Последний удар

За четверть века до… январь 1905 года

Новый год начался для Клер Себастиан очень радостно. Ребенок был на удивление подвижен, — «Уж не жеребенок ли там, а, Джон?» — и когда им с мужем удавалось уединиться в спальне своего номера, она даже позволяла мужу потрогать живот, как там малыш шевелится и брыкается во чреве. В ту неделю они частенько смеялись вместе.

Мысль съездить в Нью-Йорк на Новый год и прихватить еще несколько дней, чтобы хорошенько «встряхнуться», подал Джон. «Я же знаю, как ты стосковалась по веселой жизни — еще бы, столько месяцев взаперти просидела в этом Ри, — заявил он Клер. — По-моему, тебе надо развеяться напоследок, перед тем как набросить на себя тяжкие узы материнства».

Клер же втайне полагала, что в ее состоянии погружаться в вихрь светских удовольствий в Нью-Йорке довольно рискованно. Однако она нарочито отвернулась от собственного распухшего отражения в зеркале.

На нее накатила волна приятного легкомыслия. Ну и пусть эти нью-йоркские типчики любуются!

До среды, 4 января, «встряска» шла просто великолепно. Джон снял люкс в «Уолдорфе» и на все время праздников решительно послал к черту все дела фирмы «Себастиан и Крейг». «Эта неделя принадлежит тебе, дорогая, — уверял он. — Издательство и Артур Крейг как-нибудь перебьются несколько дней без меня». При этом он учтиво целовал ее. Клер даже покраснела: все так напоминало медовый месяц. «Джон, да ты прямо-таки помешался на поцелуях, — усмехнулась она. — Может, нам еще и потанцевать под этот жуткий рэгтайм?» Но заходить так далеко Джон решительно отказался.

Но эту потерю Клер не успела ощутить. Новый год они встречали в шикарном доме одного из друзей мужа, издателя, среди литературных знаменитостей. Беседа и шампанское не уступали друг другу в искрометности. Кто-то даже поинтересовался мнением Клер о бестселлерах сезона: «Переправе» Уинстона Черчилля, «Юном пастыре Царствия Небесного» Джона Фокса-младшего, «Ребекке с фермы Саннибрук» миссис Уиггин — а также о молодых авторах, таких, как Джек Лондон, Джордж Бэрр МакКатчен, Линкольн Стеффене и Джозеф К. Линкольн. Клер нечасто доводилось участвовать в изысканной нью-йоркской жизни мужа, так что этот вечер прошел для нее исключительно блестяще.

По настоянию Джона завтрак ей подавали в постель; сам же он в это время проглядывал газеты, читая ей вслух самые интересные места. Клер казалось, что весь мир отмечает появление ее ребенка какими-то особыми событиями. За последними днями осады Порт-Артура она следила так, будто сама лично в ней участвовала. Когда утром второго января газеты сообщили, что русский генерал Стессель сдает крепость генералу Ноги, ее поразил мрачный тон мужа. «Мы еще нахлебаемся с этими наглыми японцами, помяни мое слово». Клер решила, что это он специально, чтобы испортить ей настроение. Но когда он прочел ей предложение президента Рузвельта — великолепно подражая лающему голосу Тедди — ставить к позорному столбу и подвергать порке тех, кто избивает своих жен, она не могла удержаться от смеха.

Обедали они у «Рейзенвебера», каждый вечер посещали театр и ужинали за полночь у «Дельмонико». Под Новый год они посмотрели Сатерна и Марлоу в «Ромео и Джульетте», в понедельник — г-жу Фиск в «Гедде Габлер», а во вторник, несмотря на то, что к полудню начался сильный снегопад, им удалось полюбоваться Дэвидом Уорфилдом в «Учителе музыки».

Днем Клер ходила по бродвейскнм магазинам. У «Арнольда Констебла» она с чувством исполненного долга купила несколько платьев особого покроя для последних месяцев беременности, но уже у «Лорда и Тейлора» на Пятой авеню и у «Б. Альтмана» на Шестой она отбросила всяческое благоразумие и пустилась во все тяжкие по части покупок «на потом». Тут были и нижние юбки из тафты, шуршащие как морская пена, и наимоднейшие короткие юбки, дерзновенно приоткрывающие самый кончик туфли — это был «последний писк», — и неотразимые лайковые ботинки на высоком каблучке, прелестных пастельных тонов, предназначенные для повседневной носки, и надлежащее количество валиков, хитроумно выполненных из проволоки, без которых просто невозможно соорудить прическу «помпадур», и даже новейшие длинные шляпные булавки, которые, по уверениям продавщицы из «Альтмана», куда элегантнее, чем обычные короткие, и, само собой разумеется, множество платьев.

— Ты не сердишься? — с волнением спросила она мужа. Но тот только рассмеялся и еще раз поцеловал ее.

В общем, все было божественно. А потом началась метель.

Снегопад, сквозь который их такси еле пробилось во вторник вечером, свирепствовал всю ночь. К утру в «Геральд» появились сообщения, что город парализован и что весь транспорт, идущий в Нью-Йорк или из Нью-Йорка, остановлен. Из многих поездов пришлось эвакуировать пассажиров, а сами поезда оставить в глубоких заносах. Лонг-Айленд был отрезан от внешнего мира.

В среду Себастианы не выходили из «Уолдорфа». Праздничное настроение покинуло Джона. Когда стало ясно, что билеты у них пропали — а они собирались на Джона Февершема в «Летти», — он заказал бутылку ржаного виски «Ред Топ» и мрачно пил весь вечер. Клер впервые пожалела, что они не остались в спокойненьком Ри.

К утру четверга город начал потихоньку выкапываться из-под снега. За завтраком Джон оставил Клер и довольно долго не возвращался в номер. Вернувшись, он решительно сказал:

— Я забираю тебя домой.

— Ладно, Джон, — спокойно сказала Клер. — Поезда ходят?

— Нет пока, и неизвестно, когда начнут. Может пойти дождь, и все превратится в ледяную слякоть. Вот тогда нам не позавидуешь.

Он не сказал ей, почему на самом деле он хочет как можно быстрее вывезти ее из города: сообщали, что комиссар полиции Макэду запросил подкрепление в полторы тысячи человек, поскольку не уверен, что его люди справятся с волной грабежей, захлестнувшей верхний Вест-Сайд.

— Чем раньше мы отправимся, тем лучше.

— А как сюда попали?

— Но, Джон, как же мы попадем домой?

— На авто? — Клер побледнела. — Как же можно, Джон? Дороги…

— На сей счет не беспокойся. Наш «пирс» везде пройдет. — От крупной фигуры мужа исходила уверенность. — Одевайся, милая, и собирайся. Мы едем немедленно.

Клер покорно встала с кровати. Она знала, что с мужем насчет его любимых автомобилей лучше не спорить.

Но она была в ужасе. Ей так и не удалось преодолеть свой страх перед безлошадными экипажами, хотя всякий раз она упорно стремилась изобразить полнейший восторг. Муж продал свой двухместный «хейнс-апперсон»: для него это авто было слишком тихоходным. Ныне у них был «пирс-грейт-эрроу» с задним ходом. За эту машину он заплатил четыре тысячи долларов. У нее был двигатель в тридцать две лошадиные силы, переключатель скоростей находился прямо на рулевой колонке, имелись газовые фары и специальный ящик для инструментов под передним сиденьем. Но и это было для мужа недостаточно современно. Он только что приобрел один из знаменитых «паровичков» Уайта — автомобиль, известный под названием «Билли-свистун» и способный развивать скорость свыше мили в минуту. Про себя Клер благодарила Бога, что для этой поездки в Нью-Йорк Джон выбрал «пирс».

Она в ожидании стояла на тротуаре перед «Уолдор-фом», пока муж руководил загрузкой багажа, в том числе и ее покупок, в заднюю дверь «грейт-эрроу». По частично расчищенной улице автомобиль осторожно объезжали повозки и пролетки. На перекрестке 34-й улицы и Пятой авеню верховой полицейский из организованной только в сентябре прошлого года конной полиции Нью-Йорка пытался навести порядок в скоплении буксующего транспорта. Больше автомобилей в пределах видимости не было.

Клер дрожала в своей меховой шапочке и тяжелой «автомобильной» куртке. Джон насвистывал любимую песенку «Беделия», словно ничто в целом мире его не тревожило.

В машине он укутал жену в меховую полость, поднял и закрепил прорезиненный верх автомобиля, надвинул защитные очки поверх кепки с козырьком, бросил коридорным доллар, и, поскольку мотор работал уже полчаса и успел разогреться, они тронулись в путь.

Этот день — 5 января 1905 года — кульминационный день всей тридцатидвухлетней жизни Клер Себастиан — был сплошным кошмаром, состоявшим из мерзкого запаха бензина, ужасных застывших картин вдоль дороги и самой дороги, скользкой и ежеминутно грозящей гибелью. И хуже всего была лихорадочная веселость Джона Себастиана. Как будто все — и огромные сугробы, похожие на застывшие в полете крылья белой птицы, и предательские выбоины, и экипажи, брошенные на городских улицах и окрестных дорогах, и отчетливо видимые кое-где застывшие ноги мертвых лошадей — было намеренно брошено на пути Себастиана, вызывая его на битву. И он сражался с ними, мощный и алощекий, с яростной решимостью человека, который уверен, что его сила и его воля неминуемо восторжествуют. Беременная женщина сжалась возле мужа в комок, дрожа под всеми своими мехами, то со страхом глядя сквозь схваченные льдом очки, то тщетно натягивая шерстяной шарф на онемевшее лицо… полумертвая от холода и голода и вконец потерявшая присутствие духа.

Себастиан же, казалось, был удручен лишь тем, что из-за непогоды лишился стольких удовольствий. Он выкрикивал проклятья злым стихиям, вынуждавшим их пропустить завтрашний показ «Аиды» с участием мадам Нордика, Скотти и этой новой итальянской звезды, Энрико Карузо, который, по словам критиков, «принял восторженное преклонение всей Америки в наследство от Жана де Рецке». Среди прочего Себастиан страстно увлекался оперой и театром. «Это единственное его увлечение, — размышляла Клер, — которое я всем сердцем разделяю». И несмотря на все свои страдания, она подумала о вечернем платье, которое должна была надеть в оперу, — розовый атлас, с отделкой из кораллов и вставками из черного бархата, украшенный тиарой и ниткой жемчуга, — и искренне посочувствовала мужу и себе самой.

Как только они съехали с Бронксовского шоссе на Бостонский почтовый тракт, хлынул дождь. Клер схватила мужа за руку.

— Джон, дальше ехать нельзя! — воскликнула она сквозь стук мотора. — Мы непременно перевернемся!

— Где нам остановиться, по-твоему? — проревел он в ответ. — Не бойся, Клер, все будет нормально. Наш «пирс» везет нас просто классно, да? К вечеру будешь дома.

Еще засветло ему пришлось остановиться и зажечь фары. Дальше они ползли со скоростью пять миль в час. Клер чувствовала, как скользили и прокручивались колеса «грейт-эрроу», стремясь хоть как-то сцепиться с быстро леденеющим снегом.

Себастиан перестал вдохновенно ругаться. Он вообще ничего не говорил.

Прошло немало времени, прежде чем Клер открыла глаза. «Пирс» стоял возле старой конюшни невдалеке от небольшого каркасного дома. На ветру мерцали керосиновые штормовые фонари. Она бессмысленно смотрела, как ее муж вышел из авто и с трудом, проваливаясь в снегу, доковылял до входной двери. Он барабанил до тех пор, пока дверь не открылась и оттуда не выглянул донельзя удивленный человек в рваном свитере. Клер услышала, как муж прокричал:

— Я там увидел вашу табличку. Мне нужен бензин. Не продадите? — Она увидела, как человек кивнул в ответ. — А жене не повредила бы чашка горячего кофе и бутерброд.

Джону пришлось внести ее в кухоньку, заполненную клубами пара. Кухонька была грязноватая, обсиженная мухами еще с прошлого лета, но Клер казалось, что ей в жизни не доводилось бывать в столь блаженном месте. Она прильнула к печурке свекольного цвета, прихлебывая обжигающий кофе, казавшийся ей на вкус чем-то вроде амброзии, заваренной на грязи. Она чувствовала, как ее тело постепенно возвращается к жизни. Она услышала слабый голос и тут же поняла, что говорит она сама:

— Бедный малыш! Ты еще здесь? — Она рассмеялась от нелепости сказанного и с тревогой ощутила, что сейчас с ней произойдет истерика. Она намеренно сделала большой глоток — и все глупости буквально выжгло на ходу.

Мужчины вернулись как-то слишком скоро. Джон поспешно выпил кофе, и она поняла, что сейчас все начнется сначала.

— Нам обязательно ехать? — Она старалась унять дрожь в голосе: Джон терпеть не мог трусливых женщин. — Я бы лучше осталась здесь, чем снова туда… Это так опасно, Джон. Если ты не думаешь о себе, обо мне, подумай хотя бы о ребенке.

— Ни с тобой, ни с ребенком ничего не случится.

Человек в рваном свитере сказал:

— Так у вас жена в положении? Лично я бы сегодня и козла на улицу не выпустил. Так что, дамочка, здесь, конечно, не резиденция миссис Астор, но моя кровать всегда в вашем распоряжении.

— Вы очень добры, — тихо сказала Клер. Она знала, что все это бесполезно. Всякое сопротивление, несогласие только распаляли мужа, прибавляли ему упрямства и злобы.

— Клер, ты готова?

— Мистер, да вы свихнулись! — воскликнул конюх.

Джон Себастиан швырнул несколько монет на кухонный стол, ухватил жену под руку и повлек во тьму. Он молча втиснул ее обратно в «пирс» и, усевшись рядом с ней, процедил:

— Сегодня ты будешь спать в своей постели! Кроме того, не затем я так много проехал, чтобы сейчас отступать.

«Вот-вот, — подумала Клер, — вот что для него самое главное — никогда не отступать, чем бы ни пришлось расплачиваться».

И на нее снова нахлынули разом все ее страхи. Укрывшись полостью, она бережно прикрыла живот руками.

Катастрофа произошла внезапно. Дождь перешел в мокрый снег, и слякоть покрылась корочкой льда. «Грейт-эрроу» замер на вершине подъема, как бы в раздумье, накренился и сам по себе покатил вниз.

У Клер напряглись все мускулы. Глядя во тьму безумными глазами, она уперлась в днище. Огромный «пирс» в тошнотворном темпе набирал скорость. Джон Себастиан яростно вертел беспомощную баранку в разные стороны.

Потом их стало заносить.

Клер вскрикнула:

— Джон!

Это был последний звук, который Себастиан услышал до удара.

Ему казалось, что кто-то изо всех сил бьет его по голове. От боли он очнулся и оказался в ледяной тьме. Его выбросило из машины. Он лежал на сугробе возле дороги. Должно быть, он уже пролежал там какое-то время: дождь прекратился, в небе светила луна. Он уселся на снегу и обхватил голову руками. Но пульсирующая боль не отпускала. Он, шатаясь, поднялся на ноги и ощупал себя. Болело все, но вроде бы ничего не сломалось.

«Мне повезло», — подумал он.

И тут же вспомнил: «Клер!» Он принялся ошалело смотреть во все стороны.

Сначала он не мог разглядеть ее. «Пирс», как мертвое животное, лежал вверх колесами, наполовину съехав с дороги. Он ударился о большое дерево и перевернулся. По всей дороге были разбросаны их вещи, обновки Клер.

Потом он увидел ее. Она выпала из машины и оказалась под ней. Большая часть тела была свободна, но машина придавила ей левую ногу и бедро.

Она застонала.

— Клер! — воскликнул он с облегчением.

Он подобрался к ней, стараясь удержаться на ногах.

Она была без сознания. На льду, в том месте, где она ударилась затылком, темнело пятно крови. Себастиан ухватился за автомобиль и изо всех сил потянул вверх. Ткань крыши примерзла ко льду. Ярость переполняла его. Он тянул, пока не почувствовал, как что-то треснуло и поддалось. Но тут он остановился: приподнять автомобиль и одновременно вытащить Клер из-под машины ему было не под силу.

— Клер. — Он посмотрел в ее наливающееся синевой лицо, стараясь не поддаться панике.

Потом он побежал по пустой дороге. Один раз он поскользнулся и тяжко рухнул. Правый локоть и бедро ожгло болью, но он поднялся и побежал дальше.

И по дороге, в нескольких сотнях футов, как по волшебству, показался усыпанный снегом белый частокол, несколько заиндевелых деревьев, а за ними — дом с горящим фонариком. У забора стоял железный столб, на столбе покачивалась черная табличка, а на ней в лунном свете блестели золоченые буквы:

Его охватила великая радость. Он рывком распахнул калитку, промчался по дорожке, оставляя в снегу глубокие следы, и замолотил в дверь доктора.

— Боюсь, что сломанная нога и травма черепа — еще не самое серьезное, мистер Себастиан, — сказал доктор Холл, невысокий медлительный человек лет сорока с жесткими рыжими волосами и усталыми карими глазами. — Ногу я вправил, рану обработал, хотя еще какое-то время степень сотрясения определить не смогу. Но это сейчас далеко не самое главное.

Джон Себастиан с трудом улавливал слова невысокого врача. Шум в голове перерос в какой-то глухой рев, сквозь который еле пробивались звуки реального мира. Едва ли он мог вспомнить, как они освободили Клер, как донесли до дома врача. Более двух часов, он, скрючившись, просидел в холодной гостиной перед угарной печкой, пока врач и его узкогубая молчаливая жена — он вспомнил заверения доктора, что она квалифицированная медсестра — колдовали над Клер за закрытыми дверями. Чашка чаю, которую дала ему миссис Холл, так и остыла в его руках.

— А главное? — задал он глупый вопрос.

Врач внимательно посмотрел на него.

— Мистер Себастиан, вы уверены, что с вами все в порядке? Я, пожалуй, осмотрю вас, пока есть возможность.

— Нет. Жена. Женой займитесь. Нечего тут рассусоливать! Что с ней?

— Травмы, шок от аварии — в общем, мистер Себастиан, это вызвало потуги. У нее будут преждевременные роды, — безрадостно сказал Холл. — Миссис Холл там готовит все необходимое. Извините.

— Стойте, стойте, я не понял, — пробормотал издатель. Один из рисунков в стиле Гибсона-Коллиера, развешанных по стенам, висел как-то косо, все отвлекал его… — Вы хотите сказать, что жена будет рожать? Здесь? Сейчас?

— Да, мистер Себастиан.

— Но это невозможно! Она не должна!

Белое лицо доктора Холла покраснело.

— Человек предполагает, а Бог располагает, сэр. Боюсь, у вас нет выбора.

— Я не позволю! — Кровь билась в висках Себастиана. — Ее личный врач… Ри… Где у вас телефон?

— У меня, мистер Себастиан, нет телефона, — сказал доктор Холл.

— Тогда автомобиль — сани — что угодно! Чтобы всякому коновалу… Я отправляюсь за ним!

— Сэр, автомобиля у меня нет, а у саней полоз сломался сегодня, когда я возвращался от больного. Мой экипаж в сарае, но по такому льду ни вы, ни моя лошадь и пятидесяти ярдов не пройдете. — Маленький врач заговорил более решительно: — Каждая секунда, на которую вы меня задерживаете, мистер Себастиан, может стоить жизни вашей жене. Жена, конечно, ваша, но я бы предложил вам раздумывать не слишком долго.

Себастиан опустился в большое складное кресло. Доктор Холл угрюмо смотрел на него. Отворилась таинственная дверь. Миссис Холл весьма настойчиво позвала мужа:

— Доктор!

Себастиан перевел взгляд в ее сторону и дальше. Клер распростерлась на кровати как мертвая и как-то по-собачьи скулила. Миссис Холл исчезла. И снова дверь.

— Поспешите, мистер Себастиан. Так начинать мне или нет?

— Да, — прошептал издатель. — Вы ведь сделаете все возможное, доктор?

— Мистер Себастиан, поймите, ваша жена в крайне тяжелом состоянии.

— Понимаю. Ну, давай же, давай, иди к ней, ради Бога!

Прошла целая вечность.

Сначала Себастиану казалось, что у него голова лопнет, если крики не прекратятся, но, когда они стихли, он вдруг обнаружил, что молится об их возобновлении.

У него не было никаких сколько-нибудь связных мыслей. Все представало перед ним как в тумане — унылый фикус, олеографический портрет какого-то бородача над каминной полкой, дорожка с бахромой из шариков на пианино, стереоскоп с набором видов на столе, зеленые веревочные портьеры, за которыми скрыта убогая прихожая. Один раз оп даже встал с кресла и подправил рисунок «гибсоновской красотки», поскольку смотреть, как он косо висит, стало просто невыносимо. На стенах были и другие репродукции — динамичные сценки жизни Дикого Запада Фредерика Ремингтона, выполненные в оранжевых тонах. Но стоило ему на секунду отвернуться — и он уже не мог бы вспомнить, что на них изображалось.

Потом, как привидение, снова возник доктор Холл. Он подошел тихо, мелкими шажками, торопливо прихлебывая чай и поглядывая на Себастиана поверх чашки. На халате у него были длинные красные полосы, будто ему спешно понадобилось вытереть о халат руки.

Себастиан завороженно смотрел на пятна.

— У вас сын, сэр. В один час девять минут утра. Поздравляю.

— Утра, — громко произнес Себастиан. — А день какой?

— Можно сказать, пятница, шестое января, уже ведь за полночь. — Говорил доктор Холл оживленно, но в усталых карих глазах таилась настороженность.

— Он, мистер Себастиан, очень маленький, я сказал бы, фунта на четыре.

— Где мы? — пробормотал издатель. — Где ваш дом расположен?

— На окраине Маунт-Кидрон, рядом с Пэлем-Мэнор… Четыре фунта — совсем неплохо для недоношенного, и мальчишка крепок, как доллар… Знаете, мистер Себастиан, как только мы закончим, мне следует вас серьезнейшим образом осмотреть.

— Маунт-Кидрон. — Себастиан отвел глаза от окровавленного халата. — Жена. Как жена?

— Сэр, при таких обстоятельствах я не должен скрывать истинное положение вещей, — скороговоркой отвечал доктор Холл. — Состояние вашей жены критическое. Фактически… В общем, сэр, я делаю все, что в моих силах.

— Да, — сказал Себастиан. — Да, о Боже мой!

— И еще, сэр, вам нужно знать — у нее будет второй ребенок.

— Что? Что ты сказал? — прохрипел Себастиан.

— Видите ли, первые роды ослабили ее до опасного предела. Вторые же… — Себастиану показалось, что рыжие волосы доктора сами собой разлетелись в разные стороны. Но нет, доктор просто качал головой. — Теперь постарайтесь расслабиться, а я пойду к пациентке. Вот, допейте-ка этот чай.

— Но это же убьет ее!

Себастиан вскочил, дергая себя за воротник. Его выкаченные глаза ослепительно сверкали.

— Будем надеяться, что не убьет, мистер Себастиан.

— Вырежьте из нее ребенка. Пусть он умрет. Ей, ей жизнь спасите!

— При том состоянии, в котором находится ваша жена, любое хирургическое вмешательство почти наверняка будет фатальным. Кроме того, ребенок идет естественным образом.

— Я хочу видеть жену.

Доктор Холл посмотрел на Себастиана печальными карими глазами.

— Мистер Себастиан, — отчетливо произнес он, — она не желает вас видеть.

И он снова ушел.

Себастиан рухнул в кресло, чувствуя, что теряет последние остатки самообладания. Он даже не замечал, что горячий чай льется из чашки, поданной врачом, прямо ему на колено.

«Близнец…»

«Будь он проклят».

«Она не хочет вас видеть…»

«Будь он проклят, проклят!»

Себастиан выпустил чашку из рук, она ударилась о каминную решетку и разбилась вдребезги. Длинная струя плеснула в огонь, который злобно зашипел.

Но он воспринимал только какой-то голос, упрекающий его в безрассудстве. Заламывая пальцы в пароксизме отчаяния, он сидел, раздавленный собственной виной.

Себастиан поднял голову.

— Ну? — хрипло спросил он.

Миссис Холл, во всей своей бесполой неприглядности, до невидимости сжав тонкие губы, осталась у закрытой двери. Рука ее, сжимающая синюю дверную ручку из фарфора, была столь напряжена, что казалась обесцвеченной как старая кость.

Доктор Холл медленно подошел к сидящему. Он был без халата, в рубашке с засученными выше локтя рукавами. Его веснушчатые руки были сморщены и белы, как будто он только что долго и тщательно их мыл. Смывая с них смерть.

— Ну? — спросил Себастиан тоном выше.

— Мистер Себастиан, — маленький врач немного помолчал. — Второй сын, близнец, родился в два семнадцать…

— К черту его! Как жена?

Доктор Холл сказал деревянным голосом:

— Мне очень жаль, сэр. Она скончалась.

Последовала мертвейшая тишина.

— Если желаете посмотреть на нее…

Себастиан дважды резко мотнул головой.

— Тогда, может быть, младенцев… — сказал врач.

— Нет. — Он вскочил на ноги. Лицо его закаменело. — Который час, пожалуйста?

Доктор Холл вынул из жилета никелированные часы.

— Две минуты пятого. — Он откашлялся и снова сказал: — Мистер Себастиан…

— Если вы волнуетесь об оплате, назовите сумму, я выпишу чек.

— Нет, сэр, не в этом дело…

— Свидетельство о смерти готово?

— Еще нет. Сэр…

— Составьте, пожалуйста. Я прослежу, чтобы похоронная служба приехала как можно скорее. Что же касается ребенка, я вынужден просить вас и миссис Холл принять на себя заботы о нем, пока я не организую его перевозку. Несомненно, врач миссис Себастиан пожелает прислать сюда квалифицированную сиделку для доставки ребенка в Ри.

— Ребенка? — доктор Холл моргнул. — Вы, конечно, хотели сказать, детей?

— Я сказал, ребенка, — повторил Джон Себастиан. — Первенца.

— Но, сэр…

— Доктор, моя жена родила мне только одного сына. Второй убил ее. Он не может быть мне сыном. Я не желаю о нем знать. Мне и так будет очень тяжело… даже с первым… — Он отвернулся.

Доктор Холл обменялся взглядами с женой через гостиную.

— Вы это серьезно, мистер Себастиан?

Себастиан засмеялся.

— Где тут можно одолжить или купить сани с лошадью?

— Как же вы можете, вот так вот взять и отвергнуть вашу собственную плоть и кровь?

— Где вам понять, — с презрением сказал издатель. — Этот гаденыш убил мою жену.

Доктор промолчал. У дверей осторожно шевельнулась миссис Холл.

— У вас, должно быть, есть какие-то намерения относительно… второго ребенка, — наконец произнес врач. — Как вы собираетесь с ним поступить?

— Я заплачу вам, чтобы он побыл у вас, пока мои поверенные не пристроят его куда-нибудь. Конечно, если вам это затруднительно…

— Нисколько не затруднительно, — мгновенно отреагировала миссис Холл.

— Нисколько, — воодушевленно подтвердил муж. — Возможно, мистер Себастиан, это и есть перст Судьбы. У нас с миссис Холл никогда не было детей. Мы от этого очень страдали. Если безвременная кончина миссис Себастиан на самом деле побуждает вас признать только перворожденного сына…

— Иными словами, миссис Холл и вы, доктор, хотели бы оставить второго себе?

— Если вы отдадите.

Себастиан в сердцах махнул рукой.

— Он ваш. И пусть вам он принесет больше счастья, чем мне.

Миссис Холл негромко вскрикнула, а затем тихо, как мышь, исчезла.

— Это надо бы оформить по закону, — сказал доктор Холл. — Еще передумаете потом, а это было бы чересчур жестоко. Вы меня понимаете, сэр? Бумаги — вы должны дать нам бумаги.

— Получите вы свои бумаги. Я на него даже счет по доверенности открою. Все, что угодно, доктор, но в разумных пределах. При первой же возможности поговорю об этом с моими поверенными.

— Спасибо, мистер Себастиан. И от миссис Холл и от себя лично — большое спасибо!

— Да на здоровье, — сухо сказал Себастиан и, внезапно пошатнувшись, ухватился за спинку кресла.

— Мистер Себастиан! — Доктор Холл подскочил к нему.

— Нет, нет — все в порядке. Просто голова кружится… Нервы…

— Вам бы прилечь, сэр.

— Нет. — Себастиан овладел собой. — Вы не ответили. Так где я могу взять сани?

Доктор Холл пристально посмотрел на него, потом пробормотал:

— Да, возможно, так лучше будет. По почтовому тракту около мили…

Пожилая горничная сказала плаксивым голосом:

— Мистер Себастиан, пришел мистер Манчи. Вам не следовало бы никого принимать. Позволили бы вы нам вызвать врача…

Лежащий в постели Себастиан отозвался:

— Кончайте зудеть и давайте сюда Манчи.

Это происходило днем 11 января 1905 года, в среду. Лежа в кровати с пологом на четырех столбах, Джон Себастиан мог видеть, как на берег Ри накатывают огромные волны, холодные, как холод в его душе. Холодные, как Клер… если бы она ощущала холод…

— Ну-с, мистер Себастиан, — раздался жизнерадостный голос.

— Заходи, Манчи, садись.

— Говорят, мистер Себастиан, вы больны. — Адвокат уселся возле кровати. — И они не преувеличивают. Вид у вас неважный.

Себастиану это не понравилось.

— Манчи…

— Насколько мне известно, у вас и до похорон были приступы головокружения, а потом они усилились. И за эти же пять дней у вас появились отчетливые провалы памяти. Почему вы не позволили вызвать врача?

— Не нужен мне врач! Манчи, я хочу составить новое завещание.

— Сейчас? — Адвокат явно был в замешательстве.

— Конечно, сейчас! Что, по-английски перестал понимать?!

— Не разумнее было бы, мистер Себастиан, подождать, пока вы не оправитесь окончательно после аварии?

— Намекаешь, что я недееспособен? — Себастиан гневно посмотрел на адвоката.

— Нет, нет, — поспешно сказал Манчи, открывая «дипломат». — Итак, какие именно изменения вам бы хотелось внести в существующее завещание, сэр?

— Оставьте без изменения суммы, завещанные мной слугам, сотрудникам «Себастиана и Крейга» и прочим. Но доход от основной части моего имущества — и имущества жены, когда закончится вся эта юридическая дребедень, и оно перейдет ко мне — будет принадлежать моему сыну Джону. — Себастиан слегка приподнялся. — Вы знаете, Манчи, о каком сыне я говорю?

— Разумеется, — адвокат был изумлен. — Ребенок в детской, на попечении сиделки, и на вид — просто молодцом. — Он кашлянул. — Может быть, сэр, оставим все это на потом?

— Ребенок в детской, — пробормотал Себастиан. — Верно, Манчи, мой сын Джон. Мой единственный сын. Именно так и запишите: моему единственному сыну, запятая, Джону».

— «…единственному сыну, запятая, Джону», — пробормотал адвокат.

— Он будет получать доход до двадцати пяти лет. В двадцать пять к нему переходит основной капитал. Записал?

— Да, мистер Себастиан.

— Если я умру до достижения сыном этого возраста, он поступает под опеку моего компаньона и друга Артура Б. Крейга. Крейг уже согласился принять эту ответственность на себя. Крейг также будет душеприказчиком и управителем имущества — это есть и в нынешнем завещании. Если мой сын умрет до достижения им двадцати пяти лет, я завещаю имущество Крейгу. Это все, Манчи. Составить немедленно.

— Я подам вам на подпись завтра же, мистер Себастиан.

— Ты подашь мне на подпись сегодня же! — Себастиан в изнеможении откинулся на подушку.

— Я не уверен… Мистер Себастиан, дело-то ведь не такое уж безотлагательное? — Он выдавил из себя смешок. — Даже если бы мы имели несчастье потерять вас сей же час, сэр, ваш сын все равно все унаследует, будучи естественным наследником…

Себастиан прошептал:

— Я хочу, чтобы все это было на бумаге, с моей подписью, Манчи, именно так, как я сказал. — Он приподнялся и крикнул: — Ясно, черт тебя дери!

Адвокат спасся бегством.

Вечером Манчи вернулся с двумя клерками. Резким, обиженным голосом он зачитал завещание Себастиану. Издатель с интересом слушал, кивая на каждую фразу. Когда адвокат закончил, лежащий схватил ручку и тщательно расписался в обоих экземплярах. Затем клерки расписались как свидетели, и все трое направились к выходу.

— Благодарю вас, джентльмены, — сказал Себастиан. — Да, Манчи!

Адвокат обернулся.

— Извините, если я был чересчур категоричен. Вы проявили необычайную отзывчивость.

— Что вы, что вы, мистер Себастиан, — сказал адвокат, несколько распрямляя спину. — Однако дело сделано. Еще что-нибудь?

— Да, надо бы заняться одним делом… счет один открыть… бумаги кой-какие составить…

— Может быть, это подождет до завтра? — улыбаясь, спросил Манчи. — Я бы серьезно посоветовал вам обратиться к врачу, прежде чем утруждать себя чем-либо еще.

— Возможно, вы правы, — еле слышно произнес издатель. — Утром я приглашу доктора Уэсткота. А дело, о котором я говорю… Ладно, Манчи, после как-нибудь…

Голос его замер. Адвокат подождал немного и вышел.

Довольный Джон Себастиан отвалился на подушку. Убийца был отмщен — в завещании о нем ни слова не говорилось, ни Манчи, ни Крейг, никто, связанный с Джоном Себастианом, издателем и вдовцом, никто, кроме супругов Холл, не знал о существовании маленького убийцы, а у этой парочки было достаточно оснований держать язык за зубами.

Себастиан заснул.

И умер во сне. Утром пожилая горничная нашла его уже остывшим. По настоянию друга и компаньона покойного, Артура Бенжамина Крейга, патологоанатом произвел вскрытие. Он обнаружил гематому в мозгу. Выпав из перевернувшегося «пирса», Себастиан получил внутричерепную травму. Его отказ прибегнуть к медицинской помощи после аварии и послужил, вероятнее всего, причиной смерти. Также был сделан вывод, что его необъяснимое поведение в последние пять дней жизни было прямым следствием травмы.

Джона Себастиана похоронили на семейном участке кладбища в Ри, рядом со свежей могилой его жены.

Когда доктор Корнелиус Ф. Холл прочел о смерти Себастиана, он сказал жене:

— Нам повезло больше, чем мы предполагали. Этот тип был на все способен.

Миссис Холл вздрогнула и устремилась в комнату, где умерла Клер Себастиан. Теперь там была детская.

Доктор Холл осторожно навел справки и удостоверился, что Себастиан умер, так и не успев открыть обещанный счет. Когда были опубликованы условия завещания, маленький доктор внимательно прочел их. Второму сыну ничего не причиталось, более того, о нем даже упоминания не было. Доктор Холл улыбнулся. Насколько ему было известно, никто в целом свете не знал, что, помимо одного младенца мужского пола, который находился в детской Себастианов в Ри, жена Джона Себастиана родила кого-то еще.

— Слава Всевышнему! — сказала жена доктора и с такой радостью принялась за новые для себя материнские обязанности, что доктор Холл даже завел обыкновение мурлыкать песенки, трясясь в саночках по дорогам нижнего Вестчестера.

Он зарегистрировал рождение в муниципалитете Маунт-Кидрон вместе с городским писцом. Доктор выждал, пока ему не довелось принять еще семь родов в Маунт-Кидрон и окрестностях и не набралась целая стопка записей. Городской писец был глух и наполовину слеп. За сорок пять лет службы он столько рождений записал в свой гроссбух, что частности в его мозгу уже не запечатлевались.

— Ну вот мы и обезопасились, — заметил доктор Холл жене.

— От чего, Корнелиус?

Он пожал плечами.

— Кто знает?

Эти события произошли в тот год, когда на свет появился Эллери Куин, и ровно за четверть века до того, как он согласился принять участие в необычайных рождественских торжествах в Элдерхаузе, штат Нью-Йорк.