Последняя загадка парфюмера

1

Утро выдалось тяжелым. Болела голова, во рту стоял отвратительный привкус кислого железа и табака. Да и на душе было не лучше. Домой Корсак приехал около трех часов ночи, а сейчас часы показывали девять. Поднявшись с постели, Корсак принял ледяной душ и выпил чашку крепчайшего кофе. Это помогло взбодриться.

Профессору Северину Глеб звонил, ощущая приятное волнение. Когда-то культуролог Игорь Федорович Северин был его научным руководителем. С тех пор утекло много воды, но Корсак вспоминал об учителе с неизменно теплым чувством.

– Слушаю вас! – послышался в трубке характерный хрипловатый голос.

– Игорь Федорович, здравствуйте. Это Корсак.

– Корсак?.. Какой такой Корсак?.. Ах Корсак! – хрипло воскликнул Северин, делая вид, что только что вспомнил Глеба. – Рад тебя слышать!

Несмотря на почтенный возраст, Северин любил повалять дурака, и в былые годы их словесные пикировки приносили Глебу много удовольствия.

– Я вас тоже, – сказал Корсак. – Как поживаете?

– С переменным успехом. Третий день борюсь с ангиной, утопил часы в раковине, опоздал вчера на собственную лекцию, но зато через пару недель выходит моя новая книга. А значит, меня можно назвать счастливчиком.

– Вижу, вы по-прежнему оптимист. О чем книга?

– Небольшая монография о Чимабуэ и Джотто[2]. Если ты еще помнишь, кто это такие.

– Как же, – сказал Глеб. – Если не ошибаюсь, Джотто – это американский киноактер. Кажется, это он играл в «Крестном отце»?

– Точно. Он сделал Чимабуэ предложение, от которого тот не смог отказаться!

Они рассмеялись.

– Не забудьте подарить экземпляр, – весело сказал Глеб.

– С удовольствием тебе его… продам. – Искусствовед снова хохотнул, но тут же закашлялся. Прокашлявшись, сипло проговорил: – Прости. Проклятая ангина. Ты сам-то как?

– Лучше всех, – ответил Глеб.

– Читал твой репортаж о любовных играх рачков-комарусов. Сильно написано. Жестко, логично, бескомпромиссно.

– Что-то не припомню, чтобы я про это писал.

– Правда? Жаль. Тебе непременно нужно написать о чем-нибудь этаком.

Глеб покосился на картину, стоявшую на стуле.

– Игорь Федорович, у меня к вам дело.

– Слушаю тебя.

– Мне нужно узнать как можно больше об одной картине.

– Что за картина?

– Гильрен ван Тильбох. «Автопортрет со смертью».

– Ван Тильбох? Отличный художник. Тебе нужен подробный отчет?

– Желательно.

– Тогда я должен кое-что освежить в памяти. У тебя есть цифровые фотографии работы?

Глеб снова покосился на Тильбоха.

– Как вам сказать… В общем, да.

– Можешь выслать по электронке?

– Да.

– Тогда диктую.

Северин сообщил свой смейл, дождался, пока Корсак запишет, и сказал:

– Позволь задать тебе вопрос: почему ты интересуешься Тильбохом?

– Журналистские дела, – ответил Корсак.

– Пишешь статью о каких-нибудь мошенниках?

– Что-то вроде этого.

– Ясно. Подъезжай на кафедру к концу третьей пары. Дорогу к университету помнишь?

– Такое не забывается.

– Забывается и не такое, – возразил искусствовед. – Значит, тебя ждать?

– Угу.

– Ну до встречи в эфире.

Разговор с профессором всколыхнул в памяти Корсака воспоминания восьмилетней давности. Глеб покосился на бутылку водки, все еще стоящую на столе. Потом тряхнул головой и строго сказал себе:

– Не будь болваном, Корсак.

Достав из шкафа цифровой фотоаппарат, Глеб сделал несколько снимков картины и отправил их Северину. Дождался, пока придет уведомление о получении, и стал собираться. Он был уже совсем одет, когда вдруг вспомнил, что следует позаботиться о безопасности картины. Возить дубовую доску с собой рискованно, но не менее рискованно оставлять ее дома.

Минут пять Глеб расхаживал по квартире, оглядывая каждый угол в поисках укромного и безопасного места. Наконец его осенило. Он подошел к старому журнальному столику (подарок одного мастера-кузнеца, о котором Глеб написал развернутую статью в воскресный «МК»). Столик представлял собой прямоугольную деревянную плашку, лежащую на опоре из трех витых чугунных ножек (ножки выковал сам кузнец, демонстрируя Глебу мастерство). За три года столик несколько раз падал, и теперь деревянная столешница едва держалась на железных креплениях.

Повозившись несколько минут, Глеб отвинтил болты и снял столешницу. На ее место положил Тильбоха – лицевой стороной вверх. Затем накрыл картину скатертью. Немного поколебавшись, поставил на скатерть стеклянную пепельницу и початую бутылку водки. Потом отошел и придирчиво осмотрел столик. Выглядело неплохо. Столешницу Корсак забросил на антресоли.

2

Чтобы пройти в подсобное помещение кинотеатра, Корсаку пришлось воспользоваться одним из семи фальшивых удостоверений, которые он постоянно таскал в сумке, небрежно наброшенной на плечо. На этот раз он назвался оперуполномоченным службы «КВД».

– КВД? Что-то знакомое… – Старик-охранник озадаченно наморщил лоб. – А как это расшифровывается?

– «Комитет внутренних дел». Неужели не слышали?

– Как же, как же, слышал, – охранник вернул Корсаку удостоверение и браво ему козырнул.

– Где тут у вас афиши рисуют? – поинтересовался Глеб.

– Это вам мастерская художника нужна. Войдете вон в ту дверь. Потом прямо по коридору и направо. А что случилось-то?

– К счастью, пока ничего, – сказал Глеб. – Надеюсь, не случится. Для этого я сюда и направлен.

Охранник многозначительно кивнул. (Таинственную аббревиатуру «КВД» Глеб придумал сам, и в его незамысловатой интерпретации она означала всего-навсего «ключ от всех дверей».)

Пока охранник озадаченно скреб пятерней в затылке, Глеб пересек небольшой коридорчик и вошел в мастерскую. В нос ему ударил запах красок и растворителей. Баночки и бутылки были расставлены повсюду – на грязном столе, на стеллажах, на широком подоконнике и даже на полу.

Обшарпанный стол украшала ваза, похожая на огромный мыльный пузырь. Вместо цветов из нее торчал кисти всех видов и размеров.

На внушительных размеров подрамник, стоявший у стены, натянуто огромное полотно. Края закреплены специальными кронштейнами, напоминающими маленькие тиски. Стройная девушка с вьющимися белокурыми волосами, сложенными на затылке в пышный пучок, сидела перед холстом на корточках и валиком наносила на холст грунтовку. Одета она была в белую футболку и джинсовый комбинезон, заляпанный разноцветными пятнами краски.

Корсак остановился у двери, некоторое время наблюдал за ритмичными движениями (от усердия она даже высунула кончик языка, и смотрелось это очень забавно), затем кашлянул и сказал:

– Добрый день. Вы Лиза Фаворская?

Девушка вздрогнула и обернулась. Глаза у нее были зеленые; густые, темные ресницы расходились в стороны маленькими лучиками. Девушка близоруко сощурилась, затем потерла сгибом запястья нос и сказала:

– Для кого Лиза, а для кого и Елизавета Андреевна. Что-то я вас не узнаю. Мы знакомы?

Корсак покачал головой:

– Нет. Я как раз пришел исправить это досадное недоразумение. Меня зовут Глеб. Глеб Корсак.

– Очень приятно, Глеб Корсак.

Лиза выпрямилась, сдернула с рук резиновые перчатки и швырнула их на стол. Затем достала из кармана комбинезона сигарету.

Пока она прикуривала, Глеб оглядел мастерскую. На стенах висели холсты, испещренные цветовыми полосами и пятнами – что-то среднее между плохим Кандинским и не слишком хорошим Миро.

– Нравится? – спросила Лиза, кивнув в сторону картин.

– Не очень, – сказал Глеб. – Не люблю авангард. Кто автор?

Девушка чуть склонила голову набок:

– Угадайте.

– Неужели вы?

– Поразительная догадливость, – усмехнулась девушка.

– Простите, не знал.

– А если б знали, они превратились бы для вас в шедевры?

– Не думаю.

– Что ж, по крайней мере, откровенно. – Девушка откинула со лба волосы и язвительно поинтересовалась: – Может, я и сама не в вашем вкусе?

– Напротив, – сказал Глеб. – Очень симпатичная девушка.

– Приятно слышать. – Она выпустила тонкую струйку дыма и с интересом оглядела журналиста с ног до головы. Затем оттопырила нижнюю губу, дунула на челку и небрежно произнесла: – Ну давайте, выкладывайте. Что у вас ко мне за дело?

– Я знал вашего дядю – Виктора Фаворского.

– И что?

– Он был неплохой человек.

– Правда? – Девушка пожала острыми плечами. – Вполне может быть, хотя верится с трудом. Я его мало знала. Мы и встречались-то всего пару-тройку раз. А вы его друг, да?

– Что-то вроде этого, – сказал Глеб.

Лиза вытерла ладонь об комбинезон и протянула ее Корсаку:

– Разрешите пожать лапу человеку, который дружил с моим дядей. Вы первый из его друзей, кого я вижу.

Ладонь у девушки была узкая, твердая и прохладная.

– Вы не были на похоронах? – спросил ее Глеб.

Она покрутила белокурой головой:

– Нет. Не выношу вида покойников. Я понимаю, что нехорошо так говорить о Викторе, но…

– Иначе о нем уже не скажешь, – сказал Глеб. – Я слышал, он завещал вам все свое имущество?

– Угу. – Лиза вынула изо рта сигарету, перевернула ее и задумчиво посмотрела, как сизая струйка дыма поднимается кверху. – Адвокат уже звонил мне. Только я все равно ничего не понимаю в этих делах. Я даже не знаю, что именно получу.

– Насколько я слышал, все. Включая рестораны, – сказал Глеб.

Лиза покосилась на него и тонко усмехнулась:

– Неплохо, да? Особенно для провинциальной девчонки, которую еще неделю назад господин Фаворский и на порог-то пускать не хотел.

– Это почему же? – поинтересовался Глеб.

– А у меня плохая репутация, – просто ответила девушка. – Даже судимость есть. К счастью, условная. – Она стряхнула пепел с сигареты в стеклянную банку из-под майонеза, доверху набитую окурками, и снова уставилась на Глеба. – Спрашивайте, не стесняйтесь. Вы ведь хотите знать, за что меня судили?

– Не очень.

– А я все равно скажу. Обожаю хвастаться своими подвигами. Полтора года назад я угнала машину.

Глеб кивнул и спросил:

– Хорошую?

– «Ауди-S6». С тюнинговыми модификациями.

– Неплохо.

– Еще бы! Вижу, я поднялась в ваших глазах? А вот Виктор, когда узнал, что я угонщица, стал шарахаться от меня как от чумы. Видимо, считал, что такие родственнички, как я, могут основательно подпортить ему репутацию. Он, видите ли, очень заботился о своей репутации. Ну да я на него не в обиде. Тем более теперь, когда он помер и оставил мне наследство. – Лиза подняла руку и глянула на часики. – Послушайте, Глеб, или как вас там… У меня сейчас перерыв на обед. Хотите, угощу вас кофе?

– С удовольствием.

– Ну тогда айда в кофейню! Здесь недалеко.

3

Кофейня оказалась дешевой забегаловкой с грязными окнами и неистребимым запахом киевских котлет. Глеб и Лиза сидели за маленьким столиком, накрытым клетчатой клеенкой, и пили кофе. Вернее, кофе пил Глеб, а девушка сосала через трубочку земляничный коктейль из дешевого граненого стакана.

Красавицей в общепринятом смысле слова Лизу Фаворскую назвать было нельзя. Но она была чрезвычайно обаятельна. В ее лице было что-то незавершенное, казалось, в нем не хватает последней детали, штриха, словно Создатель в самый последний момент отложил кисть, предоставив девушке самой завершать работу. Но она с этим явно не торопилась. Бледная кожа, грустные глаза, голубоватые прожилки на висках, тонкие руки с необычно длинными пальцами. Облик ее настолько не сочетался с интерьером забегаловки, что Глеб не удержался и спросил:

– Вы всегда здесь обедаете?

Девушка оторвалась от соломинки, спокойно посмотрела на Корсака и ответила:

– Честно говоря, впервые. Давно хотела сюда зайти, но боялась одна.

– И что же вас сюда тянуло?

– Исследовательский интерес. Люблю бывать в странных местах.

Глеб понимающе кивнул.

– Представляю, как вы удивились, когда узнали про дядино завещание, – сказал он, отхлебнув кофе.

Лиза пожала острыми плечами:

– Не очень. А кому еще Виктор мог завещать свои миллионы? У него ведь нет детей. Со своей драгоценной женушкой он развелся несколько месяцев назад. Кстати, вы ее знаете?

– Немного.

– Она красивая. Настоящая femme fatal[3]. И наверняка стерва.

Глеб удивленно воззрился на девушку:

– Почему вы так думаете?

– Мама говорила, что Виктор вечно связывается со стервами. Впрочем, моя мама часто говорила глупости. – Лиза схватила губами ускользающую соломинку, но неожиданно выпустила ее и произнесла с мстительной насмешливостью в голосе: – Послушайте, а ведь эта femme fatal наверняка сейчас кусает себе локти. Угораздило же ее так рано развестись!

Девушка подождала, не ответит ли Глеб, и, поскольку он промолчал, заговорила снова:

– А у вас интересное лицо. Было бы прикольно написать ваш портрет. С голым торсом.

– Я видел ваши работы. Не думаю, чтобы мне это понравилось, – сказал Глеб.

Девушка прищурила зеленые глаза и засмеялась:

– Не бойтесь, парниша, я работаю в разных манерах. В том числе и в реалистической. Уж как-нибудь намалюю ваш великолепный волевой подбородок. Ну и то, что пониже, естественно.

Глеб изобразил улыбку. Потом стер ее с лица и спросил:

– Давно рисуете?

– Не очень. Несколько лет назад мы с мамой приехали на два дня в Москву и остановились у Виктора. Он к тому времени только начинал заниматься коллекционированием. Все два дня я таращилась на картины. А потом решила, что когда-нибудь научусь рисовать так же.

– И здорово в этом преуспели, – заметил Корсак.

Лиза поглядела на него исподлобья:

– Издеваетесь?

Глеб покачал головой:

– Нисколько. В вас виден талант.

– Разглядели-таки? Вы очень зоркий человек, гораздо зорче моих преподавателей. Не к столу будут помянуты.

Она вновь ухватила губами соломинку. А Глеб отхлебнул кофе и сказал:

– Не думал, что в наше время есть люди, которые вручную рисуют афиши.

– А я и сама не думала, пока объявление в газете не увидела. У нашего кинотеатра такая фишка. Типа все вживую. Ручная работа, и все такое.

Втянув очередную порцию коктейля, Лиза небрежно облизнула губы кончиком языка. Весьма эротично. Вообще, все, что делала эта девушка, выглядело здорово.

– Нравятся? – поинтересовалась Лиза, перехватив взгляд Корсака.

– Что? – не понял он.

– Мои губы. Разве вы не на них смотрели?

Корсак усмехнулся.

– У меня очень чувственные губы – все так говорят, – продолжила девушка таким тоном, словно говорила о чем-то само собой разумеющемся. – Мама говорила, что я бужу в мужчинах похоть. Она думала, что это оскорбление, но, по-моему, это здорово – будить в мужчинах похоть. Как вы считаете?

– Честно говоря, я над этим не думал.

– Зря. Это же природа – против нее не попрешь. Все мужчины – похотливые самцы. По-моему, чем похотливее, тем лучше.

– Почему?

Она пожала плечами:

– Люблю мужчин, которые не скрывают своих истинных намерений. Вот вы явно не такой. Вы себе на уме.

– Я вижу, вы очень уверены в собственной неотразимости, – сказал Глеб.

Девушка весело улыбнулась:

– Конечно. У меня множество поклонников. Среди них есть даже один известный банкир. И один француз – сотрудник визовой службы. С визой, которую он мне сделал, я могу кататься в Париж, когда захочу. Расскажите мне о Викторе, – неожиданно попросила Лиза.

Глеб поставил чашку на стол.

– Мы с ним вместе учились в университете, – сказал он.

– Ага. Значит, вы тоже изучали историю культуры? Вы, наверно, жутко умный. Ну как? Умный?

– Чудовищно, – ответил Глеб.

– Я так и знала. У вас взгляд умного человека, который всех вокруг считает дураками.

Глеб неопределенно пожал плечами и спросил, чтобы сменить тему разговора:

– Откуда вы приехали?

– Из Барнаула, – ответила девушка. – Полгода назад. Думала, что здесь легче найти работу. Ну там… сделать карьеру, и все такое.

– И как? Получается?

– Пока не очень. Но я уже знакома с несколькими галеристами. Двое из них сделали мне выгодные предложения, но я пока раздумываю.

– О чем?

– Ложиться с ними в постель или нет, – ответила Лиза, схватила губами соломинку и шумно втянула очередную порцию коктейля. На этот раз она не просто облизнула губы, а провела языком по губам медленно и плавно, с легкой усмешкой поглядывая на Корсака. – Я слышала, что многие женщины делают карьеру через постель, но мне кажется, что должны быть и другие способы. Вы, случайно, не знаете?

– Что? – не понял Корсак.

– Есть другие способы или нет?

– Должны быть.

– Вот и я так думаю, – кивнула Лиза. Затем внимательно посмотрела на журналиста и сказала: – А теперь колитесь – что вас ко мне привело? Ведь не о жизни потрепаться вы сюда пришли, правда?

– Правда, – кивнул Глеб. – Дело в том, что за пару часов до смерти вашего дяди я с ним беседовал. Дело было в ресторане «Ночная регата». Он попросил меня взять на хранение одну вещь. И эта вещь до сих пор у меня.

– Интересно, – проговорила Лиза. – А что за вещь?

– Картина фламандского художника ван Тильбоха. «Автопортрет со смертью».

Если девушка и удивилась, то ничем не выдала своего удивления. Лишь пожала плечами и сказала:

– Зачем ему это понадобилось? У него что, не было?

– Уверен, что была.

– Тогда какого черта он обратился к вам?

– На этот вопрос я ответить не могу. Ваш дядя просил оказать услугу. Я так и сделал.

– Ясно. А от меня-то вы чего хотите?

– Картина все еще у меня, – сказал Корсак. – А вы наследница Виктора.

– Хотите, чтобы я ее забрала?

– Наоборот. Хочу, чтобы она еще какое-то время побыла у меня.

Девушка подозрительно посмотрела на Корсака и спросила:

– Почему?

– Ваш дядя чего-то опасался, – ответил Глеб. – И я хочу узнать – чего именно.

– Вон оно что. Думаете, картина вам в этом поможет?

– Не исключаю.

Лиза нахмурила брови:

– Не понимаю, зачем вам все это? Вы же не следователь.

– Нет, но я ужасно люблю совать нос в дела, которые меня не касаются.

Лиза кивнула:

– Бывает. Что ж, пускай побудет у вас. Правда, у меня есть одно условие.

– Какое?

– Я хочу, чтобы вы информировали меня о ходе вашего журналистского расследования. Это ведь так называется?

Глеб опешил:

– Это еще зачем?

– Если вы не заметили – я жутко любопытная девица. И так же, как и вы, люблю совать нос куда не надо. К тому же я наследница Виктора. А значит, дело касается меня напрямую.

Корсак поскреб ногтем горбинку на носу.

– Определенный резон в ваших словах, конечно, есть, – задумчиво проговорил он.

– Значит, договорились, – удовлетворенно кивнула Лиза. – И каковы будут наши первые шаги?

– Наши? – Корсак с изумлением воззрился на девушку. – Вы о картине?

– О ней, – кивнула Лиза.

– Гм… А в вас чувствуется деловая жилка. Я думаю, что для начала было бы неплохо просветить ее рентгеном.

– Отличная идея! – одобрила Лиза. – Я однажды видела, как это делается. Жутко интересно. Могу порекомендовать одного московского реставратора. Очень забавный человек и, кажется, немного влюблен в меня. Фамилия у него Долгих, но я зову его Долгоносик. Дать вам телефон?

Корсак помолчал. Ему не очень-то нравилась ретивость девушки, однако ее связи могли пригодиться.

– А он действительно хороший реставратор? – с сомнением в голосе поинтересовался Глеб.

– Один из лучших! – заверила Лиза.

– Что ж… давайте.

Лиза достала из нагрудного кармана комбинезона маленький блокнотик, полистала его, потом продиктовала номер. Глеб внес его в память телефона.

– Представьтесь каким-нибудь моим родственником, – сказала Лиза. – Например, двоюродным братом.

– С чего вдруг такие сложности?

Лиза посмотрела на Корсака, как на кретина:

– Как это? Да иначе он просто умрет от ревности. Или вас прикончит. Направит на вас лампу Вуда, и – фьюить! – прожжет дыру. В этом, конечно, есть и свои плюсы. Например, вентилятор в жару не понадобится. Будете проветриваться естественным образом.

Корсак улыбнулся:

– У вас изощренная фантазия.

– Есть такое, – кивнула Лиза. – Тяжело, наверное, зависеть от женщины с изощренной фантазией? А я вот всю жизнь мечтала, чтобы от меня зависел такой мужчина, как вы. Самоуверенный и упрямый.

– Кто от кого зависит – это еще вопрос, – сказал Корсак. – Вот отдам вам картину, и будете носиться с ней по городу сами.

Лиза фыркнула:

– Подумаешь. Найму частного детектива, и он все сделает.

– Много у вас знакомых детективов?

– Ни одного.

– Ну тогда и не выпендривайтесь.

Лиза приложила пальцы к виску и торжественно произнесла:

– Есть, мой капитан! Ну хватит хмуриться. Не думайте, что я такая уж вредина. Езжайте к Долгоносику и проверьте, нет ли у Тильбоха пятен в легких или еще какой-нибудь болячки. Захотите – позвоните мне. А нет… – Она пожала плечами. – Одной обиженной дурочкой на свете станет больше, только и всего.

4

Реставратор Семен Иванович Долгих оказался худым, невзрачным человеком. Лицо у него было грустное: печальные глаза, спрятанные за синими стеклами очков, печальный, вялый рот. Даже длинный нос был приделан к лицу под каким-то трагическим углом.

– Вы приехали раньше, чем я ожидал, – едва поздоровавшись, произнес Долгих кислым голосом. – Мне нужно закончить работу. Придется подождать минут пятнадцать. Полагаю, на кухне вам будет удобно. Картину можете оставить в прихожей.

Корсак поставил завернутую в бумагу доску на пол и пошел следом за хозяином дома. Проводив Корсака на кухню, Долгих ушел в комнату. Глеб вынул из кармана пальто колоду карт, перетасовал их и принялся раскладывать пасьянс на столе, между тарелками с остатками еды и стаканами с присохшими к стенкам чаинками. Минут через десять Долгоносик вернулся. Глянул на разложенные карты и сказал:

– Сюда лучше положить бубновую даму. Но было бы лучше, если б вы занялись этим в другом месте.

– Почему?

– Не люблю карты. Однажды я очень сильно проигрался в поезде, и с тех пор они вызывают у меня нервозность. Будете чай?

– Предпочел бы кофе.

– У меня только растворимый.

– Сгодится, – сказал Глеб, пряча колоду в карман.

Вскоре кофе был готов. Корсак придвинул к себе чашку и принюхался. Судя по запаху, качество отвратительное. Долгоносик подцепил кусочек сахару, бросил в чай и принялся меланхолично помешивать, громко и монотонно звякая ложечкой. Спустя полминуты Глеб не выдержал и небрежно заметил:

– Слаще он уже не станет.

– Что? – не понял реставратор.

– Я говорю: сахар давно растворился, так что можно перестать гонять волну в чашке.

Долгих усмехнулся тонкими бледными губами:

– Не любите звон?

– Однажды я выпил слишком много чая в поезде, и с тех пор звон чайных ложек вызывает у меня нервозность.

– Веселый вы человек, – грустно констатировал реставратор.

У Долгоносика была странная манера говорить: после каждой реплики он чуть-чуть втягивал голову в плечи и быстро стрелял глазами вокруг, словно кто-нибудь мог ударить его дубинкой по голове за то, что он чаще положенного открывает рот.

– Так, стало быть, вы брат Елизаветы Андреевны? – снова заговорил реставратор. – Вероятно, вы хорошо ее знаете. Скажите, что она за человек?

– А разве вы сами не знаете?

Долгоносик печально покачал головой:

– Нет. Она ничего про себя не рассказывает. Видите ли, у меня на ее счет самые серьезные намерения. Я хочу знать о ней как можно больше. Я некоторым образом… влюблен в нее.

– Мы жили в разных городах и редко общались, – сказал Корсак.

– Ну, может, она вам что-нибудь рассказывала?

– А что именно вы хотите узнать?

Долгоносик покраснел. Затем откашлялся в кулак и неуверенно заговорил:

– Один наш общий знакомый утверждал, что Лиза… ну, когда она еще только приехала в Москву… устроилась на работу в одну… э-э… фирму. – Он замялся, явно не находя подходящего слова. – Ну, в общем, это место, куда приходят состоятельные господа, которые хотят, чтобы их слегка… – Долгоносик сделал неопределенный жест рукой и посмотрел на Корсака. – Вы понимаете, о чем я?

– О плетках и наручниках?

Долгоносик грустно кивнул:

– Именно. Этот мой знакомый говорит, что якобы видел ее фотографию в Интернете. Не то чтобы я ему верил… Тем более девушка на фотографии была в маске. Но иногда… Иногда я думаю, что она на это способна.

– Они все на это способны, – заметил Корсак. – К счастью, плеток и наручников на земле меньше, чем женщин. Иначе веселенькая бы у нас с вами началась жизнь.

Глеб сунул в рот сигарету и весело подмигнул реставратору. Тот кисло улыбнулся в ответ и попросил:

– Не курите здесь, пожалуйста. Не выношу дыма.

Корсак послушно убрал сигареты в карман.

– По телефону вы сказали, что хотите обследовать картину с помощью рентгеновских и ультрафиолетовых лучей. Могу я узнать – зачем вам это?

– Есть причина, – сказал Корсак.

Долгоносик помолчал, затем угрюмо спросил:

– Это она вас попросила? Лиза?

– Да.

Он подумал и сказал:

– Что ж… Пожалуй, я могу это устроить. Когда вы хотите получить заключение?

– Чем раньше, тем лучше. Желательно прямо сегодня.

Долгоносик покачал головой:

– Это слишком быстро.

– Лиза настаивала, чтобы я обратился именно к вам, – заметил Глеб.

Дряблые веки реставратора едва заметно дрогнули. Он недоверчиво покосился на журналиста и тихо спросил:

– Это правда?

– Чистейшая, – заверил его Корсак. – Она сказала, что с вашей помощью можно проделать эту работу быстро и качественно.

Реставратор колебался.

– Даже не знаю. Хотя… если это действительно так срочно…

– Срочнее не бывает. Можно сказать, что от этого зависит дальнейшее материальное благополучие Елизаветы Андреевны.

Долгоносик внимательно посмотрел на Глеба сквозь бледно-синие стекла очков.

– Значит, это связано с завещанием покойного Фаворского? – спросил он.

Глеб молча кивнул, удивляясь с какой скоростью распространяются новости.

– Что ж, – сказал Долгоносик. – Сделаю все, что от меня зависит. Позвоните мне сегодня вечером. Часиков этак в девять. А теперь простите, мне нужно работать.

5

Войдя в первый гуманитарный корпус МГУ, Глеб ощутил прилив ностальгии. Здесь все осталось так же, как восемь лет назад. По «сачку» (так студенты называли холл) ходили группами и порознь молодые парни и девушки. Парни были говорливыми и поджарыми, а девушки все до одной красавицы. Нежные лица, на которых еще не осела пыль времени и зола сгоревших лет, белозубые улыбки, стройные фигуры, голые пупки, длинные ноги, попки, туго обтянутые джинсами. У Глеба защемило в груди. Он вдруг почувствовал, как постарел. Хотя его, пожалуй, еще можно принять за какого-нибудь озабоченного аспиранта.

Прежде чем подняться наверх, Глеб – просто для того, чтобы подольше повариться в студенческом «котле», подзарядиться жизненной энергией, – подошел к киоску и купил себе шоколадный батончик. Есть не хотелось, и он сунул батончик в карман.

«Пока еще живы, – грустно думал Глеб, глядя на снующих вокруг жизнерадостных ребят. – Но время убивает и их. Даже сейчас убивает, когда они просто сидят на приступке и грызут свои чипсы и сухарики».

На кафедре профессора Северина не оказалось.

– Вы Корсак? – поинтересовался у Глеба тощий бледный лаборант с унылым лицом и круглыми, как обточенные водой камни-голыши, глазами. (Перед приходом Корсака лаборант читал книгу и, судя по взгляду, мыслями все еще был в ней.)

Глеб ответил утвердительно.

– Игорь Федорович почувствовал себя плохо и поехал домой, – сообщил лаборант. – Он пытался вам позвонить, но вы были недоступны.

– Мой телефон был недоступен, – поправил Корсак. – А сам я доступен в любое время дня и ночи. Давно он уехал?

– С полчаса назад.

Глеб посмотрел на часы и нахмурился. Уходя, протянул лаборанту шоколадный батончик:

– Спасибо, – невозмутимо поблагодарил лаборант и сунул батончик в карман пиджака. Затем, потеряв к Корсаку всякий интерес, снова взялся за свой талмуд.

Профессор-культуролог Игорь Федорович Северин встретил Корсака в домашнем халате и тапочках, с шарфом на шее. Северину было сорок семь лет, однако выглядел он старше – отчасти благодаря седой шевелюре, отчасти – небольшой «профессорской» бородке, которая украшала его узкий, как у Дон Кихота, подбородок. Однако голубые глаза Северина поблескивали ясным и чистым блеском, как у молодого человека, а в черных бровях не имелось ни единого седого волоска.

– А, Глеб! Входи, входи. – Говорил профессор хрипло и в нос.

– Здравствуйте, Игорь Федорович. – Корсак посмотрел на шарф, перевел взгляд на покрасневшие глаза своего бывшего учителя и спросил: – Что, совсем расклеились?

– Ангина, будь она неладна. Вечная моя напасть. – Северин расслабленно махнул рукой. – Да ну и черт с ней. Дай-ка лучше я на тебя взгляну. Н-да… Годы действительно никому не идут на пользу. Кстати, ты в курсе, что галстук… а я полагаю, что эта красная тряпочка у тебя на шее – все-таки галстук… так вот, что галстук полагается носить на груди, а не на плече?

– Правда? – улыбнулся Глеб. – Жаль, что мне раньше никто этого не сказал. – Он поправил съехавший в сторону узел. – Так лучше?

– Намного, – кивнул Северин. – Теперь даже могу пустить тебя в гостиную.

Едва они вошли в комнату, как из клетки, стоящей на подоконнике, раздался гортанный крик:

– Кар-рамба! Свистать всех наверх!

Огромный, разноцветный попугай энергично раскачивался на деревянном шестке.

– Угомонись, Бенвенуто, – строго сказал ему профессор, и попугай замолк.

– Жив еще, курилка? – улыбнулся Глеб, весело глядя на красавца попугая.

– Этот разбойник нас с тобой переживет, – улыбнулся Северин. Он достал из кармана халата трубку и сунул в рот. – Ну что же ты встал? Давай садись, где тебе удобней, и рассказывай. Все-таки года два не виделись.

– Три, – сказал Корсак.

– Тем более! Ты пока подготовься, а я сделаю кофе.

Глеб уселся в кресло, а Северин отправился на кухню.

– Гр-ром победы раздавайся… – послышался из кухни его густой, сочный баритон.

Глеб улыбнулся и устало вытянул ноги, наслаждаясь комфортом. Взгляд его упал на небольшую пепельницу, в которой лежали два белых окурка со следами губной помады на фильтре. Глеб усмехнулся и покачал головой.

Вскоре Северин вернулся с двумя чашками ароматного кофе. Минут двадцать преподаватель и его бывший ученик трепались о жизни. Во время разговора Северин держал во рту трубку, но не зажигал ее по причине больного горла.

Дождавшись паузы в очередном монологе профессора, Глеб закурил, показал сигаретой на пепельницу и спросил:

– Это серьезно?

Северин посмотрел на испачканные помадой окурки и слегка покраснел.

– Серьезней, чем я думал, – сказал он. – Видишь ли… смешно говорить, но я вроде как надумал жениться.

Глеб присвистнул:

– Еще один холостяцкий бастион пал?

– Ну, рано или поздно это должно было случиться, – ответил профессор. – Я никогда не давал обет безбрачия, ты же знаешь.

– И кто эта коварная соблазнительница?

Северин улыбнулся:

– Историк. Хорошая женщина. На десять лет моложе меня.

– На свадьбу-то пригласите?

– Обязательно. Если не будешь зубоскалить.

Северин откинулся на спинку кресла, подставив падавшим из окна солнечным лучам свое лицо вышедшего на покой флибустьера, прищурил глаза и сказал:

– Я знаю о смерти Фаворского. Это он дал тебе картину, не так ли?

– Да, – ответил Глеб.

Северин вставил в рот трубку и задумчиво ее пососал.

– Полагаю, ты взялся за это дело из профессионального любопытства, – сказал он. – Но что может быть любопытного в человеке, умершем естественной смертью?

– Если он действительно умер естественной смертью, то ничего, – сказал Глеб.

– Ага, – прищурился Северин. – Стало быть, ты видишь в кончине Фаворского чей-то злой умысел? Позволь узнать, на чем основываются твои подозрения?

– Много на чем, – ответил Глеб. – Во-первых, я говорил с Фаворским незадолго до его смерти. Он был напуган.

– Виктор? Напуган? Забавно. Насколько я помню, он был не из пугливых.

– Об этом я и говорю. Чтобы выбить его из колеи, нужно было сильно постараться.

Северин вынул изо рта трубку и с тоской на нее посмотрел.

– Чертова ангина, – пробормотал он. Почесал черенком трубки черную бровь и вздохнул: – Ну хорошо. Это во-первых. А во-вторых?

– Я звонил личному врачу Фаворского, и тот заверил, что с сердцем у того все было в порядке. Не пил, не курил, занимался спортом, и все такое. Даже простудами не болел.

Северин нахмурился:

– Действительно, странно. Это все? Или тебя еще что-то насторожило?

– Еще три странных факта. Во-первых…

– Это уже в-третьих, – поправил Северин.

Корсак кивнул:

– В-третьих, на лице Виктора застыло выражение неописуемого ужаса. Я понимаю, как странно это звучит, но факт остается фактом. Об этом мне рассказывал следователь из МУРа. Перед смертью что-то сильно напугало его…

– Или – кто-то, – задумчиво проговорил Северин.

– В-четвертых, – продолжил Корсак, – все, кто побывал в то утро в квартире Фаворского, почувствовали безотчетный страх. Буквально как физическую реальность.

– Все интересней и интересней, – пробормотал Северин. – Это все, или есть еще и «в-пятых»?

– Есть, – кивнул Корсак. – В квартире были открыты все окна, хотя Фаворский терпеть не мог сквозняков. – Глеб прищурил карие глаза. – Что вы об этом думаете, Игорь Федорович?

Северин задумчиво пощипал пальцами флибустьерскую бородку.

– Все это в высшей степени загадочно. И у тебя действительно есть основания предполагать худшее. – Профессор рассеянно посмотрел на распечатанные фотографии картины, лежащие на столе среди книг и тетрадей. – Значит, мистер Спейд[4], ты думаешь, что ключ к разгадке тайны заключен в картине Тильбоха? Кстати, ничего, что я назвал тебя мистером Спейдом? Мой любимый сыщик – миссис Марпл[5], но на нее ты не слишком-то похож.

– Я и на Сэма Спейда не тяну, – усмехнулся в ответ Корсак. – А насчет картины… – Он пожал плечами. – Эта история началась с нее. У меня больше нет никаких зацепок.

Профессор еще немного походил в задумчивости по комнате, потом остановился перед Корсаком. Взгляд его стал тревожным.

– Глеб, ты меня прости, но если смерть Фаворского как-то связана с картиной, то и твоя жизнь под угрозой. Или будет находиться, когда ты поглубже увязнешь. Ты осознаешь опасность?

– Это часть моей профессии, – сказал Глеб.

– Не думаю, что риск оправдан, – с сомнением произнес Северин. – Ну да это твое дело. Если человек перепутал веревочную петлю с галстуком, ему никто не может помешать затянуть узел потуже… А теперь давай-ка вернемся к твоему фламандцу. Итак, Гильрен ван Тильбох родился в 1623 году в Брюсселе. Отец его был художником-неудачником. О матери ничего толком не известно. В тридцать лет Тильбох получил право на профессиональную деятельность и вступил в корпорацию художников – Гильдию Святого Луки. А десять лет спустя возглавил ее. Еще через несколько лет получил статус хранителя городского собрания живописи.

– Неплохая карьера, – заметил Корсак.

– Все эти годы Тильбох усердно писал, вырабатывая свою манеру. Своими учителями он считал Ван Эйка и Ван Гюйса. У них научился композиции, колориту, прорисовке деталей. В своих работах Тильбох часто «цитировал» полотна других художников. И твоя картина – типичный тому пример.

– Что-то типа принципа матрешки? – уточнил Корсак. – Одна картина внутри другой?

– Именно так. В твоем случае – две картины внутри одной. Возглавив Гильдию, Тильбох стал весьма уважаемым господином, отрастил бороду, оброс учениками. Но есть в его радужной биографии и нечто темное. Про Тильбоха ходили такие же легенды, как про Микеланджело. Видишь ли, Тильбох был страстно увлечен анатомией. Современники поговаривали, будто он платил бродягам, чтобы они выкапывали для него трупы из могил. Порой это не получалось, и тогда Тильбох зазывал к себе бродяг, поил их вином и, дождавшись, когда они захмелеют, убивал.

– Жуть какая, – передернул плечами Корсак.

Северин улыбнулся:

– Подобные легенды в то время ходили про многих художников, не стоит безоговорочно им верить. Современники считали, что Господь наказал Тильбоха за грехи тем, что не послал ему ни жены, ни детей. Первая невеста художника скончалась за три дня до свадьбы от удушья. Вторая умерла прямо во время свадьбы – упала с лестницы и сломала шею. После этого Тильбох счел себя проклятым и жениться больше не пытался. Умер он от чахотки в возрасте пятидесяти трех лет.

– Это все?

– Все. – Северин откинул со лба седую прядь и посмотрел на Корсака. – А теперь о картине. В девятнадцатом веке картина «Автопортрет со смертью» входила в коллекцию знаменитого московского парфюмера Генриха Брокара.

– Того самого, чья фабрика стояла на Мытной? Изготовитель мыла и одеколонов? Официальный поставщик российского императорского дома?

Северин улыбнулся:

– Российского императорского дома и испанского королевского двора. Рад, что твое увлечение историей Москвы не прошло даром. Никто не знает, как картина попала к Брокару. Впрочем, путей множество. Это было странное время. При известном везении картину Рембрандта можно было купить на Сухаревском рынке всего за червонец. Да-да, не удивляйся. Зачастую так и происходило. Однажды Брокар за трешку купил на Сухаревке темную доску с едва различимым изображением. Забираясь в карету, он швырнул доску на сиденье, а затем по рассеянности уселся на нее. Доска треснула. Брокар хотел ее выбросить, но решил не торопиться. И, как выяснилось, не зря. Треснувшая доска оказалась картиной Дюрера!

– Миф, – сказал Корсак.

– Похоже, – согласился Северин. – Но это абсолютная правда. Вернемся, однако, к твоей картине. После революции коллекция Брокара рассеялась по разным собраниям. Часть картин попала в Третьяковку, часть – в Музей изобразительных искусств. В числе последних был и Тильбох. В 1934 году Музей изобразительных искусств передал картину Угличскому музею как не представляющую особого интереса. Ее забросили в хранилище и забыли на много десятков лет. Год назад угличский искусствовед Яриков копался в хранилище и выкопал Тильбоха буквально из-под кучи мусора.

– В каком состоянии была картина?

– В отличном. Живописный слой на удивление хорошо сохранился. Виктор Фаворский прознал о картине по своим каналам и предложил, что он ее купит. Музей нуждался в средствах. Тильбоха каким-то сложным путем выставили на аукцион, и Фаворский стал его законным владельцем. Тут, конечно, не обошлось без махинаций и интриг, но, как говорится, не пойман – не вор. Так «Автопортрет со смертью» снова оказался в Москве, но на этот раз в частной коллекции ресторатора Фаворского. Кстати, я не предложил тебе выпить. Хочешь чего-нибудь?

– Если можно, немного виски.

– Можно.

Пока профессор возился с бутылкой и стаканом, Глеб размышлял о странных перипетиях судьбы и о том, что история, в которую он ввязался, видимо, сложнее, чем он мог предположить.

– Держи! – Северин протянул Корсаку стакан, а сам взял со стола фотографии картины, уселся с ними в кресло и, сунув в рот трубку, продолжил «лекцию»:

– Теперь поговорим конкретнее. Итак, «Автопортрет со смертью». Сюжет довольно распространенный, хотя, по правде сказать, распространение он получил столетием позже благодаря полотнам художников французской школы. Подожди-ка…

Северин достал из кармана халата очки и изящным жестом водрузил их на нос.

– Одно из двух полотен, попавших в пространство нашей картины, – это версия довольно известной работы Питера Брейгеля Старшего «Опасность обоняния».

– С женщинами, зажимающими носы?

Северин кивнул седовласой головой:

– Да.

– А вторая?

– Со второй сложнее. Судя столу, уставленному химическими реактивами, здесь изображена лаборатория алхимика. Вот это – перегонный куб. А это – тигель, в котором плавили металлы.

– А что вы думаете о желтом облаке в углу лаборатории?

– Гм… – Северин сдвинул черные брови и облизнул губы кончиком языка. – Даже не знаю, что тебе сказать. Что-то такое вертится в голове, что-то ужасно знакомое, но никак не могу ухватить.

– Вы заметили силуэт, появляющийся из облака?

– Да, конечно.

– Ученый, облако серы, черный силуэт, появляющийся из облака… Ничего не напоминает?

Северин легонько хлопнул себя ладонью по лбу:

– Вот черт!

– Именно, – усмехнулся Глеб. – Думаю, этот монах – что-то вроде доктора Фауста, который вызвал из преисподней черта, чтобы продать ему душу.

– Да-да-да, – забормотал Северин, еще пристальней вглядываясь в фотографию. – Весьма похоже.

– Но сам монах не очень-то похож на Фауста, – заметил Корсак.

Профессор некоторое время разглядывал снимок, затем снял очки, протер их полой халата и снова водрузил на нос.

– Ты прав, – сказал он наконец. – Скорее всего, это епископ Феофил.

Глеб удивленно вскинул брови:

– Это еще кто?

– Герой одной занимательной средневековой легенды. Считается, что святой Феофил продал душу дьяволу и отрекся от христианской веры.

– Я не ослышался? Вы сказали «святой»?

Северин кивнул:

– Именно так. Осознав, что ступил на скользкую дорожку, Феофил раскаялся. Он обратился с молитвами к Богоматери, и та вымолила ему прощение. Остаток жизни Феофил провел в молитвах, ведя благочестивую жизнь. И, видимо, настолько в этом преуспел, что умер святым.

Глеб посмотрел на фотографию, которую Северин держал в своих длинных и гибких, как у музыканта, пальцах, и спросил:

– Почему Тильбох вставил в картину эти два полотна?

– Дух времени, – сказал Северин. – Тогда было модно писать кабинеты ученых, мастерские художников, апартаменты знатных особ. А какая же это мастерская, если на стенах не висят картины? То же касается и домов, в которых жили вельможи. В ту пору живопись была везде. – Он поправил очки и задумчиво проговорил: – Тут загвоздка в другом…

– В чем? – быстро спросил Корсак.

– Видишь ли, фламандцы никогда и ничего не изображали зря. Каждый предмет, изображенный на картине, – это символ. Вот, например, часы без стрелок и скелет. Скорей всего, они должны были наводить зрителя на мысль о «vanitas» – бренности и скоротечности земного бытия. Художники тех времен любили изображать на картинах подобные штуки. Особенно жаловали черепа.

– Да, я об этом читал, – кивнул Глеб. – Что-то вроде напоминания человеку о том, что его тщеславию и гордыне грош цена. Это как если бы ты выполнил заказ богача и одновременно плюнул ему в лицо.

Северин подергал пальцами бородку и усмехнулся:

– Слишком грубо, но, по сути, верно. Случайности в данном случае абсолютно исключены. Каждая деталь не только тщательно прорисовывалась, но и основательно продумывалась.

Глеб снова покосился на фотографию и усмехнулся:

– Значит, кухарки, зажимающие носы, и алхимик, собравшийся продать душу дьяволу, каким-то образом связаны? И непременно с художником, который сидит за столом и беседует со своей смертью?

– Именно так, – ответил Северин.

Глеб смотрел на него недоверчиво.

– Но какая может быть связь между вонью и проданной душой? – спросил он. – Может, Тильбох намекал, что отягченная грехами душа не только плохо выглядит, но и дурно пахнет? Ради такого простого вывода не стоило корпеть над работой. К тому же…

В кармане у Глеба зазвонил телефон.

– Прошу прощения. – Журналист прижал трубку к уху.

– Алло, господин Корсак? – раздался в трубке взволнованный голос реставратора.

– Он самый.

– Это Долгих вас беспокоит. Вы можете сейчас приехать?

– А что случилось?

– Не по телефону. Приезжайте, – я все покажу. И вот еще что. Я буду чрезвычайно благодарен, если Елизавета Андреевна приедет с вами.

– Это еще зачем?

– Она владелица картины.

– Будущая владелица, – поправил Корсак.

– Это не меняет дела. Когда вас ждать?

– Это будет зависеть от Елизаветы Андреевны, – сказал Глеб.

– Приезжайте, как только сможете!

– Хорошо. – Глеб, отключил связь и сунул телефон в карман брюк.

– Что? – поинтересовался Северин. – Труба зовет?

– Да, мне пора. Спасибо за бесплатную лекцию, Игорь Федорович.

– А кто тебе сказал, что она бесплатная? – насмешливо вскинул брови Северин.

– Вы правы. С меня бутылка… я забыл, что вы пьете?

– «Зеленую фею», – весело сказал профессор. – Как Ван Гог и Артюр Рембо.

– Значит, ждите нас с «феей». Но разопьем мы ее вместе, если не возражаете.

– Напротив, буду рад!

6

Долгоносика было не узнать. Грустное лицо сияло, как начищенная сковорода. Поглядывая на Корсака, он лукаво усмехался и потирал ладони с видом человека, посвященного в большую тайну, которую он больше не в силах хранить.

– Елизавета Андреевна, вы должны это видеть! – воскликнул Долгих, едва Глеб и Лиза вошли в прихожую. – Идемте же!

Не дав гостям раздеться, Долгоносик потащил их в комнату.

– У него такой вид, будто он нашел бриллианты, – шепнула Лиза на ухо Корсаку.

Реставратор усадил гостей в кресла, прямо напротив мольберта, на котором стояла картина ван Тильбоха. С тех пор как Глеб видел ее в последний раз, она нисколько не изменилась.

– Ну? И где ваши брильянты? – поинтересовался Корсак, вставляя в рот сигарету.

– Какие брильянты? – удивился реставратор.

– Это я так, к слову. – Глеб поднес к сигарете зажигалку, но Долгоносик властно взял его за запястье худыми, длинными пальцами.

– Пока вы у меня в доме, вам придется воздержаться от курения, – строго сказал он. – Это вредная привычка. К тому же это может повредить живописному слою картины.

– Как скажете. – Корсак убрал сигарету обратно в пачку.

– Итак, – снова заговорил Долгоносик, глядя на Лизу Фаворскую сияющими глазами. – Вы готовы узнать кое-что удивительное?

– Я вся внимание, – заверила его Лиза, складывая ладони на коленях, как примерная школьница.

Глеб посмотрел на мятую пачку сигарет и со вздохом запихал ее в карман рубашки.

– Надеюсь, оно того стоит, – пробормотал он.

Долгих бросил на Корсака сердитый взгляд, взял со стола рентгеновский снимок картины и протянул Лизе:

– Елизавета Андреевна, взгляните на этот снимок. Только внимательнее. Вы видите что-нибудь необычное?

Лиза внимательно вгляделась в снимок, затем перевела взгляд на стоящего на мольберте Тильбоха – и обратно на фотографию. Ее светлые бровки взлетели вверх. Она коротко присвистнула и проговорила:

– Вот это да!

– Разрешите взглянуть. – Корсак довольно бесцеремонно вынул снимок из пальцев девушки и подошел с ним к картине. Некоторое время он изучал снимок, сравнивая его с картиной, потом крякнул от удивления и произнес:

– Если не ошибаюсь, вы обнаружили следы позднейших дорисовок?

– И вы это говорите таким спокойным голосом?! – Долгоносик вырвал снимок из рук Глеба и снова передал его девушке. – Елизавета Андреевна, вы только посмотрите! – проговорил он дрожащим от возбуждения голосом. – Ну не чудо ли? Это же настоящая сенсация! Видите? Вот тут! Раньше на столе стояла свеча. Кто-то закрасил ее, а поверх нарисовал ключ.

Лиза легонько потерла пальцем призрачно-зеленоватый контур свечи на фотографии. Потом рассеянно посмотрела на палец, словно ожидая, что на нем останутся следы.

– Да. Действительно, похоже на свечу, – проговорила она.

– А теперь посмотрите вот сюда! – Долгоносик ткнул костлявым пальцем в снимок. – Раньше вот этой картины на стене не было!

– Что же было? – изумленно спросила Лиза.

– Голая стена. Просто стена!

– И все?

– И все, – кивнул реставратор.

– Честно говоря, я ничего не понимаю. Кто-то закрасил свечу, а на ее месте нарисовал ключ. Но этого ему показалось мало, и он нарисовал на стене еще одну картину. Кстати, что на ней?

– Монах-алхимик, – ответил вместо реставратора Глеб. – Предположительно, святой епископ Феофил, продавший душу дьяволу.

– Это настоящая сенсация! – прошептал Долгих. Его синие очки сползли на кончик носа. Не замечая этого, он блаженно зажмурил грустные глаза и с улыбкой произнес: – Представляю, что скажут мои друзья-реставраторы, когда я поделюсь с ними своей находкой!

– Ничего не скажут, – снова подал голос Корсак.

Долгих удивленно на него воззрился:

– Это еще почему?

– Потому что вы ничего им не расскажете, – так же спокойно ответил Глеб.

По бледным губам реставратора змейкой скользнула усмешка. Он поправил пальцем очки и сказал:

– Ошибаетесь, Корсак. Я не имею права скрывать эту тайну от общественности.

Корсак уставился на Долгоносика тяжелым взглядом. Тот слегка поежился и повернулся к Лизе.

– Елизавета Андреевна, – заговорил он, – урезоньте своего братца. Объясните ему, что мы не имеем права скрывать нашу находку.

Лиза посмотрела на Корсака, затем перевела взгляд на Долгоносика и твердо произнесла:

– Вы никому об этом не расскажете, Семен Иванович.

– Но позвольте…

– Я владелица картины, мне и решать. И я уже сообщила вам о своем решении.

– Но, Елизавета Андреевна… – растерянно забормотал Долгих. – Вы должны… В конце концов, вы обязаны…

В глазах реставратора читалось отчаяние. Сенсация, а вместе с ней и дивиденды, которые она сулила, ускользали, и он ничего не мог с этим поделать.

– Хорошо, – выговорил Долгих сдавленным голосом. – Видимо, у вас есть резон замалчивать это открытие. И, раз уж вам так угодно, я… я тоже буду о нем молчать.

– Вот и славно, – кивнула Лиза. Она снова сверила рентгеновский снимок с картиной и спросила: – Слушайте, а что означает эта надпись на срезе книги? Ultimam cogita!

– Думай о последнем, – сказал Глеб.

– Думай о последнем? И зачем она здесь?

– По всей вероятности, это девиз Тильбоха, – сказал Корсак. – Фламандцы часто украшали портреты девизами того, кто на них изображен.

– «Думай о последнем»… – задумчиво повторила Лиза. – Это что-то вроде «мементо мори»? Как грустно.

Долгоносик угрюмо посмотрел на Корсака.

– Я смотрю, вы неплохо разбираетесь в искусстве, – проговорил он.

– Разбирался когда-то.

– Что ж, в таком случае вы, вероятно, сможете объяснить, каким образом епископ Феофил и этот ключ попали на картину?

Глеб посмотрел на доску и сказал:

– Пожалуй, могу попробовать. Только для начала нужно определить, к какому времени относятся правки. Может, их сделал сам Тильбох? – Корсак перевел взгляд на реставратора и прищурился. – Семен Иванович, Лиза говорила, что у вас есть лампа Вуда?

В угасших было глазах Долгоносика вновь зажглось подобие интереса.

– Лампа есть, – сказал он.

Корсак развел руками:

– Ну так действуйте.

– Прямо сейчас? – неуверенно проговорил Долгих и посмотрел на Лизу.

– А зачем ждать? – ответила она.

Улыбка девушки воодушевила реставратора.

– Да-да, вы правы! – пробормотал он, встал с кресла и вышел из комнаты. Через минуту Долгих вернулся, неся в руках лампу, укрепленную на треножнике. Он поставил треножник на пол и придвинул к Тильбоху. Глеб, который до сих пор никогда не видел лампу Вуда, следил за действиями реставратора с нескрываемым интересом.

– Выключите свет и задерните штору! – скомандовал Долгих.

Глеб выполнил указание. Комната погрузилась в густой полумрак. Ультрафиолетовые лучи упали на поверхность доски.

– Удивительно! – восхищенно проговорил Долгих. – Видите? Имитация картины на стене и изображение ключа совсем черные!

– И что это значит? – спросил Корсак.

– Свет лампы вызывает флуоресцентное свечение старинных красок и лаков, – ответила Лиза. – Более поздние подправки остаются темными.

– Это значит…

– Это значит, что епископ Феофил, продавший душу дьяволу, и ключ, лежащий на столе, появились на картине гораздо позднее, – объяснил реставратор. – Я бы сказал, что этим дорисовкам чуть больше ста лет. Можете раздвинуть шторы и включить свет.

Троица вновь расселась вокруг журнального столика. Реставратор выглядел оживленным. Он протер салфеткой круглые очки с синими стеклами и водрузил их на длинный нос.

– Елизавета Андреевна, должен вам сказать, что я поражен. И как человек, и как профессионал. Не каждый день сталкиваешься со столь искусной фальсификацией.

– Понимаю ваш восторг, и все-таки… Что за варвар мог это сделать? – недоуменно проговорила Лиза, поглядывая на картину.

Долгоносик улыбнулся:

– Вероятно, он был очень тщеславен и хотел оставить след в истории искусства. Хотя бы и таким способом.

– Да, но посмотрите, как он прорисовал детали. Монах, реторты и это желтое облако… Это же просто шедевр!

Долгоносик пожал сутулыми плечами:

– Значит, фальсификатор был не лишен определенного таланта. Непонятно только, почему он выбрал столь жуткий сюжет, как продажа души дьяволу? И зачем закрасил свечу? И что за ключ нарисовал на ее месте?

– Все это неспроста, – задумчиво сказал Корсак, доставая из кармана сигареты. – Он явно подражал фламандцам, а эти ребята ничего не изображали зря. Ключ и картина – символы.

– Или… подсказки, – тихо сказала Лиза.

– Какие? – не понял реставратор.

Лиза пожала плечами:

– К разгадке какой-нибудь тайны. Вы, Семен Иванович, забыли три самых главных вопроса.

– Вы о чем? – продолжал недоумевать Долгих.

– Первый вопрос: какую дверь можно открыть этим ключом? Второй: что за ней скрывается? И третий, самый главный: кто сделал поправки?

Корсак щелкнул зажигалкой. Долгоносик посмотрел в его сторону и простонал:

– Я же просил…

– Извините, запамятовал. – Глеб жадно затянулся и потушил сигарету.

– Что за человек, – пробурчал Долгих, демонстративно зажимая нос платком.

Лиза глянула на него с легкой усмешкой, затем обратилась к Корсаку:

– Вы знаете, кому принадлежала картина сто с лишним лет назад?

Глеб кивнул:

– Московскому парфюмеру Генриху Брокару. У него была большая фабрика на Мытной. Знатный был господин. Снабжал мылом, духами и одеколоном пол-России.

– И что с его фабрикой случилось потом?

– То же, что и с остальными, – ответил Корсак. – Национализация. Впрочем, ничто не исчезает бесследно. Фабрика действует и поныне, только называется она «Новая заря».

– Откуда вы знаете?

– Я журналист, – просто ответил Корсак. – Знать все и обо всем – моя профессия.

– Про Брокара вам любой москвич расскажет, – угрюмо заметил Долгих. – И, кстати, если картина принадлежала ему, это многое объясняет.

– Что именно? – повернулась к нему Лиза.

Заполучив внимание девушки, реставратор вновь воспрял духом:

– Как известно, Брокар переписывал картины, которые ему принадлежали. Однажды он закрасил некую кошку, потому что, по его мнению, она портила композицию картины.

– С ума сойти! – снова покачала головой Лиза.

Долгих оживился еще больше.

– А однажды, – продолжил он, – Брокару показалось, что герцогиня, изображенная на портрете четырнадцатого века, слишком худосочна. И тогда он… Он… – Долгих вдруг замялся.

– Что? – спросила Лиза. – Что он сделал?

– Он…

– Семен Иванович хотел сказать, что Брокар увеличил герцогине грудь, – с ироничной усмешкой проговорил Корсак.

Долгоносик смущенно закряхтел.

– Вот это да! – еще больше восхитилась Лиза. – Но как он решился? Ведь тут нужно… особое мужество.

Долгоносик пожал плечами:

– Чего только не взбредет в голову дикарю? – Выдав эту сентенцию, реставратор посмотрел на часы и сказал, как бы невзначай глянув на Корсака: – Однако уже поздно. На дворе почти что ночь. Глеб…

– Иванович, – подсказал Корсак.

– Глеб Иванович, у вас наверняка есть важные дела, которые необходимо сделать сегодня.

– Вовсе нет.

– А у меня есть.

– Вы нас выпроваживаете? – поинтересовалась Лиза.

Долгоносик сконфуженно покраснел и выдавил:

– Я не это имел в виду.

– Семен Иванович имел в виду, что хотел бы остаться с вами наедине, – сказал Корсак.

Реставратор метнул в журналиста полный яда взгляд и покраснел еще больше. Лиза улыбнулась:

– Глеб, не наговаривайте, пожалуйста, на Семена Ивановича. Ему очень приятна ваша компания. Правда, Семен Иванович?

Лоб реставратора заблестел от капелек пота.

– Конечно, – сдавленно выговорил он.

– Ну вот, что я говорила! Хотя нам с вами и в самом деле пора уходить. Час уже поздний.

Лиза поднялась с кресла. Долгих сделал неопределенный жест, словно хотел ухватить девушку за руку, да на полпути испугался.

– Елизавета Андреевна, вы можете остаться, – нахмурившись, произнес он.

– Зачем?

– Мы могли бы еще раз посмотреть на картину под лампой Вуда.

– Я бы рада, но Глеб Иванович забирает картину. Я права, Глеб Иванович?

– Истинно так, – заверил ее Корсак, тоже поднимаясь с кресла.

Долгоносик выглядел сконфуженным и растерянным.

– Ну что ж… Раз так…

Он тоже встал.

В прихожей, пока Лиза натягивала сапожки-казаки, реставратор взял Глеба под локоть и отвел его в сторону.

– Вы меня обманули, – прошептал он.

– О чем вы?

– Никакой вы не брат. Вы самозванец.

Корсак дернул уголком губ и холодно проговорил:

– Полегче на поворотах, приятель.

– Предупреждаю вас, если вы вздумаете ухлестывать за Елизаветой Андеевной, я… – Глаза реставратора злобно сверкнули. – Я ни перед чем не остановлюсь. Так и знайте.

– Хорошо, я запомню, – спокойно сказал Корсак.

– Эй, заговорщики! – окликнула их Лиза. – Долго мне еще томиться в ожидании?

– Так и знайте, – еще раз проговорил Долгоносик, выпуская локоть журналиста из тощих, бледных пальцев.

Вечер выдался теплый. В воздухе пахло сухими листьями и влажной землей. Девушка подняла ворот джинсовой куртки и небрежным движением взяла журналиста под руку.

– В тщедушном теле этого господина бушуют поистине шекспировские страсти, – с усмешкой проговорил Корсак и затянулся сигаретой.

– Вы злой.

Прикурив от зажигалки Глеба, Лиза с любопытством спросила:

– Что он вам сказал?

– Когда?

– Там, в прихожей.

– Ну… Он сказал, что очень рад был со мной познакомиться. Просил не забывать и почаще заходить в гости.

Лиза легонько стукнула Глеба кулаком по плечу:

– Хватит дурачиться. Я вас серьезно спрашиваю.

– Ну если серьезно… Он сказал, что, если я буду к вам клеиться, он меня «зарэжэт». К счастью, мне это не грозит.

– Почему?

– Потому что мне и в голову не придет к вам кле… – Глеб осекся и покосился на Лизу.

Щеки девушки покраснели.

– Если вы думаете, что это комплимент, вы ошибаетесь, – холодно проговорила она, убирая руку.

– Я совсем не то имел в виду.

– Мне плевать, что вы имели в виду!

«Дурак. Самый настоящий дурак», – подумал Корсак и поморщился.

– Лиза, на самом деле вы очень обаятельная девушка. Лет десять назад я бы горы свернул, чтобы завоевать ваше внимание.

– Что же вам мешает сделать это сейчас? – прямо спросила Лиза.

– Я… – Глеб повернулся к ней.

Свет фонаря ярко осветил лицо девушки. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга.

– Я уже слишком стар для таких игр, – пробормотал Корсак и отвел взгляд.

Губы девушки дрогнули.

– Хорошая отмазка, – насмешливо произнесла она. – Ладно, парниша, не волнуйтесь. Будем дружить семьями. – После секундного молчания она улыбнулась и добавила с напускной веселостью: – Ужином-то вы меня, по крайней мере, можете накормить? Или вы и на это не годитесь?

– Это запросто, – в тон девушке ответил Корсак.

– Ну тогда ноги в руки – и вперед!

7

В баре «Пьяная креветка» стоял страшный гам. Народу – не протолкнуться. Глеб и Лиза кое-как пробрались к барной стойке.

– И в это заведение вы постоянно заходите? – удивленно спросила Лиза, диковато поглядывая на облепивших барную стойку парней и девушек.

– Раньше здесь все было иначе, – сказал Глеб.

– Как «иначе»?

Глеб хотел объяснить Лизе, что по-настоящему любит только вновь открывшиеся заведения. Стоит вездесущим клеркам и менеджерам среднего звена пронюхать о новом баре, как орды этих вечных тружеников заполняют залы под завязку. После этого на заведении можно ставить крест. Через два месяца в нем портится пиво, еще через два месяца наглеют официанты, а полгода спустя из меню таинственным образом исчезают лучшие блюда. Постепенно отличный когда-то бар окончательно превращается в помесь вокзальной тошниловки и проходного двора.

Глеб подумал, как бы выразить все эти мысли одной фразой, и не надумал ничего лучше, как сказать:

– Здесь стало слишком много менеджеров.

– Ясно, – кивнула Лиза, словно и в самом деле что-то поняла.

Из толпы вынырнул взлохмаченный, угловатый парень. Он был румян, голубоглаз и курнос. Щеки и подбородок покрывала трехдневная рыжеватая щетина. Над низким лбом курчавились густые рыжие волосы. В левом ухе странного субъекта болталось дешевенькое серебряное колечко. Одет молодой человек был в застиранную желтую водолазку и потертый пиджак из коричневого велюра. На плече у него висел старенький фотоаппарат «Пентакс».

– Здравствуй, б-бродяга! – завопил он, обнимая Корсака.

– А, братское сердце! – улыбнулся тот. – Привет!

– Привет, п-привет!

Рыжий слегка заикался, отчего сразу показался Лизе очень милым. Незнакомец быстро и внимательно оглядел девушку и спросил Корсака:

– Ты меня п-представишь своей спутнице?

– Обязательно. Вот, Лиза, вы, конечно, удивитесь, но это лохматое, нечесаное существо, которое стоит перед вами, – совсем не леший и не черт. Это мой старинный друг Петр Давыдов.

– Для вас просто Петя, – сказал рыжий фотограф. Затем взял Лизину руку, поднес к губам и церемонно поцеловал. – Вы п-подруга Глеба? – поинтересовался он.

– Хотелось бы в это верить, – сказал Лиза.

Рыжий подумал и глубокомысленно заметил:

– У Глеба много д-друзей.

– Да уж, – сказала Лиза. – А вы, я вижу, фотограф? – спросила она, кивнув на болтающийся фотоаппарат.

– Фотографирую п-помаленьку.

– Петя фотокорреспондент, но в душе – настоящий художник, – сказал Корсак.

– Ну, это ты, старик, преувеличиваешь. Хотя и н-ненамного.

Лиза засмеялась. Рыжий фотограф тоже засмеялся. Смех у него был мягкий и приятный.

– Выходит, мы с вами коллеги, – сказал Лиза.

– У вас т-тоже есть фотокамера?

– Нет, я тоже художник.

– Правда? А выглядите как м-модель.

Корсак шутливо ткнул его кулаком в бок:

– Ну ты, дамский угодник, угости-ка нас выпивкой.

Петя Давыдов вздохнул и сказал Лизе:

– Представьте себе, Лиза, эта х-хамская личность постоянно пьет за мой счет.

– А вы ему не наливайте, – посоветовала Лиза.

– П-пробовал. Но у него делается такой несчастный вид, что у меня сердце к-кровью обливается.

Лиза засмеялась, потом посмотрела на лакцан Петиного пиджака и спросила:

– А что это за медведь у вас?

– Это мой т-тотем. Он есть на гербе моего рода, – гордо произнес Давыдов.

– Вы что, дворянин?

Петя слегка поклонился и сказал:

– Я принадлежу к с-старинному графскому роду. Мои предки, московские бояре, служили верой и правдой еще Ивану Г-грозному.

– Не удивляйтесь, – насмешливо заметил Корсак. – На досуге Петя пишет фантастические рассказы, поэтому часто смешивает вымысел с реальностью.

Фотограф усмехнулся:

– Это он из з-зависти. Мой прадед этого шелкопера дальше п-прихожей не пустил бы. А я вот вынужден пить с ним водку.

Давыдов опрокинул рюмку и потряс головой:

– Ух! А вы п-почему не пьете? – спросил он у Лизы.

– Я не пью спиртное.

– Что, даже пиво?

– Даже пиво, – кивнула Лиза.

Петя улыбнулся, окинул Лизу восхищенным взглядом и сказал:

– Вы очень красивы! Вы знаете, что вы похожи на Венеру с полотен К-кранаха?

– Спасибо, – весело поклонилась фотографу Лиза.

В этот момент шумная компания рядом с ними загалдела особенно громко.

– Я должен извиниться, – сказал Лизе Петя Давыдов.

– За что?

– За то, что мой друг привел вас в эту д-дешевую забегаловку. Впрочем, он никогда не отличался избирательностью.

– Я же не аристократ, – пожал плечами Глеб.

Давыдов окинул его ироничным взглядом и сказал:

– З-заметно. И с этим человеком, Лиза, я п-прожил в одной комнате два года. О доля соловья, звонкоголосой птицы! О грустная судьба пернатого п-певца!

Петя со вздохом взялся за стакан, и в этот момент дымную атмосферу зала прорезал хриплый, пьяный окрик:

– Вали отсюда, обезьяна черножопая!

Тощий негр в грязной джинсовой куртке встал из-за стола и послушно засеменил к выходу. Вслед ему раздался гогот. Когда негр поравнялся с барной стойкой, Давыдов положил ему руку на плечо и сказал:

– Не спеши, д-друг. Садись, выпей с нами.

Негр испуганно посмотрел на Петю.

– Я не могу, – проговорил он.

– Можешь, – сказал Петя. – Я угощаю.

Совсем сбитый с толку негр послушно сел на крутящийся стул возле барной стойки. Петя сделал бармену знак, чтобы тот налил ему водки.

– Эй, черножопый! – хрипло прокричал тот же голос. – Чего уселся? Вали к себе в Африку, ублюдок!

Негр испуганно вжал голову в плечи.

– Не обращай на них в-внимания, – спокойно сказал ему Петя Давыдов.

– Черномазый, не понял, что ли? Тебе говорят!

Негр повел худыми плечами и боязливо произнес:

– Я лучше пойду.

Он привстал, однако Давыдов снова усадил его на стул. Повернулся к группе бритоголовых парней в черных куртках, сидящих за ближайшим столиком, и сказал:

– Эй, п-парни, отвалите от него!

– Не зарывайся, родной, – отозвался один из компании. – Откапывать будет некому!

Парни заржали. Петя усмехнулся и сухо проговорил:

– Я вам н-не родной.

– Гляди-ка, заика! – хрипло крикнул один из парней. – Ты сначала говорить научись, д-д-друг.

Бритоголовые снова загоготали. Петя медленно сполз с табуретки.

– П-простите, Лиза. Мне придется ненадолго отлучиться, – мягко сказал он.

Корсак вздохнул, затем снял с запястья часы и положил в карман пальто.

Бритоголовые – их было трое – встали из-за стола. Рослые и сильные парни выглядели куда крепче худощавого невысокого Пети. Один медленно, вразвалочку, подошел к фотографу.

– Ну че, баклан, похоже, ты нарвался? – с усмешкой проговорил он.

Петя посмотрел на него снизу вверх и сказал:

– В-выйдем-ка на улицу.

– Зачем?

– Воздухом п-подышим.

– Ну п-пойдем, к-к-коли не шутишь, – ощерился в усмешке парень.

Петя Давыдов и бритоголовый верзила направились к выходу. Двое остальных двинулись за ними.

– Посидите здесь, – сказал Лизе Глеб. – Мы сейчас вернемся.

Он залпом допил коктейль, вытер рот рукавом пальто и отправился следом. Лиза тоже хотела пойти, но бармен схватил ее за руку.

– Вы там будете лишней, – тихо сказал он.

– Но надо что-то делать! – взволнованно проговорила Лиза.

– Что?

– Ну я не знаю. Вызывать милицию…

Бармен покачал головой:

– Не надо милицию. Сами разберутся.

– Ну что, заика, любишь черномазых? – Бритоголовый верзила смерил фигуру Пети Давыдова насмешливым взглядом. – Сейчас огребешь по полной программе.

Петя быстро нагнулся, схватил с земли какую-то корягу, выставил ее перед собой, как шпагу, и крикнул:

– Обнажил я клинок свой! Умереть я готов!

Скинхеды опешили.

– Чего? – не понял верзила.

– Умри, несчастный! Твою кончину с легким сердцем я приму! – крикнул Петя. Потом взмахнул корягой, издал горлом воинственный клич, похожий на вопль Тарзана из старого фильма с Джонни Вестмюллером, и ринулся на скинхедов.

Один из скинов с визгом отлетел к стене, второй взвыл и схватился за перебитый нос. Третий отскочил в сторону и, сунув руку в карман, стал быстро обходить Петю Давыдова сбоку, но тут перед ним вырос Корсак.

– Привет! – улыбнулся скину журналист.

Скинхед выхватил руку из кармана. Раздался легкий щелчок, и в свете фонаря тускло сверкнуло узкое лезвие. Однако воспользоваться оружием верзила не успел: мощный хук с правой в челюсть сбил его с ног. Бритоголовый попытался встать, но Корсак завис над бандитом, как коршун над птенцом, и ударом кулака пригвоздил его к асфальту.

Давыдов тем временем продолжал орудовать своей палицей, которая за время схватки успела стать в два раза короче. Удары сыпались на скинхедов градом, но лишь немногие попадали в цель. Один из скинов увернулся и, оказавшись за спиной у фотографа, хватил его за горло. Петя выронил палку и захрипел. Ему пришлось бы туго, но подоспевший Корсак оторвал от него скинхеда и, сделав подсечку, уложил противника на асфальт.

Петя воодушевился, снова издал воинственный клич, еще страшнее прежнего, и бросился на третьего скинхеда с голыми кулаками. Искаженное гневом лицо фотохудожника, взлохмаченные волосы и горящие глаза заставили скина ретироваться. «Атас! Сумасшедший!» – крикнул он и бросился наутек. Второй скинхед вскочил на ноги и последовал его примеру. Третий вышел наконец из нокдауна, в который его отправил Корсак, и попытался подняться. Петя Давыдов, подхватив с земли палку, одним прыжком подскочил к поверженному врагу, наступил ему на руку и, ткнув палку скинхеду в горло, хрипло проговорил:

– Проси пощады, плебей!

– Чего просить? – испуганно загнусавил скинхед, морщась от боли и тщетно пытаясь приподняться.

– П-пощады! – повторил Петя.

– Я прошу… Прошу пощады!

Петя брезгливо скривил губы.

– Т-так и быть, на этот раз я тебя прощаю. – Он убрал ногу и вытер рукавом потный лоб. – И передай своим холуям, чтобы они б-больше здесь не появлялись. Иначе ими займется доблестный сэр Ланселот.

– Лансе… кто? – не понял скинхед.

– Ланселот, болван! Это я. То есть я – Ланселот, а ты – б-болван. Повтори!

– Я Ланселот, а ты – б-болван, – послушно повторил скинхед.

– Правильно, – кивнул Петя. – А теперь – вали отсюда!

Скин тяжело поднялся с земли и, держась ладонью за ушибленную челюсть, заковылял за своими товарищами. Через несколько секунд он скрылся во тьме.

– Остатки вражеских гарнизонов трусливо бежали с поля б-боя, – с удовлетворением констатировал Петя.

– У тебя зуба не хватает, – сказал ему Корсак, отряхивая рукава пальто.

– Где? – поинтересовался Петя, поднимая руку и трогая пальцем окровавленную губу.

– Сбоку… Да не с этого, с другого.

Давыдов потрогал пальцем разбитую десну и поморщился:

– Больно, б-блин. Хорошо, хоть не передний.

– А какая разница?

– Не скажи. Сегодня я д-должен быть неотразим.

Молодые люди привели одежду в порядок и двинулись к бару. Возле двери бара Петя взял Корсака за рукав пальто:

– П-подожди.

– Чего? – обернулся журналист.

– У тебя с этой д-девочкой роман?

Глеб нахмурился и покачал головой:

– Нет.

– А будет?

– Вряд ли.

Конопатое лицо Пети стало пунцовым.

– Значит, ты не б-будешь против, если я слегка за ней п-приударю?

– Нет, не буду, – ответил Глеб. – Только поменьше улыбайся. Иначе она от тебя убежит.

8

– Что-то их долго нет, – волновалась тем временем Лиза. – Я все-таки позвоню в милицию!

Она достала из кармана телефон, но тут дверь бара распахнулась, и на пороге появились наши герои. Они неторопливо прошли к барной стойке.

– Ну наконец-то! – всплеснула руками Лиза. – Где вы пропадали?

– Простите, что задержались, с-сударыня, – вежливо ответил Петя Давыдов.

Корсак ничего не ответил, только сунул в рот сигарету и сделал бармену знак – наливай.

– Хорошо, что вы вовремя вернулись, – сказал бармен, наполняя стакан Глеба. – А то вон барышня нервничала. Все в порядке?

– По-женски дома поджидал ты воинов! Они сражались – ты в п-постели спал! – ответил ему Петя.

Бармен усмехнулся:

– Ну-ну.

– О господи! – взволнованно воскликнула Лиза. – У вас подбородок в крови.

– Г-где? – Давыдов поднял руку и потрогал подбородок. – А, это. Ничего страшного. Как г-говорится, жизненно важные органы на задеты.