Последняя ночь Бандита

– Собака закрыта?

– Да.

– Тогда выпускай ребят.

– Как быть с Ахиллом?

– Его не надо, ссорится с Каиром.

– Из-за Лорки?

– Да. И следи за тигрёнком…

Старый цирковой пёс Бандит опустил голову на пол, понюхал щель у порога и продолжал слушать давно знакомые слова и звуки. В вольере звякало железо и скрипели дверцы клеток – зверей выгоняли на вечернюю проминку перед кормлением. Ассистент укротителя ворчал на тигров.

– Куда?! Ну, давай, давай, шевелись… А тебя долго упрашивать?.. Алексей Петрович, Каир за спину заходит вам…

Раздался резкий, острый щелчок шамберьера, потом мягкий топот бегущего тигра.

– Пускай рабочие моют сперва переходные клетки, – сказал укротитель. – И скажи, чтобы насухо вытирали, сгниют скоро доски.

– У Байкалихи крайняя доска уже подломилась… А тигрёнок-то боится! И уши прижал, и есть не может…

– Привыкнет…

Бандит медленно привстал и взглянул через выпиленное в двери каморки треугольное отверстие. Всё было привычным и совсем обыкновенным. Разве только чуть больше шума – в цирк привезли для детских представлений маленького тигрёнка.

Бандит был огромный и мрачный псина с тяжёлой грудью, непропорционально узким задом и лобастой, густо заросшей длинным волосом головой. От головы к заду количество волос убывало, и хвост был почти совсем гол. Наверное, поэтому Бандит часто паршивел, и тогда его мазали синькой. Он привык к ней и не лизал её, так и ходил в ярких синих пятнах. А длинная шерсть ниже пасти была грязно-красного цвета, слипшаяся от крови, потому что Бандит ел сырое мясо. На левом боку от плеча до брюха тянулся неровный шрам – след удара тигриной лапы. После этого удара бок у Бандита болел, и он спал возле паровой батареи, прижимаясь к ней. А когда пробегал мимо тигриных клеток слева направо, то держался от клеток чуть дальше.

Он лежал в своей конуре позади вольера, смотрел в треугольное отверстие на маленького тигрёнка и чувствовал приближение чего-то совершенно необычно-тихого, обволакивающего. Это необычное и неизвестное входило в Бандита через сердце. Сердце болело, и он чувствовал его удары в каждой подушечке на лапах.

Клетку с тигрёнком поставили в вольере высоко над полом, на оцинкованном ящике. Тигрёнок лежал на самой середине клетки, прижав передними лапами кусок мяса, и рычал, и молотил хвостом. Малыша только что привезли из уголка Дурова, он первый раз видел взрослых тигров и страшно испугался их. Взрослые ходили вокруг, часто поднимались на задние лапы, пытаясь достать мясо, но прутья клетки были частые, и лапы взрослых тигров не пролезали сквозь них. Однако тигрёнок не мог понять, что он в безопасности. Малыш взвизгивал, жмурился и быстро-быстро вилял самым кончиком хвоста.

Мельтешня в вольере раздражала Бандита: он привык, что в эти вечерние часы уже наступала тишина и его выпускали из каморки. Бандит со стоном зевнул, его клыки глухо лязгнули после зевка. В ответ на этот лязг возле отверстия возникла тигриная пасть, душное дыхание Каира окутало пса. Каир повернулся к двери каморки задом и помочился, стараясь попасть в отверстие.

– Старый разбойник! – сказал укротитель и ударил тигра веником по морде.

А Бандит равнодушно чихнул, он давно уже привык к таким проделкам зверей – им не оставалось ничего другого, чтобы свести с ним счёты. Уже десять лет он жил в цирке. Когда-то с ним занималась известная дрессировщица. Она промучилась больше двух лет, но не смогла изменить характер Бандита – вздорный и угрюмый. Пёс быстро осваивал любые трюки и хорошо запоминал их. Иногда на репетициях он даже оживлялся и, казалось, начинал работать с удовольствием, но на манеже что-то случалось с ним, он замыкался, тускнел, ложился под барьер и вжимал голову в опилки.

С детства Бандит не любил, когда на него смотрели, когда он оказывался весь на свету, среди большого, открытого пространства. Это был ночной пёс. Бодрствуя в настороженной тишине, среди полного мрака или в тусклом свете дежурной лампочки, он чувствовал себя свободно и хорошо. Ночами он делался как-то эластичнее, естественность повадки скрашивала его некрасивость. Пожалуй, он становился даже изящным, когда бесшумно шёл вдоль ряда тигриных клеток, отвернув морду в сторону, шёл лёгким, скользящим шагом, чувствуя каждое движение зверей, выражение их глаз, настроение.

Он родился в отрогах Хингана на Амуре. Его отец и мать рыскали по тайге и переплывали реки. Отец погиб в схватке с медведем, а мать задрал тигр. Его первые хозяева отлавливали зверей для цирков и зоосадов. И запах тигров он помнил с тех пор, как помнил себя.

Бандит никогда не издевался над тиграми, не давал им понять, что он свободен, а они нет; что он стережёт их, что он принадлежит к тем, кто командует ими. Но тигры не любили его, хотя тоже привыкли к его всегдашнему присутствию. Они не любили, когда среди ночи он появлялся перед клеткой и тихо ложился вблизи. Сквозь густые брови не были видны его глаза. Каждый из зверей знал, что Бандит лежит на расстоянии в коготь больше того, на которое можно высунуть лапу сквозь прутья клетки…

Шум в вольере нарастал. Взрослые звери потеряли всякую солидность, пытаясь достать еду тигрёнка. А малыш так разволновался, что мясо не лезло ему в глотку, он уже устал рычать, урчать и прижимать уши. Кончик хвоста тигрёнка вылез за прутья клетки. Байкалиха сразу же куснула этот кончик. Тигрёнок с чрезвычайной скоростью замолотил хвостом, но на хвосте не было глаз, а обернуться малыш боялся. Тринадцать здоровенных зверюг столпились возле клетки тигрёнка, стараясь укусить маленький хвост. Им стало тесно, и они, конечно, передрались. Прибежал ассистент, раздались удары бича; тигров загнали по клеткам, а маленький зверёнок победно рычал им вслед, стоя в скульптурной позе, придавив лапой расплющенное мясо.

Бандит вышел в вольер и занял свой пост у входа. Его сразу опять потянуло лечь, но он остался сидеть, привалившись плечом к стальной раме ворот. Где-то близко, за дощатой перегородкой, тяжело вздыхал больной верблюд, хрумкал овёс на стёртых зубах пони, журчала вода в душе.

Тигров кормили, они чавкали.

– Байкалихе ещё дай… Почему Роза не ест? Гуляет?.. Сколько раз я приказывал точнее развешивать мясо!.. – говорил дрессировщик, осторожно переступая золотыми сапожками через кучи мокрых опилок; разноцветными искрами вспыхивал его манежный костюм.

Бандит ждал, когда хозяин заметит его. Но укротитель ушёл в душ. И тогда Бандит лёг. Вообще, он никого не любил за всю свою жизнь, и только делал вид, что привязан к укротителю, потому что так было положено ему отроду. Было положено встречать хозяина утром, настойчиво и угрюмо подставлять голову под тяжёлую ладонь, идти за ним по пятам среди утреннего циркового оживления, слушать привычно ласковые слова. Но Бандит знал, что укротитель боится тигров, и потому не мог уважать его. Раньше укротитель не боялся. Это началось тогда же, когда Лора распорола Бандиту бок. И теперь укротитель потел ещё до входа к зверям. И запах пота был иным, нежели после выхода из клетки, после работы. Но Бандит понимал и то, что хозяин неплохой человек. Укротитель каждый день сам проверял, не завелись ли у зверей глисты. И у него не было любимчиков. И на манеже он работал легко, в хорошем темпе, красиво, всегда повторяя не получившийся трюк. Его называли Королём тигров. И только Бандит знал, что этот человек боится каждой репетиции и представления, хотя и побеждает страх, делает его незаметным.

Укротитель пришёл из душа в халате, с папиросой в руке, сел на реквизитную тумбу и тяжело задумался о чём-то, покачивая ногой рулон старых афиш, изодранных тигриными когтями. Бандит ждал, когда укротитель докурит папиросу, чтобы потом проводить его до дверей конюшни, потому что хозяина положено провожать.

– Ты что, болен? – спросил укротитель. – Поди сюда!

Бандит подошёл и лёг. Что-то слишком сильно билось в подушечках его лап, стоять было тяжело.

– Ты стар, приятель, – сказал укротитель. – Ты слишком стар, мудр и слишком много знаешь… И ты слишком много жрал сырого мяса в последние дни. Завтра я прикажу дать тебе касторки.

Бандит пошевелил ушами.

– Скучная у тебя жизнь, – говорил укротитель. – Пожалуй, она даже скучнее моей… Для тигров – ты собака. Для собак – ты тигр. Для людей – угрюмый и мрачный тип, с которым лучше не связываться…

Бандит слушал и соглашался. Действительно, всякая собака, почуя его, поджимала хвост и неслась прочь, и шерсть на её холке торчала дыбом, потому что Бандит пропах тигриными запахами. Конечно, он мог догнать пса или суку на пустынных ночных улицах, когда ассистент выводил его на прогулку, но что было от этого толку? Что толку в дрожащей от судорожного ужаса городской собаке, сбитой им с ног на скользком асфальте?.. Уже много-много лет Бандит жил в одиночестве, но так и не смог привыкнуть к нему, хотя давно смирился с ним. Люди, которых ему было поручено кусать и отгонять от клеток, злились на него. Им хотелось поближе рассмотреть тигров… Что знали эти случайные в цирке люди о тиграх? Что знали они о бесконечной дикости или о великой нежности, которая рождается вместе с тигрёнком, о нежности, с которой тигрица облизывает своих детей в ночной тишине? И разве они могли догадаться о том, что под каждым когтем тигриной лапы притаилась смерть, ибо сырая убоина, попавшая под когти, разлагается быстро и несёт в себе трупный яд? И разве кто-нибудь рассказывал им о жизни тигрёнка? О том, что любой рождённый в неволе тигр выкормлен собакой, потому что тигрица задавит тигрёнка на жёстком полу клетки? А тигры? Кто из них вспомнит о суке, которая кормила их в детстве? Кто из них вспомнит о нежном сосце, прокушенном острым тигриным зубом, о струйке крови, текущей по животу дворняги, о великом терпении, с которым она переносит боль?

– Можете уходить, – сказал укротитель своему ассистенту. – Я сам закрою вольер. И чтобы к утру вы достали новый стек!

– Где же я его достану?

– А мне какое дело? Вы поломали, вы и доставайте! И не лезьте на манеж, когда вас не зовут. Нечего корчить из себя артиста… Ступайте!

Ассистент ушёл, тихо ругаясь. А укротитель продолжал бормотать:

– Молоко на губах не обсохло, а туда же… Он уже хочет показать, что может работать не хуже меня… Машет бичом, зажмурив глаза… Того и гляди, глаз вышибет. Хватит мне шрама на лбу… И вообще, следует брать в ассистенты старых, а не молодых, ты понимаешь, о чём я, Бандит? Надо брать старых, чтобы они не старались подставить подножку и вылезти на твоё место… Это мои животные, мои! – громко сказал укротитель и отшвырнул папиросу. – Ну, что ты смотришь? – спросил он Бандита. – Ты на самом деле меня понимаешь? – он опустил руку и потрепал пса за ушами. – Ты думаешь, я побаиваюсь? Нет! Просто у меня нет порядочного ассистента. А мне положено их два!

Бандит привык к тому, что ассистенты менялись часто, Дрессировщик менял их, как только замечал, что они осваивались со зверями. Он ревновал и боялся стать ненужным. Он ощущал животных как свою собственность, как неотъемлемую часть самого себя. И он любил животных. И сейчас он встал и помазал Бандита синькой.

– На ночь я открою тигрёнка, – говорил укротитель. – И ты, старая псина, не трогай его… Малышу надо размяться… А ты не бойся, – говорил он тигрёнку. – Если пёс решит куснуть тебя, ты прыгай обратно в клетку, а Бандит не допрыгнет туда. Он уже слишком стар, понял? Все то стары, то молоды… А что лучше? Это не так просто решить… Выпить мне сегодня или не пить? Идти мне сегодня к Наде или не идти? Пустит она меня к себе или не пустит?.. Опять доски остались мокрыми в переходной клетке!

Так разговаривал укротитель, пропуская цепь в скобы, задвигая щеколды. Потом он ушёл, по конюшне расползлась тишина. И наконец стало слышно мерное дыхание тигров, тихое бурчание в их животах. А когда Бандит услышал даже стрекозиное дрожание раскалённой нити в дежурной лампочке, то встал и пошёл в обход по вольеру, задерживаясь на несколько секунд возле каждой клетки.

Каир дремал, высунув передние лапы из клетки, касаясь ими каменных плит пола.

Ахилл бесшумно кружил из угла в угол: он любил Лорку, а Каир отбил её у него, и теперь Ахиллу не спалось.

Байкалиха валялась на спине, поджав лапы совершенно по-кошачьи, её зелёные пустые глаза были полуприкрыты.

Большой и грустный лев Персей, привезённый в цирк для киносъёмок, болел. Накануне его стравили с Каиром и снимали для картины их драку. У Персея оказался повреждён позвоночник и оторвано ухо. Весь день его кололи пенициллином, но веселее он не стал. Персей был старым львом, и когда на него выпустили старого, но ещё очень сильного тигра Ахилла, то Ахилл не полез драться. Ахилл понял, что лев слаб и совсем не хочет меряться силами. И потом оба они – и лев, и тигр – были уже достаточно мудры, чтобы понять, что стравливают их нарочно. И тогда они легли и отвернулись в разные стороны, и ничего не хотели друг другу дурного. Но людям надо было затеять драку. И в клетку пустили молодого Каира. Каир сразу бросился на льва и рвал его, а тот не сопротивлялся, потому что Каир был слишком молод, силён, и глуп, и жесток. И получилась не драка, не сражение могучих и красивых зверей, а избиение. И люди из кино остались недовольны. Персея лечили, чтобы потом ещё один раз попробовать стравить его с Ахиллом. Лев понимал это, был вял и грустен.

Бандит миновал Персея и тихо лёг перед клеткой тигрицы Лоры. Лора сразу проснулась от прилива злобы. И начала метаться из угла в угол, судорожно позёвывая, притираясь на ходу затылком к прутьям, будто быстро считая их. Она не могла спать, когда близко лежал Бандит.

Ночная тишина текла низко по полу вместе с уличным холодом. Из кладовки, где хранились мясо и бутылки с рыбьим жиром, пахло мертвечиной. И всё поскрипывали колёса Лориной клетки, то упираясь в стопорные клинья, то чуть отходя от них – в ритм метания тяжёлого тела Лоры. Потом Лора тоже легла, она сдержала себя, свои метания, и легла на усыпанный влажными опилками пол клетки. И они в упор стали смотреть друг на друга.

Века дикости и ненависти разделяли их. Они обоняли друг друга и разговаривали запахами. Запах крови, беспощадности, бесшумности тёк от тигрицы. Ночной треск камышей, хлюпанье грязи под копытами дикого кабана, дыхание ветра в ветках старого кедра, чуть слышный шелест обмёрзших почек шиповника, журчанье таёжной реки, хриплый крик ночной птицы, внезапный треск подламывающихся досок тигриной ловушки слышала Лора в эти тягучие минуты. Потом она услышала медленно приближающийся лай и увидела оскаленную пасть лайки над краем ямы. И больше она не могла лежать и сдерживать себя, и она опять начала метаться по клетке, прижимаясь затылком к прутьям и судорожно позёвывая. А Бандит, казалось, спал. Но это только казалось. Он вспоминал перестук колёс товарного вагона, запахи угля и мазута, быстро мелькающие за открытой дверью снежные леса, неожиданный и визгливый скрип тормозов, грохот сорвавшихся с креплений клеток, лязг железа, испуганный рёв тигров, невнятные крики людей, зажмуренные глаза Лоры, её длинное, гибкое тело, протискивающееся сквозь согнутые прутья клетки, бегущего к дверям вагона дрессировщика с шапкой в руках, других людей на снегу; и первый прыжок Лоры к дверям, первый удар её лапы по шапке укротителя и второй удар уже по плечу его, и вдруг опустевший проём дверей перед Лорой, её силуэт на фоне снега, и свой бросок, удар клыков, треск упругой и жёсткой кожи тигрицы под его клыками и сразу огромную боль в боку, и запах своей крови, и клокот ненависти.

И, вспомнив всё это, Бандит бесшумно оскалился и, низко опустив голову, пошёл в кладовку, понюхал бутыли рыбьего жира, полизал засыхающую конскую кровь и лёг левым боком к паровой батарее. Он всё сильнее ощущал тяжесть своей большой головы, челюстей, его голову тянуло к полу.

Время медлительно потекло сквозь него. Сотни ночей он уже провёл так, бездумно бодрствуя, изредка почёсываясь, ощущая в левом боку привычную боль, подёргивая настороженными ушами, ожидая неизбежного утра. Но сейчас он вдруг ощутил тревожное желание уйти далеко отсюда, уйти туда, где нет никого, где никто не помешает – чему? – этого он не знал. Ему надо было встать и уйти, но он не мог разрешить себе этого. Ему надо было уйти туда, где никто не помешает остаться одному с самим собой навсегда. Но понять этого он не мог и только ощущал глухую, неясную тревогу. И ещё он ощущал потерю обоняния. Он поднимал свой нос в направлении известного запаха и ждал прихода этого запаха, но не мог дождаться его. И всё это было странно. Бандит тянул нос к синим пятнам возле хвоста, к тем пятнам, которые намазал укротитель. Но они ничем не пахли. И Бандиту от этого становилось страшно и неуютно. А всё остальное было обыкновенным, известным, даже скучным, и старый цирковой пёс оставался лежать под паровой батареей в кладовке. Тихая растерянность вошла в него. Изредка неожиданные ассоциации возникали в его собачьем мозгу. Ассоциации рождались от случайных звуков или сильных, резких запахов, которые пробивали его ослабевшее чутьё. Где-то шебаршила крыса, и Бандит вспоминал свою смутную юность, болезненно-яркие огни манежа и цепкие, лёгкие лапки белой крысы, которую он нёс на спине по кругу арены под аплодисменты зрителей. Или он вспоминал неподвижность набухших росой ветвей, которые склонялись над водой Амура, и запахи звериных следов, оставшихся в прибрежном иле… С улицы доносился стремительный шелест ночного такси, чуть погодя, над самым полом сквозняк приносил острый запах тёплой резины шин, бензина, нашатыря – и Бандит вспоминал бесконечные гастрольные переезды, вагоны, трясучие грузовики, пыль, забивающую ноздри, когда запахи делаются такими же ускользающими, как сейчас… Запах нашатыря усиливался – и тогда вспоминался укротитель, который совал в нос тиграм ватку, смоченную в нашатыре, чтобы звери улыбались, то есть скалили клыки, растягивали губы. От запаха нашатыря, невыносимо противного, губы зверей распускались, челюсти отваливались, обильно текла слюна. И люди в амфитеатре цирка думали, что зверям сейчас весело, они смеются, улыбаются с арены…

Всё это знал Бандит. И ему было очень скучно и тяжко сейчас, потому что он знал слишком много, а никто не мог, и не хотел, и не мог хотеть выслушать его. Да и сам он ни о чём и никому не хотел сообщать.

Бандит лежал в кладовке, возле самого порога. И такой же узкий, невысокий порог отделял его от смерти, когда старый цирковой пёс увидел совсем маленького тигрёнка, который выбрался из клетки и спрыгнул в вольер.

Малыш понёсся по кругу, смешно подкидывая зад и не прижимая ушей, опьянённый свободой. Он был лопоухий, неуклюжий, но быстрый. Ахилл рыкнул на него. Тигрёнок припал к полу.

Бандит медленно поднялся и, волоча лапы, побрёл к тигрёнку, тот оглянулся и с любопытством, безо всякого страха глядел на него. И Бандиту вдруг даже как-то стыдно стало за свою старость, некрасивость, облезлый хвост и пятна от синьки на брюхе. Но, по его понятию, тигрёнок не должен был бегать по вольеру, тигрёнок должен был сидеть в клетке. И Бандит хотел зарычать, но только тихий хрип вырвался из его глотки.

Малыш опрокинулся на спину и дрыгнул в воздухе лапами. Он не боялся Бандита; наверное, запах собаки, которая кормила его, ещё не выветрился из его памяти.

И Бандит тихо повернулся и тихо побрёл обратно в кладовку. Взрослые тигры смотрели ему вслед, смотрели тревожно и настороженно. И даже больной лев Персей поднял голову и зашевелил ноздрями.

Бандит лёг к батарее. Запахи гасли один за другим, и потому мир стремительно сужался вокруг него. И оставалось только то, что видели в полумраке его глаза: стол с конской тушей, бутылки с рыбьим жиром, полоска света возле двери. И ни от чего ничем не пахло.

Спящие звери проснулись, и всё они стали быстро кружить по клеткам, косясь на дверь кладовки. И только тигрёнок ничего не понимал, не чувствовал, радовался своей свободе и озорничал в вольере. Потом он скользнул в кладовку, опрокинул бутыль с жиром и жадно зацокал языком.

Бандит не должен был разрешать тигрёнку жрать жир, но жаркая боль душила его. Он лежал, часто моргая и часто дыша, далеко вывалив серый язык. Потом боль отпустила, он ясно увидел тигрёнка, всего измазанного в жире, очень смешного, будто голого от слипшейся шерсти. Малыш кружил по кладовке, пытаясь догнать свой собственный хвост. Бандит улыбнулся и умер.

А его хозяин в это время сидел у женщины, с которой был у него неровный, прерывистый роман, и рассказывал ей о дрессировщике-немце. Женщина же не слушала его и всё только говорила:

– Алексей, тебе нельзя пить, это дурно кончится, я тебе без шуток говорю, разве можно так?

– Он настоящий артист, этот немец! – бормотал дрессировщик. – Что ты в этом понимаешь? Какой ритм! У него не сердце, а бульдозер… Он разогревается точно к сроку… Начинает посылать тигрицу через себя с тумбы на тумбу, понимаешь? И всё не даёт ей разрешения прыгать, и всё время обманывает её и злит, а зритель думает, что она упрямится, и он не может с ней справиться, понимаешь?.. Какая тишина в цирке!.. И тут с него начинает лить пот градом… Понимаешь, что я говорю?.. Ему делается жарко именно тогда, когда в цирке пик напряжения!.. Грандиозный артист… Но и я не хуже, можешь мне поверить… А Каир порвал Персея. Нужно было сразу ухо пришить обратно… Хороший врач это бы, наверное, смог, а, как ты думаешь? Теперь лев остался без уха, чёрт знает, какое безобразие!.. И Бандит скоро уже сдохнет, и придётся заводить другого пса… Этот Бандит всё про меня знает… Утром дам ему касторки…

Касторку утром давали тигрёнку. Он объелся рыбьим жиром. А Бандита дрессировщик потихоньку от администрации закопал во дворе цирка.