Последняя республика

ГЛАВА 11 КАК Я ВОЕВАЛ С МАРСИАНАМИ

В одном весьма знатном и в военном мире известном учебном заведении где-то в конце восьмидесятых завершился учебный год. Отгремели экзамены, счастливые выпускники распрощались с родными стенами, разъехались. Опустели коридоры, затих смех в садах тенистых…

Красивое место. Если вам не расскажут предварительно, куда это вас судьба занесла, то так сразу и не сообразишь: сады, парки, озера в камышах, кедры в небеса, океаны цветов, вдоль аллей то тут, то там — пушки, танки, самолеты всех времен и народов. Идешь как по музею: вертолеты, морские мины, торпеды. И вовсе не рядочком, а для каждого танка свое местечко облюбовано, каждый так вписан в сады и лужайки, словно китайская беседка над гремучим ручейком, — с понятием. А вот и наша родная 76-мм полковая пушка образца 1942 года на железных немецких колесах с немецким дульным тормозом — немцы захватывали и использовали в боях — у них такого чудо-оружия просто не было. Иногда трофейные советские пушки немцы использовали в том виде, в котором захватили, а иногда вносили изменения в конструкцию. По каким-то, только им известным причинам снимали наши колеса, наполненные гусматиком, и ставили свои немецкие — железные. Видимо, резина у них была не в изобилии. И дульный тормоз меняли… И использовали против Красной Армии. Много немцам досталось первоклассного оружия и боеприпасов в приграничных районах Советского Союза в первые дни войны. А потом — под Харьковом и в Крыму — в 1942-м. А в конце войны эти пушки, эти сокровища попали в руки Британской армии в качестве боевого трофея, и вот одна из них стоит в кустах сирени, вроде как в засаде.

Это уже история. И цены ей нет, той пушечке. А рядом в ангарах — наши тридцатьчетверочка и «Королевский тигр» и много-много еще штук, от прикосновения к которым у любого нормального человека кружится восторгом голова.

Если по аллеям пройти, то тут не только танки и пушки, но и мортира времен Крымской войны и много еще всяких чудес.

Итак, завершился учебный год — ремонт по всем учебным корпусам, стены красят, полы, в старинном корпусе реставрация, чтобы все было так, как во времена давние, а рядом в новом корпусе перестраивают компьютер чудовищной мощи на новые программы.

Нашему брату преподавателю раздолье — забирайся на целый день в библиотеку и грызи гранит наук, никто не помешает. Библиотека — мечта. На стенах — коллекции орденов, любой музей позавидует. И коллекции личного оружия знаменитых генералов, под стеклом — форма парадная с аксельбантами и эполетами. Полки книжные бесконечного протяжения. Тишина, как в космосе.

Обложился я томами, словно бастионы вокруг себя возвел, оборону неприступную, чтоб не заметили меня, чтоб от работы не отрывали.

Но нашли меня и оторвали: есть возможность отличиться.

Вызывает большой начальник, ставит задачу: помогать инженерам тот самый компьютер перестраивать. «Я, — говорю, — в компьютерах не очень…»

А начальник отвечает, что этого от меня и не требуется: там уже шесть электронных экспертов два месяца колдуют, чародействуют — одного из Японии выписали, двоих из Америки доставили, остальные — свои. И меня к ним — великолепная семерка. Интернационал. Компьютер перестраивают на другую программу. Две недели срока осталось. Свою работу электронную инженеры крепко знают, но им нужен кто-то, кто бы фантастические военные ситуации придумывал, что-нибудь вроде войны миров: наши против марсиан или что-нибудь в этом роде. Компьютер специально создан для моделирования боевых операций. Их на всю Британию, может, всего пара такой мощи: один боевой, где-нибудь в подземелье для планирования войны, и один тут — для подготовки операторов, программистов и высшего командного состава. Если правду сказать, я не знаю, сколько их, таких компьютеров, в Британии. Просто предположение высказываю. А во всем мире (на мой взгляд дилетанта) их, может, не больше десятка наберется.

«Ты, — говорит начальник, — у нас известный чудак, и все в твою голову какие-то сумасбродные идеи приходят, парадоксальные. Нам твоих идей не понять. Но твоей способностью сумасбродствовать мы воспользуемся. Иди к электронным экспертам и выдумывай. Чтобы зря твои идеи не пропадали, иди и воюй с марсианами».

И я пошел.

Тут надо отвлечься. Отступить от темы.

Мне иногда вопросы задают насчет преподавательской деятельности. Опять же — участие в настройке военного компьютера невероятной мощи… Это для ядерной войны. Вопрос мне прямо не формулируют, но как-то связывают: лекции читаешь, учишь офицериков вражеских, и тут же — про совесть, про брошенную родину…

Вопрос понял. Отвечаю: если моя милая родина и в новом тысячелетии не откажется от идеи Мировой революции и бросится во всем мире устанавливать коммунистические порядки, так я не только вражеских офицериков учить буду и участвовать в настройке военных компьютеров, но и с автоматом в руках пойду воевать против коммунизма.

Ну а если Мировой революции не случится, если моя прекрасная родина не бросится в припадке бешенства на всех своих соседей, то мои лекции никому вреда не принесут. И компьютер тот будет мирно жужжать в прохладном подземелье.

Итак, спускаюсь я туда, где колдуют электронные корифеи. Сначала вроде с обидой — от работы отрывают. А потом сообразил: к компьютеру такой мощи в двадцатом веке вряд ли какой историк будет допущен. Слишком удовольствие дорогое. Не для игрушек такие штуки создают. И не для исторических исследований. Я не историк, я просто любитель военной истории. Но получается, что я один из всех историков, профессионалов и любителей, на всей земле в двадцатом веке имею возможность доступа к такому чуду. Через две недели, когда его полностью перестроят и отладят, таким сверчкам, как я, доступа не будет и загрузят его серьезной работой, о содержании которой можно только догадываться. А пока….

С собой чемодан справочной литературы принес. Разложил.

И начали. Моделируем некую фантастическую войну.

— Можно армейскую наступательную операцию прокрутить?

— Пожалуйста, — отвечают. — Хоть фронтовую.

Хорошо. Начали. Захожу с того, что прошу ввести температуру воздуха: минус 41 градус по Цельсию.

Мне показалось, что компьютер сверкнул злостью, заискрился весь и взвыл от негодования. Ответ мгновенный: задано невыполнимое условие — при такой температуре ведение наступательных операций невозможно.

Я настаиваю. Компьютер мое требование отвергает. Эксперты начинают злиться. Мне объясняют, что умная машина дурной информации не примет.

А я уперся.

Но спорить с компьютером — дело проигрышное, вроде как нападать на Россию. Настаиваю, требую, чтобы ввели минус 41. Эксперты полезли в словари — если я по-английски не понимаю, вот читай это слово на своем русском: не принимает компьютер, не воспринимает, не переваривает, такого не ест, не кушает, не клюет, не жрет, не пожирает, не хавает!

Ладно. Убедили. Понимаю: не хавает.

Слишком, говорят, русский, у тебя воображение расковано. Задавай задачи, но головой думай, фантазия — дело хорошее, но тормоза имей. И иногда ими пользуйся.

А я не фантазировал, не войну миров разыгрывал, а нашу несчастную Зимнюю войну: 30 ноября 1939 года Красная Армия вступила на землю Финляндии. Днем — терпимо, ночью — кое-как, к утру — минус 41 по Цельсию. А потом в другие дни и ночи бывало хуже.

Но им-то, басурманским детям, не объяснишь, им до этого дела нет. Им бы кнопки свои нажимать.

А я делаю первый для себя вывод: поздней осенью 1939 года товарищ Сталин поставил Красной Армии невыполнимую задачу — прорвать «Линию Маннергейма» на Карельском перешейке.

КРАСНАЯ АРМИЯ НЕВЫПОЛНИМУЮ ЗАДАЧУ ВЫПОЛНИЛА.

Признаюсь, у меня раньше те же настроения были: Красная Армия в Финляндии опозорилась на весь мир… Замысел у меня простой был — проиграть войну в Финляндии на свой манер, не так, как глупые сталинские генералы воевали, а по-своему, по-умному…

Но выяснилось, что ни одна армия мира при минус 41 наступательных операций не вела. И никто не смеет смеяться над моей армией. Сами попробуйте. Тогда смейтесь.

Но как же финны оборонялись?

Оборона — другое дело. Двадцать лет практически весь военный бюджет Финляндии уходил на создание укреплений на Карельском перешейке. Была построена оборонительная линия протяженностью 135 километров и глубиной до 90 километров. Фланги упирались в Финский залив и Ладожское озеро. За бескрайними минными полями, за противотанковыми рвами и гранитными надолбами, за железобетонными тетраэдрами и проволочными заграждениями в десять, двадцать, тридцать рядов (на высоте 65,5 — сорок семь рядов густой минированной колючей проволоки на металлических кольях, центральные ряды — вбитые в землю рельсы вместо кольев), так вот, за этими заграждениями — железобетонные казематы: три, четыре, пять этажей под землю, перекрытия — полтора-два метра фортификационного железобетона, напольные стенки прикрыты броневыми плитами, все это завалено многотонными гранитными валунами и засыпано грунтом. Все замаскировано. Над этими казематами уже поднялись густые еловые леса. А леса снегом засыпаны. Пулеметчики, стрелки, артиллеристы сидят за броней и бетоном, глубокие амбразуры гасят вспышки выстрелов, искажают и глушат звук стрельбы — стреляют в упор, а нам все кажется — стрельба из-за дальнего леса… А внутри у них, в каждом каземате — склад боеприпасов и топлива, внутри — теплые спальные помещения, комната отдыха, и кухня, и столовая, и туалет, и водопровод, и электростанция… Командные пункты, узлы связи, госпитали — все под землей, все под бетоном, под лесной чащей, под снегом. И все — в тепле. Снайпер, который сутками выжидает свою жертву, бойцы легких лыжных отрядов, действующих по тылам Красной Армии, тепло одеты, хорошо экипированы. Солдаты Финляндии рождены, воспитаны и подготовлены для действий именно в этих условиях. Они знают, что через несколько дней после боевого дежурства или лыжного рейда их накормят горячим супом, их ждет уютный отсек в подземном бункере, где они выспятся в тепле перед новым заданием. Они знают, что в случае ранения их ждет операционная палата глубоко под землей, там чисто, сухо, и опять же — тепло.

Но попробуйте наступать в этих условиях. Попробуйте отрезать раненому ногу, когда за тоненькой стеной госпитальной палатки минус 40, а внутри — минус 30.

Так вот, при минус сорока и ниже способна наступать только моя армия. Только она способна творить чудеса, творить то, что невозможно.

Одним словом, компьютер минус 41 не принял. Не переварил. Не съел. Не сожрал. Не скушал. Не схавал.

— Ладно, — говорю, — допустим, что температуры вообще никакой не было. Бывает же такое, что нет температуры.

Заулыбались электронные мудрецы: это лучше, так к реальной жизни ближе. Врать я не мог, минус 25 не мог вводить в электронные мозги, если на самом деле было минус 40 и ниже. Потому компромисс — нет температуры. Нет — и баста.

Вводим второй параметр: глубина снежного покрова — полтора.

— Полтора? Чего полтора? Сантиметра, дюйма, фута?

— Метра, — отвечаю. — Метра, ребятушки.

И опять компьютер взревел.

Мой читатель, вы никому не рассказывайте, а я вам тайну военную открою: у них на Западе вообще все военные компьютеры слабонервные.

И чем умнее, тем нервишки слабее. Закономерность такая. Обратная пропорция. Мне достался один из самых умных и мощных, потому нервная его система была расшатана выше допустимых пределов. Он тут же и вспылил: так воевать нельзя!

Невозможно.

Я уточняю, что под снегом болота, которые не замерзают — снег их от мороза бережет. Я объясняю, что под снегом озера. На озерах тонкий лед. Та же причина: глубокий снег — изолятор. Там, где снега нет, вода промерзает до дна, а там, где на льду глубокий снег, там лед тоненький совсем, там танк провалится. Финляндия — страна тысячи озер, но пойди ж ты разбери, где озеро, а где поле? Все кругом белое да пушистое, да искристое. А еще под снегом — валуны гранитные. На вид поле ровное, снег да и снег, но пошли танки и переломали катки, гусеницы порвали. Еще до того, как попали на минное поле. Местность, так сказать, противотанковая. Танкам тут делать нечего: или поле в валунах, или озеро, или чаща непролазная. И все это миллионами мин напичкано. Ошибиться можно, но только один раз в жизни.

Но всех этих подробностей компьютер слышать не хочет: если бы не было болот и озер, если бы не было резко пересеченной местности, если бы не было огромных гранитных глыб, то все равно при таком снежном покрове воевать нельзя.

Так вот, товарищ Сталин поставил Красной Армии дважды невыполнимую задачу.

А я ввожу сведения о том, что светлого времени в декабре — совсем немного. В четыре часа — темнота. А туда, повыше к северу, — день еще короче или вообще никакого нет дня.

А я ввожу сведения о лесах: высота деревьев, среднее расстояние между стволами, толщина стволов. А ответ все тот же — тут наступать нельзя.

В лесах танкам делать нечего, в лесах огонь артиллерии корректировать невозможно. Лес. Непроходимый лес. Тайга. Линии горизонта нет. Артиллерийский наблюдатель не видит, куда падают снаряды: над головой свистит, воет, а куда падает — не понять. А с батареи орут в трубку: недолет? перелет? А черт его знает! Видеть разрывы можно только с той самой полянки, на которую эти самые снаряды падают. А финская артиллерия в этих местах была всегда. Каждая батарея за много лет мирного времени пристреляла рубежи; наводчики, корректировщики, командиры знают данные для стрельбы наизусть.

Итак, наша артиллерия мало нам помогает, танки бесполезны, не для танков эта местность, авиация сверху тоже ничего не видит. Учебник тактики говорит: «Сверху лес воспринимается как однообразная поверхность, обнаружить войска в лесу удается в исключительных случаях». В нормальных условиях войска в лесу не различишь. А тут и различать нечего — они не в лесу, а под снегом, под землей. И в светлое время дым от их печек можно наблюдать только там, где они желают его продемонстрировать — в ложных районах обороны. Да и где оно, это светлое время?

А наступающему в землю не зарыться, потому как в декабре в Финляндии земля от гранита твердостью мало отличается. И раненых можно в госпиталь не тащить — на таком морозе даже при небольшой потере крови раненый замерзает.

Это все я компьютеру излагаю.

Компьютер ничего этого принимать не желает, операторы ругаются. Спорили-спорили, пошли на компромисс: температуры вообще никакой не было, снега не было, не было болот и лесов, день никогда не кончался. Решили воевать так, чтобы природа наступать не мешала. Предположили, что есть только препятствия взрывные и невзрывные, противопехотные и противотанковые и есть оборонительные сооружения. Ввожу плотность минирования. Ввожу сведения о полосе заграждений — глубина от 15 до 60 километров: минные поля, эскарпы, контрэскарпы, лесные завалы, в непроходимых вековых еловых лесах — узкие коридоры в снегу. (Снега, договорились, нет, но коридоры остались, никуда из них не свернешь: попалась танковой колонне наша встречная машина — дави ее. Иначе — никак.) Искусственные препятствия вписаны в местность, а местность перерезана ручьями и речушками с обрывистыми берегами. Берега эскарпированы. Все мосты взорваны. Все подходы к мостам минированы, все простреливаются снайперами. За этим — главная полоса обороны глубиной 7-12 километров. Но это известно мне сейчас, а тогда советскому командованию это было неизвестно, как и начертание переднего края. За главной полосой — снова заграждения и еще одна полоса обороны, и снова минные поля, заграждения, и еще одна полоса обороны.

— А какой бетон? — интересуется компьютер.

Отвечаю: цемент марки «600», арматура стальная, 95 килограммов арматуры на кубометр бетона.

Ну, думаю, задал я серому загадку, думать ему теперь три дня. Но я ошибся. Компьютер ответил быстро и решительно: направление главного удара Линтула — Виипури; перед наступлением — огневая подготовка: первый взрыв воздушный, эпицентр — Каннельярви, эквивалент 50 килотонн, высота 300; второй взрыв воздушный, эпицентр — Лоунатйоки, эквивалент… третий взрыв… четвертый…

Я операторам: стоп, машина, полный назад!

— Без ядерного оружия нельзя?

— Нельзя, — компьютер отвечает.

Я к нему и с лаской, и с угрозами, но компьютер упрямый попался: БЕЗ ЯДЕРНОГО ОРУЖИЯ НЕВОЗМОЖНО.

Хоть восемь пядей во лбу имей, хоть компьютер самой невообразимой мощи, ответ все тот же: без ядерного оружия не получится. НИ У КОГО НЕ ПОЛУЧИТСЯ!

Вывод: Красная Армия прорвала «Линию Маннергейма», т.е. совершила невозможное. Четырежды невозможное. Такое было возможно только у нас. И только при товарище Сталине. И только после великого очищения армии: приказ не выполнен — расстрел на месте. Как расстрел командного состава 44-й стрелковой дивизии перед ее строем.

Прорвать ту оборону нельзя. Даже если бы вообще не было никакой температуры. Даже если бы не было снега. Даже если бы было двадцать часов светлого времени в сутки. Нельзя.

Вообще в двадцатом веке, если одна армия встала в глухую оборону, то прорвать ее фронт вовсе не просто. За всю Первую мировую войну ни немцам, ни британцам, ни американцам, ни французам прорвать фронт обороны противника не удалось ни разу. Исключением была только Русская армия. За всю Первую мировую войну была только одна операция, название которой происходит не от местности, а от имени полководца — генерала от кавалерии Алексея Алексеевича Брусилова — Брусиловский прорыв.

Если одна армия встала в оборону, если она зарылась в землю, т.е. отрыла траншеи, окопы, возвела блиндажи, загородилась колючей проволокой, то проломать это не удавалось даже после многомесячной артиллерийской подготовки, многократной обработки ядовитыми газами и бесчисленных атак пехоты.

Если же полевую оборону войск усилить долговременной фортификацией, т.е. построенными еще в мирное время инженерными заграждениями: противотанковыми рвами, надолбами, эскарпами и контрэскарпами, железобетонными огневыми сооружениями, спрятать глубоко под землю все, что возможно, то такая оборона будет вообще неприступной. Так и считали военные эксперты Запада, в том числе и сам великий Б.Х.Лиддел Гарт. Так считалось до 1940 года, пока Красная Армия не доказала обратное.

Прорыв «Линии Маннергейма» — это первый в истории пример прорыва» долговременной оборонительной полосы. Только после того, как Красная Армия в Финляндии совершила нечто выходящее за рамки вообразимого, эксперты стали допускать, что прорыв теоретически возможен.

Германская армия никогда подобных укреплений не прорывала. «Линию Мажино» можно было обойти стороной, и германская армия ее обошла. В Советском Союзе «Линия Молотова» не была построена, не была прикрыта полосой обеспечения и практически войсками не защищалась. «Линия Сталина» была разоружена, брошена и войсками не занята. Там, где она защищалась войсками (Киевский УР), там прорвать ее противнику не удалось — на других участках фронта был осуществлен прорыв и Киевский УР обошли с двух сторон.

В 1943 году германская армия, сосредоточив чудовищную мощь, не смогла прорвать советской полевой обороны в районе Курского выступа. На Курской дуге не было ни дотов, ни железобетонных тетраэдров, ни гранитных надолбов. Мороз тоже не донимал.

Даже без снега и мороза, даже без болот, озер, рек и лесов сама по себе «Линия Маннергейма» была неприступна. Так вот. Красная Армия зимой 1939/40 года совершила чудо. Ненужное, бестолковое, но чудо. Кровавое, страшное, но великое.

Прорвать такие укрепления нельзя ни за пять, ни за восемь лет. Красная Армия совершила это за три месяца.

Красная Армия в Финляндии доказала, что она может выполнить любую задачу. Даже невыполнимую. Дважды невыполнимую. Трижды и четырежды невыполнимую.

Признаюсь, долго прокатывать операции мне не позволили. Уже на следующий день электронные инженеры пошли жаловаться большому начальнику: нам нужен реалист, а не фантаст.

И вместо меня послали реалиста.

Но я не унывал. Главное было сделано. И если нет больше доступа к компьютеру такой мощи, то я решил проводить научные эксперименты. И провел. Не в Финляндии, а в соседней Норвегии, что в принципе почти то же самое. Чудесные там места: снег хрустит, елки кругом. Лучше Швейцарии. Для эксперимента в Берлине у Бранденбургских ворот купил яловые сапоги, шинельку и «островерхий суконный шлем», именуемый пропагандой «буденовкой», а народом сей шлем именовался «богатыркой». У Бранденбургских ворот этого добра — залежи. Приехал в Норвегию, откатал неделю на лыжах, каждый вечер обещая самому себе научно-исторический эксперимент начать, но все как-то откладывал. Потом решился. Натянул сапоги, облачился в шинель и суконную шапку-богатырку-буденовку с красной звездой (народ в вестибюле от меня шарахнулся), взял бутылку «Столичной», банку тушенки, хлеба буханку. И — на мороз. Решил ночь одну переспать в снегу. На еловых веточках. Теоретически возможно: снайперы не донимают. И нет риска наступить на какую-то взрывчатую гадость: проверено — мин нет. Отряды лыжников-автоматчиков внезапными ударами не досаждают. Всего-то и делов — ночь переспать. Прыгаю на морозе час. Прыгаю другой. Третий. Начал эксперимент при температуре минус 34. На сон не особенно тянуло. Водка в бутылке прозрачность начала терять, белая, как молоко. Буханка хлеба стала звонкой, как сосновый ствол. С тушенкой тоже что-то нехорошее приключилось. А ведь не до каждого нашего солдатика тушенка доходила. Еще час прыгаю. А температура быстренько эдак — вниз да вниз. Дошло до минус 39… Пальцы ног теряют чувствительность. Дышать становится невозможно — обжигает всего внутри…

Короче, до рассвета, а он тут поздний, не дотянул. Каюсь. Но отрицательный результат эксперимента — для науки тоже результат. Всем, кто рассказывает завлекательные истории о том, что воевать мы были не готовы, всем, кто разносит легенды о низких боевых качествах Красной Армии, настоятельно рекомендую мой эксперимент повторить. Приятно сидеть в лубянском кабинете и писать научные статьи; когда ватерклозет рядом, то забывается о том, что наши солдаты воевали в Финляндии без клозетов.

Так вот, только тот историк, который в шинели и сапогах в декабре проведет одну ночь под Сормулой или Выборгом, пусть смеется над неготовностью Красной Армии к войне. Я бы тоже рад позубоскалить по поводу низких боевых качеств Красной Армии, но считаю, что права у меня такого нет.

Что же случилось в Финляндии?

А случилась трагедия. В высоких кремлевских кабинетах было принято решение отрезать Германию от стратегического сырья в Швеции. Швеция — это медь, свинец, цинк и, конечно, железная руда высокой концентрации. Замысел — прибрать эти богатства к рукам или, в крайнем случае, поближе к ним подобраться. Путь через Финляндию. Заодно — добавить еще одну республику к нерушимому союзу. Было создано «правительство» из офицеров НКВД и ГРУ. «Президентом» был поставлен Отто Куусинен (его жена в это время работала в нелегальной резидентуре Рихарда Зорге), министрами — советские коммунисты финского происхождения. Была создана «красная армия Финляндии», которая должна была победно войти в Хельсинки и поддержать «восставший пролетариат», а наша Красная Армия должна была немного помочь «братьям по классу».

Все население Финляндии было уже разделено на белых и красных. Так называемые «белофинны» подлежали изоляции и ликвидации. Их ждало то, что и польских офицеров. Кстати, деление на белых и красных было проведено во всех прилегающих к нашим границам территориях: в 1920 году мы воевали против «белополяков», в 1921 году — против «белофиннов» и «белокарел», в 1927 году — против «белокитайских генералов». Уже тогда вынашивались планы оказания «пролетарской помощи» народам Эфиопии. Все сорвалось, и голод мы им устроили значительно позже. Но уже в 30-х годах существовало понятие «белых негров». И не будем смеяться. Звучит это не более смешно, чем «белокитайцы». Всю жизнь ищу белого китайца, но пока попадаются только желтые. И когда встречаю в центральном органе Министерства обороны Российской Федерации упоминания о «белофиннах» (например, 16 июля 1994 г., 28 апреля 1995 г.), я всегда спрашиваю, а почему, собственно, главный редактор и корреспонденты «Красной звезды» не называют себя краснорусскими? Или красно-коричневыми? Когда, наконец, Министерство обороны России перестанет делить людей на пролетариев и буржуев, на сторонников и противников Мировой коммунистической революции? Когда, наконец, «Красная звезда» перестанет повторять лозунг Маркса «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!»? Пора понять, что никому с нами добровольно соединяться не хочется.

Уже сам термин «белофинны» свидетельствовал о том, что наша цель — превратить их в красных. И осенью 1939 года была поставлена соответствующая задача. В кремлевском кабинете как-то не думается о температуре в минус 40. И мысль о том, что кто-то коротает декабрьскую ночь без теплого сортира, воспринимается без соответствующей остроты ощущений. И оттого, что о мелочах просто не вспомнили, было принято решение помочь братьям по классу. Предполагалось, что «белофинны» выбросят белый флаг. Сопротивление не предвиделось. Просто был отдан приказ — ввести войска.

А финны уперлись. Белого флага не выбросили. Встретили наших освободителей снайперским огнем. Они двадцать лет ждали от нас именно этого шага. И готовились.

Началась война, штурм, прорыв. Но прорвать «Линию Маннергейма», как мы теперь знаем, невозможно. Ни при каких условиях. И обойти невозможно: севернее Ладоги вообще непроходимые леса, болота, тундра, огромные озера. И оттого, что ожидалась безоговорочная капитуляция, никакой подготовки к войне в Красной Армии не проводилось. Планировался победный марш.

Но мужественный народ Финляндии не сдался. И тогда Красной Армии был отдан приказ — сокрушить.

Всю жизнь я слышал мнение: да что с той Финляндией было возиться!

Ногтем ее! Это мнение высказывали выдающиеся стратеги и политики, журналисты, генералы, адмиралы, простые люди на улице…

Давайте на минуту с этим мнением согласимся. Если действительно там нечего было так долго возиться, то тогда давайте же поймем и Сталина. Он так же думал: да что с нею возиться! Оттого и подготовки соответствующей не было. А были настроения шапкозакидательские. Эти настроения понятны, особенно — после блистательного Халхин-Гола: летом 1939 года Жуков разгромил целую японскую армию, а осенью приказ Мерецкову ввести войска в Финляндию… Понятно, после разгрома японцев никто всерьез не отнесся к подготовке операции в Финляндии… И обожглись.

Но быстро среагировали. И все сделали, как положено.

Красная Армия сразу после первых боев отрезвела от шапкозакидательских настроений. Бойцы и командиры Красной Армии поняли — перед ними сильный противник: дисциплинированный, думающий, храбрый. Солдат Финляндии — отличный стрелок, великолепный лыжник. Над этим солдатом нет никакой военной бюрократии, вся инициатива предоставлена ему, и он действует: внезапно, решительно, напористо, от затяжных боев уклоняется, наносит удар только тогда, когда уверен в неотразимом успехе, и тут же исчезает в тайге. Такого противника надо уважать, тем более что вся совершенная техника Красной Армии в этих условиях бесполезна. Использовать самую современную технику Красной Армии против мелких групп финских лыжников — это то же самое, что бить блох танковым двигателем. И шапками их тоже не закидаешь.

Удивляет меня то, что находятся очень даже неглупые люди, которые много лет подряд повторяют: подумаешь, какая-то там Финляндия, какая-то там «Линия Маннергейма», какой-то снежок полутораметровой глубины, какой-то там морозишко за сорок… Что, мол, с этой Финляндией было возиться!

А ведь так может говорить только тот критик, который сам еще от шапкозакидательских настроений не отрезвел.

Удивительно поведение и некоторых выдающихся стратегов. «Линия Маннергейма» строилась как абсолютный рубеж со стопроцентной гарантией непреодолимости. В ее строительстве участвовали лучшие (за исключением, понятно, наших) инженеры-фортификаторы мира. Было признано на всех уровнях (давайте полистаем военные журналы тридцатых годов!), что прорвать «Линию Маннергейма» нельзя ни за пять, ни за десять лет. Нельзя вообще прорвать. Никогда. Никакими силами. Строилась она с единственной целью — сдержать прорыв именно Красной Армии. Какой же еще? И вот Красная Армия «Линию Маннергейма» прорвала. Прорвала зимой. Прорвала без подготовки. Экспромтом. Не за десять лет, не за пять лет — за три месяца.

Все, кто предрекал, что Красная Армия никогда «Линию Маннергейма» не прорвет, были, мягко говоря, посрамлены. Красная Армия, проломав «Линию Маннергейма», опровергла и опрокинула представления мировой военной науки о непреодолимости подобных укрепленных полос.

Военным экспертам Запада следовало признать потрясающие боевые качества Красной Армии и ошибочность своих прогнозов. Из боевых действий в Финляндии следовал только один вывод: для Красной Армии нет ничего невозможного. Если она способна наступать в таких условиях, значит, она способна наступать в любых других — хуже этого не бывает Если Красная Армия проломала «Линию Маннергейма», значит, она готова сокрушить Европу и вообще кого угодно.

Победоносная Красная Армия совершила то, что стратеги Запада считали невозможным. Но стратеги не стали признавать ошибочность своих прогнозов и предсказаний. Вместо этого они объявили Красную Армию… не готовой к войне.

И мы это проглотили.

Съели.

Скушали.

Схавали.