Последняя воля Нобеля

Вторник. 1 июня

В полночь пошел дождь. Небеса разверзлись, и на долю секунды местность осветило вспышкой кристально-чистой молнии.

Анника торопливо зашагала к машине, оставленной за забором. Из дома вышли судмедэксперты и принялись укрывать участок и дорожки кусками брезента.

Прикрывают возможные следы и улики, чтобы их не смыло дождем, подумала Анника. У экспертов было еще полно работы в доме, но они понимали, что потом им придется так же тщательно обследовать и сад. Люди быстро и сноровисто работали под дождем. Покончив с делом, они вернулись в дом.

Анника прикусила губу. Дело начинает принимать действительно странный и зловещий оборот. Почему эксперты так долго работают в доме?

Она достала из сумки сотовый телефон и позвонила на пост дежурного по отделу криминальной полиции. Слушая бесконечные длинные гудки, она смотрела на окна дома, но которым косо стекали струи дождевой воды.

Дом Эрнста Эрикссона находился всего в километре от Винтервиксвегена по направлению к Юрсхольмскому рынку. Это была классическая, построенная в двадцатых годах двухэтажная вилла с желтыми стенами. Сад был таким же непритязательным, как и ее собственный, но на заднем дворе здесь был большой пруд.

Дом был освещен ярко, как рождественская елка. Вспышки фотоаппаратов соперничали в яркости со вспышками молний. Было видно, что криминалисты осматривают весь дом. Один раз в окне второго этажа мелькнула гавайская рубашка. Значит, К. тоже здесь. Когда Анника приехала на место преступления, здесь были уже подразделения городской и криминальной полиции. Эксперты-криминалисты прибыли через пятнадцать минут.

Она снова посмотрела на дом, на ярко освещенные окна.

Полиция, совершенно очевидно, считает, что Эрнст Эрикссон был убит, но почему?

В редакции ей сказали, что он утонул в ванне. Это рассказал один из сотрудников газеты, весь день слушавший полицейское радио.

Возможно, это и так, но, возможно, и нет.

Типичный офицер полиции, стоявший в наружном оцеплении, был немногословен. Он произнес всего три слова: «Сдайте, пожалуйста, назад». Это никак не помогло прояснить картину.

Корреспондентов других СМИ не было — только она и туповатый фоторепортер Ульф Ольссон. Он сидел в своей машине, и Анника была почти счастлива, что ей не приходится его видеть.

Слава богу, что она практически не пила за ужином. В полиции взяли наконец трубку.

— Я хотела бы узнать, назначен ли уже руководитель расследования убийства Эрнста Эрикссона, — сказала Анника и затаила дыхание в ожидании ответа.

Было слышно, как дежурный офицер перебирает какие-то бумаги.

— Пока еще нет, — наконец ответил он.

Это косвенно подтверждает версию убийства, подумала Анника.

— Назначат Бролин? — спросила она и снова затаила дыхание.

На этот раз дежурный по существу ничего не ответил.

— Я не знаю, — сказал он.

Старший государственный прокурор Линда Бролин вела расследование убийства Каролины фон Беринг и двух охранников на нобелевском банкете.

— Назначать кого-то другого было бы неразумно, — рискнула предположить Анника, но офицер решил, что и так зашел слишком далеко.

— Обратитесь к нам позже, — сказал он и положил трубку.

Анника вытащила из уха динамик и снова посмотрела на дом. Там все стихло. Не было заметно ни движения, ни мелькания теней.

Уселись совещаться, подумала Анника. Обсуждают, что делать дальше. Может быть, они почти закончили.

В этот момент на дороге показался большой черный автомобиль, и Анника инстинктивно подняла руки, чтобы заслонить глаза от яркого света фар. Машина сбавила скорость и сквозь дождь выкатилась на подъездную дорожку дома Эрнста Эрикссона. Фары погасли, двигатель умолк.

Она присмотрелась сквозь ветровое стекло. Что за автомобиль?

Она рассмотрела машину.

Это был полицейский фургон, а не «скорая помощь».

Полицейские вызвали машину, чтобы увезти из дома труп. Это означало, что смерть Эрикссона не вызывала никаких сомнений. Но это означало и кое-что еще.

Это означало, что у покойника была отсечена голова от тела. За годы работы она несколько раз видела, как на место преступления приезжали такие вот автомобили, и каждый раз жертва была убита чрезвычайно жестоким способом.

«Эрнст, — подумала она, — что же они с тобой сделали?»

На дороге появился еще один автомобиль. Этот, правда, показался сзади. Анника посмотрела на его огни в зеркале заднего вида. Машина объехала ее внедорожник и остановилась впереди.

Неприметная машина, «Сааб-95». Анника вытянула шею. Интересно, кто внутри? Судебный медик, криминалисты?

Из машины вышли двое мужчин. Один из них нес в руке большой фотоаппарат.

Черт, конкуренты прибыли. Было бы лучше, если бы труп вынесли, когда она была здесь одна.

Фотограф накинул на голову капюшон, извлек из футляра фотоаппарат и принялся искать подходящие ракурсы. Второй мужчина оглядел дом, а потом посмотрел на внедорожник Анники. Прищурившись, он наклонился вперед, потом неуверенно подошел к машине и приоткрыл дверь со стороны пассажирского сиденья.

— Позвольте?

Это был Боссе.

У Анники от волнения пересохло в горле, и она, не ответив, молча кивнула.

Хорошо сложенный мужчина сел рядом с ней и закрыл дверь.

— Ужасная погода, — сказала Анника, глядя прямо перед собой.

— Да уж, не блещет, — согласился Боссе.

Анника почувствовала, что он улыбается, и искоса бросила на него быстрый взгляд. Господи, как же он красив.

— Как твои дела? — спросил он, и она в ответ шумно вздохнула.

— Как-то все сразу навалилось… — пробормотала она.

Он протянул руку и погладил ее по мокрым прядям волос, свисавшим на лицо. Пальцы его обожгли щеку словно огнем.

— Ты не отвечала на мои письма, — тихо произнес он.

Анника опустила глаза.

— Я… я не могу, — сказала она.

В машине повисла тишина. Лишь стук дождя по крыше, казалось, становился громче с каждой секундой.

— Ты не хочешь меня видеть? — спросил Боссе внезапно севшим голосом.

Анника повернулась к нему. Лицо Боссе было скрыто темнотой. Казалось, он заполнял собой весь салон. Анника чувствовала его присутствие физически, как будто он крепко держал ее в объятиях.

Она отвела взгляд.

— Я не могу, — повторила она, глядя на свои руки.

— Ладно, — сказал он после недолгого молчания, — ладно…

Он открыл дверцу машины и вышел под дождь. Она попыталась остановить его, но не успела. Боссе осторожно и тихо закрыл за собой дверцу. Дверь дома открылась, и эксперты выкатили под дождь каталку с телом убитого.

Когда Анника вернулась домой, Томас уже спал. Она закрыла дверь спальни, вышла в кабинет, включила настольную лампу и позвонила Янссону.

— Это убийство? — спросил ночной редактор.

— Без тени сомнения, — ответила Анника. — Руководитель следствия будет назначен через несколько часов. Готова биться об заклад, что это будет Бролин.

— Что мы можем опубликовать?

— Пока немного. Описание места преступления и предположение о главе расследования. Но здесь К., и я надеюсь связаться с ним утром.

— Как он умер?

— Не знаю, но, вероятно, это была жестокая насильственная смерть.

— Почему ты так думаешь?

— Тело увезли в полицейском фургоне, а не в обычной машине скорой помощи.

— Это ни о чем не говорит, — возразил Янссон. — Сегодня было множество несчастных случаев, может быть, не оказалось свободных машин скорой помощи. Что-нибудь еще?

Анника прикусила губу.

— Больше ничего.

— Поправь меня, если я ошибусь, — сказал Янссон, — у нас есть смерть — возможно, насильственная, но факт убийства пока не подтвержден официально. На эту тему мы можем лишь рассуждать. Сюжет, по-моему, не слишком удачный, не так ли?

— Ну почему? За шесть месяцев убивают второго председателя Нобелевского комитета, — напомнила Анника. — Это перебор. Что может быть лучше для первой полосы?

— У нас есть превосходная фотография принцессы Мадлен на яхте в Сандхамне.

Анника закрыла глаза и тяжело вздохнула.

— Слушай, — сказала она, — пусть кто-нибудь соединит некролог Эрнста Эрикссона с его биографией с фотографиями. Выбрать есть из чего: наши уважаемые коллеги из утренних газет много писали о нем, когда он получил грант в три четверти миллиарда от американской фармацевтической компании.

— Все это слишком бледно, — возразил Янссон.

— Ждите мой материал, — произнесла Анника и положила трубку.

Она попробовала набрать прямой телефон К. Он не ответил.

Она снова позвонила в управление дежурному.

Кажется, они решили пока засекретить всю эту историю.

Она позвонила в скорую помощь и спросила, не было ли у них вызова в связи со смертью человека в Юрсхольме накануне вечером.

Было два вызова, и еще один случай в Мёрбю.

Было ли что-нибудь подозрительное?

Человек в Мёрбю был, скорее всего, убит ножом, один из случаев в Юрсхольме пока неясен — туда вызвали полицию. Третий человек умер от инфаркта.

Кто вызывал скорую помощь в Юрсхольм, к скончавшемуся при неясных обстоятельствах?

Ответа не последовало.

Ладно.

Она снова позвонила К.

Он по-прежнему не брал трубку.

Куда еще она может позвонить?

Кто был хорошо знаком с Эрнстом Эрикссоном и может что-то знать?

Анника вошла в телефонную директорию и начала простейший поиск.

Она нашла двадцать три абонента по имени Биргитта Ларсен. Четыре из них жили в Стокгольме: в Ханинге, в Бандхагене, в Кунгсхольме и в Ресерсберге. Только фамилия этого абонента имела ударение над буквой «е».

Анника глубоко вздохнула и набрала номер.

— Добрый вечер, — сказала она, услышав сонный мужской голос. — Меня зовут Анника Бенгтзон. Я — корреспондент газеты «Квельспрессен». Не знаю, правильно ли я набрала номер. Мне нужна профессор Биргитта Ларсен из Каролинского института.

Человек хрипло дышал в трубку. Наверное, он был простужен.

— Что?

— Мне надо срочно поговорить с профессором Биргиттой…

— Биргитта, — сказал мужчина, видимо, лежащей рядом женщине, — с тобой хочет поговорить какой-то профессор.

— Что? — отозвался сонный женский голос.

Анника вздохнула и закрыла глаза. В трубке стоял невообразимый треск.

— Алло? — произнесла женщина, и Анника сразу поняла, что это не профессор Биргитта Ларсен.

— Простите, что потревожила вас в такой поздний час, — извинилась Анника. — Меня зовут Анника Бенгтзон. Я звоню из редакции газеты «Квельспрессен». Мне надо дозвониться до профессора Биргитты Ларсен из Каролинского института. Но вы не профессор Ларсен, не так ли?

— Кто? — переспросила женщина. — Что-то случилось с мамой?

— Нет-нет, с мамой все в порядке, — поспешила успокоить собеседницу Анника. — Просто я набрала не тот номер. Мне надо было дозвониться до другой Биргитты Ларсен. Простите, что побеспокоила вас.

Женщина с облегчением вздохнула.

— Ничего страшного, — сказала она и положила трубку.

Проклятье!

Она вошла на сайт www.infotorg.se и дошла до страницы, где можно было найти Биргитту Ларсен.

Триста восемнадцать результатов.

Так дело не пойдет. Надо подумать, как ограничить область поиска. Сколько ей лег? Где она живет? Как фамилия ее мужа, если она замужем?

Анника вслух застонала.

Подумав, она перешла в «Гугл».

Профессор Биргитта Ларсен. Искать.

Восемь тысяч семьсот результатов.

Статьи об ее исследованиях, научные работы, еще научные работы, разведение роз…

Разведение роз?

«Профессор с розовым хобби» — это был заголовок.

Статья была опубликована в «Садовых новостях».

Анника посмотрела почтовые коды южного Стокгольма. Мелархёйден близ Хегерстена. Все почтовые коды начинаются на 129. Статья в «Садовых новостях» была напечатана три года назад, но Анника была уверена, что за это время Биргитта никуда не переехала. Не могла же она бросить свой любимый ухоженный розарий!

Она вернулась в Infotorg и ограничила поиск условием birgitta larsén 129. В яблочко!

Один результат. Биситтаргатан, дом семь. Мужа зовут Таге Фриберг. Его имя тоже значилось в телефонной директории.

Биргитта сняла трубку после первого же звонка.

— Это Анника Бенгтзон, — представилась Анника.

— Я так и думала, — ответила Биргитта Ларсен. — Я чувствовала, что ты позвонишь.

— Так, значит, ты не спишь, — сказала Анника. — Думаю, ты знаешь, почему я звоню.

Биргитта Ларсен громко высморкалась.

— Все это уже слишком, — шмыгнув носом, сказала она. — Я больше этого не выдержу. Все зашло слишком далеко.

Биргитта, хлюпая носом, разрыдалась в трубку. Анника сидела и терпеливо ждала.

— Ты знаешь, как это случилось? — спросила профессор. — Как он умер?

— Эрнст Эрикссон жил недалеко от меня, — ответила Анника. — Я полночи провела около его дома. Полицейские оцепили участок и обыскали весь дом. Думаю, что они подозревают убийство.

Биргитта снова расплакалась.

— Я так и знала! — закричала она. — Теперь они убили и Эрнста, я же говорила, Таге, я же говорила! Он был убит? Вы точно это знаете? Кто-нибудь говорил об этом?

— Нет, — ответила Анника, — но очень похоже, что его убили.

Биргитта замолчала и снова высморкалась.

— Я так и думала, — шепотом сказала она. — Как только позвонил Сёрен, я сразу об этом подумала. Теперь они от него избавились, как я и думала, как я и думала…

— Кто эти они? — осторожно спросила Анника.

— Господи, если бы я знала, — трезвым и спокойным голосом произнесла Биргитта. — Если бы я это знала, то не было бы никаких проблем. Их можно было бы просто схватить и арестовать, не так ли?

— Думаю, что да, — согласилась Анника. — Что тебе сказал Сёрен?

Речь шла о Сёрене Хаммарстене, вице-председателе комитета.

— Он сказал, что сын Эрнста нашел отца утопленным в ванне и что полицейские увезли на допрос Ларса-Генри, как будто он мог иметь к этому делу какое-то отношение…

Анника напряглась. Значит, у полиции уже есть подозреваемый?

— Но он же мог просто уснуть в ванне, — продолжала Биргитта. — Я скажу, только не пишите об этом на первой полосе. Эрнст порой сильно пил. И, кроме того, на мой взгляд, он сильно увлекался циталопрамом. Когда он добавлял виски, то совершенно терял контроль над собой.

— Как, например, в прошлую субботу после семинара? — спросила Анника.

Биргитта еще раз высморкалась и громко фыркнула.

— То, что там творил Ларс-Генри, было не для протокола. О нем надо заботиться теперь, когда нет Каролины, но это очень тяжело, поверь мне.

— Почему ты должна отвечать за Ларса-Генри? И почему за него отвечала Каролина?

Профессор шмыгнула носом и снова высморкалась.

— Все это на самом деле так отвратительно, — сказала она. — Ты и в самом деле уверена, что его убили? Может быть, это ошибка? Может быть, он просто заснул в ванне?

— Может быть, — ответила Анника. — Я поговорю с полицейскими, и, наверное, к завтрашнему дню ситуация немного прояснится.

— Спасибо за звонок, — сказала Биргитта.

«Это мне надо тебя благодарить», — подумала Анника.

— Звони мне в любое время, — сказала она и продиктовала Биргитте номер своего сотового телефона.

К. по-прежнему не подходил к телефону. Анника была на сто процентов уверена, что он на работе, но, видимо, находился в это время в другом помещении, а его сотового телефона у Анники не было. Пока она не смогла выудить из него номер.

Но зато у нее был адрес его электронной почты. Она воспользовалась этим и отправила К. провокационное письмо.

Через тридцать секунд зазвонил сотовый телефон.

— Мы пока не сообщали о Бролин и определенно не собираемся ничего говорить о Свенссоне, — раздраженным тоном громко произнес детектив.

— Тогда что можно публиковать?

— На чьей ты стороне?

Анника посмотрела на часы.

— Я снова начала работать в газете три с половиной часа назад, и у меня осталось тридцать минут до представления в редакцию материала. Либо я пишу то, что есть на самом деле, либо пишу то, что думаю.

К. громко застонал.

— Ладно. Можно говорить о Бролин, но не о Свенссоне.

— Как насчет какого-то человека, которого ночью увезли на допрос?

— Какого черта? Конечно можно.

— Это было убийство? — спросила Анника.

— На сто процентов.

Несколько мгновений оба молчали.

— Ты исключаешь случайную смерть? — спросила Анника. — Внезапную болезнь? Самоубийство?

— Из всех случаев самоубийства, что я видел, этот будет труднее всего объяснить, — усмехнулся К. и положил трубку.

Анника написала тридцать строк о том, что за последние полгода убивают уже второго председателя Нобелевского комитета. О том, что, по неподтвержденным сведениям, один из родственников обнаружил Эрнста Эрикссона мертвым, и о том, что полиция полностью убеждена, что это было убийство. Потом следовало краткое описание места преступления и работы полиции. Анника написала также, что расследовать это убийство, как и убийство на нобелевском банкете, будет Линда Бролин. Это согласуется с тем фактом, что полиция уже допрашивает первого подозреваемого.

Она отправила текст в редакцию тотчас позвонила Янссону и молча ждала, когда он прочитает его до конца.

Теперь ночной редактор не вздыхал.

— Ты права, — сказал он. — Это горячая новость. Убираем Мадлен с первой полосы. Достаточно будет с нее маленькой рамки.

— Вы уже подготовили некролог «Памяти Эрнста Эрикссона»?

— Будем считать этот вопрос решенным.

Положив трубку, Анника принялась смотреть в окно.

Дождь прекратился, наступил рассвет. Было слышно, как поют птицы в живой изгороди Вильгельма Гопкинса. Анника напрягла слух и услышала, как спит ее семья. За стеной ритмично дышал Томас. Эллен хныкала во сне. Что ей снится? Наверное, слышит биение своего маленького сердечка.

Она расслабилась, и усталость тут же навалилась ей на плечи невыносимой тяжестью. Мысли путались, слова ускользали, все тело болело, а голова налилась свинцом.

«Господи, — подумала Анника, — мне надо лечь спать».

Она пошла в ванную, разделась, почистила зубы и скользнула в кровать рядом с Томасом.

Он не проснулся.

Вода в ванне была серой от грязи. В воде, словно водоросли, плавали длинные волосы, прилипая к стенкам и поднимая маленькие, волны на поверхности.

Анника стояла в двери и смотрела на ванну. Она не хотела здесь находиться, не хотела этого видеть. Это было свыше ее сил.

— Это теперь твое задание, — сказал откуда-то сзади Андерс Шюман. — Если хочешь остаться в газете, поторопись.

Она знала, что он прав, и торопливо шагнула в ванную.

В ванне лежала женщина. Это ее волосы плавали в воде, словно водоросли. Нет, скорее они были похожи на водяных змей.

— Надо вызвать полицейскую перевозку, — пробормотала Анника, но в этот момент женщина открыла глаза.

Глаза были без радужек — белые и пустые глаза, как у римских статуй.

Аннике хотелось закричать, но голос перестал ей повиноваться — все звуки застряли в горле. Она решила бежать, но, обернувшись, увидела, что дверь исчезла. Вместо нее была выложенная простой плиткой стена.

Женщина села в ванне и уставилась На Аннику слепыми глазами. Женщина была голая, все ее тело было покрыто слизью. Она пыталась что-то сказать, но изо рта ее вырывалось лишь нечленораздельное шипение, и Анника вдруг поняла, что это Каролина фон Беринг.

Затаив дыхание, Анника прижалась спиной к стене.

— Я не понимаю, — пролепетала она. — Я не понимаю, чего ты хочешь.

В груди Анники что-то произошло. Она снова обрела способность дышать. Ею овладела такая легкость, что показалось, будто она сейчас взлетит.

— Оставь меня в покое! — закричала она. — Дай мне жить! Это не моя вина!

Ее крик эхом отдавался в крошечном помещении, она снова попыталась бежать, но ей преградила путь другая женщина. Это была София Гренборг, синюшно-бледная и холодная как лед. Она открыла рот — зияющий черный провал, и оттуда раздался страшный хрип.

— Он любит одну меня! — каркнула София.

— Анника, что с тобой?

Томас, склонившись над женой, неистово тряс ее за плечо.

— Ты меня слышишь, Анки? Ты заболела?

Анника отвернулась от страшной, бледной Софии Гренборг и стала смотреть в другую сторону, на кафель.

— Что? — спросила она.

— Анника, проснись. Мне надо ехать на работу.

— А как быть с Калле? — сказала Анника, зажмурив глаза.

Томас сел рядом с ней и вздохнул.

— Сегодня он должен остаться дома.

Несколько секунд Анника лежала неподвижно, чувствуя, как ее снова неудержимо клонит в сон.

— Сегодня у меня первый рабочий день, — произнесла она сонно. — Я не могу сегодня остаться дома.

— Что ты хочешь этим сказать? — спросил Томас. — Ты и так работала всю ночь. Когда ты легла спать?

Анника заставила себя спустить ноги с кровати и отбросила в сторону одеяло.

— Сегодня мой первый рабочий день после шестимесячного отпуска, — сказала она. — Я не могу остаться дома, во всяком случае сегодня.

— Но ты же теперь можешь работать дома! — воскликнул Томас, вставая. — Тебе же дали ноутбук и все такое!

От усталости перед глазами Анники мелькали разноцветные огоньки. Черт! — она не могла сейчас вести этот спор, сейчас, когда изо всех сил пыталась использовать свой мозг отнюдь не для домашней работы!

— Я не могу! — закричала она. — Я не могу сейчас заниматься всей этой ерундой, когда у меня есть веские причины уехать из дома!

Она схватила халат и решительно пошла в ванную, чувствуя тошноту и головокружение. Войдя в ванную, она поняла, где была несколько минут назад. Мертвая Каролина фон Беринг по-прежнему лежала в ванне. Анника отпрянула и вернулась в спальню.

— Ты говорил, что будешь работать до того, как представишь министру свое предложение на совещании, — сказала она. — Это было вчера, а теперь ты говоришь, что тебе опять надо идти на твою проклятую работу. А как же я? Кто подумает обо мне? Когда наступит моя очередь?

Томас, неся свой пиджак, прошел мимо жены в кабинет.

— Твоя очередь? — повторил он. — Ты и так уже завладела всем столом. Посмотри, твоими бумагами завалены все мои памятные записки.

— Прости, ради бога! — взвизгнула Анника, подбежала к столу и схватила свой блокнот. — Прошу прощения! Я так виновата! Прости, что я захватила клочок твоего стола! Прости за то, что я вообще существую!

— Я ухожу, — сказал Томас, направившись к лестнице.

Анника бросилась ему наперерез и вытянула вперед руки, глядя мужу в глаза. Халат сполз с плеч, она стояла перед Томасом практически голая.

— Никуда ты не пойдешь!

Глаза Томаса налились кровью от гнева.

— Я уйду, даже если мне для этого придется отодвинуть тебя силой, — сказал он.

— Я не могу одна справиться с хозяйством, — заявила Анника. — Убирать, готовить, стирать, отвечать за детей, работать полный день и не оставлять следов в кабинете. Даже ты мог бы это заметить!

Томас, тяжело дыша, смотрел ей в лицо. Потом стиснул зубы так, что побелели скулы. Он взял себя в руки, успокоился и несколько раз вздохнул. Эти вздохи были больше похожи на всхлипывание.

— О господи, — сказал он, повернулся и, прикрыв глаза рукой, пошел назад в спальню.

Она смотрела ему вслед, на пиджак, обтягивающий широкие плечи, на темные джинсы, на сияющие ботинки.

— Томас… — Она догнала его и обвила руками за талию. — Прости, прости меня. Я не хотела кричать…

Он обернулся, притянул ее к себе, целуя волосы и легонько покачивая в объятиях.

— Это моя вина, — сказал он. — Прости. Конечно, я понимаю, что именно сегодня ты не можешь остаться дома.

Он отодвинул ее от себя и серьезно посмотрел ей в глаза, но Анника отвела взгляд.

— Но ты же вообще не спала. Нельзя в таком виде выходить в первый день на работу.

Она просунула пальцы за пояс его брюк и выпростала рубашку, обнажив полоску горячей красной кожи, и поцеловала его в шею.

— Я же люблю тебя, — прошептала она. Наверное, она только подумала это, потому что Томас ничего не ответил.

Он провел пальцами по ее волосам, и Анника впервые за долгие годы вдруг ощутила желание, как это было с Боссе.

— Почему вы кричите?

В дверях стояла Эллен, сжимая в ручках Поппи и Людде.

Нет, подумала Анника, оседая на пол, только не сейчас.

— Вы ссоритесь?

Томас отпустил Аннику, подошел к дочке и поднял ее.

— Нет, мы уже не ссоримся, — сказал он. — Как ты хочешь — поехать в садик или остаться дома с папой и Калле?

— Дома, с папой! — закричала Эллен и обвила ручонками шею Томаса.

Анника прислонилась спиной к дверному косяку. Спальня кружилась у нее перед глазами.

— Пойду еще часок посплю, — сказала она, но ее никто не услышал.

Дети рисовали за обеденным столом. За окном светило яркое солнце, оконные переплеты отбрасывали на дубовый паркет четкие квадратные тени. Дверь на террасу была приоткрыта, с улицы доносилось жужжание насекомых и аромат травы.

Томас сидел у бара на кухне с утренней газетой и чашкой кофе и счастливо вздыхал. Крамне все понял, когда Томас позвонил ему и сказал, что сын неважно себя чувствует, и даже выказал сочувствие.

— Бедняга, — сказал Крамне, и было непонятно, кого он имел в виду — Калле или Томаса.

Как будто посидеть дома с собственными детьми — это наказание, думал Томас.

Совсем это не наказание, даже наоборот.

Весь день с газетой и журналами и немного спорта по телевизору — это очень даже неплохо.

— Папа, — обиженно закричал Калле, — она взяла мою ручку!

Томас оторвался от передовицы и взглянул на обеденный стол.

— В чем дело?

— Она взяла коричневую ручку, а она моя.

— Но я же рисую деревья, — объяснила Эллен, от усердия высунувшая язык.

Сын перегнулся через стол и ударил сестренку кулаком по голове. Девочка выронила ручку и схватилась за голову, издав вскрик, перешедший в протяжный вопль. Калле с торжествующим смехом схватил ручку.

— Папа! Он меня стукнул!

Томас отложил газету и подошел к столу.

— Послушай, — сказал он, усаживаясь рядом с Эллен. — Мы же не хотим провести весь день в ссорах, правда? Мы же хотим хорошо провести время друг с другом.

— Она первая начала, — самодовольно заявил Калле, рисуя ручкой длинные коричневые линии.

Эллен плакала, а Томас гладил ее по волосам.

— Ладно, ладно, малышка, — сказал он, беря дочку на руки. — Все еще больно? Хочешь, я подую, и все пройдет?

— Он меня ударил, папа! Он сильно меня ударил!

— Я знаю, — ответил Томас и принялся дуть на волосики Эллен.

Спустилась Анника, одетая и при макияже, с плотно набитой сумкой через плечо.

— Что здесь происходит? — спросила она.

— Ничего, — ответил Томас.

Эллен выскользнула из его рук и подбежала к Аннике.

— Калле сильно ударил меня вот сюда.

Она показала на темя, Анника поставила сумку на пол и внимательно рассмотрела ушиб.

— О, у тебя уже растет шишка, — сказала она. — Так дело не пойдет.

Она поцеловала дочку и подошла к Калле, повернула к себе стул, на котором он сидел, и заставила его встать и посмотреть себе в глаза.

— Ты не имеешь права бить свою младшую сестру, — сказала она.

— Но это она…

— Тихо! — прикрикнула Анника на сына. — Ты вообще не имеешь права ее бить. Какой же ты мальчик, если бьешь девочек? Ты меня слышишь? Ты меня слышишь?

— Да, — ответил Калле, опустив голову.

— Успокойся, — сказал Томас, но Анника пропустила этот совет мимо ушей.

— Смотри мне в глаза, — сказала она сыну, и он посмотрел на мать из-под челки. — Калле, ты должен перестать лгать и сваливать на других свою вину и перестань драться с Эллен. Тебе же не нравится, когда другие дети тебя обижают? Как ты думаешь, как чувствует себя сейчас Эллен?

Он снова опустил голову.

— Она огорчилась, — сказал он.

Анника привлекла его к себе и прижала на несколько секунд.

— Ну все, я пошла на работу, — сказала она, но Калле вдруг порывисто обнял ее за шею.

— Нет! — закричал он. — Останься дома, мама! Побудь со мной сегодня!

— Но папа же дома, — сказала Анника, и мальчик бросил на отца быстрый застенчивый взгляд, но потом снова прижался к матери, зарывшись лицом в ее волосы.

— Я хочу остаться с тобой, мама, — упрямо повторил он.

Она мягко освободилась из его объятия и посмотрела на Томаса.

— Стоило бы вытереть стол, прежде чем дети сели рисовать, — заметила она. — Они потом носят рисунки по всему дому, а мы удивляемся, откуда на стенах пятна.

Томас вдруг почувствовал безмерную усталость. Его словно хлестнули грязной мокрой тряпкой.

— Иди на работу, — сказал он, встал и отвернулся.

Она вышла, не сказав ни слова. Он подождал, когда за женой захлопнется дверь, и сел за кофе.

Она никак не может удержаться. Надо же, напомнила, что надо вытереть стол. Если бы она сама всегда убирала грязь. Вчера жены Ларссона и Альтина сложили грязные тарелки в раковину. Томас с раздражением отметил, что с утра никто так и не удосужился поставить их в посудомоечную машину.

Что она вообще сделала вчера для вечеринки? Купила какую-то готовую дрянь, подогрела в микроволновке! Она выставила себя полной дурой перед его коллегами и ужасно вела себя с соседом, а потом бросила его наедине с гостями, тарелками и прочим.

Он сильно разозлился, вспомнив все это: как она кричала на соседа, как жены коллег смотрели на нее, как мужчины предпочли сменить тему. К его удивлению, вечеринка затянулась до часу ночи. Крамне допил коньяк и попросил еще, но Альтин его остановил, напомнив, что им всем завтра надо быть на работе.

Может быть, так получилось, потому что был статс-секретарь. Томас понимал, что прокололся с его приглашением, но Халениус оказался компанейским парнем, и, наверное, только благодаря его присутствию вечер затянулся так надолго. Все было хорошо, потому что он оказался здесь.

Может быть, правда, они ждали возвращения Анники и нового скандала?

Он налил себе остывший, ставший безвкусным кофе.

Она больше не хочет заниматься с ним сексом.

Он давно не испытывал такого сексуального желания, даже когда все было плохо с Элеонорой. Во всяком случае, после ссор его бывшая супруга не возражала против секса, но Анника после случая с Красной волчицей вообще перестала обращать на него внимание. Как будто она его ненавидит, как будто он ей противен.

Теперь вот она решила снова выйти на работу, как будто не понимает напряженного положения у него на работе. Сначала решила переехать, а теперь, когда ему надо сосредоточиться на своей карьере, он должен думать о красках и штукатурке.

«Интересно, теперь так будет всегда? Остаток жизни я проведу сидя здесь? Неужели я не заслужил чего-то большего?»

Томас почувствовал биение пульса на шее и решил отложить эти вопросы. Он слишком устал и слишком много выпил вчера. Он взял газету и снова принялся читать передовицу.

Кто знает, может быть, сегодня она придет домой с едой, потом они поужинают и займутся сексом, как в старые добрые времена.

В передовой статье речь шла об откликах на обсуждение его предложения о прослушивании. Ассоциация адвокатов выступила против, так же как и парламентский омбудсмен. Они раздули кадило, считая, что есть все объективные основания для того, чтобы зарубить предложение целиком.

«Но ничего, мы знали, что так и будет», — подумал Томас. Газетчики сами не понимают, о чем пишут.

— Папа, — позвала его Эллен.

Томас вздохнул.

— Что?

— Я хочу пить.

Он недовольно поморщился, но отложил газету, взял стакан и налил воды из фильтра. Поставив стакан перед дочкой, снова взялся за газету.

— Я хочу газировки.

— У нас нет газировки, — ответил Томас. — Попей простой воды, если хочешь пить.

В передовице предложение раскритиковали, утверждая, что оно нарушает неприкосновенность личности и что в предложенных методах нет необходимости, потому что они неэффективны. Газета писала, что вся директива ЕС о недостаточности данных высосана из пальца, и…

— Папа! — снова позвала его Эллен.

— Что еще?! — воскликнул Томас, отбросив газету.

Девочка округлила глаза и раскрыла рот. Ничего не сказав, она подхватила Поппи и Людде и поднялась по лестнице в свою комнату.

— Что у нас будет на обед? — спросил Калле.

Томас прикрыл рукой глаза и застонал.

Спикен сидел на своем месте, положив ноги на стол.

— Кем был этот убитый? — спросил он, не подняв головы.

— Второй председатель Нобелевского комитета, убитый за последние полгода, — ответила Анника.

Спикен театрально вздохнул.

— Да, — сказал он. — Это написано в газете. Что-нибудь еще?

— Я только что пришла, — напомнила Анника. — Не прошло еще и пятнадцати секунд.

Он метнул на нее быстрый взгляд, сбросил ноги со стола, ухватился за стол и подъехал к нему на крутящемся стуле.

— Мне кажется, что это совершенно тухлая история, — сказал он. — Последи за этим делом сегодня, но не вздумай писать роман для завтрашнего номера.

— Мне казалось, что я больше не работаю в отделе криминальной хроники, — сказала Анника, взяв со стола Спикена грушу.

Руководитель новостного отдела, проявив неожиданную быстроту реакции, протянул вперед руку и схватил грушу.

— Не трогай! — воскликнул он.

Анника несколько секунд смотрела на Спикена и поняла, что он действительно немного похудел.

— Спикен, — воскликнула она, — ты на диете!

— Берит сейчас занята другим сюжетом, — сказал он, откусывая сочную мякоть. — Там есть неплохая зацепка. Перекинься с ней парой слов, может, она что-нибудь посоветует…

Анника подняла с пола сумку и пошла к Берит.

— Привет, — сказала она, шлепнувшись на пустующее место Патрика. — Что здесь делается?

Берит посмотрела на нее поверх очков.

Вчера ночью ты поработала на славу. Утерли нос конкурентам — их парень, Боссе, не смог ничего добыть. Кстати, он вообще там был?

Анника почувствовала, что краснеет.

— Да, но они приехали слишком поздно.

— Кого увезли на допрос? — спросила Берит.

— Одного профессора из Каролинского института, — ответила Анника. — Он немного ненормальный. Вбил себе в голову, что его долг — угрожать людям и говорить им в глаза, что они не правы. Он, кроме того, креационист.

— Кто? — переспросила Берит.

— Считает, что в науке есть место Богу. Что у тебя за сюжет?

— Джемаль, — ответила Берит. — Отец семейства из Бандхагена.

Анника кивнула — да-да, она помнит.

— Это какое-то сумасшествие, — возмутилась Берит. — Шведское правительство решило депортировать его из Швеции, и наши ребята не стали терять время даром. Агенты ЦРУ той же ночью посадили его на самолет в Бромме.

Анника не скрывала скепсиса.

— ЦРУ? — поморщилась она. — Это похоже на плохой фильм.

Берит сняла очки и придвинулась ближе к Аннике. Заговорила тихим, напряженным шепотом:

— Американские агенты в масках взяли его из какого-то помещения аэропорта в Бромме. Они разрезали на нем одежду, заглянули ему в рот и в задницу, вставили в задний проход свечку и надели на него памперсы. Потом натянули ему на голову мешок и поволокли в свой самолет. Его приковали к фюзеляжу и в таком виде доставили в Амман.

У Анники от удивления открылся рот.

— Кто санкционировал весь этот ужас? — спросила она, не в силах скрыть потрясение.

— Правительство приняло решение о депортации, а министра иностранных дел поставили в известность о ее методе. Но теперь министр иностранных дел утверждает, что ничего не знал об участии ЦРУ и о жестоком обращении с Джемалем. Это было всего лишь пустяковое дело о рядовой депортации рядового террориста, и любезные американцы предложили подвезти его до места.

— Значит, американские секретные службы могут свободно заходить на наши аэродромы, забирать людей, и никто из наших не может даже пикнуть по этому поводу? — спросила Анника, невольно повысив голос.

Берит тревожно огляделась.

— Правительство не имеет права диктовать полиции, как ей работать, а полиция безопасности обвинила во всем какого-то несчастного офицера, который должен был наблюдать за депортацией, — тихо сказала она. — Очевидно, он во всем и виноват. Проблема заключается в том, что он отдал контроль за депортацией американцам, но знаешь, что он натворил после этого?

— Что? — спросила Анника.

Берит вздохнула, как будто собираясь с мыслями.

— Он не смог вытерпеть вида издевательств, которым подвергали заключенного, и вышел, оставив беднягу на произвол судьбы. Самолет улетел, но этот офицер не имеет ни малейшего понятия о том, в каком состоянии находился Джемаль во время посадки.

— Господи… — выдохнула Анника.

Она помолчала, задумавшись.

— Знаешь, а ведь мы не одиноки, — произнесла она наконец. — ЦРУ нанимает частные самолеты и летает по Европе, забирая людей. Это происходит сплошь и рядом уже несколько последних лет.

— В Иордании Джемаля приговорили к пожизненному заключению. Его избивали и пытали током до тех пор, пока он не признался; после этого военный трибунал признал его виновным в планировании и проведении терактов. Адвокату не позволили вызвать в суд свидетелей, приговор окончательный и не подлежит обжалованию. Он сгниет в тюрьме. И его дочери никогда не увидят своего отца.

Берит отодвинулась к столу. Анника несколько секунд молча смотрела на подругу.

— Как ты смогла все это узнать? — спросила она.

— Фатима навестила мужа в тюрьме, и он сказал ей, что его пытали.

— Что говорит ЦРУ?

— Я выяснила, что это был за самолет. «Рейтеон-Хокер» 800ХР, бортовой номер N168BF. Самолет принадлежит небольшой американской компании.

— И что дальше? — спросила Анника.

— Я позвонила в компанию и сказала, что хочу нанять самолет.

— Что они ответили?

— Они ответили, что у них только один заказчик — американское правительство. Патрик навел справки об этом самолете. Он летает по всему миру. На нем вывозят людей из разных стран. Многих увозят на Кубу, в Гуантанамо.

— Но кто-то же несет за это ответственность, кто-то принимает решения, — заговорила Анника. — Кто-то должен за это ответить! Швеция — конституционное государство, мы же не можем отправлять людей на пытки и смерть.

— Правительство утверждает, что получило гарантии от властей Иордании: Джемаля будут судить объективно, без пыток. Ну, мы видим, чего стоят все эти обещания.

— Когда мы это опубликуем?

— Надеюсь, что завтра, — ответила Берит, вставая. — Мне надо идти, у меня встреча с министром иностранных дел.

— Ты ничего от него не добьешься, — сказала Анника.

— Конечно нет, — ответила Берит, повесила сумку на плечо и направилась к выходу.

Анника села за стол Берит и взялась за телефон.

Биргитта Ларсен не подходила к телефону ни на работе, ни дома на Биситтаргатан.

С телефона К. ее перенаправили дежурному.

Дежурная служба криминальной полиции все еще отказывалась комментировать смерть Эрнста Эрикссона.

Пресс-секретарь сказал, что полиция планирует провести пресс-конференцию ближе к вечеру.

Анника попыталась в национальной базе данных отыскать детей Эрикссона, надеясь найти сына по возрасту. Но результатов на фамилию Эрикссон было так много, что от этой затеи пришлось отказаться. Выяснилось, кроме того, что бывшая жена Эрикссона живет во Франции, в Провансе.

Анника позвонила в Нобелевский форум и поговорила с очень вежливой, но скрытной секретаршей, которая ничего ей не сказала по существу.

Вот черт, кажется, это безнадежно!

Может быть, Эбба что-нибудь знает?

Она взяла в руку сотовый телефон и нашла сохраненный в памяти номер.

— Алло?

— Эбба! — сказала Анника. — Боже, как я рада слышать твой голос!

— Анника?

В голосе Эббы слышалось удивление и тревога.

— Да! Ты слышала, что произошло?

В трубке слышался сильный шум.

— Что такое? В дом кто-то вломился? Был пожар?

Анника несколько раз моргнула, глаза горели, как от огня.

— Нет, никто не вломился. С домом ничего не случилось. Случилось с Эрнстом. С Эрнстом Эрикссоном. Ты слышала новость?

— Я сейчас в машине, еду в магазин в Дансбро, в Даларне — хочу купить еду и газету.

Разговор принял совершенно неожиданный оборот.

— Эрнст Эрикссон умер, — сказала Анника. — Он умер прошлой ночью.

В трубке повисло молчание.

— Эбба?

— Да-да, я слушаю. Ты в этом уверена?

— Полиция считает, что его убили.

— Ты шутишь? — не поверила Эбба.

— Боюсь, что нет.

— Как его убили?

— Пока не знаю, причину смерти еще не обнародовали.

Новости по радио на другом конце стати тише. Видимо, Эбба приглушила приемник и остановилась у обочины.

— Это ужасно. Ведь я только в субботу видела его живым.

— Я знаю, — сказала Анника. — Ты говорила, что собиралась на тот семинар. Как он прошел — удачно?

— Семинар прошел нормально, но после него случился небольшой скандал. В буфет пришел Ларс-Генри Свенссон. Он был просто вне себя. Все кончилось тем, что вызвали полицию и Свенссона увели. Мне так его жалко.

— Он разговаривал с Эрнстом?

— Не знаю, но думаю, что да. Вероятно, он говорил со всеми. Почему ты спрашиваешь?

— Полицейские увезли Ларса-Генри на допрос, — ответила Анника.

Эбба громко фыркнула.

— Это смешною. Ларс-Генри не обидит и мухи.

Это, видимо, устоявшееся клише, подумала Анника.

— Тебе он что-нибудь говорил?

Эбба вздохнула.

— На меня он злится, потому что думает, что я купила себе место в науке за деньги, и не может мне этого простить. Но за его руганью ровным счетом ничего не стоит — он абсолютно безвреден. Вот увидишь, полицейские скоро его отпустят.

Анника услышала, как Эбба нажала педаль газа и отъехала от обочины, захрустев гравием.

Она вдруг вспомнила, как стояла в своей машине у светофора, а в соседнем ряду остановился красный универсал с женщиной за рулем.

— Где ты сейчас? — спросила Анника.

— Только что проехала Хулон, а сейчас подъезжаю к Скамхеду.

— Ты вчера не заезжала в Стокгольм днем?

— Я вернусь завтра вечером, если мне не придется приехать раньше из-за смерти Эрнста. Пожалуй, я лучше…

Анника закрыла глаза и попыталась представить, как Эбба ведет машину, прислушиваясь к доносившимся из трубки звукам. Что видит Эбба из окна машины? Темный сосновый лес? Городской пейзаж? Ведь должна же быть разница?

— Ясно, — сказала Анника. — Если что-нибудь будет. нужно, звони.

Она отключилась. Подумав пару секунд, позвонила в справочную Каролинского института с городского телефона.

Попросила Сёрена Хаммарстена.

Недоступен.

Попросила соединить ее с секретарем Эрнста Эрикссона.

Его не оказалось на месте.

Анника положила трубку и уставилась на экран компьютера Берит.

Куда еще можно позвонить? Кто может рассказать о том, что случилось в субботу? Естественно, кто-то из тех, кто присутствовал, но кто захочет с ней говорить?

Она снова взяла трубку и позвонила в Каролинский институт.

— Я хочу спросить, находится ли сейчас в институте Бернард Торелл?

Послышался стук клавиш.

— Торелл с двумя «л»?

— Думаю, что да.

Снова стук клавиш.

— Да, есть такой. Это номер сотового телефона. Минутку, сейчас я вас соединю.

Послышались гудки — один, второй… четвертый, пятый.

— Торелл слушает.

Анника глубоко вздохнула и откашлялась.

— Добрый день, — сказала она. — Меня зовут Анника Бенгтзон, я звоню вам из редакции «Квельспрессен». Мы с вами случайно встретились вчера в виварии. Я была там с Биргиттой Ларсен…

— Да-да, докторантка.

Анника улыбнулась.

— Я звоню не вовремя?

— Это зависит от того, зачем вы звоните, — ответил шеф фармацевтической компании, и Аннике показалось, что он тоже улыбается.

— Речь идет о вчерашней смерти, — сказала она. — Меня интересует, как смерть Эрнста Эрикссона может отразиться на вашей работе.

— Насколько мне известно, это дело сейчас расследует полиция, — заметил Бернард Торелл. — Конечно, это трагедия, но она никак не повлияет на наши исследования.

Он говорил с акцентом образованного шведа, а не американца.

— Один профессор мертв, а второго допрашивают в полиции в связи с этим трагическим происшествием, — стояла на своем Анника. — Неужели это не отразится на моральной атмосфере в институте? Я знаю, что после семинара был скандал, и знаю, что вы при нем присутствовали…

Он задышал так часто и тяжело, что Анника замолчала.

— Я не знаю, что было причиной скандала и что там вообще происходило, — отрезал Торелл, — поэтому, естественно, ничего не могу сказать.

— Я очень хорошо вас понимаю, — проговорила Анника. — Я просто хочу иметь представление о том, что случилось в тот вечер. Я знаю, что Ларс-Генри поссорился с несколькими людьми, в том числе и с вами.

Торелл на несколько секунд замолчал.

— Да, он все высказал мне наедине.

— Я понимаю, что вы не хотите говорить, но мне хотелось бы знать, что именно сказал вам Ларс-Генри.

Наступила тишина. Было слышно только легкое потрескивание в трубке.

— У меня назначена встреча в факультетском клубе, — сказал Бернард Торелл. — Мы можем встретиться там через полчаса.

Он положил трубку, не дождавшись ответа.

Факультетский клуб?

Это то же самое, что и «Черный лис»?

Анника поставила машину возле старинного деревянного дома номер два на аллее Нобеля. Это был выкрашенный красной краской коттедж с открытыми желтыми ставнями на окнах, задернутых белыми занавесками. Анника вышла, заперла машину и с любопытством посмотрела на одно из окон. Похоже, что за ним, в комнате, проходило какое-то совещание.

Высокие деревья и обширные лужайки создавали впечатление умиротворенности и покоя; откуда-то издалека доносился слабый шум шоссе. Длинные и короткие хвосты студентов и студенток трепетали на довольно сильном ветру, по пешеходному мостику, ведущему к Каролинскому госпиталю, то и дело прокатывались велосипеды, блестя на солнце спицами.

Анника медленно пошла по дорожке мимо Медицинского общества и спортзала «Фриски и Светти», направляясь к ресторану, где она на прошлой неделе обедала с Эббой и Биргиттой. Да, факультетский клуб — это и есть «Черный лис». Анника посмотрела на часы. Она не опоздала. На всякий случай заглянула в окна, но не увидела ни Бернарда Торелла, ни Биргитту Ларсен.

Анника села на ступеньки крыльца.

Солнце припекало голову, и она, подставив лицо ласковым лучам, закрыла глаза.

Хорошо! Она уже забыла, каким нежным может быть свет солнца.

Голова ее непроизвольно склонилась вперед, и Анника поняла, что сейчас уснет. Она встрепенулась, подняла голову и отбросила назад волосы.

Засунув руки в карманы, откуда-то из кампуса к крыльцу шел Бернард Торелл. Серый, с легким блеском костюм облегал его ладную фигуру, как вторая кожа. Ветер шевелил его волосы. Он щурился от солнца, отчего от глаз бежали лучики морщинок.

Торелл вытащил руки из карманов и поздоровался с Анникой.

Теперь понятно, почему Биргитта Ларсен так с ним носится, подумала Анника, вставая.

— Иногда и в Швеции бывает хорошая погода, — заметил Торелл, сверху вниз глядя на Аннику.

К ее удивлению, замечание Торелла ей польстило. Отчего-то потеплело на душе. Она высвободила свою руку из его ладони.

— Значит, вы переехали сюда навсегда?

Бернард Торелл рассмеялся, обнажив ровные белые зубы.

— Что значит «переехал»? — спросил он. — Моя семейная ферма находится в Рослагене. Она досталась мне после гибели родителей в ДТП, и я каждый год стараюсь проводить там неделю или две. Не хочу отрываться от корней.

Анника натянуто улыбнулась. Почему она знает, что его родители погибли в дорожной катастрофе?

— Ваши родители? — спросила она, чувствуя, что задает глупый вопрос.

Торелл опустил голову, посмотрел на усыпанную гравием дорожку, потом поднял голову. Светлые глаза его были печальны.

— Они погибли, когда я был подростком, — сказал он.

«Не говорила ли мне Берит, что его отец был венчурным магнатом и погиб в автокатастрофе в Альпах?»

— О, простите, — сказала она.

Торелл улыбнулся:

— Ничего страшного. Это было много лет тому назад. Теперь я здесь только для того, чтобы посмотреть, как продвигается работа по нашему проекту.

Анника украдкой взглянула на него. Сейчас он казался выше, чем издали.

— Вы хотите получить Нобелевскую премию?

— За это?

Он рассмеялся:

— Кто же может знать это заранее? Есть много других достойных соискателей, а кроме того, никогда не знаешь, выдержит ли твое открытие или изобретение испытание временем. Нобель хотел давать премии за открытия, способные надолго облагодетельствовать человечество, поэтому Нобелевский комитет поступает правильно, что не спешит с присуждением премий. Так знаете, что профессор Свенссон сказал мне?

— Если вы не против, то скажите, мне интересно.

Бернард Торелл на несколько секунд погрузился в свои мысли.

— Профессор очень критически относится к нашей работе, — сказал он наконец. — Дело в том, что мы нашли способ замедлять процесс старения и даже останавливать его. Он обвинил нас в стремлении открыть секрет вечной жизни, но наше исследование преследует совсем иную цель.

— Он думает, что вы хотите играть роль Бога, — улыбнулась Анника.

Бернард Торелл ответил ей лучезарной улыбкой.

— Печально, но с уважаемым коллегой невозможно вести нормальную дискуссию. Я бы сказал, что он неисправимый, законченный креационист.

— Значит, фармацевтическая промышленность — это пасть чудовища?

— Именно. И мы должны остеречься, потому что нас ждет неизбежная расплата.

Последние слова он произнес хриплым голосом, округлив глаза в притворном страхе. Анника рассмеялась.

— Значит, вас накажет Немезида? — сказала она, и улыбка Бернарда Торелла стала еще шире. На щеках образовались симпатичные ямочки, глаза немного потемнели. Анника заглянула в них и вздрогнула. О нет, только не еще один Боссе! Но удержать ответную улыбку не смогла.

— Так вы знаете о Немезиде? — спросил Торелл и сделал шаг вперед.

— Да, это богиня возмездия и название пьесы Альфреда Нобеля.

Он тряхнул головой и улыбнулся, снова показав свои безупречные зубы.

— Немногие знают, — сказал он, — что Альфред Нобель очень сильно интересовался историей Беатриче Ченчи.

Он стоял так близко, что у Анники закружилась голова.

— Она была красивой женщиной, но смерть ее была ужасна, — сказала Анника, понимая, что голос ее звучит, пожалуй, слишком нежно. Еще немного, и она сорвется на фальцет.

Не отрывая взгляда от Анники, Торелл сунул руки в карманы и расправил плечи.

Господи, как же он красив, подумала Анника.

— Она была так молода, — сказал он, — и так прекрасна…

Аннике казалось, что Торелл физически ласкает ее.

— Я знаю. — Анника едва дышала. — Она была невыразимо хороша. У Эббы, моей соседки, висит в гостиной ее портрет…

Наступило неловкое молчание. Бернард Торелл уставился на Аннику, блеск в глазах потускнел и исчез.

— Это не портрет ли работы Гвидо Рени?

Анника покопалась в памяти. Не упоминала ли Эбба, кто автор картины?

— Не знаю, но могу спросить, — смущенно улыбнулась она и сделала шаг назад.

— Эбба? — спросил Торелл. — Она работает в лаборатории? Эбба Романова?

Анника кивнула. Да, она.

Лицо Торелла снова осветилось теплой улыбкой.

— Представляете, как тесен мир.

Он отвернулся и, не сказав больше ни слова, вошел в «Черный лис».

Кошечка повесила чехол с теннисной ракеткой на плечо и обеими руками взялась за руль велосипеда. Завязанные в хвост волосы упали ей на спину, когда она поправила козырек. Бетон дорожного покрытия похрустывал под ее обутыми в теннисные туфли ногами. Вот так мы идем и катим рядом велик. Все же как хорошо умеет она растворяться в пригородных поселках.

Сегодня ей впервые хоть что-то понравилось в этой ужасной стране. Впервые она отчасти поняла, что заставляет людей жить на этом Северном полюсе.

Естественно, она понимала почему — ей не надо было ничего объяснять. Этот поселок напоминал ей место близ Бостона, где она жила с отцом после развода родителей. Большие, удобные, выкрашенные в неброские цвета дома. Маленькие окна, блестящие на солнце. Подстриженные лужайки и цветущие фруктовые деревья за аккуратными заборами и живыми изгородями.

Надо признаться, она была удивлена.

Оказывается, и здесь есть цивилизация.

Исключение составляет только этот чудовищный белый дом маленькой репортерши.

Она с отвращением смотрела на поставленный на плоском, изрезанном автомобильными шинами участке яркий и кричащий белый дом. Это был образчик мертвой архитектуры — без чувства меры и чувства традиции. Планировки таких домов можно найти в старых рекламах в Интернете. На первом этаже — открытая планировка в так называемом современном стиле и четыре спальни наверху. Не надо быть Эйнштейном, чтобы понять, как семейство Бенгтзон пользуется этими комнатами.

В двух ближних к фасаду спальнях обитают милые крошки. Синие занавески с изображениями игрушек в спальне мальчика и пастельные занавески в цветочек — в спальне девочки. Господи, от одной этой мысли Кошечку едва не вырвало. В задних комнатах — спальня и маленький кабинет, где фрекен Бенгтзон мило занимается сексом со своим скучным бюрократом-мужем и пишет гнусные статейки.

По спине поползли мурашки, Кошечке отчего-то стало трудно дышать.

Надо сосредоточиться — все хорошенько спланировать и наметить ориентиры.

Она прикусила губу и тряхнула конским хвостом, придав лицу скучающе-пресыщенное выражение, и принялась рассматривать другие, более привлекательные виллы. Сразу за этим дрянным домом стояло действительно красивое строение. На участке высокий пожилой человек полировал свой «мерседес».

Через дорогу стоял самый лучший дом в этом поселке. Это была вилла, выстроенная в национальном романтическом стиле — три этажа, цокольный этаж, — и все это подернуто готической загадочностью. Тяжелый темный фасад, большие окна и резные столбы веранды. Сад был старый и ухоженный, с летним домом и колодцем. В дальнем конце был виден собачий вольер.

И это тоже надо учесть, подумала Кошечка, на секунду остановившись. Даже этот собачий вольер.

Она чутьем угадывала, что находится внутри дома, как он выглядит, как он пахнет. Высокие потолки, свет, льющийся сквозь просвинцованные окна, холодные зимние сквозняки.

В таком же доме жил Грант — летний домик, собачий вольер и все прочее. Она улыбнулась, вспомнив друга своего детства. Он рос в соседнем доме. Ее посещения отцовского дома были строго ограниченны. Она приезжала к отцу, когда мать в очередной раз попадала в сумасшедший дом. По счастью, случалось это довольно часто — мать то и дело резала себе вены и писала пьяные письма об «этой страшной шлюхе» (новой женщине отца, которую мать только так и называла).

Это было волшебство — прогулка по дому Гранта. Она живо помнила тот готический замок.

Вспомнился ей и летний домик, в котором они с Грантом выкурили по своему первому косяку.

Чердак под крышей, где они прятали порнографические журналы.

Подвал, где они ловили мышей, а потом отрезали им головы перочинными ножами, достигнув в этом большого искусства.

Она улыбнулась этим приятным воспоминаниям.

Грант был душка. Каким же скучным остолопом он стал, когда вырос. Директором гребаного симфонического оркестра — какая же это скукота!

Она вздохнула и покатила велосипед дальше. Раз-два, раз-два — хрустел бетон под ногами. Она с силой налегала на руль, чтобы умерить боль в левой ноге. Ей удавалось почти не хромать.

Скоро она закончит рекогносцировку. Надо заметить несколько ориентиров и распланировать время.

Она оглянулась и еще раз посмотрела на безвкусный, омерзительный дом этой умной репортерши.

Она окажет миру большую услугу, если сотрет этот дом с лица земли.

Анника вернулась в редакцию, чувствуя растерянность и опустошенность. Что она здесь делает?

У нее нет собственного стола; ноутбук она вынуждена таскать в сумке; она даже не знает, с кем ей поговорить о работе.

Со Спикеном?

Он даже не смотрит на нее.

С Берит?

У нее хватает своих забот.

Это напомнило ей двенадцатый класс школы, когда специалисты решили, что старшие дети могут работать самостоятельно — без учителя, воображая, что нашли идеальное решение. Дешево и сердито.

Она побрела к месту, отведенному для сменных корреспондентов. На столах валялись огрызки яблок, бумажки и пустые кофейные стаканчики.

Значит, надо еще поработать и уборщицей.

Она скрипнула зубами, нашла мусорную корзину и смахнула в нес все, что валялось на столе. Потом принесла из туалета мокрую тряпку и вытерла стол, очистив его от кофейных пятен и следов раздавленного банана. Сделав это, она вытащила из сумки ноутбук и поставила его на стол.

Теперь надо собраться.

Что она может обо всем этом написать?

Убийство Эрнста Эрикссона было непосредственно связано с убийствами на нобелевском банкете, в этом Анника была убеждена. Но она не могла понять суть этой связи, не видела связующих нитей, исключающих всякое совпадение.

Сколько ей оставят места в завтрашнем номере? Какой интерес для читателей в пьяной ссоре ученых после семинара?

Она громко вздохнула. Это никому не интересно, если уж признать жестокую правду.

Если бы ей удалось узнать, что именно сказал в тот вечер Ларс-Генри Свенссон Эрнсту Эрикссону, то из этого можно было бы слепить приличную историю. Но просто сказать, что они поссорились?.. Нет, это не пойдет.

В отсутствие других идей она нашла Ларса-Генри Свенссона в национальном реестре, где был его адрес на Рингвеген, на острове Сёдермальм в Стокгольме. В «Телии» было зарегистрировано два номера Свенссона — один на Рингвегене, а второй — в имении Тавастбодавеген, в Вермдё. Сотовых телефонов в реестре не значилось.

Она набрала оба номера. Никто не ответил, даже автоответчик.

Анника налила себе кружку кофе и принялась расхаживать по редакции, стараясь собраться с мыслями.

За шесть месяцев, что Анника находилась в отпуске, она записала всю информацию, какую ей удалось добыть об убийствах на нобелевском банкете. Вся она хранилась в ее персональном почтовом ящике. Она вернулась к своему временному столу и вошла в annika-bengtzon@hotmail.com.

Может быть, пора взглянуть на это дело в более широкой перспективе. Отвлечься от несущественных деталей и посмотреть на всю картину целиком. Оценить огромные суммы денег, выделяемые на научные исследования и на фармацевтическую промышленность. Очертить путь от проекта до патента, готового лекарства, а затем и до потребителя.

Она просмотрела все свои записи. Тексты были плохо структурированы, изобиловали фактами, и подробностями, и рассуждениями. Все вместе напоминало окрошку. Она нашла полученные от К. сведения о Кошечке, о том, что делала убийца, и о цельной картине ее деятельности, нарисованной полицией. Были здесь сведения о Нобеле и Немезиде. Нашла она и свои собственные изыскания по поводу финансирования научного сообщества, и материал, который ей удалось скомпоновать после пресс-конференции, на которой было объявлено о вложениях «Меди-Тек» в Каролинский институт. Анника, кроме того, нашла свои записи о посещении кабинета К., где он показал ей фотографии.

«Я очень долго молчала обо всем этом», — подумала она, потянулась к телефону и набрала номер К. — уже в десятый раз за сегодняшний день. Ответа по-прежнему не было.

Черт!

Она с силой положила трубку на рычаг. Нельзя же просто так просиживать здесь штаны, надеясь на милость одного-единственного источника.

В отчаянии она решила сделать то, что сделала прошлым вечером. Она написала ему письмо по почте и стала ждать ответа.

Думаю о том, чтобы прогуляться с Кошечкой на людях, — написала она. — Хочу удостовериться, не нанесу ли я этим кому-нибудь смертельную рану.

Ответ пришел через минуту.

Прости, моя сладкая. Я вышел по делу. Не звони мне. Я позвоню сам.

Она ответила не раздумывая:

Отлично, милый, я дала тебе шанс высказаться, но ты им не воспользовался. Это глупо.

Через десять секунд зазвонил телефон.

— Мы встретимся в кафе на Норр-Меларстранд через десять минут, — сказал К.

— В «Павильоне Мелар»? — уточнила Анника.

— Откуда, черт возьми, я знаю, как оно называется? — ответил К. и положил трубку.

Анника улыбнулась и отодвинула ноутбук.

Погода и в самом деле была чудесной. Дул теплый ветер, пахнувший пылью и асфальтом — неотразимыми городскими летними запахами.

«Здесь я хочу жить, — подумала Анника. — Здесь мое место».

Она заперла машину и положила ключи в сумку. Какая же она тяжелая — вот оно, неудобство! Приходится таскать с собой свое рабочее место.

«Павильон Мелар» был одним из ее любимых кафе в Кунгсхольмене. Маленькая кафешка на открытом воздухе с шаткими столиками на ровно уложенном мелком гравии. В кафе подавали большие сэндвичи и горячий шоколад. По просьбе посетителей им давали одеяла, которые прохладными вечерами пользовались большим спросом. В паре метров от столиков лениво плескались волны озера Меларен, а по ту сторону его виднелись шпили Лонгхольма и церкви Хёгалид.

К. уже сидел за столиком и сквозь темные очки смотрел на Западный мост. Перед инспектором стояла тарелка с овсяным печеньем.

— Ты вообще носишь что-нибудь, кроме гавайских рубашек? — спросила Анника, с громадным облегчением поставив тяжелую сумку на гравий.

— Это не гавайская рубашка. Это рубашка с острова Туки-Пареа в Авруа, в Раротонге. Когда же я иду на свадьбу или на приличные похороны, я надеваю рубашку из расписанного вручную шелка, которую купил у портного Нельсона Манделы в Кейптауне. Разве я тебе этого не говорил?

Глядя на инспектора, Анника выдвинула из-под стола стул и положила на стол блокнот и ручку.

— Ты нашел какую-нибудь связь между Кошечкой и замерзшим в холодной комнате парнем?

— Мы смогли связать Юхана Изакссона с убийством на нобелевском банкете, — сказал К. — Что ты хочешь написать о Кошечке?

Анника проверила ручку, проведя несколько линий в блокноте.

— Что это она — убийца. Что она застрелила латвийского врача и своего сообщника в Юрмале. Что она подозревается в убийстве Юхана Изакссона.

К. тяжело вздохнул.

— Мы не можем доказать, что смерть в холодной комнате была убийством, не говоря уже о том, что в нем повинна Кошечка.

Анника пододвинула к себе блокнот.

— Хорошо, — сказала она. — Немедленно вносим поправки. Ни звука о Юхане Изакссоне, кроме описания того, где и как он умер, и того, что вы связали его с убийством на банкете. Как вам это удалось?

— По его сотовому телефону.

— Так вы его нашли?

— Нет, мы его пока не нашли, но руководитель Изакссона дал нам номер его сотового телефона, а от провайдера мы узнали, что в течение весны он отправил пять сообщений на другой сотовый телефон, который уже фигурировал в расследовании.

— Это тот же номер, на который было отправлено сообщение dancing close to st erik? — спросила Анника.

К. устало улыбнулся:

— Нет, тут ты ошибаешься. Складывая эту мозаику, мы нашли несколько номеров и несколько текстов. Мы предположили, что получателем сообщения о том, что «они танцуют у Святого Эрика», была Кошечка. Потом с этого телефона был отправлен другой текст. Конечно, мы выяснили и тот номер.

— Кому же он принадлежал? — спросила Анника.

— А ты как думаешь?

Анника, напряженно соображая, уставилась на печенье инспектора.

— Ну, естественно, ее сообщнику, — сказала она.

— Правильно. А кому достался телефон, когда сообщник был убит?

— Естественно, убийце, — ответила Анника, усердно царапая ручкой в блокноте. — Итак, Юхан Изакссон отправил пять сообщений на номер сообщника, и эти сообщения были приняты Кошечкой. Вам известно, что он писал?

— Нет. А ты что думаешь?

Анника пожала плечами.

— Наверное, он был в контакте с сообщником, — сказала она. — Может быть, он и вовлек Изакссона в преступление? Может быть, Изакссон спрашивал об убийстве или просто вдруг осознал свою вину?

— Может быть, — сказал К., — и теперь он мертв. Тебе теперь все ясно?

— Думаю, что да, — ответила Анника и почесала ручкой голову.

К. бросил печенье уткам, подплывшим к берегу.

— Но почему, — спросила Анника, — я не могу теперь прогуляться с Кошечкой на людях?

— Нет, пока еще рано, но я же понимаю, что тебя уже невозможно остановить, — усмехнулся К.

Анника перелистала блокнот назад и снова перечитала свои записи.

— Не для протокола, — сказала она. — Могла ли Кошечка убить Юхана Изакссона?

К. вздохнул, глядя на дерущихся за крошки уток.

— Это очень вероятно, — сказал он. — Метод убийства вполне соответствует ее почерку. Эффективно, расчетливо, тщательно спланировано и без лишнего насилия. Очень профессионально.

Анника медленно кивнула:

— Но она не убила Визеля.

— Просто он ей мешал, — сказал К. — Она выстрелила ему в ногу, чтобы открылась мишень, и убила фон Беринг с одного выстрела. В охранников она стреляла только для того, чтобы их нейтрализовать, а не убить. В каждого по одному выстрелу.

— Но не она ли убила и Эрнста Эрикссона? — спросила Анника.

— Никак нет, — ответил К.

— Нет? — удивилась Анника. — Но почему?

Она постучала ручкой по столу и окинула взглядом Норр-Меларстранд. Потом положила ручку на блокнот.

— Да, — задумчиво проговорила она. — Убийство Эрнста было совершено более грязно. Здесь просматривается личный мотив, не так ли?

К. смотрел на Аннику молча, с абсолютно бесстрастным лицом.

— Кошмар! — вздрогнув, сказала Анника. — Вы уже освободили Ларса-Генри Свенссона?

— Да, сегодня утром. Он не имеет никакого отношения к убийству Эрнста Эрикссона.

— Вы абсолютно в этом уверены?

— У нас нет и тени сомнения.

К. встал.

— До полуночи у тебя эксклюзив на Кошечку. На восемь утра, завтра, мы созовем пресс-конференцию, так что утром состоится утечка информации.

— Это очень любезно с твоей стороны, — сказала Анника, всплеснув руками. — Вот я какая. Молчала шесть месяцев, а теперь за две минуты получила на блюдечке всю историю.

— Насколько я тебя знаю, — К. указал рукой на огромную сумку Анники, — ты уже сварганила восемь вариантов этой истории, и все они лежат в этой сумке.

К. взял со стола зубочистку и пошел прочь.

«Мы с ним слишком сблизились», — подумала Анника.

Анника вернулась в редакцию и во второй раз за сегодняшний день достала из сумки ноутбук. Войдя в свой архив, она извлекла оттуда наброски статей — правда, их было не восемь, а всего три. Первая статья касалась существа дела — это было изложением того, что она узнала от К. в тот день, когда ее отправили в отпуск. Другие версии были более обстоятельными и изобиловали подробностями. Их можно будет использовать потом, в продолжениях.

Анника скопировала текст из почтового ящика в документы «Лопатки», любимой программы редакции. Она внимательно прочитала набросок, нашла несколько опечаток, исправила их и добавила информацию о телефоне сообщника. Сохранила статью в своей папке и решила сначала закончить статью, а потом отослать все сразу в общее хранилище файлов редакции.

Потом она извлекла из почты набросок статьи о Юхане Изакссоне. О его смерти было лишь краткое сообщение, в котором эта смерть объяснялась трагической случайностью. Анника дополнила текст, добавив, что полиция связывает смерть докторанта с убийствами на нобелевском банкете. Это означало, что надо просмотреть статью и скрыть имя Изакссона. Если какого-то человека, вовлеченного в следствие, упоминали в СМИ, то обычно скрывали его имя. Понятно, что все, кто работал с Изакссоном, поймут, о ком идет речь, но от большинства читателей это имя будет скрыто — во всяком случае, пока.

Клевета на умершего считается несмываемым пятном.

В последнюю очередь она извлекла набросок статьи о смерти Эрнста Эрикссона. Наверное, она была отвратительной, но до того, как ей удастся узнать подробности, этой смерти не место в завтрашней газете.

Все вместе она отправила в открытое хранилище файлов. Надо проверить, чтобы этот блок был завтра на первой полосе.

Она просмотрела заголовки статей: «Загадка нобелевского убийства разгадана» (о Кошечке), «Следующие убийства под знаком Нобеля» (об убийстве в Юрмале), «Смерть в Каролинском институте, связанная с нобелевскими убийствами» (о смерти Юхана Изакссона). Да, этим новостям придется соперничать за место со статьями Берит и Патрика об участии ЦРУ в экстрадиции из Броммы.

«Надо сказать Шюману, что я написала, — подумала Анника. — Надо объяснить ему, почему я так долго молчала».

В этот момент зазвонил сотовый телефон.

Анника посмотрела на дисплей. «Анна С.».

Что ей надо на этот раз?

— Где ты? — раздраженно произнесла Анна Снапхане.

Анника правой рукой отбросила со лба волосы.

— Что? — спросила она.

— Моя лекция! Ты обещала мне сегодня помочь — и не говори, что забыла!

Анника протерла глаза и посмотрела на часы. Черт!

— Я ничего не забыла, — солгала она. — Просто я сегодня реально очень занята.

— Что значит «занята»? Свертываешь салфетки для завтрашнего утреннего кофе?

— Я сегодня первый день вышла на работу. Сейчас я нахожусь в редакции.

— Значит, теперь ты можешь забыть о всяких там ничтожных неудачницах, которым не повезло найти сто миллионов в мусорном баке?

Анника еще раз посмотрела на часы. Было еще только четверть пятого.

— Мне надо поговорить с Шюманом, а потом я сразу приеду к тебе. Это будет приблизительно через час. Хорошо?

Анна Снапхане что-то буркнула и положила трубку.

Черт ее побери!

Позвонить Томасу, сказать, что она задержится?

Она потянулась к телефону, но передумала.

«Задержится?» Она будет дома в семь. Это что — она задержится? Томас приходил когда-нибудь домой раньше семи в прошлом месяце? Он когда-нибудь звонил ей, что задержится? Нет, нет и нет!

Ни черта не будет она ему звонить.

Она отодвинула ноутбук, бросила кофейную чашку в мусорную корзину и пошла в аквариум к Шюману.

Его не оказалось на месте.

Анника раздраженно вздохнула и поставила сумку на пол.

Придется разговаривать со Спикеном.

Ее непосредственный шеф ел яблоко и сосредоточенно пялился в монитор. Анника остановилась рядом с ним.

— Какой-то идиот загрузил груду статей в общие файлы. Пишет, что загадка нобелевского убийства разгадана, — сказал Спикен, не глядя на Аннику. — Это что, шутка?

— Я сегодня приступила к работе, — сказала Анника. — Я думала, что моя профессиональная обязанность — писать статьи.

Он оторвался от экрана и уставился на нее.

— Почему же ты не писала об этом до сих пор?

— Мне было приказано шесть месяцев сидеть дома и полировать ногти, — ответила Анника, взвалив на плечо неподъемную сумку. — Если что, звони мне на сотовый.

Дороги были забиты. Анника ползла по улице Флеминга и по дороге, проезжая мимо старого детского сада, позвонила Шюману. Услышав гудки, Анника вдруг увидела Леннарт, любимую воспитательницу Калле. Девушка шла к метро. Анника помахала ей рукой, но Леннарт ее не заметила. В трубке включилась голосовая почта главного редактора, и Анника оставила несколько путаное сообщение о том, что написала, статью о Кошечке и что остальные СМИ узнают об этом только завтра в восемь часов утра. Она попыталась позвонить еще дважды, но оба раза ей никто не ответил. На перекрестке Биргер-Ярлсгатан и Рундбергсгатан образовалась дикая пробка, и Анника окончательно встала. Она простояла целую вечность, неимоверным усилием воли заставив себя не прикасаться к клаксону.

Проехав наконец перекресток, она нажала на газ и поехала по Карлавеген, потом свернула направо, в лабиринт улиц с односторонним движением вокруг Юнгфрюгатан и Сибиллегатан. Порыскав в этом районе, она наконец нашла место — пусть и незаконное — для парковки недалеко от церкви Святой Троицы.

Наплевать, подумала Анника и решительно поставила машину на ручной тормоз.

Идти до дома Анны было довольно далеко, и Анника задумалась — брать с собой сумку или нет.

Нет, решила она наконец, надо взять, а то, не дай бог, украдут.

Она со стоном подняла сумку и повесила ее на плечо.

Правда, Эстермальм — какой-то странный район, думала она, идя мимо тяжеловесных фасадов начала двадцатого века. Атмосфера здесь была не такой, как в Кунгсхольмене, Сёдермальме или Вазастане. Все было более весомым, более добротным, более скучным.

Да, Анне здесь действительно не но себе, подумала Анника, испытывая грызущее чувство вины. Но ведь это она нашла квартиру. Это она посоветовала Анне ее купить.

Анника утешилась тем, что она и заплатила за квартиру и поэтому ей не стоит корить себя.

Она свернула на Коммендёрсгатан и застонала, понимая, как далеко ей еще идти с этой непомерной тяжестью на плече. Может быть, действительно стоит купить рюкзак, как посоветовал Томас, когда она пожаловалась ему, какая тяжелая у нее сумка.

В этот момент она вдруг заметила в десяти шагах впереди себя светловолосую женщину с коротким каре. Женщина шла впереди, слегка раскачиваясь из стороны в сторону. Платье не скрывало ее округлые покатые плечи, а доходившая до колен юбка открывала сильные, мускулистые икры. На плече болталась легкая сумка, в руке женщина несла портфель из светло-коричневой кожи. Женщина легко и сноровисто шла на высоченных каблуках, наслаждаясь послеполуденным солнцем.

Анника замедлила шаг и, уставившись в спину женщины, принялась лихорадочно вспоминать, откуда ее знает.

Женщина остановилась, чтобы рассмотреть витрину какого-то магазина, и Анника увидела профиль ее лица.

Ей потребовалось еще две секунды, чтобы понять, кто это.

У нее перехватило дыхание, земля закачалась под ногами.

Это была София Гренборг.

Да, это была она.

Анника остановилась, у нее подкосились ноги. Все звуки пропали, в мире наступила непроницаемая тишина — это неправда, это неправда.

Она выглядела в точности такой, какой Анника ее помнила, какой видела в своих страшных снах, какой видела целующейся с Томасом возле торгового центра, какой видела на паспортной фотографии, которую потом порвала на мелкие кусочки и спустила в унитаз.

И вот она стоит здесь, живая, и преспокойно рассматривает витрину антикварного магазина.

Не понимая, что делает, Анника решительно двинулась к Софии Гренборг. Анника шла, шла и шла по тротуару, пока не подошла вплотную и не остановилась, в упор глядя в лицо этой блондинке.

София Гренборг выпрямилась и, обернувшись, удивленно воззрилась на Аннику.

— София Гренборг? — спросила Анника, слыша свой голос как будто со стороны.

— Да, в чем дело? — спросила женщина, смущенно улыбнувшись.

— Меня зовут Анника Бенгтзон. Я жена Томаса Самуэльссона. Я хочу задать тебе всего один вопрос: как ты находишь моего мужа в постели?

Женщина по инерции продолжала улыбаться еще пару секунд, а потом резко вдохнула и побледнела. Лицо ее перекосилось, как от пощечины, и она отступила назад, звучно зацепившись каблуком за стену. Казалось, она вот-вот упадет в обморок.

Анника стояла и смотрела на побледневшую соперницу, чувствуя, что сейчас задохнется от ненависти.

— Сволочная сука, — сквозь зубы процедила Анника. — Сволочная сука! Как он мог?

Она вдруг поняла, что не может больше стоять здесь, не может дышать, не может жить в присутствии этой… этой шлюхи.

Анника повернулась и торопливо пошла прочь, непроизвольно щурясь от светившего прямо в глаза солнца. Она шла, спиной чувствуя взгляд оставшейся стоять Софии Гренборг. Здания качались перед глазами Анники, ее тошнило, и когда она дошла до перекрестка и обернулась, могла бы поклясться, что соперница по-прежнему стоит возле витрины и победно ухмыляется.

Анна открыла дверь, держа в руках щетку для туши и приспособление для завивки ресниц. Тело ее было более или менее прикрыто халатом, ноги затянуты в нейлоновые чулки.

— Господи, что с тобой приключилось? — спросила она, увидев Аннику. — Ты же похожа на привидение.

Анника пошатнулась и, чтобы не упасть, ухватилась за дверной косяк. Сердце билось так сильно, что его толчки болью отдавались в голове, во рту было сухо, как в пустыне.

— Дай мне попить, — сказала она, пытаясь языком смочить губы.

Анна отошла в сторону и пропустила Аннику в дом. Вся прихожая была завалена газетами и одеждой, в углу стоял велосипед.

Анника прошла на кухню, налила стакан воды, жадно его выпила и налила еще.

— Это какой-то ужас, — сказала она. — Я нос к носу столкнулась с Софией Гренборг.

— С «великой блудницей»? — усмехнулась Анна. — И где?

— В двух кварталах, — ответила Анника. — Она живет недалеко отсюда, дальше по Грев-Турегатан.

Зажатым в руке стаканом она махнула в южном направлении.

— И что в этом такого страшного? — спросила Анна, скинула халат на пол и пошла в ванную, оставшись в стрингах и прозрачном белом лифчике.

Анника мгновение постояла на кухне с закрытыми глазами, а потом прижала стакан ко лбу, чтобы остудить пылающую голову.

— Она снится мне в кошмарах, — тихо призналась Анника. — Мне снится, что я ее убиваю, вижу ее труп. Я боюсь и ненавижу ее. Вот почему мне так плохо.

Анна вошла в кухню с одним накрашенным глазом.

— Надеюсь, ты не натворила глупостей? — спросила она, сочувственно глядя на подругу.

Анника набрала в грудь воздуха и тяжело вздохнула.

— Нет, — ответила она, — не натворила. Я просто сказала ей все, что думаю.

Анна собралась было назад, в ванную, но остановилась.

— Господи, Анника, что же ты ей сказала?

Анника вскинула голову.

— Я сказала ей, кто я и кто мой муж. Потом спросила, хорош ли мой муж в постели.

Анна некоторое время смотрела на Аннику, полуоткрыв рот. Потом она закрыла глаза и трижды театрально стукнулась лбом о дверной косяк.

— Ты сошла с ума, — сказала она, пристально взглянув Аннике в глаза. — Разве можно быть такой глупой? Я серьезно! Ты это сказала? Ты спросила, хорош ли твой муж в постели?

Анника налила еще один стакан воды, испытывая непреодолимое желание вылить его себе на голову.

— Вот так делают из себя дуру! — воскликнула Анна, всплеснув руками. — Из себя дуру! Ты вообще хоть понимаешь своей тупой головой, что ты сейчас сделала? Ты показала этой Софии Гренборг, как она для тебя важна! Ты подтвердила, что она что-то значит, ты плеснула бензином на уже остывшие угли. Черт тебя возьми, Анника, ты иногда бываешь такой глупой!

Она повернулась и решительно направилась в ванную.

— Я не сделала никаких глупостей, — произнесла Анника, чувствуя, что говорит не слишком убедительно.

— Сделала, и сама прекрасно это понимаешь, — стояла на своем Анна Снапхане. — Может быть, она ничего не значила для Томаса, иначе он бы так легко от нее не отказался. Она просто подвернулась ему под руку, и он ею воспользовался. Но теперь ты вознесла ее на пьедестал. Ты дала ей ВИП-статус, ты сказала ей, что она каждый день портит твою семейную жизнь. Ты совершила ужасную глупость.

— Но она и правда портит мою семейную жизнь, — сказала Анника.

— Чепуха! — крикнула Анна из ванной. — Она портит нервы тебе, тебе, и больше никому. Вся проблема в твоей голове. Тебе надо идти к психотерапевту, а не наскакивать на людей на улице.

Щеки Анники горели ярким румянцем. Она опрокинула стакан в раковину.

— Мы займемся твоей лекцией? — спросила она.

Анна вышла из ванной в полном боевом раскрасе.

— Прости, пожалуйста, но мне позвонил Робин, — сказала она. — Мы идем в клуб сальсы.

— Кто позвонил? — спросила Анника, совершенно растерявшись.

Анна натянула через голову ярко-красное платье, которое она выудила из кучи тряпок на полу, и повернулась спиной к Аннике.

— Застегни, пожалуйста, молнию. Спасибо! Разве я не говорила тебе о Робине?

Анника застегнула молнию, и Анна завертелась на месте, юбка закружилась вместе с ней, раздувшись колоколом.

— Он такой чудный! — сказала она, пытаясь сделать несколько танцевальных па. — Очень обходительный, и ему всего двадцать четыре года. Танцует сальсу, как настоящий мужчина.

— Как же лекция? — спросила Анника, понимая всю глупость своего вопроса.

— Мы можем написать ее на неделе? Я не хочу упускать такую возможность, для меня это очень важно!

Анника стояла посреди кухни, глядя на невообразимый беспорядок. Мысли, образы, чувства завертелись в голове, как карусель: бледнолицая София Гренборг, незаконно припаркованная машина, ее дети — увидит ли она их сегодня? У Анники упало сердце, оно падало, падало и падало, пока не приземлилось в каком-то темном и затхлом погребе.

— Да, конечно, — сказала она. — Мы напишем ее потом.

Она повернулась и пошла к двери, чувствуя себя такой маленькой, что с трудом дотянулась до ручки двери.

К ветровому стеклу была прилеплена штрафная квитанция. Семьсот крон за парковку на стоянке грузового транспорта. Раньше она бы попыталась оспорить штраф, хотя и была не права, а штраф был справедливым. Она бы писала ходатайства, спорила и заставила бы городской совет отрабатывать семьсот крон, а потом сдалась бы и заплатила.

Но теперь она не будет забивать себе голову этими глупостями.

Анника бросила квитанцию в сумку и забыла о ней.

Она села в машину и принялась бездумно смотреть сквозь ветровое стекло.

Была ли глупостью стычка с Софией Гренборг?

Она закрыла глаза, чувствуя, как горят щеки. Да, Анна права. Это была ошибка.

— Но я же не хотела, — прошептала она, чувствуя, как по щекам катятся слезы. — Я не хотела.

«Я хочу, чтобы он был мой», — подумала Анника.

Она вытерла глаза, потом, порывшись в бардачке, достала салфетку и высморкалась.

На самом деле ей пора ехать домой. Надо сменить Томаса, уложить детей спать, посмотреть какой-нибудь фильм, сидя на диване рядом с Томасом. Покопаться в саду или обсудить с мужем, что делать с лужайкой.

— Я не могу, — произнесла она вслух. — Не сейчас, может быть, позже, но не сейчас!

Она убрала волосы за уши, несколько раз глубоко вдохнула, включила зажигание и поставила рычаг на нейтральную передачу.

Потом она вытащила из сумки сотовый телефон и позвонила Шюману.

Черт, ответа снова не было.

Она достала записную книжку и нашла номера телефона Ларса-Генри Свенссона. Позвонила на квартиру в Сёдермальме. Нет ответа. Позвонила в Вермдё. Нет ответа.

Куда бы ты поехала после допроса в полиции? Пошла бы выпить кофе где-нибудь в городе? Едва ли. Ты бы поехала домой, чтобы спрятаться ото всех. На квартиру в Сёдермальме? Чтобы сидеть там целый день, не отвечая на телефонные звонки?

Маловероятно.

Или ты поехала бы в загородный дом в Вермдё? Села бы на полянке среди лилий, предоставив телефону звонить в доме сколько ему вздумается?

Это было бы лучше.

Тавастбодавеген… Звучит как песня. Где это?

Она ввела адрес в навигатор и получила маршрут на острова, в Фогельброландет. Ехать надо мимо Накки и Густавсберга, к Ставснесу.

Что, если поехать туда и нанести профессору Свенссону визит? Побеседовать с ним, взять интервью среди цветов?

Она посмотрела на часы.

Надо ехать домой. Надо еще раз позвонить Шюману. Надо поговорить с Янссоном, который сейчас заступил на смену.

Он ответил сразу. Голос у него был хриплым, как у недавно проснувшегося человека.

— Кажется, ты не в форме, — сказала Анника, держась за руль и довольная тем, что у кого-то тоже неприятности.

— На этой неделе у меня дети, — объяснил ночной редактор.

— Все? — язвительно спросила Анника.

— Ты с ума сошла. Нет, только двое старших. Но и этого хватило. Слушай, может быть, Кошечку мы выпустим позже, на неделе? Нам надо завтра опубликовать материал Берит об экстрадиции.

— Утечка по Кошечке начнется завтра к полудню, — сказала Анника. — Если нам повезет, то мы будем первыми, кто сможет выложить всю историю уже сегодня.

Янссон застонал:

— Полосы уже забиты до отказа. Шюман запретил добавлять страницы. Кстати, ты не знаешь, где он?

— Я никогда ничего не знаю, — ответила Анника. — Попроси его позвонить мне, когда объявится.

Отключившись, она продолжала сидеть с наушником в ухе.

Домой ехать не хотелось.

Не хотелось вспоминать Софию Гренборг.

Она тронула машину и поехала на восток, к морю, в Фогельброландет.

Ландшафт становился все более суровым и скудным, чем ближе подъезжала она к Ставснесу. Анника открыла окно, и ей показалось, что в салоне запахло морской солью и водорослями. Или это одно лишь воображение? По обе стороны дороги мелькали синие водоемы — иногда маленькие озера, иногда морские заливчики. На берегах бухточек высились серые скалы, дорогу обрамляли стройные березки. У подножий скал и на лугах приютились желтые деревянные дома с белыми коньками крыш и серебристо-серыми причалами.

Она ни разу здесь не была.

Проехав канал Стрёмма, Анника оказалась в буколической атмосфере Шведского архипелага.

Как же здесь красиво!

Без спутникового навигатора она бы уже давно и безнадежно заблудилась. Миновав канал, Анника проехала еще около пяти километров, свернула направо и оказалась на извилистой гравийной дороге, петляющей по холмам мимо березовых рощиц. Проехав Фриден, Анника направилась к пристаням Тавастбоды.

Она миновала коттедж Ларса-Генри Свенссона, остановилась, развернулась на узкой дорожке и вернулась назад. Машину она остановила возле участка, припарковавшись за старым «фордом», и посмотрела на маленький домик.

Пейзаж был поистине идиллический. Дом стоял на склоне холма, откуда открывался великолепный вид на море. Вокруг ни одного дома — только дикая природа. Деревянный фасад был выкрашен оранжево-красной краской. Белые карнизы, старомодные, оригинальные окна с белыми наличниками.

Должно быть, когда-то это был рыбацкий дом. В окнах отражалось заходящее солнце.

В глубине двора был виден деревенский нужник и большой очаг, а еще дальше, ближе к воде, маленький домик — видимо, дровяная сауна.

Анника выключила двигатель и открыла дверь машины.

В самом худшем случае он просто выставит ее вон.

Здесь было прохладнее, чем в городе, чище и свежее. Анника несколько раз вдохнула живительный воздух. Ветер трепал ей волосы.

Может быть, вот так и надо жить? Может быть, здесь, в Тавастбодавегене она бы почувствовала себя наконец дома?

Она вошла в сад — точнее, на участок дикой природы, заросший полевыми цветами. Здесь действительно росли лилии, лютики, лесные анемоны и луговая герань. По участку протекал ручеек. В разных направлениях расходились тропинки, усеянные опавшими сосновыми иголками. Тропинки были обрамлены гладкими камешками.

Интересно, он сам все это сделал, своими руками? — подумала Анника. Он делал это во время отпусков — укладывал камешки, прокладывал тропинки, укатывал землю?

В реестре было сказано, что Ларс-Генри холост, но это не значит, что у него не было подруг.

Она поднялась на веранду и постучала в дверь.

Никто не ответил.

Она постучала еще раз, громче.

И снова в доме никто не ответил.

— Ларс-Генри Свенссон! — громко и отчетливо произнесла Анника.

Ответом был лишь шелест ветра в кронах сосен.

Она спустилась с веранды и обошла дом, подойдя к очагу и туалету. В очаге было много светлой серой золы. Огонь здесь не разводили по меньшей мере несколько дней. Туалет был маленький, по традиции выкрашенный в красный цвет. На двери было даже нарисовано зеленое сердечко. Вид этого простенького нужника заставил Аннику вспомнить бабушку и Люккебо. Воспоминание вспыхнуло золотом где-то на краю сознания.

— Красота… — прошептала она.

Она вернулась к дому и снова постучала, потом подергала дверь. Она была незаперта. Открыв дверь, Анника вошла в светло-голубые сени.

— Эй… Есть здесь кто-нибудь?

Ответа не последовало.

Она вошла в дом. Слева увидела крошечную кухоньку, а следом — спальню.

Справа была большая комната, служившая, видимо, одновременно столовой и гостиной. В углу тихо работал телевизор. На небольшом столе стояла тарелка с селедкой и картошкой, а рядом — рюмка водки. Горела лампа.

Свенссон был где-то здесь.

Может быть, он вышел прогуляться к морю? — подумала Анника. Или пошел в ближайший магазин за пивом к ужину.

Но машина — старый «форд» — стояла у дома. Наверное, это его машина, разве нет?

Она вышла из дома, ощущая неловкость за вторжение. Ей даже стало легче, когда она снова оказалась на улице.

Солнце садилось в море за домом, и Анника медленно побрела к пристани, где возле мостков тихо покачивалась на воде весельная лодка.

Может быть, Свенссон уплыл на второй лодке — проверять корзинки и сети.

Но зачем он тогда налил в рюмку водку?

Она остановилась и задумалась, глядя на закат. Нет, здесь что-то было не так. Она вернулась к машине, достала сотовый телефон и позвонила в службу реестра личных автомобилей.

Стоявший у дома «форд» действительно принадлежал Ларсу-Генри Свенссону, живущему на Рингвегене в Стокгольме.

Анника положила телефон в карман.

Он где-то здесь.

Надолго ли он вышел? Теплая ли картошка в тарелке? Холодная ли водка?

Она торопливо пошла к дому и сразу направилась в столовую. Картошка была холодная, рюмка не запотела.

Да, здесь что-то неладно.

Она подошла к окну, посмотрела на деревья, на море, на длинные тени, на стоявшие на дороге «форд» и ее внедорожник. Были видны полевые цветы, ветхая садовая скамейка на полпути к сауне.

Дверь бани была приоткрыта.

Анника подошла к окну, протерла глаза и пригляделась.

Дым из трубы не шел, но дверь определенно была открыта.

Она вышла из дома и пошла по усыпанной сосновыми иглами и обложенной камешками тропинке к сауне. Отсюда был отчетливо слышен звук бьющихся о мостки пристани волн.

Анника открыла дверь настежь, и в полутемной раздевалке стало светлее. На полу были сложены поленья и стопка синих полотенец. Больше в раздевалке ничего не было.

Дверь самой сауны была закрыта.

Анника сделала три шага и открыла дверь.

Он висел на стене.

Каким-то шестым чувством она сразу поняла, что он висит, а не стоит, прислонившись к стене. Он не стоял, он висел.

В правую глазницу был вбит огромный гвоздь.

На Аннику смотрел налитый кровью и выпученный левый глаз.

Другой гвоздь был вбит в горло.

Она некоторое время смотрела на него, потом закрыла глаза, снова их открыла.

Затем она закрыла дверь и вышла. Ее вырвало на муравейник.

Потом она достала телефон и позвонила К.

Сначала приехала обычная патрульная машина. Она приехала через пятнадцать минут. Машина остановилась у подножия холма, из нее вышли две одинаковые, одетые в форму, фигуры и огляделись.

Анника заперлась в машине, включила двигатель и обогреватель. Ее безостановочно бил озноб. Она поминутно смотрела в зеркало заднего вида, ожидая, что вот-вот сзади тихо подкрадется убийца.

Увидев полицейскую машину, она испытала невероятное облегчение.

Поднявшись на холм, один из полицейских подошел к ее машине. Поняв, что Анника не собирается выходить, он подошел к машине вплотную и постучал в стекло.

Анника опустила его на несколько сантиметров.

— Это ты вызвала полицию?

Она кивнула.

— Владелец дома находится в сауне, мертвый?

Она снова кивнула.

Полицейский вздохнул.

— Сейчас приедут люди из криминальной полиции и зададут тебе несколько вопросов, — сказал он и вернулся в патрульную машину.

Анника подняла стекло и снова принялась смотреть прямо перед собой.

Гвоздь, вбитый в правый глаз, торчал из него сантиметра на два — на три.

Кто-то забил гвоздь молотком в профессорскую голову и бил до тех пор, пока не осталось около трех сантиметров.

Какой же длины был гвоздь? Как глубок череп? Двадцать сантиметров? Двадцать пять?

Что сказал ей сегодня К. о Свенссоне?

Он не имеет никакого отношения к смерти Эрикссона.

Вспомнила она и свой вопрос:

Вы совершенно в этом уверены?

Его реакция:

У нас нет и тени сомнения.

У Анники перехватило дыхание.

Теперь она знала, почему они были уверены, что Эрнст Эрикссон не покончил с собой.

Наверное, можно вбить себе гвоздь в шею, но это невозможно сделать, если другой гвоздь уже торчит из глазницы.

Она достала телефон, чтобы позвонить Томасу.

Нет, сейчас это невозможно.

Она почти физически чувствовала его злость и не хотела, чтобы он выплеснул ее по мобильной связи.

«С этим я разберусь, когда приеду домой, — подумала она. — Иначе мне придется выслушивать его дважды».

Через десять минут подъехали еще три машины без опознавательных знаков.

Во второй Анника увидела гавайскую рубашку.

Она выключила двигатель, натянула кардиган, который нашла на заднем сиденье, и вышла навстречу инспектору. Прислонившись к его машине, она терпеливо ждала, пока он не зашел в сауну, чтобы убедиться, что это не была ее, Анники, галлюцинация.

— Ну что, теперь ни тени сомнения? — спросила она. — Чудесно.

Он ткнул пальцем в сторону рвотных масс на муравейнике у двери сауны.

— Что ты здесь делаешь?

— Это формальный допрос?

Он в отчаянии всплеснул руками.

— Я похож на микрофон?

— Я хотела взять интервью, спросить о смерти Эрикссона, — ответила Анника. — В домике горел свет, а дверь сауны была приоткрыта, и я заглянула внутрь.

— Ты уверена, что дверь была приоткрыта?

— Я заметила это, когда посмотрела на нее из дома, — объяснила Анника и указала рукой на освещенное окно.

— Ты была в доме? Что ты там делала?

— На столе стояла картошка с селедкой. Мне захотелось проверить, теплая ли она.

К. застонал.

— То есть ты облапала весь дом, наследила, как могла, на месте преступления?

Анника прикусила губу.

— Нет, — сказала она. — Тело я не трогала. В сауне я не прикасалась ни к чему, кроме дверной ручки.

К. открыл дверцу машины и что-то поискал в бардачке.

Анника продолжала стоять рядом с ним.

— У этого убийства есть какой-то личный мотив? — спросила она. — Оно выполнено не чисто и не профессионально. Это была не Кошечка, так? Эрнста Эрикссона тоже убила не она?

Инспектор вытащил из бардачка портативный магнитофон и захлопнул дверцу машины.

— Допрос свидетельницы Анники Бенгтзон, — произнес он. — Сведения о ее личности будут добавлены позже. Вторник, первое июня, девятнадцать часов пятьдесят пять минут. Место преступления: Тавастбодавеген в Фогельброландет. Подозрение в убийстве Ларса-Генри Свенссона…

Анника повернулась и зашагала к своей машине.

— Ты куда?

— В редакцию, — ответила Анника. — Не вздумай снова говорить мне о неразглашении. Я не буду молчать.

— Ты не имеешь права мешать следствию.

— Я очень тебя прошу, — сказала Анника, обернувшись. — Я сегодня первый день вышла на работу. Я не могу допустить, чтобы меня снова с нее вышвырнули.

Наклонив голову, он некоторое время пристально разглядывал Аннику, не выказав никакого сочувствия.

— Конечно, я предупрежу тебя о неразглашении, — сказал он, — согласно десятому параграфу двадцать третьей статьи процедурного юридического кодекса. Ты останешься здесь до того, как мы все закончим, чтобы я смог, как положено, тебя допросить.

— Я приехала сюда и вышла из машины, — сказала Анника. — Я пробыла здесь двадцать три минуты, до того как обнаружила тело. Потом меня вырвало, и я позвонила тебе. С момента приезда я никого здесь не видела. Мимо не проехала ни одна машина, не проплыла ни одна лодка. Все, а теперь я пошла.

— Я запрещаю тебе уходить, — повысил голос К.

— В таком случае можешь меня пристрелить.

Она повернулась и пошла к машине.

По дороге она извлекла из кармана телефон и позвонила в редакцию.

Андерс Шюман швырнул портфель на стол в своем крошечном кабинетике. Какой ужасный был сегодня день.

Семья, владевшая газетой, получила сведения о катастрофических итогах работы утренних газет за полгода и решила не медля принять самые крутые меры.

На вилле в Юргордене было созвано совещание, больше похожее на судилище.

Были пересмотрены все расходы.

Были заморожены все новые инициативы.

Всем подразделениям газетной империи было запрещено брать на работу новых сотрудников. Владельцы потребовали увольнения всех независимых журналистов.

К счастью, среди присутствовавших нашлось несколько мудрых мужчин и женщин. Всем вместе им удалось убедить владельцев в том, что закручивание гаек не поможет выйти из кризиса.

Конечно, это хорошо, что владельцы осознали наступление кризиса, но надо при этом найти способ уменьшить растерянность и отчаяние людей, неизбежные, когда на заклание отправляют священных коров.

Мало того, даже в этой ситуации надо найти способ двигаться вперед.

Он не был уверен, что его голос был услышан, но понимал, что весь следующий месяц ему придется спасать свои новые инициативы, которые он уже считал обеспеченными.

Шюман потер ладонью подбородок.

Господи, зачем он вообще все это делает?

Всех этих ограничений вполне достаточно для того, чтобы дернуть клапан и воспользоваться запасным парашютом и приземлиться на безопасной площадке. И пусть рушится эта медиаимперия!

Но Шюман уже знал ответ. Он вспомнил слова старого волка со Шведского телевидения, который освещал все мировые конфликты — от Вьетнама до Ирака: Не тяжело напрягать все силы во время войны. Тяжело в мирное время, когда чувствуешь, как съеживаешься, и загниваешь.

Сейчас война заполыхала не на шутку. Появился новый фронт отражения идиотских приоритетов, выгодных владельцам газеты. Мало того, продолжалась война с другими вечерними газетами. Предстояла драка за оказавшиеся под угрозой вложения в техническое развитие, которое тоже предстоит отстаивать.

Жена уже заждалась. Надо ехать домой.

Шюман тяжело вздохнул.

Ничего, ей будет лучше, если он вернется домой после сражения, а не до него, с нерастраченной злостью.

Поэтому он без колебаний снял трубку зазвонившего телефона, хотя, по идее, должен был уже ехать домой.

— Я снова влипла.

Звонила Бенгтзон, эта ходячая катастрофа.

Шюман рухнул в кресло и положил ноги на стол.

— Знаю, — сказал он. — Я видел статью. «Кошечка». Что за прозвище? Давно ты высиживала эту историю?

— Я сейчас говорю не о Кошечке. Я только что наткнулась на труп, но на этот раз я не собираюсь молчать.

Шюман несколько раз прищурился, глядя на потолочный светильник.

— Что? — спросил он.

— Я нашла труп профессора, которого допрашивали в связи со смертью Эрнста Эрикссона, — торопливо проговорила Анника.

— Труп кого? — тупо спросил Шюман.

— Еще одного профессора Каролинского института. Я его нашла. Он был прибит гвоздями к стене собственной бани огромными гвоздями — один торчал из глаза, другой из горла.

Шюман смотрел на светильник до тех пор, пока не пришлось закрыть глаза. Блики света продолжали плясать в мозгу.

— Прибит гвоздями?..

— Сначала его задушили, а потом прибили к стене гвоздями. Над трупом Эрикссона тоже надругались.

Кажется, она заведена до опасного предела.

— Я не могу писать об этом сама, — сказала она. — Ну, может быть, за исключением общего обзора. Кто-то другой должен описать это как новость.

— Тебе разрешено об этом говорить? Они снова предупредили о неразглашении?

— Они пытаются это сделать, но я им не позволю. Я и так слишком долго молчала. Мне надо поговорить с человеком, который понимает суть запрета на разглашение; потом тебе решать, публиковать это или нет. Берит или Патрик на месте?

— Они работают над статьей об экстрадиции из Броммы — нам надо завтра дать этот материал.

— Кто-нибудь знает, как обойти установленные правила?

Шюман сбросил ноги со стола и подпер голову рукой.

— Янссон. Но он занят макетом номера.

Анника помолчала.

— Понятно, — сказала она. — Мне можно ехать домой и все бросить?

— Это могу сделать я, — сказал он. — Приезжай в редакцию, и я возьму у тебя интервью.

Несколько мгновений Анника молчала.

— «Интервью Андерса Шюмана», — не скрывая скепсиса, сказала Анника.

— Ты думаешь, мне никогда не приходилось писать самому? — спросил он.

Среда. 2 июня

Анника подумала, что сейчас умрет, когда зазвонил будильник. Тело ныло и болело от усталости; было такое впечатление, что она не спала целый год.

Она перевернулась на спину, опасливо скосила глаза и увидела, что рядом кто-то лежит. Но это был не Томас, а Эллен. Волосики разметались по подушке. Анника наклонилась над дочкой и стянула одеяло с ее личика. Реснички ее подрагивали, значит, девочка спала.

Радость моя, подумала Анника и осторожно провела ладонью по головке Эллен.

Потом она снова легла на спину и напряженно прислушалась к звукам на кухне.

Нет, вода из кранов не течет, газетные страницы не шелестят, посуда не звенит.

Надо надеяться, что Томас ушел, подумала она.

Значит, выяснение отношений откладывается до вечера.

Вечером она ему не позвонила. Томас тоже ее не искал. Когда она вернулась домой, он уже спал, и она пробралась в постель рядом с ним и Эллен, не разбудив их.

Сегодня он ушел и не стал ее будить, и Анника облегченно вздохнула.

Эллен неловко зашевелилась и сладко потянулась, напомнив Анника Вискаса, старого, давно почившего кота.

Надо встать, подумала Анника. Надо приготовить завтрак и отвезти детей в детский сад.

Калле сегодня тоже пойдет в свою группу.

У нее сжалось сердце: ее мальчик такой ранимый.

Если бы она могла что-то сделать.

Если бы у нее была власть, была сила.

«У меня есть сила», — подумала она.

Анника смотрела в потолок, собираясь с мыслями.

Есть способы и средства обрести силу, даже если ее у тебя раньше не было. На самом деле это легко. Всю свою жизнь она только этим и занималась. Сила не дается бесплатно — она всегда имеет цену, но в этом случае Анника была готова платить;

«У меня есть выбор, — подумала она. — Я смогу, если захочу…»

Она повернулась на бок и подползла к дочери.

— Эллен, — прошептала она. — Пора просыпаться.

Она принялась гладить ребенка по волосам, и Эллен наконец открыла глаза и принялась сонно поводить головой, пока не увидела Аннику.

На личике обозначилась улыбка — эта улыбка! — излучавшая непоколебимую уверенность и безусловную любовь. Потом послышался сонный голос:

— Мамочка!

Влажные со сна ручки обвили шею Анники, она ощутила сладкий запах детской кожи и хлопковой пижамки. Анника заключила дочку в объятия и принялась ее покачивать. Пролежать бы так целую вечность, баюкая родное дитя!

— Мы сегодня пойдем в садик, мамочка?

— Да, — прошептала в ответ Анника. — Сегодня у нас день садика.

Девочка высвободилась из материнских объятий и счастливо запрыгала на абсурдно дорогом матрасе.

— Сегодня я доделаю сумку! — закричала она. — Я делаю сумку, мама, с красными кармашками и пуговицами.

— Это будет очень красивая сумка, — серьезно сказала Анника.

Она остановила машину перед зданием детского сада. Было около девяти, и на площадке собралось уже много детей. Анника внимательно присмотрелась к этой толпе, ища взглядом двух крепких мальчишек с дорогими прическами и в кроссовках.

Вот. Вот они. Стоят у забора и пинают трехколесный велосипед.

— Пошли, — сказала Анника, выключив зажигание. — Скоро начнется собрание.

Эллен расстегнула ремень безопасности и выпрыгнула из машины, но Калле не торопился. Он провел пальцами по повязке на голове.

— Можно, я сниму это, мама? — спросил он.

— Нет, нет! — воскликнула Анника. — Ты занесешь в рану грязь. Пообещай мне, что не будешь трогать повязку, ладно?

Мальчик кивнул.

— Что, если они снова ко мне пристанут? — спросил он.

Анника наклонилась к сыну.

— Калле, — сказала она, глядя ему в глаза, — я торжественно тебе обещаю, что Алекс и Бен никогда больше не пристанут к тебе. Я об этом позабочусь.

Вздохнув, Калле кивнул и вылез из машины.

— Привет, Калле, — окликнула его с крыльца Лотта. — Поможешь мне сегодня провести собрание? Ты принесешь книжки!

По лицу Калле скользнула улыбка, он отпустил руку Анники и побежал к воспитательнице.

«Скоро их загонят внутрь, — подумала Анника. — У меня осталась одна минута».

Пульс у нее участился. Она чувствовала, как удары сердца толчками отдаются в голове. Она пошла сквозь толпу детей, и поле ее зрения становилось все уже и уже. Вот оно превратилось в узкий туннель, в конце которого она различала две маленькие фигурки, двух шестилеток, которые продолжали пинать велосипед у забора.

И вот они оказались прямо перед ней, у ее ног. Но они не замечали ее, продолжая с криками пинать велосипед. Она наклонилась над ними.

— Бенджамин, — сказала она тихо, крепко взяв мальчика за руку.

Ребенок удивленно посмотрел на нее снизу вверх и перестал кричать. Она наклонилась еще ниже, вплотную приблизив к нему свое лицо.

— Бенджамин, ты обидел Калле?

У мальчика от неожиданности открылся рот.

— Я хочу сказать тебе одну вещь, — прошептала Анника. Сердце билось так громко, что она не слышала собственных слов. — Если ты еще раз обидишь Калле — когда-нибудь, — то я тебя убью. Ты меня понял?

Глаза мальчика округлились, как два блюдца. Он все понял, и в глазах появился страх.

Она отпустила Бенджамина и взяла за руку Александра.

— Александр, — произнесла она зловещим шепотом, дыша ему в лицо, — если ты еще раз обидишь Калле, я достану тебя из-под земли и убью. Понятно?

Мальчик задрожал и в страхе уставился на Аннику. Она отпустила его и посмотрела на обоих.

— И вот что еще. Это касается не только Калле, но и всех других детей.

Анника поднялась, повернулась к ним спиной и пошла прочь — к машине в конце туннеля.

Она въехала в город с ощущением, что ведет самолет, а не машину. Казалось, колеса не касаются земли, как будто она ехала по небу сквозь темные облака.

Она сделала глупость? Глупость? Глупость?

Да наплевать, подумала она, чувствуя, как колеса снова коснулись земли. Если надо, то она снова это сделает.

Небо было дымного серого цвета, моросил мелкий дождь, когда она припарковала машину.

Она поднялась в редакцию, еще раз подивившись ее тесноте и, как ни странно, малолюдности.

Берит была уже на месте; она сидела за столом и писала, водрузив на нос очки.

— Продолжение? — спросила Анника.

— Кто. знает? — задала Берит риторический вопрос. — Кто вообще может что-нибудь обещать? Кто санкционировал произвол? Кто вел переговоры с иорданским правительством? Я разберусь в этой страшной путанице. Как твои дела?

Анника привычно села на место Патрика.

— В субботу, видимо, что-то случилось, — сказала Анника. — Было совещание нобелевской группы, потом состоялся семинар, а после него вечеринка, а потом, вечером, произошли события, следствием которых стало убийство сначала Эрнста Эрикссона, а затем Ларса-Генри Свенссона.

— Послушайте меня, наконец! — крикнул от своего стола Спикен.

Анника и Берит, встрепенувшись, оглянулись в его сторону.

Шюман взобрался на стол, как в старые добрые времена, — босиком, расставив ноги на ширину плеч. Так бывало, когда вечерняя газета поступала в продажу вечером, а в это время сотрудники и репортеры писали, редактировали, подбирали фотографии для нового выпуска, который отправляли в типографию в 4:45 утра. Другими словами, Шюман вел себя так, как было принято раньше.

Но прежнего эффекта не было.

Во-первых, стол был слишком хлипким для массивной фигуры шефа, а во-вторых, вокруг стола находилось слишком мало восторженных сотрудников редакции, внимавших словам главного редактора.

Но он стоял, размахивая свежей газетой, поворачиваясь во всех направлениях.

— Я держу в руке лучший номер нашей газеты за всю ее историю. Никогда еще никто не проявляя к ней такого интереса! Нас цитируют АП, АФП, Рейтер и Си-эн-эн.

Сотрудники смущенно переглядывались. Большинство из них не работали в те былинные времена, когда все сидели в бумажной пыли. Теперь многие занимались только онлайновыми версиями, работали с коммерческими радиопередачами или, в лучшем случае с гламурными приложениями. Многие из них вообще в глаза не видели и никогда не читали реальной, настоящей газеты.

— Берит написала о том, как сотрудникам иностранной спецслужбы позволили вольно действовать на территории Швеции, — этот материал появится в следующем номере, — торжествующе гремел Шюман с возвышения. — Мы увидим, как все вцепятся и в эту историю. Мы будем и дальше разрабатывать расследования Анники, касающиеся нобелевских убийств. Мы оповестили весь мир о том, кто стоит за этими убийствами, и о том, что они продолжаются. Это великий для нас день. А теперь продолжим работу!

В прежние времена такую речь встретили бы восторженной овацией.

Но теперь люди просто смущенно постояли перед столом и тихо разошлись по своим рабочим местам.

Анника и Берит, скрестив руки на груди, сидели рядом с тревожными лицами.

— Время над ним не властно, — сказала Берит. — Иногда я сомневаюсь: он вообще соображает, что делает?

— Думаю, как раз начинает соображать, — возразила Анника. — Он должен заставить газету работать, и только что попытался это сделать. Он хочет увлечь за собой всех, кто здесь работает. Ему надо показать всем, что такое настоящая журналистика.

— Ты хочешь сказать, что важно то, что мы говорим, а не то, что у нас теперь есть широкополосный Интернет? — невинно поинтересовалась Берит.

— Да, примерно так, — ответила Анника. — Кстати, знаешь, что я сделала сегодня утром? Я напугала до смерти двух мальчишек, которые все время задирали Калле.

— О-хо-хо, — вздохнула Берит. — Они же будут преследовать тебя в кошмарных снах.

Анника вздохнула.

— Пусть преследуют, зато Калле будет хорошо. Так кто, как ты думаешь, знал об экстрадиции Джемаля из Бандхагена?

— Все выглядит приблизительно так: правительство по собственной инициативе санкционировало экстрадицию. Правительство воспользовалось одним из параграфов закона о терроризме, параграфом о слежении за иностранцами. На этот параграф они ссылаются всегда, когда не хотят, чтобы все знали, что они делают. Ну, ты понимаешь — государственная безопасность и все такое прочее, где правительство является высшим авторитетом.

— Это то самое новое законодательство?

— Нет, эти законы действуют уже больше тридцати лет, и применяли их раз, наверное, тридцать. Так что, надо сказать, правительство ими не злоупотребляет. Но каждый раз применение их вызывает подозрения, потому что власти редко говорят о том, что стоит за этим решением. Если случай не является экстраординарным, то правительство запрашивает рапорт миграционной службы, а затем окружной суд рассматривает дело и принимает решение. Но по каким-то неведомым мне причинам эти случаи почти всегда оказываются экстраординарными…

— Но не может же правительство просто так вышвыривать из страны людей, зная, что их ждут пытки? — спросила Анника.

— Нет, конечно, не может, — кивнула Берит. — Согласно тому же закону, правительство может приостановить или отменить экстрадицию, если есть риск, что человека на родине приговорят к смертной казни или подвергнут пыткам. В таких случаях применяют принудительную регистрацию подозреваемого в терроризме. Подозреваемый должен определенное число раз в неделю являться в полицию, чтобы доказать, что он чист… Этот гласный надзор может продолжаться до трех лет, а потом дело передают в суд.

— Значит, гораздо легче просто выставить подозреваемого из страны, — сказала Анника.

— Особенно если мимо совершенно случайно проходят американцы, — заметила Берит.

— Кого мы обвиняем на этот раз?

Берит бросила на стол стопку бумаг и сняла очки.

— С чисто формальной точки зрения офицера полиции безопасности, который бездарно провел экстрадицию. Его зовут Антон Абрахамссон. Он позволил контролировать экстрадицию служащим иностранной полиции. Это техническая ошибка, большого скандала не будет. Дело в другом — как вообще можно хватать слесаря из Бандхагена, голословно обвинять его в терроризме и депортировать?

— Что говорит этот офицер полиции безопасности?

— Я не смогла с ним связаться, — ответила Берит. — Он находится в отпуске по уходу за больным ребенком.

— Как это удобно, — сказала Анника.

— А разве нет?

— Что говорят по этому поводу в Министерстве юстиции? — спросила Анника и подумала о Томасе.

— Они говорят, что министра проинформировали об этом случае только седьмого января, то есть через несколько недель после экстрадиции.

— Ты этому веришь?

Берит вздохнула.

— Для Джемаля это не имеет никакого значения, — сказала она. — В Министерстве иностранных дел утверждают, что получили гарантии гуманного обращения с Джемалем. Наш посол навещает его в тюрьме один раз в месяц и говорит, что он нормально себя чувствует, но Фатима утверждает, что на его теле остались рубцы после перенесенных пыток.

— Ну что ж, тебе надо самой на него посмотреть, — предложила Анника.

— Сегодня как раз хочу позвонить в посольство и узнать, смогу ли я в следующий раз вместе с ними пойти в тюрьму, — согласилась Берит.

Анника подняла с пола сумку и отошла к столам сотрудников дневной смены, чтобы не мешать Берит работать и сделать несколько звонков.

В прошлую субботу что-то случилось, Анника была в этом абсолютно уверена.

Что-то спровоцировало эти новые нобелевские убийства, или это уже убийства Каролинского института? Может быть, они вообще не имеют никакого отношения к работе Нобелевского комитета?

Она набрала коммутатор Каролинского института и попросила соединить с Биргиттой Ларсен.

Зазвучали гудки — первый, второй… четвертый, пятый…

Биргитта обычно подходила к телефону сразу, поэтому Аннике была уже готова отключиться, когда на другом конце провода взяли трубку.

— Алло?

— Биргитта? Здравствуй, это Анника Бенгтзон из…

Из трубки послышались безудержные рыдания.

— Биргитта? — встревоженно спросила Анника. — Что с тобой? Ты слышала о Ларсе-Генри?

Животные, — с трудом проговорила Биргитта Ларсен. Было похоже, что она плачет уже несколько часов.

— Животные? — переспросила пораженная Анника.

Профессор громко высморкалась в трубку и несколько раз тяжело вздохнула.

— Все мои подопытные животные убиты, — сказала она дрожащим голосом. — Кто-то убил их прошлой ночью.

Анника живо представила себе ряды плексигласовых контейнеров, в которых белые и черные мышки устраивали гнезда из тряпочек и возились с коробками из-под яиц.

— Кто-то убил? Как?

— Мышам свернули голову, а кроликов и крыс забили до смерти.

— Господи, кто же мог это сделать?! — воскликнула Анника.

— Полиция подозревает одну из организаций защиты прав животных, но я в это не верю. Никто не знает, где находится лаборатория с виварием. Никто не взламывал замки, и убиты были только мои животные. А Ларс-Генри? Ты слышала? Это же ужасно!

— Это я его нашла, — сказала Анника.

Биргитта снова высморкалась.

— Да-да, мне об этом сказали. Правда, что он был обезглавлен?

Анника с трудом сглотнула.

— Ты не против, если я приеду? — осторожно спросила она.

— Нет-нет. Почему бы тебе и правда не приехать?

Анника положила трубку и пошла к столу Спикена, волоча за собой тяжеленную сумку.

— Я поеду в Каролинский институт, — сказала она, — а писать буду дома.

Редактор, не подняв головы, хрюкнул в ответ что-то невразумительное.

— Мне хотелось бы знать, получу ли я деньги на бензин. Я езжу по редакционным делам на своей машине, — сказала Анника.

Спикен удивленно воззрился на нее.

— Не понял намека.

— К кому мне обратиться? — не унималась Анника.

Он пожал плечами и протянул руку к зазвонившему телефону.

— Можешь ездить на велосипеде, — сострил он, — или плавать. Да, слушаю, Спикен… Добрый день, черт возьми, я слушаю…

В воздухе висел надоедливый моросящий дождь, когда Анника остановила машину возле «Черного лиса». Дул холодный, порывистый ветер, раскачивавший верхушки деревьев. Как ни странно, но пахло осенью.

Неужели лето уже кончилось? — подумала Анника.

Она вышла из машины и пошла в отдел Биргитты Ларсен, в красивое здание «Астры». У крыльца ее пропустила к двери группа студентов.

— Расскажи мне все. — Биргитта выдвинула из-под стола стул, когда Анника вошла в ее светлый кабинет с предупреждением о радиоактивности.

Профессор биофизики проплакала все утро, но сейчас держалась молодцом, хотя эта бравада давалась ей с большим трудом.

— Полицейские сюда приезжали? — спросила Анника, садясь на стул. — Что они говорят по поводу убитых животных?

— Меня уже допросили, — ответила профессор. — Сейчас полицейские в лаборатории. Так что случилось вчера?

— Я поехала в загородный дом Свенссона в Фогельброландете, чтобы задать ему несколько вопросов, — заговорила Анника.

— А, я поняла, — сказала Биргитта Ларсен и положила на стол пакетик с печеньем. — Зачем ты это сделала?

— Мне показалось, что в субботу что-то произошло, и захотелось выяснить, что именно, — ответила Анника, жестом отказавшись от печенья. — Что-то произошло на самой встрече, или во время семинара, или в буфете. Произошло какое-то событие, повлекшее за собой убийство Эрнста, а потом и Ларса-Генри. Думаю, что и убийство животных из той же цепи.

— Ну хорошо, — Биргитта Ларсен вытерла пальцы о халат, — но я все время была там и не заметила ничего необычного. Что же могло случиться?

В тоне женщины слышалось какое-то фальшивое оживление. Но было видно, что нервы ее натянуты, в глазах плескалась тревога.

— Это я хотела бы узнать от тебя, — сказала Анника.

— О, но я ничего не знаю, — произнесла Биргитта, глядя на шоколадное печенье.

Анника, доверившись своему инстинкту, наклонилась к Биргитте.

— Биргитта, — произнесла Анника, глядя в глаза женщине, как она делала, когда разговаривала с не в меру расшалившимся Калле, — ты что-то от меня утаиваешь. Ты не рассказываешь мне о Каролине, и думаю, ты сама панически боишься того, что знаешь. Эрнст мертв, Ларс-Генри тоже мертв, и ведь ты знаешь, как они умерли.

Кто-то убил их и надругался над телами. Этот человек забил его гвоздь в глаз Ларсу-Генри, а вторым гвоздем пробил горло и вбил в позвоночник. О чем это тебе говорит?

Анника продолжала не отрываясь смотреть Биргитте в глаза, наполнившиеся страхом и слезами.

— О боже мой… — простонала Биргитта Ларсен.

— Теперь еще убиты твои животные, и о чем это тебе говорит, Биргитта? Это предостережение, не так ли? Что ты знаешь, что важное ты знаешь о ком-то?

Профессор несколько раз моргнула, потом закрыла лицо руками и расплакалась.

Анника терпеливо ждала, когда Биргитта успокоится.

— Это не имеет никакого отношения к происходящему, — сказала Биргитта Ларсен, взяв себя в руки. — Это было так давно, об этом знали только я и Кари — это касалось только нас, — и только мы…

— Что? — спросила Анника.

Биргитта тяжело вздохнула и безвольно опустила плечи.

— Я бы не хотела, чтобы это стало достоянием гласности. Это может омрачить память о Каролине и повредить моей работе.

Говорила Биргитта спокойно, почти по-деловому.

— Ты — мой источник, — сказала Анника, — твои права защищены законом. Я не могу ничего писать без твоего разрешения.

Биргитта Ларсен кивнула, комкая в пальцах носовой платок.

— Мне нелегко об этом говорить, — произнесла она после долгого молчания. — Ведь я молчала целых двадцать лет.

Анника молча слушала.

Профессор закрыла глаза и снова умолкла, собираясь с мыслями.

— Мировое признание пришло к Кари после того, как ей удалось развить открытие Худа и Тонегавы, обнаруживших гены иммуноглобулинов, — заговорила Биргитта. — Статья Каролины была опубликована в «Сайенс» в октябре 1986 года. После этого ее назначили профессором и избрали в Нобелевскую ассамблею.

Анника кивнула. Это было ей известно.

— Проблема заключалась в том, что «Сайенс» не принял первый вариант статьи. — Голос Биргитты стал тусклым и скучным. — Редакция потребовала подтверждения результатов, это обычная практика, но Каролина знала, что ее данные абсолютно надежны.

— То есть произошло то же самое, что со статьей Эрнста о рассеянном склерозе, — сказала Анника.

— Именно, — подтвердила Биргитта, не поднимая глаз. — Но зачем, скажите на милость, тратить еще три месяца на то, чтобы повторить уже имеющийся результат?

Анника все поняла, когда посмотрела Биргитте в глаза.

— Каролина пошла на обман, — предположила Анника. — Она не стала повторять эксперименты и представила подложные результаты.

Биргитта Ларсен снова опустила глаза и кивнула.

— Это не значит, что исследование было неполным или сфальсифицированным. Все было сделано на высшем уровне. Просто Каролине не захотелось влезать в скучную, ненужную рутину. Не одна она занималась фабрикацией этих результатов. Я ей помогла. Каролина была на конференции в Хельсинки, и я заполнила ее фальшивые отчеты и отослала их в редакцию.

Анника смотрела на Биргитту, не веря своим ушам.

После того как на опыты потрачены годы, какой смысл экономить на спичках и подвергать риску свою репутацию?

— Зачем вы это делали? — спросила она.

Биргитта высморкалась.

— Работа была выполнена безупречно, — сказала она. — Кари была уверена в этом на сто процентов. Редакторы «Сайенс» просто проявили излишнее рвение, а Каролине очень хотелось поехать на конференцию в Хельсинки.

— Но кто-то об этом узнал, — предположила Анника.

Биргитта поколебалась, но потом кивнула.

— Но я не знаю кто — Кари никогда мне об этом не говорила. Но она сделала что-то постыдное, чего очень стеснялась, для того, чтобы этот человек молчал. Я не знаю, что она сделала.

— Кто-то шантажировал Каролину, — сказала Анника. — Кто-то требовал от нее услуг за свое молчание о подделанных результатах.

Тяжело вздохнув, Биргитта снова кивнула.

— Не знаю, когда именно это произошло, но тот человек, видимо, опять связался с Кари незадолго до ее смерти.

— Почему ты так думаешь? — спросила Анника.

— Прошлой осенью она однажды сказала, что больше не поддастся на угрозы. Именно так и сказала, что «больше не поддастся». Однажды она дала себя запугать, но решила никогда впредь не поддаваться страху.

— Когда это было?

— Сразу после того, как были названы имена лауреатов прошлого года — Визеля и Уотсона.

— Кстати, они гомосексуалисты? — спросила Анника. — Они пара?

Профессор удивленно посмотрела на нее:

— Конечно. Ты не знала?

— Прости, — потупилась Анника, — я просто долго не работала. Так что случилось потом?

Биргитта Ларсен потерла лоб кончиками пальцев.

— Здесь-то и начинаются сложности, — сказала она. — Буквально за несколько недель до смерти Кари произнесла очень загадочную фразу. «Помни, — сказала она, — что если со мной что-нибудь случится, то объяснение вы найдете в моем архиве. Я обо всем написала».

— И что же она написала? — спросила Анника.

— Вот в этом-то и проблема, — ответила Биргитта Ларсен. — Я говорила в полиции, что Каролине угрожали и что данные об этом есть в ее архиве, но мы не нашли сам архив. Искала я, искала полиция, искал муж Каролины Кнут, но мы ничего не нашли. Мы так и не узнали, кого она так боялась.

— Ты говорила полицейским, что научный прорыв Каролины был связан с обманом?

Биргитта непроизвольно дернулась.

— Не думаю, что здесь уместно слово «обман», — поморщилась она.

— Но ты ничего не сказала?

— Нет, я не сочла нужным.

Анника внимательно посмотрела на Биргитту. Она явно продолжала что-то утаивать.

— Из тех людей, что присутствовали в субботу на семинаре и в буфете, кто-нибудь знал Каролину в восьмидесятые годы?

Биргитта Ларсен приподняла брови и задумалась.

— Приблизительно половина присутствовавших. А что?

Анника посмотрела на часы.

— Мне надо написать статью о Ларсе-Генри, — сказала она. — Я могу сослаться на тебя, когда буду писать о его смерти. Ты можешь сказать о нем, как одна из его коллег?

— Это был возмутитель спокойствия, настоящий смутьян, — ответила Биргитта Ларсен. — Если бы он не умер, нам пришлось бы искать способ от него избавиться.

Анника задумчиво кивнула.

— Я не стану писать об этом в первом абзаце, — пообещала она. — Кстати, почему ты сказала, что о Ларсе-Генри надо было позаботиться после смерти Каролины?

Биргитта Ларсен встала.

— Каролина желала присматривать за всеми и за всем. Если бы не Альфред Нобель и его память, то на их месте был бы Ларс-Генри Свенссон и его карьера. Иногда это приводит в отчаяние, как ты уже могла заметить.

«Но где же ты сама была вчера вечером? — внезапно подумала Анника. — Откуда ты узнала о смерти Эрнста Эрикссона? Неужели тебе действительно звонил Сёрен Хаммарстен?»

— Мне надо идти, заняться моими бедными животными, — сказала Биргитта Ларсен.

Анника вышла вместе с ней из кабинета.

— Кто мог точно знать, какие животные твои?

Но Биргитта Ларсен, не услышав вопроса, торопливо пошла прочь по коридору.

Из Каролинского института Анника поехала прямо домой, извлекла из сумки компьютер и притащила его в кабинет на второй этаж. Какое это все же неудобство — постоянно включать его в сеть, присоединять беспроводные модемы для того, чтобы проверить почту и что-нибудь написать.

Как было хорошо иметь на работе кабинет, а дома стационарный компьютер.

Подготовив ноутбук к работе, она позвонила К. Он не ответил, и Анника отправила ему почтовое сообщение с просьбой уделить ей время в течение дня, не особенно, правда, рассчитывая на успех. После ее дерзости с неразглашением она понимала, что едва ли может претендовать на его первоочередное внимание.

Накануне вечером Шюман взял у нее интервью о том, что она видела в Фогельброландете; потом он написал статью, которую Анника отредактировала. Домой она пришла в два часа ночи и теперь расплачивается плохим самочувствием.

Может быть, сначала ей стоит лечь и поспать?

Надо отдохнуть и хорошенько обдумать идею.

Ларс-Генри Свенссон был не такой уж выдающейся личностью, чтобы отвести под его некролог целую полосу. Сварливый старый профессор, которому зачем-то вбили в глаз гвоздь.

Надругательство над трупами всегда вызывает интерес, но если она правильно помнит, «Квельспрессен» только что писала об этом в связи со свежим убийством. Может быть, стоит проверить факты и притвориться, что это нечто совершенно новое?

Она вошла в сетевой архив «Квельспрессен» и нашла написанную Патриком три недели назад статью.

Статья была довольно нахальная, эксплуатировать тот же сюжет пока рано.

Может быть, стоит написать, что эти убийства не имеют отношения к Кошечке и к убийствам на нобелевском банкете, так как их отличает особая жестокость и наличие личностного мотива? Она даже набросала черновик такой статьи.

Анника снова вошла в Интернет, проверила свой архив в почтовом ящике annika-bengtzon@hotmail.com, но не успела она напечатать пароль, как ее пальцы застыли над клавиатурой.

Помни, если со мной что-нибудь случится, то вы все найдете в моем архиве. Там я все написала.

Анника уставилась на экран.

В моем архиве. Там я все написала.

Она пододвинула к себе телефон и позвонила в Каролинский институт.

Биргитта Ларсен все еще находилась в лаборатории и занималась своими подопытными животными.

— У Каролины был какой-нибудь другой почтовый адрес, помимо электронного адреса в Каролинском институте? — спросила Анника, чувствуя, что задыхается от волнения.

— Нет, — безучастно ответила Биргитта Ларсен. — Не думаю, а что?

Было такое впечатление, что звонок Анники отвлек ее от важного дела.

— Вы переписывались друг с другом по электронной почте?

Она слышала, как что-то упало на пол и профессор довольно громко застонала.

— Мы переписывались постоянно. Каждый день происходили тысячи разных событий — встречи, семинары, рабочие вопросы, ну и наш кружок, конечно. Если бы ты только знала, как много у нее было идей…

— И она всегда пользовалась институтским сервером? — спросила Анника. — То есть своим рабочим адресом caroline.von.behring@ki.se?

Биргитта на мгновение умолкла.

— Да, если не считать женской группы.

— Женской группы?

— Нашей сети общения — «Амазонки Альфреда».

Амазонки Альфреда?

Биргитта Ларсен смущенно откашлялась.

— Это была не моя идея, — поспешила сообщить профессор. — Я не фанатка Нобеля. Адреса группы женского общения придумала Каролина. Все они имели какое-то отношение к Альфреду Нобелю. Я была Софи Гесс, что всегда считала оскорблением, как будто слыла в группе вымогательницей, расточительницей и глупышкой, всегда просящей денег. А что она могла еще думать?..

Анника закрыла глаза и попыталась за водоворотом слов понять, о чем говорит собеседница.

Значит, Каролина назначала адреса электронной почты всем членам женской группы, группы «Амазонки Альфреда»?

— Она говорила, что Альфред очень любил Софи и что я не должна обижаться, потому что Софи была обаятельной и очаровательной, иначе Альфред…

— Биргитта, — перебила ее Анника, — у Каролины был в Интернете адрес, отличный от того, каким она пользовалась для работы?

— Ну да, — ответила Биргитта Ларсен, — именно это я и пытаюсь тебе сказать.

— Значит, у нее был адрес, каким-то образом связанный с Альфредом Нобелем? Какой? Берта фон Зуттнер?

— Нет, — сказала Биргитта Ларсен. — Она была Андриеттой Алсель.

Кем?

— Кем?

— Матерью Альфреда Нобеля. Я думаю, что Кари так видела свою роль. Она считала своим долгом заботу об Альфреде, о сохранении его памяти. Она считала, что должна пронести по жизни его видение, и хочу сказать, что иногда она воспринимала эту миссию слишком серьезно…

— Какое имя домена? — спросила Анника.

— Имя чего? — не поняла Биргитта.

— Имя домена — Hotmail, Yahoo, Nameplanet, какое?

— Откуда же я могу это знать?

Анника подавила стон.

— Но кто же знает адрес, по которому ты отправляла письма?

— Знаешь что? — повысила голос Биргитта Ларсен. — Я всегда считала это пустой забавой. Мне совсем не нравилось, что я Софи Гесс, и я не обращала внимания на все эти игры. Зачем тебе это нужно?

— На электронном адресе можно хранить архив, — сказала Анника. — Я попробую его откопать.

— Ну попробуй, если это тебе надо, — сказала Биргитта Ларсен, вздохнула и отключилась.

Андриетта Алсель?

Анника уставилась на экран.

Сколько комбинаций можно испробовать, не пытаясь найти имя домена?

Можно написать имя и фамилию слитно, через дефис, используя заглавные буквы или подчеркивание.

Какой самый распространенный и популярный домен, на котором легко зарегистрировать свою почту?

Hotmail и Yahoo, но Google тоже завел домен Gmail, и Nameplanet тоже до сих пор работает.

Анника вошла в свою рабочую почту и попыталась составить нужные комбинации с именами доменов.

В итоге получилось шестнадцать писем.

Она отправила их все.

Сообщения, отправленные на несуществующий адрес, возвращаются с пометкой Delivery Error Report от Mail Delivery System.

Остальные сообщения будут доставлены по зарегистрированным адресам. Все отправленные ею сообщения, озаглавленные «Проба», исчезли в киберпространстве.

Осталось только сидеть и ждать.

Андриетта Алсель, мать Альфреда Нобеля. Какое отношение ко всему этому имеет Альфред Нобель?

Анника протерла глаза.

Что могло произойти в субботу? Какое событие повлекло за собой все эти убийства? Какое отношение все это имеет к премии, к Нобелевской премии по медицине?

Она вошла на сайт www.ki.se, на домашнюю страницу Каролинского института, и нашла информацию о процессе отбора кандидатов.

Вся процедура занимает около года. В сентябре приблизительно по трем тысячам адресов во всем мире рассылают анкеты людям и учреждениям, которые имеют право номинировать кандидатов на премии. Среди адресатов члены Нобелевской ассамблеи Каролинского института, Шведская Королевская академия, предыдущие лауреаты Нобелевской премии по медицине, а также видные ученые и университеты в Швеции и в других странах.

Анника зевнула. Надо спуститься на кухню и заварить кофе, но она решила не отвлекаться.

Все адресаты должны были до февраля дать свои предложения. С марта по май предложенные имена представляли на суд специально отобранных экспертов, которые оценивали работы номинантов. В конце мая эксперты представляли Нобелевскому комитету свои оценки.

То есть сейчас наступил именно этот момент, подумала Анника.

В течение лета, до августа, Нобелевский комитет составляет рекомендации и представляет их Нобелевской ассамблее. В сентябре комитет готовит перечень имен потенциальных лауреатов и передает список в ассамблею. Список подписывают все члены Нобелевского комитета. Список обсуждают в ассамблее на двух заседаниях.

В начале октября проводят голосование, и лауреат избирается простым большинством голосов. После этого имена лауреатов объявляются публично. Решение является окончательным и не подлежит пересмотру.

Таким образом, подумала Анника, самое решительное прореживание списка происходит в начале лета, то есть сейчас.

Дальше Анника прочитала, что вручение премии проходит десятого декабря, в день смерти Нобеля. Премия состоит из медали, диплома и подтверждения денежного вознаграждения, которое составляет в наше время десять миллионов шведских крон.

Это большие деньги для одного человека, но ничто по сравнению с суммами, которыми привыкли оперировать в фармацевтических компаниях.

Ценность заключается в самой премии, подумала Анника. Это высокая честь — стать лауреатом Нобелевской премии. Как вообще можно оценивать ее деньгами? Стать лауреатом Нобелевской премии — это значит доказать всем, что ты совершил величайшее благодеяние для человечества.

«Господи, — подумала она, изо всех сил моргая глазами, — как же я устала».

Она встала из-за стола, прошла в спальню, легла на кровать поверх покрывала и мгновенно уснула.

Проснувшись, Анника долго не могла сообразить, сколько времени она проспала. Может быть, пятнадцать минут, а может быть, и восемь часов.

На улице было по-прежнему пасмурно, тот же безрадостный серый день, когда она уснула.

В полной растерянности она встала, отметив, что пустила слюни на подушку.

По дороге в туалет посмотрела на часы.

Она проспала два часа.

Посидев в туалете пару минут, Анника засомневалась, что у нее хватит сил встать.

Потом она вспомнила об отправленных письмах, и это придало ей энергии.

В почте было пятнадцать писем.

Пятнадцать писем, вернувшихся назад, так как были отправлены по несуществующим адресам.

Все вернулись, кроме письма, отправленного по адресу andrietta_ahlsell@yahoo.se.

Значит, этот адрес был зарегистрирован.

Она вошла в yahoo.se, щелкнула mail и записала andrietta ahlsell, как ID пользователя.

Пароль?

Что попробовать в первую очередь?

Альфред?

Неверное имя пароля.

Так, что дальше?

Каролина.

Неверное имя пароля.

Как звали ее мужа?

Кнут?

Неверное имя пароля.

Она прокрутила страницу и прочла:

Попробуйте сделать следующее:

Активированы ли на компьютере клавиши заглавных букв?

Если да, то нажмите Caps Lock и повторите попытку.

Забыли ID или пароль или неверно их написали?

Вы можете заново активировать ID или пароль, подтвердив конфиденциальную информацию.

Ничего не получилось?

Попробуйте восстановить логин.

Анника нажала «Получить новый пароль».

На экране появилось новое окно. Анника потерла утомленные глаза, наклонилась вперед и прочитала:

Для того чтобы получить новый пароль, вы должны правильно ответить на секретный вопрос:

Как называлась ваша первая школа?

Как называлась школа, куда отправили юную Каролину?

Анника пододвинула к себе телефон и еще раз набрала номер Биргитты Ларсен. Профессор находилась в кабинете и, как обычно, сразу сняла трубку.

— Первая школа Кари? Это была французская школа. Каролина была неисправимым франкофилом, настоящим снобом, если тебя интересует мое мнение. Что ты нашла?

— Я позвоню позже, — ответила Анника и положила трубку.

В нужном поле Анника записала French.

Открылось следующее окно.

Создайте новый пароль.

Подтвердите пароль.

Анника выбрала Alfred.

Экран мигнул.

Добро пожаловать, Каролина!

У Анники перехватило дыхание. У Каролины был аккаунт в электронной почте, и она его взломала!

Она быстро просмотрела страницу. Она выглядела так же, как и обычная стартовая страница любого почтового ящика.

У вас одно (1) непрочитанное сообщение.

Слева перечислены обычные папки: входящие, черновики, отправленные, спам, удаленные. В папке «Входящие» она обнаружила и присланную ею «пробу».

Ниже списка находился заголовок «Мои папки».

Среди них была и папка, озаглавленная «Мой архив».

Чувствуя, как учащается ее пульс, Анника открыла эту папку.

В папке было шесть сообщений. Все были отправлены Андриетте Алсель от Каролины фон Беринг. Озаглавлены они были так: «В тени смерти», «Цена любви», «Величайший страх», «Разочарование», «Воля Нобеля» и «Альфред Бернхард».

Анника принялась открывать и читать их по очереди.

Отчаяние и растерянность нарастали по мере того, как она прочитывала эти короткие сообщения.

Никаких секретов в них не было.

Это были рассуждения о герое Каролины фон Беринг, трагические комментарии о жизни и смерти Альфреда Нобеля.

Она навела курсор на последний, шестой документ, тяжело вздохнула и щелкнула мышкой.

Этот документ был написан в сентябре прошлого года, за три месяца до смерти Каролины.

Анника принялась читать, и чем дальше она читала, тем медленнее это делала.

ТЕМА: Альфред Бернхард.

КОМУ: Андриетте Алсель.

Да, его так зовут — Альфред Бернхард, как его великого тезку, как Нобеля, но его фамилия Торелл.

Стоит ему войти, как в помещении становится светлее.

Если во время лекции в аудитории находится Торелл, то он производит магическое действие, все в зале становится причудливо золотистым, пропадает скука и натянутость.

Когда Бернхард рядом, я оживаю, мои выводы и умозаключения становятся ясными и четкими, его присутствие делает меня интересной и одухотворенной.

В его присутствии другие люди теряют дар речи, а некоторые испытывают неясную тревогу.

Раньше я их презирала.

Нельзя сказать, что я была влюблена в него (это совсем другое чувство), скорее я была обольщена или, скорее, очарована. Он обладал особым качеством влияния на людей, и если бы учился более прилежно, то из него вышел бы превосходный врач.

Но он предпочел стать ученым.

Я вбила себе в голову, что он делает это ради меня.

Ради меня.

Так он воздействовал на людей: в его присутствии все мы, серые мыши, чувствовали себя избранными.

Он связался со мной, спросил, не найдется ли у меня места докторанта. Я была польщена, не знала что и думать. Он хочет работать со мной, над моим проектом. Его желание было подтверждением моего таланта, моего педагогического и научного совершенства. Мне ни разу не пришло в голову, что его карьерный выбор стал следствием его посредственных успехов в учебе.

Каролина, Каролина, до каких же пор ты будешь такой наивной?

Претенденты на докторантуру приходили, но я их выгоняла. На одну из них я даже накричала — на молодую женщину из Чехословакии, которая поставила на карту все, чтобы получить место, — я выгнала ее, и мои щеки горят от стыда, когда я вспоминаю эту сцену. Ее звали Катериной. Это была маленькая темноволосая женщина. Она оставила дома, в заложниках, мужа и малолетнюю дочь, чтобы проводить исследования в Каролинском институте (это было еще до падения железного занавеса). Иногда она просто плакала — так тосковала по своим пробиркам. Однажды она — весьма, впрочем, неохотно — пришла ко мне и обвинила Бернхарда в очень странных вещах.

Он неприветливо ее принял, не давал ей работать и постоянно притеснял.

Катерина была убеждена в том, что он поменял наклейки на ее пробирках, отчего ее опыты закончились полной неудачей. Она была в этом абсолютно уверена, и я помню, как тогда разозлилась.

Как она посмела прийти ко мне с этой абсурдной сплетней? Как она могла? Есть ли у нее чувство чести? Через неделю я добилась ее исключения из института, и она отправилась в свой бетонный подвал в Праге, где и было ее истинное место.

Я до сих пор не знаю ее дальнейшую судьбу. Я не знаю, что произошло с ней, когда она вернулась домой. Ее дочь уже выросла, теперь это взрослый человек.

Я часто думаю о тебе, Катерина.

Господи, почему я тогда никого не слушала?!

Потом с обвинениями в его адрес ко мне пришла еще одна женщина. Это была Туула, умнейшая финская девушка из шведской деревни на восточном берегу Ботнического залива. Она была на пути к блестящему открытию и в то время заканчивала набросок статьи, которую уже приняли в «Журнал биологической химии». В институте у Туулы уже сложилась отличная репутация.

На свои исследования она потратила три года, три года недосыпания, три года пренебрежения к личной жизни, но она говорила, что дело того стоило. И оно действительно стоило.

Она улыбалась, говоря это. Тогда я впервые увидела, как она улыбается.

Она улыбалась до тех пор, пока к ней не пришел Бернхард и не напомнил ей об одной оказанной им ей услуге: о какой-то мелочи, в каких мы никогда не отказываем друг другу.

Он попросил Туулу включить его в соавторы статьи, и, естественно, Туула отказала. Естественно! Не было никаких оснований включать его в список авторов. Бернхард попросил ее поразмыслить до пятницы, сказав, что ей же будет лучше, если она передумает.

Но Туула не передумала. Она бросила ему вызов, и это очень дорого ей обошлось.

В понедельник, придя в лабораторию, она увидела, что кто-то отключил ее холодильник и приоткрыл дверцу морозильной камеры. Результаты трехлетнего труда растаяли, превратившись в зловонные комки на дне пробирок.

В тот же день Туула уволилась из Каролинского института. Она переехала в Кембридж и повторила там все свои опыты. Она опубликовала их результаты в «Сайенс» спустя два с половиной года.

Только после этого она рассказала мне обо всем в длинном письме, которое я тотчас сожгла.

Время шло, Бернхард окончательно распоясался и перестал спрашивать разрешения. Он просто воровал чужие результаты и публиковал их под своим именем. Бесплатные помощники писали ему докторскую диссертацию, а он лишь потирал руки от удовольствия. Одна талантливая женщина, я забыла ее имя, фактически защитила за него диссертацию.

Мое пробуждение было особенно болезненным.

Я всегда трепетно относилась к животным. В те дни мы работали с самыми разнообразными видами и во всех лабораториях, а не только в специально отведенном для этого здании.

Однажды я пришла в лабораторию довольно поздно вечером, чтобы посмотреть, как себя чувствует заболевший накануне щенок. Свет в здании был выключен, все двери в коридоре, ведущем в лабораторию, были заперты. Свет горел только в операционной.

Я решила, что кто-то просто забыл выключить свет, и пошла в операционную, но на полпути меня остановил дикий вой какого-то животного. Среди полок двигались какие-то тени.

Там был человек, мучивший несчастное животное. Страшный, леденящий душу звук заглушил мои шаги, и вскоре я увидела, что происходит.

Это был Бернхард. Он зафиксировал кошку в аппарате для стереотаксических операций и удалял ей матку. Он не обезболил животное, и кошка страшно кричала от невыносимой боли. Никогда в жизни не слышала я такого ужасного крика. Он обездвижил кошку винтом, вкрученным через основание черепа в мозг. Я видела лицо Бернхарда в профиль. Он был в экстазе. Он был вне себя от удовольствия и радости.

Мне казалось, что я упаду в обморок, но я устояла.

Я стояла в тени, пока кошка, привинченная к аппарату, истекала кровью, до тех пор, пока она не умерла и не перестала кричать. Бернхард, довольный результатом, сидел у стола, держа в руке матку с нерожденными котятами и торчащими в две стороны маленькими придатками.

Потом он тщательно вымыл стол и сжег в печи труп кошки, как мы делали тогда, а потом написал отчет об опыте.

Исследование зрительного нерва — так он обозначил цель операции.

После этого он выключил свет и, насвистывая, пошел по коридору из лаборатории.

Всю следующую неделю я провела дома, мучаясь от нервной лихорадки и желудочных спазмов.

Вернувшись на работу, я вызвала Бернхарда — этого институтского обольстителя.

Я сказала, что прекращаю договор о его докторантуре и дала ему полчаса на то, чтобы покинуть здание.

Но Бернхард лишь улыбнулся.

— За что? — просто спросил он.

— За кошку, — ответила я.

— О, — изрек он и тряхнул головой, продолжая улыбаться.

— Я даю вам тридцать минут, — сказала я.

— Не думаю, что они мне понадобятся, — ответил он.

Он рассказал мне о групповой фотографии, сделанной на конференции в Хельсинки. Он спрятал ее в надежном месте с документами, подтверждающими дату, когда она была сделана.

Он также отыскал данные о том, когда были сделаны мои дополнительные исследования для статьи в «Сайенс», и — вы не поверите! — даты полностью совпадают.

Даты совпадают.

Бернхард Торелл засмеялся. Он смеялся долго и никак не мог остановиться.

— Вот так, моя дорогая Каролина, — сказал он, подойдя ко мне вплотную, — ты утвердишь мою докторскую диссертацию и сделаешь это не позднее весны.

— Никогда, — сказала я, всем телом ощущая страшный предсмертный крик несчастной кошки.

Но я сделала это, сделала, сделала, сделала…

Я пропустила его диссертацию.

Я подчинилась, и мне до сих пор стыдно своей слабости.

Я никогда и никому об этом не рассказывала, даже. тебе, Биргитта.

Но теперь я должна это сделать, ибо он вернулся.

Он снова здесь, и на этот раз он требует большего.

Ему нужна Нобелевская премия, Биргитта. Нобелевская премия по медицине за изучение процесса старения группой фирмы «Меди-Тек». В противном случае он грозит мне разоблачением. Но на сей раз этот номер у него не пройдет. Я сказала ему об этом. Никогда, скорее я умру.

Он мне не поверил. Я вижу, что он мне не верит. Для него выбор очевиден, и он считает, что решение очевидно и для меня.

Но он ошибается.

Когда Бернхард это понял, он предъявил мне ультиматум.

Оглашение имен лауреатов состоится через три недели, и если премию получит не «Меди-Тек», то я умру.

Очень театрально, сказал он. Как та кошка.

Но теперь речь идет об Альфреде, о Последней воле и завещании Альфреда Бернхарда Нобеля, и слава Всевышнему, что есть вещи, находящиеся не в нашей власти.

Анника закончила чтение, но продолжала сидеть, глядя на экран и испытывая головокружение и дурноту. Ощущение было таким же, как час тому назад, когда она проснулась, не зная, сколько времени проспала. Теперь она не понимала, давно ли начала читать письма Каролины.

Бернхард Торелл.

Был ли он на семинаре в субботу?

Должно быть, да.

Насколько важна была для компании «Меди-Тек» Нобелевская премия?

Она потянулась к телефону и набрала номер Биргитты Ларсен.

— Я нашла архив Каролины, — сказала Анника, прежде чем профессор успела ответить. — Она пишет о своем обмане и о человеке, который ей угрожал. Биргитта, прошу тебя, расскажи, что случилось в субботу, и я пришлю тебе письма Каролины.

— Нет! Не твое дело принимать здесь решения!

Анника, не отвечая, перечитала последнюю строчку текста Каролины:

— Хорошо, — сказала Анника. — Тебе решать. Или я кладу трубку, или ты рассказываешь мне в точности все, что случилось в субботу.

— Это секрет, — заявила Биргитта Ларсен.

— Отлично, — отрезала Анника и положила трубку.

Она спокойно сидела, прислушиваясь к треску в голове, и прикидывала, сколько времени потребуется Биргитте, чтобы найти ее номер телефона и позвонить.

Потребовалась одна минута двадцать секунд.

— Я единственный человек, которому Кари говорила о своем архиве, — уязвлено и зло сказала Биргитта Ларсен. — Как ты его нашла?

— Мне нужно все, — сказала Анника. — Все, начиная от заседания Нобелевского комитета до семинара и буфета. Для работы мне нужна вся информация. Когда ты окончишь рассказ, я перешлю тебе всю почту Каролины.

Биргитта Ларсен громко и демонстративно застонала.

— Но не могу же я дословно повторить, что и кто говорил в субботу. Все намного сложнее, чем кажется.

— Я внимательно тебя слушаю, — стояла на своем Анника.

Раздался следующий стон.

— Ладно, — сдалась Биргитта. — Вот что произошло в субботу.

Она задумалась на несколько томительно долгих секунд.

— Все, что связано с номинированием на Нобелевскую премию, не подлежит разглашению в течение пятидесяти лет. Имена номинантов, имена и мнения экспертов.

— Я поняла, — сказала Анника.

— Нобелевский комитет состоит из шести человек: председателя, вице-председателя, трех членов и секретаря Нобелевской ассамблеи.

— Могу предположить, что это существенно, — сказала Анника.

— Тебе придется проявить терпение, — осадила ее Биргитта Ларсен, — ибо то, что я сейчас расскажу, не подлежит разглашению в ближайшие сорок девять лет. В прошлом году Каролина отказалась подписать документ о номинации компании «Меди-Тек» на Нобелевскую премию. Остальные пять членов не могли понять почему, но Каролина отказалась, не объясняя причин.

У Анники забилось сердце.

— Что сделала компания «Меди-Тек», чтобы заслужить Нобелевскую премию?

— Я же говорила, что они нашли способ тормозить дистрофию аксонов.

— Ах да, — вспомнила Анника. — Неиссякаемый источник жизни. Какую — в денежном исчислении — они получили бы премию, если бы им ее присудили за это конкретное открытие?

— Нобелевская премия? В денежном исчислении? Для «Меди-Тек»?

Биргитта задумалась.

— Забавно, что ты спрашиваешь об этом, потому что Эрнст действительно занимался этим вопросом. Он был единственным в институте человеком, который разбирался в этих вещах. Признание и спрос на неиссякаемый источник жизни, как ты его назвала, подстегнутый присуждением премии, могли принести компании «Меди-Тек» пятьдесят миллиардов долларов, считал Эрнст, но, может быть, и вдвое больше.

Пятьдесят миллиардов долларов.

Триста пятьдесят миллиардов крон, подумала Анника. Неужели такие деньги вообще существуют?

— С чисто формальной точки зрения «Меди-Тек» должна была фигурировать в предварительном списке номинантов, — продолжила Биргитта Ларсен, — но Каролина была тверда как кремень. Она сказала, что подаст в отставку, если Сёрен будет продолжать настаивать на своем.

— Ты сама это видела?

— Конечно нет! Меня избрали в Нобелевский комитет только в этом году. Мне рассказала Кари.

— И что случилось в прошлую субботу?

— Произошло приблизительно то же самое. Компанию «Меди-Тек» снова предложили номинировать на премию, и снова это предложение исходило от Сёрена Хаммарстена. Эрнст с самого начала уперся и без обсуждения отказался вносить компанию «Меди-Тек» в список. Сёрен был в ярости, сказал, что это коррупция и подковерные игры. Эрнст взорвался и назвал Сёрена патентованным лакеем. Ну, ты представляешь, что после этого началось и на что все это было похоже. У других членов комитета тоже были кандидаты, которых они хотели либо продвинуть, либо отвергнуть, — так что заседание получилось очень шумным.

— А потом?

— После заседания члены комитета отправились на семинар, а потом большинство пошло в буфет. Ларс-Генри, которого в прошлом году исключили из комитета, явился на семинар. Мы не могли его выгнать, потому что семинар — мероприятие, открытое для всех сотрудников института.

— Он начал ругаться во время семинара?

— Во время самой лекции он вел себя тихо, но потом, на фуршете, достаточно много выпил. После семинаров у нас обычно бывает бесплатный буфет и бокал красного вина, но за остальное надо платить. Деньги Нобеля предназначены для выплаты премий, а не для оплаты выпивок на институтской лужайке.

— И что было дальше? — проявила нетерпение Анника.

— О, на вечере он затеял ряд жарких и шумных дискуссий.

— Ларс-Генри что-то говорил о Бернхарде Торелле?

— Да, он наскакивал на него и выкрикивал много…

— Это были какие-то личные обвинения?

— Он говорил, что ему хорошо известно, что за тип этот Бернард, что он пойдет на все, лишь бы наложить лапу на Нобелевскую премию. Потом он сказал, что пусть Бернард остережется, что ему не удастся легко отделаться, потому что он, Ларс-Генри, знает, что делал Бернард с подопытными животными. Каролина рассказала ему про кошку. Она виделась с Ларсом-Генри и сказала, что Торелл — это воплощение зла…

— Он это говорил? — удивилась Анника. — Каролина рассказала ему про кошку?

— Ларс-Генри был очень дружен с Каролиной, — несколько раздраженно произнесла Биргитта Ларсен. — Он был совсем другим до того, как она умерла. Вероятно, она рассказывала ему многое из того, что…

— Мог ли Бернард узнать, что Эрнст не допустил включения «Меди-Тек» в список номинантов?

— Нет, — ответила Биргитта Ларсен, — это практически невозможно.

— Биргитта, — спросила Анника, — а не мог ли Торелл каким-то образом узнать конфиденциальную информацию о том, что говорилось на заседании комитета? Мог кто-нибудь ее сообщить? Это вообще возможно?

Биргитта задумалась на несколько секунд.

— Он долго о чем-то говорил с Хаммарстеном, — сказала она наконец, — но Сёрен не мог…

— У тебя открыта почта? Сейчас ты получишь письмо от Каролины.

— Да, почта у меня открыта.

Анника отослала текст, озаглавленный «Альфред Бернхард», на адрес профессора Ларсен в Каролинском институте.

— Да, я получила письмо. Ты хочешь, чтобы я сразу его прочитала?

— Да, я не кладу трубку, — сказала Анника.

— Неудовлетворенные литературные амбиции Кари, — вполголоса пробормотала Биргитта.

— Читай дальше, — посоветовала ей Анника.

Профессор читала, было слышно, как тяжело она дышит.

Закончив чтение, Биргитта долго молчала.

— Ты могла сказать Бернарду нечто такое, что заставило его разозлиться и почувствовать себя неуверенно?

— Что ты имеешь в виду? — хрипло спросила профессор Ларсен.

— Он знал, что эти животные твои? — сказала Анника. — Знал? Ты показала их ему, и он их убил. Что ты ему сказала?

— Ничего, мы просто поболтали, что называется, о том о сем.

— Вы говорили о старении, о компании «Меди-Тек»?

— Среди прочего, — ответила Биргитта.

— Если ты внимательно прочитала текст, — тихо произнесла Анника, — то увидела, что Каролина признается в обмане. Но о твоем участии в нем она не упоминает. Ты чиста. Ты не возражаешь, если я перешлю текст в полицию?

Было слышно, как Биргитта Ларсен тихо плачет на другом конце провода.

— Нет, — прошептала она наконец. — Не возражаю, сделай это.

Анника снова открыла почту и переслала сообщение К.

Когда Анника забирала детей из сада, у нее пылали щеки и тряслись руки. За все художества придется платить, так что, видимо, пора открывать кошелек.

Площадка была пуста, на ветру тихо покачивались качели.

Лотта играла с Калле и Эллен, когда Анника вошла в сад. Других детей в группе не было.

— Привет, крошки, — сказала Анника, обнимая подбежавших к ней детей. — Я смотрю, вы последние.

— Линда играет в куклы с младшими девочками, — улыбнувшись, сказала Лотта. — Был трудный день?

Анника вскинула брови.

— Ты не поверишь, если расскажу, — ответила она.

— Эллен закончила сумку, — сказала Лотта, вставая. — Ты возьмешь ее домой, Эллен?

Девочка кивнула.

— Сейчас я принесу, — сказала Лотта и пошла в швейную мастерскую.

Анника наклонилась к Калле и осторожно пощупала повязку. Она немного запачкалась.

— Сегодня все было хорошо? — спокойно спросила она.

Мальчик кивнул.

— Но Бен и Алекс рано ушли домой, а Алекс описался.

Анника вспыхнула до корней волос.

— Господи, — произнесла она.

— Мы его дразнили, — мстительно сказал Калле. — Обозвали его зассанцем.

Анника крепче, чем хотела, взяла сына за руку.

— Калле, — строго сказала она, — ты не должен так обзывать Александра. И вообще никого. Ты же не хочешь, чтобы тебя называли зассанцем?

— Но он же меня обзывал, — угрюмо возразил Калле.

— Я знаю, но не надо отвечать злом на зло, — сказала она, поражаясь собственному лицемерию.

— Я хочу есть, мама, — плаксиво затянула Эллен.

— Хорошо, сейчас мы поедем домой, — сказала Анника.

По телевизору началась детская передача, и Анника разрешила детям сесть перед телевизором, а сама принялась готовить ужин. Для начала она нарезала овощи и филе индейки, потом поставила на огонь рис и достала из шкафа кокосовое молочко, перец, рыбный соус и мелко нарубленный кориандр. Пока она стелила на стол салфетки и расставляла свечи, в котелке закипело масло.

Она не работает все время. Она приходит домой и готовит еду, даже если работает полный день.

Анника нервно огляделась — не забыла ли она чего, пока не вернулся Томас. Торопливо смахнула пыль со столов и утрамбовала мусор в ведре.

Томас вернулся в тот момент, когда Анника снимала с огня котелок.

— Привет, — нежно приветствовала она мужа. — Ты пришел как раз вовремя, ужин почти готов.

Томас поставил портфель на пол и как был, в ботинках, вошел на кухню. Не взглянув на Аннику, он открыл морозилку и достал оттуда два мороженых.

— Что ты делаешь? — изумилась Анника. — Я сейчас накрою на стол.

Не говоря ни слова, он повернулся к ней спиной и пошел к детям.

— Калле, Эллен, — позвал он негромко, но Анника слышала каждое его слово. — Пойдите пока в свои комнаты. Вот, возьмите по мороженому, а мне надо поговорить с мамой.

— Но нельзя же есть мороженое до ужина, — рассудительно возразила Эллен.

— Сегодня можно, — сказал Томас, и Анника тупо смотрела, как Эллен аккуратно снимает фольгу с мороженого.

— Спасибо, папа, — сказал Калле, наскоро обнял отца и побежал наверх.

Томас стоял, не глядя на Аннику, до тех пор, пока наверху не исчезли все — дети, Людде и Поппи. Анника застыла на месте, держа в руках котелок и красивый литой треножник, видя, как муж медленно поворачивается к ней лицом.

Его глаза, о боже, его глаза. Налитые кровью, зло прищуренные — это был чужой, незнакомый ей человек. Она инстинктивно сделала шаг назад, зацепившись пяткой за ножку стола.

— В чем дело? — спросила она. — Что случилось?

Он сделал несколько шагов к ней, и теперь она увидела в его глазах печаль, затаенную, неизбывную печаль. Господи, что могло случиться?

— Что ты наделала? — хрипло спросил он.

— О чем ты?

Это как-то связано с детьми, с тем, что она сказала Бенджамину и Александру?

Он остановился перед ней, взял из ее рук котелок и треножник и поставил их на гранитный стол, расплескав кокосовый соус.

— Ты давно это знала?

О нет, только не это.

— Что?

— О Софии, — с ледяным спокойствием ответил он.

У Анники бешено забилось сердце.

— Почему ты ничего мне не сказала? — спросил он, на этот раз повысив голос. Он сжимал и разжимал кулаки, словно стараясь разогнать кровь в пальцах.

Анника отвернулась.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь, — сказала она.

— Перестань мне лгать! — закричал он, схватил ее за плечи и с такой силой развернул к себе лицом, что Анника чуть не упала.

— О, — простонала она, глядя в его красное, искаженное злобой лицо.

— Давно ты притворяешься?! — заорал он. — Как ты могла так со мной поступить?

Анника вдруг почувствовала, что вот-вот взорвется от неистового, внезапно вспыхнувшего гнева, от которого у нее перехватило дыхание.

— Я? — хрипло сказала она. — Как я могла так с тобой поступить? Ты что, спятил, поганый урод, ублюдок?

Последнее слово она выкрикнула так, что брызнувшая изо рта слюна попала в лицо Томасу. Он остановился, не дойдя до жены. Руки его бессильно упали.

— Ага, — сказал он. — Вот так, значит?

— Что — так? — спросила она, борясь с головокружением.

— Вот что ты на самом деле обо мне думаешь. Вот почему ты не прикасаешься ко мне. Вот почему наш брак превратился в гребаную показуху — в «украшение дома» и «ландшафтный дизайн».

Он отвернулся, взмахнул руками и принялся крича расхаживать по кухне.

— Я живу в грязной лжи! Я живу как самый последний в мире дурак, думая, что все, что я вижу, — правда. Я изо всех сил стараюсь помогать, стараюсь хвалить, стараюсь интересоваться твоими идиотскими книжными идилли…

Она подбежала к нему и влепила пощечину — ударила не сильно, ей просто хотелось заткнуть ему рот.

— Ты испорченное, эгоцентричное дерьмо, — заговорила она, с удивлением слыша свой абсолютно спокойный голос. — Я люблю тебя, тебя любят дети, у тебя хорошая работа, где тебя ценят, я потратила шесть миллионов на дом для тебя, я готовлю тебе еду, а ты еще смеешь хныкать? Ты дуешься, стонешь и находишь поводы, а теперь ты решил возложить всю вину на меня!

— Ты думаешь, что знаешь ответы на все вопросы, — ответил он, и Анника увидела, что у. него дрожат руки. — Ты думаешь, что знаешь все, как твои газетные дружки.

Анника смотрела на мужа, видела его плохо скрытый гнев и вдруг испытала ни с чем не сравнимое удовлетворение.

— Здорово ты это перевернул, — сказала она. — Можно подумать, что газета виновата в твоей супружеской неверности.

Он разозлился до такой степени, что потерял дар речи.

— До чего же вы все самодовольны! — выплюнул он ей в лицо. — Например, Берит. Она сегодня написала целый подвал о том, в чем ни черта не смыслит. Ты — такая же…

— Это чушь, — сказала Анника.

— …Она сама верит всей той лжи, которую написала об этом иорданском террористе? Она всегда верит в то, что пишет?

Он и в самом деле считает, что во всем этом деле он — пострадавшая сторона, подумала Анника, чувствуя, как ее гнев растворяется в неподдельном изумлении. Он стоит здесь, перед ней, и считает себя невинной жертвой.

— Это невероятно, — сказала она, — ты где-то болтаешься, трахаешься на стороне, а потом мы все должны тебя жалеть.

Томас отвернулся, поднял руки, провел ладонями по волосам, потом резко обернулся.

— Ты всегда права, ты никогда не ошибаешься! — заорал он. — Ты лгала, притворялась и дурачила меня несколько месяцев, и так было всегда. Ты нарисовала себе картину мира, и всякий, кто с тобой не согласен, просто идиот!

Анника скрестила руки на груди, сопроводив жест презрительным фырканьем.

— Ты и в самом деле превратился в высокомерного говнюка, — сказала она, опершись о кухонный стол.

Томас шагнул к ней и вскинул руку.

Анника изо всех сил постаралась не моргнуть.

— Прекрасно, — процедила она. — Теперь ударь меня. Это единственное, чего недоставало для полной картины.

— Датская королевская семья, — сказал он вдруг. — Кронпринц, принцесса и их ребенок. Он собрался подорвать их вместе с собой во время визита американских военных кораблей в феврале.

— Посмей только меня ударить, — пригрозила она.

Томас опустил руку.

— Он убивал детей, Анника. Он проходил подготовку в Пакистане и Афганистане. Официальным предлогом его отсутствия была поездка домой для помощи престарелым родителям, но на самом деле он изучал профессию подрывника в Хайберском ущелье. Есть вещи, которых ты не знаешь. Есть множество вещей, о которых ты не имеешь ни малейшего понятия.

— Какой ты важный и значительный? — язвительно проговорила Анника. — Мне упасть на колени?

Казалось, Томас сейчас заплачет.

— Ты никогда не давала мне шанса, — сказал он. — Почему ты ничего не говорила?

Анника сглотнула и потерла лоб ладонью. Кухня кружилась, как карусель.

— Как ты об этом узнал? — спросила Анника. — Она позвонила?

— Конечно позвонила. Она хочет, чтобы мы снова встретились.

Анника засмеялась так, что у нее заболела голова.

— Боже, какая патетика, — произнесла она, отсмеявшись.

— Я ухожу, — сказал Томас. — Ухожу немедленно.

Анника вдруг ощутила такое непробиваемое спокойствие, что перестала воспринимать звуки. Она смотрела на Томаса, на отглаженный ею ворот его рубашки, на щетину, которую она, казалось, физически ощущала, на широкие плечи и всклокоченные волосы.

— Если ты уйдешь, — выдавила она из себя, — если ты сейчас уйдешь, то можешь не возвращаться.

Он по-прежнему смотрел на жену чужими, прищуренными, налитыми кровью, мертвыми глазами.

— Хорошо, — сказал он, повернулся и пошел прочь.

Она смотрела ему вслед, видя, как он шагает по паркету, поднимает с пола портфель, открывает входную дверь, всматривается в моросящую серость, переступает порог и, не оглянувшись, закрывает за собой дверь.

Анника поставила еду на стол. Позвала детей. Усадила их и велела есть. Она налила детям молока, поставила на стол рис и даже сама немного поела.

— Почему вы так громко кричали? — спросил Калле, и Анника закрыла глаза.

— Мы просто очень устали, — ответила она.

— А где папа? — спросила Эллен.

— Папе надо вернуться на работу, — ответила Анника.

Дети ели плохо, испортив аппетит мороженым. Она не смогла заставить их доесть, отправила смотреть кино, а сама убрала со стола и поставила посуду в мойку.

Движения были резкими, как при ускоренной съемке. Казалось, она не понимала, где находится, совершенно оторвавшись от реальности.

— Мама, — позвал ее Калле, — я устал.

Анника устроилась рядом с ним на диване и усадила себе на колени.

— Наверное, это от ушиба, — сказала она. — Не хочешь лечь спать пораньше?

— Я хочу спать с тобой, мамочка, — сказала Эллен, прижавшись к матери.

— И я тоже. — Калле уютно свернулся с другой стороны.

Анника обняла детей, едва сдерживая слезы.

— Можете спать со мной оба, — сказала она. — Вы хотите?

— А как же папа? — спросила Эллен.

— Папе тоже найдется место, — сказала Анника, взяла детей за руки и стащила с дивана. — Ну, пошли!

Дети улеглись по обе стороны широкой двуспальной кровати, а Анника села между ними и принялась рассказывать им истории, обнимая и баюкая их.

«У меня есть дети, — думала она. — Он не сможет отнять у меня детей».

Когда они уснули, Анника осторожно встала, задернула занавески, вышла из комнаты, плотно затворив за собой дверь, и пошла в детские спаленки.

Эллен — эта трудяга и рукодельница — была целыми днями чем-то занята, вся обстановка в комнате говорила о постоянном движении и неуемной энергии.

Калле был более скрытным, спокойным, любил все раскладывать по полочкам. Анника посмотрела на расставленные ровными рядами машинки.

Она немного прибралась в их комнатах, собрала с пола одежду, рисунки и фломастеры, а когда наклонилась, чтобы подобрать с пола яблочную кожуру и обертку мороженого, на нее вдруг неведомо откуда навалилась отчаянная, безысходная тоска.

«Томас, — думала она, — ведь я тебя так люблю. В самом деле люблю. Прости меня, прости!»

В доме зазвонил телефон. Анника бросила на пол альбом Эллен и побежала вниз. Это он, это он!

Какая же она дура, она просто глупая разрушительница! Мы можем сесть и спокойно поговорить, нам есть что терять.

Она схватила трубку и счастливым, радостным голосом сказала:

— Алло!

— Что ты натворила? — спросил ледяной женский голос.

Кто это?..

— Алло? — переспросила она.

— Это мама Бенджамина. Что ты натворила? Ты угрожала убить моего ребенка?

Ах вот оно что. Анника потерла глаза и прижала ладонь ко лбу.

— Да, — прошептала она, — я это сделала.

Женщина на другом конце провода взорвалась.

— Ты что, совсем с ума сошла? Ты пришла в сад и пригрозила убить маленького ребенка!

— Да, а ты знаешь почему?

— Тебя надо запереть! Изолировать от общества! Тебя нельзя оставлять на свободе.

— Твой сын сбросил моего сына с двухметровой высоты. Ему наложили десять швов на рану, у него сотрясение мозга. Врачам пришлось сделать МРТ, чтобы удостовериться, что нет кровоизлияния в мозг. Твой сын мог убить моего мальчика, но ни тебе, ни твоему мужу нет до этого никакого дела.

— Это не одно и то же, — сказала женщина. — Это не так страшно, как угроза убить ребенка.

— Нет, — устало возразила Анника, опустившись на стул. — Это не так страшно. Знаешь, что на самом деле страшно?

На другом конце провода наступило недолгое молчание.

— Что? — спросила женщина.

— Самое страшное, что я не шутила, — сказала Анника. — И если бы мой сын сделал другому ребенку то же самое, то я надеюсь, что его родители тоже напугали бы его до смерти.

— Этого не может быть, — сказала женщина. Гнев в ее голосе уступил место удивлению. — Ты не можешь говорить это серьезно.

— Могу, — возразила Анника. — И я надеюсь, что ты сможешь объяснить своему сыну, что он поступил плохо. Я знаю, что нельзя было угрожать маленькому мальчику, я сознаю это, но если он снова нападет на Калле, то я за себя не отвечаю.

— Ты же взрослый человек, ты должна подавать детям пример, — сказала женщина, уже не так агрессивно.

— Скажи, что бы сделала ты, если бы Калле так ударил твоего сына, что ему пришлось бы делать МРТ головы?

Женщина помолчала.

— Наверное, я сделала бы то же, что и ты, — наконец призналась она.

— Хорошо, — сказала Анника. — Спасибо.

Она положила трубку и вдруг почувствовала, что ее мир переворачивается.

Кошку замучили в аппарате для стереотаксических операций, из глаза Ларса-Генри торчал гвоздь. Неужели это ты грозилась убить ребенка?

Поднятая рука готового ударить ее Томаса, повязка на голове Калле, молчаливая мольба Боссе в машине, если ты сейчас уйдешь, то можешь не возвращаться.

Она, пошатнувшись, встала и на неверных ногах проковыляла в туалет, где ее вырвало.

Ты придумала себе мир, и всякий, кто с тобой не согласен, — идиот.

Он убивал детей, Анника.

Тяжело дыша, она стояла, склонившись над унитазом. Удары сердца отдавались в висках болезненными толчками.

«Мне надо с кем-нибудь поговорить. Я не могу больше сидеть здесь одна».

Она медленно поднялась наверх, посмотрела на спящих детей, бесшумно открыв дверь спальни. Она прислушалась к их тихому дыханию. Оба крепко спали.

«Он вернется, — подумала она. — Папа обязательно вернется».

Она посмотрела в окно, сдвинув в сторону занавеску. В доме Эббы горел свет. Значит, она вернулась от кузины из Даларны.

Анника показалось, что стены сейчас сойдутся и раздавят ее. Вдруг он не вернется?

Что же, она так и будет сидеть здесь одна и ждать?

Она прошла на лестничную площадку, вошла в спальню Эллен, вышла, зашла в спальню Калле и вышла.

Ничего, если они побудут дома одни, а она пока зайдет ненадолго к Эббе?

Но вдруг позвонит Томас?

Она не может уйти, она должна ждать его звонка.

Но она же может переадресовать звонки, и тогда его звонок не разбудит детей.

Она спустилась вниз и выглянула на улицу сквозь резное кухонное окно.

Кто там приехал? Может быть, это Томас?

«Нет, я не могу больше сидеть дома», — подумала Анника.

Она набрала команду переадресации звонков, ввела номер своего сотового телефона, проверила заряд его батареи, положила телефон в карман и пошла к выходу.

На улице было уже темно, хотя стоял еще ранний летний вечер. Темные тучи затянули небо серым бетонным сводом.

Как же ужасно за городом в плохую погоду, подумала она. Все цвета исчезают, остаются лишь оттенки серого. В городе всем хватает места, улицы и площади — общественные места, где никого не угнетает присутствие других людей. Здесь все стиснуто, несмотря на то что больше простора.

«Почему я сейчас об этом думаю? — удивилась Анника. — Как я могу беспокоиться за мир и гармонию с соседями в такой момент?»

Вильгельм Гопкинс, словно прочитав ее мысли, возник перед ней на дороге как привидение. Он ткнул пальцем в сторону стоявшей возле ее дома красной спортивной машины.

— С меня хватит! — выкрикнул Гопкинс. — Мое терпение лопнуло. Я сейчас же звоню в полицию!

Анника даже не взглянула в его сторону.

Красный «вольво» Эббы стоял на подъездной дорожке к ее дому. Фонтан был выключен, загон Франческо пуст.

Анника поднялась по ступеням крыльца и нажала кнопку звонка. Было слышно, как его эхо отдается в доме. Франческо не залаял. Не было слышно и шагов. Эхо звонка стихло, и Анника, спустившись с крыльца, обошла дом.

Машина издавала легкое потрескивание. Наверное, она проделала долгий путь, а теперь медленно остывала. Свет горел и на первом и на втором этаже. Анника снова поднялась на крыльцо и позвонила.

Никакой реакции.

Она выглянула на дорогу.

Вильгельма Гопкинса тоже не было.

Анника прислонилась к двери и постучала в окно.

— Эбба?.. — неуверенно позвала она. — Эбба, ты дома?

Может быть, соседка хочет побыть одна? Она долго ехала домой и теперь, наверное, лежит в ванне и не хочет мокрая бежать к двери…

В доме раздался какой-то резкий звук — как будто на пол уронили что-то тяжелое.

Анника замерла на ступеньках.

— Эбба! — закричала она, изо всех сил нажимая кнопку звонка и надавив на дверь. — Эбба, что случилось?

Дверь распахнулась, и Анника удивленно сделала шаг назад.

— Боже, — сказала она, заглянув в прихожую.

В ней никого не было.

— Что такое?.. — вслух произнесла она, входя в дом. — Эбба? Эй!..

Она сделала еще несколько шагов и посмотрела вверх, на лестничный пролет.

Дверь за ее спиной захлопнулась, и Анника, как ужаленная, резко оглянулась.

У закрытой двери, прислонившись спиной к стене, стоял улыбающийся Бернард Торелл, держа в руке длинноствольный пистолет.

— Посмотрите, кто это! Молодая докторантка! — сказал он. — Как мило. Входи, прошу!

У Анники на мгновение остановилось сердце. Она, не в силах отплатить ему такой же лучезарной улыбкой, молча смотрела на Торелла.

— Какого черта тебе здесь нужно? — спросила она.

— О, теперь вспомнил, — сказал он, слегка склонив голову набок. — Ты репортер, не так ли? Одна из тех, кто лезет ко всем с вопросами и сует нос туда, куда куда их не зовут.

Анника оглянулась.

— В шведском языке нет такого выражения, — сказала она. — Где Эбба?

— О, она, конечно, дома, — сказал Бернард Торелл. — Проходи в гостиную!

Дулом пистолета он указал на вход в библиотеку, и Анника сделала несколько неуверенных шагов, не желая поворачиваться к Тореллу спиной. Он грубо толкнул ее вперед, и Анника непроизвольно шагнула, ударившись головой о косяк.

Она стиснула зубы от боли, не желая своим вскриком доставить ему удовольствие. Он подошел ближе и втолкнул ее в библиотеку. Она споткнулась обо что-то большое и упала головой вперед у самого камина.

Приподнявшись на локтях, Анника посмотрела, обо что она споткнулась.

Это был Франческо, точнее, его труп. Собака была застрелена в голову, застрелена совсем недавно. Куски мозга лежали рядом с убитым псом, кровь медленно вытекала на персидский ковер.

Анника, не сказав ни слова, поднялась на ноги.

Эбба, заливаясь слезами, лежала, свернувшись, на диване, прижав колени к подбородку и обхватив руками лодыжки. Она даже не посмотрела на Аннику. Как зачарованная, Эбба смотрела на труп Франческо.

Анника потопталась на месте, не зная, что делать дальше.

Бернард Торелл — законченный садист, получающий наслаждение от чужой боли и горя. Какое удовольствие для него слушать рыдания Эббы.

Кошка в тисках, гвоздь в глазнице.

У Анники едва не подкосились ноги. Что он им приготовил, что их ждет? Он их убьет и изуродует трупы?

«Не поддавайся страху, — приказала она себе. — Ни страха, ни боли».

Она обернулась к доктору фармацевтической компании:

— Я спросила серьезно. Какого черта тебе здесь нужно?

Бернард Торелл между тем пересек комнату, встал у дальней стены и одобрительно кивнул.

— Будь любезна, сядь рядом с этой плаксой. Спасибо. Я зашел на минутку, взять одну вещь, — сказал он, указав пистолетом на портрет Беатриче Ченчи.

Анника прошла по комнате, не отрывая взгляда от Торелла.

Я давно охотился за этой картиной, — сказал он. — Три года назад я пропустил аукцион в Петербурге, и все это время пытался обнаружить ее следы. Но ты хорошо ее спрятала!

Он с улыбкой кивнул Эббе.

Анника села рядом с Эббой и взяла ее за руки. Женщина не реагировала. Она неотрывно смотрела на мертвую собаку.

— Зачем тебе нужен этот старый портрет?

— Мне нужен не портрет и не рама, мне нужна Беатриче, — ответил Торелл.

— Она была всего лишь убийцей, — сказала Анника. — Почему ты так ею заинтересовался?

По красивому лицу Торелла пробежала тень раздражения.

— Ты ничего не знаешь о Беатриче. — Торелл направил на женщин пистолет. — Ты знаешь, что она убила своего отца, Франческо Ченчи, но знаешь ли ты, что послужило орудием убийства?

Анника не ответила.

Бернард опустил пистолет и произнес уже более спокойным тоном:

— Она убила его двумя гвоздями, один вбила ему в глаз, а второй — через горло в позвоночник.

Анника почувствовала, что ее сейчас вырвет.

— Я думала, что она залила ему в ухо расплавленный свинец и выбила зубы, — выдавила она из себя.

Бернард Торелл весело рассмеялся, сверкнув бесподобными глазами.

— Ты слишком серьезно воспринимаешь наследие Нобеля, — ухмыльнулся он. — «Немезида» — это не фактологическое описание жизни и смерти Беатриче Ченчи. Пьеса куда глубже. Это нравственное рассуждение о возмездии и вине, о власти церкви и грехах отца.

Анника удивленно воззрилась на этого человека. Воля Нобеля, власть церкви и грехи отца.

Почему он стал убивать людей, как Беатриче Ченчи?

— Ты знаешь, как ее заставили признаться в убийстве? — спросил Бернард Торелл. — Знаешь, чем сломили ее ватиканские палачи?

Анника опустила голову и принялась молча рассматривать ковер.

— Они сбрили ей волосы, — начал рассказывать Торелл, — раздели донага и связали руки за спиной. Потом ее за руки подвесили в воздухе, за руки, связанные за спиной. Ты можешь себе это представить? Можешь? Представь ее себе! Вот она висит перед тобой, голая, худенькая, с маленькими грудями. Ее поднимают все выше и выше, вот подняли уже на высоту двух метров, а потом она падает, и руки ее выворачиваются из суставов. Беатриче теряет сознание.

Бернард рассмеялся.

— Но этой пыткой они не смогли выбить из нее признание. Только после того, как в камеру пыток привели ее братьев и те все рассказали судьям, Беатриче сдалась, поняв, что сопротивляться дальше бессмысленно.

Анника закрыла глаза. Где-то на краю сознания мелькала неуловимая мысль. Какое-то смутное воспоминание. Кто ей это говорил? Сам Торелл? Или это была Берит?

Солнце, жара, трава.

Я сохранил ферму в Рослагене после гибели родителей…

Наверное, ты удивляешься, откуда я все это знаю, — сказал он. — Может быть, думаешь, что я все это придумал? Нет, я это не придумал.

Анника продолжала сидеть с закрытыми глазами.

Она вспомнила. Вспомнила тот день в редакции, вспомнила Берит с чашкой кофе и с крошками, прилипшими в углах ее рта.

Саймон Торелл, венчурный капиталист, первым сделавший на этом капитал. Он и его жена погибли в Альпах в автокатастрофе, если я правильно помню. Трагическая история…

— Александр Дюма, — говорил между тем Бернард Торелл. — Он изучил все материалы следствия и суда над Беатриче. Все это в подробностях описано в «Знаменитых преступлениях», том первый, часть вторая. Глава называется «Ченчи».

Власть церкви. Грехи отцов. Все это описано в духовном завещании Нобеля.

Анника открыла глаза и посмотрела в лицо Бернарду.

— Ты находишь какую-то связь между собой и Беатриче, — сказала она. — Ты очарован ею, потому что сделал то же, что и она. Ты убил своего отца так же, как она убила своего.

Бернард Торелл вскинул брови и улыбнулся.

— Ты что-то сделал с машиной, чтобы они разбились, — предположила Анника. — Что ты сделал?

— Это была трагическая случайность, — ответил он.

— Откуда ты знал, что надо делать? — спросила Анника. — Ты же был тогда совсем ребенком.

Бернард Торелл пересек комнату, подошел к портрету, снял с него застекленную раму и стал восхищенно вглядываться в лицо женщины-ребенка.

— Шестнадцать, — сказал он, лаская взглядом картину. — Мне было шестнадцать лег, примерно столько же, сколько было Беатриче.

Боже мой, подумала Анника. Он — чудовище.

— Что же ты сделал с тормозами? — спросила она, неимоверным усилием воли заставив себя говорить спокойно.

Бернард повернулся к Аннике и махнул пистолетом в сторону дороги:

— Ты видела на улице красный «ягуар»? Модель шестьдесят третьего года. Я восстановил его целиком — до последнего болта, последней гайки. Я получил его в подарок от дяди, когда мне было четырнадцать лет. Перерезать тормозную магистраль в папиной машине было делом одной секунды.

Сердце Анники сильно забилось, и она вонзила ногти в ладони, чтобы выровнять дыхание.

— Зачем? — спросила она. — Зачем ты это сделал?

Бернард Торелл посмотрел на нее, и Анника вдруг сразу все поняла. Господи, как же это просто.

— Ты думаешь, что Альфред Нобель писал и о тебе? — спросила она. — Ты искренне считаешь, что литературное завещание Нобеля — это на самом деле история твоей жизни?

Наклонив голову, Бернард внимательно слушал Аннику.

— Да, ты искренне считаешь себя Беатриче, — уверенно повторила Анника. — Твой отец был так же богат и влиятелен, как Франческо, и он надругался над тобой, да? Он изнасиловал тебя, как изнасиловал Беатриче ее отец?

Бернард Торелл направил на Аннику пистолет, и она заметила, что на этот раз оружие дрожит.

— Но ты ошибаешься. — Анника продолжала твердо смотреть ему в глаза. — Ты не Беатриче Ченчи, и ты никогда не будешь похож на нее. О тебе никто и никогда не напишет пьесу. Ты никогда не будешь мстителем за погубленную невинность и растоптанную справедливость.

— Ах вот как, — сказал он и опустил пистолет. — Но здесь ошибаешься ты.

— Нет, — сказала Анника. — Справедливость существует — и здесь, и за гробом.

Слова Анники позабавили Торелла, он засмеялся, но она уловила в его смехе нотки неуверенности.

— Ты никогда не получишь Нобелевскую премию, — сказала она. — Ты ведь и сам это знаешь?

Улыбка исчезла с его лица, он быстро шагнул к Аннике.

— Каролина сделала все, чтобы ты не получил ее в прошлом году, — сказала она, — а Эрнст сделал все, чтобы ты не дождался ее и в этом году. Теперь ты сядешь в тюрьму, а значит, не получишь премию и в будущем.

Торелл презрительно засмеялся:

— Да? И кто же меня поймает — уж не ты ли?

В следующее мгновение двери с грохотом распахнулись, послышались громкие голоса, и в библиотеку вломились полицейские в касках и бронежилетах. Торелл отвернулся от женщин и повел пистолетом в сторону двери. Полицейские направили автоматы на Торелла.

— Брось пистолет! — приказал один из полицейских.

Эбба заплакала еще громче.

Бернард Торелл со страхом смотрел на полицейских.

— Черт возьми, в чем дело? — спросил он.

— Положить оружие, два шага назад!

— Но я же ничего не сделал, — возразил он. — Чего вы от меня хотите?

Полицейские стали не спеша приближаться к Тореллу, и он поднял руки.

— Хорошо, хорошо, вот я уже кладу пистолет на стол. Устраивает?

Он вскинул голову и улыбнулся полицейским.

Черт бы его побрал, подумала Анника. Он уверен, что сможет очаровать и их.

— Это какое-то недоразумение, — произнес Торелл. — Я зашел сюда на минутку, чтобы забрать картину.

Полицейские надели на него наручники и повели к выходу.

В дверях он остановился и печально посмотрел на Эббу.

— Тебе стоило поучить своего пса хорошим манерам, — ухмыльнулся он. — Мне кажется, он обосрался.

Полицейские увели Торелла, но Анника, как пригвожденная, продолжала сидеть на диване. Эбба, наоборот, сползла с дивана, шатаясь, подошла к убитой собаке и обняла ее мертвое тело.

В комнату вошли, а потом вышли несколько полицейских в обычной форме. Они переговаривались друг с другом и по полицейским рациям, которые постоянно трещали и попискивали. Анника не могла понять, о чем они говорили. Она слышала только безутешные рыдания Эббы, но была не в силах ее успокоить.

В библиотеку вошел инспектор К. и остановился в дверях.

— С тобой все нормально, крутая девушка? — спросил он Аннику.

Она молча кивнула в ответ.

Офицер прошел к камину и склонился над Эббой. Анника не расслышала, что сказал ей К. Он помог Эббе встать, отвел обратно к дивану, и она тяжело уселась рядом с Анникой.

— Как это все вообще произошло? — охрипшим голосом спросила она. Во рту держался отвратительный кислый вкус.

— Сейчас приедет скорая, — сказал К., обращаясь к Эббе. — Он не травмировал тебя физически?

Эбба покачала головой.

— У тебя шок, поэтому тебя ненадолго отвезут в больницу, в Дандерюд, чтобы осмотрели врачи, — сказал он и взял Эббу за руку. — Ты понимаешь, что я говорю?

Эбба кивнула.

— Откуда вы узнали? — спросила Анника, но К. жестом показал, что ответит позже.

— Ты можешь рассказать, что произошло? — спросил К. Эббу.

Женщина попыталась откашляться, потом глубоко вздохнула.

— Он… позвонил в дверь, — сказала она дрожащим голосом, переводя взгляд с Анники на К. — Я открыла, и он вошел. Он сказал, что хочет посмотреть картину, портрет Беатриче Ченчи работы Гвидо Рени. Откуда он узнал, что картина у меня?

Анника смущенно посмотрела на свои руки.

— Это я ему сказала, прости.

— Я сказала, что не пущу его в дом, не дам смотреть картину и не собираюсь ее ему отдавать. Тогда он застрелил Франческо и сказал, что застрелит и меня, если я не отдам ему портрет. Потом в дверь снова позвонили.

— Это была я, — пояснила Анника, глядя на К.

— Тебя зовут Эбба? — спросил К., положив ладонь на ее руку. — Знаешь что, сначала ты поедешь в больницу, а мы пока позаботимся о твоей собаке, а потом поговорим о том, что случилось, хорошо?

Он повернулся к Аннике:

— Как ты? Он тебя не тронул?

Она покачала головой.

— Мои дети спят в доме напротив, — сказала она. — Мне надо вернуться к ним.

— Подожди немного, — сказал К.

— Один вопрос… — Анника повернулась к Эббе:

— Ты не ехала на машине в понедельник в Барнхюсброне?

Эбба, ничего не понимая, уставилась на Аннику.

— Что? — спросила она.

— Мне показалось, что я видела тебя в машине в Барнхюсброне в понедельник.

— В понедельник? — переспросила Эбба. — Но я же говорила тебе, что в понедельник буду у Юхана и Тины.

Анника стало неловко за свой вопрос.

— Мне просто показалось, что это ты, — сказала она, — но я, должно быть, ошиблась.

Эбба попыталась улыбнуться.

— Не нужно извинений, это не твоя вина. Я очень рада, что ты пришла сегодня вечером.

Она помолчала, потом снова заговорила:

— И не переживай из-за соседей, они успокоятся.

К. пошел проводить Эббу до машины ожидавшей во дворе скорой помощи.

Анника осталась сидеть на диване. В комнату вошли двое полицейских и с трогательным почтением унесли труп Франческо.

— Ты не хочешь тоже съездить в больницу? — спросил К., вернувшись в библиотеку.

Анника покачала головой и отбросила с лица волосы.

— Теперь скажи мне, как вы оказались здесь? — спросила она, глядя ему в глаза.

— Нам позвонил твой сосед, — ответил К.

Анника удивленно моргнула.

— Вильгельм Гопкинс? Откуда он знал, что Бернард Торелл здесь?

— Твой сосед позвонил в дежурную часть, чтобы сообщить о незаконно припаркованном автомобиле. Он заставил дежурного записать номер, а потом сказал его и оператору.

Анника откинулась на спинку дивана и закрыла глаза.

— Как вы вошли в дом?

— Дверь была незаперта, — пояснил К. — Я получил твое письмо, точнее сказать, письмо Каролины. Мы знали, что Бернард Торелл был в Юрсхольме в момент убийства Эрнста и в Фогельброландете, когда был убит Ларс-Генри, так что он уже был у нас на подозрении еще до того, как мы получили рассказ Каролины о том, что происходило все последнее время.

У Анники закружилась голова.

— Как вы могли это знать? — спросила она. — Как вы узнали, где находился Бернард?

К. не отвечал, и Анника удивленно посмотрела на него.

— Естественно, по его сотовому телефону, — ответил наконец К. — Преступники часто бывают невероятно глупы. Оба раза он звонил со своего собственного сотового телефона. Кстати, о глупых преступниках. Вчера вечером ФБР взяло одного поставщика криминальных услуг в Сан-Диего. Он стер информацию с жесткого диска и думал, что все в порядке, но через три с половиной часа ребята из ФБР восстановили его содержание, и там тоже всплыло имя Бернарда. Он использовал деньги своей компании, чтобы дважды нанять Кошечку.

Анника снова закрыла глаза.

— Значит, ты хочешь сказать, что уже следили за Бернардом Тореллом?

— Мы следили и за его машиной. Офицер в дежурной части знал, что его машина объявлена в розыск, и получил ее номер. Он очень удивился, когда наш старый законник с Винтервиксвеген продиктовал ему именно этот номер.

Анника безрадостно рассмеялась.

Выходит, Гопкинс сохранил ей жизнь. Какой абсурд.

— Но как вы узнали, где мы?

— Должен сказать, что вы здесь, за городом, очень внимательно следите друг за другом. Господин Гопкинс знал, где ты находишься. Но что делал здесь Бернард Торелл?

— Он действительно приехал за картиной, — сказала Анника. — Воображал, что очень похож на Беатриче Ченчи, считал себя мстителем за поруганную невинность и растоптанную справедливость.

Она посмотрела на К. и вдруг почувствовала, что давно беззвучно плачет.

— Его когда-то изнасиловал отец, и Бернард убил его за это.

— Я этого не знал, — признался К.

Анника посмотрела на потолок.

— Все остальные убийства были из-за денег, — сказала она. — Нобелевская премия по медицине должна была оправдать потраченные компанией «Меди-Тек» пятьдесят миллиардов долларов. Она стала бы крупнейшей в мире фармацевтической фирмой. Слушай, у меня дети дома. — Она неопределенно взмахнула рукой. — Можно, мы отложим допрос на завтра?

К. задумался на несколько секунд, потом кивнул:

— За тобой кто-нибудь присмотрит? Когда вернется Томас?

Анника улыбнулась сквозь слезы.

— Конечно, обо мне позаботится Томас. Я кое-что напишу для газеты и отошлю тебе копию. Не будет запрета на разглашение?

— Будет, — ответил он, — но ты можешь поступить, как посчитаешь нужным.

Она вышла из дома, пересекла лужайку, вошла в дом, поднялась по лестнице, вошла в спальню, обнаружила там крепко спящих в двуспальной кровати детей, вышла, закрыла за собой дверь и без сил повалилась на пол на лестничной площадке.

Четверг. 3 июня

Должно быть, она уснула и какое-то время проспала, потому что, открыв глаза, поняла, что на дворе глубокая ночь и мертвая тишина. Чувствуя какую-то смутную вину, пошатываясь и не вполне понимая, где находится, Анника встала и пошла в спальню, взглянуть на детей.

Эллен безмятежно посапывала с большим пальцем во рту, и Анника осторожно вытащила его. Погладила дочку по головке, и Эллен довольно шмыгнула носиком, но не проснулась. Калле, изредка всхрапывая, крепко спал с открытым ртом.

«Он придет, — подумала она. — Папочка вернется к нам, обязательно вернется».

Ей была невыносима сама мысль о том, что все может сложиться и по-другому. Надо отвлечься от душевной боли. Анника знала только один способ. Она пошла в кабинет и включила компьютер.

Она начала писать и написала обо всем: о шантаже Каролины, о ее тайне, о ее ослеплении Тореллом, о том, что сказал Бернард, и о реакции Эббы, о своих собственных умозаключениях, о приезде полиции.

Закончив, она отправила текст двум адресатам — К. и Янссону. Оба письма она сопроводила одним и тем же заголовком: «Примечание: запрет разглашения!»

Пусть делают что хотят.

Она выключила компьютер и некоторое время неподвижно сидела за столом, глядя в окно. Летняя ночь отливала черной синевой. Дул ветер, но было тепло. В старом доме Гопкинса горел свет — на кухне и в цокольном этаже. В доме Эббы было темно. Наверное, она еще не вернулась из больницы.

Глаза горели от переутомления, но сна не было. Она вошла в ванную и остановилась в двери, глядя на ванну. Она была пустая и чистая: Анника отполировала эмаль замшей. Никаких больше мертвых женщин в ее ванне.

Она вздохнула, вздох перешел во всхлип, а затем в рыдание.

«Он вернется, — подумала она. — Он должен вернуться домой. О, Господи, сделай так, чтобы он снова вернулся ко мне!»

Она уселась на унитаз и подперла голову руками, прислушиваясь к своему тяжелому дыханию. Удары сердца отдавались в ушах, руки мелко дрожали.

«Как ты мне нужен. Я люблю тебя. Прости меня, прости».

— Я же не хотела тебя обидеть, — прошептала она.

Она заплакала, обхватив руками голову, и плакала до тех пор, пока не иссякли слезы. Она не могла больше плакать, в доме стояла тишина, а в душе поселилась невероятная пустота.

Анника посидела еще несколько минут, а потом встала, чувствуя себя совершенно разбитой и измотанной.

«Все устроится, все устроится само собой. Не знаю как, но все уладится».

Она взяла зубную щетку, потянулась к тюбику и обнаружила, что он пуст. Почистила зубы водой, потом вымыла лицо дорогим мылом и причесалась. Внимательно посмотрела на себя в зеркало — какие у нее припухшие и отчужденные глаза. Она нагнулась через раковину ближе к зеркалу; лицо покрыла тень, смазавшая черты.

Она закрыла глаза, выпрямилась, вновь открыла глаза и оглядела ванную.

Все сияет, блестит и пахнет хлорной известью.

Анника выключила свет и вышла на лестничную площадку. В окутавшей ее темноте почему-то стало легче дышать.

«Все зависит от меня, — решила Анника. — Я все сделаю, если захочу. Главное — начать. Хуже уже не будет».

Она сделала несколько шагов к лестнице, когда раздался трескучий грохот. Звук был каким-то нереальным, как во сне, и показался Аннике страшно далеким. Она не испугалась, скорее удивилась. За грохотом тут же последовал оглушительный звон разбитого стекла.

Что за черт?..

Она выбежала на лестницу. В лицо ей ударил порыв ветра. Фигурное окно рядом с входной дверью было разбито и зияло, впустив в дом ночь. Анника подошла ближе, и только теперь до нее дошло, что случилось. От страха у нее зашевелились волосы. Кто-то среди ночи бьет стекла в ее доме. Кто-то подошел к крыльцу и разбил фигурное окно…

Сердце Анники бешено забилось, она задышала так, как будто бежала длинную дистанцию. Перескакивая через три ступеньки, кинулась к разлетевшимся по полу осколкам, и в это время дом потряс второй удар. На этот раз над головой Анники.

Разбилось окно в спальне Эллен.

Она повернулась и бросилась наверх. Рывком распахнула дверь дочкиной спальни, и в этот момент в разбитое окно влетел какой-то тяжелый темный предмет с приделанным к нему тлеющим фитилем.

Еще до того, как предмет упал на пол, Анника поняла, что это.

Большая стеклянная бутылка, полная жидкости и заткнутая горящим матерчатым фитилем. Коктейль Молотова.

Когда бутылка ударилась об пол, разбилась и в комнате вспыхнуло ревущее пламя, Анника закрыла дверь. Жар огня проникал сквозь дверь, обдавал горячей волной. Анника отбежала от двери, слыша, как воет огонь за тонкой дощатой филенкой. Господи, этого не может быть. В следующий момент разбилось оконное стекло в комнате Калле. Через полуоткрытую дверь Анника видела, как на детскую кроватку упал тяжелый кирпич. Она понимала, что надо бежать в спальню, но не могла пошевелиться. Она безвольно смотрела, как в разбитое окно влетает еще одна бутылка с горящим фитилем в горлышке. Если это тоже бутылка, то последняя ли?

Столб огня ударил в потолок спальни Калле, как только бутылка разбилась, ударившись о стену над кроватью сына. Мгновенно испарившийся бензин вспыхнул, огонь начал стремительно пожирать занавеску с машинками и книжную полку из ИКЕА.

Анника смотрела на огонь как зачарованная, не в силах сдвинуться с места. Жар такой невыносимо горячей волной обдал ее волосы и кожу, что она инстинктивно попятилась к закрытой двери спальни.

Дети. О господи, дети!

Она с трудом открыла дверь и ввалилась в спальню, закрыла дверь. Под одеялом виднелись маленькие силуэты детей. Прочь отсюда, прочь!

Самое опасное — это дым, убивает дым, а не пламя, во всяком случае, сначала. Она взглянула на закрытую дверь и увидела, что ядовитый дымок уже просачивается сквозь щели. Она бросилась к кровати и сорвала с Эллен одеяло.

— Дети! — неистово закричала она, бросив одеяло на пол и стараясь заткнуть щель между дверью и полом. Потом она снова метнулась к кровати. — Эллен! — закричала она, ставя дочку на ноги. — Эллен, нам надо быстро бежать из дома!

Девочка испуганно смотрела на мать, ничего не понимая со сна. Анника подхватила девочку на руки и подбежала к окну, чувствуя влажное от пота горячее тельце под пижамкой.

— Эллен, — прошептала Анника, едва дыша. — У нас пожар. Я помогу тебе выбраться отсюда. Ты побежишь к изгороди, сядешь там и будешь ждать меня и Калле. Поняла?

Девочка громко заплакала.

— Мамочка, — кричала она, — мамочка, нет, мама!..

Анника расцепила обвившие ее шею ручки Эллен и поставила девочку на пол у окна. Потом вернулась к кровати и сдернула одеяло с Калле.

— Калле! — крикнула она, тряхнув мальчика за плечи и срывая простыню с половины Томаса. — Калле, иди к окну, встань рядом с Эллен. Наш дом горит!

Мальчик сел, ничего не понимая. Белая повязка на голове выделялась в темноте ярким пятном. Анника слышала, как за дверью ревет пламя.

— Калле, сюда!

Она бросилась к дочери, скручивая простыню в тугой жгут. Этот жгут она обмотала вокруг туловища кричавшей девочки. Нет, она не хочет, чтобы ее обвязывали простыней, она хочет к папе. Эллен, ничего не соображая, бросилась к двери. Анника поймала ее.

— Эллен! — крикнула она. — Эллен, послушай меня. Мы умрем, если ты не будешь меня слушаться!

Калле громко плакал у окна, трясясь всем телом. Углом глаза Анника заметила темную полоску на штанине, Калле обмочился.

— Мама! — кричал он. — Я не хочу умирать!

«Я не смогу ничего сделать, — мелькнуло в голове Анника. — Мы все умрем. Я ничего не смогу, это невозможно».

Где-то в глубине души она понимала, что так думать нельзя, что все зависит от нее, она спасет детей и спасется сама.

Она поставила дочку рядом с Калле, потом крепко обняла обоих.

— Вот что мы сделаем, — сказала она с ледяным спокойствием. — Мы начнем с тебя, Калле. Ты большой мальчик, ты справишься. Это очень легко. Я обвяжу простыню вокруг твоего живота, это будет как веревка. Я спущу тебя на террасу. Ты будешь стоять там и поможешь Эллен, когда я спущу и ее. Понятно?

— Я не хочу умирать, — хныкал Калле.

— Калле, — она приподняла пальцами его подбородок и заглянула сыну в глаза, — слушай меня, Калле. Ты мне поможешь. Ты большой мальчик и поможешь сестренке, когда я спущу ее вниз. Она еще такая маленькая.

— Я не маленькая, — сказала Эллен, и Анника, попытавшись улыбнуться, погладила дочку по щеке.

— Ты права, — быстро проговорила Анника. — Помоги мне спустить Калле вниз.

Эллен серьезно кивнула. Слезы ее мгновенно высохли.

Анника завязала голубую простыню на животе Калле.

«Смогу ли я это сделать, — подумала Анника. — Не уроню ли я его?»

В комнату повалил дым, края двери начали тлеть и обугливаться.

— Ладно, — сказала Анника, открывая окно, — ты готов?

Она заставила себя улыбнуться сыну, когда у него снова задрожали губы и он побежал было к двери. Анника быстро подняла его на подоконник, развернула лицом к саду и спустила его ножки с подоконника. Она привязала простыню к переплету оконной рамы и подтолкнула мальчика к краю. Мальчик вскрикнул от страха, жгут рывком натянулся, скользнул вниз еще на полметра, но Анника сумела его остановить.

Что, если он выскользнет из петли? — подумала она и отпустила простыню еще немного, потом еще. Потом еще, пока она не закончилась.

Она не могла выглянуть в окно и посмотреть, далеко ли еще до террасы.

— Ты внизу, Калле?! — крикнула она.

Мальчик не ответил.

— Тебе еще далеко?

Нет ответа.

Придется рискнуть.

Она взяла себя в руки и отпустила простыню и поняла, что Калле пролетел еще сантиметров двадцать и приземлился на террасе. Она бросила простыню и выглянула.

— Калле, у тебя все хорошо?

Мальчик сидел, свернувшись клубком, на террасе, глядя на дом.

— Мама, — закричал он, — у нас горит кухня!

В спальне было уже нечем дышать от дыма. Дверь горела.

— Калле, я сейчас спущу Эллен. Помоги ей, когда она окажется внизу!

Не ожидая ответа, она склонилась к дочке.

— Теперь твоя очередь, — сказала она, пытаясь улыбаться. — Калле уже внизу, он тебе поможет. Это хорошо, правда?

Девочка кивнула и терпеливо стояла, пока Анника дрожащими руками обвязывала ее другой простыней. Потом она посадила девочку на подоконник и столкнула вниз, как Калле.

Рывок был не таким сильным на этот раз, Эллен была намного легче своего брата.

Анника опустила Эллен еще на метр.

Жар обжигал спину, мысли путались. Потеряв способность связно думать, Анника вскочила на подоконник и бросилась вниз. Она летела вперед и вниз, со второго этажа на террасу, когда комната за ее спиной превратилась в море бушующего пламени.

Она упала на стоявший на террасе стол.

Ударилась ногами о середину столешницы, которая прогнулась под ее тяжестью. Боль пронзила все ее тело. Анника проехалась на четвереньках к краю стола, но каким-то чудом удержалась на нем и ухватилась за один из стоявших возле стола стульев.

Мир остановился. Анника закрыла глаза и вздохнула.

Боль стихла. Она села, выпрямила ноги. Они болели, но были целы.

Дети? Что с ними?

Она с трудом слезла со стола и выпрямилась. Невыносимо болели бедра.

Калле и Эллен стояли рядышком возле террасы, приподнявшись на цыпочки и стараясь заглянуть через перила.

— С вами все в порядке? — спросила Анника, осторожно спускаясь к ним. Она все еще не была уверена, что у нее целы все кости. — Вы не ушиблись?

Дети покачали головой. Ветер трепал их волосы.

За спиной Анники от жара лопнуло оконное стекло, веером брызнули осколки. Она инстинктивно наклонилась вперед, прикрывая собой детей.

— Пошли, — сказала она, беря их за руки. — Надо отойти подальше от дома.

Дети послушно пошли за ней, держа ее за руки, в пижамках, босиком по мокрой от росы траве к дому Эббы. Вдали послышались сирены пожарных машин и карет скорой помощи. В стоявших вокруг домах начали зажигаться огни.

В этот момент она увидела его.

Все ее тело напряглось, превратившись в комок нервов, пропитанных адреналином. Руки снова задрожали.

Он стоял за живой изгородью и смотрел в ее сад. Ее он не видел, так как, выгибая шею, внимательно смотрел на второй этаж горящего дома, переступая с ноги на ногу, чтобы лучше рассмотреть.

— Мама! — крикнул Калле и протянул руку в сторону Вильгельма Гопкинса. — Это наш глупый сосед!

Анника шикнула на него и пригнулась.

«Я не хочу, чтобы он знал, что мы живы, — подумала она. — Он не видел, как мы вышли, и думает, что победил».

Беззвучно переступая босыми ногами, Анника и дети прокрались через дорогу в сад Эббы.

— Мама, почему загорелся наш дом? — спросила Эллен.

Анника облизнула сухие губы и с трудом ответила:

— Знаешь, в домах иногда случаются пожары.

У Эллен задрожали губки.

— А где папа?

— Папа на работе, — объяснила Анника. — Папа сегодня работает допоздна.

— Вы поссорились, — сказал Калле.

— Где Поппи? — вдруг спросила Эллен. — Мама, где Поппи и Людде? Мама, они сгорели?

Она тихо и беспомощно заплакала и рванулась назад, к дому. Анника едва успела поймать ее.

«Я не могу больше здесь оставаться, — подумала Анника. — Я не могу оставаться здесь и видеть, как на глазах моих детей горит их дом. Я не могу допустить, чтобы они поняли, что наши соседи подожгли наш дом и смотрят, как мы заживо в нем горим».

— Поппи, — безутешно рыдала Эллен. — Я хочу Поппи…

Сотовый телефон лежал в кармане.

Анника вытащила его и посмотрела на дисплей. Никто не звонил. Томас не звонил. Сообщений тоже не было.

Она позвонила Томасу, но его телефон был выключен. Информация доставлялась в центр сообщений. Что она может сказать? Что делать? С чего начать?

Она закончила вызов и позвонила в такси.

Но у нее нет денег, да и куда ей ехать?

Она посмотрела на дом.

Лопнули все остальные окна. Огонь полыхал теперь во всех комнатах. Вой сирен стал ближе, но пожарные уже ничего не смогут сделать. Скоро рухнет крыша.

Ей хотелось плакать, но слез не было. Ей хотелось кричать, но она словно онемела.

Дети тесно прижались к ней с обеих сторон, и она поняла, что не должна здесь стоять.

Целью поджога были дети. Бутылки с зажигательной смесью бросили в их комнаты. Было три коктейля Молотова. Один бросили на первый этаж, один в комнату Эллен, третий — в комнату Калле.

Горючую смесь не бросили в их с Томасом спальню.

«Они знали, что я первым делом кинусь спасать детей. Мы не должны были выйти отсюда живыми. Мы должны были умереть».

В этом было что-то личное.

Месть. Месть просто за то, что они здесь жили.

Вильгельм Гопкинс покинул свой пост у живой изгороди и направился к крыльцу. Остановившись, он тщательно вытер ноги, прежде чем войти в дом.

«Ты заплатишь за это, — подумала Анника. — Пусть это будет последнее, что я сделаю в своей жизни, но ты дорого за это заплатишь».

Через несколько минут на подъездную дорожку к дому Эббы свернуло с дороги вызванное такси.

Анника вместе с детьми села на заднее сиденье и назвала шоферу адрес Анны Снапхане.

— Черт, — сказал таксист, округлившимися глазами глядя на пылающий дом. — Кто-нибудь вызвал пожарную команду?

В этот момент к дому Анника подъехала первая пожарная машина.

— Мне надо будет подняться в квартиру, — хрипло сказала Анника шоферу. — У меня нет денег. Вы подождете, пока я поднимусь и спущусь?

— Нет, так дело не пойдет, — ответил таксист, посмотрев на странную пассажирку в зеркало заднего вида.

Она закрыла глаза и откинулась на подголовник.

— Я очень вас прошу, это горит мой дом.

Он тронулся и медленно поехал мимо пожарной машины. По дороге они встретили мчавшиеся по Винтервиксвеген к месту пожара машины скорой помощи. Их синие мигалки разрывали черноту ночи.

Ночь скоро кончится, вдруг подумала Анника.

Такси ехало вдоль берега к городу. На западе небо было еще непроницаемо темным, но сзади в салон такси лился свет, и это был не отсвет пожара. Скоро солнце выкатится из-за горизонта, подумала Анника.

— Как начался пожар? — спросил шофер.

— Я не могу сейчас об этом говорить, — ответила Анника.

Дети с обеих сторон жались к ней, свернувшись клубочками на сиденье, и она беспрерывно гладила их по волосам и пижамкам. Вскоре детей укачало, и они уснули.

Убедившись, что дети спят, она взялась за сотовый телефон.

К. ответил на звонок по прямому телефону сразу.

— Не ждал услышать тебя еще несколько часов, — сказал он.

— Мой дом горит, — бесцветным голосом сообщила Анника. — Кто-то специально его поджег. В детские комнаты бросили по коктейлю Молотова.

Инспектор молчал. Было слышно, как он шуршит какими-то бумагами.

— Ты не пострадала? — спросил он наконец.

— Я спустила детей из окон на террасу по простыням.

— Можно ли спасти дом?

— Никаких шансов, он сгорел дотла.

Инспектор вздохнул.

— Ну, ты знаешь, что делать… — сказал он.

— Я знаю, кто это сделал, — выпалила она. — Это Вильгельм Гопкинс, старик, живущий рядом. Это он позвонил в полицию насчет машины Бернарда Торелла. Он стоял в кустах и смотрел на пожар, когда мы выбрались. Это он поджег.

— Почему ты так думаешь?

Анника отбросила волосы со лба и только теперь поняла, что вся вымазана сажей.

— Он пытался избавиться от нас с того момента, как мы приехали. Он ездит на машине по моей лужайке, он портит своей газонокосилкой мою цветочную клумбу.

— Но это же не обязательно значит, что он хотел убить тебя и твою семью.

— Он с самого начала пытался от нас избавиться. Он копал…

Она замолчала. Сил говорить больше не было.

— Это было что-то сугубо личное, — сказала она наконец. — Тот, кто это сделал, хотел причинить мне страдания. Сначала разбили окно на первом этаже и подожгли лестницу, чтобы мы не могли выбраться. Потом он разбил стекла в детских спальнях. Я сама видела, как кирпич влетел в спальню Калле, а потом в разбитые окна он бросил бутылки с бензином. В детские спальни. В детские спальни!

Она тихо заплакала.

— Я сейчас по горло занят Бернардом, — сказал К. — Приезжай завтра, когда немного поспишь. Тогда и поговорим.

— Хорошо, — сказала Анника.

Она еще раз попыталась позвонить Томасу.

Ответа не было. Абонент недоступен.

Оставьте сообщение после сигнала. Бип.

Несколько секунд она бесшумно дышала в молчавшую трубку, глядя, как огни пригорода мелькают за окнами. Потом откашлялась. Надо сказать ему, что случилось и что с детьми все в порядке.

Потому что его там не было. Его там не было.

Ей пришлось справляться одной. Он оставил ее, и ей пришлось самой спасать себя и детей.

Такси проехало границу Рослагстюлля и покатилось к центру Стокгольма.

Анника нажала отбой.

Кошечка, часто дыша и чувствуя, как потеют ладони, шла в зону паспортного контроля. Как же она ненавидит эту гребаную страну. Даже аэропорт источает самодовольство: малолюдный, со вкусом отделанный, эффективный. «Арланда» — что за название для аэропорта, какое-то изуродованное словосочетание, попытка произнести air landing?

Она попыталась включить разум и поняла, что дело вовсе не в географическом положении. Нет, дело было в том, что касалось ее лично, как всегда. Она упустила некоторые вещи, не слишком важные, но этого могло хватить, чтобы все остальное пошло прахом.

И во всем виноваты здешние люди. Что за народ здесь обитает?!

В этой стране ненормальная полиция. Они сидят в своих крошечных комнатках и занимаются всякими погаными мелочами, искренне считая, что занимаются самым важным на свете делом. Они не стесняются пользоваться в своих мелочах самыми современными технологиями. Как же все это раздражает!

Были еще эти ублюдки, законопослушные, наблюдательные граждане. Они везде, они все замечают, все аккуратно записывают, а потом звонят в свою чудесную любезную полицию и рассказывают обо всем, что показалось им подозрительным. Какие ничтожества, какие неудачники и слабаки! Даже в какой-нибудь сраной глуши, прогуливаясь с собакой, они остановятся и позвонят, чтобы о чем-нибудь доложить. Как они вообще могут так жить?

Но хуже всех была эта маленькая героиня, эта ах какая расчудесная журналистка. Какая она добросовестная! Как она вникает в детали! Как она точна и аккуратна!

Значит, они ее опознали. Чудесно! Многие защитные барьеры рухнули, но далеко не все. Повреждения серьезны, но все еще можно поправить.

Очередь продвигалась медленно и рывками. Она вздохнула, поставила сумку на пол и проверила, в кармане ли маленькая коробочка. (Когда она оказывалась в общественном месте и ей предстоял контакт с властями, она всегда следила, чтобы коробочка была под рукой.)

Да, эта маленькая журналистка… Ну что ж, теперь она навсегда перестанет сочинять свои репортажи.

Кошечка попыталась ощутить спокойную гордость за хорошо сделанную работу, но почему-то не смогла.

Подстроить смерть на пожаре — это грязная работа, ниже ее достоинства. Пожар — слишком громоздкий и ненадежный инструмент.

Но на этот раз все прошло как по маслу. Коктейли Молотова упали точно в детских спальнях. Она следила за пожаром до тех пор, пока не загорелся весь дом и приехали пожарные расчеты. Из входной двери никто не вышел, никто не выпрыгнул из горящих детских спален. Ни одна «скорая помощь» не смогла увезти обугленных детишек.

«Вот как я тебя проучила, сука», — подумала она.

Но расслабиться и успокоиться она все равно не могла. Никаких поводов для тревоги нет. Ее российские документы хороши настолько, насколько могут быть хороши поддельные документы. Паспортом пользовались всего один раз. У них нет никаких оснований связать ее русскую личину с подлинной личностью.

«Не говори „гоп“», — одернула себя Кошечка.

Квартиру в Коста-дель-Соль конфисковали, так же как и виллу в Тоскане (это не имело особого значения, так как итальянцы тоже были изрядные сукины дети — вечно задирают нос, не хуже чем эти шведы). О том, чтобы вернуться домой, в Бостон, не могло быть и речи. Но счета в швейцарском банке уцелели, вместе с квартирой в долине Бекаа. Ливан — чудесная маленькая страна. Она там была почти счастлива. Нет, ей не о чем жалеть, совершенно не о чем.

Вот и ее очередь. Она поправила очки на носу и просунула в окошко паспорт, улыбаясь и стараясь напустить на себя скучающий вид.

Все, скоро все это будет позади.

Полицейская сучка за стеклом принялась внимательно рассматривать паспорт, — потом что-то настучала на клавиатуре своего компьютера. У Кошечки забилось сердце. Она нервно облизнула губы и судорожно сглотнула.

Да давай же, мать твою!

Женщина за стеклом внимательно посмотрела на нее, потом сильно развернула паспорт. Аккуратнее! — захотелось сказать Кошечке. — Он же новый!

— Какие-то проблемы? — спросила она на ломаном английском.

Женщина не ответила — высокомерная ведьма. Вместо ответа она сняла телефонную трубку, набрала какой-то номер и стала ждать. Она подняла глаза и испытующе посмотрела на Кошечку, как будто хотела словно рентгеновскими лучами просветить ее до самых бездонных глубин души. Женщина что-то сказала в трубку на своей ужасной скандинавской тарабарщине, выслушала, что ей ответили, и положила трубку. Потом она встала, задвинула стул под стол и вышла в коридор из двери своего аквариума. Кошечка внимательно следила за ее действиями. Офицер полиции шла прямо к ней. Но, странное дело, Кошечка вдруг поняла, что не может сдвинуться с места. Хуже того, она вообще не испытывала ни малейшего желания бежать.

— Мисс Хаусман? — сказала женщина, остановившись перед Кошечкой и взяв ее за локоть. — Мисс Френсис Хаусман? Прошу вас пройти со мной.

Кошечка сразу поняла, что ее опознали. Когда-то ее назвали Френсис — в честь первой женщины — члена американского правительства.

Кошечка сунула руку в карман и раскрыла коробочку.

— Надо было слушать папу, — сказала она.

Нащупав капсулу, она молниеносно бросила ее в рот.

Надо было выйти замуж за Гранта, подумала она и раскусила капсулу с цианистым калием.