Последняя игра

Глава первая

– Анастасия Аркадьевна, к вам…

Егор стоял, переминаясь с ноги на ногу, и устало смотрел в окно, чтобы не встретиться взглядом с Настей. У него были на то свои причины.

– Кто там еще?

– Ну там… От Максима, я так понимаю…

– Кто, черт, кто – от Максима?

– Да, Анастасия…

– Перестань, Егор, выделываться. Что ты заладил – «Анастасия»… Проще надо быть. Мы же договорились – «Настя» и на «вы»… Так что там происходит?

– Ну родители его пришли…

– Родители?!

Этого еще не хватало. Она могла ожидать чего угодно, но только не визита предков Максика. Это была какая-то фантастика. Что-то такое из прошлой жизни, не имеющее отношения к реальности…

– Ну зови.

Настя встала с кресла, выключив предварительно монитор компьютера. Она всегда делала это, если в комнату входили посторонние. Нечего им видеть, чем она занимается. Мало ли что? Береженого Бог бережет.

Хотя ничего особенного на этот раз на экране не было. Подумаешь, схема поступления товара в магазины и цифры долгов, которые из этих магазинов нужно как-то вышибать. В Питере так принято – берет магазин товар на срочную реализацию – все сроки проходят, а ни товара, ни денег, хоть ты тресни, не видно. Хозяева мямлят что-то про кризис, про шахтеров, на которых все дотации уходят, про партнеров, которые подводят, про обнищание населения. Никто не покупает товары народного потребления – у людей на еду денег не хватает, не то что на компакт-диски и кассеты. Всю эту муть Настя слышать уже не могла. Она обычно обрывала разговор, если дело доходило до таких бессмысленных жалоб. Не ее это дело. Взяли товар – платите денежки. Или не нужно было брать. Голова-то на что?..

Да и суммы-то там крутились, на самом деле, не бог весть какие. Задержки в выплате каких-нибудь трех штук баксов никого из Настиных работников с ума не сведут, но это дело принципа – получать деньги вовремя. Чтобы не расслаблялись. А то привыкли, понимаешь…

Она поймала себя на том, что вставляет это «понимаешь» даже в мысленный монолог. Нахваталась у Михалыча, понимаешь…

– Добрый день.

В комнату вошли двое. Настя вдруг поняла, что не помнит ни имен, ни отчеств родителей Максима.

– Здравствуйте, – спокойно ответила она на приветствие отца своего бывшего одноклассника. На вид ему было лет сорок пять. Одет он был по-совковому стандартно, с претензией на достаток, но убого и безвкусно. Синие джинсы, купленные либо в «Апрахе», либо в одном из бесчисленных «фирменных» магазинчиков, которые заполонили центральные улицы и торговали точно такой же липой, как и на оптовых рынках. Эти джинсы ровно через год превращаются в бесформенные «портки» (это слово Настя ненавидела до аллергии, но другого названия для этих штанов, похоже, не существовало). Мохнатая шерстяная курточка – подделка под фирменные вязаные вещи – в немецких или итальянских магазинах такие стоят долларов двести, а эта явно не больше сотни «деревянных»… Полосатенькая рубашечка, стальной браслет дешевых массивных часов, белые кроссовки… Настю так тошнило от подобного прикида, что она с трудом удерживалась от того, чтобы не показать своего отношения к одежде посетителя. Вот существует поговорка – «по одежке встречают», а у нее и обратная сторона есть… По уму-то, понятно, провожать будут, а если ты такой умный и хочешь, чтобы тебя еще и встретили достойно, то, будь любезен, оденься прилично. Или не обижайся.

Мамаша выглядела естественным продолжением и дополнением своей сильной половины. Ее костюмчик с юбкой-миди мгновенно напомнил Насте уроки физики – физичка тоже любила подобные наряды. Про тех, кто ходит в таком, нельзя было и подумать, что они ложатся в постель с мужчиной. Отпугивающий наряд, одним словом.

– Садитесь, пожалуйста, – Настя указала рукой на диван. Супруги уверенно, чересчур уверенно, как отметила Настя, двинулись в указанном направлении и уселись. Мамаша закинула ногу на ногу, аккуратно одернула юбку, чтобы лишние сантиметры ноги не светились, супруг сел рядышком. Слишком уж уверенно они старались держаться. Робели, очевидно.

Папаша искоса, так, чтобы не заметила Настя, осматривал комнату. Мамаша же уставилась на нее, уперлась ледяным взглядом, который, как будто мелкая наждачная бумага, шурша, ползал по Настиной фигуре, затянутой в тонкий дорогой спортивный костюм. Он подчеркивал ее небольшую упругую грудь, тонкую талию, удлинял и без того «от подмышек растущие» ноги…

– Мы хотели, – начала мамаша, имени-отчества которой Настя так и не смогла вспомнить, – но тут Егор, высунул свою растрепанную голову из-за двери и прервал обращение:

– Так, Настя, я пойду тогда? Все вроде?

– Все, все. Иди. И больше, пожалуйста, чтобы такого не было, ладно? Мы же договаривались.

– Конечно, Анастасия… Настя. Всего доброго, – он кивнул сидящим на диване, и мамаша с папашей удивленно-судорожно тоже кивнули. Мало того, что комплекцией Егор напоминал шкаф и внешность имел типично бандитскую. Он явно был с похмелья – это понял бы даже человек, не искушенный в тонкостях алкогольных игрищ. Запах Егор распространял вокруг себя такой, какой бывает на винном складе через сутки после того, как неаккуратные грузчики разбили, скажем, ящик с портвейном. Портвейн подсох, просочившись в щели пола, и теперь заражает помещение неистребимым сладким тошнотворным смрадом…

Они подождали, пока за Егором захлопнется дверь, заполняя время уже откровенным осмотром помещения. Крутили головами, словно пришли с проверкой – как, мол, живет эта маленькая девочка без родителей? Не помочь ли чем? А может, и пресечь что-то?.. Хорошо ли ведет себя? Моет ли посуду? Подметает ли полы…

Осмотр, судя по всему, произвел на них должное впечатление. Квартира Насти не была стандартно-тоскливой после типового «евроремонта», высасывающего кучу денег и доводящего уютное некогда жилище до состояния приличного номера в европейской гостинице средней руки.

Настя, как она говорила, «оторвалась» на собственной квартире от души. По ее сумасшедшему плану рабочие снесли стены-перегородки и построили их в других местах, сделали два туалета и огромную ванную комнату, отрезав кусочек от бывшего отцовского кабинета. В результате из трех комнат остались две, но какие…

В гостиной стены были обшиты дубовыми панелями. Оконные проемы, конечно же, сверкали звуконепроницаемыми и снаружи не прозрачными финскими «пакетами». На полу не было никакого ковролина, а лежал толстенный ковер, по которому Настя ходила босиком, утопая в мягкой шерсти по щиколотки. В спальне потолок и стены затянуты шелком и стояла огромная кровать с балдахином…

Много было «девчачьего» в этой квартире, несерьезного и нелепого для жилища каких-нибудь «новых русских»: неожиданная шведская стенка по соседству с «деловым уголком» (мощной компьютерной станцией, разместившейся за японской шелковой ширмой, которую Настя сейчас сложила и отставила к стене); рядом – два огромных тренажера, наводящих страх на свежего человека своими бесчисленными сверкающими рычагами, противовесами, пружинами и пультами микрокомпьютеров; тут же валялись дорогие роскошные куклы – последнее время Настя стала в невероятных количествах скупать мягкие игрушки и забивать ими свою спальню. Рецидив детства, что ли, думала она…

Игрушки эти были словно живые. Из спальни они как-то незаметно расползлись по всей квартире и путались под ногами в самых неожиданных местах, вываливаясь из встроенных шкафов в прихожей и падая с антресолей. Однажды Максим открыл морозилку холодильника и обнаружил там маленького медвежонка…

Вместе с тем богатство обстановки и уверенная, степенная добротность каждой вещи говорили сами за себя. И за хозяйку, разумеется. У любого посетителя невольно возникал вопрос о сумме затрат на такое жилище. Но думать об этом не хотелось, ибо она, эта сумма, крутила своими зелеными нулями в заоблачных высях, где витают такие понятия, как инвестиции, кредиты, прибыли, дивиденды и прочие, мало что значащие для простого человека.

– Хорошо живешь, – кашлянув, сказал отец.

– Ничего, – ответила Настя, еще не решив, какой тон взять в разговоре.

– Перестань, – вдруг одернула мужа женщина в костюме. – Ты, Настя, нас хоть помнишь?

Она продолжала сверлить Настю своим ледяным взглядом.

– Татьяна… э-э-э…

– Татьяна Ивановна. Я мать Максима.

– Да я поняла, – тихо ответила Настя и вдруг, к удивлению своему, почувствовала, что краска нахлынула на ее лицо. Она внезапно снова превратилась в маленькую девочку, школьницу, которую сейчас будут распекать рассерженные родители, пусть даже не свои, а чужие, но это все равно… Взрослые…

– Мы пришли сказать тебе, Настя…

Она говорила резко и громко, без запинок, видимо, первая часть речи была много раз отрепетирована и согласована дома, за кухонным столом.

– Сказать тебе, чтобы ты оставила Максима в покое. Он тебе не пара. У него другие интересы, ему нужно учиться, год он из-за тебя уже проворонил, болтается как не пойми что… И вообще…

Настя смотрела на путаный узор ковра, который вдруг начал ассоциироваться у нее с мыслительным процессом этой бедной Татьяны Ивановны. Перед ней сидела женщина лет пятидесяти, с убогой косметикой на лице, в небогатой одежке. Макс говорил, что квартирка у них нищенская и давно нуждается в ремонте и телевизора нет приличного, а у Макса денег не берут, принципиальные, понимаешь… Да он им и предлагать перестал. Пугаются они, когда видят у сына такие деньги. Тысячу долларов как-то засекли, так разговоров было… В конце концов он поклялся, что взял в долг у приятеля, и трижды поклялся, что завтра же отдаст…

Запутались они совсем в этих своих «можно-нельзя», ничего уже не понимают про то, что вокруг них творится, а все по инерции продолжают жизни учить… Какой жизни? Их жизнь ушла в такое далекое прошлое, что и не видно даже, одни сказания остались, былины и байки… Другая жизнь совсем идет, непонятная, страшная, и они ее не видят, живут по-старому, а невозможно уже по-старому, не выходит…

– Чем вы тут занимаетесь, хотела бы я знать? – продолжала Татьяна Ивановна. – Откуда у вас деньжищи такие? Неужели не понимаешь, что это все кончится… кончится… – она не нашлась, что сказать напоследок, уточнить, чем же все «это» все-таки кончится.

– Что – это? – спросила Настя.

– Да то, что ты с бандитами связалась! Тебе нравится, ты с ними и болтайся, а Максима нашего оставь, пожалуйста, в покое!

– А я его и не держу, – улыбнулась Настя. – Он взрослый человек. И почему вы ко мне с этим…

– Взрослый?! Да какой он… Какие вы взрослые?! Ни жизни не знаете, ничего… Обломает вас жизнь еще тысячу раз, вы еще… Сидит тут, пи́салка: «Я – взрослая!..»

Татьяна Ивановна сорвалась, начала кричать, с непонятной злостью вскочила с дивана, заходила по комнате, рассматривая тренажеры, картинки на стенах… Картинки, между прочим, Настя покупала на вернисажах за такие деньги, которых Татьяне Ивановне, наверное, хватило бы лет на десять спокойной растительной жизни… Настя, покупая эти картинки, доставляла себе как бы двойное удовольствие – и самой приятно красивую вещь в доме иметь, и нищие питерские художники свою долю малую получат, будет на что портвейну с друзьями выпить…

– Я вот выясню, девочка моя, чем вы тут занимаетесь, смотри, как бы это тебе не вышло боком… Люди всю жизнь, всю жизнь, не жалея ничего: ни сил, ни здоровья – работают, учатся, а вы… А ты… Откуда это все?! – Она снова обвела комнату взглядом. – Откуда? На какие шиши?! Люди голодают, а здесь соплячка сидит в роскоши, бандитов приваживает… Это что за тип был?!

– Какой тип?

– Который нас встречал. Только не говори, что это родственник…

– А я и не говорю. Это мой телохранитель.

– Как?! Юра, ты слышал?! Телохранитель! Да ты кто такая?!

– А какое, вам, собственно, дело?

Настя даже не злилась на пыхтение Татьяны Ивановны, в которое перешел истеричный поначалу крик. Настин вопрос так возмутил ее, что она и кричать больше не смогла, задохнулась, покраснела даже вся. Жалко было ее Насте, жалко и противно, что нестарая, в общем, тетка гробит себя, забила голову какой-то мутью. Даже не забила, была в ней эта муть, а она ее не хочет выбросить из головы, так и живет с ней, не врубается ни во что…

– Юра! Скажи ты ей! Я больше не могу! Надо же, нарожали детей!..

– А что вы так волнуетесь-то? Не вы же рожали…

Насте стал надоедать этот спектакль. Она не видела в нем ни какого бы то ни было позитивного начала, ни практического смысла. А зачем тогда тратить время на пустую болтовню?..

– Ты похами мне еще!

– Таня, ну что ты, в самом деле, успокойся, – «Юра» встал с дивана и взял жену за руку. – Ты, Настя, извини, она нервничает…

– Ты еще будешь извиняться перед этой… Новая, видите ли, русская! Мы еще извиняться должны!.. Чтобы тебя на дух рядом с Максимом не было! Иначе…

– Знаете, разберитесь вы сами со своим Максимом, ладно? – сказала Настя. – Я все не пойму, чего вы от меня-то хотите?

«Господи, – думала она. – Ну почему нельзя поговорить по-хорошему? Я что, сделала им столько зла, что на меня можно так орать? Эта тетка меня знать не знает. Жалко ее. Денег бы ей дать, так не возьмет. Если уж у Макса не берет, то у меня и подавно… Но ведь так-то наглеть тоже нельзя… Вперлась в чужой дом, орет, обзывает… Тоже мне… взбесившийся пролетарий… Такие вот страну и просрали. Только орать и могут, а сделать что-нибудь – ни фига. Мозгов не хватает. Как те шахтеры, которые на асфальте готовы месяцами сидеть, требовать, чтобы им денег дали…»

– Я вот в милицию пойду, расскажу, чем вы тут занимаетесь. Работать не хотят, бизнес, видите ли, у них. Знаем мы ваш бизнес! Ворюги! Ты еще поплачешь, девочка моя, кровавыми слезами умоешься! Эти вот, – Татьяна Ивановна кивнула в сторону входной двери, – которые к тебе ходят, морды бандитские, они тебя первую и подставят. Им от тебя ведь надо-то чего? Сама знаешь.

– Ну-ка, ну-ка, поясните. – Настя подняла брови. Ей вдруг стало интересно, что же еще может родиться в голове этой несчастной женщины. Какие дикие мысли?

– Пояснить? Так про тебя все знакомые говорят, что ты… Сначала один бандит у тебя жил, продавцы из ночного магазина все тебя лапают, теперь Максима нашего подцепила, а кроме него сколько у тебя мужиков? А? Думаешь, я не знаю? Я из окна вижу, как ты на машине своей приезжаешь с целыми табунами. Ночуют у тебя… Кого ты обмануть пытаешься? У тебя же все на лбу написано.

Если бы эта дамочка не была матерью Макса, Настя давно бы послала ее подальше, но не могла она так поступить с этой Татьяной Ивановной. «Господи, ничего себе, денек начинается», – подумала она.

– Знаете что? – она посмотрела на этот раз не на Татьяну Ивановну, а на ее мужа. – У меня есть немного времени. Пойдемте на кухню, я вас чаем напою, спокойно поговорим. Вы так не нервничайте, Татьяна Ивановна, я ведь не блядь какая-нибудь, в самом деле.

Сказав это, она пристально посмотрела на женщину, следя за ее реакцией на «неприличное» слово. Все вышло так, как она предполагала. Услышав слово «блядь», сказанное просто так, мимоходом, как само собой разумеющееся, Татьяна Ивановна осеклась, поток слов у нее иссяк, и она растерянно посмотрела на мужа, ища у него поддержки.

«Какие же они беззащитные. Слова одного пугаются. А если до дела дойдет?»

– Хм, – кашлянул «Юра». – Хм-кхм. На кухню… Может быть, Таня, в самом деле?..

Татьяна Ивановна, побледнев, молчала. Она стояла посреди комнаты с высоко поднятой головой, всем своим видом выражая крайнюю степень оскорбления.

– Пойдемте, пойдемте, у меня торт есть. Да я и сама еще не завтракала. Легла поздно, знаете ли, сейчас только зарядку сделала, вы пришли…

– Ну разве что немного… – «Юра» снова подхватил супругу под локоток. – Танюша, успокойся, давай действительно поговорим, как люди… А то ты с порога прямо на девочку нападаешь… Не разобравшись, что да как…

Пока грелась вода в электрическом чайнике, Настя быстро накрыла на стол, нарезала круглый кремовый торт на аккуратные ломтики, разложила по блюдечкам, периодически посматривая на Татьяну Ивановну. Та, кажется, потихоньку успокаивалась и с женским любопытством, победившим праведный материнский гнев, рассматривала белые пластмассовые кухонные машины, которыми просторная, ставшая вдвое больше после передвижения стен кухня была заполнена с избытком, трогала невзначай айсберг стиральной машины, косилась на холодильник, высотой превышающий ее совсем не маленький рост.

– Может быть, вам кофе? – спохватилась Настя, держа на весу белый чайник.

– Нет, нет, нормально, – как-то даже испуганно-торопливо сказал «Юра». – Все нормально. Чайку…

Настя бросила в кружки пакетики «Липтона» с желтыми ярлычками, залила кипятком.

– Вот сахар… Тортик берите…

– Спасибо. – «Юра» пододвинул к себе блюдечко с ломтями торта, позвенел по краешку ложечкой, положил ее рядом. – А курить у вас можно? – спросил он, обращаясь к ней на «вы».

– Конечно. Вот пепельница… Я-то бросила… Баловство это… И кофе не пью. Так знаете, заметно лучше себя чувствовать стала. Вам-то, наверное, это смешно слышать, да? Думаете – какие ее годы, да? Простите, пожалуйста, я не помню, как вас по отчеству…

– Валентинович.

– Юрий Валентинович. Да вы курите, не стесняйтесь. Здесь все курят, кто приходит. Кроме меня. А я нормально переношу, меня не ломает. В школе-то еще, все ведь курили…

Юрий Валентинович, оттопырив ворот шерстяной кофты, достал из нагрудного кармана рубашки пачку «ЛМ», чиркнул поданной Настей зажигалкой, затянулся.

– Настя, ты как, вообще-то, живешь? Извини, конечно, одна-то…

– Ну, вы же видите. – Настя улыбнулась. – Справляюсь.

– Да, справляешься. Я не о том. Учиться думаешь?

– Учиться?

Про себя Настя подумала, что она уже всему научилась, но не рубить же вот так напрямую – у бедных предков Максика и так, кажется, состояние, близкое к коме.

– Не знаю. Я ведь работаю. Столько времени уходит…

– Да уж мы знаем, сколько времени уходит, если человек работает, – снова включилась в разговор пришедшая в себя Татьяна Ивановна. – Всю жизнь горбатимся, как кони какие-то… Знаем, как «легко» деньги зарабатываются… У тебя-то вроде легко, как я вижу?

– Да нет, – ответила Настя. – Не особенно.

– Не особенно… А чем ты все-таки занимаешься, если не секрет? – спросила Татьяна Ивановна.

– Таня, ну что ты опять, – начал было ее муж, но Настя остановила его:

– Все в порядке, Юрий Валентинович. Я чем занимаюсь? У меня несколько магазинов, я ими руковожу. Вот, в принципе, и все.

Это, конечно, было далеко не все. Даже десятой доли своего рабочего времени Настя не тратила на эти магазины, но не вываливать же на них всю правду – ведь инфаркт может хватить милых ископаемых.

– Руководишь? Несколько магазинов? Люди этому учатся десятки лет, институты заканчивают, как же ты, если не секрет, руководишь?

– Татьяна Ивановна… ну как-то руковожу. Я не знаю, как это объяснить… Время сейчас другое…

– Это-то мы видим, что время другое. Все другое. В наше время…

– Вот только не надо, Таня, – Юрий Валентинович поморщился. – Не надо про наше время. Настя, на самом деле, это все неважно. Ты скажи одну только вещь. С криминалом как у тебя там, очень плотно?

– А какой вы хотите услышать ответ, Юрий Валентинович? – Настя повернулась и посмотрела в окно. – Чтобы я вам ответила, что – да, очень, мол, плотно? Так не отвечу.

– Это понятно…

– Да ничего не понятно, – резко сказала Настя, снова повернувшись к гостям, и Татьяна Ивановна посмотрела на нее с удивлением. Очень по-взрослому начала говорить Настя. Таким тоном, который заставлял ее слушать. «Научилась где-то командовать, и вправду убедительно», – подумала она.

– Крыша у меня, конечно, есть. Но вас ведь интересует больше, касается ли это Максима, я так понимаю?

– В первую очередь да, – сказал Юрий Валентинович, внимательно глядя ей в глаза.

– Так вот, могу вас успокоить: Максима это никаким боком не касается. И вообще, у нас работает человек тридцать ребят, молодых. Вы что же думаете, у них родителей нет или они все – оторвы, бандиты, и им жизнь не дорога? Продавцы, товароведы – девочки, студенты, все нормальные ребята. Зайдите к нам в магазин, посмотрите сами. А без крыши сейчас ни одна фирма не может работать. Просто физически не может. Ну и на этом все заканчивается. Никакого криминала у нас нет.

Она старательно не отводила глаза, хотя ей очень хотелось это сделать. Да уж. Скажи она всю правду, точно бы кондратий пришел за бедными Юрой и Таней.

Но если Татьяну Ивановну можно было как-то уболтать – она ведь сама хотела, чтобы ее убедили, да так, чтобы она поверила, искренне поверила, что никаким криминалом для ее сыночка и не пахнет, – то с Юрием Валентиновичем все было сложнее. Он продолжал пялиться на Настю и, кажется, слабо верил ее словам. Но молодец, жене виду не подал.

– А этот… молодой человек, который тут был, он кто? – Татьяна Ивановна, кажется, окончательно успокоилась. Слово «крыша», мусолимое ежедневными газетами и ходящее из анекдота в анекдот, было для нее, видимо, привычным и не страшным. Ну крыша и крыша, подумаешь, большое дело. Главное, чтобы дружков-бандитов не было у ее сыночка. А крыша – ради Бога.

«Ничего-то она не понимает, – снова подумала Настя. – И хорошо. Хоть живет спокойно».

– Вот он из крыши как раз и был. – Настя улыбнулась. Какие непосредственные все-таки эти взрослые… Родители… «Кто да что?» Не знают, что за такие вопросы в других местах могут запросто голову оторвать.

– А что это он так перед тобой… расшаркивался? – снова спросила женщина.

– Татьяна Ивановна, так я же вам говорю, – вдохновенно стала врать Настя. – Ничего страшного. И все эти бандиты, они не такие ужасные, как в газетах пишут. Есть, конечно, настоящие убийцы, но, во-первых, их мало, а во-вторых, ни один уважающий себя человек с ними дел иметь не будет. Вот они в газеты и попадают. А «обычные» бандиты – они ведь у нас деньги зарабатывают… Стерегут нас, от разных отморозков защищают, от хулиганов-подростков, которых, кстати, развелось немерено. Их надо бояться. И если бы Максим с ними связался, тогда были бы проблемы… А так – этот парень, Егор, напился вчера, сегодня на работу не вышел. Ну я ему выговор объявила, вот он и сник. А вы говорите – крыша, бандиты… На самом деле, все идет нормально, все работают, все тихо…

«Ты ври, ври, да не завирайся», – говорили ей глаза Юрия Валентиновича, но вместе с этим она видела в них и некое одобрение того, что Настя успокаивает, и, кажется, довольно успешно, его жену.

– Ну допустим, – сказал наконец Юрий Валентинович. – Так Максим и ты…

– Послушайте, что я вам скажу. Между мной и Максимом ничего нет. Уже давно. Он работает, деньги получает. Кстати, он мне говорил, что вам предлагал, а вы у него не берете. Это зря. Он их честно зарабатывает, уж я точно могу сказать, никакого криминала… Со своим программным обеспечением он и больше мог бы зарабатывать. Он же сам программы пишет такие, за которые в Штатах ему бы десятки тысяч платили. Если не сотни.

– Ну уж и сотни… – начала было Татьяна Ивановна, но Настя не дала ей договорить.

– Так вот, если вас интересует, сплю ли я с ним, то – нет, не сплю.

– А раньше? – не выдержала Татьяна Ивановна.

– А раньше – да. Спала. Вы же не думаете, что ваш сын – девственник в восемнадцать лет…

– Кхм, – кашлянул отец. – Не думаем.

– Ну вот. А я замуж выхожу. На этой неделе свадьба. Максим в курсе, естественно, мы уже давно с ним говорили на эту тему… Я встретила человека…

– Что-то много ты их встречаешь, милая, – сузив глаза, снова заговорила Татьяна Ивановна. – И часто слишком…

Настя помолчала. Это уже действительно слишком. Кто они такие, чтобы ей указывать? Но раз уж начали беседовать в вежливом ключе, так надо и закончить достойно.

– В общем, все, кажется, ясно. Сын ваш не в обиде, это жизнь, что тут поделаешь?.. Он работает, ему все нравится. Вы на этот счет не беспокойтесь. А если вы думаете, что я его совратила, то, поверьте мне, это совсем не так.

– Да… Ясно…

Юрий Валентинович выглядел каким-то потерянным, жена его тоже что-то словно погасла. Конечно, поняла Настя, вот она и оторвалась от них. До этой минуты они чувствовали какое-то свое мифическое влияние, как же, восемнадцатилетняя девчонка соблазнила единственного любимого сына, крутит им, затягивает в сомнительные делишки… А оказывается, не нужен ей их сыночек. И она сама по себе прекрасно живет. И жизнь эта – другая, и не пересекается с их существованием ни в одной точке. И что же они теперь могут ей сказать? И уместны ли они вообще здесь, в этой кухне, в этой квартире, где крутятся какие-то подозрительные личности, где нет до них никому нет никакого дела…

– Ну что же… – Татьяна Ивановна встала из-за стола. – Спасибо за чай. Пойдем, Юра?

Насте показалось, что женщина стала даже как-то ниже ростом.

– Одевайся, – ответил муж. – Я сейчас.

«Да что же это делается? – Настя смотрела на супружескую пару, неловко толкающуюся в дверях. Юра пропускал жену в прихожую, она делала шаг в одну с ним сторону, и они никак не могли разойтись. – Что же они такие жалкие? Взрослые люди, такие беспомощные, такие слабые…Что с ними со всеми случилось? Почему не бьются они за свою жизнь, не рвут зубами свое, то, ради чего они горбатились десятилетиями, все эти пенсии, зарплаты, почему они сидят у телевизоров и причитают годами?»

– Настя, – тихо сказал Юрий Валентинович, когда жена его наконец скрылась в прихожей и Настя с содроганием услышала визг застежки-«молнии» на ее высоких старомодных сапогах. Замок, понятное дело, заклинило, и Татьяна Ивановна, нервничая, дергала его вверх-вниз. «Молния» скрипела, и Настя подумала, хорошо, что она не видит сейчас скрючившуюся в три погибели женщину, воюющую с этим жутким совковым изделием. Она боялась, что расплачется от жалости и неожиданной злости на эту сволочную жизнь, в которой такие вот женщины, в общем, красивые и, возможно, умные, превращаются в злобных истеричных мегер. – Тут, Настя, понимаешь, какое дело… – Он снова сел за стол, вытащил очередную сигарету из пачки. – Я вот подумал, раз у тебя так все налажено… Крыша и все такое… Может, поможешь мне?

– А что случилось?

– Юра! – раздался из прихожей крик Татьяны Ивановны. – Идем!

– Подожди, – крикнул в ответ «Юра». – Сейчас. Ты иди, я догоню.

Татьяна Ивановна возникла в дверях. Как Настя и предполагала, она была в этих чудовищных серых сапогах на «молниях», в таком же сером, немодном пальто…

– Ты что, еще тут жаловаться хочешь?

– Таня, я прошу, иди домой.

– Ну-ну… Совсем у тебя гордости нет… Ты послушай, девочка, послушай, может, задумаешься хоть немного, чем в жизни тебе стоит заниматься.

– Да в чем дело-то?

– Да в том. Он же у меня самый умный… Были у него деньги, копил, дурак старый, с получек доллары покупал… И дал такому вот, из ваших, бизнесмену, в долг… На дело, мол, надо… С процентами вернуть обещал. Дело верное, говорит, через месяц деньги с прибылью деньги вернутся…

«Все ясно, – подумала Настя. Вот тебе и взрослые люди. Хуже детей…»

– А что за человек-то попросил? Знакомый хоть? – со скукой в голосе спросила она. Но эта скука прозвучала снова так по-деловому, так солидно, что Юрий незамедлительно ответил:

– Институтский приятель… Сто лет не виделись, а тут позвонил, дай денег, говорит, можно заработать… Ну были у меня сбережения…

«Господи, что же они, идиоты, у Максима-то не берут… Ну идиоты…»

– Ну и?

– Ну и дал…

– Много?

– Две тысячи… Долларов… Все что было.

«Две штуки, конечно, не бог весть какая сумма. Никто еще не умирал от потери двух штук. У совсем нищих таких денег нет, у тех, кому на хлеб не хватает, а остальные как-нибудь тоже с собой не кончали… Но для этих лохов, кажется, две штуки – это большие бабки…»

– А дальше?

– А дальше пришел срок, стал я звонить… Он все меня мурыжил, мурыжил… Потом приехал я к нему… Там компания…

– Дали по башке, и все дела, – закончила за мужа Татьяна Ивановна. – Бандиты… Такие же, между прочим, как твой этот… – Она снова мотнула головой в сторону прихожей.

– Откуда вы знаете? Вы что, тоже там были?

– Нет. Но Юра рассказал…

– Серьезные пацаны, что ли?

Настя не верила в «серьезных пацанов». Серьезные пацаны такими вещами не занимаются. Это уж совсем западло. Это дела мелких ублюдков, отморозков.

– Ну, Настя, мне с ними не справиться было. Только так могу ответить. Вот ты у нас молодой бизнесмен. С крышей. Посоветуй, что делать? Не в милицию же идти?

– Они сказали, что вообще убьют, – подкудахтала словам мужа Татьяна Ивановна.

– А приятель-то что сказал? – спросила Настя.

– А приятель пьяный в хлам валялся. Ничего не сказал. Потом я позвонил еще раз, он мне посоветовал забыть все. Вот так. Сказал, что отдаст потом… Когда-нибудь. Когда у него будут деньги.

– Ладно. Разберемся. Телефончик оставьте этого своего приятеля. Расписка есть у вас?

– Есть. Он написал.

– Хорошо бы мне ее у вас забрать. Может, и получится что… Хотя я не уверена. Я же такими вещами не занимаюсь, – сказала она на всякий случай.

– Расписка с собой у меня. – Юрий Валентинович снова полез в нагрудный карман. – В паспорте ношу.

– Давайте… – Настя взяла смятый листок, пробежала глазами по неровным строчкам. – Хорошо. Я вам позвоню, если что-то выяснится. А милиция этим делом заниматься не будет.

– Почему? – спросила Татьяна Ивановна. – Просто интересно. Мы и не собирались…

– Не будет, и все. Это я вам гарантирую.

Она вышла проводить родителей Макса в прихожую. Оказалось, что они не такие высокие, какими казались Насте сидя. Встав рядом с ними и пожимая теплую ладонь Юрия Валентиновича, которую он протянул ей на прощание, она вдруг почувствовала острый укол, словно кто-то проткнул грудную клетку тонкой стальной холодной иглой. «Вот что значит – до боли жалко… – подумала она. – Бедные, старенькие… Непонятно, чего их жалеть, сами вроде бы виноваты, а все равно жалко…»

Она не закрывала дверь до тех пор, пока супруги не прошли сквозь разъехавшиеся с мягким уютным шипением дверцы лифта.

– Всего доброго, – крикнула Настя, но ответом ей был только ровный гул опускающейся в шахту кабины.

Глава вторая

Андрей не знал, что так «пробило» его, как он любил говорить, в этой девочке, но это «что-то» было таким сильным и неуправляемым, что тем же вечером, через несколько часов после того, как он впервые увидел Настю и побывал у нее дома, они уже сидели в самолете, летящем в Симферополь.

Настя ничего не понимала тогда и явно побаивалась. Андрей приехал к ней домой в одиннадцать, Настя была одна. Он, не снимая пальто, прошел в гостиную и понял, что не знает, что сказать. Она смотрела на него со странным выражением на лице. Тогда ему показалось, что девочка растерялась, но потом, через пару дней, Андрей понял, что не растерянность это была, а что-то другое. Но тогда – тогда он сам мало что соображал.

– Одевайся, – буркнул он.

Настя молча пошла в прихожую, выключая по пути свет в гостиной, на кухне, закрыла двери.

Она не задавала вопросов ни в лифте, ни на улице, когда он распахнул заднюю дверцу своего «мерса» и сам сел рядом, ни в аэропорту.

Андрей отпустил Липку, шофера-охранника и машину, вытащил радиотелефон, набрал симферопольский номер.

– Боря? Извини, что беспокою. Слушай, мне тачка нужна. Через пару часов в Симферополе. Хорошая тачка. Выбери там у себя поприличней… В аэропорту меня встретишь. – Он назвал номер рейса и выключил телефон. – Пить хочешь? – спросил он, засовывая «трубу» в карман.

– Нет, – она помотала головой. – Спасибо.

– Ну… а есть?

– Не-а… – Настя улыбнулась. – Я хочу вон там посмотреть…

Она кивнула в сторону ларька, торгующего круглосуточно разным мелким барахлом – сникерсами, шариковыми ручками, кассетами…

Подойдя к ларьку, она пошарила в карманах джинсов, вытащила несколько бумажек и, протянув их продавцу, сказала:

– Плейер, вон тот, «Панасоник», четыре батарейки и кассет… Что там у вас?..

Андрей молча наблюдал, как она засовывает в черный ящичек батарейки, вставляет кассету и надевает наушники. Настя нажала кнопку, и, запустив пленку, спокойно кивнула Андрею – все, мол, теперь я готова…

Так она и ходила, пока Андрей регистрировал только что купленные билеты, благо в кассах у него были свои люди, и проблем с их приобретением не возникало уже очень давно. И в самолете она сразу села к иллюминатору, привалилась головой к спинке кресла и, прикрыв глаза, не снимая наушников, слегка кивала в такт не слышной Андрею музыке.

А с ним происходило что-то странное. Нужна была очень веская причина для того, чтобы Андрей Быков хоть на день оставил дела, дав полную власть своему заместителю – Кислому и переложив на него все полномочия. С Вовкой Киселевым они вместе занимались кунг-фу, спарринговали в полутемных, а иногда и в совсем темных спортзалах окраинных школ – по ночам, чтобы, не дай бог, не пришла какая-нибудь долбаная проверка из РОНО или из ментовки, из КГБ и не повязала бы всю теплую компанию. Теплую в буквальном смысле – воздух в неотапливаемых спортзалах даже зимой они нагревали – будь здоров как! Переодевшись в раздевалке, босыми выходили на крашеные доски темного зала, едва не подпрыгивая от холода. Словно по льду, прыгали босиком по застывшему покрытию… А через полчаса казалось, что тренировка проходит в сауне. Двадцать здоровых парней бегали, кувыркались в сальто, таскали друг друга на плечах, приседали, вставали на пальцы, отжимались, тянули сухожилия и снова бегали, бегали, бегали – прямо, боком, спиной вперед, на четвереньках, гусиным шагом. Сотни километров набегал Андрей со своими товарищами в этих залах.

Андрей вспоминал сейчас те годы со смешанным чувством – ему было одновременно и смешно и грустно. Смешно, какие мысли приходили в голову во время первых тренировок. Он тогда ничего еще не знал ни о кунг-фу, ни о каратэ, с которого все и началось. Слава – первый сэнсей… С ним Андрей познакомился через пареньков из народной дружины с Невского, где промышлял фарцовкой и подкармливал этих добровольных стражей правопорядка. Слава говорил, что каратэ – это целая философия, и тот, кто пришел в секцию, чтобы просто научиться драться, ему неинтересен. Научится, конечно, говорил Слава, драться, но дальше дело не пойдет. Тогда Андрею казалось, что этого вполне достаточно. Прыгнуть, вырубить ногами противника – все, больше ничего не нужно ему для того, чтобы и шухер на своей территории навести, и авторитет поднять, и себя обезопасить, и девчонкам мозги запудрить, вырасти в их глазах до уже каких-то совсем невиданных высот.

Слава говорил им о философии, о мудрости, заложенной в том искусстве, которому самозабвенно посвятил всю свою жизнь. Книжки приносил… Андрей сначала посмеивался, а потом внезапно в процессе тренировок стал ощущать какое-то странное чувство, неожиданное и непривычное единство с теми, кто стоял рядом с ним, причем единство, скажем так, позитивное, светлое. Агрессия, присущая ему с самого раннего детства и заполнившая все школьные годы целым валом проблем с учителями, детской комнатой милиции и родителями, куда-то исчезала, наступало что-то похожее на «просветление» – слово, которое он до той поры всегда и произносил вот так, в кавычках, хихикая и загибая какой-нибудь очередной анекдот про это самое «просветление».

Он бросил курить, но не только из-за дыхалки. Понятно, что после выкуренной полпачки сигарет не очень-то потаскаешь на себе восьмидесятикилограммовую тушу Кислого, не поприседаешь с ней столько, сколько требовал Слава. В конечном счете Андрей отказался от хороших американских сигарет, которые блоками лежали у него дома, просто потому, что захотелось стать чище. Физически в первую очередь. Физически, но и морально тоже, вспоминал Андрей. Как-то четче и ясней стали для него такие понятия, как «справедливость», «добро», «зло», «порядочность»…

Андрей сидел в неудобном, слишком маленьком для него кресле «ТУ-134» и, посматривая на девочку у иллюминатора, думал о своем.

Конечно, Слава знал о том, чем занимаются Андрей и Кислый, но это не коробило его, как большинство соотечественников, – те считали их едва ли не преступниками. А, собственно, почему «едва ли»? С точки зрения уголовного кодекса и «морального кодекса строителей коммунизма» они и были настоящими преступниками. Как же – джинсы, диски, валюта… Вот они, атрибуты врага советской власти. А ну-ка, в кутузку его, за эти самые джинсы и доллары с марками…

Но Слава говорил, что ему все равно. То, что делают Андрей и Кислый, – не преступление…

– А что, с твоей точки зрения, – преступление? – спрашивал Андрей.

– Несправедливость по отношению к ближнему. В любой форме, – отвечал Слава.

Однажды они возвращались с тренировки и решили прогуляться до следующей станции метро. Нагрузки тогда уже были такими, что казалось, стоит сесть на диванчик в вагоне последнего поезда, и с этого диванчика уже не встанешь. Закостенеет тело, и мышцы откажутся выполнять приказы мозга.

– Давайте пройдемся, – предложил Слава. – Пусть еще ноги поработают, да и расслабимся на свежем воздухе.

Ну и нарвались на команду гопников. Подвалило человек шесть или семь. Как обычно, пошли дешевые прихваты – закурить, да прикурить, да «постой, паренек, погоди», да что в карманах, да бабки давай… Короче, обычные гопники, промышляющие на просторах Ленинского проспекта, благо места здесь еще в проекте генерального архитектора были задуманы будто специально под плацдарм для разборок. Железнодорожная насыпь, какие-то лужи-пруды, кустики, рощицы, за которыми возвышается монолитная стена типовых девятиэтажек…

Это был не Невский проспект, где Андрея знала каждая собака и никто не осмеливался наезжать вот так, по-детски. Этим отморозкам неведомы были центровые авторитеты, которые для подростков из Автово являлись какими-то полусказочными персонажами. Андрей напрягся, выбирая, кого из этих уродов завалить первым, но, покосившись на Славу, подавил в себе желание броситься на молодых хулиганов и отметелить их так, чтобы запомнили на всю свою ублюдочную жизнь. Кислый тоже молча стоял рядом, ожидая, что сделает сэнсей.

А сэнсэй молча смотрел на кривляющегося перед ним пацана и не делал ровным счетом ничего. Застыл, как статуя.

– Ты что, козел, заснул? – крикнул ему один из наезжающих, судя по всему, главарь. – Не спи, бля, замерзнешь! Давай, на хуй, из карманов все, сука. Попишу ща… Тварь…

Он выбросил вперед руку, в которой блеснуло лезвие ножа, и только тогда Слава… не ударил даже противника, а просто взял за локоть – неспешно так, но, удивительное дело, парень не успел отдернуть руку с ножом, – и сдавил своими сильными пальцами, которые, если надо, становились твердыми, как стальные клещи. Продолжая давить на болевые точки в локтевом сгибе, Слава пристально смотрел в глаза заревевшему от боли пацану, и Андрей знал, что Слава видит не только смятое болью лицо. Лучшее, что можно сделать в драке, – это смотреть противнику в глаза. Так не только подавляешь его психологически, но, как ни странно, следишь за всем телом врага, не упуская из виду ни одного его движения. А стоит опустить глаза и посмотреть, скажем, на его ноги, как все остальное сразу теряется и выходит из-под зрительного контроля…

Противник сейчас уже превратился в жертву, может быть, еще сам того не осознавая и на что-то надеясь. Не реагируя на его крики, Слава сделал странную вещь. Все стоящие вокруг: и Андрей с Кислым, и пятеро или шестеро подельников, которые замерли от тяжелой волны спокойствия, внезапно выплеснувшейся из глаз Славы, – видели то, что произошло, но объяснить это ни тогда, ни после так и не смогли. Слава качнул головой вперед, совсем чуть-чуть, сантиметра на два, и парень, до того извивавшийся от боли в руке, отлетел назад и шлепнулся на спину, зацепившись ногой за какую-то торчащую из земли проволоку. Слава повернулся к бандитам спиной и бросил Андрею с Кислым:

– Пошли, парни. Все в порядке.

Когда они подходили к метро – до закрытия оставалось минут десять, успели как раз, – Андрей спросил:

– Слава, слушай, а что ты сделал-то?

– Ты же видел.

– Видел. Но не понял. Это что – энергетический удар?

Слава улыбнулся.

– Какой, нафиг, энергетический удар?.. Нет никаких энергетических ударов. Во всяком случае, я этого делать не умею. И ни разу не видел, чтобы кто-то делал. Слышать – слышал, но мало ли, кто что слышал. Байки это, парни, байки. А то, что вы видели, – это психология. Психология, внимание, может быть, чуточку внушения, но никакой мистики. Никаких энергетических ударов… Проще все.

– А как ты это?..

– Заниматься надо больше. И не думать о разной чепухе. О деньгах, например. Очень отвлекает. Лишает цельности. А человек, чтобы добиться… ну, не совершенства, а чего-то такого, должен стараться быть цельной личностью, не распыляться… Это, конечно, в наше время и в нашей стране невозможно… Здесь и диету-то невозможно соблюдать правильную, продуктов нету таких, не то что цельность обрести… Так что дерзайте, парни. И не думайте о разной мистике, чушь это все, детские сказки. Работать надо. Уверенность в себе вырабатывать. Я же видел, Андрюха, как ты напрягся. И почти что проиграл этому мальчику…

– Как это – проиграл? Я бы его уделал в два счета.

– Уделал бы. Потому что ты физически сильнее. Но все равно не победил бы. Ты бы встал с ним на один уровень, а для него лишний синяк – не поражение. Для него это в порядке вещей. Он в этих драках и с синяками себя как рыба в воде чувствует. А ты… – Слава пристально глянул в глаза Андрея, – еще нет. Но, похоже, к сожалению, скоро и ты так будешь кувыркаться… Если не остепенишься и не выбросишь из головы все лишнее… Но я, собственно, не о том.

Они вошли в пустой зал метро, сели на лавочку в ожидании электрички.

– Если ты опускаешься на их уровень, то, как ни дерись, каких увечий ни нанеси противнику, не победишь его окончательно. Он встанет и пойдет домой думать о мести, а потом подловит тебя где-нибудь во дворике. С пушкой, к примеру… От выстрела в спину никакое, дружище, каратэ не спасет. Так-то. На этом, между прочим, выезжают в зонах воры в законе. Знаешь, почему их так боятся даже крепкие физически урки?

– Почему? Потому что за ними кодла стоит?

– Ничего подобного. Потому что вор в законе выходит в поединке на другой уровень. И напавший на него это мгновенно чувствует и психологически ломается, сдается. А это уже даже не полдела, это фактически победа. Кулаки только точку ставят, там уже достаточно просто пальцем ткнуть, и человек сломается. Сам сломается. Понял?

– Не очень…

– Ну, ладно, поймешь еще. Только, боюсь, не было бы поздно…

– В каком смысле?

– Да так. Неважно. А что касается сегодняшнего – паренек просто меня испугался. Тебя не испугался, хоть и видел, что ты боец. И тебя, – Слава посмотрел на Вовку Киселева, который хоть и послабже был с виду, чем Андрей, уже носивший в определенных кругах кличку Крепкий, но в драке ему почти не уступал.

– А я для него был тайной за семью печатями. Он почувствовал, что я – другой. Непонятный. И испугался. А удар этот, как ты сказал, «энергетический», – так это я грамотно дернулся, испугал его. И в жилу прошло. Испугался он, и сам назад рванул. Это ведь основы дзюдо – использовать силу противника против него самого. Рванулся назад, понимая, что я его все равно за руку держу. Подсознательно понимая. А я его отпустил. Вот он и грохнулся.

– Ну ладно, а остальные-то? Они же как заторможенные стояли.

– Так та же история. Испугались неизвестности. И все. Арифметика. Так что, ребята, прежде чем в драку лезть в следующий раз, подумайте, крепко, как ее начать. Может быть, она для вас и закончится, не начавшись, как сегодня. А это всегда лучше. Уж поверьте мне, я-то знаю…

Андрей снова посмотрел на Настю. Как его разобрало, однако… В последние годы в девушках – любых, это точно, любых, каких бы он не захотел: высоких, маленьких, полных, тощих, любого возраста, почти любой национальности, – недостатка Андрей не испытывал. Стоило заказать по телефону – и никто бы, ни одна фирма, поставляющая «живой» товар клиентам, не отказала бы Крепкому. В лепешку бы расшиблись, а нашли то, что он требовал. Что же касается так называемых «порядочных» женщин, то Андрей убедился, что каждая из них тоже имеет свою цену, и большей частью он был в состоянии эту цену заплатить. В деньгах ли она выражалась или в чем-то еще, например, в каких-то услугах, в устройстве, скажем, сыночка в институт или даже мужа на престижную высокооплачиваемую работу… Бывало и такое в его практике, и это иногда веселило Крепкого, а иногда заставляло грустить. Скучно же, в самом деле… Заплатил – и все неприступные, казалось бы, прежде крепости рушатся. Открываются любые двери, а все эти тонны, да какие тонны, сотни тысяч тонн любовных романов оказываются пустой, не имеющей отношения к жизни болтовней. А может быть, оттого они так и популярны, эти любовные романы, особенно среди женщин, что каждая из них, читая эти сказки, уходит от знания своей природы, от понимания, что не устоит она, если вдруг будет ей предложено желаемое – богатство ли, слава, что-то еще… Знает она это и погружается в сказку, купленную в метро за семь рублей, идентифицирует себя на два часа с героиней романа, принципиальной, верной и преданной…

А эта девочка… Это что-то совершенно другое. Она была не похожа ни на одну из тысяч женщин, встреченных Андреем за его почти сорокалетнюю, насыщенную событиями жизнь. Настя отличалась от них так, словно была существом другого пола. О внешности и говорить не стоило: большей красавицы, на свой вкус конечно, Андрей никогда не видел. Не было в ней внутреннего мужского стержня, но не читалось и женской изменчивой и непостоянной натуры. Это было что-то третье, такое сильное и чистое, что это «третье» и подтолкнуло Андрея к размышлениям о днях своей юности. Не сказать, что дни эти были ах какими светлыми, но все-таки не такими, как день сегодняшний…

И уж совсем он не мог себе представить, что встреча с женщиной, какой бы раскрасавицей она ни была, может так повлиять на него, что он бросит все дела, примчится к ней домой, почти похитит ее, как в старых романах, и потащит куда-то в дальние дали. Непонятно, кстати, зачем. Но чувствовал себя сейчас Андрей именно так, как тогда, на первых своих тренировках. Просветленным, одним словом.

Он усмехнулся. Просветленным… Славы, сэнсея, давно уже нет в живых, как напророчил себе про пулю в спину… От нее и умер, отказавшись работать с бандитами. Они несколько раз предлагать не стали, дважды поговорили, а потом Славу нашли в собственном дворе со сквозным отверстием в голове – от затылка ко лбу. Лица у него не было совсем, в закрытом гробу пришлось хоронить.

И ребята, те, что рядом стояли на холодных досках школьных залов, – сколько сменила их Славина секция, и не упомнить теперь. Выгоняли из одной школы – они шли в другую, третью… Половина этих ребят теперь сроки отмотала, многие и не по первому разу, а кое-кто вместе с сэнсеем покой обрел под каменной плитой или крестом бетонным…

А сам он – что говорить… Царь и Бог в Питере, ну, не самый, конечно, главный, так, царек, но власть какую-никакую имеет и денег в достатке… Только ведь от пули в затылок и он не заговорен, несмотря на все свои ухищрения, несмотря на охрану из надежных ребят, крутой авторитет и необходимость, которую испытывали в нем – живом – еще с десяток больших авторитетов…

Они вышли из здания аэровокзала в Симферополе. Настя по-прежнему покачивала головой в такт музыке. За всю дорогу она не сказала Андрею ни слова, и это устраивало его. Он не знал, о чем бы сейчас с ней говорил, слов для объяснения их путешествия у него не было никаких. Пусть уж лучше так… Потом что-нибудь придет на ум… С утра. Утро, оно ведь вечера мудренее…

Стоянка такси была забита иномарками – теперь это называлось «кооперативом», и таксисты рубились на своих тачках, за бешеные бабки подвозя «насосанных» купчиков, прилетевших на юг покуролесить с молоденькими любовницами. Чуть в стороне стояла сверкающая серебром «Ауди», на ее капот облокотился Борис Иванович Семгин, Боря, человек, которого Андрей если и не любил, то считал едва ли не родственником. Борю он не задействовал ни в каких своих делах, да и поди, задействуй такого… Здоровенный черноусый мужик, матрос, списанный на берег за бесконечные дебоши и пьянки, на суше вдруг остепенился, отгрохал себе домишко о трех этажах, машинку прикупил, женился и зажил обычной, в меру таинственной жизнью русского человека «при деньгах». Откуда у него эти деньги, не знал никто. Боря не шиковал, но и нужды не испытывал никогда. Думая об этом, Андрей усмехался.

Русский человек – необычайно хитрое создание. Оттого, наверное, и столько анекдотов ходит о хитрости еврейской, чтобы откреститься от этого свойства. Мы, мол, душа нараспашку, последнюю рубаху, мол, снимем, все пропьем, но родину не опозорим…

И бесконечные песни по телевидению о том, что нет зарплаты, нечего есть, нечего пить, не на что жить. Но в каждом магазине, торгующем хорошей импортной радиоаппаратурой, – очереди за телевизорами «Филиппс» и «Сони», видаки в каждой квартире, дети программирование изучают на домашних стареньких «Пентиумах» («…денег совсем нет, у сына компьютер не фурычит, так и не починить даже…»), рабочие на заводики свои на стареньких «Жигулях» приезжают, а за колбасой, несчастной этой колбасой, символом благосостояния советских времен, снова очереди, несмотря на то что лежит она на каждом углу в каждом магазине двадцати сортов…

Андрей не верил в поголовное обнищание населения. Он видел нищих, но это были здоровые мужики, каждому из которых он мгновенно нашел бы работу. И совсем не обязательно криминальную. И сам ставил себя на их место – не стоял бы уж с протянутой рукой и не митинговал у Белого дома. Работы в стране столько, что, кажется, за сто лет не переделать… Но ведь все хотят много и сразу… Андрей тоже хотел много и сразу, но он – особая статья, он захотел и получил. Заплатил, правда, за это «много». Двумя сроками, потерей лучших друзей и ежедневным, ежечасным, ставшим давно уже привычным чувством опасности. А как же? За все надо платить…

А историю Бори он знал хорошо. Начал он с торговли винишком во время горбачевских указов, да так успешно начал, что домик и поставил. Начал-то он с того, что строил обычную одноэтажную халупу, но слава Богу, что все еще было в проекте и не пришлось перекладывать фундамент. Вырос трехэтажный особняк в горах, на полпути от Симферополя к Крымской обсерватории. Моря нету, а нахрена Боре море. Он моря этого хлебнул выше крыши… Место зато тихое, незаметное, туристов здесь отродясь не видели, ментам сюда соваться тоже совершенно без надобности… Так и образовался у Андрея схрон. Никто про него не знал, даже Кислый. Андрей, конечно, доверял ему, но ведь могут схватить его, неровен час, пытать станут. И нет схрона. Ведь под пыткой-то любой заговорит, это Андрей тоже знал очень хорошо. Любой. И он в том числе. Каким бы крутым ни был человек, хороший «заплечных дел мастер» (так их называли в старину), да еще и с помощью современной химии, любой язык развяжет. Даже у самых крутых, тех, что круче яиц вареных сил не хватит молчать.

Познакомились они – тоже банальней некуда. Давно это было. Боря только что, как это называется, «вразвалочку сошел на берег». И в симферопольском кабаке добивал остатки своей морской удали. И добился-таки, что наехали на него при выходе четверо жлобов, решили, что пьяненького мужичка легко опустят на бабки. Андрей случайно рядом оказался…

Боря-то и вправду совсем никакой был, драться почти не мог. Андрей от скуки, что ли, или от своего потаенного чувства справедливости встрял, отметелил всех четверых, а Борю повез в баньку, попарил, в себя привел, водки дал стакан, чтобы мужик разговаривать мог. Мужик-то первым делом за пиджак стал хвататься, документы и деньги искать, смотреть – на месте ли, не увел ли этот самый новый «дружбан», который его в баньку заволок. Короче, не помнил ничего – ни что в ресторане было, ни что потом…

Слово за слово, объяснил ему Андрей ситуацию, сам-то он только из зоны вернулся, досрочно, за хорошее поведение выпустили, полсрока скостили, да и с бабками он был – должок получил от одного фраера в Алуште. Ну и понеслось… Через четыре дня «полетов», в которые ушли мужики (один – празднуя освобождение от своего опостылевшего сухогруза и мудаков начальников, другой – от тяжести зоны), оба остались без копейки, но зато друзьями навек. В криминал влезать прямо на месте Андрей не хотел – идти на грабеж фраеров в незнакомом городе было ему западло, он себя ценил значительно дороже… Позвонил в Питер на последние рубли друзьям, выслали ему деньги телеграфом. Еще сутки они с Борей проболтались голодные и грязные по душным симферопольским улицам, а потом, когда Андрей выходил из здания телеграфа, пересчитывая на ходу купюры, Боря сказал:

– Ну что, ударим по пивку?

– Дружище, – ответил Андрей. – Я же вообще-то не пью. Это так, случайность была… Теперь надолго сухой… И ты давай подвязывай. Не дело это для мужика – в тряпку превращаться…

– А ты кто, вообще, по специальности? – спросил Боря позже, в шашлычной. В процессе загула вопрос о профессиональной принадлежности как-то не всплывал.

– Я? – Андрей весело посмотрел на своего нового друга. – Бандит.

Боря молча прожевал кусок ароматного мяса, рыгнул, вытер губы салфеткой.

– Что? Проблемы, братишка?

– Нет проблем. По мне, – сам того не замечая, Боря перефразировал Ильфа и Петрова, – по мне хоть и бандит, раз хороший человек… Я понял, в общем-то и раньше… А что мне понравилось в тебе, Андрюха, так это то, что когда у нас башли кончились, ты не стал, как бы это сказать… мелочь по карманам тырить. Ну, ты понимаешь, о чем я?

– Понимаю.

– Ты солидно повел себя. Как мужик.

– В долг просить – это, что ли, солидно?

– Лучше уж в долг, чем воровать да грабить честных граждан.

– В этом мы с тобой сходимся, Борис. Я честных граждан никогда не грабил.

– Да я уже понял…

На свадьбу Андрей подарил Боре первую его машину, «Опель-Кадет»…

– Отдохнуть приехал или как? – спросил Боря, быстро взглянув на Настю.

– Сам еще не знаю… Поеду сейчас к себе, созвонимся…

– Ко мне не заедешь?

– Сейчас нет. Может быть, на обратном пути.

– Ну давай… – Боря кивнул.

– Слушай. – сказал он, когда Настя села в машину и они остались на улице вдвоем, – это, конечно, не мое дело, но мне кажется, братишка, у тебя, как теперь говорят, крышу снесло. Нет?

– Ох, Боря, я и сам не знаю. Очень может быть.

– Ну, ты голову-то не теряй…

– Не учи ученого. Я в порядке. Утром позвоню. Расскажу, как доехали…

Когда он тронул машину с места и оглянулся на Настю, то увидел, что она уже спит, сняв наушники плейера и удобно свернувшись на мягком заднем сиденье. Спала она, пока Андрей ночью почти через весь Крымский полуостров вез ее к своей резиденции, которая была построена совсем недавно и почти по образцу Бориного дома: в горах, вдалеке от туристских маршрутов, хотя и не так далеко, как Борин схрон, – его домик, приземистый, двухэтажный, был спрятан в скалах Нового Света.

Глава третья

Егор приехал домой и первое, что сделал, пройдя в ванную комнату, сунул голову под струю холодной воды. Надо же так… Ужрались вчера в такую хламину… Хорошо, что Крепкий не в курсе, задал бы по полной программе… Развонялся бы так, что на неделю было бы шмону…

Впрочем, Егор думал о Крепком без злобы. Хороший мужик, надежный. И не жадный. А что орет – так начальник, положено… Ну, бухать не любит, но не все же спортсмены вокруг него… Хотя большинство именно спортсмены…

Егор попал в команду Крепкого из другой – до сих пор он толком не знал, был ли разгром его прежней, как пишут в газетах, «организованной преступной группировки» чисто ментовским делом или шел сложный передел сфер влияния, где кроме ментов, понятное дело купленных, замешаны были и другие деятели. Типа Крепкого. Слишком уж просто Егор отмазался от тюряги, и слишком откровенно его оттуда вытащил Крепкий. Даже не скрывал ничего. Почти. Предложил работу, а как отказаться… От таких предложений не отказываются…

Егор был в некотором смысле белой вороной среди братвы – не спортсмен, не блатарь, а в зону попал довольно экзотическим образом. Для братвы, конечно, экзотическим, а так… вполне нормальным. В начале семидесятых загремел за хранение, а на самом деле – за употребление наркотиков.

Егор был в то время хиппи, ездил автостопом по стране, «тусовался» – тогда это слово было принадлежностью хипповского слэнга, труднопонимаемо, и всуе цивильными гражданами не употреблялось. Вот и помели Егора и еще десяток хиппанов в палаточном лагере, который они разбили где-то под Вышним Волочком, чтобы «перенайтать» и двинуть дальше стопом из Питера на юг. Замели, нашли траву, а дальше… Предложили Егору стать стукачом, он отказался… Обычное дело. Кого отпустили, просто так, без объяснения чего бы то ни было, а Егор не понравился ментам, ну и пришили ему «хранение с целью продажи»…

В зоне, куда его определили, Егор не особенно страдал. Конечно, это «не особенно» было очень условным и сравнительным. Его не опустили, не били, вернее, почти не били, освободили досрочно… В остальном же все ужасы зоны он испытал на себе в полной мере. От природы очень сильный физически, Егор никак не походил с виду на хиппи, если бы не длинные волосы, которых он лишился еще в следственном изоляторе, так что все его рассказы о бродячей хипповой жизни воспринимались в бараке, как попытки напустить тень на плетень и уйти от прямого разговора о наркотиках.

В общем, выйдя на свободу, Егор имел уже четкое представление о каналах покупки и сбыта, как розничного, так и оптового, что давало ему, во-первых, деньги, и немалые, во-вторых, занятие, которого он никак не мог себе найти, и отчасти от незнания, куда себя пристроить, ушел в хипповые коммуны, в «систему», как тогда это называлось. Теперь же у него было дело, большое дело, настоящее, на всю жизнь… Совесть Егора не мучала, он сам вовсю курил траву. Правда, теперь, когда стал «реальным» торговцем, с этим делом завязал, пробовал только на качество, а чтобы для удовольствия – ни-ни. Слишком напряженная и опасная была у него работа, чтобы таким образом кайфовать. А деньги, которые он зарабатывал, давали возможность «оттянуться» куда более безопасными способами и значительно разнообразней, чем сидеть дома перед проигрывателем с пластинкой «Битлз» и косяком в зубах. И понеслось-поехало… И доехало бы в конечном счете до нового срока, если бы не вытащил его в последний момент Крепкий.

Теперь он был приставлен кем-то вроде чиновника для особых поручений при этой девочке, Насте… Сначала они просто наблюдали за ней, Крепкий пас ее папашу, но активных действий не предпринимал, говорил, что надо подождать, пока «барашек разжиреет». А папаша работал будьте-нате, никаких авторитетов либо не признавал, либо просто не знал. С дружками закрутили дело, стали кислоту возить из Голландии через Эстонию в Питер, прятали в деталях мебели, для этого целую мебельную фирму забацали, все официально, туда-сюда, импорт-экспорт… Лесопилку купили, стали деревья валить, туда же гнать, в Скандинавию… Дело начинало шириться, и, по мнению Егора, через месячишко, когда должна была прийти очередная партия дури из-за бугра, можно было бы наезжать на этих лохов, полезших в такое дело, из которого левые люди живыми не выходят. Но они сами между собой переругались, папашу Настиного замочил партнер, затем и мамашу, а потом вдруг дочурка маленькая, шестнадцать ей тогда было всего, влезла в самую гущу событий и, к удивлению и прямо-таки детскому восторгу, в который пришел Егор, наблюдая за ее акциями, завалила одного за другим всех членов злосчастной фирмы, имевших отношение к гибели ее родителей. Ну и молодежь, одно слово…

А потом началось какое-то безумие. Вылез на свет Божий старый, давно скрывшийся из виду авторитет, законник Клементьев. Он свои виды на нее, надо понимать, имел, начал ее опекать, крышу ей дал, а она на башли, которые в результате ей достались на руинах разгромленной фирмы, открыла магазин… Точнее, не открыла, а вложила в разоряющееся предприятие, вытащила его из долговой ямы, и заработала машинка по «отмыванию» денежек в полный рост. Клементьев этот, видимо, для этого всю байду и завертел. Очень удобно. Сколько не вливай в этот магазин, никто не просечет. Комиссионная торговля, там черт ногу сломит, можно миллионы отмывать, никто и не почешется, никакие проверки ничего не высчитают и никого не поймают… А потом и Клементьева грохнули где-то в Москве. Что там было доподлинно, Егор не знал, да и Крепкий тоже, но приказал девчонку все время держать в поле зрения. Он тогда уже с Михалычем сошелся, дружком покойного Клементьева, который в политику полез, в мэрию, партии какие-то стал подкармливать из своих, вернее, бывших клементьевских миллионов. Они, видно, между собой и порешили, что пора девочку под себя брать, что она им какую-то большую пользу может принести. Все так, но…

Андрюха-то, Крепкий, вдруг ни с того ни с сего эту Настю «под себя» в буквальном смысле взял… Похоже, крыша у мужика поехала. Жениться вот теперь надумал. И теперь она для всей братвы Анастасией Аркадьевной стала… А сегодня вот выговор ему, Егору, закатила, за то что с большого бодуна приехал и должен был какие-то документы опять в мэрию тащить… Ну, перенесли на завтра… И то хлеб.

Он держал голову под струей воды и пофыркивал, ухал да охал и с трудом услышал пиканье радиотелефона.

– Алло! Егор? – услышал он голос Насти. Легка на помине… Но все-таки нравилась она ему, хорошая девчонка, из молодых, да ранняя. И не сука позорная, не трепло, деловая…

– Да. Я в порядке, Настя.

– Егор, будь добр, подскочи снова ко мне. Тут есть для тебя дельце одно. Сделаешь, а потом гуляй хоть три дня. Я Андрею скажу… Очень надо, а?

– Нет проблем, Настя. Сейчас я буду… – он помедлил, – у вас.

Надо же сделать девчонке приятное. «У вас». Прогнулся малость, так это ведь как ребенку конфетку подарить. Это и не прогиб как бы…

Через полчаса он снова был у Насти, которая вручила ему расписку Юрия Валентиновича и еще раз попросила Егора помочь в этом мелком, но противном деле.

– Да, Настя, знаете, действительно противно это… Такая сумма, две штуки, мелочь… А этот гусь, видно, тоже, мелочовка, срубил на халяву денежек, боюсь, нет у него ничего, и взять-то на эти две штуки не знаю что…

– Две не две, а учить надо этих уродов, – ответила Настя. – И потом, почему две? Ты же работаешь? Четыре как минимум…

– Да, черт их подери, у этих же придурков наличных денег наверняка не будет. Ну что, на квартиру его разводить, что ли?

– Шугани как следует. По-настоящему. Чтобы знал, как хороших людей обижать. Чтобы на всю жизнь запомнил…

– А люди действительно хорошие?

– Родители друга моего. Хорошие. Подлянок никому не делали.

– Это уже много в наше время.

– Ну, давай, Егор, потом три дня – твои. Договорились? Да, а деньги… Я хотела, чтобы деньги он сам привез тому, у кого брал, да вот, думаю, может, пусть лучше тебе отдаст? Может, не довезет? Как думаешь?

– Да я на месте разберусь. Видно будет. Может, и сам в зубах принесет. Посмотрим, что за тип.

Егор повертел в руках бумажку с адресом и решил не откладывать дело в долгий ящик. С одной стороны, вышибать такие долги – дело почти безнадежное. Разве что вещи какие вынести из квартиры, а какие там могут быть вещи… С другой стороны, надо наехать, раз этот гусь такой специалист по заниманию, пусть занимает четыре штуки и сегодня вечером, в крайнем случае, завтра днем отдает…

Не любил Егор работу с такими суммами. Когда какой-нибудь бизнесмен должен штук пятьдесят или ладно, пусть двадцать, там хоть понятно, что делать. Человек конкретный, у него есть чем ответить за эту сумму. Вся проблема сводится к тому, что человеку этому, как правило, жалко отвечать своей недвижимостью, машиной или картинками, висящими на даче по стенам, и нужно его… как бы это… убедить, что лучше отдать картинки, машину или дачу с квартирой, чем висеть на дереве подвешенным за мизинцы рук и видеть, как по малюсенькому кусочку отрезают ему детородный орган или поджаривают на угольках пятки.

Через двадцать минут он был уже по указанному в бумажке адресу на Лесном проспекте. Остановил свою «девятку» возле крепкого «сталинского» дома, осмотрелся. Дом своим ухоженным видом вызывал хорошие чувства. Отдельная квартира в таком доме стоит денег. Уже что-то. Не хрущоба засранная… Хотя и в таких домах бывают коммуналки, в которые не то что войти страшно, а даже мимо проходить противно от вони и грязи, что из этих коммуналок на лестницу вываливается…

«Во люди, – думал Егор, поднимаясь по лестнице. – Живут же, как свиньи, где живут, там и срут… Ни хера, никакой капитализм тут еще двести лет не наладится…». Хотя размышления эти были в данный момент чисто абстрактными, умозрительными, поскольку лестница, по которой он шел, была чистой, лифт тоже работал исправно. Однако когда Егор шел на дело, он предпочитал сначала увидеть все пути для отхода, если в таковом возникнет необходимость. Он не строил никаких планов предстоящей операции, решив действовать по обстановке, как сердце подскажет.

Остановившись у двери с аккуратной металлической блямбочкой с номером «37», Егор еще раз сверил по бумажке адрес и нажал на кнопку звонка.

В квартире послышалось шарканье, потом чье-то тяжелое дыхание и дрожащий, нетвердый голос:

– Кто там?

Голос был мужской, сравнительно молодой, но даже не дрожащий, а какой-то прямо трепыхающийся, как белье, развешенное возле деревенского домика на сильном ветру.

– Свои, – уверенно ответил Егор, уже предполагая, что угадал состояние хозяина, и надеясь попасть таким ни к чему не обязывающим ответом в точку. И, как выяснилось секундой позже, попал.

Скрипнул замок, и дверь отворилась.

Хозяин стоял на пороге и, прищурясь, вглядывался в лицо гостя. Егору хватило трех секунд, для того чтобы узнать об этом человеке все. Работа, которой он занимался уже довольно много лет, обязывает человека быть хоть немного психологом. А лучше – не немного. Лучше учиться сразу определять характер, потенциальные возможности, степень уверенности в себе и физическую подготовку клиента. Больше шансов на успех…

Мужичок, стоящий в дверях, был для Егора как открытая книга. Причем много раз читанная, не ахти какая интересная и проглядываемая исключительно за обедом, заляпанная жирными пятнами от капель супа, захватанная липкими пальцами в промежутке между бутербродом и пирожным, с истрепанными страницами и разваливающимся переплетом.

«Интеллигент вшивый», – быстро определил для себя Егор. Он хорошо относился к интеллигенции, ему было интересно общаться с умными, тонкими, много знающими людьми. Но этот был «интеллигентом вшивым». Халявщиком. Видел он таких. Трутся вокруг разных творческих личностей, моментально заводят знакомства со звездами – артистами, художниками, как правило, с теми, кто сейчас в моде. И торгуют этими своими знакомствами. «Пойдем, – говорят своему приятелю, – в гости к Юрке Шевчуку… Только бутылку возьми…» Или в Дом кино на премьеру… Или на модную выставку, где в кулуарах обнимаются и целуются слюнявыми ртами с оторопевшими слегка «звездами», а потом бегут в буфет, на халяву поправиться…

Они очень обаятельны, и единственное, что могут в жизни, это сразу расположить к себе человека, наговорить ему комплиментов, причем очень неглупых, показывая глубокое знание предмета, легко оперируя сравнениями и цитатами из классиков… Люди это слабые, трусливые, но могут оказаться даже опасными. Среди их постоянно обновляющегося круга знакомых (старые постепенно исчезают, поняв, что те двести, или пятьсот, или тысяча долларов, которые занял миляга Петька, или Геночка, или Васенька, они не увидят уже никогда, а Петенька-Васенька-Геночка продолжают с масляными глазами раскручивать всех окружающих на «кофеек-коньячок-шашлычок») могут оказаться в данный момент весьма влиятельные люди. От офицеров ФСБ, к примеру, до депутатов Думы. С бандитами эти Геночки-Петеньки стараются дел не иметь, и правильно. Обостренное внутреннее чутье подсказывает им, что то, что проходит с творческой интеллигенцией, не пройдет ни с одним из пацанов среднего звена. Могут и замочить под горячую руку. А драться эти люди ох как не любят… Лицо портить…

Хотя шрамы иной раз тоже оказываются лишним козырем в их нелегкой бесконечной игре за право посидеть на халяву в актерском буфете «Ленфильма» или в ресторане Дома актера и покушать-выпить за счет очередного кредитора, а потом и в койку отправиться с артисточкой какой-нибудь молодой, наобещав ей познакомить с режиссером N, сценаристом NN и продюсером NNN.

– Вы кто? – спросил дрожащим голосом хозяин. Ему было лет под сорок пять, тонкое красивое лицо опухло, глаза слезились, черные густые волосы походили на кучу распущенной с катушки магнитофонной ленты. Одет он был в потертые джинсы, футболочку и кеды, выполнявшие, видимо, роль домашних тапочек. Молодился хозяин квартиры, молодился, и, как сразу понял Егор, находился в состоянии как минимум трехдневного запоя. Это осложняло предстоящую работу, нужно было выяснить, может ли это чучело адекватно воспринимать происходящее. Вроде бы он еще не выпил с утра…

Егор широко улыбнулся, сделал шаг вперед, просунув ногу в дверь, чтобы опухший красавец не захлопнул ее ненароком, и без размаха, но очень сильно ударил его кулаком в зубы.

Черноволосый опухший хозяин отлетел в глубину прихожей, перебирая ногами и цепляясь за стены руками, но все-таки повалился на пол с неожиданным грохотом, увлекая за собой подставку для обуви, захваченный по дороге зонтик, сорванный с вешалки, и швабру, оказавшуюся на его пути.

Егор вошел в квартиру, закрыв за собой дверь. Положение хозяина, который, лежа на полу боком, не решаясь встать и прикрывая рукой разбитые губы, с ужасом смотрел на страшного гостя, дало Егору возможность спокойно повернуться к нему спиной и закрыть дверь на все имеющиеся замки. Их, впрочем, было всего два, да и те – липовые. Егор быстро прикинул, что открыть их снаружи ничего не стоит. В любое время можно сюда зайти. Понимающему человеку.

Мухин – Егор вспомнил, что так кличут этого фраера, – продолжал неподвижно полусидеть-полулежать на полу. Известное дело, боится встать. Лежачего, по его детским представлениям, не бьют… Чтобы Мухин не слишком заблуждался и четче представлял себе ситуацию, в которой оказался, вернее, в которую сам себя загнал, Егор подошел и от души врезал ему ботинком по ребрам. Может, и сломал, но вряд ли. Егор умел контролировать удары, и, кажется, на этот раз все прошло благополучно для Мухина, без тяжелых последствий.

– У-у-у, – завыл скрючившийся Мухин. – За что?! Вы кто?

– Хер в пальто, – ответил Егор и ударил его в третий раз, давая понять, что процедура не окончена, а, наоборот, только начинается.

Мухин захрипел, выгнулся, закатил глаза, подергал ногой и затих. Егору стало смешно. Как маленький, ей-Богу… Ну не мужик, а куча говна просто.

– Хорош придуриваться, поднимайся, сопля вонючая.

Мухин продолжал лежать без движения. Тогда Егор достал из кармана нож, выщелкнул лезвие, поднеся его специально поближе к уху лежащего с закатившимися глазами Мухина, и сказал как бы про себя:

– Ну что, яйца ему отрезать, что ли?..

Взяв должника за ремень джинсов, он дернул его на себя и легонько ткнул лезвием в то место, о котором только что говорил. Это подействовало. Мухин вернул зрачки в обычное положение и, тихонько шевеля губами, спросил:

– Что вы хотите?..

– Хочу, чтобы ты для начала встал, урод.

Мухин послушно и довольно расторопно поднялся на ноги.

– Вот видишь, не так все и плохо. А придуривался-то, прямо как будто я его насмерть покалечил… Ну, это все у нас еще впереди… Пошли в комнату.

Хозяин, подтягивая джинсы, послушно направился по длинному коридору, свернув на пути в одну из трех дверей, ведущих в жилые помещения.

Следуя за ним, Егор быстро и профессионально осматривал квартиру. Действительно, все путем: старый фонд, отдельная квартира, но засрана так, что сразу видно – живет этот пидор один, надо просто подгонять грузовик и все, что здесь есть, грузить в кузов и везти на свалку. А потом делать путевый ремонт и – хоть сам живи, хоть сдавай… Классная хата может получиться. Стены, потолок – все добротное, без протечек, без трещин… Надо же, такой мудак и в такой квартире. И засрал, поганец, ни себе ни людям… Собака на сене…

В большой комнате с двумя окнами, выходящими на Лесной проспект, куда вошли Мухин и Егор, из мебели были только старый, шестидесятых годов, продавленный и покрытый темными пятнами зеленый диван, два ветхих стула и секретер той же, советской, дешевой, древесностружечной серии.

Хозяин, войдя в комнату, сразу опустился на диван. Так, на его взгляд, было безопасней… На полу под его ногами стояли несколько пустых граненых стаканов, красивая резная пепельница, видимо, чей-то подарок, полная окурков самых разных мастей – от «Беломора» до черных, длинных «Морэ». «Были дамы», – подумал Егор с усмешкой. В такое логово еще и дамы ходят… Хотя эти творческие люди, кто их разберет… Он не имел в виду хозяина, с ним-то все ясно, а вот знакомых у этого Мухина может быть много. И самых разных. Умеет, блядь такая, мозги пудрить людям. Порода та еще…

– Ну? – строго спросил Егор.

– Что?..

Мухин сидел, сдвинув ноги и обхватив колени руками. Смотрел он на Егора снизу вверх глазами побитой собаки, что, впрочем, было недалеко от истины.

– Деньги давай.

– Какие деньги?

По интонации Егор понял, что этот урод еще не уяснил, какие такие деньги с него требуют. Понял он также, что Мухин должен не только Настиным знакомым, а еще много кому. Сейчас, судя по задумчиво-испуганному выражению лица, в голове хозяина шла напряженная работа, он пытался вспомнить, кто же может требовать у него деньги в такой грубой и непривычной для него форме.

Егор вынул из внутреннего кармана пальто аккуратно сложенную расписку, развернул и, не давая в руки, поднес к глазам Мухина.

– Уяснил? Так давай. Мне некогда. С тебя четыре штуки.

– Почему четыре? Две…

– Четыре, – сказал Егор и коротко врезал носком ботинка по голени должника, благо она, голень, была очень удобно выставлена вперед.

Мухин застонал, схватился руками за место ушиба.

– Я же с Юрой договорился… Он сказал, что подождет… Мы все решили. Вы не в курсе…

– Брось херню мне пороть. Я все знаю, что вы там решили. Мозги ебешь человеку. Деньги давай.

– У меня сейчас нет…

– Не понял. – Егор взял Мухина за шкирку, легко поднял с дивана. Впрочем, и сам Мухин подался вперед, облегчая Егору движение, как-то даже угодливо вскочил, увлекаемый мощной рукой. Егор заглянул ему в глаза. – Не понял. Что ты сказал такое, я не расслышал…

Мухин открыл было рот, но Егор неожиданно и так же легко швырнул его лицом в противоположную стену.

– Уй-ууу… – после тупого удара лбом о деревянную перегородку Мухин, оставляя на обоях кровавый след, медленно начал сползать вниз.

– Стоять!

Егор шагнул к нему, снова схватил за ворот и повторил операцию, вновь бросив обмякшее тело прямо в кровавое пятно на обоях… Он уже понял, что это не капитальная стена, не бетон, о который этот слабак Мухин мог себе черепушку расколоть, и не боялся, что дохляк вырубится. Не вырубится… никуда не денется…

– Убьете же…

Мухин сидел, облокотившись спиной на измазанную кровью стену, и держался за лицо.

– Убью, но не здесь. Пошли.

– Куда?

– Увидишь. За город куда-нибудь отвезу тебя… Воздухом подышать…

– Подождите, подождите, – залепетал Мухин. – Давайте поговорим…

– А хули с тобой говорить? Бабок у тебя нет. Это и ежу понятно. Так что дорожка тебе одна, туда, откуда нет возврата…

– Ну, как же… Я же отдам… Это что, за две штуки вы убивать!.. Я же отдам…

– Во-первых, не за две, а за четыре. Повтори, за сколько?

– За четыре, – послушно сказал Мухин.

– А во-вторых, не в сумме дело. Тут ведь как? Надо делать так, чтобы другим не повадно было. Понимаешь, братан? Так что попал ты. Не повезло. Но что делать, жизнь такая. Собирайся, надевай ботиночки и поедем…

– Подождите…

Мухин взглянул на Егора, и тот вдруг понял, что в глазах этого слизняка не было страха. Только судорожная работа мысли, как бы вывернуться, как бы выскочить сегодня из лап этого жуткого громилы, этого ублюдка, который к приличным людям врывается в дом, начинает бить… А потом он найдет защиту, слава Богу, друзей много, помогут… Все это Егор прочитал в глазах Мухина мгновенно, он знал, как выглядят и как себя ведут смертельно испугавшиеся люди. Поведение Мухина было не таким. Либо он не понимал серьезности угроз Егора, либо понимал, но был уверен, что ничего с ним, золотым, не сделают.

«Ну и сука, – подумал Егор. – Ну и падаль… Задушил бы гада…» Но прежде всего надо было все-таки выбить из этого урода деньги.

– Что – подождите?

– Мне позвонить надо.

– В милицию? – хмыкнул Егор.

– Нет… Насчет денег… Перезайму… У меня гонорар должен со дня на день всплыть, точно, сто процентов, а до этого надо перекрутиться… перезанять…

– Звони. Только быстро.

Егор сел на стул и подтолкнул ногой телефонный аппарат, старенький, с длинным перекрученным проводом, который вил свои петли откуда-то из-под дивана.

Мухин принялся накручивать диск.

– Алло! Ася? – голос его обрел твердость, и говорил Мухин очень спокойно, так что его собеседник, точнее, собеседница и вообразить себе не могла, что Витенька, как называли Мухина знакомые дамы не первой молодости, сидит сейчас на заляпанном его же кровью полу, одной рукой держится за разбитую голову, а другой поглаживает ушибленную ногу, пачкая джинсы опять же кровью. – Асенька, это тот случай… Выручай, дорогая…

Мухин говорил так проникновенно, что Егор стал поглядывать на него с интересом. Чисто артист. Прямо талант у мужика пропадает… А в общем, почему же пропадает? Совсем не пропадает…

– Асенька, подробности потом, при встрече… Мне срочно нужны деньги. Много. На неделю всего. Через неделю все отдам. Обещаю, слово даю. Ты же меня знаешь…

Он сделал паузу, слушая, что говорит в ответ таинственная Ася, и глянул на Егора. Тот прикрыл глаза и кивнул головой, – давай, мол, работай…

– Ася, четыре тысячи… Баксов… Тут такое дело… Короче, смерть в буквальном смысле… Да нет, ничего страшного… – Он снова покосился на Егора. – Просто вилы, через неделю мне из Москвы деньги придут за сценарий, я тут же отдам… С Палычем посоветоваться? Ах, он рядом? Ты не вешай трубку, ладно? Давай, милая, я подожду… Тут просто труба дело… Сейчас, может, все нормально будет, – сказал он, прикрыв трубку ладонью.

– Твои дела, – равнодушно ответил Егор. – Давай быстрее только.

– Сейчас, сейчас. – Мухин снова приник к телефону. – Да? Подъехать? Сейчас? Буду… Слушай! – он пощупал свое лицо. – Асенька, вместо меня если человечек подойдет? Я опишу тебе, просто нам с ним не разорваться никак… такое навалилось… Да я понимаю, что деньги большие, но я же тоже не дурак… Палыч говорит – нет? Ладно, сам тогда подскочу. Да о чем ты говоришь, конечно, люблю… Все, жди меня… Целую.

Мухин повесил трубку и, посмотрев на Егора, кивнул с видимым облегчением.

– Все в порядке. Сейчас поедем…

– Куда?

– На «Ленфильм». Это продюсер, одна из самых крутых продюсеров у нас. Ася Бернштейн… У них деньги есть, они мне дадут… Так что все в порядке…

– Поехали, – сказал Егор. – И без выкрутас давай, братан, а то голову оторву в один момент. Понял?

– Понял, – пробурчал Мухин. – Куда уж понятней… Только… как я в таком виде?.. Надо себя в порядок привести. Вот, блин… – он ощупывал свое лицо, кривя губы от боли и обиды.

– Раньше надо было думать о роже своей, – заметил Егор. – Когда деньги занимал, надо было о роже думать. Теперь поздно.

– Да… Да-да… Я сейчас…

Мухин порылся в пыльном секретере, вытащил оттуда темные каплевидные очки, коробочку театрального грима, отдельно круглую баночку тон-крема.

– Сейчас как-нибудь замажу…

Они прошли на кухню, находящуюся в конце коридора. Егор усмехнулся, оглядев голые стены, выкрашенные отвратительно ядовитой зеленой масляной краской, которой строители покрывают жилища после окончания капитального ремонта. Трубы, змеящиеся по стенам, кухонный стол, ветхий буфет, обгоревший чайник на двухкомфорочной газовой плите, тоже изрядно закопченной и покрытой желтым налетом, – завершали впечатления.

– Ну и живешь ты, братан. Куда только деньги тратишь, непонятно…

Мухин, возившийся перед зеркалом, висящим над заржавленной раковиной, что-то невнятно буркнул. Куда он деньги тратит? Какое его свинячье дело, куда? Жлоб, сволочь, «бык»… Конечно, против лома нет приема… Вперся в квартиру, мерзавец, как к себе домой… Сука. А Юра-то, оказывается, каков? Нанимает отморозков, по-человечески поговорить не может. Один раз дали ему по башке, тоже, правда, случайно все вышло, но он сам виноват… Ребята из ОМОНа сидели тогда у Мухина, выпивали-закусывали, они со съемок приехали, где Мухин халтурил. Сами себя играли, ну и закорешились там. Привез их Мухин к себе, водки взяли, все прекрасно шло, а тут приперся Юра, стал буянить, бандитами угрожать. ОМОН как про бандитов услышал, так ему не отходя от кассы и выписали по лицу… И сказали, чтобы забыл про долг. Он-то, Мухин, все собирался ему позвонить, объяснить, что отдаст он, отдаст, просто задержка вышла, пусть не нервничает. У него все равно, как он понял, бабки без движения лежат в копилке, а Мухину нужны…

Про «дело»-то он, конечно, насвистел, просто долгов накопилось у Вити немерено, а отдавать надо, серьезным людям задолжал, не бандитам. Конечно, не убили бы его за эти деньги, и даже по голове не настучали, но репутацию погубили бы бесповоротно. А репутация – единственное, что Мухина уже много лет кормило, поило и спать укладывало в постель с далеко не последними женщинами.

Сейчас возьмет он у Аськи четыре штуки – хоть на неделю отсрочка, – а там посмотрим. Бодун еще, черт бы его подрал… Надо было не четыре просить, а четыре пятьсот. Семь бед – один ответ. Но похмелиться нужно обязательно, на студии кого-нибудь выловить, раскрутить на бутылочку-другую-третью… А может быть, и к Аське заехать, если она не против будет. Ей и поплакаться в жилетку, может, и ходы какие вместе с ней найдутся…

Этот отморозок, который сзади сейчас его глазами сверлит, он же наверняка из лохов. Если его Юрка нанял, то явно не из крутой группировки. Нет у Юрки таких связей, с серьезными бандитами он незнаком. Значит, можно будет встречный, так сказать, иск предъявить. Жалко, омоновцы те, из Москвы, укатили уже на родину, они бы дали просраться этой сволочи… Ну да ладно. Никуда эта тварь не денется. Приедет он к Юре с ребятами, все им расскажет, кто да что, разберутся с этим ублюдком. И деньги вернут. Только надо решить, кого в эту поганую историю вписать-то можно…

У самого Мухина тоже знакомых бандитов не было, но была Ася – действительно мощный кинопродюсер, а у нее-то уж наверняка крыша – будь здоров! Кажется, вообще ментовская крыша у нее. Мухин напряг память, вспоминая, говорили ли они когда-нибудь на эту тему. Вроде говорили… Вроде и про ментов она первая сказала. Что самое надежное в наше время дело – это ментам платить… Ладно, сегодня же они все и выяснят. Сумма-то плевая, две штуки всего, не мог этот придурок Юра потерпеть немного… Надо же такой сыр-бор поднимать… Это один клип забацать какому-нибудь мудаку попсовому, вот тебе и будут четыре штуки…

– Я готов, – сказал он, повернувшись к Егору.

– Поехали. Замучил ты меня уже. Смотри-ка, почти не видно ничего, – сказал Егор, оглядев лицо Мухина. – Ты что, гример, что ли?

– Я – киношник, – ответил Мухин. – А там всему учат. И этому тоже. Сам не сделаешь, никто не сделает. А деньги – я гонорар из Москвы жду, на этой неделе… Так что странно, что Юра обождать не мог, я же с ним говорил…

– Хорош пиздеть, – подтолкнул его в спину Егор. – Ехай давай. А то разошелся что-то. «Киношник»!

Глава четвертая

Настя проснулась, чувствуя необычайную легкость во всем теле. Не открывая глаз, она пыталась понять причину этой легкости. В последнее время ничего похожего с ней не происходило: она хронически недосыпала, в горле першило от выкуренных за день сигарет, вставать не хотелось… Сейчас все было по-другому. Тело было послушным и словно заряженным какой-то бешеной энергией. Оно только и ждало сигнала, чтобы включиться, спрыгнуть с кровати и… и что? Настя вдруг поняла, что она не дома. Одеяло не то, простыни… на ощупь же это легко определяется. Потом она вспомнила, как ее увез Андрей, как они сели в самолет… Она и во сне об этом помнила, но то был сон, а теперь… Наконец она решилась и открыла глаза.

Сквозь широкое и низкое, словно положенное набок, окно прямо в глаза били ослепительные лучи солнца. Комната с дощатыми, отполированными стенами казалась наполненной золотистым теплым светом. Низкий потолок тоже был обшит досками. «Вагонка, – вспомнила Настя. – Это называется вагонка…»

Она спустила ноги на теплый деревянный пол, увидела, что ее одежда: джинсы и свитер – лежат рядом на тумбочке, тут же стояли и кроссовки. Как ни пыталась Настя, но вспомнить, как раздевалась и ложилась, не смогла. Однако, прислушиваясь к собственным ощущениям, поняла, что спала она все-таки одна. Уже неплохо.

Она подошла к окну, выглянула сквозь чистое, без единой микроскопической царапинки, стекло и замерла от восторга.

Сразу за окном начинался обрыв; скала, на которой стоял дом, уходила круто вниз, в жирно-синее, словно подкрашенное гуашью, море, белыми барашками отделенное от черно-серого камня. Скалы же, огромные, совершенно на первый взгляд неприступные, ограничивали обзор справа и слева. Дом стоял в небольшой впадине среди остроконечных каменных зубьев и смотрел с высоты на крохотную бухточку, которую, наверное, и с моря-то было не видно. Это была даже не бухточка, а углубление в сплошной стене береговых скал.

Только сейчас Настя вспомнила все, что было вчера. Вспомнила даже лицо мужика, который встречал их с машиной в Симферополе. Боря, кажется, его звали… А где же этот… рыцарь… Андрей. Прямо как в мексиканских сериалах, хотя Настя их сроду не смотрела. Но – такое похищение, среди ночи, на самолете в Крым, без единого слова. Нет, что-то он спросил в аэропорту. Точно! «Есть хочешь?»

Настя попятилась к кровати и захохотала. «Есть хочешь?» Ну, клоун!..

Смеясь, Настя пыталась отогнать мысли о том, зачем же на самом деле он ее увез. Как все вчера началось? Андрей приехал, познакомился, вернее, познакомил ее с собой, крутого дал, со свитой прикатил… Сказал, что все про нее знает… Потом в ресторан повез, предложил устроить там что-то вроде офиса… Ресторан прежде принадлежал Клементьеву, потом – Кривому, который погиб не без помощи Настиных друзей… А потом… потом Андрей уехал домой, и она – домой…

Клоун-то клоун, но когда Настя вспомнила его взгляд, веселье куда-то исчезло. Завораживающий, какой-то потусторонний… Глаз не оторвать.

Она резко обернулась на скрип, раздавшийся сзади. Возле приоткрытой двери стоял Андрей. Настя даже не слышала, как он вошел в комнату, если бы не дверь, выдавшая его, когда он уже закрывал ее за собой…

– Черт… – смущенно улыбнувшись, сказал он. – Смазать надо. Давно меня тут не было. Проснулась?

– Вы так проницательны, – ответила Настя, не зная, как себя вести с этим человеком, о котором в Питере ходили только жуткие слухи. – Кажется, проснулась…

– Шуточки… – Андрей прошелся по комнате, заложив руки за спину. – Нравится? – спросил он, резко остановившись рядом с ней.

– Ничего. Это все – ваше?

– Наше, – он попытался улыбнуться, но улыбка не получилась, лицо смешно сморщилось, утратив свою каменную рельефность, и Настя отвела глаза, чтобы не фыркнуть. Мало ли, как он воспримет, если она будет над ним прикалываться… – Пошли завтракать. Я голодный как зверь.

– Пошли, – согласилась она.

Кухня оказалась прямо за стеной. Она была просторной, стены так же, как и в Настиной спальне, обшиты светлыми досками. На небольшом скромном столике стояли йогурты, белый электрический чайник, в точности такой же, как у Насти дома, банка растворимого кофе, фрукты на тарелке, сыр…

– Чем богаты… – развел руками Андрей. – У меня, извини, сил не было, честно говоря, набирать еды… Я же тебя только привез и поехал в поселок… Что смог – купил. Сейчас перекусим, а потом уже нормально пообедаем… Я тебя отвезу… Здесь же нет никого, – продолжил Андрей, бросив в свою чашку две ложки кофе и плеснув кипятку. – Вернее, сторож-то есть, но он у меня не мальчик на побегушках… Я же не босс какой-нибудь крутой, у которого под каждым под кустом и стол и дом… Здесь все самому приходится делать… В магазин ездить… Это, понимаешь, для конспирации, зато никто почти не знает про мою маленькую крепость… Никто не найдет…

Он говорил, словно оправдываясь. «И совсем он не страшный, – подумала Настя. – А там, в городе, когда приехал, прямо зверем показался… Нормальный мужик…»

– Ты чего так на меня смотришь? – спросил он, перехватив Настин взгляд.

– Так. Скажите… – Она продолжала обращаться к нему на «вы», хотя он явно стремился сократить дистанцию. «Странно, – подумала она. – Чего же он хочет? Если бы трахнуть хотел, так сто раз бы уже… И прямо в Питере, зачем сюда тащить?.. Что бы я ему сделала?» – Скажите, а зачем мы сюда приехали? И так спешно?

Он отвернулся. Настя теперь видела его профиль. Морщинки под глазом, темное, почти как синяк набухшее веко… Сколько он, интересно, не спит уже? Говорит, ее положил и в поселок поехал?.. Нервничает… Влюбился, что ли?

– У нас дело какое-нибудь намечается? – снова спросила она, понимая, что берет инициативу в свои руки. Она совершенно не боялась его. Такой этот Крепкий оказался… мягкий. Стесняется чего-то…

– Дело? – спросил Андрей. – Да, дело… Как тебе сказать?.. Я сам толком не знаю. Странно как-то…

Настя улыбнулась. Ну, совсем потерялся мужик.

– Что-нибудь в Крыму мне хотите показать?

– В каком смысле?

– Ну, в Питере – ресторан, а здесь что?

– Настя, перестань. – Андрей покрутил головой и потер ладонью глаза. – Черт, глаза слипаются…

– А вы поспите.

– Потом. Не в этом дело… Понимаешь, устал я…

– И меня выдернули, чтобы оттянуться, так?

– Слушай, Настя, я же с тобой серьезно говорю. Что ты заводишься?

– Я завожусь? Я не завожусь. Я уже привыкла, что меня как куклу таскают туда-сюда… А я не ребенок. У меня своя жизнь есть, между прочим. И я не подписывалась у вас пешкой быть, в ваших играх… Оставьте вы меня все в покое, наконец…

– Не понял?

– А что тут не понять? Я последние два года шага самостоятельного не сделала. Сначала Клементьев пас, все контролировал, этот магазин мой. Это же как иллюзия была, все он проводил, все операции… Я как пупка там сидела…

– Как кто? – улыбнулся Андрей.

– Как пупка… Это родители у меня так говорили, когда я еще маленькая была… Потом Клементьева убили, Кривой этот наехал… А я, может, и не хотела вообще в криминал лезть ни в какой… Нафига мне это все надо… Жила себе спокойно… А сейчас мне уже восемнадцать лет, а я ничего не понимаю, что делать, как жить дальше. Достали вы меня все, и не боюсь я вас. Уже сил нет бояться… Долбаная страна, какое дело не начни, сразу как коршуны налетают со всех сторон – дай, дай, дай… Ничего нормально сделать нельзя…

– Настя, а на кого ты злишься? Кто виноват?

– Кто-кто… Никто не виноват… Сама виновата, что полезла в это говно…

Андрей прикрыл глаза.

– Настя, давай спокойно. Никто тебя ни в какое говно не тащил… Я же говорил тебе, что много про тебя знаю… И знаю, как ты влезла во всю эту историю. Отомстить за родителей решила. Отомстила. Молодец. Честь тебе и хвала. Только как же ты не понимаешь, что оттуда и пошла цепочка, которая оборваться может только… Ладно, я не то хотел сказать. Знаешь, на фене есть выражение «за базар ответишь»? Так вот, если шире смотреть, то «отвечать» надо за все свои поступки, которые ты по жизни совершаешь. И то, что ты влезла в криминал, а ты влезла, – с нажимом подчеркнул Андрей. – Влезла. В мокруху откровенную. И теперь за это отвечать надо. По жизни…

– Да что вы все заладили: «по жизни, по жизни…». Все я понимаю. Назвался груздем – полезай в кузов…

– Вот именно.

– Так ведь я и полезла. Меня не это раздражает. А то, что командуют мной, как ребенком… А я уже давно не ребенок…

– Это точно.

Как-то странно сказал Андрей последнюю фразу, так странно, что Настя запнулась и остановила поток накопившихся обид, которые собиралась вывалить на этого бандита, хотя сейчас он и на бандита-то не похож… Скорее, на какого-то бизнесмена на отдыхе, а то и вовсе отошедшего от дел.

– Я так понимаю, Настя, что ты хочешь самостоятельности?

– Именно так. Правильно понимаете.

– И как же ты ее себе представляешь?

– Не знаю.

– Вот то-то и оно. Я вот сколько лет уже в Питере… Как сказать?..

– Авторитет? – усмехнувшись, помогла ему Настя.

Андрей снова странно посмотрел на нее и кивнул серьезно.

– Да. Авторитет. А у тебя есть какие-то сомнения?

Сейчас он был похож на подростка, отстаивающего свою значимость. И вместе с тем Настя понимала и видела, что он – настоящий, и она, на самом деле, балансирует на грани. Одно неверное движение в сторону, чуть-чуть пережать – и он может взорваться. Эти бандиты – она знала, – у них же у всех с нервами дела плохи… Обидчивые очень. Чуть что не так – сразу разборки…

– Удивляюсь я… – сказал он, помолчав.

– Чему?

– Себе… Да, о чем это мы? Авторитет… Вот я и говорю: сколько лет уже все меня знают, все со мной считаются, и то я не могу сказать, что я независим и самостоятелен. Знаешь, как противно?

– Догадываюсь.

– Ничего ты не догадываешься. Тебе кажется, что ты догадываешься. Все эти общаки, сходняки, все мои завязки с блатными – это все семечки. Главное, знаешь, – он наклонился вперед и приблизил свое лицо к Настиному. Глаза Андрея сверкали, в них появилась какая-то сумасшедшинка, – в том заключается, что последнее время я начал ощущать контроль над собой…

«Господи, да он же псих, – подумала Настя. – Маньяк. Не про инопланетян ли сейчас заговорит? То-то мне его взгляд с самого начала странным показался».

Андрей отодвинулся и улыбнулся неожиданно мягко, открыто, усталые глаза перестали сверкать маниакальным жестким светом.

– Ты не бойся. Ничего сверхъестественного. Я вообще атеист, если хочешь знать.

– Так что за контроль? – Насте уже второй раз приходилось направлять его монолог в заданное им самим русло, из которого Андрей постоянно выскакивал.

– Контроль… Знаешь, сначала все было как обычно, никаких проблем… Ну, ты же в курсе, чем я занимаюсь?

– Не совсем.

– Хм… Ну, если очень приближенно, то вышибанием долгов. И еще так, по мелочам. Охрана грузов, контроль над банковскими перечислениями, контроль на таможне…

– Очень разнообразные у вас интересы, Андрей, – сказала Настя.

– Да. Но дело в том, что, понимаешь, когда я на Галере работал, все было спокойно. Ну, менты, само собой, дергали, так это нормально. Потом дело расширяется, появляются новые связи, новые обязательства, тоже все путем. А потом вдруг я понял, что доходишь до определенной планки – и все. Тупик. Все рушится в буквальном смысле.

– То есть? Я не поняла?

– Знаешь, если говорить очень упрощенно, к схеме все свести, то выглядит это так. Сидит кто-то наверху и следит за тобой. Заработал ты тысячу баксов – нормально. Этот «кто-то» кивает и посмеивается. Сто штук – нормально. Лимон – посмеивается. Сто лимонов – посмеивается. А решил ты закрутить миллиард – вдруг перед тобой все двери закрываются, зажигается надпись «Хода нет». Рыпнулся еще раз в этом направлении – и ты покойник. И ничто не спасает: ни охрана, ни деньги. И не находят никого. Киллеров – не киллеров, никого. Заслонка такая опускается – хрясь, и все. И живите дальше, люди добрые, народ русский, и забудьте этого придурка, который полез на чужое поле. Вам выделена делянка своя – вот на ней и копошитесь, а дальше носа не суйте…

– Так это нормально, – сказала Настя. – Конкуренция…

– Нет, дорогая моя. – Андрей покачал головой. – Нет. В том-то и дело, что это не братва между собой разбирается. У всех одни и те же проблемы. Какой бы ни был бандит-разбандит, а доходит до определенной черты – стоп машина. Дальше дороги нет. И это касается абсолютно всех…

– А куда дальше-то? – спросила Настя. – Что, не хватает ста миллионов?

– Да дело не в деньгах же, Настя, это-то ты должна понимать. Дело в принципе… Да и в деньгах тоже, конечно, но не в такой степени. Бизнес вообще обладает свойством затягивать, все время нужно увеличивать капитал… Это как игра, как наркотик… Но не это главное. Главное, что смотрит кто-то на тебя и решает – жить тебе или нет. Не менты, там-то все более или менее по-честному идет. Тоже игра. Выиграл, проиграл – сам виноват, лучше играть надо было. У меня на ментов никаких обид по большому счету нет. Конечно, много там у них сук позорных, но где их нет, согласись?

– Да уж.

– Ну вот. В общем, у меня сейчас, как говорится, сверхзадача – выйти на этих гадов, которые нам кислород перекрывают, и с ними попробовать разобраться.

– Как же ты… – Настя спохватилась и на секунду запнулась, назвав случайно Андрея на «ты». Но он, кажется, не отреагировал на эту вольность, а может быть, и ждал ее… Во всяком случае, виду не подал, и она продолжила: – Как же разбираться, если там такие крутые сидят? Ядерную войну, что ли, начать?

– При чем тут ядерная война? Если кто ее и начнет, так это именно эти сволочи. Они ни перед чем никогда не останавливались.

– Кто? Не понимаю. Коммунисты, что ли?

– Да какие коммунисты… Их как хочешь назови… Те коммунисты, зюгановские, – они никто. Фикция. А те, которые все контролируют, они сейчас и не коммунисты. Они и раньше все в руках держали, и теперь. Им все равно, как называться. Как в данный момент выгодно, так и именуют себя. Раньше были коммунисты. Ты-то этого не застала, разве что в «Огоньке» статьи. Про хлопковые империи в Узбекистане, про то, про се… Это же никуда не делось. И в тюрьму не сел почти никто. Села мелочь. А те, кто дворцы себе строил еще при Брежневе, либо спокойно умерли в богатстве и среди родственников, либо до сих пор нефть на Запад гонят.

– Нефть? А…

– А-а… Ты думаешь, бандиты нефть контролируют? Авторитет может взять, к примеру, эшелон с нефтью в Тюмени, перегнать через Питер куда-нибудь, продать… Так это считается у нас чуть ли не операцией века, люди седеют на этом, трясутся, все вкладывают, что у них есть, на «зеро», так сказать, ставят. Прибыль, впрочем, вполне приличная, при условии, если эшелон доедет до Питера. А это еще большой вопрос. Ну вот. Если эту операцию наш человек провернет, то потом гоголем ходит. Год отдыхает, нервы восстанавливает. А эти – хули им эшелон, если им все скважины принадлежат, и они по трубе гонят куда надо и сколько надо? Чувствуешь разницу? С металлами та же тема… Теперь поутихло немного, а в начале девяностых только ленивый не пробовал. Сначала дело шло более-менее гладко. Потом стали потихоньку убирать «металлистов». А немного позже уже и не потихоньку. Всех, начиная от посредников и кончая разными охранниками. Всех, кто хоть что-то об этом деле знал. А теперь одни слухи остались о металлических делах. Вернее, гонят-то их по-прежнему, но не братва. Другие. Вот те самые, о которых я говорил. Сверху сидящие. Это их делянка. Все сырьевые дела – их. Нам только крохи перепадают.

– Да… Бедные вы… Не дают сырье продавать…

– Ой, Настя, только не надо ерунду эту мне сейчас начинать про «торговлю родиной»… Торговля сырьем – нормальная операция, всю жизнь, всю историю человечества все страны, в которых есть сырьевые ресурсы, его продавали. А что – сидеть на этой нефти? Самим-то ее хватает выше крыши. Почему не продать? Это журналисты, которые все поголовно куплены, расписывают, общественное мнение формируют, опять же, против братвы направленное, а не против тех, кто по-тихому этим занимался, занимается и заниматься будет.

– Андрей, – сказала Настя.

– Да?

– А к чему ты все это мне сейчас рассказываешь?

– К чему? К вопросу о твоей самостоятельности…

– Так что с самостоятельностью?

– С Михалычем что там у тебя? – спросил Андрей, не ответив на ее вопрос.

– С Михалычем? А при чем тут Михалыч?

– А при том, что он вот туда как раз и полез. К этим главным кормушкам. А если человек туда попадет, он уничтожает всех, кто ему мешает. А я чувствую, что подошел уже к черте, понимаешь? Уже приблизился к самым запретным зонам. У меня все операции сейчас основные туда заедут краешком.

– Ты что, все деньги заработать хочешь? Мало тебе?

– Так уж вышло, Настя. Я не виноват. Это как машина – она пущена и не остановить, пока не выработается до конца. Пока горючее не кончится.

– Какой пафос… «Я на краю…», «машина пущена…», – Настя усмехнулась.

– Ты чего смеешься?

– А как не смеяться-то? Ты себя послушай – бандитская романтика…

– Романтика, да… Я что-то говорю, говорю…

– Ничего. Нормальная лекция по бандитской политэкономии.

У Насти постепенно создавалось ощущение, что Андрей пытается как-то в чем-то оправдаться перед ней. Это было уже интересно. Тем более, что он продолжил, потихоньку подтверждая ее соображения:

– Бандитская, говоришь? А кто у нас не нарушает закон? Кто в этой стране долбаной живет на зарплату, скажи? Можешь назвать хоть одного знакомого тебе человека, который довольствуется только тем, что платит ему государство? Нет таких. Слово «халтура» – оно же синоним незаконной деятельности, не облагаемой никакими налогами. Халтуры, шабашки, то-се… Это пятьдесят, если не больше, процентов экономики и вообще любой жизни. Все эти ремонты на дому… Вот оно, частное предпринимательство, настоящее, которое много лет у нас уже есть и которому до сих пор дороги не дают. Эти гады, между прочим, про которых я говорил только что. Они и не дают. Не выгодно это им. Вообще…

– Я не понимаю, ты к чему это все, Андрей? Мир переделать, что ли, хочешь?

Он помолчал.

– А кто не хочет? Все хотят переделать мир под себя, чтобы было удобней в нем жить. И все, между прочим, переделывают. Не глобально, а в своем маленьком кругу, в котором они существуют. Человек живет в государственной квартире с этими ужасными обоями, дикой покраской, делает ремонт за свой счет, доводит квартиру до ума – это уже переделка мира. Уже выход из этого круга, очерченного гадами сверху…

– Тебя послушать, так просто какой-то заговор против человечества…

– Я иногда думаю, что так оно и есть. В тюрьме у меня знаешь сколько времени было для таких раздумий? Ого-го! Иногда так и казалось, что все рассчитано и просчитано до мельчайших деталей, до каждой порции хряпы…

– Чего?

– Хряпы. Еда такая в тюрьме. Типа макарон, только макароны по сравнению с хряпой это как Моцарт по сравнению с Аленой Апиной… Нигде же, наверное, таких диких тюрем нет, как у нас. Ну, я не беру разные там Азии и Африки… Таких отношений между людьми. Такого воровства, когда воруют все. Вся страна до последнего человека. До последнего блокадника-пенсионера. Вот что страшно.

– Так ты что, Андрей, революционер, что ли? Каковы твои задачи, расскажи, интересно.

– Мои задачи… Одну свою задачу я уже выполнил. Тебя сюда привез. Знаешь, как мне это по кайфу…

– Ну вот, слава Богу, заговорил, как человек. А то все будто учитель на уроке.

– Настя, ты извини, ведь я не зануда какой… Просто так получилось. Понесло в философию. От недосыпа, наверное.

– Все нормально, Андрей. Я все понимаю. – Настя посмотрела ему в глаза и кивнула. – Да-да. Все понимаю…

– Все? – спросил он.

– Да.

– Ты уверена?

– Абсолютно.

– И что скажешь? – голос его стал хриплым.

– Что скажу? Что таких, как ты, людей я еще не встречала в жизни. И что я согласна.

– На что? На что согласна? – он вскочил из-за стола. – Я же ничего еще не предложил.

– Как это, ничего не предложил? Ты еще вчера предложил, вечером…

– Да?

– Ну да. – Настя улыбнулась. – В аэропорту, помнишь? «Кушать хочешь?»

Андрей нахмурился.

– Ну, знаешь, я с тобой серьезно…

– Да ладно, ладно, я тоже серьезно. Пошутила, подумаешь?.. Я все понимаю.

– Все?

– Ну, наверное, почти. Странно, конечно, чего это ты вдруг так… такие поступки совершаешь…

– Какие поступки?

– Срываешься неожиданно. У тебя же, как я понимаю, работа? Я ведь немного эту работу знаю. С нее просто так не сорвешься.

– Да уж… Но что делать? Для чего работаем-то? А жизнь одна. И в ней так редко, не поверишь, так редко встречаются люди, которым… с которыми…

– Меня знаешь что очень тронуло? – оборвала его Настя. – Что ты на меня не полез прямо ночью.

– Ну, ты даешь… Что ты думаешь, у меня женщин мало было? И есть? Чтобы я вот так, зверем на тебя кидался? Мне, может быть, другое от тебя нужно…

– Другое? – Настя надула губы. – А я-то думала… А тебе – другое…

Андрей зацепил стол, рванувшись к ней, и на пол упали оба пакетика с нетронутыми йогуртами, пролился кофе из Настиной чашки, полной до краев.

Сначала она не теряла головы, удивилась даже его неловкости, когда он, таща ее в спальню, ударил Настю спиной о закрытую дверь.

– Убьешь раньше времени, – шепнула она, но он даже не извинился, что-то пробурчал невнятное…

А потом она растворилась в его мощном, налитом мужской, взрослой силой теле, расплавилась, смешивая свой пот с его, соленым и при этом необычайно вкусным, она стала гибкой, словно не кости были внутри, а резиновые жгуты, и, послушная его рукам, принимала совершенно немыслимые позы и ни о чем не думала, испытывая впервые в жизни, кроме всего прочего, фантастическое чувство защищенности от всего, что только может быть неприятного и страшного в жизни, защищенности, которую давал ей этот первый в ее жизни мужчина и о которой она даже не подозревала, лежа в постели со своим одноклассником Максимом и, еще раньше, с молодым бандитом Димкой. Иногда, в те редкие мгновения, когда включался ее разум и она могла связать в короткую цепочку несколько несложных мыслей, Настя думала, что сейчас она по-настоящему счастлива. Только вчера она сказала Максиму, что теперь будет жить так, как захочет, что никто не сможет ею помыкать. И вот здесь она нашла подтверждение своим вчерашним словам. Как это ни странно. Ведь увез ее этот человек по собственному его желанию… Ой ли? По его ли только? Она же с самого начала, как только увидела его, поняла, что, позови он ее с собой, пойдет куда угодно, не спрашивая что, куда и зачем. И сейчас, вдавливаясь своей маленькой грудью в его тело, она чувствовала неиспытанную прежде силу, она становилась женщиной, взрослой, мудрой и сильной… Она понимала, что может командовать этим огромным мужчиной, и он сделает все, что она ему ни прикажет. В то же время и он может творить с ней все, что хочет, и она не посмеет противиться… Чудеса, да и только…

Они периодически засыпали, потом будили друг друга, снова падали в пропасть без дна и летели, иногда крепко прижавшись друг к другу, иногда касаясь только кончиками пальцев, не замечая того, что солнце уже скрылось за скалами и комната погрузилась на несколько минут в полумрак, а потом в ней мгновенно, словно кто-то невидимый выключил свет, стало совсем темно. Южные сумерки.

– Южные сумерки, – прошептала Настя. – Это вам не кот наплакал…

– Чего? – спросил хрипло Андрей.

– Ничего. Ты это серьезно?

– Что – это?

– Ну, все это…

– А как ты думаешь?

– Я надеюсь…

– Правильно надеешься.

– Знаешь, о чем я подумала?

– О чем?

– Что так странно получается, ты мне можешь приказывать все, что хочешь, и я сделаю. И я тебе могу приказывать, и ты сделаешь, да?

Он помолчал немного, потом ответил:

– Думаю, да. И знаешь, почему?

– Почему?

– Потому что я тебе никогда не прикажу делать чего-то невыполнимого, и ты мне тоже. Потому что ты для меня дорога так же, как я сам себе.

– А ты для меня, как я сама себе. Ты, потому что, это – я. А я – это ты. Ты следишь за мыслью?

– С трудом. Значит, ты – я, я – ты, а… мы?

– А мы – это я. – Настя засмеялась. – Знаешь, что я еще хочу тебе сказать?

– Что?

– Я кушать хочу…

Глава пятая

После того как Настя послала Егора вышибать долг этого несчастного Юрия Валентиновича, она, посмотрев на часы, поняла, что уже страшно опаздывает. Щелкнув клавишей коммутатора, Настя вызвала машину, которая должна была подойти минут через пятнадцать, и стала торопливо одеваться. Сколько времени съела эта душеспасительная беседа с максовскими предками, с ума сойти. А свелось все к банальному долгу в две штуки баксов. Вот что их терзало больше всего, оказывается. Ушли аж просветленные, сразу у них Настя хорошая стала… А когда получат свои две штуки, так и еще лучше будет… Хотя при гостях каких-нибудь своих, наверняка ругать будут, за глаза обзывать «мафиози», бандитским ребенком, блядью, вполне вероятно… И пусть их. В конце концов, чем им еще заниматься, кроме как вот так пыхтеть на кухне. Пусть. Главное, чтобы Максу на мозги не капали. Макс ей оч-чень нужен, просто оч-чень.

Хорошо, хоть Макс – разумный человек и настоящий друг. Не стал мозги компостировать, что, мол, Настя от него ушла, за бандита замуж выходит. Хотя и не одобряет он, видно, это. Конечно, не спрячешь такие чувства, особенно от женщины, которую, он все-таки, кажется, продолжает еще любить. Настя поговорила с ним на следующий день после возвращения с Андреем из Крыма, вернее, начала только говорить, стесняясь и краснея, а он прервал ее:

– Настя, да перестань ты… Я же все понимаю. Я все понял еще тогда, когда он впервые к тебе домой пришел. Еще до вашего отъезда все было ясно. Ты на него так уставилась, когда он говорил, что я думал, как в кино, помнишь, в «Иван Васильиче», – «вы на мне дыру прожжете…». Вот и я думал, что на этом бандюгане дыру прожжешь… Так смотрела. И он на тебя пялился, глаз оторвать не мог.

– Чего же ты мне сразу не сказал? – растерянно спросила Настя.

– Что не сказал? Что он на тебя пялился? А что тут говорить… Ты же сама все решила. Ладно, Настя, не туманься, мы с тобой взрослые люди, будем работать дальше. Ты не бойся, я на фирме нормально все буду делать, мне-то ты бабки платишь, надеюсь, не уволишь?

– Нет, конечно.

– Ну и оппаньки! А вообще-то, спасибо тебе.

– За что?

– За то, что голову мне не морочила. Сразу сказала все. Так лучше.

– И тебе спасибо, что так хорошо все понимаешь.

– Ладно тебе… Какие между нами счеты, «спасибо», «пожалуйста»… Димка-то звонит?

– Звонит…

Димка, ее первый, как говорили в школе, «парень», уехал в Штаты на недельку. Настя же его и послала связи налаживать с поставщиками. Уехал да задержался, звонил, говорил, что то то не сделал, то это… А потом, через полгода уже, наконец сообщил, что женился и остается в Нью-Йорке.

– Ну и как он там?

– Говорит, нормально. В гости зовет.

– Ну съезди, раз зовет.

– Да куда там… Сейчас столько работы будет…

– Андрюша подкинет?

Настя внимательно посмотрела на своего бывшего одноклассника. Она знала, как он относится к бандитам. Плохо, это не то слово…

– Андрей, понимаешь ли, другой человек. Очень сложный. Ты его, пожалуйста, не считай уж за такого бандюгана.

– А за какого мне его считать? Бандит и есть. Ну, это твое дело, я же тебе ничего не говорю, я же не… – Он чуть не сказал «родители», но вовремя осекся, – наставник твой, чтобы указывать. Тебе нравится – твое дело. И давай об этом не будем больше, о'кей?

– О'кей…

Настя оглядела себя в зеркало. Вполне для сегодняшних встреч достойно. Черный костюм, слегка расклешенные брюки, пиджак чуть широковат, но это ничего, кофточка тоже черная, шелковая, туфли… Надобности в тяжелых ботинках больше нет, по улице ей сегодня пешком вряд ли придется ходить, только от подъезда до Саниного джипа и обратно…

Открыла на звонок входную дверь – Саня, конечно, кто же еще. Как всегда, минута в минуту.

– Привет. Ты что, часы новые купил? – Настя скосила глаза на тяжелый золотой браслет, украшавший левую руку шофера.

– Ага. По дешевке.

– Это сколько же такие по дешевке?

– Пятьсот бакинских.

– Ого. Действительно недорого. Где ж такие продают за эти деньги?

– Все, Настя, знаете ли, кончились, к сожалению… разовая акция… Менты сбрасывали излишки… Контрабанду там очередную взяли, вот и пустили часть в свободную продажу. Для своих.

– Менты и бесплатно могли бы отдать. Тоже мне, бизнесмены…

– Да ладно, у них тоже детишки дома плачут, надо же семьи кормить, а то загнутся на своей зарплате.

– Они не загнутся.

Диалог шел в шутливо-легком тоне, пока они ехали на лифте вниз.

– Все взяли? – спросила Настя, садясь в машину на заднее сиденье. Спереди, рядом с водительским креслом, сидел Штихель, здоровенный дядька, совсем не похожий на одноименный инструмент. Как-то Настя спросила у Андрея, кто и за что наградил такой кличкой этого костолома.

– А кто тебе сказал, что это кличка? Это фамилия у него такая. Родители наградили. Веня Штихель. То ли немец, то ли еврей, хрен его разберет. Он молчун у нас. А так привыкли все – Штихель и Штихель…

Настя посмотрела на затылок Штихеля. Он повернулся, улыбнулся по-детски, – улыбка у него была светлая, такая бывает у очень крупных и физически сильных людей, – и кивнул маленькой головой, вросшей в чудовищные покатые плечи.

– Все путем, Настя. Можно ехать сымать кино.

– Тогда поехали. «Сымать», – повторила она за Штихелем.

Самое интересное, что «сымать» они и вправду собирались. Не сами, конечно, и не было это кино самоцелью, однако через пятнадцать минут машина уже въехала на территорию «Ленфильма», пронеслась под поднятым шлагбаумом по хозяйственному двору мимо столярного цеха, свернула направо, проскочила между двух желтеньких домиков и остановилась рядом с небольшим сквериком в «главном» дворе перед входом в широкий коридор, почти тоннель, из которого вели двери в гигантские залы, именовавшиеся в то благословенное для студии время, когда здесь еще снимали кино, павильонами. Сейчас, Настя знала, в первом, самом большом и наиболее плотно задействованном прежде, павильоне расположился мебельный магазин, в остальных тоже какие-то коммерческие, как принято было теперь говорить, структуры. Парочка павильонов оставалась в первозданном виде, но снимать в них было дорого. Те из творцов, которым удавалось найти деньги на свои проекты, предпочитали работать на натуре или в городских, реальных интерьерах. Это было дешевле и проще по многим причинам, распространяться о которых творцы не любили.

Настя вышла из машины в сопровождении Штихеля и Сани, последний держал в руках небольшой чемоданчик с кодовым замком.

– Ну, где тут кино снимают? – весело спросил у Насти Штихель.

– Этого, Веня, не знает никто. Где-то умудряются, – пожала она плечами.

Двор производил впечатление полного запустения. Кроме них троих во дворе, ограниченном корпусами студии, очень просторном, с заросшим густыми кустами сквериком в центре, не было ни души. И ни одной машины.

– Пошли, – сказала Настя, – в офис.

Они двинулись вглубь коридора-тоннеля, производящего какое-то сюрреалистическое впечатление той же пустотой и ощущением заброшенности, словно вымерли все, кто когда-то бегал здесь с пачками документов, с тележками, на которых стояли камеры, с яуффами, набитыми отснятой и проявленной кинопленкой: режиссеры, актеры, гримеры, костюмеры, светотехники, рабочие, беспрерывно передвигающиеся в студийной суматохе по этому коридору день и ночь, – жизнь на студии не затихала ни на минуту, и в любое время суток здесь царила наполовину деловая, наполовину весело-хмельная суета – все куда-то исчезли, не оставив после себя ни малейшего следа. Исчезли вместе с «важнейшим из искусств…»

Шаги гулко разносились в пустом коридоре, ирреальность окружающего интерьера вдруг в глазах Насти усилилась до наркотического бреда – в конце пустого коридора она увидела обычный торговый лоток, заваленный бананами, и торчащую за ним тетку в белом халате. Это было равносильно тому, как пойти в лес за грибами, углубиться в чащу и там нарваться неожиданно на табачный киоск. Работающий, с продавцом, сидящим за кассовым аппаратом, отмахивающимся от комаров и мошки и пересчитывающим мелочь.

– Кому она, блин, бананы тут продает? – хмыкнул Саня.

– Не знаю, – пожала плечами Настя.

– Тут люди-то есть вообще? – продолжал крутить головой по сторонам шофер. – Как на кладбище… Да и там народу больше, на самом деле…

Они прошли мимо тетки с бананами, скользнувшей по ним равнодушным взглядом, поднялись на два пролета по широкой, неожиданно чистой и красивой лестнице, свернули направо, потом налево, спустились еще по одной лесенке вниз.

– Катакомбы, блин, – констатировал Штихель.

Настя кивнула. Она сама с большим трудом ориентировалась в странной планировке киностудии. Кто-то рассказывал ей, что до революции в этом огромном здании располагался очень дорогой и престижный публичный дом, а на месте первого павильона находился плавательный бассейн со скамьями для публики, развернувшимися амфитеатром. В бассейне плавали полуобнаженные девушки с номерами на спинах, а почтеннейшая публика выбирала «рыбок» на свой вкус, и потом этих рыбок доставляли в номера – бесчисленные комнатки на всех четырех этажах дома, мимо дверей которых и двигалась теперь Настя со своей маленькой свитой. На киностудии в этих комнатках должны были располагаться офисы съемочных групп.

– Сюда, – кивнула наконец Настя, остановившись возле одной из одинаковых дверей без каких-либо табличек и цифр.

– М-да? – хмыкнул Саня. – Небогато живут киношники…

Штихель пихнул ногой дверь, которая открылась с тонким визгом давно не смазанных петель, и они вошли в «группу», как назывались эти бывшие «номера».

– А-а, Настенька, здравствуйте, дорогая моя, здравствуйте… Как ваши дела? Все в порядке?

– Как и ваши, – ответила Настя без улыбки полноватому, лысоватому, улыбчивому, средних лет человечку, вскочившему из-за дешевого письменного стола при виде гостей.

– Сергей Палыч, – протягивая руку поочередно Сане и Штихелю, мурлыкал он, – Сергей Палыч…

– Саня, Веня, – буркнули сопровождающие Настю амбалы. Саня ростом почти не уступал Штихелю и выражение лица имел крайне злобное. Только те, кто знали его поближе, позволяли себе шутить и подначивать этого незлого, в общем, парня. На незнакомых же он производил впечатление чрезвычайно сумрачное.

– Ну что, Венечка, – повернулась к ним Настя. – Вы подождите пока там… В кафе сходите, закажите что-нибудь, а мы подойдем с Сергеем Палычем попозже, ладно?

– О'кей, – ответил за Веню Саня. – Пошли, братан.

Он играл как по нотам, пережимал в своем образе ровно настолько, насколько было предложено Настей. «Надо, чтобы они слегка вас подыспугались, – сказала она в машине. – Так, на всякий случай. Мы им большие деньги даем, конечно, они никуда не денутся, но все же, пусть… Лучше, как говорится, перебздеть, чем недобздеть…»

Она приняла кейс из рук Сани и, оставшись в кабинете вдвоем с Палычем, без приглашения села в мягкое, старинное кресло, обшитое черной кожей, странным образом, казалось, попавшее в этот дешевый казенный интерьер, который составляли письменный стол Палыча, стандартная магазинная «стенка» пятнадцатилетней давности и небольшой холодильник в углу. Покрутив головой по сторонам, откровенно разглядывая кабинет, Настя заметила, что ничего похожего на сейф в комнате не было. Она крепче сжала в руках чемоданчик с полумиллионом долларов и вопросительно глянула на Палыча, суетившегося в углу с электрическим чайником и насыпающего в высокие белые кружки растворимый кофе.

– У нас как, Настенька, время терпит? Сейчас Ася подойдет, и мы начнем о делах… А пока давайте кофейку, вам сколько сахару?

– Нисколько, – ответила Настя. – Я без сахара пью.

– Фигуру бережете?.. Ну у вас еще проблем, Настенька, с фигурой нет, вам бояться нечего… Это мне вот надо задуматься, да, знаете, работа такая, не успеваю ничего…

Настя приняла горячую, неудобную кружку из рук Сергея Палыча, поставила перед собой на стол.

– Курите? – Палыч придвинул к ней пачку «Мальборо».

– Нет, спасибо…

– Молодец. Вот молодец! – искренне воскликнул Палыч и, мгновенно прикурив, задымил сигаретой. – А я вот не могу бросить. Никак!

– А что же так? – спросила Настя.

– Нервы. Нервы не дают… Все на нервах… Студия развалена, все рушится… Денег нет, ничего нет…

«Их и не будет никогда, если вот так на жопе ровно сидеть и кофе жрать целыми днями, – подумала Настя. – Мне бы эту студию, тут же золотые россыпи под ногами…»

– А вот и я! – в открывшуюся дверь влетела в теплом густом облаке хороших французских духов Ася Выдрина, генеральный продюсер какой-то там очередной кинокомпании, Настя все не могла запомнить ее название. То ли КДК, то ли ДТП. Или, может быть, БМВ?..

Асе было лет сорок, но выглядела она для своего возраста очень даже неплохо и, не дойдя еще до возраста, когда, по народному замечанию, «баба ягодка опять», вполне тянула на эту самую «ягодку». Светловолосая, с короткой стрижкой, выгодно подчеркивающей правильные крупные черты ее лица, длинное узкое платье, туфли – все говорило о том, что передвигаться Ася Выдрина привыкла не пешком и, уж точно, не на общественном транспорте. Настя отдала должное ее вкусу. Особенно она одобрила платье, которое едва не дотягивало до настоящего вечернего, но не дотягивало ровно настолько, чтобы в нем можно было ходить на работу и казаться на этой работе определенно самой значимой фигурой в своем окружении. Правда, духов можно было выливать на себя чуть поменьше, отметила Настя, но по легкому дрожанию пальцев, в которых Ася сжимала длинную сигарету, и по красноватым белкам глаз поняла, что духи лишь попытка скрыть следы вчерашнего или, что скорее всего, уже сегодняшнего ночного «отдыха».

– Добрый день, Настенька, – она не стала садиться, кивнула Палычу и сразу же продолжила: – Так. Пойдемте-ка в мой кабинет, сразу дела сделаем, а потом… У вас, Настенька, какие планы на сегодняшний день?

– Я занята до ночи, – ответила Настя.

– А-а… Жаль. А то в Доме кино сегодня… Ну ладно, это уже неважно. Пойдемте, господа, к нашим, так сказать, баранам…

Ася шагнула из комнаты в коридор и, не закрыв за собой дверь, вздрогнув всем телом, громко ахнула. Потом обернулась в комнату, смущенно посмотрела на Настю:

– О Боже!.. Это ваши люди там?

Настя спокойно подошла к Асе, увидев за ее спиной топчущегося в коридоре Штихеля.

– Веня, – строго сказала она. – Вы что людей пугаете?

– Настя, да мы решили на всякий случай проконтролировать тут… – невнятно, словно сжевывая слова, произнес Штихель. Настя знала, что, конечно, это все его шуточки. Он любил вот так, неожиданно, возникнуть перед открывающейся дверью, считая это чрезвычайно остроумной шуткой, и испуг наталкивающегося на него человека расценивал как подтверждение собственного чувства юмора. – На всякий случай, – давя маленькую змеиную улыбочку между толстых щек, бубнил Штихель…

Кабинет Аси располагался через комнату по тому же коридору. Он был побольше и состоял из двух помещений. Мебель здесь стояла классом повыше, большой сейф в углу был почти высотой с Настю, компьютер с принтером, сканером и колонками на отдельном столике, офисная телефонная станция – все здесь говорило о том, что хозяин кабинета все-таки здесь работает, а не кофе пьет за приятной беседой.

Тем более, что в соседней комнате бродили молодые люди, передавая друг другу какие-то бумаги, щелкали клавишами компьютеров, вполголоса переговаривались и озадаченно чесали затылки, то есть вели себя так, как и положено служащим действующей конторы в разгар рабочего дня.

– Ну, Настя, вы готовы дать ответ?

– А вы готовы? – спросила Настя без улыбки, усевшись в высокое, обитое мягкой тканью, вертящееся на стальной ножке кресло.

– Мы… Мы в данный момент в прямой зависимости от вас… Андрей мне звонил сегодня утром, Быков, сказал, что вы подъедете с ответом… Что вы, Настя, имеете все полномочия.

– Да, это моя тема, – задумчиво сказала Настя. – Ну я-то, положим, готова. Вот.

Она подняла небольшой чемоданчик, с которым не расставалась последние двадцать минут, и поставила его на стол.

– Здесь первый наш взнос.

– Как договаривались? – спросила Ася. – Сумма та?

– Та, та. Но нужно оговорить наши условия.

– Конечно, конечно… Сценарий вы читали?

– Читали.

– Ну и как?

– Не знаю. Я не поняла ничего. Честно говоря, я не люблю пьесы читать. И сценарии.

– Да, да, это же не литература…

– Вот именно, – многозначительно подтвердила Настя. – Не литература. Именно что не литература…

Ася промолчала, только слегка покраснела. Она поняла, что этой девчонке сценарий не понравился. В другое время таких соплячек она не то что ставила на место, а даже близко к себе не подпускала, а сейчас вот должна прислушиваться к мнению этого надутого подростка, нетраханного еще как следует… А может быть и скорее всего, слишком много уже траханного. Бандитами своими. Не даром же ее сам Быков своим представителем сделал… Понятно, каким местом эта девка на него работает…

– В общем, так, – сказала Настя, – деловую сторону мы вроде бы вчера утрясли. Десять процентов от продажи кассет, возврат денег в четыре приема, постепенно, в течение полутора месяцев… Я имею в виду и те деньги, которые по смете не будут израсходованы… Кстати, что там со сметой-то?

– Да со сметой все нормально. Картина малобюджетная, в четыреста-пятьсот тысяч баксов уложимся легко. Это даже по нынешним меркам не малый бюджет, а так, ближе к среднему…

– Четыреста-пятьсот? А с актерами как?

– А что – с актерами?

– Мы хотим, чтобы у вас снимались Абдулов, Миронов…

– Ну, Настенька, тогда надо смету перекраивать… Там же гонорары такие надо будет платить… И потом – может, он не согласится, Абдулов?..

– Как это – не согласится? Он же актер – это его работа, в кино сниматься. Вы сделайте так, чтобы согласился.

– Ну попробуем, – Ася казалась растерянной, но изо всех сил пыталась скрыть свое состояние. Теперь эта поблядушка бандитская будет ей еще актеров навязывать! Ася хотела продвинуть свою «творческую», как она называла, «молодежь», а эта – фантазии ноль, звезд подавай, и все…

– Кассеты должны продаваться, – безапелляционно отрезала Настя. – Я помню, Ася, вы говорили о своих молодых артистах («которые тебя трахают», – мысленно закончила она фразу), так вот, молодых артистов в этой картине на ведущих ролях быть не должно. Должны быть звезды. Только звезды. Приемыхов, может быть, Евгений Миронов, Лавров, кто там еще у нас?.. Джигарханян – вот беспроигрышный вариант… А из молодых… У нас сериал – «Менты», вот этих можно взять, которые ментов играют… Нилов, кажется, да? Лыков… Вот их, чтобы люди узнавали своих героев… Кассеты должны продаваться, это без вариантов. Так что, Ася, это наше условие непременное. И вы нас в известность поставьте, когда ясность будет в этом плане. И с режиссером определитесь, тоже левых людей нам не надо. Вот, собственно, все. Итак, мы вам передаем три миллиона. – Настя открыла чемоданчик. – Пересчитайте. Здесь пятьсот тысяч.

– Александра Яковлевна, – крикнула Ася в соседнюю комнату. – Подойдите, пожалуйста…

Александра Яковлевна, главный бухгалтер кинокомпании, возглавляемой Асей Выдриной, по ее словам, была асом своего дела. Она и выглядела как типичный бухгалтер, в синем строгом костюме с юбкой-миди, в скромных туфлях, полная седая женщина. Она равнодушно стала распечатывать пачки долларовых купюр и засовывать их в счетную машинку, стоящую на столике рядом с компьютером. Делала она это с таким натурально-равнодушным видом, что Настя поняла: эта женщина совсем не так проста, как выглядит, и пересчитывать ей приходилось значительно большие суммы, чем эти пол-лимона «зеленых». Да и не только пересчитывать.

Тем временем Ася протянула Насте расписку, напечатанную на принтере, со вписанной от руки суммой и размашистой подписью.

– Это для внутреннего, так сказать, пользования. Формальность, – заметила Настя, складывая расписку и убирая ее во внутренний карман пиджака.

– Насчет сметы мы определимся в течение трех-четырех дней, – сказала Ася. – Так, Александра Яковлевна?

– Сделаем, – ответила та, не отрывая глаз от машинки.

– Значит, смету на полную сумму, на три миллиона, тратите пятьсот или сколько там тысяч, остальное тратите на бумаге. Платите налоги и возвращаете нам.

– Дело известное, – равнодушно, не поднимая глаз, сказала Александра Яковлевна. – Можете не объяснять. И так все ясно.

– Ну тогда до новых встреч. – Настя поднялась с кресла.

– Остальные деньги получите в конце этой недели.

– Вас проводить? – спросила Ася.

– Спасибо, меня проводят мои люди. До свидания.

Они выехали на своей машине через ворота на Кронверкскую улицу, а через полчаса с другой стороны, через главную проходную, выходящую на Каменноостровский, в здание студии вошел Мухин, сопровождаемый Егором. Питер – город маленький, все пути здесь рано или поздно пересекаются не в одной, так в другой какой-нибудь точке, и Настя не встретилась с Егором чисто случайно, время немного не совпало. А если бы и встретилась, то крайне удивилась бы такому совпадению. Но в тот момент, сидя в джипе рядом с Саней на переднем сиденье – «пацанов» на этот раз она переместила назад и держа в руках трубку радиотелефона, она не думала ни об Асе, ни о Егоре, ни об этом ублюдочном должнике с его вонючими двумя тысячами. Ей звонил Кислый и говорил, чтобы она немедленно ехала к нему, что в Андрея стреляли, он ранен, а Зверь убит, что Андрей срочно хочет ее видеть и чтобы она бросала все дела и летела к нему на квартиру.

Глава шестая

Они провели в Крыму всего три дня, на протяжении которых Настя почти не выходила из дома.

– Не хочу, – сказала она. – Я буду отдыхать. Я последнее время что-то набегалась в Питере, хочу в кровати поваляться…

И они валялись в кровати все эти трое суток за вычетом тех нескольких часов, которые Андрей потратил на поездки в поселок за едой и вином. Несколько раз он звонил в Питер, справлялся, как идут дела, оказалось, что без него ничего не рухнуло, мир не перевернулся, Кислый только намекнул, что братва недовольна тем, что шеф бросил их в разгар работы, и они запарились сами принимать решения.

– Не хотят брать на себя ответственность пацаны, – сказал он. – Приезжал бы ты, не сезон сейчас отдыхать. Здесь догуляешь, если уж так приспичило.

– Ладно, – ответил Андрей. – Послезавтра буду.

Настя выглянула из-под одеяла.

– Что, в Питер надо возвращаться?

– Надо, девочка моя. Надо.

– Не называй меня девочкой. Какая я тебе девочка?..

– А кто же?

– А «жена» тебе не нравится?

– Жена? Вот это да. Без меня меня женили… Ты что, Настя? Серьезно?

– А что такое? Тебя что-то не устраивает?

– Меня-то устраивает, ты сама подумай. Я же… Понимаешь, как бы это сказать…

– Я все понимаю. У тебя рискованная профессия. А у меня что? Шуточки? Кто меня в ресторан этот привез в Питере, на Большом? Не ты ли? И работку там подкинул, это что – не опасно?

– С этим все. Если ты со мной, никаких дел. Найду я человека на ресторан…

– Андрей…

Настя встала и голая подошла к окну.

– Андрей, ты и вправду с ума сошел. Как это – никаких дел? Я вся в этих делах по уши. У меня другой работы-то нет. И потом, к деньгам быстро привыкаешь, а на халяву я жить не привыкла. Так что с этим вопросом у нас все решено. Я тебе еще не только в кровати пригожусь, уж поверь…

– Да я все знаю, Настя, я же в курсе твоих подвигов… Только, понимаешь, Бонни и Клайд – это в кино круто, а в нашей стране золотой это все гораздо страшнее… И грязнее…

– Да, блин, грязью напугал! Успокойся ты, у меня тем в голове больше, чем у твоего Кислого, понял?

Андрей посмотрел на нее внимательно, с трудом сдерживаясь, чтобы в сотый, наверное, раз, с тех пор как они сюда приехали, не схватить в охапку и не поволочь обратно – на кровать, усмехнулся невесело.

– Ну что же. Я препятствовать не могу. Ты самостоятельности хотела? Работай… Только рядом со мной, без меня – никуда.

– Ну какая же эта самостоятельность?

– Дозированная. Дозированная, девочка. Я должен быть в курсе. Да и, на самом деле, мы с тобой вместе больше сделаем, чем порознь.

Они вернулись в Питер днем, ехали сквозь моросящий дождь со снегом по Московскому проспекту в черном «мерсе» – в аэропорту их встретил Кислый, сразу понравившийся Насте, – ни он, ни Андрей не похожи были на бандитов. По крайней мере, на тех, которых Настя встречала до сих пор. Нормальные веселые мужики, их легко было представить себе где-нибудь на море, гоняющих на водных лыжах, или в горах – на горных, силой веяло от них, веселой силой и какой-то экзотикой… Отсюда, наверное, и ассоциации с водными и горными лыжами, с путешествиями, ну да, для них нет проблем, вот Андрей взял и утащил ее в Крым среди ночи. А мог бы точно так же схватить и куда-нибудь в Африку, или в Штаты, или в Австралию…

Да и родной город казался странно изменившимся за эти три дня. Несмотря на промозглый холод и слякоть оттепели начала декабря, мутный от влажности воздух ранних сумерек, фонтаны снежной грязной каши, летящие из-под колес машин, и черные сутулые фигурки спешащих мимо прохожих, город казался Насте уютным, домашним, своим. Своим – большой буквы. И еще – он перестал быть страшным. Последние полтора года Настю не покидало смешанное чувство постоянной опасности и неуверенности, ожидание каких-то неприятностей. На фоне того, что вроде и деньги были, и друзья, все равно висел над головой тяжелый, словно Дамоклов меч, неясный груз напряженности и ожидания.

Сейчас все это исчезло. Она была полноправной хозяйкой этого города. По крайней мере, пока они ехали к дому Андрея на Рубинштейна, она воспринимала город именно так. Наконец-то у нее появился не покровитель, каким был в свое время Клементьев, не телохранитель, как Димка, не диктатор Кривой, не приятель-любовник Максим. Появился Друг.

Они не говорили с Андреем на эту тему, вообще избегали высокопарных пафосных выражений, но Настя думала, что в них и нет нужды. Она чувствовала, что Андрей не врет, не в словах своих, а внутренне, в душе, что она для него действительно значит очень много, если не все. А он был тем самым принцем из сказки, правда, из страшной сказки, жуткой, наполненной персонажами-монстрами, но все-таки именно тот принц, которого она ждала и который пришел, взял ее и защитил от всех возможных напастей…

– Ты здесь живешь? – спросила она, когда машина свернула с Загородного на Рубинштейна.

– Ага.

– В «толстовском» доме?

– Нет, Бог миловал. Мне эти понты не нужны. Я человек скромный…

Они проехали мимо высоченной арки «толстовского» дома, перегороженной шлагбаумом, за которым виднелась будочка охраны и целое стадо «мерседесов» и «БМВ», отдыхавших в сквозном проходе, состоящем из соединяющихся трех огромных дворов, на Фонтанку.

– Здесь совсем крутые ребята живут, – усмехнувшись заметил Андрей. – А мы с Кислым – обычные простые люди, да, Кислый? Нам этот пафос ни к чему.

– Точно. Нечего светиться зря. Ведь в мужчине что главное? Главное – не казаться крутым, главное, быть им.

Квартира Андрея ничем Настю не удивила. Видно было, что женщины здесь не было, то есть не было постоянной, не было хозяйки. Евроремонт, бронированные окна, ванна с джакузи…

– Ты бы еще фонтан здесь устроил, – хмыкнула Настя. – «Мы ребята не крутые, нам понты не нужны», – вспомнила она разговор в машине.

– Да это… Это все по молодости я наворотил. Я же тут давно живу. Лет пять. Как первые нормальные деньги заработал, свободные средства появились, я и отгрохал хату… Мне все это, знаешь, до лампочки, на самом деле. А пацаны уважают, когда в гости приходят… По рангу, так сказать, живу…

С этого момента и овладела Настей мания ремонта, которым она занималась несколько следующих месяцев. Ей пришлось потратить почти все наличные деньги, освободившиеся за неимением сгоревшего магазина «Новая музыка», которые были у нее в «черном нале». Благо бригада ремонтников, присланная Андреем, не спрашивала, откуда деньги, что за деньги и уплачены ли налоги. Никаких бумаг, никаких заказов в ремонтно-строительных конторах не было. Настя расплачивалась наличными, только говорила Андрею, сколько потратила. Последнее было его жестким требованием.

– Я не хочу, чтобы мою женщину обворовывали, – сказал он. – А то тебе мозги запудрят… Ты же не знаешь, к примеру, сколько цемент стоит, сколько стекла, сантехника…

– Не знаю, и знать не хочу. А ты крохобор, оказывается, Андрюшенька…

– Да. Я крохобор. Потому что знаю, как эти деньги зарабатываются. Мои, во всяком случае…

Настя тоже быстро узнала, как Андрей зарабатывает деньги, после чего стала к этим самым деньгам относиться немного по-другому. Когда кто-то по телевизору, который она теперь изредка смотрела, благо времени свободного у нее стало больше, говорил, что всю жизнь зарабатывал «потом и кровью», Настя только качала головой. Уж кто-кто «кровью» зарабатывал, так это ее будущий муж.

В ресторане на Васильевском, который Андрей показывал Насте в первый день знакомства, теперь находился их офис. Заведение сменило название и стало именоваться «Волк» – Андрей настоял, чтобы в названии была какая-то связь с его Настей и одновременно подчеркивалась его, Андрея, значимость и сила. «Волк» было близко к фамилии Волкова, которую Настя носила, и полностью отвечало характеру деятельности Крепкого. Звучало, на Настин взгляд, пошловато, но она согласилась. На фоне бесконечных «Лад», «Лидий» и «У Василия», «Петровича», «Иваныча» и прочих, как она говорила, «нэпманских» названий «Волк» стоял особняком и приятно будоражил воображение.

Являясь фактическим, хотя и теневым, хозяином двух охранных агентств, рядовые служащие которых в большинстве своем не знали, кто на самом деле стоит над ними и где та конечная точка, куда уходят из этих агентств «черные» деньги, которыми предпочитали расплачиваться большинство клиентов, Андрей часто использовал своих боевиков, часть из них и была официально служащими этих контор и имела разрешение на ношение оружия при разборках между питерскими группировками. Он был «нейтралом», и его бойцов нанимали то одни, то другие, когда для помощи, а когда и для выяснения отношений с кредиторами, задолжавшими особенно крупные суммы.

Приемы посетителей проходили в том же «Волке» и сначала напоминали Насте сцены из фильма «Крестный отец», а потом она привыкла и стала воспринимать это как должное, убеждаясь все больше и больше, что среди жертв банды Крепкого «честных» и «нормальных» людей нет. Какой это «честный» человек может задолжать другому человеку или конторе пару миллионов долларов? Или целый товарный поезд с каким-нибудь бензином, или водкой, спиртом, стиральным, в конце концов, порошком?..

Андрей не тянул ее к работе, даже наоборот, старался делать так, чтобы у нее не хватало времени заниматься делами. Отговаривал восстанавливать магазин, хотя обгоревший подвал уже принадлежал ей. Вернее, ему: он выкупил его по какой-то смешной остаточной стоимости у РЭУ или ПРЭУ – Настя до сих пор не могла понять разницы и значения этих аббревиатур. Да и зачем это знать, если можно заплатить деньги и решить все проблемы. Пусть чиновники сидят в этих ПРЭУ и считают свои рубли.

На первых порах Андрею удавалось занять Настю – один ремонт чего стоил. Зато Когда он подошел к концу, Настя пригласила Андрея к себе, показала квартиру и сказала:

– Вот, дорогой, это тебе не джакузи, как у какого-нибудь торговца трусами… Видишь, что можно с квартирой сделать при желании?

– Да-а, – протянул Андрей. – Во сколько встало?

Он знал, во что обошелся Насте ее ремонт. Можно было еще полторы таких квартиры купить на эти деньги. И как он и предполагал, она не смогла назвать цифру.

– Я не помню… Вот это – две штуки баксов… Стенку двигали… Тут – пять… Там…

Она сбилась и рассмеялась.

– Да чего тебе? Мои же деньги.

– Твои – мои… Ладно, что сделано, то сделано…

Он ходил по квартире, разглядывал кухонные комбайны, количество которых после ремонта удвоилось. Он и не знал, что есть такие машины, вернее, что они выпускаются в таком количестве. Назначение многих из них было Андрею совершенно неизвестно. Микроволновых печей у Насти было почему-то две. Как она объяснила, одна для какого-то мяса по-восточному, вторая, поменьше, – обычная… Для завтраков. Но и та, что «поменьше», могла вместить полноценный завтрак для трех-четырех здоровенных мужиков… Миксеры, тостеры, кофемолки-кофеварки, картофелечистки, резки-шинковки, терки… Ну и шкаф для мытья посуды, ясное дело.

– Да… Сильно ты.

– Ну и для тебя специально, – на протяжении всей экскурсии по дому улыбка не сползала с Настиного лица. – Мало ли, если вдруг заскочишь, то вот, я подсуетилась…

Она открыла дверь ванной комнаты и показала на джакузи.

– Мы же ведь у нас без джакузи не могем, мы же привыкли… – кривляясь, говорила она Андрею. Ее отвлек только звонок в дверь. Андрей нахмурился и вопросительно посмотрел на Настю, а та спокойно кивнула и пошла открывать. – Еще один сюрприз тебе, – бросила она, уже возясь с замками. – Чтобы не думал, что я буду даром хлеб есть…

Она не заметила, открывая дверь, как Андрей нахмурился, но только на мгновение. Когда Настя повернулась к нему, лицо его снова светилось ровной приветственной полуулыбкой. Только в глазах, может быть, появились два тревожных огонька.

В прихожую вошла девушка неопределенного возраста. Одежда – дорогая, модная кожаная куртка, высокие ботинки, блестящие черные колготки из-под короткой юбки – была вполне для взрослых, но лицо, очень тонко и грамотно подправленное косметикой, было бы совершенно детским, если бы не мешочки, слегка наметившиеся под глазами. Понимающий человек сразу увидел бы, что здесь пахнет либо хорошими и регулярными дозами алкоголя, либо же еще более сильными… как бы это сказать… стимуляторами мозговой деятельности.

– Это Нина. Знакомьтесь, – представила гостью Настя.

– Очень приятно, – сказал Андрей. Он не назвал своего имени, и Настя, знавшая, что ее друг ничего никогда не делает просто так, необдуманно, поняла, что и ей не стоит его называть.

– Привет, – бросила Нина. – Ну чего? Выпить есть?

Андрей усмехнулся.

– Так что за сюрприз? – спросил он, игнорируя стаскивающую ботинки Нину, которой он наконец решил дать с виду лет четырнадцать.

– А вот она – сюрприз. Пошли в комнату.

Андрей пропустил их: сначала Настю, потом и эту маленькую Нину, прыгавшую на одной ноге и пытавшуюся второй поймать свалившийся, в спешке плохо надетый тапок, который был размера на полтора больше ее, как бы это сказать… «Ножки», – не удержался Андрей от ласкового определения. Ну как еще назвать эти фигурные, точеные… ножки, только ножки.

– Садитесь, гости, на диванчик, – хихикая, сказала Настя. – Сейчас кино будем смотреть.

Андрей молча уселся напротив телевизора. Он уже тоже хорошо знал Настю и прекрасно понимал, что за ее словами о «сюрпризе» кроется что-то интересное. Она заинтриговала его, особенно тем, что невесть откуда явилась эта малолетняя поблядушка. На его памяти Настя ни разу не упоминала, что у нее есть знакомства в таком кругу.

Он уже представлял примерно, какого рода должен был увидеть «кино», и не ошибся.

На экране возник интерьер обычной, дешевенькой, «совковой» квартиры. Потом, видимо снимали с двух камер, закрепленных статично, и затем просто смонтировали на свой вкус – с другой точки тот же интерьер. Только диван, покрытый зеленым пледом, был взят крупнее и с торца.

Диван и находился на протяжении всего «кино» в центре кадра. Андрей услышал доносящиеся с экрана шорохи, чье-то тяжелое дыхание, невнятные слова, которых пока было не разобрать. На пол из-за границы кадра упал бюстгальтер. А потом, сбоку, выехала белая мужская задница, подергалась-подергалась и исчезла.

– Это он не выдержал, до дивана не дошел, – прокомментировала непонятные пока события Нина.

– В рот, в рот, в рот, – послышался с экрана голос невидимого мужчины. Голос был торопливый и грубый. Такой бывает у человека, очень увлеченного каким-то важным делом и требующего, чтобы его напарник не проворонил нужное действие. Так кузнец кричит своему зазевавшемуся подмастерью, занеся молот над раскаленной заготовкой, которую тот удерживает клещами, забыв повернуть: «Крути, крути, крути, мать твою етти…»

Наконец мужчина показался на экране. Он был не совсем голый, без штанов, но в носках, грудь же и спину закрывала белая футболка с короткими рукавами, слегка порванная под мышкой. Мужчина пятился к дивану задом, мелкими шажками. Нормально двигаться он не мог, потому что, обхватив руками его толстую шею и опоясав голыми тонкими ногами, прижавшись своим животом к его довольно внушительному пузу, висела на нем та самая Нина, которая сейчас сидела рядом с Андреем.

Дальше все шло так, как и должно было идти в создавшейся ситуации. Мужчина был на и под, сзади и спереди, сбоку и стоя на коленях перед диваном. Кадры менялись. Они были смонтированы с двух камер так, чтобы максимально отчетливо показывать его лицо, чисто выбритое, лоснящееся потом, улыбающееся в паузах и в моменты наибольшей активности принимавшее совершенно зверское выражение. Такое, что Андрей не удержался и хмыкнул, в очередной раз увидя оскалившуюся, с остекленевшими глазами толстощекую физиономию.

Когда «кино», продолжавшееся минут тридцать в общей сложности, окончилось, он повернулся и посмотрел на Нину.

– Н-н-да, ничего… Ты даешь…

– Даю, даю, – быстро кивнула Нина. Она сидела, закинув ногу на ногу, и курила уже, наверное, пятую по счету сигарету.

– Ну и что? – спросил Андрей у Насти.

– Фу ты, – она встала с кресла. – Что-что? Хоть бы поинтересовался, что это за тип.

– И что это за тип? Бизнесмен какой-нибудь? Деньжат хотите срубить?

– Фу, как ты низко меня держишь, А… – Она осеклась под острыми иглами, которые, кажется, вылетели из его глаз. – Никакой не бизнесмен. Офицер транспортной милиции, капитан Басько Анатолий Егорович. Московский вокзал.

– Хм. Хм-хм… А еще что у вас там? – спросил Андрей, заметив, что Настя не выключила видео, а нажала на паузу.

– Хочешь смотреть все или списком предъявить?

– Можно списком. Я в ваши способности верю, – последняя фраза была адресована Нине, которая в ответ только равнодушно пожала плечами.

Настя протянула Андрею листок бумаги, вложенный в коробку видеокассеты.

– Так-так-так, – он пробежал глазами по столбику строчек. – Вы что же, решили весь Московский без ментов оставить, что ли?

– Зачем? Я же говорила, это тебе от меня подарок.

– Да? Спасибо.

Андрей аккуратно сложил листок, сунул его в карман.

– Подарок-то подарком, да я, как говорил товарищ Ленин, привык искать во всем экономический интерес. Вам-то, – он посмотрел на Нину, – какой интерес с этого всего?

– Как это – какой? Настька вам не сказала разве?

– Нет.

– А… – снова чуть не прокололась Настя. – В общем, я хочу, чтобы с вокзала ушли блатные.

– Ух ты, ни много ни мало, – усмехнулся Андрей. – И только-то?

– Нет.

– Что же еще?

– И отморозки. Их там держит такой Прохор. Они курируют всю детскую проституцию…

– Да знаю, знаю. И как же ты?..

– А так же. Я хочу сама этим делом заниматься.

– В каком смысле? – брови Андрея взлетели к самой границе коротких волос.

– В таком. Надо жизнь в стране налаживать, ты же сам говорил. Говорил?

– Ну допустим.

– Прохор девчонкам дает десять процентов. И их еще дерет вся его кодла. А девочки ведь тоже люди, да?

Нина полезла в пачку «Мальборо» и вытащила новую сигарету.

– Слушай, кончай курить, – резко сказал Андрей и строго, как он умел, посмотрел на девочку.

– Слушаюсь, – лениво откликнулась Нина и бросила сигарету на стол.

– Ну так. То есть ты хочешь вместо Прохора там встать? А с ним, ты думаешь, менты будут разбираться?

– А ты думаешь, нет? После этих кинофильмов?

– Думаю, да. Только вы врагов себе наживете таких, что не дай Бог.

– Не боись. Им все равно. Я им больше платить буду. Это, – Настя кивнула на телевизор, – это прецедент. Мы создали прецедент, чтобы не на пустое место приходить, – давайте, мол, работников менять. Они в жизни на это не пойдут. У нас же народ инертный. Как есть, так пусть и будет до скончания века. А с этими сюжетами им придется почесать репу-то.

– Да уж. Придется. Тебе годков-то сколько, милая? – спросил он у Нины.

– В этом году пятнадцать будет.

– Сильно. То есть они все под статьей. «Пушнина» называется. В зонах ох как не любят. Да и до зоны такие не доезжают в нормальном виде. Уже кукарекают по дороге… Да, девчата, сильно вы потрудились. А как ты их так, сколько там… Девять человек?.. Как ты их всех в койку-то затащила?

– Дурацкое дело не хитрое, – ответила Нина. – Да и Настя мне таблеточек дала, я им скормила потихоньку… Только потом трахаются как звери, сухостой у них начинается от этих таблеток, что ли?.. Просто стерли мне все чуть не до крови…

– Ладно, Нинка, отдыхай теперь. Доктору хочешь тебя покажу?

– Да нахер мне твой доктор, у меня все в порядке. Просто затрахалась. Ну я чего тут сижу-то? А, Настя?

– Сейчас. – Настя кивнула и вышла в коридор.

Она вернулась через минуту с белым обыкновенным почтовым конвертом в руках.

– Держи, – она протянула конверт Нине. – Здесь все. Остаток.

– Можно не считать?

– Можно. Хочешь, считай. Только мы с тобой, я думаю, еще поработаем?

– А куда мне деваться? – так же равнодушно спросила Нина. – Меня моя работа устраивает. Если все будет, как ты говорила, то вообще класс.

– Ладно. Я тебя найду. Пока.

– Сколько ты ей дала? – спросил Андрей, когда Нина ушла.

– Две штуки. В общей сложности. Частями. Сейчас – последние пятьсот.

– Две штуки баксов для такой девчонки – большие деньги. Очень большие. Не боишься, что ее свои же грохнут?

– Не боюсь. Она умная. Хоть и маленькая, а умная. Жизнь научила. Мамаша у нее водкой торгует там же, на Московском, отец погиб недавно. С крыши упал пьяный. Он там же промышлял, под нищего косил и дочь свою контролировал.

– Так ее что, родители на панель отправили?

– Ну да…

– Во блядь, – выругался Андрей. – Животные…

– А я что говорю? Ее оттуда вытаскивать насильно бессмысленно. Привыкла. Нормально, говорит. Нравится даже. Только денег мало. А деньги ей могут помочь. Сейчас-то она приоделась, на человека стала похожа, а раньше вообще смотреть страшно было.

– А как ты с ней познакомилась-то?

– Как-как? Подумала, что надо это местечко прибрать к рукам, пошла и познакомилась. Спросила: «Хочешь заработать?» «Хочу», – говорит. Вот и сговорились. Сначала боялась она, в отказ пошла, а потом, когда я до двух штук догнала, согласилась. Правильно говорят, каждый человек свою цену имеет.

– Каждый?

Настя покраснела.

– Извини. Не каждый. Это же я не о нас с тобой.

– Я надеюсь.

– Ну вот. Квартиру сняла на месяц, подвернулась удачно, там, на Пушкинской, там же расселяют дома… За копейки сняла. Две камеры смонтировали. Она, когда в квартиру входила, на кнопочку нажимала, они и запускались. Там за окнами стройка, все гремит, жужжит, как камеры работают, не слышно…

– А таблетки? Что за таблетки?

– Да типа возбудителя какого-то. Девчонка знакомая из секс-шопа дала.

– Да-а… Ну ладно. Я с этими ментами разберусь. Кассета одна у тебя?

– Как же одна? Три копии смонтированных и оригиналы.

– Молодец. Давай кассетку мне… Да, и вот еще что. Не хотелось бы, чтобы посторонние люди, особенно эти дети твои, вокзальные, нас с тобой вместе видели. Не надо лишних разговоров.

– Какой ты трогательный, Андрюша… Так за меня беспокоишься…

Андрей действительно беспокоился за своего «ребенка», как он называл про себя Настю. Она развернула такую бурную деятельность, что он лишь удивлялся, откуда у этой семнадцатилетней девочки такая энергия. Ведь она перепахивает весь город и дает ему, да и себе, конечно, все новые и новые источники дохода.

Он поработал, конечно, с капитаном Басько. Встречался с вокзальным ментом Кислый. Пленочку показал прямо у него дома, когда семьи не было, с утра назначив встречу. Капитан был мужиком тертым и на встречу дал «добро». Если серьезный бандит хочет увидеться, значит, есть дело. Просто так или если замочить хотел бы, и разговаривать не стал бы…

Басько мрачнел, краснел, потел, наконец, когда запись кончилась и Кислый нажал на кнопку паузы, спросил:

– Ну и чего ты хочешь? Денег у меня нет, а стучать я, во-первых, не приучен, во-вторых, не вижу, какой тебе прок от моей информации. Вы ведь поездами не занимаетесь, насколько я знаю. Вы люди более высокого полета.

Последняя фраза была произнесена с едва заметной издевательской интонацией, но Кислый сделал вид, что не заметил иронии.

– Никто тебе ссучиваться не предлагает.

– Хм. Интересно. А как же это будет называться?

– Прохора гони с вокзала. И мои люди вместо него встанут.

– Сами разобраться, что ли, не можете?

– А зачем нам разбираться, если у нас в государстве милиция есть, чтобы с хулиганами и бандитами бороться? Вот и боритесь. А мы вас не забудем.

– Не забудем… Гоните… Что я его, Прохора, выслеживать буду? И потом, по каким фактам я его буду брать? И вообще, они же на нашей территории не срут. Это же закон. Не сри там, где ешь… Понимаешь?

– Это твои проблемы. – Кислый кивнул на экран телевизора. – И это тоже твои проблемы. Я малолетних не совращал, девчонке-то четырнадцать годков всего… Так что мне психология сексуальных извращенцев неведома.

– Ладно, поспокойней можно. Не дави на меня особенно-то…

– А на тебя, друг мой, никто особенно и не давит. Если бы начали давить «особенно», ты бы по-другому запел.

Басько смолчал, понимая, что истинную правду говорит этот Кислый.

– Сколько тебе Прохор платил?

– Он не мне платил. Я же не один на вокзале работаю. В общий котел сбрасывал. А сколько? Половину, я думаю, навара.

– Вот так все и останется. Плюс порядок будет. Левых людей всех мы уберем, а от вас требуется только не мешать. Это самая лучшая от вас, ментов, нам помощь и поддержка. А с Прохором поможем. Да ты меня удивляешь, капитан! Неужели тебя учить надо, как гражданина России в тюрьму упрятать? Это же так просто…

– Просто-то просто, да ведь он не один. Его снимешь, на его место сразу его кореша прискачут.

– Слушай, Басько, ты что их боишься, что ли? Или мне кажется?

– Кажется. Я и тебя не боюсь.

– Ой-ой-ой!.. Ну, с другой стороны, правильно. Страхом горю не поможешь. Головой работать надо. А чтобы лучше работала, на-ка вот, возьми аванс… – Кислый вытащил из кармана несколько зеленых купюр. – Держи. В качестве компенсации за испорченные нервы.

– Ладно тебе… – Басько не выказал ни удивления, ни возмущения. Просто взял деньги и, не считая, сунул в ящик письменного стола.

Кислый оценил спокойствие мента в смысле дачи и получения взяток, улыбнулся, встал и на прощание сказал:

– Все путем будет, капитан, мы должны друг другу помогать. Война она никому не нужна. Так что, думаю, на недельке решим этот вопрос.

Помог «решить вопрос» Артист. Настя захомутала его опять-таки через Нинку. Артист, бывший студент театрального института, ныне скрывающийся от военкомата, который засыпал его дом повестками и замучил родителей визитами участкового, предпочел артистической карьере жизнь довольно удачливого квартирного вора. Он мог уже, конечно, десять раз откупиться от назойливых представителей министерства обороны, но не в силах был накопить нужную сумму, мгновенно растрачивая все, что получал, «обнося» дома соотечественников.

Он подцепил Нинку на Невском в тот момент, когда пошел в разгул. Деньги у него были в количестве достаточном, чтобы утащить к себе и Нинку, и ее подружку, которая, при всем том, что и сама Нинка выглядела достаточно молодо, была совсем еще девочкой. Однако Артист был уже очень искушенным в питерской уличной жизни человеком и смекнул сразу, что эти двое, как говорится, – из молодых, да ранние. Что они и продемонстрировали в квартире Артиста, благо родители его уехали на дачу и трое суток Артист мог не беспокоиться о том, что кто-то нарушит его «оттяг».

Деньги вышли аккурат к концу третьих суток, и с сильного бодуна, когда Нинка принесла ему несколько бутылок пива, он посвятил ее в тайны своих заработков.

– Ты это… – сказал он, прихлебывая из бутылки. – Если бабки нужны, обращайся всегда. У меня так – то пусто, то густо. Всегда помогу. Я не жадный…

Нинка запомнила и в следующий раз, который случился где-то через неделю, вывела Артиста на более подробный разговор. Для него Нинка была уже «своей», и он рассказывал о своих делах, не стесняясь, понимая, что и сама девчонка не подарок и что шокировать ее тем, что он, в свободное от траханья и выпивки время, грабит квартиры, по меньшей мере, сложно.

В третий раз Нинка пришла к нему уже с Настей. А когда они все втроем разделись, Артист, будучи здоровым парнем двадцати одного года, резонно счел, что ему две такие девчушки в самый раз. К Нинке-то он привык и в последнее время полюбил групповуху. Тут-то в комнату и вошел тихонько Егор. Артист не удивился тому, что мужик проник в квартиру через запертую на два замка дверь, – сам уже становился специалистом в подобного рода предприятиях. Он понял только, что попал.

Артист спокойно слез с Нинки, которую решил «охомячить» первой, – Настя настояла на этом, – хотя и собирался для начала «пройтись по свежачку». «Много чести», – считала Настя. Да и не входило в ее планы ложиться под кого попало. Совсем не входило. Ни под кого. И ни с какой целью. У нее уже был Андрей. Достаточно.

– Ну что, братан, делать будем? – спросил Егор. – Попал ты? Изнасиловал, братан, несовершеннолетних… Двух. Несколько раз. Да?

– Да ладно вам, – спокойно сказал Артист. – Я все понимаю. Давайте ближе к делу. А ты сука все-таки, Нинка. Могла бы спектаклей не разыгрывать, по-человечески поговорить…

Он был умным человеком и понял, что его не то чтобы вербуют (слово не совсем точное), но таким своеобразным способом приглашают на работу. Не много нужно было ума, чтобы сообразить, что к чему, глядя на бандитскую рожу Егора, на то, как он спокойно, развалясь в кресле, закурил и на то, как спокойно и даже весело одеваются девчонки.

– Не судьба, видно, в этом городе в одиночку работать, – снова сказал Артист, чтобы прервать как-то затянувшееся молчание. – Я вот дергался-дергался, думал уж, никто на меня не выйдет. Ан нет. Так что вы хотите?

– Правильно говоришь, – ответил Егор. – Одному нельзя. Только вместе надо. И безопасней так. А то, неровен час, грохнут тебя… Много ты уже, наверное, народу-то обидел?

– Да есть малость, – ответил Артист и невесело усмехнулся.

Ну весело не весело, а работать он теперь стал под крышей Крепкого и Насти.

Для него не было большой проблемой проникнуть в квартиру Прохора – сорокалетнего жлоба, алкаша и хулигана, несколько раз сидевшего то за грабеж, то за драки, собравшего банду таких же отморозков, как и сам, и трясущего малолетних проституток Московского вокзала и окрестностей. Окрестности простирались, впрочем, в очень узком промежутке – от вокзала, по левой стороне Лиговки, до Перцева дома. На противоположный тротуар, к гостинице «Октябрьская» ему уже ходу не было. Разве что за пивком в ларек… У «Октябрьской» работала серьезная братва, и Прохора там хоть и знали, и относились к нему благодушно, со смешками и анекдотиками при встрече, но работать там ему было заказано.

Единственная проблема для Артиста была в том, чтобы дождаться того момента, когда в квартире Прохора на Коломенской никого не будет дома. В силу многолетних своих привычек и в силу того, что количество знакомых росло пропорционально выпитым бутылкам, Прохор превратил трехкомнатную квартиру, неведомо как ему доставшуюся, в натуральную хрестоматийную малину, и там вечно околачивались местные алкаши самых разных калибров. Прохор хоть и был среди них авторитетом, образ жизни вел весьма демократичный и носа не задирал. Вот и таскались к нему кто ни попадя…

Наконец, на третий только день, с утра Артист, наблюдавший за подъездом и до потери сознания и головокружения считавший вошедших и вышедших из этого алкогольного районного центра, как он окрестил резиденцию Прохора, убедился, что уж сейчас-то точно в доме никого нет. Большая толпа, все потрепанные составляющие которой он успел все-таки подсчитать и идентифицировать, вывалила из подъезда и, разбившись на две группы, отвалила, направившись в разные стороны. Одни пошли, видимо, за пивком и чем покрепче, другие отправились в сторону вокзала. За деньгами, надо полагать.

Несколько пакетиков с кокаином, признаться, жгли ему карман. Хотя и был он клятвенно заверен Егором, что в случае чего менты ему ничего не сделают, надо только назвать несколько фамилий, записанных на бумажке, но Артист не очень-то верил в ментовские связи. Кто он такой, чтобы за него братва билась? Возьмут его, через день этот Егор найдет на такую работу еще десяток. Впервые он почувствовал себя не исключительным хозяином положения, а пешкой в чужой игре, причем в игре заведомых жлобов, которых Артист не уважал с детства. Никогда не тянуло его в компании, что ютились вечерами в подъездах и подворотнях и сидели в сквериках на лавочках, поплевывая сквозь зубы и вытянув ноги в широких спортивных штанах.

Однако все обошлось. Ему хватило пяти минут: он засекал время, чтобы войти в квартиру, – осмотреться и сунуть ампулы под диван в той комнате, которая с натяжкой могла именоваться «гостиной».

Выйдя на улицу, он отошел от дома достаточно далеко, чтобы не попадаться на глаза возвращающейся половине компании Прохора, затарившейся пивком и водочкой, позвонил из автомата по выученному наизусть номеру и сказал, что работа сделана.

Он не видел, да и не интересовало его, что произошло дальше. В принципе понятно было Артисту что. И он был прав. Через двадцать минут после того, как братки налили по первой, в квартиру вломились менты, уложили всех на пол, обшмонали, кое у кого и ножички нашли – уже статья… Хорошо.

– Смотри-ка, Серега, – сказал толстощекий капитан, разгибая спину. До этого он стоял, согнувшись в три погибели, рядом с диваном.

– Есть!

В руке у него перекатывались четыре ампулы.

Прохора взяли часа через два, когда он вернулся с вокзала с карманами, набитыми деньгами. Он все понял сразу, только удивился, что не группа захвата приехала, не ОМОН в камуфляже, а простые менты.

Глава седьмая

Настя приехала к Андрею сразу же после того, как узнала о случившемся.

– Что с тобой? – она ворвалась в комнату, ожидая увидеть лежащего бледного, может быть, с забинтованной головой человека… «Ранен»… Как должен был выглядеть раненый? Конечно, как в школе учили – «комиссар израненный» прохрипел что-то там…

Андрей стоял у окна и смотрел на улицу Рубинштейна, по которой в любое время суток бродили прохожие. Такая оживленная улица была…

– Привет, – сказал он, повернувшись к Насте.

В квартире находились двое бойцов, сопровождавших Андрея с утра. Они сидели на кухне, пили кофе и тихо обсуждали случившееся. Андрей выглядел как обычно, только левая рука была забинтована выше локтя. Повязка начиналась там, где заканчивался рукав короткой белой рубашки.

– Что случилось? – повторила она.

– А тебе еще не рассказали?

– Практически нет.

Она подлетела к Андрею и осторожно, стараясь не задеть раненую руку, обняла его.

– Случилось то, что и должно было рано или поздно случиться. А то все так гладко шло последний год… Так не бывает. Хотя, я думаю, на самом деле это ерунда. Лохи лютуют, деревенские пацаны…

– Ага, – сказал Кислый, сидевший здесь же, на диване. – Пацаны… С пистолетами и ногами такими, что парни мои никого из них не догнали. И с машинами. Пацаны.

– Да брось ты, елки… Говорю же, пацаны. Землю родную защищают, как их в школе учили. А пистолеты – они там в каждом доме. Оружие у всех есть. Кто копает, кто просто так находит. Ты чего, там такие люди живут, думаю, если по хатам пройти, можно и пулеметы надыбать, и пушки в сараях… Русские люди – народ запасливый.

– Ты чего, сам за город ездил? Участки эти свои смотреть?

– Да. А как же? Я же с серьезными людьми работаю. Надо знать, что за товар продаю. А то могут непонятки выйти, потом не разберешься, полжизни расхлебывать надо будет…

– Да-а… Полжизни. А сейчас – считай, и всю жизнь…

– Прекрати, не каркай, – оборвал он Настю. – Зверя-то положили они все-таки…

– Так кто – они? Кто?

Одна из последних затей Андрея, потребовавшая больших предварительных расходов, но уже начавшая приносить свои плоды, была спекуляция земельными участками. Для этого ему пришлось открыть несколько фиктивных фирм, которые, когда придет время, должны были мгновенно самоликвидироваться. А то не сносить Андрею головы.

Кислый сначала отговаривал Крепкого от его очередной безумной затеи, но Андрей упорствовал, и, уломав в конце концов своего друга, объяснил, что без риска жить не интересно, а прибыль может быть от акции вполне приличная.

Через своих людей в мэрии он выяснил точный маршрут будущей кольцевой дороги, разговоры о строительстве которой уже много лет ходили по городу, и сказал, что действовать надо быстро и решительно.

Пока, на самом деле, никто точно не знал, когда и с какой срочностью будет строиться дорога, но все утверждали, что будет. И судя по «дорожной» направленности нового мэра Санкт-Петербурга, по тому, что Литейный проспект был все-таки отремонтирован, и не только Литейный – центр города начинал приходить в более или менее приличный и приятный глазу пешехода и автомобилиста вид, – кольцевая дорога должна была в скором времени опоясать город. Во всяком случае, в обозримом будущем.

Андрей действовал в двух направлениях одновременно. Он начал скупать участки земли, через которые должна была пройти трасса. Об этой трассе мало кто знал что-нибудь достоверное или вообще хотя бы задумывался. Участки эти, находящиеся в довольно живописных местах, он через третьи руки продавал под строительство коттеджей состоятельным предпринимателям, старательно избегая контактов с братвой, многие из которой тоже постепенно обзаводились собственной престижной недвижимостью. Его же фирмы занимались и строительством коттеджей, зарабатывая на этом приличные деньги. Естественно, что участки он покупал через мэрию за бесценок или вообще арендовал за гроши. Что будет через год, два или три, когда начнется реальное строительство и перед хозяевами коттеджей встанет вопрос войны со строительным организациями, которым, как известно, никакие купчие не указ, его не волновало. Более того, он собирался заработанные на продаже участков и строительстве коттеджей деньги вложить в то же строительство дороги, и в голове его носились шальные мысли о приватизации хотя бы частей ее. Это открывало путь уже в настоящий капитализм. Дорожные кафе, бензозаправки, мотели, магазины, вплоть до туалетов и платных пляжей. Все что душе угодно и что может приносить доход.

Он и ездил время от времени осматривать угодья, довольно цинично прикидывая, что можно будет сделать на том месте, где сейчас строился уже коттедж на проданном какому-нибудь барыге участке. Или вот, как сегодня, мотался на переговоры с неуступчивыми местными дедами-лесовиками, избушки которых находились на намеченных участках и которым никак было не объяснить, что их все равно отсюда погонят и с гораздо меньшей для них выгодой, чем сейчас предлагал Андрей. Не убивать же их, в конце концов. Таких мест было немного и почти со всеми он уже договорился. А вот сегодня вышло как-то нехорошо.

Дом Гузманова стоял на отшибе, в стороне от небольшой деревеньки с двумя-тремя домами, где еще теплилась какая-то жизнь да жили старушки, которые, наездами, заглядывали зимой по разу в два месяца, летом – почаще. Переселились уже к каким-то родственникам в город и дома в заброшенной деревеньке использовали как склады всяческого старья. Летом жили здесь месяца три, копались на утонувших в грязи огородишках, огурчики-лучок-петрушечку таскали на вокзалы, по грибы-ягоды в лесочек…

С этими можно было даже не считаться, вопрос со старушками был решен, и деньги уплачены. Да и им было все равно, они уже мало чего соображали и готовились к отбытию в мир иной, не считая свои разваливающиеся домики памятью предков или еще какой-нибудь великой ценностью.

С Гузмановым все обстояло сложнее. Полусумасшедший, но крепкий и упертый по-своему дед никак не желал ни продать дом с участком, ни съехать отсюда каким-то другим путем. После первого разговора он вышел из дома с двустволкой, поглядел мрачно на джип Андрея, на его телохранителей, сказав, что, пока он жив, не видать им его домика, равно как и ухоженного, не в пример бабкиным, огородика.

– Да поймите вы, – сказал Андрей. – Здесь же будет капитальное строительство. Мы вам деньги предлагаем, а государство бесплатно все заберет. И не пикнете.

– Вот пусть государство и забирает, – ответил Гузманов. – Против государства я ничего не имею. И никогда не имел. Я государству всегда честно служил. И если оно прикажет, значит, так надо. А оно, государство-то, меня в обиде не оставит. Это я вам точно говорю. У меня наград одних правительственных целый ящик. Так что валите отсюда, бизнесмены, мать вашу, чтобы я вас тута больше не видел. – И он щелкнул взводимыми курками своей пукалки. – А если со мной случится чего, то лежит бумага у меня в отделении в поселковом, где я написал все: и про дом, и про то, что никому продавать и дарить я его не собираюсь… Мы газеты читаем, знаем про ваши бандитские делишки… Ничего, Россия выдюжит, и ваши махинации перетерпим… Не такое вынесли…

На крыше домика, в котором жил старик, торчала телевизионная антенна, он имел старенький «запор» и одному ему известными путями ползал на нем с черепашьей скоростью в поселок за газетами, – одним словом, упертый был старик, со сталинской закваской.

Сегодня Андрей поехал разбираться со стариком вдвоем со Зверем. Он считал, что большое количество охраны только привлекает внимание и пугает клиента, а безопасность лучше всего гарантирует не количество стволов в машине, а отсутствие информации о передвижениях и деловых планах. В этом он был схож с Клементьевым. Но и Клементьев в свое время не смог уйти от пули киллера, и Андрей сегодня чудом остался жив.

– Надо пересмотреть тебе, Андрей, свои принципы, – заметил Кислый. – Все-таки глупость это – без охраны ездить.

– Ладно, не гони, – буркнул Андрей. – Что – охрана? Если из кустов бьет снайпер, какая, нахрен, охрана поможет?

– Ты же сказал – пацан стрелял?

– А что, пацан не может хорошо стрелять? Они там, в лесу, хрен их знает чем занимаются…

Настя видела, что Андрей был зол и говорил далеко не все, что сейчас мог бы сказать. Что-то сидело у него в голове, какие-то мысли и предположения, которые он пока, видимо, не хотел озвучивать. Может быть, при ней не хотел?.. Во всяком случае, рассказ его был короток и сух.

Они приехали к дому Гузманова в назначенное время, около двенадцати. Дверь была заперта, сколько Зверь ни стучал, хозяина им вызвать так и не удалось.

– Свалил, гад, – сказал Зверь, сплюнув на доски крыльца. – Сука. Я так и знал. Сейчас будет нам мозги ебать… Замочить его надо было, и всего делов…

– Погоди. Замочить никогда не поздно. Лучше миром решать. Зачем нам следить тут? – возразил Андрей. – Нам на этой земле еще долго работать, пусть она лучше чистой будет. Сам понимаешь.

– Да, конечно… Только сколько теперь мы дрючиться будем с этим Гузмановым, блин, козлом…

Они подождали минут двадцать.

– Ну что делать-то? – спросил Зверь. – Поехали, что ли?

Андрей думал. Ломать дверь и смотреть, что там у деда внутри хаты, было незачем. Наоборот, могло бы вызвать лишние проблемы. Вообще, за такое отношение к делам, конечно, надо наказывать. Послать, что ли, сюда пару пацанов покрепче, чтобы уже разобрались с этим уродом по-свойски, без соплей? Наверное, так и надо сделать. Хотя и не хотел Андрей оставлять на своей будущей земле кровавых следов, видно, деваться некуда.

– Ладно, поехали. Пришлем сюда Жабу с Полным, они с хозяином договорятся.

– Во. Надо сразу было так и делать. А то время тратим зря… Таких козлов учить надо. Я его как увидел в первый раз, так и понял, что по-доброму с ним говорить без мазы. Неврубон у старика, крыши нет совсем.

Они подошли к машине, и тут из кустов раздался выстрел, и, следом за ним, без перерыва, второй.

– Пистолет стрелял, – сказал Андрей. – Без глушака, внаглую. Какой пистолет, я определить не могу… Но точно, не винтовка, не автомат…

Зверь как стоял у машины, так и плюхнулся в грязь с пулей, прошившей затылок и вышедшей через левое ухо, а Андрей, почувствовав удар в локоть, падая и вытаскивая из наплечной кобуры «Беретту», успел оглядеться вокруг. Естественно, что никого он не увидел. Выстрелов больше не было, он полежал, затаившись, стараясь заметить хоть какое-то движение вокруг, но противник ничем себя не выдавал.

Андрей осторожно, держа ствол наготове, заполз в машину и дал сразу, задним ходом с максимальной скоростью в направлении кустов, откуда только что стреляли.

Джип врезался в заросли, Андрей вывернул руль, развернулся, проехал в одну сторону, ломая ветки и сметая тонкие деревца подлеска, снова развернулся, утюжа тяжелым джипом кустики и елочки, снова выскочил на поляну перед домом Гузманова.

Остановившись рядом с мертвым Зверем, он открыл дверцу и затащил его в машину, стараясь не особенно светиться. Почему-то он был уверен, что выстрелов больше не будет. Так и вышло. Один раз все-таки ему пришлось на несколько секунд выйти из машины: тело Зверя было тяжелым и большим, и затащить его, не выходя из джипа, было очень проблематично. Тем более, что раненая рука начинала болеть уже не на шутку, – Андрей до сих пор так и не посмотрел, насколько серьезна его рана. Когда же, пригнувшись, он спрыгнул на траву, то услышал вдалеке шум заработавшего автомобильного двигателя, который стал стихать и вскоре исчез.

«Уехали»…

Он поехал, чувствуя, что слабеет, в Красное Село. Дорога заняла почти час, ехал осторожно, стараясь не привлекать внимания ГАИ – с трупом на заднем сиденье особенно не поконфликтуешь…

– Надо было в лесу оставить, потом бы забрали, – сказала Настя. – А то так рисковать…

– У меня свои на этот счет принципы, – сказал Андрей. – Братва наша, надо уважать их. Даже мертвых. Зверь на нас работал, что же я его, бросать буду?..

В общем, доехал он кое-как до Красного, до приятеля своего, Виталика. Виталик был домоседом, и не столько по складу характера, сколько по роду занятий. Занимался же он компьютерными делами. Писал всякие программы, в основном «бандитские», с адресами, телефонами, планами города. Самыми разными – от подземных коммуникаций и соединительных ходов сообщения, которыми связаны бомбоубежища, скрытые от глаз простого люда и предназначенные еще сталинскими строителями для особо важных партийных шишек, до программ, целью которых был откровенный взлом банковских сетей.

Оставив тело Зверя у Виталика и перевязав наконец руку, чувствуя, что теряет сознание от потери крови, он, еле шевеля губами, сказал, что едет в город, но, слава Богу, жена Виталика, посмотрев на его бледное лицо, села за руль и привезла его сюда, на Рубинштейна. За телом Зверя тут же отправились надежные ребята, в лес, к дому Гузманова, тоже выехала специальная бригада, а Андрей, получив квалифицированную медицинскую помощь от вызванного еще из Красного Села личного врача, теперь отдыхал.

– А что ты говорил про пацанов каких-то? – спросила Настя.

– Да, понимаешь, когда мы к дому этому ехали, встретили по дороге. Шли по лесу два паренька… Лет двенадцати. Сопляки совсем. Я глянул – вроде ничего они из себя не представляли серьезного. Обычные подростки.

– Так ты думаешь, что они и стреляли?

– Не знаю. Я же не видел, кто стрелял. Но что-то мне подсказывает, что не случайно они там бродили. Интуиция… Понимаешь, – сказал он после короткой паузы. – На заказуху это не похоже. Да и не понимаю я, кто мог сейчас заказ делать. Все тихо. По крайней мере, из братвы никто. Никаких у меня проблем нет. Не было, – поправился он.

Действительно, в делах Андрея за последние месяцы не возникало накладок и никому он, кажется, дорогу не перешел.

После того как команду Прохора ликвидировали, случился у него, правда, разбор с братвой из «Октябрьской». Что до команды Прохора, то никого из них не убили, а сделали так, что ни один из них в пределах видимости от Московского вокзала не появлялся, – сам Прохор сидел в «Крестах» в ожидании приговора за хранение, приобретение и сбыт наркотиков, хранение огнестрельного и холодного оружия, грабеж, разбой, которые навесили на него уже там, в процессе следствия. Человека четыре особо приближенных тоже составляли ему компанию, правда, не по камере, а по месту отсидки. Сидели они все порознь. Остальные, напуганные таким тотальным наездом властей, ушли в подполье.

А разговор случился у Андрея с Дробью – представителем группировки, курирующей «Октябрьскую». Дробь приехал на стрелку не один, с ним был Папа с Московского вокзала, который на протяжении первой половины беседы сидел молча, но с очень недовольным видом.

Встретились они в «Волке», причем это шло в нарушение всех традиций – такого рода вопросы решались, как правило, на нейтральной территории. Но Андрей по телефону сказал Дроби, что никакой вины за собой не чувствует, а если у него, Дроби, есть непонятки, то пусть приезжает с миром к нему и все выяснит.

Присутствовала на стрелке и Настя. Она сидела за столом рядом с Андреем и в первые минуты заметила несколько изучающе-удивленных взглядов и от Дроби, и от Папы. Последний был маленьким, худеньким, востроносеньким мужичком и кличку свою получил только от имени и фамилии – Паша Папанов. Являясь однофамильцем великого артиста, он внешне был его полной противоположностью, и кличка даже казалась насмешкой над этим «сморчком», как сразу окрестила его Настя. Однако реальная власть, которой он обладал в районе Московского вокзала, и спокойствие, граничащее с высокомерием, с которым он, наконец, подключился к беседе с Андреем, говорили о том, что кличка оправдывала и его социальный статус в бандитской среде.

– Мы не понимаем, Андрей, – говорил Дробь. – Что происходит, Андрюша?.. Мы же давно договаривались обо всем, что за дела? Чего ты на вокзал-то полез? Никаких слов про это не было сказано никому, чего ты втихую на чужую землю ходишь? Братва в недоумении, Андрей. Объясни.

– А чего объяснять, Данила? – спросил Андрей у Дроби. – Я что-то не пойму. Я что, твои интересы задел как-то? По-моему, нет.

– По блядям-то… – Дробь покосился на Настю, нахмурился, но продолжил: – Чего ты пошел? Никогда же не занимался?

– Да вот, открылась тема… И потом – я же только с определенным контингентом работаю. С твоим он не пересекается. И мы на правую сторону Лиговки не выходим. Все гостиницы – и через площадь и через Лиговку – не наша головная боль.

– Да? – спросил Дробь. – Точно? А мне другое говорили.

– Кто же это говорил? – участливо спросил Андрей. – Назови.

– Да так… Сорока на хвосте принесла. Сказали, что и гостиницы хочешь под себя перевести.

– Как же это?

– Что войну объявил всему городу, заматерел… Извини, Андрей, это не мои слова, я просто передаю. Я-то с тобой не ссорился. И делить нам нечего пока что было.

– А нам и сейчас нечего. Ты же вокзальными девочками не занимался, насколько я знаю?

– Да это наша территория, – скрипучим голосом вставил свое слово Папа.

– Ваша? А я так понял, что отморозки малолеток пасли. Прохор такой, не слышал?

– Как же, как же… Но надо и отморозкам дать отдушину, Андрюша. Иначе ведь на то они и отморозки, какую-нибудь гадость все равно учудят. А у нас они как бы немножко цивилизованно себя вели. Все равно суки, конечно, но, по крайней мере, место свое знали, все на виду были. А ты Прохора засадил. Кстати, тоже нехорошо, Андрюша, неправильно это. Надо было разобраться с мужиком по-человечески, а ты в менты его… Слух идет, что сильно с ментами задружился.

– Я ни с кем не задружился.

Папа игнорировал замечание Андрея и продолжал:

– Прохора засадил… Теперь они все разбежались по углам, скоро опять полезут из всех щелей. Начнут срать везде. У нас порядок был на вокзале, а ты его пошатнул.

– А если не пошатнул?

– Как это?

– А так. Прохор вам платил?

– А как ты думаешь?

– Я буду столько же платить. И порядок будет. И с ментами вашими я уже все решил. Так что не надо мне в вину ставить, что с ними дружу. Они у вас на проценте давно сидят. А я просто им кинул информацию, что теперь не с Прохора будут получать, а с меня. И все довольны.

– Так что ты говорил насчет порядка?

– Ах, ну да. Мои ребята с отмороженными разберутся вокруг вокзала. Не будет претензий. А гостиницы – дело не мое. И в ваши дела, – он посмотрел на Папу, – я тоже не иду. У меня малолетки будут по струнке ходить. И процент венерических заболеваний снизится, это тоже, по-моему, вам на руку. – Андрей улыбнулся, а Папа с Дробью синхронно хмыкнули.

– По врачам, что ли, будешь их водить? – спросил Дробь.

– Надо будет, будем и по врачам.

– Ну, чего решим? – Дробь посмотрел на Папу.

– Чего… Если все так, как ты сказал, – протянул Папа, глянув на Андрея, – то, в общем, претензий нет… Наплели мне много, но ты, Крепкий, человек порядочный, я давно тебя знаю… Верю тебе.

Настя увидела, как губы Андрея чуть заметно скривились. Лишь на миг, но дернулись. И мгновенно приняли обычные строгие очертания. Папа, кажется, ничего не заметил.

– Работай. Я пацанам растолкую, чтобы не было проблем с твоими бойцами. Только…

– Только в ваши дела я не лезу. Да мне и без надобности. Своих хватает, – сказал Андрей.

– Слышали, слышали, – широко улыбнувшись, уже по-другому, не так, как несколько минут назад, – напряженно и словно провоцируя на что-то, просто, по-свойски, мурлыкал Дробь. Сейчас, когда сошли с его лица напряжение и какая-то, словно маска, сковывающая все черты его крупного лица жесткость, он казался Насте даже симпатичным. Коротко стриженный, высокий спортивный парень, явно младше Андрея, лет двадцать пять всего с виду можно дать… И лицо простое такое, она чуть не подумала – «доброе»… Нет, за этим добрым лицом много должно быть очень недобрых мыслей, а еще больше – дел. Иначе не стал бы он «смотрящим» в «Октябрьской», туда лохов не назначают… – Слышали, – повторил в третий раз Дробь, – жениться собрался, братва говорит?

– Собрался.

– Невеста? – осторожно взглянув на Настю, спросил Дробь.

– Невеста, – просто ответил Андрей. – Настя.

– Очень приятно, – невпопад сказал Дробь, словно увидел ее только что. – Данила.

– Паша, – буркнул Папа, но взгляд его тоже помягчел.

– Я так понимаю, что Настя у нас при делах?

– Да, – коротко ответил Андрей. – Раз она с нами сидит, так, естественно, при делах. У меня от нее секретов нет.

– Слышал я, – продолжал Дробь, – что она и в этом деле голос имеет. Вокзал я имею в виду.

– Имеет. – Андрей кивнул.

– Я что хочу сказать… раз вы по малолеткам там… Так, может, если мы все обкашляли, может… – Он как-то странно начал запинаться.

– Говори, говори, не стесняйся.

– Да вот я говорю, что клиент у нас такой… Я-то сам этим делом не занимаюсь, западло мне… А клиент, девчонки говорят, иной раз просит малолеток. Богатые бывают клиенты…

– Это в «Октябрьской»-то богатые?

– А чего? Бывают, и очень даже, между прочим, часто. При бабках. Торгаши в основном. Рынки-то рядом – Некрасовский, Кузнечный. Гостиница-то между рынками…

– Ну да. Так и что?

– Так, может, если нужда будет у меня, позвонят вам? От меня, скажут. Богатым-то чистенькие нужны, есть у вас на примете такие? Чтобы не страшно было…

– Есть, – сказала Настя. – Ну что, Андрей, пусть звонят?

– Запишите ее трубу, – Андрей продиктовал номер Настиного радиотелефона. – Звоните. Сможешь помочь, точно? – он внимательно посмотрел Насте в глаза.

– Без вопросов.

С тех пор Настя регулярно получала просьбы сутенеров Дроби предоставить хороших девочек, и Настя обеспечила работой Нинку выше крыши. Поскольку Дробь и его работники знали, что Нина и те, кто приходил с ней, – девочки Андрея и Насти, которая сама по себе уже стала кем-то вроде своеобразного авторитета в среде подчиненных Дроби да и Папы, то с оплатой работы девочек проблем не было, и Нинка стала поговаривать о покупке себе новой квартиры. Она все продолжала ютиться на Пушкинской со своей мамашей, водочной торговкой. Домашняя обстановка после номеров «Октябрьской», хоть и не слишком шикарных, вернее, вообще не шикарных, но чистых и прибранных, стала ее угнетать.

Проблем со стороны братвы на Московском вокзале тоже не возникало. Наоборот, Папа несколько раз справлялся у Насти, не нужна ли ей помощь со стороны его ребят: вокзал – дело тонкое… А может быть, нужно сказать наоборот – грубое. Отморозки из окрестных трущоб, конечно, доставали. Дробь как в воду глядел. Никакой управы на них не было, никакого закона… И Настя, не ставя Андрея в известность, пару раз звонила Папе на трубу с просьбой, чтобы он прислал помощь, немедленно и сильную. Девчонок, бывало, прихватывали в закоулках вокзала, за стоянкой такси, в районе строительства нового главного здания, среди куч битого кирпича и замерших на ночь бульдозеров и тракторов. Пару раз настоящие баталии разворачивались за этими кучами мусора и наполовину снесенными стенами жилых домов.

Милиция вокзальная на все это смотрела сквозь пальцы, зная, что ребята Папы в первую очередь сами не хотят беспредела в черте вокзала и если они кого-то метелят, значит, за дело.

В свете всего этого покушение на Андрея выглядело каким-то полным бредом. Ну обиженные, конечно, были, и много – те же отморозки. Но, во-первых, для того, чтобы выйти на Андрея, как на вершину пирамиды, у них не было чисто технических возможностей, во-вторых, не в их стиле было переться за тридевять земель, за город, сидеть в засаде и профессионально стрелять – два попадания с двух выстрелов, из пистолетов, даже не из винтовок, это о чем-то все-таки говорит. Нет, эти сразу отпадали. Дробь и Папа – им меньше всего было выгодно снова рушить отлаженную структуру взаимодействия с Настей и Андреем. Бизнесмены, прикупавшие участки земли под строительство, ни сном ни духом не знали, что их ожидает через пару лет, – за это было заплачено в мэрии кому надо, и Андрей мог дать голову на отсечение, что никто ничего не знает о грядущих планах перестройки области. Возможно, даже сам мэр еще не был в курсе, что и когда начнет строиться за пределами Центрального района. Эта информация была высшей секретности и стоила очень больших денег. Да и не те люди были эти барыги, чтобы покушения устраивать. Ведь при продаже участков Андрей внимательно изучал кандидатуры своих жертв и старался максимально себя обезопасить. Да и, в конце концов, покупали они землю вообще не у него, а у трех липовых фирм, никак по документам с Андреем не связанных.

Настя чувствовала, что и Андрей темнит. Он явно что-то подозревал, но не хотел раньше времени ее расстраивать. Ни ее, ни Кислого. Видно, что-то было очень серьезное, если он даже своего друга не поставил в известность о том, что вертелось у него в голове. Настя, конечно, осталась у него. Они лежали рядом. Она осторожно гладила его по груди, а он говорил, что свадьба, которая должна была состояться через неделю, состоится, и ему наплевать на всех киллеров, вместе взятых. Он говорил, что такую нагонит охрану, что не то что киллер, муха не пролетит.

– Да и не будет ничего, – сказал он наконец. – Это какая-то темная история… Они так явно не будут действовать. Я чувствую. Надеюсь, что в данном случае интуиция меня не подведет. Думаю, они сейчас возьмут тайм-аут. А вообще-то, – сказал он после долгой паузы, – я думаю, что это была акция устрашения и предупреждения. Они бы меня запросто там грохнули. Зверя же положили сразу, а пока я у машины лежал, могли пристрелить за милую душу. Но не стали. Вот в чем вопрос.

– Кто – они? – спросила Настя.

Андрей не ответил и начал целовать ее, сначала тихонько, нежно, потом, распалясь, как обычно, до умопомрачения, до самого утра, и снова Настя, в который уже раз, растворялась в нем, забывая обо всем на свете.

Глава восьмая

Буфет киностудии «Ленфильм» видел многое. Со сменами генеральных секретарей и генеральной политики партии в области кинематографии менялись и его интерьер, и меню, и контингент за столиками. Очень суматошное время было, как ни странно, для большого, всегда полутемного зала на втором этаже студии, в конце так называемой «эпохи застоя». Здесь никаким застоем и не пахло. Возле кофеварки всегда топталась длиннющая очередь, являющаяся лучшим тестом для распознавания кто есть кто. Многие, очень многие желали выпить чашечку кофе и съесть бутерброд с рыбкой, копченой колбаской, икоркой, буженинкой – то есть с продуктом, являющимся определенной редкостью для того времени и служащим символом какого-то большого праздника – Нового года, Первого мая или, если поднапрячься как следует, поскрести по заначкам, перехватить деньжат на службе, то и Восьмого марта можно было себе позволить… Здесь праздник был каждый день. Красиво выложенные на тарелочках кремовые пирожные, все эти колбасы-ветчины-буженины-рыбки, коньячок и водочка, кофе, конечно же, портвейн и сухонькое на полках, салатики – рай земной, а не буфет. А очередь являлась лучшим тестом для выяснения – студийный «волчара» пришел за кофейком или рюмкой-другой водочки, то есть «свой» человек, или «левый», забредший в безнадежных поисках работы, в попытке проникнуть внутрь святая святых, в касту киношников, закрытую и охраняющую свои рубежи с гордостью и твердостью, достойными гораздо более полезного обществу применения.

«Свои» не стояли в хвосте, из них выстраивался отдельный «хвостик», все время двигающийся, шумящий смехом, приветственными вскриками, хлопками по плечам и спинам, громкими звонкими поцелуями. «Свой» человек, войдя в буфет, быстро смотрел в начало очереди, и, поскольку штатные работники студии знали друг друга как облупленных, перед кофейным аппаратом обязательно стоял какой-нибудь добрый знакомый, собутыльник или вообще – лучший друг.

– Возьми мне, – говорил «свой», протягивая мелочь Семену, Василию, Петру, Ивану – несть числа знакомым, которые пристраивались к честно отстоявшему очередь приятелю, путающемуся в горе высыпаемой на ладонь мелочи. Естественно, приятель после таких атак со стороны сослуживцев зарекался стоять в очереди и в следующий раз сам, войдя в буфет, первым делом выискивал того, кто бы пропустил его перед собой или купил чашечку-рюмочку-бутербродик.

«Чужие», «левые» уныло толпились, уставясь друг другу в затылок, в ожидании, пока «свои» затарятся подносами с кофейными чашками и разнообразной, очень вкусной даже на первый взгляд снедью, потом весело рассядутся за столами и начнут дымить дорогими сигаретами, грохотать анекдотами, сплетнями, историями из своей киношной жизни, которых каждый, кто проработал здесь хотя бы год, мог рассказать великое множество.

После смерти Брежнева портвейн в буфете как корова языком слизнула. Исчез он с красивых деревянных полочек, и «творцы», будучи в душе настоящими демократами и не брезгующие любимым народными массами напитком, посылали теперь рабочих в магазин, который находился на противоположной стороне Кировского проспекта, метрах в тридцати от проходной «Ленфильма». Потом с алкоголем стало еще строже, даже дорогой коньяк и тот исчез из буфета, но магазин напротив работал исправно, и анекдоты гремели в буфете с прежней силой, ничуть не тише.

Буфет очень трепетно откликался на любые социальные катаклизмы и смены власти и, конечно же, в начале девяностых закрылся вовсе – пошла бесконечная череда ремонтов, перестроек, переделок, но потом все, естественно, вернулось на круги своя, и теперь он снова работал и снова с водочкой, коньячком… История сделала полный круг, цикл завершился. Народу, правда, стало здесь поменьше, и как-то невесело теперь было в ленфильмовском буфете. Сидели за полупустыми столиками пять-шесть посетителей, тихонько переговаривались, поглядывая по сторонам. И темы разговоров были другие. Редко когда прыскал сидящий за чашкой кофе человек новым анекдотом или шуткой, все больше о деньгах теперь шла речь, а о деньгах громко говорить не принято. Мало ли что…

– В общем, вот так попал я, Ася, – сказал Мухин. Они уже выпили полбутылки коньяка, купленного в обретшем вторую жизнь буфете, и к Мухину вернулась его способность говорить связно, гладко, с легкой, микроскопической трагической интонацией, которая, как тонкая приправа, позволяла ему очаровывать самых разных женщин, которых через его жизнь прошло уже немало, и останавливаться на достигнутом Мухин не собирался.

– Витя, расскажи ты нормально. Тебя били, что ли?

– А ты не видишь? – трагически спросил Мухин и снял очки. Синяков-то особенных у него не было, но царапины и ссадины, «асфальтовая болезнь», как он сам шутил раньше, видя похожие следы бурно проведенного времени у своих знакомых, сейчас цвели под глазами, на скулах, на челюсти.

– Ну-у… Как же это?

Ася плеснула в рюмки еще коньяку. Мухин сегодня был в роли жертвы, и ему это нравилось. Ухаживали за ним, сочувствовали…

– Да так. Ты же знаешь как… Сволочи, бандиты… Попал, представляешь, на две тысячи. А ты говоришь – искусство, духовность… Какая, нафиг, духовность? Никому не нужна ни духовность, ни раздуховность… Только деньги. Лучший друг, представляешь, в институте учились вместе. Списывали, я у него, он у меня… Столько вместе всего прошли… И вот, ничтоже сумняшися, присылает бандита ко мне… Да, я ему должен денег, так ведь сам дал… Договорились… А кончается все бандитом и еще двумя тысячами. Друг. Понимаешь, Ася, это теперь значит – старый друг. Как жить в такой стране, а? Скажи?

– Ты выпей, Витя, не бери в голову. Выкрутимся…

Он отметил про себя это «выкрутимся». Что же, она на себя его проблемы решила взять? Это очень даже было бы неплохо. Очень. Ася, она баба мощная. Может, если напряжется, большие дела делать. Это очень хорошо, что она так говорит – «выкрутимся».

– Ты видела этого быка?

– Которому ты деньги отдавал?

– Да.

– Ну видела. Обычный бандит. Таких сотни. Ничего страшного. А что, Витя, что это за люди? Серьезные какие-нибудь?

– Да какие, на фиг, серьезные?! Этот Юра, он не может быть с серьезными людьми связан. Нанял какого-нибудь гопника дворового. Не знаю уж, сколько он ему посулил. Две штуки-то они с меня сняли, сволочи… А я вообще сейчас сижу без копейки, жду этого долбаного гонорара…

В гонорар, о котором столько сегодня было говорено, Мухин уже и сам поверил. Сценарий он действительно отправил в Москву полгода назад в минуты просветления, пришедшие после очередного отравления, когда он, перепив дешевой водки, лежал три дня, блевал и готовился отойти в мир иной, и, как назло, никого из знакомых, из тех, кто мог реально помочь, прийти, супику сварить слабенького, пивка принести, а лучше, водочки… Она, конечно, сначала-то не пойдет, но потом очень быстро снимает неприятные ощущения. Главное, вначале себя перебороть, заставить выпить первую рюмку, потом сразу полегчает… Так вот, никого не было, он умирал, дрожал, валялся трое суток без сна, а когда забывался, то проваливался в какой-то такой кошмар, что легче было не спать…

Потом полегчало. Вернулось, казалось, вдвое ослабленное зрение, осталась только изматывающая дрожь в пальцах. Мухин с трудом пил чай, обжигаясь и проливая его на кухонный стол и не чувствуя вкуса, но вливал в себя сладкую жидкость, чтобы хоть как-то вбить, вдавить в организм немного глюкозы, съеденной алкоголем, чтобы, может быть, ушли эти дикие ночные кошмары… Рот казался набитым стекловатой, язык царапался о гортань, но на пятый день он уже мог более-менее уверенно передвигаться, выходить на улицу, потея, покупать сигареты и сок, томатный сок, на который стрельнул двадцатку у соседей. От алкоголя он мужественно воздержался, хотя мужественность была наигранной. Он физически не мог сейчас пить ничего крепче томатного сока. Другое дело, если бы в компании, а так, один на один с бутылкой, – не сдюжить…

На шестой день его осенила мысль, что можно быстро заработать денег. И не только денег. Еще и славу кое-какую… Не помешает.

Он никогда не писал сценариев. Однако ему казалось, что для него, Мухина, отработавшего как минимум на десяти картинах (сначала рабочим, таскавшим тележки с мебелью и съемочной техникой, потом сразу перескочившего в помощники режиссера – по площадке, по артистам – должность собачья, мальчик на побегушках, а звучит как – «помреж»!), это будет не сложно. А что такого? Он знает кухню съемочной площадки («и не только кухню, но и гостиную, и спальни», – усмехаясь, про себя говорил он), так что для него не составит труда навалять добротный сценарий и «впарить» его какому-нибудь объединению, ассоциации, кинопродюсерскому центру…

И, засев за обшарпанный письменный стол, Мухин неделю стучал на портативной машинке, курил, подходил к окну, наблюдая за прохожими и машинами, снова садился за стол и писал… Он занял у других соседей еще двадцатку, купил риса, хлеба и на этой растительной здоровой пище все-таки осилил сценарий. Как он и предполагал, дело было на самом деле плевое. Неделя работы, а результат – блеск.

«Гуляй, рванина» – называлось произведение, и было там все: любовь, порнуха, бандиты, доллары, КГБ-ФСК, – а в конце все умирали, и хорошие и плохие… Очень модно сейчас было писать так, чтобы не было хэппи-энда.

Потом тоже все было неплохо. Имея на руках сценарий, Мухин начал обзванивать знакомых и предлагать, предлагать, предлагать его – теперь он был не просто милый Витенька Мухин, помреж того-то и того-то, работавший там-то и там-то, теперь он был еще и сценарист.

Правда, когда друзья читали напечатанные на пятидесяти листах бумаги через два интервала строчки, они не выражали явного восторга, хмыкали, мычали, качали головами и говорили что-то вроде «Ну что же… вполне, вполне… Ничего, ничего…»

Он уговорил знакомую секретаршу набрать сценарий на компьютере, подредактировал его, увеличив шрифт, чтобы объем вышел побольше и манускрипт выглядел повнушительней, распечатал несколько копий и, раздав три штуки читать питерским знакомым, три отправил с оказией в Москву, попросив не затягивать, а сразу отдать в руки режиссерам… Он назвал несколько фамилий тех, с которыми когда-то где-то выпивал, и надеялся, что его еще помнят.

Теперь же, вследствие тяжелых душевных потрясений, ему казалось, что сценарий его уже купили и вот-вот пришлют аванс. Это, конечно, могло произойти, но Мухин предвосхищал события, уговаривая и успокаивая себя, – мол, задел-то есть, не под пустое место деньги занимаю…

После второй бутылки коньяка они поехали к Асе домой. Мухин совсем разрезвился, как с ним обычно бывало в присутствии женщин и при достаточном количестве выпивки. А до выпивки и Ася была большая охотница. Во всяком случае, дома у нее всегда, что называется, «было», да еще и по пути Мухин настоял, чтобы взяли на всякий случай коньячку…

Ася была в своем репертуаре, который Мухин уже знал очень хорошо. И многие на студии знали… Когда она переходила определенную грань, выпивала чуть больше нормы, ее начинало нести, и независимо от места, в котором Ася находилась в данную минуту, она принималась вести себя очень уж раскрепощенно… Многие и дома-то смущались, особенно когда компания была большая. Вдвоем-то, втроем-вчетвером это вообще было нормой.

Ася, еще не войдя в комнату, стащила с себя платье, путаясь в нем и едва не грохнувшись на пол. Оставшись в красных трусиках и лифчике, Ася побежала к столу в гостиной, вывалила рядом с ним на пол содержимое пакета, наполненного по дороге домой в ближайшем супермаркете, и крикнула Мухину:

– Эй, Витька, мать твою, давай ухаживай за дамой!

Когда Мухин вошел в комнату со стаканами в руках, – он бывал здесь несколько раз и хорошо знал, где что лежит, где рюмки, вилки, ложки и прочее и прочее, – Ася уже развалилась на диване, недвусмысленно раскинув ноги в стороны.

Он «ухаживал» за ней, потом они пили, потом Мухин снова «ухаживал» и снова пили… Мухин чувствовал не сказать чтобы душевный, но телесный подъем. Да и на душе, собственно говоря, полегчало. Утренний стресс сошел на нет, и ему было легко. Все дальнейшее казалось залитым розово-голубыми красками, переходящими в золотой блеск. Он был так усерден, что впервые в жизни ему удалось удовлетворить пожилого продюсера. Раньше у Мухина это не получалось. Ася с каждым прожитым годом становилась жадней и нетерпеливей к мужским ласкам. Ей, кажется, требовалось, чем дальше, тем больше. Однако сейчас Мухин старался на совесть и достиг того, что Ася стала сначала громко визжать, а потом запричитала: «Миленький, миленький, еби меня, еби, любименький…»

«Любименький», потеряв уже интерес к процессу и действовавший чисто механически, прикидывал в уме, действительно ли Аська поможет ему вернуть деньги. Если поможет – это вообще будет сказка… Только самому ему очень не хотелось вписываться в бандитские разборки. Как бы так повернуть, чтобы без него все это устроить…

Вопрос решился сам собой. Ася наконец отвалилась от него, перевернувшись на диване, мягко упала на пол, судорожно вытянула ноги и задышала так глубоко и тяжело, как будто пробежала если не целую марафонскую дистанцию, то как минимум половину. Потом она вскочила, натянула свои красные узкие трусы, которые так шли ей, что Мухин снова почувствовал признаки нарастающего возбуждения, хватанула еще полфужера коньяку, по-мужицки хукнула в кулак и схватила трубку радиотелефона.

– Сейчас, Витька, мы решим твою беду. Сейчас, сейчас… Сережа? – закричала она в трубку, а Мухин пытался угадать, какого Сережу она высвистывает. Много было на студии Сереж… И не только Сереж. Ася дружила и с Мишами, и с Колями, и с Петями… А «дружба» в ее понимании была вот как сейчас с Мухиным… Может быть, отчасти поэтому и складывалась Асина карьера так легко и успешно. – Сергуля, ты что делаешь? Я пью? Разве это – «пью»? – Ася расхохоталась. – Слушай, Сергуля, ты не можешь сейчас приехать? Что делать? Что-о-о делать? – по слогам, кокетливо протянула она. Мухин внутренне напрягся. Только групповухи сейчас не хватало. Он не хотел никого видеть, так бы вот с Аськой вдвоем покувыркаться, выпить еще да и баиньки… Но проблему, однако, надо было решать. Четыре тонны бакинских, ради этого стоит пожертвовать комфортом…

Мухин снова запутался. Теперь ему казалось, что эти четыре тысячи он должен не вернуть Асе, а получить в свое личное пользование… Он уже стал даже прикидывать на что их потратит, как вдруг Ася вернула его на землю. Он испытал искреннее разочарование, когда Ася брякнула, что ей должны деньги и не отдают. ЕЙ. ЕЙ, понимаете ли…

«Ладно, разберемся, – подумал Мухин. – Может, удастся ей на радостях сценарий мой впарить…»

– Сейчас приедет, – мурлыкнула Ася. – Витенька…

Она подошла к бару, пошуровала в нем, потом повернулась – красивая, несмотря на свой возраст, с маленькой грудью, стройная, с горящими глазами. «Ведьма, бля», – подумал Мухин.

– Слушай, сгоняй за коньячком, а?

Мухин медленно поднялся и стал натягивать джинсы. Придумать что-нибудь более неприятное для его теперешнего расслабленного состояния было трудно.

– Ну не сердись, заяц, – протянула грудным голосом Ася. – Вот денежка… Купи там все, что надо, ладно? Золотой ты мой… Сейчас Сергуня приедет, разберемся и с твоей денежкой…

Мухин, матерясь про себя, отправился в ночной магазин, а когда вернулся, только успел выложить бутылки и коробки с едой на стол, как приехал Сергуня. Да не один, а с приятелем, таким же, как и сам Сергуня, монстром…

Было ему лет тридцать, он считал себя панком, хотя, на взгляд Мухина, был обыкновенным дворовым гопником. Причем жутко сильным и агрессивным. Отморозок, одно слово. Сергуня, носивший почему-то кличку Понтер – собственно, «не почему-то», а оттого, что любил в свое время заигрывать с фашистским имиджем и кричать на улице «Хенде хох», «Хайль Гитлер», «Ну-ка давай свой аусвайс», прежде чем начать очередную драку. Так вот, Сергуня отслужил в свое время в армии. Понятное дело, служил он сначала в «инженерных войсках», а потом дослуживал два года в дисбате. За что его из стройбата поперли в дисбат, он не рассказывал, но, пообщавшись с ним полчасика, несложно было представить. Сергуня довольно прилично владел приемами кунг-фу, неведомо где и когда отработанными. Скорее всего, все в той же армии, мало ли с кем ему приходилось там сталкиваться.

После армии Сергуня-Гюнтер работал на студии рабочим и как-то познакомился с Асей. Он тогда пахал на одной из ее картин, а у Аси вкус, Мухин это знал очень хорошо, был крайне специфическим. Не то чтобы Ася была извращенкой, нет, но любила она «остренькое», чтобы нервы щекотало, чтобы мужик, лежащий рядом с ней был, как говорится, «что-то особенное»…

На удивление студийному люду, Ася и Сергуня подружились. То есть не просто переспали пару раз, а стали регулярно общаться, Ася покупала Сергуне выпивку, приглашала в гости, он на некоторое время стал, что называется, «официальным хахалем» второго режиссера, каковым тогда была уже Ася. Они даже ходили вместе в Дом кино на всякие просмотры, презентации и прочие тусовки – Ася в строгом черном платье и рядом с ней – Сергуня, затянувший широкие плечи и крутые бедра в черную же кожу, усыпанную заклепками, утыканную шипами и булавками, с вечной ухмылкой на крупном, грубом, исполосованном с левой стороны шрамами лице. Шрамы были явно «бритвенного» происхождения – еще в стройбате Сергуня получил эти отметины во время очередной разборки с сослуживцами, решившими, что просто на «кулачки» Гюнтера не возьмешь… Но не взяли его и с опасной бритвой, не помогла острая полоска стали. Целые реки крови, вылившиеся тогда из Гюнтера, превратились в хлюпающие красные лужи на деревянном полу казармы, которую он прошел из конца в конец, кладя на своем пути бесчувственные тела нападавших на него солдатиков – многие из них были завзятыми уголовниками. Сергуня как бы прошел сквозь строй, с той только разницей, что при этом полег навзничь сам строй, а Сергуня, вырубив последнего, пьяный, страшный, залитый кровью, разбил окно санчасти – ночью дело было и спали медсестры, – залез в какой-то кабинет, вырубив мимоходом часового – хлипкого паренька-салобона, забинтовал себе лицо и только тогда был взят подоспевшим подкреплением.

Потом он уволился со студии. Мухин, правда, очень сомневался, действительно ли по собственному, как было написано в его трудовой книжке, желанию сделал это Сергуня. Скорее всего, его бесконечные запои, прогулы и скандалы, мат, посредством которого он громогласно общался с работниками студии – а среди них были и самые маститые «творцы», – вынудили руководство тихонько, без скандала «уйти» Сергуню. Промышлял он какими-то мелкими аферами, случайными заработками, в число которых входило и вышибание долгов, правда, на самом низком, дворовом уровне. С бандитами авторитетными Сергуня, насколько Мухин знал по отрывочным слухам, курсировавшим в студийных коридорах и буфете, дел не имел, он был слишком независим и свободолюбив, чтобы становиться под авторитета. Он всегда предпочитал быть сам по себе.

Гюнтер привез с собой парня, которого называл Белым. Это был коренастый крепыш с длинными, как у гориллы, толстыми руками, увенчанными круглыми кулаками, пальцы которых, кажется, никогда не распрямлялись. Гогоча и производя вокруг себя невероятный шум, они сразу уселись за стол, ненароком отпихнув Мухина в угол дивана. Впрочем, не специально, а просто не заметив худощавого тридцативосьмилетнего «пацана».

Они говорили что-то о том, что «бабки вырубят за не хуй делать, Аська, завтра же без проблем, таких лохов надо учить, и все будет ништяк», пили водку, принесенную Мухиным, фужерами, курили траву, которую привез Сергуня.

Мухину стало скучно, и он, выпив два полных фужера и чуть не сблевав на втором, тихо убрел в соседнюю комнату, повалился на диван и мгновенно вырубился. Сквозь сон он слышал в соседней комнате громкий хохот, стук переставляемых стульев, звон стекла, потом загремела музыка, сопровождаемая топотом трех пар ног, все было громко и очень Мухину противно. Внезапно музыка оборвалась, и две грубых мужских и одна женская, сиплая, глотки заревели «Ой мороз, мороз, не морозь меня…»

Мухин, окончательно разбуженный, пошатываясь, встал с кушетки и вернулся к коллективу. Но пока он шел к гостиной, пение прервалось, снова раздался топот, и когда Мухин вошел наконец в ярко освещенную комнату, то застал там одного Белого, наливающего водку в свой фужер. Завидев Виктора, он молча пододвинул к себе еще одну посудину, наполнил ее и, поставив бутылку на пол себе под ноги, протянул над столом фужер.

– Давай, братан, вмажем. Гюнтер с телкой отвалили, теперь вдвоем посидим…

Мухин слышал доносившиеся из спальни вздохи-охи, скрип кровати и понимал, куда и зачем отвалили Гюнтер с Асей. Но обида уже ушла, он выпил водки, потом Белый налил еще, и он снова выпил, а потом этот самый Белый показался ему таким отличным, своим в доску парнем, что Мухин стал ему жаловаться на жизнь и просить помочь выпутаться из гнусной истории, в которую влип с этими четырьмя тысячами баксов.

– Не ссы, Витюха, – говорил Белый, обнимая его за плечи. – Ты пацан нормальный, блин, поможем, нет проблем. Мы своих не бросаем, все сделаем, бля буду, как надо… Давай еще накатим по граммулечке…

Глава девятая

Олег Олегович Грабко теперь сам не мог точно сказать, чем он занимается и что входит в круг его обязанностей. Бывший оперуполномоченный, работавший в Центральном районе, уволенный за то, что полез не в свое дело с помощью примитивной «подставы» – так можно убрать любого неугодного начальству человека, в органах с этим просто – потом, благодаря могуществу господина Логинова, помощника депутата Вальцева, восстановленный в должности и через месяц приглашенный этим самым помощником к себе на службу, Грабко теперь был каким-то «советником по оперативным вопросам» при этом самом депутате Вальцеве. Что это значит, он так и не понимал, но деньги получал исправно. Никакого криминала в его работе, так же как и в деятельности Вальцева не наблюдалось. Казалось бы, можно было успокоиться непоседливому оперу, но спокойствия не было, он все время ждал какой-то каверзы.

Все дело в том, что он хоть и не очень близко, но все равно достаточно знал помощника Вальцева, господина Логинова, или попросту Михалыча – бывшего вора, законника, с которым свела его судьба несколько месяцев назад и которому он помог разобраться с конкурентами – бандой Саши Кривого.

Его не мучила совесть, когда он думал, что откровенно помогал бандиту. Грабко давно уже понял, что в стране существует, так сказать, двойное правосудие. То правосудие, что вершило государство, он видел в кучах дел, лежащих в рабочем столе его подружки, старшего следователя Боковой. Осужденный на полтора года несчастный мужик, укравший в супермаркете бутылку водки «Абсолют» и пойманный тут же, на выходе, с поличным. Взят с поличным! Осужден и посажен! Полтора года… И бесконечные условно осужденные за разбой, грабеж, квартирные кражи, освобождаемые прямо в зале суда, – это, так сказать, бытовой уровень. А если о более серьезных вещах говорить, об этих самых бандитах, так там вообще все тихо, благостно и набожно. Освобождаются под подписку о невыезде, которой одно только применение могут эти бандиты найти… Что им эта подписка?..

Бокова была завалена этими дикими делами: о краже блока сигарет из ларька – осужден, посажен, о краже магнитолы из машины – осужден, посажен, об избиении работника милиции – освобожден в связи с амнистией, разбой – осужден условно, грабеж – амнистия… Ум за разум заходил. А Бокова жаловалась, что теперь и зарплату ментам перестали платить. На депонент ее, видите ли, складывают… До лучших времен. Денег, мол, у государства нет ментов содержать… «Конечно, нет, – думал Грабко. – Все деньги на взятки ушли, для тех, кого условно-досрочно за грабеж и поножовщину, и для тех, кого вовсе не посадишь, как ни ходи вокруг – не посадишь авторитета, хоть ты тресни. В лучшем случае, попарится он в Крестах месячишко в одноместной камере с телевизором, радиотелефоном, водкой и травой, а потом выйдет за недостатком улик».

А с помощью господина Логинова Грабко уничтожил целую банду. Физически уничтожил. Не всех, конечно, но те, кто остался в живых, сейчас всей компанией в Крестах. И не в отдельных камерах, а как все – там, где по тридцать человек в шестиместных отсеках.

Что с того, что Логинов этот, Михалыч то бишь, сам бандит? А те, кто в Думе заседают и воруют даже не вагонами, а географическими картами, – они кто? Приобретают недвижимость на средства партий, прописывают там родственников… Думать противно.

Олег считал, что конечный результат его сотрудничества с Михалычем все-таки имеет знак плюс. Одной бандой-то реально стало меньше. Значит, все какая-никакая, а польза тому самому простому народу, который он призван был защищать. Хотя и Михалыч – тоже гусь еще тот… Самого бы его прижать к ногтю не мешало… Но в глубине души Олег считал, что дойдет дело и до Михалыча, и до его Вальцева, который, на самом деле, был куклой, прикрывавший своим статусом делишки, прокручивыемые Логиновым-Михалычем уже на таком высоком уровне, куда Олегу взлететь было невозможно, даже будучи советником, специалистом и работником самого Михалыча. Богу – Богово, как говорится.

Олег очень смутно представлял, чем на самом деле занимается Михалыч. По отрывочным сведениям с большим трудом складывал мозаику, и получалось так, что этот старый хрен хочет чуть ли не весь город прибрать к рукам. Не в том смысле, что обложить данью, как делали мелкие бандитские группировки, а по-настоящему превратить его в свою квартиру, приватизировать по закону и решать потом – брать кредит или не брать, а если брать, то как и на что его тратить.

Но это были пока только предположения, и Грабко продолжал работать с Михалычем, большей частью консультируя его молодцов, не похожих с виду на бандитов-боевиков, но, судя по вопросам, которые они с Олегом «решали», были эти молодцы ох как не просты.

Сейчас он сидел в «Мерседесе» Михалыча, рядом с шефом, и думал, какие же сюрпризы ждут его сегодня. Михалыч вез его домой к Насте и предварительно заверил, что там-то и ждут его эти, как он выразился, «приятные новости».

В машине остался шофер, уже давно, еще по той, криминальной истории с Кривым Сашей, известный Олегу мужичок по кличке Баскет. Теперь его именовали Семеном Григорьевичем, и было ли это его настоящим именем, знали только сам Баскет и Михалыч. Олег называл его Сеней, а про себя, по привычке – Баскет. Не шло этому моложавому бандиту это «Семен Григорьевич», какой он, к черту, «Григорьевич»… Баскет и есть. Всегда на все готовый. Во всех смыслах. Цепной пес хозяина.

Дверь открыла Настя, в квартире кроме нее оказался еще и Крепкий – тоже старый знакомый Олега, правда, знакомый заочно. Еще по оперским денечкам. Много знал Олег про Крепкого, но вот так, с глазу на глаз, столкнулся впервые и с любопытством, но незаметно разглядывал известного в Питере, удачливого и изворотливого бандита. За ним ходила слава Робин Гуда, который грабит, видите ли, только богатых, а бедным, наоборот, помогает. Жертвует деньги детским домам, всяким благотворительным фондам, теперь, по слухам, стал спонсировать питерское кино, загибающееся даже на общем фоне кризиса жанра.

Ну это все, – думал Олег, – конечно, разговоры в пользу бедных. Тех самых бедных, которых он, Крепкий, якобы не грабил. Уж кому-кому, а бывшему оперу были известны многоходовые комбинации с отмыванием денег и через благотворительные фонды, на которых стремительно богатело уже не первое поколение жуликов, и через кино, где как и в любой отрасли шоу-бизнеса обычным делом была двойная бухгалтерия. Чем дальше, тем меньше интересовал инвестора сценарий, а большее и большее значение приобретала смета. Смета – с большой буквы. Причем в отличие от прежних времен, когда кино снимали много и, в общем, хорошо, теперь, чем смета была больше, тем для всех было лучше. Никто не хотел экономить, расходы вздувались искусственно, сколько же на самом деле тратилось на съемки, а сколько клалось в многочисленные карманы, знали только носители этих карманов и никому об этом, даже другим «карманам» не рассказывали.

И подловить их было совершенно нереально. Разве что к каждому члену съемочной группы и к каждому артисту приставить круглосуточное наружное наблюдение по полной схеме – с прослушиванием телефонных разговоров, видеосъемкой, «жучками» и перлюстрацией почты.

А то, что бедных не грабил господин Быков, он же Крепкий, так что с них, бедных, взять-то?.. Запросы ведь у господина Крепкого такие, что и сотни ограбленных бедных не хватит, чтобы покрыть расходы хотя бы на приобретение его костюма, ботинок и рубахи. Может быть, на костюм только потянет… Олег уже видел такие костюмы, когда летал с Михалычем в Англию. Три тысячи фунтов стерлингов… Почти шесть тонн баксов, если в России покупать…

– Ну что же, – начал Михалыч, усевшись в кресло. За последнее время он сильно изменился, словно обращение, которое он слышал по нескольку раз на дню – «господин Логинов», – смыло с него шкуру старого вора и преобразило в этакого чиновника-тихушника «из новых». Со всеми их составляющими, со всеми присущими им атрибутами – «Мерседесами», коттеджами, ресторанами, Кипрами и Мальтами, долларами и кредитами, командировками в США и Англию по делам, которые все равно рано или поздно упирались в Международный валютный фонд, и Вивальди для отдыха в «Мерседесе» между мэрией и Смольным. – Ну что же, – повторил он. – Андрей уже в курсе, мы с ним давно эту проблему решили…

Олег поймал недоуменный взгляд Насти, брошенный на Крепкого, но Михалыч продолжал:

– В общем, дорогие мои, пришло время. Собирайся, девочка моя, в дорогу…

– Это еще что, Михалыч? – она запнулась и поправилась: – то есть господин Логинов… В какую дорогу? Что вы меня, как в русских сказках, загадками засыпаете? Андрюша! Что за дороги?

– Все нормально, Настя. Я тебе раньше времени не хотел говорить. Дело тонкое. Хотя и очень простое. Надо тебе в Штаты слетать.

– Зачем это?

– Михалыч, объясняй ты.

Крепкому, видно, было наплевать на церемонии и самолюбие старика и «господином Логиновым» он себя не утруждал.

Михалыч посмотрел на него долгим колючим взглядом, но ничего не сказал в ответ на вольность обращения, а, повернувшись к Насте, стал объяснять загадочное начало разговора:

– Дело действительно ерундовое. Даже и не дело вовсе, а так, прогулка. Надо тебе будет сходить в один банк, тебе покажут в какой. В Нью-Йорке. – Михалыч поморщился. – Вот, придумал же! – вдруг вскрикнул он раздраженно совершенно другим голосом, злым и как-то даже странно каркающим. – Идиот, прости, Господи!

Потом он вытер со лба проступившие капельки пота, и Олег, внимательно следивший за его речью, понял с удивлением, что Михалыч-то волнуется, старый хрен, трясется весь. Правда, внутренне. Внешне он умел себя держать в руках. Но пот, выступивший на лбу, говорил о крайней степени его возбуждения.

– Кто? Кто идиот? – спросила Настя.

– Да, Клементьев, Клементьев же! Покойничек, цирк устроил нам, понимаешь… Хоть и любил я его, но с шуточками своими он всегда палку перегибал, понимаешь…

– Да, Михалыч, ты не пугай ее. Скажи толком, – снова прервал его Андрей. И снова Михалыч только зыркнул на него, не огрызнулся, хотя уже всем видом своим выказывал раздражение, прямо-таки светился недовольством на наглость Крепкого.

– В общем, дело действительно плевое. Туристическая поездка. Помнишь, я тебя спрашивал как-то, когда тебе восемнадцать лет будет?

– Ну так мне есть уже восемнадцать.

День рождения Насти отметили совсем недавно в «Волке». Узким кругом. Настя сказала, что устала от постоянного общения с большим количеством людей и праздник хочет провести в тишине и спокойствии. Это для нее будет лучший подарок.

– Ну так вы же были сами у меня… Сергей Станиславович. – Ее так и подмывало сказать «Михалыч», она решила «прогнуться» перед стариком и назвала его по-новому, официальному имени-отчеству. Михалыч прямо расцвел на глазах.

– Ну да. Я и говорю. В общем, Клементьев, конспиратор чертов, на твое имя открыл счет в Нью-Йорке…

– Так чего туда летать-то? – спросила Настя. – Если надо деньги снять, то это и здесь, наверное, можно. Ну в Москве, на худой конец…

– В том-то и дело, что нельзя. Надо ехать тебе туда. И счет этот открыть…

– Он же открыт!

– Ну да, он, Клементьев, такую фишку сделал – счет на твои данные, с паролем. Ясно?

– А что за пароль?

– А пароль – это ты. Там так условлено. Либо ты сама являешься, когда тебе восемнадцать стукнет, со своими отпечатками пальцев. Они и есть – пароль. Либо в случае, допустим, твоей смерти, прости, Настенька, но так оговорено было сразу, мало ли что бывает, ну вот, или в случае исчезновения эти деньги через три года переводятся на один из счетов нашей родной мэрии, в один из культурных фондов. Так что не будем ждать три года, а? Как ты думаешь?

– Так это мои деньги?

– Не совсем. Часть там твоя, но небольшая. В основном, это то, что он на партийные наши дела зарабатывал. А не пускал их в дело, потому что рано было. Да и хватало нам на текущие расходы. Не дожил старик до настоящей работы. Сейчас бы развернулся, конечно. Так вот, сейчас эти бабки очень нам нужны… А там, в банке, тебе объяснят, сколько твоих, сколько не твоих… Надо просто открыть счет, снять пароль. Там так и условлено. Что если ты явишься и пароль снимешь, предъявив себя живую-невредимую, то хоть можно будет этими деньгами воспользоваться. Нам, – добавил он. – Нам…

Он помолчал, всматриваясь поочередно в лица Насти, Андрея, мельком посмотрел на Олега. Видимо, впечатление, произведенное на всех присутствующих, его удовлетворило и, оставшись довольным выражением лиц всей компании, он сказал, усмехнувшись:

– Я и сам не понимаю, зачем он это сделал. Наверное, просто перестраховался. И правильно, в принципе. Он всегда говорил, что не знает, чего от этой страны ожидать. Что лучше деньги держать вне России. И, желательно, так, чтобы их никто не мог вынуть… И узнать про них.

– А вы… – Настя не договорила.

– А я, ты спрашиваешь, как узнал? Так он мне сам и сказал. Я-то все равно без тебя вынуть их не могу. Вернее, теперь могу, через три года, когда они придут. Я их, конечно, вырву, но это такая волокита… И пропадут они, не все, конечно, но половина точно. Столько надо будет раздать взяток, что уму непостижимо… Как волки голодные накинутся…

– Да уж, – губы Насти скривились в ехидной улыбочке. – Да уж…

– А ты не ерничай, не надо, – тихо сказал Михалыч. – Я-то деньги зарабатываю с раннего, можно сказать, детства. Я их вкус и запах знаю. И столько через мои руки их прошло, что и счет давно потерял. А эти – они из своих контор инженерских да из институтиков с нищенской зарплатой, которой на макароны не хватало, вылезли и как увидели, что можно деньги просто брать и класть себе в карман… Деньги такие, о которых они раньше только в книгах читали из западной жизни. Так с ума все сошли, в натуре. И это не кончится, ребятки мои, не кончится. Пока не нажрутся они. А они не нажрутся никогда. Несколько поколений должно смениться, пока люди к деньгам привыкнут. Так что все разговоры о спасении России – болтовня на постном масле. Хапают. Уберут их, другие на их место встанут и будут хапать. А наша задача – удержаться среди всей этой сволочи, чтобы не дать вообще все развалить, разорвать на куски… Чтобы деньги зарабатывать, нужны отлаженные структуры, а эти козлы гадят сами под себя, растаскивают налаженное, годами выстроенное…

Михалыч оглянулся по сторонам и, поняв, что слишком разоткровенничался и может даже показаться смешным, остановил поток слов, видимо, давно уже сложившихся в длинный монолог, который он не мог обрушить ни на кого – ни на своих подельников в мэрии, ни на бандитов-бойцов, которые были у него для особых поручений… Только здесь, этим людям. Да и им всего не скажешь… Нельзя.

– В общем, так, – сказал он, возвращаясь от рассуждений о тяготах бизнеса в России к реальности. – Андрей немного изменил диспозицию… Но я согласен на его условия. Я имею в виду, что он, Настя, заявил мне, что вас теперь стало двое, значит, и твой процент должен увеличиться. Я согласен. Тем более, – он посмотрел на Андрея, – я надеюсь, наши совместные дела будут идти так же, как и шли?

– Конечно, Михалыч, куда я без тебя, – ответил Андрей. Ни Настя, ни Олег не понимали, о чем идет речь, но предпочитали не вмешиваться.

– Значит, ты, Настя, едешь с Олегом. – Он кивнул на Грабко. – И еще паренек будет один, Баскет, вам известная личность. А с вашей стороны едет, Настя, тоже тебе знакомый персонаж, как его… Сладкий… Соленый… Андрюша, как, я запамятовал…

– Киселев его фамилия, – сказал Андрей. Шутит дед… Пусть шутит. Пока.

– Вот билет твой, Настя… Паспорт с визой… Держи.

Он протянул Насте пачку документов. Паспорт она сама просила его сделать, когда как-то при встрече он намекнул, что это ему ничего не стоит, и он сделает ей «синий», нормальный, не такой, как у лохов, который менять надо без конца и визы ставить.

– В Штаты у тебя на три года свободный въезд. Так что, летите, голуби мои. Олег, вот твой билет…

– Когда, когда? – Настя вертела билет в руках.

– Как – когда? Сейчас и поезжайте в аэропорт. Киселев ваш уже там. Так, Андрей?

– Так.

– Андрюша, – Настя подошла к нему. – Чего же ты мне ничего не сказал? Я бы хоть оделась, собралась… А так, как снег на голову… Скрывал… И Кислый тоже… – Она обиженно надула губы. – Я думала, у нас секретов друг от друга нет…

– Настя, – Михалыч подошел и положил руку ей на спину. – Дело-то простое, но требует какой-никакой конспирации. Сумма там нешуточная… И не должны мои работнички из мэрии про это пронюхать. Уж больно щекотливые там дела будут с этими деньгами, понимаешь… Поэтому – береженого Бог бережет. Так уж мы с Андреем решили, что все в секрете будет до самого вылета. А что тебе? Слетаешь туда-сюда… А?

– Да ладно… Надо так надо… Когда мы вернемся?

– Да когда хотите. Хоть сразу назад… У тебя дела здесь?

– Да дела-то идут, ничего такого сверхсерьезного сейчас нет…

– Ну вот, и смотрите сами. Дело сделайте, счет откройте, и все. А откроете, там так оговорено, написано самим Клементьевым, что после тебя я смогу свою долю, вернее, нашу с Клементьевым оттуда снять. И в дело пустить… А ты со своими… То есть с вашими, деньгами сама разбирайся… Только нашу долю там…

– Да не бойся ты, Михалыч, что тут – дети, что ли? Настя, возьмешь, сколько там оговорено, плюс сто процентов. А остальное, Михалыч, железно – ваши. Мы же не в игрушки играем…

– Вот именно, не в игрушки. – Глаза Михалыча на миг подернулись какой-то могильной плесенью, потом снова вернулись в нормальное свое состояние. – Не в игрушки, да… Ну поехали, что ли? Готовы?

– Так что, прямо сейчас? – Настя все не могла поверить, что вот так, не собравшись и «не присев на дорожку», она сядет в машину, потом в самолет и улетит в Штаты.

– Настя, да в чем дело? Подумаешь, проблема, – Михалыч уже стоял возле двери, ведущей в прихожую. – Зубную щетку возьми и деньжат на первое время. Все там купишь себе, что надо. Эка невидаль… Олег, ты с гостиницей разберешься?

– Надеюсь, – усмехнулся Грабко.

– Так давайте, давайте, двигаем… Время не ждет.

– Андрей, ну я не знаю…

– Настя, давай, все в порядке. Все под контролем. – Андрей усмехнулся. – Ничего не случится.

– Ну ладно… Работа есть работа… Ключи у тебя от квартиры…

– Вот, – Андрей вытащил из кармана связку ключей от Настиного жилища. – Я еще тут посижу немного, отдохну. Что-то разболелась у меня рука…

– Андрюша, а ты болен, что ли? Бледный такой весь? – Михалыч сверлил Андрея глазами.

– Да нет, Михалыч, все в порядке. Устал просто.

– Ну-ну.

Настя поцеловала Андрея, крепко прижавшись к нему, потом отстранилась и сказала:

– А может, ты здесь пока поживешь? Спокойней тут…

– В каком смысле? Да брось, Настя, ничего со мной не сделается. Все, давай. Жду тебя дня через четыре. А впрочем, как хочешь. На свадьбу только не опоздай…

– Не опоздаю.

Олег кивнул Андрею на прощание. Крепкий не ответил, глянул только острым взглядом, словно знал все про Грабко – что тот бывший опер, что мечтает или, во всяком случае, мечтал его, Андрея, в кутузку упрятать.

Андрей вышел на кухню и стал смотреть в окно, выходящее во двор, где стояли их машины. Увидев, что Настя, Михалыч и Олег сели в черный длинный «Мерседес», тут же тронувшийся с места и исчезнувший за поворотом, он вернулся в комнату и сел в то же кресло, где находился на протяжении беседы.

Рука болела, он верил своему врачу, говорившему, что заражения нет, но легче от этого не становилось. Разве что психологически. Он умел, конечно, переносить боль и терпеть ее, но что значит – терпеть? Не показывать внешне, что тебе плохо. А самому-то все равно больно. Приятного в этом «терпении» очень мало…

Он окинул взглядом комнату. Да, ремонт, конечно, Настька забацала – будь здоров, не кашляй… Жалко, пропадет квартира… Неизвестно, кому достанется…

Андрей не обсуждал с ней, не поднимал вопрос, о котором думал весь последний год, еще до знакомства с Настей. Иногда ему начинало казаться, что все обойдется, но потом реальность стирала все иллюзии и он понимал, что еще полгода – год от силы – и надо будет бежать. Кислый тоже говорил ему, что зря он полез в эту спекуляцию земельными участками. Ладно бы, просто спекуляция, ей сейчас только ленивый не занимается, а вот оттяпывать кусок от мэрии – это уже не хорошо. С кольцевой дорогой он перегнул палку. Конечно, он успеет все сделать – и строительство начать, влить туда бабки, может быть, даже успеет приватизировать все, что хотел, построить, но потом нужно будет сливаться за кордон и менять все, может быть, даже внешность. Здесь оставить несколько представительств, совершенно как бы с ним не связанных, пусть работают… А его, если он не уйдет в тень, точно грохнут. Нынешней власти не нужны конкуренты, тем более такие умные, наглые и… как бы сказать… умелые. Ушлые.

Ну что же, влез в чужую игру, надо играть до конца. Выходить поздно. И жалко. Сколько денег вбито, и прибыль уже пошла, он почти погасил все затраты на приобретение земли под будущей кольцевой, еще месяц-другой и уже будет в плюсе… Только бы продержаться.

И Михалыч что-то темнит. Прямо не говорит ничего. Все, мол, путем, Андрюша, все ложится в елочку. Но интуиция, которой Андрей доверял безусловно, подсказывала ему, что у Михалыча с ним какая-то своя игра. Да и дураку известно, что в делах, где замешаны большие деньги, все разговоры о честном партнерстве и сотрудничестве – это не больше чем слова, произносимые на чистом глазу и на начальном этапе работы. Когда придет пора делить прибыли, все эти понятия: честь, совесть, порядочность – забудутся и не вспомнятся. Еще и стрельба эта в лесу…

Андрей ни минуты не сомневался, что это не случайность и не шалость пацанов, в чем он пытался убедить Настю. Кислый – тот, ясное дело, тоже считает, что здесь все намного серьезней, чем просто случайность. А Настю нельзя было сейчас волновать, ей нужно эти деньги распечатать в Штатах, а он, Андрей, их уже из виду не выпустит. Себе, разумеется, пока не оттяпать кусочек от большого клементьевского пирога. Все оговорено с Михалычем, и если он пойдет в открытую против договора, убьют и даже не моргнут. Любые уголовники впишутся в такую разборку. «Не по понятиям», мол, себя повел… Обманул дружка… Нет, обманывать так примитивно нельзя. А отследить ход этих денег и посмотреть, куда их Михалыч будет вбухивать, надо. Договаривались, что в кольцевую. Посмотрим, посмотрим…

А бежать из страны, скорее всего, конечно, придется. Надо будет с Настей поговорить на эту тему, убедить ее, что ловить здесь нечего. Точнее, что они уже все, что могли, поймать, поймали, и теперь, кроме неприятностей, больше ничего не будет. Денег им хватит, да и те дела, что здесь запущены, возможно, будут много лет приносить доход. Если не случится самого страшного, о чем Андрей тоже много и подолгу размышлял.

У Андрея, как и у всякого уважающего себя человека, занимающегося бизнесом, – неважно каким: криминальным или «чистым», хотя таковой в этой стране в это время просто невозможен, что тоже каждому ясно, – были хорошие связи в милиции. И не только в милиции. Шире бери – в органах. Так будет точнее.

И то, что он узнавал от своих людей, работавших в этих самых органах, его не очень радовало. На фоне того, что его ровесники, люди, вышедшие из галерочной фарцовки, из уличных хулиганов и мелких аферистов, умнели, уставали от кровавых разборок и все более стремились заниматься нормальным бизнесом – благо начальные капиталы уже были сколочены. Как – в данном случае неважно, но сколочены. Не выбрасывать же их, не прожирать тупо в ресторанах, не пропивать в публичных домах… Андрей знал, что пропить-то можно все – и миллион долларов, и два, и десять. Возможности для этого были широкие, и предложение даже обгоняло спрос. Понастроили таких туристических местечек для богатых, что приедешь с лимоном, а уедешь без штанов… Что далеко ходить – в Москве приличная блядь стоит от штуки баксов за ночь и выше… А неприличные-то богатым людям вроде как и не к лицу… Вот и платят. Так что потратить деньги можно. Но люди, стремящиеся вложить их в какое-то дело, которое и стране этой несчастной пользу бы приносило, и рабочие места создавало, начинали стонать тихим стоном, и кончалось все тем же бегством за границу и сливанием туда всего имеющегося капитала.

А оставаться здесь… Андрей знал, что все, что говорят о заказных убийствах по телевидению, и все, что пишут об этом в газетах, – не то чтобы неправда, а так… Практически ничто. Количество заказных убийств захлестнуло страну такой могучей волной, что в районных отделах внутренних дел им удивлялись так же, как раньше, к примеру, квартирным кражам. То есть никак. То есть обычное стало дело. Ну и расследование их, соответственно, почти сошло на нет. Не из-за нежелания и страха, а от невозможности расследовать десять, пятнадцать «заказов», случающихся в одном районе в течение, скажем, месяца. Тем более, что при заказной работе киллер практически и следов не оставляет. А те, что оставляют, что с ними делать? Ну зафиксируют брошенный ствол, историю его узнают, если она вообще есть, эта история. Если не новенький ствол, украденный из какой-нибудь военной части. Да не в Питере, а где-нибудь в Сибири. Или в Узбекистане… И что? А ничего… А что до квартирных краж, то это уже и вовсе глухой номер. В таком количестве, наверное, думал Андрей, ни в одном государстве ни в какую эпоху не воровали у простых граждан… Разбои уличные, грабежи, драки, убийства на так называемой «бытовой почве» – за бутылку водки, даже за лишний стакан, за пять рублей, за косой взгляд, вдруг не понравившийся кому-то…

А наверху, куда Андрей постепенно поднимался, – то же самое. Об этом не пишут и не говорят, потому что страшно. Страшно… Коррупция… Какая там, к черту, коррупция, если нет ни одного чиновника, так или иначе не связанного с криминалом. Пусть не напрямую, косвенно, но тем не менее… В таких условиях, конечно, работать нельзя. Если уж выпало нести этот тяжелый крест, то надо доработать до какой-то черты, продержаться, сколько можешь, и валить… Не ждать, когда окончательно взбесится этот сверх меры терпеливый народ, пока не организует его какой-нибудь новый подонок, не толкнет на «грабь награбленное» и «экспроприацию»… Тогда, при нынешней свободе нравов и полному отсутствию страха перед наказанием и пренебрежению к человеческой жизни, все семнадцатые, тридцать седьмые, все красные терроры и ГУЛАГи покажутся безобидной детской забавой.

Его размышления прервал телефонный звонок. Андрей снял трубку. Интересно, кто это его Насте звонит? Он был любопытен, как любой хороший авантюрист. Авантюрист должен быть любопытен по определению…

– Алло. Слушаю, – сказал он.

– А-а-а… – пропел где-то женский голос. – А-а-а… Настю будьте добры…

– Ее нет. А кто ее спрашивает? Я передам. Вы по делу? – атаковал он незнакомку короткой серией вопросов, решив проследить за реакцией. Настоящие, деловые люди так себя не вели. После такого «наезда» положили бы трубку. Но женщина не прервала связи.

– А с кем я говорю, простите? Это мама Настиного одноклассника, Максима… А вы кто?

– Я ее муж.

– Муж? Она не говорила ничего про то, что вышла замуж… Она мне очень нужна, простите, очень… Дело очень срочное…

– А что за дело? – спросил Андрей. – Вы мне скажите.

По голосу, которым говорила эта не назвавшая своего имени «мама одноклассника», было слышно, что женщина прямо-таки не в себе. То ли от страха, то ли от какого-то бешеного волнения.

– Алло! – Андрей повысил голос, но ничего не услышал, кроме какой-то возни и шорохов в трубке. Кажется, прорывались чьи-то приглушенные голоса, говорили люди, находившиеся где-то далеко от аппарата. Потом было что-то похожее на сдавленный стон, и женский голос снова прорезался:

– Да, да, я слушаю… Вы муж… Найдите Настю…

Снова зашуршало, застучало в микрофоне, словно кто-то вырывал трубку из рук женщины, потом раздался знакомый щелчок и за ним – громкие короткие гудки.

Андрей подержал трубку, не кладя на рычаг, посмотрел в окно, подумал. Что бы это могло значить? Настя не говорила ни о каких мамах одноклассника, ни о каких-то проблемах… Ничего такого… Наехали на маму, что ли? Помощи просит? Судя по всему… Почему же ему ничего не сказала? Черт, хоть бы адрес знать, а так – что он может сделать? Да и не поможешь всем, на кого в этом городе наезжают, да и не «скорая помощь» он… Если бы Настя сама сказала…

Он щелкнул рычагом аппарата, набрал номер, сказал в микрофон:

– Это я. Валера, подъезжай сейчас на Кораблестроителей… Да, к Насте. Меня забери, я без машины. Да, Егора отпустил… Слушай, пару пацанов возьми с собой хороших. А хрен его знает, что происходит, ничего не происходит. Так, на всякий случай. Пока.

Глава десятая

Мухин проснулся оттого, что его кто-то сильно тряс за плечо. Открыв глаза, он обнаружил себя в небольшой комнатке, служившей Асе чем-то вроде кабинета. Мухин быстро вспомнил все, что произошло вчера, как он в конце совершенно упился с Белым и вырубился. Белый же и тряс его сейчас за плечо.

– Подъем, братан, сейчас за бабками твоими поедем! Вставай, вставай, там водка стынет!

Мухин молча встал на ноги, благо он был полностью одет и ему не пришлось искать штаны и рубашку под веселым взглядом этого урода Белого.

«Вот, накликал на свою голову», – подумал Мухин, но бутылка пива, протянутая ему Белым, отвлекла от неприятных мыслей.

Выйдя в гостиную, он увидел совершенно пьяную Асю. Видно, она уже добавила с утра, и то, что она добавила, так легло, что называется, «на старые дрожжи», что маститого кинопродюсера совсем развезло. Она опиралась локтями на стол, уронив лицо в чашу растопыренных ладоней. Локти норовили разъехаться и только могучая лапища Гюнтера, поддерживающая Асину голову, не давала ей рухнуть лбом на полировку стола.

Перед Гюнтером стояла початая литровка «Абсолюта». Он, улыбаясь, глядел на Мухина и Белого, делая пригласительные жесты свободной рукой.

– Давай, мужики, вмажем да поедем. Бутылку с собой возьмем… Сейчас по граммулечке, нельзя нажираться… Потом договнимся. Ты адрес-то помнишь? – спросил он у Мухина.

– Какой адрес?

– Еб твою… Ну этого лоха, который на тебя бандюков наслал? У которого мы твои деньги должны для Аськи отбить? Чего, пережрал вчера? Памяти нет?

– Помню, – осторожно сказал Мухин. Он не предполагал, что разборка с Юрой состоится при его непосредственном участии. Этого ему хотелось сейчас меньше всего.

– Давайте, парни, – неожиданно включилась Ася. – Езжайте. Мухин, ключи возьми, мне полежать надо еще пару часиков…

Она подняла голову, и Мухин увидел ее совершенно заплывшие слезящиеся глаза, в которых горело, если можно было использовать этот эпитет к тусклым узким щелочкам, одно желание – завалиться спать, причем, зная Асю, Мухин мог определенно сказать, что ни на какие два часика, а на все сутки.

– Приезжайте потом сюда, – промычала она, – деньги привезите… Себе возьмите там, на выпивку, что ли, потом разберемся с остальным… Сергуня, ты не бойся, – она уже тихо шептала, видимо, силы Аси совсем иссякли, – ты не бойся, я с тобой рассчитаюсь, деньги будут… Все нормально, мальчики, приезжайте, Мухин замки знает, откроет… Я спать…

Она встала, уронив стакан, стоящий перед ней на столе, качнулась вперед, грозя рухнуть прямо на возвышающуюся перед ней бутылку, потом, с усилием удержав равновесие, повернулась и исчезла в спальне.

– Пошли, парни, – сказал Гюнтер. – Она все… Рубанько дала. Пошли, по-быстрому разберемся… Ты вчера отдал бабки?

– Да, – кивнул Мухин. После пива и водки мир перестал быть мрачным. Гюнтер был мужиком здоровым, да и Белый на первый взгляд производил, что называется, впечатление. Может быть, и обойдется… Может быть, чем черт не шутит, и выбьют они деньги. Ведь кто-то, в конце концов, остается наказанным, а кто-то – победителем. Почему бы на этот раз победителем не стать Мухину?

– Значит, наверное, не успел еще потратить, – резонно заметил Гюнтер.

– Да он не тратит их вообще. Копит. – Мухин старался не расплескать появившуюся в нем уверенность. – Копит все, копит… А зачем?.. В могилу с собой ведь не унесешь, верно?

– Верно, верно. Давай, собирайся. Белый, сука, водку возьми с собой. Сунь в карман, что ли…

Белый завинтил бутылку и сунул за полу кожаной куртки.

– Слушайте, – предпринял последнюю вялую попытку оттянуть или вообще на сегодня свести на нет предстоящую разборку Мухин, – их же дома нет, наверное. Они же работают…

– Суббота сегодня, бля, – ответил Белый. – Ты, братан, вообще счет дням потерял… Который день бухаешь?

Мухин промолчал. Какое ему дело, бухает он или не бухает?..

– Давай, тачку лови, деятель, – пихнул его в спину Гюнтер. – Бабки-то есть?

– Есть немного…

У Мухина оставалась сдача от вчерашнего ночного похода в магазин, и ее аккурат хватило, чтобы доехать до дома Юрия Валентиновича, и тут, выйдя из машины, Мухин почувствовал, что все внутренности его начали мелко, но часто дрожать.

– Не мандражируй ты, – бросил ему Гюнтер. – Трясется, как… бля, не знаю что…

– Да это бодун просто, – попытался оправдаться Мухин, поняв, что дрожь его не внутренняя, как ему казалось, а вполне даже настоящая, реальная.

– Ладно тебе, бодун… Не ссы, все сейчас быстренько сделаем. Какой этаж-то?..

Дверь открыла Юрина жена. Мухин не помнил, как ее зовут, и собирался что-то сказать, криво улыбаясь, но она уже все поняла по его виду и по фигурам двух мужиков в черной коже, возвышавшихся за мухинской узкой спиной.

– Юра! – крикнула она в глубину квартиры и попыталась захлопнуть дверь, но было уже поздно. Нога Гюнтера, словно выдвинувшись на шарнирах, заклинила дверь своим толстым, кожаным «козаком» с носком, обитым сверкающим металлом.

– Как невежливо, – прорычал Гюнтер, одной рукой отпихнув в сторону Мухина, а другой толкнув в грудь женщину, которая отлетела назад с такой легкостью, что Мухину показалось, будто это не человек из плоти и крови, а картонный силуэт с рекламного щита. – Пошли, – шагая через порог, сквозь зубы просипел Гюнтер, и теперь уже Белый пихнул Мухина, освобождая себе проход в квартиру. Мухин, притиснутый к стене, хотел было тут и остаться, но Белый, не поворачивая к нему головы, спокойно зацепил его рукой за ворот куртки и втащил за собой в прихожую, быстро повернулся, захлопнул входную дверь и только тогда разжал пальцы.

– Стой спокойно, понял? И молчи.

В голосе Белого уже не было давешней веселости и компанейства. Перед Мухиным стоял совершенно другой человек, не похожий даже внешне на того, с кем он полночи пил водку и слушал рассказы из его жизни… Белый сейчас перестал казаться тем мешковатым тюфяком с пивным животиком, который сидел ночью напротив Мухина. Тело его было словно вырубленным из цельного куска гранита, голова росла прямо из плеч, все тело дышало такой мощью, что Мухин поежился. Костолом какой-то…

– Т-с-с-с, – еще раз сказал ему Белый, поднеся к губам толстый короткий палец.

– Вам что нужно? – услышал Мухин голос Юрия Валентиновича, но вопрос оборвался глухим стуком, странным, почти нечеловеческим звуком, тонким и протяжным, словно его издал не мужчина, а какой-то персонаж компьютерных игр, и криком Юркиной жены, громким, тотчас же заглушённым, по всей видимости, чьей-то ладонью.

– Эй, деятель! – крикнул Гюнтер из комнаты. – Иди-ка сюда!

Мухин, задрожав еще сильнее, чем на улице, вошел.

Юра валялся на полу, вместо рта у него было сплошное темно-малиновое месиво. Жена, трепыхавшаяся в каменных руках Белого, пыталась ударить его ногами и локтями, но Белый держал ее так крепко прижав к себе, что удары не достигали цели, и Белый только глупо улыбался.

– Этот у тебя деньги взял? – спросил Гюнтер, стоя над поверженным Юрием Валентиновичем.

– Фуука, – как-то смешно прошипел разбитым ртом мужчина. – Ффо-о-лофь…

– Это кто – сука? – спокойно спросил Гюнтер и пнул его окованным носком сапога в лицо.

– Ф-ф-у-уф, – сказал Юрий Валентинович и перекатился на бок.

– Что молчишь, бля?! – зло рявкнул Гюнтер. – За тебя, бля, работу делаем, так хоть скажи что-нибудь, бляха муха…

– Он, – кивнул Мухин.

– Где деньги? – Гюнтер наклонился над хозяином квартиры.

– Ффоо, – начал было тот и попытался ударить Гюнтера из положения лежа ногой в пах, но тот легко увернулся.

– Так. Драться хочешь. Это интересно. Ну, вставай тогда, падаль.

– Юра-а-а! – прорвался истошный крик женщины, на миг освободившей свой рот от ослабившего хватку Белого, но тот мгновенно поправил положение и хлопнул ей ладонью по губам, так и оставив ее прижатой ко рту. Из-под его пальцев побежали тонкие струйки очень красной, блестящей крови.

Гюнтер тем временем наклонился, взял Юрия Валентиновича за плечи, легко оторвав от пола, поставил на ноги и отступил на шаг назад.

– Ну давай, рэкетир сраный, подеремся. – Гюнтер улыбнулся и неожиданно, без всякого перехода от слов, выбросил левую ногу вперед и вверх. Закончил он движение своего ботинка, чуть развернув его и попав Юрию Валентиновичу, не ожидавшему такой стремительной атаки и не успевшему подготовиться к ее отражению, прямо в ухо. Он снова рухнул на пол, и снова Гюнтер поднял его, установив перед собой.

– Ну, ты, бля, просто макивара…[1] Ты давай тоже, покажи, что умеешь, мужик. А? Ну давай!

Предыдущий удар Гюнтера был не сильным. Это скорее была демонстрация техники, а не удар. Так в драке не бьют. Юрий Валентинович, не получивший серьезных повреждений, наконец собрался с духом. У него прошел шок, первый испуг от неожиданного вторжения, и он вдруг бросился на врага. Гюнтер даже ошеломленно отступил назад, не ожидая такой прыти от сломленного, казалось бы, психологически противника.

Юрий Валентинович выбросил вперед левую руку, норовя кулаком ударить Гюнтера в лицо, тот легко отбил кулак, но правая рука нападавшего в это время метнулась к паху бандита, и Юрий Валентинович вцепился в Гюнтеровы яйца, сжимая их в кулаке и продолжая выкрикивать сквозь выбитые зубы: «Ф-ф-у-у-ф-а-ф».

– У-у, бля, – откликнулся Гюнтер, лицо его сморщилось, и охота показывать технические трюки, по всей видимости, отпала.

Продолжая морщиться, он ударил ладонями по ушам Юрия Валентиновича, от чего тот мгновенно разжал кулак, вытаращил глаза и, пошатнувшись, отступил назад, схватившись руками за голову. Гюнтер изо всех сил врезал ему в солнечное сплетение, и Юрий Валентинович переломился пополам, как сломанная игрушка. Тогда Гюнтер подпрыгнул, превозмогая боль в паху, и сверху вонзил каблук сапога в спину согнувшегося обидчика, попав в район почек.

Когда Юрий Валентинович тяжело рухнул на пол, Гюнтер стал бить его сапогами по бокам, часто нанося удары, промахиваясь и попадая по лицу, разбивая костяшки пальцев, которыми лежащий пытался закрыть глаза и виски…

– Харе, Гюнтер, замочишь деда, – сказал Белый. – Нам бабки надо взять, а не жмуров плодить тут…

– Где бабки, говори, бля, убью!

Юрий Валентинович дернулся, попытавшись отодвинуться от нависшего над ним тяжело дышащего бандита.

– Белый, бутылку взял?

– А то…

– Давай-ка вмажем… Запарил меня этот мужик…

– Ты молчи, тетя, – сказал Белый, отпуская женщину. – Сама видишь, дело такое… Не бойся только. Деньги, которые у нашего друга взяли, отдайте, и мы уйдем. Все тихо и спокойно. Поняла?

Женщина кивнула. Лицо ее было совершенно белым, по щекам текли слезы.

– Стаканы принеси, деятель, – бросил Гюнтер Мухину. Тот послушно отправился на кухню, принес три стакана. Белый разлил водку, покосился на лежащего хозяина.

– Тебе не предлагаю. Давай, мужики.

Они выпили, причем Мухин не почувствовал вкуса водки. Вообще, все вокруг перестало казаться реальным. Словно во сне он видел и этого дикого Гюнтера, и Белого, на лицо которого снова наползла дурацкая ухмылка, и едва шевелящегося Юрия Валентиновича в луже крови, растекшейся по паркету.

– Так где деньги-то, а? Может, ты скажешь? – Гюнтер, помотав головой после проглоченной водки, посмотрел на женщину. – Скажи, а? Чего дурака валять?

Он захохотал, взглянув на лежащего Юрия Валентиновича. К его хохоту присоединилось и какое-то повизгивание, которым разразился Белый.

– Ду-ра-ка-ва-ля-ать, – давясь, повторил он. – Гы-гы…

– Там, – махнула рукой женщина в сторону шкафов «стенки».

– Где – там? Достань и дай. А то – «там»… Чего я, лазить по ящикам буду? Что я – грабитель, что ли?..

Женщина подошла к шкафу, выдвинула ящик и из-под пачки каких-то документов вынула несколько зеленых сотенных купюр.

– Вот, – она протянула Гюнтеру деньги.

– Ну вот, было из-за чего огород городить. Сразу надо было так… А то ножками машут, ручками машут… Кричат, бля…

Гюнтер пересчитал купюры.

– Э-э, погоди. Тут две штуки.

Женщина молча смотрела на него с непонятным выражением лица.

– Чего смотришь? Две штуки! Да не молчи ты, бля!

– Сколько же вам надо? – тихо спросила женщина.

– Как это – сколько?! – заорал Гюнтер. – Четыре! Четыре, сука!

В это время Юрий Валентинович снова попытался схватить его за ногу или Гюнтеру только показалось, что пытался, может быть, он просто неудачно шевельнулся… Но Гюнтер не стал раздумывать, а треснул лежащего мужчину носком сапога в лоб. От души. Юрий Валентинович сдавленно гукнул и затих.

– Юра! Юра!! – закричала женщина и бросилась к лежащему мужу.

– Стоять! – Гюнтер перехватил ее на полпути. – Где бабки?! Говори, а то убьем на хуй!

– Я не знаю, – она зарыдала и обмякла в железных лапах страшного, затянутого в черную кожу бандита. – Не знаю… У нас больше нет… Нам вчера принес какой-то… незнакомый… Две тысячи, больше ничего у нас нет… Оставьте нас, пожалуйста…

– Кто принес? Кто? Говори!

Гюнтер затряс ее за плечи.

– Кого ты просила деньги забрать? Говори, бля…

– Настю…

– Какую Настю? Телефон есть?

Женщина кивнула, будучи уже не в силах вымолвить ни слова.

– Звони!

Он поискал глазами, нашел телефонный аппарат, выпустив женщину, которая тут же опустилась на пол рядом с мужем, взял аппарат и протянул ей.

– Звони.

Покрутив дрожащими пальцами диск, она, глядя затравленными глазами на Гюнтера снизу вверх, сказала:

– А-а-а… А Настю будьте добры…

Сказав несколько фраз, она снова посмотрела на Гюнтера. Он уже понял, что никакой Насти дома нет, а разговаривает тетка с ее мужем. В ответ на вопросительный, умоляющий взгляд он взял из рук женщины аппарат и положил трубку на рычаг.

– Пошли.

– Ку-куда?..

– Туда. Отведешь нас туда. К мужу. И все, мы вас отпустим.

Гюнтер рванул телефонный провод и вырвал его из розетки.

– Сами виноваты. Не надо лезть в такие игры, господа. Сами напросились. Пошли, давай!

Он толкнул женщину к двери.

Юрий Валентинович летел в глубокую пропасть, не видя ни стен, ни дна. Вокруг был какой-то грязный туман. Его тошнило, клочья тумана кружились перед глазами, временами накатывала странная, невесть откуда появлявшаяся боль в ребрах и в низу живота, тянущая, тяжелая, как будто под кожу вшили пудовую гирю. Он не понимал, как попал сюда, вернее, как и когда упал, знал только, что летит уже давно. Вдруг сквозь гул ветра, постоянно сопровождавший его падение, он услышал голоса. И сразу все вспомнил. Говорили этот бандит, который избивал его, и жена. Они шли к Насте. Хлопнула входная дверь, и к Юрию Валентиновичу вернулось зрение. Он понял, что лежит носом в густой черной луже. Приподняв голову, которая сразу же закружилась, Юрий Валентинович понял, что лужа не черная, как сначала ему показалось, а ярко-красная.

Его вырвало, и будто бы вместе с содержимым желудка вылетели в красную лужу последние силы. Юрий Валентинович снова упал головой в кровавое месиво и сколько он так пролежал, убей Бог, сказать не мог. Час или минуту – неизвестно. Счет времени был утерян.

«Надо позвонить… Они убьют ее…» Мысль, словно звенящий утром будильник, не давала уснуть, забыться, уйти от тяжелой, непрекращающейся боли и изматывающего головокружения.

Он попытался встать на четвереньки. Это получилось, правда, заняло много времени. Повернув голову, он увидел телефонный аппарат, лежащий совсем рядом на полу. Взял трубку, поднес к уху, и тут его снова вырвало. Откашлявшись и изо всех сил стараясь удержаться в том положении, в котором он находился, а не рухнуть снова на ходивший крутыми волнами пол, Юрий Валентинович понял, что телефон отключен.

Тогда Юрий Валентинович заплакал. Он, взрослый, уважаемый человек, в расцвете, можно сказать, сил и лет, живший с любимой женой, с прекрасным, умным сыном, не богато живший, но и не нищенски, не голодала его семья, никогда и в отпуск не ездили на море… На море… С Максимом… Вот так, в собственной квартире, избит, унижен, уничтожен какими-то подонками…

Он плакал и полз вперед, к прихожей, тихо воя от боли и обиды, несколько раз падая на подламывающихся от слабости руках и обливаясь кровью, текущей изо рта вперемешку с блевотиной…

Юрий Валентинович не помнил, как он открыл замки на входной двери, вернее, один замок, слава Богу, когда бандиты с его женой выходили из квартиры, то просто захлопнули, не закрыли на ключ…

Опираясь на стену лестничной площадки, пачкая ее своей кровью, он стал пробираться сквозь грязную муть, застилающую ему глаза, кружащуюся пыльным, душным смерчем, и жать на все звонки, которые попадали под его руку.

– В милицию… скорее… звоните… – говорил он, не понимая, открылись ли двери или нет, слышит его кто-нибудь или не слышит…

Гюнтер, Белый, Татьяна Ивановна и Мухин вышли на улицу. Гюнтер держал под руку пошатывающуюся женщину, указывавшую им дорогу.

– Только не вздумай кричать тут, ментов звать. Ничего из этого хорошего не будет, поверь, – сказал ей Гюнтер.

Предупреждение было излишним. Женщина была настолько подавлена и запугана всем случившимся, даже «запугана» – не то слово. Она была уничтожена, не осталось в ней ни воли, ни желаний. Татьяна Ивановна шла, механически переставляя ноги, сомнамбулически глядя прямо перед собой, не поворачивая головы ни на слова Гюнтера, ни на резкий сигнал какого-то «жигуленка», выскочившего из-за угла и чуть ее не сбившего.

– Ты это, осторожней шагай, – буркнул Гюнтер, рванув ее за рукав кофточки назад, освобождая дорогу озлобленному частнику. – Не хватало еще, чтобы тебя задавили…

Идти было недалеко. Они миновали детский сад, утонувший в зелени деревьев, почти скрывавших низенький заборчик, которым был огорожен двухэтажный кирпичный домик, завернули за угол соседней девятиэтажки, и женщина махнула рукой на ближайший подъезд:

– Сюда.

Когда они поднялись на лифте на седьмой этаж, Гюнтер, приблизив свое лицо к словно выцветшим, вылинявшим ее глазам, сказал тихо:

– Иди, звони в звонок. Представься, кто ты есть. И попроси открыть. И все, на этом твоя задача кончается. Можешь идти домой. Поняла? Но чтобы, бля, ни звука. Если пикнешь или ментов наведешь, вам всем кранты. Достанут вас. Поняла? И сынка вашего в первую очередь.

Про сынка он знал от Мухина. Ночью Белый порасспросил его об этом Юрии Валентиновиче, и пьяный Мухин выложил все, что знал. Что лохи, что сын у них семнадцатилетний, что с бандитами у этой семьи никаких связей нет…

Они спрятались за угол площадки, перед лифтом. Гюнтер, присев, снизу выглядывал в короткий коридор, в тупике которого находилась дверь нужной им квартиры. Дверь была железная, очень добротная и даже не слишком искушенному человеку говорила о достатке живущих за этой толстой, отделанной деревянными планками, бронированной плитой.

Мухин не видел, как она подошла к двери, но в тишине, повисшей на лестничной площадке, он хорошо расслышал тихое жужжание звонка, различимое даже через толстый слой металла и декоративные планки.

– Это Татьяна Ивановна… Мама Максима… Я вам звонила…

«Татьяна Ивановна… Таня, – вспомнил Мухин с облегчением, словно вопрос, как же зовут Юркину жену, мучил его все это время. – Точно, он говорил… Таня ее зовут…»

Он не увидел, а, скорее, почувствовал, как напряглась спина Гюнтера, сидевшего на корточках, почти прижавшись к полу и спрятав голову, чтобы не попасть в поле зрения того, кто будет открывать дверь.

Он вылетел на скрип петель. И попал точно, как хотел. Когда дверь приоткрылась, он метнулся по коротенькому коридорчику вперед, врезался в спину женщины и затолкал, вбил ее в образовавшуюся щель между дверью и стеной. Татьяна Ивановна, летя вперед, задела головой о край стальной двери и в прихожую упала уже без сознания.

Андрей был профессионалом. Хотя и ругал его Кислый за полное пренебрежение к элементарным нормам безопасности, вот как сегодня, например, когда он, приехав к Насте с Валерой, отпустил его, остался в квартире один. Не первый раз он так поступал, но Андрей говорил, что негоже взрослому здоровому мужику вечно с нянькой ходить.

– Чему быть, дружище, того не миновать. Если захотят наехать – наедут и с охраной. А с гопотой всякой я и сам справлюсь…

Прежде чем открыть дверь, он прислушался. Рядом с женщиной на площадке не было никого, а голос ее не был голосом артиста, разыгрывающего какую-то пьесу с несчастливым концом. Она на самом деле была, по выражению Кислого, «в дауне». Приоткрыв же дверь, он, конечно, увидел метнувшуюся сзади, из-за спины женщины, тень и мгновенно просчитал всю ситуацию. Словно компьютер был у него на месте мозга. Вычислил и личность летящего на него в длинной прыжке парня. Не персонифицировал Андрей его, конечно, поскольку не знал лично и до этого никогда не встречал, но его потенциальные возможности и, если подходит вообще такое определение, «социальный статус» кожаного, длинноногого, с исполосованным шрамами лицом стали ясны ему за доли секунды.

Андрей шагнул в сторону, прижавшись к стене, пропуская мимо женщину, которая очень неудачно зацепилась виском о дверь и рухнула на линолеум, проехав по нему метра два, и проскочившего по инерции мимо кожаного. Он успел, однако, повернуться к Андрею лицом, и страшный удар кулака, направленный в основание черепа, попал ему по челюсти.

Лицо его странно изменилось, все черты его сместились и разъехались, оно потеряло форму. Кожаный на секунду замер, осознавая, что же с ним произошло, но не успел понять, что челюсть его сломана. Колено Андрея въехало ему в пах, заставив Гюнтера присесть со стоном. Андрей оценил то, что кожаный не согнулся пополам и не отвел глаза. «Умеет драться, – подумал он. – Да поздно уже, парень…»

Он не хотел убивать этого молодца, несмотря на то, что с площадки бежал еще один, – Андрей не видел его, но слышал топот.

«Один. И с большой массой. Ишь, как топочет…»

Он хотел ударить кожаного в лоб тыльной стороной ладони, чтобы тот рухнул и вырубился на время. А потом можно будет и поговорить. Как раз и Валера с ребятами подскочит… Может быть, эти уроды как-то связаны с лесной стрельбой…

Но Гюнтер попытался резко выпрямиться и провести очередную атаку. Это его и сгубило. Рука Андрея уже летела ему в лоб, когда голова Гюнтера оказалась чуть выше того положения, находясь в котором, он потерял бы сознание. Ладонь Андрея ударила его снизу в нос. Последнее, что слышал Гюнтер в жизни, были тихий, уютный хруст и тихий звон от тупого удара куда-то в самую середину мозга. Потом свет для него погас и больше не зажигался. В самом конце, когда он уже летел в полной темноте, ленивый и умиротворенный, его взорвала изнутри резкая вспышка боли, но она была лишь мгновением, микросекундой в бесконечном полете. Потом все исчезло, даже темная пустота.

Андрею некогда было оценивать случившееся. Вскочивший в прихожую толстяк сделал несколько ложных выпадов, но Андрей вдруг почувствовал усталость и потерял интерес к поединку. Толстяк наткнулся на сжатые в средних суставах каменные пальцы своим толстым горлом, хлюпнул, захрипел, удивленно вытаращил глаза и кулем рухнул прямо на Гюнтера.

Андрей хотел повернуться, но почему-то не мог этого сделать. Усталость и равнодушие наваливались все сильнее, потом в голове, ближе к затылку, что-то звонко и очень громко щелкнуло, и Андрей, погружаясь в сноп ярких, веселеньких искр, которые замелькали перед его глазами, рухнул на груду из трех тел уже лежащих в прихожей.

– Быстро вперед! Смотри, что там еще…

Фигура в черной маске, шлеме, и камуфляжном комбинезоне бросилась вперед, перепрыгнув через лежащих в прихожей. Еще трое остались на площадке, подняв короткие автоматы стволами вверх, а двое прыгнули вперед, на подмогу товарищу, исчезнувшему в глубине Настиной квартиры.

Когда появился тот, кого послали осматривать квартиру, и содрал с лица маску, показав мальчишеское улыбающееся лицо и произнес: «Никого…», – трое тоже сняли маски.

– Ты, Колька, считай, покойник сегодня, – сказал один из них молодому, стоящему в квартире. Двое других заворачивали лежащим руки за спину и схватывали их браслетами наручников.

– А что?

– Ды, елы-палы, как же ты с одного удара не убрал этого быка?

– А хрен его знает, Виктор Палыч… Прикладом дал в затылок, а он даже вроде и не почувствовал. Со второго раза только…

– Считай, повезло, бля, тебе. Со второго раза… Второго раза могло и не быть… Слабак, бля.

– Слышь, Палыч, – сказал один из тех, что возились на полу. – А эти двое, кажись, откинулись.

– Чего, серьезно?

Парень в камуфляже, отставив автомат к стене, прижимал ладонь к горлу лежащего ничком Белого.

– Готов. И второй тоже. Уделал их этот парень. Замочил.

– Во, бля, беспредел… А тетка?

– Тетка жива. Без сознания.

– Ладно, жмуров оставляем на месте, вызывай «скорую»… Сейчас бригада прикатит, следователь пусть разбирается, кто, чего, кого…

Валера опоздал всего минут на пять. Он проехал мимо подъезда, рядом с которым стояли два «рафика», предназначение их Валере было ясно с первого взгляда.

«Е-мое», – сказал он про себя.

– Чего там? Чего? – пацаны на заднем сиденье заерзали, забряцали оружием.

– Спрячьте пушки, тихо…

Он остановил машину метрах в ста от Настиной парадной. И в ту же минуту оттуда показались бойцы группы захвата. Сначала вышли двое, оглядывая окрестности и поводя автоматными стволами. Убедившись, что вокруг все тихо, они что-то крикнули в дверной проем, из которого тут же показались еще двое в камуфляже, тащивших Андрея со скованными сзади руками. Передвигался он с трудом, едва переставляя ноги. Бойцам приходилось волочь его, схватив под мышки. Сзади их конвоировали двое камуфлированных, а между ними шел, прихрамывая, еще один скованный наручниками пацан, худой, какой-то весь потерянный. Отбить шефа в такой ситуации не представлялось возможным.

«Вот, блин, – думал Валера. – Хули делать-то? И Кислого нет…»

Он дал газ. Невыключенный мотор машины тихо загудел, и черный джип, свернув за угол длинной девятиэтажки, скрывшей автобусы группы захвата и арестованного шефа, аккуратно вырулил на Кораблестроителей.

– Чего делать-то? – спросили пацаны сзади.

– Отбой. Едем домой. Будьте со мной пока.

– Будем, – ответили пацаны. Им было все равно, с кем и где быть. Работа есть работа.

Глава одиннадцатая

Михалыч положил телефонную трубку и улыбнулся. Вот везет, так везет. Чистая случайность, а как кстати. Он уже чуть голову себе не сломал, раздумывая, как бы убрать этого наглого, всюду сующего свой нос, да ладно бы, только нос, а еще и покупавшего что ни попадя, выхватывающего прямо из-под руки Михалыча лакомые куски, Крепкого. Андрюшеньки Быкова, будь он неладен…

Но сейчас – все, конец ему. И как славно! Нарочно не придумаешь! По обвинению в двойном убийстве, вымогательстве, разбое… Ну просто сказка.

Михалыч знал, что иногда крупные авторитеты залетают на ерунде. За его долгую жизнь такое случалось не раз, но чтобы так, что называется, в елочку, в самый нужный момент был чистенько и быстренько убран опасный соперник, это просто чудо. Господь все-таки, наверное, на его, Михалыча, стороне играет.

Крепкий хотел слишком многого. Слишком. И это надо было пресечь, иначе запутал бы он все дела, которые Михалыч тщательно выстраивал, планировал, подключал к ним неимоверное количество чиновников. Последние и не знали, чью игру они играют, кто на самом деле стоит за всей историей со строительством дорог в области и чей в этом интерес. Не простого же народа, автолюбителей сраных и директоров заводов, заинтересованных в том, чтобы их гребаные грузовички быстрее курсировали между заводами, складами, базами и магазинами… Кому до этого сейчас дело есть? Да никому. Страна живет объедками, летящими в нее со столов бандитов и чиновников. То, что не поместилось в живот за обедом, – на пол, хватай, беднота, налетай, рви, пользуйся добротой нашей… Пока.

Так же и с дорогами этими. Заработаем деньги на их строительстве, а дальше – пользуйся, народ, не жалко. И пусть потом гундосят, что не в том месте проложили, что не так асфальтом залили, что ездить неудобно… Как надо, так и проложили, каким надо асфальтом, тем и залили. Хорошо, привыкли все на «безалаберность» валить. Бля, безалаберность. Да любой немецкий бухгалтер позавидовал бы – не то что каждая копеечка учтена и просчитана, а каждый камешек щебенки именно того сорта, какой нужен, по той стоимости взят и с того комбината, какого нужно, чтобы общий баланс сошелся… А как иначе? Иначе денег не заработаешь! Чтобы играть сортами кирпича, марками стали и прочего, нужно очень хорошо следить за их стоимостью, за предприятиями, где они производятся, директоров контролировать, все контролировать. Все! Всю, мать ее, промышленность, которой, как говорят, в России нет. Пусть говорят. Пусть. А пока говорят, она производит, миленькая, работает… А то, что не видно того, что она производит, так и не надо. Кому надо, тот видит. И деньги платит за то, что сделано. И еще больше – за то, что не сделано…

А Крепкий – сука, другого слова нет. Только в Питере сотни две человек задействовано в этой работе, и все ждут своих дивидендов, а этот мальчишка решил взять и все под себя подгрести. Приватизатор хренов! Занимался бы своими гопниками, ларьками у метро. Хорошо у него получалось. Гонял хулиганье по всему городу. С тех пор и в авторитетах ходит. Так со своей работой справлялся, что именно в ту пору самых влиятельных людей в дружки себе заимел.

Но нет такого авторитета, которого нельзя было бы свалить. И Михалыч свалил бы его, рано или поздно, да вот, подвернулось, подфартило, и напрягаться не надо… После неудачного покушения в лесу Михалыч думал, что Андрей затаится, усилит охрану, а ему, мальчишке, все как с гуся вода. Ну и доигрался. Бог принес этих гопников в Настькину квартиру. Теперь все. Кончен бал, тушим свечи. Из Крестов Андрюшенька уже не выйдет. Для этого есть много способов, для этого и денег никаких не жалко. Да и какие это деньги по сравнению с теми, что Михалыч сэкономит, не имея в городе такого наглого соперника.

Михалыч по многим причинам не принимал радикальных мер по отношению к Андрею очень долгое время. Во-первых, его гнев, дошедший чуть ли не до истерики, в которую впал Михалыч, узнав об афере Крепкого с земельными участками, сменился через некоторое время спокойным наблюдением и, в конце концов, предложением посильной помощи. Вопрос о физическом устранении этого выскочки был Михалычем для себя решен окончательно, но он решил выждать и нанести удар в тот момент, когда Андрей вложит накопленные деньги в строительство, чтобы потом, когда его не станет, воспользоваться дивидендами с его капиталов.

Кроме того, нынешний статус Михалыча вынуждал его временно уйти от общения с откровенными криминальными авторитетами, выражаясь ментовской терминологией, работавших «на земле». Слишком на виду он был. Недаром говорят, что, чем выше человек взлетел, тем виднее он, тем осторожней должен быть в своих связях и делах. И наивно было бы думать, что прошлое Михалыча было секретом для всех. Для большинства, для того самого мифического «народа», на который он якобы работал, может быть, и было. Но для многих в мэрии он являлся не то чтобы открытой книгой, но некоторые факты его биографии время от времени всплывали в мутных слухах, плавающих в курилках околоправительственных залов заседаний и буфетах.

Так что все связи с «земными» бандитами Михалыч, по возможности, законсервировал. Он видел, что то же самое, в общем-то, сделал и Андрей. Хотя вся его организация изначально строилась на силовиках, он передал бразды непосредственного правления своими бойцами Кислому – господину Киселеву, как величали его на модных тусовках, в основном кинематографических, а сам пошел в чистый бизнес. Хотя не брезговал иногда и сам выезжать на акции, любил он это дело, с детства спортом занимался, драчун, мать его так.

И еще один момент был не из приятных. Старые подельники Михалыча, законники, не очень одобряли его это «хождение во власть». А если уж быть точным, то совсем не одобряли. Не воровское это, мол, дело… Помалкивали пока, правда… Но Михалыч знал, что если дойдет до кого, что он в своих политических игрищах порешил настоящего авторитетного парня, то… Не то чтобы боялся Михалыч этих старых воров, но отношения портить с ними не хотел. Глядишь, пригодятся старички еще… Всякое может случиться. А шороху они еще вполне в состоянии навести в городе, будь здоров, как говорится, не кашляй…

Отслеживал Михалыч и вливания Крепкого в кинематограф. Это была, если правильно дело поставить, конечно, золотая жила. Во-первых, отмывка денег, безболезненная, быстрая, надежная, да еще и престижная… Во-вторых, возможность совершенно бесконтрольных и приличных заработков благодаря видеопиратству. Эту отрасль народного бандитизма Андрей тоже имел в разработке, но пока до нее не добрался. Там были свои хозяева, и их нужно было сначала, как водится, долго обхаживать, чтобы, приблизившись вплотную, нанести потом решающий и окончательный удар.

Начать надо с Андрея, но тут все ясно. Один звонок, потом встреча со Столыпиным – фамилию-то какую имеет, собака, хоть и не зам Генерального, но в прокуратуре не последний человек. Все может. Ну почти все. Все, что надо, короче говоря, в его силах, а что не входит в круг полномочий Столыпина, может он – Михалыч. Так можно работать… А Столыпин уже привык кормиться из его, Михалыча, руки. Прискачет сегодня как миленький. Обсудят детали, цену… Денег, слава Богу, хватит за этого Крепкого забашлять, чтобы умер в тюряге от сердечной недостаточности…

Это сделает Столыпин, а уж остальное, он, Михалыч. Тряхнет стариной. Теперь уже можно будет всю его команду разгромить. Всех бойцов, конечно, гасить смысла нет, но ключевые фигуры нужно убрать. Этого, Кислого, дружка его первого и заместителя по силовым вопросам, Валеру-Брюзгу, еще кое-кого… А бойцы – что бойцы? Бойцам и он работу найдет, пристроит их куда-нибудь. Если возбухать не будут. А то слухи ходят, что у Андрея в команде все больше народ принципиальный работает… Поглядим…

Да и с Настей надо кончать… Жалко, конечно, не зверь ведь Михалыч… Но – работа есть работа. Если уж зачищать, то зачищать все. А девчонка талантливая, способная. Тем и опасна. Уж слишком крута стала. Слишком много знает. И в первую очередь – про него, Михалыча. Она его ведь своими глазами наблюдала, как он у Клементьева на даче сторожем был, ворота запирал-отпирал… Знать она не могла, что кроме этой работы они с Клементьевым и другие вопросы решали, но все же не дело такого свидетеля на воле держать. Это ей сейчас – восемнадцать, девочка еще, а станет ей двадцать пять – так она весь город строить начнет по стойке «смирно»…

«Ничего, последнюю свою работу сделает, а там поглядим, – думал Михалыч. – Сделаем как-нибудь быстро и не больно, незаметно… На дискотеке какой-нибудь наркоты пережрет… Хотя не жрет она наркоту… Ну придумают ребята…»

«Ребята» для подобного рода дел у Михалыча были. Тоже, к слову сказать, служащие в аппарате мэрии. Врачи, понимаешь… Все что хочешь тебе сделают, любой диагноз… Хоть цирроз печени, даже если ты в жизни глотка вина не сделал, борщей не посолил да не поперчил… Устроют за милую душу. Далеко химия шагнула, слов нет.

Он вызвал секретаршу и откинулся в кресле. Михалыч не любил свой кабинет в офисе на Московском проспекте, в самом его начале, недалеко от Сенной, сумасшедшей площади. Словно в насмешку над ним, Михалычем, судьба бросила его в этот район, где он начинал мальчишкой, еще до войны, постигал тайны ремесла щипача…

– Оленька, – сказал он ласково. – Сделай мне чайку с травкой, а?

Оля усмехнулась, правда, про себя. Не дай Бог позволить себе такие вольности при старике… Заживо съест. Она понимала, что ему просто приятно на нее смотреть – мог бы ведь и по селектору связаться, так нет, гоняет из кабинета в кабинет – чайку ему, минералочки… Ну да ладно, за такую зарплату, да еще регулярно выплачиваемую, можно и побегать за чайком-минералочкой.

Когда «Оленька» вышла, Михалыч нажал кнопку памяти на небольшой кабинетной телефонной станции и поднял трубку.

– Алле. Игорек, ты? Встретиться надо. Сегодня, срочно. Есть возможность отличиться. Давай, давай. Как всегда, на дачке… Все, жду.

Молодец, Игорек… Хотя он «Игорек» только для Михалыча, ну и для жены, наверное. Игорь Сергеевич большая шишка. Но ему при всем при этом объяснять десять раз не надо – что да как, да куда ехать, да зачем, да о чем говорить. Сказано – надо, значит, будет. И то – он денег у Михалыча уже столько высосал, куда девает только, непонятно? Ездит на ведомственном «Форде», своей машины даже нет… Дачка-развалюха в Мартышкино… «Копит, что ли, гнида?..» – ласково подумал Михалыч.

Вечером они встретились на бывшей даче Клементьева, которая на короткое время после его смерти перешла в ведение отмороженного бандита Кривого, а сейчас наконец снова обрела нормального, степенного, каковым он сам себя считал, хозяина в лице Михалыча.

После того как выпили по рюмашке, чем Михалыч подчеркивал неофициальность и дружеский характер встречи – по рюмашке, не больше, это делу не помешает и напряжение, если таковое и есть, снимет, – хозяин перешел к делу.

– Слушай, Сергеич… Тут арестовали днями одного…

– А-а, ты об этом… Ну конечно, конечно… Господин Быков. Он интересует?

– Угадал.

– Да тут долго угадывать-то и не надо. Не шпана же какая тебя может задеть, так?

Михалычу не нравился этот покровительственно-начальственный тон, каким разговаривал с ним Столыпин, но пусть его, пусть потешится… Михалыч-то знает, что, возникни надобность, исчезнет господин Столыпин из прокуратуры, как и не было его… Столько он мог про него рассказать всякого, и не только рассказать, а и видео кое-какое имелось, и показания свидетелей… Взятки – святое дело. Отличная статья, для любого чиновника годится. Простенько и со вкусом.

– Так что тебе господин Быков? Не угодил чем? Чего хочешь?

– Как тебе сказать? Не то чтобы он мне уж так не угодил… А для города-то, сам посуди, – нужны такие деятели? Он же адвоката возьмет классного, деньги у него есть… Вот и что в суде будет, смекни? Ты же у нас законник… Много вы посадили авторитетов?

– Ну, знаете ли, господин Логинов, – Столыпин обратился к нему преувеличенно-официально. – Я так думаю, что стараниями разных добрых друзей все они на свободе. Не было бы друзей, сидели бы как миленькие…

– Намекаешь?

– Намекаю.

– А зря. Не надо. Не надо, Игорек, намекать. Ситуация не та. Много людей обеспокоены тем, что этот Крепкий выйдет на свободу как ни в чем не бывало и снова начнет все крушить вокруг себя. Ты же в курсе его специализации.

– Я в курсе. Так что ты хочешь? Чтобы он не вышел?

– Это не я хочу. Это весь город хочет. И город готов даже некоторые убытки понести, только бы избавиться от такого гаденыша…

– Во как. Это-то понятно…

«Понятно тебе, сучара ментовская, – с неожиданной злостью подумал Михалыч. – Тварь продажная. Понятно ему, понимаешь… Привык, сука, бабки получать за то, что дружков своих обманывает и предает, паскуда…»

Он улыбнулся и продолжил:

– Да, готов город заплатить. Ведь в камере всякое может случиться. Сам знаешь. Заболеет человек или ударится ненароком… Упадет, понимаешь, сверху ночью, головой…

– Да ладно, не гони, понял все, понял.

Столыпин закурил и, прищурив глаза, посмотрел на старика. Дожили. Михалыч уже заказное убийство в городе организовать не может… Вернее, может, но такую фигуру, как Крепкий, пойди, замочи… Это не директор банка, который на работу ездит одним и тем же путем, которого вычислить можно за неделю хорошего наблюдения, все по метрам рассчитать, оружие подобрать и шлепнуть, как в тире. И живет этот Крепкий – то в одном месте, то в другом, то в третьем… Мотается по городу на разных машинах, обедает где попало, охрана дома всегда на лестнице дежурит. В парадняке не прищучишь… Да и статус у него – мама, не горюй. Не всякий возьмется. У него ребятки отмороженные, за шефа на части порвут.

– Не знаю, Михалыч, что тебе и сказать-то…

Михалыч усмехнулся. Фамильярность обращения говорила о том, что наконец-то пробрало Столыпина, серьезно задумался о проблеме.

– Понимаешь, очень уж он лакомый кусочек. Для многих. На него можно ведь любому слежаку столько списать. Столько навешать. И дело крутить можно бесконечно. Это же клад. Сам в руки пришел, с ним работать и работать, сказка просто…

– Ага. И адвокатам тоже… Заработок на годы вперед обеспечен. И обслуге тюремной. Я понимаю. А если сумма будет такая, что и их интерес покроет?

– Большая сумма нужна, Михалыч.

«Он еще указывать мне будет, сучара…»

– Договоримся, Игорек. Договоримся. Сумма большая, да ведь и мы с тобой люди не маленькие, так?

– Так-то так… А шобла его? Что с ней будет?

– Шоблу я на себя беру, – тихо сказал Михалыч. – Этот вопрос тебя пусть не волнует. Я ведь тоже, Игорь, не такой ветхий, как тебе, может быть, кажется. Тряхну стариной.

– Ну тогда договорились, – кивнул головой Столыпин.

– Как же это – договорились? – удивленно поднял брови Михалыч. – Еще ни до чего не договорились. Вот, возьми-ка, – он вынул из кармана пиджака небольшой бумажный сверток. – Тебе же понадобятся деньги на предварительные расходы? Вот, это тебе чисто на расходы, – повторил он, подчеркивая свою мысль. – А гонорар – посчитаем. Сядем спокойно, прикинем… Чтобы не обидеть никого… Дело важное, торопиться не следует… Но и тянуть нельзя, – закончил он резко. – Понял меня?

– Понял, – смущенно ответил Столыпин. – Все будет нормально, все сделаем. Как всегда. Ведь претензий не было пока что?

– Пока что не было.

Из голоса Михалыча исчезло старческое дребезжание и этакие всепрощенческие, дедовские нотки. Злым стал его голос, жестким, с металлическим призвуком.

– Я отвечаю, – еще раз сказал Столыпин. – Я отвечаю…

Когда он уехал, Михалыч легко поднялся из-за стола, прошел на второй этаж в кабинет и сел за письменный стол, украшенный несколькими телефонными аппаратами, компьютером и сканером. Именно – украшенный, ибо компьютером, факсом и многочисленными, сложными аппаратами с памятью, автодозвоном и прочими штучками Михалыч никогда не пользовался, и достались они ему в наследство от администратора Кривого Саши – господина Брянцева. Ни Михалыч, ни прежний хозяин дачи, Клементьев, не умели пользоваться этими новомодными хитроумными машинами.

– Наполеон прекрасно без компьютера обходился, – говорил Клементьев в свое время. – И Сталин. И Гитлер, если уж на то пошло…

Михалыч придерживался того же мнения. Он постучал пальцами по клавишам и поднес трубку к уху.

– Артур? Ну чего вы там? Готовы? Ну валяйте, ребятки, с Богом…

Он положил трубку, встал и пошел вниз. Спустившись на первый этаж, Михалыч свернул в кухню и, открыв почти незаметную дверь, словно прорезанную в ровной, обшитой вагонкой стене и совершенно сливающуюся с ней, пошаркал по темной узенькой лесенке, ведущей в подвал, соединяющийся с подземным гаражом.

В принципе это было что-то вроде бомбоубежища – все двери и ворота, ведущие сюда из дома и из наземного гаража, можно было задраить изнутри так, что только мощная взрывчатка, заложенная с расчетом на узконаправленный взрыв, могла открыть проход в подвал.

Сейчас путь, ведущий сюда из кухни, был свободен. Михалыч вошел в полуосвещенный несколькими лампами дневного света зальчик, почти пустой, за исключением нескольких борцовских матов и боксерских груш, висящих возле стены, свернул в узкий, в отличие от зала, ярко освещенный и длинный коридор.

– Пацаны! – крикнул он. – Вы здесь?

– Кхм-кхм, – услышал он за спиной и, с трудом сдержавшись, чтобы не вздрогнуть, обернулся.

– Даня, привет, дорогой! – растянув губы в улыбку, сказал Михалыч. – Как сам?

– Нормально, – ответил Даня. Это был подросток лет двенадцати, небольшого роста, худенький, с короткой аккуратной стрижкой. Одет был Даня в хороший, настоящий, не с оптового рынка, спортивный костюм и такие же дорогие, удобные кроссовки.

– А где Тигран?

– В ванной. Моется, – уточнил Даня.

Михалыч молча посмотрел на него, словно оценивая. Никак он не мог привыкнуть к тому, что пацаны появлялись вот так вдруг, за спиной. И где он, интересно, прятался в пустом-то зале? Откуда вышел? Впрочем, это уже стало обычным делом. Оба парнишки, одногодки, которых Михалыч подобрал на улице с год назад и привез сюда, были молчунами, исчезали и появлялись совершенно неожиданно и бесшумно. Они никого, кроме Михалыча, этим не пугали, поскольку жили в таком режиме, что почти никого, кроме него, не видели месяцами. А тех, кого видели, мало чем можно испугать…

Они оба обращались к Михалычу на «ты», это тоже сразу было определено и не обсуждалось. Хорошо, хоть «дедушкой» не называли.

– Стреляли сегодня?

– А как же? Стреляли…

– Ну и как?

– А посмотри там, – Даня махнул рукой в конец коридора.

Михалыч кивнул, улыбнулся, хотел было потрепать парню волосы, но, подумав секунду, не стал этого делать. Он пошел к тупику, которым заканчивался коридор, чувствуя лопатками холодок от взгляда мальчика, пристально смотрящего ему в спину.

Подойдя к мишеням, стоящим на штырях и являющих собой силуэты человеческих фигур с кружочками в разных местах: там, где у человека должно быть сердце, на животе, на голове, он внимательно изучил россыпь дырочек. Дырочки светились отраженным от задней стены светом и лежали кучно, все в кружках…

Михалыч повернулся и, подняв руку, показал Дане поднятый большой палец.

– Молодец! – крикнул он через коридор, но не заметил, чтобы Даня как-то на это отреагировал. Вот настоящий отморозок. Звереныш… Надо же, подобрал на свою голову. Может быть, их тоже, того…

Но если честно, Михалычу было жалко ликвидировать этих ребят. Да и с чего бы их ликвидировать? Из-за того, что нервы у Михалыча шалят? Что ему, понимаешь, неприятно, когда в спину смотрят? Ерунда. А такие уникальные киллеры – они не то что на дороге не валяются, ничего равного им ни в Питере, ни в Москве нет…

Михалыч так и думал про Даню и Тиграна – не «никого», а «ничего», подчеркивая неодушевленность этих пареньков, которые больше походили на хорошо сработанных роботов. Да и сам он к этому руку приложил, чем меньше в них останется человеческого, тем лучше. Спокойней как-то. А то растут пацаны, и с годами проблем будет вставать все больше и больше. Лучше уж сразу себя обезопасить.

Он предпринимал все возможные действия, чтобы свести на нет количество желаний у этих ребят вполне естественных для их сверстников, сузить максимально круг их интересов. Тем более, что не из леса он их вытащил, а с городской мостовой взял. Видели они уже и машины красивые, и девчонок длинноногих, и то и се, и пятое-десятое… Отучать-то сложнее, чем не приучать… И Михалыч старался первое время медленно убить в пацанах всякое желание делать что-либо, кроме данной им работы, сосредоточить на этом всю их жизнь, все помыслы и стремления. Работа должна была заменить им и женщин, и путешествия, и драки со сверстниками, игрушки, книги, школу, и родителей.

Но в самом начале, когда Михалыч только привез ребят к себе и еще не посвятил в тонкости предстоящего дела, которое должно было растянуться на всю их жизнь (короткую или длинную – не знал и сам Михалыч; скорее всего, думал он, что короткую), он слишком рьяно взялся за дело.

Врачей-то было много, и хороших врачей. И препараты Михалыч мог доставать любые. То, чего нельзя было найти за деньги, можно было за большие деньги… И связи в городской управе тоже пришлись очень кстати. Константин Дмитрич Марский, врач, совмещающий работу в Военно-медицинской академии и консультации в известной всему Питеру психиатрической больнице на набережной реки Пряжки, стал у Михалыча частным гостем. Он был гурманом, и в тот период, когда он бывал здесь раза по три в неделю, не переставал виться над дачей ароматный дымок, исходящий от большого мангала, стоящего во дворе. На кухне все время в крупных чанах томилось нежнейшее мясо, вымачиваемое в чудовищно острой смеси самых экзотических маринадов и приправ, которую готовил собственноручно Марский.

Кроме денег Марский получал от Михалыча то, что в России всегда было много важнее – связи. Связи с большой буквы. Ему помогли с обменом квартиры, растаможили без проблем автомобиль, на который он, честно говоря, уже хотел плюнуть и забыть о покупке, сделанной в Германии – «дешево и сердито» показалось ему в Гамбурге, но на Питерской таможне «дешево» отпало и осталось одно «сердито»…

Теперь он приезжал в своей «БМВ» по три раза в неделю на дачу господина Лагутина – престижный врач на престижной машине, в солидное место. Приезжал и привозил с собой небольшой чемоданчик со шприцами, ампулами, таблетками, резиновыми лентами, полотенцами, привез даже пару смирительных рубашек.

И перед тем как приняться за священнодействия, за ритуальные обряды, которыми сопровождалось приготовление по одному ему известным рецептам божественного шашлыка, Марский работал в подвале с Даней и Тиграном, убивая в них склонность к побегу хоть и из очень комфортабельной, но тюрьмы, куда они попали вроде бы и по собственному желанию, но ведь желания детей так часто меняются… А Михалыч – человек серьезный, он не может как флюгер на ветру поворачиваться в зависимости от детских прихотей. Он так привык – сказано раз, значит, так и будет, как сказано. И никаких поворотов, никаких «задних ходов» быть не может.

Константин Дмитрич был человеком еще сравнительно молодым, сорока пяти лет от роду, красивым и сильным мужчиной. Был он холост, хотя нравился женщинам. И они ему нравились, причем сразу все, он ни на одной из них не мог остановиться и ни с одной не желал оставаться подолгу… Благосостояние его за полтора месяца дружбы с Михалычем выросло несоизмеримо с тем медленно ползущим процессом накопления капитала, который происходил у него до этой счастливой встречи и такой удачной работы.

Все было бы хорошо у Марского, если бы не напился он однажды сверх всякой меры, до полной потери ориентации и не выпал из окна собственной квартиры, с седьмого этажа, и не упал бы на козырек парадной, забрызгав кровью и какой-то гадкой слизью мамашу с коляской, совершавшую вечерний моцион по асфальтовой дорожке вокруг дома… Сослуживцы на похоронах и поминках тихо удивлялись, говоря друг другу, что, вот, мол, и на старуху, дескать, бывает проруха: не пил, не пил, и в голову никому прийти не могло, что Костя, такой всегда трезвый и заботящийся о своем здоровье, может так разгуляться, так ужраться…

А Михалыч в день смерти Марского сидел в подвале и смотрел на ребят, вяло и без удовольствия кушающих шашлык, приготовленный доктором. Сегодня Марский сделал им последнюю серию уколов, сказав, что теперь только таблетки – три раза в день, и все. Что в ближайшее время они никуда не убегут. Лежать будут. Выполнил Марский свою работу и теперь должен молчать. Слишком уж деликатное дело было… Вот и замолчал господин доктор, надежно замолчал, навсегда.

А ребята продолжали некоторое время оставаться расслабленными и вялыми. Спали, когда просыпались, хотели есть. Михалыч приставил к ним Слепого – на самом-то деле он был зрячий, но стрелял зато так, что в полной темноте по слуху мог легко уложить противника. За это и кличку получил. Слепой от дел отошел, годы сказывались, они с Михалычем ведь почти ровесниками были. Слепой и занимался пацанами, жизни их учил, истории всякие рассказывал, благо в его жизни было что вспомнить. Много интересного видел Слепой на своем веку, и не только видел, а и сам принимал участие в таких операциях, о которых даже в детективных книжках не пишут, фантазии не хватает придумать. Опять же стрельба в темноте… Заинтриговал, короче говоря, постепенно приходивших в себя пацанов, что и требовалось. И стал их потихоньку кроме, что называется, чисто житейской мудрости обучать стрельбе из легкого огнестрельного оружия… Что и требовалось Михалычу, ради чего вся эта история и затевалась.

Глава двенадцатая

Валера отпустил пацанов только к вечеру. Он сидел в своей квартире на Староневском. До Рубинштейна, где был «главный» дом Крепкого – кроме роскошных апартаментов почти на углу Невского, у шефа имелось еще три или четыре квартиры, которые он к тому же постоянно менял, что было одним из элементов его конспирации, – было минут пять спокойной езды. Охрана, стоявшая «под квартирой» шефа, докладывала, что все вокруг тихо, и Валера решил не светиться там попусту. В первую очередь надо было выяснить, что случилось с шефом, на чем его повязали. Очень темная история.

Он весь вечер названивал знакомым ментам, которых у Валеры было в достатке. Все с ведома шефа, разумеется. Андрей всегда поощрял контакты с правоохранительными органами, если они не носили характер ссучивания братвы. За такие дела было одно наказание – дно не очень удаленного от черты города озера. А так, в плане обмена информацией, профильтрованной шефом, – чем больше, тем лучше. Да, они тоже давали ментам информацию, но она всегда касалась исключительно барыг. На правильных ребят никто никогда не настучит. Не было ни разу, чтобы кого-то из братвы взяли по наводке банды Крепкого. А с барыгами – когда кто-то из них вставал на пути или мешал провернуть выгодную сделку, – не церемонились. Компромата хватало на всех. По специфике своей работы «новые русские» бизнесмены не могли быть кристально чисты перед законами, которые еще к тому же были, по меткому народному замечанию, дышлом. И вертели этим дышлом менты при помощи Крепкого так, как было нужно в первую очередь Крепкому.

Менты обещали узнать, перезвонить. Он уже переговорил со всеми адвокатами, работавшими на Быкова, все были наготове и били копытами в готовности ринуться в бой за такого золотого в буквальном смысле слова клиента, каковым считался в адвокатской среде Андрей Быков.

Но никаких вестей, однако, ниоткуда не поступало. Полная тишина. Не самому же в ментовку бежать: я, мол, племянник дяди любимого, где он, расскажите, люди добрые…

К вечеру Валерой овладело чувство подступающей опасности. Непонятно, откуда оно шло. Валера перебрал в уме все последние дела – здесь все было чисто. Никто не мог держать зла на их команду. Разве что с шефом кто-то личные счеты сводит? Или действительно случайно на херне какой-нибудь залетел? Так в этом случае уже, наверное, если бы не гулял на воле, то какая-то известность была, ясность какая-нибудь…

Когда он позвонил днем, голос его был вполне обычным… Только пауза какая-то слишком длинная перед тем, как он попросил приехать не одному Валере, а с пацанами. Словно раздумывал, прикидывал что-то. Что же там случилось, в этой квартире?

Валера понял, что самое разумное, что он может сейчас сделать, это поехать к этому злосчастному месту, где забрали шефа, покрутиться там, разнюхать, что да как, соседи ведь, дело тонкое… В России особенно. Целые касты есть, целые кланы людей, любимым занятием которых является наблюдение. Не конкретно – слежка за каким-то одним объектом, по заданию начальства или из личных соображений, а просто наблюдение. Абстрактное, неперсонифицированное, наблюдение ради наблюдения, смысл жизни сводится к подглядыванию за всеми, за кем только можно как-то подглядеть. Нет щелки в двери или просвета между занавесками, мимо которого люди этого клана пройдут спокойно, не прильнув хоть на секунду к щелке, не заглянут, привстав на цыпочки, с замирающим дыханием за занавески.

Он оставил машину возле метро, пешочком, неторопливо пошел в направлении Настиного дома, оглядываясь искоса по сторонам и стараясь прислушиваться к обрывочным словам редких прохожих. Уже смеркалось. Белые ночи закончились, было прохладно, лето в этом году выдалось на редкость дождливое и противное, холодное, слякотное, пасмурное петербургское лето на протяжении которою всего несколько ясных, теплых дней порадовали посеревших от недостатка солнечных лучей горожан.

Валера сел на лавочку под оградой детского сада напротив Настиной парадной, вытащил сигареты и закурил. Он очень редко позволял себе это баловство, исключительно по необходимости. Сейчас был именно тот случай – сидящий без дела взрослый мужик в наше время может вызвать совершенно дикие подозрения, особенно у людей того склада, которые больше всего интересовали в данный момент. То есть у подглядывающих, подслушивающих, наблюдающих…

Просидев полчаса и так ничего не услышав и не увидев, он решил сделать пару проходов вокруг дома, надеясь найти бабок – главных надзирателей за событиями, происходящими в любом дворе, парадных и даже квартирах. Каждая, хоть сколько-нибудь стоящая новость обсасывается и мусолится высохшими их губами по неделе, а то и больше, а уж арест бандита – мимо такого события они никак не смогли бы пройти, и наверняка дня не хватит им для того, чтобы обговорить все подробности.

Бабки появились из-за угла. Валера не замедлил и без того медленный шаг, просто напряг слух, сконцентрировался как только мог. Это он умел, Крепкий учил, слава Богу, не только кулаками махать.

– Два трупа, представляете, Мария Семеновна?.. Ужас, ужас… Я говорила, что эта семейка плохо кончит…

– А девочка где? Сама хозяйка-то?..

– Так никто не знает, Мария Семеновна, никто не знает… Такая темная история, что не дай Бог…

– Да уж, упаси Господи, с такими дело иметь… Звери, чисто звери…

Валера, несмотря на сосредоточенность, едва не усмехнулся этому «чисто звери». Чего это бабулька почти что по-братански разговаривает? Привыкла, что ли, телевизор пересмотрела?

– А того-то увезли, убийцу… Глазищи злые, я сама видела, как глянул на меня, – просто мороз по коже… Такой в парадной пристукнет и не кашлянет…

«Нужна ты, дура старая, пристукивать тебя», – подумал Валера. Все, можно уходить.

«Дело ясное, братан, – сказал он сам себе, – что дело темное». Нужно было ждать информации от ментов. Старухи уже рассказали ему все, что могли. Два трупа. Кто бы это мог быть? Крепкий, конечно, запросто двоих мог уделать даже без оружия. Запросто. Но кто полез на него? Это же надо или очень крутыми пацанами быть, или полными лохами. Случайно нарваться. А случайно – стал бы шеф убивать? Мог бы, и, скорее всего, так бы и сделал. Просто проучить, уши надрать да на жопы их натянуть… Не сходится. Ничего не сходится…

Он решил ехать домой. Надо ждать, ждать и снова дергать эту ментовскую шоблу, пусть понапрягаются, им же деньги платят или что?

Машина стояла не на улице, он загнал ее во двор, за ряды палаток, торгующих всякой всячиной турецко-украинско-польского производства: сигаретами, шоколадками, шариковыми ручками, презервативами… Хлопнув дверцей, сел, включил зажигание, – и жильцы трех окрестных домов присели, а некоторые из тех, кто поближе, упали на пол…

Взрывом вышибло стекла и рамы первых двух этажей точечного дома, того, к которому джип Валеры стоял ближе всего. Жильцы остальных отделались легким испугом, за исключением инженера Гусева, развешивавшего на балконе выстиранный плед. Ночь не обещала быть дождливой, и Гусев наделся, что плед подсохнет. В малометражной ванной комнате для него было тесновато.

Рваный кусок черного металла, крутясь, как пропеллер, и визжа, врезался в самую середину зеленоватой глади пледа на балконе второго этажа и в мгновение ока провертел в нем отвратительную, лохматящуюся по краям дыру. Инженер Гусев как стоял, так и замер статуей с растопыренными в стороны руками, наблюдая снопы красного пламени и столб густого, как будто блестящего, черного дыма, поднимавшегося из того места, где секунду назад находился такой же, как дым, черный и блестящий джип.

Но «ночь длинных ножей», объявленная Михалычем группе Крепкого, только начиналась. Силы были неравны. Прекрасно обученные бойцы Андрея не ожидали нападения, хотя шеф требовал, чтобы готовность у них была ежеминутной без праздников и выходных. Но одно дело – требовать, а другое дело под этим требованием жить, когда, чем дальше, тем, казалось бы, меньше опасностей окружает и спокойней становится жизнь. Да и силовых акций парни Быкова за последний год провели раз-два и обчелся… Так и размякнуть можно.

К бензоколонке на Ленинском подъехал красный «жигуленок» с безобидным лохом за рулем. Лох вышел, потерся рядом с машиной и пошел куда-то за угол.

– Эй, дружище! – крикнул Васек, заправлявший бензоколонкой и следивший за порядком вокруг. В районе Ленинского шпаны было в достатке. – Чего, отлить, что ли? Так иди сюда. Там ловить нечего.

Лох в легком плащике и фетровой шляпе послушно повернулся и направился к Ваську.

– Ты чего тачку бросаешь? Здесь тебе что, платная, бля, стоянка?

Лох спокойно вытащил из глубокого кармана плаща «беретту» с глушителем и два раза выстрелил – в грудь и в лицо Ваську.

Потом спокойно сел в машину, неторопливо отъехал метров на двести, никем еще не замеченный пересел в серую «Ауди-100» и, оставив «жигуленка» с аккуратно запертыми дверцами, навсегда исчез из поля зрения любого, кто имел отношение к бензоколонке, Ваську, лежащему на сухом, светлом асфальте, широко раскинув руки в стороны и очень спокойно, равнодушно уставившись в черное небо ослепшими голубыми глазами.

Лоха звали Кремнем, он плыл в сером «Ауди» молча, смотря в широкую спину шофера.

– Высади меня на площади Восстания, – произнес он наконец, когда машина свернула с Московского проспекта на Лиговку.

– Запросто, – сказал водила. – Там все чисто?

Кремень не удостоил его ответом.

– Огоньку дай, а? – попросил водитель, сбросив скорость на пустынном в этом месте и в этот час Лиговском, прямом, как стрела, пробившая лабиринты заводских стен и построек, заросли тополей, помойки и полуразрушенные кирпичные пакгаузы. Таков был проспект до железнодорожной линии, дальше уже начиналась цивилизация: Обводный канал, Московский вокзал. Невский…

Кремень протянул вперед руку с зажигалкой. Водила, одной рукой держа баранку и сжимая в другой совсем маленький пистолетик, повернувшись назад, тихонько стрельнул Кремню в грудь.

– У-у-х-х… – запел Кремень.

Водила остановил машину, вытащил обмякшее тело, спокойно перезарядил свою игрушку, рассчитанную на один выстрел, одноразовую такую штучку, вроде стреляющей шариковой ручки, и, примерившись, всадил Кремню пулю в ухо.

Прыгуна остановил патруль ГАИ на въезде в Красное Село, где он жил. Пока в его распоряжении была трехкомнатная квартира в доме-корабле, но неподалеку, чуть ближе к Питеру, уже строился скромный двухэтажный кирпичный домишко. Прыгун, проезжая в Питер или обратно мимо места строительства, всегда коротко сигналил, салютуя будущей спокойной своей жизни.

Прыгун уже знал об аресте Крепкого – он был первым, кому позвонил Валера. Весь день Прыгун мотался так же, как и Валерка, в поисках хоть какой-нибудь зацепки, тоже поговорил с кое-какими работниками органов, с некоторыми из старых воров, но все было безрезультатно. Никаких ниточек ниоткуда не тянулось к сегодняшней дикой истории.

Увидев милицейский «газик» и троих ментов в белых нарукавниках и шлемах, у двоих из которых через плечо были перекинуты короткие автоматы, Прыгун судорожно прокрутил в голове, все ли у него в порядке. Вроде все. Оружия в машине не было, Прыгуну оно сегодня было без надобности, а если что, то и рук с ногами вполне хватит каких-нибудь отморозков разогнать. Его и прозвали Прыгуном за безумный, кинематографический стиль его боя. Андрей говорил, что он – один из немногих, у кого такие красивые прыжки еще и эффективны и приносят очень даже ощутимый результат, а не просто являются ритуальными танцами, служащими больше для устрашения противника, нежели чем для его обезвреживания.

Наркотиков Прыгун сроду не употреблял, так что и сам он, и машина были чистые, можно было не напрягаться. Ясное дело, тормозят иномарки, опять какие-нибудь отморозки что-то отмочили…

– Что случилось, командир? – спросил он в открытое окно машины у подошедшего, как он успел заметить, лейтенанта.

Лейтенант ничего не сказал. Вместо ответа, Прыгун увидел отверстие автоматного ствола, направленного сквозь стекло машины прямо ему в лицо. Потом произошло чудо. Прыгун видел, как пуля медленно выдвигается из ствола и, странным образом нарушая закон всемирного тяготения, медленно ползет по воздуху, не падая на пол машины, приближаясь к его лицу. Перед тем как вползти в салон, пуля надавила на стекло. Оно сначала немножко выгнулось, напряглось, потом свободно пропустило пулю, оставшись, кажется, нетронутым, и только через микромикросекунду начало расползаться и оседать. Прыгун успел увидеть в очень красивом ореоле пламени вторую пулю, высунувшуюся из ствола, перед тем как умереть.

Прыгун лежал боком на сиденье, прошитый автоматной очередью. Вместо лица у него была какая-то отвратительная грязная каша, а «менты», не посмотрев даже на «газик», сели в невесть откуда взявшуюся бежевую «Волгу» и двинулись по направлению к Питеру.

Но Валера успел дозвониться не только до Прыгуна. В курсе событий был и Паня, главный, если так можно выразиться, работающий тренер группы Крепкого, который непосредственно работал с силовиками. Оздоровительный центр «Солнце», занявший два первых этажа бывшего районного Дома пионеров и школьников, неподалеку от станции метро «Московская», был теперь на самом деле прекрасно укрепленной базой, где проводились тренировки и даже соревнования рядовых бойцов команды, устраивались общие собрания, «семейные», так сказать, торжества, не претендующие на пафос и особую торжественность. Последние случались в лучших ресторанах города. В «Солнце» же братва собирала тихие «междусобойчики». Здесь были две сауны, бассейн, тренажерный зал, еще один зал для разминок и отработки уже непосредственно боевых приемов, несколько кабинетов, кухня и бар. Часть подвала четырехэтажного кирпичного здания тоже принадлежала «Солнцу», и там располагался склад предметов первой необходимости.

Там не только лежали запасные тренажеры, перчатки и шлемы, кимоно и макивары, но и еженедельно пополнялся в холодильниках запас продуктов, часть которых шла в бар, а часть просто являлись чем-то вроде «НЗ», неприкосновенного запаса на случай осады. Правда, ничего похожего до сих пор не случалось, и Андрей надеялся, что никогда не случится, но все-таки по его распоряжению запас продуктов периодически пополнялся и обновлялся. В тайниках подвала, сработанных уже после приватизации двух верхних этажей, было и оружие…

Отношения с районными властями у Быкова были настолько близкими и, в общем, теплыми, что он мог себе позволить держать в своем центре оружие. Конечно, хорошо спрятанное, но если бы он чуял угрозу или подвох со стороны администрации и ментов, ни в какие тайники не стал бы пихать стволы. Увез бы в другое, более спокойное, место. Дружил он и с работниками райвоенкомата, который занимал огромный, П-образный «сталинский» дом в полукилометре от «Солнца». Это тоже была какая-никакая, а страховка. Афганский фонд, то-се… Андрей привык не отказываться от полезных знакомств, и очень много было в городе людей, «больших» и не очень, которые были так или иначе обязаны его «фирме». Кто в вышибании мелких и крупных долгов, кто в «пробивке» вставшей, казалось бы, намертво, коммерческой операции, когда деньги «ушли» из одного банка, а до другого не дошли, затерявшись где-то в бескрайних просторах телефонных проводов… Такое случалось сплошь и рядом, но Быков, если к нему обращались за помощью, чудесным образом ухитрялся находить «потерянные» деньги и возвращать их по назначению. За вычетом, конечно, своих комиссионных.

Закончив очередную тренировку, Паня сказал, что сейчас сделает небольшое сообщение, чтобы парни помылись, оделись и собрались в зале.

– Сегодня, парни, – сказал он, когда братва, сменив кимоно и спортивные костюмы на цивильное, собралась в не успевшем еще проветриться от горячего пота спортивном зале, – я хочу вас попросить заночевать здесь. У шефа неприятности, у меня есть подозрение, что за нами идет целенаправленная охота…

Он не сказал о том, что звонил на Ленинский и пацаны с бензоколонки сказали ему, что застрелен Васек. Не сказал и о том, что перезванивал сразу же после этого известия Прыгуну и Валере, но ни там, ни там никто не ответил. Этого быть не могло – братва не расставалась с «трубами», особенно в создавшейся ситуации. Молчание в трубке могло значить только одно – что абонент не может ответить: либо он арестован, либо он не сможет ответить уже никогда…

Большинство из ребят, тренировавшихся сегодня, имели разрешения на ношение оружия, так как были работниками двух охранных агентств, зарегистрированных, действующих в рамках закона, все чинчинарем, как положено…

– Серега, – сказал Паня одному из пацанов. – пойдем со мной… Остальные – по плану «два». Перекройте двери, окна. Ну вы знаете все, что полагается. Я у себя.

Взяв Серегу – высокого, крепкого двадцатитрехлетнего парня, недавно вернувшегося из армии, куда он попал, вылетев из какого-то технического вуза, Паня спустился в подвал, миновал несколько чистеньких комнаток, наконец открыл дверь какой-то странно загаженной в общей сверкающей чистоте склада каптерки, потом открыл еще одну дверцу, сливавшуюся с грязной, с облупленной штукатуркой стеной, и вытащил оттуда, один за другим передавая Сереге, несколько автоматов.

– Что, так серьезно все? – спросил Серега.

– Береженого Бог бережет, – неопределенно ответил Паня. – А если честно, то я ни хрена не знаю. Все куда-то исчезли… Не нравится мне это все.

– А в контору нашу звонили?

Паня кивнул. В контору, то есть в охранное агентство, носившее гордое имя «Артур», он, конечно, же, звонил. Но результатом звонка было все тоже молчание. Да и как могло быть иначе, если директор агентства Николай Васильевич Гордин, двое его заместителей и ночная охрана как раз сейчас тряслись в двух милицейских «рафиках» под стволами группы захвата, а в конторе работали следаки из отдела по борьбе с наркотиками. Неожиданный рейд, сделанный по наводке неизвестного, позвонившего час назад, дал потрясающие результаты… Почти килограмм марихуаны, героин, пачки одноразовых шприцев…

На звонок Пани работники следственной бригады, копавшиеся в офисе «Артура», не ответили, но мгновенно вычислили, откуда, с какого номера идет сигнал. Данные только подтвердили намерения одного из отделов по борьбе с организованной преступностью «проверить», что творится по ночам в оздоровительном центре «Солнце», на который тоже поступили довольно странные и противоречивые сигналы.

План-2 братва знала назубок – блокирование всех входов и выходов из помещения, перекрытие прохода на третий и четвертый этажи, которые номинально не принадлежали «Солнцу», но оздоровительный центр все ближе подбирался к наполовину пустующим помещениям, занятым какими-то на ладан дышащими фирмочками, и постепенно вытеснял их, то платя отступного и покупая их площади, то незаметно, через третьих лиц, разоряя.

Паня обошел посты, подбодрил ребят тем, что, по его мнению, сегодня не должно произойти ничего страшного, а сегодняшний План-2 – это что-то вроде внеочередной учебной тревоги, и отправился в свой кабинет звонить в Америку. Нужно было уже срочно связаться с Кислым – тот должен был прилететь послезавтра, предупредить его об опасности, по крайней мере, поставить в известность о случившемся в городе.

Двери были перекрыты, окна контролировались, но вот именно выходы на третий и четвертый этажи не привлекли сейчас особенно пристального внимания братвы. Ребята поднялись на третий этаж, прошлись по коридорам, заперли на висячий замок две двери, ведущие на лестницы, по которым можно было спуститься сюда с последнего этажа, и отправились к своим.

Группа захвата проникла в здание через четвертый этаж и встретила сопротивление только в дверях, ведущих с лестниц на второй.

Паня услышал стрельбу, когда, прижав трубку к уху, ждал голоса Кислого. Великое дело – спутниковая связь… Как бы сейчас Паня без нее вышел на начальника – Кислый теперь был полновластным, действительным и единственным человеком, который мог сказать что-то внятное о том, как вести себя дальше.

Наконец в трубе щелкнуло, и Кислый сказал спокойно, даже весело:

– Алло!

– Кислый! Это я, Паня…

Он никогда не называл его в глаза по кличке, и никто из братвы себе этого не позволял. Вообще, такие вольности были «не в понятиях», уважающие себя бандиты никогда не обращаются друг к другу по «погонялам». Так, разве что за глаза… В деловом общении же – только по именам или даже по имени-отчеству… В зависимости от возраста и авторитета.

– Кислый!

– Что такое, Паня, в чем дело? – Кислый взял тон, заданный собеседником. – Что случилось? Ты что, нажрался?

– Нас мочат, Кислый! Мочат! Андрея арестовали. Васек убит, Валера пропал, «Артур», похоже, накрылся…

– Ты чего, опух? Что ты гонишь? По телефону, бля…

– Некогда, брат, некогда. У нас тут стрельба…

Открылась дверь, и в кабинет влетел Серега с автоматом в руках.

– Что делать, шеф? Это менты. Сдаваться, что ли? Отбазариваться?

– Бля, на хуй, ебанулся, мудак?! Нас мочат, мочат, ты понял?! Прорываться, на хуй, наружу, валить!! Они всех завалят к ебене матери!!! Ты не слышишь, что ли?.. Слышь, брат, – снова крикнул он в трубку. – Осторожней, знай, что нас мочат. Всех, на хуй, всю контору. Я не знаю кто, никаких концов нет… Менты и не менты, не пойму кто… Кислый, бля, береги себя, смотри, на хуй, в оба…

Стрельба шла уже на первом этаже, там, где находился кабинет Пани. Парни в черных матерчатых масках, закрывавших все лицо, с узкими прорезями для глаз, и в камуфлированной форме без знаков различия лавиной катились по лестницам, двери с которых, удерживаемые стальными засовами, были выбиты одновременно с двух концов коридора.

Паня был прав. Непонятные бойцы, то ли ОМОН, то ли еще какие внутренние войска, не арестовывали его ребят. Шел откровенный расстрел. Боевики Пани не были, в отличие от нападавших, одеты в бронежилеты, и их «Макаровы» и «Беретты», несколько помповых ружей и три автомата явно проигрывали перед шквальным автоматным огнем, который открывали закованные в броню камуфлированные бойцы, как только им удалось ввалиться в коридор – сначала на третьем, втором, потом и на первом этаже.

– Все, Кислый, не могу больше, – кричал Паня в трубку, перекрывая грохот пистолетных выстрелов, усиливаемый резонирующими стенами пустого коридора. – Пока, брат…

Он бросил трубку на стол, схватил лежащий перед ним автомат и встал у двери рядом с Серегой.

– Прорываемся на выход, на хуй, – сказал он, облизывая губы. – На счет «три» – пошли.

Глава тринадцатая

Настя не чувствовала себя потрясенной, оказавшись в Америке, даже не в Америке, а в центре мира, в Нью-Йорке. Так, по крайней мере, говорили об этом городе знакомые американцы, с которыми она общалась в Питере.

Ну аэропорт Кеннеди, чернокожие таможенники, очень недружелюбные, глядящие с подозрением и холодной неприязнью, не отвечающие на улыбки. Аэропорт как аэропорт, разве что большой. И чистый. Это было первым, что порадовало Настю. Разительно отличался аэропорт Кеннеди от любого местечка в Питере, если это местечко не принадлежало какому-нибудь бандиту или барыге и не охранялось тремя цепями крутоплечих молодцев.

Их встретил черный, «семейный», вместительный, как небольшой автобус, «Форд» с чернокожим водилой за рулем.

В машину улыбчивого – первого веселого чернокожего, которого Настя увидела в Америке, – поместились все, тем более что багажа никто с собой не вез. Рядом с водилой сел Грабко, который подробней, чем все остальные знал, куда ехать и что вообще им здесь делать. Возле него хватило места и Насте, а сзади уселись Баскет, за всю дорогу из Пулково-2 до Кеннеди не перебросившийся ни с кем из попутчиков ни единым словечком и продолжавший молчать, пока они ехали до Манхэттена, и Кислый, имевший тоже довольно хмурый вид.

Олег назвал адрес гостиницы, куда Михалыч приказал им ехать сразу из аэропорта, и через сорок минут виляния по кружащим мимо каких-то ободранных стен хайвеям, моста через Ист-Ривер, пестрых кварталов Чайна-Тауна, изматывающего ползания по Шестой авеню, запруженной машинами, передвигавшимися со скоростью хорошего пешехода, они миновали Центральный парк и наконец вылезли из остановившегося «Форда», оставив улыбающегося черного водилу с двадцатью долларами чаевых. Олег знал, что прокат машины и работа водителя оплачены на четыре дня, а навыков «нового русского», дающего на чай не меньше стодолларовой бумажки, он еще не приобрел. Они занялись новым для каждого из них делом, правда, оказавшимся простым и быстрым, – расселению в американском отеле хорошего, не «экстра», не «пять звезд», но вполне приличного класса.

Все дела в банке они сделали в тот же день. Настя не ожидала, что это займет всего час. Привыкнув к отечественной бюрократии, она думала, что и тех четырех дней, за которые они собирались решить все финансовые проблемы, им не хватит даже для начала этой деятельности по снятию денег с засекреченного Клементьевым счета.

Единственной неприятной процедурой для Насти было снятие отпечатков ее пальцев, проделанное в какой-то комнатке банка, куда ее увели под охраной, оставив русских спутников в общем операционном зале.

Ровно через час она получила свеженькую, красивую, словно игрушечную, кредитную карточку, и в комнатку, где брались ее отпечатки, пригласили Олега. «Господин Грабко», – обратился к нему служитель в ослепительном черном костюме, словно не сшитом из хорошей ткани, а вырезанном из мрамора. О складках даже речи быть не могло, здесь, скорее, возникало опасение, как бы обладатель сверхкостюма не поцарапал окружающих брючными стрелками и лацканами пиджака.

Олег вышел еще быстрее, чем Настя, тоже пряча в карман карточку, улыбнулся сухо и сказал Кислому:

– Все. Можно, собственно, возвращаться.

– Пошли пожрем чего-нибудь, – буркнул Баскет. Торжественность обстановки и значимость происходящего не произвели на него ровным счетом никакого впечатления. Как и на Настю, к ее удивлению. Она за последние годы столько имела дел с деньгами, столько их видела и в стольких банках бывала, правда, только питерских, (но – какая разница!), что сегодняшний день навевал на нее скорее скуку, чем какое-то подобие восторга, которым вдруг засветился Грабко.

«Еще бы, – усмехнувшись про себя, подумала Настя. – Бывший опер вдруг стал почти банкиром. Да не где-нибудь, а в центре Манхэттена…»

Манхэттен же ее не удивил. Она даже расстроилась – настолько он оказался похож на то, что она видела тысячу раз в кино, по телевизору, рисовала в своем воображении по рассказам знакомых, бывавших здесь. Параллельно-перпендикулярные авеню и улицы, пронумерованные, как линии на Васильевском острове, баскетбольные площадки прямо в центре города, огороженные проволочной сеткой, за которой высоченные здоровенные черные лупили друг друга тяжелыми мячами, веселые нищие, тоже большей частью чернокожие, все почему-то с синим отливом, тысячи машин, магазины, товар из которых, кажется, вываливался прямо на улицы, номер в отеле…

На самом деле, она понимала, что не вовремя оказалась в этом фантастическом городе, случись ее приезд сюда в другое время и при других обстоятельствах, она бы неделями, наверное, болталась по ночным улицам Вилледжа, по тому же Чайна-тауну, по Центральному парку. А сейчас, в сумасшедшую нью-йоркскую летнюю жару, у нее не было никаких желаний, кроме одного – скорее вернуться домой. Неспокойно она себя чувствовала, то ли интуиция развилась под влиянием Андрея, то ли какая-то связь у них возникла, но Настя почему-то была уверена, что происходит что-то не то, что они – вместе с Андреем – попали в чью-то комбинацию, где их разыгрывают втемную, и что завершение этой комбинации не рассчитано уже на их участие, что они должны где-то в середине игры выйти из нее. Не по своей воле, естественно. Как и вошли они в эту игру по желанию играющих, так и выйти должны, подобно пешкам, снимаемым с доски равнодушными пальцами. Ну, пусть не пешками, пусть даже ладьями. От этого не легче.

Какая-то неотвязная мысль сидела в ее голове, и она не могла ее сформулировать, не могла на ней сосредоточиться. Мысль ускользала, но все время мешала, как заноза, маленькая, невидимая глазом, но беспрерывно зудящая и не дающая покоя.

И все время она возвращалась к тому часу, когда они прощались с Михалычем. Как-то странно он себя вел: посматривал на Андрея, на нее. Вроде бы обычно, но как-то… нехорошо.

Кроме того, Настя думала, что сейчас самое время начать реализовывать ее давнишний план, который она скрывала не только от Андрея, но и, все чаще и чаще, от самой себя, не хотела думать о том, что затеяла почти год назад… Сейчас, кажется, была та самая возможность начать действовать, но, с другой стороны, Андрей ведь не в курсе, кто его знает, как он отнесется к ее очередным диким выходкам.

День прошел, как и не было. Она толком не увидела ни Манхэттена, ни вообще чего-то особенного. Пока они закончили все банковские дела, пообедали в ресторане отеля, времени на прогулки уже не осталось, равно как и сил.

Следующее утро Настя застала в своем номере одна. Да и с кем ей тут быть? Просто отвыкла она спать в одиночестве… Протянула еще в полусне руку, чтобы привычно обнять Андрея, да не оказалось его рядом… Тут она вспомнила, где находится, и, быстро разлепив веки, спрыгнула на мягкий ковер, устилавший спальню.

Все утро Настя бродила по номеру, рассматривая ковролин на полу, стены, покрытые белым пластиком, такой же, даже без подвески, потолок, сантехнику, и пришла к выводу, что ее квартира значительно уютней и богаче. Она не могла абстрагироваться и не сравнивать, а просто пользоваться предметами, поскольку все ее мысли были направлены туда, к Петербургу.

Она садилась у окна номера, смотрела на Центральный парк, и думала, что, может быть, она все-таки не понимает всех тонкостей игры Михалыча. Ей же всего восемнадцать, и для этого возраста вполне естественно считать всех, кто старше тридцати, замшелыми дураками и думать, что ты лучше них разбираешься в ситуации. А может быть, это все-таки не совсем так? Может быть, она вообще не понимает, что творит Михалыч, да и Андрей, если уж идти до конца…

Но думай не думай, а сидя на месте без дела, да еще в такой сумасшедшей дали от города, где и должны происходить главные события, ничего сделать нельзя. Надо возвращаться в Питер.

Она вышла в коридор и постучала в номер Кислого. Не получив на это никакого ответа, Настя чертыхнулась и неуверенно пошла к двери, ведущей в апартаменты Грабко. Их связывало начало совместной работы с Михалычем, тогда они вместе помогли старому бандиту избавиться от мешающего ему Кривого, правда, тут еще неизвестно, кто кому помог – Настя тоже имела от этого беспредельщика массу проблем, но что было, то было, и отношения Насти с Грабко продолжали оставаться довольно теплыми, хотя виделись они теперь очень редко.

Она сама не знала, что сейчас скажет Олегу, но его тоже не оказалось в номере. Грабко мог, конечно, быть и у Баскета, но идти туда Настя не хотела. Она чувствовала какое-то тревожное напряжение, исходящее от этого человека, который был преданным и верным слугой Михалыча, и что-то было у него на уме. Настя могла голову на отсечение дать, что не все, что ему приказал сделать Михалыч в Нью-Йорке, он еще сделал. Не только за тем он отправлен, чтобы проконтролировать Настины банковские дела. А вот зачем еще – это было загадкой. Чувствовала Настя и то, что это «что-то» касалось и непосредственно ее. «Что-то» было тревожным, и, пожалуй, от Баскета исходила осязаемая опасность. Совершенно неясная, но реально Настей ощущаемая.

Она потопталась в коридоре, не зная, что теперь делать, стукнула еще раз в дверь номера Грабко, так, для очистки совести, и, спустившись на лифте, вышла на улицу.

Она пошла вниз по какой-то авеню, она не помнила, какая это по счету улица… Вернее, не улица. Улицы, стриты – это те, что идут перпендикулярно, а это типа проспекта… Ровную сетку стритов-авеню с бесконечными прямыми углами разорвал Бродвей, наискось пересекающий весь Манхэттен, и Настя на мгновение замерла, не зная, куда ей повернуть: прямо по Шестой – она уже выяснила, что ее авеню – Шестая, – или в сторону, по уходящему вперед и чуть вниз Бродвею. Победил Бродвей. Ей хотелось дойти до интригующего Вилледжа, места, где она мечтала побывать в первую очередь. Тусовка. Так в Питере называлось то, что, по слухам, происходило в Вилледже день и ночь. По ее расчетам, знаменитый Вилледж вот-вот должен был начаться, но пока она не видела разницы между теми «блоками», где был их отель, и окружающим пейзажем.

Она не заметила, как свернув с Бродвея, миновала Юнион-сквер, оказавшись уже в том самом Вилледже среди маленьких магазинчиков, картинных галерей, распахнувших свои двери в первых этажах почти каждого дома, и толпы совершенно иного, чем, на Бродвее, вида.

Толпа была то что надо. Через пять минут Настя уже забыла о том, зачем прилетела сюда, о своих не самых приятных для далекого путешествия спутниках, об опасности, которую никак не могла определить, но которая давила на нее с каждым часом все сильней и сильней. Настя глазела по сторонам, и вдруг ей показалось, что она вернулась года на три назад, что у нее нет никаких проблем, кроме как перекусить, может быть, выпить пивка, прорваться на хороший концерт, поболтать с друзьями…

Публика на улицах Вилледжа очень напоминала ей ее питерское окружение трехлетней давности. Разве что одеты были здесь более консервативно… Хотя попадались и панки с гребнями, в заклепанной коже, оборванных, превращенных в самопальные шорты джинсах…

Она увидела двери музыкального магазина – «Revolver» – гласила вывеска над входом – и решила зайти, сравнить ассортимент и поглядеть, как работают продавцы в этом «Револьвере». Отличаются ли чем от тех, что трудились в Настиных питерских заведениях.

Она уже занесла ногу на ступеньку, как пиканье радиотелефона словно отбросило ее на шаг назад.

– Алло! Алло! Ну кто там еще?

Телефонный звонок вернул ее к действительности: к питерским кровавым разборкам, ко всем этим Кривым Сашам, Михалычам, миллионам долларов, черт бы их подрал, вышибанию долгов, подмазыванию налоговых служб – суета, суета, противная и съедающая всю жизнь, которая здесь, в Вилледже, наглядней, чем где бы то ни было, разноцветным шумным потоком бежала мимо.

– Настя! Ты где?

Говорил Кислый. В голосе его была даже не тревога, а какая-то паника. Настя впервые слышала, чтобы уверенный, всегда спокойный, даже когда выезжал на разборки со стрельбой и прочими прелестями, не теряющий этого внешнего каменного спокойствия человек, сейчас говорил, давясь словами и проглатывая окончания.

– Ты в порядке?!

– Да. А что такое?

– Ты далеко? Где? Где?!

– В Вилледже…

– Это что еще за Виллидж? Деревня?..

Настя прыснула. Кислый был человеком образованным, но что такое Гринвич-Вилледж, почему-то не знал. Или забыл…

– Нет. Это рядом…

– Быстро бери тачку и в гостиницу. Ко мне в номер. Ни с кем по пути не разговаривай, не тормози… Очень аккуратно, Настя, дело серьезное… Давай, жду…

Настя сунула телефон в карман куртки и огляделась по сторонам. Разноцветные улицы Вилледжа утратили вдруг свою прелесть, исчезли легкость, непередаваемое чувство полной личной безопасности. Действительно, расползлась по всему миру русская мафия, и Настя вдруг поняла, что ни о какой безопасности, ни о какой удаленности от Питера не может идти и речи. Если захотят, достанут везде, никакой Нью-Йорк не спрячет. Вот хоть этот шофер – черный – Михалыч арендовал машину, а кто знает, что он тут еще арендовал? Не «ведут» ли Настю сейчас люди Михалыча, не следят ли за каждым ее шагом? Кто? Да кто угодно. Откуда она знает, как могут выглядеть американские бандиты? Может быть, вот этот хиппан, присевший завязать распустившийся шнурок высокого десантного ботинка, поглядывающий на нее с противоположной стороны улицы? Или тот дядька в пиджаке, только что вошедший в магазин и глянувший на нее сквозь стеклянную дверь? Откуда ждать подвоха?

Настя сделала глубокий вдох. Главное – не паниковать. Не хватало еще приступа мании преследования.

Она быстрым шагом дошла до Седьмой авеню, остановила такси, пропустив две машины, и села только в третью. Наивная защита, но лучше перестраховаться, чем недостраховаться…

С чаевыми до отеля получилось всего пятнадцать долларов. Машина ползла, тормозя на каждом перекрестке, Настя оглядывалась, вертелась на заднем сиденье, чем заставила водителя, с виду очень похожего на русского, но оказавшегося поляком, хмыкнуть.

– Девушка – шпион? – спросил он по-английски.

– Нет, – сказала Настя. – Девушка – турист.

– Россия? – снова спросил водила.

– Да.

– О-о, много бандитов в России… очень богатые люди приезжают к нам. Очень. Хорошие клиенты… Раньше было не так. Раньше вас называли пылесосами…

Настя не поддержала глубокомысленные рассуждения водителя, сунула ему двадцатку, выскочила из машины, вбежала в двери отеля, чувствуя, что волнение ее нарастает с каждой секундой. Почему-то она была уверена, что Кислый сейчас скажет, что с Андреем произошло несчастье. Она не могла объяснить причину этой уверенности, но других мыслей в голове не возникало.

Дверь Кислого была заперта. Настя стукнула несколько раз, почти крикнула: «Это я, я…»

Наконец дверь приоткрылась, Кислый выглянул в щелочку и, увидев, что Настя стоит в коридоре одна, распахнул дверь, сказав: «Заходи быстро…»

Настя вошла в номер, миновав прихожую, оказалась в большой комнате с широким, во всю стену, окном, выходящим прямо на Центральный парк. Но не вид из окна привлек ее внимание. Грабко сидел на диване, стоящем сбоку, спинкой к окну, и смотрел на Настю. Пиджак его был выпачкан известкой, кирпичной пылью, губа разбита, под глазом вызревал черно-красный, вполне традиционных размеров и форм синяк. Белок сощуренного, заплывшего левого глаза был сплошь красным, видимо, от удара лопнули сосуды и произошло обычное в таких историях дело – местное кровоизлияние.

– Никто за тобой не шел? – спросил Кислый, и Настя увидела, что в правой руке он сжимает пистолет.

– Нет, – ответила она, стараясь держаться спокойно.

– Хорошо. Садись и слушай.

Олег глубоко вздохнул, хлопнул себя по коленям и начал рассказывать. Говорил он очень гладко и складно. Настя поняла, что всю историю он излагает уже не первый раз, скорее всего, во второй. Судя по его виду, он только что откуда-то явился, не успев ни помыться, ни переодеться, сразу встретился с Кислым и все ему рассказал, а вот теперь они вызвали Настю. И чем дальше он говорил, тем яснее становились для нее причины таинственных, неопределенных страхов, и страхи эти, как ни странно, с появлением их источника уходили. Оставались только уверенность и понимание неотложности принятия каких-то решений. А каких – это надо было определить здесь и сейчас всем троим.

Ранним утром в номер Олега постучали. Он выпрыгнул из постели и, не надевая брюк, кинулся в прихожую. Надо сказать, что Грабко тоже испытывал какую-то напряженность, все время ожидал подвоха непонятно откуда и с какой стати, но был уверен, что Михалыч отправил их вдвоем с Баскетом не только для того, чтобы посмотреть, как Настя получит свою кредитку. Ну и чтобы он, Олег, получил свою. Он делал эти выводы хоть и недолго, но довольно плотно пообщавшись с Михалычем. Он не мог считать свои отношения со старым вором, из бандитов вылезшим во власть, близкими – таких у Михалыча вообще ни с кем не было, но узнал его Грабко все-таки получше, чем те работники мэрии, с которыми Михалыч, вернее, господин Логинов общался в рабочие официальные часы.

– Кто там? – бодрым голосом, словно и не поднял его с постели ранний посетитель, спросил Олег по-английски.

– Баскет.

Напарник Олега говорил по-русски. Интонации его голоса звучали так, как будто, выдержав тягомотину дурацких детских забав и ненужных прелюдий, он наконец-то добрался до настоящего дела и теперь отбросил все шутки в сторону.

– Открывай давай, времени у нас нет.

Олег открыл дверь и впустил «коллегу».

– Одевайся, братан, ехать надо.

– Куда, если не секрет?

– Увидишь.

Потом Баскет повторил буквально слово в слово то, о чем Олег только думал:

– Думаешь, Михалыч нас только ради твоей кредитной карточки погнал? Как бы не так. Старик, блин, отдохнуть ведь не даст. Если уж куда гонит, то по полной загружает…

Олег решил не ломать голову над догадками, а делать то, что предлагает Баскет, и смотреть, куда же он клонит и чем сегодняшний день закончится. Действовать по обстоятельствам, одним словом, как частенько ему предписывалось начальством еще в его бытность оперуполномоченным.

Выйдя из отеля, они сели в тот же самый черный «Форд» с тем же улыбчивым, полным и каким-то домашним, черным водилой.

– Его зовут Коля, – сказал Баскет с заднего сиденья, указав на водилу.

– Хай, – кивнул тот. – Ник. Можно – Коля…

Он говорил по-русски с мягким округлым акцентом, но более чем прилично. По его интонации было понятно, что он понимает все: и идиоматические обороты, и слэнг. Ориентируется, короче говоря, в русской речи так же, как и в английской.

– Олег, – сказал Грабко, стараясь не показывать своего удивления. Еще один человек Михалыча, на этот раз – негр… Ну и что, в конце концов, такого удивительного? Почему бы черным не работать на этого мафиози? Однако и связи у шефа. И впрямь паутину по всему миру распустил…

– Поехали? – спросил Коля-Ник.

– Да, давай. Больше никого не будет пока, – кивнул Баскет.

Машина тронулась с места мягко, бесшумно. Выскочила на Сорок вторую улицу, про которую Олег был наслышан как о месте, изобилующем притонами, публичными домами, пушерами, «голубыми» и прочими прелестями капитализма. Он вертел головой, но вполне приличная, роскошная с виду улица не намекала даже на свой криминальный характер.

– Все переделали здесь, – словно прочитав его мысли, сказал улыбающийся Ник. – Года за три перестроили всю улицу. Почище стало, да?

– Наверное. – Олег пожал плечами.

– Впервые здесь?

– Да.

– Хорошо…

Ник крутанул руль вправо, и машина ушла в лабиринт каких-то развязок, асфальтовым клубком закрученных прямо в центре города, за кубическим зданием центрального автовокзала.

Олег не спрашивал, куда они едут. Он смотрел в окно, сначала пытаясь запомнить бесконечные повороты, которые, кажется, происходили на одном месте. Но потом, когда машина, в очередной раз свернув почти под прямым углом в какой-то асфальтовый рукав, оказалась в бесконечном тоннеле, освещенном, впрочем, не хуже, чем город наверху под утренним солнцем, он понял, что они нырнули под Гудзон и удаляются от Манхэттена.

– Линкольн-таннел, – сказал Ник. – Тан-нел, – повторил он по слогам, словно для того, чтобы Олег лучше понял.

– О'кей, – кивнул Грабко. – Таннел, так таннел. А куда едем-то? – спросил он наконец, придав голосу полнейшую беззаботность.

– В хорошее место. Недалеко осталось, – ответил Баскет.

– Недалеко, это правда, – подтвердил Ник. – Недалеко совсем. Хобокен.

– Хобокен? Что это?

– Город, Нью-Джерси, Хобокен, – ответил водитель.

Это мало что прояснило, но Олег кивнул, словно был полностью удовлетворен ответом. Хобокен, так Хобокен.

Мимо проносились аккуратные кирпичные домики, точнее, «домиками» они казались после небоскребов Манхэттена, на самом деле, это были высокие, пяти и семиэтажные здания, очень европейского вида. Вообще, у Олега создалось ощущение, что миновав Линкольн-тоннель, они оказались в Берлине, или в Лондоне, или, в крайнем случае, в Питере на Петроградской… Очень не похож был город Хобокен на сверкающие блоки Манхэттена. Вот именно – сверкающие. Здесь стены домов были матовыми, серыми или буро-коричневыми. Известняк и кирпич, окрашенная в темные цвета штукатурка, лепнина над окнами, эркеры, козырьки над подъездами…

– Это, блин, богемный город, на хуй, – неожиданно сказал Баскет. – Очень тихий. Самое то…

– В каком смысле – богемный? – осведомился Олег.

– Ну, блин, художники живут всякие, писатели, бля… Конкретное место, ништяк.

Конкретное… Для чего это оно – «конкретное»?

Ответ на незаданный вслух вопрос не заставил себя ждать.

Машина выскочила из города, который кончился внезапно, – не было здесь ни долгих километров фабрик, больших и маленьких заводиков, складов, ангаров, гаражей, развалин и новостроек, как в пригородах Питера или Москвы, не было и бесконечных шеренг одно-двухэтажных частных домиков, которые на десятки километров окружали Большой Нью-Йорк и которые наблюдал Олег те несколько минут, пока их самолет подлетал к аэропорту Кеннеди.

Кончился город и все – как чертой отрезало. Дальше шел пустынный многорядный хайвей с указателями и рекламными щитами, натыканными, казалось, через каждые десять метров. Впрочем, это было, конечно, не так. Просто скорость их «Форда» была значительно выше той, с которой обычно передвигался Олег по Питеру на каких-нибудь «пятерках» и «тройках». Даже на «мерсе» шефа они так не гоняли.

Машина свернула с хайвея на узкую дорожку, тоже безупречно заасфальтированную, пронеслась через серое, выжженное солнцем поле и приблизилась к кучке пятиэтажных домов, некоторые из которых были полуразрушены, с выбитыми стеклами, с сорванными крышами, а некоторые – вполне приличные и с виду жилые. Они выглядели как кусок города, ураганом вырванный из центра и брошенный в поле. Совсем близко стояла стена домов Хобокена. До них было километра два, и Олег задумался на минуту о предназначении этого странного квартала, выстроенного в чистом поле.

– Начал строить один барыга, – заговорил Баскет, – да перекупили у него, не успел достроить. А мы достраиваем потихоньку…

«Ну, это сильно даже для Михалыча, – подумал Олег. – Целые города уже в Америке возводить начала русская мафия. Интересное кино. Это же что-то из разряда мирового господства…»

– Америкосы строят, – выдержав паузу, продолжил Баскет. – Наши партнеры. Ну и у нас тут есть пара домишек…

– А для чего это все?

– Да, бля, у них такая же хуйня, как у нас. На строительстве кто-то бабки хотел сделать. По липовым каким-то проектам ссуду там получил или что… Короче, бабки взял, ему надо было отчитываться, он и начал строить залупы эти, пятиэтажки, как у нас хрущобы… Хуйня, короче. Развалюхи. Бабок сэкономил кучу. А когда те врубились, что некондиция идет, он свалил. Никого сюда не селили, пока решали кто да что будет делать, строительство законсервировали. Ну мы с америкосами помирковали да купили, пока суть да дело. Теперь база тут у нас. Строимся, развиваемся…

Машина остановилась возле одной из пятиэтажек.

– Ну пошли, Олег, – по-свойски хлопнув Грабко по плечу, сказал Баскет. – Колька, ты тут посиди, подожди нас…

– Йес, – ответил Колька и растянул резиновые губы в равнодушной дежурной улыбке.

Олег вышел из машины на пустынную улицу, кажется раскаленную солнцем еще больше, чем ущелья Манхэттена.

– Сюда, – показал Баскет на вход. Обычный парадняк, как в Купчино где-нибудь.

Они вошли в здание, и Олег сразу понял, что ничего общего с жилым домом это строение не имеет. Весь первый этаж явно занимали какие-то склады, наверх вели две лестницы с центральной площадки и один-единственный лифт. В обе стороны от площадки-холла шли два длинных коридора, оканчивающиеся тупиками с небольшими окнами под самым потолком. В тупиках стояло по креслу, и в каждом из них сидели мужики. Олег сразу определил их функции. Охрана. Ежу понятно. С чего бы еще таким дуболомам сидеть с совершенно равнодушным видом, поглядывая в холл, крутя головой при каждом хлопке входной двери.

В холле тоже сидел охранник в непонятной для Олега военной форме без знаков различия, но с автоматом.

Баскет протянул ему какую-то бумагу. Охранник без улыбки махнул рукой, не глянув даже в документ, вернул его движением руки хозяину и уставился на Олега.

– Это со мной, – сказал Баскет. – Мы вниз.

– Валяй, если с тобой, – по-русски ответил охранник. Лицо его было усеяно веснушками, надо лбом торчал рыжий чуб. «Хохол», – подумал Олег.

– Тут что, все русские? – спросил он, когда они отошли на несколько метров по левому коридору и Баскет своим ключом стал отпирать одну из дверей, которые располагались в коридорах друг напротив друга парами, как номера в отеле.

– Не-а… Только на первом. Выше – америкосы… А тут наша база… Заходи, братан.

Олег сделал шаг вперед и увидел лестницу, ведущую вниз. Оглянувшись, он вопросительно посмотрел на Баскета, но тот уже запирал за собой дверь.

– Иди, иди, не боись, – сказал он. – Все нормально. У нас внизу контора…

Они спустились в подвал, освещенный лампами дневного света, прошли по очередному коридору, похожему на все подвальные помещения во всем мире. Пыль, тусклый свет, какие-то железяки вдоль стен, явно предназначенные на выброс, но так и оставленные до лучших времен. Когда, как говорится, руки до них дойдут.

Баскет три раза стукнул кулаком в железную дверь и крикнул: «Серега, открывай, бля, из России с любовью на хуй приехали!»

Дверь открылась, угрюмый Серега, мужик лет сорока, крепкий и широкоплечий, почти лысый, в джинсовом костюме, возник на пороге и впился в посетителей пристальным взглядом маленьких колючих глаз.

– А-а, ты… А это кто? – он кивнул на Олега.

– Хер в пальто, – ответил Баскет. Олег подумал, что он что-то слишком разрезвился. Или просто чувствует себя здесь как дома. Последнее быстро подтвердилось.

– Слышь, Баскет, не привез ничего? – спросил крепыш Серега странно заискивающим голосом. При его комплекции он мог бы раздавить сухого, сутулого Баскета одним ударом ладони, как слишком большого назойливого комара, но явно соблюдал субординацию и, кажется, даже побаивался спутника Олега.

– Не-а, – лениво ответил тот. – А чего тебе надо-то, я забыл?

– Ну я же просил… Хлебца черненького…

– Бля… Съезди на Брайтон, там жопой ешь этого черненького. И килечки в томате там есть…

– Нет, там не тот черненький… другой. Блин, хоть бы буханочку кто привез… Все тут хорошо, а без хлебца соскучился…

– Да ладно тебе, е-мое, такой, не такой… Нормальный хлеб, в натуре, все жрут, не жалуются, только ты мозги ебешь, бля. В «совок» тебя надо отправить, бля, обожрешься там своим черненьким…

– Нет уж, я как-нибудь здесь перекантуюсь, – усмехнувшись, ответил Серега.

– Да уж надо думать… «Вдоль по тундре, па широока-ай доро-о-ге…», – фальшиво пропел Баскет, а Серега только головой покачал, не смущаясь и не обижаясь.

– Все хиханьки тебе… хаханьки, бля…

– Ладно, харэ базарить. Нам стволы надо взять. Михалыч сказал.

– Да знаю, елы… Звонили мне уже, доложили… Пошли посмотрим…

Он открыл еще одну железную дверь и вошел внутрь небольшого складского помещения, кладовочки такой, метров двадцать квадратных, с полочками по стенам, с ящиками на полу… Щелкнул выключателем, и кладовочку залил белый, гораздо более яркий, чем в коридоре, электрический свет.

– Смотри…

Олег огляделся по сторонам и охнул. В стойках вдоль стен стояли черненькие, сверкающие смазкой винтовки. Такие он видел только в кино. Или почти такие…

– Знакомые штучки? – спросил Баскет.

– Сейчас посмотрим.

Олег подошел к стойке, вытащил одну, взвесил в руках.

– Нравится? – спросил Серега.

– Еще не знаю.

– Хули – «не знаю»… Джи-Ар-68. Пиздец котенку штучка, – сказал Серега. – Полуавтоматик, тридцать патронов. Девять миллиметров. Легкий, пушинка.

– Да, легкий, – Олег еще раз взвесил оружие. – А это что?

Он постучал костяшками пальцев по прикладу. – Пластмасса?

– А что, не видишь, парень? – спросил Серега. – Конечно. Ты что, драться им собрался или стрелять?

– Я пока ничего не собрался, – ответил Олег.

– Поставь. Это, – бля, не для нас… – Баскет вырвал карабин из рук Олега. – Вот эту возьми.

– Игл-Апачи, – меланхолично прокомментировал Серега. – Тридцатизарядный.

– А что, это чем-то лучше?

– У нее отдачи ни хуя нет. Вообще не заметишь. Как будто не ты стреляешь, а в тебя… Гы-гы-гы… – замычал Баскет. – Шутка. Патроны давай, хозяин.

Серега пошуровал в ящике и вытащил две коробки с патронами.

– Держи.

– А куда нам это все? Мы что, на охоту собрались?

– Бери, бери, пока дают.

– Слушай, так ведь разрешение, то-се…

– Еб твою… Бери, говорю, – огрызнулся Баскет. – Давай дальше теперь, – бросил он Сереге, но тот, похоже, и так знал, что ему делать. Он вытащил из другого ящика два пистолета, видимо специально отложенные для русских гостей, и еще одну коробку.

– Держи.

– Кольт? – спросил Баскет.

– А ты что, не видишь? Кольт. Сорок пятый. Коммандер. Семизарядный.

– Да знаю, знаю… А еще чего есть?

– Больше ничего нет. Как договорились, так и есть. Разорите меня, бля буду…

– Будешь, – кивнул Баскет. – Будешь. Если не в свое дело будешь нос совать…

Серега обиженно промолчал.

– Все. Пошли, братан, – сказал Баскет. – Бери ствол, винтовочку заверни в тряпочку… В машину положишь…

– В машину?

– Не боись, недалеко ехать… Никто не захватит. Ты, вообще, чего боязливый какой-то? Я теряюсь, бля, Олег, в натуре, ты чего мандражируешь?

– Все в порядке, – сказал Олег. – Пошли.

– Счастливо, Серега, – кивнул Баскет. – Не ссы, трухлявый, не разоришься. Еще миллионером здесь станешь.

– Станешь с тобой…

Они вышли на улицу, миновав равнодушного с виду охранника, сели в машину. Баскет бросил на заднее сидение винтовку, завернутую не в тряпку, как он, видимо, пошутил, – Серега упаковал ее в картонную специальную коробку, – сказал Нику: «Вперед», – вероятно, Ник знал, куда им теперь ехать, – и, повернувшись к Олегу, подмигнул и заметил:

– Ну вот, сейчас начнется наша с тобой настоящая работа.

– Что за работа?

– Не гони. Всему свое время.

Машина направлялась не в сторону Хобокена. Она проехала три квартала по полупостроенному, полуразрушенному городку мимо совсем нежилых зданий, остановилась возле одного из них, пятиэтажки с пустыми провалами черных окон, без крыши. Стояли, собственно, только капитальные стены. Сквозь оконные проемы виднелись балки перекрытий, ребра лестниц, не забранных перилами, вокруг возвышались груды битого кирпича.

– Пошли, – сказал Баскет, забирая с заднего сиденья винтовку. – Давай, давай, времени мало у нас…

Они вошли внутрь здания через дыру, обещавшую когда-нибудь стать парадным подъездом. Прошаркали по битому кирпичу на полу к центру обширного зала с высоким, голым, бетонным потолком и окнами, выходящими на противоположную сторону. За ними виднелся обширный пустырь, шедший, кажется, до самого Гудзона. Во всяком случае, кроме очертаний стены небоскребов Манхэттена, далеких и едва читающихся в дымке какого-то легкого тумана, – или это были просто облака пыли, носившиеся по пустырю, поднятые горячим ветром, – не было видно ни домика, ни кустика, ни дороги, ни машин.

– Ну вот, короче. Винтовка будет наверху, – Баскет кивнул на лестницу, ведущую на второй этаж. – Пошли туда, посмотрим. Надо тебе позицию выбрать…

– Какую позицию?

– Короче, слушай сюда. Дело серьезное. Ты понимаешь, что мы тут не в игрушки играем…

– Да я уж вижу. Кстати, если не секрет, что это за склад у вас такой? Вы что, революцию тут готовите?

– Какую, на хуй, революцию? Я же говорю – купили весь квартал… Приспособим подо что-нибудь. А Серега – у него лицензия на оружейный магазин.

– Что-то не похож он на натурального американца.

– Ни хуя. Американец в натуре. Сбежал сюда, а тут ему ребята помогли с грин-картой, со всей хуйней. Баксы, они ведь и в Америке – баксы, – пошутил Баскет.

– Хорошая шутка. Так что за позиция?

– В общем, Михалыч приказал тебе и мне ликвидировать наших попутчиков. Сделать дело в банке, а потом их убрать. Ты что, сразу не понял?

Олег молча покачал головой.

– А что, хотел бумажки всю жизнь ворочать и бабки получать? Сколько там у тебя на счету сейчас, а? По карточке твоей, что ты вчера получил? Достаточно? Лимон-то будет?

Лимона на счету Грабко не было, но деньги, однако, он держал теперь в своих руках, вернее, в кредитной карточке, которая нашла себе уютное местечко во всегда пустом бумажнике Олега. По старой привычке, все купюры, имевшиеся у него в наличии. – а количество их даже после того, как он начал работать на Михалыча, не было слишком большим, – он рассовывал по задним карманам брюк. Кредитка же была настолько солидной вещью, что иначе как в бумажнике ее и хранить-то было нельзя. Не лезла она в карман. Не из-за размера своего – маленькая ведь карточка, – а словно противилась, не хотела тереться о грубую ткань. Она не создана для этого. Ее место в мягком кожаном отсеке, на груди хозяина, на сердце…

Старая оперская привычка быстро принимать решения проснулась в нем, словно и не было всего этого «смутного», как сейчас Олег определил для себя, времени. Он уже знал, что будет делать, не решил только как. А Баскет продолжал говорить вещи, которые, несмотря на усиленную работу мозга Олега совсем в другом направлении, были для него небезынтересны.

– Этого, Крепкого-то, когда мы уехали, Михалыч за сутки ухлопал. Всю банду. Даже боевиков замочили. Сначала он хотел их к рукам прибрать, но потом передумал. Говорит, они у него принципиальные, как юные пионеры, надо мочить. А такого добра, расходного материала, – его навалом на улице. Бери – не хочу. Надо будет, найдем. Да их ведь много-то и не нужно, я не понимаю, для чего Крепкий целую дивизию держал, кормил, поил… Такой расход… Сейчас дела делаются по-другому. Головой надо работать, а не кулаками. В крайнем случае, вот, стволом, – он кивнул на винтовку. – А Настя эта, – продолжал Баскет. – Хоть девочка и красавица, но столько, бля, знает, столько видела и столько натворила, что как ни жалко, а надо мочить. Все. Она все ресурсы свои уже выработала. Не куксись, братан… На этом Кислом, лично на нем только – десяток трупов. Что ты думаешь, он – ангел? Ни хуя. Бандюга. И Настя эта тоже бандюга. Она сама замочит человека и не пикнет. На ней висит жмуриков – мама, не горюй. Так что, не мучайся, благое дело бу…

Кулак Олега попал ему в горло, но Баскет обладал хорошей реакцией и успел дернуться в сторону. Он упал на спину и, отбросив незаряженную, недейственную сейчас винтовку, мгновенно, словно фокусник, вытащил из-за пояса кольт. Пистолеты они зарядили еще у Сереги в подвале.

Олег понял, что ему не успеть выхватить свой ствол. Пока он будет ковыряться с пистолетом, хоть и владеет он им довольно прилично, Баскет его опередит. Он вильнул в сторону, не услышав даже выстрела. Только увидел, как дернулась рука бандита, и прыгнул вперед, кажется, прямо на ствол, выплевывающий следующую пулю. Та ударила его холодным комком воздуха в ухо, пролетев в каких-то миллиметрах от головы, и он на мгновение потерял сознание, но уже упав на Баскета. Действуя на автопилоте, подмял его под себя, обеими руками схватился за пистолет и стал молотить кистью бандита с зажатым в ней оружием о битый кирпич.

Не чувствуя боли, он дважды своей головой ударил лежащего под ним в переносицу. Тогда только Баскет затих, разжал ладонь, и пистолет, тихо звякнув, съехал на пол. Олег для верности взял его и ударил уже, кажется, потерявшего сознание врага рукояткой в лоб…

– Вот так, примерно, – сказал Олег, глядя на Настю.

– Так ты его не убил?

Олег помолчал, отвел глаза. Потом поднял голову, взглянул Насте в лицо.

– Я в него выстрелил. Не знаю. Наверное, он умер.

И, сказав это, Грабко отвернулся.

Настя подумала, что нужно бы было, конечно, сделать контрольный выстрел…

– Надо валить отсюда, – заметил Кислый. – Ты готова, Настя?

– Я-то готова… А что там он про Андрея говорил? Это что, правда?

– Почти. Мне звонил один из наших. Мочат их. Андрей жив, он арестован. Я не понимаю, как это все получилось… Как они так оперативно, все точки накрыли сразу. Мы же меняли все время… Только базу, разве что спортзал наш… А остальных – как они так быстро, не пойму… И Андрея за что прихватили?

– Нам надо туда. – Настя встала. – Едем.

– Куда поедем-то? – спросил Грабко.

– Куда-куда? В аэропорт. Давай водилу, – сказал Кислый. – Смотри, Настя, сюрприз.

Грабко подошел к встроенному шкафу, распахнул дверцы, и из глубокой ниши, предназначенной для одежды и чемоданов солидных постояльцев, в номер шагнул чернокожий водила – Ник. Руки его были связаны за спиной брючным ремнем.

– Он меня и привез сюда. Под стволом.

– Я шофер, – сказал спокойно Ник. – Я делаю свою работу.

– Вот и очень хорошо, – кивнул Кислый. – Только я боюсь, братва, что в Питере нас уже в аэропорту встретят…

– А что ты предлагаешь? – крикнула Настя. – Здесь сидеть?

– Нет, конечно… Надо подумать, как нам выбираться… Может быть, не из Нью-Йорка полетим? Из Вашингтона, к примеру… Или – из Сан-Франциско… Деньги-то у нас есть… Можно в Москву прилететь, оттуда самолетом в Пулково-1. Там нас вообще они ждать не могут.

– Эй, мастер, – Кислый повернулся к Нику. – Где еще есть аэропорт? Кроме того, в который мы прилетели.

– «Ла-Гвардиа», – быстро ответил Ник. – Квинс.

– О'кей. Поедем в Квинс. У нас экскурсий не было, прокатимся. Оттуда – на первый рейс куда-нибудь… Подальше отсюда. Пошли, братва. Нормально все, – говорил Кислый, пока они спускались в лифте. – Номера оплачены еще на два дня вперед, потом вселят других… никто не хватится…

Он покосился на Ника, но тот стоял с абсолютно равнодушным видом. Руки ему освободили – куда ему было деваться от двух здоровых мужиков, один из которых был к тому же вооружен.

Олег наскоро помылся и оставил в номере испачканный пиджак. Выглядел он вполне прилично, если бы не ссадины на лице. Но, в самом деле, кому какое дело, откуда у мужчины ссадины?

Они уселись в огромный «Форд». Настя, развалившись на заднем сиденье, задела ногами какой-то пакет. Посмотрев, что ей мешает, она увидела завернутую в джинсовую куртку винтовку с длинным магазином, торчащим в сторону.

– Ого! – сказала она. – Прибарахлился?

– Не бросать же добро, – ответил Олег. – Вдруг пригодится…

– Боюсь, что пригодится, – мрачно заметил Кислый и, хлопнув Ника по спине, вскрикнул: – Гони, сука, в свою «Гвардию»…

Настя посмотрела туда, куда показал рукой Кислый, и увидела два черных джипа, от которых на нее вдруг повеяло чем-то домашним. Но не приятно домашним, привычным духом покоя, исходящим от пыли на любимых книгах, от едва заметных запахов кухни, спальни, гостиной, индивидуальных у каждого дома и так же, как и эти дома, разные и привычные хозяевам. Это было совсем не то. На Настю словно пахнуло вонью грязных питерских подъездов, смрадом подвалов и липким запахом крови. Так эти черные джипы были похожи на те, что мчат в своих салонах за затемненными стеклами отмороженных парней по Невскому проспекту, по Ленинскому, по Петроградской, по всем питерским улицам… Даже «повадки», манера водить машину у водителей этих, американских, были похожи на их русских братьев в точности – так же «подрезали» они попавшиеся на свою беду автомобили, так же закладывали лихие виражи, не обращая внимания, что колеса вылетают на тротуар…

– Блин, – сказала Настя. – Это что, за нами?

– Гони, сука, – снова крикнул Кислый. – А за кем? Я их на дух чую.

Действительно, джипы, сбросившие было скорость у отеля, видимо, засекли их «Форд» и рванули в их сторону.

Олег ткнул стволом пистолета в затылок Нику.

– Не надо, не надо, – спокойно сказал водитель. – Я делаю свою работу.

Претензий к нему и правда, быть не могло. «Форд» рванул вперед, словно они были не на Шестидесятой улице в Нью-Йорке, а на «Формуле-1». В несколько секунд, проигнорировав два светофора и заставив завизжать тормозами несколько машин на перекрестках, они свернули на Парк-авеню, потом, резко, на Пятьдесят девятую и понеслись по ней в обратном направлении.

– Чего ты крутишь, бля? – заорал Кислый. – В аэропорт гони!

– Здесь движение одностороннее, – ответил Олег, уже изучивший слегка способы передвижения по Манхэттену. – По Шестидесятой не проехать…

– Ладно рассуждать… Во, бля! – крикнул Кислый, увидев, что впереди из-за какого-то незаметного поворота выскочил прямо перед ними один из преследовавших их джипов. – Нам нельзя, а им, значит, можно?!

Ник виртуозно обогнул черную тушу вставшей на дороге машины и, пока та разворачивалась, немного оторвался вперед.

– Слышь, Ник, – быстро заговорил Олег. – А если мы не заплатим эти ебаные пятьдесят центов, за нами, что, менты погонятся?

Он помнил, что переезды через Гудзон и Ист-Ривер в Нью-Йорке платные. И чтобы заплатить эту пошлину, нужно притормозить и бросить монетку в автомат. И пошлина эта в их случае может оказаться роковой. Бандиты ждать не будут.

– Мост Квинсборо, – тоном экскурсовода сказал Ник, – такс фри. Бесплатно.

– Заебись… – коротко прокомментировал Кислый.

Машина снова сделала резкий поворот налево, пронеслась назад, потом направо, крутанулась еще раз на развязке и выскочила на мост – широкий и такой длинный, что конца его Настя не могла разглядеть. Мост был очень старый, стальные арки местами были подкрашены, местами выглядели не лучше, чем фермы Охтинского моста в Питере. Не лучше, если не хуже. И вообще, мост выглядел дряхлым и каким-то кривым…

Машины преследователей, потерянные из виду на развязке, снова появились сзади. Настя крутила головой, но, кроме мутной воды Ист-Ривер внизу и туманного берега далеко впереди, ничего позитивного, что могло бы помочь им избавиться от преследования, видно не было. Внизу пролетела черная туша Велфер-Айленда, затем снова широкая полоса воды, и Ник сбросил машину с моста на очередную береговую развязку.

– Квинс, – по-прежнему спокойно заметил он.

По сторонам замелькали какие-то трущобы, серые древние дома, не то жилые, не то заброшенные.

– Слушай, а там что за парк? – спросил Кислый.

– Квинсбрайдж, – ответил Ник, но тут заднее стекло машины разлетелось мелкой стеклянной пылью, и Ник дернулся, изо рта его побежала красная струйка.

– Ой-ох, – сказал он и сбросил газ.

– Суки. Стреляют.

Голос Кислого изменился. Теперь он был серьезным и спокойным, словно наконец-то питерский бандит почувствовал себя в своей тарелке. Да и окружающий пейзаж тому способствовал. Если бы не чернокожий водитель, вполне можно было подумать, что они несутся по фабричным кварталам где-нибудь на Охте.

– Как ехать до аэропорта? – быстро спросил он у Ника.

– По Двадцать девятой до Гранд Централ Парквей, – сказал Ник, перейдя на родной английский, и уткнулся лбом в баранку.

– Ты понял? – быстро спросил Кислый у Олега.

– Понял.

– Тогда езжайте. Я еще по Америке не нагулялся.

Он нагнулся к замершему Нику, оттолкнул его к дверце, перехватил руль и нажал на тормоз. Когда машина остановилась, вильнув к обочине, он открыл дверцу водителя и, сказав: «Извини, дружище», выпихнул Ника на асфальт, потом сам выскочил наружу, распахнул заднюю дверцу и, экономя слова и время, махнул рукой Олегу – давай, мол, рули!

Олег уже все понял. Он прыгнул на переднее сиденье, а Кислый в это время вытащил из машины винтовку, отбросил в сторону куртку, выполняющую роль чехла, и практически одновременно с тем, как Олег нажал на педаль газа, открыл огонь по первому джипу, который уже почти вплотную приблизился к их машине.

Настя потом удивлялась, насколько быстро произошла их, как это называется в шахматах, рокировка. Она успела даже махнуть рукой Кислому, который стоял посреди улицы, поливая огнем из автоматической винтовки несущиеся на него машины. Кажется, он заметил ее жест, но руки его были заняты, а изо рта неслись неслышные Насте, но вполне понятные ругательства.

– По Двадцать девятой, – бормотал Олег, – по Двадцать девятой…

Машина неслась по странно пустым после Манхэттена улицам Квинса.

Глава четырнадцатая

«Тесно, – думала Настя. – Как здесь тесно…»

Она физически ощущала эту тесноту, имея в виду не что-нибудь, а земной шар. Последние сутки, или двое, или трое – из-за бесконечной смены часовых поясов она утратила реальные представления о времени – они с Олегом только и занимались тем, что пересаживались с одного самолета на другой и летели куда-то. Сначала Настя еще обсуждала с Грабко маршрут следующего перелета, а потом плюнула и отдала бразды правления в руки Олега.

Они пересекли всю Америку, причем зигзагообразно – из Нью-Йорка через Чикаго в Сан-Франциско, потом обратно, через Канаду переправились в Москву, с легкостью перенесясь из одного полушария в другое, прорезая смену дня и ночи, то обгоняя время, то отставая от него.

Последние несколько «условных» часов Настя пробыла в какой-то полудреме-полубреду, иногда ей казалось, что они и не уезжали из Питера и что, стоит ей открыть глаза, она увидит себя на сиденье быковского джипа или «мерса». Она даже подбирала подходящую к случаю фразу, чтобы обратиться к Андрею, но глаза открывались, и снова она видела тусклый желтый свет, заливающий салон очередного самолета, дремавшего рядом Грабко и затылки редких пассажиров впереди.

Когда в очередной раз они вышли на землю, Грабко без улыбки посмотрел на нее и сказал:

– Ну вот мы и дома.

– Как – дома? – удивилась Настя. Она еще не поняла, что они уже в Москве. Но таможенник с деланно-равнодушным лицом вернул ее к действительности. И правда – Москва… Как все тесно…

– Что ты говоришь? – спросил Олег, не расслышав ее тихого бормотания.

– Я говорю, какая маленькая наша земля… Нигде не спрячешься…

– Это точно. Ну сейчас последний перелет и все…

Настя снова впала в теплое, мягкое забытье. Ей было уютно, и она шла за Олегом сначала к стоянке такси, потом послушно стояла в очереди на регистрацию – в Питер из Москвы народу хотело лететь значительно больше, чем из Сан-Франциско в столицу России…

Пулково…

– Все, Настя, приехали. Теперь что? Куда?

Это был вопрос. Если их пасут, а в последнем Грабко не сомневался ни секунды, то все их «хаты», офисы, дачи, рестораны – все это теперь для Насти и для него закрыто. Все «под колпаком»…

– Настя! Да очнись ты! Куда поедем-то?..

– Домой…

– Куда – домой? Нас же повяжут мгновенно. И отсюда надо валить срочно.

Грабко огляделся по сторонам. Вполне может быть, что в темной толпе пассажиров провожающих и встречающих, мелких и крупных жуликов, «работавших» в аэропорту «Пулково», не один и не два человечка от Михалыча бродят. Приглядывают как да что… Похоже, Михалыч этот и вправду даже самые смелые прогнозы Олега перескочил. Слишком уж разошелся дед… В Америке целые кварталы покупает, оружия немерено. Почти, да что – почти, легально оружейные склады создает…

– Я спать хочу, – детским капризным тоном сказала Настя.

– Слушай, да очнись ты… Поехали!

– На такси?

Олег не ответил. Если в Москве, где их точно не ждали, он сел в такси с не очень спокойным сердцем, то здесь что-то говорило ему, что рисковать не стоит. Такси – такое темное дело. За рулем кто угодно может оказаться… И кто сказал, что этот вездесущий Михалыч не пасет таксистскую мафию в Пулково?

– Нет, на автобусе.

– Хорошо, – безропотно согласилась Настя.

Олег пристально посмотрел на девочку. Настя уставилась взглядом в пол с совершенно отсутствующим видом. Припомнив ее поведение за последние несколько часов, Олег понял, что с ней совсем, совсем не все в порядке, что ей бы сейчас лечь в постель и несколько дней просто не вставать. Диету хорошую, врача бы, чтобы присматривал… Так ведь можно и умом тронуться. Перенапряглась девчонка, ежу понятно, перенапряглась. Да не просто так, а, кажется, опасно для жизни… во всяком случае, для нормального дальнейшего функционирования… Так ведь можно и в дурку загреметь…

– Пошли, – он тихонько взял Настю под локоть и медленно повел к стоянке автобуса.

В бумажнике Олега оставались еще русские деньги, и, втиснувшись в мгновенно набившийся народом тридцать девятый, он купил два талончика у кондуктора, сунул их в карман и с удивлением понял, что за последнее время отвык от общественного транспорта. Потная, жаркая толкотня, дикие запахи кислого перегоревшего в желудках пива, самопальной водки и несвежего мяса из аэропортовского буфета не раздражали его, а, наоборот, отвлекали от тягостных мыслей и придавали поездке некий колорит, давая Олегу почувствовать себя туристом в какой-нибудь экзотической восточной стране…

Настя же, казалось, вообще не реагировала на то, что творилось вокруг. «А ведь, – думал Олег, – она еще больше должна отвыкнуть от этой давки. Последние года два она ведь ни в метро, ни в автобус не садилась, наверное, ни разу…» Но, прижатая к заднему стеклу «Икаруса», девушка смотрела на грязноватый пиджак, обтягивающий широкую спину мужика, буквально падающего на нее при каждом рывке автобуса, и думала о чем-то своем. Она даже к окну ни разу не повернулась.

Когда автобус остановился на площади и народ повалил к дверям, толкаясь и поругиваясь вполголоса, по привычке злобно, но осторожно, чтобы не нарваться на кулак, случайно «наехав» на какого-нибудь отморозка, Олег взял Настю за локоть и спустил по ступенечкам на асфальт.

– Все, девочка моя, очнись. Думай давай, куда ехать.

Он поднял руку, и первое же такси вильнуло с Московского проспекта, остановившись в трех шагах от Олега.

– Проезжай, – махнул он рукой. – Извини, ошибся…

– Козел, – бросил в открытое окно водила, и его белая «Волга», взвизгнув колесами, унеслась вперед.

Олег остановил вторую машину и толкнул Настю на заднее сиденье.

– К Кузу поедем, – сказала она. – На Декабристов…

– Это кто? – спросил Грабко.

– Все нормально. На Декабристов, – проговорила Настя монотонно и отвернулась к окну.

Она смотрела на серые здания Московского проспекта, грязную толпу Сенной площади, обшарпанные стены с отвалившейся штукатуркой, черный блеск канала Грибоедова, взлетала и плюхалась на сиденье, когда машина скакала по ухабам, которыми богаты петербургские дороги вплоть до самого центра города, и на нее наваливалась тоска такой силы, какой не было еще в ее жизни ни разу. Даже когда погибли родители. Тоска, парализующая не только мысли, но и движения. Не было ни аппетита, ни желания закурить или выпить, даже мысль об Андрее, сидящем в тюрьме, мелькнула на мгновение и тут же исчезла, показавшись лишней и ненужной.

– Где встать-то? – спросил водитель, когда машина ехала уже по улице Декабристов.

– Настя? Ты что, спишь? – повернувшись к ней, Олег потряс ее за плечо. – Где остановиться?

– Вон там, на углу, – спокойно ответила она, стряхнув с плеча руку Олега. – Оставь меня в покое…

Олег расплатился с водителем и вопросительно взглянул на Настю.

– Туда, – сказала она тихо, махнув рукой в направлении арки проходного двора.

– Здесь надежно? – спросил Олег. – Что за люди?

– Куз. Марк. – Настя отвечала односложно, через силу, словно каждое слово давалось ей с огромным трудом. – Пьет сильно. Старый знакомый. Никто его искать не будет. Никому не нужен…

Настя далеко не всегда была так равнодушна к сорокалетнему журналисту Марку Кузу, в свое время блиставшему на страницах самых прогрессивных газет и журналов своими откровенными высказываниями и острыми фразами.

Он и в Настиной судьбе принимал самое живейшее участие, и в криминальные ее делишки был втянут, и работал даже на нее некоторое время, так сказать, уполномоченным по связям с общественностью. Но его призванием оставалась журналистика, и Марк, потрудившись на ниве полукриминального Настиного бизнеса, тогда еще вполне легального, связанного с музыкальными магазинами, покинул ее фирму. Не его это было дело. Он должен писать, а не бегать за кредитами и долговыми расписками…

Настя это прекрасно понимала и не стала уговаривать Марка остаться у нее. Он, в конце концов, в отцы ей годился по возрасту, что она его будет жизни учить?.. У него своя голова на плечах. И между прочим, многие из пишущей братии называли его голову золотой.

Они стали видеться реже, у каждого была масса своих дел, которая еще к тому же и росла с каждым днем. Перезванивались, поздравляли друг друга с днями рождения, с Новым годом… А потом Настя узнала через каких-то случайных общих знакомых, что Марк ушел из газеты со скандалом, что-то было связано со взятками… Она позвонила ему, предложила помощь, он отказался…

Она знала, что он начал пить, опускаться, перестал зарабатывать деньги, кормился случайными публикациями и какими-то книжками, выходящими в маленьких издательствах. Книжки посвящены были в основном известным музыкантам, о которых он когда-то писал. В эти сборнички входили некоторые из его статей, и редакторы подкидывали ушедшему в тень журналисту кое-каких деньжат. На бедность…

Сын его ушел жить к матери, с которой Куз давно был в разводе, он поменял свою неплохую квартирку на Петроградской на однокомнатную в полуразваливающемся доме на Декабристов, получил приличную, по его нынешним, конечно, масштабам, доплату и потихоньку пропивал ее в одиночестве. Если не считать, разумеется, бесчисленных тараканов на крохотной кухоньке, выходящей окном в унылый узкий двор-колодец. Даже телефона не было в его новом жилище…

Олег поднимался по узкой, с щербатыми ступенями, темной лестнице вслед за Настей. Лампочки, которые должны были бы гореть здесь круглые сутки, отсутствовали – ЖЭК, видимо, без напоминаний жильцов не спешил входить в расходы, а жильцам было, кажется, вообще наплевать на внешний вид и внутреннее убранство этого дома. Окурки на заплеванном полу, странно липкие перила, раз коснувшись которых, Олег решил не повторять больше этой ошибки, мутные, треснувшие по углам стекла окон на площадках, сквозь которые с трудом различалась грязно-желтая стена дома, стоящего напротив…

Куз открыл дверь сразу, не спросив, кто, да зачем. Бояться ему было нечего. Так он, во всяком случае, полагал.

– Здрасьте, – сказал он, почесывая всклокоченную бороду. – Вы к кому?

Потом, прищурив близорукие глаза, – очки он надевал только выходя на улицу или смотря телевизор, не привык еще к ним, – увидел за спиной Олега Настю, и губы его растянулись в добродушной, искренней улыбке.

– А-а-а… Настя! Каким ветром в наши края? Ну заходите, заходите, рады гостям дорогим…

– Олег, – представился Грабко, протягивая руку.

– Господи, да мы же с вами знакомы. У Насти и виделись… Забыли меня, должно быть…

Он говорил быстро, весело и нервно, как всякий добрый русский алкоголик, предвкушающий хорошую выпивку в хорошей компании.

– Давайте, давайте, – приговаривал Куз, маша рукой в сторону единственной своей комнаты. Олег вошел в нее и не без удовольствия отметил, что комната еще не успела принять вид обычного «бомжатника», жилища опустившегося алкаша. Старинный большой письменный стол, на нем возвышалась пишущая машинка, горы бумаги, покрытой ровными строчками и девственно чистой, карандаши, ручки, пепельница, забитая окурками, – обычный литераторский беспорядок. В комнате стояли вполне приличный диван, два мягких кресла, торшер, буфет… В общем, если бы не толстый слой пыли, покрывавшей все это благолепие, и пара десятков пустых водочных бутылок под подоконником, то жилище некогда известного автора можно было бы назвать вполне приличным и пригодным для… Олег сам не мог сказать себе, для чего. Для того, чтобы здесь отсидеться? Наверное, так…

Куз, прервав свое радостное бормотание, пристально посмотрел на Настю, которая молча подошла к дивану, села на него и закрыла глаза, откинувшись на спинку.

– Я не знаю… – заговорил он другим тоном, повернувшись к Олегу. – Это, конечно, не мое дело… Но мне кажется, у вас какие-то проблемы.

– Не то слово, – ответил Олег.

– Позвони Егору, – неожиданно сказала Настя с дивана. – И оставьте меня в покое…

– А никто и не… – начал было Олег, но, увидев, что Настя легла и отвернулась от него и от Куза лицом к спинке, сунув под голову обе руки, поманил пальцем хозяина и указал ему на кухню.

Когда они вышли, Олег начал:

– Понимаете, тут такое случилось…

– Можешь не объяснять, Олег. Так, кажется, тебя зовут, да? Давай на «ты». Я всегда говорил, что этим кончится. Я ее предупреждал. Пасут вас бандюки, да? Наломали дров каких-нибудь?

– Вроде того…

– «Вроде того…» Что делать-то думаете? Может, в Штаты вам свалить? У Насти там концов полно…

– Да мы только что из Штатов…

– У-у-у… Лихо вас обложили… Ну вы даете. Так что думаете-то? У меня можете, конечно, пожить, мне не жалко, только всю жизнь ведь дома не просидишь…

– Нет. Разберемся. Вот Настю, может быть, у тебя стоит оставить. Она что-то не в себе…

– Да я заметил. Трудно не заметить. А сам-то как?

– Я вроде ничего. Мне надо с людьми встретиться, хоть ситуацию прояснить…

– Расскажи, может, и я на что сгожусь?

– Да, понимаешь… – Олег даже сам не понимал, почему он испытывает к этому, сидящему напротив заросшему густыми рыжими волосами близорукому алкашу такое доверие, что готов был рассказать все подчистую. – Понимаешь… Настиного друга посадили. Непонятно за что. И тут еще…

– Быкова, что ли?

– А ты откуда знаешь? – напрягся Олег.

– Ну, я ведь, батенька мой, все-таки журналист. А эта штука у настоящего журналюги в крови. Тебя могут отовсюду выпереть, можешь сидеть дома, все равно журналистом останешься по гроб жизни. Знаю, конечно. Газетки почитываем…

Он махнул рукой на горы газет, валявшиеся на подоконнике кухни.

– А что, в газетах уже об этом пишут?

– Только начали. Но уже достаточно, чтобы искушенный человек кое-что понял. А я ведь Настю-то знаю – будь здоров как. С самых разных сторон. И Быкова этого видел. Они ведь жениться собирались даже, точно?

– Да. Есть такое дело.

– Ну вот, а ты говоришь – тайна…

– Я не говорю…

– Ну ладно, неважно. Короче, я, в общем, в курсе дела.

– И что же?

– Ну из собственного опыта я, сопоставив некоторые факты, делаю очень простой вывод. Он очень свеж и необычен… Кстати, выпить нет у вас ничего?

– Выпить нет. Так что за вывод, короче можно?

– Хм. Короче некуда. Вы, друзья мои, столкнулись с такой мощной структурой, которая все крушит на своем пути. Вся банда этого Быкова отдала Богу душу в течение суток. Вот, – он вытащил из пачки газету, – смотри – «Расстрел в спортзале». Во всех газетах. А я-то благодаря Насте знаю, что это за спортзал. И что это за люди, которые были убиты в течение тех же суток в разных местах города…

– Много ты знаешь, – буркнул Олег. – С такими знаниями жить опасно…

– А я готов. Я уже смирился. Собственно, я вам дверь-то открыл как быстро – не обратили внимания? Ждал. Правда, не вас. Но эти скоро нагрянут. Они, судя по всему, «хвосты» обрубают. Разошлись не на шутку. Всех метут, кто как-то связан либо с Настей, либо с Быковым. И Быков этот, я тебя уверяю, из тюряги не выйдет…

– Ну это мы еще посмотрим. Я вот сейчас поеду к одному человечку, у меня ведь в «Крестах» тоже связи есть.

– Связей здесь мало.

– И деньги есть.

– Ну, дай Бог, дай Бог… Только не верю я. Не по нашим силам дело.

– Нашим?

– Нашим, нашим. Придут за вами – меня не спросят, при делах я или так… Все одно. – Он прищурил и без того превратившиеся в щелочки глаза, посмотрел хитро на Олега: – Слышь, ты сейчас уйдешь, так, может, денег мне дашь? У меня, бляха-муха, аванс кончился вчера. Неделю назад получил за книжку, то-се, знаешь, долги раздал, выпил-закусил, и хана. Теперь жди месяц, когда остальное выплатят. А может, и не понадобится уже…

– Ладно каркать… Слушай, я пошел, ты за Настей тут…

– Да послежу, послежу, не боись. Денег-то дашь?

– Ты что, в магазин собрался?

– Знаешь, Олег, у тебя здравый смысл-то остался? Если они сейчас, следом за вами не пришли, значит, еще вас не отследили. А если они придут, когда тебя нет, что ты думаешь, я тут Куликовскую битву устрою? Они меня загасят, как и не было. Так что есть я, нету меня – без разницы. Схожу, пожрать заодно куплю. Вы-то тоже, поди, не святым духом питаться будете? Главное, чтобы информация не просочилась, а в магазин-то, извини, ходить все равно придется. И лучше это делать мне. А тебе не светиться в общественных местах.

– Да уж знаю… Не учи ученого.

– Что там Настя говорила – Егору позвонить? Это телохранитель ее, помню такого… Что его, не замочили еще?

– Вот и проверим, – сказал Олег и пошел в комнату. – Настя!

Девушка лежала на диване без движения и никак не отреагировала на его голос.

– Настя, телефон Егора дай…

Она, не поворачиваясь, продиктовала номер слабым, еле слышным голосом.

– Ты как вообще-то? Как чувствуешь себя?

– Все нормально, – так же вяло ответила Настя.

– Ладно… Я скоро приду. Отдыхай…

– Подожди, – сказала Настя. – Подойди сюда. Наклонись.

Олег послушно подошел и, согнувшись, стал ждать, что же скажет ему Настя.

Она начала говорить, так и не повернувшись к нему лицом. Говорила она минут пять, но то, что узнал Олег за эти пять минут, в корне изменило его планы. Точнее, оформило их, поскольку до этой минуты определенных планов у него и вовсе не было.

– Ну ты даешь, – тихо сказал он. – Ты даешь… Как это тебе удалось?

Настя молчала. Не дождавшись ответа, Грабко кивнул появившемуся в прихожей Кузу, выдал ему все оставшиеся у него русские деньги и прибавил пятьдесят долларов.

– Хватит?

– За глаза, – серьезно ответил Куз. – У тебя-то осталось?

– Осталось…

На улице Олег поймал такси и поехал к Боковой. Он решил звонить от нее. Вряд ли эти мафиози сунутся на квартиру старшего следователя, который вообще был не при делах во всей этой истории.

Глава пятнадцатая

Михалыч еще раз порадовался своей прозорливости. Похоже, с годами он становился все более изворотливым и все больше и больше казался себе хорошим шахматистом, прогнозирующим партию на много ходов вперед и совершающим ходы, казавшиеся окружающим странными и даже ошибочными, но в конце концов подготавливающими блестящий эндшпиль, обещающий противнику бесповоротный и не лишенный изящества разгром.

Мало кто отваживался давать ему советы, но те, кто полагал, что их слова имеют для Михалыча какое-то значение, говорили, что если уж мести, то всех. А он оставил Егора в покое. И очень порадовался, что так поступил, после того, как в Америке эта маленькая блядь исчезла из вида, чуть не завалив между делом Баскета. Баскет-то выкарабкался, не замочил его этот ебаный Грабко, мент и есть мент, как его не прикармливай, сучье нутро прорвется рано или поздно. Вот и прорвалось. Казалось бы, ну чего ему еще желать? Денег до жопы, работа престижная… Нет, полез, подонок, опять воевать… Главное – за каким хреном? Этого Михалыч понять никак не мог. Неужели не понимает, что, пойдя против него, он сейчас выступил не против уличной гопоты и даже не против воров в законе. Он пошел против власти. А таких растирают в порошок, даже если за их спиной стоят дяденьки из министерств и Думы. За спиной Грабко же, насколько знал Михалыч, не было никого. Равно как и за спиной маленькой бляди.

И вот проявились. Проявились быстрее, чем ожидал Михалыч. Телефон Егора, конечно, прослушивался. Это сделать сейчас вообще – раз плюнуть, тем более – мобильный… Проявился сучий потрох Грабко. Михалыч-то думал, что они все-таки в Штатах немного отсидятся, но прискакали мгновенно… Видно, сильно этот Крепкий Настю к себе привязал. Пулей прилетела. И эта сволочь ментовская с ней… Герой, блядь. Борец за правду с тысячами Михалычевых долларов в кармане.

Где сама Настя, из разговора было непонятно, но то, что где-то в Питере, это точно. Михалыч приказал тут же брать и Егора этого долбаного, и Грабко, как только они встретятся. А развязать язык этому менту у него способы найдутся. И возить далеко его не придется, здесь же, на даче, в подвале, переоборудованном под тир, с прекрасной звукоизоляцией… И пацанов привлечь к допросу полезно будет. Пусть волчата пооботрутся как следует, пусть еще малость озвереют… крови попьют живой…

Тигран с Данилой одно время начали было его тяготить, но сейчас это ощущение прошло, и Михалыч понял, что изначально был прав в отношении малолетних киллеров. Их успехи в стрельбе превосходили всяческие ожидания. Он уже начал вывозить их в город и, конечно, под хорошим присмотром «выпускал» в люди. Адаптировались ребята, надо сказать, мгновенно. Толкались в ночных клубах, даже танцевали… С девчонками чего-то там перетирали, болтали, телефоны записывали. И никто из окружающих не знал, что за ходячие бомбы ходят по танцполам, жуют резинку и пьют в буфете сок. Да, таких можно засылать на самые крутые задания. Прав Михалыч, тысячу раз прав. Это его личная гвардия. И психологию парней он правильно рассчитал. После улицы, после крошащихся в руках грязных батонов, которые они жрали, когда Михалыч впервые увидел ребят, им ведь даже машины мыть не давали на улице Марата, гоняла их местная подростковая мафия, промышляли воровством мелким, такими же мелкими грабежами, попрошайничеством, перепродажей микроскопических доз наркоты…

С родителями у них проблемы были удивительно похожи, почти идентичны. Алкаши, полностью опустившиеся, доведшие свои жилища до такого состояния, что ребятам там и появляться было… нет, не страшно – страшно – не то слово, они уже, кажется, ничего не боялись, – а менее выгодно, чем ночевать в подвалах, где парни оборудовали себе уголки, по их словам, куда более уютные, чем «бомжатники предков». И не доставали их там ни эти самые предки, ни дружки, такие же отмороженные, как и папаши с мамашами… В историческом центре Санкт-Петербурга, между прочим, дело происходило, культурного, блядь, думал Михалыч, центра мира… Ну пусть, не самого «центра», но одного из.

Прикормил он их, пригрел, приодел, да с помощью доктора убедил, объяснил и заинтересовал… Хороший вор, – а Михалыч не только себя таковым считал, он им и был, – обязан быть психологом. Вот и пригодилось на старости лет… В том, что парни были преданы ему как собаки, он не сомневался. А дело для них он найдет. И здесь на мелочи размениваться не будет. На бандитов их натравливать – только хороший материал расходовать. Они у него для дел политических готовились. Для настоящей работы.

А с такими, как Крепкий, ублюдками можно и без таких золотых киллеров разобраться. Первая проба их была неудачной, но Михалыч и провел операцию тогда в лесу именно как пробу. Чтобы постреляли парни по живым мишеням. А попали не попали – дело десятое. Первый опыт все-таки…

По-настоящему с Быковым все было уже решено. «Машина пущена», – как любил говорить Михалыч. Деньги УПЛОЧЕНЫ. И он знал, что обратного хода эта машина уже не даст, хоть землетрясение, хоть революция, хоть пожар или потоп. УПЛОЧЕНО – значит, будет сделано. Особенно если это должно произойти в «Крестах». Уж где-где, а там-то у него, Михалыча, все схвачено, закручено и в кулак сжато.

Ему стало так интересно поглядеть в глаза пойманному менту, который его предал, что он сам поехал на акцию по… – даже слова было не подобрать – «по захвату» – это слишком громко, чего там захватывать-то, «по аресту» – вроде как не по понятиям…

Он смотрел из салона зеленой «двушки» – обшарпанного «жигуленка», в котором и прикатил сюда, чтобы не привлекать внимания, как Егор сначала топтался возле ларька «Союзпечати», одиноко торчавшего на проспекте Руставели, потом начал как бы прогуливаться, затем отошел в сторону магазина-«стекляшки», вернулся обратно, закурил… Надо же, в какую глушь их занесло на стрелку. За проспектом Руставели начинались уже бескрайние поля, это была северная черта города, скучное и унылое место, застроенное вперемежку пятиэтажными хрущобами и брежневскими высотными «точками».

«Что-то мент не спешит, – подумал Михалыч. – Или, скорее всего, проверяет, нет ли слежки за Егором. Нет ли подставы… Ну что же, правильно делает, сучонок. Только что же, весь день здесь торчать?»

От этих мыслей Михалыча отвлек телефонный звонок.

– Алло, – сказал он, поднеся трубку к уху.

– Господин Логинов? – голос Грабко был каким-то странно веселым.

– О-о, Олег! Где ты? Куда пропал? Как там в Штатах дела?

– А то вы не знаете? – усмехнулся Олег.

– Откуда, родной? Откуда?.. Ты-то сам где? В Питере?

– Кончай, Михалыч… Хватит комедию ломать.

– Хорошо. Согласен. Так где ты находишься-то, дружок? Ты понимаешь, каких дров вы наломали? Если не понимаешь, то приезжай, я тебе объясню. И вообще, давай проявляйся. Чем быстрее, тем лучше. А то если я тебя сам найду, то у тебя никаких шансов не останется. А если сам придешь – можно будет поговорить… Может быть, придумаем что-нибудь…

Егор впереди продолжал прохаживаться взад-вперед по пустому тротуару.

По проспекту медленно ехал милицейский желто-синий «газик». Сбросив и без того черепашью скорость, он остановился напротив Егора. Распахнув дверцы, выскочили на улицу двое ментов, звания которых Михалыч определить за дальностью расстояния не мог. Козырнув, что-то начали говорить Егору. Потом он полез за документами, а затем все было так, как и должно было бы быть. Егор сделал шаг к машине, положил руки на капот, его быстренько ошмонали и, открыв заднюю дверцу «курятника», пихнули туда. «Газик» хлопнул выхлопной трубой, выпустил облачко синего дыма и быстренько уехал в неизвестном направлении.

– Видел? – спросил Олег по телефону.

– Это твоя, что ли, работа? Сдал дружка своего?

– Никакой он мне не дружок, – ответил Олег. – А ты, если хочешь жить, отправляй своих костоломов, где они там у тебя прячутся, давай всем отбой, и пусть сваливают. Тогда я к тебе подойду. Один. Не бойся.

– Ты, парень, мордой не вышел, чтобы я тебя боялся, – сказал Михалыч, но вдруг услышал тихий хлопок, и машина качнулась, опустившись чуть вперед и влево.

– Это одно колесо, – прокомментировал в трубку Олег. – Ты под снайпером сидишь, Михалыч. – Он уже перешел на «ты». – Так что давай делай что сказано. А то от колес перейдем к более чувствительным частям.

– Чего делать-то? – спросил водитель, сидящий за рулем «жигуленка», Костя-Зверь, выполняющий на сегодняшний день обязанности личного телохранителя Михалыча.

– Ничего. Сидим, ждем. Ни хуя они нам не сделают. Кишка тонка… Олег, я отключусь на секунду.

– Давай, – разрешил Олег.

– Алло! Витя? – спросил Михалыч в трубку, набрав номер своей «группы захвата». – Ну ты видел?

– Все видел, – ответил Витя. Его джип стоял на противоположной стороне проспекта, тоже спрятанный за пятиэтажкой. И у Михалыча не было никаких гарантий, что его бойцы тоже не находятся на мушке у ребят этого поганца мента. И как только он успел? Как подготовил такую ловушку? А он-то, старый вор, как же так влетел по-глупому? Вот что значит расслабиться… Но кто же мог подумать, что этот сучонок так быстро способен все организовать…

Ну ничего. Машина пущена. Это главное. Все равно он не жилец, этот Грабко. Днем раньше, днем позже… Интересно, чего он сейчас-то хочет? Убить? Так стрельнул бы уже. Нет, убить тоже кишка тонка. Говорить желает. О чем же, интересно? Тоже, впрочем, нетрудно догадаться. Он же, хоть и мудак, и сука, но не идиот. Понимает, против какой силы пошел. И что эта сила его сметет, тоже понимает. Хочет гарантий, торговаться будет. Ну-ну… Поторгуемся. Даже любопытно.

Олег, сидя возле подоконника в квартире, являющейся «отстойником» Егора, на десятом этаже четырнадцатиэтажного дома, стоящего в дальнем от машины Михалыча углу прямоугольника, образованного четырьмя пятиэтажками, вопросительно посмотрел на Бокову. Подруга Грабко сидела рядом, сжимая в руках винтовку с оптическим прицелом, и сквозь него всматриваясь в машину. Локти Боковой упирались в письменный стол, придвинутый к окну. С улицы ни ее, ни ствола винтовки из-за полузавернутой занавески было практически не видно. Глушитель же делал выстрел почти неслышным ни для соседей, ни тем более для редких пешеходов.

– Ну что, надо идти, – неуверенно пробормотал Олег.

– Вот, блин, втянул ты меня в историю, – отозвалась молодая женщина, не отрываясь от прицела. Она говорила сквозь зубы, тихо, чтобы ни единым лишним движением не сбить прицел. – Несерьезно работаешь, Олег. Все «на авось». А вот если бы я не была мастером спорта и винтовки у меня не было? Ты что, киллера стал бы искать?

– Не знаю. Может быть, и стал бы.

– Ага. И ментов моих использовал. И охранное это агентство. Вообще, если бы не я, что бы ты сейчас делал?

– Не знаю. Но что-нибудь делал бы.

– Ага. Вы бы с этим Егором на пару штурм устроили, что ли? Вас бы перестреляли в две секунды. Или, скорее всего, перерезали… Во сколько тебе вся эта байда обошлась?

– С твоим гонораром – в пять штук баксов.

– Ничего себе… Стоит того?

– По моему разумению, это стоит значительно дороже.

– Это учитывая то, что ты у меня ночевал…

– И не только ведь ночевал, – деланно-равнодушно, словно про себя, пробормотал Олег.

– Э-э, стоп, стоп. Это в гонорар не входит. Ты меня, кажется, не за ту принимаешь…

– Все, проехали. Шутка.

– Пять штук…

– Ну да. Штука – тебе, две – ментам, которые Егора приняли, две – за наружное наблюдение за Михалычем и его бойцами… Так и выходит.

– Хорошо зарабатываешь, Олежка… В органах-то столько не платили…

– Ну и ты не в обиде, я думаю. Тебе-то деньги эти не помешают.

– Не помешают. Если, блин, не засыплемся.

– Не засыплемся. Твоя работа кончена. Теперь я пошел.

– Подожди. Ребята из наружки еще…

Ее фразу оборвал звонок мобильного телефона, который Олег сжимал в руке.

– Да? Уехали? Спасибо, ребята, с меня премия… Отлично. Проследите за нами немного. Да, «Ауди» серая… Сейчас выедем со двора на проспект, минут через пять.

Светло-серая машина действительно вывернула из-за угла четырнадцатиэтажной башни и остановилась возле ее единственного подъезда.

– Все. Пошел.

– Ни пуха, – бросила Бокова, не отрываясь от прицела. – Я прослежу, как вы пересядете…

Олег вышел из дома и сразу сел в машину, дверца которой предупредительно распахнулась, открытая изнутри. Сидящий за рулем Егор обернулся и, улыбнувшись, посмотрел на гостя.

– Во, блин, ни разу еще меня менты не подвозили с таким шиком… Эти, из ПМГ, сколько ты им забашлял, что они так любезны были? А? Если не секрет? Сколько сейчас стоит мент?

– Ладно, ты не очень-то веселись. Я ведь и сам – мент. Сколько надо, столько и стоит… Поехали.

Машина Егора плавно тронулась с места и через несколько секунд встала сзади «жигуленка», в котором сидели Михалыч и напрягшийся в ожидании схватки шофер. Но схватки не случилось. Егор спокойно подошел к машине, открыл заднюю дверцу и махнул Михалычу рукой – выходи, мол.

Старик кивнул своему охраннику – дескать, сам знаешь, что делать, и полез из машины. Как только он оказался на асфальте, его принял Грабко: взяв за плечи, запихнул на заднее сиденье «Ауди», а Егор в это время, стоя у неприкрытой дверцы «жигуленка», вытащил из кармана газовый баллончик и пустил внутрь салона длинную, долгую, шипящую струю. Водитель медленно опустил голову на баранку и замер.

– Готов, – констатировал Егор и захлопнул дверцу. – Через часок очухается, – сказал он Олегу, садясь за руль.

– Ну и что вы хотите, господа хорошие? Вижу, – заметил Михалыч, глядя на Егора, – что с ментами вы тоже в игры играете. Не боитесь, что с двух сторон вас прищучат?

– Не боимся, – ответил Олег, – поехали, Егор.

– Куда, если не секрет?

– Не секрет. К тебе на дачу. Там тихо, можно спокойно поговорить…

– О чем говорить-то? – спросил Михалыч. – О чем? Ты что, Олег, так до сих пор ничего и не понял? Куда вы полезли? Зачем? Жили бы еще и жили…

– Смотри-ка, он еще угрожает, – заметил Егор с переднего сиденья.

– Да не угрожаю я, не угрожаю. Как дети, ей-Богу… Я просто констатирую факт. Машина пущена. Все, ребята, хана вам. В любом раскладе. Даже мне эту машину уже не остановить. Тут такие силы, такие рычаги…

– Смотри-ка, в мэрии научился базарить, – усмехнулся Егор. – Складно. Как по телеку. Про рычаги особенно…

– Ничего. Мы его, как у них принято говорить, направим в нужное русло, – сказал Олег. – Кстати, Михалыч! Карманчики покажи-ка.

– Вспомнил. Нет у меня оружия, мне без надобности. Хочешь, сам смотри. Или на слово поверишь?

– Не поверю.

Олег быстро обшарил одежду сидящего рядом Михалыча.

– Ты, паря, дорогу-то знаешь? – спрашивал тем временем старик у Егора. – Куда рулишь-то?

– Знаю, не ссы…

– А ты грубиян, однако…

– Охраны сколько на даче? – спросил Олег.

– Какой охраны… Олежек, ты забыл, что ли? Нет у меня охраны. Никто ко мне не полезет, дураков нет… – Он сделал паузу, подчеркивая последние слова. – А сигнализацию мою ты знаешь. Никакой охраны не нужно. Да и брать у меня там нечего… Много ли старику надо…

– Вот про то, что старику надо, ты нам и расскажешь. Напишешь и нарисуешь…

– Да что ты хочешь-то, я все не пойму?

– Узнаешь…

Охраны на даче действительно не было. Впрочем, несколько последовательно расположенных линий самого разного рода сигнализации защищали дачу не хуже, чем пара-тройка костоломов.

Михалыч попросил ехать потише и на протяжении последнего полукилометра постоянно щелкал кнопками пульта дистанционного управления, отключая сирены и прочие, более хитрые штучки, обеспечивающие безопасность его загородной резиденции.

Когда они наконец вошли в дом, оставив машину на улице, – Михалыч предложил загнать ее в подземный гараж, но Егор отказался, сказав, что на улице будет спокойней, – Михалыч первым сел в глубокое кресло, весело посмотрел на своих похитителей и снова спросил:

– Так что ты хочешь, Олежек?

– Ты нас похоронил уже, кажется? Зря.

– Ох-ох, как ты был наивным глупым ментом, так и остался. – Михалыч покачал головой. – Ну вижу, мне тебя не переубедить… Ладно. Давай диктуй свои условия.

– Первое – Быков должен быть освобожден.

– Слушай, ты, мент… Я его туда не сажал. Я что тебе – прокурор республики, чтобы убийц из тюряги вытаскивать?

– Хорош орать, старый, – сказал Егор. – Разберемся, кто прокурор, кто судья. ТЫ нас понял?

– Ну ладно, допустим, – согласился Михалыч. – Что еще?

– Нам нужны гарантии безопасности Насти и нас самих…

– Допустим.

Михалычу стало явно неинтересно продолжение разговора. Олег это заметил и подошел к старику поближе.

– Ты, кажется, не понял?

– Ошибаешься. Я все давно понял. Я понял, что вы так и не разнюхали ни хера. Я же сказал – машина пущена. И от меня ничего не зависит. Вас все равно замочат…

– Ладно, проехали. Толку не будет от таких разговоров.

– Ну вот и славно, – сказал Михалыч. – Все?

– Нет. Ты расскажешь, что у тебя там в Нью-Йорке за военная база и какие концы здесь…

– Еб твою мать, Олег, я бы с удовольствием, да это ведь долгий разговор… В двух словах не расскажешь…

– А мы подождем.

Михалыч прищурился.

– А что, понравилась база-то? Слово какое придумал – «база»… Я и не называл никогда так… Впечатляет, правда? – Старик явно был доволен тем, что его детище заинтересовало Грабко. – На самом деле, обычное дело. То место, где вы были, – это просто центр охраны наших зарубежных операций.

– Каких?

– Ну, не будь ребенком, Олег. Наркотики, оружие, террористические акты. В общем, все, что надо, для оказания давления на нужные нам государственные структуры в Штатах. Компьютерная база данных. Досье. Кредиты нам что, думаешь, за красивые глаза америкосы валят? Ни хуя. Нужны мне деньги, я связываюсь с Нью-Йорком, они какого-нибудь сенатора или другого козла прищучивают, он начинает работать на меня. Деньги-то у нас гуляют не шуточные, не сотни тысяч баксов какие-нибудь, которые только деткам на игрушки, на мороженое падают… Деньги серьезные… Всю страну купить можно. Понял? Для этого и база, как ты говоришь, серьезная нужна. И люди серьезные. И в большом количестве. Целая почти армия. Теперь ты понял, что вы пошли против армии? Не против воров, время воров кончилось, а ты по привычке бьешься со мной, словно я гопник из подворотни… – Михалыч помолчал, вздохнул тяжело. – Ладно, парни. Устал я… Хочешь документы поглядеть? – вдруг спросил он у Олега.

– Какие документы?

– Ну по американскому центру. Напоследок глянь, я просто похвастаться хочу. Может быть, отпадет у тебя охота лезть в это дело. Хоть и опоздал ты, правда, но… учиться, – оно, говорят, никогда не поздно…

– Давай, заинтриговал. Посмотрим.

– Пошли тогда. – Михалыч встал.

– Куда?

– В архив мой.

Он не оборачиваясь и не приглашая больше за собой, пошел в кухню. Егор понял, что он совершенно не боится ни ствола пистолета, который Егор не сводил со старика ни на секунду на протяжении беседы, и вообще, кажется, ничего. «Очень крутой дед», – подумал он, направляясь следом за Михалычем.

Они вошли в узкий проем, открывшийся после того, как Михалыч распахнул незаметную дверь, почти сливающуюся со стеной, и спустились в подвал-гараж.

Старик шел впереди и, когда он остановился, чтобы щелкнуть выключателем, Егор приблизился к нему вплотную. Михалыч последний час вел себя настолько спокойно и расслабленно, по-стариковски, что Егор воле-неволей чуточку расслабился…

Его реакции не хватило, чтобы опередить движение старика, оказавшегося не по годам прытким и сильным. Резко повернувшись, Михалыч каким-то непонятным Егору приемом выбил пистолет из его руки, отшвырнул ногой в сторону, успел-таки щелкнуть выключателем и отскочил метра на три в глубину бетонного зала.

– Что, блядь, суки ментовские? Думали, я, блядь, старый лох? Вас, козлов, не надо и с пацанами брать, я один вас мог уже двадцать раз замочить. Лохи, ой лохи…

Олег и Егор замерли перед стариком, в руках у которого теперь была «Беретта» с глушителем, он будто вытащил ее прямо из стены, когда зажигал свет.

– Ой козлы, ой козлы… Как с таким народом работать? Разве вы работники? Я бы вас к себе в контору даже посуду мыть не взял… Ладно, поговорили и будет…

Глаза его словно подернулись ледяной корочкой, и Олег услышал два характерных хлопка, которые издают пистолеты с глушителями в замкнутом пространстве…

«Беретта» вылетела из руки Михалыча вместе с крупными красными брызгами. Рука резко дернулась в сторону, и Олегу показалось, что кисть оторвалась и сейчас полетит вслед за пистолетом, но это была иллюзия. Михалыч даже не изменился в лице. Он медленно повернул голову, опустив руку, с которой быстрой, уверенной струйкой текла на пол кровь. Видимо, у него были перерублены артерии.

Олег проследил за его взглядом и увидел двух пацанов, появившихся в подвале совершенно бесшумно. Они были в одинаковых спортивных костюмах и кроссовках. Даже лица их были похожи. Несмотря на то, что один был явно восточного типа, второй – чистый русак, было в них что-то общее, какая-то печать на лицах, которая бывает только у родных братьев. Оба пацана сжимали в руках по пистолету.

– Дети мои, вы что, с ума?.. – начал было Михалыч, но пистолеты пареньков снова дернулись, чмокнув глушителями, и две пули вошли аккуратно в глазницы Михалыча, лишив его уже навсегда возможности видеть, а заодно слышать, чувствовать, сердиться и радоваться.

– Привет, Егор, – сказал один из пацанов. На вид ему было лет двенадцать-тринадцать, хотя восточное, с резкими чертами лицо имело выражение совершенно взрослое, серьезное. – Знал бы ты, как мы тут охуели… С Настей все в порядке?..

Это и было то чудо, о котором Настя рассказала Олегу перед тем, как он отправился на свою последнюю операцию из квартиры Куза.

Все то время, пока Егор помогал ребятам убрать труп Михалыча, пока они закапывали его возле стены дачи, в кустах, настилали сверху дерн, даже кустики кое-какие пересадили, чтобы все выглядело пристойно, Олег пытался понять, как же это Настя умудрилась подставить старику таких ребят и как же он не просек этой подставы.

– Все просто, – сказал Егор, когда они ехали в его «Ауди» к городу. – Настя же действовала не впрямую. А дед ее до самого конца всерьез не воспринимал. Так же, как и Даньку с Тиграном. Хотя и ставки на них делал большие…

– Да уж, – заметил Тигран с заднего сиденья. – Он нас на политиков хотел выводить. Политические убийства затевал… А потом сдал бы нас, сволочь, это же ясно…

– Он что вам, сам об этом рассказывал?

– Ну да, прямо… Но у нас головы-то есть на плечах, это дед нас за детей безмозглых держал. Мы-то все понимали, разговоры его слушали, когда он наверху базарил со своими… Тут все ясно. Тяжело было только когда врач его с нами колупался. Чуть крыши не снесло, в натуре. Заколол всякой дрянью, потом очухивались, бля, месяц, наверное…

Олег чувствовал себя неуютно, зная, что за его спиной сидят два профессиональных киллера, у которых неизвестно что на уме. Тем более, что им по двенадцать лет. Подростки. Неуправляемые…

– А как вы вообще туда попали? – спросил Олег. – Мне Настя только в последнюю минуту про вас рассказала…

– Да как попали, как попали? – переспросил Тигран. – Настя нас вытащила из полной жопы. Денег давала, то-се… А потом и придумала эту штуку. С киллерами малолетними… – Он усмехнулся. – А мы просто оказались в нужном месте в нужное время. Старик нас и подобрал. Думал, мудак, что сам все разработал. Ну он не прикольный дед, у него бы мозгов не хватило. Настя ему постепенно на мозги-то капала, она ему блядей малолетних поставляла, те ему всякие байки про малолеток пели… Она сама тоже, при встречах, то-се, опасные, мол, ребятки есть… Потом сама она ведь тоже не очень-то девка чистая… Вот и подвела его к этой штуке. А мы как бы в засаде сидели до поры до времени. Вот и пиздец деду, слава Богу, достал он нас…

– Слушайте, а в Быкова – это тоже вы стреляли?

– Мы. Круто получилось, да?

– Это что же, тоже Настя знала?

– Ну мы же его не убили, – впервые раскрыл рот Данила. – Мы же, блин, стреляем-то, будь здоров. Ранили в руку, как и хотели…

– Ну а второго-то…

Данила зло усмехнулся.

– А что – второго? Надо же, чтобы правдоподобно все было. Вот второго и замочили. И дед нам тогда поверил… Окончательно…

«Да, – подумал Олег, ежась от холодка, пробежавшего по позвоночнику. – Правдоподобно… Взяли, пристрелили человека… Чтобы, видите ли, правдоподобно… Чудны дела твои, Господи. И ужасны…»

– А с Егором мы знакомы давно, – заметил Тигран. – Еще Настя нас знакомила. Сказала, что когда он приедет на дачу, надо будет старика мочить…

– Настя так сказала? Давно?

– С самого начала. Она все, блин, предвидеть может. Крутая девка. Так все и вышло, как она говорила. Егор приехал, мы деда чпокнули. Чего теперь делать будем, а, мужики?..

– Теперь валить надо отсюда, – мрачно сказал Егор. – На некоторое время из города надо валить. Может быть на год, на два. Михалыч-то сказал ведь – «машина пущена»… Искать нас будут. Сейчас у нас есть фора по времени, часа три. Надо за это время слинять.

– А куда? Куда линять-то?

– Блин, надо Андрюху еще из тюряги вытащить.

Олег почесал голову.

– Ну, это я Боковой поручил, денег ей дал…

– Сколько дал?

– Дал мало, но когда нужно будет платить, то она мне позвонит, я деньги с карточки переведу на Настин магазин, она там получит. Вытащит, у нее связей будь здоров… Главное, чтобы хоть под подписку, под залог вышел, дальше разберемся. Это дело, на самом деле, нехитрое. Под залог выпустят.

Куз открыл дверь и впустил всю компанию, не удивившись присутствию Данилы и Тиграна.

– Девочка-то плоха совсем, – сказал он тихо.

– А что с ней?

– Депрессия. Это, ребята, страшная штука. Настоящая депрессия, она, бывает, до летального исхода доводит… Надо ее куда-то, к врачам, что ли… Переутомилась она, с головой не все хорошо стало… Не понимает ничего… Молчит…

– Я все понимаю, – вдруг подала голос лежащая на диване Настя. – Что с Андрюшей?

– Решили вопрос. Вытащим его из «Крестов». Вернее, вытащат. Михалыча больше нет…

– Хорошо, – сказала Настя и снова замолчала. Через полминуты она вдруг повернулась, показав страшно бледное, осунувшееся лицо.

– Едем в Крым…

– Куда? – спросил Олег. – В какой Крым?

– Все нормально. Я покажу, куда. Там у Андрея есть схрон. Там деньги наличные, никто не знает… Едем…

– Все. Решили, – сказал Егор. – Поехали. Ты не с нами? – спросил он у Куза.

– Да вы что? Мне и здесь хорошо…

– Тогда держи, – Олег протянул ему пачку долларов. – Премия…

– Спасибо. Не откажусь.

– Сколько в машине мест-то? – спросил Олег. – Мы все, – он обвел взглядом компанию, – не влезем…

– А мы остаемся, – сказал Тигран. – Вот моя труба, – он протянул Егору клочок бумажки. – Звоните, если чего. У нас тут с Данилкой есть планы кое-какие…

Олег несколько секунд молча смотрел в глаза малолетнего киллера. Планы у них, видите ли, есть…

– Ладно, парни, время дорого, – сказал Егор. – Надо валить по-быстрому. В Крым так в Крым. Я думаю, Настя знает, что говорит. Олег, точно с Андрюхой твоя барышня все сделает?

– Сделает, – сказал Олег. – Гарантирую. Это дело двух-трех дней. Аванс-то я ей дал, для первого, так сказать, взноса. Хоть и немного, тридцать штук всего, но это все, что удалось собрать в налике. Остальное получит в магазине. Там все схвачено, все свои.

– А снимут они столько нала?

– Есть у них нал. Настя там деньги крутила свои и Андрюхины… Деньги есть. Да и Настя сказала, что в Крыму там что-то…

В машину Егор нес Настю на руках. Когда она встала с дивана, то начала сразу валиться как-то боком на пол. Он подхватил ее и уже не выпускал. Спустившись по лестнице в тесный грязный двор, он положил ее на заднее сиденье, сунул под голову свой джемпер.

– На машине поедем?

– Так надежнее, – сказал Олег. – Чтобы в аэропорту не свинтили… Можно, скажем, до какого-нибудь города маленького на машине, там на поезде…

– Хуйня, доедем на тачке, – сказал Егор. – На бензин денег хватит.

Когда машина неслась уже по Московскому шоссе, без всяких проблем миновав посты ГАИ на выезде из города, заправилась бензином и набрала скорость, Олег наклонился к Егору и тихо, чтобы не услышала Настя, которая не то спала сзади, не то просто лежала, плавая в своей депрессии, спросил:

– А знаешь, что она мне сказала, когда я пошел на встречу с тобой?

– Что?

– Я их всех, говорит, уничтожу. Смотри-ка, получается у нее. У меня, мента, не получалось, а у нее получается.

– Девка еще та, – ответил, покачав головой Егор, и нажимал на газ. – Она еще всем даст оторваться. Вот увидишь. Это только начало.