Последняя Утренняя Звезда

ДЕВЯТАЯ ГЛАВА Крик

Крик разбудил Уртреда: он видел сон, и в его спящем сознание крик стал долгим заунывным воем Волка Фенриса в Лесу Лорн: вой зимнего ветра, сначала шепот, потом ворчание, и, внезапно, душераздирающий крик, взорвавший лес.

Глаза Уртреда резко открылись и он сел, не понимая, где он и что с ним. Оказалось, что он сидел на циновке, лежавшей на открытом воздухе. С неба светила полная луна. Прямо перед ним была черно-белая шашечная доска: белая заснеженная поляна, на которой стояли черные деревья. Маска слетела. Он подобрал ее и надел, с бьющимся сердцем. Почему он сбросил ее? Какое-то мгновение он никак не мог вспомнить, где находится. Потом память вернулась. Фенрис уничтожен. И Лорн. Они на северной опушке леса. Гарадас и его люди привезли их сюда на собачьих упряжках. Ага, скорее всего вой собак проник в его сон. Их лай метался по залитой лунным светом поляне, иногда в него вклинивалось случайное рычание или шорох цепей, которыми их привязали к деревьям.

Этот гам мог бы разбудить мертвых, но нет, он слышал еще что-то, что заставило его проснуться, выдернуло его из сна, шум человека. И еще до того, как собаки начали лаять.

Он встал на ноги, потянулся всем своим длинным телом, плед, под которым он спал, упал на землю, голая грудь внезапно стала мерзнуть. Откуда же пришел звук, из лагеря или снаружи, из-за периметра? Уртред уставился в темноту. Свет луны сверкал на девственном снегу, покрывавшем землю, и освещал поляну, окруженную соснами, каждое дерево четко вырисовывалось в серебряном свете. Луна на ущербе. Скоро рассвет.

Он повернулся к северу, к Бронзовому Воину. Тот стоял на страже, в точности на том же самом месте, куда он встал вчера за закате. Воин выглядел как статуя, стоявшая на маленьком каменном возвышении в пятидесяти ярдах отсюда. Тридцать футов в высоту, твердый металл, сиявший серебром в свете луны, на руках — массивные наручи, на ногах — огромные наколенники. Его голова медленно повернулась на шейных шарнирах к Уртреду, и, внезапно, глаза открылись и из них вырвались красные лучи, окатив молодого жреца рубиновым светом. Лучи пронзили даже маску, наполовину ослепив Уртреда.

Уртред наклонил голову: еще один шок, на его одеяле кто-то сидел. Таласса: в рубиновом сиянии глаз Воина копна ее волос сверкала как медь. Теперь он понял, почему Бронзовый Воин смотрел в его направлении — он смотрел не на него, а на Талассу. Только тут он вспомнил прошлый вечер. Когда все огни погасли, она пришла к нему.

Ночью было очень холодно; он услышал как снег скрипит под чьими-то легкими шагами, почувствовал, как кто-то встал на колени рядом с ним, а потом скользнула к нему под одеяло. У него едва хватило смелости, чтобы дышать и шевелиться, когда он почувствовал, как ее тело прижалось к нему, почувствовал ее обжигающее тепло.

Возможно она должна была ускользнуть перед рассветом, как она делала все прошлые ночи. Уртред понимал, почему она так поступала. Она больше не была храмовой проституткой, как в Тралле. Для деревенских она была Светоносицей, полубогиней, существом выше плотских стремлений и желаний. Но сейчас ее увидят все северяне и Джайал, тоже. А что касается его клятвы целибата, да, она теперь просто обман.

Уртред вызывающе поглядел по сторонам. Горцы стояли, отбросив свои пледы и приготовив оружие, глядели на него и Талассу, на их лицах были шок и удивление.

Но во всей этой суматохе был один человек, который оставался совершенно неподвижным. Джайал Иллгилл. Он тоже вскочил на ноги, но, в отличии от других, все его тело напряглось, лицо побелело, и он глядел вперед, как если бы видел что-то, происходившее далеко впереди. В руке он держал Зуб Дракона, сверкавший белым огнем. Даже на расстоянии нескольких ярдов Уртред видел, как дрожит рука молодого рыцаря.

Не обращая внимания на взгляд горцев, Уртред натянул плащ на свое долговязое тело, пересек поляну и встал рядом с Джайалем. Таласса встала и тоже подошла к ним.

Лицо Джайала было похоже на безжизненную маску, на которой слегка подергивались только бескровные губы. По его пустому взгляду и белизне глаз было ясно видно, что он смотрит вдаль, туда, где небо уже посерело и смутно вырисовывалась линия холмов, которые они увидели за краем леса накануне вечером. Его тело сотрясали конвульсии. Уртред решил, что у него опять один из тех припадков, которыми он страдал с тех пор, как они ушли из Лорна. Еще одно из тех мгновений, когда Двойник возобладал в его сознании. Каждый раз в таких случаях Джайал впадал в ступор, как и сейчас.

Уртред колебался, не зная, должен ли он коснуться Джайала и попытаться вернуть его к жизни, или подождать. Но тут молодой рыцарь резко открыл глаза, приходя в себя, и увидел жреца, стоящего рядом. Он повернулся, прижав одну руку ко лбу, и вытянул вторую в сторону далекого горизонта.

— Мой отец, — прошептали бледные губы.

Уртред невольно посмотрел туда, куда смотрел меч. Ничего, за исключением облетевших деревьев, снега и далеких холмов. — Что с ним? Что ты видишь?

— Я видел его.

— Это только сон, — ответил Уртред, протягивая руку в перчатке, чтобы успокоить его, но Джайал не обратил внимание на его слова.

— Я видел его так же ясно, как вижу тебя, — твердо сказал он. — Он был в Искьярде, глубоко под землей. Я шел к нему по длинному темному тоннелю. Я увидел свет Жезла, а потом — темнота.

— Сон, только сон, — повторил Уртред.

Вот теперь Джайал повернулся лицом к нему. — Я больше не вижу снов, жрец. Сны — для тех, кто является частью этого мира. Но я не живу ни в этом мире, ни в другом, мы с Двойником зависли между мирами. Когда я сплю, я вижу Мир Теней, и когда просыпаюсь, тоже.

Он помедлил, его беспокойные глаза сверлили маску Уртреда. — Ты жрец, человек Бога. Ты можешь создавать драконов и стены огня. Но что ты знаешь о другой магии, о магии Теней? О магии, которая крадет сны человека и подсовывает ему другие? Что это за человек, если даже его сны не свободны? Сегодня ночью Двойник проходил ко мне, пока я спал. Он показал видение отца. В последний раз я видел его семь лет назад на поле боя в Тралле, и внезапно, он очутился здесь. Он держал сверкающий Теневой Жезл, но пока я глядел на него, свет умер, и все стало темно.

— Что это означает? — прошептал Уртред.

Мрачная улыбка перекосила рот Джайала. — Неужели ты не понял? Он хочет, чтобы я поторопился, чтобы как можно быстрее шел в Искьярд. Он хочет показать мне, что отец в опасности, ему нужна моя помощь. — Джайал тряхнул головой. — Как бы быстр я не был, одно мне ясно: отец мертв; я точно это знаю. Двойник завладел Жезлом: теперь он управляет нашими судьбами.

Уртред повернулся к Талассе, надеясь, что она сможет как-то успокоить младшего Иллгилла, если он сам не в состоянии. Но она промолчала, и только опустила глаза к земле.

Джайал заметил их молчаливый обмен взглядами и его губы исказила усмешка, которая вполне могла бы принадлежать его злому близнецу. — Теперь в понял. Вы вместе и ничего не можете сделать для меня. Живите и радуйтесь своим снам. — С этими словами он пошел, спотыкаясь и оступаясь, через глубокий снег к снежным равнинам и черной линии холмов. Потом, внезапно, он охватил голову руками и резко остановился.

— Простите меня, друзья, — сказал он, все еще глядя на еле видимую линию холмов. — Я сражаюсь из всех сил, но, как рак, его голос, проникает в сознание и я говорю его словами. Когда-то я был самым обычным человеком. У меня были желания и надежда. Но все исчезло, уничтоженное этим шепчущим голосом. Другие живут: любят, наслаждаются, с удовольствием пьют вино, радуются смеху друзей. Но они не родились с голосом в голове.

Он поддал ногой, в воздух взлетел снежный гейзер. — Не думайте, что я всегда был Джайалем Иллгиллом. — Он ударил в грудь рукой в латной рукавице. — Когда-то в этом теле жили две души: добрая и зная. В детстве темный голос постоянно нашептывал мне и требовал делать разные гадости — и когда на меня находила мрачное настроение, я не пел, а рычал; не дрался, а разрывал все вокруг на куски, не пил, а плевался. Все наоборот, вот что происходило со мной во время приступов. Я становился им, Двойником, и то небольшое хорошее, которое было во мне, исчезало. Только когда Манихей изгнал этот голос в Тени, я опять начал жить. Но от зла, сотворенного однажды, не так просто избавиться. Двойник будет жить, пока дышит это отнятое у него тело, потому что как любой предмет не может существовать без тени, так и тень не может существовать без предмета. Зло будет владеть мной, пока я не умру.

Уртред больше не мог слушать, он подошел к Джаяйалу и дружески положил руку на плечо. — Пошли, дружище. Искьярд совсем близко — и там ты вылечишься. Мы найдем Жезл и загоним этот призрак обратно в Тени, и ты опять будешь жить в мире с самим собой, как в Тралле до войны.

И опять потусторонняя улыбка заиграла на губах Джайала. — Ты не слушаешь меня, жрец. Я еще не рассказал тебе конец моего сна: Двойник завладел жезлом. — По спине Уртреда пробежал холодок, а Джайал продолжал. — Я видел, как если бы сам был Двойником, как угасал свет Жезла. Там было трое мужчин: один — отец, второй Рыцарь Жертвенника. — Он остановился, мучительно вспоминая. — Эндил — да, вот его имя. Третьего я не знаю; еще один солдат, иностранец. Я пошел к ним. Я услышал мой собственный голос, зовущий отца. Он посмотрел вперед и уставился на меня. О, какую веру и надежду я видел в его лице, когда он подходил, и тут я увидел его страдания, его обожженное лицо, и руки, его руки, — голос Джайала прервался, не выдержав наплыва эмоций, — он держал их так, как если бы хотел успокоить меня, обнять меня, как он никогда не делал за всю жизнь. Но внезапно его лицо изменилось, радость исчезла, появился страх: он увидел, кто идет, не его сын, но эта тварь, которую Манихей вернул в наш мир. Жизнь ушла из его лица, как если бы он знал, что к нему идет смерть. Потом…

Джайал остановился, его лицо опять задергалось. — Потом все стало темно, жрец. Отец мертв, его товарищи — тоже. Двойник завладел Жезлом. — Наполовину подавленный смешок вырвался из его губ, и на мгновение всем показалось, что это сумасшедший смех Двойника. Джайал оттер с губ слюну, вместе с диким оскалом. И слегка успокоился, хотя его по-прежнему била крупная дрожь. — У него есть преимущество; он ждет нас там, за холмами, в Искьярде. Он знает, что мы идем, так как эти предательские глаза, — яростно крикнул Джайал, опять впадая в безумие и вонзая ногти в веки, — каждый день показывают ему, где мы и что делаем.

— Он силен, сильнее, чем я, хотя эти руки совершенно одинаковы, мышцы точно такие же, а все мои раны достались ему. К тому же он хромает, тело перекошено, зрение хуже, и, тем не менее, он сильнее. Почему? Он — одна сплошная железная воля: живет только для мести. А я? Чего хочу я? Честь мертва, любовь — тоже. Отец погиб, и мне никогда не увидеть свет возрожденного солнца. Судьба бросает меня туда и сюда, несет как щепку по волнам.

— Искьярд недалеко, — попробовал успокоить его Уртред. — Твой отец быть может жив; надейся.

Джайал покачал головой. — Пообещай мне кое-что: когда я умру, возьми Жезл и похорони его как можно глубже, как он был похоронен до того, как отец нашел его; так глубоко, чтобы никто не мог найти его, пока на этой земле живет хоть один человек.

— Я так и сделаю, клянусь, так как знаю, какое горе принес он в мир: на моего учителя, Манихея, пало проклятие только за то, что он использовал его, — ответил Уртред. — Но давай подумаем о более приятных вещах. — Он указал на восток. — Смотри, скоро рассвет. — Небо постепенно светлело.

Таласса посмотрел на черно-фиолетовое небо над ними, где еще светили звезды. Одна звезда, на юго-западе, сверкала особенно ярко; ночь еще не кончилась, было темно и звезды светили, несмотря на сияние садящейся луны, висевшей низко над деревьями, и розовый блеск солнца, восходящего над восточным горизонтом.

Ее взгляд был странно спокойным; лицо сияло в умирающем свете луны, и Уртред в очередной раз почувствовал странную двойственность. С одной стороны она была тем, кого пророчества называли Светоносицей. С другой — человеком, из плоти и крови, и к тому же прекрасной женщиной.

Крик разбудил его так внезапно, что он на какое-то время забыл все, что было ночью. Зато сейчас вспомнил все. После того, как она прижалась к его пледу, он не осмеливался ни двигаться ни говорить, но тут услышал ее голос, который еле слышно прошептал его имя прямо в ухо, и почувствовал, как ее волосы кольнули его в шею. Потом он ощутил тепло ее тела, прижавшегося к его спине, и только тут он осмелился медленно повернуться и взглянуть на ее бледное прекрасное лицо, освещенное светом звезд, и на лагерь, спокойно спящий за ними.

— Мне холодно, — прошептала она, и через белый плащ, надетый на нее, Уртред увидел ее дрожащие плечи. Он немедленно сбросил перчатки вместе с упряжью. Не говоря ни слова, он схватил одной искалеченной рукой плед, а другой расстегнул его пошире. Он скользнула к нему, и он накинул плед ей на спину. Она прильнула к его груди. Он почувствовал, как тепло их тел объединилось под пледом, его сердце билось все быстрее и быстрее. Но он все еще не мог сказать ни слова. Наконец она подняла голову. — Сними маску, — прошептала она. Потом, наверно почувствовав его недовольство, добавила, — Я хочу видеть твое лицо под звездами.

Он заколебался, сердце заледенело. — Что это значит? — спросил он, но она прижала палец к его губам, чувственно и, в то же самое время, требуя тишины. Как загипнотизированный, он медленно распустил завязки, которыми маска крепилась к кожаной рамке, одновременно спрашивая себя, не спит ли он, и, как она просила, хотя и заколебавшись на мгновение, резко откинул маску в сторону.

Он сжал свои лишенные век глаза, как если бы надеялся, что закрыв их, не даст ей увидеть свое лицо. Но тут же почувствовал, как ее ладони исследуют грубые рубцы шрамов, пересекавших его лицо, то место, где были уши, и голову, на которой начали отрастать волосы.

— Ты исцеляешься, — сказала она. Уртред не ответил, но знал, что это правда. Он сам чувствовал это. Он открыл глаза и увидел ее губы, так близкие к нему, ощутил нежный шелест ее дыхания, играющего на его рту, и вдохнул его, как если бы это дыхание было для него лечебным бальзамом. Запах ее дыхания…на что он похож? На запах полуоткрытого цветка пустыни. Его мысль метнулась в прошлое, в Храм Сутис, в то первое мгновение искушения. Как он ругал себя за то, что попался на обман самой обыкновенной шлюхи. Как он сражался с ее обаянием, ее красотой. Красота — ничто, мелочь, только начало ужаса, который последует за ней, ужаса, который он едва ли в состоянии вынести. Ужас, ужас того, чем он не в силах управлять: что-то чуждое, и тем не менее необходимое и желательное, и даже, быть может, сокровище, которое можно получить только отдав в замен свою душу. Впрочем, свою душу он уже потерял. Она только что всосала ее, как суккуб всасывает последнее дыхание любви, когда ее язычок раздвинул его губы и погрузился глубоко-глубоко, вплоть до бьющейся розы сердца.

И пока Уртред лежал на грубой циновке, одна половина его знала, что он должен отступить от пропасти. А другая половина хотела упасть, глубоко в темноту этого рта, этих таких близких губ… и, не сознавая, что делает, он подвинулся на дюйм и прижался своими ужасными искромсанными губами к ее, мягким и нежным. Он почувствовал, как арка ее губ напряглась, потянулась к нему. Одна его половина сухо зафиксировала далекий поцелуй, очень далекий от страшной пародии, которая была его телом, и еще успела удивиться, как Таласса вообще могла поцеловать такое; зато другая половина сознания, которая была здесь, ушла в тело, растворилась в нем, он подался вперед и обнаружил, что его руки уже обнимают ее спину, касаются груди и бедер, что под своим плащом она совершенно голая, а ее тело такое мягкое и нежное. Атлас, он слышал, как мужчины называли так женское тело, но это был не атлас, это была плоть, та самая плоть, которая ему была нужна, такая непохожая на любую материю, нужна было сердце, которое билось внутри и кровь, которая оживляла ее.

Она потянула его к себе, шепча какие-то слова. Его далекая половина спросила: разве она не шептала эти слова другим, сотням и тысячам, в храме, когда ложилась с ними в постель? Но его близкая часть даже не услышала голос сомнения, как если бы считала, что, входя в нее, он войдет в лоно земли и соединится с основой самой жизни. Он перекатился к ней, по его жилам пробежал огонь, достиг сердца и устремился в пах, и он почувствовала, как она открылась ему, он оказался внутри нее, а потом он опять, как и много раз раньше, затерялся в темноте, забывая в момент самоуничтожения все запреты своей веры.

Сейчас, когда он глядел на нее в свете приближающегося рассвета, все это казалось мечтой, сном, чем-то нереальным и призрачным. Но тут Таласса повернулась к нему, и тут же безжизненная холодная богиня исчезла, она слегка улыбнулась, и в свете близкого рассвета он увидел искры в ее глазах, как если бы ее рот и губы светились тайным огнем, который был виден только ему. Вот теперь он точно знал, что это был не сон.

Он слишком долго глядел на нее. Джайал еще был здесь: на его лице было заметно напряжение — быть может напряжение боли, или страха перед тем будущим, о котором он говорил, и которое с нетерпением ожидали Уртред с Талассой, но только не он? Уже давно голос Двойника уничтожал любые вновь обретенные желания, так что они зачахли на корню. Помнил ли Джайал тайный взгляд Талассы, которым она очень давно, в Тралле, посмотрела на Уртреда? И был ли тот тайный взгляд тайной для того, кто сам когда-то любил ее?

Все это время Гарадас и его люди стояли на расстоянии, с беспокойством глядя на то, что происходил между Уртредом и Джайалом. Но сейчас Таласса кивнула старосте, показывая, что все в порядке.

Гарадас немедленно пролаял несколько приказов. За последние несколько месяцев дисциплина в отряде восстановилась. Сорок горцев вместе с ним прошли через Лорн. И каждый знал, что он должен делать. В то же мгновение люди заторопились, бросились выполнять приказы: разжигать потухшие за ночь костры и наполнять большие кастрюли снегом из огромных сугробов, лежавших между деревьями. Остальные начали кормить сильных горных собак, которые тащили их сани от Сломанных Вязов. Лай псов мог бы разбудить даже мертвого, высунутые розовые языки выглядели почти непристойными на фоне густого белого меха.

Таласса кивнула туда, где на маленьком холмике возвышалась фигура Бронзового Воина. — Пошли, у нас еще есть несколько мгновений, — сказала она, — спросим Бронзового Воина; быть может он что-то знает от твоем сне.

Она потуже натянула на себя плащ и пошла прямо через сугробы, Уртред и Джайал последовали за ней. Солнце медленно поднималось перед ними из-за края леса. Его лучи побежали по снежной равнине, длиной не меньше двадцати миль, к мрачной линии холмов, которые они увидели вчера вечером. Сейчас они отчетливо вырисовывались в лучах восхода, и походили на наполовину погребенные головы великанов, глядящие на людей через равнину.

Хотя солнце немного согрело их замерзшие тела, каждый помнил свое пробуждение: Уртред и Таласса после сна любви, Джайал — после сна смерти.