Последняя крепость Рейха

Глава 7 Кровавая Пасха

Пасха в Германии в 1945 году приходилась на 1 апреля. Даже ощущение приближавшегося праздника не могло изменить настроений среди жителей Бреслау. Рольф Бекер писал о днях, предшествующих Пасхе: «Каждый день, как только на несколько минут замолкают орудия, то тут же включаются советские громкоговорители. Но теперь тон обращений к защитникам и жителям Бреслау несколько иной. Нам дают понять, что если крепость будет продолжать сопротивление, то она будет разрушена до основания всеми имеющимися в распоряжении Советов военными силами… Руины улиц некогда одного из самых красивых городов Германии подсказывают, что угрозы, звучащие из динамиков, не являются преувеличением». Словно в предчувствии огромной беды, несмотря на все запреты, в городе начинает работать «сарафанное радио». 31 марта, в Страстную субботу, Хуго Эртунг записал в своем дневнике: «Уже долгое время муссируются слухи о том, что русские решили сделать Бреслау пасхальным подарком своему руководству. За последнюю пару дней усилился артиллерийский обстрел. С двухмоторных самолетов стали сбрасывать бомбы такой величины, каких мы не видели до сих пор». О событиях собственно в пасхальную ночь лучше рассказать одному из очевидцев: «Внезапно все меняется. Начинается ураганный огонь, который по своей силе превосходит все обстрелы, которые нам до сих пор удалось пережить. В небе появляются эскадрильи бомбардировщиков, которые метают на наши крыши бомбы». Бомбардировки и артиллерийский обстрел сопровождались пропагандистскими акциями. С неба сбрасывались листовки, с прилегающей к передовой территории улиц вновь вещали советские громкоговорители. Буххольц вспоминал: «Звучащие на немецком языке призывы свергнуть гитлеровскую систему раздавались даже с воздуха, с самолетов».

Эрнст Хорниг в своих мемуарах вспоминал: «События тех пасхальных дней едва ли можно передать словами. Для этого слова являются слишком слабым средством. Произошедшее превзошло все наши даже самые худшие опасения. „Пасха превратилась в ад для Бреслау“ — как записала одна из моих церковных сотрудниц».

Как уже говорилось, пасхальное воскресенье в 1945 году пришлось на 1 апреля. В тот день советская артиллерия (включая крупнокалиберные 280-миллиметровые орудия) обрушила на город шквал огня. Под прикрытием артиллерии в направлении аэродрома Гандау направились советские тяжелые танки. В результате ураганного огня и бомбардировок немецкие парашютисты стали нести большие потери. Из-за поднявшихся клубов пыли 20-миллиметровые спаренные автоматические пушки оказались не в состоянии вести огонь. Несколько немецких 88-миллиметровых зенитных орудий в первые же часы наступления были уничтожены прямыми попаданиями советских снарядов. Два часа спустя после начала операции советские танки стали приближаться к зданию интерната для слепых. Здесь располагался штаб полка, откуда организовывалась вся оборона этих краев. Резервный взвод, который имелся в распоряжении штаба полка, был тут же направлен удерживать территорию между интернатом для слепых и Одером. В тот момент подполковник Мор еще имел связь с майором Тильгнером, группа которого находилась на левом фланге. В силу своего местоположения она не понесла огромных потерь. В итоге она все-таки получила приказ отходить к шлюзам на Одере. Генерал Нихоф вспоминал о том дне: «Мы очень удивились, когда русские после своего первого крупного успеха не продолжили наступать на правом фланге, продвигаясь дальше, а повернули на северо-восток в направлении саперных казарм. Между тем наступила ночь. Группа майора Тильгнера, которая за ночь не понесла никаких потерь, была доставлена на грузовых автомобилях в полк. Разумеется, тяжелые пушки пришлось оставить на шлюзах. Когда настал второй день Пасхи, то на западе был создан новый оборонительный рубеж. Позже, оказавшись в плену, у нас состоялась беседа со штабным офицером из армейского штаба генерала Глуздовского. На наш вопрос, почему русские во второй половине Пасхального воскресенья после удачного прорыва нашей обороны не повернули направо, офицер сначала промолчал. Затем он посмотрел на карту и произнес: „У нас были другие планы“. Очевидно, что русские просто не смогли воспользоваться этим уникальным шансом».

Дым пожарищ над городской ратушей

Эрих Шёнфельдер, один из немногих выживших немцев, которые принимали активное участие в обороне Бреслау, вспоминал: «В этой преисподней вряд ли кому можно было помочь. Да и сама помощь была по своей сути бессмысленной… Наиболее сложно пришлось Песчаному острову. В местной церкви виднелась огромная пробоина от бомбы. Старая церковь Святого Винсента, в которой располагался надгробный памятник Генриху IV, была объята полностью огнем. В развалины был превращен монастырь Святой Урсулины. Около тридцати плачущих сестер молились на коленях перед разрушенным храмом. Они больше не понимали этот мир. Словно маяки огнем в ночи пылали две башни собора. Зарево пожарищ было видно далеко за пределами Бреслау. Словно огненные капли в воде, в которой отражается буйство пожаров, рушатся выгоревшие куски башен. Старый Бреслау перестал существовать». По приблизительным подсчетам, только за 1 апреля 1945 года на город было сброшено около 5 тысяч бомб. На второй день пасхальной недели усиленные бомбардировки временно прекратились. Но это отнюдь не остановило многочисленные пожары. Ночью бомбардировщики сменили самолеты «У-2», которые за характерный звук работающего двигателя были прозваны немцами «швейными машинками». Из этих небольших советских самолетов трассирующими пулями с небольшой высоты производился обстрел улиц.

Церковь Святого Винсента, уничтоженная пожарами

Горит один из кварталов Бреслау

Пожары в Бреслау в первых числах апреля 1945 года были настолько сильными, что в городе стали плавиться даже камни. Хуго Эртунг в своих дневниках так описывал события пасхальной недели: «Накалившись от жары, начинает звонить колокол. Пасхальный звон Бреслау. В нашем дворе неистовствует огненная стихия. В раскаленных вихрях почти моментально тает древесина. Столпы огненных искр возносятся к небу, чтобы упасть на соседние крыши и дать жизнь новым пожарам. Весь второй день Пасхи ознаменован огненным кошмаром». Один из евангелических священников вспоминал о тех днях: «Мы верили, что для нас пришел час Страшного суда». Сложно даже предположить, насколько невыносимым было положение мирных жителей города. Хуго Эртунг сообщал: «Мы ходим вечно сонные и грязные. Насос больше не может подавать воду, и наши глаза изъедены дымом. У всех в голове одна мысль — быстрее бы это закончилось». Когда настал вечер 2 апреля, весь центр города был выгоревшим.

Рольф Бекер вспоминал о «пасхальном сражении»: «Оборонительные бои в первые недели апреля по своей ожесточенности достигли апогея. В районе интерната для слепых позиции удерживает проверенный в боях полк Мора. Но и он неуклонно теряет свои силы… Бои идут у вокзала Пёпельвиц. Там русские простреливают буквально каждый метр. Их силы слишком велики. Под их огнем гибнет все больше и больше защитников. По мосту через Одер в мощном рывке в северную часть города прорываются русские танки. Постепенно их наступление останавливается. Брошенный в бой батальон парашютистов уничтожен почти полностью. В идущий несколько дней напролет боях выкошен батальон „Вуттке“, который удерживал Позенер- и Альзен-штрассе. Советские войска медленно продвигаются вперед».

Бои в Бреслау. Расчет 122-миллиметровой гаубицы ведет огонь по немцам

Об ожесточенности боев свидетельствует также сообщение командира штурмового орудия лейтенанта Хартмана: «На следующий день я был направлен к интернату для слепых. Вместе со мной был унтер-офицер Майер со своим штурмовым орудием. Он был моим давнишним приятелем по 3-й батарее 311-й бригады. В подвале интерната я нашел капитана Вульфа, чей командный пункт располагался в этом здании. Он командовал батальоном Гитлерюгенда. Он сообщил мне, что русские танки должны были располагаться в парке, который раскинулся к северу от интерната для слепых. В указанном месте я натолкнулся на подростков из Гитлерюгенда, которые вышли, чтобы провести разведку. Я с моим наводчиком пополз к сваленному дереву. Внимательно вглядываясь между ветвями, мы обнаружили, что в 150–200 метрах от нас стоит бронированный гигант. Речь шла о штурмовой гаубице, чей калибр был 152 миллиметра. Мы быстро вернулись к нашему штурмовому орудию и поехали, пока перед нами не оказалась просека. В селекторную связь я отдал приказ водителю: „Забирай влево“. Через несколько секунд наводчик отрапортовал: „Полностью готов“. „Огонь!“ — скомандовал я. В этот момент русские заметили нас и стали опускать ствол орудия. Но было слишком поздно. Раздался выстрел нашей пушки, который ударил по ушам, но хоть как-то успокаивал нервы. Я видел, как из ствола метнулось пламя. Первый же выстрел попал в цель. Что-то хлопнуло справа от меня. Когда я удивленно выглянул из люка, то обнаружил, что меня поддержало огнем орудие моего приятеля Майера. Русский танк был объят пламенем. Мальчишки из Гитлерюгенда восторженно указывали на другой русский танк, который укрылся чуть дальше по просеке. Я направил мое штурмовое орудие поближе к деревьям и накрыл его огнем. Русский не двигался, но и не загорелся. Когда при следующем выстреле заклинило гильзу от снаряда, то смелые мальчишки помогли ее извлечь. В этот день русские не смогли продвинуться дальше на данном направлении. Но все же во время последующих боев здание интерната для слепых пришлось сдать. Теперь линия фронта проходила по западным окраинам города. Нам, к сожалению, не хватало тяжелых самоходных орудий. Наши штурмовые орудия не могли поспеть повсюду, где в них нуждались. Утрата аэродрома Гандау очень болезненно сказалась на снабжении наших частей боеприпасами. Мы были вынуждены экономить снаряды. В данных условиях мы могли рассчитывать только на боеприпасы, которые сбрасывали с воздуха. Исходя из опыта, их спускали на парашютах в трех кварталах от русских позиций. Но даже в этих условиях я ни разу не сообщал о невозможности участвовать в боях из-за недостатка снарядов. Командир нашего подразделения обер-лейтенант Реттер был неутомим в поисках сброшенных боеприпасов, которые бы подходили для наших орудий. Он не стеснялся лично доставлять их».

Во время этой «пасхальной битвы» на западные районы Бреслау была обрушена целая лавина бомб и снарядов, которые превращали многочисленные дома в обломки строительного мусора. Город был объят пожарами. Генерал Нихоф писал: «Несмотря на это, неприятель не смог сломить ни оборону, ни волю защитников крепости». Даже под этим ураганным обстрелом продолжали работать гражданские заведения, которые отвечали за подачу воды, электрического тока и за телефонную связь. Показательно, что только в данных ужасных условиях прекратил ходить последний трамвай. Чего же достигли во время пасхального штурма советские войска? Они смогли углубиться с запада в немецкие позиции приблизительно на 2–3 километра. Частями Красной Армии также был взят аэродром Гандау, что стало для всего Бреслау очень серьезной потерей. С этого момента раненые не могли вывозиться из города на самолетах. Переполненные военные госпитали стали истинным мучением как для пациентов, так и для обслуживающего персонала. Но в данной ситуации кажется странным, что советские войска не стали развивать свое наступление, используя мощные штурмовые группы. Не исключено, что советское командование в своих действиях было сковано «южным» и «северным» фронтом. Для немцев же эти бои закончились небольшим подарком. В их руки попали секретные документы, которые позволяли отслеживать все радиопереговоры частей Красной Армии. Советское командование, судя по всему, даже не заметило пропажи этих документов, так как радиосвязь продолжалась на прежних частотах с прежними позывными. Как результат, штаб крепости Бреслау заблаговременно получал сведения обо всех запланированных советскими войсками операциях, а генерал Нихоф имел время, чтобы прибегнуть к эффективным контрмерам.

Советские военные инженеры изучают немецкую установку «Насхорн»

После Пасхи советское наступление на «западном» фронте больше напоминало неконтролируемый лесной пожар. На южном фланге удар пришлось держать полку Ханфа, который после 24 марта вновь стал командиром полка. Он сменил раненого полковника Фельхагена, который в начале марта был доставлен на самолете в Бреслау. После ожесточенных боев было принято решение взорвать железнодорожную дамбу Позенского моста. Но к 11 апреля немцам удалось отбить у советских войск местность, располагавшуюся к югу от Никойлаторского вокзала. От этого участка, удерживаемого полком Ханфа-Фельхагена, фронт по линии железной дороги проходил по правому флангу полка Бессляйна (Гребшенер- и Виктория-штрассе). Здесь имеет смысл предоставить слово лейтенанту Хартману, так как он не только описывал в своих воспоминаниях действия своих штурмовых орудий, но и давал общую картину тогдашних боев. К тому моменту сам Хартман за свои заслуги был награжден Рыцарским крестом. «Русские атаковали нас на левом берегу Одера. Кажется, их целью было двигаться вдоль Одера, чтобы затем клином ударить в центр города. Я с унтер-офицером Майером располагался непосредственно за линией фронта. Когда усилился артиллерийский и минометный огонь, то мы покинули наш подвал на Айхенпарк-штрассе и стали подниматься к гавани по Пёпельвиц-штрассе в направлении Промницер-штрассе. Через сады и луга, которые располагались между интернатом для слепых и дубовой рощей, в нашем направлении ехало несколько вражеских самоходных артиллерийских установок. Мы открыли по ним огонь из всех стволов. У одной установки оказалась перебита гусеница. Другая артиллерийская установка неуклонно приближалась и стала заходить ко мне с правого фланга. Я израсходовал весь свой боезапас и призвал на помощь Майера. Он последним снарядом смог поджечь русского гиганта. Остальные предпочли удалиться в лес. Внезапно один из танков вновь выехал из леса и устремился к зданию интерната для слепых. Русские пытались отбуксировать своего подбитого товарища. Несколько брошенных гранат заставили их отказаться от этого намерения. Слава богу, русские больше не пытались атаковать, а только лишь вели огонь из леса. Несмотря на недостаток боеприпасов, мы остановились на Пёпельвиц-штрассе, чтобы оказывать нашим солдатам хотя бы моральную поддержку. К этому моменту был уже полдень. Внезапно раздался гудок. Я выглянул из люка и увидел, что за моей машиной стоял „Фольксваген“, который привез обед. Я крикнул водителю: „Если ты только с едой, то исчезни! Мы не голодны. Нам не хватает боеприпасов“. Тот испуганно скрылся. Но наш простой продолжался недолго — вскоре нам подвезли снаряды. Теперь мы устремились вперед и добили русский танк, застрявший у интерната для слепых. Вечером мы получили подкрепление в лице командира роты лейтенанта Фенцке. На следующий день было много спокойнее. Однако я все равно смог подбить три русских противотанковых орудия, которые занимали позиции к северу от интерната.

В один из последующих дней начался форменный фейерверк. Тогда я смог подбить на Пёпельвиц-штрассе русский танк и противотанковое орудие. Несмотря на это, русским все равно удалось продвинуться вперед вплоть до усадьбы, которая располагалась на углу Пёпельвиц- и Промницер-штрассе. Также ими была взята дубовая роща. Из-за того, что противник активно использовал огнеметы, ни одна из наших контратак не увенчалась успехом. 7 или 8 апреля русские уже полностью контролировали дубовую рощу. К сожалению, в этот день мы потеряли нашего товарища, унтер-офицера Майера. Его штурмовое орудие было подбито, причем несколько осколков застряли у Майера в легких. Он был размещен в военном госпитале, где спустя несколько дней умер от ран. Я посетил его незадолго до кончины, чтобы сообщить ему, что он был представлен к званию фельдфебеля. Это было его последней радостью в жизни. Час спустя его не стало. Вероятно, смерть спасла его от страданий, на которые он был бы обречен в советском плену.

Находясь на путепроводе на Пёпельиц-штрассе, я смог подбить еще один русский танк в дубовой роще. Он стоял рядом с садовым павильоном. 10 апреля я вместе со своим штурмовым орудием покинул Кришке-штрассе и двинулся на Позенер-штрассе. Незадолго до этого командир роты получил ранение в голову, а потому мне пришлось возглавить всю боевую бронетанковую группу. 18 апреля нас разбудил начавшийся ураганный обстрел. На командном пункте, куда я сразу же устремился, чтобы выяснить обстановку, подполковник Мор был очень злым. Вход в казармы был наполовину разрушен. Из стены торчал русский неразорвавшийся снаряд. Я полагаю, его калибр составлял 280 миллиметров. В штабе полка царила суета. Оказалось, русские при поддержке танков смогли вырваться из дубовой рощи и взяли железнодорожную насыпь. Но три моих штурмовых орудия были готовы к бою. Мы тут же направились в путь. С того момента, как я возглавил боевую группу, мне пришлось пересесть на штурмовой танк IV, на котором было установлено орудие от „Пантеры“. Когда мы достигли железнодорожной линии, которая шла от Длинного переулка вдоль Гнезнер-штрассе к вокзалу Одертор, мы попали под мощнейший артиллерийский и минометный обстрел, который усиливался с каждой минутой. Я остановился на шоссе близ остановки Пёпельвиц. Через перископ я стал изучать садовую территорию. Там я заметил пятнистых гигантов со 152-миллиметровыми орудиями. В первого из них я попал без проблем, его тут же охватил огонь. Длинное орудие от „Пантеры“ позволяло стрелять на приличные расстояния. Вслед за этим последовал другой, за ним еще один. Все больше и больше стальных чудовищ становились видимыми. Они не понимали, что происходит. У меня было чувство, что мы вели огонь на учебных стрельбах. Когда я полностью израсходовал свой боезапас, многочисленные русские танки горели, как факелы. Пять из них было на моем счету. Бой продолжили сопровождавшие меня штурмовые орудия. Высоко на железнодорожной насыпи я заметил русский танк. Я засек вспышку выстрела, прежде чем успел вернуться и пополнить свой боезапас. По дороге назад я натолкнулся на два штурмовых орудия, которые должны были ночью удерживать позиции на передовой. Я считал их уничтоженными. Они, подобно мне, полностью израсходовали все снаряды, когда началась русское наступление. Теперь я мог спокойно направляться за боеприпасами. Я быстро загрузил снаряды во внутреннем дворе судебной тюрьмы и без промедлений устремился вперед. У командного пункта я заметил подполковника Мора. Он попросил подвезти его. Он даже не снял свою фуражку. Когда мы прибыли к обозначенной дорожной развилке, русский огонь стал настолько сильным, что я попросил, чтобы полковник с одним из танков „PzII“ вернулся назад. В этот момент появились новые русские танки. Я смог подбить два из них. Во время небольшой передышки какой-то обер-лейтенант запрыгнул ко мне на орудие и прокричал, что я являюсь воплощением танковой смерти. Входе этого боя другие штурмовые орудия подбили еще пять русских танков. Сами мы не понесли никаких потерь, если не считать мою антенну, которую сбило осколком снаряда. В пекле боя я даже не заметил, что русские также вели огонь по нас. Это был действительно замечательный день. Однако он не закончился. Нами была предпринята контратака, в ходе которой я в очередной раз расстрелял все снаряды. Боезапас пришлось доставлять командиру подразделения обер-лейтенанту Реттеру. Он же мне сказал, что о моих успехах было доложено в штаб крепости. В 15 часов силами батальона Гитлерюгенда была предпринята новая контратака. При нашей поддержке он смог отбить у русских железнодорожную насыпь. Ближе к вечеру мы нашли вражеский танк, который свалился в воронку от бомбы и никак не мог из нее выбраться. Его можно было заметить, только если приблизиться вплотную к воронке.

Ничего не подозревая, мы забрались на гиганта, который почти отвесно стоял на краю воронки. Я разрабатывал план, как можно было бы извлечь этот танк, не повредив его. Я запросил 30 фольксштурмистов, чтобы те попытались вытащить танк из воронки. Выполнение этого задания я поручил унтер-офицеру Кунерту. Сам же я направился на командный пункт к подполковнику Мору, чтобы получить новое задание. Когда я прибыл туда, то унтер-офицер Кунерт сообщил, что, оказывается, в танке оставался русский экипаж, который при первой же возможности открыл огонь из орудия. Половина лица Кунерта была обожжена огнем от близкого выстрела. Я тут же рванулся вперед. Когда мы прибыли, то, несмотря на все призывы, экипаж танка не намеревался сдаваться. Русские пытались отстреливаться и бросать ручные гранаты. После этого их пришлось расстрелять из фаустпатронов. Это был наш тринадцатый советский танк, подбитый за этот день боев. Этот случай показывает, насколько ожесточенными были бои. Позже я не раз задавался вопросом, почему экипаж не покинул свой танк и предпочел сражаться до самого конца. Я полагаю, что в этом танке находился командир подразделения. Рано утром во время наступления русского танкового подразделения машина командира провалилась в воронку. Видимо, в тот момент как русские танкисты потеряли контакт с командирским танком, я как раз отдал приказ своим штурмовым орудиям открыть по ним огонь. Русский командир, узнавший об уничтожении его подразделения, предпочел не возвращаться к своим и решил погибнуть в бою. Между тем русские пытались безуспешно атаковать наши позиции от Николайторовского вокзала вдоль Позенерского железнодорожного моста. В ходе оборонительных боев здесь было подбито в целом 25 русских танков. В сводке по крепости в те дни было даже упомянуто мое имя. Причем меня почему-то произвели в „лейтенанты противотанковой обороны“. Между тем из бумаг убитого офицера мы узнали, что главной целью русских была Бондарная площадь, располагавшаяся по ту сторону Одера».

Во время продолжавшихся в течение первых чисел апреля 1945 года боев за «западном» фронте так же активно использовались батальоны Фольксштурма. Батальоны Гитлерюгенда (55-й и 56-й) участвовали в боях близ предприятий Рюттгера и вокзала Пёпельвиц. Чуть позже к ним присоединился сформированный в феврале «железнодорожный батальон» Пёча (74-й). Хорошее знание местности железнодорожниками помогло им во время боев за сортировочную станцию Мохберн. 21-й батальон Фольксштурма, которым командовал гвардейский егерь Пфланц, с начала января принимал участие в боях при Дихернфурте. В апреле он был послан на усиление полка Ханфа-Фельхагена. В боях на плацдарме близ Николайтора (Николаевских ворот) участвовал 68-й батальон фольксштурмистов. В ночь с 18 на 19 апреля он потерял своего командира Кайслинга. После этого перешел в подчинение майора Клозе, который поначалу командовал 41-м батальоном Фольксштурма, а затем получил под свое начало один из армейских батальонов. Сам Клозе за проявленную храбрость был награжден Рыцарским крестом.

Со временем советским войскам все-таки удалось взять под свой контроль железнодорожную насыпь близ Николайторовского вокзала. Но данный тактический успех был связан с огромными потерями в частях Красной Армии. В первую очередь это касалось тяжелых танков. Во многом ситуация напоминала штурм железнодорожной насыпи на «южном» фронте. Различие состояло лишь в том, что немцам все-таки удалось создать в дамбе оборонительный рубеж и специальные укрытия. Впрочем, и здесь им явно не хватило рабочей силы, чтобы завершить возведение полноценной линии обороны. Несмотря на то что была отбита железнодорожная насыпь, оборона немцев не была полностью сломлена. Советским войскам так и не удалось достигнуть своей главной на тот момент цели — захватить Бондарную площадь в северной части Бреслау. Как отмечал генерал Нихоф: «Кроме всего прочего, наше сопротивление усиливалось, так как мы использовали преимущества, которые давала плотная городская застройка. Мы активно использовали опыт, который приобрели в уличных боях на южных окраинах города». Кроме того, немцы провели в очередной раз перегруппировку сил. 21 апреля 1945 года с передовой были отозван полк Мора, который без передыха принимал участие во всех боях с самого начала «пасхальной битвы». Его сменил переброшенный с юга эсэсовский полк Бессляйна.

Разрушенная железнодорожная станция

Между тем командование крепости ясно понимало, что трудности будут увеличиваться с каждым днем. Главными из них были невосполняемые потери и недостаток боеприпасов. Ситуацию не спасало даже использование «минометов Бреслау». Генерал Нихоф и его помощники все чаще и чаще отдавали приказ уклоняться от боев, если это было возможно. На счету был каждый патрон и каждый снаряд.

Если говорить о возведении «внутреннего аэродрома „Кайзер-штрассе“», то на этой «просеке» не мог приземлиться ни один самолет. В лучшем случае сюда мог сесть грузовой планер. Когда нехватка боеприпасов стала настолько острой, что в штабе крепости каждый день высчитывали, могли ли артиллеристы «потратить» 20 или 30 снарядов (и это на целый город!), генерал Нихоф связался с командованием 17-й армии и попросил поддержку боевой авиации. Когда небо было чистым, немецкая авиация могла поддерживать с воздуха контратаки защитников Бреслау. Дело было не только в нанесении урона частям Красной Армии. Среди защитников Бреслау стало распространяться мнение (к слову сказать, небезосновательное), что их бросили на произвол судьбы. Появлявшиеся в небе машины Люфтваффе должны были подогревать у солдат и гражданского населения призрачную надежду на деблокирование. Комендант крепости не решался лишить людей последней надежды. Он регулярно посещал военные госпитали и лично награждал отличившихся солдат. Но силы окруженной немецкой группировки таяли с каждым днем. В апреле надо было вновь искать пополнение. В итоге около 120 санитаров в военных госпиталях сменили халат на винтовку за плечом. Все они оказались распределенными между различными подразделениями — пополнение требовалось везде. В свое время в самостоятельную часть был выделен артиллерийский батальон. Он был составлен из наиболее опытных офицеров, унтер-офицеров и солдат. В силу очевидного недостатка боеприпасов командир крепостной артиллерии Урбатис предложил разделить их между пехотными частями.

В середине апреля 1945 года полковник Зауэр направил батальон, которым командовал Вуттке, с «северного» на «западный» фронт. Позиции отбывшего подразделения занял резервный батальон учебного полка графа Зейдлица (адъютант лейтенант Шёнфельдер). Создание данного полка во многом позволило готовить столь необходимые для крепости резервы. Сам граф Зейдлиц погиб 2 мая 1945 года во время боев на «северном» фронте. В резерве у крепости к концу апреля оставался только 2-й учебный батальон.

Советские штурмовые группы безуспешно пытались пробиться к центру города

Активный обстрел советской артиллерией территории города иногда приводил к непредвиденным последствиям. Так, например, в апреле взорвался заминированный немцами Песчаный мост. Впрочем, это оказалось единственным случаем непредусмотренного детонирования заложенных под мосты и путепроводы зарядов. После этого происшествия лейтенанту Шульцу, командиру роты технической поддержки, предстояло восстановить очень важный для немецкой обороны Песчаный мост. Кроме всего прочего, он был важен для снабжения немецких частей на передовой и поддерживания телефонной связи. Во время восстановительных работ Шульц предложил коменданту крепости разминировать оставшиеся внутри города 16 мостов и путепроводов. Только так можно было избежать их непредвиденного уничтожения. Предложение было принято, так как уже давно не существовало никакой тактической необходимости уничтожения мостов в центре города. По итогам разминирования освободившиеся саперы были направлены в пехотные подразделения.

Когда мы говорили о затихании боев на «южном» фронте, это вовсе не значило, что 609-я дивизия и вовсе не подвергалась никаким атакам со стороны частей Красной Армии. Дивизия была едва ли не самым ценным и мощным резервом, который было категорически запрещено отводить на западный участок фронта. Сама же дивизия обладала минимальными резервами — таковым был полувзвод, которым командовал лейтенант Бенше. В зоологическом саду командовавший с февраля 1945 года одним из полков Фольксштурма майор Юнг устроил что-то вроде «дома отдыха». Там немецкие солдаты, временно отбывавшие с передовой, могли недолго отдохнуть. К этому моменту советские части так и не решались на наступление через затопленную долину Оле. Здесь предпринимались лишь небольшие разведывательные вылазки, для отражения которых вполне хватало сил фольксштурмистов.

В апреле 1945 года капитан Моосхаке получил долгожданное известие. Сам он вспоминал об этом так: «Моя супруга с детьми, скрываясь от русского наступления, перебралась из Восточной Померании в Дрезден. Я уже был в Бреслау, когда узнал, что Дрезден был полностью разрушен. С тех пор я не имел никаких сведений о своей семье. В одну из ночей над главным вокзалом Бреслау оказался подбит немецкий самолет. Летчик успел выпрыгнуть с парашютом из горящей машины. Он приземлился как раз около командного пункта нашей дивизии. Его тут же доставили к нам. Первым делом он спросил меня, знаю ли я капитана Моосхаке. В ответ, что таковым являюсь именно я, он передал мне письмо от моей жены. Так я получил весточку о том, что моя семья смогла спастись из объятого огнем Дрездена».

В своем рассказе мы в основном уделяем внимание «южному» и «западному» фронтам, фактически обходя стороной северный участок. Между тем он имел немалое стратегическое значение. Находясь по ту сторону Одера, он был, по словам генерала Нихофа, «зонтиком для Бреслау». По мере того как немцам удавалось более-менее успешно отражать атаки Красной Армии на юге и западе, у советского командования росло желание «закрыть этот зонтик». Если красноармейцам удалось бы прорвать немецкую оборону к северу от Бреслау, то это имело бы для защитников крепости катастрофические последствия. Однако «северный» фронт выдержал все атаки советских войск.

«Даешь Бреслау». Советские орудия ведут огонь по городу. Конец февраля 1945 года

На левом фланге, где позиции были ограничены Одером, и, соответственно, южнее Одера также велись бои. После того как 23 февраля 1945 года полк Бессляйна был откинут от Вайстринца, были перенесены назад и позиции полка Зауэра. После удачной перегруппировки «боевой группы Тильгнера», которая входила в состав полка Мора, левое крыло полка Зауэра было отодвинуто во время «пасхального сражения» вплоть до Ранзенерских шлюзов. Впрочем, данный полк до самого конца обороны Бреслау удерживал позиции на южном берегу Одера, где постоянно подвергался советским атакам с флангов.

Наряду с полком Зауэра на данном участке фронта сражался находившийся чуть правее полк Веля, который после переброски его с «южного» фронта должен был удерживать северные рубежи города. Здесь же активно использовалась «артиллерийская группа Север», которой командовал майор Гартль. Она состояла из шести батарей (трех батарей немецких полевых гаубиц, одной — немецких тяжелых гаубиц, а также двух трофейных батарей, укомплектованных итальянскими и польскими 75-миллиметровыми орудиями). «Артиллерийская группа Север» весьма выгодно использовала местный ландшафт, что позволяло ей успешно действовать даже в условиях. ограниченного боезапаса. Расположение немецких артиллерийских батарей было настолько выгодным, что они могли противостоять советской артиллерии. В качестве примера можно привести батарею лейтенанта Зигрета, которая занимала позиции в Кляйнау. Ею была уничтожена одна из советских минометных батарей, которая пыталась начать обстрел немецких позиций к югу от Рукса. Секретом данного тактического успеха немцев были скоординированные действия всех родов войск. Именно это позволило удерживать в «открытом» состоянии «зонтик» над северными районами крепости.

Между тем сам город был превращен в руины. О событиях апреля 1945 года Рольф Бекер вспоминал: «Центр города от Рыцарского моста до Энгелъсбурга выжжен дотла… Вокруг Нового рынка находятся руины домов да остовы зданий, которые каким-то чудом удерживают их фронтоны. Советы сдержали свои угрозы. Они уничтожили Бреслау, а затем перепахали его обломки. О количестве погибших можно только предполагать. Над руинами выжженного Кольца одиноко возвышается здание ратуши, построенное в готическом стиле».

Вера Краузе, которая при наступлении советских войск в начале марта была вынуждена несколько раз менять свои убежища, вспоминала о «кошмаре Пасхи 1945 года»: «В субботу накануне празднования Пасхи обрушился полностью дом № 67 по Хиршланд-штрассе. Бербель и я во время бомбардировки находились в прихожей. Вокруг нас были раскиданы трупы, но с нами самими ничего не произошло… После этого я со своим ребенком попыталась найти убежище в погребе. Но из-за угрозы пожаров решила пробираться к казармам в Розентале, где находился мой муж. Целую ночь, держа за руку свою девочку, я брела по охваченным пламенем улицам. Бушующий огонь оставлял только чуточку места для прохода. Иногда улицы были полностью перегорожены пожарами. Но мы шли по ним, не чувствуя страха. Разве страх мог помочь в данной ситуации? Во вторник в районе 7 часов 45 минут мы добрались до казарм в Розентале. Мой муж был несказанно рад нашему появлению, так как не знал, остались ли мы живы в пылающем городе. Мы разместились в небольшой квартирке в доме, расположенном по соседству с казармами. Я нашла в них какую-то работу. Теперь мы, как солдаты, получали паек. Во время работы Бербель была всегда рядом со мной. Я не оставляла ее без присмотра ни на минуту».

Существовавшая в городе пожарная команда ничего не могла поделать с разгулявшейся огненной стихией. Но это не мешало самим немецким пожарным неделями напролет вести свою собственную войну с огнем. Большинство пожарных машин и сами команды располагались в здании на Вайден-штрассе. К апрелю 1945 года вся эта пожарная команда насчитывала лишь 9 человек. Но это не мешало им выполнять свою работу. Для удобства тушения пожаров в каждом из районов были созданы специальные цистерны. Поскольку до окружения Бреслау в феврале 1945 года этот немецкий город почти не подвергался воздушным налетам, то большинство пожарных машин было передано в Дрезден, который фактически был сметен с лица земли воздушными налетами англо-американской авиации. Казалось бы, пожарные Бреслау должны были развести руками, но, как отмечали очевидцы, это было не так. Начиная с середины февраля они пытались гасить пожары хотя бы в наиболее значимых зданиях. Причем все это делалось под обстрелом советской артиллерии либо же в непосредственной близости от мест ведения уличных боев. В итоге нет ничего удивительного в том, что немецкие пожарные несли потери. Однако вскоре в городе стала ощущаться нехватка воды. Трубы водопровода были разрушены в большинстве районов, а потому можно было сразу же отказаться от мысли подключения шлангов к пожарным гидрантам. В итоге немецким пожарным приходилось тянуть шланги на тысячу и даже более метров.

К середине апреля в Бреслау стали ощущаться проблемы с запасами еды. В первую очередь это сказалось на гражданском населении, среди которого стали распространяться самые различные болезни. Появилась опасность возникновения эпидемии. Кроме всего прочего, сами мирные жители уже были охвачены одной эпидемией, которую очевидцы называли «подвальной болезнью». Речь шла о бесконечных нервных срывах, которые нередко случались с людьми, проводившими в подвалах и погребах целые недели напролет.

Группа советских огнеметчиков во время штурма Бреслау

Результатом ожесточенных и кровавых боев первых десяти дней апреля стало расширение советских позиций в западных районах Бреслау. К 11 апреля линия немецкой обороны уже проходила вдоль железнодорожной дамбы Познаньского железнодорожного моста и далее на юг к вокзалу Николайтор. Во время наступления части Красной Армии смогли не только отбить у немцев аэродром Гандау и углубиться в данном направлении на 2 километра в немецкие позиции. Как результат, советские части находились в 2200 метрах от внутреннего кольца города. От Штригауэр-плац их отделяло каких-то 500 метров.

Почти все немецкие части еще в конце марта были отброшены с окраин в центр города. Только одному батальону из состава полка Ханфа удалось закрепиться в Мариахёфхен, небольшой деревне, находившейся к югу от аэродрома Гандау. Однако на первой неделе апреля и данное подразделение было отведено на юго-восток. Один из солдат данного батальона вспоминал: «Во время пасхальных праздников на этом участке фронта мы принимали участие в ожесточенных боях. Но поскольку с запада было предпринято крупное наступление, в ходе которого был захвачен Гандау, мы были вынуждены сменить позиции. Мы были направлены вести бои у бункера, располагавшегося близ Штригауэр-плац. Позиции моей роты проходили по Берлинской, Познаньской улицам и заканчивались на улице Фридриха Вильгельма. Там же располагался командный пункт нашего батальона. Он располагался в подвале заведения „Вельтбюне“. Данные позиции нам удалось удерживать до самой капитуляции».

Установка деревянных стабилизаторов на «летающие торпеды»

Кровопролитные бои первых чисел апреля, кроме всего прочего, имели своим следствием значительное увеличение раненых. Ими были переполнены все военные госпитали. Их уже никто не мог вывезти на самолете. Хуже всего приходилось раненым, которые располагались в наземных бункерах. В расположенных там госпиталях было от 1000 до 1500 человек, которые укладывались плотными рядами прямо на полу. Конрад Бюхзель, который ежедневно посещал один из госпиталей, так описывал представшую его взору картину: «Медицинские сестры трудятся в самых жутчайших условиях. Свет в госпитале зажигается только на 6 часов в сутки. Именно в эти часы, когда подается электричество, возможна вентиляция помещений. На верхних этажах температура достигает 35°. Настоящий уход за ранеными едва ли возможен, так как нет даже возможности поддерживать хотя бы подобие чистоты». Казалось, что в отдельно взятом немецком городе наступил Конец Света.