Крест, орёл и полумесяц. Часть 1. Последний крестовый поход

Хорошо было бы не родиться на свет или умереть еще ребенком, чтобы избежать тех испытаний, которые выпали на мою скорбную долю. Но, видимо, Богу было угодно сохранить мне жизнь, чтобы я поведал обо всем, что видел и знаю.

С тяжелым сердцем начинаю свой рассказ, ибо воспоминания о прошлом, словно острые кинжалы, вонзаются в мою израненную душу. Многие из тех, кого я любил, навсегда канули в пучину этих страшных событий. Воспоминания о них всегда будут жить со мной, но я хочу, чтобы и после моей смерти ни одно имя не было предано забвению.

Человеческая память – вот единственное средство, способное одолеть смерть. Бессмертен тот, чье имя и деяния будут помнить и чтить сквозь века, и только такая жизнь имеет хоть какой-нибудь смысл.

Именно поэтому я не прекращаю свой труд, стараясь воссоздать и изложить все то, чему я сам был невольным свидетелем или узнал впоследствии.

Друзья и враги, греки, турки и латиняне, императоры, короли и султаны, полководцы и простолюдины – все они достойны упоминания, и эта история будет целиком посвящена им. Жизни и судьбы этих людей столкнулись в смертельном противостоянии много лет назад – такую роль им уготовил Господь.

И пусть спустя тысячелетия, до самого конца существования мира, в людях живет память о тех, кто сложил свои головы под стенами древнего Константинополя весной 1453 года.

Запись, сделанная в монастыре св. Ясона и Сосипатра, 1466 год

Глава 1

Франдзис

Лето 1443 года. Селимврия

Я собирал в дорогу все необходимое и отдавал последние распоряжения.

Мой господин – благородный Константин, деспот Мореи1 и брат нынешнего императора Иоанна VIII – просил меня как можно скорее вернуться в Константинополь. Неизвестно, какие дела заставили его так скоро вызвать меня из Селимврии, однако я несказанно обрадовался этому.

Константинополь был моим родным домом, где я провел детство и юность, где жила моя семья и были похоронены мои предки. Сейчас этот некогда величественный город пришел в ужасное запустение и представлял весьма печальное зрелище. А вместе со столицей медленно угасала вся империя ромеев2.

Я много читал об истории Константинополя и часто рисовал в своем воображении его ослепительный образ, который сгинул в глубине веков. Каким был Новый Рим во времена своего расцвета?

То был город златоглавых храмов и роскошных дворцов, зеленых садов и помпезных сооружений, театров и широких площадей. Лучшие архитекторы в течение столетий трудились над созданием его облика, а со всех уголков земли сюда свозились бесчисленные богатства. О сокровищах Константинополя ходили легенды, и многие путешественники желали удостовериться в их подлинности. «Город из золота и мрамора» не имел себе равных ни в чем и по праву назывался столицей мира!

Вот зрелище, достойное того, чтобы на него оглянулся бог, созерцая свое творение!3

Воистину, это были золотые времена нашей великой и просвещенной цивилизации! Константинополь рос, богател и процветал, в то время как власть могущественных василевсов простиралась почти над всем Средиземным морем, охватывая три континента…

Что осталось нам от той великой державы? Всего лишь счастливые воспоминания.

Год за годом, словно пораженное каким-то страшным недугом, государство ромеев неуклонно слабело под давлением внешних и внутренних обстоятельств. Все, что оставалось сейчас от тысячелетней империи, – лишь несколько городов да ряд островов в Эгейском море.

Но по-прежнему Константинополь все еще был столицей и там властвовал православный император, а значит, сердце нашего народа продолжало биться.

Стук в дверь прервал размышления – на пороге тяжело дыша стоял мой секретарь Алексей. Юноша уже давно завоевал любовь всех местных прелестниц. Русые спадающие до плеч волосы, большие карие глаза и невероятная эрудиция не могли остаться незамеченными в этом небольшом провинциальном городке. Если бы не природная скромность и чувство меры, Алексей уже давно пропал в объятиях какой-нибудь состоятельной матроны.

В руках юноша держал запечатанный свиток. Судя по взмыленному виду Алексея, дело было особой важности.

– Проходи, Алексей, – пригласил его я. – Что это у тебя?

– Письмо, – немного отдышавшись, ответил он. – Гонец просил передать как можно скорее.

– От кого оно? – поинтересовался я.

– От нашего апокрисиария4 в Риме, – ответил Алексей, делая шаг к столу.

«Что за новости могли прийти из Рима?» – подумал я, принимая послание. Но, внимательно прочитав написанное, понял, что новостей действительно много.

– Спасибо, Алексей, – сказал я, откладывая письмо в сторону. – Что там с моим отъездом? Уже все готово?

– Да, – ответил он, немного замявшись. – Но только… Я хотел бы отправиться вместе с вами.

Алексею не было еще и двадцати лет, он происходил из знатного, хотя и обедневшего рода. Вот уже пять лет, как я взял его на службу. Он отличался исключительной сообразительностью и находчивостью, а кроме того обладал склонностью к иностранным языкам, что позволяло брать его с собой в различные дипломатические миссии.

– Ты нужен мне здесь, – решительно сказал я. – До тех пор, пока император не принял иного решения, я его наместник в этом городе, и мне нужен человек, который будет извещать меня обо всем, что здесь происходит.

Алексей понимал, что спорить бесполезно, и потому лишь молча кивнул в ответ.

– Обещаю, вскоре ты тоже сможешь навестить своих родных в столице, – улыбнулся я, стараясь его приободрить. – Но дела государства прежде всего, и ты должен это понимать.

– Можете на меня положиться, – без особой радости пообещал Алексей. – Что мне следует передать гонцу? Пусть ждет ответа?

Я еще раз взглянул на свиток и, немного подумав, сказал:

– Нет, ответа не будет. Я лично передам императору это письмо, и пусть василевс5 решает, какие действия следует предпринять. А теперь можешь идти и сообщи посланнику, чтобы переночевал у нас, а завтра утром пускай отправляется в обратный путь.

Алексей отрывисто кивнул и вышел из комнаты.

Когда дверь захлопнулась, я протер усталые глаза и медленно поднялся из-за стола, чувствуя, как кровь наполняет онемевшие мышцы. На улице уже вечерело, и лучи заходящего солнца струились в комнату через настежь открытое окно кабинета, окрашивая стены в ярко-розовый цвет. Стояла невыносимая духота, и потому я решил немного прогуляться по саду, который манил свежестью и обещал спасение от вездесущего зноя.

Во время прогулки еще раз перечитал письмо из Рима. Новости были великолепными! Эти несколько строк вновь вселили в мое сердце надежду, что все принесенные нашим народом жертвы оказались не напрасны.

Прошло почти три года с тех пор, как папа Евгений IV объявил крестовый поход против турок. Османская империя вновь набирала силу, и следовало во что бы то ни стало положить конец ее притязаниям на земли Восточной Европы.

Этот поход в первую очередь был нужен Константинополю, который в течение многих столетий сдерживал волны арабских и турецких завоевателей. Теперь его сил едва хватало для обороны собственных предместий, и помощь с запада была нужна как никогда.

Ради спасения своей родины император Иоанн лично отправился во Флоренцию, где признал верховенство римского папы в делах церкви и пошел на другие уступки, которых потребовали от него латинские епископы. Такова была цена военной помощи, и, хотя соглашение было подписано четыре года назад, до сегодняшнего дня я сомневался, что Святой престол предпримет хоть какие-то решительные действия против турок.

Однако сейчас в своих руках я держал доказательства обратного!

В письме сообщалось, что молодой венгерский король Владислав III подготовил армию во главе с прославленным полководцем Яношем Хуньяди, который уже не раз отличался в боях с османами. Сербский правитель Георгий Бранкович также обещал оказать походу всю возможную помощь. К союзу против турок примкнул и караманский эмир Ибрагим-бей, который своими кровавыми набегами опустошал восточные провинции Османской империи и вынуждал султана держать здесь значительные силы.

Более благоприятного момента для наступления представить было трудно, и папа Евгений IV в этом письме заверял императора Иоанна, что войско крестоносцев выступит в поход еще до конца лета.

Новости были прекрасными, но я всегда с недоверием относился к латинянам и хорошо понимал, что вовсе не из благородных побуждений папский престол решил помочь нам в борьбе с турками.

Православная вера – это все, что наш народ сумел сохранить во времена бесконечных смут и потрясений. Именно она до сих пор сплачивала нас и помогала оправиться от горьких поражений.

Но теперь мы должны были отказаться и от нее.

Церковная уния, которую подписал наш император Иоанн VIII от имени своих подданных на Флорентийском соборе, ставила православную церковь в зависимость от Рима. Эта мера была вынужденной – западные монархии не спешили помогать тем, кто не разделял их веру.

«Потерять душу, чтобы спасти тело», – так трактовали унию многие видные философы и священники. Однако сомнения не покидали меня: сможем ли мы спасти тело, даже продав свою душу?

Я хорошо помню день возвращения императора в Константинополь после подписания унии. Мертвая тишина повисла тогда над городом. Люди безмолвно взирали на своего повелителя, и в их глазах читались самые горькие чувства: разочарование, гнев, тревога и страх. Никто не приветствовал императора, и единственным звуком, сопровождавшим Иоанна по дороге в свой дворец, был одинокий стук подков его лошади.

Из скромности я не посмел сообщить императору свою точку зрения. Но на мой взгляд, судьба восточных христиан не волнует никого на Западе. В них по-прежнему видят лишь схизматиков и еретиков, которые никак не хотят принять латинскую веру. Это противостояние длится столетиями, а старые обиды забыть непросто, особенно если из-за них пролилось так много крови…

Так рассуждал и покойный Мануил, отец нынешнего императора. Однажды он призвал юного Иоанна к себе и сказал ему:

– Помни, сын мой, османы больше всего на свете опасаются нашего союза с латинянами, поскольку думают, что такой союз может принести им много бед и несчастий от стран Запада.

Если же латиняне вновь будут настаивать на объединении церквей, как это было раньше, будь в этом деле их верным союзником, особенно когда тебе необходимо запугать турок. Но не предпринимай ничего, чтобы воплотить унию в жизнь, поскольку твои подданные никогда не согласятся на это, ибо латиняне причинили им слишком много зла. Произойдет великая смута, и она толкнет православных в руки нечестивых мусульман.

Такие слова внушал мудрый император своему сыну, и я один был тому свидетелем. Однако Иоанн все исполнил иначе, опасаясь больше турок, нежели смятения среди своих подданных.

Прежде чем отправиться на Флорентийский собор, Иоанн известил султана о своих намерениях, заверил в своей дружбе и верности ему. Однако умный и проницательный Мурад быстро распознал ложь и спросил посланников императора:

– С какой же целью ваш государь едет в Европу?

– Это вызвано финансовыми затруднениями, – отвечал апокрисиарий Андроник Иагр, как ему было велено. – Император едет просить займа у европейцев.

– Мне не кажется правильным, что ваш государь утруждает себя такой дальней поездкой, – возразил Мурад. – И чего он добьется в Европе? Лучше ему было бы обратиться ко мне, и, если император испытывает нужду в деньгах или в чем-либо еще, я готов возместить за него долги и дать много больше сверх того!

Так говорил султан, прекрасно понимая, какую игру затеял против него Иоанн. Османский владыка более всего ненавидел двуличие и, желая проучить императора, повелел осадить Константинополь. Впрочем, вскоре он смягчился и отозвал свою армию назад, поддавшись уговорам первого визиря Халиля-паши, давнего союзника греков.

Но недолго радовались ромеи – на смену мусульманским ордам пришли латинские епископы. Они желали самолично убедиться в том, что греки склонились перед Римом. Самодовольные агенты понтифика и не подозревали, что среди населения Константинополя растет недовольство. Никто не собирался мириться с новыми порядками, и первым, кто заявил об этом во весь голос, стал митрополит Марк Эфесский. Будучи другом императора, он демонстративно отказался от сана патриарха и поклялся, что до самого последнего вздоха будет бороться с постулатами Флорентийского собора. Вокруг него тут же сплотились все, кто выступал против унии, его поддерживали монахи, придворные, епископы, простой люд. Проповеди Марка всегда собирали толпы горожан и пользовались успехом, ибо ненависть к латинянам всегда была велика.

Раскол в обществе нарастал день ото дня и грозил перерасти в гражданскую войну. Стремясь предотвратить кровопролитие, Иоанн приказал заключить Марка Эфесского под стражу. Но даже в заключении неутомимый митрополит продолжал свою деятельность. Когда же император по просьбе подданных вернул ему свободу, ликующая толпа наполнила улицы Константинополя и с почестями встречала возвращение митрополита Эфесского.

Только тогда Иоанн окончательно понял, что проиграл. Он и сам уже начинал сожалеть о своем решении, понимая, что уния с западной церковью приносит одни несчастья и без того исстрадавшемуся народу. Но он не желал разрывать соглашение с римским папой, который требовал немедленно исполнить взятые на себя обязательства. Оказавшись таким образом в положении hac lupi, hac cani6, император вел двойную игру: с одной стороны, не отрекался от унии, с другой – не торопился претворять ее положения. Однако это приносило лишь новые беды для раздираемого смутой города.

Единственным выходом мог бы стать удачный военный поход против османов. В таком случае ромеи увидели бы, какую пользу принесло объединение двух церквей. Но годы шли, а помощи с запада все не было…

И вот – случилось! Христианская армия двинулась на восток! Если крестоносцам улыбнется удача – турки навсегда будут изгнаны из Европы, если же Фортуна окажется на стороне османов… Для христиан на Балканах наступят темные времена.

Солнце почти скрылось за горизонтом, и я уже собирался вернуться обратно в свой кабинет, когда услышал шаги за спиной. Обернувшись, я заметил человека, который неподвижно застыл в тени деревьев. Нижняя часть его лица была закрыта маской, а из-под надвинутого капюшона смотрели холодные, как свет мерцающих звезд, глаза. Непонятно, как этот незнакомец мог очутиться здесь, в окруженном высокой стеной и бдительной стражей поместье императорского наместника. Мое сердце учащенно забилось – первой мыслью было немедленно позвать на помощь, однако что-то удержало меня.

«Кто ты? И что здесь делаешь?» – спросил я как можно спокойнее, стараясь не выдать волнения.

Человек ничего не ответил, а лишь неспешно приблизился. Я старался сохранять хладнокровие, хотя в случае внезапного нападения защищаться было нечем. Оказавшись рядом со мной, незнакомец вытащил из рукава аккуратно свернутый лист бумаги и, не говоря ни слова, протянул его мне. Как только я принял посылку, он развернулся и скрылся в глубине сада так же бесшумно, как и появился. Проводив странного гостя взглядом, я оставался стоять неподвижно, различая лишь тихий шелест листвы да отдаленное ржание загоняемых в стойло лошадей.

Не знаю, сколько времени прошло, прежде чем я сумел взять себя в руки. Лишь убедившись в том, что в саду никого больше нет, я аккуратно развернул письмо, пытаясь прочитать его содержимое, однако в сгустившейся темноте не смог разобрать ни строчки. Вернувшись в дом, я поднялся в свой кабинет, плотно прикрыл за собой дверь и при слабом свете настольной свечи прочел следующее:

«Ромеи! Отныне вы можете спать спокойно – в ближайшее время султан не будет тревожить ваши границы и угрожать вашим поселениям. Вскоре Мурад получит страшные новости из Амасии о своем сыне. Старайтесь использовать этот момент для того, чтобы вернуть себе утраченные земли и освободить их от ига османов».

В конце была подпись: «Друг греков».

После появления таинственного курьера содержание письма не слишком удивило меня. С моей стороны придавать какое-либо значение написанному было бы величайшей глупостью. Вполне возможно, кто-то решил таким образом подшутить надо мной.

Я еще раз взглянул на исписанный листок. Почерк был незнаком. Тогда я убрал письмо и попытался забыть о происшедшем, однако мысли непрестанно возвращались к этому странному гостю и его посланию.

«Ну хорошо, – рассудил я. – Если в записке написана правда, то содержание ее будет легко проверить – «страшные вести из Амасии» султан Мурад мог получить только об одном из своих сыновей – Алаэддине. Если с ним действительно что-то случится, скрыть это никак не удастся, и новость быстро достигнет Константинополя. Следовательно, надо лишь немного подождать…»

Глава 2

Халиль-паша

Дебют

Султан великой Османской империи Мурад II был сражен страшным горем. Его любимый сын, наследник престола Алаэддин Али погиб от рук неизвестных убийц. Уже третий день султан не выходил из своих покоев, никого не принимая. Даже великий визирь Халиль-паша боялся беспокоить повелителя в столь скорбный час.

Три дня и три ночи оплакивал Мурад смерть своего сына, проводя это время в неустанных молитвах, не смыкая глаз и почти не притрагиваясь к еде.

Не прошло и шести лет с тех пор, как тяжелая болезнь унесла жизнь старшего наследника – Ахмета, на которого султан возлагал большие надежды. Тогда, как и теперь, Мурад всей душой жаждал удалиться от дел, пожить в покое и уединении. Бесконечные войны и дворцовые интриги смертельно утомили его. Впрочем, он понимал, что не может покинуть свой трон сейчас, когда армия крестоносцев выступила в поход против его империи. Чтобы справиться с новыми угрозами, нужно было вновь собирать войско, но известие о смерти Алаэддина лишило Мурада сил заниматься вопросами государства. Перепоручив это великому визирю, султан закрылся в своих покоях, желая побыть наедине со своим мыслями.

Приняв власть из ослабевших рук повелителя, Халиль-паша всеми средствами пытался предотвратить надвигающуюся катастрофу. По его приказу был созван диван7, на котором предстояло решить вопрос о противодействии крестоносцам, которыми руководил знаменитый полководец Янош Хуньяди. За минувший год этот венгр дважды наносил поражение османским войскам, освободил захваченные турками земли Венгрии и теперь, поддерживаемый христианским населением, переправлялся через Дунай, вступив на территорию Сербии.

Положение Османской империи было угрожающим!

Борьба с вечно враждебным Караманом истощила силы государства, и теперь, едва заключив хрупкий мир на востоке, османам приходилось изыскивать силы для отражения угрозы с запада. Территорию государства продолжали опустошать многочисленные мятежи и бунты, которые некому было подавлять. Османская империя, спаянная железной волей султана Мурада, была готова развалиться в любой момент, и для ее спасения требовались решительные меры.

Заседание дивана затягивалось, слов говорилось много, а никаких конкретных решений так и не было принято. Многие сановники, уставшие от бесконечных споров, мечтательно поглядывали во двор, где ловкие слуги сновали с подносами, полными различных кушаний для опочивальни повелителя.

Тревога перед вторжением крестоносцев быстро уступала место размышлениям о будущем правящей династии. Ведь, кроме самого султана, в живых оставалось только два ее представителя. Это были младший сын Мурада Мехмед и его дальний родственник Орхан, который ныне находился в Константинополе при дворе императора Иоанна. Вельможи сходились во мнении, что необходимо призвать Мехмеда ко двору в Эдирне, однако Халиль прекратил пустые споры и потребовал вернуться к нависшей над империей угрозе со стороны крестоносцев.

– Необходимо заключить перемирие с королем Владиславом, – предложил Исхак-паша, первый после визиря сановник в государстве. – Наша казна слишком скудна, а времени слишком мало, чтобы собрать достаточную армию и перебросить ее на запад.

– Неверные зашли слишком далеко, – возразил ему Турахан-бей, убеленный сединами ветеран многих сражений, чья воинственность лишь укрепилась с годами. – Их армия уже марширует по территории Сербии! Нужно остановить Хуньяди любой ценой и лишь после заключить мир на наших условиях!

– Войско крестоносцев увеличивается с каждым днем, – вторил ему невозмутимый и осторожный Саруджа-паша. – Если мы не вмешаемся сейчас, то потеряем контроль над балканскими землями.

– А если вмешаемся и потерпим поражение? – не сдавался Исхак-паша. – За истекший год неверные уже дважды одерживали победу над нашими войсками!

Напоминание о горьких поражениях резко обострило споры.

– Давно уже пора призвать к ответу тех, кто повинен в наших неудачах! – крикнул Касым-паша, молодой и подающий надежды бейлербей западных провинций империи. – Только тогда у военачальников пропадет желание сдаваться в плен неприятелю.

– Кого ты имеешь в виду? – ехидно спросил Саруджа. – Может быть, Шехабеддина-пашу?

– Именно его! – оживился Касым. – Такие полководцы – позор для нашей армии. Из-за таких, как он, неверные осмелились бросить вызов Османской империи, полагая, что среди сынов Аллаха не найдется достойных воинов, чтобы проучить их!

– Шехабеддин доказал свою несостоятельность, – согласился Исхак. – Не следовало платить за него выкуп, а если и платить, то лишь затем, чтобы потом передать в руки палачу!

– Пусть для начала отчитается перед повелителем за свое семилетнее пребывание на посту бейлербея Румелии, – усмехнулся Касым. – Думаю, там за ним водится достаточно грехов, чтобы падишах самолично отправил его на плаху.

Эти слова были встречены с одобрением, однако Халиль уже устал от пустой болтовни.

– Не забывайте, что именно султан возвел Шехабеддина в должность бейлербея Румелии, – напомнил визирь. – И только повелителю решать, жить ему или умереть.

Вельможи склонили головы в знак согласия.

Халиль и сам не питал любви к Шехабеддину-паше. Заносчивость и высокомерие этого человека, посеянные на благодатную почву султанской милости, усиливались год от года. Как полководец Шехабеддин показал себя с наихудшей стороны, что особенно проявилось в битве у Железных ворот, когда его восьмидесятитысячная армия была наголову разбита венграми под командованием все того же Яноша Хуньяди, у которого под рукой было не более двадцати тысяч воинов. Сам же Шехабеддин попал в плен и был выкуплен султаном за баснословные деньги.

– Что касается вторжения христиан… – Визирь провел рукой по своей пепельной бороде. – Думаю, что перебрасывать наши армии с востока бессмысленно, для этого у нас нет ни времени, ни средств, поэтому приказываю…

Халиль выдержал небольшую паузу и, оглядев совет внимательным взглядом, кажется, принял окончательное решение.

– Турахан-бей, – обратился он к пожилому полководцу. – Ты сию же минуту отправляешься в Пловдив. Тебе следует организовать оборону города и подготовить все необходимое для нашей армии, которая пройдет через этот район.

– Будет исполнено, – кивнул военачальник.

Затем визирь повернулся к Касыму-паше:

– Ты будешь отвечать за подготовку армии. Я наделяю тебя для этого всей властью. Костяк нового войска составят воины, которые только что вернулись из Анатолии, к ним присоединятся отряды янычар из Эдирне, можешь также рассчитывать на подкрепления из Софии и Видина. Только поторопись – к сентябрю армия должна быть готова. Ты все понял?

– Армия будет готова в срок! – живо откликнулся Касым, радуясь возможности показать себя в деле. – Благодарю за оказанное доверие.

– Вот и решено, – сказал визирь, собираясь уже объявить об окончании заседания, но тут его прервал один из присутствовавших в зале санджак-беев8.

– Мудрый Халиль, ты, кажется, позабыл обо мне! – послышался звучный голос, выдававший в его обладателе иноземца. – Неужели у тебя не найдется задания и для моих храбрецов?

Все взоры тут же устремились на высокого чернобородого мужчину с орлиным носом и отважным взглядом воина, презирающего опасность. Этим человеком был Искандер-бей – талантливый полководец и любимец самого султана, в жилах которого текла албанская кровь.

– Неужели ты успел пресытиться жизнью в столице? – снисходительно поинтересовался Халиль. – Повелитель высоко ценит твое общество и не хочет отпускать тебя.

– Полагаю, повелитель простит мою дерзость, когда я принесу ему голову Яноша Хуньяди на золотом блюде!

Халиль призадумался. До сих пор Искандер-бей не знал поражений. Получив свое грозное прозвище в честь Александра Македонского9, он, казалось, достиг вершин воинской славы. Неудивительно, что теперь он хочет померяться силой с одним из лучших христианских предводителей.

– Хорошо, – согласился Халиль. – Отправляйся в свой санджак и собирай верных людей. Ты присоединишься к армии Турахана в Пловдиве.

Искандер приложил руку к груди и поклоном поблагодарил визиря за оказанную милость.

– На этом все! – сказал визирь, взмахнув худощавой рукой. Один за другим вельможи стали покидать зал совета, и вскоре комната опустела.

Выждав некоторое время, Халиль тоже направился к выходу, надеясь, что на этот раз сумеет избежать вопросов о здоровье падишаха. Вопросов далеко не праздных, учитывая, что султан вот уже несколько дней не появлялся перед взорами подданных. Но что мог ответить Халиль, который и сам уже не раз тщетно обивал порог государевой опочивальни, рассчитывая на краткую аудиенцию!

Очутившись в полутемном дворцовом коридоре, освещаемом лишь слабыми бликами светильников, Халиль двинулся в сторону своего кабинета, однако почти сразу же услышал за своей спиной чьи-то мягкие шаги. Накопившийся за долгие годы смертельный страх заставил его обернуться, однако свет факела выхватил из темноты хорошо знакомые черты главного хранителя султанских покоев. Широкое, лоснящееся лицо кизляра-аги10 светилось белоснежной улыбкой, которая казалась не менее фальшивой, чем льстивые речи, которые изливались из его уст.

– Сегодня вечером повелитель ждет вас у себя, – прошептал он так, словно кто-то в этом пустом коридоре мог услышать их разговор. Впрочем, Халиль не сомневался, что кто-то его все-таки слышит, ибо дворец султана бережно хранит свои тайны, но едва ли человек сам сумел бы сохранить их, находясь в пределах дворца.

Халиль коротко кивнул, стараясь не выдавать охватившего его волнения: зачем повелитель хочет видеть его под покровом ночи?

Тем временем евнух отвесил поклон и бесшумно растворился во тьме коридора, оставляя визиря один на один со своими мрачными мыслями.

Итак, падишах решил прервать свое уединение и переговорить с ним наедине. Но к чему такая тайна?

За долгие годы службы у Мурада визирь так и не смог привыкнуть к неожиданным причудам своего государя.

Однако стоило признать, что Мурад был действительно выдающимся правителем и поступки его хотя и были неожиданными, но всегда шли на пользу империи.

За время правления султана Османское государство достигло небывалого доселе могущества. Мурад сумел закончить дело своего отца и восстановить империю, которая чуть было не прекратила существование после вторжения ужасного Тамерлана. Все двадцать лет своего правления султан провел в бесконечных войнах против недружелюбных восточных соседей и алчных западных правителей, подавляя при этом многочисленные восстания внутри самого государства.

И все же по своей натуре султан был миролюбивым человеком, который предпочитал военным походам и кровопролитным сражениям общение с философами и поэтами. Он не раз всерьез помышлял, чтобы удалиться от власти, и охотно делился этими мыслями со своим визирем. Однако Мурад слишком хорошо сознавал, какая огромная ответственность лежит на его плечах, и потому продолжал ежедневно трудиться на благо своей державы.

И среди друзей, и среди врагов султан прослыл справедливым и добрым человеком. Те, кому довелось лично общаться с Мурадом, отмечали его проницательный ум и широкий кругозор. Благодаря своей начитанности он мог на равных спорить с видными учеными и богословами. При этом султан благосклонно относился к каждому, кто проявлял интерес к знаниям, и сам не жалел денег на возведение все новых мектебов и медресе11.

Именно при Мураде у власти окончательно закрепилась старая османская аристократия во главе с Халилем-пашой. Ее представители занимали ключевые посты в государстве, практически полностью контролируя экономику, армию и внешнюю политику Османской империи. Ставленники великого визиря легко добивались новых должностей и укрепляли свое положение, жертвуя немалые суммы на насущные нужды султана.

Свою неоспоримую власть Халиль направил на то, чтобы установить мирные отношения с соседями, полагая, что лучше укреплять могущество Османской империи деньгами, а не мечом. Такая политика приводила в бешенство янычар и сипахов12, для которых война была главным ремеслом и смыслом жизни. Но визирь мог не обращать внимание на ропот военных, у него были свои верные отряды тимариотов13, которые получали земельные наделы за свою преданность лично ему.

Халиль был настолько самоуверен, что даже не скрывал своей дружбы с греками, древнюю культуру которых высоко ценил и уважал. Посланники из Константинополя всегда могли рассчитывать на радушный прием. В свою очередь император Иоанн не скупился на подарки и для самого Халиля, что позволило несколько смягчить политику султана в отношении Романии14. Однако влияние визиря все же не было столь велико, чтобы окончательно избавить греков от турецкого нашествия. Многие города так или иначе оказались под властью османов, и для новой войны нужен был лишь повод.

Дождавшись положенного часа, Халиль направился в покои повелителя. Смутно догадываясь, с какой целью султан позвал его к себе, визирь взял все необходимое: чернила, перья и стопку чистой бумаги – длительная служба у Мурада научили его предусмотрительности.

Перед покоями султана его ожидал мускулистый чернокожий евнух, неусыпно стороживший покой своего хозяина. Почтительно склонив голову, слуга промолвил:

– Я доложу повелителю о вашем прибытии, – с этими словами он несколько раз стукнул костяшками по деревянной дверце и, тихонько приоткрыв одну из створок, проник внутрь. Спустя несколько секунд евнух вновь показался снаружи, жестом приглашая Халиля зайти. Визирь переступил порог и оказался в опочивальне султана.

Комната была очень плохо освещена, и Халиль не сразу различил силуэт Мурада, стоявшего к визирю спиной перед раскрытым настежь окном. Ночная прохлада приятно разливалась по душной комнате, выветривая стойкий запах благовоний и едва уловимый аромат грешного напитка. Визирь печально покачал головой – он до последнего надеялся, что султан сумеет избавиться от своего дурного пристрастия. Но разве можно иначе заглушить столь ужасную боль?

Остановившись у двери, Халиль выдержал небольшую паузу, затем негромко промолвил:

– Повелитель. По вашему приказанию я прибыл.

Мурад молча обернулся, но Халиль не узнал своего государя – за три дня он постарел лет на десять! Осунувшееся и усталое лицо султана избороздили новые морщины, глаза запали, волосы на голове и бороде припорошило сединой. Взгляд его был рассеян и лишен какого-либо выражения.

– Да, проходи. Нам есть о чем поговорить, – наконец произнес Мурад своим привычно тихим голосом. Заметив бумагу и чернила в руке визиря, он добавил: – Никто не должен знать о нашем разговоре.

Халиль все понял и аккуратно сложил свои принадлежности на небольшой письменный столик. Затем собеседники устроились на удобном диване, возле которого был накрыт роскошный дастархан15. Изобилие всевозможных кушаний быстро напомнило Халилю, что с самого утра он почти не притрагивался к еде, однако есть в присутствии султана было немыслимой дерзостью.

– Скажи мне, Чандарлы, справедлив ли я был по отношению к своим сыновьям? Достаточно ли времени уделял им? Быть может, в их смерти и моя вина? – начал Мурад, отпив воды из золотого кубка.

Султан сделал паузу, казалось, он говорит сам с собой и не ждет ответа на свои вопросы, однако визирь хранил молчание, хорошо зная характер повелителя и ожидая, что государь продолжит свою речь. И действительно, через минуту Мурад заговорил снова.

– Я старался воспитывать своих сыновей так же, как и мой отец воспитывал меня. Хотел, чтобы они продолжили мое дело и были достойны наследия, что я им оставляю. Однако смерть настигла их раньше срока. Скажи, за что судьба так жестоко обошлась со мной?

– Повелитель, – осмелился вставить слово Халиль. – Ваша слава гремит на весь мир, простой народ боготворит вас, враги дрожат при одном только упоминании вашего имени. Но даже вы не в силах изменить волю Аллаха…

– Мой сын и внуки были убиты в собственных постелях, Халиль! – вскричал Мурад, стукнув кулаком по столу так сильно, что медная посуда, стоявшая на нем, со звоном попадала на пол.

Халилю еще не доводилось видеть султана в таком отчаянии. Мурад умел сдерживать свои чувства и старался сохранять самообладание в любых ситуациях, однако теперь сделать это было не под силу даже ему. Немного отдышавшись, падишах продолжил:

– Я хочу, чтобы расследование было доведено до конца! Пусть найдут тех, кто решился на это злодеяние, и меня не волнует, какие чины стоят за всем этим!

Немного помолчав, Мурад поднял на визиря свой потухший взор.

– Как я слышал, убийцу уже нашли? Кто этот человек?

– Да, повелитель, – поспешно ответил Халиль, облизав пересохшие от волнения губы. – Сложно в это поверить, но им оказался Кара-Хизир, до этого много лет верно служивший династии Османов. Вскоре его доставят в Эдирне, и я обещаю, он расскажет нам все, что знает!

– Распорядись, чтобы все происходило в строжайшей тайне, его жизнь должен забрать я, а не кто-либо другой, – произнес Мурад, уставив на визиря раскрасневшиеся глаза. – Я уверен, что за убийством моего сына стоят близкие ко мне люди, и, если это так, пусть он назовет мне их имена.

Султан еще раз взглянул на визиря, который явно принял намек на свой счет, и пояснил:

– Я доверяю тебе, Халиль, – успокоил его Мурад. – Тебе и твоей семье нечего бояться, но мой сын пал жертвой чьих-то грязных интриг, и тот, кто это сделал, несомненно относится к моему ближайшему окружению. Эти люди покусились не только на жизнь моих наследников, но и на мою власть! Отныне я не буду знать покоя, пока все виновные не поплатятся за свои преступления!

Воцарилась тишина. Испытывая какие-то неведомые визирю муки совести, султан не мог найти себе места. Наконец он встал, снова подошел к раскрытому настежь окну и уже более спокойным тоном произнес:

– Согласно заветам моего отца я старался укреплять могущество государства всеми возможными средствами. Я работал день и ночь, не жалея ни себя, ни своих подданных. И вот я достиг всего, чего хотел и к чему стремился – моя страна вернула себе утраченное величие, весь мир, как в былые времена, трепещет перед армией османов, а народ живет в благоденствии.

Голос Мурада опять сделался тихим:

– Какой толк теперь от всего этого, если я потерял самое дорогое, что имел, – моих любимых детей? Зачем мне эта безграничная власть, если я не смог защитить даже их? Все, что я создал, – это лишь пыль и прах. С точки зрения вечности я и сам всего лишь песчинка, увлекаемая течением времени.

Султан поглядел на перстень с большим кроваво-красным рубином, который он снял с руки своего покойного сына.

– Роль, которая выпала мне волею судьбы, вряд ли была предусмотрена для меня, – проговорил он. – Я никогда не жаждал власти и хотел лишь одного – покоя. Если бы только я мог удалиться от дел и зажить тихой, безмятежной жизнью…

Султан горько покачал головой и замолчал, углубившись в свои размышления.

Халиль не смог выдержать такой тяжелой паузы и произнес:

– Повелитель! Вы не должны укорять себя за то, что случилось. Вы – отец нашего народа и столько сделали для процветания империи! Вам выпало нелегкое бремя, но ведь Аллах посылает испытание каждому, дабы укрепить его дух и веру. Вспомните хотя бы, что у вас есть еще один сын…

Султан резко обернулся:

– Мехмед? Ты говоришь о нем?

Халиль заколебался. Младшему сыну Мурада Мехмеду было 12 лет, и сейчас он жил в Манисе, куда его в возрасте шести лет отправил сам султан. Официально было заявлено, что Мехмед отправляется туда с целью получения необходимых знаний и опыта государственного управления, но все понимали, что это путешествие равносильно ссылке – султан всегда полагал, что трон после него займет один из его старших сыновей, и не желал создавать им конкурента в лице Мехмеда.

Халиль никогда не понимал такого неприязненного отношения султана к своему сыну. Сам визирь плохо знал Мехмеда, однако был наслышан о его своевольном и непослушном характере. Говорили, что юный принц крайне вспыльчив и высокомерен, но при этом легко осваивает все новое и обладает замечательной памятью. Халиль подозревал, что вздорный характер принца объясняется старой обидой на своего отца, который всегда относился к нему холодно и несправедливо.

– Да, повелитель, – проговорил визирь. – Мехмед уже не ребенок, и пришло время обучить его искусству государственного управления. Полагаю, что нужно призвать наследника ко двору.

Мурад тяжело вздохнул.

– Ты все верно говоришь, Халиль, обычаи и порядки требуют этого, однако…

Султан погладил свою густую бороду, как он часто делал в период тяжелых раздумий.

– Видишь ли, я всегда старался быть справедливым по отношению к своим подданным. В моем государстве каждый должен получать то, что заслуживает. Любая несправедливость должна караться независимо от того, кто ее совершает. Но что делать, если я сам допустил несправедливость? Кто в таком случае должен покарать меня? Ответь.

– Только Аллах, – тихо промолвил Халиль.

– Только он, – согласился султан. – От взора Всевышнего ничто не может ускользнуть. Я могу врать себе, но Его обмануть не в силах. И вот мое наказание – он забрал двух любимых сыновей, а оставил Мехмеда… Ты полагаешь, что я говорю ужасные вещи? Пусть так. Я убит горем и могу нести разную чепуху, однако мой сын… – султан покачал головой, – он чужд мне.

Халиля тревожило состояние султана, однако он не смел прервать его речь.

– Мехмед рожден от женщины, которую я никогда не любил, – продолжал султан. – Все свое детство он провел вдали от столицы, каждый день ожидая смерти. Его душа пропитана ядом ненависти и недоверия. В этом повинен я.

Мурад горько усмехнулся.

– Знаешь, Халиль. За долгие годы я научился читать души людей, подобно книге. Я погружался в самые темные глубины человеческого сознания, где обитают зависть, гордыня, коварство и страх. Подобно ядовитым скорпионам, они терзают душу человека и однажды вырываются наружу. Такой человек теряет контроль над разумом и может быть опасен. Но знаешь, что может быть еще страшнее?

– Что, государь? – кротко поинтересовался визирь.

– Когда такой человек получает власть.

Султан прохаживался по комнате и продолжал говорить:

– Безграничная власть, Халиль, очень опасная вещь, она может обернуться как великим благом, так и великим злом. Это не дар свыше, а испытание, которое не каждый сможет выдержать.

– Мне кажется, что не стоит вам торопиться с выводами, – осмелился прервать султана Халиль. – Мехмед еще очень юн, и правильное воспитание, возможно, пойдет ему на пользу. В конце концов, молодости тоже присущи свои недостатки. Да, он вздорен и своенравен, но вспомните себя в его годы.

Султан коснулся бороды, как он делал всегда, принимая серьезное решение.

– Безграничная власть всегда открывает истинное лицо человека, – задумчиво проговорил он.

Сказано это было так тихо, что Халилю пришлось напрячь слух, чтобы разобрать слова повелителя.

Повернувшись к визирю, Мурад произнес уже громче и тверже:

– Что же, я принял решение. Мы призовем Мехмеда ко двору, и пусть он проявит себя.

– Мудрое решение, повелитель, – согласился Халиль.

– Увидим, – прошептал Мурад.

* * *

Поздней ночью во дворцовую тюрьму в Эдирне тайно доставили закованного в цепи человека. Лишь немногие знали, кто он и с какой целью его привезли. У дверей темницы, куда поместили пленника, постоянно дежурила стража, набранная из личной гвардии султана. Ни один человек не мог войти сюда без личного дозволения государя или великого визиря. Еда, передаваемая заключенному, также проходила тщательную проверку. Тюремщики шептались, выдвигая различные гипотезы относительно узника. Наиболее распространенным был слух, что это кто-то из родственников султана, иначе зачем к заключенному приставили охрану?

Еще до рассвета к пленнику пожаловал первый посетитель.

Халиль-паша переступил порог каменного мешка и внимательно посмотрел на изможденного человека, который с трудом приподнялся на ноги. Было видно, что пленник подвергался многочисленным побоям и пыткам – лицо его превратилось в кровавое месиво, на руках и спине были видны полосы от ожогов и глубокие запекшиеся раны, а одежда несчастного оказалась изорвана и покрыта бурыми пятнами крови.

Визирь долго всматривался в узника и, казалось, не узнавал в нем человека, с которым когда-то был дружен – так сильно он был изуродован за последние несколько дней ужасных истязаний.

– Не думал, что нам суждено будет встретиться при таких обстоятельствах и в таком месте. – Халиль обвел взглядом темницу. – Неужели ты надеялся избежать расплаты за преступление?

Узник не отвечал и лишь угрюмо глядел на визиря, прислонившись к стене от усталости. Он едва держится на ногах, но все еще сохранял присутствие духа.

Халиль подошел вплотную к заключенному и, аккуратно взяв того за плечи, произнес:

– Мне нужна твоя помощь, Хизир. Ты знаешь, что я был тебе добрым другом все эти годы. Поэтому послушай, что я скажу. Ты совершаешь большую ошибку, защищая тех, кто толкнул тебя на это злодеяние. Ведь ты для них – никто, просто разменная монета, которой они легко готовы пожертвовать. Ты знаешь, что воздух Эдирне отравлен предательством и интригами, а нити заговора так или иначе ведут к окружению султана. Сколько еще честных и порядочных людей должно погибнуть, прежде чем во дворце наступят наконец покой и порядок? Ты можешь помочь мне, я ведь знаю, что ты предан нашему государству и не желаешь смуты.

Пленник продолжал смотреть на визиря пустыми глазами, словно размышляя о чем-то своем.

– Султан хочет знать правду, что на самом деле случилось в Амасии и кто стоял за убийством его сына, – продолжил Халиль. – Если ты мне все расскажешь, я обещаю тебе легкую смерть и безопасность твоей семье.

– Не надо пустых обещаний, визирь, – прохрипел узник. – Я знаю, что за участь меня ожидает, но какие бы пытки ко мне ни применяли, вы услышите лишь одно: я действовал в одиночку, по собственной инициативе, и это убийство целиком на моей совести.

Халиль отступил на шаг.

– Ни один здравомыслящий человек не поверит в это, – резко проговорил он. – Убийство наследника престола и его детей… Чтобы совершить подобное, нужна длительная подготовка, в одиночку тут не справиться. Да и зачем тебе это было нужно?

– Я заботился о благе империи, – ответил Хизир. Несмотря на боль, его губы исказила усмешка.

– Сколько можно повторять одно и то же, – вздохнул Халиль. – Как же, позволь узнать, убитые тобой дети угрожали благу империи? Кому они мешали?

– Я уже все сказал, и добавить мне нечего.

Халиль начинал терять терпение. Достав из просторного рукава скрепленный печатью свиток, он показал его Кара-Хизиру.

– Ты знаешь, что это такое? – спросил визирь и, не дожидаясь ответа, произнес: – Это смертный приговор твоей семье.

В глазах узника, кажется, впервые промелькнул страх, хотя он и постарался тщательно его скрыть.

– Султан жаждет крови, и он не удовлетворится лишь одной жизнью, – пояснил Халиль. – Твои родственники и близкие находятся под угрозой, их всех ждет смерть. Если тебя не волнует собственная судьба, подумай хотя бы о них!

Кара-Хизир склонил голову набок, размышляя над словами визиря, а затем ответил:

– Пусть сначала сюда приведут мою семью. Тогда я смог бы убедиться, что с ними все в порядке.

Халиль почувствовал, что узник опять выскальзывает из его сетей – никто так и не смог найти близких родственников этого человека, хотя их начали разыскивать сразу же, как только стало известно об убийстве. Хизиру удалось спрятать свою семью от гнева султана еще до того, как он совершил преступление, и сейчас, вероятно, он хочет быть уверен в том, что нашел им подходящее укрытие.

– Их приведут к тебе, – пообещал Халиль. – Но я хочу знать, правда ли, что в заговор с целью убить наследника входили особо приближенные к султану люди?

Хизир слабо улыбнулся.

– Брось эти игры, Халиль, – усмехнулся он. – Ты хочешь услышать всю правду об этом деле? Тогда приведи ко мне моих жену и детей. А до тех пор я не произнесу ни слова.

Подметив замешательство визиря, Хизир добавил с усмешкой в голосе:

– Только, боюсь, вам так и не удалось добраться до них.

Халиль был взбешен. Стало очевидно, что разговорить пленника просто так не получится – этот человек не боялся ни смерти, ни пыток. Такая самоотверженность поражала визиря, и он не мог взять в толк, ради чего этот безумец готов терпеть ужасные страдания, если можно разом положить конец всему.

– Не торопись, Хизир, – сквозь зубы проговорил сановник. – У нас впереди еще много времени. Куда бы ни скрылись твои родные – султан найдет их, и тогда ты пожалеешь, что не рассказал нам все добровольно.

Кара-Хизир нахмурил брови, но так ничего и не ответил.

– Что ж, подумай над тем, что я тебе сказал. – Халиль повернулся к выходу, но, обернувшись, добавил:

– Забыл сказать, скоро к тебе пожалует сам повелитель. Надеюсь, к этому времени у тебя будет что ему рассказать.

Дверь камеры захлопнулась за спиной визиря, послышался звон ключей и скрип плохо смазанного замка.

Халиль чувствовал себя скверно. Он понимал, что единственный способ узнать имена заговорщиков – это найти семью Хизира. Но где их искать? Уже больше месяца поиски идут безрезультатно. Возможно, они уже давно покинули пределы Османского государства, и тогда найти их не представляется возможным.

Сейчас репутация великого визиря висела на волоске – если он не справится с этим заданием, былого доверия между ним и повелителем добиться будет сложно, особенно теперь, когда обвиняемый в убийстве был ставленником самого Халиля.

Старый визирь догадывался, что кто-то желает ослабить его позиции при дворе и, возможно, убийство наследника каким-то образом связано с этим. Однако отступать было не в правилах Халиля, иначе он не дожил бы до своих седин. Его враги сделали свой ход, теперь пришла его очередь.

Визирь начал действовать…

Глава 3

Крестоносец

Октябрь 1443 года

Начало дневниковых записей

2 октября 1443 года

Сегодня знаменательный день для всей нашей армии – мы выступаем в Крестовый поход! С божьей помощью мы очистим земли Сербии и Болгарии от турецких полчищ, и после стольких лет я наконец-то смогу вернуться к себе на родину.

Дом… Что ждет меня там? Что скажут отец и мать, когда я появлюсь на пороге?

Прошло почти восемь лет с тех пор, как я выбрал свою судьбу. Пришлось отказаться от всего, что я имел, порвать с прошлым, с родными и близкими. Но мог ли я поступить иначе? Ведь только мое добровольное изгнание уберегло семью от ужасной участи, на которую их обрекли наши заклятые враги. По крайней мере, мне хотелось бы в это верить…

Мои родители до сих пор являются ко мне во снах, но их силуэты бледны и размыты, словно в густом тумане. Я не знаю, что могло статься с ними за годы нашей разлуки. О судьбе своих братьев и сестры я также ничего не ведаю.

Сестра была единственной из всей семьи, кто поддерживал со мной связь после моего бегства. Ее письма я храню как самое дорогое сокровище и часто перечитываю эти аккуратно выведенные строки. Сколько себя помню, она всегда была рядом и защищала меня. В детстве я часто дразнил ее из-за непослушных прядей волос, которые постоянно выбивались из ленты и нелепо торчали в разные стороны. Она злилась, надувала губы и щеки, а потом мы вместе смеялись. Это были самые теплые воспоминания из детства. Помню я и ее печальные, полные слез глаза, которые смотрели мне вслед, когда конь уносил меня прочь от родного дома.

Вот уже четыре года я не получал от нее никакой весточки, и нехорошее предчувствие закралось в сердце. Турки хозяйничают в землях моего отца, и ходят слухи, что их жестокость не знает предела. С христианами они не церемонятся, и только отступившись от Бога, можно спасти свою жизнь в мусульманском плену. Я хорошо знаю своего отца, его гордость никогда не позволит преклонить колени перед завоевателями и тем более изменить своей вере. Он скорее предпочтет умереть, чем жить с вечным ярмом на шее. Все остальные члены семьи последуют его примеру, чего я боюсь больше всего на свете. И все-таки нельзя терять надежду: мой род один из древнейших и уважаемых на Балканах – турки не причинят зла тем, за кого можно получить хороший выкуп. В конце концов, надежда – это все, что у меня теперь осталось.

Однако сейчас не время думать о прошлом. Мой командир ожидает меня в своем шатре для доклада.

Вот уже три года я сражаюсь под началом Яноша Хуньяди. Этот человек воплощает в себе выдающийся гений полководца и холодный расчет дипломата. Именно благодаря его стараниям этот поход получил такую широкую поддержку в Европе.

За свою продолжительную военную карьеру Янош Хуньяди не потерпел еще ни одного поражения. Вместе с ним я принимал участие в битвах при Семендрии, Германштадте и в ущелье Железные ворота, после которых имя трансильванского воеводы прогремело на весь христианский мир. Благодаря его поддержке польский король Владислав взошел на венгерский престол, и вся страна поднялась на борьбу против османов. Для меня большая честь сражаться бок о бок с этим человеком, и я уверен, что под его командованием нас непременно ожидает успех.

За годы, проведенные на службе у Хуньяди, я смог сделать блестящую карьеру. Он не догадывается ни о моем происхождении, ни о цели, которую я преследую в этом походе, впрочем, это ему и не нужно. Моя задача – обучить новобранцев, число которых растет день ото дня – армия постоянно прирастает добровольцами из местного христианского населения. И хотя костяк войска составляют венгры, к нам уже присоединились отряды из многих христианских земель, так что ныне в походе участвует свыше тридцати тысяч человек.

Конечно, турки способны выставить армию много большую, чем есть у нас, однако султану потребуется много времени, чтобы собрать и подготовить ее для похода. А ведь до зимы уже недалеко, и едва ли османские командиры рискнут встретить холода на горных перевалах. Скорее всего они перейдут в наступление только будущей весной, а до этого мы должны освободить территорию Сербии, заняв как можно больше крепостей, а затем двинуться на Софию – столицу Болгарского царства, которую султан, конечно, не отдаст нам без боя.

Миновав часовых, я вошел в просторную палатку главнокомандующего, где в это время шло жаркое обсуждение предстоящего похода. Сам Янош Хуньяди, невысокого роста, облаченный в начищенные до блеска пластинчатые доспехи, с густыми, спадающими до подбородка усами, выглядел внушительно и грозно. Он стоял во главе длинного стола, не принимая никакого участия в спорах, и читал присланные с последним курьером донесения.

Я занял свободное место за столом в самом дальнем его углу, стараясь лишний раз не показываться на глаза напыщенным венгерским офицерам. Многие из них сражались с Хуньяди еще во времена гуситских войн, а я появился в окружении воеводы недавно и тем провоцировал их злобу и недоверие. Впрочем, какое мне было до этого дело?

Янош Хуньяди оторвал взгляд от своих бумаг и, заметив меня, произнес:

– Где тебя черти носили?! Докладывай, как обстоят дела с пополнением?

Взгляды всех присутствующих тут же устремились в мою сторону.

– Наши последние победы над турками пробудили в людях веру в успех этого похода, и теперь у нас нет недостатка в добровольцах, – начал я свою речь. – За последние сутки к нам примкнуло более сотни человек из числа местных жителей. В основном это крестьяне и монахи, их обучением уже занимаются.

– Хорошо. – Хуньяди, похоже, не сильно интересовали мои слова. Он сделал мне знак, указав на место подле себя, а затем обратился к командирам.

– Как я уже говорил, наша армия, несмотря на все принятые меры, движется слишком медленно, и это дает возможность туркам лучше подготовиться к обороне, – угрюмо проговорил он. – Из полученного донесения я узнал, что османы стягивают свои силы в районе города Пловдив к юго-востоку от Софии. Вероятно, они попытаются отрезать нас с запада, прервав пути снабжения войска и вынудив повернуть обратно. Они всеми силами хотят помешать нам закрепиться на этих землях, и, если их план сработает, весной нам придется начинать все сначала.

Выдержав небольшую паузу и оглядев всех присутствующих проницательным взглядом, Янош продолжал:

– Турки полагаются на свое численное превосходство и думают, что мы попытаемся избежать крупного сражения. Данное заблуждение следует использовать. Мы заставим их воевать на наших условиях! Но времени у нас крайне мало – с каждым днем противник получает подкрепления, и вскоре султан бросит против нас все свои силы. Необходимо продвигаться как можно быстрее, иначе мы не попадем в Софию до холодов.

Один из присутствующих польских военачальников, воспользовавшись паузой, решительно возразил:

– Командир! Что, если эти трусы уйдут в глухую оборону? На мой взгляд, следует закрепиться в сербских землях, а уже весной выступать на Болгарию.

Польский генерал был в чем-то прав: не имея достаточных запасов для длительной осады такого города, как София, мы рисковали оказаться в окружении и умереть от голода под стенами болгарской столицы.

Янош Хуньяди нахмурился.

– К сожалению, султан не будет смиренно ожидать нашего наступления. – Воевода обвел собравшихся долгим взглядом и указал на лежавшие перед ним письма. – Мне стало известно, что следующей весной турки начнут наступление. Они уже заключили перемирие с Караманом и теперь могут сконцентрировать свои главные силы в Европе. Переброска султанских войск идет полным ходом, и однажды эта лавина обрушится на нас. Однако сейчас инициатива принадлежит нам, а значит, нужно действовать быстро и решительно, только в этом залог нашего успеха!

Однако поляк продолжал стоять на своем:

– Риск все же остается! – настаивал он. – До Софии почти четыре сотни миль! Если война затянется…

– Османам плохо знакомо понятие «затяжная война», – оборвал его воевода. – Они атакуют стремительно и так же стремительно отступают. А риск на войне – дело привычное, впрочем, как и смерть, – Янош Хуньяди вздохнул, в его глазах ненадолго промелькнула искра печали. Однако, когда он заговорил снова, его голос был все так же спокоен:

– Есть ли еще среди вас те, кто не согласен со мной?

Командиры переглянулись, и несколько из них высказали схожее с польским генералом мнение.

– Ну что ж, я могу понять ваши опасения, – сказал воевода, делая едва заметный знак рукой. Заметив его, один из офицеров, охраняющих вход, скрылся за пологом шатра.

Спустя несколько секунд он вернулся и, подойдя к Хуньяди, прошептал ему на ухо несколько слов. Выслушав донесение, воевода приказал: «Зови его!»

В шатер ввели белокурого юношу, одетого в мипарти16, на котором был изображен герб сербского короля Георгия Бранковича. Посланник поклонился воеводе, тот поприветствовал его кивком головы. Все знали, что отношения между Хуньяди и сербским князем были, мягко говоря, натянутыми, однако в этой войне им пришлось объединить усилия против общего врага, и этот союз оказался весьма успешным.

Благодаря поддержке и содействию Георгия Бранковича большая часть Сербии уже перешла под контроль крестоносцев. Однако османы продолжали удерживать ряд крепостей, чем затрудняли продвижение его армии на соединение с нашими войсками.

– Чего хочет твой господин? – поинтересовался Хуньяди у молодого гонца.

– Турки бегут, но некоторые сербские города по-прежнему остаются под властью мусульман, – начал свою речь посланник. – Чтобы освободить эти крепости, нам потребуется немало времени и людей.

Воевода окинул взглядом собравшихся командиров.

– Что скажете, друзья? Кто из вас желает отправиться к сербскому князю?

Ни один из полководцев не произнес ни слова – венгерские и польские генералы менее всего желали сражаться за чужие интересы, и Хуньяди это прекрасно осознавал.

– Что ж, раз нет желающих, я сам постараюсь выбрать достойных, – воевода провел рукой по своим густым усам и еще раз окинул взором командиров. – Такую важную миссию следует поручить человеку осторожному и терпеливому. Турки наглухо засели в своих крепостях, и, чтобы выкурить их оттуда, потребуется немало времени и осмотрительности.

Бросив взгляд на польского генерала, воевода произнес:

– Я прошу вас, пан Томаш, передать деспоту мое послание, а вместе с ним и небольшое подкрепление. Ваш отряд насчитывает три сотни человек, если не ошибаюсь?

Поляк коротко кивнул, не произнося ни слова.

– Этого будем мало, – покачал головой Хуньяди. – Добавим к нему еще шесть сотен. Вы, господа, надеюсь, не откажетесь поддержать наших союзников?

Последние слова воеводы были направлены к тем трем венгерским офицерам, которые за несколько минут до этого согласились с мнением польского командира. Ни один из этих троих не воспротивился приказу, хотя на их лицах читалось негодование.

– Отлично! – потирая руки, сказал воевода. – Отправляться в путь можете уже завтра. Вечером я отдам вам все необходимые бумаги. А сейчас ступайте…

Поляк и венгры, пробурчав что-то под нос, вышли из палатки. Следом за ними увели и сербского посланника. После этого Хуньяди вновь оглядел присутствующих своим проницательным взглядом, словно стараясь разгадать тайные помыслы каждого.

– Надеюсь, больше нет никаких возражений? Хорошо! Тогда прошу сделать все, чтобы армия продвигалась без задержек, – приказал воевода. – От этого зависит успех всего похода.

Чуть помолчав, он добавил:

– Да, и еще одно. Со дня на день мы ожидаем прибытия Его Величества короля Владислава. Вместе с ним приедет папский легат… этот Чезарини, – последнее имя Хуньяди произнес с нескрываемым отвращением. – Кроме того, с ним прибудет несколько отрядов его личной охраны, а также добровольцы из Италии. Хотя на последних я бы не очень-то рассчитывал… На этом все. Пусть сегодня солдаты отдохнут. А завтра утром выступаем в путь!

Командиры, шепотом переговариваясь между собой, стали медленно покидать палатку, я было последовал за ними, но Янош окликом попросил меня задержаться. Когда мы остались одни, он подозвал меня к себе ближе.

– Ты выполнил мое поручение? – негромко спросил он, словно опасаясь, что нас могут услышать.

– Да, – ответил я, протягивая ему запечатанное послание.

Два дня и две ночи я прижимал этот свиток к груди, имея строгое распоряжение уничтожить его при малейшей опасности, но о содержании данной бумаги мне было неизвестно.

Хуньяди сломал печать, быстро пробежал глазами по пергаменту и улыбнулся.

– Знаешь ли ты, о чем говорится в этом послании?

– Не имею понятия, – честно признался я.

– Тем лучше, – кивнул воевода.

Прежде чем я успел сказать хотя бы слово, в темном углу шатра появилась фигура мужчины, которого я прежде не замечал. Когда свет упал на его смуглое лицо с глубоко посаженными миндалевидными глазами, я непроизвольно опустил руку на рукоять меча – человек несомненно служил султану, об этом говорила не только его странная внешность, но и пестрое облачение силяхдара17, которое проглядывало из-под плотной темной накидки. Но что он делает в шатре у воеводы?

– Не стоит горячиться, – Хуньяди опустил руку на мое плечо. – Это Иса, он наш верный друг и союзник.

Человек, чье имя произнес воевода, бросил на меня короткий взгляд и сделал едва заметный кивок головой.

– Ты все слышал сам, – по-дружески обратился Хуньяди к своему необычному гостю. – Как видишь, я ничего не утаиваю от твоего господина. Надеюсь, что он не предаст и мое доверие.

– Мой господин не из тех, кто нарушает свое слово, – с небольшим акцентом заявил пришелец, все еще искоса поглядывая на меня. – Но что насчет нашей просьбы?

– Она исполнена, – воевода протянул принесенный мною свиток. – Этот юноша рисковал своей жизнью, чтобы доставить сюда высочайшее дозволение сербского князя миновать его земли. Вы также получите людей, которые помогут вам добраться до Албании. Теперь дело только за вами.

– Об этом не беспокойтесь, – ответил Иса, принимая свиток из рук воеводы. – Султан дорого поплатится за то, что сотворил с нашим народом. Их кровь взывает к отмщению!

– Только не нужно спешить, – предупредил воевода. – До определенного момента султан должен быть уверен в преданности твоего господина.

– Он ничего не узнает, – прозвучал ответ.

– Хорошо, – кивнул Хуньяди. – До вечера оставайся в лагере и жди моих указаний.

Иса поклонился и, подобно призраку, бесшумно исчез за тяжелым пологом шатра. Несколько секунд мы стояли в тишине, затем воевода нарушил молчание.

– Все, что ты увидел и услышал, должно оставаться в строжайшей тайне, – предупредил он меня. – Не спрашивай ни о чем, в скором времени сам все узнаешь, а пока…

Хуньяди подошел к своему письменному столу, на котором среди бумаг, чернильниц и других письменных принадлежностей стояла деревянная шкатулка, украшенная причудливыми узорами. Открыв резную крышку, воевода достал туго набитый кошелек.

– Это небольшая плата за все твои старания, – с этими словами он сунул кошелек мне в руки. – И за молчание тоже.

Я принял подарок, хотя никогда не испытывал нужды в деньгах, и Хуньяди это знал. Заметив мою неловкость, он пристально посмотрел на меня.

– Ты, вероятно, хочешь о чем-то меня спросить?

– Да, – пришлось признаться мне. – Я не стану спрашивать о необычном посетителе и о том, что содержалось в письме сербского князя. Уверен, эти тайны будут скоро раскрыты. Но зачем ты обрушил свой гнев на того несчастного польского офицера, который всего лишь нашел смелость возразить тебе? У нас на счету каждый человек, а опытные воины вообще на вес золота. Если король узнает…

– Король не будет оспаривать мои решения, поверь мне, – прервал расспросы воевода. – Кроме того, я поступил так не по собственной прихоти.

– Ты отослал людей прочь лишь за то, что они высказали свое мнение! – возразил я. – Все решат, что ты это сделал из-за собственного тщеславия.

– Пусть думают, что хотят, – отмахнулся Хуньяди. – Я давно привык к козням у себя за спиной. Однако эти господа не поедут к сербскому деспоту, куда я их якобы собираюсь направить. В тех распоряжениях, которые они сегодня получат, будет указано совсем другое задание.

– Это задание как-то связано с Исой? – догадался я.

Янош окинул меня тяжелым взглядом.

– Ты умен, Константин, – медленно проговорил он, не сводя с меня пристального взора. – Но иногда это лучше скрывать, а иначе найдутся люди, которые захотят укоротить твой язык. Поверь, это не угроза, а добрый совет на будущее.

Я кивнул в знак того, что усвоил этот урок. Тогда воевода продолжил:

– Впрочем, ты заслуживаешь знать хотя бы часть правды, и я тебе ее открою.

Тщательно обдумывая каждое свое слово, воевода начал рассказывать.

– Дело в том, что кое-кто из султанских военачальников готовится преподнести своему повелителю неожиданный сюрприз. – На лице полководца промелькнула улыбка. – Сейчас этот человек крайне нуждается в опытных и проверенных бойцах, и я могу ему их предоставить.

Янош Хуньяди любил говорить загадками – этого было у него не отнять.

– А как же сербский князь? – поинтересовался я. – Как он отнесется к тому, что ты пренебрег его просьбой о помощи?

Воевода посмотрел на меня с едва заметной улыбкой.

– Ты что, до сих пор не понял, Константин?! – разочарованно покачав головой, выпалил Хуньяди. – Ни о чем таком Георгий Бранкович меня и не просил.

– Но как же тот посланник… – растерялся я.

– Всего лишь один из моих людей, – усмехнулся он. – Надо признать, что свою роль он исполнил блестяще.

Я был обескуражен словами венгерского полководца.

– Зачем тогда нужно было устраивать весь этот спектакль? – с ноткой возмущения воскликнул я.

– На то у меня есть несколько причин, – медленно произнес Хуньяди, и его лицо вновь сделалось серьезным. – Главная заключается в том, что никого не удивит, если я отправлю несколько отрядов на помощь сербскому князю. Как говорил мой любимый шурин, если хочешь что-то скрыть, всегда действуй открыто. Понимаешь меня?

Разумеется, я понял.

Янош Хуньяди был из породы тех людей, кто никогда и никому полностью не доверяют. Даже со своими командирами он делился только теми сведениями, которые необходимо было знать для исполнения той роли, которую воевода отводил им в своем плане.

Я не разделял такую позицию и решился высказать свои опасения:

– Ты замыкаешь все на себя. Если с тобой что-нибудь случится, командиры не будут даже знать, какие приказы были отданы. Я понимаю, что в твоей голове уже созрел план наших действий, но как можно в одиночку контролировать все?

– Этому я учился долгие годы, – признался Хуньяди, подливая в свой кубок густое вино. – Подобные знания даются нелегко. Вначале ты должен испить горечь предательства, затем пройти через боль утраты, и если после этого твой дух будет так же силен и крепок, ты сумеешь понять, что доверие подобно слепоте – оно ведет тебя по дороге чужих ошибок и редко приводит к намеченной цели.

Я не успел сказать и слова, как мой собеседник продолжил:

– Ты должен понять, как тяжело управлять столь разношерстной армией. Здесь собрались авантюристы со всей Европы, и каждый вступил в наши ряды, лелея определенную цель. Я должен объединить этих людей, заставить их стать единым целым и действовать под моим началом.

Янош взял свой кубок и отпил вина.

– Армия – это клинок. А клинок должен быть не только острым, но и крепким. Иначе он может сломаться в самый неподходящий момент. Чтобы клинок был крепким, нужна жесткая дисциплина, иначе я бы не одержал ни одной серьезной победы. Мои солдаты могут ненавидеть меня, но делать то, что им положено, они все равно должны! Oderint dum metuant18!

Хуньяди прошелся вдоль стола, потом остановился и пристально посмотрел на меня:

– Тебя не удивляет моя откровенность?

– Я полагаю, это тоже часть какого-то блестящего плана, – с легкой ухмылкой произнес я.

Хуньяди редко смеялся, но в этот раз не смог удержаться.

– Ты мне определенно нравишься, Константин, – произнес он, вытирая слезы. – Ты принес много пользы для армии. Пожалуй, ты заслуживаешь некоторого повышения.

Я замер в ожидании. Янош Хуньяди призадумался, по привычке разгладил усы, а затем произнес:

– Я хочу сделать тебя капитаном аргулетов19. Ты, насколько я знаю, хорошо держишься в седле, и боевого опыта тебе не занимать. На первое время под твое начало перейдут две сотни человек.

Мне сразу стало ясно, что это решение воевода продумал заранее. Хочет еще раз проверить меня. Ну что же, я готов.

– Это большая честь для меня!

– Брось! Чести в этом совсем немного. Но ответственность действительно большая. Поэтому не подведи меня, Константин, я полагаюсь на тебя.

Я склонил голову.

– Все, можешь идти, – сказал Янош и, усевшись за свой рабочий стол, принялся изучать лежавшие там донесения.

Однако я не сдвинулся с места. Хуньяди воплощал в себе все качества, которыми мне хотелось обладать: предусмотрительность, терпение, спокойствие и хладнокровие сделали его практически неуязвимым, но затеянная им кампания казалась мне весьма рискованной.

Набрав воздуха в легкие, я спросил прямо:

– Веришь ли ты сам в успех нашего похода?

Янош оторвался от своих бумаг и промолвил:

– С чем связаны твои сомнения? Долгие годы я воевал с турками и хорошо изучил их тактику. Думаю, у нас достаточно сил, чтобы противостоять им. Гораздо больше меня смущает приезд Чезарини. Этот фанатик имеет большое влияние на молодого короля и может загубить все дело своими советами.

Ненависть Хуньяди к представителям Римской церкви была мне хорошо известна, я не знал причины этой давней вражды, поэтому решил расспросить его о другом.

– Я слышал, король Владислав твой близкий друг.

– Верно, – усмехнулся Хуньяди. – Однажды я оказал ему небольшую услугу, в результате чего он обрел венгерскую корону.

– Владислав еще очень молод, что нам следует ожидать от него?

Янош Хуньяди любил своего монарха и поэтому сказал с необычайной для него теплотой:

– Наш король – замечательный человек. Он хочет покрыть свое имя славой и рвется в бой, подобно всем юношам в его возрасте.

– Молодости свойственно мечтать о великом, – сказал я. – Кто знает, быть может, он станет тем счастливчиком, который сумеет воплотить свои мечты в реальность.

– Посмотрим, – коротко сказал Хуньяди. Он потянулся за пером, обмакнул его в чернила и продолжил работу. – Но королю еще нужно поднабраться опыта. Это первый поход в его жизни, и я не хочу, чтобы он совершил какую-нибудь глупость.

– Все люди имеют право на ошибку.

– Только не король! – сурово возразил полководец. – Цена его ошибки – тысячи человеческих жизней. Поэтому я надеюсь, что Владислав будет прислушиваться к моим советам хотя бы из уважения к нашей дружбе.

– Скоро мы это узнаем, – сказал я, оставляя воеводу наедине с бумагами.

* * *

7 октября 1443 года

Сегодня к нам присоединился король со своей свитой и несколькими сотнями добровольцев, которых удалось набрать в Италии и Венгрии. Люди охотно шли за Владиславом, ибо он обладал редким даром воспламенять сердца людей и вселять в них добрую надежду.

Воспитанный на идеалах рыцарства и христианского благочестия, юный король единственным из монархов Европы откликнулся на призыв папы и стал одним из организаторов похода против турок.

С его прибытием в нашем лагере начался настоящий переполох – все хотели посмотреть на молодого короля, о котором уже ходило множество слухов.

Не обращая внимания на ругань и проклятия, которые то и дело сыпались мне в спину, я протиснулся сквозь толпу, желая увидеть все собственными глазами. Внезапно какой-то громила загородил мне дорогу.

– Ты куда лезешь, мозгляк? – сквозь зубы процедил он. – В первом ряду стоят лишь те, кто служит в гвардии Его Величества.

Я обернулся назад – раскрасневшиеся от духоты, обозленные лица воинов явственно говорили о том, что по дороге обратно я одними ругательствами не отделаюсь.

– Придется тебе потерпеть, – развел руками я. – К тому же, пока короля охраняют такие богатыри как ты, ему явно бояться нечего.

Великан сплюнул на землю и осклабился.

– Ну что же, ты сам напросился!

После этих слов громила сжал кулаки. Едва я успел пригнуться, как закованная в сталь перчатка пролетела всего в дюйме от моего лица. Послышался глухой звук.

– Ах ты фукин фын! – воскликнул стоявший позади меня офицер, хватаясь за разбитый нос. Сквозь его пальцы заструилась кровь.

Понимая, что без насилия здесь уже не обойтись, я не стал терять времени даром. Воспользовавшись секундным замешательством, развернул корпус и с силой двинул громилу чуть повыше колена, а затем нанес удар в челюсть. Удар оказался точным, и великан рухнул в дорожную пыль без сознания.

Похоже, этого оказалось достаточно, чтобы ни у кого больше не возникало ко мне никаких вопросов. Поверженного гвардейца оттащили прочь, а я занял его место.

Наконец на поляне появился король. Облаченный в расписанные золотом и эмалью доспехи, Владислав гордо восседал на белоснежном скакуне. Словно осознавая значимость момента, верный конь неторопливо нес своего хозяина по усыпанной лепестками роз мощеной дороге, давая возможность солдатам наглядеться на своего предводителя. Голову короля украшал царственный венец, из-под которого на плечи падали темные волосы, присущие всем представителям рода Ягеллонов. На еще совсем юном и благородном лице монарха играла лучезарная улыбка, а глаза горели предвкушением скорой битвы.

С теплотой и достоинством Владислав приветствовал крестоносцев. Затем он вместе со всей своей свитой проследовал в походный шатер Яноша Хуньяди, где состоялся военный совет.

На это заседание мне попасть не удалось, и я отправился к своим новобранцам, которых еще предстояло натаскать для будущих вылазок.

Время от времени меня замещал старый друг – Джакобо. Я познакомился с ним во время странствий по Италии. Он был единственным сыном обедневшего миланского дворянина, который погиб при весьма загадочных обстоятельствах. Растратив отцовские деньги, вспыльчивый юноша, который вдобавок успел отличиться в десятках дуэлей, под страхом смерти вынужден был бежать из родного города. После нескольких лет скитаний и мытарств Джакобо наконец избрал путь кондотьера, сколотил отряд головорезов и поступил на службу к Яношу Хуньяди. Несмотря на множество различий, мы быстро нашли с ним общий язык и стали хорошими друзьями. Я знал, что на Джакобо можно было положиться в любом деле, и потому охотно делился с ним всеми новостями, которые получал. Единственное, о чем ни я, ни он не любили говорить, так это о нашем прошлом.

Я отыскал итальянца на окраине лагеря, где он обычно занимался обучением новобранцев. Джакобо внимательно следил за своими учениками, которые отрабатывали очередной прием в парах. Заметив меня, он улыбнулся и, не останавливая занятия, быстрым шагом пересек площадку.

Ростом он был пониже меня, но гораздо шире в плечах. Его красивое загорелое чисто выбритое лицо обрамляла копна черных как смоль волос, которые волнами спадали ему на плечи.

– Как проходит обучение? – поинтересовался я, рассматривая еще не оперившихся юнцов, которые неуклюже сжимали рукояти своих spada schiavonesca20.

Джакобо покачал головой:

– Ты об этих девицах? – он небрежно махнул в сторону своих учеников. – Я постарался отобрать самых лучших, но и с ними предстоит еще много работы. Некоторые имеют боевой опыт, но для миссии, которую нам поручил Хуньяди, требуется особая подготовка. Мы сейчас не можем требовать от них большего.

– Для первых вылазок достаточно, чтобы они умели хорошо держаться в седле, кое-как орудовать мечом и луком, – сказал я. – Крупных столкновений пока не предвидится.

– Турки – великолепные наездники, – возразил Джакобо, скрестив руки на широкой груди. – Это у них в крови. Против османов гораздо лучше действует закованная в сталь пехота или тяжелая конница. То, что мы задумали, чистое самоубийство.

Джакобо, как и я, уже три года сражался в венгерском войске, и обмануть его было трудно. Он сразу понял, что задача, которую поручил нам Янош Хуньяди, едва ли оставляет нам шансы уцелеть.

– Мы простые солдаты, Джакобо, и не должны обсуждать приказы, – сказал я и, улыбнувшись, похлопал его по плечу. – К тому же ты добровольно вызвался помогать, так что вполне сознавал, на что мы идем.

– Да, после стольких лет я успел привязаться к тебе и не хотел бы видеть, как османы насадят твою безмозглую голову на копье, – усмехнулся Джакобо. – Надеюсь, все-таки нам это зачтется?

– В этом не сомневайся, – ответил я, а про себя подумал: «Либо на земле, либо на небесах».

* * *

На следующий день мы узнали, что турецкая армия двинулась из Пловдива нам навстречу. Вскоре, несомненно, ожидается крупное сражение. Тем не менее Янош Хуньяди пребывает в добром расположении духа, и, кажется, все идет по его заранее продуманному плану. У меня нет повода сомневаться, он уже не раз доказывал, что является гениальным стратегом. Однако на войне за ошибки своих командиров как правило расплачиваются обычные солдаты, а единственная плата здесь – это жизнь…

Глава 4

Франдзис

Осень 1443 года. Константинополь

Император Мануил II, которого любили и почитали все, даже турецкие султаны, покинул этот мир, оставив пятерых сыновей. Еще при жизни он сделал своим соправителем старшего из них – Иоанна VIII, который и взошел на престол после кончины отца. Надо сказать, что Иоанн старался быть достойным императором, его доброта, ум и забота о своих подданных на первых порах снискали ему популярность среди народа. Однако едва он начал переговоры с Римом, как все его былые заслуги была разом забыты. Народ не желал принимать условия Флорентийского собора, и никакие доводы не могли изменить такого положения вещей.

Слабое здоровье и огромное количество нерешенных проблем вскоре стали сказываться на душевном самочувствии государя: с возрастом обострились хронические заболевания, он был подвержен частой смене настроения и страдал от глубоких приступов меланхолии.

Иоанн был бездетным, а это, в свою очередь, провоцировало бесконечные конфликты между его братьями, которые надеялись занять трон после смерти императора.

Вторым сыном Мануила и главным претендентом на престол был Феодор. По характеру он был похож на своего старшего брата. Обладая глубокими познаниями в науке и искусстве, он окружил себя видными философами, учеными и художниками, в чьем обществе мог проводить целые дни напролет. Но как правитель он проявил себя слабо – за время правления в Морее он не добился каких-либо значительных успехов. Вместе с этим Феодор не раз предпринимал попытки уйти в монастырь, но каждый раз менял свое решение. Он считал себя полноправным наследником Иоанна и не скрывал своих притязаний на трон.

Однако Иоанн не желал видеть его своим преемником, о чем не раз говорил мне лично. Самым достойным из сыновей Мануила был мой господин Константин, который по старшинству следовал после Феодора, но по своим личным качествам и талантам несомненно был впереди него. Не раз отличившись в боях с врагами, он смог укрепить и расширить границы нашего государства, проявил себя как деятельный и справедливый правитель и тем снискал себе большое уважение среди простых людей.

Двое младших братьев – Димитрий и Фома – ничем особым не выделялись.

Димитрий был тщеславен и алчен до власти. Он открыто перечил василевсу, а однажды даже поднял мятеж против Иоанна, вступив в сговор с турками. Его войска подошли тогда к самым стенам Константинополя и разорили всю округу. Император запросил помощи у Константина, и тот не замедлил ее оказать. Димитрию пришлось отступить и покаяться перед своими братьями. Его простили и разрешили остаться в Константинополе. Однако он продолжал плести интриги и доверия ни у кого не вызывал.

Фома был самым спокойным среди сыновей Мануила. Он, кажется, и не мечтал о короне. Во всех делах Константина он был его верным и главным помощником, при этом с Димитрием у Фомы сложились крайне неприязненные отношения.

Вражда между столь не похожими друг на друга братьями истощала и без того ослабевшую империю, однако власть – даже власть над руинами – слишком притягательна, чтобы прекращать борьбу. В ход шли не только мечи солдат и кинжалы убийц, но также тончайшие политические интриги, которыми был окутан двор василевса.

Слабеющий Иоанн слишком часто подпадал под влияние тех или иных слухов, чем умело пользовались враги Константина, и мне приходилось прикладывать большие усилия, чтобы отвести очередной удар, направленный против моего благородного господина.

Тем ужаснее мне показалась новость, что император своим повелением отсылает Константина в далекий Морейский деспотат, возвращая оттуда Феодора. Эта перестановка ясно свидетельствовала, что именно Феодор считается главным наследником, и в случае кончины василевса он займет освободившийся трон.

Константин, столь отважный на поле брани, но столь осторожный во всем, что касалось его семьи, безропотно согласился с повелением императора и уже готовился отплыть из столицы. Не теряя ни минуты, я направился во дворец с целью образумить своего покровителя.

Когда я добрался до покоев Константина, из дверей прямо мне навстречу вылетел царевич Димитрий. Он тяжело дышал, а лицо его пылало гневом. Бросив на меня презрительный взгляд, он прошел мимо, не говоря ни слова. Удивленно поглядев ему вслед, я прошел в опочивальню, которую император отвел для Константина.

Даже по сравнению с общей скромностью Влахернского дворца его покои отличались удивительной простотой. Кровать, стол и стулья здесь были изготовлены из самого обыкновенного дерева, лишь изукрашенного цветными росписями. В отделке комнаты практически отсутствовала столь излюбленная многими вельможами позолота или слоновая кость. Пожалуй, единственным предметом роскоши, на котором можно было задержать восхищенный взор, был узорчатый ковер – подарок давно почившего султана Мехмеда, доброго друга и союзника ромеев. Однако при всей скромности комната всегда была наполнена светом, этот эффект достигался благодаря двум широким сводчатым окнам, обращенным на юго-восток.

Самого Константина я нашел на залитой солнцем террасе, где он часто любил отдыхать во время, свободное от государственных дел. Моему господину тогда исполнилось тридцать восемь лет. Как и отец, он был высок, строен и красив – то была характерная черта многих Палеологов, которые отличались мужественностью и статностью, а примесь французской, итальянской и армянской крови делали их черты лишь еще более яркими и выразительными.

В Константине жила бьющая через край энергия, которую он всю свою жизнь стремился употребить на благо своей страны. Этот человек с детства презирал любую несправедливость и во всех своих решениях руководствовался голосом совести. Он был добр к своим подданным и милосерден к врагам, но при этом зарекомендовал себя как прекрасный командир, у которого было множество славных побед. Его невероятная харизма позволяла легко сходиться с людьми и обеспечивать их беззаветную преданность. Такой человек мог бы стать блестящим правителем. Даже сам Иоанн признавал, что Константин выгодно отличается от своих братьев, и втайне заверял меня, что предпочел бы сделать своим преемником именно его.

Увидев меня, Константин улыбнулся:

– Георгий! Как я рад тебя видеть! – воскликнул он, похлопав меня по плечу, однако я заметил, что мой господин чем-то сильно озабочен.

– Я видел вашего брата, – сказал я после короткого приветствия. – Кажется, он сильно разгневан.

Улыбка сползла с лица Константина. Он облокотился на парапет и печально покачал головой.

– Димитрий совсем лишился рассудка. Только что он умолял меня поднять открытый мятеж против императора и разделить его корону. Он даже разработал план, как избавиться от Иоанна, чтобы все решили, что это несчастный случай.

Константин посмотрел на меня со всей серьезностью.

– Если о нашем разговоре станет известно василевсу, Димитрий наверняка поплатится головой, и на этот раз никто не сможет смягчить его участь.

– Похоже, Димитрий пребывает в отчаянии, – заметил я, как следует осмыслив поступок царевича. – Что могло стать причиной?

– Страх за свою жизнь, – ответил Константин, вглядываясь в сияющий на солнце купол Святой Софии, хорошо различимый из любой точки города. – Кто-то внушил ему, что Иоанн желает расквитаться с ним за все прошлые обиды.

Несмотря на высокомерие и надменность, Димитрий не обладал ни смелостью, ни самостоятельностью. Я знал, что во дворце найдется не один десяток людей, способных управлять слабым духом царевича в своих целях. Сам того не ведая, он превратился в орудие политической борьбы. Очень опасное орудие.

– Если не принять меры, Димитрий может зайти очень далеко… – начал я, однако Константин не дал мне договорить.

– Я сам займусь этим, Георгий, – сухо проронил правитель Мореи. По его глазам мне стало понятно, что он не желает, чтобы кто-то вмешивался в их семейные дела. – Однако ты пришел поговорить со мной не о брате?

– Не о Димитрии, это верно, – согласился я. – Но о Феодоре. Благодаря вашей уступке он еще на один шаг приблизился к короне василевса. Мне кажется, что покидать столицу в столь непростой момент крайне опасно.

– Я заранее знаю, что ты сейчас скажешь, Георгий. Но не изменю своего решения и не стану противиться воле императора.

Замолчав, Константин вновь устремил свой взор на расстилавшийся перед ним огромный город.

– Ты же понимаешь, в каком тяжелом положении мы сейчас находимся, и потому я не хочу новых раздоров в правящей семье. Посмотри вокруг! Той великой империи, о которой нам любили рассказывать наши учителя, давно нет!

Константин указал на Августеон – форум, вдоль которого возвышались гордые статуи ромейских императоров, правивших столетия назад.

– Нам часто рассказывают о славных победах прошлого, но прошлое – утешение для стариков, а мы должны подумать о том, что будет завтра!

Печаль, сокрытая в словах моего господина, была мне близка и понятна, но я не стал прерывать его, ибо Константин продолжал говорить голосом своего сердца.

– Мы с тобой живем в век великих перемен. Оглянись – мир вокруг меняется, но, когда я смотрю на Константинополь, мне кажется, что время здесь остановилось. Если бы сейчас Константин Великий взглянул на город, основанный им тысячу лет назад, он без труда узнал бы его, несмотря на ужасное запустение, которое царит повсеместно.

Грустно покачав головой, он добавил:

– Я чувствую, что время, которое история отвела Константинополю, подходит к концу. Нас ожидает судьба Рима. Но мы еще можем бороться, и я сделаю все, чтобы защитить свое государство. Надеюсь, Господь поможет мне в этом.

Я терпеливо выслушал речь своего господина и лишь затем промолвил:

– Мне хотелось бы верить, что Господь услышит ваши молитвы, но прежде следует заручиться поддержкой иных сил.

Константин кивнул головой, веля мне продолжать.

– Армия и религия – вот две надежные опоры для трона, – произнес я. – Но если солдаты готовы отдать за вас жизнь, то многие простые горожане, поддавшись на проповеди Марка Эфесского, готовы взяться за оружие, чтобы сохранить независимость православной церкви. Вам не заслужить их доверия, если вы вступитесь за латинян.

– Люди всегда верят своим пастырям, – задумчиво произнес Константин. – К тому же я и сам отчасти разделяю воззрения Марка, он умеет находить дорогу к сердцам людей.

– Мне уже довелось в этом убедиться, – вкрадчиво промолвил я. – Георгий Куртесий, наш общий друг, уже переметнулся к его сторонникам. Странная метаморфоза – государственный судья и член синклита вдруг ударился в религию и превратился в обычного фанатика.

– Опасного фанатика, – поправил меня Константин. – Куртесий никогда не понимал, что речи Марка, сколь бы правдивыми они ни были, не принесут много пользы. Оба они замкнулись в своей вере и не хотят видеть, что творится сейчас в государстве. Они настраивают народ не только против Рима, но и против моего брата, называют его отступником, как когда-то называли Юлиана21. Этого я простить им не могу.

Константин отошел от парапета.

– Но пока не будем об этом. Лучше обсудим, что нам предстоит сделать, – сказал он, предлагая мне сесть.

Мы устроились за небольшим столиком, который стоял тут же, на террасе.

– Крестовый поход имеет своей целью изгнание турок из Сербии и Болгарии, – продолжил Константин. – А мы должны позаботиться о наших собственных интересах.

– Что вы имеете в виду? – взволнованно спросил я.

– Я имею в виду Балканы, – ответил Константин, проводя рукой над столом, словно там была расстелена карта. – Пока турки отвели свои основные силы на север, мы ударим по их южным рубежам. Закрепиться на полуострове будет несложно – греки устали от османского гнета и будут всячески содействовать нашему делу. Кроме того, афинский герцог Нерио обещал поддержать нас, если я предоставлю защиту его владениям.

Имя афинского герцога оживило в моей памяти не самые приятные воспоминания.

– Нерио всегда боялся турок больше, чем василевсов, и я не уверен, что он решится действовать открыто против султана, – засомневался я. – К тому же есть определенные осложнения личного характера…

– Понимаю твои опасения, – уловил мой намек Константин и, подлив себе немного вина, продолжил. – Нерио не забыл, что я поддерживал его противников в борьбе за афинский престол, однако он должен понимать, какая опасность нависла над его княжеством со стороны османов. Старые счеты должны остаться позади, главное, что сейчас наши цели совпадают. Он нуждается в союзе с нами не меньше меня, поэтому я надеюсь на его помощь.

– История показала, что Нерио слаб и ненадежен, – упорствовал я. – Не следует полагаться на него полностью. Он до сих пор правит лишь по милости султана.

– Именно поэтому он и будет действовать заодно с нами. Ему известен переменчивый нрав турецкого правителя.

Осушив свой кубок, Константин посмотрел на меня и спросил:

– Что скажешь, Георгий? Ты одобряешь мой план?

Помолчав несколько секунд, я промолвил:

– Я больше дипломат, нежели воин, и не могу рассуждать о таких вещах, как военная стратегия, однако вполне представляю себе политические последствия этого шага.

– Продолжай. – Константин не сводил с меня глаз.

– С одной стороны, вы без борьбы уступаете престол своему брату Феодору. Однако война, которую вы развяжете на Пелопоннесе против турок и латинян, объединит греческие города под вашей рукой и обеспечит верность армии. Ваши победы сделают вас кумиром народа, в то время как ошибки Феодора могут подорвать его авторитет.

– Ты неисправим, Георгий, – рассмеялся Константин. – Во всем ищешь политическую выгоду.

– Просто я слишком хорошо знаю характер вашего брата и понимаю, чего ждут люди от своего правителя, – объяснил я, по примеру Константина наполняя свою чашу янтарным вином, которое источало аромат императорских виноградников. – Если военная удача будет на вашей стороне и Балканы вернутся в состав империи, то это станет первым шагом к восстановлению нашего государства. Греки не забыли о своем великом прошлом и мечтают вернуть его.

– Многое может возродиться из того, что уже умерло22, – задумчиво кивнул Константин.

Я поставил чашу на стол, так и не притронувшись к напитку.

– Следует понимать, что это возможно лишь в том случае, если крестовый поход закончится удачно, – заметил я. – В противном случае Мурад обрушится на вас со всей силой, и тогда помощи ждать будет неоткуда. В одиночку удержать Балканы невозможно, а участь тех, кто вздумает сопротивляться османам, слишком хорошо известна.

Константин продолжал смотреть на меня, но мысли его, кажется, были уже далеко за Эгейским морем, где находились благодатные земли Морейского деспотата. Когда я закончил свою речь, он промолвил:

– Я понимаю, чем рискую, Георгий. Но теперь нет места колебаниям. Либо я сделаю что задумал, либо буду до конца своих дней сожалеть об упущенной возможности вернуть наши исконные земли, где продолжают жить тысячи православных греков. Малодушие – лежать, если ты можешь подняться!23

Я знал Константина с раннего детства и не раз видел огонь, который вспыхивал в его глазах. Он был полон решимости совершить задуманное, и если бы я даже захотел, то не смог бы его остановить.

– Через неделю я отправляюсь на Пелопоннес, – заявил Константин, когда волна нахлынувших на него чувств несколько спала. – Феодор же прибудет в Константинополь. Однако здесь он задерживаться не должен, ты понимаешь меня?

Я кивнул.

– Среди его сторонников очень много вельмож, которые заинтересованы в смерти императора, – продолжал напутствовать меня Константин. – Поэтому ты должен как можно скорее сопроводить Феодора подальше от столицы – в Селимврию. Там он не сможет злоумышлять против Иоанна. Как только выполнишь это поручение, приезжай ко мне в Мистру24. Мне понадобится твоя помощь.

– Я последую за вами куда прикажете и буду рад оказаться полезен, – поспешил заверить я. – Однако при дворе ходят недобрые слухи. Я слышал про заговор с целью убить императора и боюсь, что это убийство не вызовет гнева людей. Вы нужны здесь, господин!

– Нет! Я должен ехать, – твердо сказал Константин. – Мое дело – война, твое – дипломатия. Только тебе я могу доверять и прошу: следи за всем, что происходит при дворе. Император любит тебя и прислушивается к твоим советам, так постарайся оградить его от опасности.

Мне пришлось согласиться. Напряжение в Константинополе действительно нарастало день ото дня – религиозные фанатики, ведомые Марком и Куртесием, с одной стороны, коварные замыслы вельмож и царевичей – с другой. В такой ситуации Иоанну могла потребоваться поддержка верных людей.

Мы допили вино и распрощались. Было отрадно видеть, что Константин преисполнен энтузиазма и вновь рвется в бой, однако избранный им путь был слишком опасен и вселял страх за жизнь моего доброго покровителя.

Я покидал покои своего господина в глубокой задумчивости и не сразу заметил Анастасию, которая, словно призрак, вдруг предстала передо мной. На ней был тонкий полупрозрачный хитон, который лишь подчеркивал красоту ее тела. Черные, слегка растрепанные волосы спадали на плечи, а кожа была такой белоснежной, что казалось, будто она светится в темноте.

– Здравствуй, – поприветствовал я девушку, хотя и знал, что не получу ответа. Анастасия лишилась дара речи еще до моего знакомства с ней, впрочем, вполне возможно, что говорить она не умела никогда.

При дворе Константина Анастасия появилась менее года назад, почти сразу после несчастной кончины второй супруги деспота. Убитый горем, царевич искал утешения в вине и молитвах, но нашел его лишь в этой хрупкой девушке, по воле рока оказавшейся на его пути. Иначе как еще можно объяснить то загадочное стечение обстоятельств, что позволило им встретиться на этой земле?

Возвращаясь из очередной морской экспедиции против османских пиратов, Константин наткнулся на разбитый о скалы когг, не имевший никаких знаков принадлежности к какому-либо государству. Из всего экипажа выжила только одна девушка, каким-то чудом сумевшая продержаться в холодной воде, уцепившись за обломок мачты. Когда несчастную подняли на палубу, она почти не дышала, и едва ли ей удалось избежать цепких лап смерти, если бы не чудом оказавшийся в этих водах Константин. Вскоре девушка очнулась, но сказать, откуда она и как ее зовут, не смогла. Немота, похоже, была врожденной, поскольку саму девушку данный факт нисколько не смущал. При дворе ей дали имя Анастасия, что буквально означает «возвращенная к жизни». С того дня Анастасия не отходила от Константина ни на шаг, ловила каждый его вздох, а в ее больших бездонных глазах читалась глубокая признательность к своему спасителю. Очень часто человек проникается симпатией к тому, кому обязан жизнью. А мы словно берем ответственность за дальнейшую судьбу спасенного, привязываемся к нему незримыми нитями. Нечто подобное испытывал и Константин. Потеряв жену, он нуждался в человеке, который бы сам нуждался в нем. Анастасия с готовностью приняла эту роль и превратилась в некое подобие тени для своего покровителя.

Тогда я еще не знал, какую роковую роль предстояло сыграть этой хрупкой и безмолвной красавице в судьбе Константина, да и всей империи.

* * *

Покидая Влахернский дворец, я едва не столкнулся с Иоанном Далматасом – еще одним неотлучным спутником Константина и его давним боевым товарищем. Это был крепкий загорелый мужчина тридцати пяти лет с мужественными чертами лица, голубыми глазами и светлыми волосами. Он был прирожденным воином со всеми присущими настоящему солдату качествами. Честь и благородство не были для него пустым звуком, кроме того, он был далеко не глуп. Во дворце Далматаса недолюбливали. Вероятно, всему виной была его прямолинейность – Иоанн не умел скрывать своих чувств и часто говорил в лицо все, о чем было бы благоразумнее промолчать.

Поначалу я также не воспылал к нему теплыми чувствами, но вскоре понял, что это абсолютно бескорыстный и честный человек, который так же был беззаветно предан Константину, как и я сам.

Далматас кивком ответил на мое приветствие.

– Я слышал, что Константин берет тебя с собой в Морею? – спросил я, останавливая его на бегу.

– Да, он оказал мне такую милость, – ответил Далматас. – Судя по всему, нас ожидает грандиозная кампания. А то я уже начал бояться, что скорее состарюсь, чем снова возьму в руки меч.

– Уже рвешься в бой? Неужели мирная жизнь недостаточно хороша для тебя?

– Признаться честно, я рад, что представилась возможность поскорее уехать отсюда. Устал от бездействия, от двора и интриг, устал, что латиняне устанавливают свою монополию на торговлю и ходят в шелках, пока обычные греки с трудом добывают себе пропитание. В своем собственном городе мой народ стал изгоем! Как можно спокойно смотреть на все это? – Иоанн покачал головой. – Нет. Мое место определенно не здесь. По мне, так лучше достойная смерть в бою, чем жалкая жизнь среди лицемеров и лжецов. Я солдат и должен быть там, где приношу наибольшую пользу своей стране.

– Брось! Ты же еще так молод, Иоанн! – воскликнул я. – Найди себе хорошую жену, заведи детей, построй дом, в конце концов! У каждого человека должно быть место, где его ждут те, кого он любит и куда ему хотелось бы возвращаться снова и снова. Разве это не есть счастье? Разве человек создан для того, чтобы убивать и разрушать, подчиняясь бессмысленному инстинкту?

– Нет. Но он должен уметь защищать то, что создает, – хмуро проговорил Далматас. – Кто защитит мою семью в случае моей гибели? Я отдал императору право распоряжаться своей жизнью, когда вступил в ряды его армии, и не хочу оставлять жену вдовой, а детей сиротами. Слишком много я повидал таких семей.

Из родственников Иоанна в живых оставались только старшая сестра и ее маленькая дочь, они жили на одном из небольших островков в Эгейском море, который до сих пор находился под властью Константинополя. Остальная семья Далматаса погибла при взятии турками Фессалоники десять лет назад. Возможно, именно это событие определило его дальнейшую судьбу и стало причиной того, что Иоанн так никогда и не был женат.

– Ну что же, решать тебе, – вздохнул я. – Возможно, однажды ты изменишь свое мнение.

– Не раньше, чем это сделает Константин, – неожиданно произнес Далматас. – Вот о ком ты должен беспокоиться в первую очередь, Георгий. Я слишком хорошо помню тот день, когда не стало нашей госпожи. С ее последним вздохом Константин потерял смысл жизни, и я вижу, что эта рана не дает ему покоя до сих пор.

Я нахмурил брови, вспоминая прекрасную супругу моего господина, погибшую в расцвете своей красоты.

– Прошло еще не так много времени со смерти Екатерины, – произнес я. – Боль утраты до сих пор гложет Константина, и он не желает прислушиваться к моим советам. В той трагедии он винит только самого себя, хотя всем известно, что лишь неудачное стечение обстоятельств послужило причиной гибели госпожи. Я постараюсь убедить его, что новый брак необходим как для его подданных, так и для него самого, однако сомневаюсь, что сейчас он согласится со мной. Будем ждать, Иоанн. Во время похода постарайся быть все время рядом с ним, а об остальном я позабочусь.

Далматас явно торопился, да и меня ждали дела. Простившись с ним, я спустился по ступеням Влахернского дворца и, оказавшись в тесном лабиринте улиц, двинулся в сторону городских ворот.

Вдалеке блестел купол храма Святой Софии – грандиозного сооружения, воздвигнутого тысячу лет назад в дни расцвета империи и поражавшего всех своими небывалыми размерами и красотой. Для людей, впервые увидевших этот собор, он представлялся созданием небесных сил, а те, кто лишь слышал о нем, не могли поверить, что такое чудо действительно может существовать на земле.

Храм стал свидетелем многих событий, происходивших в Константинополе за долгие века. Дважды он был разрушен в результате землетрясений, а в 1204 году пришло новое бедствие. Алчные европейцы овладели городом и ворвались в храм, прослышав о неисчислимых богатствах, хранящихся в нем. Позабыв о своей христианской вере, они разграбили и осквернили святое место, не останавливаясь ни перед убийством монахов, ни перед расхищением императорских усыпальниц. Множество драгоценностей, золотых украшений и священных реликвий было вывезено в Европу. После изгнания крестоносцев из Константинополя в 1261 году и восшествия на престол ныне властвующей династии Палеологов внутреннее убранство храма Софии было частично восстановлено, однако вернуть собору его былое великолепие так и не удалось.

От ворот я двинулся по центральной улице Константинополя – Месе, вдоль которой теснились прилавки торговцев, ювелиров и ремесленников. Это была самая оживленная часть города. Горожане спешили по делам, иностранцы разглядывали старые постройки и церкви, богато одетые ромеи и венецианцы неспешно прогуливались по улицам, купцы из заморских стран предлагали прохожим свои диковинные товары. Сложно было поверить, что город постепенно вымирает, оставляя вместо живописных дворцов и парков только руины и заросшие поля. Население Константинополя уже давно перестало быть единым целым, обособившись в отдельные кварталы и поселения, которые в свою очередь были обнесены собственными стенами или заборами.

Да, кое-где еще стояли богатые постройки, но было видно, что город терзает бедность. Правительство расходовало последние деньги на содержание общественных учреждений, но с каждым годом блеск Константинополя тускнел, и даже императоры, испытывая крайнюю нужду, ограничивали себя во всем.

Однако этот неповторимый город, которому перевалило за тысячу лет, продолжал изумлять каждого, кто попадал сюда. Казалось, что сами стены его были пропитаны мистическим духом прошлого, памятью о той древней цивилизации, что навсегда исчезла в глубине веков и стала основой для мифов и легенд, которые будут рассказывать потомкам.

И все же Константинополь по-прежнему возвышается на берегах Босфора как зримый памятник ушедшей эпохе. Мне хотелось верить, что лучшие времена этого города еще впереди…

Глава 5

Халиль-паша

Расплата

Sibi quisque peccat.

(Каждому приходится расплачиваться за свои грехи)

Петроний

Меня зовут Халиль Чандарлы. Я потомок древней и знатной династии. Мой дед, а затем отец были великими визирями, и я унаследовал их власть и могущество, чтобы служить Османскому государству. Видит Аллах, я не желал для себя ни богатства, ни славы, и лишь благо империи являлось благом для меня самого. Много лет я находился на службе у султана Мурада II и смиренно выполнял свой долг. Кто мог знать, что всего за несколько дней моя жизнь круто изменится и мне придется выдержать многие испытания, главное из которых, похоже, еще впереди. О Аллах! Помоги мне достойно перенести все горести, не позволяй страху овладеть моей душой и позволь поскорее предстать перед твоим светлым ликом…

* * *

За несколько лет до этого

Султан Мурад спустился в зал для переговоров, где его уже дожидались члены дивана во главе с великим визирем. Низко склонившись, Халиль первым поприветствовал повелителя.

– Я рад, что вы наконец решили прервать свое уединение, – прошептал он, целуя перстень на руке султана.

Мурад бросил на визиря усталый взгляд.

– Я и так слишком долго избегал своего сына.

Затем Мурад коротко ответил на приветствие остальных сановников, после чего каждый занял отведенное ему место. В просторном зале воцарилась напряженная тишина. Все с нетерпением ожидали появления того, кому в недалеком будущем будет суждено принять бразды правления Османским государством.

Через минуту появился смуглокожий кизляр-ага и, низко поклонившись султану, объявил:

– Принц Мехмед покорно ждет приглашения!

– Пусть войдет, – приказал султан.

Евнух снова поклонился и скрылся за порогом. Через считаные мгновения большие двери зала распахнулись, и в комнату вошла группа людей. Среди них было несколько седовласых улемов и высокопоставленных сановников – все в расшитых золотом кафтанах и белоснежных тюрбанах. Впереди, гордо вскинув подбородок, шел мальчик двенадцати лет. Его внешнее сходство с султаном сразу бросилось в глаза окружающим, и все внимание было приковано исключительно к нему одному.

Халиль с интересом разглядывал молодого принца, которого не видел уже многие годы. Отдельные черты Мехмеда напоминали его мать, красавицу-гречанку, в остальном он был точной копией отца: точно такой же болезненно-бледный цвет лица, на котором выделялся крючковатый нос и полные алые губы, непослушные черные волосы, короткая шея и широкие плечи. При этом он был довольно красив. Особенно поражали его выразительные глаза, отливающие каким-то необычным желтоватым блеском.

Мехмед был хорошо знаком с дворцовым этикетом и делал все как положено. Присутствие стольких видных вельмож нисколько не смутило мальчика. Наоборот, казалось, чувство собственной значимости переполняет его. Он с интересом осматривался по сторонам и взирал на вельмож с вызовом, присущим людям гордым и тщеславным.

Султан же был воплощением спокойствия и внимательно смотрел на Мехмеда, как будто стараясь проникнуть в его душу. Даже когда спутники принца, взяв слово, стали подносить повелителю дары и восхвалять своего воспитанника, Мурад продолжал глядеть на своего сына, не произнося ни слова.

Мехмеда этот взгляд, похоже, нисколько не тяготил. Когда его учителя закончили свою речь, Мурад поблагодарил их и любезно попросил сына рассказать о своей жизни в Манисе и о том, чему он там научился.

Мехмед держался достойно: не робел и отвечал уверенно. В нем чувствовался внутренний стержень. Тем не менее было видно, что образованием принца не сильно занимались – на многие вопросы султана касательно наук он отвечал с трудом, а когда Мурад решил проверить познания принца в иностранных языках, Мехмед впервые засмущался и не смог ответить ни на один из вопросов отца.

Во взоре Мурада блеснула искра крайнего неудовольствия, однако он сумел скрыть чувства под маской притворного благодушия.

– Вы проделали долгий путь, – обратился султан к своим гостям. – Ступайте и немного отдохните.

Он сделал знак евнухам, а те попросили Мехмеда и его свиту следовать за ними. После этого султан отпустил и всех прочих вельмож, только Халилю было дозволено остаться. Когда двери закрылись, султан обратился к визирю:

– Что скажешь, Халиль? Как тебе наш наследник?

– Мальчик неглуп, повелитель, – подобострастно начал Халиль. – Но, на мой взгляд, следует заняться его обучением.

– Верно, Чандарлы, – согласился Мурад. – Образованием и воспитанием Мехмеда практически не занимались. Все полагали, что ему никогда не стать султаном, и потому на многое закрывали глаза. Тут есть и моя вина, нужно было уделять сыну больше внимания, но я не мог и подумать, что судьба так распорядится жизнями его старших братьев.

Султан тяжело вздохнул и несколько секунд сохранял молчание.

– Что же, я исправлю эту ошибку, – произнес он спустя некоторое время. – С сегодняшнего дня найми ему лучших учителей. Пусть изучает языки, литературу, философию и другие науки. Я хочу также, чтобы ты вызвал сюда Ахмеда Курани. Пусть Мехмед учится под его присмотром.

– Не беспокойтесь, повелитель. Я все исполню.

– Хорошо. Мехмеду будет нужна твоя поддержка. Постарайся стать ему другом и завоевать его доверие. – Султан взглянул в глаза визиря. – Я полностью полагаюсь на тебя, Халиль.

– Благодарю вас, повелитель. – Визирь низко поклонился. – Для меня честь служить вам и вашей семье.

Мурад одобрительно кивнул.

– Теперь расскажи мне, что сейчас происходит на западе, – переменил тему султан. – У меня есть сведения, что крестоносцы уже перешли Дунай. С каждым днем они продвигаются все дальше и становятся все сильнее.

– К сожалению, это так, – ответил Халиль. – Крестоносцы ежедневно получают пополнение из числа местных христиан. Однако Турахан-бей уже собрал войско и сейчас движется навстречу венграм. Ему на помощь идет подкрепление, во главе которого стоит славный Искандер-бей. Если христиане рискнут дать генеральное сражение, то исход кампании может быть определен уже в первых числах ноября.

Однако радужные заверения визиря не удовлетворили Мурада.

– Не стоит недооценивать противника, – сурово произнес он. – Этот Хуньяди пока не знал поражений. Если наша армия потерпит неудачу и на этот раз, то мы потеряем контроль над всей Сербией. Полагаю, что и греки попробуют урвать свой кусок – у них есть свои интересы на Балканах, и, видимо, скоро там будет неспокойно. Кроме прочего, меня тревожит Караман, который только и ждет, когда мы ослабим свои позиции на востоке… Нас окружают шакалы, Халиль. И если мы потеряем бдительность, нас разорвут на куски.

Султан поправил перстень на руке и продолжил:

– Кроме того, до меня доходят слухи о предательстве. Говорят, что некоторые наши крепости и города на западе сдаются без боя. Ты мне об этом ничего не докладываешь!

– Этого не может быть, повелитель, – поспешил оправдаться Халиль. – Я бы знал.

Султан поднял на визиря усталый взгляд.

– Ты, похоже, осведомлен не лучше меня, – вздохнул Мурад. – Но я не стану винить тебя за это. В последнее время многие вельможи стали скрывать правду. Они боятся моего гнева и стараются выставить все в благоприятном свете, не понимая, что их недомолвки угрожают благополучию и безопасности империи!