Последняя орбита

Часть первая

I

Весенний ливень налетел внезапно, словно прорвался из-за высотки на соседней улице, и обрушил на землю стену воды. Па­вел Гуща бросился к ближайшему подъезду, рванул двери. Они были заперты, и, чтобы не промокнуть до нитки, Павел прижался к стене.

Минутой раньше оживленная, шумная улица сразу опустела, стала серой, унылой. Павлу вдруг стало грустно, неясная тревога коснулась сердца и начала расти, крепнуть.

Дождь перестал так же внезапно, как и начался. Но напосле­док игривый теплый ветер все-таки швырнул Павлу в лицо горсть брызг. И снова на ярком синем небе засияло солнце, горячее, лас­ковое. Павел ступил на тротуар и остановился. Из дома напротив торопливо выбежала девушка, и хотя от ливня остались только лужицы на асфальте, она раскрыла над головой красивый зеле­ный зонтик. Это было смешно. А у Павла защемило сердце. Де­вушка была чем-то похожа на Валю, и он, подумав это, понял, что именно тревожило его в те несколько минут, пока прятался от дождя возле закрытого подъезда. Валя!

Познакомились они прошлым летом. Тогда Павел, так же спасаясь от непогоды, прижимался к стене на чужом крыльце, и Валя, еще не знакомая ему, несмело прикрыла его своим зонти­ком. Знать бы, что ждет его вскоре, не заговорил бы с девушкой, не пошел бы за ней. Но разве мог он надеяться...

За последние годы центр Минска с этого проспекта переместил­ся в новый район. Там выросли построенные по новейшему сло­ву архитектуры и техники государственные учреждения, театры, магазины. Они были необычными, красивыми, не похожими друг на друга. С утра до позднего вечера на улицах нового городского района бурлила толпа. И Павел с удовольствием приезжал туда, когда случался повод. Однако старый уголок Минска он любил больше. Слишком многое в его жизни было связано с ним. Здесь он вечерами играл в волейбол с однокашниками-студентами, когда учился в университете, здесь назначал Вале первые свидания и по­том до ночи бродил с ней по притихшим сонным улицам.

Чудесным было это время! Любовь словно окрылила Павла. Ему работалось легко, с вдохновением. Ему, первому из землян, удалось открыть радиоизлучения из области созвездия Индейца, доказать, что послали их разумные существа. Заинтересованные астрономы начали более пристально наблюдать за Индейцем, и вскоре было обнаружено, что одна из его звезд наверняка имеет планеты.

Расшифровать сигналы пока не удалось. Но ни Гуща, ни дру­гие ученые и не надеялись на быстрый успех. На данном эта­пе было важно уже то, что сигналы подаются регулярно, что в них заключен определенный смысл. А у Павла была еще одна мысль — невероятная, фантастическая, о которой он не смел даже говорить вслух, так как доказательств не было, а интуицией серьезную гипотезу не обоснуешь. И лишь в последнее время он все чаще мечтал, что когда-нибудь получит факты, подтвердающие его догадку.

Наверное, эта мечта и привела его в школу космонавтики. В середине двадцать первого века Земля жила предчувствием скорых дальних космических полетов. Ведь все чаще ракеты с людьми стартовали к Луне, а научные автоматические станции совершали посадки на Меркурии, Венере, Марсе, облетали Юпи­тер и Сатурн, забирались на окраину Солнечной системы. И поэто­му повсеместно создавались космоклубы, как когда-то в прошлом веке — Павел читал об этом — аэроклубы. Молодые люди осва­ивали основы космонавтики, проходили физическую подготовку, чтобы, если понадобится, быть наготове. Они верили, что близится время решительного штурма космоса. И вот случилось то, на что Павел даже не надеялся. Космический центр утвердил его канди­датом в экспедицию, которая осенью должна была надолго поки­нуть Землю. Об этом полчаса назад сообщил начальник экспеди­ции — известный космонавт Степан Васильевич Бурмаков.

В библиотеке, старой минской «ленинке», Павел быстро ус­покоился. Незабываемой юностью веяло от этих знакомых и бес­конечно дорогих коридоров, залов, кабинетов. Павел минуту по­стоял, вдыхая ни с чем не сравнимый запах старых книг, который, казалось, держался даже в стенах, и направился к своему столику. На нем лежали пожелтевшие от времени подшивки старых газет и журналов, книги. Их Павел заказал по телефону сразу после разговора с Бурмаковым.

Гипотеза о космических гостях Земли когда-то волновала мно­гих специалистов и исследователей, вызвала горячие дискуссии. А потом о ней постепенно забыли. Видимо, даже самым упор­ным сторонникам гипотезы она казалась все же невероятной, тем более что все поиски дополнительных артефактов оказались напрасными. Павел же, лишь только познакомился с мнениями авторов гипотезы, сразу поверил, что пришельцы на Земле были. Возможно, очень давно, поэтому и сохранилось так мало весьма малозаметных признаков их прилета. А чуть позже он подумал, что, посетив Землю, представители чужой цивилизации, навер­ное, побывали и на некоторых планетах Солнечной системы, в частности на Марсе, который выглядит для этой цели наиболее привлекательным.

Как-то во время беседы с Бурмаковым Павел полушутя-по­лусерьезно высказал свое мнение о пришельцах. Степан Васи­льевич, казалось, пропустил его слова мимо ушей. Но, видимо, запомнил, так как другой причины, которая объясняла бы его просьбу вернуться к материалам старой дискуссии, Павел не на­ходил. Вздохнув, он раскрыл книгу.

Наука утверждала: гостей из космоса не было, если, конечно, не считать метеоритов. Доводы выглядели убедительно. Только не для Павла. Он читал и мысленно спорил со своими невиди­мыми оппонентами, которые как нарочно не хотели замечать, что и в двадцать первом веке все еще нельзя объяснить многие явле­ния и факты. В горах Антиливана находится знаменитая Баальбекская веранда — площадка в несколько квадратных километров. Она вымощена огромными хорошо отшлифованными каменными плитами. Само по себе это не удивляло бы. Сумели же древние египтяне без башенных кранов возвести пирамиду Хеопса, кото­рая издавна считается одним из чудес света. А Баальбек строился раньше, и если в пирамидах плиты весят две-три тонны, то в Баальбеке — до двух тысяч тонн. Люди помнят Баальбек с тех пор, как помнят себя. Однако могли ли наши древние предки постро­ить такое технически совершенное чудо — и, главное, зачем? Они ведь, как известно, были люди практичные и, не имея нужды, не тратили бы силы и средства на это сооружение, так ради чего же оно было построено? И почему бы не сделать следующий вывод: строили Баальбекскую веранду не земляне, а гости из космоса, и была она стартовой площадкой их звездолета. Никто не дока­зал, что это так, но никто не доказал и обратного.

И на территории Перу, в Южной Америке, есть загадочные памятники. Неподалеку от селения Тиагунака в Андах на берегу горного озера сохранились остатки большого города. Дома, хра­мы, укрепления возведены из огромных камней и блоков весом в десятки тонн. Конечно, город строили не космические пришель­цы, им он не был нужен. А вот научить аборигенов, как доставить на такую высоту тяжелые плиты, инопланетяне могли. Недаром легенда инков утверждает, что возводили город белые бородатые люди и что позже, когда произошел потоп, они убежали отсюда. А может, улетели? А знания племени майя в области астрономии, которые научно подтвердить удалось только в двадцатом веке, — откуда они? Может быть, их сообщили людям пришельцы? Нет, он, Павел Гуща, так просто не отбросит гипотезу, не согласится с теми, кто считает все это земным...

Павел так углубился в себя, что не услышал за спиной легких шагов. Спохватился только тогда, когда мягкие теплые пальцы нежно легли на его глаза. Он осторожно разжал девичьи руки, оглянулся и увидел Валю.

Девушка наклонилась к столу, прочла несколько строк и удив­ленно посмотрела на друга:

— Павлик! Ты и фантастика? Удивительно!..

Он немного растерялся, потому что не мог решиться сказать Вале правду, и начал неудачно выкручиваться:

— Надоели формулы, ищу разрядки в невероятном.

— А я придумала совершенно реальное для разрядки: потяну тебя сейчас на стадион, чтобы не сушил мозги. — Она не слиш­ком поверила Павлу, так как у него, как у тех давних строителей Баальбека, на первом плане была практическая целесообразность. Так что вряд ли заказал бы он такую груду газет и книг ради прос­той забавы. Но виду не подала. Тем же тоном добавила:

— Сегодня Витя выступал.

Павел уже успел освежить в памяти все, что было нужно. Са­молет улетал завтра днем, место забронировано. Потому Валино предложение оказалось кстати — все равно он сам бы искал де­вушку через час.

На улице Павел, как бы между прочим, сообщил:

— Завтра мне в Москву. В четырнадцать двадцать.

Еще недавно они договорились эту неделю провести вместе, съездить на Браславские озера — у обоих эта неделя по случаю экзаменационной сессии студентов, которым Павел читал астро­физику, а Валя — астробиологию, оказалась свободной, и вдруг сюрприз... Валя растерянно посмотрела на Павла. Только что-то неожиданное могло нарушить их планы, и ее удивляло, что Павел ничего не объясняет. На душе стало обидно. Валя нахмурилась, отвернулась.

Павел взял девушку за руку, сжал. Понимал, что так вести себя с любимой — жестоко. Но и сказать правду, не будучи уве­ренным до конца, что полетит с Бурмаковым, — на то он пока и кандидат, — не хотел, не мог. Повернулся лицом к Вале, робко, виноватым тоном сказал:

— Так случилось, Валюшка. Вызвали. Не знаю даже, когда вернусь.

Валя вздохнула. Понимала: вызывают — должен ехать. Электробус с прозрачным кузовом, светлый, просторный, бес­шумно мчался по широкому проспекту Коммунизма. Проспект недавно — лет пять тому назад — закончили застраивать, и он не успел еще потерять облик свежести, новизны, молодости. Многолетние липы, привезенные из белорусских лесов, рядом с пятнадцатиэтажными башнями выглядели саженцами. Каждый квартал жилого массива имел свой собственный архитектурный стиль, существовал как бы отдельно и в то же время органично вписывался в общий ансамбль района. Люди чувствовали себя здесь особенно уютно. Огромные окна в квартирах, застеклен­ные специальным материалом, пропускали не только обычный свет, но, по желанию жильца, и ультрафиолетовые лучи. Кон­диционеры поддерживали постоянную заданную температуру и влажность воздуха в комнатах. Впрочем, такие квартиры сей­час были повсюду, даже в старых домах. Но начались они с это­го проспекта.

Электробус затормозил на перекрестке, от которого Тенистая улица вела к Центральному стадиону. Павел выскочил первым, помог Вале. Автоматический водитель повел машину дальше. Они остановились, раздумывая: идти сразу на стадион или по­бродить немного вокруг, ведь до начала соревнований было еще около часа.

— Погуляем? — Валя взяла Павла под руку.

— С удовольствием, — ответил он, радуясь, что побудет с де­вушкой наедине еще несколько лишних минут.

Этот район также был новым. Его строили как студенческий городок. Сюда перебрались все минские институты с учебными корпусами, лабораториями, общежитиями, клубами. Павел лю­бил бывать здесь — и на работе, и в свободное время. Городок нравился ему беспокойными шумными жителями, среди которых он сам чувствовал себя скорее студентом, чем преподавателем, и словно возвращался в прекрасную пору юности.

Сегодня, однако, Павел почувствовал себя здесь посторон­ним. Он еще жил в своем родном Минске, ходил по улицам, слу­шая его звуки, а в голове билась мысль: скоро все переменится! И наверняка она, эта мысль, обостряла чувства, поднимала над обыденным и привычным, придавала способность остро оцени­вать красоту, своеобразие города.

— Ты меня не слушаешь, профессор? — в голосе Вали про­звучала ирония.

— Прости, — Павел спохватился. — Мне почему-то сегодня по­казалось, что я сюда пришел впервые, — и с благодарностью поду­мал: «Умница Валя, тревожится, а старается не показать этого».

— Я где-то то ли слышала, то ли читала, что так бывает у че­ловека перед разлукой.

— Ты скажешь... — замялся Павел.

— Давай повернем назад, — девушка сделала вид, что послед­ние ее слова были случайными.

А Павел снова почувствовал себя виноватым, что таится пе­ред Валей. Наверное, было бы лучше сказать, куда и зачем едет. Но вдруг он так и останется кандидатом, а в экспедицию пошлют другого? Нет, не надо загадывать наперед. Скажет, когда все будет решено окончательно.

Они вышли на площадь. В конце ее высилась ажурная арка — вход на стадион. Каждый раз, оказываясь перед ней, Павел не переставал удивляться совершенству и красоте форм этого в общем-то простого сооружения. И теперь, остановившись в начале площади, снова ощутил восторг.

— Посмотри на вход, — горячо заговорил он. Столкно­вение с прекрасным созданием человеческих рук никогда не оставляло его равнодушным, заставляло забыть свои заботы, беды. — Мне раньше казалось, что арка немного низковата, что ей не хватает устремленности ввысь. Ведь площадь хотя и большая, просторная, однако окружена высотными здания­ми. А теперь вдруг понял, что ошибался. И знаешь в чем? Вон те иглы над средними колоннами... — он порывисто выбросил руку вперед. — Они же нацелены в небо и потому тянут за собой всю конструкцию!

— Фантазер, — засмеялась Валя. — Не можешь ты без неба.

— Мы рождены друг для друга! — начал Павел, собираясь по­шутить, но вдруг вспомнил про звонок Бурмакова. Смутившись тихо уточнил: — То есть я и небо.

— Я так и поняла. И даже уверена, что эти иглы помогут тебе поймать очередные таинственные сигналы, уже с Сириуса!

— Издеваешься? — Павел придал лицу страшный вид. — Вот сейчас выкупаю, запомнишь! — И, подхватив девушку на руки, подбежал к фонтану, который выбрасывал над площадью каска­ды радужных брызг. Держа Валю над самой водой, грозно прика­зал: — Проси прощения!

Отбиваясь, Валя молотила кулачками по широкой груди Пав­ла, счастливо смеялась и просила шепотом:

— Пусти, люди...

Вокруг действительно было много прохожих. Они смотрели на эту сценку доброжелательно, с улыбками. Павлу даже подума­лось, что среди них наверняка есть его или Валины студенты. Да какое это теперь имело значение! Ему было хорошо, весело, он радовался, что Валя рядом — своя, родная.

— Больше не буду, сдаюсь, — Валя не выдержала первой.

Но когда Павел поставил ее на землю, чуть отбежала и все- таки крикнула:

— Я ошиблась, не с Сириуса, с Лебедя!...

Павел махнул рукой — мол, что с тобой поделаешь...

Они вошли на стадион. Сегодня здесь разыгрывался Боль­шой кубок республики по многоборью среди юношей. Сорев­нования по последнему виду программы — бегу — должны были начаться через полчаса, и Павел с Валей повернули на теннисный корт. Оба любили теннис, отдавали ему много сво­бодного времени.

Из раздевалки Павел вышел раньше и, не дожидаясь подру­ги, начал разминаться. Его движения были пластичны, красивы, как у гимнаста, и Валя, случайно взглянув в окно, залюбовалась. Высокий, стройный, мускулистый, Павел был настоящим спорт­сменом. Когда-то не один тренер пытался соблазнить его карьерой чемпиона. Павел любил спорт. Однако еще больше любил астро­физику. И чемпионом не стал только потому, что наука оставля­ла слишком мало времени на тренировки. Зато стал ловким, вы­носливым. Товарищи даже шутили, что Гуща лучший спортсмен среди ученых и лучший ученый среди спортсменов. Несмотря на то что физкультура стала массовой, необходимой каждому чело­веку, что в любом научном учреждении были довольно классные спортсмены, посоревноваться с Гущей в теннисе, фехтовании, гимнастике, беге мало кто мог. Павел этим гордился, однако и сам не догадывался, что его спортивные качества сыграли далеко не последнюю роль, когда в Космическом центре подбирали канди­датов для будущего полета.

Валя об этом не знала. Она просто, как обычно, была в вос­торге от своего друга. Только сегодня у нее на душе почему-то было смутно. Не таким, как всегда, был Павел — возбужденный, непонятный, невнимательный.

Валя выбежала на корт, бросила Павлу мячик.

— Начинай!

Ракетка мелькала в Павловых руках, а Валя снова и снова с тревогой отмечала, что он движется как-то замедленно, что его удары потеряли былую точность. Она легко отгадывала замыслы партнера и выигрывала одно очко за другим.

Проиграв два сета, Павел склонился перед девушкой:

— Признаю, о непобедимая, твою силу!

— Когда мысли теннисиста витают вне корта, ему пощады не будет, — в тон Павлу ответила Валя, рассчитывая, что он поймет намек и наконец расскажет о своих заботах.

Павел промолчал.

Трибуны огромной чаши Центрального стадиона, полные зрителей, гудели неспокойно, настороженно, кое-где взрываясь то криками одобрения, то воплями разочарования — у каждого спортсмена были свои болельщики. Когда-то многоборье счи­талось самым сложным видом соревнований, и им занимались только взрослые. Но с течением времени, когда на физическое воспитание человека начали обращать не меньше внимания, чем на его образование, оно стало и спортом юных.

В финале участвовало двадцать шестнадцатилетних подрос­тков. Крепкие, рослые, они показывали отличные результаты. Особенно успешно выступал юноша в красной майке. Когда Па­вел с Валей пробрались на свое место в ложе, он как раз выходил на последний круг. Бежал он на полторы тысячи метров, легко, как говорят спортсмены, с запасом, и значительно опережал бли­жайшего конкурента.

— Неужели Витька? — Валя поднесла ладонь к глазам.

В этот момент юноша пересек финишную линию. Не успели утихнуть аплодисменты, как по стадиону объявили, что победил выпускник пятой средней школы Минска Виктор Осадчий, уста­новив новый рекорд республики.

Павел удивленно повернулся к Вале. Витя Осадчий был ее братом. Павел знал, что парень — способный математик и фи­зик, но о его спортивных успехах даже не слышал. Он упрекнул Валю:

— И ты не похвасталась?

— У каждого свои тайны, — подколола девушка — А Витя, если уж рассказывать, и в космоклубе занимается... — сказала и осеклась, потому что по лицу Павла словно тень пробежала. Она подумала: не с космосом ли связано сегодняшнее его настроение? В космоклубе же и Павел занимался. Но опять не спросила. Если молчит, значит, почему-то не может говорить; она верила ему.

По дороге домой к ним присоединился Витя.

Вечер был тихий и, словно летом, теплый. С уличных клумб веяло ароматом ранних цветов. Ветер срывал лепестки с каш­тановых свечей, и те крупными белыми снежинками медленно опускались на газоны, на тротуар прямо под ноги. Обычно та­ким вечером, когда рядом друг, хочется говорить и говорить про сокровенное, дорогое, интересное. Но и Павел, и Валя молчали. Хорошо еще, что Витя, не остывший от недавней борьбы, расска­зывал, как брал двухметровую высоту с превышением в двадцать пять сантиметров, как толкал ядро... Занятые своими мыслями, Павел и Валя изредка и некстати поддакивали. Однако парень не замечал этого. Он все еще будто был на секторах стадиона.

Наконец Валя не выдержала:

— Это невыносимо, Павлик! Что случилось, зачем тебе нуж­ны были те старые книги?

II

Они стояли у Валиного дома. Павел прислонился к дереву, по­смотрел вверх. Густая крона серебристого тополя закрывала небо, и только один луч, дрожащий и ускользающий — весть какой-то да­лекой звезды — пробился сквозь неподвижную листву. Павел при­смотрелся и узнал Кассиопею. Подумалось: а вдруг это оттуда при­летали те, чьи следы остаются неразгаданными на нашей Земле?

— Ну! — Валя тронула за руку. — Ты слышал мой вопрос?

Чудачка! Разве он может не услышать, когда говорит она, Валя? Но как же это непросто — взять и рассказать обо всем, что наполняет тебя. Он пожал плечами, словно подчеркивая, что в этом нет ничего достойного особого внимания:

— Однажды я поверил, что на Земле были пришельцы. Это было давно... Что прилетали... Я поверил в них. — Он смущенно улыбнулся: — Совсем запутался.

— Оно и видно, — сухо вставила Валя.

— А что? Сегодня вспомнилось, свободная минута была, вот и решил освежить в памяти кое-какие детали. Если во что-то ве­ришь, то оно живет в тебе всегда.

— Ты о перуанских находках? Что-то такое я слышала когда-то, — с сомнением сказала Валя; она не допускала, что именно это, в конце концов не новое для него, могло так возбудить Павла. Человек логики, рационалист, он умел сдерживать свои чувства. Во всяком случае, на теннисном корте старая гипотеза его не вол­новала бы.

— Кто мне докажет, что во Вселенной больше нет разумных существ? — сказал Павел легкомысленным тоном. — Может, даже в это самое время с какой-нибудь планеты Индейца стартует звездолет в Солнечную систему.

— Вот было бы здорово! — оживился Витя. Душевные пе­реживания сестры и ее жениха его не занимали. Из их разговора он уловил только упоминание о пришельцах. — А что, если они действительно уже подлетают?

Он сказал это так горячо, заинтересованно, что и Валя на мгно­вение поддалась его эмоциональности, передернула плечами:

— И из своего корабля глядят на меня. Бр-р ...

— Не стоит над этим смеяться! — возмутился юноша. Он хотел продолжения серьезного разговора. — Неужели и для них имеет силу наша теория относительности?

— Как для всего живого, — ответил Павел. — Потому и не состоялся пока что повторный прилет. Больше того, они, посети­тели Земли, может, вообще еще на пути к своему дому.

— Ага, — насмешливо сказала Валя, снова вспомнив скрыт­ность Павла, — их день — наш век. Хватит витать в пространст­ве, астрономы, — она взглянула на часы. — Зайди, Павлик, к нам. Посидим немного на прощание.

В уютной гостиной Гуща огляделся, словно был здесь впер­вые. Каждая вещь в этой комнате сегодня вызывала у него печаль, напоминала о скорой разлуке с Валей. Чтобы как-то избавиться от этого ощущения, сел за пианино, пробежал пальцами по кла­вишам. По комнате поплыла мелодия, знакомая, соответствую­щая настроению.

— Ты что играешь? — Валя заметила его задумчивость, ре­шила проверить догадку.

— А? — спохватился Павел. — Да вот...

— «Лунная соната», — улыбнулась Валя. — Снова ты вита­ешь в космосе.

Гуща посмотрел на девушку, не понимая.

А Витя упрекнул:

— Заладила — мысли... соната... космос. Не можешь ты по­нять, что такое настоящая увлеченность!

Обычно Вале нравилось, что Павел для ее брата — самый ав­торитетный человек. А теперь это почему-то вызвало раздраже­ние, показалось, будто Павел принадлежит уже не только ей. Она сердито сказала:

— Детям пора спать.

Витя, как бы не слыша, перетащил свой стул к пианино.

— Павел Константинович, — он положил ладони на клавиши, чтобы тот не заиграл опять, — вы уверены, что они прилетали к нам?

Павел повернулся к юноше:

— Если серьезно, не думаю... Точнее, не уверен. Но очень хочу, чтобы это было правдой!

— А я уверен — были! — в голосе Вити звучали волнение, уверенность, упорство. — Просто люди еще многого не пони­мают в истории Земли. А я, — он даже привстал, увлеченный мыслью, — хоть на Марс, хоть куда дальше полетел бы, лишь бы встретиться с инопланетянами. И не посмотрел бы, что космические корабли пока несовершенны. Такая цель стоит лю­бых испытаний.

— Подрасти, — буркнула Валя, но взяла себя в руки и доба­вила спокойнее: — А тем временем и полет к Марсу перестанет быть проблемой. Так, Павлик?

Павел наклонился над пианино, отодвинул локтем руки Вик­тора, повторил заключительный аккорд сонаты. Потом сказал, не поднимая глаз:

— На Марс... Думаю, это уже скоро.

— Слышишь? — Витя радостно посмотрел на сестру.

— Чем бы дитя ни тешилось... — ничего такого Павел не сказал, а Валю снова охватила тревога. Было в его словах что-то недосказанное, затаенное. У нее мелькнула догадка, и Валя спросила: — Твой отъезд, Павлик, связан с этими легендами о пришельцах?

Павел подумал и кивнул головой.

Больше к этой теме они в тот вечер не возвращались.

III

Ожидание важной перемены в жизни, наверное, не проходит бесследно для любого человека. Даже самого сильного духом. Павел очень переживал. Известие от руководителя экспедиции свидетельствовало, что кандидатура его, Павла, видимо, идет первой в списке претендентов. Если ничего необычного не про­изойдет, полетит он. И, как говорили в среде космонавтов, — на Марс. Быть первым — большая честь, большая ответственность. Но, стоя у окна в своей квартире, глядя в темную ночь, Павел ду­мал не о славе. Человек достиг Луны, уверенно осваивал ее. По­леты в космос стали чуть ли не будничным делом. Да, не каждый раз это обходилось без жертв. Он хорошо помнил имена тех, кто не вернулся на Землю. А Марс — это уже далекий космос.

Пока не рассвело, Павел стоял и думал. Нет, он не боялся. Пе­ред собой он не утаил хотя бы след этого ощущения. Страх — не то слово, которым сейчас определялось его душевное состоя­ние. Побывать на другой планете! Это не пугало, а привлекало. Мысль о том, что можно погибнуть, если и мелькала, то где-то на самом дальнем плане, как один из возможных вариантов. Главной была цель. Как, наверное, и для тех, кто когда-то открывал не­известные материки, ядерную реакцию в атомном котле, первым поднимался в космос на корабле «Восток»... Ими руководила без­граничная любовь к науке и человеческая жажда жизни. И если кто-то из них не доходил до конца, то не потому, что по своей воле останавливался на полпути. Этих людей из седла выбивала лишь смерть. Она одна могла теперь остановить и Павла. А это для него означало лишь, что он не выполнит порученное дело. Павел был молод, полон сил и энергии, и мысли его устремля­лись в будущее, в жизнь...

Утренняя заря расплывалось на небе, гасли звезды. Начи­нался новый день, а с ним новая пора в судьбе Павла. Он до­ждался момента, когда в последний раз ему мигнула золотистая красавица Венера, и пошел в ванную. Холодный душ освежил, бессонной ночи будто и не было. Вернулись бодрость, хорошее настроение.

Двадцать минут в дороге, и рейсовый самолет сел в москов­ском аэропорту. Перескакивая сразу через несколько ступенек, Павел сбежал по трапу. Свой небольшой чемоданчик он не сда­вал в багаж и, не дожидаясь остальных пассажиров, направился к выходу.

— Павел Константинович! — кто-то тронул его за локоть.

Гуща оглянулся. Перед ним стоял Степан Васильевич Бурмаков. Высокий, подтянутый, с тронутой сединой пышной шевелю­рой, с внимательными и доброжелательными глазами — он был кумиром Павла. И не только его. Наверное, вся молодежь была влюблена в этого знаменитого человека.

Несколько мгновений они глядели друг на друга, будто прове­ряя свои ранние впечатления, потом Бурмаков подал руку. Руко­пожатие было сильным, дружеским, улыбка искренней, распола­гающей. Павел снова порадовался, что будет работать, осваивать космонавтику вместе с ним.

В машине Бурмаков расспрашивал Павла про его новые, еще неопубликованные работы. Он, оказывается, хорошо знал, чем занимается научный сотрудник Гуща, следил за его исследова­ниями, и Павла это весьма устраивало. Он отвечал, не слишком, однако, детализируя, лишь по самой сути, потому что понимал: главный разговор будет позже.

Москву объехали по большому кольцу, и вскоре Бурмаков по­вернул на шоссе, ведущее к Звездному городку. Машина мчалась со скоростью за двести километров. Деревья на обочинах слива­лись в сплошную коричнево-зеленую стену. Эта картина успока­ивала Павла, смиряла его возбуждение, нетерпеливость, гасила ненужные мысли.

Восемьдесят километров шальной гонки, и они оказались у въезда в городок. Электроника подняла шлагбаум. Дальше ехали медленнее. Вокруг шумел густой сосновый бор. Бурмаков опус­тил стекла, и Павел учуял смолистый запах нагревшейся хвои. Подумалось, что здесь, наверное, живется и работается очень хорошо. Наконец подъехали к небольшому белому кирпичному коттеджу.

— Ваша резиденция, — сказал Степан Васильевич, — на­деюсь, понравится. Разбирайте багаж, отдыхайте, если устали. Я зайду за вами позже.

Жилье имело, кажется, все, чтобы человек чувствовал себя удобно, уютно. Просторная, полная чистого лесного воздуха гостиная обставлена мягкой мебелью, стеллажами с книгами. Те­левизор, радиоприемник, на специальной полочке рядом с крес­лом и журнальным столиком размещался видеотелефон. Поль­зоваться всем этим было очень удобно и просто. Не вставая с кресла, можно, нажав соответствующую клавишу на пульте, по­слушать или посмотреть передачу, поговорить по видеотелефону, получить с полки нужную книгу или, наконец, стакан холодной воды. Так же было и в спальне. Минимум усилий — максимум удобств. А Павлу вдруг стало досадно. Хотелось, чтобы здесь все было более простым, чтобы жизнь в лесу все-таки отличалась от пребывания в кабине космолета. Было в Павле нечто такое, что Валя называла консерватизмом. А он, готовясь покинуть Землю, считал, что не имеет права расслабляться и должен воспитывать в себе аскетизм.

Бурмаков догадался, что комфорт в коттедже впечатления на нового жильца не произвел, и улыбнулся:

— Поверьте, коллега, когда-нибудь вы оцените созданные здесь условия. А теперь, извините, я временно вас покину

Новые обстоятельства, необходимость доказывать вскоре свое право на участие в экспедиции, а пока что вынужденное ожида­ние — все это будоражило Павла, не давало сидеть на месте. Он походил по комнатам, полистал несколько книг, даже включил телевизор. Наверное, передача была интересная — репортаж с подводной океанской станции. А он, глядя на экран, поймал себя на том, что не улавливает сути событий. И тогда выключил телевизор и вышел из коттеджа.

Солнце уже клонилось к западу, но все еще было жарко и даже в тени крон крутых корабельных сосен не ощущалось прохлады. Павел отыскал заросшую тропинку и углубился в чащу.

Опушка скоро кончилась, началось мелколесье — заросли мо­лодых березок и ольхи. Ветки хлестали по лицу, царапали руки. А Павел все шел и шел, пока не набрел на спокойное, поросшее лилиями лесное озеро. Он зашагал по травянистому берегу. Под ногами пружинило, как на высохшем торфяном болоте, в непод­вижном воздухе стоял терпкий запах прошлогодних листьев — наверное, вчера или позавчера здесь был дождь и лес не успел еще просохнуть.

В том месте, где из озера вытекала маленькая прозрачная ре­чушка, Павел остановился. Около истока кто-то смастерил ша­лаш, рядом привязал лодку. Павел сдвинул с места лодку, вставил в уключины весла и внезапно вспомнил, что еще два дня назад собирался с Валей махнуть на Браславщину. На сердце стало тяжело. Так и не отплыв, он выскочил на берег, подтянул лодку к столбику и, не разбирая дороги, прямо направился домой.

— Волнуешься? — Бурмаков уже ждал его.

Павел подумал, что этот человек умеет смотреть собеседнику в душу, и честно ответил:

— Не люблю неопределенности, ожидания.

Степан Васильевич сочувственно выслушал, сказал:

— Я сам был такой. А будет ведь минута, Павел Константино­вич, когда вы даже сегодняшний, невеселый, может, для вас день вспомните как один из самых дорогих и любимых. — Он провел Гущу в гостиную, усадил в кресло, сел сам напротив. — А что ка­сается неопределенности, то она для всех. За исключением разве одного: «Набат», так будет называться наш планетолёт, стартует точно в назначенное время.

Павел пристально посмотрел на Бурмакова, ища на его лице волнение, беспокойство, однако ничего не заметил. Степан Васи­льевич задумчиво перебирал пальцами листики черемухи, навис­шей над открытым окном.

— Завтра, пожалуй, нам уже некогда будет любоваться красо­той Земли, — помолчав, сказал он. — А потом... Если сбудется наша мечта, сможем только вспоминать ее. Это будут самые до­рогие воспоминания.

Павел почувствовал недовольство собой. Степан Васильевич вынужден второй раз говорить ему прописные истины. Что-то распустился он, будущий космонавт Гуща. А Бурмакову он верил. Степан Васильевич был одним из тех, кто побывал в длительной экспедиции на Луне, и приятно, что он уже не отделяет себя от него, Павла.

IV

Для человека любой эпохи путешествие в космос всегда будет романтикой. Потому что очень долго человек не мог вырваться из объятий земного притяжения. Однако, пожалуй, только тот, кто побывал в пространстве, скажет, что, кроме романтики, есть еще тяжелая, будничная работа, которая начинается с самого первого дня подготовки к полету.

Свою первую ночь в космическом городке Павел, как и нака­нуне в Минске, спал плохо — тревожные мысли лезли в голову. А позже он засыпал уже, чуть коснувшись подушки. И неделя, как и предсказывал Бурмаков, промелькнула как одни сутки.

Опутанный проводами с различными датчиками, Павел часами то лежал неподвижно, то, наоборот, выполнял специальные уп­ражнения, давая серьезную нагрузку мышцам и сердцу, то сидел за столом и делал сложные расчеты. Его поведение и состояние ре­гистрировались сложными приборами, изобретенными в последнее время и способными за сравнительно короткий срок определить со­стояние организма. Наконец Павел, видимо, удовлетворил требова­ния придирчивых врачей, так как однажды, когда он решил уже, что исследованиям его здоровья не будет конца, они сказали:

— Годен!

После этого, если не случится ничего непредвиденного, Па­вел мог считать себя членом экипажа «Набата».

Довольный, Павел вернулся в коттедж. Впереди был первый за долгое время свободный вечер: делай что хочешь, занимайся чем желаешь. Павел сел в кресло, откинулся на спинку. Можно было позвонить Вале. Однако, подумав, он решил, что завтра все равно будет в Минске. То-то будет для нее неожиданность, кото­рая, может быть, сгладит впечатление от второго сюрприза, не слишком веселого — известия о скором отлете. Павел полулежал, как в самолетном сиденье, и удивлялся себе. Откуда-то надвину­лась вялость, усталость, что-то похожее на апатию. Пожалуй, это была нормальная реакция нервной системы на длительную трату энергии. Но ум не хотел мириться с тем, что он — очень сильный и выносливый человек так быстро сдался. Пересиливая себя, Павел встал и вышел на улицу.

Близился вечер. Все вокруг покрывалось едва уловимой дым­кой то ли надвигался туман, то ли смеркалось. Лес затихал, темнел. Павел бродил долго, пока не загудели ноги. С удоволь­ствием дышал прохладным, настоянным на смоле и травах ноч­ным воздухом. Вернулся домой, когда до рассвета оставалось часа два-три.

Он не сразу зажег свет, а какое-то время постоял у открытого окна. На западе, там, где село солнце, все еще светилась бледная полоска, будто небо в эту короткую летнюю ночь совсем не со­биралось темнеть, хранило мостик между вчерашним и новым днем. И солнце вскоре взойдет. Таков закон. Здесь, на Земле. Ведь для него, космонавта Гущи, наступает время, когда солнце не бу­дет ни заходить, ни всходить...

Незнакомая ранее печаль встревожила сердце. Еще не поки­нув Землю, Павел неожиданно для себя переживал близкое рас­ставание с ней. А что будет там, в пространстве? Он закрыл окно. Спать не хотелось, и Павел стал искать, чем бы заняться, чтобы в голову не лезло лишнее. Но тут в дверь постучали. Можно было, не сходя с места, отдать приказ автомату, и тот открыл бы двери перед поздним гостем. Но Павел был рад визитеру и поспешил в прихожую.

— Войдите!

Это был Бурмаков.

— Не пеняйте, что я несвоевременно, — начал он оправды­ваться, переступив порог. — Но по себе знаю — вам сегодня не до сна. Да и повидаться хочется. Завтра буду очень занят...

— Очень вам рад, — Павел действительно лучшего посетите­ля и не ожидал. — Вы проходите, проходите, прошу вас.

— В общем, если не возражаете, — сказал Бурмаков, — то я за вами. Нет, нет, семья тоже не спит. Поедем ко мне, кое-что обсудим. Это близко. Сегодня как раз окончательно утвержден маршрут, высказаны новые предложения о составе экспеди­ции.

— Я готов. — И сердце Павла, которое не реагировало на са­мые большие нагрузки, вдруг зачастило.

Бурмаков жил с семьей тоже в лесу, в похожем коттедже, только двухэтажном. Рабочий кабинет был под самым потолком и имел отдельный выход.

— Сначала дела, а потом познакомлю вас со своими, — пока­зывая на кабину лифта рядом с лестницей, он улыбнулся: — На­верное, это единственный вид технического прогресса, который я не хочу признавать, если, конечно, не очень высоко взбираться. И то время жалею, а не ноги.

Они поднялись в просторный уютный холл. Степан Василь­евич подвел Павла к столу, заваленному бумагами, чертежами, схемами.

— Разбирайтесь, если получится. Я сейчас.

Павел посмотрел, подумал, что в таком хаосе и сам хозяин, видимо, концов не найдет, и не стал копаться, потому что не пред­ставлял, что искать. А кабинет ему понравился. Настоящий каби­нет ученого-непоседы, космического бродяги.

На стенах было много картин и фотографий, в основном на космические темы. На них можно было проследить всю историю отечественной космонавтики — от первых кораблей класса «Вос­ток» и «Союз» до поздних орбитальных станций и планетолётов. Не было только снимков самого последнего корабля, «Набата». Наверное, он появится здесь тогда, когда Степан Васильевич сам побывает на нем в пространстве.

Большинство этих кораблей Павел видел в натуре, остальные в рисунках, чертежах, так что ничего нового фотографии ему не говорили. А вот снимки самого Бурмакова заинтересовали. Их было немного. В кабине космического корабля. Во время выхода в открытый космос. На Луне. Через скафандр и гермошлем мно­го не разглядишь. И Павел попытался представить себе Степа­на Васильевича в тех необычных условиях. Высокий, сильный, стройный, он на фоне пустынных лунных пейзажей выглядел настоящим великаном. Да, впрочем, так оно и было. Человек, который свободно ходит по чужой планете, не может не быть величественным, мощным, умным. А Бурмаков пробыл на Луне только во время последнего полета три недели. Но он не был там экскурсантом. В глубоком кратере Моря дождей нашел минерал, который послужил сырьем для отличного топлива двигателей «Набата». Именно поэтому и стала возможной эта экспедиция на Марс.

Пока Павел осматривался, хозяин сбегал на другую половину, предупредил жену, что придет не один. Вернувшись, сел рядом с гостем.

— Сначала я кое-что расскажу, а потом уже отвечу на ваши вопросы, Павел Константинович, — он помолчал, становясь на глазах серьезнее, словно мысленно перенесся в рубку «Набата». Заговорил, однако, мягко, доброжелательно: — Вы, конечно, зна­ете, что мы пойдем к Марсу. Старт состоится в ноябре, чтобы где-то в апреле оказаться на орбите Марса. В это время расстоя­ние между нашими планетами будет кратчайшим. Нам предстоит изучить местность в районе, обозначенном на картах Марса как озеро Солнца. Более конкретный план определим во время облета планеты и после высадки разведывательной ракеты с людьми.

Павел слушал и удивлялся будничности этого разговора. Дело шло о путешествии за миллионы километров, о совершенно ином, неземном мире, а Бурмаков и он сам воспринимают это как нечто обычное, словно корабли в дальний космос стартуют каж­дый день. «Ну, Степан Васильевич, — думал Павел, — деловит потому, что может как-то предвидеть, что их на Марсе ожидает. А он, Павел, откуда у него спокойствие? А может, человек всег­да волнуется только до определенной границы и, когда будущее становится ясным, голова начинает работать в другом направле­нии — как справиться с поставленной задачей? И тогда собствен­ная личность отступает на второй план».

— Сначала, — продолжал Бурмаков, — намечалось, что в эки­паже будет два человека. Однако совсем недавно выяснилось, что вспомогательная техника, десантные средства будут более мощ­ными. Да и «Набат» может взять на борт больше людей. Решено в ближайшие годы построить еще несколько кораблей такого класса с тем, чтобы направить их уже к более далеким планетам. Понадобятся экипажи умелых, опытных пилотов, штурманов, бортинженеров, и костяк этих космонавтов составят те, кто побы­вал в пространстве. Но таких пока недостаточно. Есть предложе­ние учить молодежь из нынешних курсантов космоклубов. Таким образом, может случиться, что с нами отправится стажер.

— Ого! — Павел не удержался. — Человек начинает разгова­ривать с космосом на равных!

— Хватит нам быть новичками, — суровое лицо Бурмакова прояснилось, разгладились морщинки, в глазах вспыхнули задор­ные огоньки.

Впервые Павел услышал о Бурмакове, когда учился в шестом классе. Естественно, отважный покоритель космоса, о котором много писали газеты, передавали телевизионные станции, ра­дио, за подвигами которого следила вся Земля, ему, мальчику, в то время казался взрослым, если не сказать пожилым, чело­веком. Это первое детское впечатление сохранилось и потом. Из мальчишки он, Павел, превратился в двадцативосьмилетне­го мужчину — того же возраста, в котором Бурмаков впервые стартовал в космос, а все равно смотрел на него, как на старшего и мудрого, как на отца. А сейчас, глядя на помолодевшего вдруг Степана Васильевича, подумал, что ему еще далеко до старости. Если бы не рыжеватая бородка клинышком, выглядел бы Бурма­ков рядом с ним почти ровесником.

— Сделаны и первые шаги, — огоньки не угасали в тазах Бурмакова. — Комиссия, я тоже в ней работал, отобрала десять кандидатов — выпускников средних школ страны. Если интерес­но, вот список. Согласие родителей получено.

Павел протянул руку, взял лист с фамилиями, адресами и дру­гими необходимыми сведениями о будущих космонавтах. Он не надеялся среди них найти знакомых, так как вряд ли об этих юно­шах слышали сами члены комиссии. Космоклубов было много, а курсантов вообще уйма, и личное знакомство произойдет сей­час, после предварительного выбора. И вдруг Павел широко рас­крыл глаза. Пятым в списке был... Витя Осадчий, Валин брат!

— Что вы можете сказать об Осадчем? — Павел вздрогнул — Степан Васильевич словно читал его мысли.

— Брат моей невесты, — Павел немного растерялся и даже покраснел.

— Знаю, — кивнул Бурмаков.

— Я могу быть необъективным, — возразил Павел. — Мне он нравится. Умный, веселый. Лучший физик и математик школы. Чемпион республики по многоборью, хотя что я повторяю, это же есть здесь, — показал он на список. — А вообще, выбор удач­ный, — помялся, но добавил: — Я думаю, что неплохо было бы иметь его товарищем в полете.

— Понимаю, — Бурмаков забрал список, пробежал глазами по фамилиям. — Я говорил с ним. Впечатление хорошее.

Конечно, Павлу очень хотелось, чтобы именно Витя Осадчий был с ними, однако более Бурмакову ничего не сказал. Это решит ко­миссия, строго взвесив все «за» и «против». И он переменил тему:

— Степан Васильевич, я изучил, кажется, все гипотезы о до­исторических пришельцах.

— Прекрасно. Мы дали вам несколько дней, чтобы вы могли своими глазами посмотреть те древние заметки...

— Неужели вы тоже...

— Уверен, что на Земле были инопланетяне? Пожалуй, нет. Слишком фантастично. Однако и отвергать это мнение тоже не хочу. Пока нет доказательств ни того, ни другого.

— Были на Земле — не могли не побывать на Марсе?

— Вы правильно поняли мою мысль, хотя такой вывод вов­се не обязателен. Из всей Солнечной системы, на мой взгляд, только две планеты могли заинтересовать чужаков. И кто знает... — Бурмаков отвернулся к темному окну, за которым шумел ветер, покачивались вершины высоких берез. И вдруг неожиданно для Павла бесстрастность, появившаяся на лице Бурмакова во время разговора об инопланетянах, исчезла, и он горячо произнес:

— Как хорошо на Земле! Это особенно ясно там, в про­странстве, когда ты окружен молчаливым холодом. Даже чув­ствуя под ногами твердый грунт. Было такое со мной на Луне. Все вокруг новое, интересное — чужие камни, застывшая лава, бесчисленные кратеры. Смотреть бы, шарить руками, а глаза не­вольно ищут на небе Землю. Так одиноко стало, тоскливо — хоть плачь. Знаете, вернулся на корабль и включил телевизор.

— Но потом...

— Обычное человеческое любопытство взяло верх, — ус­мехнулся Степан Васильевич. — Потому и на горы лазил, и в кратеры спускался. — Он оживился, охваченный воспомина­ниями. — Знаете, пейзаж будто однообразно-унылый, а пригля­дишься — богатство природы.

— Похоже, и Марс такой.

— Мертвый, хотите сказать? Возможно. Да теперь уже никто и не надеется встретить на Марсе то, что мы называем жизнью. После автоматических разведчиков смешно говорить про каналы, ледники, мхи. Дело в другом. Марс — очередная высота, кото­рую берет человек. Когда-то люди побывают и у звезд. Это будет прекрасно! Я завидую потомкам, и я счастлив, что мне, может, выпадет проложить на этом пути первую тропинку.

Воодушевление Бурмакова передалось Павлу. Ранее приглу­шенное ощущение радости и гордости за то, что и он принадле­жит к семье первооткрывателей, объяло его. Павел был благода­рен Степану Васильевичу, который отобрал его в экспедицию, и теперь мысленно давал слово, что не подведет, оправдает это великое доверие. Сказал же одно:

— И я счастлив!

Сдержанный в чувствах, Бурмаков хорошо понимал состояние своего молодого соратника, догадывался, какая буря скрывается за этой внешней рассудительностью. Но и он только положил руку на Павлову и крепко пожал. А потом уже другим тоном — вежливого гостеприимного хозяина — сказал:

— Заговорились мы с вами, Павел Константинович. А соловья баснями не накормишь.

Когда спускались по лестнице на первый этаж, где был подго­товлен поздний ужин, добавил:

— Люблю поесть — и чтобы еда была натуральная. Это моя слабость,

— Делаете запас воспоминаний перед консервным питани­ем? — Павлу было чрезвычайно легко со Степаном Васильеви­чем, как со старым товарищем.

— Воспоминаниями не наешься, — Бурмаков подхватил шут­ку. — Но и избавляться от них не стоит.

Этот вечер запомнился Павлу надолго.

V

Из аэропорта Павел, снова не позвонив, сразу поехал к Вале. Однако, когда уже оказался в подъезде, вдруг захотел, чтобы ее не оказалось дома — впервые побоялся встречи. Валя же наверня­ка обиделась, что он сбежал неожиданно, ничего конкретного не сказав, что за десять дней не выбрал минуты позвонить. И разве может быть оправданием его боязнь принести ей огорчение? Па­вел нерешительно прошелся возле лифта, вздохнул и направился к лестнице. Увидеть Валины печальные глаза ему было тяжелее, чем подниматься на одиннадцатый этаж пешком.

Все-таки Валя была дома. Она открыла дверь, и тогда он вспомнил, что сегодня воскресенье, выходной.

— Павел? — голос был дружелюбен, однако глаза не заблес­тели, как обычно, радостью. Девушка или не хотела, или не могла простить его.

Он прижал Валю к себе, виновато сказал:

— Я и сейчас ни в чем не уверен.

Она отодвинулась, посмотрела вопросительно.

— А в чем ты сейчас, — сделала ударение на слове «сей­час», — не уверен?

— Что попаду в экспедицию на Марс. До конца не уверен...

— Вы что, сговорились? Ты, Витька? Я же догадывалась, до­гадывалась! Если так пойдет, я не ручаюсь, что и сама не заберусь в ракету, — и обида, и отчаяние звенели в ее голосе. — Когда же все выяснится?

— K сожалению, незадолго до старта.

— Я не выдержу, Павлик, — Валя уже не сердилась, ей просто было грустно. Но через мгновение она справилась со своим на­строением, а может, только сделала вид, что справилась, мазнула пышными волосами по носу Павла и повела в комнату. — Меч­татель ты у меня. Слышишь, мне и хочется, чтобы тебя взяли,и хочется, чтобы оставили. А как подумаю, что могут действи­тельно не взять, злость разбирает. Не могу допустить, чтобы кого-то другого выбрали. Я эгоистка, правда?

— Ты очень хорошая, моя дорогая. Мне тоже тяжело расставать­ся. Но, если бы у меня не было тебя, мне было бы еще труднее.

— После того как у родителей спросили разрешения на Витину подготовку, я обо всем догадалась, хотя и раньше по­дозревала. Сначала сердце как оборвалось. А потом, знаешь, даже загордилась. Думаю, буду ежедневно сидеть у телевизора и ждать новостей. Вы же будете рассказывать, как вам там, правда? А когда-нибудь ты скажешь что-то такое только мне одной, прав­да, Павлик? — голос у нее немного изменился, однако сразу же снова стал веселым. Слишком весёлым.

У Павла тоже комок подступил к горлу. Не ожидал он, что случится между ними такая горькая сцена, когда обоим плакать хочется. Думалось, что сначала радость, а слезы — когда-нибудь потом.

— Не горюй, Валюша, — он нежно улыбнулся, — до старта еще не четырнадцать секунд. Зато как прекрасно будет возвра­щение!

— Я буду очень ждать, Павлик. И хватит нам обоим грустить. Мы же с тобой вместе, да? Ну так займись чем-нибудь, а я приго­товлю кофе. Обедать будем, когда папа с мамой придут. — И она выбежала в кухню.

Павел посмотрел ей вслед и, счастливый, подумал, что его Валя — очень хороший человек, что он никогда и ничего не бу­дет больше от нее скрывать. И радости, и горести будут у них общие. Он подошел к книжному стеллажу, который занимал всю глухую боковую стенку комнаты, и с удовольствием пробежал взглядом по переплетам. В последнее время многие начали за­менять бумажные книги кристаллозаписями; их можно было слушать или читать на экране — как тебе хочется. Наверное, в наше время, когда человек, как никогда ранее, густо обрастал бытовыми вещами, это было удобнее. Ведь целое собрание со­чинений можно записать на несколько небольших кристалликов. Конечно, новое всегда приходит на смену старому, это закон жиз­ни. Павел понимал, что и печатное слово постепенно уступит до­рогу другим формам передачи информации. Но он не хотел бы, чтобы художественная литература полностью перешла на крис­таллики, в записи. Исчезло бы очарование пребывания наедине с книгой, словно появился бы кто-то посторонний — то ли голос с собственным восприятием мысли писателя, то ли слишком рав­нодушный экран. Есть в этом что-то неповторимое, волнующее, когда берешь книгу в руки, листаешь страницы, можешь вернуть­ся к прочитанной мысли, которая тебя чем-то поразила.

Библиотека у Вали была богатой, и почти четверть ее состав­ляла научная фантастика. Правда, это была Витина заслуга. Сама Валя фантастику не признавала, считала, что в повседневной жизни и работе немало есть такого, что не придумает ни один фантаст. И в пример всегда ставила свой научный институт, где была открыта тайна фотосинтеза и где успешно вмешивались в наследственный механизм растительной клетки. Павел, посмеи­ваясь, спрашивал, видела ли она телекинез в действии или встре­чала ли инопланетян в этой своей «повседневной» жизни? Валя горячилась, доказывала, что лучше реальное путешествие к Луне на современном корабле, чем воображаемый полет к звездам на фотонном звездолете, которого, наверное, никогда не построят. Павел научную фантастику любил, был уверен, что она развивает в человеке своеобразное, раскованное, независимое от привыч­ки понимание, нестандартное мышление, и, споря, легко заводил Валю с ее доказательствами в глухой тупик. Девушка тогда зли­лась. Раньше Павел считал, что виной самолюбие. А сейчас вдруг подумал, что в ней подсознательно жило предчувствие поворота в его судьбе. Как, пожалуй, каждая женщина, Валя в отношении своего избранника была эгоистичной, не хотела его делить ни с кем и ни с чем. Космос же угрожал забрать у нее Павла надолго.

— Ты не соскучился? — Валя показалась в дверях с кофейни­ком, сахарницей, тарелочкой с печеньем.

По комнате поплыл аромат свежего кофе.

— Уже нет, — он поспешил к девушке, взял из ее рук поднос.

Валя пила маленькими глотками золотистый кофе и молчала.

Это было на нее не похоже, и Павел понял, что ей хочется о чем-то спросить, однако она не осмеливается, не надеется на ответ. Павлу стало неловко, ведь в этой Валиной нерешительности был виноват он.

Павел поставил чашку, но не успел ничего сказать — пришли родители Вали.

Только вечером Павел с Валей снова остались вдвоем — по­шли погулять. Улицы были полны народу, шумные, веселые. А им обоим хотелось тишины, покоя. И они направились к Свислочи, где недалеко от парковой зоны у них был свой любимый утолок. Река в этом месте делала поворот, замедляя бег, ее поверхность была гладкой, как зеркало, и на ней отражались огни окрестных зданий, уличных фонарей, даже ярких звезд. И сначала на воде, а потом уже в небе Валя увидела блестящую звездочку, которая неторопливо плыла по прямой, оставляя за собой едва видимый огненный след.

— Ваша? — девушка повернула лицо к Павлу.

— До старта осталось менее полугода. В Приземелье летают грузовые ракеты днем и ночью.

Валя, как и все на Земле, знала, что впервые в мировой прак­тике космический корабль «Набат» был собран далеко от планеты, возле станции, построенной на стационарной орбите. Безусловно, в этом были свои трудности, но выгод строители получили еще больше. Использовали особенности безвоздушной среды, новые свойства материалов. Да и кораблю будет легче преодолеть земное притяжение, а значит, можно увеличить его размеры, больше уста­новить оборудования, загрузить топлива. Поэтому Павел не стал повторять это, а сказал девушке только то, что касалось лично его:

— Скоро мы — и основной, и резервный экипажи — отпра­вимся осваивать «Набат». Техника сложная, уникальная, так что придется покрутиться.

— На Марсе высадитесь?

Почти столетний возраст имела космическая эра, но до пос­леднего времени проблема возвращения космонавтов после по­садки на другой планете оставалась главной. Не было высоко­эффективного топлива для двигателей, оно все еще составляло основную массу космических кораблей, его пришлось бы взять слишком много, чтобы обеспечить, например, взлет с Марса. Так много, что людям на корабле, пожалуй, не хватило бы места. И это Валю беспокоило.

— Намечена посадка. Побывает каждый член экипажа. Сей­час это проще. Ты же слышала про топливо, открытое Степаном Васильевичем Бурмаковым? — успокоил он девушку.

— И Витя?

— И Витя, и я. Конечно, если нас не заменят дублёры. Но ты пойми одно. Если бы была опасность, то не только стажеров — нас бы не пустили в полет.

Валя долго смотрела на черную гладь реки, в которой посте­пенно редели отблески электрических огней. Потом сказала:

— Я очень не хочу с вами расставаться. И желаю вам успеха

— Спасибо, Валюша. Эти твои слова я буду вспоминать, когда покину Землю.

VI

Гуща снова жил в Космическом городке. Однажды он про­снулся и не узнал своей квартиры. Всегда светлая и поэтому ка­жущаяся большой спальня показалась ему вдруг тесным и тем­ным погребом. Даже высокий потолок — и тот словно опустился вниз, давил. Небо за окном было покрыто тяжелыми свинцовыми тучами. Они ползли над самыми верхушками деревьев, лениво неся с собой мрачные тени, угрожая холодным нудным дождем.

Обычно Гуща равнодушно относился к капризам погоды. Ему одинаково нравились и погода, и непогода — в каждом состоянии природы он находил что-то привлекательное. И на сегодняшние тучи, наверное, не обратил бы внимания, если бы не напомни­ли они, что лето закончилось и наступает пора отправляться на «Набат». Он встал, начал делать зарядку, с каждым движением ощущая, как наливаются силой руки, ноги, тело, как проясняется голова.

Приняв душ, Гуща вышел на полянку рядом с коттеджем. Ре­шил отложить завтрак и сначала походить по лесу, который сегод­ня выглядел чужим, тревожным, хмурым. И в этот момент — хо­рошо, что окно не было закрыто, — подал сигнал видеотелефон. Павел перескочил через подоконник и нажал клавишу, принимая вызов.

На экране возникло лицо Бурмакова.

— Как спалось, Павел Константинович, что снилось?

Он ждал звонка и в тон Степану Васильевичу ответил:

— «Набат».

— Ну что ж, как говорится, сон в руку. Имеете полчаса, чтобы собраться.

Павел позвонил в Минск. Валин номер ответил длинными протяжными гудками. Это его огорчило. Не хотелось передавать прощальные слова электронному секретарю. Не любит Валя, чтобы предназначенное ей одной слушал кто-то еще, хоть бы и механизм... Взглянув на часы, Павел написал девушке коро­тенькое шутливое письмо, пообещав не увлекаться марсианками, даже если встретит саму Аэлиту, и заклеил конверт. Конечно, на­ходясь на станции, он будет иметь возможность ежедневно го­ворить с Валей — связь станции с Землей не хуже, чем Москвы с Минском. Но это не то, это будет скорее как бы встречей, а не прощанием.

Прежде чем выйти, Гуща присел, окинул взглядом комнату, которая была ему пристанищем в течение многих дней. Он ни­когда не замечал за собой сентиментальности. Но теперь у него почему-то сжалось сердце. Все здесь показалось своим, обжи­тым, привычным. Подумалось: а как будет там, на орбите? А мо­жет, дело было не в привычке к жилью — в плохой погоде, в том, что Вали не было дома? Павел нахмурился. Сегодня, как никогда раньше, ему хотелось быть сильным духом. Он решительно встал и плотно закрыл за собой дверь.

Они с Бурмаковым заехали за Витей и помчались на ракето­дром.

Старт, несколько минут перегрузки, которую Павел поч­ти не почувствовал, — и рейсовый ракетоплан плыл уже в про­странстве.

Павел с волнением смотрел в окно. Все ему было ново: и не­весомость, прочувствованная не на тренировочных снарядах, и черное, с россыпью бесчисленных звезд, небо, и глухая тишина инерционного полета, которая словно проникала из молчаливого пространства. Где-то там, в направлении Водолея, должна нахо­диться лишняя звездочка — орбитальная станция, возле внутрен­него причала которой, словно океанский лайнер, спущенный со стапелей, пришвартовался, готовый к испытаниям, планетолёт «Набат».

Искушенные глаза астрофизика быстро обнаружили на небе звезду-станцию. Она, казалось, единственная жила в мертвой и холодной Вселенной, приветливо помигивая сигнальными огня­ми. Вскоре звезда начала расти, превращаясь в большой яркий круг, в середине которого, прикрепленный десятком патрубков-спиц, висел похожий на сигару «Набат». Павел знал, что были разработаны различные проекты корабля. Одни предлагали, учи­тывая старт с безвоздушного космодрома, сделать его круглым, похожим на саму орбитальную станцию, другие — сохранить традиционную форму ракеты, чтобы в случае посадки на пла­нете с атмосферой корабль легче преодолел ее сопротивление. «Набат» сделали похожим на подводную лодку — без рубки, с острым носом и обрубленной кормой. И — Павел с удовлетво­рением отметил это — «Набат» был даже красивее подлодки, так как чувствовалась в его серебристом корпусе какая-то подчеркну­то неземная стремительность, нацеленность на прыжок.

Между тем орбитальная станция заслонила собой полнеба, медленно надвигаясь на ракетоплан. Павлу представилось, что подлетают они не к искусственному сооружению, а к какому-то астероиду: окна-иллюминаторы, выступы-входы на темно-сером корпусе издали были похожи на многочисленные кратеры. И, на­конец, состоялась стыковка, мягкая, без толчка.

Пассажиров пригласили в вокзал. Павел крепко держался за перила и думал, что, кроме изучения корабля, он должен приучить себя и к невесомости. Он оглянулся на товарищей. Бурмаков ша­гал легко, уверенно — как на Земле. Витя с интересом вертел го­ловой по сторонам, однако в каждом его движении чувствовалась скованность, настороженность. Павел улыбнулся: видимо, и он сам выглядит не лучше, — и зашагал быстрее.

Изнутри орбитальная станция выглядела еще внушительнее. Это было поистине грандиозное сооружение — завод, верфь, город... Любое из этих определений подходило, но ни одно не пе­редавало точно суть. Во многих помещениях станции размести­лись мастерские, лаборатории, жилые каюты и даже небольшой сад, в котором сочеталось приятное с полезным — деревья, рас­тения не только радовали жителей станции, а и являлись опыт­ным материалом.

Павел, конечно, много читал и слышал об орбитальной стан­ции. Это было, по общему мнению, первое совершенное осу­ществление проектов, которые родились еще в прошлом веке. Однако только оказавшись здесь, Павел понял по-настоящему, какой высоты достигла человеческая мысль, какими возможнос­тями обладает современная наука и техника.

Станция имела полкилометра в диаметре и была похожа ско­рее на маленькую планету, чем на искусственный спутник. На­ходясь от Земли почти за сорок тысяч километров, она тем не менее не выглядела чем-то обособленным, представлялась Павлу неотъемлемой частью родной планеты, как бы продолжением ее, мостиком в пространство.

В длинных, широких и светлых коридорах, не затихая, пуль­сировала ритмичная трудовая жизнь. Навстречу Павлу двига­лись люди, сосредоточенные, занятые, привычные к встречам с новичками; сновали электрокары. Как на обычной улице, на за­воде. Похоже, здесь ценили время.

Павел догнал товарищей.

Бурмаков посмотрел на него, будто проверяя впечатление, за­говорщически подмигнул:

— Здорово?

— Не то слово, Степан Васильевич, — ответил Павел, — фантастично!

— А не кажется ли вам, Павел Константинович, что мы вообще ступили в полосу, где все будет фантастическим? — в Витиных глазах пылал восторг. — Орбитальная станция, «Набат», Марс!..

— Да, Виктор, — Бурмаков остановился у окна, за которым виднелся борт их корабля, соединенный закрытым коридором со станцией. — Хватит человеку держаться за ручку матери-Земли, настала пора посмотреть, что там за родным порогом!

Павел слушал и думал, что сдержанность Бурмакова, навер­ное, выработалась на протяжении долгих лет тяжелой службы космонавта, а на самом деле он мечтатель не хуже Вити. Да кто знает, может, именно такие люди и добиваются чего-то в жизни. Сам Павел стеснялся восторженности, не умел раскрываться даже перед друзьями. Однако в других такое качество любил, уважал. И Бурмаков, способный восхищаться и мечтать, как юноша, в эту минуту стал ему еще ближе, дороже.

— А где мы жить будем? — спросил Витя. Парня колотило нетерпение, ему хотелось действовать.

— Вот здесь, — Степан Васильевич указал на двери, непо­далеку от которых они стояли. — Если не будет возражений, в одной комнате. Нам быть вместе, может, месяцы и месяцы, пора привыкать, притираться друг к другу.

Когда устроились, Бурмаков повел Павла и Витю на корабль. Внутренняя стенка станции в том месте, где был пришвартован планетолёт, была прозрачной, и они увидели свой «Набат» сов­сем рядом. И застыли, ошеломленные. Вот он, величественный, строгий красавец, их убежище в бескрайнем космосе!

Бурмаков бывал здесь раньше. Но и он сейчас, поглядывая на своих младших товарищей, снова почувствовал, что полет, о кото­ром мечтал, может, с первого выхода в пространство, уже не толь­ко план, а сама реальность. И в этом полете в неведомое Павел и Витя будут его единственными соратниками. Расчувствовав­шись, Степан Васильевич обнял их за плечи, прижал к себе.

Кто-то все-таки подсмотрел эту минуту, сфотографировал космонавтов. Позже, после старта «Набата», снимок напечатают газеты, покажут телевизионные программы. Однако сами герои кадра даже не заметили фотографа. В мыслях они были уже на борту корабля, где ждала их серьезная и ответственная работа.

Скоро Гуща понял, что двадцать четыре часа — не так уж много для суток. Нужно было не только изучать корабль, но и кри­тически присматриваться к каждому узлу, прибору, механизму, представляя их в действии — в полете, во время выхода на чужую планету. Оборудование в основном было уникальным. Бурмакову часто приходилось напоминать Павлу, что день закончился и пора немного отдохнуть, чтобы и завтра иметь силы работать с ясной головой.

Гуща упирался, говорил, что орбитальная станция — это не Земля, что в невесомости сутки длиннее.

Бурмаков, сам не менее озабоченный и усталый, смеялся:

— Станция, Павел Константинович, что земная околица. Най­ду вам планету, где сутки действительно продолжаются часов со­рок, вот там и потрудитесь.

Как ни странно, подобные шутки успокаивали Гущу, и он, для приличия поворчав, отправлялся спать. А назавтра с еще боль­шей настойчивостью брался за работу, иногда лишь удивляясь, как это у него хватает сил, чтобы лазить по длинным корабель­ным трапам, когда каждый неосторожный шаг грозит подбросить тебя под потолок, часами копаться в схемах и машинах, запоми­нать, где и что находится.

А дни бежали, как секундные стрелки на хронометре, неумо­лимо накручивая минуты и часы, приближая окончание назначен­ного для освоения корабля времени. И корабль, сложный, совер­шенный, уже больше не пугал, а становился понятным, близким, своим.

Наконец настала та минута, когда главный эксперт государст­венной комиссии сказал, что претензий к первому экипажу «На­бата» не имеет — он может отправляться в экспедицию.

Корабль был готов к отлету.

VII

Космонавты получили короткий предстартовый отдых. Мож­но было отоспаться, отдохнуть впервые за несколько недель. Однако никому из них не хотелось напрасно тратить послед­ние земные дни. С утра они отправлялись из Звездного городка в Москву — гуляли по улицам, сидели в притихших осенних скверах, ходили в театры. Но и этим дням настал конец. Пришла пора собираться в дорогу.

Последний день на Земле космонавты посвятили прощанию с Москвой. От Красной площади они прошли через весь город к Мавзолею Владимира Ильича Ленина и затем вернулись в Музей космонавтики. Те, кто покидал Землю, всегда отдавали почести сво­им предшественникам, жизнь которых стала легендой, историей.

На возвышенности, на окраине великой Москвы, полвека тому назад было возведено необычное здание. Оно совсем не походило на космический корабль, как можно было подумать, и не было в нем традиционной нацеленности ввысь. Творцы музея постара­лись придать контурам здания непривычные черты. Хаос, отсутс­твие строгих геометрических форм — вот что бросалось в глаза при первом взгляде. В этом было что-то неземное, оно беспокои­ло ум, тревожило, куда-то звало. И внутри, хотя сами залы выгля­дели строго, имели обычные стены, было много элементов кос­мического — оформление, экспонаты, фотографии, скульптуры.

Бурмаков подвел товарищей к залу Гагарина. Его скульптура стояла на обломке базальтовой скалы рядом с макетом первого космического корабля «Восток» в натуральную величину. Притихшие, растроганные, остано­вились космонавты перед этим памят­ником бессмертному подвигу, совсем не думая о том, что, может, скоро и их имена будут так же выложены золотом на стене этого музея. Они просто пре­клонялись перед тем, кто был первым.

Гагарин интересовал Павла прежде всего как человек. О чем он думал, ког­да садился в кабину, когда очутился на неведомой до тех пор высоте, что думал, идя на посадку, отвечая на приветствия и поздравления? Но сильнее всего Пав­ла волновали слова, написанные Юрием Алексеевичем перед стартом. Они были увековечены на граните. Павел подошел поближе, чтобы прочитать заявление первого космонавта. И почувствовал, что рядом застыли Степан Васильевич и Витя.

Проводы «Набата» были необыч­ными — одновременно на орбиталь­ной станции и на Земле. Огромные объемные телеэкраны, установлен­ные в залах для торжеств, создавали эффект присутствия. И тот, кто нахо­дился на Земле, чувствовал себя слов­но рядом с космонавтами, имел воз­можность даже перекинуться с ними словом-другим. Однако в разговорах, пожалуй, необходимости сейчас небыло. Космонавты накануне попрощались с родными, друзья­ми, близкими, знакомыми. Оставалась только так называемая официальная часть.

Репродуктор объявил, что настал назначенный час. Руководи­тель полета пожелал экипажу «Набата» счастливого путешествия и успешного возвращения на Землю.

Космонавты отделились от толпы жителей орбитальной стан­ции, по традиции поднялись на специально установленную три­буну, минуту пробыли там, будто настраиваясь на новое для себя дело, и, помахав землянам высоко поднятыми руками, двинулись по трапу на корабль — первым Бурмаков, за ним Осадчий и по­следним — Гуща.

Взволнованный Павел механически, словно это был не сам отлет, а тренировка, закрыл за собой дверь, хотя необходимости в этом не было — за всем следили автоматы, — проверил герметичность и вошел в рубку. На штурманском пульте высветилась карта Солнечной системы. И вдруг к Павлу вернулась ясность мысли. Земля и то, что на ней осталось, удалились, новые заботы захватили его.

На телеэкране Павел видел, как постепенно отплывает «На­бат» от своего причала, как угрожающе надвигается на корабль черное звездное небо, бесконечное, неуютное. Затем экран погас. В окружающую тишину ворвался гул двигателей. Павла прижало к упругому креслу. Полет начался.

Только через шесть часов смолкли двигатели. Тело освободи­лось от тягостного бремени, и Павел, откинув шлем, осторожно встал. Бурмаков с улыбкой наблюдал за его неуверенными шага­ми — даже многодневное пребывание на орбитальной станции не приучило Павла к невесомости. А Витя чувствовал себя отлично и уже вертелся у центрального пульта, где мерцали разноцветны­ми огоньками циферблаты приборов, шелестели счетчики, дро­жали стрелки измерителей.

Бурмаков открыл заслонки на боковых иллюминаторах. В яр­ком солнечном свете корабельные светильники потемнели, и ав­томаты сразу выключили их.

Витя подбежал к окну, посмотрел и воскликнул:

— Земля! Земля! — Голос его вдруг прервался, сел, видимо, и юноша понял окончательно, что разлука — надолго.

А Земля, укутанная облаками, голубела в черной бездне неба справа от «Набата». Где-то там, на нечетко видимом отсюда мате­рике Евразии, находилась Москва, ракетодром. Уже давно разо­шлись все, кто провожал первый межпланетный корабль. Только дежурные в Центре полета остались на своих местах — они будут следить за «Набатом» постоянно, даже тогда, когда сигналы с него будут поступать на Землю с большим опозданием.

Степан Васильевич включил экран прямой связи с Центром управления полетом. Он собирался переговорить с дежурным, но на экране возникло лицо председателя Центра.

— Поздравляю с удачным стартом! — сказал председатель, пристально вглядываясь в лицо Бурмакова. На своем экране он видел не только его, но и остальных космонавтов — всю рубку. А при желании мог осмотреть любой важный корабельный от­сек. Телесвязь внутри «Набата» выходила на главный передатчик связи с Землей. — Вижу, все нормально, — состояние космонав­тов контролировали специальные датчики. — Так оно и должно быть! — председатель удовлетворенно кивнул.

Телекамера поплыла в сторону, на экране показались рабочие пульты Центра, операторы перед ними. Каждый на мгновение отрывался от своей работы, поднимал руку. Так прощались с ко­раблями, которые оставляли околоземную орбиту, отдавая дань последней торжественной минуте. Далее сеансы телесвязи бу­дут чисто деловыми, рабочими. Потом на экране снова появился председатель, на этот раз во весь рост.

— Желаем счастливого путешествия, — он сказал это тепло, взволнованно и смотрел не мигая, словно хотел запомнить каж­дую черточку на лицах космонавтов.

— Спасибо, — ответил Бурмаков.

Экран погас.

Степан Васильевич постоял перед ним минуту, а потом повер­нулся к Павлу и Вите:

— Будем работать, друзья!

На корме корабля запели песню двигатели. Павел почувство­вал, как будто затвердел под ногами пол, как окрепли мускулы, как более уверенными стали телодвижения.

Часть вторая

Из дневника Вити Осадчего

25 ноября. Иногда забываю, что нахожусь не на Земле, а на корабле в космосе. Как здесь красиво, как все до мелочей про­думано! Вот сейчас я сижу в небольшой каюте — библиотеке. Уютное помещение, оборудованное как надо: стол, стулья, вдоль стен книжные полки и шкафы (правда, больше книг в записи). Можно читать, писать (что я и делаю сейчас), и никто никогда не помешает без твоего разрешения.

Степан Васильевич и Павел Константинович не догадывают­ся о моем дневнике. Не говорю им не потому, что хочу что-то скрыть от них. Нет, это такие люди, которым я никогда не смогу соврать. А не рассказываю о дневнике потому, чтобы вдруг не подумали, что мне уже захотелось домой, и не начали жалеть, что взяли с собой. Ведь могли выбрать и многих других. А я очень боюсь, чтобы обо мне не подумали плохо. На корабле у моих старших товарищей забот и без того хватает. Так что дневник, в котором я постараюсь быть искренним и объективным, оста­нется пока моей небольшой тайной.

Ну вот, и предисловие есть. Теперь можно записывать глав­ное — впечатления, события. Это я обещал одноклассникам. Правда, мы уже закончили школу, и ребята подались кто куда. Да это не беда, мы договорились, что каждый год в день выпуска будем собираться, кто бы где ни был. (Интересно, как это я «со­берусь» следующим летом? Пошлю, наверное, привет с Марса. А что? Я — на фоне марсианских песков! Оригинально!) Вот на такой встрече когда-то я и прочту свой дневник.

Начну с того, как расстались с Землей. Это был такой момент, что у меня даже комок к горлу подступил. Казалось, еще мгно­вение, и я заплачу. Хорошо, что удержался. Было бы слишком стыдно. Надеюсь, что С. В. и П. К. не заметили этой моей слабо­сти. Считаю, что настоящему космонавту ее прощать нельзя, и обещаю быть впредь выдержанным, суровым. Как С. В. и П. К. Уверен, что и им было невесело. У С. В. семья, у П. К. — моя сестрица. Случайно подслушал, как он говорил Вале, что будет скучать по ней. Поженились бы они уже, что ли. Но что-то я по­вернул не туда, дневник все-таки мой, а не С. В. или П. К.

Так вот через свою духовную слабость я чуть не прозевал ми­нуту, когда корабль отчаливал от станции. Произошло это уди­вительно незаметно. Потом уже стартовые ракеты вывели нас в открытое пространство, где можно было включить двигатели, не боясь нанести ущерб орбитальной станции. Наверное, это был интересный момент, когда огненные смерчи вырвались на сво­боду. Но я ничего этого, к сожалению, не мог видеть — сидел под колпаком, как мышь под метлой. Ведь без защитного при­способления развиваемого кораблем ускорения не выдержало бы ни одно живое существо. Зато мы получили достаточный разгон. Правда, двигатели и сейчас работают, увеличивая скорость «На­бата»: впереди же миллионы километров. Но теперь если это и заметно, то разве потому, что на корабле существует почти земная сила тяжести, и мы живем и работаем в привычных условиях.

Надо отметить, что С. В. и П. К. не вмешиваются в работу ме­ханизмов. Всем управляет ЭВМ. Их у нас две, основная и резерв­ная. Тем не менее в рубке постоянно находится дежурный пилот. Основная нагрузка в этом смысле выпала на долю моих старших товарищей. Мне же за сутки позволяют выполнять обязанности пилота всего три часа, и то днем. Чудаки. Солнце же светит не заходя. Но мы все равно придерживаемся земного деления суток, и каждые двадцать четыре часа корабельная сирена возвещает о наступлении нового дня. А на электронных календарях над пультом, в салоне, библиотеке всегда отмечается год, месяц, число, час, минута, секунда. Ведь в космическом полете и секунда имеет значение. Если, например, мы разрабатываем маршрут своих разведчиков и место встречи с ними в пространстве.

Дежурю я с большим удовольствием. Над центральным пуль­том имеется экран, на котором видна часть неба перед кораблем. Можно было бы, конечно, вести и визуальные наблюдения: стены рубки прозрачные и только закрываются защитными заслонками на случай непредвиденной встречи с метеоритом. Но экран на­дежнее для наблюдений. На нем обозначены координаты, указы­вается место в пространстве, где в данный момент мы находимся, отмечается трасса — темная линия словно бежит за миниатюр­ным серебристым корабликом, копией нашего «Набата».

Техника функционирует нормально. И дежурному нет нужды во что-то вмешиваться. Понадобится — ЭВМ сама даст необхо­димую команду и доложит о ней дежурному. Вот мы и ждем, не потребуется ли вмешательство человека. С приборами я, думаю, лажу. А перед небом теряюсь. Здесь оно совершенно не похоже на земное, хотя созвездия имеют те же очертания, — мрачное, чужое. Не могу понять, почему С. В. и П. К. считают, что небо полно жизни. Вокруг «Набата» — пространство, а небо — про­должение того же пространства. Согласен, есть еще и метеорит­ные зоны, однако где-то там, дальше. Может, за Марсом. Здесь же мы ничего не встретили, даже наши чуткие приборы не отмечали вблизи «Набата» чужого тела. Так что живет не пространство, а планеты, звезды, а это очень далеко от нас. Пока люди боль­ше гадают, что там на них. Вспомните, как утверждали, что Луна покрыта пылью, что на Венере штормовые океаны, а на Марсс кто-то прорыл каналы. И только когда люди или сами, или с по­мощью своих автоматов взглянули на эти планеты, узнали, что ничего такого нет. Так что, видимо, напрасно П. К. не отходит от телескопа. Издали и ошибиться очень просто.

Нет, астрономия меня не привлекает. Буду физиком, как ре­шил в школе. Ничего, что в этом году не поступил в институт. Для меня составили специальную программу, чтобы я не очень отстал от однокурсников. И я, конечно, выполню ее.

Учебников, пособий хватает. А лаборатории у нас такие, что и на Земле не найдешь. Недаром же оборудование делали специ­ально для «Набата». В библиотеке много книг. Есть и настоящие, напечатанные на бумаге. Есть и на кристаллах. К тому же я могу получить консультацию и у С. В., и у П. К., и у ЭВМ. Справоч­ный материал по всем отраслям знаний собран у нас богатый. И с Землей связь хорошая.

29 ноября. Прошлый раз я, видимо, чересчур много уделил внимания своей личности. Сегодня забуду о самолюбовании. Время рассказать кое-что о корабле. В общем, как он построен, известно всем, кто интересуется космическими полетами. По­этому постараюсь написать о «Набате» как его пассажир, так ска­зать, осветить изнутри.

П. К. сравнил наш корабль с подводной лодкой. Но это внеш­нее сходство. «Набат» имеет двести метров в длину и двадцать в диаметре. Основную часть корабля занимают топливные баки. Они надежно изолированы от помещений, где хранятся концен­трированные продукты питания, вода, жидкий кислород. Я не уточнял, но думаю, этих запасов хватило бы на небольшой город. Лишнее нам дали на аварийный случай.

Вдоль бортов центральной части корабля помещаются эллин­ги, в которых стоят два вездехода, ракетопланы, автоматичес­кие разведывательные станции, способные садиться на планеты и возвращаться обратно.

Передняя часть, значительно меньшая по площади, чем ос­тальные, выделена под жилье и системы управления. У каждого из нас есть своя каюта. Строители позаботились, чтобы был у нас гимнастический зал, где мы ежедневно на спортивных снарядах выполняем разработанные для нас упражнения. Но С. В. заставляет еще и бегать по трапам, протянутым вдоль корпуса «На­бата». Побегаешь так сверху вниз, снизу вверх, так забудешь, что ты в космосе. Такую нагрузку я даже на Земле никогда не брал. А С. В. говорит, что мы должны поддерживать форму, ина­че «завянем». Мне что, я к тренировкам привычный. А П. К., вижу, тяжеловато. Но что делать, вот и он старается не отставать от С. В.

В свободное от дежурства время обычно работаем. В библио­теке, в лабораториях. Их у нас много, ибо кто может заранее ска­зать, какие исследования придется вести на Марсе, с чем мы там встретимся. С. В. хорошо разбирается не только в технике и кос­монавтике, а и в биологии, медицине. Он изучает, как ведут себя в космосе хлорелла, другие растения, а также мыши, кролики. Между прочим, кроличья ферма предназначена и для питания. А мне так жаль этих тихих послушных животных, пусть живут, приносят пользу науке.

Как-то вскоре после старта я практиковался на запасной ЭВМ. пытаясь вычислить, не пересечется ли орбита астероида Гермес с трассой «Набата». Ответ был по сути отрицательным. Встреча могла бы состояться, если бы «Набат» стал искусственной плане­той Солнечной системы, и то где-то только через тридцать тысяч лет. Странные эти космические масштабы, к ним не скоро при­выкнешь. И я решил заняться более нужными для себя расчетами проверить, на какое время нам хватит кислорода. Кажется, учел все факторы и резервы — регенерацию, хлореллу, килограмм ко­торой дает за сутки десять кубометров кислорода, в четыре больше, чем нужно человеку, даже небольшой зеленый уголок, со­зданный в кают-компании, как мы называем свою гостиную. Ока­залось, что проживем с этими запасами чуть больше полутора лет. Я растерялся. Зачем тогда чуть не трехлетний запас продуктов? Проверил расчеты. Ошибки не было. Обратился к С. В.

— До Марса будем идти пять месяцев, — начал объяснять ка­питан, не слишком, однако, разжевывая свою мысль.

Кстати, со мной он всегда так, хочет, чтобы я сам шевелил мозгами, а не глотал готовенькое. Пять плюс пять, плюс два ме­сяца на Марсе — набирается год, и таким образом, вернувшись, мы не потратим весь кислород. Но это был бы слишком простой ответ. Вряд ли С. В. имел его в виду. А что? Не марсианскую же атмосферу, бедную кислородом. И воды там на поверхности сов­сем нет. Тогда я решил подойти к задаче с другой стороны. Начал перебирать по памяти корабельные установки и их назначение. С. В. поглядывал, как я морщил лоб, есть у меня такая привычка, когда думаю, и улыбался. А я вспомнил: мы имеем возможность добывать кислород из минералов. А в марсианских породах кис­лород, как определили автоматические опытные станции, содер­жался. Я хитровато прищурился (не могу избавиться от этой при­вычки) и сказал:

— Приволочем вам кусок скалы — дышите.

— Ну, ты в космосе не пропадешь, — С. В. был доволен.

А я не очень. Это же задачка для пятиклассника. Они сейчас не меньше нашего знают: акселерация не прекращается.

Автоматы следят за чистотой воздуха, состоянием нашего здо­ровья, выбирают меню на завтрак, обед, ужин, учитывая и наши пожелания, и потребность организма. Даже, если спросишь, по­советуют, чем тебе лучше всего в этот момент заняться.

Однажды я, не зная, то ли пойти поспать, то ли почитать книж­ку, надел на руку браслет с датчиками, способными определять состояние человека, и подключился к ЭВМ. Приятный голос, как у врача из Космического центра, произнес: «Посмотрите приклю­ченческий фильм».

С. В. был рядом. Услышав «рецепт», расхохотался.

А через минуту-другую пришла моя очередь смеяться. Ему ЭВМ посоветовала прогуляться по высокогорной дороге. В на­ших условиях — по верхним трапам, где в подобных случаях включается установка ионизации воздуха.

— Видно, заработался, — смутился С. В. и отправился на про­гулку. У нас правило: советы ЭВМ выполняются обязательно.

Такие у нас автоматы.

Но что это: вдруг замигала сигнальная лампочка над моим столом? A-а, напоминает, что засиделся здесь. Кончаю.

5 декабря. Никогда не думал, что на космическом корабле, где нас только трое и выбор занятий, по сути, ограничен, бу­дут так стремительно протекать дни. Не успел, как говорится, оглянуться, а недели нет. Так однажды проснешься, а в иллю­минатор Марс смотрит. Ведь он будто на глазах растет и уже выглядит даже большим, чем вечерняя Венера с Земли. Но на Марс П. К., наш главный астроном, смотрит мало. Говорит, никуда не денется, а нужную информацию заранее дадут ав­томатические станции. П. К. интересует Венера. Сколько уж аппаратов побывало на ее поверхности, часть даже вернулась, и люди, таким образом, имеют довольно точные сведения оо этой планете. А все мало. Астрономы мечтают найти щель в венерианских тучах, чтобы своими глазами увидеть, что там тво­рится, ухватить картину масштабно. Технические достижений лишили человека красивой мечты о планете, на которой жизнь только рождается, — бушуют океаны, сверкают молнии, гремят вулканы... Действительность оказалась более печальной и при всем при том все равно манит исследователей. Вот и П. К. часами не отрывается от нацеленного на Венеру телескопа. Вчера даже насмешил всех.

Смотрел-смотрел в окуляр и вдруг радостно воскликнул:

— Вижу поверхность. Циклон невероятной мощности рас­крутил многокилометровую воронку. Горы, кратеры... Аппарат! Пленку!

Телескоп, конечно, всегда связан с устройством для фотогра­фирования космических объектов. Но от волнения П. К., похоже, забыл об этом. Пока он окончательно понял, что все нужное под рукой, автоматика сработала сама. П. К. долго изучал снимок, а потом передал его С. В.

— Кажется, что-то есть, — но говорил без прежнего вооду­шевления.

Капитан долго рассматривал снимок, потом вставил пленку в увеличитель. На экране действительно вроде бы возникли ка­кие-то нагромождения скал. Чем же недоволен П. К.?

— Похоже... — С. В., однако, скептически смотрел на эк­ран. — Виктор, — обратился он ко мне, — подай светофильтр.

И тогда перед нами, как живое, но мгновенно застывшее, появи­лось крутое завихрение многослойных туч и облаков — от темно­-синих до светло-серых цветов и оттенков. А то, что без светофильт­ра представлялось поверхностью планеты, оказалось еще одним, нижним слоем коричневых туч, зафиксированным аппаратом в мо­мент сильного возбуждения. Видимо, бешеные шквалистые ветры не затихали на Венере во всей ее атмосферной толще.

П. К. смутился, отошел. Целый день он чувствовал себя не­удобно. Тем более что мы нет-нет да и поминали светофильтр, шутя при какой-нибудь ошибке. То я чуть не поднял тревогу, уви­дев на экране локатора светлую точку, — думал, что метеорит. То С. В., забыв, дал мне решать дифференциальное уравнение, предназначенное для студентов третьего курса мехмата. Однако, когда такими подколами мы уж слишком доняли П. К., он упрямо заявил:

— Это аппарат не успел!

Конечно, и автоматика может подвести, такие случаи раз на миллион случаются. И все же в данном случае П. К. просто не хотел признать ошибку. Поэтому выражение «дайте светофильтр» думаю, приживется. Если кто из нас говорит что-то невероятное нелепое, ему отвечают: «А светофильтр не подать?»

2 января. И в мыслях не было никогда, что Новый год при­дется встречать не то что не дома, а вообще не на Земле. С. В. дал экипажу по случаю праздника два свободных дня — тридцать первое и первое. Это, правда, не касалось вахты у центрального пульта. Но в остальном мы праздновали по-настоящему.

В корабельном саду растут две елочки. С других деревьев, как и должно быть зимой, листья осыпались, а они стоят и раду­ют глаз свежим зеленым убранством. Под каждую мы посадили Деда Мороза и около елочек встречали Новый год. Было здорово! Ощущение такое, словно ты на окраине зимнего леса. A-а, я же еще ничего не рассказывал о нашем естественном саде, а без это­го трудно представить, как у нас было на празднике. Сад занима­ет самое большое помещение из предназначенных для людей. Но удивительны не деревья, не трава, не почва. Такое есть и в обыч­ной оранжерее, теплице. В нашем же саду своеобразные стены, они обладают эффектом объемности. Смотришь на стену, и сад словно продолжается вдаль, а там поле, лес, какой тебе хочется видеть — зимний, летний, осенний... И на Новый год мы побы­вали словно в зимнем бору, заснеженном, морозном. Казалось, сделай шаг, протяни руку — и ты потонешь в глубоком пухлом сугробе. Такой елки еще ни у кого нигде не было!

Поговорил по видеотелефону с родителями, Валей.

Все праздничные дни не выключали телевизор, смотрели передачи земных станций. И как-то забывалось, что дом, друзья — далеко. Космос обживается! Человек уже не так зависит от расстояния.

А «Набат» приближается к цели.

7 января. Самый мощный корабельный телескоп сейчас пос­тоянно нацелен на Марс. Я пока не часто заглядываю в окуляр. Хотя и осталось до планеты каких-то тридцать миллионов ки­лометров, все равно не очень-то увидишь. Вот прибудем, выса­димся — тогда своими руками пощупаю. А С. В. и П. К. только о Марсе и думают. Вообще, это не удивительно. Каждый из них имеет о Марсе свое собственное представление, вот и надеются проверить.

С. В. доверяет исследованиям автоматических станций и не сомневается, что Марс в чем-то повторяет Луну. Но он говорит, что чужая природа, даже мертвая, может открыть много неиз­вестного человеку, даже полезного, интересного. В этом с С. В. можно согласиться. Нашел же он на Луне, где до него побывали космонавты, ценные ископаемые.

П. К., когда они обсуждают план будущих исследований, с С. В. не соглашается. Он тоже не думает, что на Марсе есть настоящая жизнь, в это сейчас не поверит даже первоклашка. П. К. считает, что Марс совсем другой, чем Луна, так как имеет атмосферу. Даже разреженная, утверждает П. К., она ощутимо влияет на природу планеты и может стать причиной существо­вания низших форм органической жизни. Почему ее не заметили автоматические станции? Слишком малые участки поверхности они обследовали. И с П. К. мне хочется согласиться. Если там есть живые организмы, пусть одноклеточные, то человек смо­жет их развить, усовершенствовать. Будет тогда и Вале работа на Марсе с ее астробиологией.

Поищем. Человек может увидеть больше, чем самый совер­шенный автомат.

20 января. У вас может сложиться впечатление, что наша жизнь в космосе однообразная, нудная — работа, сон, работа.

А ведь мы используем свой досуг не хуже, чем на Земле, — ин­тересно, содержательно, выбирая занятия по душе. В последнее время вдруг увлеклись шахматами. Видимо, потому, что сейчас и на Земле идет турнир сильнейших гроссмейстеров памяти Чи­горина.

Сначала мы просто играли между собой, не слишком подсчи­тывая, кто и сколько у кого выиграл. Главным был сам процесс игры. А потом С. В. предложил провести турнир. По правде, вы­яснять свои шахматные отношения могли только он с П. К. Они обычные любители, хотя и теорию знают, и комбинацию закру­тить на доске иногда могут такую, что не сразу разберешься, как ответить. Но по сравнению с ними я почти профессионал, все-таки кандидат в мастера. Но не будешь же отказываться, потому что им интересно со мной соревноваться. Правда, в наш турнир можно было бы включить нескольких специалистов из Центра управления полетом, среди них есть даже мастера. С. В. возразил, сказал: «Обойдемся, мы тут самостоятельная территориальная единица». Правильно сказал, до нас в космосе еще не проводи­лись шахматные чемпионаты. Наш будет первым. А результат?.. Я вскочил и заявил:

— Да здравствует первый космический турнир!

Я не сомневался, знал, что первым чемпионом назовут меня.

Да так оно и случилось позже. Турнир в четыре круга я выиг­рал, сделав с С. В. и П. К. лишь по одной ничьей. Победа была внушительной, и, закончив последнюю партию, я не выдержал (не все же время быть серьезным), взобрался на стул и закричал:

— Я — самый сильный! Я — чемпион «Набата» и окрестнос­тей! Ура!

— Где же нам лавровый венок взять? — озабоченно сказал С. В.

Не зная его, можно было подумать, что он действительно о венке думает. Но я с ним уже, как говорится, пуд соли съел. Поэтому приволок какую-то замусоленную тряпку (как это робо­ты-уборщики прозевали?) и обмотал ею голову. Чем не венок?

П. К., как бывалый рефери, поднял мою руку и начал торжест­венную речь:

— Объявляю землянина Витю Осадчего чемпионом «Набата» и ближайших, а также дальних окрестностей. Обещаю наградить первого космического чемпиона шахматной королевой, вырезан­ной из марсианского ... — тут он запнулся, наклонился ко мне: — Витя, из чего тебе сделать королеву, а?

С. В. хохотал больше всех. Но, когда я уже решился слезть со своего трона, он вдруг подмигнул П. К. и сказал:

— Сильнейший, Павел Константинович? А самый ли?

— Доказать? — я придал лицу самое воинственное выраже­ние. Что-что, а шахматное первенство мне, кажется, доказывать нужды не было.

И словно подтверждая это, П. К. поклонился:

— Сдаюсь!

— Лично и я тоже, но... — С. В. улыбнулся, он явно развле­кался.

Признаться, я не обратил внимания на это «но». Мне нечего было беспокоиться. Даже если С. В. и П. К. мудрили над доской вместе, я бы с ними справился.

С. В. посмотрел на меня, покачал головой — видимо, я выгля­дел глуповато со своей гордыней — и сказал в микрофон внут­ренней связи:

— Вундеркинд, зайди в кают-компанию.

Вот чудо, подумал я. Вундеркинда я видел раньше С. В. Этого уникального кибернетического робота подарили П. К. товарищи из Института прикладной математики. Он имеет руки и ноги, ту­ловище и лицо со ртом, глазами, ушами, носом, одет в настоящий костюм, ходит так, что сзади не отличишь от человека. Конечно, с точки зрения технической необходимости не все эти детали были нужны, хватило бы совершенного мозга. Но творцы кибера словно заглянули вперед, подшучивая, что дают П. К. верного по­мощника для походов по чужим планетам — П. К. давно мечтал стать космонавтом, это им было известно. Товарищи П. К. реши­ли, что уж если спутником будет машина, то пусть она имеет че­ловеческий облик.

Замысел удался. Помню, как Валя впервые встретилась с Вундеркиндом. П. К. тогда только получил его и пригласил нас посмотреть подарок. Я пришел раньше. Сидим, разговариваем. А тут стук в дверь. Робот, как личность воспитанная, повернулся на стук и сказал:

— Пожалуйста, просим!

Валя ворвалась и застыла, пораженная.

— А ты кто такой? — опомнившись, спросила она робота, который скромно стоял в коридоре, ожидая команды или воп­росов.

— Вундеркинд! — обычно кибернетические системы на эмо­ции не программируются, видимо, это пока невозможно, однако в ответе нашего робота мне послышалось скрытое достоинство.

— Твое имя Вундеркинд? — Валя протянула руку. — А я Валентина.

Робот коснулся ее руки своими мягкими и сильными пальца­ми и, совсем как человек, солидно произнес:

— Очень приятно, — и даже склонил голову.

А я подумал, что сейчас он ударит каблуками, как настоящий воспитанный рыцарь. Не ударил, только испытующе осмотрел Валю, словно составляя впечатление или запоминая.

Тогда робот насмешил нас, а позже я узнал, что он вообще имеет невероятные способности: обладает большими знаниями в различных областях науки и техники, может предсказывать погоду, получив задание — рассуждает, анализирует любую воз­можную ситуацию, находя оптимальное решение. Впрочем, то же самое делает и ЭВМ средней мощности. Так что нас с Валей поразил больше внешний вид робота, чем его кибернетический разум.

Естественно, П. К. взял Вундеркинда с собой на «Набат». Но какое отношение имел кибер к шахматам?

Вундеркинд вошел, поздоровался и уставился на С. В. — вызвал-то он, а наши голоса робот различал.

— Ты умеешь играть в шахматы? — спросил С. В.

— Моя программа предусматривает это, — ответил Вундер­кинд.

А мне почему-то стало не по себе. Что, если над его шахмат­ной программой работал кто-то из знаменитых гроссмейстеров? Я почувствовал, что над моим титулом нависла неожиданная угроза.

Но С. В. не давал мне времени на размышление.

— Вундеркинд, ты сыграешь партию с чемпионом «Наба­та», — и С. В. не удержался, подпустил все-таки шпильку, ви­димо, чтобы я не слишком зазнавался, — со стажером Виктором Осадчим. — Это «Виктор», которое мне обычно нравилось, про­звучало сейчас очень иронично. — Если стажер Виктор пожелает, — он и соглашался, и спра­шивал. Наверное, все-таки, подумалось мне, не мешало бы и киберу придать немного эмоциональности в поведении, хотя бы ис­кусственной, соответствующей моменту. Пусть Вундеркинд хотя бы для вида заволновался, выразил нерешительность. А то это какой-то психологический шантаж — его совсем не интересует результат.

— Как, Виктор? — уверен, С. В. задал вопрос просто для при­личия, иначе зачем было звать робота.

Мне отступать было некуда. Я же объявил себя чемпио­ном. Да, если по правде, не боялся я этого остроумного робота. ЭВМ — только ЭВМ, даже способная выполнять миллионы опе­раций в секунду. Фантазии у нее нет. А шахматы — творчество, искусство.

Мы бросили жребий — так настоял Вундеркинд. Ничего не скажешь, запрограммировали его настоящим спортсменом. Мне достались белые фигуры. С. В. присел возле нашего столика, а П. К. следил за партией из рубки по телевизору.

Дебют разыграли быстро, как при блице, — оказалось, тео­рию Вундеркинд знает (или помнит) отлично. Это меня не смути­ло. Еще в прошлом веке «Каиссы» (так называли тогда некоторые программы) в шахматной теории были энциклопедистами, да вот когда она заканчивалась и приходилось решать проблемы само­стоятельно — начинали ошибаться. Однако и в наше время, как мне было известно, в позициях, которые требовали творческого подхода, шахматные машины остались на прежнем уровне. Так что я терпеливо ждал, когда наконец закончится выбранный нами дебют — разменный вариант русской партии. В общем, меняться начал мой партнер, и это должно было меня насторожить. Вун­деркинд не мог быть трусом, не собирался «сводить» на ничью, играя черными фигурами. Но я, уверенный в себе, тоже не пытал­ся запутать игру, создать условия для творчества — делал ходы, может, хорошие, а по сути не сильные, очевидные. Откуда мне было догадаться, что шахматиста из Вундеркинда готовили быв­ший чемпион мира и один из претендентов на это звание. Не дав киберу собственной фантазии, они зато сумели предусмотреть фантазию моего уровня. И довольно быстро я пожал Вундеркин­ду руку, поздравляя с победой.

Кибер проявил милосердие, видно, запрограммированое, и предложил:

— Хочешь еще?

Очень хотелось отыграться, тем более что час назад я тут хвастался. Но у меня хватило ума отказаться, я понял, что именно сегодня не смогу играть раскованно, с воодушевлением. К такому противнику, как Вундеркинд, нужно подготовиться психологи­чески.

Конечно, мне было неприятно. Но вместе с тем я искренне обрадовался, что на корабле есть такой прекрасный робот.

15 февраля. Работы сейчас хватает всем. В свое время по команде С. В. с Марса поднялся первый автоматический разведчик. Я наблюдал в телескоп его старт. Через несколько секунд после вы­хода в эфир сигнала на западном берегу озера Солнца (все мар­сианские названия условны, они сохранились с тех времен, ког­да люди имели иное представление о планете), где поверхность темнее, вспыхнул огонек. Он немного постоял на месте, словно раздумывая, что делать, потом медленно двинулся вверх, остав­ляя за собой короткий и яркий хвост. С каждым мгновением его скорость увеличивалась, и через несколько минут над затенен­ным ночным Марсом засветилась блестящая звездочка. Развед­чик мчался на встречу с нами.

И вот сегодня разведчик будет взят на борт «Набата». Мы ждем его с нетерпением. Автомат принесет данные и снимки местности, где намечена первая высадка человека. Правда, пока корабль выйдет на околомарсианскую орбиту, прибудут еще два разведчика. К тому же много информации передадут станции, не запрограммированые на возвращение. Многое также выяснится и за время десятидневного облета планеты. Данных хватит, что­бы не садиться в неизвестное место. Однако сегодняшний раз­ведчик принесет самые первые достоверные сведения. Вместе с тем, думаю, сколько бы мы издали ни исследовали планету, все равно придется садиться, как говорят, вслепую. Ведь для человека сейчас все равно, откуда начинать — с озера Солнца или из пролива Танаис, между которыми, как свидетельствуют фотографии, большой разницы нет. А как хочется, чтобы пункт первой высадки был выбран наиболее удачно, в самом интересном райо­не. Хотя, повторяю, уверен, что результаты этого будут невелики. Пожалуй, только десятая или сотая экспедиция найдет на Марсе нечто важное, так как будет целенаправленной, имея конкретный адрес. Но хватит предсказаний. Все это я пишу, наверное, потому, что мне выпала честь нести вахту в то время, когда будем прини­мать разведчика. Значит, я не лишний человек на корабле.

17 февраля. Вчера знакомились с марсианскими материала­ми. Невероятно! Не верится, что это все прибыло с далекой чу­жой планеты...

Аппаратура «Набата» принимала сигналы разведывательной станции с того момента, когда она поднялась с Марса. А незадол­го до того, как я принял вахту, ее уже нащупали локаторы. ЭВМ определила время и место встречи в пространстве, оно было близким к рассчитанному еще на Земле! Фантастика! И вместе с тем мне немного досадно — за нас чуть ли не все сделано за­ранее. Так можно вообще обойтись без человека, все автоматы выполнят. А мы зачем здесь?

Но мое дело не жаловаться, а рассказывать, как это было. На экране я увидел маленького блестящего жучка-усача с широкими и длинными, как у стрекозы, крылышками. Усы — это антенны, а крылья — солнечные батареи. Однако сходство с жуком полное. Я включил экраны С. В. и П. К. и послал «жуку» приказ начать торможение. Скорость «Набата», как я писал ранее, регулирует автопилот, он тоже замедлил ход корабля.

Встреча состоялась в двенадцать часов. Вблизи разведчик уже не напоминал жука. Это была обычная космическая станция, ко­торых за последние годы много отправлено в пространство. Мне не пришлось долго рассматривать нашего посланника. Специальный трал, выпущенный из «Набата», подхватил его и потащил в предназначенный для таких гостей эллинг. Там раз­ведчика уже ждал С. В., одетый в скафандр.

17 февраля (продолжение). Моя вахта закончилась как раз вовремя. Вернулся С. В. с доставленными материалами. Мы усе­лись перед большим экраном, и С. В. включил записи. (Пробы воздуха, грунта анализировались в лабораториях, результаты бу­дут позже.) Перед нами ожили марсианские пейзажи.

Подобные съемки — не новость, автоматические космические станции, вооруженные телевизионной аппаратурой, уже давно регулярно и довольно детально рассказывали о том, что попада­лось в поле их объективов, и такие передачи на Земле смотрели, наверное, почти все. Видел их и я. Однако тогда меня больше ув­лекали достижения человеческой мысли, совершенство техники, чем чужие пейзажи. Чем-то напоминали они мне в экранном изоб­ражении полотна художников. Похоже, но не настоящее. Сейчас же на экране была земля (пусть простят строгие языковеды это название, другого не нахожу), по этой земле в скором времени и я пройду ногами. Чем она окажется для меня, С. В. и П. К.? Дру­гом, врагом, равнодушной мертвой средой? Я хотел это понять, не дожидаясь самой посадки.

На экране была северная часть Марса, снятая с высоты пяти тысяч километров. От полярной зоны до экватора, заканчиваясь в районе, обозначенном на марсианских картах как озеро Солн­ца, тянулась почти сплошная серая лента. Когда-то итальянский астроном Скиапарелли, автор гипотезы о марсианских каналах, назвал и эту ленту каналом, дав ему имя Нектар. К сожалению, Нектар не был артерией жизни, позже выяснилось, что это просто цепь больших кратеров. Правда, люди и до настоящего времени не знают, почему они расположились так строго друг за другом. Но это уже другой вопрос. А вот пункт, где вскоре опустится наш «Скакунок» — небольшой ракетоплан, построенный специально для нашей экспедиции. Эта точка находится на левом, западном берегу озера Солнца — вытянутого неправильного овала, кото­рый темнеет на светлом красноватом фоне пустыни. И озеро, и бухта получили свое название давно, воды там нет, это стало известно еще в прошлом веке...

Следующие кадры на экране — снимки, сделанные уже на месте нашей будущей высадки. Печальный пейзаж. Куда хватает взгляда, лежит сухая потрескавшаяся марсианская земля. Похоже, когда-то здесь гремели вулканы, полыхали потоки раскаленной лавы, вились пепельные смерчи. Потом все стихло, окаменело, замерло. Смотрю на экран, на эту однородность, и грустно стано­вится. Остановилось развитие — отчего, ведь ничего непредви­денного не произошло? Скажу: хочется, чтобы подбросил Марс загадку. Сложную, головоломную...

29 марта. Наверное, только в мечтах все необычайно и тор­жественно. В жизни самое важное событие часто выглядит до обидного будничным. Сколько мы говорили между собой о встре­че с Марсом — возвышенно, с воодушевлением! А наступила она, и никто не захлопал в ладоши. Эмоции уступили место заботам. И этот день, когда багровый диск навис над кораблем, закрыв добрую половину неба, стал для нас лишь продолжением преды­дущих. Правда, каждый из нас задерживает взгляд, рассматри­вая высокие горы, широкие плато, глубокие каньоны, кратеры, плывущие в иллюминаторах. Но ненадолго. Мы работаем, забы­вая отдых и сон. Еще и еще проверяем технику, оборудование: и предназначенное для высадки, и запасное. А «ура» будем кри­чать потом. И то, видно, один я. С. В. чужая планета не удивляет, а П. К. на него равняется.

До посадки осталось четыре дня!

Часть третья

I

На корабле, как и на Земле, в это время была ночь. Солнце на­ходилось на другой стороне Марса. Так что впервые за несколь­ко месяцев на время соединились условное и настоящее деление суток. Бурмаков и Витя спали. Павел дежурил. Он любил такие тихие часы, когда все вокруг замирает, и только мигание индика­торов на пульте напоминает, что «Набат» мчится в космическом пространстве, а неутомимые автоматы охраняют покой человека.

Сегодняшняя Павлова вахта внешне ничем не отличалась от других. Та же тишина возле пульта, и ничто не требует от него что-то делать. Сиди, думай... И все-таки это дежурство было осо­бенным. В самом начале его «Набат» превратился в искусствен­ный спутник планеты, выйдя на почти круговую орбиту с уда­лением от поверхности около ста пятидесяти километров. Еще никогда человек не был так близко к Марсу!

Павел сдвинул защитные заслонки с иллюминаторов, и Марс сразу угрожающе приблизился к кораблю. Павел бывал на земных орбитальных станциях, но никогда не испытывал тревоги, неуве­ренности. А теперь смотрел на незнакомые, но вообще-то впол­не мирные пейзажи, и ему хотелось поглубже вжаться в кресло, быть подальше от нависшей над кораблем огромной планеты.

Павел удивился своим страхам. Угроза если и существовала, то только в его воображении. Просто за долгое время он привык, что за иллюминаторами «Набата» — необъятное открытое про­странство. Это, наверное, похоже на морскую болезнь в новом, космическом варианте. Одолеет ли он ее? Павлу вспомнилось, как однажды в Черном море его на яхте застал шторм. Давно это было. Но и до сих пор по телу бегут холодные и жгучие мурашки, когда вспоминается, как ритмично и бездумно накатывались на маленькую слабую яхту высоченные серые валы с белыми пен­ными гривами, как прижимали его к палубе тяжелые тучи бес­просветного неба.

Тогда Павел справился. Сначала с собой, со своей морской бо­лезнью, потом и с бешеной стихией. Ведь выбросил из головы опасность, страх. Забыл их. Видел только силу, которую должен был одолеть...

Павел в мыслях еще был на Земле, среди бурных морских волн, и поэтому не сразу понял: что-то произошло. Словно в неза­метную жизнь корабля ворвалось что-то постороннее. И пропало. Оно было таким неуловимым, что Павел не поверил себе. Мгновение-другое он тупо смотрел на неподвижные стрелки индика­торов, потом спохватился, нажал клавишу контрольной системы автопилота. Запись на приборах поползла в обратном направле­нии. Невидимое перо вычерчивало ровную волнообразную ли­нию. Павел хотел было уже выключить электронный контролер, как перо вдруг подскочило вверх, оставив за собой одинокий и не слишком высокий пик. Это означало, что «Набат» как бы спотк­нулся в своем полете, совсем как человек, который поднял ногу, но сделал шаг, задержавшись. Павел передернул плечами и про­верил, не было ли встречи с крупным метеоритом. Пространство на много километров вокруг было чистым. В общем, он мог это и не проверять — появление метеорита отметили бы другие при­боры.

Павел подумал, что, наверное, какой-то марсианский вихрь вырвался на стопятидесятикилометровую высоту и задел по до­роге их корабль. Он понимал, что это невероятно, однако другого объяснения не находил.

Бурмаков, выслушав отчет Павла о вахте, внимательно про­смотрел все записи систем управления «Набата». Но и он не смог сказать что-нибудь определенное. Тем более что новых толчков не было, хотя корабль после этого сделал шесть витков вокруг Марса.

— Будем считать это первой загадкой воинственного соседа Земли, — сказал он Павлу.

— А что остается?

— Ждать, — беззаботно заявил Витя. — Если это не случай­ность, то обязательно повторится.

— Мудрец! — Павел шутливо дернул юношу за волосы.

— Не такой уж дурной совет, — улыбнулся капитан, — Нам действительно нужно набраться терпения.

Впрочем, придавать большое значение этому почти незамет­ному толчку, отмеченному лишь бодрствующими автоматами, оснований не было. И Павел быстро перестал думать о нем — на­стала пора высадки на Марс.

Район первого знакомства с планетой вызвал у Павла двойст­венное чувство. С одной стороны, естественный интерес челове­ка к чужой планете, с другой — некая разочарованность, обман в надеждах. Под «Набатом» были суровые мертвые пустыни. В душе Павел был больше реалистом, чем мечтателем. И от пер­вой экспедиции на Марс хотел иметь открытия не только обще­научные, но и конкретного прикладного значения. Он не скрывал своих взглядов, и Бурмаков, показывая ему на экране очередной кратер, похожий на десятки предыдущих, шутил:

— Павел Константинович, смотрите, какие зубцы. Как на сте­нах средневековой крепости.

— Не хватает только бойниц, — ворчал Гуща.

— И марсиан за ними, — Степан Васильевич в эти дни был очень веселым, готовым шутить бесконечно. — На планете забу­дете все свои разочарования.

Гуща и сам понимал, что слишком уныл, и виновато ухмы­лялся.

— А вон знаменитая Никс Олимпика, — Степан Васильевич переводит разговор на другое. Повод для этого верный. С левой стороны навстречу кораблю наплывает яркая марсианская об­ласть — Снега Олимпа. — Правда, поэтично?

— Такой гигант требует, пожалуй, прозы, — дух противоре­чия не оставляет Павла. — Пятьсот километров длины!

— Хотел бы я побывать на этой горе, — Бурмаков мысленно уже там, и его глаза по-молодому искрятся.

— В чем же дело?

— Марс необъятный, — сожалением качает он головой, — все не обнимешь.

II

Наступил последний, десятый день разведывательного облета Марса. Все, что нужно было сделать, готовясь к высадке, космо­навты сделали. Стены кают-компании были увешаны снимками планеты. Цветные фотографии очень точно передавали особен­ности природы. Марс по-прежнему выглядел довольно невесе­лым, однородным. Но он уже стал объектом непосредственного изучения, и это изменило отношение космонавтов к нему. Они всматривались в фотографии с заинтересованностью исследова­телей. И хотя Павел с Витей совсем недавно утверждали, что все равно, где высаживаться, сейчас вдруг заволновались, не могли остановить выбор на каком-нибудь конкретном месте. Ведь, по­мимо запланированного перед полетом озера Солнца, они долж­ны были наметить для себя еще два района.