Последний триумф Вермахта. Харьковский «котел»

16-я танковая дивизия

^{Эмблема 16-й танковой дивизии}

Краткая история[311].16-я танковая дивизия была сформирована в ноябре 1940 года на базе 16-й пехотной дивизии. Основные этапы боевого пути: 1940 — Румыния; 1941 — Балканы, Дубно, Житомир, участие в Уманском окружении, взятие Николаева, участие в Киевском окружении[312], Миус-фронт; 1942 — Миус-фронт, Харьков, Сталинград; 1943 — гибель в Сталинградском котле.

16-я танковая дивизия второго формирования в 1944–1945 гг. участвовала в боях в районе Черкасс, Винницы, Бобруйска, Вислы и Одера. Капитулировала частью перед советскими, частью перед американскими войсками.

В 1941 году в состав 16-й танковой дивизии входили: один танковый полк (около 140 танков), одна стрелковая бригада (в составе двух стрелковых полков, по два батальона в полку), артиллерийский полк, истребительно-противотанковый дивизион, разведывательный, мотоциклетно-стрелковый, саперный и связной батальоны:

— Panzer-Regiment 2 (два батальона)

— Schützen-Brigade 16 (Schützen-Regiment 64 и Schützen-Regiment 79)

— Artillerie-Regiment 16 (три дивизиона)

— Panzeijäger-Abteilung 16

— Aufklärungs-Abteilung 16

— Pionier-Bataillon 16

— Kradschützen-Bataillon 16

— Nachrichten-Abteilung 16

^{16-я танковая дивизия у Ростова и на Миус-фронте. Декабрь 1941 г. — апрель 1942 г.}

^{Боевой путь 16-й танковой дивизии в 1941–1942 гг.}

Некоторого объяснения, очевидно, потребует термин «стрелковый», которым мы перевели термин «Schützen». В составе вермахта были пехотные, пехотные моторизованные и стрелковые части, которые отличались друг от друга вооружением, степенью моторизации и т. д.

В составе РККА были стрелковые и мотострелковые части. Отличие между ними в структуре и вооружении видно уже по их названию.

Сложность в переводе с немецкого заключается в том, что немецкий пехотный полк (Infanterie-Regiment) был эквивалентом советскому стрелковому полку (Schützen-Regiment). Однако немецкий стрелковый полк был эквивалентен не советскому стрелковому полку, а советскому мотострелковому полку.

Ранее, дабы избежать путаницы в вооружении, моторизации и назначении (шутцен-полки входили в состав немецких танковых дивизий), в советской военной литературе немецкие стрелковые подразделения назывались мотострелковыми. Однако это не соответствовало немецкой терминологии. Поэтому в последние годы произошел переход к использованию исконных немецких названий их боевых единиц: немецкие горные части теперь, как и у самих немцев, называются горными, а не горно-стрелковыми или горно-пехотными. Немецкие стрелковые полки называются теперь стрелковыми, а не мотострелковыми.

Поначалу это будет, может, непривычно, но нужно помнить, что если в тексте идет речь о немецкой стрелковой части, которая сражается с советской стрелковой частью, то речь на самом деле идет не о бое пехоты с пехотой, а о бое немецкой моторизованный пехоты, принадлежащей танковой дивизии, с обычной советской пехотой.

С самого начала войны и в Харьковском сражении 16-й танковой дивизией командовал однорукий генерал-майор Ганс-Валентин Хубе. Дивизия входила в состав 1-й танковой группы (армии) Эвальда фон Клейста группы армий «Юг» Федора фон Бока (Fedor von Bock).

В 1914 году, в одном из боев, командир взвода лейтенант Хубе (1890 г. р.) лишился руки. В 1934-м его назначили командиром экспериментального моторизованного батальона, а в 1935-м — комендантом Олимпийской деревни. За бои на Украине в 1941 году генерал-майор Хубе был награжден Рыцарским крестом (удар под Старо-Константиновом 7 июля) и Дубовыми листьями (взятие Николаева и Киевский котел). В январе 1943-го Хубе отказался выполнить приказ фюрера о вылете на самолете из Сталинградского котла. Был вывезен оттуда эсэсовцами из личной охраны Гитлера. Погиб в 1944-м в авиационной катастрофе. «Хубе завоевал себе репутацию стойкого, справедливого, не лишенного здравого смысла командира… Солдаты называли его Человеком… Гитлер называл его одним из трех величайших командующих, которых дала Вторая мировая война»[313].

^{Командир 16-й танковой дивизии Ганс-Валентин Хубе.}

^{Командир 2-го танкового полка Рудольф Зикениус.}

История 2-го танкового полка 16-й танковой дивизии несколько древнее, чем его дивизии. Полк был сформирован в 1935-м году и обеспечивал первые военно-политические акции Гитлера: присоединение Австрии и Чехии. Участием в Польском походе 2-й танковый полк вступил во Вторую мировую войну. В 1940-м участвовал в боях против французов и англичан. Здесь, во Франции, состоялся и первый чисто танковый бой 2-го танкового полка. Здесь же налетом собственных «Штук» был почти полностью уничтожен и его штаб…

Накануне похода на Советский Союз 2-й полк состоял из 2 рот средних и 4 рот легких танков. Всего в полку насчитывалось 45 танков P-II, 23 танка P-III с 37-мм орудиями, 48 танков P-III с 50-мм пушками, 20 танков P-IV и 10 бронированных командирских машин.

Во время передышки, которую получил полк после взятия Николаева и перед окружением войск Юго-Западного фронта, боевые возможности полка были повышены за счет включения в боезапас для короткоствольных пушек танков P-IV новых кумулятивных снарядов. Эти снаряды позволяли пробивать броню советских танков с дистанции 800 метров. Организационным улучшением полка было сведение всех танков P-II в две роты.

Командиром 2-го танкового полка в ходе Харьковского сражения был оберст-лейтенант Рудольф Зикениус (Rudolf Sieckenius). После Первой мировой войны, которую он познал пехотным лейтенантом, Зикениус устроился на службу в полицию. В 1938-м возобновил службу в армии, сразу начав с танкового разведывательного батальона. Во второй половине войны (1943–1945) Зикениус командовал 16-й танковой и 263-й пехотной дивизиями, дослужился до генерал-майора и был убит в конце апреля 1945 года.

Батальоном средних танков во 2-м танковом полку 16-й танковой дивизии командовал Граф Гиацинт Штрахвиц (Graf Hyazinth Strachwitz). Однако упоминаемый в истории боев 16-й тд в Харьковском сражении Граф мог быть и Штрахвицем, и Шиммельпфенигом (Oberst Graf Schimmelpfennig), который тоже служил в 16-й танковой дивизии.

16-я танковая дивизия накануне Харьковского сражения. В начале 1942 года дивизия несла вахту на Миус-фронте[314], пополняя выбитую в предыдущих боях технику. В период январской Барвенково-Лозовской наступательной операции советских войск 16-я тд вышла в резерв группы армий «Юг». Однако некоторые ее части, как и сам командир дивизии Хубе, использовались в боях в составе 3-го армейского моторизованного корпуса генерала Макензена и 44-го АК, которым командовал генерал Штапф (General der Infanterie Otto Stapf), а с 26.01.1942 — генерал Ангелис (General der Artillerie Maximilian de Angelis).

Когда 16 января части 3-го АК (мот.) меняли на Миусе 16-ю тд, последняя была временно подчинена Макензену[315]. Разумное переподчинение. Если враг ударит во время смены частей на фронте — это уже плохо. А если сменяющиеся части будут подчинены разным командирам — то это настоящая беда. 18 января, в период смены, советские войска действительно ударили. Однако гораздо севернее — в районе Изюма. На нейтрализацию удара был брошен Макензен, который прихватил с собой и «папу Хубе», приказав ему командовать ударной группой, составленной из частей 14-й танковой и 100-й легкой пехотной дивизий.

Источником для рассказа о действиях 16-й танковой дивизии в Харьковском сражении явилась для нас книга Вольфганга Вертена «История 16-й танковой дивизии. 1939–1945», которая была издана в Западном Берлине советом ветеранов 16-й танковой и 16-й пехотной дивизий.

«В течение первых дней нового года обстановка оставалась спокойной, — сообщается в истории 16-й танковой дивизии. — Поисковая группа в составе взвода пыталась 10 января пройти через русские позиции, но была прежде времени обнаружена и срезана. Только в ночь на 13 января „операция Битенбек“[316] удалась. Пленные были захвачены. Мороз от 15 градусов и сильный снегопад создавали сложности с копанием окопов.

Наконец, 14 января началась смена 64-го и 79-го пехотных полков 319-м и 320-м пехотными полками[317]. Как искра в кучу соломы, в окопы прыгнуло хорошее настроение! С 22 июня дивизия находилась в непрерывном использовании, и теперь наступило время для отдыха, уничтожения вшей, сна и тепла. Холода делали невозможным хоть какое-то быстрое движение. Медленно перемещались полки в район Екатериновки, в 40 км за передовой линией. При прощании русские показали нам свой нос. Их самолеты сопровождали смену бомбами, однако без того, чтобы причинить ущерб.

Гордостью наполнились сердца солдат 16-й Pz.Div., когда 17 января 1942 года их „папа Хубе“, четвертый из командиров дивизий и 62-й из солдат вермахта, получил Дубовые листья к Рыцарскому кресту. Оберст Хофер (Höfer) получил Немецкий крест в золоте.

Однако 20 января поступил приказ о прекращении смены и о назначении уже смененных частей на позиции 100.le.I.D. (100-й легкой пехотной дивизии) к северу от Сталино… Дивизия была разорвана. При ураганном снежном ветре, который несся из белой пустыни, при 30–35 градусах мороза пришлось снова и снова двигаться вперед. Колеса транспортных средств примерзали уже после короткой остановки, покрывались льдом смотровые щели. Командование 64-го полка за 8 часов движения и с трехкратной сменой машин добралось наконец до своего нового командного пункта около Зимовников. Враг, к счастью, оставался спокойным.

27 января на севере послышалась артиллерийская гроза, которая медленно передвигалась на запад. Русские прорвались от Изюма к Харькову? Тогда это создает опасность того, что южный фронт будет отрезан. В окопах, в боевом охранении и обозах появлялись тревожные вопросы.

В 16-й Pz.Div. была объявлена тревога.

Все готовые к выезду части дивизии покатили на 100 км на север в район северо-восточнее Харцизска. Русские взломали фронт итальянцев! Снег кружился над дорогами, температура — минус 20 градусов.

Сначала, до 18 января, части 16.Pz.Div. оставались в армейском резерве в Алексееве — Орловке.

Во время разведки в середине января был тяжело ранен командир бригады оберст Вагнер (Wagner)[318]. Майор фон Витцлебен (Witzleben) вступил в командование боевой группой.

Неожиданно и она была брошена к Макеевке и подчинена армейскому корпусу генерал-оберста Гота (Hoth)[319]. Русские пробились между Славянском и Балаклеей на Изюм. Руководство не имело никакой точной картины о положении противника. Сражение вокруг Никифоровки[320]. Оно упорно велось три дня при 30–40 градусах мороза. Но взять этот населенный пункт не удалось. Только после нового наступления, после 48-часовой жаркой и связанной с большими потерями борьбы, Никифоровка покорилась. Около 500 мертвых русских остались лежать в окопах, на дорогах и в постройках. Напрасная контратака стоила русским еще 300 человек, а командир боевой группы получил Рыцарский крест.

Наконец 27 апреля 1942 года боевая группа 16.Pz.Div. получила приказ о возвращении к своей дивизии.

Только 5-я рота танкового полка осталась в районе Успенской в качестве быстрого резерва.

К счастью, на севере удалось избежать наихудшего. Однако дела у группы армий „Юг“ временно шли все-таки плохо — русские, пытаясь проломиться к Днепру, захватили район, вогнутый в немецкий фронт на 100 км в глубину и шириною в 80 км[321].

Был подготовлен отход дивизии с Миус-фронта на 300 км на запад, на линию, расположенную по Днепру. Солдаты с трудом были организованы для постройки саней и готовили имущество к уничтожению. Русские, через громкоговорители, предлагали перейти на их сторону; боевое охранение с благодарностью слушало пригласительную музыку и с важными целями использовало сброшенные пропуска. Войска передовой линии обороны с большим усердием строили вторую линию, чтобы гарантированно защитить 15-километровый фронт дивизии. Беспокоящий огонь русских был богат неразорвавшимися снарядами. Мороз медленно ослабевал, наступала оттепель, и наконец-то стали прибывать первые посылки с зимней одеждой — акция пожертвований Родины.

В начале марта участились сообщения о предстоящем вражеском наступлении. Пленные из неотмеченных до этого времени морских бригад и гвардейской дивизии[322], сообщали о запланированном прорыве на Таганрог. Наш дозор в районе Миуса, к востоку от Шапошникова, был снова засечен бдительными постами 31-й русской пехотной дивизии. Артиллерия 16-й Pz.Div. покрыла Матвеев Курган разрушительным огнем. Но враг постоянно усиливался, особенно в районе Ряженой; наша разведгруппа привела пленных из района леса между рекой и Староротовкой[323], которые утверждали, что знают о предстоящем массированном наступлении русских 56-й и 9-й армий[324].

26 марта вскрылся ледяной покров на Миусе, оттепель привела к поднятию уровня воды в течение 4 дней с 48 см до 3,60 м. Местность, лежащая перед I/79 (1-м батальоном 79-го полка) и II/64 (2-м батальоном 64-го полка) оказалась под водой.

Противник испытывал то же самое. Он убрал свою сапу и только 2 апреля вернулся на свою передовую линию. Благодаря разливу Миуса дивизия получила спокойные пасхальные праздники. Тем не менее приветы с Родины и мелкие лакомства к часто однообразному продовольственному снабжению прибывали очень скудно. Пути подвоза превратились в болото, и даже лошади погружались до живота в эту грязь и останавливались. Утешением были только упорные слухи о скором перемещении дивизии. В апреле с других фронтов в дивизию вернулись все ее части. Между тем танковый полк получил танки Pz.III (с 5-см пушкой) и новые танки Pz.IV c 7,5-см пушкой. Все это накапливалось в Макеевке»[325].

Подготовка к операции. Весной 1942 года обе противоборствующие силы готовились к предстоящим боям. Для нас это была подготовка к очередному, уже третьему в этом году, крупному наступлению с целью освобождения Харькова и выхода к Днепру. Для немцев это была подготовка к серии частных операций по улучшению своих позиций на юге. Целью этой серии был выход на благоприятные исходные рубежи для решающего исход войны наступления на Волгу и Кавказ.

12 мая началось советское наступление с Барвенковского выступа в направлении Харькова. 18 мая немцы должны были начать операцию «Фридерикус-1» — ударить под корень Барвенковского выступа с севера (Балаклея) и с юга (Славянск). Тем самым они должны были окружить и уничтожить находящиеся на выступе советские войска. 16-я танковая дивизия входила в число тех соединений, которые должны были ударить по Барвенковскому выступу с юга. Этот удар намечалось осуществить с двух направлений:

— из района Александровки (западнее Славянска) на Барвенково и далее на Изюм должен был наступать 3-й АК (мот.) Макензена;

— из района Краматорска и самого Славянска на Изюм должны были наступать 44-й (с 16-й тд) и 52-й армейские корпуса.

Прикрытие Барвенковского выступа с юга осуществляла 9-я армия Ф.М. Харитонова из состава Южного фронта Р.Я. Малиновского.

«24 апреля 1942 года началась смена полком „Нордланд“ дивизии СС „Викинг“[326]. В утомительных, насыщенных преградами маршах дивизия перешла в район Сталино, и ее полки разместились в Чайкино, Макеевке и близлежащих деревнях, — сообщает о подготовке к операции „Фридерикус-1“ Вольфганг Вертен. — Зима прошла в тяжелой борьбе на севере и в центре Восточного фронта, где соединения понесли горькие потери в территории, людях и материалах. Юг отделался от этого сравнительно легко. Теперь нужно было снаряжать себя для новых предприятий.

Угольные шахты стали теперь новой картиной ландшафта; острые вершины терриконов и мощные конструкции металлургических заводов возвышались в весеннем светлом украинском небе.

Рядом с неуклюжими административными кварталами и партийными строениями, которые, с их неуклюжими и хвастливыми фасадами, были беспорядочно разбросаны по территории, стояли мазанки и бараки бедных людей. Эти люди, в основном белокурые и голубоглазые, были доброжелательными и сдержанными. Они голодали, так как их войско вывезло или уничтожило все запасы и склады.

Привычным способом подразделения разместились в похожих на казармы административных зданиях. После дней спокойствия снова началась строгая служба. Пополнение было подготовлено неудовлетворительно. Только самые жесткие упражнения могли вооружать его для предстоящего введения в бой. Новички должны были учиться у „стреляных зайцев“ так, чтобы заменить безрассудно смелое мужество боевым благоразумием и хитростью. Появился запасной полевой батальон. Имелся тихий час, было время для писем, мыслей о доме и бесед с другом. Тем не менее надежды на отпуск были разбиты. Уже было объявлено, что части дивизии к середине мая должны приготовиться для действий по окружению северо-восточнее Сталино.

Генерал Хубе провозгласил в районе Чайкино: „Дорога к матери, невесте, жене и ребенку идет только через Восток“.

Цель была сложной, сил — мало, время летело быстро, и никакая передышка для войск уже не предусматривалась.

Если Россия не была побеждена в 1941-м, то в 1942-м она обязательно должна была быть разбита, так как в 1943-м будут полностью готовы Америка и Англия, и война на два фронта станет неизбежной.

Однако для наступления на всей 3000-километровой протяженности Восточного фронта сил уже не было. Поэтому Гитлер решил разбить Красную армию в южном секторе, отнять промышленные районы и нефть Кавказа и, возможно, соединиться в Персии с пробившимся туда через Суэц Африканским корпусом. И тогда — взять Москву ударом с юга и востока! 15 апреля 1942 года он сообщил по радио о намеченном на это лето уничтожении Красной армии.

Преградой для этого плана была вогнутость фронта на восток к Харькову, которую пробили русские во время их зимнего наступления к Днепру. Исправление этой ситуации было запланировано. Когда 8 мая началось немецкое наступление в Крыму, русские 12 мая начали наступлением с этого своего выступа с целью окружить Харьков и достигнуть оперативного прорыва. Немецкое руководство молниеносно отреагировало на действия противника.

13 мая в оперативном отделе штаба 16-й Pz.Div. происходило обсуждение планов командования. Выступ фронта русских, который они как раз в это время увеличивали, нужно было отрубить ударом с севера и юга, прежде чем русские достигнут Харькова. Около Славянска должна была собраться сильная ударная группа, которая должна была выступить на северо-запад, имея восточный фланг на Донце, чтобы пресечь отход русских через реку.

Уже 14 мая 16-я танковая дивизия, для маскировки поротно, покатилась через Сталино — Ясиноватую — Артемовск в свой новый район. В полдень 15 мая, выдерживая средние 40-километровые темпы на хорошем шоссе, головные части достигли Константиновки, Дружковки и Краматорской.

Тепловатые ночи следовали за жаркими днями. В садах Славянска, куда скрытно втянулись танки, цвели фруктовые деревья. Солдаты 384-й пехотной дивизии, под командованием барона фон Габленца (Freiherrn v. Gablenz), которые многие недели удерживали находившиеся здесь под угрозой старые зимние позиции, чрезмерно удивлялись новым подразделениям, которые собрались в течение 2 дней в таком ранее одиноком Славянске[327]. Город превратился в муравейник. Как ни странно, но до сих пор очень энергичная русская артиллерия молчала. Очевидно, что противник еще не заметил ничего.

Между тем Тимошенко, со своими 10 стрелковыми дивизиями, 4 кавалерийскими дивизиями и 10 танковыми бригадами, наносил удар с выступа фронта далее на запад. Одновременно он двинул к Харькову с северо-востока, от Волчанска и Белгорода, огромную группировку войск, состоящую из 18 стрелковых дивизий, 2 дивизий кавалерии и 10 танковых бригад, с целью взять в клещи немцев по их же собственному образцу ведения войны. Противник достиг глубокого 65-километрового проникновения через немецкие зимние позиции и, перекатившись через части занимавших оборонительные позиции дивизий, находился уже в 180 километрах к западу от исходных районов около Славянска.

Однако 44-й армейский корпус с „группой Хубе“ (16.Pz.Div. с подчиненной ей 97.le.Div.), 384-й и 68-й пехотными дивизиями уже снаряжал себя для удара в тыл победоносного противника. В рамках 17-й армии корпус имел боевой приказ нанести удар на север и проломить вражескую оборону от цепи озер у Славянска и Черкасской. Здесь оборонялись 335-я[328] и 51-я русские стрелковые дивизии. Затем 44-й корпус должен был повернуть на запад и закрыть южную часть котла у Изюма. 16-я танковая дивизия разделилась для наступления на три боевых группы: фон Витцлебена (Witzleben), Зикениуса (Sieckenius) и Крумпена (Krumpen).

В волнующейся поспешности проходила последняя подготовка. Носители еды рассказывали своим товарищам по старым зимним позициям о событиях в их тылу. Впереди все было спокойно, только типичный беспокоящий русский огонь стал немного сильнее. Батареи заняли новые огневые позиции, боеприпасы громоздились рядом с орудиями. Танки заправлялись, получали боекомплект, непрерывно жужжали телефоны… Тимошенко был уже в 200 км к западу от Славянска! В огромном напряжении прошла ночь на 17 мая. Это был День Матери»[329].

17 мая. Первый день наступления 16-й тд. «В 03.05 начала работать немецкая артиллерия. Бомбардировочные эскадры, „Штуки“ и истребители в невиданной до сих пор силе пролетали над районами сосредоточения войск, — продолжает свой рассказ о действиях 16-й тд Вольфганг Вертен. — С неслыханным воодушевлением пехота проломала вполне обустроенные и глубоко эшелонированные русские зимние позиции и взяла лесной массив в 5 км к северу от Былбасовки».

Мнение начальника штаба Юго-Западного направления генерала И.Х. Баграмяна по поводу глубоко эшелонированных позиций в этом районе и обороны 9-й армии вообще несколько не соответствует немецким свидетельствам:

«В соответствии с оперативной директивой командующего войсками фронта (Южного. — Авт.) от 6 апреля 9-я армия имела в своем составе семь стрелковых дивизий и одну стрелковую бригаду. Одна из этих стрелковых дивизий без ведома главнокомандующего войсками направления решением командующего фронтом генерала Р.Я. Малиновского в конце апреля была переброшена для усиления ворошиловградского направления…

Несмотря на требования генерала Р. Я. Малиновского к командующим армиями и командирам дивизий — создать полностью развитую во всех отношениях оборонительную полосу, — она фактически представляла собою систему опорных пунктов и узлов сопротивления, недостаточно оборудованных в инженерном отношении. Общая глубина обороны не превышала 3–4 километров, особенно слабо была организована противотанковая оборона»[330].

^{Действия ударной группы Хубе в Харьковском сражении.}

«Затем, — продолжает В. Вертен, — от центра Былбасовки[331] на северо-запад пошла KG (боевая группа) Зикениуса — справа, вплотную за ней — KG Крумпена. Одновременно слева от них, из северо-западной части Былбасовки, вышла KG фон Витцлебена с приписанным к ней MTW-Btl.[332] Мюеса (Mues). Они наносили удар на север и осуществляли прикрытие юго-западного фланга.

В 09.15 боевая группа фон Витцлебена обогнала пехоту на высотах западнее Никольского и цепи озер и, попав под огонь из деревни, пробилась самым узким местом через лес северо-восточнее Высокого. Здесь, на оборудованных полевых позициях, ожесточенно сражался вражеский батальон (51-й сд или 333-й сд. — Авт.). Солдаты должны были покинуть БТРы и одолевать русских в ближнем бою. В жестком продвижении вперед к полудню они выиграли, наконец, северный край леса и выполнили дневное задание — взяли Краснополье[333], находящееся на полдороги к Изюму. На территории высот юго-восточнее Долгенькой[334] солдаты заняли оборонительные позиции фронтом на север. Боевая группа Крумпена зарылась слева с направленным на запад фронтом против Дубровки и Новоселовки.

Боевая группа Зикениуса также достигла своих целей наступления и, соединившись с KG Крумпена, обеспечивала защиту с юго-запада на линии Высокий — Соленый от противника, находящегося в балке на восток от Курульки 1-й.

Сначала русские были совершенно ошеломлены. Только во второй половине дня им удалось бросить местные резервы к месту прорыва. Густые коричневые толпы полковой численности атаковали высоты из низины у Дубровки (очевидно, речь идет о селе Дибровное, находящемся между Долгенькой и Курулькой. — Авт.). Снаряды находящихся в засаде танков, легких и тяжелых пехотных орудий[335], шквал огня тяжелых[336] пулеметов — ударили по нападавшим, и контратака была отбита. Вечером началась плановая смена 204-го и 207-го пехотных полков (оба полка из состава 97-й leichte Infanterie-Division. — Авт.)»[337].

Против фронта, выстроенного на запад боевыми группами 16-й танковой дивизии, находились, согласно атласу Д. Гланца[338], 12-я танковая бригада, 34-я и 60-я кавалерийские дивизии 5-го корпуса и отброшенная сюда с реки Самары 106-я стрелковая дивизия. Не исключено, что в этом районе находились и подразделения окруженной на Самаре 335-й сд. По свидетельству Баграмяна, «части 5-го кавалерийского корпуса по собственной инициативе двинулись в бой и дерзкими контратаками приостановили немецко-фашистские войска, наносившие удар из района Долгенькой». Возможно, что в упоминаемой немцами советской пехотной контратаке участвовали подразделения 106-й и 335-й сд.

К востоку от боевых групп 16-й тд находились 30-я кд, 121-я и 15-я тбр, а также отброшенные сюда 51-я и 333-я сд, которым противостояли обеспечивающие 16-ю тд с востока 101-я лпд и 257-я пд, к которым позже присоединилась и 97-я лпд.

Итоги первого дня немецкого наступления выглядели на этом участке фронта так:

— к 8 часам утра оборона 9-й армии была прорвана на славянском направлении (где действовал 44-й АК и 16-я тд) — на 4–6 км, на барвенковском (корпус Макензена) — на 6–10 км;

— сразу же, с началом немецкого наступления, было разрушено управление войсками 9-й армии — авиация уничтожила ее вспомогательный пункт управления и узел связи в Долгенькой. При этом погибло много офицеров штаба, а начальник штаба 9-й армии генерал-майор Ф.К. Корженевич был ранен;

— 9-я армия потеряла связь не только со своими войсками, но и со штабом Южного фронта. Командующий войсками 9А генерал Ф.М. Харитонов (на которого позже повесят всех «собак») вместе со своим штабом сначала передислоцировался в Каменку — на основной КП армии. Но Каменка, расположенная в 5–7 км южнее Изюма, находилась на направлении немецкого удара, и штаб перебрался в Пески — на левый берег Северского Донца. (Баграмян обвиняет Харитонова в том, что «эта передислокация не была согласована с командующим Южным фронтом Р.Я. Малиновским». Но как в такой обстановке, не имея связи, можно было это согласовать?);

— поскольку Южный фронт «ничего не знал» о событиях на участке 9-й армии, то и командование Юго-Западного направления «ничего не знало» о немецком прорыве. «Но обо всем, что происходило тогда в полосе действий Южного фронта, в штабе Юго-Западного направления стало известно значительно позднее, — вспоминал Баграмян[339]. — Очень прискорбно, но мы узнали о мощном ударе врага на южном фасе барвенковского выступа лишь вечером 17 мая. Командование Южного фронта, потеряв связь с подчиненными войсками, более или менее разобралось в обстановке и сообщило о ней главкому только к исходу дня.

К этому времени своим танковым кулаком Клейст не только завершил прорыв нашей тактической обороны, но и добился успехов оперативного значения».

В одном из первых распоряжений, подписанных Баграмяном и переданных в штаб Южного фронта в 16.00 17 мая, в той части, которая имеет отношение к 16-й тд, приказывалось:

Через полтора часа после этого приказа было отправлено донесение в Ставку:

Как видим, силы для нейтрализации прорыва были задействованы немалые: танковые бригады[342], кавалерийские корпуса и полки «катюш», стрелковые дивизии и противотанковые батальоны. В бой были брошены резервы направлений, резервы фронтов и их армий. Вопреки обвинениям в адрес Тимошенко, что он, дескать, не остановил сразу же наступление на Харьков, мы видим, что все было не совсем так. Наступление на Харьков северной ударной группировки было приостановлено, а из состава южной группировки приказывалось изъять и отправить к прорыву два танковых корпуса. Однако силы и время (для их сосредоточения) — категории, увы, различные…

18 мая. Захват южной части Изюма. Поворот 16-й танковой дивизии на запад. «После спокойной ночи, на рассвете 18 мая, боевые группы покинули свои позиции, — рассказывает В. Вертен. — Боевая группа фон Витцлебена снова выступила в голове дивизии, имея боевой приказ — взять высоты к югу от Изюма и блокировать, вместе с тем, дефиле Донца возле Донецкого[343]. Внезапным ударом и в быстром последующем бою боевая группа взяла Каменку и полевые позиции у высоты 185,1. При этом погибли идущие впереди своих взводов обер-лейтенант Кох (Koch) и лейтенант (Keller). Движение на север продолжилось.

После прибытия на позиции тяжелого оружия танковая рота и стрелки-мотоциклисты взяли Донецкое, захватив при этом несколько сотен пленников и богатую добычу. Последний обратный путь для противника на Изюм был прегражден[344]. Около 12.30 сюда прибыла KG Зикениуса и, после короткого сосредоточения в исходном положении, начала штурм господствующей высоты 200. Из полевых укреплений, противотанковых рвов и бетонных бункеров убегал враг. Хоть и с трудностями, но 16-я танковая дивизия овладела городом Изюм[345], большим лесным массивом на северо-западе и петлей Донца. Взвод 3-й саперной роты вошел в Изюм; русские задали ему работу, разрушив мосты через Донец.

С ужасом выслушал Тимошенко сообщение об ударе немцев в его тылу. Он сразу же прекратил наступление на запад, развернул свои войска и форсированными маршами поспешил назад, на восток, чтобы избежать окружения. Но пока еще войска Тимошенко не достигли Донца.

В 15.30 дивизия отдала боевым группам Зикениуса и Крумпена новый боевой приказ: наступать на запад, вдоль Донца на Великую Камышеваху — внутрь образующегося котла, навстречу откатывающимся русским. К наступлению темноты указанные цели были достигнуты, и на западном берегу Береки был захвачен плацдарм. Батальон Воты (Btl. Wota, 1/79) получил особый приказ — уничтожить все мосты и их охрану на 25 км к северу, где была возможна переправа противника»[346].

Чтобы оценить суть этого приказа, нужно представить себе карту района боевых действий.

К северу от Великой Камышевахи по западному берегу Северского Донца выстроились, с юга на север, села Петровское, Протопоповка и, далее, Чепель. К востоку, от этих занятых советскими войсками сел, за Донцом, была «Большая земля». В 20 км к западу от названных сел находится село Лозовенька. Через несколько дней, когда это 20-км пространство будет заполнено немцами, из Лозовеньки, которая станет крайней восточной точкой Харьковского котла, в сторону «Большой земли» — Петровского, Протопоповки и Чепеля — будут идти на прорыв окруженные советские войска. Уничтожение переправ на Северском Донце в районе Петровской и Протопоповки не дает возможности сосредоточить здесь достаточное количество деблокирующих войск. Одновременно разрушение этих переправ ведет к тому, что вырвавшиеся из окружения войска скучиваются на берегу Донца и уничтожаются немецкой авиацией.

19 мая. Между Изюмом и Великой Камышевахой. «После спокойной ночи, в 04.30 19 мая, русские летчики атаковали западную часть Камышевахи и мост через Береку, — продолжает Вольфганг Вертен. — В утренние часы боевая группа фон Витцлебена покинула позиции у Каменки и начала марш на запад. Втянувшись в бой с противником, который наступал с юга на север[347], группа медленно продвигалась вперед. В это же время эти же русские подразделения атаковали зондеркоманду Воты (на восток от Камышевахи). Однако они попали в щипцы Воты и приближающегося Витцлебена и были уничтожены. Более 1000 пленников было взято в ходе овладения высотой 184,2, населенными пунктами Петрополье, Андреевка и пр. Напрасно враг пытался ввести в заблуждение с помощью защитного серого цвета оборудования, оружия и криков по-немецки. Только маленькие его части смогли ускользнуть вплавь через Донец[348]. Более 3000 пленников!

Между тем 14-я танковая дивизия, которая находилась к западу от 16-й Pz.Div., также достигла Береки и образовывала предмостное укрепление около Петровской[349]. С запада к городу (Изюму. — Авт.) приближалась 384-я пехотная дивизия. Тем не менее положение на юге (от Изюма. — Авт.) оставалось критическим; здесь в тяжелой борьбе с противником находилась 97.le.I.D. (97-я легкая пехотная дивизия)»[350].

Главным событием дня 19 мая были для нас боевые приказы главкома ЮЗН Тимошенко о нанесении концентрических ударов несколькими группами войск по прорвавшемуся противнику[351]:

— силы немцев были определены в пять пехотных и две танковые дивизии;

— советскими сдерживающими и отвлекающими силами должны были стать: группа Костенко, часть сил 9-й армии, часть сил 57-й армий и группа Шерстюка. Армейская группа Костенко, в подчинение которой переходила армейская группа Бобкина, состояла из пяти стрелковых дивизий (253, 41, 266, 393 и 270-й сд,), двух танковых бригад (57-й и 48-й тбр), 6-го кавалерийского корпуса, четырех артиллерийских полков РГК и двух артиллерийских полков ПТО. С утра 20 мая эта группа должна была, прекратив наступление на Харьков, перейти к обороне на достигнутых рубежах и, прочно удерживая их, обеспечить 6-ю и 57-ю армии от ударов с западного направления. Часть сил 57-й армии в составе шести стрелковых дивизий (150, 99, 351, 317, 341-й сд, 14-й гв. сд), одного сп 333-й сд, 2-го кавалерийского корпуса (62, 38 и 70-я кд), 38-й тбр, трех артполков усиления должна была прочно оборонять занимаемый рубеж. Часть сил 9-й армии должна была сдерживать противника на переправах через Северский Донец на участке от устья Береки до Изюма (согласно атласу Гланца, здесь находились остатки 34-й и 60-й кавдивизий 5-го кавкорпуса, остатки 106, 333 и 335-й сд и 92-я тбр. Им противостояли 384-я пд и часть сил 97-й лпд). Группа Шерстюка в составе четырех сд и трех тбр с утра 22 мая должна была перейти в наступление в направлении Волохов Яр и Чугуев (задача этой группы была изменена, по словам Баграмяна, 22 мая: «Навстречу войскам, выходящим из окружения, предстояло нанести удар группе, созданной по приказу главкома, которую возглавил генерал-майор Г.И. Шерстюк, заместитель командующего 38-й армией. В составе одной стрелковой дивизии и трех танковых бригад она должна была наступать с востока в направлении Чепель, Лозовенька, а четыре левофланговые дивизии 38-й армии — нанести удар в направлении Волохов Яр, Змиев»[352]);

— советские ударные силы состояли из части войск 6, 57 и 9-й армий. 6-я армия в составе пяти стрелковых дивизий (337,47, 103, 248 и 411-й сд), двух танковых корпусов (21-го и 23-го тк), 37-й тбр и шести артиллерийских полков РГК должна была к утру 21 мая скрытно развернуться на рубеже Большая Андреевка, Петровская. После этого — нанести удар в направлении Ново-Дмитровка и разгромить, во взаимодействии с 9-й и 57-й армиями, барвенковскую группировку противника. 57-я армия с утра 21 мая должна была силами не менее трех стрелковых дивизий, 2-го кавалерийского корпуса, трех артполков усиления и одной танковой бригады ударить с рубежа Ново-Пригожая, Федоровка в обход Барвенково с юга в общем направлении на Викнино. 9-я армия должна была нанести удар из района Студенок в направлении Курульки 1-й — навстречу удару 6-й армии.

Таким образом, против пяти пехотных и двух танковых дивизий противника ударные советские группы имели: более восьми стрелковых дивизий, два танковых корпуса, две танковые бригады, один кавалерийский корпус и девять артиллерийских полков. В обоих названных нами приказах не перечислены силы 9-й армии, которые должны были наступать от Студенка, на Северском Донце, в район Курульки — Долгенькой. Согласно атласу Гланца за Северским Донцом находились 343-я (связанная боем за Изюм), 51-я (почти разгромленная), и 296-я стрелковые дивизии, 30-я кавалерийская дивизия, 15, 121 и 3-я танковые бригады, 78-я стрелковая бригада. Всем этим силам 9-й армии противостояли три немецкие пехотные дивизии: 97-я лпд, 101-я лпд и 257-я пд.

К сожалению, в обоих приказах Тимошенко дается оценка лишь сухопутным силам противника и содержатся указания лишь нашим сухопутным войскам. Если не брать во внимание авиацию, то и без нее явное преимущество (боевое, а не количественное) было на немецкой стороне. «Это парадокс, но это факт»: малое количество подвижных и хорошо управляемых (вследствие своей малой численности) войск всегда разгромит большее количество малоподвижных и плохо управляемых (вследствие своей большой численности) сил противника. Быстрое передвижение навстречу немцам всего лишь одной советской стрелковой дивизии, но посаженной на автомобили, собранные из других соединений, было бы гораздо эффективнее, чем медленная поступь восьми сд.

20–21 мая. Поворот 16-й тд на Лозовую. «Новый приказ догнал 16-ю Pz.Div., — сообщает В. Вертен. — Вместе с 60-й пехотной (моторизованной) дивизией справа, 100-й легкой пехотной дивизией слева 16-я танковая дивизия 20 мая наносит удар в направлении Лозовой и Надеждино, навстречу 11-му корпусу. 14-я танковая дивизия осуществляет прикрытие между Петровской и Семеновкой фронтом на север-запад[353].

В 14.00, после того как KG фон Витцлебена уверенно взяла Большую Андреевку[354], a KG Крумпена — Городищи, поступил приказ о том, что дневным заданием является: настолько быстро, насколько это возможно, продвинуться на запад и блокировать линию Смирновка — Терпеньевка — южная часть Алимовки[355]. Тремя группами, Кляйне-Лимберга (Kleine-Limberg), Воты (Wota) и Крамера (Kramer), подразделения с наступлением темноты достигли указанных позиций без серьезных соприкосновений с противником и зарылись»[356].

22 мая. Возвращение 16-й тд в Камышеваху. Поворот на север. Образование Харьковского котла. «Между тем войска побитого Тимошенко прошли Лозовую и маршировали в длинных колоннах на северо-восток, — сообщает нам история 16-й танковой дивизии. — Они отходили назад от удара перешедших в наступление 4-х немецких корпусов, на которые они сами нажимали с 12 мая, когда наступали на запад[357]. Перед ними, однако, уже возникла угроза того, что „мешок“ будет завязан окончательно. Брешь существовала еще в районе Балаклеи[358]. Забить эту последнюю дыру и препятствовать исчезновению армий Тимошенко стало новым заданием для 16-й танковой дивизии. Она покинула блокировочные позиции около Алимовки и отправилась назад, в Камышеваху. В 05.30 22 мая дивизия, имея справа 14-ю Pz.Div., слева — 60-ю I.D.(mot.), начала движение в северо-западном направлении от предмостного укрепления у Петровской на Балаклею — северную угловую опору „мешка“.

Около 09.30 боевая группа фон Витцлебена уже находилась справа от Михайловского и была атакована из Волвенкова. 16-я танковая дивизия находилась на самом важном пути выхода врага, который достиг дороги Лозовая — Протопопова у Донца[359].

Русские были сильны и имели английские танки[360]. В короткий срок дивизия должна была образовать фронт на восток, чтобы разбить противника, находящегося между дивизией и Донцом. Тыл должен был быть свободен, прежде чем продолжить движение вперед.

KG Крумпена напрасно пыталась пробиться к Волвенково с юго-востока. Только с наступлением темноты майору Фондерману (Fondermann) с I/S.R.64 (с 1-м батальоном 64-го стрелкового полка 16-й танковой дивизии) удалось взять это село с запада. Четыре танка Т-34 остались на дороге.

В то же самое время оперативная группа штаба[361] 64-го полка атаковала врага к югу от Михайловского (силой 2–3 хорошо усиленных рот). Отряд взял в плен 70 человек; 150 мертвецов остались лежать на поле боя. Между тем из Pi.Btl. (саперного батальона) и подчиненной ему артиллерии была образована боевая группа Штрельке (Strehlke). Невзирая на бой на ее правом фланге, она ударила на север и достигла Черновского и колхоза имени 1 Мая к востоку от Терны (высота 199); боевые группы фон Витцлебена и Зикениуса нанесли удар от высоты 199 на север к Глазуновке, в самую середину передовой линии противника, которая все еще была направлена на север[362]. Около 19.00 был занят Пятигорск[363]. Оставалось всего 2 км до позиций немецкого 11-го армейского корпуса[364] на севере! Теперь, однако, противник приложил все свои силы для предотвращения объединения. Яростный огонь из всех видов оружия принес горькие потери. Только KG фон Витцлебена потеряла в этот день 77 человек. Тем не менее кольцо окружения практически было замкнуто. И теперь дивизия стала готовиться к тому, чтобы использовать достигнутые позиции в качестве базы для построения обороны с приоритетом тяжести на запад и юг.

Если колонны Тимошенко пойдут на прорыв! Снова 16-я танковая дивизия стояла на решающем участке, снова на восточном краю котла, снова она должна была удержать врага от попыток к бегству. Вспоминаете ли вы еще о Монастырище, об Оржице[365], Андреевке?

Ночь прошла спокойно. Однако вражеские колонны собрались в широких и глубоких оврагах около Крутоярки и Лозовеньки перед опорными пунктами 16-й танковой дивизии и приготовились к прорыву»[366].

23–25 мая. Борьба с советскими прорывами. Как мы уже знаем, войска армейской группы генерала Клейста (3-й моторизованный, 44-й и 52-й армейские корпуса), куда входил и объект нашего исследования — 16-я танковая дивизия, нанесли удар под основание Барвенковского выступа. Они ударили с юга на север — от Краматорска и Славянска на Барвенково (3-й армейский моторизованный корпус Макензена) и Изюм (44-й АК Ангелиса и 52-й АК Отта[367]). Находящиеся на севере войска 6-й немецкой армии были скованы советским наступлением на Харьков (21, 28 и 38-й армий) и не смогли ударить от Балаклеи на юг, навстречу Клейсту. Поэтому отсечение советских войск на Барвенковском выступе проводилось силами только одного 3-го корпуса Макензена. Для усиления корпуса ему были переданы резервы группы Клейста и часть соединений 44-го АК, включая и 16-ю танковую дивизию. Переданные в 3-й АК (мот.) части сначала двинулись от Изюма на запад. Здесь, в районе Камышевахи и Петровской, 16-я танковая дивизия встретилась с идущей на север, на Балаклею, 14-й тд.

После короткого удара на запад и юго-запад, 16-я тд вернулась к 14-й танковой дивизии и вместе с ней прорвалась к району западнее Балаклеи, замкнув тем самым кольцо окружения вокруг советских войск.

Район, по западную сторону которого остались в окружении войска 6-й и 57-й армий, группа Бобкина и части 9-й армии, а по восточную — 38-я армия, подразделения (в основном тыловые) 6-й армии и части 9-й армии, представлял собою ориентированную с севера на юг полосу шириною в 20–25 км. Немцы расположились в этой полосе двумя фронтами: «западный» проходил по меридиану Лозовеньки, «восточный» — по меридиану Петровской и Протопоповки на Северском Донце. «Западный» фронт был наиболее мощным — его обороняли, нанося удары внутрь окружения, 16-я тд, 60-я пд (мот.) и 1-я горная дивизия, к которым на северном фланге примкнули 23-я и 3-я танковые дивизии. Охрану «восточного» фронта, а с востока могли последовать и деблокирующие удары — осуществляли всего две дивизии: 14-я танковая и 384-я пехотная. Однако, учитывая небольшую ширину контролируемого немцами пространства и высокую подвижность находящихся тут четырех танковых и одной моторизованной дивизий, не следует думать, что деблокирующие части 38-й армии Москаленко не смогли прорвать фронт «всего двух» дивизий. В нужное время и в нужном месте немцы умели добиваться организационного и количественного превосходства. Что касается организационного превосходства, то, как говорил вырвавшийся из Харьковского котла командир отделения связи истребительно-противотанковой артиллерийской батареи 131-й танковой бригады 23-го танкового корпуса Лев Майданик: «Страшная это вещь — хорошо организованное противником окружение».

Таким образом, после замыкания кольца окружения 22–23 мая выходящим из него советским войскам предстояло:

— пробить «западный» фронт кольца;

— прорваться через пространство, целиком контролируемое высокоподвижными сухопутными и авиационными соединениями;

— пробить «восточный» фронт кольца;

— форсировать Северский Донец.

«23 мая противник был уже в 500 метрах, — мы опять передаем слово В. Вертену. — Прошлой ночью враг атаковал нашего левого соседа, 60-ю I.D.(mot.), и прорвал брешь шириною в 1 км между левым флангом KG Крумпена и правым флангом 60.I.D.(mot.). В овраге, в районе этого прорыва, собрался противник силою полка. Танковая рота Мюллера (Müller) и MTW-Btl. Мюеса быстро заняли исходное положение для атаки. Но дьявольский огонь противотанковых пушек и минометов всех калибров ударил по колоннам, и предприятие было приостановлено.

Обе стороны вели сильную артиллерийскую борьбу. У высоты 208,8 был установлен контакт с Pz.Rgt.201[368].

В ночь на 24 мая враг снова прорвался в районе позиций 60.I.D.(mot) около Красной Балки (село в 5–6 км к юго-востоку от Лозовеньки. — Авт.). Сюда была выдвинута резервная боевая группа Райниша (Reinisch). Она была создана 20 мая из малоподвижных частей 16-й мотострелковой бригады (из 2-го батальона 79-го мотострелкового полка — II/79, 2-го батальона 64-го мотострелкового полка без 8-й роты — II/64, 12-й роты 79-го мотострелкового полка без противотанкового взвода — 12/79, взвода пехотных орудий — I.G.Zug, взвода тяжелых пехотных орудий — s.I.G.Zug[369], штаба 79-го мотострелкового полка — Rgts.Stab.79) и поначалу находилась в резерве родственного III.AK (3-го армейского корпуса)[370]. 23 мая эта боевая группа была подчинена 60.I.D.(mot) и должна была занять позиции юго-восточнее Лозовеньки — около Красной Балки.

Когда в 04.00 оперативная группа (1-й эшелон) прибыла в Штеполь (Stepol), здесь уже бушевал оборонительный бой против пробивающихся русских. Враг пытался прорваться с 19 танками. 3/Rgt.160[371] была проутюжена и бесцеремонно уничтожена. Райниш бросил в брешь мотоциклетно-стрелковый взвод, который дрался исключительно мужественно; однако, быстро потеряв 14 человек, он остановился и был сменен 8/79 (8-й ротой 79-го полка). Рота удержалась, и в 11.30 танки[372] 60.I.D.(mot.) бросились в контратаку на врага. 2-й батальон 79-го полка (II/79) теперь занимал оборону к югу от Красной Балки у высоты 182,5.

3-я саперная рота 16-го саперного батальона (3.Pi.16) из боевой группы Штрельке выдержала тяжелый ночной бой.

В воскресную Троицу, 24 мая, в 06.00 противник начал атаку из Крутоярки на Лозовеньку[373], западная часть которой была занята 60.I.D.(mot). Танковая рота Шайдеманна (Scheidemann) была назначена для поддержки пострадавшего соседа и добилась хороших успехов. Чтобы усилить тонкую линию, между 16.Pz.Div. и 60.I.D.(mot) была выдвинута 1.Geb.Div. (1-я горная дивизия), которая освободилась после захвата Барвенкова.

После спокойной ночи поступило радостное сообщение: идущая с севера 3.Pz.Div. (3-я танковая дивизия) вышла к высоте, которую удерживала KG Штрельке. Котел был закрыт также и в районе Балаклеи. Но выдержат ли его тонкие стены удары отчаявшегося и беспощадного противника?»[374]

О том, что такое отчаяние и беспощадность окруженных, нам рассказал уже упомянутый Лев Майданик:

«Они идут быстрым шагом, молча. Вот они подошли, и мы тоже вливаемся в этот людской поток. Трудно сказать, сколько человек было в этой большой толпе, возможно, пятьсот, или тысяча, или еще больше. Стало ясно, что люди идут напролом… Такое уже случалось в нашей фронтовой практике, правда, в более простых вариантах окружения. С пути разъяренной толпы уходили даже танки, так как немецкие танкисты знали, что обязательно найдется боец с противотанковой гранатой или бутылкой с зажигательной жидкостью. Толпа уничтожала захваченных немецких автоматчиков и пулеметчиков, как всегда неся при этом очень большие потери. Немецкие солдаты все это знали и обоснованно боялись разъяренной толпы, как они боялись морозов, боя в ночное время, лесных массивов. Как мы боялись окружений. Впереди этого сборища пехотинцев, конников, минометчиков, артиллеристов, танкистов находился полковник кавалерист…»[375]

«Теперь (25 мая. — Авт.) дивизия развернулась влево, — продолжает историк 16-й тд. — В ходе этого движения KG Штрельке вместе с батальоном Воты — 11-й ротой 79-го стрелкового полка (11.S.Rgt.79), 7-й батареей 16-го артиллерийского полка (7.Art.Rgt.16), танковой ротой Шайдеманна и бронетранспортером (-ами) реактивной артиллерии (Wurfkörper-SPW[376]) — атаковали фронтом на юг населенный пункт Плоскоярский[377] и высоту 175. Холодные и горячие струи из огнеметных танков[378] ударили по стенам домов и подожгли их, вселив в русских панический ужас. Но скоро они пришли в себя и подбили четыре немецкие машины. Вражеская конница[379] удирала в неистовом галопе. Стрелки истребляли ее, стреляя от пояса из пулеметов, пока седла не становились пустыми. Мертвые волочились в стремени, лошади вставали на дыбы, падали на землю.

Но из-за углов домов, из подбитых машин, из окон и подвалов русские, настроенные воинственно, горя ненавистью, все еще защищались, стреляя из своих пистолетов-пулеметов (M.Pis.), бросая ручные гранаты.

Когда их окружили, они выбрасывали оружие, приближались с недоверчивыми взглядами, показывали пропуска и просили сигарету… Осмелевшие гражданские лица выглядывали из-за углов. Старая женщина стояла перед своим горящим домом. Когда один из огнеметных танков покатился прочь со своей духовкой, она упала на колени и заламывала от горя руки; молодая дочь пыталась утешить ее.

Враг был отброшен, было захвачено большое число орудий и различного другого оружия, а также 400 пленников!

За острием 3-й танковой дивизии (3.Pz.Div.) повернула и боевая группа Крумпена, вместе с Вотой на правом фланге они атаковали на юг — в сердцевину русских позиций около Крутоярки.

К ним присоединился 1-й батальон 64-го стрелкового полка Фондермана (I./SRgt.64, Fondermann). Дневным заданием был район Береки от Радянки до Павловки (очевидно, если ориентироваться по современным картам, речь идет о Советском и Павловке Второй. — Авт.). Перебежчик рассказал, что враг стянул к Крутоярке армейский корпус с приказом прорваться на восток через господствующую высоту 186,0[380]; в ходе собственной разведки было установлено, что в районе Балки Михайловки[381] находится около трех полков. В 13.45 противник действительно атаковал в указанном направлении, но был отбит. 8-я рота 64-го полка (8/64) граблями своих 28-см метательных снарядов (Wurfkörpern[382]) прочистила овраги, но все новые и новые волны русских пытались овладеть высотой 186,0. Запланированный поворот дивизии был приостановлен, дневное задание отменено. Русские части продолжали проникать в балку возле Лозовеньки и Крутоярки. Срочно затребованное соединение „Штук“ не могло стартовать из-за плохой погоды.

В 14.00, после сильной артиллерийской подготовки, 1-я горная дивизия (1.Geb.Div.), перейдя через передний край 60.I.D.(mot), начала наступление[383]. Но скоро левый фланг атакующих егерей залег перед левым флангом KG Райниша[384].

Враг был сконцентрирован здесь в балках, которые не просматривались. Как бурный прилив, противник хлынул в лавинообразную атаку, со своим транспортом, всадниками и пехотой, силой примерно 6000 человек, и прорвался на восток. Только во второй половине дня авиация смогла атаковать прорвавшиеся части. Но к ночи закрыть место прорыва не удалось. Противник беспрерывно уходил на восток. Но перед ним, однако, лежала еще одна преграда — переправы через Донец!

В районе высоты 182,5 — где были позиции 6-й роты 79-го полка — русские группы также пытались прорваться, однако безуспешно.

Все имеющиеся в распоряжении силы, взводы связи и штабы были назначены этой ночью в оборону. Но на участке 16-й танковой дивизии было относительно тихо. Беспокоил только редкий артиллерийский огонь по ее позициям.

В три часа ночи KG Райниша узнала о прорыве русских к северу от своих позиций около Лозовеньки. Группа была окружена.

Только к обеду брешь была закрыта. Части, пробившиеся к Донцу возле Петровской, были разбиты и пленены подразделениями обоза и танковыми резервами»[385].

Ну, пленены были, конечно, не все. Одним из тех, кому удалось переправиться через Северский Донец, буквально — по трупам лошадей, был Лев Майданик из 131-й танковой бригады. Пространство между «западным» и «восточным» фронтами немцев Майданик преодолевал с различными группами наших бойцов и командиров. Краткая хронология этих дней описана им в уже названном нами источнике:

22–23 мая:

«Нужно сказать, что до 24 мая действия нашей бригады, да и других частей и соединений, были довольно организованными. Систематически велась разведка, при необходимости вступали в бой, а если не позволяли обстоятельства, маневрировали на большом пространстве. 22 мая подразделения бригады стояли возле деревни, на окраине которой расположился медсанбат стрелковой дивизии…

Ночью мы переехали и остановились вблизи деревни, в степи выкопали щели, а с рассветом вражеская авиация приступила к методичному истреблению наших людей. Между налетами авиации мы сидели на брустверах окопов, разговоров было мало, чувствовалось общее напряжение… Грустно как-то проходил день 23 мая…»

24 мая:

«День 24 мая запомнился пасмурным, из низких туч периодически моросил мелкий дождь, но было тепло. Из-за неблагоприятных погодных условий вражеская авиация бездействовала, не в пример предыдущим солнечным дням, когда самолеты преследовали в окружении наших даже отдельных бойцов и немецкие летчики расстреливали их из пулеметов.

Мы сосредоточились на огромном поле вблизи местности, которую командиры, рассматривая карту, называли Бузовой балкой. Местность имела заметный уклон, и это понижение уходило за горизонт. Повсюду стояли автомобили, трактора, полевые и зенитные орудия, танки, цистерны, кухни, повозки и прочее. Несмотря на беспокойство, нам еще верилось, хотелось верить, что командование найдет выход из создавшегося положения…

Вдруг вблизи послышались разрывы нескольких мин, что заставило вновь вспомнить о ситуации. Сразу мысль: что же я здесь занимаюсь этими телефонными аппаратами, когда обстановка настолько сложна?! Я схватил карабин и спрыгнул на землю. Слева на невысоком бугорке сидел полный, широкий, уже немолодой боец, какие обычно бывают ездовыми на повозках военных обозов. Вместо глаз у него торчали, сильно выступая вперед, два белых пузыря, он жутким голосом стонал, захватывая руками и загребая к себе сырую землю с молодой травой. С другой стороны этого бугра какой-то красноармеец переодевался в гражданскую одежду. На нем была вышитая украинская рубаха, и одной ногой он уже влез в штаны, а другой никак не попадал в штанину, наверно, из-за спешки или волнения. Я обежал место, где стояла наша батарея…

Мимо пробегали и проходили в одном направлении, по одному и группами, бойцы и командиры, проезжали конники, иногда по ухабам, переваливаясь, проезжали автомашины. И вдруг поперек этому общему движению пробежала группа бойцов, человек тридцать, впереди бежал командир с пистолетом в руке. На ходу он крикнул:

— Да что же мы не русские, братцы?!

Я удрученно двинулся в направлении, по которому шли другие. Меня обогнали два верховых красноармейца, которые остановились возле группы бойцов-пехотинцев. У тех были винтовки с почему-то примкнутыми штыками. Когда я подошел к этой группе, первый кавалерист, более разговорчивый, отсыпал себе махорку из кисета пехотинца и возбужденно рассказывал о прорыве окружения боевыми конниками. Из его рассказа я понял, что конники прорвали окружение и наши части выходят за Северский Донец, где имеется оборона вне окружения.

— Вон, видите, — горят села, это наши дали духу фрицам.

И действительно, ясно были видны уходящие вдаль пунктиры горящих сел. Все говорило о том, что разгоряченный боем красноармеец на взмыленной лошади правильно обрисовал обстановку. Стало чуть легче, так как ясно стало, куда идти. И я пошел.

Заканчивался по-прежнему пасмурный, с низко висящими тучами, день 24 мая. Не успел я пройти пару километров, как увидел рядом с наезженной дорогой группу бойцов нашей батареи и политрука. Они что-то копали, стоя по колено в уже отрытом котловане. Я подбежал и радостно объявил:

— Товарищ политрук, конники прорвали, и, наши выходят!.. Вон, видите, села горят, это конники выбили немцев, а за Северным Донцом — наши, — повторял я слова кавалериста…»

25 мая:

«Незадолго до рассвета тучи развеялись, стала просматриваться местность, и тут же появились два тупокрылых итальянских самолета. Вот они низко пролетели над нами. Не ожидая дальнейшего, я спрыгнул с машины и, отойдя в сторону, зашагал вдоль дороги.

Начиналось утро 25 мая. Все видно, вот и солнце поднимается на совсем ясном, без облачка, востоке. Я иду с небольшой группой бойцов…

Стало теплей, солнце пригревало сырую остывшую землю. А я заметил, что все меньше и меньше у меня попутчиков. Но в поперечных огромных промоинах лежат и сидят бойцы, командиры, политработники. Понял: днем не следует идти, ведь кругом немцы, и нашим приходится прятаться тут от ночи до ночи. Поравнялся с промоиной, где увидел: в основном там командиры со знаками различия, то есть они, по всей вероятности, не собираются сдаваться в плен. Завернул в эту глубокую промоину. Прилег в ее нижней части, стал присматриваться и прислушиваться. Постепенно прояснилась ситуация. В верхней части, уже на самой верхней террасе, росло большое дерево, на котором сидел с биноклем подполковник. Он сообщал вниз об обстановке: по дороге движутся немецкие машины… в Петровское ведут наших пленных…

Мне нравилось то, что командиры энергично взвешивали все обстоятельства, советовались, поднимались к подполковнику, обсуждая с ним меняющуюся обстановку, сидели над картой, рассматривая варианты прохода к реке… В середине дня над головой стали пролетать с громким шуршанием снаряды. Кто-то прояснил, что взрывают „катюши“…

Вернувшись в промоину, я улегся на прежнее место. Хотелось спать. Мне показалось, что я слышу какой-то гул. Потом решил было, что это кажется из-за усталости и нервного напряжения. Но нет — выхожу из укрытия, и моим глазам представляется потрясающая своей жутью картина: по длинному оврагу, куда спускаются эти промоины, идет многотысячная толпа наших бойцов, некоторые с поднятыми руками. В плен! Эти вчерашние подтянутые бойцы выглядят неузнаваемо. Ссутулившиеся, они смотрят себе под ноги, будто что-то высматривая на земле. У всех сосредоточенный вид, и все молчат. Только раздаются звуки ударов подкованных сапог и ботинок о землю. Некоторые в хлопчатобумажном обмундировании, большинство в шинелях, без головных уборов, многие без ремней. Вот у одного тощий вещмешок за спиной, вот еще один боец с полупустым вещмешком. А у этого плоский котелок на ремне и ложка торчит из голенища. У крайнего красноармейца хлястик шинели болтается на одной пуговице. Никто ни с кем не разговаривает. Слышен только топот тысяч ног…

Мы, вышедшие в овраг, возвращаемся на прежние места в промоине. Топот затихает, а потом становится совсем тихо. Картина сдачи в плен меня потрясла. Лежу на земле, чувствую какой-то нервный надлом. Хотя бы мне хватило душевных сил выдержать все это! В какой уж раз перебираю в голове все варианты выхода из этого безвыходного положения. Снова и снова напоминаю себе истину: для меня плен исключен. Для меня плен — это смерть…

Мы продолжаем идти тем же быстрым шагом. Позже, когда стало светлей, я начинаю различать лица идущих. Вот в передней шеренге идут четыре немолодые женщины в телогрейках, по-видимому, врачи, а дальше идут двое с восточными лицами, они совсем молодые, с усиками, а этот лейтенант-артиллерист с небольшой группой бойцов, уж точно еврей, но в основном, как и во всей нашей армии, идут русские. Сзади, несколько отстав от основной группы, идут раненые, которые в состоянии двигаться.

Стало светло, местность все понижается, и в дальней дымке угадывается лес. Полковник вновь подает команду, чтобы двигаться правее. Я стараюсь выполнять его команду, ухожу вправо. Вдруг спереди, слева и справа одновременно раздается пулеметная стрельба. Сразу видны следы трассирующих пуль, слева — розовые, справа зеленые. Трассы пересекаются сначала далеко впереди нас, а затем приближаются. Проносится ужасная мысль: да ведь они нас всех здесь уложат. Но вот непонятное, прямо чудо: когда до нас осталось трассирующим линиям огня совсем мало, оба пулемета одновременно замолкли. Можно предположить, что пулеметчики немецкие пытались нас задержать, но их нервы не выдержали нелогичных действий все продолжающей двигаться толпы. Мы продолжали идти молча и быстро к теперь уже ясно видимому внизу лесу, мимо котлованов для автомашин и танков, в которых теперь лежали по двое-трое раненые, неспособные двигаться.

Справа от меня кто-то кричал:

— Братцы, помогите! Лошадь… Помогите, братцы!..

Я замедлил шаг и обратил внимание на рослого красноармейца, у которого не было левого сапога, левой штанины брюк, и вся нога была забинтована. Он опирался на винтовку. По-видимому, несмотря на ранение, он решил выходить из окружения, но дальше идти не смог. Поэтому, заметив невдалеке пасущуюся лошадь, просил всех, чтобы ему подвели эту лошадь. Он увидел, что я обратил на него внимание, и начал умолять меня:

— Браток, родной, лошадь… Подведи лошадь…

Я закинул бойца на лошадь, сильно ударил ее карабином. Раненый пригнулся к холке, и лошадь медленно, прихрамывая, пошла. Я отстал от всех и теперь бежал что было сил, догоняя. Догнав тех, с кем выходил из окружения в эту, с 25 на 26 мая, ночь, я оглянулся. Показалось, что лошадь уже чуть увереннее несет своего седока, склонившегося к холке…

Пройдя немного по лесу, мы оказались у воды. Вот он, наконец, Северский Донец… Когда я подошел к реке, полковник-кавалерист, который вел нас, сидел на пеньке у воды и рассматривал карту. Люди вытянулись цепочкой и пошли лесом по тропинке влево вдоль реки, то есть вверх по отношению к течению. Я задержался возле полковника, где осталась большая группа тех, кто шел с нами ночью. Сюда же подошли два бойца, которые рассказали, что они были выше по течению и не решились переплывать реку из-за весенних разливов, подводных течений, сильных завихрений воды с воронками, что там тонут даже хорошие пловцы и утонул генерал. Ко всему еще не дают покоя немецкие автоматчики. Полковник, рассматривая карту, сказал:

— Так вот, в двух километрах ниже по реке находится мост.

И все потянулись вдоль реки вниз. Вскоре увидели мост. Это было крепкое деревянное сооружение, к которому подходила проселочная дорога. Деревянное покрытие моста с нашей стороны в месте подхода воды было сорвано. Были видны деревянные опоры большого диаметра. Дальше на мосту сохранились отдельные доски, а начиная с середины, мост практически был цел. Похоже было, что его не пытались взрывать, а просто ледоходом и паводком снесло часть его покрытия. Течением к мосту прибило множество убитых лошадей. Мы стали перебираться на противоположный берег. Вот так — где по трупам лошадей, то опираясь на сваю, то по уцелевшей доске — перебрались через реку…»

26–28 мая. Последние попытки прорваться из окружения. Русские парашютисты. «Утром 26 мая, когда яркое солнце поднялось и заблестело на востоке, с юго-запада прибыла эскадра „Штук“, — переходит к рассказу об апофеозе попыток прорыва В. Вертен. — Когда она разворачивалась над позициями дивизии, солдаты радостно приветствовали ее из своих нор. Затем самолеты с пронизывающим воем сирен обрушились на Крутоярку и Балку Михайловку. Взрывы бомб заглушали весь остальной шум боя. Как грозовое облако, клубился чад взрывов над вражескими позициями. Четыре часа продолжался налет авиации, ломая сопротивление врага. Противник нес ужасающие потери. Оставшиеся в живых были парализованы ужасом. С 11.00 противник начал бежать на юг. Более мелкие группы уходили на юго-восток. Дивизия начала преследование. Вместе с 23-й танковой дивизией в 12.00 начала наступление боевая группа Штрельке, 1-й батальон 79-го стрелкового полка Воты (I./SRgt.79, Wota) и 1-й батальон 64-го стрелкового полка Фондермана (I./SRgt.64, Fondermann) с танковой ротой Мюллера. В 13.30, после жесткой борьбы, I./79 проник в Крутоярку и зачистил населенный пункт. Также свалилась и Лозовенька, и остатки сил врага были уничтожены.

Поле боя было усеяно грузовыми автомобилями, крестьянскими повозками, оружием и инвентарем всякого рода; вместе с трупами лошадей лежали мертвые и тяжелораненые русские. Противник выходил из оврагов и сдавался „шестнадцатым“. Переводчик спросил у двух пойманных офицеров штаба, каково их мнение об исходе войны. Они держались гордо и уверенно отказались от ответа. После первой, поверхностной, зачистки поля боя было взято в плен 6225 человек. Еще много групп, готовых к капитуляции, находилось перед фронтом, но достигнутые нами линии не могли быть перейдены. Гарантированная добыча для приближающейся с запада 6-й армии? Полки русских были предоставлены сами себе[386].

Ночью разрозненные вражеские части собрались под энергичным руководством нескольких комиссаров и офицеров и заняли Лозовеньку; 11-я рота 64-го стрелкового полка (11./SRgt.64) отбила удар из Балки Михайловки. Штаб полка, находящийся в Шопенке, сразу передислоцировался для обеспечения своей безопасности.

Саперный батальон (Pi.Btl.), с вечера находящийся в Высоком (Wyssoki), также выставил охранение.

Ночью 27 мая, около 01.30, к северу от деревни внезапно зазвенело многоголосое хриплое „Ура!“.

Тревога! Ночь совершенно темна! Территорию никто не знал. Транспортные средства стояли плотно друг к другу в маленьком лесу. Опасное положение. Противник поджигал дома, машины с боеприпасами детонировали. Однако солдаты скоро преодолели свой первый ужас и стали собираться. Пароль: „Саперы“.

Саперный броневзвод (Pi.-Panzerzug) ударил по плотным колоннам хлынувшего вперед противника. Саперы устремились за боевыми машинами. Ближний бой! Радио: Безотлагательно просим о поддержке! Только в 05.30 танковая рота Графа (Pz.Kp., Graf) подошла к этой заболоченной низине. Снова саперы впереди. Находящийся среди них капитан санитарной службы доктор Венгель (Stabsarzt Dr. Wengel) оказывал помощь раненым, невзирая на вражеский огонь. Они взяли 2700 пленников, в том числе и сброшенных ночью за фронтом парашютистов. Когда наконец забрезжило утро, позиции саперного батальона (Pi.Btl.) были окружены сотнями мертвых и раненых русских. Здесь пытались прорваться три дивизии.

В 2 часа ночи была объявлена тревога и в боевой группе Райниша. С танками, пехотой и кавалерией враг прорвался вперед уже до Волвенкова, 120-й пехотный полк 60-й пехотной моторизованной дивизии (Inf.Rgt.120, 60.I.D.mot.) вступил в тяжелый оборонительный бой. В 03.00 к Вольному[387] подошел 2-й батальон 64-го полка (II/64), вслед за ним — 2-й батальон 79-го полка (II/79). Их фронт был ориентирован на север против правого фланга прорывающегося противника. Первой целью была дорога Лозовенька — Протопоповка. Батальон взял высоту 186,6 и отбросил врага к Новой Серпуховке. Этот фланговый удар спас 120-й полк от окружения. Гауптман Дорман (Dormann) получил огнестрельное ранение в бедро. В первой половине дня KG Райниша выступила на Новую Серпуховку и взяла 1000 пленников. Населенный пункт сгорел. 28 мая после спокойной ночи боевая группа вернулась в 16-ю танковую дивизию (16.Pz.Div.).

Сражение в Харьковском котле закончилось, критические дни Троицы были пережиты.

На узком участке, местами шириной около 25 км, окруженные русские пытались прорваться. Им пришли на помощь парашютисты»[388].

Более подробно об упомянутых в истории 16-й танковой дивизии парашютистах нам рассказал командир десантной роты Дмитрий Небольсин[389], попавший в немецкий плен в районе Лозовеньки 28 или 29 мая 1942 года.

Накануне Харьковского сражения 18-летний лейтенант Небольсин, выпускник Московской военной школы радиоспециалистов им. Сталина, был начальником связи в 270-м гвардейском минометном дивизионе. Дивизион «катюш» состоял из двенадцати установок БМ-13, использовал для связи со штабом фронта мощную радиостанцию РСБФ, а для связи внутри дивизиона — несколько радиостанций РБ-12 и линейную телефонную связь. С мая месяца дивизион находился в районе Барвенково, затем был придан 6-й армии А.М. Городнянского. Сам Д. Небольсин с началом наступления советских войск был отправлен в качестве делегата связи от своего дивизиона в штаб 6-й армии.

«С наступающими дивизиями штаб Шестой имел очень ненадежную связь, — вспоминал Небольсин. — Радиосвязь не работала по разным причинам, линейно-телефонная то и дело выходила из строя. В итоге — терялось управление войсками. Все чаще и чаще меня стали отвлекать на выполнение других заданий, не входящих в мои обязанности, но от которых отказаться я не мог. Уже дважды пришлось вылетать на самолете У-2, чтобы доставить секретные пакеты в штабы „потерявшихся“ дивизий…

Сдали Барвенково. Кольцо окружения сжималось все сильней и сильней. Повсюду валялись немецкие листовки, призывающие сдаваться в плен. Сначала — собирали и жгли, а затем махнули рукой — их было слишком много, а самолеты противника все сыпали и сыпали новые. Войска становились неуправляемыми. Штаб Шестой армии метался с одного места на другое, в поведении штабных командиров появились нервозность, суета, страх перед неотвратимой бедой. В центр „котла“ отходили разрозненные, полуразбитые остатки дивизий с переполненными полевыми госпиталями и другими тыловыми службами. Кругом царила паника. Эфир был забит множеством радиостанций врага, и мне с большим трудом удавалось найти нужные позывные…

В те майские дни я был свидетелем огромной и необъяснимой трагедии. Своими глазами видел гибель множества людей, сотни валявшихся трупов, разлагавшихся на жарком украинском солнце. Видел, как с бреющего полета немецкие „асы“ расстреливали казачью конницу, которой некуда было деваться в открытой степи. Трупы лошадей лежали вместе с убитыми казаками…

Из штаба 6-й армии меня не отпустили, хотя мое присутствие там, как делегата связи от „катюш“, уже не имело никакого значения…

Неожиданно мне поручили выехать на связь в штаб 337-й стрелковой дивизии, о местонахождении которой в штабе армии имели смутное представление. Поручение я понял, но где и каким образом искать в общем хаосе штаб дивизии, для меня было непонятно. Ориентировочно мне показали на карте, где могла находиться „пропажа“, с которой уже два дня не было связи…

И все же, ближе к полудню, мне посчастливилось найти штаб 337-й. Дивизия, отступая, вела упорнейшие бои в районе Лозовой[390]. Командир дивизии, немолодой полковник, стоял в окопе, облокотившись на бруствер, и смотрел в бинокль на противоположную сторону морщинистого крутояра, где рвались мины и двигались маленькие человеческие фигурки. Оттуда доносилась стрельба из винтовок и автоматов, которая то усиливалась, то стихала, эхом отзываясь в глубоком овраге. Шел бой».

Примерно 23–24 мая 337-я сд пошла на прорыв, и Небольсину удалось выйти из окружения. Согласно картам из альбома Дэвида Гланца до 22 мая 337-я сд в активных боях не участвовала. Она располагалась фронтом на север, по южному берегу Северского Донца, в районе населенных пунктов Меловая, Глазуновка, Червонная Гусаровка. На противоположном берегу Северского Донца находилась 44-я пехотная дивизия.

22 мая в тыл 337-й сд, по ее западному крылу, ударила подошедшая с юга 16-я танковая дивизия («…боевые группы фон Витцлебена и Зикениуса нанесли удар от высоты 199 на север к Глазуновке, в самую середину передовой линии противника, которая все еще была направлена на север…»). Одновременно, тоже с юга, в тыл 337-й сд, по ее восточному крылу, ударила 14-я танковая дивизия. Одновременно, только уже с севера, по западному флангу этой многострадальной сд ударила 3-я танковая, а по восточному — 44-я пехотная дивизии. Три танковые и одна пехотная — этого было слишком много для одной стрелковой… Очевидно, именно в это время и была потеряна связь штаба 6-й армии с 337-й сд, на восстановление которой и отправился с радиостанцией Д. Небольсин.

Попав под тяжелый удар противника, 337-я дивизия была расчленена на части и окружена. Очевидно, из окружения смогли выйти наиболее близкие к «Большой земле» части восточного фланга дивизии. Поскольку Небольсин пишет о выходе в расположение советской танковой части, то мы, исходя из дислокации этих частей по Гланцу, можем предположить, что это была 114-я или 64-я танковая бригада из группы генерала Шерстюка, которая пыталась деблокировать окруженных.

Что же произошло дальше?

После быстрой проверки вышедших из окружения помыли в бане и переодели в пегие костюмы и плащ-палатки. Из них был сформирован сводный батальон особого назначения из пяти рот. Командиром пятой отдельной роты назначили Небольсина. Далее слово ему самому:

«Нашим ротам предстояло выполнить срочное и очень важное задание. Какое? Мы еще не знали.

Прошла еще одна короткая летняя ночь. На рассвете пятую роту подняли по тревоге. Погода резко изменилась, похолодало, не по-летнему низко бежали лохматые облака, которые то припускали сильный дождь, то моросили. Мы шли налегке, кутаясь в новенькие плащ-палатки. Под ногами скользила и чавкала размокшая земля. Несли только оружие и противогазы, остальное нехитрое личное имущество: шинели, вещмешки и кое-что другое — увезли на автомашине. Куда и зачем идем: никто не знал, даже сопровождавший нас майор только пожимал плечами — сам, мол, ничего не знаю…

Отшагав километров пятнадцать, мы подошли к месту назначения. На поляне стояла парашютная вышка, а между деревьев, вытянувшись в ряд, раскинулись зеленые палатки, возле которых суетились люди в белых халатах…

На второй день, пройдя небольшой инструктаж, мы дважды прыгнули с вышки…

Прошло несколько дней. С утра до вечера шли непрерывные тренировки: стрельба, метание гранат, инструктажи и, конечно, прыжки с вышки…

Мы ждали приказа на вылет. О задании я уже знал. Суть его заключалась в следующем: в тылу врага, недалеко от деревни Лозовенька, скрывался штаб Шестой армии, не успевший выйти из окружения. В нем якобы находился и сам маршал Тимошенко. Наши роты должны десантироваться, занять круговую оборону и дать возможность эвакуировать штаб самолетами, которые стояли на лесном аэродроме в готовности к вылету…

26 мая объявили готовность номер один. Меня вызвали к полковнику, где я встретил капитана Бахова и командиров других рот. Инструктаж проводил полковник. По картам уточнили место высадки. Первой десантируется моя рота. После выполнения задания десантники группами или повзводно должны были уходить в сторону Полтавы на соединение с партизанским отрядом, который уже предупрежден о нашей миссии…

Уже рассветало. Истекали последние минуты тревожной ночи. На фоне бледнеющего неба все резче проявлялись кроны деревьев. Начиналось утро 27 мая 1942 года. Эту дату я буду помнить до последнего вздоха. Этот день глубокой пропастью разделил мою жизнь надвое, с него начался отсчет самых тяжелых физических и моральных испытаний в моей жизни. Наконец, подана команда:

— Командирам взводов проверить наличие людей и снаряжение!

Небольшая проверка, и капитан Бахов, совсем не по-военному, произнес:

— Пора, друзья. Поехали.

На аэродроме гудели моторы. При свете низких прожекторов самолеты, похожие на чудовища, один за другим выруливали на старт. Крайне неуклюже чувствовал я себя с парашютом, он давил на спину, плечи, шею. Запасного парашюта не было — при боевых прыжках не полагалось…

Летели около часа. Наконец моторы сбавили обороты, и машина бесшумно пошла на снижение. В салоне зажглась сигнальная лампочка. Из кабины пилота вышел штурман и дал команду: „Приготовиться!“ Затем снял дверь и прокричал:

— По одному! Пошел!

Первым исчез в дверном проеме лейтенант, командир взвода, за ним, один за другим, без суеты, самолет покидали бойцы. Задержки не было, ни один не подался назад, хотя каждый наверняка знал, что эта минута может быть последней в жизни. Я прыгал после всех, как и подобало командиру роты, пропустив вперед себя семнадцать десантников.

Было достаточно светло. Не колеблясь, шагнул я в бездну…

Десант, оказавшийся под прицельным огнем, был расстрелян еще в воздухе. Много погибло ребят, не успевших приземлиться. Но и на земле было не слаще: бушевала смерть, рвались снаряды, свистели пули, вонзаясь в разбуженный воздух и пыльную землю.

До сих пор не могу понять, почему на особо важное задание послали почти не подготовленных бойцов, неужели в армии не было кадровых десантников? Самолеты-то для этой цели нашлись! Почему из пяти рот десантировали только нашу? Впрочем, можно задавать десятки таких „почему?“. Теперь на них, конечно, никто не ответит. Возможно, торопило время, ведь опоздай на сутки, а может быть, на несколько часов, и штаб Шестой армии был бы взят немцами, возможно, были какие-то другие причины, которые спутали первоначальные планы. Все могло быть. Только жаль, что столько молодых жизней загублено напрасно.

Раненые кричали, звали на помощь, убитые комочками лежали рядом с трепетавшими на ветру парашютами. Погиб младший политрук Мелков — молодой, смелый, веселый парень. Он бежал, чтобы помочь раненому, вдруг споткнулся и повалился на землю, в сторону отлетела пилотка. Даже не вскрикнул… Залитая кровью голова уткнулась в землю. И почти в ту же секунду громыхнул взрыв, и острая боль прошила меня, осколок вонзился в руку повыше локтя. Кровь моментально окрасила левый рукав гимнастерки и быстро-быстро потекла на землю. Я чуть не потерял сознание. Подбежавший боец распорол рукав, зубами вырвал торчащий осколок и перетянул рану бинтом.

Летчики выполнили свою задачу на „отлично“. Они доставили и выбросили десант в точно указанном месте. Штаб, ради которого рисковали своей жизнью сто сорок бойцов моей роты, находился близ деревни Лозовенька в усадьбе давно сожженного маленького хутора[391]. Кто из крупных военных начальников в то время оставался в штабе, я не знал.

Упоминались фамилии Тимошенко, Баграмяна, Городнянского, Бобкина, но ни одного из них я не видел. Да и не все ли равно! Мне было не до них, а им не до меня.

Воздушные потоки разбросали десантников по всему полю. Собрать их с помощью сигнальных свистков и флажков не представлялось возможным, а указать сбор сигнальными ракетами означало вызвать прицельный огонь на себя и на штаб. С большим трудом с помощью солдат, охранявших штаб, удалось все-таки собрать уцелевших десантников, вынести тяжелораненых и укрыть их в усадьбе. Убитых схоронить не успели — со стороны Лозовеньки показались фашистские грузовики, с которых спешивались, рассыпались по степи солдаты. Минометно-артиллерийский обстрел прекратился. Ясно было, что бой завяжет фашистская пехота, которая продолжала накапливаться для решительного наступления. Пока я с командиром комендантского взвода прикидывал план круговой обороны, старшина Ефимкин выстроил всех способных держать оружие, в том числе и легкораненых, разбил бойцов, по моему приказу, на два взвода, назначил от моего имени командиров взводов и отделений. Время поджимало. Вот-вот фашисты должны были перейти в наступление.

— Товарищ лейтенант, рота построена! — доложил старшина. — Всего восемьдесят четыре человека, из них двадцать легко раненных.

Страшные цифры! Из ста сорока человек двадцать убиты и тридцать шесть тяжелораненых. Не осталось ни одного среднего командира, погибли лейтенанты — командиры взводов, младший политрук Мелков, мой заместитель. Какие это были ребята! Сильно поредела рота, не вступив еще в бой. Настроение у бойцов было хуже некуда…

…Противник начал наступление. Прижимаясь к бронетранспортерам, почти бегом шли немецкие автоматчики. Их было много. Слышались резкие, отрывистые команды офицеров. Артобстрел сразу прекратился, и, стреляя на ходу от живота, автоматчики бросились в атаку. Оставалось до них триста… двести метров. Только тогда ударил слитный залп наших автоматов и пулеметов. Маневр повторился, как в шахматной игре. Огненные строчки переплелись и прижали немцев к земле. Тогда бронетранспортеры, оставив пехоту, развернулись на девяносто градусов и стали обходить нас справа и слева…

— Лейтенант, назад! — закричал мне старшина. Но было уже поздно! Шагах в пяти завертелась граната, взрыв, и меня словно ошпарило, будто бы плеснули кипятком. Я упал, чуть-чуть не добежав до пулемета, изо всех сил старался дотянуться до него и не смог. Рядом лежали убитые пулеметчики — таджик и русский…

…Прямо надо мной стоял немецкий солдат, целясь в меня из автомата. На фронте я пережил много страшных минут и дней, когда все живое боялось смерти, когда страх одолевал разум…

Резкий окрик „Хальт! Нихт шиссен!“ спас мне жизнь. Солдат опустил автомат.

Ко мне подбежал немецкий офицер и стал что-то спрашивать. Я не отвечал, так как не мог понять ни единого слова. Тогда он, тыча в мою грудь пистолетом, несколько раз спросил:

— Офицер?

Я опять промолчал. Нас в то время в Красной Армии не называли офицерами, мы были просто красные командиры. Рядом валялся мой пистолет, которым я не воспользовался, чтобы убить себя. Испугался? Нет. Просто ранение вышибло из головы самоубийство…

Офицер отбросил мой пистолет в сторону, затем потрогал лейтенантские кубики в петлицах, снял орден, значок ГТО, извлек из нагрудных карманов комсомольский билет, неотправленное письмо маме, фотографии, несколько запалов к гранатам и маленький крестик… Запалы офицер выбросил, а остальное — засунул обратно в мои карманы и даже застегнул пуговицы. Так я попал в плен…

Я не ожидал милосердия от врагов, однако немецкие санитары перевязали меня и отнесли на берег небольшого полузаросшего озерца, где уже находились наши раненые военнопленные…

…Прошло сколько-то времени, и к нам, пленным, подкатила легковушка с немецкими офицерами. Следом подъехали два бронетранспортера, которые, поводив дулами пулеметов из стороны в сторону, нацелили стволы на пленных. По бокам выстроились автоматчики. Кто-то из наших испуганно произнес:

— Видно, конец, братцы!

Один из пленных бросился бежать. Немцы загалдели, затормошились, а затем, когда беглец был метров за двести, срезали его из пулемета.

— Евреи есть? Выходи! — скомандовал немец по-русски.

Никто не вышел.

— Комиссары есть? Выходи!

Опять никто не вышел.

— Командиры есть? Выходи!

Вышел младший лейтенант, командир комендантского взвода. Я решил не выходить, будь что будет, в своих бойцах я был уверен — не выдадут.

Всем пленным приказали встать на колени и снять пилотки. Я полулежал, облокотившись на здоровую руку, болело все тело, саднило грудь, дрожали руки. Офицеры медленно обошли нас, внимательно разглядывая каждого, искали евреев и командный состав. Рядовые в нашей армии, как правило, стриглись наголо, командиры же носили прическу, поэтому найти офицера среди солдат Красной Армии было проще простого — по нестриженой голове. Я же в армии стригся наголо, мой белокурый чуб снесли еще перед уходом в военную школу. Так что немцы прошли мимо, не обратив на меня никакого внимания. К счастью, ни евреев, ни комиссаров, ни командиров среди нас не нашли. А бронетранспортеры все так же целили в нас дулами своих пулеметов.

Младшего лейтенанта и старшину Ефимкина, которого приняли за командира, увезли на бронетранспортере. Нас обыскали, раненых оставили на месте, а здоровых пленных погнали хоронить наших убитых.

Наконец, ближе к вечеру нас погрузили в машины и отвезли на окраину какого-то села, мимо которого бесконечным потоком двигались колонны военнопленных, солдат и командиров наших армий, разбитых на харьковском направлении…

И вот плененное, обессиленное, оскорбленное советское войско, шатаясь, как пьяное, медленно движется по избитому, изрытому войной большаку. Слезы застилали глаза, и жить не хотелось больше…

— Смотри! Смотри! Наши летят! — закричал кто-то во весь голос.

Я посмотрел в ту сторону, откуда нарастал гул моторов, и увидел самолеты, которые группами летели прямо на нас. Их было много. Рядом с большими самолетами юрко сновали истребители. Несколько краснозвездных „И-16“, „ишачков“, как мы их называли, пролетели так низко над нами, что можно было разглядеть лица летчиков. Колонна пленных остановилась.

— Иван, ложись! Ложись! — закричали немецкие конвоиры, бросаясь прочь от дороги.

Но никто из пленных не лег. Все, как один, сняли пилотки, застыли, глядя в небо, словно хотели сказать: „Братцы, братцы, где же вы были раньше?“

Самолеты сделали разворот и нанесли бомбовый удар по другой дороге, где двигались войска противника. Тучи дыма закрыли степь. А в стороне десятки советских и немецких истребителей крутились в смертельной схватке, догоняя и расстреливая друг друга; ревели моторы, резко стучали крупнокалиберные пулеметы, с воем и треском падали на землю сбитые самолеты. Взрывы следовали один за другим.

Когда все стихло, часть пленных погнали на расчистку разбитой дороги, заваленную, как потом рассказывали они, покореженной техникой и трупами вражеских солдат. И опять до самого вечера тянулась нескончаемая вереница советских военнопленных. Иногда колонна останавливалась, немного отдыхала и снова, под крики и выстрелы конвоиров, двигалась дальше. Из нашей группы пленных на месте оставались только раненые, остальных отправили с очередной колонной. О нас словно забыли, даже не охраняли, и лишь иногда из остановившихся автомашин спрыгивали поразмяться солдаты и офицеры противника, которые подходили к нам и с любопытством разглядывали.

— Пан! Дай закурить, — просили их пленные, подкрепляя слова жестами, — закурить… табак, табак, понимаешь?

Кто придумал обращаться к немцам „пан“, не знаю, может быть, пленные прошлой войны, но такое обращение бытовало в плену везде и всюду. Каждый немец для нас был не „господин“ и не „Герр“, а именно „пан“. Некоторые „сердобольные“ немцы, мадьяры или румыны протягивали сигареты, а кто и кусок хлеба, но были и такие, которые, прокричав непонятную ругань, хлопали себя по заду и показывали фигу — мол, шиш вам, а не закурить…

В пути нам встретилась еще одна небольшая колонна военнопленных. Вид у них был ужасный! Измученные жарой и дорогой, в грязных окровавленных бинтах, невольники медленно брели под ругань осатаневших конвоиров. Проходя мимо полузаросшего пруда, пленные потянулись к воде. Они хотели пить. Немцы пустили в ход штыки и приклады, отгоняя их от воды. Один пленный успел зачерпнуть в пилотку воды, но напиться не успел — раздался выстрел. Не вскрикнув, парень ткнулся в воду. Он так и остался лежать незахороненный, наполовину прикрытый тухлой водой. А колонну погнали дальше. Вслед за ней потянулись и наши повозки…

Сборный лагерь военнопленных, куда нас привезли, представлял собой громадную кочковатую низину, обнесенную колючей проволокой в несколько рядов. Под открытым небом находились десятки, а может быть, и сотни тысяч советских военнопленных…»

Итоги Харьковского сражения с точки зрения немцев. «С востока войска противника тоже пытались пробиться навстречу своим товарищам, — продолжаем читать историю 16-й танковой дивизии. — Тяжелое сражение в ходе этих попыток произошло в излучине Донца возле Чепеля, где находилась 384-я пехотная дивизия (384.I.D.). Однако все эти попытки не имели никакого решительного успеха: значительные части 20 стрелковых дивизий, 7 дивизий кавалерии и 14 танковых бригад были уничтожены. Тимошенко был разбит. В сообщении вермахта заявлялось о 240 000 пленных; в русской оперативной сводке командования сухопутных войск с удивительной открытостью говорилось о 70 000 пленных и 5000 убитых[392]. 16-я танковая дивизия взяла в плен 31 500 человек[393], захватила 224 орудия, подбила 69 танков. Ее собственные потери составили 700 человек…

2 июня 16-я танковая дивизия покинула поле боя у Лозовеньки и Крутоярки и передислоцировалась на 40 км севернее, в большой лес северо-западнее Скрипаев и к югу от Чугуева. Солдаты нашли здесь хорошие квартиры. Прекрасные дома с маленькими палисадниками были чисты и ухожены, их жители были любезны и услужливы. Река звала к купанию и рыбалке, сад и луга — к лентяйничанью на солнце; из дому приходила почта, хороший удар из гуляшной пушки (Gulaschkanone) наполнял кухонную посуду до краев. В сирени гудели пчелы»[394].