Последний прыжок

8. Шакалы сбиваются в стаю

В укрытой среди гор маленькой долине за перевалом горело несколько костров. Около костров расположились лагерем с полсотни басмачей.

К натянутой между двумя кольями веревке были привязаны расседланные лошади. Они аппетитно хрумкали ячменем, насыпанным перед каждой из них на потнике или попоне. Около лошадей дежурил басмач в рваном халате, но при шашке, привешенной через плечо на куске волосяной веревки.

Несколько в стороне от лагеря, под присмотром старика в таком же рваном халате, паслось стадо баранов голов в семьдесят. Неподалеку от стада сидели арестованные дехкане. Было их человек сто.

В середине лагеря, на пригорке, около векового карагача, на разостланном ковре, опираясь спиной о ствол дерева и одновременно облокотившись на мягкое, богато отделанное седло, сидел Истамбек. Это был мужчина лет пятидесяти пяти с небольшим скуластым лицом киргиза. Одетый в гладкий темно-коричневый халат, перетянутый в поясе широким ремнем, он, довольно посапывая, отдыхал после обильного обеда. На ковре перед Истамбеком стоял большой жестяной поднос с остатками жареного мяса и валялось несколько пустых водочных бутылок. По краям ковра сидели участники недавней трапезы, собеседники Истамбека — мулла Мадраим и четверо баев из близлежащих кишлаков.

— Я человек, посвятивший свою жизнь одной великой цели — борьбе с большевиками, — самодовольно говорил Истамбек, продолжая начатую беседу. — Как хвастливый Ибрагимбек, испугавшись красноармейцев, как собака, поджав хвост, трусливо бежал в Афганистан, я не сложил оружия. Я ушел в горы с небольшой кучкой верных мне джигитов и все-таки продолжал борьбу. Это были тяжелые годы. Многие отказывали нам в поддержке. Они хотели прожить в мире с Советской властью и отшатнулись от нас.

Баи смущенно закряхтели и переглянулись. Заметив обмолвку Истамбека, мулла Мадраим кинулся на выручку своих приятелей.

— Не принимайте эти слова доблестного Истамбека на свой счет, почтенные господа, — льстиво обратился он к баям, — доблестному Истамбеку хорошо известно, что вы, хотя и тайно, всегда содействовали ему, чем могли.

— Да, да! — милостиво кивнул Истамбек. — Я веду речь совсем не о вас. Но и вы, и все другие сейчас убедились в том, что настоящим уважаемым людям, настоящим правоверным мусульманам жить в мире с Советской властью невозможно. Сейчас наступили дни последней и решительной борьбы. Во главе всех мусульман, поднявшихся на защиту ислама, встал мудрейший из улемов, человек святой жизни, потомок пророка, Насырхан-Тюря. Он единогласно избран нами ляшкар-баши. Могу сказать вам по секрету, что перед тем как взять в свои руки все нити борьбы с большевиками, благородный Насырхан побывал в Афганистане и Китае. И не только побывал, но и договорился с нашими друзьями. Нам будет оказана большая поддержка, если мы зажжем огонь всенародной борьбы.

— Хорошо бы английские войска… из-за границы… для помощи святому делу ислама, — поблескивая азартно глазами и захлебываясь, вслух размечтался Якуббай.

— Из Синь-Цзяна киргизов позвать бы, — пробасил Тойчибай. — Головорезы что надо и все-таки мусульмане.

— И англичане помогут, и киргизов из Синь-Цзяна позовем, — пообещал Истамбек. — Самое главное — нужно наших всех поднять. Всех — и почтенных людей и голытьбу.

— Поднимешь таких вот, как эти…

— Трусливые собаки…

— Им бы только ковыряться в земле да набивать брюхо пловом, — сокрушенно возвел к небу глаза мулла Мадраим. — А о попранной вере отцов они и не думают.

К лагерю галопом мчался всадник. Собеседники Истамбека всполошились. Мулла Мадраим, вскочив, наклонился к уху Истамбека:

— Что там?! Красноармейцы?..

— Сейчас узнаем, — недовольно бросил Истамбек. Чувствовалось, что и он сильно встревожен.

Всадник подскакал, спешился и подбежал к Истамбеку, бросив поводья одному из басмачей.

— С дальнего перевала спускается отряд, — громко доложил он. — Джигитов триста, не меньше.

— Красноармейцы? — повысив голос, нервно спросил Истамбек.

— Неизвестно. Далеко еще… — растерянно ответил гонец. — Не разглядишь…

А в долине уже началась паника. Первым прямо по ковру, по остаткам угощения рванулся к лошадям мулла Мадраим, а за ним и остальные собеседники Истамбека. Хрустнул поднос под медвежьей стопой Тойчибая, брызнули соком куски недоеденного мяса. Басмачи торопливо, с руганью кинулись разбирать и седлать лошадей. Оставленная без присмотра толпа дехкан нерешительно топталась на месте, а наиболее смелые и сообразительные начали разбегаться. Паника все нарастала, но в это время, покрывая крики перепуганных басмачей, по всей долине раскатился рев Истамбека:

— Чего разорались?! Кто приказал седлать?! Каждую собаку, которая сядет в седло, сам сниму пулей!

Все замерли, понимая, что эти слова — не простая угроза.

Истамбек, сделав шаг навстречу гонцу, яростно ударил его нагайкой его лицу. На лице гонца вспыхнула багровая полоса, из рассеченной губы полилась кровь.

— Грязная собака! — выдохнул Истамбек. — Немедленно узнать, какой отряд спускается с перевала. Через полчаса я должен знать все. Поезжай.

Гонец, пошатываясь и отирая с лица кровь, пошел к своей лошади.

— Еще один скачет! — раздался чей-то испуганный голос. — Беда!!!

По долине действительно скакал второй всадник. Среди басмачей вновь готова была вспыхнуть паника, но Истамбек потемневшими от ярости глазами оглядел своих подчиненных и вынул из коробки маузер. Этот молчаливый жест заставил всех, даже самых трусливых, остаться на местах. Гонец подскакал и, не слезая с лошади, крикнул:

— Благородный ляшкар-баши Насырхан-Тюря и его воины спускаются с перевала!.. К вечерней молитве будут здесь!

— Ты принес хорошую весть, — едва справившись с радостным волнением, сказал Истамбек. — Дайте этому доброму джигиту одного жирного барана.

Обрадованные вестью, басмачи выхватили из стада барана и, связав ему ноги, взвалили на седло гонца. Истамбек, подойдя вплотную к гонцу, понизив голос, сказал:

— Будьте внимательны. Сейчас особенно зорко следите за всеми тропами. За ляшкар-баши могли увязаться красные собаки. Смотрите, чтобы сало жареной баранины не ослепило ваши глаза, иначе участь этого барана будет легкой и радостной по сравнению с тем, что ожидает тебя и твоих товарищей. Скачи к ним, обрадуй их этой вестью.

Гонец, приложив руку к груди, поклонился и повернул коня, Истамбек крикнул басмачам:

— Эй, джигиты! Поставьте для ляшкар-баши благородного Насырхана самую лучшую юрту, — затем с пренебрежительной вежливостью обернулся к своим недавним собеседникам: — А вы, почтенные, чего всполошились? Если бы красные решились заглянуть сюда, мы прогнали бы их, как собак. Мулла Мадраим своими огненными словами вдохновил бы моих джигитов, — закончил он с нескрываемой насмешкой.

— Дух мой силен, но плоть немощна, — сконфуженно пробормотал мулла Мадраим.

Собеседники Истамбека начали снова усаживаться на ковер. Опускаясь на свое место, Истамбек негромко, так, чтобы слышали только его собеседники, проговорил:

— А в бою для нас главное — плоть. Дух-то у красноармейцев покрепче нашего. Плотью мы их должны победить, плотью.

На другой день после прибытия Насырхана-Тюри объединенная шайка готовилась покинуть долину. Басмачи увязывали вьюки, разбирали и седлали лошадей… Мадумар, Истамбек и Атантай, распоряжаясь сборами, криками и руганью подгоняли подчиненных. Только арестованные дехкане по-прежнему сидели на своих местах, под неусыпной охраной. Сейчас вид их был еще более жалок. Холодная горная ночь, проведенная без сна, не прошла для них даром.

В юрте, поставленной по распоряжению Истамбека, на ковре около тлеющего костра сидели Насырхан-Тюря, Эффенди, Гунбин и мулла Мадраим. За их спинами в почтительных позах стояли Тойчибай, Якуббай и Умарбай. Около юрты с четырех сторон несли охрану часовые-басмачи. Часовым у входа стоял Тимур. Ему было слышно все, что говорилось в юрте.

— Вы, почтенный Тойчибай, сейчас же поезжайте к Гаип Пансату, — негромко, обдумывая каждое слово, приказывал Насырхан-Тюря, обращаясь к толстяку. Тот, несмотря на огромное брюхо, склонился в низком почтительном поклоне. — Курбаши Гаип Пансат с джигитами сейчас скрывается в горах под Хаджиабадом. Передайте ему мое благословение и скажите, что я жду его к себе ровно через две недели. Я буду в кишлаке Ренжит. Пусть соберет как можно больше джигитов и идет. Главное, пусть не дает красноармейцам поймать себя, пусть уклоняется от всяких стычек и сам не нападает. От Хаджиабада ему лучше всего двигаться на Чангырташ и пробираться горами. Дальний путь тогда будет коротким путем. Я сказал все. Да сопутствует вам милость аллаха.

— Ваши молитвы послужат мне защитой в пути, — снова склоняясь в почтительном поклоне, ответил Тойчибай и, выбежав из юрты, кинулся к своей лошади.

— А вы, почтенный Якуббай, спешите в кишлак Узок к мулле Ахуну. Я повелел, чтобы кишлак Узок выслал мне по одному джигиту-добровольцу с каждых пяти дворов… Вот мое письмо. Я пишу, чтобы мулла Ахун выслал мне всех жнецов-уракчей, но он поймет, в чем дело. Людей приведете в кишлак Ренжит.

— Через два дня все джигиты будут приведены в Ренжит, — склонился в поклоне Якуббай и направился к выходу из юрты.

— Вам, почтенный Умарбай, с таким же письмом придется съездить в кишлак Ак-су. Успеете за два дня? — подавая письмо, спросил Насырхан-Тюря.

— Мой скакун не уступит лошади Якуббая в резвости, а моя приверженность святому делу вам хорошо известна. — Умарбай взял письмо и вышел из юрты.

— Я долго думал сегодня ночью и нашел, что совет благородного Эффенди — правильный совет, — дождавшись, когда шаги Умарбая стихли за юртой, обратился Насырхан-Тюри к Гунбину. — Вам необходимо выехать в Россию. Зовите всех, кто может быть полезным газавату. До Коканда доберетесь вместе с ним, — кивнул он на вошедшего в юрту мюрида Миян Кудрат Хозрета, — святой отец поможет вам выбраться из Туркестана и снабдит деньгами. Вот письмо, которое вы передадите лично моему другу Миян Кудрат Хозрету. Сколько времени вам нужно на поездку?

— Я думаю, что управлюсь в две недели, но на всякий случай давайте условимся о двадцати днях.

— Хорошо, — согласился Насырхан-Тюря. — Через двадцать дней я жду вас с людьми. К этому времени я буду в Кассан-Сае, а возможно, и в Намангане.

— Главное, не забудьте, — вмешался в разговор Эффенди, — нам не нужно людей вообще. Солдат мы найдем сколько угодно и здесь. Вербуйте и везите сюда бывших офицеров, участников гражданской войны с красными. Найдите таких хотя бы десять-двенадцать человек и обязательно одного-двух оружейных мастеров.

— Да, да, — подтвердил Насырхан-Тюря, — привезите обязательно людей, умеющих перезаряжать патроны к винтовкам и ремонтировать оружие.

— Если со средствами все будет в порядке… — начал Гунбин.

— О деньгах не беспокойтесь. Святой отец по моему письму обеспечит вас полностью, — перебил его Насырхан и вопросительно взглянул на мюрида Мияна.

— Лошади готовы, господин, — низко поклонившись, ответил тот на безмолвный вопрос Насырхана.

— Поезжайте, сын мой, — благославляюще поднял руку Насырхан, — и помните, вам доверено очень многое. Успех святого дела во многом зависит от того, когда и с каким результатом вы вернетесь.

— Главное, помните, — снова напомнил Гунбину Эффенди, — нам нужны боевые офицеры, умеющие заставить людей драться.

— Будет исполнено, господа, — по-военному козырнув, ответил Гунбин и, отвесив низкий поклон Насырхану, вместе с мюридом вышел из юрты.

Кажется, все, — устало прикрыл глаза Насырхан. — Из Ренжита пошлю гонцов к Джаныбеку-казы, Дадабаю и Алакулу. Сейчас я не повторю кассансайской ошибки. Восстание в Туркестане запылает сразу с четырех сторон.

— Нужно, чтобы оно, кроме того, запылало одновременно, — вставил Эффенди.

— Так и будет. Я, Дадабай и Гаип Пансат пойдем отсюда на Наманган и дальше, Джаныбек поднимется в Оше, Алакул в Каратегине. Это будет огненное кольцо, так как между нашими большими кострами запылают сотни маленьких костров газавата. Велик аллах!.. Я отомщу неверным собакам за позор Кассан-Сая.

— Но пока мы должны накапливать и экономить силы, — напомнил Эффенди.

— Две недели я спокойно буду жить в Ренжите, — самоуверенно ответил Насырхан-Тюря. — Пока ГПУ разнюхает, пока Красная Армия выступит, мы уже будет готовы к боям.

В юрту вошел Атантай и, склонившись в поклоне, доложил Насырхану-Тюре:

— Все сделано, господин, как вы приказали. Лошади навьючены, джигиты готовы идти в поход.

Насырхан поднялся с места. Атантай, помогая ему надеть снаряжение, сказал:

— Пятеро, которых красные собаки ранили перед перевалом, не могут быть воинами. Трое из них уже слышат звук трубы Азраила, а двое, даже выздоровев, смогут только жрать. Воинами они не будут.

— Трех, которые очень плохи, отдать дехканам. Пусть похоронят их в своем кишлаке, как честных воинов газавата. А два остальные откуда?

— Один из Кассан-Сая, другой из Тюря-Кургана.

— Пусть возвращаются домой и передадут кассан-сайскому и тюря-курганскому муллам мое распоряжение: выслать взамен каждого из них по два джигита. Идем.

В сопровождении Эффенди, муллы Мадраима и Атантая Насырхан вышел из юрты и сел на подведенного ему коня. Атантай почтительно и осторожно подсадил его. Джигиты начали сворачивать юрту, а тем временем Насырхан-Тюря со своей свитой подъехал к толпе дехкан. Увидев подъезжающего главаря газавата, дехкане покорно опустились на колени.

— Мусульмане! — обратился Насырхан-Тюря к толпе. — На вас еще не обрушилась десница воинов газавата, но вы уже почувствовали, что она может жестоко карать тех, кто нерадив в вере, кто не будет поддерживать нашего святого дела. Вчера вы непочтительно отказались выполнять требования моего уважаемого друга Истамбека, не дали джигитов в мое войско, и в наказание вас привели сюда. Ваш кишлак еще не сожжен. Жены и дочери еще не обесчещены, они еще не познали ярость воинов газавата? Ваши дети еще смеются, а не плачут кровавыми слезами?

По коленопреклоненной толпе пронесся вопль ужаса. Дехкане на коленях поползли к Насырхану-Тюре, начали целовать стремена и полы его халата:

— Смилуйся!.. Мы будем покорными!.. Не жги кишлак!.. Не мучь детишек!..

Насырхан-Тюря несколько мгновений с удовлетворенным видом слушал мольбы дехкан. Затем, вытянув вперед руку с зажатой в кулаке нагайкой, громко заговорил:

— Я тогда поверю, что вы опомнились и встали на правильный путь, когда вы торжественно пообещаете выполнить то, что я от вас потребую.

— Все выполним! — пронеслось по толпе.

— Приказываю завтра же послать от вашего кишлака в мое войско сорок джигитов на хороших конях, вооруженных саблями. Слышали?

— Слышали, — покорно ответили дехкане.

— Джигитов передадите мулле Мадраиму. Он приведет их ко мне.

Тимур, освободившись от обязанностей часового у юрты, подошел к двум отдельно стоящим около своих лошадей басмачам. У первого из них голова была забинтована так, что виднелся только один глаз, у второго, кроме повязки на голове, перевязана рука. Этот немолодой басмач, одетый в сильно поношенный халат, был бос.

— Кто из вас из Тюря-Кургана? — громко спросил Тимур басмачей.

— Я, — ответил немолодой.

— Когда думаешь приехать домой?

— Как велит аллах! Если будет все благополучно, завтра к вечерней молитве.

— Что ж ты так босой и приедешь домой после похода?

— Такова воля аллаха.

— Слушай. У меня к тебе просьба. Если исполнишь — получишь сапоги.

— Говори.

— Поезжай вначале в Наманган, там на въезде с Кассансайской дороги, первая калитка справа, живет брат муллы Таджибая, Ахмедбай. Скажи ему, что тебя прислал Сабир, сын Мухаммеда Палвана. Скажи ему, что исполнились все самые лучшие мои мечты, что я воин газавата, и благородный Насырхан-Тюря приблизил меня к своей особе. Скажи, что если он хочет повидаться со мною, то пусть через два дня приезжает в Ренжит, но пусть привезет богатые подарки благородному Насырхану-Тюре, его друзьям Мадумару и Истамбеку, а также новому другу Насырхана-Тюри — Эффенди. Не забудешь?

— Не забуду, — заверил Тимура басмач. — Ты Сабир, сын Мухаммеда Палвана, достиг всего, чего хотел. Пусть приезжают к тебе на свидание в Ренжит и везут подарки благородному Насырхану-Тюре и его друзьям Мадумару, Истамбеку и Эффенди.

— Эффенди, новому другу Насырхана-Тюри, — поправил басмача Тимур.

— Новому другу Насырхана-Тюри — Эффенди, — повторил басмач.

— А про сапоги?

— Не торопись. Ахмедбай угостит тебя пловом и будет расспрашивать обо мне. Можешь рассказать все, что знаешь, Ахмедбай — наш человек. Скажи ему, что я подарил тебе сапоги, которые стоят в дальней комнате в большой нише. Понял?

— Все понял. Исполню все, как ты велел, — уверил Тимура обрадованный басмач.

— Не забудь напомнить, что подарки должны быть богатыми.

— Не забуду. Чтобы быстрее обрадовать своего друга, я буду в Намангане не к вечерней, а к полуденной молитве, — пообещал басмач, карабкаясь в седло. — Так сапоги-то, говоришь, не очень рваные?

— Почти новые, полгода не носил, — помогая басмачу сесть в седло, успокоил его Тимур. — Носи на здоровье. Не забудь, что через два дня я жду Ахмедбая с подарками.

— Не забуду, — отъезжая, крикнул на прощание басмач и ударил коня нагайкой.