Последний козырь

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Высоко в небе парил орлан-белохвост. Он описал широкий круг над ковыльной степью и вдруг камнем ринулся вниз. Казалось, еще мгновение — и он разобьется о землю. Но орлан распластал свои могучие крылья и, погасив падение, стремительно пронесся над самой землей, выбросил вперед когтистые лапы и широко открыл клюв. Еще один взмах крыльев — и когти вонзились в спину лисы.

Врангель наблюдал из окна штабного вагона за полетом и броском орлана на жертву. «Вот тактика, которая обеспечит нам успех, — думал главком. — Ошеломляющая воображение противника внезапность, предельная стремительность и широкий маневр в интересах мощного удара по самому уязвимому месту боевого порядка».

Орлан взмыл в воздух, но, обремененный добычей, потерял скорость и высоту. Это стоило ему жизни: глухой выстрел оборвал его полет.

«Главное — ставить перед войсками посильные задачи, — продолжал размышлять Врангель. — С такими ограниченными силами рваться на Донбасс — значит, уподобиться этому орлану. Захватить можно, но удержать — нет». Главком поймал себя на том, что все чаще думает, как бы не зарваться и все-таки достичь имеющимися силами возможно большего эффекта.

— Запросите о ходе высадки Терско-Астраханской бригады генерала Шифнер-Маркевича в районе Кирилловки, — приказал он порученцу.

Генерал Анин — тонкий, высокий шатен в идеально отутюженном мундире — тихим, вкрадчивым голосом доложил:

— С канонерской лодки «Страж» передали, что в соответствии с вашим приказом бригада уже начала продвижение на Мелитополь. Продолжается высадка пехотных дивизий.

— Передайте генералу Слащову: бригаде Шифнер-Маркевича к середине дня захватить станцию Акимовка, перерезать железную дорогу Мелитополь — Джанкой и закрепиться до подхода главных сил.

Генерал Анин мягко, но четко повторил приказ и вышел в аппаратную.

Казалось, все шло хорошо, а на душе главкома было тяжело. Он понимал, что война — сама по себе и военные действия — это производное от политики. А вот политика стран Согласия слишком противоречива. Каждый тянет в свою сторону. Конечно, господин Мильеран торжествует: события развертываются по французскому компасу — на Донбасс. А премьер-министру Англии Ллойд Джорджу этот ход событий явно не по душе. Только что секретарь морского ведомства Лонг заявил в нижней палате, что, поскольку советская Каспийская флотилия под командованием Раскольникова заняла Энзели, британские военные суда будут находиться в Черном море. Он с сожалением констатировал, что тридцать шестая пехотная индусская дивизия, командовал которой английский генерал Шампейн, сдалась красным в плен. Это означает, что бакинская нефть потеряна. А в связи с наступлением Врангеля на север надежда на захват кубанской нефти тоже становится призрачной.

«Мильеран полагает, что я устремился через Донбасс на Москву, — размышлял Врангель, прохаживаясь по вагону. — Я бы и пошел, но казаки не пойдут. К своим куреням — только сигнал дай, а в Московию — нет. Разбегутся».

Командующий не мог забыть случайного разговора, свидетелем которого он оказался.

Во время объезда Донского корпуса ему пришлось задержаться в 3-й Донской дивизии генерала Гусельщикова. Андриан Константинович оказался гостеприимным хозяином, но много пил, мало закусывал. И не дотянул до «стремянной». Закруглив пиршество, Врангель вышел подышать свежим воздухом. Стояла тихая звездная ночь. Невдалеке, около стога сена, светился маленький костер. Сам не зная почему, Врангель пошел в его сторону. Увлеченные разговором, казаки не заметили остановившегося в темноте генерала.

— Эхма-а, — протянул хриплый от махры и самогона голос, — теперича прилечь бы на густую траву займища да потянуться…

— Теперича, — передразнил его другой. — Не жди ентого. Вон слухи — на Москву опять идем.

— Нам там делать неча. Да и войск на енту операцию — кот наплакал. Выйдем на российские просторы и потеряемся. Генгус [11] будет аукать Туркула,[12] а тот станет опять насильничать, ну и как енто: «Самогон, вино и спирт — все глушил он будто воду, в счет казенного доходу». Нет, нельзя нам на Московию иттить. На Дон, Кубань надобно подаваться. Там свои куреня. Глотку перегрызем, а землю донскую не отдадим…

Беспокойные мысли взвинчивали настроение Врангеля. «Нет, ни Вильсон, ни Мильеран, ни Ллойд Джордж определили мой курс борьбы, — думал он. — Его определил тот самый казак у костра: „Нельзя нам на Московию иттить. На Дон, Кубань надобно подаваться…“ Мудро рассудил казак… Да-да, я поведу свои войска на исконно казачьи земли и подниму над ними трехцветное знамя любезного моего Отечества».

Остановившись у карты, Врангель громко произнес:

— Северо-Кавказская республика! — и вслушался в свои слова, которые гулким эхом прокатились в его душе: «Президент Северо-Кавказской республики».

Вошел генерал Анин и замер у двери:

— Слушаю вас, господин главнокомандующий.

— Я вас не вызывал. Впрочем… скажите, Геннадий Акимович, вы верите в то, что я веду свои войска на соединение с армией Пилсудского? — спросил Врангель и, не ожидая ответа, продолжал: — Представьте себе общую картину событий. Советы прорвали Польский фронт и бешено рвутся вперед. Там их лучшие ударные группировки и Конная армия Буденного. Что против них ясновельможный полководец Пилсудский? Нас разделяет более трехсот километров, войска его, охваченные паническим ужасом, бегут. А я должен создавать видимость, будто иду на соединение с ним, чтобы со своими четырьмя корпусами развивать наступление на Донбасс, а затем дальше, на Москву… Кто в это может поверить? — Врангель нервно тряхнул головой, словно хотел отбросить сомнения. — Нет, только Дон и Кубань, только казачье государственное образование под протекторатом хоть самого дьявола, — твердил он, возбуждая себя. — Вперед и только вперед!.. Мощный, внезапный удар, стремительность маневра и неистовый натиск!..

Врангель вдруг вскинул руку к карте, и на его длинной жилистой шее вздулись вены.

— Передать генералу Слащову телеграфно: наступление через Перекопский перешеек начать немедленно, не ожидая плановых сроков!

Затем он выпил залпом два стакана «алиготэ», ящики которого постоянно пополнялись из массандровских винных подвалов князя Воронцова, и вновь зашагал по вагону.

И снова ему почудился голос владыки: «Дерзай, вождь! Ты победишь, ибо ты — Петр, что значит — камень, твердость, опора…» Набатом гудели слова: «Дерзай, вождь, ты победишь!»

Павел глянул на часы. Пора идти на встречу с Кирилычем. Вышел из Приморского парка на площадь и повернул налево, в сторону Екатерининской улицы. На углу возле круглой тумбы для объявлений и афиш остановился и прочел: «Группа Прикал комедиантов под управлением Г. А: Амурова». Опереточная примадонна Елена Юзова. Нашумевшая оперетта «Когда мужья шалят — жены изменяют».

Павел улыбнулся и зашагал вверх по Екатерининской. «Неужели Манов не появится и сегодня?..» Вот уже четвертый раз Кирилыч не выходит на связь. В голову лезут разные мысли: арестован, тяжело заболел, убит бандитами… Но всякий раз, когда наступает время встречи, Павел идет с надеждой — вот-вот Кирилыч крикнет: «Э-гей, поберегись!..» Он сядет в пролетку и незаметно вытащит из-под коврика портсигар, а свой положит на его место. И ценные сведения о перебазировании вражеской авиации поступят для передачи в штаб Кавказского фронта.

Однако скоро кончается последний квартал, а там потянется в гору каменный забор, за которым возвышается Большой дворец — огромное здание ставки главнокомандующего войсками и правителя юга России.

Напротив — Исторический музей Черноморского флота. Павел замедлил шаг, прислушался. Сквозь голоса людей и далекий звон трамвайного колокола слышится цокот конских копыт. «Наконец-то», — обнадеживает он себя. Пролетка быстро приближается. И снова ему кажется, что вот-вот раздастся крик «Э-гей, по-оберегись!» Цокот совсем рядом. Наумов с трудом заставляет себя идти, не оглядываясь. Мимо пронесся фаэтон — мелькнули цилиндр и широкополая шляпа с перьями…

Павел повернул обратно и медленно пошел вниз по улице. Мысль о собственном бессилии не давала ему покоя… Он терялся в догадках, но все его предположения были далеки от истины.

Он не мог знать, что перед его приездом богнаровские ищейки арестовали в Севастополе активных членов подпольной организации. В Симферополе контрразведка расстреляла двенадцать человек из татарского подполья. В Керчи был схвачен и расстрелян городской подпольный комитет в полном составе. Большинство конспиративных квартир провалено. Наконец, кто-то выдал контрразведке сведения о том, что в поселке Планерная, на даче писателя Вересаева, будет проводиться партийная конференция. Только благодаря тому, что один из наблюдательных постов своевременно обнаружил белогвардейцев, окружающих место конференции, многим ее участникам удалось скрыться. Поэтому странная история с разминированием иконы полковником Наумовым насторожила Кирилыча и Лобастова. Было известно им и то, что полковник Наумов побывал на Графской пристани и сразу обнаружил причину срыва сроков погрузки военных материалов.

«У меня осталась еще явка в „Меласе“, — с горечью думал Наумов. — Но тот ли это случай, когда мне необходимо явиться туда! Пожалуй, нет. Надо что-то придумать…»

И опять вспомнился Наумову молодой солдат из рабочей роты. «Возьму его в ординарцы, проверю и сделаю связным. Мало ли что может случиться с Кирилычем!»

Павел не заметил, как снова оказался на Приморском бульваре, возле павильона «Поплавок», построенного на сваях далеко от берега. «Зайти поужинать, что ли?» — подумал он и вдруг увидел Строганову.

Она только что вышла из магазина Чилингирова вслед за пожилой представительной дамой.

Татьяна Константиновна искренне обрадовалась встрече с Наумовым.

— Здравствуйте, Павел Алексеевич, — приветливо сказала она и, повернувшись к своей спутнице, представила его: — Елизавета Дмитриевна, это полковник Наумов.

— Очень приятно, Павел Алексеевич… Антон Аркадьевич мне о вас говорил…

— Счастлив познакомиться с вами, Елизавета Дмитриевна.

— Рада бы пригласить вас с Танечкой скоротать у нас вечер, — все так же неторопливо и радушно говорила генеральша, — да сегодня мы с Антоном Аркадьевичем не принадлежим себе. Проводите-ка меня до извозчика. Он ждет за углом.

Когда Елизавета Дмитриевна уехала, Павел спросил Таню:

— Может быть, мы сегодня сходим на концерт Плевицкой?

— Хорошо, только мне надо заехать домой, переодеться.

…Двор показался Наумову очень уютным, оживленно щебетали птицы, мягко шелестела листва, цветы, растущие вокруг дома, распространяли нежный аромат.

Указав на скамейку у стола, стоящего под деревом, Таня сказала:

— Подождите меня здесь, я быстренько соберусь.

Не успел Павел осмотреться, как Таня вернулась. Она смущенно пожала плечами и показала записку.

— Вы уж извините, Павел Алексеевич, но я не могу пойти с вами. Хозяйка ушла к родственникам и попросила меня подомовничать.

Павел спросил:

— Надеюсь, вы не сразу выгоните меня?

— Нет, — засмеялась Таня, — не выгоню, а угощу чаем с блинами. Зинаида Андреевна напекла.

— Чай с блинами да на свежем воздухе! Лет сто не пил, — обрадовался Павел.

— Вот и чудесно, — оживилась Таня, — потерпите еще немного, я сейчас.

И пошла по выложенной кирпичом дорожке в угол двора к летней кухне.

Павел знал, что многие офицеры пытались ухаживать за ней, но безуспешно. И ему захотелось понравиться Тане.

Вернулась она с подносом, накрытым салфеткой.

— Чай готов. Теперь помогите мне принести самовар.

Постепенно разговор их стал свободнее, проще, и Павел это сразу почувствовал.

— Вы правда не жалеете о концерте? — спросила Таня, разливая чай.

Павел только улыбнулся в ответ.

— Я тоже не жалею… По-моему, слушать программу Плевицкой «Тоска моя, Россия» все равно, что слушать песни соловья, сидящего в клетке… — Таня на мгновение застыла с чайником в руке. — А вы знаете историю жизни этой певицы?

— К сожалению, — смущенно сказал Павел, — я знаю лишь, что чудо-голос непостижимо быстро поднял простую крестьянскую девушку, а потом монашенку из глубин народных на высоту самых лучших театров России и Европы…

«„Из глубин народных…“ Как это естественно он сказал», — отметила Таня и вспомнила слова отца: «Мы, слава богу, не из рода царедворцев, не обивали пороги Малахитовой гостиной… Корень нашего древа в глубинах народных. Гордись этим, дочурка».

— Глубины народные — и вдруг высота лучших театров мира… И как только она выдержала такую перемену? — Таня говорила задумчиво, будто пытаясь понять, почему это талант всегда уносит человека от народа, породившего его, в салоны и залы светской публики. — Но ее истинная глубинная суть — ведь она все-таки от земли — дала о себе знать, когда Россия забилась в агонии гражданской войны: Наталья Васильевна оказалась в Красной Армии медицинской сестрой и даже вышла замуж за комиссара.

Она замолчала. В ее задумчивом взгляде Павел заметил тоску, будто она жалела, что начала разговор об этом.

— Вам налить еще чаю?

Он подал ей стакан на блюдце и спросил:

— А дальше?

Таня сняла с конфорки фарфоровый чайник, налила крепкой заварки и, пододвинув стакан к кранику самовара, разбавила ее кипятком.

— Вместе с мужем она попала в плен к Деникину и вдруг — уму непостижимо, — Таня чуть приподняла плечи, глаза удивленно округлились, — стала женой генерала Скоблина!.. Вы понимаете, Павел Алексеевич? Как же она могла не утратить чистоты души, способности глубоко и самобытно раскрывать образ русской песни?

Их взгляды встретились. Павлу показалось, что из-под спадающего локона глаза Тани смотрят на него настороженно. А ей почудилось, что у полковника дрогнули веки. «Кажется, я не сказала ничего опрометчивого», — спохватилась Таня. На всякий случай она осторожно спросила:

— Я сказала что-нибудь не так?

— Ну что вы, Таня, — поспешил успокоить ее Наумов. — Ваша мысль верна.

Таня оживилась:

— Искусство, как цветы, расцветает на почве, его породившей. Как же Наталья Васильевна не может понять этого?

Они помолчали.

Павлу вспомнились слова Тани: «Я с детства приучена ценить иные титулы: хлебороб, кузнец, врач, архитектор, инженер…» И ему стало понятно, почему она считает естественным, что Плевицкая «оказалась в Красной Армии и даже вышла замуж за комиссара». А вот то, что она стала вдруг генеральшей… «Уму непостижимо…» И все это искренне, убежденно. Конечно же, Таня случайно здесь, в этом логове.

Павел взял ее руку и спросил:

— О чем вы думаете, Таня?

Рука ее чуть дрогнула и замерла, маленькая, нежная.

«О чем я думаю? — повторила про себя Таня. — Разве я могу сказать вам, Павел Алексеевич, что всей душой почувствовала в вас человека чистого, честного и что у меня живет надежда вернуться домой».

Таня повернулась к Наумову. «К чему он стремится, на что надеется? Если бы он мог быть искренним со мной!..»

— Павел Алексеевич, можно я спрошу вас о том, что беспокоит многих?

— Конечно.

— Вы верите в то, что здесь, в Крыму, утвердится какое-то маленькое русское государство?

Павел не ожидал столь откровенного вопроса и не сразу нашелся. Сначала он хотел сказать, что Россия — это монолит, от которого невозможно отколоть даже маленького кусочка. Но, глянув на Таню, понял, что тут восклицательные знаки неуместны. Она терпеливо ждала его ответа. «И все-таки, пожалуй, лучше будет обратить все в шутку», — решил он и, наклонившись к ней, улыбнулся:

— В это не верит даже сам владыка, викарный епископ Вениамин.

— Вы все шутите, Павел Алексеевич! А я ведь серьезно. И знаете почему?.. Я очень боюсь эмиграции. Правда. — Она встала. — Уже поздно…

Только теперь Павел обратил внимание, что взошла луна И время действительно позднее.

— Хэллоу, май фрэнд! — громко приветствовал Клод Рауш Наумова. — Я к вам, но, кажется, опоздал?

— Ко мне? — удивился Павел, недоуменно глядя на полковника и следовавшего за ним официанта с подносом, на котором стояли коньяк, сухое вино и все необходимое к ним. — Прошу вас, мистер Рауш. У нас в России говорят: «Желанный гость никогда не опаздывает».

— Прежде всего поздравляю вас, Павел Алексеевич, с блестящей победой, — оживленно говорил Рауш. Сигара, зажатая в углу губ, делала причудливые движения, и казалось, что это она выбрасывает изо рта дымящиеся слова. — В который уже раз я прошу Татьяну Константиновну подарить мне хотя бы один приятный вечер. Отказ и отказ, вежливый, но не оставляющий никаких надежд. А вы… Я видел вас вдвоем на Екатерининской и понял, что это — не простая случайность.

— Ну что вы, мистер Рауш! — смутился Наумов.

Быстро накрыв на стол, официант вышел. Рауш взял две рюмки коньяка и, подавая одну Наумову, сказал:

— Не обижайтесь, мистер Наумов, разговор о хорошенькой женщине — залог хорошего настроения, которое всегда необходимо иметь при важном разговоре.

— В этом смысле вы превосходно подготовили нашу беседу, — улыбнулся Наумов и взял протянутую рюмку. — Стоя говорят о мелочах, о серьезном — только сидя.

С полковником Раушем Наумов познакомился на пути из Батума в Севастополь. Это произошло на борту американского парохода «Честер Вельси». Павел — теперь уже не английский журналист Ринг Дайвер, а полковник Наумов — стоял на палубе и смотрел, как в предутренней дымке незаметно растворяются горы Кавказа. А здесь, рядом, в чреве «Честер Вельси», солдаты и офицеры — остатки разгромленной белогвардейской Кубанской армии. Скоро они сойдут на берег Севастопольского порта и вольются в ряды армии генерала Врангеля.

Послышались резкие удары рынды — судового колокола, и, словно по его сигналу, на палубе появился Клод Рауш в спортивном костюме.

— Hello, colonel! [13]—громко приветствовал Рауш Наумова и фамильярно подмигнул.

Гимнастикой он занимался усердно. Каждое упражнение делал долго и старательно, особенно силовые. Наконец он закончил и на скверном, но вполне понятном русском языке сказал:

— Подождите меня здесь, полковник, и мы вместе позавтракаем.

— With pleasure, mister colonel,[14] — ответил Павел.

— O-o! Вы говорите по-английски? Это превосходно.

За завтраком Наумов рассказывал о своих скитаниях. Говорил он тихо, сосредоточенно. Клод Рауш внимательно слушал.

Павел сказал, что революция разлучила его с отцом. Работая инженером Англо-Кубанского нефтяного общества, он выехал в заграничную командировку и не вернулся. Рауш вдруг хлопнул Павла по плечу и стал вспоминать своих друзей, с которыми работал на Кубани. А когда узнал, что Павел дружил с Рингом — сыном Джона Дайвера, пришел в бурный восторг.

Они просидели за столом долго, и Клод Рауш убедился, что его собеседник прекрасно знает всех, кто работал в этом обществе до революции.

— Вы верите в то, что большевики не выдержат очередного натиска вооруженных сил Объединенных государств? — неожиданно спросил Рауш.

— Устал я разочаровываться в своих надеждах. Боюсь, последнего не переживу, — ответил Павел и закурил.

Рауш почему-то обрадовался такому ответу.

— Я мог бы, господин Наумов, помочь вам определить свою судьбу на случай эмиграции, — предложил он.

— Что моя судьба в сравнении с судьбой России? Ее ведь не возьмешь с собой в эмиграцию. Русские могут быть счастливы только на русской земле.

— Очень хорошо сказано. Давайте выпьем за верность Родине. — Рауш налил полные рюмки коньяка (купаж его не удовлетворил). — Но я прошу вас, полковник, не забывать моего предложения.

…Здесь, в Севастополе, они встретились впервые, но Наумов не заблуждался относительно темы предстоящего разговора.

Они сели рядом. Рауш положил руку на колено Наумова и доверительным тоном сказал:

— На следующей неделе прибывает наш пароход с грузом вооружения и боеприпасов. — Он сделал паузу и, глядя прямо в глаза, продолжал: — Можно, конечно, выгрузить все, но лучше, если небольшая партия пулеметов, винтовок, наганов и гранат останется в дальнем отсеке парохода.

Павел удивленно посмотрел на англичанина, потом медленно встал и зашагал по комнате. Рауш не мешал ему обдумывать предложение. Наконец Наумов вернулся на свое место и осторожно спросил:

— Но ведь по документам могут…

— Разумеется, если в документах будут разногласия. — Рауш перешел на деловой тон: — Вы будете иметь двадцать процентов дохода от этой маленькой коммерческой операции. К тому же следует иметь в виду, что авторитетная рекомендация на Британских островах значит не меньше, чем крупный счет в банке.

Это сравнение вызвало у Наумова улыбку.

— Рекомендация — валюта не очень устойчивая, вернее — очень неустойчивая в обращении.

— Вам больше подходит счет в банке?

— То и другое, вместе взятое.

— О, мистер Наумов, вы отличный партнер. Прямота — это прежде всего честность.

— Благодарю вас, мистер Рауш, — сказал Наумов и спохватился: — Но, вы знаете, есть еще одно осложнение. Дело в том, что каждый офицер, назначенный на ответственную должность в крупный штаб, чувствует на себе повышенное внимание агентов полковника Богнара.

— О, эта ищейка обладает тонким нюхом, но ей часто мешают качества легавой собаки, — рассмеялся Рауш. — Пойдет по следу диверсанта, но увидит зайца — и бросается во всю прыть за ним. Однако мы с Ференцем в добрых отношениях.

— Если бы и мне удалось установить с ним дружеские отношения, это помогло бы успешнее выполнить наше джентльменское соглашение.

— Это не составит труда.

— И все-таки я еще должен изучить, насколько предполагаемая вами операция реальна в наших условиях, — озабоченно сказал Павел.

— Отлично, мистер Наумов. Кто долго думает, реже ошибается. В любой день спускайтесь в наш ресторан в восемнадцать часов. В это время я обычно обедаю там.