Последний сеанс

I

Пожалуй, одним из самых волнующих и драматических расследований, в которых я принимал участие вместе с моим другом Пуаро, было расследование серии загадочных смертей, последовавших вслед за обнаружением и вскрытием усыпальницы фараона Менхера.

Почти сразу же после обнаружения гробницы Тутанхамона лордом Карнарвоном, сэр Джон Уиллард и мистер Блайбнер из Нью-Йорка, проводя раскопки недалеко от Каира, вблизи пирамид Гизы, неожиданно наткнулись на ряд погребальных камер. Их открытие вызвало очень большой интерес. Оказалось, что гробница принадлежит фараону Менхеру, одному из тех малоизвестных фараонов восьмой династии, которые правили в то время, когда Древнее царство уже склонялось к упадку. Об этом периоде было очень мало что известно, поэтому находку в подробностях описывали в газетах. Вскоре же после этого произошло событие, которое надолго приковало к себе внимание читающей публики. Сэр Джон Уиллард неожиданно умер от сердечной недостаточности. В погоне за сенсацией многие газеты немедленно вытащили на свет все старые суеверные истории, связанные с несчастьями, которые приносили некоторые из египетских сокровищ. Стряхнули пыль даже с несчастной мумии в Британском музее, этой всем навязшей в зубах старухи. Жуткие истории, связанные с нею, категорически отрицались музеем, но не потеряли своей обычной привлекательности для широкой публики.

Через две недели от острого заражения крови умер мистер Блайбнер. А через несколько дней после этого в Нью-Йорке застрелился его племянник.

«Проклятие Менхера» стало основной темой разговоров, а мистические силы давно исчезнувшего Древнего Египта были возведены читающей публикой в ранг фетиша.

Именно тогда Пуаро получил короткую записку от леди Уиллард, вдовы умершего археолога, в которой она просила моего друга нанести ей визит в ее доме на Кенсингто-сквер. Я отправился вместе с ним.

Леди Уиллард оказалась высокой, худой женщиной, носящей глубокий траур. Ее измученное лицо ярко свидетельствовало о недавней потере.

– Очень мило с вашей стороны так быстро откликнуться на мою просьбу, месье Пуаро.

– Я к вашим услугам, леди Уиллард. Вы хотели посоветоваться со мной?

– Я знаю, что вы известный детектив, но хотела бы обратиться к вам не только как к детективу. Я знаю, что вы человек оригинальных взглядов, у вас есть воображение и вы много путешествовали; скажите же мне, месье Пуаро, что вы думаете о сверхъестественном?

Мой друг немного поколебался, прежде чем ответить на этот вопрос. Казалось, что он о чем-то размышляет. Наконец Пуаро произнес:

– Давайте расставим все точки над i, леди Уиллард. Ведь вы задали мне этот вопрос не из простого любопытства. Он имеет для вас личный интерес, разве не так? Наверное, вы имеете в виду недавнюю смерть вашего несчастного мужа?

– Именно так, – согласилась женщина.

– Вы хотите, чтобы я расследовал обстоятельства его смерти?

– Я хочу, чтобы вы точно определили для меня, что во всем этом – газетные сплетни, а что – непреложные факты. Три смерти, месье Пуаро, – каждая из них вполне ординарна, если брать их по отдельности, но, взятые вместе, они представляют собой совершенно невероятную цепь совпадений, случившихся в течение месяца после вскрытия гробницы! Возможно, все это простое суеверие, а может быть, это какое-то мощное проклятие из прошлого, которое действует способами, неизвестными нашей науке. Однако факт остается фактом – три смерти! И я боюсь, месье Пуаро, очень боюсь, что это еще не конец.

– А за кого вы боитесь?

– За сына. Когда пришли вести о смерти моего мужа, я заболела. Мой сын, который только что закончил Оксфорд, поехал туда сам. Он доставил домой тело, а сейчас опять уехал туда же, несмотря на все мои просьбы и мольбы. Его настолько потрясла эта работа, что он решил занять место своего отца и продолжить раскопки. Вы можете считать меня глупой, суеверной женщиной, месье Пуаро, но я боюсь. А что, если дух умершего фараона все еще не успокоился? Вы можете считать, что я говорю чепуху…

– Ни в коем случае, леди Уиллард, – быстро ответил Пуаро. – Я тоже верю в потусторонние силы – одни из величайших сил, с которыми приходится сталкиваться нашему миру.

Я с удивлением посмотрел на моего друга. Мне никогда не пришло бы в голову считать Пуаро суеверным. Но было очевидно, что маленький человечек говорит совершенно серьезно:

– Так вы хотите, чтобы я охранял вашего сына? Я сделаю все, что в моих силах, чтобы защитить его.

– От обычных опасностей – да, но как быть с влиянием сил сверхъестественных?

– В книгах, написанных в Средние века, леди Уиллард, вы найдете много советов о том, как сопротивляться черной магии. Может быть, тогда люди знали больше, чем знаем мы сейчас со всей нашей хваленой наукой. А теперь давайте вернемся к фактам. Ваш муж всегда интересовался Древним Египтом, не так ли?

– Да, с молодости. Он был одним из самых крупных авторитетов в этой области из живущих сейчас.

– А мистер Блайбнер, если я правильно понимаю, был скорее любителем?

– Вот именно. Он был очень состоятельным человеком, который был готов вкладываться в любую область, которая вызывала у него интерес. Моему мужу удалось заинтересовать его египтологией, и экспедиция финансировалась на его деньги.

– А его племянник? Что вы о нем знаете? Входил ли он в состав экспедиции?

– Не думаю. Более того, я и не подозревала о его существовании до того, как прочитала о его смерти в газетах. Не думаю, что мистер Блайбнер и его племянник были близки. Он никогда не упоминал о своих с ним отношениях.

– А кто еще входит в состав экспедиции?

– Еще в нее входят доктор Тосвилл, мелкий клерк из Британского музея, мистер Шнайдер из музея «Метрополитен» в Нью-Йорке, молодой секретарь – американец мистера Блайбнера, доктор Эймс, который является врачом экспедиции, и старый слуга моего мужа, Хассан, из местных.

– А вы не помните имени секретаря-американца?

– Кажется, Харпер, но не уверена. Он не слишком давно работает с мистером Блайбнером, насколько я знаю. Но выглядит он очень приятным молодым человеком.

– Благодарю вас, леди Уиллард.

– Если я еще чем-то…

– В настоящий момент – ничем. Оставьте это мне и будьте уверены, что я сделаю все, что в человеческих силах, чтобы защитить вашего сына.

Прозвучали эти слова моего друга не очень убедительно, и я заметил, как леди Уиллард быстро заморгала, когда он их произнес. С другой стороны, тот факт, что Пуаро не высмеял ее страхи, уже был для нее облегчением.

Со своей стороны я никогда не предполагал, что Пуаро был настолько глубоко суеверен. Когда мы возвращались домой, я заговорил с ним об этом. Его ответы были серьезными и торжественными:

– Да, Гастингс. Я действительно верю в это. Вы не должны недооценивать могущество потусторонних сил.

– И что же мы теперь будем делать?

– Toujours pratique[1], мой добрый Гастингс! Eh bien, для начала отправим телеграмму в Нью-Йорк, чтобы поподробнее узнать о смерти молодого Блайбнера.

И он немедленно направил телеграмму. Ответ был длинным и детальным.

Последние несколько лет молодой Руперт Блайбнер испытывал денежные затруднения. Он перебивался случайными заработками и занимался ремитированием[2] на нескольких южных островах, но два года назад вернулся в Нью-Йорк, где стал быстро опускаться все ниже и ниже. Самым важным, на мой взгляд, было то, что недавно он смог занять крупную сумму денег на поездку в Египет. «В Египте у меня хороший друг, который даст мне взаймы», – объявил он тогда. Однако его планам не суждено было исполниться. Вернувшись в Нью-Йорк, он на всех углах стал проклинать своего сквалыгу-дядюшку, который беспокоится больше о древних костях и давно умерших фараонах, чем о своих собственных родственниках. Во время его посещения Египта умер сэр Джон Уиллард. Руперт опять погрузился в свою жизнь мота в Нью-Йорке, а затем без всякого предупреждения совершил самоубийство, оставив посмертное письмо, в котором содержалось несколько любопытных фраз. Казалось, что письмо было написано в состоянии раскаяния. Он говорил о себе как о прокаженном и парии, а кончалось письмо заявлением, что таким людям, как он, лучше умереть.

У меня появилась некая теория. Дело в том, что я никогда особенно не верил в месть давно умерших египетских фараонов. И здесь я тоже увидел более современное преступление. Представим себе, что этот молодой человек решил покончить со своим дядей – отравить его. Случилось так, что приготовленное снадобье выпил сэр Джон. Молодой человек возвращается в Нью-Йорк, мучаясь от сознания своей вины. Он получает известие о смерти своего дяди, понимает, что его преступление было абсолютно бессмысленным, и, сраженный раскаянием, убивает себя.

Эту идею я сообщил Пуаро. Мне показалось, что она его заинтересовала:

– Гениально, что подобная мысль могла прийти вам в голову, – совершенно гениально. Это может быть даже правдой. Но вы не учитываете фатального влияния гробницы.

Я пожал плечами:

– А вы продолжаете считать, что оно имеет ко всему этому какое-то отношение?

– Настолько, что завтра мы с вами отправляемся в Египет, mon ami.

– Что?! – воскликнул я с удивлением.

– То, что я сказал. – На лице Пуаро появилось выражение осознанного героизма, а потом он простонал: – О боже, это море! Это ужасное море!

II

Неделю спустя мы увидели под ногами золотистый песок пустыни. Горячее солнце пекло наши головы. Пуаро, живое воплощение несчастья, угасал рядом со мной. Мой маленький друг никогда не был хорошим путешественником. Четыре дня поездки из Марселя в Александрию стали для него одной сплошной агонией. На берег в Александрии сошла лишь жалкая тень того, что когда-то был моим другом. Даже его всегдашняя опрятность покинула его.

Мы прибыли в Каир и немедленно направились в отель «Мена Хаус», находившийся прямо в тени пирамид. Я уже успел поддаться очарованию Египта. Однако на Пуаро оно не произвело никакого впечатления. Одетый точно так же, как в Лондоне, и вооруженный маленькой платяной щеткой, он объявил решительную войну пыли, которая собиралась на его темных одеяниях.

– А мои ботинки, – стонал он, – вы только взгляните на них, Гастингс… Мои ботинки из лучшей кожи, ручной работы, они всегда были такими чистыми и блестящими! А теперь взгляните – внутри у них песок, что очень болезненно, а снаружи на них тоже песок, что оскорбляет взгляд. А эта жара! Из-за нее мои усы обвисли – обвисли, Гастингс!

– Взгляните на сфинкса, – призвал его я, – даже я чувствую тайну и очарование, которые он излучает.

Пуаро взглянул на него с неудовольствием и ворчливо проговорил:

– Он не выглядит слишком счастливым. Да и как это возможно, если он по грудь, притом очень неаккуратно, занесен песком… Черт бы побрал этот песок!

– Да бросьте вы! В Бельгии тоже достаточно песка, – напомнил я своему другу, вспоминая отдых, проведенный в Ноксюр-Мер, среди «les dunes impeccables»[3], как описывал их путеводитель.

– Но не в Брюсселе, – объявил Пуаро и задумчиво посмотрел на пирамиды. – Хорошо хоть, что у них геометрическая форма и выглядят они достаточно непоколебимо. Но все равно, неровность их поверхности меня раздражает. А вот пальмы мне совсем не нравятся. Они даже не удосужились рассадить их рядами!

Я решительно прекратил его жалобы, предложив поскорее отправиться в лагерь. Ехать надо было на верблюдах, и животные спокойно стояли на коленях, ожидая, когда мы на них взберемся. За ними следили несколько живописных подростков во главе с болтливым погонщиком. Не буду описывать Пуаро на верблюде. Начал он со стонов и жалоб, а закончил криками, жестикуляцией и заклинаниями Святой Девы Марии и всех остальных существующих святых. В конце концов, мой друг с позором слез с верблюда и закончил путешествие на маленьком ослике. Должен признать, что поездка на верблюде, идущем рысью, совсем не шутка для непривычного человека. Я сам не мог сгибаться в течение нескольких дней после этого.

Наконец мы прибыли к месту раскопок. Нас встретил загорелый мужчина с седой бородой, одетый в белую одежду и пробковый шлем.

– Месье Пуаро и капитан Гастингс? Мы получили вашу телеграмму. Прошу прощения, что никто не встретил вас в Каире. Непредвиденное обстоятельство полностью нарушило все наши планы.

Пуаро побледнел. Его рука, тянувшаяся к платяной щетке, замерла на полпути.

– Надеюсь, не еще одна смерть? – выдохнул он.

– Именно смерть.

– Сэр Гай Уиллард? – вырвалось у меня.

– Нет, капитан Гастингс. Мой американский коллега, мистер Шнайдер.

– А причина?

– Столбняк.

Я побелел. Все вокруг показалась мне недобрым, коварным и угрожающим. В голову мне пришла ужасная мысль. А что, если я окажусь следующим?

– Mon Dieu, – чуть слышно произнес Пуаро. – Скажите, месье, а диагноз «столбняк» не вызывает никаких сомнений?

– Кажется, нет. Но доктор Эймс сможет рассказать вам больше, чем я.

– Ах, ну да, вы же не врач…

– Меня зовут Тосвилл.

Так, значит, нас встретил британский специалист, которого леди Уиллард описала как «мелкого клерка из Британского музея».

– Если вы пройдете со мной, – продолжил доктор Тосвилл, – то я проведу вас к сэру Гаю Уилларду. Он просил сразу же сообщить ему, как только вы прибудете.

Через весь лагерь нас провели к большой палатке. Доктор Тосвилл поднял полог, и мы смогли войти. В палатке находилось трое мужчин.

– Месье Пуаро и капитан Гастингс наконец прибыли, сэр Гай, – объявил Тосвилл.

Самый молодой из трех вскочил и подошел к нам, чтобы поприветствовать. Его импульсивные манеры напомнили мне о его матери. Он не был таким загорелым, как остальные, и это вместе с глубокими морщинами вокруг глаз делало его старше своих двадцати двух лет. Было ясно видно, что он старается справиться с серьезным психическим стрессом. Сэр Гай представил нам двух своих компаньонов: доктора Эймса, мужчину лет тридцати, с начавшими седеть висками, выглядевшего достаточно профессионально, и мистера Харпера, секретаря, стройного молодого человека приятной наружности, носящего национальное американское украшение в виде очков в черепаховой оправе.

Обменявшись с нами несколькими ничего не значащими фразами, он вышел из палатки в сопровождении доктора Тосвилла, и мы остались с сэром Гаем и доктором Эймсом.

– Прошу вас, задавайте любые вопросы, которые вас интересуют, месье Пуаро, – предложил Уиллард. – Мы абсолютно ошарашены этой странной полосой несчастий, но это не… это не может быть ничем, кроме простого совпадения.

В его поведении была заметна излишняя нервозность, которая опровергала его слова. Я увидел, что мой друг пристально его изучает.

– Вы действительно всем сердцем прикипели к этой работе, сэр Гай?

– Вы знаете, да. И не важно, что еще может произойти и что из всего этого может получиться, но работа будет продолжена. Будьте в этом уверены.

Пуаро повернулся ко второму мужчине:

– И что вы можете на это сказать, monsieur le docteur?[4]

– Что ж, – проговорил врач, растягивая слова, – сам я не думаю, что нам надо отступать.

Пуаро скорчил одну из своих очень экспрессивных гримас.

– В этом случае, évidemment, мы должны понять, на чем стоим. Когда умер мистер Шнайдер?

– Три дня назад.

– Вы уверены, что это был столбняк?

– На все сто процентов.

– Это не могло быть отравление, например, стрихнином?

– Нет, месье Пуаро. Я понимаю, к чему вы клоните. Но это был абсолютно очевидный случай столбняка.

– А вы что, не вводили ему антисыворотку?

– Конечно, вводили, – сухо ответил врач, – мы сделали все, что необходимо в подобных случаях.

– Антисыворотка была у вас с собой?

– Нет, мы приобрели ее в Каире.

– А в лагере случались другие случаи столбняка?

– Нет, ни одного.

– И вы уверены, что мистер Блайбнер, в свою очередь, умер не от столбняка?

– Абсолютно уверен. Он поранил большой палец, и рана загноилась. Началось заражение крови. Для непосвященного разница не очень большая, однако в действительности это две абсолютно разные вещи.

– В таком случае у нас есть четыре смерти, все не похожие друг на друга: сердечный приступ, заражение крови, самоубийство и столбняк.

– Именно так, месье Пуаро.

– А вы уверены, что нет ничего, что могло бы связать их воедино?

– Я вас не совсем понимаю.

– Тогда я объясню проще. Совершили ли эти четыре человека нечто, что могло обидеть дух Менхера?

Пораженный, доктор уставился на маленького бельгийца:

– Вы несете ерунду, месье Пуаро. Не могу поверить, чтобы вы прислушивались к этим дурацким разговорам.

– Полная ахинея, – со злостью пробормотал Уиллард.

Казалось, что это не произвело на моего друга никакого впечатления; он только продолжал изредка мигать своими зелеными кошачьими глазами:

– То есть вы в это не верите, monsieur le docteur?

– Нет, сэр, не верю, – объявил доктор с нажимом. – Я ученый и верю только тому, что укладывается в рамки науки.

– А что, в Древнем Египте науки не было? – мягко спросил Пуаро. Он не стал ждать ответа – казалось, что доктор Эймс на какое-то мгновение потерял дар речи. – Нет, нет, можете мне не отвечать. Лучше скажите мне вот что: как к этому относятся местные рабочие?

– Думаю, – сказал доктор Эймс, – что так же, как и белое простонародье, местные аборигены легко теряют голову. Я бы сказал, что они испуганы – без всякой на то причины.

– Так ли это? – уклончиво произнес Пуаро.

Сэр Гай наклонился вперед.

– Не может быть, – воскликнул он с недоверием, – чтобы вы верили в… Боже, но ведь это полный абсурд. Если вы так думаете, то вы ничего не знаете о Древнем Египте.

Вместо ответа Пуаро достал из кармана небольшую книжку – древний, потрепанный томик. Когда он поднял ее, я смог прочитать название «Колдовство египтян и халдеев». После этого мой друг развернулся на каблуках и вышел из палатки.

Врач воззрился на меня:

– Что он хотел этим сказать?

Эта фраза, которую я так часто слышал от Пуаро, в устах другого человека заставила меня улыбнуться.

– Точно не знаю, – признался я. – Но мне кажется, что он планирует заняться изгнанием злых духов.

Я отправился на поиски Пуаро и нашел его беседующим с молодым человеком с худощавым лицом, который оказался секретарем мистера Блайбнера.

– Нет, – говорил мистер Харпер, – с экспедицией я провел только последние шесть месяцев. Да, я достаточно хорошо знал состояние дел мистера Блайбнера.

– А вы не можете рассказать мне ничего из того, что касалось бы его племянника?

– В один прекрасный день он неожиданно появился здесь. Довольно симпатичный парень. Я до этого никогда с ним не встречался, а другие – например, доктор Эймс, кажется, и Шнайдер – встречались. Старик совсем не обрадовался, когда его увидел. И они сразу же сцепились друг с другом, только искры посыпались. «Ни цента, – кричал старик, – ни единого цента, ни сейчас, ни после моей смерти. Я оставлю все свои деньги на продолжение этой работы всей моей жизни. Как раз сегодня я обсуждал это с мистером Шнайдером». Ну и так далее, в том же духе. После этого молодой Блайбнер немедленно ретировался в Каир.

– В то время его ничего не беспокоило? Я имею в виду в смысле здоровья?

– Старика?

– Нет, молодого.

– Кажется, он упоминал что-то о том, что не совсем здоров, но это не могло быть ничем серьезным, иначе я бы запомнил.

– И еще одно. Мистер Блайбнер оставил завещание?

– Насколько мы знаем – нет.

– Вы собираетесь остаться в экспедиции, мистер Харпер?

– Нет, сэр. Не собираюсь. Как только закончу здесь с делами, немедленно смотаюсь в Нью-Йорк. Вы можете смеяться, если хотите, но я не хочу стать следующей жертвой этого чертова Менхера. А он точно достанет меня, если я здесь останусь. – Молодой человек смахнул пот с брови.

Пуаро повернулся и сказал через плечо с особенной улыбкой:

– Не забывайте, одну из своих жертв он достал и в Нью-Йорке.

– О, черт возьми, – в голосе мистера Харпера слышалось напряжение.

– Этот юноша явно нервничает, – задумчиво сказал Пуаро. – Он почти дошел до ручки, до самой ручки.

Я с любопытством посмотрел на своего друга, но ничего не смог прочитать за его загадочной улыбкой.

Вместе с сэром Гаем Уиллардом и доктором Тосвиллом мы осмотрели раскопки. Все основные находки были уже перевезены в Каир, но то, что осталось от обстановки гробницы, было очень интересно. Было видно, что молодой баронет относится ко всему этому с большим энтузиазмом, однако мне показалось, что в его манерах я заметил некоторую нервозность, как будто он никак не мог избавиться от ощущения угрозы, которая витала в воздухе. Когда мы вернулись в предоставленную нам палатку, чтобы умыться перед обедом, то увидели высокую темную фигуру, которая встретила нас у входа. Она отступила в сторону и сделала изящный жест рукой, приглашая нас войти. При этом раздалось приветствие на арабском языке. Пуаро остановился:

– Вы Хассан, слуга сэра Джона Уилларда?

– Я служил моему хозяину сэру Джону, а теперь служу его сыну. – Мужчина подошел на шаг ближе и понизил голос: – Говорят, что вы мудрый человек, который знает, как бороться со злыми духами. Уговорите молодого хозяина уехать отсюда. Здесь, в воздухе вокруг нас, кружится зло.

Он сделал резкий жест и, не дожидаясь ответа, ушел.

– Зло в воздухе, – пробормотал Пуаро. – Да, я его чувствую.

Наш обед нельзя было назвать веселым. Говорил в основном доктор Тосвилл, который бесконечно рассуждал о египетских древностях. Когда мы уже готовились вернуться к себе в палатку, чтобы отдохнуть, сэр Гай схватил Пуаро за руку и указал вдаль. Между палатками двигалась темная фигура, похожая на тень. Это был не человек – я хорошо рассмотрел фигуру с головой собаки, которую много раз видел вырезанной на стенах гробницы.

При виде ее кровь застыла у меня в жилах.

– Mon Dieu! – прошептал Пуаро, истово перекрестившись. – Это Анубис, бог мертвых с головой шакала.

– Кто-то пытается нас разыграть, – воскликнул доктор Тосвилл, возмущенно вскочив на ноги.

– Она прошла в вашу палатку, Харпер, – произнес сэр Гай, смертельно побледнев.

– Нет, – не согласился мой друг, покачав головой, – в палатку доктора Эймса.

Доктор уставился на него с недоверием, а затем закричал, повторяя слова Тосвилла:

– Кто-то пытается нас разыграть. За мной, мы схватим этого молодчика!

И он энергично бросился вслед за туманным контуром.

Я побежал вслед за ним, но, как мы ни старались, наши поиски не дали результатов – мы так и не смогли найти никаких следов исчезнувшей фигуры. Слегка сбитые с толку, мы вернулись назад и увидели Пуаро, который принимал свои собственные энергичные меры для того, чтобы обеспечить нашу безопасность. Он был занят тем, что окружал нашу палатку различными диаграммами и надписями, которые рисовал на песке. Я увидел повторяющуюся много раз пятиконечную звезду. Рисуя, Пуаро одновременно произносил экспромтом лекцию о колдовстве и магии. Белая магия против черной с частыми упоминаниями Ка и «Книги мертвых». Это вызвало самое живое участие со стороны доктора Тосвилла, который отвел меня в сторону, кипя от ярости.

– Все это ерунда, сэр, – сердито воскликнул он, – абсолютная ерунда. Этот человек – совершенный самозванец. Он не знает разницы между суевериями Средних веков и верованиями Древнего Египта. Я никогда в жизни не слышал такой смеси невежества и обмана.

Я, как мог, успокоил возмущенного эксперта и присоединился к Пуаро в палатке. Мой маленький друг светился от счастья.

– Теперь мы можем спокойно ложиться, – весело объявил он. – А поспать мне не помешает. Голова просто раскалывается от боли. Как бы хотел я выпить хорошую tisane!

И словно в ответ на его мольбы, полы палатки раздвинулись, и в нее вошел Хассан с чашкой, наполненной горячим настоем, которую он вручил Пуаро. Это оказался ромашковый чай – жидкость, которую так любил мой друг. Поблагодарив Хассана и отказавшись от второй чашки для меня, мы наконец остались одни. Раздевшись, я некоторое время постоял у входа в палатку, рассматривая пустыню, а затем громко произнес:

– Великолепное место – и прекрасная работа. Я сердцем чувствую это очарование. Жизнь в пустыне, проникновение в самое сердце исчезнувшей цивилизации. Вы же тоже чувствуете это очарование, а, Пуаро?

Не получив ответа, я повернулся, слегка взволнованный. Мое волнение очень быстро сменилось ужасом. Пуаро лежал поперек грубой лежанки с изуродованным гримасой лицом. Рядом с ним валялась пустая чашка. Сначала я бросился к нему, а потом выскочил из палатки и через весь лагерь полетел к палатке доктора Эймса.

– Доктор Эймс! – закричал я. – Скорее!

– Что случилось? – спросил врач, появляясь на пороге своей палатки в пижаме.

– Мой друг. Он болен. Умирает. Ромашковый чай. Не позволяйте Хассану выйти из лагеря.

С быстротой молнии врач бросился к нашей палатке. Пуаро лежал в том же положении, в котором я его и оставил.

– Невероятно! – воскликнул доктор Эймс. – Посмотрите на эти судороги – что, вы говорите, он выпил перед этим? – Врач поднял пустую чашку.

– Я ничего не пил, – раздался спокойный голос.

В удивлении мы с доктором повернулись. Пуаро сидел на разложенной кровати и улыбался.

– Нет, – повторил он мягким голосом, – я ничего не пил. Пока мой добрый друг Гастингс восхищался ночью, я смог вылить содержимое, но не себе в рот, а в маленькую бутылочку. И эта маленькая бутылочка направится прямиком к химику-аналитику. Нет, – добавил он, видя, что врач сделал движение, – как умный человек, вы же понимаете, что насилие ничего вам не даст. Пока Гастингс бегал за вами, у меня было достаточно времени, чтобы надежно спрятать бутылочку… Скорее, Гастингс, держите его!

Я неправильно понял последний возглас Пуаро. Желая защитить своего друга, я закрыл его собой. Но быстрое движение врача имело другую цель. Его рука метнулась ко рту, по палатке разнесся резкий запах миндаля, врач сделал шаг вперед и упал.

– Еще одна жертва, – мрачно произнес Пуаро. – Но на этот раз – последняя. Может быть, так даже и лучше, ведь на его совести было три убийства.

– Так это был доктор Эймс? – глупо спросил я. – А я думал, что вы верите в сверхъестественные силы…

– Вы неправильно меня поняли, Гастингс. Я говорил только о том, что верю в величайшую силу суеверий. Стоит только заставить общество поверить, что серия убийств совершена потусторонними силами, и вы можете спокойно зарезать человека среди бела дня – это все равно будет объяснено проклятием мертвецов, – что доказывает, сколь глубоко вера в потусторонний мир укоренилась в сознании человечества. Я с самого начала заподозрил, что кто-то пытается использовать этот инстинкт в свою пользу.

Думаю, что идея пришла ему в голову после смерти сэра Джона Уилларда. Ведь она вызвала целый вал суеверий. Но я понимал, что смерть сэра Джона никому ничего не давала. Другое дело – смерть мистера Блайбнера. Он обладал колоссальным состоянием. В информации, которую я получил из Нью-Йорка, имелось несколько моментов, которые заставили меня задуматься.

Начнем с того, что молодой Блайбнер говорил о том, что в Египте у него был хороший друг, у которого он сможет занять денег. Все посчитали, что он говорил о своем дяде, но мне показалось, что в этом случае он бы прямо назвал его. Его же слова намекали на какого-то щедрого компаньона. Еще одно – он едва наскреб средств, чтобы добраться до Египта, дядя ему в деньгах отказал, но он тем не менее смог оплатить обратную дорогу до Нью-Йорка. Это значит, что кто-то одолжил ему эти деньги.

– Все это малоубедительно, – возразил я.

– Но было еще кое-что. Знаете, Гастингс, очень часто случается так, что метафорические выражения принимаются людьми за обычные фигуры речи. Но ведь может случиться и обратное. В этом случае простые слова принимают за метафору. Молодой Блайбнер просто написал: «я прокаженный». И никому в голову не пришло, что он застрелился именно потому, что верил, что заразился лепрой.

– Что вы сказали? – воскликнул я.

– Это была очень тонкая уловка дьявольского ума. Молодой Блайбнер страдал от какого-то пустякового кожного заболевания, но он много лет прожил на южных островах, где проказа – обычное дело. Эймс был его старым другом и хорошо известным врачом – Блайбнеру и в голову не пришло сомневаться в его диагнозе.

Когда мы приехали сюда, под мое подозрение попали Харпер и Эймс, но вскоре я понял, что только доктору было по плечу организовать эти преступления и замести следы. А когда я узнал от Харпера, что врач и раньше знавал племянника Блайбнера, то все встало на свои места.

Несомненно, молодой Блайбнер когда-то написал завещание или застраховал свою жизнь в пользу Эймса. И тот увидел свой шанс заполучить богатство. Ему было нетрудно заразить мистера Блайбнера смертельным вирусом. Потом племянник, в отчаянии от тех страшных новостей, которые ему сообщил врач, стреляется. Причем, какими бы ни были намерения старика, завещания он не оставил. И в случае его смерти состояние переходило к племяннику, а от него – к доктору Эймсу.

– А как же мистер Шнайдер?

– Вот здесь точно ничего сказать нельзя. Он тоже знал молодого Блайбнера и мог что-то заподозрить. Или же врач решил, что еще одна немотивированная и бесполезная смерть сможет еще больше усилить суеверия… Более того, Гастингс, могу рассказать вам один интересный психологический факт: убийца всегда испытывает сильное желание повторить свое успешное преступление, и это желание начинает довлеть над ним. Именно поэтому я так боялся за молодого Уилларда.

А Анубисом, которого мы видели сегодня вечером, был переодевшийся по моей просьбе Хассан. Я хотел проверить, смогу ли испугать врача. Однако для того, чтобы его испугать, понадобилось нечто большее, чем сверхъестественные силы. Я видел, что он не верит моим потугам притвориться адептом оккультизма. Эта маленькая комедия, которую я разыграл специально для него, его не убедила. Подозреваю, что он назначил меня своей следующей жертвой. Но, несмотря на la mer maudite[5], страшную жару и этот надоедливый песок, мои серые клеточки все еще функционируют!

Пуаро оказался абсолютно прав в своих предположениях. Много лет назад молодой Блайбнер, будучи в состоянии подпития, написал шутливое завещание, в котором оставлял «портсигар, который вам так нравится, и все, чем я буду обладать на момент своей смерти» своему «хорошему другу Роберту Эймсу, который однажды спас меня от смерти».

Дело постарались замять настолько, насколько это было возможно, поэтому и сегодня люди продолжают говорить об удивительной серии смертей, связанных с гробницей Менхера как о еще одном доказательстве мести давно почившего фараона осквернителям его гробницы; причем это доказательство, как Пуаро однажды объяснил мне, противоречит всем верованиям и знаниям древних египтян.