших турок; когда же съестные припасы кончились и не было больше надежды на спасение, они решили сделать вылазку и умереть в бою. Произошла ужасная, кровопролитная схватка, окончившаяся только со смертью последнего венгра.

Десятого сентября 1526 года Сулейман разбил свой лагерь недалеко от венгерской столицы. Ему были торжественно поднесены ключи Офена; он милостиво принял их и приказал пощадить город.

На другой день Сулейман торжественно вступил в Офен во главе своей громадной армии и расположился в королевском замке.

Он занял флигель, в котором жил король Людовик, и с любопытством рассматривал незнакомую ему обстановку, статуи и роскошную библиотеку. Он приказал нагрузить всё это на корабли и отправить в Белград, откуда статуи и книги были перевезены впоследствии в Константинополь.

Однажды султану вздумалось осмотреть комнаты королевы; его сопровождали переводчик и старый управляющий замка. В тронном зале Сулейману бросился в глаза портрет красивого молодого человека в королевской мантии, и он спросил, кто это.

— Наш король Людовик II, — со слезами на глазах ответил старик-управляющий.

Сулейман долго рассматривал своего противника; затем, обернувшись, он увидел портрет величественной женщины, красота которой приковала его взоры.

— А это? — воскликнул он.

— Наша королева.

— Она ещё жива?

— Да, — ответил управляющий.

— Где она?

— В Прессбурге.

Султан облокотился на подоконник и не мог отвести взор от портрета. Затем он приказал отнести его к себе в спальню.

Там он лёг на диван и продолжал любоваться портретом. Вдруг лицо прекрасной королевы осветилось кроваво-красным заревом. Султан подбежал к окну. Весь город был в огне. Вне себя от гнева, он велел позвать своих аг.

— Ведь я приказал пощадить город.

— Это арнауты, повелитель, — ответили аги, — воры и разбойники, с которыми никто не может справиться.

— Посмотрим! — воскликнул султан. — Пусть подадут мне лошадь.

Несколько минут спустя Сулейман повёл своих янычар к пылающему городу, который, несмотря на строгое запрещение, был подожжён в двух местах.

Султан встретил своего великого визиря, который прилагал все усилия, чтобы потушить пламя.

— Где горит? — спросил Сулейман. — Кто поджёг?

— Вот они, — сказал визирь, указывая на семерых связанных арнаутов.

— Бросьте их в огонь! — спокойно приказал султан.

Его распоряжение немедленно было исполнено; затем султан велел своим солдатам тушить огонь, но все усилия оказались тщетными.

На следующее утро весь Офен, кроме замка и нескольких прилегающих к нему улиц, представлял собой груды обуглившихся развалин.

В Прессбурге, в королевском замке Мария, бледная и утомлённая, читала соболезнующее письмо, присланное ей великим реформатором Мартином Лютером. Эрзабет сидела около неё с работой; Иола листала книгу. Вошёл паж и доложил о прибытии посланного от султана. Мария приказала ввести его.

Посланный Сулеймана, хитрый армянин, осторожно вошёл в комнату и бросил недоверчивый взгляд на обеих женщин.

Королева удалила их.

— Венгерский сейм в Токае избрал королём Ивана Заполию, — начал армянин.

— Я знаю, — ответила Мария.

— Султан Сулейман... — продолжал он.

— Утвердил его, — перебила королева.

— Нет ещё, — ответил армянин, — повелитель правоверных видел тебя и...

— Это ложь! Где он мог меня видеть?

— На портрете, оставшемся в замке. Портрет висит теперь в спальне султана; ты понравилась ему, и он желает видеть тебя; ты можешь спокойно возвращаться в свою столицу. Султан не утвердил Заполию, а отдаст государство тебе и будет охранять тебя. Ты станешь жить в роскошном дворце. Он требует немедленного ответа.

— Скажи ему, — ответила Мария, — что Европа, несмотря на его победы, — не рынок рабов и что меня купить нельзя.

С этими словами Мария вышла из комнаты.

Сулейман молча принял ответ королевы и отправился в Пешт. Там он встретился с депутацией венгерских магнатов, скромно просивших его утвердить их выбор. Султан милостиво выслушал их и утвердил за Заполией престол Венгрии.

Через несколько дней он получил известие о восстании в азиатских провинциях и заговоре в Константинополе. Пробыв две недели в Офене, он отправился в обратный путь.

Турецкая армия, разрушая и уничтожая всё на своём пути, медленно двинулась к югу. Десятого октября 1526 года Сулейман покинул Венгрию, уводя с собой триста тысяч пленников.

XXXVI Выборы короля

Между тем в Прессбурге вокруг вдовствующей королевы собралась лучшая часть венгерской нации; все храбрецы, уцелевшие после битвы при Могаче, поспешили к её двору.

Гавриил Перен спасся чудом, пробравшись через горы, и так неожиданно прибыл в Прессбург, что Иола от радости упала в обморок.

Однажды вечером, когда Эрзабет отправлялась в церковь, из тёмного коридора замка выступила какая-то фигура и заслонила ей дорогу.

— Цетрик! — воскликнула молодая девушка, бросаясь ему на шею.

На её крик выбежали королева и Иола. Мария ввела его в свою комнату; он был первым, кто мог рассказать ей все подробности смерти короля.

Сильно подействовало на королеву свидание с палатином Баторием; оба залились слезами и долго были не в состоянии вымолвить ни слова.

— Венгрия погибла, — наконец произнёс палатин, — и мы одни виноваты в её гибели.

— Неправда, — с чувством возразила королева, — мы боролись, трудились и страдали за эту страну. Я не считаю её погибшей.

— Она сама погубила себя, — мрачно продолжал палатин, — и теперь в довершение своего позора выбрала королём предателя и изменника.

— Разве сейм в Токае — вся страна? Разве кучка магнатов — всё венгерское дворянство? — воскликнула Мария. — Нет!

Баторий покачал седой головой и грустно проговорил:

— Венгрия не может больше существовать, конец нашей свободе!

— Конечно, Баторий, — ответила Мария, — но зачем же предоставлять её туркам? Не лучше ли соединиться с другой могущественной страной, которая будет защищать её?

Палатин с изумлением взглянул на неё.

— Ты думаешь об Австрии? — тихо сказал он.

— Да.

— Ты теперь — правительница: созови сейм; мы постараемся сделать всё, что возможно!

Королева в тот же день написала приказ, созывающий сейм на 25 ноября в Коморне.

Однажды королева призвала Цетрика и сказала ему:

— Исполни мою просьбу, Цетрик; поезжай в Могач и постарайся разыскать тело короля.

Цетрик знал, что король утонул — это случилось на его глазах, — но не посмел ослушаться королеву.

На другой же день он покинул Прессбург; один доехал до Рааба, а оттуда его сопровождал капитан Сарфи с десятью гусарами.

Когда они добрались до поля битвы, Цетрик указал им место, где погиб король.

На берегу Дуная лежало много трупов лошадей и солдат. Во время своих усердных поисков они увидели среди сломанного оружия и непогребённых тел свежую могилу. Цетрик стал разрывать её и узнал хорошо сохранившееся тело короля. Они положили труп Людовика в привезённый с собой гроб и отвезли его в стольный Белград, где он был похоронен в усыпальнице венгерских королей.

Между тем Заполия прислал к королеве своего уполномоченного с предложением как можно скорее собрать сейм и передал письмо, в котором просил у Марии её руки.

— Сейм назначен на двадцать пятое ноября, — ответила королева, а письмо Заполии оставила без ответа.

Посланный вернулся к Заполии и доложил ему, что Мария хочет, чтобы королём был избран её брат.

Заполия решил действовать быстро и энергично. Прежде всего он собрал своих приверженцев в Токае, и ему удалось привлечь на свою сторону Петра Перена, обещав тому назначить его воеводой Трансильвании.

Его партия ежедневно увеличивалась. Вербочи, который должен был сделаться канцлером, разъезжал из одного округа в другой, произносил зажигательные речи и советовал не доверять иностранцам. Уверившись в успехе, Заполия пятого ноября созвал сейм в стольном Белграде.

Королева тщетно взывала к дворянству, чтобы оно подождало законного сейма, большая его часть устремилась в стольный Белград.

Девятого ноября Людовик II был похоронен, а на другой день Заполия избран королём и коронован епископом Нейтры.

Эрцгерцог Фердинанд только что вернулся из похода в Италию и был избран богемцами королём. Когда Заполия занял Коморн, королева созвала сейм на шестнадцатое декабря в Прессбурге.

Эрцгерцог обнародовал манифест, в котором обещал сохранить свободу Венгрии. Многие магнаты открыто перешли на его сторону, и в Прессбурге собралось много дворян.

Накануне сейма к Марии вошёл Цетрик и доложил о приходе таинственного посетителя, который согласен открыться только королеве.

— Пусть войдёт, — сказала Мария, — только будь поблизости.

Несколько минут спустя в комнату вошёл Заполия и тотчас опустился на одно колено.

— Что тебе надо здесь, Заполия? — побледнев, спросила королева.

— Тебя, Мария; я прошу твоей руки.

Королева сделала отрицательное движение.

— Ты меня не любишь... — начал Заполия.

— Я ненавижу тебя, — с жаром воскликнула Мария.

— Я не прошу твоей любви, — ответил Заполия, подымаясь, — я теперь — законный король Венгрии и прошу тебя разделить со мной престол.

— Я никогда не соглашусь быть женой человека, предавшего моего мужа, — воскликнула Мария.

Заполия с грустью посмотрел на неё, затем схватил её руку и, крепко сжав, воскликнул:

— Прощай!

— Прощай.

На следующий день дворянство собралось в королевском замке. Мария открыла сейм и обвинила Заполию в измене и предательстве, а дворян — в бездействии.

— Предлагаю вам по вашей совести и разуму избрать нового короля, — закончила она. — Собери голоса, палатин!

Глубокая тишина царила в зале, пока собирали голоса.

— Кто избран? — спросила королева.

— Единогласно: эрцгерцог Фердинанд Австрийский, — ответил Баторий.

XXXVII Эпилог

Мария управляла некоторое время вместо своего брата, а затем удалилась в Линц.

Для этой выдающейся женщины Эразм Роттердамский, имевший в то время большое влияние на Европу, написал свою книгу «О вдове».

Деятельная натура королевы искала теперь удовлетворения в науках, и она неутомимо пополняла свои знания. Она жила очень уединённо, но её дом был открыт для каждого; все выдающиеся люди того времени считали своим долгом посетить её.

У неё была небольшая, но прекрасно подобранная библиотека и собрание лучших картин.

Эрзабет сделалась женой Цетрика. Они, а также Иола со своим мужем не покидали королевы.

Мария вела переписку с множеством выдающихся людей своего времени и ежедневно получала массу писем со всех концов Европы; одни из них изобличали деловой почерк чиновника, другие были написаны мелкими буквами учёного, третьи — неумелой рукой военного.

Эта деятельность возвратила характеру Марии полное спокойствие, и она не выказывала ни малейшего желания изменить свою жизнь; на все просьбы братьев принять участие в управлении Венгрией она отвечала отказом.

Самые могущественные князья Европы просили её руки, и братья прилагали все усилия, чтобы склонить её принять предложение кого-либо из них. Одним из претендентов на руку Марии был граф Пфальцский, Фридрих.

Ещё будучи юношей, он влюбился в сестру Марии Элеонору, и та вполне разделяла его чувства. Карл V, узнав об их отношениях, поспешил прекратить их и выдал Элеонору замуж за Эммануила Португальского, а после его смерти — за французского короля Франциска I.

Прошло много лет; пылкий юноша превратился в мужчину, имя которого произносилось с уважением. Он случайно попал в Линц и, конечно, воспользовался случаем навестить сестру Элеоноры.

Мария приняла его очень приветливо и выказала ему большое участие. Её красота и блестящий ум поразили Фридриха и разбудили былые воспоминания. Прощаясь с Марией, он серьёзно спросил её, думает ли она выйти замуж.

— Никогда! — решительно ответила прекрасная вдова.

Через несколько дней Карл V получил письмо от Фридриха, в котором тот просил поддержать его предложение Марии. Оба брата очень сочувственно отнеслись к этому, но королева нашла в брачном договоре, составленном Фридрихом, предлог, чтобы отклонить его предложение.

Наступила зима; снег покрыл улицы и крыши Линца. Мария сидела у камина.

Вдруг со двора донеслись звуки мандолины и мягкого мужского голоса, певшего песнь: «Любовь живёт с любовью».

Она позвонила. Появились Эрзабет и Иола.

— Позовите певца, пусть он докончит свою песнь здесь.

Певец вошёл и остановился у двери.

— Вы сами сложили эту песнь? — спросила королева.

— Нет, ваше величество, это — народная песня о венгерском короле Людовике и его супруге Марии[15].

— Народ поёт о нас? — с волнением воскликнула королева.

— Эта песнь поётся во всей Германии. Я выучил её для вас и пришёл, чтобы спеть её вам.

Королева вынула кошелёк. Певец сделал отрицательное движение и схватил Марию за руку. Королева подавила крик и удалила своих дам. Певец быстро сбросил плащ и бросился к её ногам. Это был граф Фридрих Пфальцский.

— Ещё раз умоляю вас, — воскликнул он, — не отталкивайте меня!

Мария покачала головой, граф поднялся. Она взяла со стола несколько распечатанных писем и подала ему.

— Прочитайте!

— Сейчас?

— Да.

Фридрих прочёл письма братьев Марии, в которых они настаивали, чтобы она приняла его предложение, а затем молча сложил их.

— Вы довольны? — спросила Мария.

— Нет!.. Как можете вы находить затруднение в брачном договоре? Напишите его сами, я подпишу не читая.

— Мне очень жаль, но дело не в договоре.

— Теперь я понимаю вас, — ответил Фридрих после паузы.

— Ещё не совсем, — возразила Мария, открывая скрытую обоями дверь.

Фридрих последовал за ней. Они вошли в маленькую комнату, обитую чёрным сукном; окон в ней не было. Дверь закрылась, и они оказались как бы похороненными в большом гробу. Воздух был холодный и сырой, словно могильный, так что Фридрих содрогнулся. Королева зажгла факел, и он осветил красноватым светом чёрный занавес, ниспадавший до пола.

Королева отдёрнула его, и факел осветил портрет красивого молодого человека; Фридрих вопросительно взглянул на королеву. Она указала на раму, на ней стояло: «Ludovicus Rex»[16].

Тогда Фридрих ещё раз бросил грустный взгляд на прекрасную вдову и на портрет Людовика II, а затем, опустившись на одно колено, поцеловал руку Марии и быстро вышел из комнаты.

Мария потушила факел и вышла из этого мрачного зала, под окном прозвучали ещё раз последние прощальные звуки мандолины.

Мария открыла шкатулочку из чёрного дерева, в которой хранились небольшие полуразорванные лоскутки бумаги. Местами слёзы гордой женщины смыли буквы, но она знала их наизусть.

Это были письма Борнемисы. Она прижала их к губам, потом раскрыла Новый завет и прочла:

«Любовь переносит всё; она верит во всё, и терпит всё. Любовь никогда не кончается. Вера, надежда и любовь вечны, но любовь — самая великая из них».