Последний уик-энд

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

В эту ночь была луна. Она протягивала длинные желтые пальцы неровного света к воде залива. Они стояли у поручней катера, глядя на блестящую поверхность, прислушиваясь к мягкому плеску волн о борта, к глухому перестуку старомодных гребных колес.

— Вот что называется выходным за работой, — сказал Мастерс.

— Все равно замечательно, — ответила Джейн. — Лучше, чем старый душный кинотеатр.

— Несравнимо, — согласился Мастерс. — Тебе идет лунный свет.

— Это из песни, она так и называется.

— А разве не из самых популярных песен берутся клише для выражения искренних чувств?

— Как ты очутилась в ВМС, Джейн?

— Я думала, сегодня вечером мы не будем их обсуждать.

— Как ты очутилась в том, о чем нельзя говорить?

— Ты говоришь, как Хэмингуэй.

— Спасибо. Ну так как?

— Мне нравится работа медсестры. А на флоте нужны были сестры. Так я здесь и оказалась.

— В Норфолке, — Мастерс грустно покачал головой. — Им следовало послать тебя в какой-нибудь город получше.

— Норфолк не так уж и плох.

— Но и не хорош. Это большая разница. — Он помолчал. — Конечно, я рад, что они отправили тебя в Норфолк.

— Рад?

— Я бы не встретил тебя, если бы тебя сюда не назначили. — Он заметил ее смущение и добавил: — Извини, я все время забываю, что ты краснеешь от комплиментов.

— Нет, дело не в этом.

— А что тогда?

— Ничего. — Она внезапно подняла глаза. — Как ты очутился на флоте, Чак?

— Я думал, что все американские парни, в чьих жилах течет красная кровь, рано или поздно идут служить на флот.

— Нет, серьезно.

— Я считал, что это неплохая карьера.

— Больше ты так не считаешь?

— Сейчас я не уверен, — сказал он серьезно. — После того, что произошло с…

Она его осторожно перебила:

— Тс-с. Никаких разговоров об этом. Помнишь?

— Конечно, извини.

— Ты действительно считаешь, что была совершена несправедливость? — спросила она через некоторое время.

— Я думал, мы не будем говорить об этом.

— Почему это так беспокоит тебя, Чак?

— Не знаю. Боюсь, я шизофреник. Одна половина меня говорит: "Забудь об этом", другая половина настаивает: "Двое человек убиты, и убийца на свободе". Какую половину я должен слушать?

— Ты действительно считаешь, что смерть Шефера была убийством?

— Да.

— И ты все еще думаешь, что это сделал один из этих двоих? Как их имена?

— Дэниелс и Джоунс. Пери Дэниелс и Альфред Джоунс.

— Ты думаешь, один из них виновен?

— Да.

— У тебя нет никаких сомнений? Ты действительно веришь этому?

— Да.

— Тогда доведи дело до конца.

— Будет трудно сделать это. Утром я уезжаю в Нью-Джерси.

— Да?

— В радиолокационную школу.

— Да-а? — сказала она еще разочарованней.

— И Старик заставляет меня забыть это, и помощник капитана. Какой смысл плевать против ветра? Почему бы мне не оставить все в покое? Только…

— Что, Чак?

— Клер когда-нибудь упоминала, что ее таинственный возлюбленный женат?

— Женат? Во всяком случае, я не помню. А что?

— Пери Дэниелс женат, судя по его личному делу. Он сказал мне, что холост. Какого черта он сделал это, если ему нечего было скрывать? Я имею в виду, это могло быть еще одной причиной, чтобы держать все в секрете, — кроме этого очевидного аспекта "офицер — рядовой". Понимаешь, это может быть мотивом. Женатому гораздо больше терять, чем холостому. Я хочу сказать, если любовница вдруг сделалась упрямой. Ты понимаешь, к чему я клоню?

— Да, конечно. Но она никогда не упоминала об этом. Во всяком случае, я не помню.

— Она, возможно, и не сказала бы об этом, даже если бы знала. А она могла и не знать. А может быть, она вначале не знала, а потом выяснила — это могло оказаться причиной. — Он замолчал. — А может, я совершенно не прав.

— Нет, все, что ты говоришь, звучит абсолютно правдоподобно.

— Да, но каким образом… Почему я не заткнусь и не поцелую тебя?

— Мне самой это интересно, — сказала она мягко и подалась к нему.

Он был знаком с больничным распорядком. Коннели привел его в приемный покой, санитар записал его имя, звание и личный номер. Коннели безразлично сообщил ему всю необходимую информацию, обычное дело.

— О’кей, приятель, — заключил он, — как говорят штатские, выздоравливай побыстрей.

— Спасибо.

Коннели ушел, санитар оглядел пациента с "Сайкса" и сказал:

— Иди за мной. Забери свой бушлат и мешок.

Он пошел за санитаром в комнату в конце коридора.

— Можешь оставить свой бушлат здесь, приятель.

— Никто не украдет?

Санитар пожал плечами.

— В чем дело? Ты нам не доверяешь?

— Я никому не доверяю.

— Ты все равно должен его здесь оставить. Таковы правила.

— Знаешь что сделай со своими правилами…

— Послушай, ты…

— Ладно, ладно, — сказал он. Занес бушлат в комнату и повесил на крючок рядом с другими синими куртками.

— Сейчас возьмем тебе пижаму. Иди за мной.

Он шел за своим провожатым по пахнущим дезинфекцией коридорам госпиталя.

— Лучше сходи в туалет до того, как я тебе твою кровать покажу, — посоветовал санитар. — Потом будешь на судно ходить. А что с тобой вообще?

— Говорят, катаральная лихорадка.

— В туалете можешь и переодеться. У тебя есть какие-нибудь ценные вещи, которые ты хочешь сдать?

— Я с собой их возьму, спасибо.

— А ну да, верно, ты ведь никому не доверяешь.

— Даже родной маме.

— Так нельзя, приятель. Мне тебя жаль.

— Ты давно на флоте? — спросил он санитара.

— А что?

— У меня воровали все — от трусов до шнурков из ботинок.

— Но это же госпиталь. Мы жалеем больных.

— Я знавал парня, у которого сперли его форму, пока он лежал с пневмонией.

— У тебя пневмония?

— Нет.

— Так что ты переживаешь? Вот твоя кровать.

Он заглянул в дверь.

— Отдельная палата? — спросил он счастливо.

— Да, ты заслужил.

— Как так?

— Отделение переполнено. К тому же эту освободили только что. — Санитар сделал паузу. — Парень, который ее занимал, неожиданно концы отдал. Ничего более странного не видел. Поступил с пустяковой болячкой и внезапно умер.

— А что у него было?

— Катаральная лихорадка, — печально сказал санитар. — Спи крепко, приятель.

Он вошел в комнату улыбаясь. Он не ожидал отдельной палаты. Непредвиденная удача вдохновила его. Он повесил вещмешок на спинку кровати, вынул оттуда бумажник и засунул его между подушкой и наволочкой. Потрогал рукой матрац, довольный его мягкой упругостью, накрахмаленными белыми простынями. Это здорово отличалось от его койки на корабле. Лучше больницы ничего быть не может. Глазунья и гренки завтра утром, апельсиновый сок. Да, это было замечательно.

Он снял покрывало и забрался в постель. Вначале, конечно, придется притвориться больным. У него на самом деле однажды была катаральная лихорадка, так что он знал, какие симптомы изображать. Нехорошо, если его заподозрят в симуляции. Горло воспалится, если пожевать табак. Этим можно было заняться с тем же успехом и сейчас. Он залез в свой мешок, достал пачку сигарет, разломил одну. Он знал, что никотин яд, но не собирался жевать много. Он положил немного табака на язык, сморщившись от горечи, протолкнул табак в горло, чуть не подавившись, а затем сплюнул на ладонь. Он начал кашлять, специально напрягая горло, чтобы оно было красным, когда его будут осматривать врачи. Он еще не знал, как поднимет температуру, но он что-нибудь придумает. Тлеющая сигарета в пепельнице, какая-нибудь уловка, чтобы выдворить сестру из палаты, — справится. Раньше получалось, почему бы не получиться и на этот раз.

Он был очень доволен тем, как все шло. В прошлый раз Шефер его засек. Но тогда они были в общей палате. Сейчас у него была отдельная, и это значит, что он будет наедине с любой сестрой, которую ему дадут. Очень редко он встречал женщину, которая бы его совсем не привлекала. Так что он не боялся, что ему не понравится сестра. Женщины интересны в этом плане. Если у них физиономии так себе, то фигуры хорошие. И наоборот. Клер была исключением. Хорошенькая, с упругим телом. Не имело смысла о ней больше думать. Если уж совсем страшилище попадется, придется пострадать. Он лежал в кровати, улыбаясь и предвкушая первую встречу с любой медсестрой, которую ему дадут.

Конечно, в Норфолке были потаскухи. Бог свидетель, в Норфолке был миллион потаскух. Но в тот день, когда он заплатит одной из них, он себе руку откусит. Были, конечно, на базе и женщины-военнослужащие, но они всегда окружены рядовыми и сержантами. Нужно было отшить человек десять, прежде чем к ней подберешься.

Медсестры — самый хороший вариант. Конечно, медсестры были офицерами и, являясь таковыми, предназначались строго офицерам. Это было дурацкое правило: никаких неуставных отношений с вышестоящими по званию. Господи, это правило противно человеческой природе. Что должен делать мужчина? Что он может поделать, если у него нормальные человеческие аппетиты? Конечно, он ничего не может сделать. А попробуй сказать об этом начальству, просто попробуй объяснить им это.

Ну, в этом смысле он был очень ловким. Он был уверен в своей привлекательности и знал, что главное познакомиться с девушкой, — остальное шло как по маслу. Иногда ему казалось, что то, что он рядовой, ему даже на руку. Было что-то волнующее в том, чтобы делать запрещенное. Украденное яблоко слаще. Сестры могли иметь каких угодно офицеров. Но он подозревал, что это было скучно. А так — существовала какая-то опасность, девушкам нравится элемент опасности…

— Привет, — сказал голос от двери.

Он снова увидел санитара.

— Привет, — ответил он.

— Принес тебе температурный лист, — сообщил санитар. — Как самочувствие?

— Хреново.

— А ты не выглядишь хреново.

— Да? А какое тебе дело до моего самочувствия?

— Никакого. Я просто не доверяю людям, особенно с катаральной лихорадкой.

— Ты что, врач?

— Нет.

— Тогда нечего ставить диагнозы. Кроме того, я тоже недоверчивый, помнишь?

— Конечно, помню. — Санитар подошел и повесил на спинку кровати свежий лист.

— Ты ведь здесь был раньше?

— Да, — ответил он медленно.

— Мне кажется, я тебя узнал.

— Ну и что?

— Ну и ничего. Я смотрю, ты болезненный.

— Точно. Я болезненный.

— М-м-м, — промычал санитар, кивая.

— Когда врач делает обход?

— Можешь расслабиться. Он уже сделал все обходы сегодня. Он не придет до завтрашнего утра. Если только, конечно, ты умирать не начнешь. Ты не умираешь?

— Нет, — ответил он.

— Я так и думал. Я тут, правда, слышал недавно, как ты подавился, и подумал, что ты уже готов сыграть в ящик. Если хочешь, чтобы я привел тебе доктора, я буду счастлив сделать это.

— Я могу подождать до утра.

Санитар улыбнулся.

— А то я не знал.

— Если ты закончил, я бы хотел отдохнуть.

— Ну, конечно, — сказал санитар улыбаясь. — Я должен дать больному человеку отдохнуть. Но ты же понимаешь, что я должен был принести тебе температурный листок. Без него мы не можем отличить больного от симулянта.

— Ты что, нарываешься на неприятности? — спросил он неожиданно.

— Я? Выбрось это из головы.

— Тогда катись отсюда к черту.

— Конечно. — Он покачал головой. — Для больного ты разговариваешь слишком круто.

— Я не настолько болен, что не могу…

— Спокойной ночи, приятель. Спи крепко.

Санитар вышел из комнаты, и он смотрел, как его широкая спина в синем форменном халате завернула за дверь и исчезла. Он послал негодяя подальше, откинулся на подушку и подумал, не причинит ли ему этот выскочка каких-нибудь неприятностей. Ему только обвинений в симуляции не хватало. Это верная "губа". Если не трибунал. Черт возьми, почему только людям надо вечно совать нос в чужие дела?

Когда он снова услышал шаги, он подумал, что возвращается санитар. Но затем узнал приглушенное шарканье тапок, которые обычно выдавались больным.

Парнишка робко просунул голову в дверную щель. Он был высоким, темноволосым и голубоглазым. Ребенок не старше 18 или 19.

На нем был выцветший голубой больничный халат и тряпичные тапки.

Лицо было бледное, как будто бы он долгое время не видел солнца.

— Ты только что поступил? — спросил он.

— Да.

— Меня зовут Гиберт. Ты болеешь?

— Я ведь в госпитале.

Гиберт зашел в палату.

— Не возражаешь, если я войду?

— Ну…

— Я официальный встречающий комитет. Я здесь уже восемь месяцев. Вижу всех, кто приходит и уходит. Меня здесь зовут Ветеран Гиберт. А я тебя, кажется, здесь раньше видел.

— Может быть, — ответил он. Черт побери, весь госпиталь прямо-таки кишит шпионами.

— Как тебя звать? — спросил Гиберт.

— Тебе какое дело?

— Просто хочется знать.

— На листке написано, — сказал он враждебно.

Гиберт быстро посмотрел на листок.

— Что у тебя?

— Катаральная лихорадка.

— Везет.

— Почему?

— Я здесь уже восемь месяцев, и они до сих пор не знают, что со мной.

— Да?

— Честное слово. Меня осмотрели практически все флотские врачи. — Гиберт пожал плечами. — Ничего не могут понять.

— Ты заразный? — внезапно спросил он.

— Не-е, об этом не беспокойся. Вначале они тоже так думали, а сейчас уже нет. Держали меня в боксе три месяца. Считали, что я разношу какую-то страшную болезнь. Но нет. Они просто не понимают, что у меня.

— Правда? — спросил он, заинтересовавшись.

— Да, — печально сказал Гиберт. — У меня все время температура. 101–102. Выше не поднимается. Но держится постоянно, день и ночь. Такая температура может довести человека, а?

— Могу себе представить. И ты здесь уже восемь месяцев?

— Восемь месяцев и шесть дней, если быть точным. Врачи думают, меня какой-нибудь жук или еще что-нибудь там укусил. До этого я был на Тихоокеанском, на "Коралл Си". Они думают, меня укусил какой нибудь редкий тропический жук. У меня болезнь, неизвестная медицине. Этим гордиться можно.

— И никто больше этим не болеет?

Гиберт покачал головой, немного с гордостью, немного с благоговением.

— Во всяком случае, они не знают. Сперва они думали, я прикидываюсь. Симулирую. Но они не могли не обращать внимания на показания термометра. Каждый день, черт возьми. 101–102. — Гиберт печально покачал головой. — Видать, мне в больнице всю оставшуюся жизнь провести придется. Если они узнают, что со мной, то тогда уж справятся и с раком, и с насморком.

— Здесь, наверное, не очень плохо?

— Совсем неплохо. Много хороших парней, а некоторые сестры так прямо куколки. Одна особенно симпатичная на этом этаже, подожди, увидишь. У нас их четверо, но эта — настоящий персик.

— Да? — спросил он, снова заинтересовавшись.

— Да, сам увидишь.

— У нас здесь больной, Гиберт, — раздался из дверей голос.

Он повернул голову. Санитар снова вернулся.

— О, извини. Я не подумал об этом, Грег.

— Да, он очень болен, — сказал санитар. — Очень, очень болен.

— Тогда я пойду, Гpeг.

— Я думаю, так будет лучше, — ответил Грег.

— Рад был познакомиться с тобой, приятель, — сказал Гиберт.

— Взаимно, — бросил он.

Грег посмотрел на него и широко улыбнулся.

— Тебе лучше отдохнуть. Утром придет врач.

Он улыбнулся Грегу.

— Конечно, — сказал он. И подумал: и сестры. Сестры тоже.