Последняя жатва

Глава 9

Достав из бардачка фонарик, я осторожно обхожу здание Общества охраны старины, пока не дохожу до самшитовой изгороди, преграждающей путь к его задней двери. Я продираюсь сквозь густо растущий самшит, и его колючие ветки сплошь исцарапывают мои не защищенные одеждой руки.

Идя по газону к задней стене главного корпуса с ее рядом французских окон, я невольно вспоминаю: последний раз, когда мы приезжали сюда всей семьей на пикник, – это было в День Независимости, четвертого июля, летом того года, когда погиб отец. Мне даже не надо закрывать глаза, чтобы увидеть все это вновь… чтобы вновь почуять те запахи… ароматы жимолости и свежескошенной травы, а также запах пороха от пушки, из которой стреляли снова и снова. Умничка стояла у отца на ступнях, и он кружил и кружил ее в такт музыке. Мама плутовала в картах, играя со своими подругами, ходящими в одну с нами церковь, а Джесс… Джесс тогда все еще выглядела нормально. А потом я вижу и себя самого, вижу, как бросаю этот чертов мяч, которым играют в американский футбол, и наблюдаю за тем, как Тайлер уводит Эли прямо у меня из-под носа. Как жаль, что я не могу вернуться в то время. Я бы все сделал совсем по-другому.

Дергая за ручку задней двери в безуспешных попытках заставить ее открыться, я вдруг осознаю всю значимость того, что собираюсь сделать. Я вот-вот переступлю черту. Если меня поймают, когда я взломаю дверь и войду, я окажусь в каталажке. Тогда я не смогу завершить жатву, и Умничка точно не сможет пойти в частную школу. Но если там, внутри, окажется что-то важное, та самая тайная комната, о которой говорил отец, я смогу вывести их на чистую воду, устроить публичный скандал. И восстановить его доброе имя.

Сняв с головы бейсболку, я ерошу пальцами волосы.

– Это безумие, – шепчу я.

Я поворачиваюсь, чтобы уйти тем же путем, которым пришел, но нет, я не могу этого сделать, не могу уйти просто так. Да, в самом конце отец вел себя как безумец, но ведь он всю жизнь был человеком здравомыслящим, разумным. И честным. Я должен верить, что дело здесь совсем не в том, что он просто взял и спятил, нет, за всем этим стоит нечто большее. Ведь если такое случилось с ним, это может случиться и со мной, а я не пойду по этой дорожке без борьбы.

– Эх, да хрен с ним! – говорю я, заворачивая кулак в бейсболку и разбивая стекло рядом с замком. Я замираю, готовый к тому, что сейчас завоет охранная сигнализация или прибегут сторожевые собаки, чтобы загнать меня обратно за самшитовую изгородь, ожидая чего-то такого, что заставит меня остановиться, образумиться, но единственные звуки, которые я слышу, это кваканье лягушек на озере Хармон.

Уровень адреналина в моей крови так зашкаливает, что я мог бы легко поднять эту дверь и снять ее с петель, но в этом нет нужды. Я отпираю ее изнутри, и она распахивается сама. Впечатление почти такое, будто она приглашает меня войти.

Я делаю судорожный вдох и переступаю порог.

Звук моих шагов то отдается гулким эхом от полов с паркетом из дорогих пород дерева, то глохнет, когда я прохожу по коврам, идя по длинному коридору, увешанному старыми фотографиями и уставленному витринами с «артефактами» – они представляют собой всего лишь разъеденные ржавчиной сельскохозяйственные орудия и старинные приходно-расходные книги, но жители нашего города смотрят на весь этот хлам как на Святой Грааль.

Раньше здесь не было так пафосно, но с тех пор, как комитет по художественно-оформительским работам возглавил мистер Нили, это место стало больше походить на Белый дом, чем на бывшее здание мэрии захолустного городка, построенное для того, чтобы управлять кучкой работяг-иммигрантов.

Комнаты в фасадной части здания выглядят так безупречно, что мне даже боязно чего-то здесь коснуться. Невозможно представить себе, что где-то есть тайная комната. Я решаю спуститься в подвал, туда, где находилась городская тюрьма. Общество сохранило ее точно такой, какой она была в старину.

У подножия лестницы я спотыкаюсь о железные кандалы, прикрепленные к потемневшему от времени деревянному брусу. Здесь же находятся пара топоров, веревки, галлон жидкости, похожей на кровь. Реквизит для реконструкций отправления правосудия, которые проводятся в городе во время Недели Первых Поселенцев. Тогда женщины достают чепцы, а мужчины выкатывают крытые повозки, и все вокруг начинают разговаривать, как жители глухих горных районов южных штатов, что есть совершенная глупость, поскольку большинство первых поселенцев явились сюда прямиком из Ирландии.

Наверное, когда я был ребенком, это выглядело классно – смотреть, как твоему соседу понарошку отрубают кисть руки за кражу скота или ступню за то, что он, бросив товарищей, сбежал с поля боя. В один год они даже устроили повешение – тоже понарошку. Бедный мистер Тиммонс, хозяин кафе-мороженого «Морозная вкусняшка». На него надели специальную сбрую, нажали на рычаг виселицы, чтобы он повис, и мистер Тиммонс закачался на веревке с петлей, изо всех сил болтая ногами. Все это было очень весело до тех пор, пока у него не начался стояк, и какой! Взрослые тогда заставили всех нас, детей, закрыть глаза ладошками, но я этого никогда не забуду. Эта картина навсегда запечатлелась у меня в мозгу, и с того дня я ни разу не заглядывал в «Морозную вкусняшку».

Я открываю все двери, которые попадаются мне на глаза. В большинстве комнат полно сложенных стопками тарелок, складных столов, скатертей и салфеток. Одна из комнат вся забита рождественскими игрушками и украшениями. Ничего необычного, если не считать того, что фигурки Марии и Иосифа положены одна на другую так, словно они ублажают друг друга оральным сексом. Но здесь в воздухе стоит странный запах – похожий на тот, который я учуял в хлеву, когда поддался искушению и пошел к Эли, что-то вроде запаха гниющего мяса и ароматических трав. Когда я дохожу до конца коридора, запах усиливается. Биение моего сердца учащается, и меня вновь накрывает волна того же самого тошнотворного чувства, но я никак не могу понять, откуда исходит этот смрад.

Ощупывая обшитую деревянными панелями стену, я вспоминаю, что совсем недавно здесь устраивали ежегодный обед с бифштексами. Может быть, где-то здесь они выдерживали мясо, чтобы оно стало мягче. А может быть, этот запах мне просто чудится. Я слыхал о людях, которым мерещились странные запахи как раз перед тем, как с ними случался удар или разрыв аневризмы.

Я выбрасываю эту мысль из головы, захожу в камеру тюрьмы и обхожу ее по периметру, постукивая каблуком ботинка по половицам и стараясь обнаружить такую, которую можно поднять, чтобы по подземному ходу проникнуть в тайную комнату. Но ничего такого здесь нет. Дело обстоит именно так, как и сказал мне шериф.

– Что ты делаешь, Тейт? – шепчу я сам себе, опускаясь на койку, стоящую вплотную к стене с железной решеткой. От скрипа древних пружин меня по спине подирает мороз. – Это полная дичь даже для тебя.

Как раз, когда я начинаю думать о том, чтобы прекратить бесплодные поиски и убраться отсюда подобру-поздорову, пока еще не поздно, я слышу, как захлопывается автомобильная дверь. Запрыгнув на койку, я смотрю в забранное решеткой оконце.

Перед зданием стоит Грег Тилфорд и беседует с Йэном Нили. После службы в Афганистане Грег вернулся еще большим засранцем, чем был до того, как отправился туда. Вечно взвинченный, вечно на взводе. После того, как Нили подарил городу эту новую компьютерную систему, Тилфорда, словно по волшебству, сразу же назначили помощником шерифа. Когда погиб мой отец, он из всех полицейских оказался в том хлеву первым и только и делал, что блевал. Не знаю, то ли потому, что я тоже был там и видел, как он тогда распсиховался, то ли потому, что он приходится двоюродным братом Йэну Нили, но с тех пор он вечно пытается ко мне прицепиться, придумывая для этого любой повод.

Похоже, эти двое о чем-то спорят. Я мог бы сбежать через заднюю дверь, продраться через самшитовую изгородь и скрыться в лесу, но ведь мой пикап припаркован прямо перед парадным крыльцом. Какой же я дурак. Разумеется, у них здесь установлена навороченная охранная сигнализация. И о чем я только думал? Воображал, что можно просто так вломиться в здание Общества охраны старины и об этом никто не узнает? Да в таком маленьком городке, как наш, нельзя даже спокойно погадить, чтобы об этом тут же не узнала каждая собака.

Мистер Нили идет по выложенной кирпичом пешеходной дорожке, ведущей к парадному входу в здание.

Чувствуя, как меня охватывает паника, я со всех ног взбегаю по лестнице и мчусь в заднюю часть здания.

– Клэй? – громко окликает меня мистер Нили, закрыв за собой дверь.

Я останавливаюсь как вкопанный. Я задыхаюсь и чувствую себя, словно зверек, попавший в западню.

– В моем кабинете, – спокойно говорит он, скрывшись в одной из главных комнат, находящихся рядом с вестибюлем, и включив там свет. Наверняка Нили просто хочет прочесть мне нравоучение на тему «я же тебе говорил», после чего помощник шерифа Тилфорд отвезет меня в городскую тюрьму.

Бредя по коридору к его кабинету, я испытываю стыд. Не потому, что меня застукали, а потому, что я был не прав. Шериф пытался предостеречь меня, но я не стал его слушать.

Я вхожу в главный офис Общества охраны старины – это богато убранное помещение, где со всех сторон на меня сверху вниз сердито смотрят чучела зверей и всевозможная атрибутика американского футбола.

Йэн Нили, сидя за письменным столом, жестом приглашает меня сесть в одно из неудобных кожаных кресел, стоящих напротив. Я помню, как сидел в этом самом кресле сразу после того, как погиб мой отец. Мне с трудом верится, что с тех пор миновал только год. У меня такое чувство, будто тот день от этого отделяет целая жизнь.

– Я удивлен. – Он крутит на пальце перстень члена команды по американскому футболу, выигравшей чемпионат штата, так что украшающий его рубин вспыхивает на свету стоящей рядом настольной лампы. – Зачем ты взломал дверь?

Я молчу. Я достаточно насмотрелся телевизионных сериалов и передач, чтобы знать, что не должен произносить ни единого слова, пока у меня не появится адвокат. Но откуда, черт побери, у меня может взяться адвокат?

– Я задаю тебе этот вопрос потому, что ключ от королевства и так все время находился у тебя в руках.

– Ключ? – Мне хочется согнать с его лица эту самодовольную улыбку. – Послушайте, если вы хотите заявить в полицию, чтобы меня арестовали, то просто сделайте это, и дело с концом. Избавьте меня от этих ваших ханжеских речей.

Его лицо смягчается, и он протягивает ко мне руку.

– Твои ключи от машины… это ведь ключи твоего отца, не так ли?

Я неуверенно достаю из кармана ключи и кладу их в его ладонь.

– Вот этот, латунный. – Он отделяет его от остальных и пододвигает всю связку обратно ко мне. – Это ключ от парадной двери.

Я чувствую себя еще большим идиотом – если это вообще возможно. Я сжимаю ключ в руке, надеясь, что боль от его острых краев, врезающихся в мою ладонь, немного умерит терзающее меня чувство жгучего стыда, но оно становится только хуже… еще ощутимее.

Он поднимает телефонную трубку и набирает номер.

Мой пульс начинает бешено учащаться:

– Подождите! Я заплачу за стекло. Я добровольно все починю, сделаю все, что вы хотите, – быстро говорю я. – Только не…

Мистер Нили поднимает руку ладонью вперед, потом говорит в трубку:

– Думаю, мы все уже закончили с этим делом. Мы с Клэем просто немного поболтаем. Спасибо за помощь.

Я смотрю на окно, но ни черта не вижу из-за плотных штор. До меня доносится звук заводимого двигателя. Мистер Нили кладет трубку, и мы оба сидим молча, слушая, как машина Тилфорда отъезжает, как с каждой секундой шум ее шин становится все тише. Я понимаю, что должен бы сейчас испытывать облегчение, но блеск в глазах мистера Нили говорит мне, что я еще не окончательно выбрался из этой передряги.

Он откидывается на спинку кресла, скрестив руки на груди.

– Ну, так что ты искал?

– Мистер Нили… сэр… – Я снимаю бейсболку и кладу ее на колено. – У меня была тяжелая ночь… и вообще, тяжелый год. Мне показалось, что около полуночи я видел кое-что на вашем ранчо. Нечто извращенное. Я поехал к шерифу Илаю, и он сказал, что перед самой своей смертью мой отец говорил о какой-то тайной комнате. Я понимаю, что вероятно, схожу с ума, как и он сам, но я должен был выяснить для себя, есть ли здесь такая комната. Но здесь ничего такого нет. Теперь я это знаю.

– Тайная комната, да? – Левый уголок его губ приподнимается. – Хочешь на нее посмотреть?

У меня падает сердце.

Мистер Нили встает с кресла и нажимает на панели из темного дерева, которыми обшита стена за его столом. Открывается высокая узкая дверь. Она так идеально входила в пазы, что я бы ни за что ее не заметил.

– Никто и в мыслях не держал не пускать тебя сюда. Напротив, мы старались привести тебя к нам, – говорит он и входит внутрь.

Я заставляю себя встать, но у меня такое чувство, будто мою кровь заменили бетоном. Я делаю глубокий вздох, пытаясь приготовиться к тому, что сейчас увижу.

Мистер Нили включает потолочные светильники.

И я вижу, что это самая обычная комната. Я вхожу в нее и вижу старый музыкальный автомат из пятидесятых годов, пару столов для игры в покер, гравюры на ковбойские темы на стенах и длиннющую барную стойку.

Мистер Нили заходит за дубовую стойку и достает два бокала. Наливает в них бурбон и подталкивает один из бокалов ко мне. Я смотрю на виски, гадая, не отравлено ли оно, но мистер Нили, не раздумывая, осушает свой бокал.

– В годы сухого закона это местечко приходилось очень кстати. Теперь же оно годится только на то, чтобы прятаться здесь от наших жен. – Он усмехается. – Мы с твоим отцом провели здесь немало приятных минут. Ты напоминаешь мне его. – Он почесывает подбородок. – Он тоже был скрытен… всегда держал все в себе. Такого человека нелегко узнать по-настоящему. Но у него была слабость к женскому полу. Этого он не мог скрыть. – Нили со стуком ставит свой бокал на стойку. – Однако ты не беспокойся. Он избавился от этих своих замашек еще до твоего рождения. – Я залпом выпиваю бурбон. Мой желудок восстает, но за этим сразу же следует приятное, притупляющее чувства тепло. Он наливает нам еще виски. – То, что произошло с твоим отцом, носило характер куда более постепенный, чем представлялось на первый взгляд. Мы наблюдали за ним уже несколько месяцев. Ходили слухи.

– Какие слухи?

– Ну, он проводил уйму времени у кладбища старых машин, если ты понимаешь, о чем я.

– Вы сейчас говорите о трейлере Уиггинсов? О метамфетамине, которым они промышляли?

– Я ничего не утверждаю, – говорит он и вскидывает руки, выставив ладони вперед. – Мне известно только одно: под конец он начал думать, будто с ним говорит Бог. – Нили осушает свой бокал. – И думаю, мы с тобой оба знаем, что все могло бы быть еще хуже, намного, намного хуже.

Я тру шею, думая о взрывчатке, которую нашел в сарае для инвентаря. Знал ли о ней мистер Нили? Я выпиваю и вторую порцию бурбона. Она пьется легче, чем первая.

– Я любил его как брата. Само собой, мы с ним, бывало, дрались и ссорились, как это случается у всех братьев. Мы соперничали друг с другом, совсем как ты и мой сын, но именно такие вещи и учат мужчин держать удар и в нужный момент оказываться на высоте. Черт возьми, он даже дал мне нотариально заверенную доверенность на тот случай, если с твоей матерью что-то произойдет. В этом случае на меня легла бы обязанность заботиться о твоих сестрах и о тебе. – Я вцепляюсь в край стойки, заставляя себя слушать. – Я вот что пытаюсь сказать: семьи, основавшие это поселение, всегда держались вместе, несмотря ни на что. Мы бы никогда не отвернулись от твоей семьи. Ни тогда. Ни теперь. Ни когда-либо в будущем. Но это улица с двухсторонним движением. Ну и фортель ты выкинул, когда вломился сюда.

Я думаю об Умничке, и о Джесс, и о маме, и у меня так сжимается горло, что мне становится трудно глотать. Это был еще один глупый шаг, сделанный после десятка других глупых шагов. Теперь я это понимаю.

– Что вы собираетесь делать?

– Настоящий вопрос заключается в другом – что ты собираешься делать? – Он делает глубокий вдох и пристально смотрит мне в глаза, словно обдумывает уготованную для меня участь.

– Я вас не понимаю.

– Мы пробовали отойти в сторону и дать тебе время подумать, но сейчас пришла пора для того, чтобы прибегнуть к суровой любви. Так что я предлагаю тебе выбор. Я могу выдвинуть против тебя обвинение и предоставить судье Миллеру решать твою судьбу, или же ты бросаешь эти свои глупости и вступаешь в совет. Начинай снова вести себя нормально и возвращайся в американский футбол. Позволь Обществу охраны старины взять на себя заботу о тебе и твоей семье. Ты проделал великолепную работу. Твой отец мог бы тобой гордиться. Черт побери, да я и сам тобой горжусь. Ты сражался достойно, но это ничего тебе не дало, это ведет тебя в тупик. Ну, что ты скажешь?

– Я… я не могу просто взять и начать с того места, на котором остановился… сделать вид, будто ничего не произошло.

– Почему? Назови мне хотя бы одну убедительную причину.

– Потому что… теперь все изменилось.

– Ты говоришь об Эли? Ей было дано строгое указание оставить тебя в покое и не иметь с тобой никаких дел. Все дети получили такое указание. Я полагал, что ты образумишься сам, но ты упрям, ты совсем такой же, каким был твой отец.

Интересно, не поэтому ли Эли все это время не разговаривала со мной? Может быть, потому-то она и была такой нервной, когда пришла ко мне вечером после проходившей в похоронном зале церемонии прощания с моим отцом – просто потому, что ей было запрещено приходить.

– Ты не скучаешь по американскому футболу? – Он устремляет взгляд куда-то вдаль, впав в сентиментальность. – Я бы отдал свое левое яичко, чтобы снова обрести возможность играть.

– Мои чувства на этот счет немного сложнее.

– Никто не винит тебя в том, что произошло во время последней игры. Ты просто делал свою работу. Это жестокий спорт. Спорт для настоящих мужчин.

Я смотрю, как он крутит на пальце свой перстень, и невольно начинаю гадать, а не затеял ли он все это только ради того, чтобы вновь вывести меня на поле… чтобы я добивался для Мидленда побед.

Я подумываю о том, чтобы попытаться объясниться, но такому человеку, как Йэн Нили, никогда не понять, что мне пришлось пережить. Целых двенадцать часов я не знал, выживет ли тот паренек, а если выживет, то выйдет ли когда-нибудь из комы. И со всем этим мне пришлось справляться самому. Без помощи друзей, без помощи семьи, без тренера, который говорил бы мне, что все образуется. Мне пришлось похоронить моего отца, смириться с тем, что я теперь глава семьи. Бросить американский футбол. Отказаться от всего, о чем я мечтал. От поступления в колледж. От Эли. И, вообще, теперь я уже совершенно другой человек.

– Просто кажется, что мне в Обществе уже не место.

– Как раз тебе в нем и место больше, чем кому-либо другому из тех, кого я знаю, сынок.

Хоть бы он перестал меня так называть. Сынок.

– Нравится тебе это или нет, но ты столп здешней общины. Общество охраны старины нуждается в тебе. Наш город нуждается в тебе. Перестань так упорно сопротивляться – только посмотри, куда это тебя привело.

Он наливает в бокалы еще бурбона, но я не пью свой. Отпечаток моей потной ладони еще долго остается на толстом стекле, когда я перестаю его сжимать.

– Я предлагаю тебе сделку. – Он залпом выпивает третью порцию. – Приходи в субботу вечером на Праздник урожая, приводи свою семью, стань членом совета, вернись в команду, и я никому об этом не скажу. Это будет наш с тобой маленький секрет. – У него начинает заплетаться язык. Этот разговор может перерасти в нечто очень паршивое и притом очень, очень быстро.

– Я подумаю об этом. – Я встаю, ожидая, что сейчас он скажет мне сесть опять и потребует ответа, но он меня отпускает. Пока.

– И да, Клэй, есть еще кое-что! – кричит он мне вслед. – Ты же знаешь, почему Эли крутит роман с моим сыном, верно? Знаешь, почему он стал квотербеком в школьной команде? Потому что и то, и другое он отобрал у тебя. Я предлагаю тебе возможность вернуть себе отобранное – причем сразу все.