Крест, орёл и полумесяц. Часть 1. Последний крестовый поход

Султан опустил взор к полу и глухо добавил:

– Все думают, что из-за смерти сына я стал слаб и уже не в состоянии управлять державой. – Мурад сжал кулаки. – Они ошибаются, Халиль. Вот увидишь, у меня еще достанет сил, чтобы в последний раз послужить своему народу.

Султан нахмурил брови и почесал лоб. Некоторое время он молчал, словно собираясь с мыслями, но затем вновь поднял на визиря свой тяжелый взор.

– Что там с Хизиром? Ты нашел способ вытянуть из него правду?

Халиль ждал этого вопроса. Уже целый месяц убийца принца Алаэддина и его детей сидел в темнице и отказывался выдавать своих сообщников. Он уверял, что действовал в одиночку, а в качестве мотива называл личную обиду на принца. Самые страшные пытки оказались бесполезны – Хизир продолжал упорно твердить одно и то же. Через неделю после заключения в Эдирне к пленнику пожаловал сам повелитель с тем, чтобы лично допросить убийцу своего сына. Однако даже присутствие султана не позволило вытянуть из покалеченного узника ни слова. Такая несговорчивость разозлила Мурада. В порыве гнева он выхватил свой меч и изрубил бы Хизира на куски, если бы не увещевания великого визиря, который умолял не торопить смерть узника. С большим трудом Мурад сумел подавить ярость, но потом еще долгое время пребывал в чрезвычайно скверном настроении, вновь замкнувшись в себе.

Сам же великий визирь не терял времени даром. Все свои средства он сосредоточил на поисках семьи Хизира. Это был единственный ключ, позволяющий раскрыть тайну, которую скрывал бывший сановник. Работа была не из легких, кто-то приложил все усилия к тому, чтобы поиски зашли в тупик. Кроме того, Халиля не оставляла мысль, что родственников убийцы могли уничтожить в первую очередь, устранив тем самым единственный способ подавить волю пленника.

Однако упорство визиря вскоре принесло свои плоды – через месяц удалось найти и допросить одного из дальних родственников Хизира, то был старик, о котором, судя по всему, забыла даже его родня, вероятно, поэтому заговорщики не стали его трогать. Он знал немного, однако для Халиля и этого оказалось вполне достаточно. Через неделю люди визиря напали на след, и вскоре в их руках оказалась практически вся семья Хизира. Это была личная победа визиря, и он ликовал. Теперь оставалось надеяться, что сердце убийцы еще не настолько очерствело, чтобы, видя муки своих родных, не возжелать помочь хотя бы им.

Халиль ждал вопроса повелителя и знал, что на него ответить.

– Преступник близок к тому, чтобы рассказать нам все, что знает. Мы уже вытянули из него сведения, каким образом он сумел пробраться в покои принца незамеченным. В этом деле был замешан кое-кто из охраны вашего сына, но этих людей уже нет в живых. Имена основных заговорщиков этот презренный пока не называет, но это вопрос времени. Обещаю, к концу недели мы узнаем от этого человека все, что нам нужно.

– Поторопись, Халиль, – прорычал султан. – Я не могу дышать одним воздухом с этим шакалом! Пусть выдаст свою стаю и отправляется на суд к Аллаху! К концу недели буду ждать от тебя подробный отчет.

Халиль почтительно склонил голову, ожидая дальнейших распоряжений султана.

– Теперь можешь идти, – сказал Мурад. – И помни: сейчас ты – мое доверенное лицо, я отдал в твое распоряжение и свою империю, и своего сына. Постарайся не подвести меня.

Пожелав падишаху долгих лет жизни, Халиль вышел в коридор и лишь теперь смог перевести дыхание.

Сейчас в руках великого визиря сосредоточилась огромная, практически неограниченная власть в Османском государстве, но султан, похоже, был готов дать ему гораздо больше. Ни отец, ни дед Халиля не могли мечтать о таком безраздельном могуществе! В детстве они учили его беспрекословно повиноваться султанам и выполнять каждое повеление без трепета и сомнений, но теперь Халилю этого показалось мало!

На пути к вершинам власти он преодолел множество опасностей, отправил на тот свет не одного конкурента, и вот, добившись всего, о чем мечтал, Халиль был вынужден стать простым исполнителем султанской воли! Даже его собственная жизнь зависела от прихоти повелителя, ибо он в любой момент мог превратить могущественного визиря в пыль, что прибивается к подошвам бедняков на рыночной площади Бедестана25! И хотя Халиль знал, что Мурад никогда бы так с ним не поступил, опасения были отнюдь не беспочвенны. Он не раз слышал о шелковых шнурках, которыми евнухи душили неугодных сановников. Другим султан отправлял этот шнурок в качестве подарка, и вельможа сам приводил приговор в исполнение. Сколько уже таких приговоров было вынесено за последние годы, и сколько несчастных сгинуло бесследно в мрачных коридорах султанского дворца!

От всех этих мыслей визирю стало не по себе, однако его мрачные размышления прервали громкие голоса, которые раздавались из смежного коридора. Через несколько секунд из-за поворота появилась группа вельмож, во главе которых шел невысокий круглолицый человек, хорошо знакомый великому визирю.

– Шехабеддин-паша?! – Халиль был крайне удивлен такой встрече. – Что ты здесь делаешь?

– Приветствую тебя, визирь, – сказал, поклонившись, Шехабеддин и расплылся в улыбке. – Я прибыл сюда по приказу нашего повелителя!

Хотя Халиль прекрасно понимал, что без приказа государя этот презренный человек никогда бы не посмел явиться в столицу, такой ответ сильно уязвил его самолюбие.

– С какой же целью государь вызвал тебя? – поинтересовался визирь, хищно вглядываясь в лицо своего давнего соперника.

– Об этом мне не сообщили, – пожал плечами вельможа. – Но, вероятно, дело срочное, если я потребовался султану.

– Наш султан чрезмерно добр к своим слугам, – холодно сказал Халиль. – Он простил тебя за твои военные промахи, но не стоит думать, что он позабыл о них. Благосклонность нашего повелителя заслужить легко, но гнев – еще проще, так что впредь будь аккуратней, паша.

Улыбка Шехабеддина несколько потускнела, однако он быстро справился с собой и дружелюбно ответил:

– Моя жизнь – ничто. Я с радостью готов принести ее в жертву нашему властелину!

– Не нужно пустой болтовни! – резко перебил его Халиль. – У Железных ворот сложили головы многие тысячи наших солдат, ты же сдался в плен, предпочитая позор достойной смерти. И вот теперь ты стоишь передо мной, целый и невредимый, пытаясь уверить меня, что для тебя жизнь не имеет никакого значения? В таком случае знай: я не султан, тебе не нужно передо мной оправдываться! Но если повелитель доверит твою жизнь в мои руки, хорошо подумай, какие аргументы ты приведешь, чтобы спастись от неминуемой кары.

Не дожидаясь ответа, Халиль резко развернулся и пошел прочь, пытаясь совладать с нахлынувшим на него гневом. Он не сомневался, что этот разговор скоро станет известен повелителю. Шехабеддин-паша был довольно влиятельной фигурой во властных кругах Османской империи, и еще никто не смел разговаривать с ним подобным образом. Однако даже ему недоставало сил тягаться с великим визирем, и Халиль это знал. Он считал свои слова вполне справедливыми, потому ни за что не стал бы извиняться за сказанное, даже если того потребует султан!

Однако визирь был раздосадован отнюдь не из-за того, что в порыве гнева опустился до угроз. Он не понимал, почему повелитель не сказал ему ни слова о приезде Шехабеддина. До сих пор Халиль считал, что пользуется полным доверием Мурада, ведь раньше у государя не было от него тайн. Почему же он не предупредил его о своих планах на этот раз? И что это за срочная миссия, ради которой Шехабеддин так спешно явился в столицу?

Халиль предчувствовал недоброе. Его интуиция говорила, что в Османском государстве грядут роковые перемены, а за долгие годы при султанском дворе он научился доверять интуиции, которая еще ни разу его не подводила.

Не подвела она его и теперь…

* * *

В тот вечер великий визирь допоздна работал в своем кабинете, расположенном неподалеку от покоев султана. Глаза уже начинали слипаться, и, рассудив, что остальные дела могут подождать до завтра, он стал собираться домой. Поместье Халиля находилось совсем недалеко от дворца, и в хорошую погоду можно было без труда преодолеть этот путь пешком. Однако в распоряжении визиря всегда находилась повозка, готовая в любой момент доставить его в нужное место.

Едва Халиль вышел в коридор, как мимо него пробежало сразу несколько евнухов, состоявших на службе в гареме. С ужасом в глазах они без устали судачили друг другу о каком-то «ужасном происшествии». Остановив и расспросив одного из них, Халиль узнал, что этой ночью в темнице тяжело ранили какого-то узника.

По спине визиря пробежал холодок.

«Неужели они добрались до него? – промелькнула мысль в его голове. – Но как? Я же принял все возможные меры!»

Через несколько минут Халиль спустился в подземелье, где находились пленники, и быстрым шагом направился в его самый дальний конец. Впереди, в полумраке, царило непонятное оживление. У одной из темниц столпились четыре стражника, главный тюремщик и еще несколько незнакомых людей, по-видимому, врач и тюремная прислуга.

Заметив визиря, все расступились и притихли. Халиль перешагнул через порог, ведущий в камеру, и глухой стон вылетел из его груди.

Кара-Хизир, убийца Алаэддина и его детей, неподвижно лежал на полу. Из перерезанного горла все еще сочилась живая кровь, поблескивая в неровном пламени факелов. Глаза мертвеца неподвижно глядели в потолок, а на лице его не было ни страха, ни ужаса, ни печали, а только безмятежное спокойствие.

Глава 6

Ноябрь 1443 года

Первые победы

3 ноября 1443 года

Сегодня нас ожидало первое серьезное столкновение с армией османов.

Как и предвидел Янош Хуньяди, турки одним мощным броском перерезали нам путь к отступлению на запад, а затем стали готовиться к решающему сражению. Османы разбили свой лагерь на опушке возле реки Моравы, несомненно, планируя дать бой именно в этом месте, однако наш воевода сумел выманить их в поле недалеко от города Ниш. Место он приметил заранее и сумел как следует подготовиться к предстоящему сражению.

Турки появились ранним утром третьего ноября и развернули свои войска на другом конце поля. Их армия была велика – она примерно вдвое превосходила нас числом. Тем не менее было заметно, что наши противники привели с собой большое количество плохо обученных крестьян, набранных из подконтрольных османам христианских деревень и городов. Многие из этих несчастных испуганно озирались по сторонам, другие недобро поглядывали на турецких чаушей26 размахивающих плеткам над их головами. Не слишком надежные воины, впрочем, недостаток профессиональных солдат ощущался и у нас, поэтому исход битвы в конечном счете должны были решать талант командиров и военная удача.

Солнце едва взошло, когда две армии схлестнулись в жестокой битве.

Волна за волной обрушивались османы на позиции христиан, однако так и не смогли добиться успеха. Потеряв убитыми несколько сотен человек, турки отступили, но лишь затем, чтобы, перегруппировавшись, атаковать снова.

После ожесточенной схватки правый фланг нашей армии стал медленно отступать и османы, издавая победные крики, ринулись на крестоносцев, желая обратить их в бегство. Однако отступление происходило организованно, и турки каждый раз наталкивались на железную стену из щитов и копий. Османский командир, увидев, что на правом крыле его войскам сопутствует успех, послал им на помощь дополнительные силы. Турки полагали, что уже завладели инициативой, и остервенело рвались вперед, подбадриваемые победным боем литавр и пронзительным воем медных труб.

В тот момент, когда османы вклинились в ряды христиан достаточно глубоко и стали теснить их по всему фронту, Янош Хуньяди подал знак своим военачальникам, и протяжный гул десятков боевых рогов разнесся по полю битвы, перекрывая звуки турецкого оркестра.

Османы не сразу поняли, что произошло, и продолжали напирать на плотно сбившиеся ряды крестоносцев. В этот момент наша тяжелая кавалерия показалась из-за холмов. Увидев это, турецкий военачальник стал поспешно отдавать новые приказания, но было уже слишком поздно.

Противник попался на нашу уловку. Многие тысячи турецких солдат оказались в ловушке, когда стальная лавина закованных в доспехи христианских рыцарей обрушилась на них с тыла. В тот же самый момент раздался новый сигнал, и тяжелая пехота крестоносцев вдруг прекратила отступление и, выставив мечи и копья, принялась буквально перемалывать застигнутых врасплох магометан. Оказавшись в прямом смысле слова между молотом и наковальней, турки в мгновение ока утратили боевой дух и бросились врассыпную, помышляя лишь о том, чтобы спасти свои жизни.

В считаные минуты османская армия была деморализована, что и предрешило исход битвы. Отчаянно пытаясь переломить ситуацию, турецкие военачальники пустили в ход последние резервы, преимущественно состоящие из янычар. Эти воины сражались без страха и гибли с улыбкой на устах, но даже они были не в силах сдержать натиск тяжелой кавалерии. Вскоре все до единого янычары оказались перебиты или втоптаны в грязь копытами лошадей. Бой продолжался еще около часа, пока немногие оставшиеся в живых турки не обратились в бегство, преследуемые нашей конницей.

Среди бегущих я заметил и османского полководца. Отбросив свое знамя и растеряв всю свиту, он спешил укрыться в лесной чаще, которая виднелась неподалеку. Заметив это, я пришпорил коня и бросился следом. После утомительного многочасового сражения силы моего скакуна были на исходе, но я был уверен, что их еще хватит для этого безумного броска.

Османский военачальник не сразу услышал погоню и, уже уверовав в свое спасение, хотел сбавить темп, однако, увидев меня, снова попытался оторваться.

Гул битвы быстро остался позади, и вот мы уже мчались вдоль реки, распугивая притаившихся в камышах уток. Конь турецкого офицера был хорош, но недостаточно вынослив и силен, чтобы долго выдерживать галоп с закованным в тяжелые доспехи всадником на спине. Мой же все еще был способен сохранять набранный темп, и я знал, что этого будет достаточно.

Вскоре дистанция между мной и османских полководцем начала сокращаться, я уже видел вспотевшее и перепуганное лицо агарянина, когда из леса выскочил огромный отряд сипахов. Они появились со всех сторон и уже вскинули луки, готовясь нашпиговать меня стрелами.

– Стойте! – услышал я знакомый голос. Вперед выехали двое мужчин в отливающих золотом юшманах27 и высоких шлемах. В одном из них я сразу же узнал Ису, таинственного силяхдара, с которым встречался Янош Хуньяди еще в начале похода.

– Ты действительно прыток, Константин, не напрасно воевода доверяет тебе, – произнес Иса, и на губах его промелькнула улыбка.

– Похоже, на твой счет он ошибался, – выдохнул я, уже готовясь к смерти.

Иса покачал головой и взмахнул рукой, но вместо того, чтобы пустить в меня стрелы, сипахи опустили оружие.

– Ты многого не знаешь. – Османец окинул меня взглядом. – И не понимаешь.

В этот момент к нему обратился второй всадник – сурового вида воин с крючковатым носом и длинной черной бородой:

– Мы теряем здесь время, а путь неблизкий.

Иса почтительно склонил голову, сделал знак отряду, и через секунду всадники сорвались с места и устремились в сторону реки.

– Прощай, Константин, – махнул на прощание Иса. – Если на то будет воля Господа, мы еще встретимся!

С этими словами он пришпорил своего коня и бросился догонять своих товарищей.

Еще некоторое время я не двигался с места, решительно не понимая, что произошло. Продолжать погоню не имело никакого смысла – османский полководец давно скрылся в чаще. Поэтому я возвращался в лагерь, и голову мою занимали все новые вопросы.

* * *

Когда сражение подошло к концу, солнце стояло в зените, и уставшие воины грелись в его лучах, устроившись на бивуаке недалеко от места битвы. Само поле сплошь было усеяно мертвыми телами и тяжелоранеными бойцами. Крестоносцы бродили туда-сюда, высматривая своих товарищей и добивая раненых врагов. Повсюду валялись сломанные копья, щиты, доспехи, порванные знамена и флаги османов.

Отдав последние распоряжения своим людям, я спешил на встречу с воеводой и внимательно осматривался по сторонам, пытаясь хотя бы приблизительно оценить потери нашего войска. Это сражение не прошло бесследно и для меня – клинок одного из сипахов с такой силой опустился на мою кирасу, что ее нагрудник треснул попал. Если бы этот страшный удар пришелся на незащищенное место, я бы наверняка был уже мертв, однако этой участи удостоился сам обидчик – ответным ударом я пронзил его кольчужный доспех, да с такой силой, что потом мне стоило немалых трудов вытащить лезвие меча из мертвого тела.

Неподалеку от места битвы располагался лагерь военнопленных. Там за наскоро возведенной изгородью сидели, понурив головы, пленные турки. Полураздетые, перепачканные грязью и кровью, в большинстве своем раненые – они представляли собой довольно печальное зрелище и вызывали сейчас жалость, хотя пару часов назад каждый из них, не колеблясь ни секунды, мог оборвать мою жизнь. Но теперь я видел перед собой не грозных воинов-османов, наводящих ужас на весь христианский мир, а обычных испуганных людей, которые оказались на этой войне не по зову сердца, а по приказу и принуждению. Я не мог поверить, что они могли добровольно оставить свои дома, свою семью, своих детей, чтобы умирать и убивать с именем своего Бога на устах. Но разве не жесток такой Бог, который разлучает жен и мужей, отцов и сыновей ради того, чтобы они отдавали свои жизни и забирали чужие, прославляя его имя?

С другой стороны, много крови пролилось и в христианском мире. Даже из-за подозрений в ереси теперь можно запросто отправиться на костер или сгинуть в ужасных застенках инквизиции. Об этом я был хорошо осведомлен, путешествуя по западным землям. Я слышал и видел много жутких вещей, каждый раз содрогаясь при мысли, на какие ужасные деяния способен человек, особенно тот, кто полагает, что совершает правосудие от имени Господа. Такие люди уже давно узурпировали право распоряжаться жизнью и смертью. Даже всесильные короли и императоры не всегда решаются бросить открытый вызов Церкви. Тех же, кто смеет оспаривать этот несправедливый порядок, безжалостно преследуют, пытают, а затем передают светским властям, чтобы те «обратили плоть грешников в пепел».

Но когда и почему западные королевства стали жертвой столь опасного лицемерия? Отчего воля отдельных людей именуется «волей Господа» и обращена против тех, кто не боится поднимать свой голос в защиту справедливости и закона?

«Нет, – отвечал я себе. – Здесь нет и не может быть ничего общего с учением Христа. Погрязшие в разврате и купающиеся в роскоши отцы церкви возвели свой собственный культ. Он основан на страхе невежественной толпы и кострах инквизиции».

И хотя я тоже сражаюсь под знаменем Иисуса Христа, славя имя его и обращаясь к нему в своих молитвах, на эту войну меня привело отнюдь не религиозное рвение…

Взглянув еще раз на пленников, сидевших на земле, я пошел прочь. Мне было хорошо известно будущее этих людей: большинство попытаются обменять на рыцарей-христиан, за других потребуют выкуп. Судьба остальных была плачевна: их убивали или делали рабами. Сам Янош Хуньяди не поощрял убийство пленных и старался по возможности использовать их более эффективно. Так, например, они занимались обустройством лагеря, рыли выгребные ямы, чистили конюшни и выполняли множество других задач, которыми часто пренебрегали обычные воины.

Пройдя через все поле, я наконец нашел Хуньяди, который разбил свой шатер на месте ставки османского главнокомандующего. Он уже успел снять свои тяжелые доспехи и сейчас прогуливался в удобном походном одеянии, неотлучно сопровождаемый своими мадьярскими телохранителями. Заметив меня, воевода подал знак своей охране, и рыцари расступились.

– А вот и наш герой! – Янош похлопал меня по плечу, затем, обратив внимание на треснувший нагрудник, добавил:

– Жаркая сегодня вышла схватка, не так ли?

– Турки – прирожденные наездники, – ответил я, вспоминая страшные мгновения битвы. – Их кони быстры, а стрелы разят без промаха. Я потерял половину своего отряда.

– И все же ты и твои люди показали себя блестяще, – одобрительно кивнул Янош Хуньяди. – Все произошло в точности так, как я задумал. Их конницу нужно было нейтрализовать любой ценой, ты, надеюсь, и сам это понимаешь.

К своему сожалению, я понимал это лучше других, ибо знал, что веду своих людей на смерть. Нам предстояло совершить невозможное – сковать легкую конницу турок и не допускать ее к месту сражения. Для этого я разбил все свои силы – две с половиной сотни бойцов – на небольшие отряды по сорок – шестьдесят человек, доверив их проверенным в боях людям. Нанося стремительные удары, которые Джакобо называл змеиными бросками, мы так же стремительно удалялись, вынуждая турок постоянно отвлекаться на свой тыл. После двух часов такой игры в кошки-мышки люди с трудом держались в седлах, а кони уже не развивали нужной быстроты бега, однако, несмотря на потери, задача была выполнена.

В не меньшей степени Янош Хуньяди был доволен и собой, ведь он единственный, кто настаивал на том, чтобы дать туркам открытый бой, в то время как остальные предлагали отступить в Ниш. К счастью, король Владислав поддержал позицию Хуньяди, и после этого все споры утихли.

– Турки быстро учатся на своих ошибках и наверняка извлекут урок из этого поражения, – сказал воевода, поглядывая на усеянное трупами поле. – Легких побед впредь ожидать не стоит. Впрочем, крупных сражений, на мой взгляд, не предвидится вплоть до самой Софии. Полагаю, османы попытаются закрепиться там.

– Стены Софии крепки, и турки не сдадут город без боя, – заметил я. – Осада может затянуться до зимы, а это гибельно для нашей армии. Неужели ты надеешься занять город до холодов?

Янош посмотрел на меня с легкой улыбкой – в любой ситуации у него всегда был наготове план действий, и на этот раз он сказал с полной уверенностью:

– Мы будем в Софии еще до начала декабря.

Я не стал высказывать свои сомнения вслух, хотя и не мог разделить подобной уверенности. Путь до города был неблизким, да и турки, хотя они и разбиты наголову, все еще могли оказать серьезное сопротивление. Однако я верил в талант своего воеводы и поэтому убеждал себя, что все будет именно так, как он сказал.

– Есть еще одно, о чем ты должен знать, – произнес я. – Сегодня во время сражения я видел Ису.

Триумфальная улыбка тут же сползла с лица Яноша Хуньяди.

– Где ты его видел? – не глядя в мою сторону, спросил он.

– Неподалеку от места сражения. Он возглавлял отряд сипахов, – я запнулся, воскрешая в памяти недавние события. – Впрочем, был там еще чернобородый воин, к которому Иса относился с большим почтением.

Хуньяди разгладил усы, и его лицо немного просветлело.

– Забудь обо всем, что ты видел, – посоветовал он мне. – И не смей никому рассказывать об этом случае.

Я кивнул, сознавая, что, если не буду следить за языком, воевода может запросто лишить меня и языка, и жизни.

В этот момент из-за пригорка появилось несколько всадников. Впереди ехал статный юноша лет двадцати. Я быстро узнал в нем короля Владислава. Он скакал в отливающих серебром латных доспехах на белоснежном жеребце в сопровождении эскорта из дюжины знатных рыцарей, которые двигались чуть позади него.

Охрана Хуньяди почтительно расступилась, пропуская короля.

– Прекрасная победа, Янош! Этот день войдет в историю крестовых походов! – торжественно воскликнул Владислав. Его лицо светилось от радости. – Передай войскам от моего имени, что сегодня они заслужили отдых. Пусть сейчас же достанут бочки лучшего вина и накормят солдат до отвала. Я хочу, чтобы в будущих битвах они проявили такую же стойкость духа и верность святому делу, которому присягнули, отправляясь в этот поход.

– Ваше Величество, – поклонившись, воевода обратился к королю. – Я хотел бы переговорить с вами относительно дальнейших наших действий. Следует решить ряд важных вопросов…

– Сегодня никаких военных советов, Янош, умоляю тебя. – Владислав изобразил несчастный вид. – Пусть твои грандиозные планы подождут до завтра, когда рутина похода вновь возьмет свое, а сегодня я приказываю праздновать победу так, чтобы сам султан, сидя в Адрианополе, услышал победные крики нашей доблестной армии и затрясся от злобы!

– Как прикажете. – Янош смотрел на молодого короля, и в его глазах читалась отеческая забота. – Я забыл поздравить вас, ведь это был ваш первый серьезный бой, и вы достойно показали себя во время сражения.

Владислав усмехнулся.

– На моем счету нет ни одного убитого турка, – разочарованно сказал он. – Если бы ты позволил мне вмешаться в битву на час раньше, то убедился бы, что подаренный тобой клинок я ношу не только для красоты.

– Я не хотел подвергать вашу жизнь опасности, – произнес воевода. – Безопасности короля следует уделять повышенное внимание. Каждый солдат в моей армии с радостью пожертвует жизнью ради вас.

– Я тоже солдат крестовой армии! – резонно заметил Владислав. – И не хочу, чтобы моя корона давала какие-либо привилегии на поле брани.

– Обещаю, что в следующий раз вы сможете принять в битве самое непосредственное участие, – спокойно промолвил Хуньяди. – Все же чрезмерно рисковать тоже ни к чему. Ваша жизнь намного ценнее жизней каждого из нас, и, если вы пострадаете, боевой дух армии упадет, а успех нашего дела окажется под угрозой.

Король задумчиво посмотрел на воеводу.

– Я, конечно, ценю твою заботу, но не следует переоценивать опасность. Меня охраняют лучшие рыцари Европы, и я не собираюсь отсиживаться в тылу. Мои люди должны видеть, что их король бьется плечом к плечу рядом с ними!

Конь Владислава зафыркал, словно поддерживая слова своего господина, а король в свою очередь ласково похлопал того по шее.

– Вы вольны поступать так, как считаете нужным, – вздохнул воевода. – Я не могу указывать вам, что следует делать.

– Верно, – усмехнулся Владислав, радуясь, что смог одержать победу в этом споре. – Не можешь. Я ценю твои советы, но оставь мне возможность принимать собственные решения. Солдаты должны видеть во мне предводителя и верить в меня, а твоя слава затмит любого.

На это Хуньяди нашел что возразить.

– Я всего лишь верный вассал Вашего Величества, и едва ли история вспомнит мое скромное имя. Но у вас впереди великое будущее и великая цель. Ваше имя будут помнить еще многие поколения благодарных потомков. Но я прошу помнить об уроках, которые давал. Поверьте, благоразумие не есть трусость, а храбрость не выражается в опрометчивых поступках. Путь к успеху лежит через осторожность, а неоправданный риск может погубить дело. Мы ведем войну, тут важен холодный расчет и трезвый взгляд. Ничто не должно затуманивать ваш рассудок и отвлекать от главной задачи – победы над врагом. Научитесь контролировать свои эмоции, и перед вами склонятся могущественнейшие из монархов. Недаром ведь говорят, что власть над собой – высшая власть.

Владислав задумался над словами воеводы. Похоже, что события, происходившие с ним в прошлом, все-таки научили его прислушиваться к мудрости своего преданного вассала.

– Я приму это сведению, – после непродолжительной паузы изрек Владислав. – Сейчас мне пора ехать, вечером прибудет большая делегация из Ниша, вероятно, будут благодарить нас за то, что мы спасли их город от турок. Ты будешь присутствовать?

– Разумеется. У меня есть к ним пара просьб, которые, я надеюсь, они выполнят хотя бы из чувства благодарности к своим спасителям, – говоря это, Хуньяди то и дело поглядывал в сторону городских стен, над которыми реяли знамена венгерского короля и трансильванского воеводы. Таким образом местный князь старался выразить всемерную поддержку крестовому походу, но по взгляду воеводы я понял, что он рассчитывает на более существенную помощь.

– Вот и славно, – Владислав бросил на меня короткий взгляд и снова обратился к воеводе. – Тогда до вечера.

Развернув и пришпорив коня, король удалился в сопровождении своего эскорта.

Янош проводил всадников долгим взглядом и озабоченно вздохнул, скрестив руки на груди. Я не хотел мешать его раздумьям и молча стоял рядом, улавливая легкое дуновение свежего осеннего ветра, что приносил немыслимое облегчение после удушливого смрада недавней битвы.

Наконец воевода прервал затянувшееся молчание.

– Что ты думаешь о нашем короле, Константин? – как бы невзначай спросил он.

Я не знал, что именно хочет услышать от меня Хуньяди.

– Всякого влечет своя страсть, – пожал плечами я. – Для Владислава это было первое крупное сражение, и он одержал в нем блистательную победу. Этот успех пьянит и запросто может вскружить ему голову, а молодость и темперамент короля только подливают масла в этот огонь.

– Ты говоришь так, будто хорошо знаком с ним, – усмехнулся Хуньяди.

– Нет, но я хорошо помню себя в его годы, когда мне пришлось выдержать свой первый серьезный бой. Ты тоже должен помнить тот день. Ведь тогда у реки Сава полегло много людей с обеих сторон…

– Я помню, – тихо произнес Хуньяди, глядя куда-то вдаль. – Турки готовили западню и атаковали стремительно – из густого тумана, так что не сразу удалось разобрать, где свои, а где чужие. В результате весь авангард был уничтожен, но тебе каким-то чудом удалось выжить…

– Господь милосерден к глупцам, – пожал плечами я.

– Можно ли объяснить твое спасение только этим?

Я заметил искорки подозрения в глазах воеводы.

– У меня нет для тебя другого ответа. Но ты хотел узнать, что я думаю о Владиславе? Так вот слушай, ибо я знаю, что за огонь пожирает его душу.

Помолчав немного, я продолжил:

– В тот день, когда турки набросились на нас подобно диким зверям, я едва ли был старше нашего короля и еще не успел отличиться в бою. И хотя страх сковал мою душу, я сражался с яростью загнанного волка, и враги один за другим падали под разящими ударами моего клинка. Из моих товарищей не уцелел никто. Они были намного лучше, сильнее и опытнее меня, но это их не спасло. Как и я, они не верили, что их земной путь может оборваться вот так, в единый миг. Мы еще не умели ценить человеческую жизнь, а наши сердца не ведали боли утрат.

Именно тогда я впервые увидел этот отвратительный лик смерти, и душу мою пронзил ледяной ужас. Многое во мне изменилось с тех пор. Я научился ценить каждый дарованный мне день, и стараюсь наполнить его смыслом, чтобы в час своего конца не сожалеть о минувшем.

Похоже, воеводу заинтересовал мой рассказ, поэтому я продолжил:

– Даже будучи королем, Владислав остается обычным человеком со своими страстями и слабостями. В нем я вижу себя каких-то пять-шесть лет назад – двадцатилетнего юношу, энергичного, гордого, честолюбивого и бесстрашного. Он так же, как и я в его годы, презирает смерть, а еще больше – трусость. Голос разума не может заглушить в нем все эти чувства, лишь зрелость и опыт смогут изменить его.

Янош Хуньяди выслушал меня и некоторое время размышлял над сказанным. Наконец он проговорил:

– Да, ты все понял верно. Владислав слишком молод и горяч, чтобы оценить опасности, которые окружают его в этом походе. Но это далеко не все…

Хуньяди посмотрел на своих телохранителей и, приказав им ждать его возвращения, предложил мне пройтись. Мы миновали несколько групп христианских рыцарей, которые шумно отмечали минувшую победу. Им, похоже, уже выдали обещанное королем вино, и теперь они поочередно славили имена святых, что покровительствовали им в этом походе. Лишь удалившись на почтительное расстояние, где не было ни единой живой души, воевода спросил:

– Ты знаешь, почему Владислав отправился в этот поход?

– Вероятно, по настоянию папы римского, – ответил я. Это был самый очевидный ответ из всех возможных.

– И да, и нет, – покачал головой Хуньяди. – Видишь ли, венгерскую корону Владислав получил при условии, что он окажет всестороннюю поддержку крестовому походу.

– Война религиозная – всего лишь прикрытие для политических интересов. Это всем хорошо известно, – пожал я плечами.

– Но только не для Владислава, – произнес воевода, поднимая указательный палец к небу. – Во-первых, церковь серьезно занималась воспитанием нашего короля, и сейчас он, пожалуй, действительно верит, что наш поход санкционирован самими небесами, и едва ли допускает в свое сердце сомнения на этот счет. В этой мысли его не устает укреплять кардинал Чезарини, который больше полагается на силу молитв, чем на сталь меча.

По лицу воеводы пробежала недобрая тень, и лишь затем он продолжил:

– Во-вторых, для Владислава этот поход – лучший способ доказать, что он достоин короны, которую носит. Ведь борьба за венгерский престол еще не окончена, и очень многие желали бы видеть на троне другого представителя рода Ягеллонов. Но Владислав считает себя выше этих политических дрязг и не стремится к борьбе за власть. Больше всего он мечтает прославить свое имя, превзойти в этом своих великих предков и тех, кто живет ныне. Помыслы его чисты, но в этом и заключается его слабость… Он совсем не ценит собственной жизни.

Янош потер подбородок и продолжил:

– Пока Владислав наслаждается плодами своего триумфа, мы должны подумать над тем, как обеспечить ему безопасность.

– Короля и так охраняют день и ночь, – возразил я. – Он не пьет, не ест и не надевает ничего, что не было бы как следует проверено его слугами.

– Нет, – оборвал меня воевода. – Я хочу, чтобы кто-то защищал его во время сражения. Следил за ним, давал советы, если нужно. На поле боя мне сделать это будет трудно, сам понимаешь.

Заложив руки за спину, Хуньяди добавил:

– Его жизнь дорога мне, как своя, и доверить ее защиту я могу только проверенным людям, – он посмотрел на меня.

Я быстро понял, к чему клонит воевода.

– Ты хочешь, чтобы я охранял Владислава во время сражения? Это безумие! Меня никогда в жизни не подпустят к королю!

– Речь не идет, чтобы охранять его мечом, – спокойно сказал Янош Хуньяди. – Я просто хочу, чтобы ты следил за ним и не давал ему совершать самоубийственных поступков.

– Король не станет слушать меня! Кто я такой?

– Герой многих сражений, – без тени насмешки сказала Хуньяди. – Я уже рассказывал королю о твоих успехах. Напомню ему еще раз, если нужно.

Венгр бросил на меня хитрый взгляд и добавил:

– К тому же в королевской гвардии и так часто говорят о тебе после того случая с их командиром.

– Какого случая? – удивился я.

– Не прикидывайся. – усмехнулся Хуньяди. – Ты ведь не каждый день ломаешь людям челюсть? А тот здоровяк пришел в себя только под вечер.

– Надеюсь, с ним все в порядке? – спросил я, с сожалением вспоминая подробности того конфликта.

– Жить будет, – ответил Янош, а затем лукаво подмигнул. – Заодно и словечко перед королем замолвит.

После воевода подошел и, ткнув пальцем мне в грудь, добавил:

– Завоюй его доверие, как ты однажды завоевал мое.

Тот разговор я запомнил очень хорошо.

* * *

8 октября 1443 года

Через два дня после битвы наша армия, пополненная добровольцами и провиантом из Ниша и близлежащих деревень, вновь двинулась в путь. Надо отметить, что Яношу Хуньяди пришлось приложить немалые усилия, чтобы уговорить жителей пожертвовать часть своих припасов для армии, а кое-что из провизии нам даже пришлось закупить.

– Где же ваше христианское благочестие?! – кричал воевода, с печалью наблюдая за тем, как пустеет его казна. – Как можно устанавливать такие грабительские цены для тех, кто пришел вас защищать?

– Тебе не кажется, – аккуратно заметил я, – что у местных крестьян и без того едва хватает провизии? А ведь впереди зима…

–Не говори чепухи! – отмахнулся от меня воевода. – Турки давно прогнали отсюда всех церковников, а значит, не осталось никого, кто мог бы грабить местных крестьян.

Воевода огляделся, нет ли поблизости кардинала Чезарини.

– Пока сюда не пожаловали епископы, местным не грозит голодная смерть. А у меня за спиной двадцать пять тысяч ртов! Некоторые-то и в поход этот отправились только для того, чтобы наконец набить себе брюхо!

Возмущенный наглостью местных купцов и феодалов, считающих возможным наживаться на крестоносцах, Хуньяди без зазрения совести объявил, что все беглые крестьяне, скрывающиеся от своих хозяев в окрестных лесах, вполне могут рассчитывать на защиту и полное прощение, если вступят в его армию. После этого под знамена Владислава встали по меньшей мере две тысячи здоровых мужчин, которые имели весьма темное прошлое и едва ли походили на добропорядочных христиан, мечтающих умереть во имя благой цели. Увидев среди добровольцев множество беглых, воров, мошенников и даже убийц, местные князья потребовали немедленно выдать их правосудию, однако Хуньяди не стал их слушать, в конце концов, за участие в походе каждый крестоносец был вправе рассчитывать на отпущение всех прошлых грехов. Спорить с категорическим ответом венгерского предводителя, за спиной которого стояло двадцать пять тысяч вооруженных воинов, никто не стал. Поэтому очень скоро мы продолжили двигаться на восток, освобождая от турок все новые территории.

Местные жители встречали нас восторженно. Они устали от долгих лет османского ига и были рады видеть воинов-христиан на порогах своих домов.

Несмотря на то что в некоторых местах турки продолжали оказывать ожесточенное сопротивление, пока еще ни один город нам не приходилось брать штурмом – горожане сами открывали ворота и впускали наши войска.

За неделю не произошло ни одного крупного сражения, видимо, турки так и не смогли собрать новую армию или, наученные горьким опытом, просто не решались завязать очередной бой.

Столь успешное начало похода вселяет в меня уверенность, что мы устраним любую преграду на своем пути!

* * *

10 октября 1443 года

Всего через неделю после битвы у Ниша мы вышли на границу с Болгарией, захватив последний крупный сербский город – Пирот. Теперь дорога на Софию была открыта. От болгарской столицы нас отделяет чуть больше пятидесяти миль, а про османскую армию по-прежнему ничего не слышно. Больше препятствий на нашем пути нет, и все верят, что взятие Софии – всего лишь вопрос времени…

* * *

19 ноября 1443 года

Мы стоим под стенами Софии.

Остался последний рывок, и одна из целей нашего похода будет достигнута!

Внимательно осмотрев высокие неприступные стены, я с уверенностью заключил, что с ходу взять город не получится. Похоже, турки пришли к точно такому же выводу. Они наглухо закрыли ворота и, судя по всему, готовятся к затяжной обороне.

Штурм будет стоить нам многих жизней, а осада займет много времени.

Когда кольцо вокруг Софии сомкнулось, Янош Хуньяди отправил в город посла с предложением к османскому наместнику сдать город миром. Ему и его людям была обещана жизнь, а также возможность свободно покинуть Софию.

Через пару часов был получен ответ. Наместник наотрез отказался сдаваться и пригрозил крестоносцам, что, если они попытаются штурмовать город, он прикажет сжечь Софию дотла вместе с жителями, и тогда христианам достанутся лишь зола и обугленные головешки.

Ответ турецкого наместника вызвал новые споры среди командиров. Одни полагали, что турки не решатся поджечь город, а значит, нужно немедленно готовиться к штурму. Другие высказывались более осторожно и предлагали для начала разузнать, что сейчас происходит в городе.

Янош Хуньяди внимательно выслушал мнения офицеров, однако сам говорил мало, и я начинал догадываться, что он вынашивает собственный план взятия города. После битвы у Ниша прошло больше двух недель, и с тех пор мы с ним почти не разговаривали. Каждый был поглощен выполнением собственной задачи: воевода занимался делами армии, день и ночь просиживал за отчетами и принимал различные депутации, в том числе весьма подозрительные… Впрочем, я старался не обращать на это внимания, ибо верил, что все затеянное им в итоге приведет нас к победе.

И вот София была перед нами. Мы не сомневались в силе собственной армии и были полны решимости идти на штурм в любое время. Стоило лишь отдать приказ.

– Привести войска в боевую готовность, – коротко произнес Хуньяди, когда прочие офицеры выдохлись от длительных споров. – Пусть ожидают моих распоряжений.

Когда участники собрания разошлись, уже начало смеркаться, и многие полагали, что воевода планирует ночной штурм, однако мне показалось, что Хуньяди задумал нечто иное.

Примерно через час, когда ночь окончательно вступила в свои права, лагерь крестоносцев пришел в движение. Воевода как никто другой знал о плохой организации христианской армии, в которой число профессиональных солдат составляло не больше половины, да и те были собраны с разных концов Европы и признавали лишь своих командиров. Поэтому он решил использовать только те части, на которые мог полностью положиться. Прежде всего это были закаленные в боях ветераны, которые воевали с ним против турок еще в Семендрии и Германштадте, когда звезда трансильванского воеводы только всходила на небосклоне мировой истории. По своим боевым качествам, а главное – дисциплине, эти отряды выгодно отличались от остального войска. Хуньяди решил задействовать в атаке на город около восьми тысяч человек. Остальным был отдан приказ ждать дальнейших распоряжений.

Для меня было непонятно: зачем бросать на штурм лучших солдат, ведь очевидно, что первая волна атакующих несет самые тяжелые потери. Однако я знал, что Янош Хуньяди никогда не совершает необдуманных поступков. Только не на войне.

Мой небольшой отряд также был избран для ночной операции. Две сотни всадников, облаченные в тяжелые доспехи, заняли свои позиции и дожидались моих приказов. Я не знал всех деталей предстоящего задания и понимал, что, возможно, посылаю своих людей на верную гибель. Но как любит повторять Джакобо: «Войны без жертв не бывает, и любая победа неизменно оплачивается кровью».

Стояла глубокая ночь. Редкие облака проносились над спящим городом, молодой полумесяц освещал голубоватым сиянием стены и башни болгарской столицы. В этот поздний час Янош Хуньяди призвал к себе всех командиров, задействованных в предстоящем штурме. Мы прибыли в ставку главнокомандующего, которая располагалась на небольшом холме прямо напротив городских ворот. Войско, уже готовое к наступлению, находилось чуть дальше и скрывалось в покрытой туманом низине, чтобы противник не успел заметить приготовлений к штурму.

Хуньяди сидел верхом на огромном широкогрудом жеребце и внимательно вглядывался в ночную тьму. Мне показалось, он пытается разглядеть что-то на стенах города. Когда все командиры собрались на холме, он обернулся к ним и проговорил:

– По моему знаку начинайте! – бросив эту фразу, воевода вновь устремил свой взор на стены.

Все вокруг стихло, ни одного звука не доносилось ни с нашей стороны, ни со стороны безмятежно дремавшего города. Только холодный осенний ветер чуть слышно шумел опавшей листвой, развевая наши знамена и флаги.

Время шло. Напряжение нарастало с каждой минутой, но воевода, подобно каменному изваянию, по-прежнему сидел неподвижно и, не отрываясь, глядел в сторону Софии, точно надеясь разрушить стены города одним лишь своим взглядом. Следуя его примеру, все командиры застыли на месте и боялись даже пошевелиться, полагая, видимо, что это может расстроить все замыслы их командира.

Я тоже неотрывно наблюдал за городом, хотя и не знал, какой сигнал ожидает получить Хуньяди. Спустя еще примерно полчаса, когда нервы у всех были и вовсе на пределе, я заметил на одной из башен Софии слабый огонек, который двигался то вправо, то влево – видимо, какой-то человек размахивал зажженным факелом. Вскоре условный знак заметили все, и обстановка немного разрядилась, однако Хуньяди продолжал ждать, не выказывая никаких эмоций и не двигаясь с места. Генералы были немного озадачены таким поведением воеводы, однако вскоре огонь вспыхнул и на другой башне.

Тогда Янош Хуньяди глубоко вздохнул и отер пот со лба. Похоже, за непроницаемой маской в эти минуты скрывалась целая буря эмоций.

– Начинайте, – хрипло произнес он, и командиры тут же бросились к своим отрядам.

Через несколько минут армия крестоносцев пришла в движение, и вскоре я увидел, как по полю маршируют отряды закованных в броню латников, следом за которыми выдвигалась легкая пехота и лучники.

Крестоносцы были разбиты на штурмовые отряды по три-четыре сотни человек в каждом. Атакующие двигались организованным строем, стараясь производить как можно меньше шума. При этом я заметил, что никакой осадной техники у них не было. Когда передовые отряды оказались почти у самых стен города, ворота Софии, словно по мановению Божьей десницы, открылись и нападающие устремились внутрь.

Османы явно не ожидали такого предательства. В городе была объявлена тревога, и до нас долетел отдаленный шум сражения. Однако битва была недолгой, и вскоре мы увидели, как повсюду спускаются зеленые флаги с полумесяцем, а на их месте водружают знамена с изображением креста. Звон мечей стал постепенно уступать победному кличу наших солдат.

Когда на востоке забрезжил рассвет, город уже был в наших руках.

Глава 7

Франдзис

Ноябрь 1443 года. Константинополь

Appetit finis, ubi incrementa consumpta sunt.

(Если рост прекратился, близится конец)

Сенека

Долгие столетия Восточная Римская империя приходила в упадок. Кондотьеры и завоеватели вторгались в пределы страны с грабительскими набегами, а измученные нуждой крестьяне поднимали одно восстание за другим.

После захвата и разграбления Константинополя крестоносцами в 1204 году на его руинах была создана Латинская империя, а остальная территория государства была поделена между небольшими княжествами. Император ромеев и его двор нашли себе прибежище в Никее28. В течение следующих шестидесяти лет Ромейская держава фактически прекратила свое существование. И вот в 1261 году ворота Константинополя вновь открылись перед православным императором. Им стал Михаил Палеолог, положивший начало новой правящей династии.

Михаил был умен и энергичен. Бросив взгляд на разоренную латинянами столицу и голодные глаза своих подданных, он тут же приступил к бурной деятельности. Были заключены новые торговые соглашения, восстановлены города, отстроены крепости. Жизнь понемногу начинала налаживаться.

Но несмотря на возвращение государя, империя так и не смогла восстановить своего прежнего влияния. На западе давно провозгласили свою независимость ее бывшие вассалы – Сербское и Болгарское королевства, в Анатолии боролись за власть турецкие бейлики и монгольские завоеватели. Многочисленные венецианские и генуэзские колонии прибрали к рукам всю морскую торговлю. Одна из таких колоний, Галата, раскинулась прямо напротив Константинополя, словно символизируя могущество и силу итальянских республик, которые отныне властвовали в Средиземном море.

Несмотря на эти трудности, Михаил Палеолог оказался мудрым правителем и приложил немалые усилия для укрепления страны. Окруженная со всех сторон врагами, империя все-таки смогла выстоять и начать новый этап своей истории. Казалось, что возрожденное Ромейское государство снова станет доминирующей державой на Востоке, а Константинополь вновь, как и в прежние времена, будет блистать своей роскошью.

Однако главные испытания были еще впереди.

Михаил умер в венце своей славы, а последовавшие за его смертью бесчисленные восстания и гражданские войны быстро истощили воссозданное им государство. Сопредельные державы только и ждали удобного случая, чтобы оторвать кусок от агонизирующей империи. Палеологи старались всеми силами укрепить власть в стране, однако даже между собой представители династии не могли достигнуть согласия. Междоусобные войны и дворцовые перевороты стали обычным делом. Спустя несколько десятилетий в империю из Европы была завезена страшная болезнь – «черная смерть», которая опустошила целые города, а трупы людей оставались гнить под солнцем, потому что некому было предать их земле.

Стоны и плач разносились по Ромее, но это было только началом наших бед.

Верно подметил один римский поэт: «Что бы ни творили сумасбродные цари – страдают ахейцы»29.

Из-за чудовищного неравенства по стране прокатились многочисленные бунты. Пока алчные чиновники и купцы набивали карманы, большая часть населения страны жила в нищете, истощенная непомерными податями. Многие крестьяне, отчаявшись добиться справедливости, забирали свое нехитрое имущество и отправлялись на поиски лучшей жизни. Отныне некому было вспахивать заброшенные поля, которые быстро прорастали сорной травой или переходили в руки оборотистым иностранцам, выкупавшим землю за бесценок для своих нужд.

К моменту вторжения турок в середине 14-го столетия империя была не в состоянии оказать сколько-нибудь значительного сопротивления, и вскоре под властью османских завоевателей оказалась большая часть ее земель, а само государство ромеев превратилось в данника турецкого султана. История не знала подобного унижения со времен завоевания Рима ордами варваров!

Однако таков закон времени: на место старому всегда приходит что-то новое. Любое государство развивается подобно живому организму: рождается, растет, крепнет, затем наступает период зрелости, за которым следуют неизбежные старение и смерть.

Восточная Римская империя просуществовала более тысячи лет и по праву может считаться долгожителем. Но ничто не длится вечно…

* * *

В последние дни осени 1443 года в Константинополь вернулся царевич Феодор.

Царевич вступал в город подобно победителю – по дороге, усеянной лепестками роз, под звон колоколов и радостные возгласы толпы. Особенно радовались противники церковной унии. Наиболее вероятный претендент на престол уже не скрывал, что после смерти Иоанна разорвет постыдное соглашение с католической церковью.

Сам Марк Эфесский вышел встречать Феодора, а тот, спрыгнув с коня, преклонил колени перед митрополитом, выражая тем свое глубочайшее почтение. Увидев это, толпа разразилась еще большим восторгом.

– Да здравствует Феодор! – кричали горожане.

– Веди нас за собой! – отзывались другие.

Я смотрел на это помешательство с большой тревогой. Царевич Феодор, который за долгие годы проявил себя как слабый и никчемный правитель, теперь превратился в любимца толпы. Люди были готовы обожать его только за то, что он ненавидит латинян точно так же, как и они!

А позади царевича, разделяя всеобщее ликование, стояли его верные сторонники – вооруженные, снабженные деньгами и озлобленные на императора. Им было нечего терять, и они прибыли в город лишь с одной целью – надеть на Феодора корону василевса.

Я надвинул капюшон и поспешил во дворец – император должен выслушать меня, иначе его жизни грозит опасность!

– Георгий, ты что здесь делаешь? – Из толпы ко мне протиснулся крупный широкоплечий мужчина. Это был Андроник, комит императорских конюшен30.

– Пришел посмотреть, что за шум, – я мотнул головой в сторону процессии. – Но теперь спешу во дворец. Извини.

Я уже хотел уходить, но Андроник догнал меня.

– Императора сейчас нет во Влахернах, – сказал он. – Он отправился на службу в Святую Софию.

– Благодарю, – поспешно кивнул я. – Значит, отправлюсь туда.

– Погоди! – Андроник замялся, было видно, что он подбирает слова. – Не ходи туда.

– В чем дело? – удивился я. – Почему мне не следует туда ходить?

Он уставился на меня, перебирая губами, но так и не выдавил ни слова. Андроник никогда не отличался исключительным умом и получил свою должность лишь потому, что умел ладить с лошадьми. С людьми у него получалось хуже.

– Ты язык проглотил? – я начинал терять терпение.

Сановник замотал головой, а на его лбу выступила испарина. Понимая, что ничего больше вытянуть из него не получится, я пошел прочь, но Андроник вновь догнал меня.

– Георгий… Извини, я несу всякий вздор. Кроме того… Мне тоже нужно в Софию.

Я покачал головой, но спорить с настойчивым конюшим не стало. Мы нашли повозку и, подгоняя кучера, устремились по мощеной камнем дороге. Улицы были немноголюдны, многие лавки закрылись очень рано, а питейные заведения пустовали. Мне было известно, что нынче во всех храмах будет происходить поминовение страшного землетрясения, поразившего Константинополь семь веков назад31, и я полагал, что император отправился в Святую Софию именно с этой целью.

Возница высадил нас возле ипподрома, дальнейший путь нам предстояло одолеть пешком. Мы благополучно добрались до площади перед Храмом Святой Софии, но и тут к своему неудовольствию я увидел толпу людей, облаченных в черные мантии – так одевались наиболее агрессивные и ортодоксальные сторонники Марка Эфесского. Они кричали и шумели на все лады. Мне хотелось как можно скорее миновать их, но тут на площади появилась группа венецианских моряков, которые сопровождали богато одетого человека.

– Эй вы! Безбожники! – крикнул один из греков, преграждая дорогу латинянам. – Куда это вы собрались?

– Пошел прочь, собака! – ответил ему предводитель венецианского эскорта. – Если тебе еще жизнь дорога.

– Вы слышали! – воскликнул грек, обращаясь к своим товарищам в черных рясах. – Этот латинянин угрожает нам! Да кто ты такой, чтобы так разговаривать?

За спиной у нарушителя спокойствия уже собралось дюжины две фанатиков, они плевались и проклинали венецианцев, а те в свою очередь потянулись к мечам.

– Пойдем отсюда, Георгий, прошу! – потянул меня за рукав Андроник.

– Нет, погоди. – Я решил посмотреть, чем все это закончится.

Обстановка накалилась очень быстро. Один из моряков выхватил аркебузу и выстрелил над головой столпившихся греков. Те от страха закрыли головы руками, кто-то бросился наутек, а венецианцы, сомкнув строй, устремились прямо на них. Избивая и отталкивая людей, они расчищали себе дорогу в порт, однако очень скоро греки пришли в себя и стали отвечать ударами на удар. Они хватали латинян, вытаскивали по одному из строя, валили их на землю, били ногами. Кто-то притащил палки, и избиение приобрело новую силу.

Озверевшие венецианцы потеряли остатки терпения и выхватили мечи. Сразу несколько греков оказались зарублены на месте. Это охладило толпу, она отступила, а венецианский командир скомандовал своим людям: «Вперед!»

Насмерть перепуганный богач, которого защищали моряки, побросал все свои вещи и бросился к ожидавшему его кораблю. Но на него уже никто не обращал внимания. Площадь перед Софией превратилась в место настоящего сражения. Люди пускали в ход все, что попадалось под руку, даже каменная брусчатка была разобрана на снаряды.

Я огляделся по сторонам в поисках стражи – но ни одного из них не было поблизости. Куда-то исчез и Андроник.

Проклиная все на свете, я бросился в Храм Святой Софии и к своей удаче увидел нескольких гвардейцев, которые смиренно застыли перед входом в ожидании окончания службы.

– Скорее, за мной! – приказал я. Стражники переглянулись и, не задавая лишних вопросов, выбежали на улицу.

К этому времени мраморные плиты уже были перемазаны кровью, всюду лежали раненые, но свалка продолжалась.

– Именем императора, остановитесь! – кричал я, растаскивая дерущихся, пока гвардейцы пытались навести порядок.

Последнее, что удалось заметить, как один из венецианцев, словно обезумев, набросился на стражника. Затем я почувствовал резкую боль, и весь мир мгновенно погрузился во тьму.

* * *

Я пришел в себя лишь спустя несколько часов. Голова раскалывалась на части, а события минувшего дня казались мне теперь лишь страшным кошмаром. Возле постели сидела моя жена. Ее глаза были заплаканы, но вместе с тем смотрели на меня с трепетом и любовью.

«Георгий», – шептала она, гладя мою руку, и в этот момент, несмотря на дикую боль, я чувствовал умиротворение и покой.

* * *

Окончательно поправиться мне удалось через пару дней. Причиной травмы стал угодивший в голову булыжник. Слава Богу, удар был не настолько сильным, иначе все усилия лекарей оказались бы напрасными.

Уже только теперь я узнал все подробности происшествия и то, что произошло после.

Итак, толпа, подогреваемая речами сторонников Марка Эфесского, набросилась на венецианских моряков, которые сопровождали в порт католического епископа. Моряки в ответ применили оружие и убили нескольких нападавших. Убитыми оказались и несколько латинян, включая командира, который, к несчастью, являлся отпрыском одного из знатных венецианских родов.

Император потребовал тщательно разобраться в случившемся, однако ни та, ни другая сторона не согласились помогать расследованию. Сторонники Марка Эфесского опасались, что Иоанн будет рассматривать дело в угоду латинян, а венецианский наместник в городе заявил, что император ромеев вообще не вправе судить итальянцев и что он самолично определит вину своих земляков.

Напряжение между противниками и сторонниками церковной унии достигло предела, и это чувствуют все: греки, итальянцы, духовенство и сам император. Город напоминает пороховой склад, готовый взорваться в любой момент.

Едва оправившись, я поспешил во дворец. События начинали складываться скверно, и нужно было обо всем предупредить императора.

Я вошел в небольшую комнатку, отделявшую рабочий кабинет василевса от зала ожиданий, и лицом к лицу столкнулся с посетителем, которого только что принимал у себя Иоанн. Им оказался Марк Эфесский – человек замечательных качеств, с которым я был знаком много лет. В самом раннем детстве он лишился матери, и воспитанием его занималась мачеха, которая никогда не питала к своему пасынку теплых чувств. Из-за раздоров в семье он часто сбегал из дома, ища место для успокоения и уединения. Когда он свел знакомство с моими родителями, они отнеслись к нему с большой заботой и вниманием, а вскоре он стал частым гостем в нашем доме. С тех пор мы сблизились и стали почти как братья, однако жизнь определила нам разные поприща, и со временем наша связь ослабела. Даже здесь, в Константинополе, мне редко удавалось встретиться с ним лично, но мои любовь и уважение к этому человеку за все эти годы ничуть не угасли.

Марк был облачен в старую поношенную рясу небесно-голубого цвета и передвигался с большим трудом, постоянно опираясь на палку. Последние годы его мучила жестокая болезнь, вероятно, полученная во время двухлетнего заточения на острове Лемнос. Ему едва перевалило за пятьдесят, а на вид он уже сделался глубоким старцем, и никто не смог бы сказать с уверенностью, сколько ему еще отмерено судьбой. Сейчас он вел борьбу на два фронта: на одном – с неотвратимо приближающейся смертью, на другом – с католиками-унионистами, и, судя по всему, победа над последними имела для него куда более важное значение.

Рядом с Марком шел какой-то монах с удивительно бледной кожей и, что сразу же бросалось в глаза, огромным родимым пятном на левой стороне лица. Монах, проходивший первым, бросил на меня холодный подозрительный взгляд, а вскоре меня заметил и митрополит.

– Как я рад видеть тебя, Георгий! – радостно сказал Марк, заключая меня в крепкие объятия. Затем, повернувшись к монаху, он коротко произнес. – Ступай, Евгений, нам надо поговорить.

Монах склонил голову и безмолвно удалился.

– Мне сообщили о том, что с тобой случилось, – произнес митрополит. – Прости этих людей, Георгий, уверен, они не мыслили дурного.

Я улыбнулся. Марк говорил искренне и, как обычно, не хотел замечать чужие пороки.

– Я стараюсь учить людей добру, но они по простоте своей все понимают не так, как следует, – печально продолжил он. – А ведь я каждый раз говорю, что враждую лишь с латинской церковью, но не с людьми.

– Люди слушают твои речи, но слышат лишь только то, что хотят услышать, – ответил я. – Своим проповедями ты не искоренишь человеческую злобу, но подогреешь смуту, а ведь наше государство слабеет на глазах, и внутренние распри лишь приближают его конец.

– Конец есть у всего сущего, – ответил митрополит словами Вергилия. – Гораздо важнее то, как мы его встретим.

– О чем ты говоришь! – воскликнул я. – Неужели ты полагаешь, что империю уже не спасти?

– Что ты называешь империей? – ответил Марк вопросом на вопрос. – Неужели Константинополь с окрестностями еще можно называть империей?

– Не только, – возразил я. – Ведь империей мы называем и наследие, которое до сих пор хранится в наших сердцах и в памяти. Это история, культура…

– И, безусловно, религия, – тихо произнес Марк.

Я уже начинал понимать, к чему он склоняет наш разговор.

– Ты, как и я, глубоко верующий человек, Георгий, – сказал митрополит. – Только вера твоя совсем иного рода. Ты веришь, что наше государство по-прежнему велико и могущественно. Ты отказываешься осознать факт, что однажды его не станет. Ты веришь, что его еще можно спасти, и готов приложить для этого все силы. Так почему же мне отказывают в возможности защищать то, что дорого мне?

– Никто не ставит тебе преград, Марк! – возразил я. – Но ты должен понимать, что сейчас не самое лучшее время для вражды с латинянами. В конце концов, они такие же христиане, как и мы. У нас общий враг, и нужно объединить усилия для совместной борьбы. Уния – это последняя возможность получить помощь из Европы. Почему нельзя пойти по пути примирения и хотя бы теперь позабыть о былой вражде?

Марк прикрыл глаза и плотно сжал тонкие губы. Время от времени он испытывал страшные боли, которые накатывали подобно волне и отступали столь же внезапно, как появились.

– Когда-то я думал точно так же, – немного поморщившись, сказал он. – Но это было еще до того, как я посетил Флорентийский собор. Там я видел и слышал достаточно, чтобы понять, насколько заблуждался, возлагая надежды на Римскую церковь. Они говорят много красивых слов и притворяются нашими друзьями, но на деле…

Он покачал головой.

– Я знаю, что мои слова вряд ли убедят тебя, однако прошу, выслушай меня, – проговорил Марк с мольбой в голосе. – Уния не принесет пользы нашему народу. Отказавшись от веры отцов, мы, наоборот, потеряем все, что имеем. Латиняне уже давно позабыли, где обитает Бог, они ослепли от своей алчности и погрязли во грехе. Союз с Римом – это не выход.

Указав перстом на дверь императорской приемной, Марк добавил:

– Даже Иоанн признал, что подписанная им уния была ошибкой, и теперь он глубоко раскаивается в содеянном.

– Тем не менее сейчас крестоносцы успешно сражаются против султана, – напомнил я. – Как видишь, на этот раз Рим услышал наши мольбы о помощи. А сейчас мы как никогда нуждаемся в союзниках!

– Ты рассуждаешь, как и положено государственному мужу, – понимающе кивнул митрополит. – Но ты до сих пор не понял, что козни латинян ничем не лучше гнета султана. Последний хотя бы не посягает на нашу веру.

– Да, но это именно он предал Фессалоники мечу! – воскликнул я, не в силах заглушить боль в своем сердце, вызванную страшными воспоминаниями из прошлого. – Это его орды пытались осадить Константинополь и выжигали греческие поселения, уводя людей в рабство! Никто не может знать, какие действия он предпримет в будущем. Быть может, Мурад вновь возжелает завладеть этим городом.

– На все Божья воля, Георгий, – спокойно ответил Марк. – Если Константинополю суждено пасть, мы с тобой не в силах изменить его судьбу. Зачем же утяжелять страдания и сеять раскол среди людей, отдаваясь на откуп папскому престолу? Константинополь должен до конца оставаться оплотом истинной православной веры.

– Ты предлагаешь отказаться от единственной реальной помощи, которую мы можем получить для защиты города! – пытаясь воззвать к разуму митрополита, проговорил я. – Но иного выбора у нас нет! Ты говоришь мне, что все предопределено и сопротивление ни к чему не приведет. Извини, но я не верю в это! За все в этом мире следует бороться, а за свой дом – в первую очередь. Я готов принести любую жертву ради этого, пусть даже это будет моя собственная жизнь!

Марк посмотрел на меня своими добрыми глазами.

– Послушай меня, Георгий, – вкрадчиво произнес митрополит. – Я предчувствую тяжкие времена и для нашей веры, и для нашего города. И времена эти настанут очень скоро. Но запомни мои слова: мы сможем пройти через все испытания, преодолеть беды и лишения и снова набрать былую силу только в том случае, если останемся самими собой. Сохранившись как православная нация, мы продолжим путь, который наметили нам наши отцы и деды, и вновь обретем величие. Стены Константинополя – это далеко не все, чем нам надлежит дорожить.

Он положил свою бледную руку мне на грудь и прошептал:

– Сумей сохранить веру в своей душе. Это то, что ни турки, ни латиняне никогда не смогут забрать без твоего позволения, и это однажды вновь возродит наш мир.

Что же, Марк Эфесский был из тех людей, которые умеют заставить других прислушиваться к своим словам, и я молча размышлял над всем, что услышал, пока легкое прикосновение митрополита не вывело меня из этого забытья.

– Государь ожидает тебя, Георгий, – мягко промолвил Марк. – Ступай к нему и помни, что я сказал: не противься тому, что предначертано свыше, но до конца держись своей веры. И не надейся на латинян. Ты увидишь, они не смогут спасти ни наш город, ни наши души.

* * *

Встреча с императором была недолгой, но при этом весьма необычной.

Иоанн выглядел подавленным и усталым. Бесконечные ссоры между его братьями, тяжелое финансовое положение, в котором оказалась империя, неудавшаяся попытка заключить союз с западной церковью – все это тяжело сказывалось на его слабом здоровье.

На годы правления Иоанна пришлось слишком много потрясений, впрочем, то же самое можно было бы сказать о любом правителе из династии Палеологов. Его отец, мудрый и прозорливый император Мануил, в течение многих лет сдерживал натиск турок, ведя тонкую дипломатическую игру и раздувая гражданские войны внутри Османской империи, но даже ему не удалось остановить экспансию мусульман.

Иоанну можно было посочувствовать. Будучи далеко не глупым человеком и стремясь лишь ко всеобщему благополучию, он в итоге не смог дать своей стране ничего, кроме нескончаемых смут. Не лучше сложилась и его семейная жизнь. Трижды вступая в брак, он пережил всех своих жен, которые не оставили ему наследника. Императору исполнилось пятьдесят лет, и он был страшно одинок. Лишь только царица-мать всегда была ему единственной надежной опорой.

Когда я прошел в покои василевса, то увидел следующую картину: император, сойдя со своего золотого трона, нервно бродил по зале и с раздражением в голосе отчитывал человека, стоявшего перед ним на коленях. Судя по изорванной и грязной рубахе, собеседник Иоанна успел побывать в какой-то переделке.

Император заметил меня и жестом приказал подойти. Когда я приблизился, то узнал человека, которого прежде принял за оборванца. Им оказался Андроник. Мужчина глядел перед собой, словно нашкодивший ребенок, его широкое лицо было усеяно кровоподтеками, а из густой бороды вырвано несколько клочьев.

– Георгий, ты уже не раз выручал меня своим советом, помоги и на этот раз, – обратился ко мне Иоанн с надеждой в голосе.

– Я целиком в вашем распоряжении, государь.

– Ты хорошо знаешь нашего верного и любимого Андроника, – император указал на несчастного вельможу. – Так вот, венецианцы требуют от меня его голову.

Услышанное несколько испугало меня.

– На каком основании?

– Латиняне заявляют, что именно он организовал нападение на епископа, в результате которого погиб один из их офицеров, – император с укором посмотрел на Андроника. – Как видишь, они уже попытались устроить над ним самосуд, однако посланная мной стража успела спасти его от лютой смерти. Но как быть теперь? Венецианцы просто так этого не оставят.

Я задумался. В таком щекотливом деле сложно было найти единственно правильное решение. Венецианцы не прощали обид и слишком сильно влияли на жизнь Константинополя, чтобы оставить их требования без ответа.

– Андроник, – обратился я к сановнику. – Скажи, ты причастен к нападению?

Мужчина поднял на меня испуганные глаза и замотал головой.

– В тот день ты ведь что-то хотел мне сказать. Ведь так?

– Прости, Георгий, я не понимаю, – глухо проговорил Андроник.

Он что-то скрывал и скрывал неумело, однако при императоре я не стал допытываться до правды. Для того еще будет время.

– Андроник должен искупить свою вину, – сказал я после недолгих раздумий. – Однако приговор ему следует вынести от вашего имени и только после тщательного разбирательства. Пусть на суде присутствуют все, кто пожелает, но решать его судьбу должен только император.

– Едва ли венецианцы удовлетворятся этим, – задумчиво проронил Иоанн, поправляя усыпанный самоцветами венец.

– Венецианцы ищут лишь повод, чтобы навязать вам свою волю, – произнес я. – Если суд состоится, они будут вынуждены согласиться с вашим решением.

Император задумчиво поглядел на Андроника, а тот по-прежнему стоял на коленях и ловил каждое наше слово, ибо от этого теперь зависела его жизнь.

– Пожалуй, именно так я и поступлю, – сказал Иоанн, одарив меня снисходительным взглядом. – Ты все слышал, Андроник? Теперь твоя жизнь вне опасности. Однако пока я не улажу это дело, тебе и твоим близким придется пожить во дворце под охраной.

– Спасибо, государь! – Несчастный вельможа, захлебываясь слезами радости, кинулся целовать край императорского платья.

– Благодари за это не меня, а Георгия, – строго сказал ему император. – И впредь не совершай подобных глупостей.

Андроник бросил на меня полный признательности взгляд и поспешил удалиться через небольшую потайную дверцу, надежно скрытую под тяжелым пурпурным балдахином.

Когда мы остались одни, василевс медленно опустился на трон.

– Как я устал от государственных забот! – проговорил он, закрывая лицо руками. – Вот и ты собираешься покинуть меня, Георгий.

Император лишь недавно узнал, что я собираюсь отправиться в Морею, и эта новость сильно огорчила его.

– Я не стану удерживать тебя, – продолжил Иоанн. – Но обещай, что вернешься, как только твои услуги потребуются в столице.

– Ваша воля – закон для меня, – почтительно промолвил я.

– Ты, конечно, уже слышал о судьбе Димитрия? – как бы невзначай проронил василевс.

– С царевичем что-то приключилось? – спросил я, не понимая толком, о чем говорит государь.

– Он готовил заговор против меня, – пояснил Иоанн. – Лишь по просьбе матери я сохранил ему жизнь. Однако кое-кто из моих людей считает, что к этому делу причастен и Константин.

Испугавшись за жизнь своего господина, я поспешил вступиться за него, однако императора меня остановил.

– Не волнуйся, Георгий, я не хуже тебя знаю Константина. Он не опустится до такой подлости. —Иоанн вдруг помрачнел. – Жаль, что я не могу сказать того же о других своих братьях.

При этих словах я вспомнил о Феодоре.

– Государь, – промолвил я. – Несколько дней назад в столицу прибыл царевич Феодор, и в тот же самый день произошло нападение на латинян. Не кажется ли вам это странным?

Император поднял на меня глаза.

– Неужели ты полагаешь, что эти события как-то связаны?

– Не хотелось бы так думать, но я уверен, что с его приездом многие ваши враги почувствуют себя увереннее.

– И кто эти враги? – пожал плечами василевс. – Противники церковной унии? Но я уже давно прекратил их преследование, а Марк Эфесский – один из моих ближайших советников.

– Марк Эфесский тут ни при чем, – попытался объяснить я. – Он искренне верит в то, что делает, но за его спиной стоят люди, которые, прикрываясь именем нашего доброго митрополита, преследуют свои интересы…

– Довольно, Георгий! – Иоанн прервал меня взмахом руки. – Ты уже давно и преданно служишь нашей семье. Тебе доверял мой отец, и я тоже доверяю тебе, но не стоит злоупотреблять моим терпением.

– Государь, я…

– Выслушай, – повелительно промолвил император. – Мои братья уже много лет ведут скрытую борьбу между собой. Каждый из них надеется взять власть в свои руки, когда меня не станет. Я знаю, чью сторону поддерживаешь ты, и потому говорю тебе: не вмешивайся в этот конфликт, он не принесет тебе ничего хорошего.

Иоанн предостерегал меня не напрасно. Видимо, он знал о моих письмах к султану Мураду от имени Константина и переговорах с архонтами, которые я вел, желая заручиться их поддержкой для своего господина.

– Я сделаю все, как вы приказали, – покорно ответил я. – Обещаю, что воздержусь от дворцовых интриг.

Император одобрительно кивнул.

– О Феодоре не беспокойся, он скоро покинет столицу. А теперь можешь идти… Хотя нет, постой.

На несколько секунд в зале повисла тишина. Затем император, кажется, подыскал нужные слова:

– Скажи мне, ты ведь был очень близок с моим отцом… В последние годы, – начал он. – Он делился с тобой мыслями гораздо чаще, чем даже с нами. Скажи, что отец говорил обо мне? Хотел ли он, чтобы я унаследовал престол после него?

Я давно ждал этого вопроса, но до сих пор не знал, что следует ответить. Перед смертью император Мануил подозвал меня к себе и прошептал: «Мой старший сын Иоанн стал бы прекрасным правителем из всех возможных, но не для нынешнего времени. Он замышляет великое, но такое, чего требовали бы более благоприятные времена, а теперь нам требуется иной человек – не василевс, но воин, облеченный императорской властью. К несчастью, Иоанну не под силу это бремя, и боюсь, как бы из-за своих замыслов он не привел Константинополь к гибели».

– Ваш отец всегда гордился вами, – проговорил я, вспоминая лицо покойного императора Мануила – мудрое и одновременно строгое. – Он полагал, что лучшего претендента на престол из его сыновей, да и вообще среди ромеев, подыскать было бы трудно.

– Спасибо тебе, Георгий, – промолвил император, явно приободренный моими словами. Уходя, я заметил на лице василевса некоторое подобие улыбки.

Уважение и признание отца – вот чего всю жизнь добивался Иоанн. Что же, я сказал ему именно то, что он хотел услышать. Остальное императору знать необязательно.

В конце концов, какая польза от правды, если она не принесет никому счастья?

Глава 8

Халиль-паша

Роковое решение

В последнее время великому визирю пришлось провести немало бессонных ночей. Ошибки тех, на кого он так полагался, могли стоить ему очень дорого.

После убийства Хизира во дворце начался настоящий переполох. Халиль поднял на ноги всю дворцовую стражу и пообещал щедрую награду каждому, кто сможет разузнать хоть что-нибудь об этом происшествии. Были допрошены все стражники, дежурившие в тот вечер, а также заключенные из соседних темниц. От последних удалось узнать, что поздно вечером к Хизиру заходил какой-то человек, но лица его никто разглядеть не смог. Узнав имена тех, кто должен был нести караул в это время, визирь послал разыскать их, однако ни в караульной, ни в казармах их не было. Сбежать они не могли – Халиль отбирал стражников из своей личной охраны, и каждый из них был безраздельно предан ему. Да и куда им бежать – на стенах дворца день и ночь дежурили бдительные янычары-балтаджи, вооруженные секирами и луками. Они наверняка бы заметили чужака, а уж тем более несколько человек, пытавшихся выбраться за пределы сераля.

Пока шли поиски пропавших караульных, новость о таинственном убийстве быстро разлетелась по дворцу и вскоре достигла султанских покоев. Желая понять причину суматохи, Мурад выбежал из опочивальни и в окружении охраны спустился в казематы дворца, где в это время все еще находился Халиль. Великий визирь пытался что-то объяснить султану, однако тот жестом приказал ему замолчать.

– Я доверил тебе жизнь своего сына, а ты даже не смог сберечь жизнь заключенного.

Сердце визиря сжалось от страха, впервые он не знал, что сказать своему владыке. Мурад же пошел осмотреть место преступления. Презрительно глянув на покойника, он что-то тихо прошептал, а затем направился обратно в свои покои, даже не взглянув на подавленного Халиля.

* * *

Прошло несколько дней.

Халиль вновь председательствовал на заседании дивана. Вчера он еще верил, что недовольство султана удастся сгладить хорошими новостями с запада. Он надеялся, что Турахан легко нанесет поражения войскам крестоносцев и освободит захваченные христианами земли, однако сегодня его надежды были разбиты в прах.

– Сражение под Нишем проиграно, – такими словами начал свою речь гонец от Турахана.

Все присутствующие с тревожными лицами уставились на визиря. Он изо всех сил старался сохранять самообладание, хотя внутри все рокотало, словно в жерле вулкана.

«Вину за эти неудачи султан непременно возложит на меня, – рассуждал Халиль. – Очередной козырь в руках моих врагов, и всему виной моя неосмотрительность!»

Тем временем гонец продолжал зачитывать письмо своего командира.

Турахан писал, что его армия совместно с армией Касыма-паши отступает к Софии, оставляя после себя выжженную землю. Однако крестоносцы продвигаются достаточно быстро и, по его словам, вероятно, уже пересекают границу с Болгарией. Османский полководец просил у султана разрешения оставить город с тем, чтобы подготовить войска для новой битвы.

– Это все, что он хотел сообщить нам? – спросил Халиль у гонца.

– Нет. Также он просил вручить вам вот это письмо, – посланник выудил запечатанный документ.

Халиль кивнул слуге, и тот забрал письмо у посыльного.

– Я ознакомлюсь с ним позднее, – сказал визирь. После недолгого молчания он обратился к вельможам, коротко обрисовав сложившуюся ситуацию. – Турахан хочет оставить Софию, сохранив там лишь небольшой гарнизон. Султан вряд ли одобрит эту затею, но все зависит от того, как я представлю ему это дело.

– С вашего позволения, – подал голос Исхак-паша, второй визирь дивана. – Болгарская столица находится всего в двухстах милях от Эдирне, а Хуньяди преодолевал и большие расстояния за считаные недели. Может быть, следует закрепиться там и выиграть время?

– Хуньяди не пойдет на штурм хорошо укрепленного города, в котором засели остатки армии Турахана и Касыма, – рассудил Саруджа-паша, пряча руки в полы теплого кафтана. – Вероятнее всего, он блокирует город и двинется дальше. В таком случае Эдирне окажется под угрозой, потому что собрать новую армию против крестоносцев будет сложно, а из Анатолии подкрепления подойти не успеют.

– Вопрос, сумеет ли Турахан реорганизовать армию и остановить крестоносцев до того, как они явятся сюда, – сказал Исхак-паша.

– Кажется, Хуньяди смогут остановить только холод и сугробы, – недобро усмехнулся Саруджа. – Все мы знаем, с каким непримиримым и хитрым врагом имеем дело. Этот венгр, без сомнения, даст отрубить себе руку, если будет уверен, что второй сможет ухватить нас за горло. И у этого человека сейчас есть только одна цель – Эдирне, поэтому он не станет тратить время на осаду Софии. Либо крестоносцы возьмут этот город сразу, либо двинутся дальше.

– Янош Хуньяди – сильный противник, – согласился Халиль. – Но даже у него не хватит сил на эту авантюру. Оставив позади себя армию Турахана, он отрежет себе путь к отступлению и окажется в западне. Сейчас ему помогает лишь то, что он ведет бои на христианских землях, здесь такой поддержки он получить не сможет. Однако соглашусь, что сейчас рисковать не следует и наша армия в любом случае должна быть неподалеку от столицы. На мой взгляд, следует предложить государю вывести наши основные силы из Софии и занять наиболее выгодные позиции на подступах к Эдирне.

Большинство присутствующих поддержали это предложение, и после обсуждения всех деталей визирь распустил совет. Задержался только его друг и верный помощник – Исхак-паша.

– Тебе удалось что-нибудь разузнать? – осведомился Халиль, когда они остались наедине.

– Тела стражников нашли в одном из подвалов недалеко от темницы, – ответил Исхак. – Им перерезали горло. Свидетелей, разумеется, нет, каких-либо следов обнаружить тоже не удалось.

– Снова концы в воду, – покачал головой Халиль. – Мастерство и дерзость, с которой действуют эти люди, впечатляет. Однако дворец султана – не Амасья, здесь сложно что-либо утаить.

– Мои люди непрерывно ведут расследование, и я доложу, как только узнаю что-нибудь важное.

– Держи меня в курсе всего, а пока постарайся усилить охрану дворца своими лучшими людьми. Я не хочу, чтобы подобные события повторились снова.

Халиль тяжело вздохнул и добавил:

– Нам противостоит кто-то очень влиятельный. Возможно, эти люди даже восседают в совете, поэтому я попрошу тебя пристально следить за каждым пашой, беем или агой, кто так или иначе мог быть связан с недавними убийствами. Особое внимание обрати на Шехабеддина. Этот шакал снова вернулся в столицу и явно что-то замышляет,

Исхак-паша внимательно выслушал приказ визиря.

– Постараюсь сделать все, что смогу, – неуверенно сказал он, ибо слова Халиля вселили в него тревогу. – И все же я полагаю, вам следует поделиться своими предположениями с султаном. Все знают, как он доверяет вам, кроме того, вас связывают и родственные узы32.

– Я не могу затевать с ним этот разговор, не имея достаточных доказательств, – объяснил Халиль. – К тому же повелитель больше не доверяет мне. Это целиком моя вина. Чтобы вернуть его былое расположение, я должен как можно скорее разобраться в этом деле.

Тут взгляд Халиля упал на нераспечатанное письмо, полученное им от посланника из армии Турахан-бея. Он сломал печать, пробежал глазами по пергаменту. Внезапно глухой стон вырвался из груди визиря, его рука безжизненно опустилась, и письмо выскользнуло из пальцев.

– Кажется, поражение под Нишем станет лишь началом наших бед, – прошептал Халиль пересохшими от волнения губами.

Обеспокоенный состоянием визиря, Исхак нагнулся за письмом.

– Но это не почерк Турахана, – удивился он.

– Это письмо написано рукой моего брата, – сказал великий визирь. – Он регулярно предоставляет мне сведения о походе. Прочитай, что он пишет.

«Отступление нашей армии сопровождается массовым дезертирством», – прочитал Исхак отрывок письма. – Что же, это бич любой армии, тем более что в рядах Турахана сражается много сербов и болгар…

– И албанцев, – неожиданно произнес Халиль. – Не торопись успокаивать меня, просто дочитай письмо до конца.

Исхак выполнил просьбу визиря, а затем вслух прочитал фрагмент, который до дрожи поразил и его самого:

«Подлый предатель Искандер-бей дезертировал прямо из лагеря с небольшим отрядом своих сторонников. К сожалению, преследование закончилось неудачей, и ему удалось скрыться».

Сложив письмо и подавив первое волнение, Исхак воскликнул:

– Это немыслимо! Как у этого человека хватило дерзости так поступить после всех милостей, которыми его осыпал наш государь?

Этот вопрос, казалось, вывел великого визиря из забытья. Усталость в глазах визиря сменилась гневом.

– Хотя Искандер много лет служил в армии султана, но не стоит забывать, что он был сыном албанского князя и попал сюда в качестве заложника! – Визирь сжал кулаки. – Христианам-ренегатам нельзя доверять, я уже не раз говорил об этом султану! Тот, кто предал один раз, непременно предаст снова. Однако повелитель продолжает наделять этих людей все новыми полномочиями и даже делает их визирями! Придет время, когда один из них займет мое место, и когда этот день настанет, власть в стране окончательно перейдет в руки этих безродных выскочек, которые не будут чтить ни наши традиции, ни нашу историю! Во имя собственного честолюбия они будут ввергать страну в новые войны, ради него же станут презирать установленные порядки и обычаи и в конечном счете перестанут считаться даже с властью султана! Боюсь даже представить, во что тогда превратится наша великая империя!

Халиль покачал головой и замолчал. Исхак-паша, его верный друг и второй визирь, также не произносил ни слова. Сейчас он вспоминал, как когда-то, много лет назад, его, малолетнего ребенка, крестили в небольшой церквушке на берегу Эгейского моря. Он помнил, как ровно через год эту церковь сожгли вместе с его родной деревней. В тот день он лишился всего, что имел, но вскоре обрел новый дом и новую веру, а главное – именно тогда у него появился шанс стать тем, кем он был сейчас.

Исхак-паша, правая рука великого визиря могущественной державы, никогда не забывал, кто он и откуда родом. Однако сейчас второй визирь молчал, не решаясь напомнить об этом Халилю. Ведь несмотря на все свои заслуги в глазах османской знати он навсегда останется всего лишь выскочкой и христианским ренегатом, к которому никогда не будет доверия.

* * *

Еще одной головной болью для Халиля был Мехмед. Юный принц наотрез отказывался слушать учителей, которых визирь нанимал для его обучения. Он предпочитал проводить время на тренировочных площадках, где часами упражнялся с мечом, луком и другим оружием. Его привлекало военное искусство, однако иные предметы Мехмед на дух не переносил и желал поскорее избавиться от назойливых преподавателей. Одному из педагогов не поздоровилось, когда тот попытался насильно усадить принца за книги, в результате почтенный улем чуть было не лишился глаза, а в другой раз наследник престола посчитал для себя оскорбительным упрек учителя в непослушании и лени, поэтому решил проучить обидчика, намяв тому бока ножнами сабли.