Последний сегун

II. Воспитание будущего сёгуна

Естественно, десятилетний Кэйки даже не подозревал об этом. Ранней осенью 1847 года он отправился из замка Мито в Эдо по приказу отца, который велел ему срочно явиться в столицу. Путешествовал мальчик верхом в сопровождении тринадцати самураев, включая его наставника, Кандзабуро Иноуэ. За три дня они добрались до резиденции Мито в Комагомэ (район Эдо).

Утром первого дня следующего месяца тайро Масахиро Абэ и Тадамаса Тода, один из старших советников бакуфу, навестили Нариаки в качестве посланников сёгуна Иэёси и официально объявили о желании его превосходительства передать мальчика на усыновление в дом Хитоцубаси. Это семейство имело ежегодный доход в 100 000 коку.[13] Оно не было независимым, как «три знатных дома» Токугава, поместьями не владело и не имело собственных вассалов, поэтому не причислялось к хан, или феодальным кланам. Вместо самураев семейству прислуживали хатамото («знаменосцы»), вассалы бакуфу, которые имели статус прямых подданных сёгуна; им вменялось в обязанность заботиться только о личных нуждах Кэйки, не более того. Поскольку «три благородных дома» – Хитоцубаси, Симидзу и Таясу – числились среди тех, кто мог по закону предоставить наследника сёгунату, считалось, что их вассалы находятся на службе у сёгуна и семьи как бы берут их взаймы. Эта система была введена при восьмом сёгуне, Ёсимунэ, который желал укрепить наследственную линию Токугава. Единственной задачей «трех благородных домов», поставленной перед ними военным правителем, было хранить свою линию в добром здравии, никакой иной роли – в политической или общественной жизни – им не отводилось.

Итак, Кэйки вступил в дом Хитоцубаси. Эдоские сановники шептались, что, поскольку он выходец из Мито, его кровная связь с главной линией Токугава довольно призрачна. Но делать было нечего. Кии и Овари состояли в близком родстве с правящими Токугава, и доверие к сёгуну с подобной родословной было бы безупречным, но то, что Мито встал в очередь на наследование – случай беспрецедентный. Основателем рода Мито являлся Ерифуса, одиннадцатый сын Иэясу. С тех самых пор никаких брачных связей с прямыми потомками сёгуна выходцы из Мито не заключали, так что, хотя этот клан и считался одним из «трех знатных домов», единственная кровная ниточка, которая связывала его с Токугава через Иэясу, отстояла на два века. То, что Кэйки, младший отпрыск этой ветви, попал в претенденты на пост сёгуна, – дело из ряда вон выходящее.

Однако сёгун Иэёси остался доволен. Его любимая бывшая принцесса Сати, приходилась матери Кэйки сестрой, а сам Иэёси, соответственно, был ему дядей. Этого оказалось вполне достаточно, чтобы сёгун начал питать расположение к мальчику еще до первой встречи с ним.

– Говорят, наш племянник – малыш смышленый и подающий большие надежды, – сказал он супруге.

Масахиро Абэ всегда держал ухо востро, поэтому заранее позаботился навести справки, обнаружил эту родственную связь и быстро оценил ее политическое значение.

После знакомства с Кэйки Иэёси еще больше привязался к мальчику. «Гёбукё, учись прилежно», – улыбался он племяннику, называя его наследственным титулом старейшин Хитоцубаси. Предыдущий глава семейства, юноша по имени Акимару, скончался как раз перед усыновлением Кэйки. В те времена вырастить из высокородного ребенка взрослого мужа было делом нелегким. Иэёси и сам был вторым сыном, он принял бразды правления от своего старшего брата, Такэтиё, который рано умер. Сёгун слыл человеком добросердечным и дурных чувств ни к кому не питал.

Следует отметить, что хатамото дома Токугава не были столь близки с Нариаки, князем Мито, как с представителями Кии и Овари. Последних они считали своей семьей, но на Мито посматривали немного враждебно, словно чувствуя глубоко укоренившуюся отчужденность. Одной из причин подобного отношения была слишком слабая кровная связь ветви Мито с древом Токугава, о чем уже упоминалось выше; другой – рожденная на земле Мито идеология «Сонно дзёи» – «Чти императора, изгони варваров», – имеющая целью свержение сёгуната и возвращение к единовластному правлению Небесного государя. Многие годы члены клана тратили огромные суммы на то, чтобы собрать оппозиционно настроенных ученых и ускорить их работу над колоссальным трудом «Дай Нихон си» – «История великой Японии», – насквозь пропитанным национализмом и монархическими настроениями. Это был своего рода поклон в сторону Киото[14] и откровенное оскорбление военных правителей. К примеру, в то время как последние превозносили до небес полководца Такаудзи Асикагу за его роль в реставрации власти Минамото, с точки зрения ученых Мито он являлся разбойником и изгоем, обвинялся в развязывании гражданской войны и изгнании из столицы законного императора Годайго.[15] Вместо этого они нахваливали выдающегося военного тактика Масасигэ Кусуноки, выставляя его образцом добродетели за то, что он, хоть и безуспешно, противостоял военному правлению.[16]

Взгляд ученых из Мито на историю неизменно вызывал едкие комментарии бакуфу Токугава. «Мятеж у них в крови» – таков был вердикт совета старейшин, и на его основании строилось отношение вассалов сёгуна ко всем представителям клана Мито. По слухам, в этом семействе из поколения в поколение передавался тайный наказ, прозвучавший из уст Мицукуни Токугавы: «Если когда-нибудь разгорится война между эдоским правительством Токугава и киотоским двором императора, сложите оружие и служите Небесному государю». Позднее Кэйки собственными словами и поступками подтвердил, что этот наказ – не просто легенда, он действительно прозвучал много лет назад.

За это клан Мито и ненавидели. Кроме того, Нариаки считался весьма опасным вольнодумцем. Естественно, для сёгуна Иэёси он был фигурой нежелательной, от которой стоило избавиться. Однажды Иэёси в личной беседе с Масатоси Асахиной, своим главным поверенным в делах и начальником канцелярии бакуфу, отозвался о Нариаки как о «человеке, коего следует остерегаться». Однако обычно сёгун говорил о нем со своими подданными как о «выдающейся личности», имея в виду, что это государственный муж высокого полета, даже несмотря на то, что происходит он из столь незначительного семейства. Оба эти высказывания весьма характерны для здравомыслящего и уравновешенного Иэёси. Как глава дома Токугава, он смотрел на Нариаки и Кэйки беспристрастно, каждый из них занимал в его сознании свое собственное место. Более того, у него даже возникала мысль самому усыновить Кэйки, что подтверждает следующая история.

Одним из самых влиятельных лиц в окружении сёгуна являлся «главный глашатай высочайшей воли», своего рода личный секретарь правителя. При Иэёси пост этот занимал человек по имени Хонго. Видя, что его друг, начальник канцелярии бакуфу Масатоси Асахина, уже долгое время не получает прибавки к жалованью, Хонго со всем почтением поднял этот вопрос перед Иэёси.

Повод для повышения жалованья Асахины имелся: он отвечал за организацию охоты на оленей – освященного веками торжественного мероприятия, которое проводилось один раз в правление каждого сёгуна. Традиционно старший распорядитель охоты на оленей получал повышение на 500 коку, но отчего-то Асахина стал исключением.

И все же Иэёси ходатайство Хонго отклонил, сказав ему:

– В том нет необходимости. Асахина все равно вскоре поднимется на одну ступень с тобой, это всего лишь дело времени.

Замечание было очень важным, и не только для Асахины, но и для сына Нариаки из Мито. Когда Хитоцубаси усыновили Кэйки, Асахина начал прислуживать ему. Стань теперь Кэйки сёгуном, Асахина непременно получит должность «главного глашатая высочайшей воли» – самую высокую в бюрократическом аппарате военного правительства. Вот что имел в виду Иэёси, и вот почему с повышением жалованья можно было не торопиться. Из этого видно, что Иэёси прочил Кэйки блестящее будущее.

По замку быстро поползли слухи, что сёгун в частной беседе недвусмысленно высказался по поводу наследника. В штате замка состояла особая категория челяди – бодзу, или «жрецы». Они занимались случайными делами, такими, как, например, прислужить за обедом или подать чай, облачившись в жреческое одеяние, а также постоянно посещали усадьбы, которые каждый князь содержал в Эдо, и с готовностью выбалтывали любому желающему придворные тайны и сплетни. Суммы, которые им выплачивались за это, составляли неплохое дополнение к доходу.

Поскольку бодзу быстро разносили слухи, вскоре каждый князь был в курсе планов Иэёси. В мгновение ока имя Кэйки Хитоцубаси приобрело в Эдо невероятный вес. Вот какими способами решается судьба человека.

Вскоре в резиденцию Хитоцубаси стали стекаться даймё, высокопоставленные чиновники и хатамото, ищущие повышения. Обувь в прихожей выстраивалась в ряды, красноречиво свидетельствуя о нескончаемом потоке посетителей. Вышло так, что зерна самых заветных надежд Нариаки из Мито, много лет назад развеянные по ветру, все-таки дали ростки и заколосились в чужих душах. В итоге все эдоское сообщество стало уповать на его сына.

Но Кэйки, объект этого пристального внимания, был пока еще мальчишкой, которому больше всего на свете нравились физические упражнения. Однажды он гулял со своим слугой по берегу залива Синагава и увидел, как рыбак забрасывает сеть.

– Мне бы тоже хотелось попробовать, – заявил Кэйки, не желая слушать никаких возражений. В итоге он влез в рыбачью лодку и забросил сеть под руководством озадаченного инструктора. На деле все оказалось гораздо труднее, чем виделось со стороны. Сеть запуталась еще в воздухе и рухнула в воду сбившимся клубком.

– Да так ты только рыбу всю распугаешь, – усмехнулся рыбак, которому даже в голову прийти не могло, что это и есть тот самый знаменитый наследник рода Хитоцубаси. – Бросать нужно с подкруткой, чтобы она расправилась на лету, прежде чем упасть на воду. Вот как надо, смотри. А у тебя она камнем падает, и все дела. Ну, от новичка другого ждать и не приходится. Этому три года учиться надо, только тогда можно сноровку приобрести.

– Три года?! – поразился Кэйки.

Он заплатил за сеть, забрал ее домой и начал тренироваться в саду у пруда как одержимый. К концу месяца мальчик сумел отточить движения настолько, что сеть расправлялась в воздухе и плавно ложилась на воду. «Ха! Тот рыбак говорил, что на это три года надо, а я за месяц сумел!» – ликовал он.

Это невероятное упорство, которое сопровождало его всю оставшуюся жизнь, зародилось еще в раннем детстве. И хотя умение забрасывать сеть для человека его положения представляло весьма сомнительную ценность, нельзя не подивиться тому, что сын даймё ухитрился быстро и ловко освоить сложное мастерство, которое обычно с трудом постигали люди, чья жизнь напрямую зависела от этих навыков.

Токо Фудзита, ученый муж и один из самых мудрых советников Нариаки, прекрасно разбирался в людских характерах. Усмотрев в Кэйки необычайно одаренного ребенка, он начал бояться за его благоденствие и написал предостерегающее письмо Таитиро Такахаси, главному секретарю резиденции клана Мито в Эдо. В частности, в письме говорилось следующее: «Необычайная сила духа и ловкость могут навредить ему. Его блистательные успехи способны вызвать в людях зависть и недовольство, а сам он, увлеченный стремлением к совершенству, не заметит готовый обрушиться на голову удар. Скажите, пусть не выставляет своих достижений напоказ, а на людях проявляет покорность и почтительность».

«Нет ничего страшнее клеветы и наговоров», – утверждал Фудзита, проявляя глубочайшее понимание жизни и человеческой природы.

Примерно в то же время личный врач сёгуна, Соэки Ито, послал приватное письмо одному из приближенных Нариаки. Ито числился в неофициальной платежной ведомости Мито, за что с радостью выдавал им все секреты бакуфу. К подобному способу добычи информации о том, что происходит в доме Токугава и внутренних кругах сёгуната, прибегали не только Мито, но и все остальные кланы.

Содержание письма Соэки Ито было весьма необычным. В нем высказывалось мнение по поводу состояния здоровья Иэсады – нынешнего наследника сёгуна Иэёси. Сочетавшись браком в возрасте шестнадцати лет с принцессой Сати, Иэёси стал отцом двадцати трех детей, рожденных женой и наложницами. Почти все дети умерли во младенчестве; выжил только один – Иэсада, четвертый ребенок. Теперь ему было уже двадцать пять лет, но добрым здоровьем он, мягко говоря, похвастаться не мог. Ито заявлял, что у Иэсады «весьма слабая конституция». И добавлял: «Особым умом он тоже не блещет». Иными словами, умственные способности наследника были весьма своеобразными, если не сказать сомнительными. Далее в письме говорилось: «Когда он подхватывает простуду и за ним требуется непрестанный уход, слишком большое количество желающих позаботиться о наследнике придворных дам расстраивает его и ему становится только хуже. По этой причине приглядывает за ним только одна, к которой он привык. Учитывая такое безразличие к женщинам, он вряд ли когда-нибудь станет отцом».

Итак, по словам врача, Иэсада не питал интереса к противоположному полу и к воспроизводству потомства не имел ни склонности, ни сил. Далее Ито сделал одно замечание, проявив невероятную политическую прозорливость: как раз благодаря столь скромным умственным способностям Иэсады чиновники наверняка сочтут, что управлять им будет куда проще, чем его отцом-сёгуном.

Ясно, что придворный лекарь передал эти сведения, проявляя заботу об интересах Кэйки Хитоцубаси. Если бы Кэйки был усыновлен бездетным Иэсадой, он оказался бы вторым претендентом на пост сёгуна.

Однако все было не так просто. Враждебность по отношению к клану Мито была у бакуфу в крови, а кроме того, и чиновники, и придворные дамы предпочли бы видеть сёгуном человека, который готов слепо исполнять их волю, а не того, кто способен думать и действовать самостоятельно. Этот факт сомнению не подлежал. Не было никакой гарантии, что Кэйки выпадет шанс встать в очередь за властью.

Один человек, Ёсимити, монах из фамильного буддийского храма Токугава в Уэно, предсказал Кэйки иное будущее. Одаренный ученый и настоящий аскет, чьим единственным недостатком была невоздержанность в речах, Ёсимити обучался у великих мастеров, и с ранней юности ему предсказывали большую карьеру, венцом которой должен был стать пост настоятеля влиятельного храма. Однако он так и не сумел справиться со своим языком и продолжал высмеивать неосмотрительные поступки ближних, делая шокирующие разоблачения и пользуясь каждой возможностью предаться зубоскальству, пока остальные монахи не настроились против него, в результате чего острослова перевели в захудалую обитель.

Однажды Ёсимити увидел, как Кэйки Хитоцубаси молится в храме, и пробормотал: «У этого человека физиогномика точь-в-точь как у меня!»

Умение распознавать характер человека по чертам лица превратилось в хобби Ёсимити. О Кэйки монах сказал, что ему не быть ни правителем, ни полководцем – скорее всего, он станет весьма толковым советником. Иными словами, Кэйки не достигнет величия Хидэёси Тоётоми или Иэясу Токугавы, гигантов японской истории, которые сумели объединить страну; ему уготована гораздо более скромная роль управляющего – человека больших умственных способностей, но лишенного величия истинного правителя. (Кстати говоря, именно за это столь опрометчивое предсказание, которое было услужливо передано его собратьями людям Мито, Ёсимити вскоре сослали в захолустный храм.)

Кэйки между тем был нужен хороший помощник, который сумел бы стать его правой рукой. Нариаки попросил преданного Токо Фудзиту порекомендовать в слуги своему сыну образованного хатамото с твердым характером. Токо назвал Энсиро Хираоку, вассала сёгуната и человека неоспоримо честного.

Энсиро, четвертого сына обедневшего самурая по фамилии Окамото, усыновило в свое время семейство Хираока. Это был довольно эксцентричный молодой человек, преуспевший в учении, но относившийся спустя рукава к придворному этикету. Манеры его оставляли желать лучшего, к светским условностям он особого уважения не питал и даже отказывался кланяться в доме старшего по положению. В то время, когда поступило предложение стать слугой Кэйки Хитоцубаси, он занимал очень скромную должность в судебной управе без всякой надежды на дальнейшее продвижение. Поступив на службу к Хитоцубаси, Хираока получал возможность достичь головокружительных высот в том случае, если Кэйки станет сёгуном. Одним словом, предложение это было весьма многообещающим, и все же он с ходу отказался, заявив, что будет чувствовать себя на этом месте не в своей тарелке. Отказ Хираоки вызвал настоящую бурю. Находясь под впечатлением от необыкновенной искренности и прямолинейности этого человека, Нариаки вмешался и лично уговорил его согласиться.

В итоге Хираока все же поступил на испытательную службу к Кэйки, который в ту пору уже превратился в юношу. Жалованье слуге было установлено щедрое – больше, чем у самураев знатных кланов. Кроме всего прочего, в его обязанности входило подавать рис. В первый раз прислуживая своему господину за обедом, Хираока неловко подвинул к себе бадью, взял черпак и начал раскладывать рис по чашкам, но получалось у него не слишком хорошо, и каждый раз он рассыпал немалое количество зерен.

– Что, Хираока, разве ты не знаешь, как раздавать рис? – сочувственно поинтересовался Кэйки у своего подчиненного, который был на пять лет старше его. Он забрал у Хираоки бадью, черпак, чашки и продемонстрировал, как это делается. Сказать, кто кому прислуживает, не было никакой возможности.

Хираоку бросило в холодный пот оттого, что он так опозорился перед господином. В то же время бедняга ужаснулся действиям Кэйки. Какой еще даймё стал бы как ни в чем не бывало обучать слугу премудростям раздачи риса? Кэйки в очередной раз проявил себя человеком одаренным, для которого, казалось, нет ничего невозможного.

Еще один подобный случай произошел с недавно продвинутым по службе самураем по имени Рёдзо Ватараи, которому светская церемонность была так же чужда, как и Хираоке, и который, приехав в столицу сёгуната из далекого захолустья, еще не успел привыкнуть к своему новому окружению. Когда Кэйки организовал для братьев состязание в стрельбе из лука, Ватараи было поручено подбирать и подавать стрелы, но он оказался совершенно не готов к этому. Снаряжение было не боевое, а гораздо меньших размеров: луки длиной два с половиной сяку,[17] стрелы – всего в один сяку; мишени находились на расстоянии восьми кэнов.[18] Подобные соревнования издревле являлись придворной забавой, и для них были установлены строгие правила. Видя, что Ватараи пребывает в полной растерянности, Кэйки выступил вперед.

– Смотри, как надо! – сказал он и с энтузиазмом выполнил работу слуги.

Брить Кэйки волосы над лбом и поддерживать в порядке его прическу самурая выпало на долю другого слуги, Кацусабуро Игаи. Однако цирюльник из него вышел никуда не годный – он регулярно оставлял на голове Кэйки порезы. Ни разу не потеряв терпения и не проявив недовольства, юный князь в конце концов заявил, что сейчас покажет, как это надо делать, усадил Игаи на свое место и ловко побрил ему голову. Оставалось только гадать, где он мог постичь это ремесло, поскольку юноше его положения никогда в жизни бритву в руки не давали. Но ему каким-то непостижимым образом удалось с блеском справиться с этой задачей. Игаи был ошеломлен и восхищен одновременно. В самом деле, монах Ёсимити оказался прав: из Кэйки вышел бы прекрасный вассал или советник, ступи он на эту стезю. Родись он в семье торговца, наверняка достиг бы небывалых высот и на этом поприще.

Со времени вступления в семейство Хитоцубаси дни Кэйки были хлопотными и насыщенными частными уроками. Всего он изучал девять предметов: каллиграфию, китайский, японский, классическую поэзию, искусство верховой езды, стрельбу из лука, фехтование, метание копья и стрельбу с лошади. В каждом из них юноша добился всего, чего может достичь любой способный ученик, но не более того. Это было характерной чертой Кэйки – он не слишком хорошо усваивал то, чему его обучали другие, предпочитая приобретать навыки и знания самостоятельно. Токо Фудзита понимал, что это – признак истинного величия. Позднее даже враги признавали Кэйки героем, подобным Иэясу; зашел ли Фудзита настолько далеко в своей оценке, история умалчивает.

Сёгун Иэёси так привязался к Кэйки, что даже его приближенным это казалось странным. Иэёси воспитал в себе гуманность и благородство – конфуцианские добродетели, но как политик всегда оставался человеком хитрым и подозрительным; особенно настороженно он относился к Нариаки, так что, похоже, его интерес к Кэйки не носил политической окраски. Наоборот, сёгун обожал этого крепкого юношу за его личные качества. Разочарованный в собственном сыне – тугодуме Иэсаде, будучи не в состоянии подарить ему безотчетную любовь, он, по всей видимости, перенес свои нерастраченные отцовские чувства на бойкого и сообразительного Кэйки.

В январе 1853 года, когда Кэйки исполнилось пятнадцать, произошло неожиданное событие, в результате чего приближенные Иэёси с превеликим изумлением пришли к выводу, что сёгун действительно планирует сделать Кэйки наследником своего сына. Среди особых ежегодных мероприятий военного правителя числилась соколиная охота в Микавасиме, после которой он отправлялся в Киото и вручал императору собственноручно добытую дичь.

– На этот раз я возьму с собой Кэйки, – внезапно заявил Иэёси начальнику канцелярии Асахине, которому было поручено опекать юношу.

Асахина был немало удивлен, поскольку, согласно обычаю, сёгуна должен был сопровождать прямой наследник. Это было равносильно тому, что Кэйки объявили преемником Иэсады.

Должность, которую при Кэйки занимал Асахина, дала последнему повод лишний раз порадоваться, поскольку его положение должно было непременно повыситься вместе с положением его хозяина. Но как же бакуфу? Не встанут ли противники Мито в яростную оппозицию, сведя шансы Кэйки к нулю? Почувствовав опасность, Асахина отправился за консультацией к главе совета старейшин бакуфу Масахиро Абэ.

На мгновение лицо Абэ просветлело от удовольствия, когда он услышал прекрасные новости о своем протеже, но вскоре тайро впал в глубокую задумчивость и в итоге покачал головой. Он признал, что для Кэйки ситуация складывается угрожающая. Асахина поспешил передать мнение Абэ Иэёси.

– Слишком рано, да? – понимающе усмехнулся сёгун.

Эта лаконичная ремарка только подтвердила его твердое намерение сделать Кэйки наследником своего сына, когда придет время. Бесхитростное замечание выдало тайные помыслы сёгуна.

Нариаки был вне себя от радости, услышав весть об этом.

Однако разве дано простым смертным предвидеть все хитросплетения судьбы? Через несколько месяцев, в июле 1853 года, Иэёси умер от болезни, не успев предпринять никаких официальных мер по назначению Кэйки преемником. Вначале врач Соэки Ито поставил диагноз: обыкновенный тепловой удар, но уже через три дня сёгун Иэёси лежал в гробу.

А времена меж тем настали весьма драматичные. Всего за несколько дней до смерти сёгуна, 8 июля, американский коммодор Мэтью Перри ввел свою эскадру в бухту Эдо и предъявил бакуфу ультиматум, заявив, что он готов силой открыть страну и тем самым положить конец самоизоляции Японии, продлившейся два с половиной века. И бакуфу, и весь народ пришли в небывалое смятение. Так началось падение дома Токугава, которому отныне оставалось простоять еще не более пятнадцати лет.

Послание Перри носило недвусмысленный характер: «Открывайте страну или примите бой». Отбросивший мягкую дипломатию Запада, которую иностранные державы использовали прежде в отношении непокорных японцев, Перри был твердо убежден, что одной любезностью при установлении связей с Японией не обойтись – здесь только военная сила поможет. Он был готов, если потребуется, оккупировать архипелаг Рюкю.

Перри даже представить себе не мог, какой шок вызвало его заявление у японского народа. Граждане были полны неистовой решимости защитить отечество и любой ценой «изгнать варваров». Однако в кругах бакуфу это событие стало началом пораженческого курса внешней политики, призывавшей пасть ниц перед лицом превосходящих сил противника. В основе трений и конфликтов между сторонниками этих двух диаметрально противоположных идей лежало всеобщее смятение, наступившее в стране на закате эры сёгунов Токугава, дни которых уже были сочтены.

Что касается торговых переговоров, к которым также стремился Перри, из-за его неприкрытой агрессии японская правящая элита пришла к выводу, что пойти на них будет равносильно капитуляции. «Зачем сдаваться без боя? – вопрошали они. – Давайте сразимся, и уж если проиграем, тогда и капитулируем».

Таково было мнение всех патриотов, во главе которых на западе Японии стоял император Комэй, а на востоке – Нариаки Токугава из Мито.

Одним словом, сёгун Иэёси скончался в самый разгар суматохи, вызванной появлением коммодора Перри и его «черных» кораблей. Сообщая Перри о смерти Иэёси, сановники бакуфу в своих посланиях именовали сёгуна тайкун – «великий господин». Проблема возникла весьма деликатная: назвать его правителем или монархом при здравствующем императоре они не могли, перевести слово «сёгун» буквально, как «великий полководец», – тоже, поскольку в данном случае он становился всего лишь солдатом, лишенным политического веса. Пришлось выдумать новое слово, которое все иноземцы, и в особенности французы, перевели как «коронованный вождь». Таким образом, до иностранных сил донесли весть о том, что «коронованный вождь» Японии мертв, а его преемник – человек умственно неполноценный.