Посмертный бенефис

19 августа 1995 года. Виламоура, Алгарве, Португалия

Набережная Марины ди Виламоура плавилась от зноя. Яхты, в унынии опустившие паруса и грустно повесившие свои бушприты, казались нереальными в густом липком мареве — казались сошедшими со старинной литографии. С каким удовольствием они рванули бы сейчас в безбрежную гладь океана, подальше от разомлевшего под солнцем асфальта и изнывающей от жары сонной бухты!

Увы… Их хозяева, как все нормальные люди, в этот час или принимали морские ванны, или прели под тентами возле бассейнов, или честно зарабатывали пневмонию в кондиционированных комнатах отелей, осененных, как плохой армянский коньяк, пятью фальшивыми звездами.

Изредка из одного ресторана в другой перебегали официанты. Перебегали, прикрыв ладонями макушки и стараясь как можно быстрее выскочить из-под лучей ультрафиолета, — то ли в поисках дополнительного заработка, то ли последних сплетен.

Три огромных шкиперобородых скандинава, принявших с утра недельную дозу горячительного, не замечали, казалось, ни солнца, ни моря. Их мутные глаза высматривали прохладную гавань, из которой можно было бы отправиться в столь желанную алкогольную кругосветку.

Как стая дельфинов за лайнерами, за ними неотступно следовали их бизоноподобные жены; женщины отчаянно потели и ежесекундно вытирали свои морковного цвета лица насквозь промокшими платками.

Чуть поодаль в растерянности топтали размягченный солнечным жаром асфальт менее живописные группы; все эти люди, по-видимому, ломали головы над одной и той же проблемой: как бы выбраться из пекла, не заплатив за прохладу денег? Эта проблема, надо заметить, представлялась неразрешимой: в разгар туристического сезона прохлада в Виламоуре — весьма дорогое удовольствие.

Замысловато разукрашенная овощами рыбка, которую португальцы называют «золотистой», одним своим видом возбуждала зверский аппетит, возбуждала, впрочем, ненадолго. Рыба оказалась необычно вкусной, не очень жирной, зажаренной по всем В правилам кулинарного искусства, но, так и не осилив ее, я понял: есть в такую жару противопоказано.

Официант смотрел на меня испуганными кроличьими глазками, ожидая, видимо, замечаний по поводу свежести рыбы. Я успокоил его, как мог, и попросил принести чашечку кофе и бутылку ледяной минералки. Довольный отсутствием претензий, официант улыбнулся, удалился. Вернулся с кофе и водой. После чего, в смущении потупившись, сунул под блюдце счет.

Смущение официанта было вполне оправданным: счет в полной мере соответствовал искаженным понятиям алгарвийцев о престижности их курортов. Несколько лет назад кто-то не очень остроумный, но очень восторженный сравнил в печати Виламоуру с лучшими летними курортами мира, и теперь сонмы европейских тугодумов, из года в год приезжавших сюда исключительно из-за доступности местных прелестей, попадают в своеобразный финансовый капкан. Цены выросли в несколько раз, догнав и уже кое в чем обогнав цены самых фешенебельных курортов мира, уровень же сервиса остался — в лучшем случае — прежним.

Официант тотчас сообразил, что сдача остается ему. Он расплылся в такой дружелюбной и милой улыбке, что, казалось, повеяло свежим морским бризом. Расслабившись, официант согнул одну ногу в колене. В такие моменты его, очевидно, учили заводить с клиентом приятную беседу — беседу ни о чем.

— Очень жарко сегодня, сеньор, не так ли?

— Фаш калор, — подтвердил я, едва не расхохотавшись.

Это обычное, казалось бы, словосочетание произносилось в Алгарве настолько часто, что приезжий вполне мог заподозрить: все население провинции охвачено эпидемией шизофрении. Только прожив здесь достаточно долго, я понял, что «фаш калор» — не просто «жарко». Понимать так эту фразу — значит слишком уж упрощать и без того простые местные нравы. «Фаш калор» — это приглашение к беседе и ее конец. «Фаш калор» — это образ мыслей, образ жизни, состояние души.

«Фаш калор», — с оптимизмом заявляет в казино игрок, только что просадивший все свое состояние. «Фаш калор», — в задумчивости цедит сквозь зубы предприниматель, неожиданно получивший возможность с помощью нескольких телефонных звонков решить все свои проблемы, — и небрежно отодвигает от себя телефонный аппарат. Все можно сделать в этом мире, всего можно добиться, стоит лишь чуть поднапрячься, но «фаш калор» — и все летит в тартарары.

— Сеньор не алгарвиец, не так ли?

— Тонко подмечено.

— Я сразу понял. Сеньор очень странно произносит некоторые слова. В Алгарве так не говорят. — Официанта аж распирало от гордости: догадался-таки! — Сеньору нравится у нас? У вас, на севере, такой погоды не бывает… Ведь сеньор — с севера, не так ли?

Что верно, то верно. Только он, проницательный мой, имеет в виду север Португалии. Мой Север — он гораздо севернее.

На моем Севере — если я еще имею право называть его «своим» — скоро начнутся затяжные осенние дожди. Люди, выходя из домов, будут все теплее одеваться; деревья, наоборот, — скидывать с себя тяжесть пожелтевших летних одежд.

Сигарета кончилась, а я так пока и не придумал, чем бы заполнить вторую половину дня. В офисе делать решительно нечего. Ничего серьезного в ближайший месяц не предвидится, а с текучкой секретарша, слава богу, справляется лучше меня.

За спиной кто-то вежливо откашлялся, и мягкий баритон проговорил на великом и могучем:

— Ничего, если я присяду? Не возражаешь?

…Моя нижняя челюсть отвисла. Темные очки, закрывающие половину узкого лица; фигура атлета-десятиборца; сдержанная «евразийская» улыбка…

Сармат. Пришелец из другой вселенной. Не друг, не враг… Рад ли я ему? Скорее да, чем нет.

— Привет… — Я еще не вполне оправился от шока, но виду старался не подавать. — Как ты меня нашел?

Сармат едва заметно улыбнулся. Что эта улыбка означала: искреннюю радость или смертный приговор? Н-да… «Восток — дело тонкое», как говаривал незабвенный красноармеец Сухов.

— Хватку теряешь, старик, — проговорил он по-английски, заметив подошедшего официанта. — Секретарша твоя шепнула мне на ухо — назвала пару-тройку твоих любимых харчевен. Вот я здесь.

— Ясно. — Я кивнул и развел руками. Затем попросил официанта принести еще воды и кофе — для Сармата. Его, конечно, не обманешь, поэтому спросил прямо, не виляя: — А зачем, собственно? Никак в отпуск?

— В отпуск, — подтвердил Сармат. — А вообще — дело есть. — Заметив, наверное, гримасу на моей физиономии, он поднял руку, предупреждая возможные протесты. — Выбор за тобой. Никакого давления, старичок. С позиций официоза ты не наш.

Сармат дождался, когда официант, наконец, удалится, и продолжил:

— Если бы ты сумел что-то выяснить о реальных (заметь, старичок, — реальных!) источниках доходов вот этого персонажа… — Он положил на стол тоненький концерт. — Я уверен, что нашлись бы благодарные люди, для которых заплатить много — всего лишь способ заработать гораздо больше.

— Забери, Сармат. Даже смотреть не стану. — Я вытер платком вспотевший лоб. Затем налил себе воды из его бутылки. — Ты должен знать: в эти игры я больше не играю. Да и деньги меня мало интересуют, возраст не тот. И не так уж я беден. — Я окинул критическим взглядом свои явно ослабевшие руки, давно уже не поднимавшие ничего тяжелее пивной кружки. — Работничек из меня сейчас… как из дерьма пуля. — Я отвернулся и позволил себе пофилософствовать: — Раньше работать было интереснее — была идея. А деньги — они всего лишь деньги. Я уже не молод, и трудно меня переубедить…

Сармат допил кофе и, окинув обманчиво равнодушным взглядом набережную, процедил сквозь зубы:

— Знаешь, где в твоей философии прокол? — В узеньких бойницах его глаз сверкали молнии. — На оси Южная Америка — Балканы.

— Мимо, Сармат. Не мои это дела.

И вообще, не строй из себя дешевого шантажиста. Не верю. Выпьешь чего-нибудь?

Не так давно бывшие младшие братья — болгарские оружейники — столкнулись с серьезной проблемой в Южной Америке, а богатенький британец из Гибралтара эту проблему для них решил. С моей подачи. Если бы об истинных «корнях» сделки узнали бывшие хозяева этого рынка, завтрашний рассвет стал бы для меня недостижимой мечтой.

— Понимаю тебя, — кивнул Сармат, — понимаю… Что ж… Наверное, этого и следовало ожидать. — Мое предложение выпить он, похоже, проигнорировал. — Что ж, так, конечно, удобнее…

— Что ты понимаешь?! — взорвался я. — Что вы все там понимаете? Я уже другой, ясно тебе? Уже четыре года, как я выпал из обоймы.

— Да, конечно. — Он, казалось, меня не слышал. — А ведь была надежда. Была… И не только у меня. Старик, скажи честно: хорошо живешь? — По лицу его блуждала снисходительная улыбка.

— Нормально, — буркнул я и, подозвав официанта, попросил его принести две порции коньяку. — Живу, как умею. В ваши игры играть не намерен, учти.

— Учту, — хмыкнул он и чему-то грустно улыбнулся. — С утра — офис, внимательное чтение газет. Потом тягостные раздумья: где бы и чего бы сожрать на обед? После обеда — опять проблемы: как бы половчее убить остаток дня? Нет, я, конечно, понимаю: иногда приходится, черт побери, и поработать. Подписывать какие-то скучные бумаги, отслеживать перемещение каких-то денег. Но так, слава богу, не каждый день. А каждый день, вернее, каждый вечер, — тоскливый взгляд на себя в зеркало: кто это? Я? А брюхо откуда? И мысли… Все туже, туже… Мозги-то все жиже, жиже… Двигаться — лень, думать — тем более. Скажи, в чем я ошибся?

Я молчал, потягивая совершенно неуместный в такую жару коньяк. Сейчас бы стакан ледяной водочки. Да под маринованный огурчик…

Прав он, конечно, на все сто прав. Только кто дал ему право на эту правоту? Кто он, черт подери, такой, чтобы учить меня жизни?! Я хотел было возмутиться, отчитать его — и промолчал. Он прав…

— Все правильно, старичок, — тихо проговорил Сармат, выплескивая свой коньяк в бадью с фикусом. — Ни в чем я не ошибся. Ошибся тот, кто тебя рекомендовал. Жаль. Сармат почти никогда не ошибался в людях. Раньше… — Он встал и, бросив на стол крупную купюру, процедил:

— Цвети, алгарвиец.

Это было уже настоящим оскорблением.

— Стой, Сармат! — Я смотрел ему в глаза и, кажется, начинал заводиться. — Стой. Присядь-ка. Рассказывай: что у тебя? Только, — я сделал предупредительный жест, — никаких обещаний! Буду думать.

— Думать не вредно, старичок. Думай. Право выбора — за тобой. А рассказывать мне нечего. — Он подмигнул и подвинул ко мне конверт. — Здесь есть все. Жду твоего звонка после восьми. Я в «Маринотеле». Номер телефона запомнишь? Или записать?

Я посмотрел на него, точно на идиота. Ответив невиннейшим взглядом, он кивнул на прощание. Шагнул в пекло — и направился в сторону, прямо противоположную «Маринотелю».

Странный парень. Я встречался с ним всего три-четыре раза, но готов был поклясться, что он не лгал. А ведь доверчивость — одно из многочисленных достоинств, которыми природа меня обделила. Что я о нем знаю? Он — Посредник милостью божьей. Не брокер, делающий навар на том, что знакомит покупателя с продавцом, а Посредник по самому большому счету. Знакомый со всеми правилами крупной игры и зачастую сам их устанавливающий. О его связях можно только догадываться, потому что, разговаривая с ним, вы никогда не услышите ни одного имени. Известно, что он является доверенным лицом глав финансовых и промышленных империй, а также чиновников самого высокого ранга. Ходят слухи, что к его помощи прибегали даже при возникновении локальных вооруженных конфликтов. И они затухали. Такая вот легенда во плоти. Появился на горизонте лет десять назад, тогда ему было около тридцати. Появился из ниоткуда. Ни имени, ни фамилии, ни национальности, ни вероисповедания. Зато совершенно свободное владение по крайней мере тремя языками, плюс блестящее знание любой проблемы. Любой.

Конверт… Большой, полноформатный, но тоненький. Что там? Обычный гонорар бывшего аналитика бывшей мощнейшей спецслужбы мира, или… Или… Что же, так и будем голову ломать? Может, лучше ее сначала проветрить? Чутье подсказывало: торопиться с распечатыванием конверта не стоит. Распечатаешь — и все, назад дороги уже не будет. Хочу ли я этого? Четыре года жизни преуспевающего португальского бизнесмена средней руки даром не проходят. В той, прошлой, жизни, ставшей уже легендой, я часто мечтал о таком вот тихом спокойном закате. И вот он, в руках. Как та синица…

Голова шла кругом. Дожил… Лукавство с самим собой — самое нелепое, что можно придумать. Да, я ненавидел собственное прошлое. Да, я его откровенно стыдился и тщательно скрывал. Да, да! И я с тоской вспоминал о нем.

Сармат появился как бес-искуситель. Я бежал от своего прошлого, связанный с ним тоненькой, но прочной нитью. Вернее, резиночкой. Явился Сармат — и я с ускорением лечу обратно, в омут человеческих страстей, в мир дворцовых заговоров, переворотов, путчей — всей этой грязи и мерзости, призванной поставить одних людей над другими. Я не супермен, отнюдь. Просто один из сотен, может, тысяч, работавших на Систему.

Четыре года назад — как странно, ведь сегодня годовщина! — после бессонной ночи при полной боевой готовности я увидел на экране телевизора того, кто по слепой причуде политического жребия стал вдруг Главным. И он дрожал, заикался, шарахался от собственной тени. Тогда я понял: еще один день в Системе — и не отмыться. И придется всю жизнь ходить, не смея взглянуть людям в глаза.

Я был не одинок. Таких, как я, было много. Людей, посвятивших себя службе Державе. Но мы оказались бессильны, столкнувшись с грязью политических интриг, вынесших на самый гребень волны такое непотребство, над которым теперь откровенно хихикает весь мир. Даже не смеется — хихикает…

Выйти из Системы было нетрудно. Мне — легче, чем другим. Потому что я давно жил по легенде, которая стала моим «я». Причудливо тасуется колода…

Ерунду Сармат, конечно, не предложит. Во-первых, я могу обидеться. Во-вторых, он и сам ерундой не занимается. Браться за серьезную работу, не продумав всех последствий и не оценив возможных потерь — моральных, юридических, финансовых, в конце концов, — я тоже не могу: не юноша уже.

Для начала необходимо полностью отвлечься, чтобы потом, ближе к вечеру, принимать решение на свежую голову. Словом, выйти из-под влияния эмоций. Кажется, я знаю, что мне нужно. Давненько мы не брали в руки шахмат…

— Алло, Кирк? Я. Через часок? В Кинта ду Лагу? Понял. До встречи.

…Года три назад в Валенсии, в одном из портовых кабачков, я стал свидетелем драки. Человек пять местных бугаев наседали на какого-то парня лет тридцати пяти. Парень оказался не промах, двоих уложил сразу, но силы были явно не равны. Получив стулом по голове, он совсем сник. Видя, что его противники на этом не остановятся, я решил вмешаться. На моей стороне был фактор неожиданности, и через несколько секунд последний из нападавших успокоился в углу, явно надолго. Испуганный бармен помогал мне приводить в чувство избитого парня, все время тараторя, чтобы мы срочно уходили. Так мы и поступили. Парень, морщась от боли, указал на свою машину. Я изумился… «Бугатти-ЕВ-110»! Увидеть такую тачку хоть раз в жизни — уже удача, а этот драчун раскатывает на ней по портовым кабакам. Новый знакомый продолжал меня удивлять.

— Кирк Фицсиммонс, — представился он. — К вашим услугам. Я ваш должник.

Я очень далек от мира больших денег, но это имя не слышать не мог. Обычно оно продолжало славный «разбойничий» ряд: Ротшильд, Рокфеллер, Дюпон, Морган, Вандербильт. Потом — Фицсиммонс.

Мы загнали машину прямо по трапу на яхту (так он называл свое судно) и отплыли на Балеары. За годы, проведенные в Португалии, я приобрел одного настоящего друга — Кирка. Наверное, я был первым, кто совершенно равнодушно относился к его деньгам. Это ему и понравилось. В минуты, когда его душила тоска, он ехал ко мне плакать в жилетку. А я — к нему.

— Привет, амиго! Только что проводил замечательных ребят из Южной Америки. Ты думаешь, они приехали засвидетельствовать свое почтение? Правильно, нет. Правильно, хотели денег. Правильно, не дал. И не дам. Какие-то они все кровожадные. Как ты с ними уживался?

— Дай им заработать, а сам не плати.

— А это как?.

— Ну, например, сфотографируйся с ними на фоне своей яхты и подпиши фотографии: «Моим лучшим деловым партнерам и друзьям Хосе и Хуану от их прилежного ученика Кирка Фицсиммонса». Под такую фотографию они получат кредиты сразу от всех южноамериканских банков.

Секунд десять Кирк остолбенело смотрел на меня во все глаза, потом хлопнул по столу своей лапой профессионального яхтсмена, упал на траву и затрясся от хохота.

— Мир ищет финансовых гениев в Принстоне, Оксфорде, Сорбонне, Токио, а они здесь, в алгарвийском захолустье! Ами-го, быстро говори, сколько ты хочешь в год за свои советы? Прямо сейчас подпишу чек на любую сумму!

Чек от Кирка Фицсиммонса — это хорошо, это принимает любой банк в мире.

— Мои советы, Кирк, — всего лишь полет фантазии, а фантазия не имеет цифрового эквивалента. Давай лучше сыграем в шахматы.

— Мне трудно с тобой играть, амиго! Ты философ, мыслишь абстрактно, а я — финансист, привык считать. Мы даже за шахматной доской играем в разные игры.

Первая партия закончилась вничью, затем три партии подряд выиграл я. Кирк явно не знал теории, но обладал врожденным позиционным чутьем.

— Что-то ты, амиго, слишком сильно играешь для португальца.

— Шахматы — явление социальное, а не национальное.

— Согласен. Однако вернемся к нашим делам. В конце августа я отправляюсь на яхте с инспекцией своих владений. Это займет около двух месяцев. Предлагаю тебе присоединиться. Прекрасно проведем время. Заодно, если захочешь, войдешь в курс дела. Можешь рассматривать все это как предложение контракта на работу. В общих чертах я знаю, чем ты сейчас занимаешься. Поверь, твой бизнес никогда не даст тебе и половины того, что предлагаю я.

Увы, дружище Кирк… Кажется, опоздал ты со своим предложением. Ты не знаешь, чем я собираюсь заниматься, и слава богу.

— Быть консультантом у великого Кирка Фицсиммонса — большая честь для меня. Слишком большая. Сейчас мы друзья, потом ты станешь боссом, я — подчиненным. Нет, Кирк, я слишком долго боролся за свою независимость. Она мне дороже любых денег. Но за предложение — спасибо.

— Странные вы, галлы, люди. Разве нельзя восемь часов в сутки быть подчиненным, а шестнадцать — другом?

Эх, Кирк…. Я такой же галл, как ты зулус.

— Лучше позволь мне иногда бывать здесь в твое отсутствие. Видишь ли, мой филологический труд часто требует полной изоляции, а в городской квартире добиться этого невозможно.

— Это не проблема. Ключи будут у Педро, — знаешь, охранник на въезде? Если понадобится машина — в гараже «Альфа-Ромео-33». Не новая, но все в порядке — страховка, техосмотр и прочее.

Кирк с несколькими запотевшими бутылями «Гролша» вернулся в беседку возле бассейна. Человек, придумавший холодный «Гролш» в жару, достоин Нобелевской премии в области медицины. Идея, равная, по меньшей мере, открытию пенициллина.

— Знаешь, амиго, ты, конечно, прав. — Охлажденный изнутри Кирк был склонен пофилософствовать. — Не надо тебе работать у меня. Не твое это. Финансы — дело скучное, кропотливое. Один процент успеха — талант, девяносто девять — просиживание штанов ради обработки полученной информации и анализа результатов. А твоя стихия — неожиданный причудливый виток фантазии, меняющий не столько результат, сколько изначальный посыл. В банковском деле тебе не было бы цены, но только при наличии хорошей школы и многолетней практики. У тебя же этого нет, не так ли?

— Верно, нет. — Я усмехнулся, вспомнив свои дипломы, полученные еще в эпоху исторического материализма. В одном я значился как «инженер по эксплуатации автотракторной техники», в другом — как «переводчик-референт с португальского и английского языков». От финансов далековато… — Каждый должен заниматься своим делом. Нести свой крест на свою Голгофу…

— Знаешь, амиго, разговор у нас какой-то странный, — резонно заметил Кирк. — Если у тебя проблемы — скажи, решим. Возможности, слава богу, есть, ты знаешь.

— Знаю, Кирк, знаю. — Просто я думал о своем. — Я, пожалуй, поеду, дела…

— Хорошо, амиго. — Кирк, конечно, понял, что мне хочется побыть одному. — Позвони через недельку, прощальный ужин закатим. На яхте, как ты любишь, идет?

— Идет, дружище, пока.

Дома я прежде всего прослушал запись на автоответчике, затем прочитал два послания, полученные по факсу. Ничего срочного: секретарша сообщила, что завтра опоздает на два часа, а двое контрагентов известили меня факсом, что получили все, что заказывали, и качество вполне соответствует заявке. Надеются, что в дальнейшем… И так далее.

Трудно с этими латинос. Знают же номер офиса — так нет, обязательно надо отправить все на домашний. Знак, так сказать, глубокого уважения.

Тяжело вздохнув, я взял маникюрные ножницы и вскрыл сарматовский конверт, из которого выпала фотография. Закружившись в воздухе, она спланировала под диван. Я крякнул, опустился на колени и принялся шарить рукой в толстом слое пыли. В конце концов нашел.

С фотографии на меня смотрело неуловимо знакомое лицо. Большие, чуть навыкате, глаза, залысины на лбу, тонкий, с горбинкой, нос. Хорошее лицо, умное. Только одна неприятная черта, но она портила его окончательно и бесповоротно. Жёсткий, колючий взгляд не сулил ничего хорошего тому, кто встанет на пути этого парня.

Не понял… А от меня-то что требуется? Источники дохода — более чем очевидные. Налицо весьма удачливый бизнесмен, человек, безусловно, незаурядный, талантливый, энергичный.

Связи с уголовниками? Просто анекдот… Пусть мне покажут хотя бы одного постсоветского нувориша, который их не имеет, — обещаю до конца жизни дважды в день молиться за него.

Немного подумав, я распростился с последними надеждами на то, что мои заказчики — частные лица, защищающие собственные финансовые интересы. Людей, сопоставимых по возможностям с Божко, — единицы. Сармат на них работать не станет. Вывод неутешителен: он работает на Организацию.

Я принял добрую дозу коньяка. Внутри сразу потеплело.

Есть еще, конечно, Дед. Кстати, где его телефон? Вот он.

— Привет, Дед! Узнал? Извини, что так долго молчал. Как здоровье?

— Привет, привет. Здоровье нормальное. Но важно другое. Я знаю, зачем ты звонишь. Сармат рядом?

— Нет. Я вижу, ты осведомлен обо всем. Колись.

— Уверен, ты уже все решил. Совет первый — о заказчике не беспокойся. Здесь все чисто. Совет второй: хорошо подумай, прежде чем дать Сармату ответ. И последнее: наколку на тебя дал я. Извини.

Вот так. Ничто в жизни не могло заставить Деда указать на меня пальцем. Ничто, кроме совести. Значит, он что-то знает про Божко. Моя задача — найти это «что-то». Подсказки здесь неуместны.

Настроение сразу улучшилось. Сармат оказался именно тем, кем я его считал. Более того: вероятно, он тоже ученик Деда, ученик, прошедший с ним до конца. Значит, в экстремальной ситуации — но только в самой экстремальной! — я могу рассчитывать на поддержку Деда. Уже кое-что.

…Работа. Я в возбуждении вышагивал по квартире. Внутри, где-то в области солнечного сплетения, чуть-чуть начинаю покалывать. Столь знакомое прежде и, казалось, навсегда уже забытое ощущение опасности. Адреналин наполняет мускулы, сжигая все болячки, нажитые за четыре года бездействия. Четыре года одиночества, позорного бегства от самого себя. Долгие четыре года, в течение которых я пытался убедить самого себя, что живу. Как глупо и бездарно…

Стоило Сармату мелькнуть перед глазами и поманить пальчиком — и все. Весь небоскреб лжи и самообмана рассыпался, как карточный домик. Прав Сармат. Тысячу раз прав. Тошнит меня от самого себя, когда гордо, по-алгарвийски выпятив нажитое брюшко, расхаживаю я по Виламоуре в поисках ресторана, в котором еще не жрал.

Существует, конечно, и другая сторона медали. Тихий, размеренный образ жизни. Не очень большой, но твердый доход. Не любимая, но и не обременительная работа, отнимающая три-четыре часа в день. И — самое главное — полная, безграничная свобода. Ночи — без кошмаров, прогулки — без оглядки, друзья — без подвоха. Что это? Стабильность? Или болото? Готов ли я всего этого разом лишиться? Вопрос, конечно, интересный…

А почему, собственно, я должен это терять? Выполню задание — и вернусь… Н-да… Дважды в одну реку… Не лги, старик. Сам себе не лги. Слишком много «но». Во-первых: если вернусь. Существует «но», не так ли? Во-вторых: если захочу вернуться. Что отнюдь не факт. Я не португалец. Я русский. Сармат предоставляет мне шанс вернуться. Туда, откуда я так позорно сбежал, окрасив собственную обиду и бессилие красивыми словами, брошенными через плечо. А Сармат — тот остался, и Дед остался. И все четыре года они провели на самой верхней палубе судна, обдуваемые всеми ветрами, обливаемые всеми ливнями, но — у штурвала. А я, как прилипала, присосался к днищу, поросшему сладкой жирной травкой, и щиплю ее понемногу. Благо, надолго хватит. Только вот самый сопливый юнга смотрит на меня теперь брезгливо, потому что имеет на это полное право. Надоем, намозолю глаза — и сковырнут меня ржавым багром. И поплывут дальше… А мне уже их не догнать — мышцы атрофированы.

Все, хватит с меня психоанализа, плавно перешедшего в самобичевание. Так и расплакаться недолго. О своей горькой судьбе. Хм… Ехать пора. Сармат уже ждет.

— Алло. Да, я. Слушай внимательно. Доедешь до коммерческого центра «Мар-а-Виста» на набережной Квартейры. Центр — со сквозным проходом. На выходе поверни направо, в сторону центрального проспекта. На проспекте — еще раз направо. Метров через пятьдесят увидишь «Кадиллак-бар». Жди меня там.

— Понял, выхожу, — ответил Сармат, нисколько не удивившись. Значит, мои подозрения не беспочвенны.

Через десять минут Сармат прошествовал через узкий проход «Мар-а-Висты». Прошествовал, облаченный в костюм такого заядлого туриста, что меня охватила зависть. Подождав еще несколько минут и убедившись, что беременная негритянка, вошедшая следом за ним, «хвостом», безусловно, не является, я двинулся в «Кадиллак-бар».

Сармат потягивал пиво, со страхом поглядывая на экран, с которого прямо на него мчался спортивный автомобиль. Завсегдатаи бара решили, что два соседа-англичанина онемели от удивления, случайно встретившись в забытой богом и нормальными людьми Квартейре.

Разыграв спектакль, мы пересели за угловой столик, расположенный так, что подойти к нам незамеченным не мог никто.

Я знал, что ты согласишься, — обронил Сармат, все еще глядя на экран. Автомобиль летел в обратную сторону, выпуская густые клубы дыма.

— А с чего ты взял, что я согласен?

— Глаза, старик. — Он улыбнулся одними уголками губ. — Глаза у тебя теперь живые. Днем были оловянные.

— Фаш калор, — изрек я с глубокомысленным видом. Сармат с удивлением посмотрел на меня, но промолчал.

Я сделал заказ. Когда бармен удалился, Сармат спросил:

— Прочитал?

— Разумеется.

— Вопросы?

— Есть, — кивнул я. — Во-первых, источники доходов — совершенно очевидные. Торгует человек, и удачно. Во-вторых…

— Погоди. — Глядя в окно на вечерний проспект, Сармат принялся объяснять: — В Европе, в том числе в России и на Украине, уже несколько лет действует разветвленная организация наркодельцов. Они не связаны со старыми производителями и дистрибьюторами. Это не мафия, не триада, не южноамериканцы, не нигерийцы. Вообще непонятно, кто они такие. Есть косвенные — повторяю, косвенные — данные о том, что управляют организацией отсюда, из Алгарве. Мне кажется, тебе не надо знать источники этих данных: легко сбиться с правильного курса. Путем анализа мы отобрали: несколько кандидатур, наиболее вероятная из которых — Божко. Структура его предприятия «Ситас Импекс, С.А.» более всех остальных подходит для выполнения подобных операций. Но дальше — тупик. Легальными методами к нему не подступиться. Кремень. Со всех сторон прикрыт. — Сармат склонил голову набок и развел руками. — Понимаешь, зачем ты понадобился?

— Да уж, — кивнул я, в задумчивости глядя на полупустой бокал. — Твоя неуверенность означает одно: что вас устроит любой ответ — и положительный, и отрицательный. Так?

— Правильно понимаешь. — Сармат поморщился. — Все правильно. Разумеется, если этот ответ будет подтвержден неопровержимыми фактами.

— Интересно, — покачал я головой. — А какими именно фактами?

— Хороший вопрос, — кивнул Сармат. — Сразу оговорюсь: о суде речь пока не идет и, боюсь, не пойдет в дальнейшем. Если это Божко нам его до суда не довести. Силенок маловато. Кроме того, твои доказательства в суде звучать не могут — сам понимаешь. Главное — подтвердить наши подозрения. Или опровергнуть. Наша задача — попросту уничтожить организацию. В методах и средствах мы тебя не ограничиваем. Более того, в случае необходимости мы сможем привлечь наших европейских партнеров. Обговорим это отдельно. Теперь — детали. Держи. — Сармат протянул мне ключ и карточку с номером сейфа в страховой компании. — Там найдешь все необходимое спецоборудование и снаряжение. Если чего-то не хватает оставишь там записку, через неделю доставят.

— А если мне понадобятся документы, визы, деньги, в конце концов?

— Все там. — Сармат загадочно улыбнулся. — Несколько паспортов, кредитные карточки. Правда, — он улыбнулся еще шире, — фотографии все разные. Но для тебя, насколько мне известно, это не проблема.

— Не проблема, — согласился я.

Октябрь 1995 года. Квартейра, Алгарве, Португаммя

Если когда-нибудь вы увидите рекламный плакат, с которого загорелые молодые люди с лицами жизнерадостных идиотов будут убеждать вас в том, что в Алгарве никогда не случается плохой погоды — не верьте. Спросите у меня. Я расскажу…

Я расскажу, как с середины сентября ежедневно шли дожди, прогонявшие с пляжей стайки припозднившихся туристов. Расскажу, как несколько раз в этом же месяце проносился над побережьем вихрь, срывавший последние жухлые листья с неприлично облысевших миндальных деревьев. Как горько пили весь месяц в прибрежных забегаловках рыбаки с продубленными ветрами лицами — в море нельзя, шторм. Как бригады «разномастных» строительных рабочих, спугнутых с лесов раскатами грома, выхлебывали в прилегающих к стройкам пивнушках все спиртное. Как часами бродил я вокруг здания, где расположен офис «Ситас Импекс. С.А.», бродил, запоминая лица сотрудников, выясняя график дежурств охраны, фиксируя едва уловимые пощелкивания и помигивания лампочек сигнализации в оконных переплетах, — словом, выполняя всю ту скучную, рутинную, но необходимую работу, предшествующую акции. Все это — с зонтиком в руках и с самым равнодушным видом, на какой только был способен.

Четыре дня назад дожди внезапно — для метеорологов — прекратились, и установилась погода, вполне соответствующая русскому «бабьему лету». Тепло, но не жарко. Сыровато, но не дождливо. Приятно, но скучно.

К вечеру ветер загнал скопившиеся было тучи в океан, и они тонули, взывая о помощи, сигнализируя своими рваными лохмотьями, окровавленными закатом. Растревоженный океан швырял на берег высокие злобные волны, и они шипели, пытаясь сожрать пляжи и подмыть тем самым основу основ алгарвийской экономики, построенной, без всякого преувеличения, на песке.

Откинувшись на спинку сиденья, я еще раз прокрутил в голове все, что собирался сегодня сделать. Только бы кто-нибудь был у Тейшейры. Есть. Очередная дама бальзаковского возраста плачется ему в жилетку по поводу последних двадцати лет, прожитых, по ее мнению, впустую. Похоже, не врет: С такой фигурой трудно было бы прожить их иначе.

— О! Мой друг! Какой сюрприз!

Тейшейра, владелец музыкального бара «Россио», поспешил прекратить разговор с дамой, благо повод появился. Познакомив меня со своей собеседницей, он в нескольких словах рассказал всю мою биографию. Затем усадил вашего покорного слугу за стол.

Когда Тейшейра покупал этот бар — небольшой, на отшибе, в самом конце набережной, — многочисленные друзья недоумевали и разводили руками. Хитрющий Тейшейра молчал, утвердительно кивая головой: да, на отшибе; да, трудно найти; да, далековато от праздношатающейся толпы разноплеменных туристов. Довольно скоро все стало на свои места. Прямо через дорогу от этого единственного в квартале бара располагалась пожарная часть, и пожарники — люди, как известно, самые занятые на свете, — вскоре переселились к Тейшейре, где оставляли значительную часть своего жалованья. Пожары случались крайне редко, и Тейшейра с каждым месяцем все больше шутил, все лучезарнее улыбался, а мудрые друзья-советчики чесали в кучерявых затылках, удивляясь причудам экономической фортуны.

— Что будешь пить? Пока ничего? А когда начнешь? Может быть, минеральной воды? Как дела? Как бизнес? — Я молча улыбался, ожидая, когда у Тейшейры кончатся вопросы, ответов на которые он не ждет. — Как тебе вчерашняя игра «Бенфики»? Жоао Пинту — великий футболист, согласен? Да, конечно, у него нет поддержки, но хорош, правда? Что? Не Ромарио? При чем тут Ромарио? Я говорю про Жоао Пинту!

— Согласен, Тейшейра! — не выдержал я. — Жоао Пинту — маленький гигант большого футбола, но я предлагаю обсудить другую проблему. Час назад я подписал контракт, после чего могу несколько лет сидеть на берегу и плевать в море — беднее, не стану, а дома у меня есть бутылка коньяку, такого ты никогда в жизни не пробовал. Дай-ка мне на часок твою машину, и я со всеми возможными предосторожностями привезу ее сюда. Моя машина осталась возле офиса, — ключ куда-то запропастился.

— Какие проблемы! Держи! — Есть у Тейшейры очень хорошее качество: готовность всегда прийти на помощь. По крайней мере, если эта помощь — не деньги.

— Риту я тоже прошу принять участие в нашей дегустации. Обещаю, оцените. — Мне стало жалко даму. После долгой и теплой беседы с красавцем Тейшейрой — и в пустую холодную постель… Лучше уж пусть пьет всю ночь. Кажется, ей это нравится.

Так… Где его машина? Ага, вот она. Старенький «Сааб-Турбо». Вполне возможно, что это — излишняя подстраховка, но если служба безопасности «Ситаса» все же возьмет меня за кадык, то мою машину им не найти. Через нее обо мне можно узнать все необходимое за двадцать минут. А идти к «Ситасу» пешком — и вовсе глупо. Странно одетый дядя с рюкзаком за плечами — для ночной октябрьской Квартейры фигура слишком неординарная.

Оставляю машину у соседнего дома. Захожу в подъезд. Бегом поднимаюсь на верхний этаж, открываю дверь на террасу. Никого. Быстро переодеваюсь — надеваю спортивный костюм и самые заурядные китайские кеды. Всякие «Адидасы» и «Найки» больше подходят для дискотеки, чем для серьезных дел. Укладываю все снятое с себя в маленькое отделение рюкзачка. По пожарной лестнице — наверх. Разбег… А, черт! Вот они, облака табачного дыма, литры спиртного, тонны моллюсков, рыбы и мяса! Далековато… Да и разбег какой-то косолапый получается. Спорт — это жизнь, что ни говори. Лет шесть-семь назад я на такую мелочь и внимания не обратил бы, а сейчас…

Аккуратно, мелкими шагами вымеряю разбег. Как бы попасть на толчковую ногу? Проблема. Любовно поглаживаю свой животик, уговаривая его не мешать. Высота-то — шесть этажей. А внизу — мозаика алгарвийской мостовой с острыми столбиками — чтобы машины на тротуар не заезжали. Столбики эти кажутся мне сейчас противотанковыми надолбами.

Зажмурившись, мысленно произношу четыре известные мне слова из слышанной когда-то молитвы — и лечу. Долго, свободно парю над четырехметровой пропастью… Тюк!

Вы когда-нибудь падали на бетон? Нет? Тогда вы меня не поймете… Несколько минут лежу, пытаясь собрать воедино кое-какие крепко ушибленные конечности. Кажется, пронесло. Все цело, только шишек набил. Везет. В голове промелькнула совсем уж дурацкая мысль: если поймают — назад прыгать не придется.

Кое-как восстановив дыхание, — мои свистящие вздохи разбудили, наверное, половину квартала, — достаю из рюкзака веревку с крюком, зацепляю ее за каминную трубу. Нужное мне окно — метрах в трех от крыши. Спускаюсь. Замок в раме — самый обычный. Универсальная отмычка справляется с ним за пятнадцать секунд. И вот я в кабинете референта. Распределительный щит — у двери. Сигнализация достаточно хитрая, но не новая:. Десять секунд… Дверь в кабинет Божко. Дольше подбираю отмычки, чем открываю замок. Простота, с которой я проникаю в его кабинет, настораживает. Впечатление такое, что ничего не боится господин Божко в Португалии! Или шеф его службы безопасности — пентюх.

Верхний ящик стола. Фотографирую все, что есть. Камера, функционирующая в инфракрасном диапазоне, — подарок Сармата. Второй ящик. Третий… Восьмой.

Сейф. Замок — электронный. Достаю из рюкзака код. Две минуты. Три. Шесть. Щелчок. Сейф открыт.

Да, г-н Божко не беден. Судя по нижним отделениям сейфа. Деньги. Пачками. Разные. Как на практическом семинаре по экономической географии. Если бы у меня прежде не было морального оправдания моей деятельности, то сейчас оно появилось бы. Держать такое количество наличных денег в сейфе — просто аморально. Здесь сладко пахнет белым порошком.

Однако — к делу. Верхнее отделение — две папки. Фотографирую все подряд. Потом разберусь. Еще восемь минут. Закрываю сейф. Код послушно возвращает замку первоначальную комбинацию. Заряжаю телефонные трубки дополнительными мембранами — так лучше слышно. Особенно, если находишься чуть ли не в километре от телефона. Вытираю все, за что хватался. Проделываю обратный путь. Странно, но он кажется мне значительно короче. Может, страх помогает? Наверное, не без этого.

Еду к своей машине, оставляю там рюкзачок, достаю из багажника коробку с драгоценной бутылкой. Поспешно возвращаюсь в бар.

— Друзья мои! Вот и я! А вот — то, что я вам обещал! — Тейшейра с Ритой, конечно, заметили, что я слишком возбужден и дрожу, но, надеюсь, отнесли это на счет моего безусловного трепета перед жемчужиной закавказского виноделия. — «Давид Сасунский», друзья! 1948 год! Один очень богатый человек из Армении подарил. Такой бутылки вы не увидите больше никогда, гарантирую.

Я, впрочем, тоже. Почти наверняка.

Апельсиновый сок с трудом цедился сквозь зубы, не желая нырять в коньячный омут желудка. Пухленькие, лишенные всякого изящества, мешочки под глазами бестактно напоминали о возрасте. Верхняя губа дергалась, стоило только вспомнить о ночном возлиянии и о Рите, три часа настойчиво полировавшей мое колено своей могучей дланью. Благо, в самые критические моменты, когда казалось, что она уже не остановится, на выручку неизменно приходил верный и проницательный Тейшейра. Иначе пасть бы мне жертвой ее нерастраченной в сексуальных баталиях женской мощи.

Губа опять дернулась, затем — правое веко. Мозг тоскливо и обреченно искал выход из очевидного тупика: как бы побриться так, чтобы нанести поменьше увечий и без того весьма непрезентабельной физиономии?

Полчаса назад артиллерийская канонада — со свистом, воем и взрывами — заставила меня с головой нырнуть под одеяло и сжаться в комок. Перед внутренним взором промелькнули живописные картины — знаменитое лиссабонское землетрясение, — видел я когда-то такие старинные гравюры. «Землетрясение» сменили лихорадочно горящие глаза какого-то безымянного усатого диктатора, с остервенением нажимающего красную кнопку. Потом видения померкли, и слегка протрезвевший мозг подкинул очередную версию, куда более правдоподобную: звонит телефон.

Я собрал остатки того, что в героических романах называют «силой воли», и вскочил на ноги. Так, наверное, назвали бы в тех же романах тот вялый набор некоординированных перемещений в пространстве, в результате которых я оказался на четвереньках перед замолчавшим уже телефоном, — что было обидно вдвойне.

Через пятнадцать минут, когда я, корча из себя раннего христианина, страдающего садомазохистским комплексом, истязал под душем свою плоть — то ледяной водой, то кипятком, — телефон зазвонил опять.

На сей раз неизвестный собеседник молча выслушал мои соображения по поводу утренних звонков, записанные на автоответчик, и расхохотался голосом Кирка.

— Привет, амиго! — Жаль. Кирк ни черта не понимает по-португальски, а то бы оценил мой вдохновенный спич. — Куда ты пропал? Я приехал еще позавчера. Вчера целый день пытался до тебя дозвониться — безрезультатно. Как появишься — дай знать. Я — в Кинта ду Лагу, но могу отъехать, так что звони на мобильный.

Скользя по полу и спотыкаясь, я подлетел к телефону. Кирк, естественно, уже отключился. Я набрал номер его мобильного, и телефонная компания металлическим голосом воинствующей феминистки сообщила мне, что номер — в данный момент — недосягаем. Если я найду нужным связаться с абонентом в любое другое время… и так далее. Автоответчик на вилле Кирка попросил меня связаться с ним после трех часов дня, позвонив ему на мобильный. Номер, однако, не сообщил.

Покончив с бритьем и — удивительно! — порезавшись при этом совсем чуть-чуть, я принялся оборудовать темный чулан под временную фотолабораторию. Проявление негативов с дальнейшей их сортировкой заняло около четырех часов, а тщательность, с которой я пытался выполнить давно забытую работу, окончательно выветрила из головы все ночные кошмары. Словом, к трем часам дня я был трезв, бодр, горд собой и голоден.

Кирк позвонил сам. Сообщил, что в пять часов у него арендовано время на корте теннисной академии Дэвида Ллойда, и пригласил меня присоединиться. Мысль о подвижных играх энтузиазма у меня не вызывала, но я согласился, вспомнив о замечательном баре всего в сорока метрах от кортов.

— Пойми, амиго, — Кирк потягивал грейпфрутовый сок, — оффшорные зоны — это не совсем то, что ты думаешь. И совсем не то, что думают о них люди, никакого отношения к ним не имеющие. Наивно было бы рассматривать их лишь как способ уклониться от налогов. Все гораздо сложнее.

— И все же? — Я вопросительно взглянул на приятеля. — Если не налоги, то что?

— Новые мировые реалии, амиго, — усмехнулся Кирк. — Скрытая форма протеста самой деятельной части человечества против диктата правительств. Вообрази… — Он развел руками. — Сегодня в мире живут и работают примерно два-три десятка человек. чьи доходы вполне сопоставимы — или превосходят бюджеты доброй половины стран — членов ООН. Такие корпорации, как, скажем, «Мицубиси», давно уже являются — де-факто — независимыми государствами с вполне сформировавшейся структурой: со своей мощной службой безопасности, способной в случае необходимости превратиться в армию; с законченным циклом производства, начиная от добычи полезных ископаемых и заканчивая продажей на мировом рынке космических технологий; с огромными людскими ресурсами, уже несколько поколений обучающимися и работающими в замкнутой системе корпорации; с собственной, наконец, социальной программой, куда более эффективной, чем государственная. Я уж не говорю о мощнейшей банковской сети, способной противостоять всем превратностям мировой экономики.

— А хорошо ли это, Кирк? — я в недоумении пожал плечами.

— Неважно, амиго, — покачал он головой. — Это — новая реальность, и все обязаны с этим считаться. В том числе правительства. В данном случае, как ты понимаешь, корпорация заинтересована в существовании правительства с его налоговой системой гораздо меньше, чем правительство — в существовании и процветании корпорации. Естественно, что внутри подобной корпорации зреет глухой протест против бесстыдного диктата государства. Получается, что корпорации не нуждаются ни в государственной полиции, ни в армии — есть свое, более эффективное, — ни даже в государственных банках, которые зачастую больше мешают, чем помогают. Вот тебе, амиго, и объяснение — почему оффшорные зоны приобретают все большую популярность.

— В общих чертах — понятно. — Я допил сок и энергично закивал головой. — Но в твоих рассуждениях… есть прокол. Пока не знаю, где именно, но чувствую: есть.

— Найдешь — скажи обязательно, — рассмеялся Кирк. — Может, разубедишь меня, и я подарю свои банки неимущим. — Он посмотрел на часы и поднялся.

— Пора, поехали в теннис играть, а то зажиреем.

Мы приехали в теннисную школу Дэвида Ллойда, в Вале ду Лобу. Переоделись, вышли на корт. Кирк дважды подавал. После чего бросил ракетку.

— Плечо потянул на прошлой неделе. Поиграй, а я посижу в баре.

Из группы беседующих игроков предпенсионного возраста отделился самый спортивный и направился ко мне. Он был чуть выше меня ростом, широкоплечий, с мощным торсом. Улыбаясь, протянул руку:

— Кирилл Божко, — английский почти безупречен, — подданный Украинского Королевства. — И расхохотался.

Я представился, назвав свое португальское имя, изобразил улыбку и добавил:

— Подданный Солнечной системы.

В теннис он играл значительно лучше меня, поэтому мы почти все время проговорили. Интересный тип этот Божко. Если бы не задание Сармата, мы могли бы стать приятелями.

— А у вас серьезные друзья. Этот парень, что пришел с вами, кажется, Фицсиммонс? Я несколько раз видел его фото в журналах.

— Да. Весь мир знает Фицсиммонса.

— Еще бы! Вы тоже, из мира денег, яхт и банков?

— Нет, я из мира автомобилей «Опель», детективной литературы и ежегодных трехнедельных отпусков.

Он опять расхохотался.

— А я торгаш. Импорт-экспорт. Масштабы не Фицсиммонса, но тоже стараемся.

Знаю я про ваши старания. Если бы ты догадывался, сколько я о тебе знаю, задушил бы меня прямо здесь. Сейчас это не трудно.

Божко пригласил меня, — а через меня и Кирка — пообедать в ресторане. Я отказался, сославшись на режим, и вопрос с Кирком отпал.

Февраль 1996 года. Квартейра, Алгарве, Португалия

Океан выдохся. Вся скопившаяся за осень и зиму дурная энергия пролилась на землю бесконечным двухнедельным ливнем, оставившим в воздухе легкий, едва уловимый аромат тления. Февральское солнце щадило скудный бюджет муниципалитета, выполняя за него работу по просушке отелей, готовившихся через несколько месяцев принять первые партии британских и скандинавских спонсоров-туристов.

Мелкие предприниматели-алгарвийцы оживали — натирали замшевыми тряпочками пропылившиеся за зиму исхудавшие бумажники. Рыбаки, уставшие от безделья и опухшие от дешевого кислого пойла, громко именуемого «столовым вином», все чаще спорили в прибрежных кабачках, доказывая друг другу преимущества весенней сардины перед зимней. Диспуты сплошь и рядом принимали угрожающий характер и казались театром абсурда, поскольку этих преимуществ никто никогда и не отрицал.

Ртутный столбик на шкале термометра поднялся до отметки +24, и аборигены со вздохом облегчения сбросили с себя куртки и плащи. В воздухе чувствовалось предвесеннее настроение. Все — и природа, и люди, — все чего-то ждали.

Ждал и я. Чего — уже и сам не знаю. Километры изведенной магнитофонной ленты с телефонными разговорами Кирилла Божко свидетельствовали лишь об одном: он, конечно, не святой, но тем, в чем его подозревает Сармат, он не занимается. Всего, что я услышал за несколько месяцев, хватило бы на небольшой штраф от налоговой инспекции, взимаемый в административном порядке. Ничто в «Ситасе» (кроме огромного количества наличных денег в сейфе) не указывало на какую-либо связь с миром наркобизнеса. А деньги, как известно, не пахнут. И доказательством не являются. Иными словами, если бы я был агентом налоговой службы, я бы уже прекратил наблюдение.

Увы, я не агент налоговой службы. Поэтому две недели ливней, когда океан, казалось, переехал жить на континент, я провел в машине, поеживаясь от холода и сырости и изучая манеру господина Божко вести телефонные разговоры. Конечно, глупо было бы ожидать, что Божко по телефону пустится в долгие рассуждения о технологии приготовления героина и способах его транспортировки. Этого я, разумеется, и не ожидая. А чего я ожидал?

Честно признаюсь: не знаю. Наверное, какой-то беседы, не вписывающейся в размеренный ритм работы «Ситаса». Какого-то ключевого слова. Фразы, не похожей на другие.

Но таких не было. Ни слов, ни фраз. На безупречном оксфордском английском Божко отдавал распоряжения о поставках кожи на север Португалии, о поставках обуви из этой кожи в страны Восточной Европы. Об осетрине к черной икре, поставляемых из Ирана в лучшие торговые дома Европы и Южной Америки. О фрахтах судов и долгосрочной аренде складов в морских портах Европы, России и Украины. И так далее и тому подобное…

Несколько тревожных дней я провел незваным гостем на вилле господина Божко в Виламоуре. В компьютере, мирно дремавшем на его рабочем столе, я обнаружил базу данных «Ситаса». Бухгалтерия, естественно, была закодирована, и раскодировать ее мне не удалось. Дискеты со всей остальной информацией были мной тщательно изучены и могли служить учебным пособием для менеджера, собирающегося заняться честным бизнесом.

Полы, стены и шкафы виллы я простучал и прослушал со всей возможной тщательностью, и если бы мне довелось брать подряд на ремонт этой виллы, то я бы точно знал, какую сумму запрашивать. Знал, что в чулане спальни первого этажа вспучился паркет, что в одной из ванных комнат второго этажа подтекает смеситель, что огромный роскошный камин в зале — липа, что если кто-то решит его зажечь — то дышать будет нечем уже через несколько минут.

Вряд ли, конечно, Сармат ждал от меня этой информации. Но другой, увы, не было. А что было? Вы, возможно, станете смеяться, но кое-что имелось. Чутье. Да-да, то самое примитивное чутье, которым руководствовались еще наши пращуры, периодически спускаясь с деревьев к пытаясь твердо стоять на двух конечностях. Чутье, над которым саркастически посмеиваются высоколобые аналитики и которое, как известно, к делу не пришьешь.

Идеальная чистота и открытость операций «Ситаса» настораживала больше, чем миллионы в сейфе. Я — мелкий предприниматель, и масштабы моих операций не достигали и одного процента от операций «Ситаса», но моя рабочая документация (крохи по сравнению с ними) никогда не имела такого полного и законченного вида. И еще один нюанс. Божко иногда закупал товары в странах, которые на этом виде продукции не специализируются, а уж что касается осетрины — вообще анекдот. Иметь такое влияние в Северном Причерноморье (Азовское море и Северный Каспий под боком) — и платить иранским фундаменталистам вдвое больше, чем розничная цена астраханской осетрины…

Вы что-нибудь понимаете? Я — тоже. Можно, конечно, заподозрить Божко в незнании основ рыночной экономики, но это, согласитесь, граничило бы с шизофренией. Остается одно: подозревать его в чем-то другом. Но в чем? До этого докопаться мне не удалось. Еще неделька-другая таких поисков — и можно сворачивать работу. Божко гораздо умнее, тоньше и хитрее меня, и своими силами я его не расколю.

Пусть Сармат ищет других исполнителей — помоложе, понастырнее. Поталантливее…

Замигала красная лампочка, сообщавшая о том, что господину Божко кто-то звонит. Послушаем. А вдруг… Чем черт не шутит…

— Алло? Кирилл Игоревич? Это я…

Вот это фокус! Давненько я не слышал русской речи. Стоп, стоп. А это что такое? Господин Божко нервничает?

— Ты что, с ума сошел? Ты где?.

— Здесь, в аэропорту. Надо срочно встретиться.

— Ты в Португалии?! — Божко говорил таким зловещим шепотом, что у меня мурашки по спине пробежали, на лбу выступила испарина. — Ты соображаешь, что делаешь? Встретиться ему надо!

— Надо, — заявил собеседник. — Обязательно. На полчаса, не больше.

— Ясно. — Божко взял себя в руки, — но, похоже, по-прежнему тревожился. Через час на вилле. Только не вздумай к самым воротам подкатить.

…И что же я, позвольте полюбопытствовать, сижу здесь, пытаясь понять природу охвативших меня эмоций? Так, вероятно, сидела бы дочь захолустного помещика на своем первом городском балу… Хотя им, дочерям, наверное, было легче. Они-то о своих желаниях догадывались, только вслух не говорили. Разве не этого я интуитивно ждал полгода? Впрочем, если это — пустышка, пойду утоплюсь в пруду. Или что они там делали в таких случаях? В монастырь уходили?

Дальнейшие приготовления к торжественной, но тихой встрече господина Божко с неведомым мне соотечественником отняли у меня около получаса. В этот срок уложилась поездка в Виламоуру, прогулка пешком до виллы, скромное, без фанфар, проникновение на ее территорию, мучительные раздумья по поводу предполагаемого места беседы.

Погода подсказывала: скорее всего на открытой террасе. Опыт шептал: внутри, на втором этаже, подальше от любопытных глаз. В последнем случае шансы подслушать милый лепет бывших соотечественников приближались к нулю, поэтому пришлось сделать ставку на погоду. Я внимательно и с пристрастием осмотрел прилегающие к террасе кусты, выбрал удобный, с моей точки зрения, пятачок и весьма комфортно — для полевых условий, конечно, — расположился всего в трех-четырех метрах от места предполагаемых переговоров.

Сколько раз в жизни я удивлялся очевидному несоответствию: чем больше у автомобиля цилиндров, тем бесшумнее он ездит. И вот чуть не пал жертвой этого парадокса. Двенадцатицилиндровый «Мерседес» Божко въехал в ворота настолько тихо, что я едва успел пригнуть голову. Василий, водитель Божко, грузный мордоворот моего возраста, остался в машине и, кажется, задремал. А может, сволочь, притворялся. Видел я этого Василия лет десять назад. Он не был тогда таким толстым. Топтался все время в МИДе. То ли охранником был при ком-то, то ли соглядатаем, а скорее всего — совмещал. Словом, гэбэшник бывший. А может, и не бывший — кто их сейчас разберет, современные спецслужбы…

В ворота едва ли не строевым шагом вошел человек, неумело корчивший из себя бездельника-туриста. Строгий темный костюм, модный галстук; военная выправка; тщательно выбритая лысина и затылок, образующий одну плоскость с бычьей шеей; тонкая щеточка седых усов; цепкий взгляд — глаза не желали глядеть рассеянно. Словом, этакий отставной полковник британских колониальных войск явился на свое ранчо.

Божко вышел к гостю, не проявляя, впрочем, особого восторга. О чем они говорили на лестнице, я не слышал, но, к моей великой радости, устроились они все-таки на террасе.

— В чем дело, Роберт? — Божко и не пытался скрыть раздражение. — Мы же договорились: никаких личных контактов!

— Кирилл, мальчик мой. — Вот даже как! На «ты», да еще «мальчик мой»! И все это — спокойным, исполненным превосходства тоном. — Прошу тебя, оставь эти манеры для своих шестерок. Я не хуже тебя знаю, что можно, а чего нельзя. Однако — обстоятельства…

— Извини, погорячился, — Божко понизил голос. — Так что случилось?

— Беда, Кирилл. — Старый боевой конь Роберт чем-то клацнул — то ли металлическими зубами, то ли костями. — Кайхан соскочить хочет. Говорит: сон дурной видел. Завязывать, дескать, пора.

— Сколько мы у него покупаем? — Божко успокоился и говорил теперь вполне будничным, деловым тоном. — В процентном отношении?

— Все. Других покупателей у него нет. — Роберт как-то «по-волчьи» хохотнул и добавил: — Уже.

— Загрузи все суда, платежи приостанови. Его счета в оффшорах на наших людей? Пусть отзовут доверенности. И еще. Погоди…

На минуту воцарилась тишина, нарушаемая лишь писком мобильного телефона.

— Алло! Брык? Божко… Дело есть. Как скоро ты можешь быть в Стамбуле? Ясно. Хорошо. Возьми с собой кого-нибудь. Роберт тебе все объяснит. Да, как обычно. Все. Пока.

Божко обратился к гостю:

— Завтра в восемь вечера в аэропорту Стамбула тебя будет ждать Брык. Покажи ему Кайхана и обрисуй ситуацию. В общих чертах, деталей не надо. Только предупреди — осторожнее. Он дурак набитый, убить может ненароком.

Позади меня что-то засвистело. Я обернулся — и сердце мое сжалось. Я бросил прощальный взгляд на рубашку от Хуго Босса и смиренно затаился, готовый к любым издевательствам.

— Что это за звук? Кто там? — насторожился Роберт.

— Успокойся, — тихо рассмеялся Божко. — Ирригационная система включилась. Она же автоматическая.

Теперь я мечтал только об одном: чтобы они быстрее распрощались. Все равно не слышал, о чем они говорят. Система полива работала шумно и эффективно, что раздражало вдвойне. Двухнедельный ливень, запиравший меня на весь день в машине, казался сейчас легкой моросью. Распылитель, наверное, сломался, потому что садистски лил воду только на меня, как будто вокруг не было травы.

Я с удивлением отметил, что дурное настроение как рукой сняло, стоило мне услышать шелест шин божковского автомобиля. Мало того, жизнь, казалось, обрела смысл. Кончился, наконец, период слепого тыканья носом в стену. Я знал, что делать. Я знал, за кем лететь. Я знал, куда лететь.

Угадайте — куда? Правильно. Домой, конечно. Просохнуть, переодеться, и — в Стамбул. Срочно.

Февраль 1996 года. Стамбул, Турция

Вы видели когда-нибудь Вавилонскую башню в процессе возведения? Когда закутанные в овечьи шкуры пузатые и носатые банкиры приезжают на золотых колесницах посмотреть, как утекают в вечность их с таким трудом награбленные денежки. Когда кучерявобородые прорабы мечутся от полудиких поставщиков стройматериалов к совсем диким транспортникам, а от тех — к изнеженным и ленивым субподрядчикам., пытающимся бросить стройку тысячелетия на произвол судьбы и прикорнуть в прохладной тени каких-нибудь Садов Семирамиды? Когда контракты навечно высекаются на огромных гранитных глыбах — и не предусмотрено в них никаких форс-мажорных обстоятельств. А может быть, рабы с Эгейского моря и из Египта высекали на них стихи? Прочитать-то все равно никто не мог…

Не видели? Я тоже. И не надо. Скорее Я всего не было ничего такого… А был неизвестный истории великий фантазер, увидевший однажды аэропорт Стамбула и придумавший эту красивую легенду.

Величественное ультрасовременное здание аэропорта густо пропиталось запахом шаурмы и человеческого пота. Здесь продавалось абсолютно все, продавалось по обе стороны таможенного барьера. Да и сам барьер казался крайне неуместным в этой Мекке фривольного обращения денежных знаков.

Здесь поневоле начинаешь философствовать. Стамбул, Константинополь, Царь-град, Византия… Сколько еще названий имел великий город до того, как люди научились их запоминать? Кто знает..? А кончилось все вот так — шаурмой, бараньим шашлыком, духанами вокруг. И так же, как и начиналось. Бег по кругу.

Лысый череп Роберта приветливо мелькнул возле стойки паспортного контроля, задержавшись там, впрочем, всего на несколько секунд. Боковым зрением я зафиксировал еще одну лысину, упорно и без особых усилий пробивающую себе дорогу к первой. Эта плешь заметно возвышалась над окружающим ее морем разномастных голов и прочно сидела на широких могучих плечах.

Наконец лысины встретились, и их обладатели обняли друг друга за плечи. Обладатель второй лысины обернулся, окинув взглядом толпу. Я увидел, кто это, и мне захотелось обратно, в Алгарве…

1978 г. Юг Африки. Сезон дождей

…Четвертый день мы не могли высунуть носа из джунглей. Ребята Совимби стреляли даже по кустам, если они вдруг шевелились на ветру. Связь не работала. Кубинцы не знали, где мы, и не могли нам помочь. Два связных, отправленных мной с промежутком в сутки, не вернулись. Жрать было уже нечего. Пить, правда, совсем не хотелось. Иногда мне казалось, что я весь состою из дождя. Вся моя армия занимала сейчас круговую оборону. Вся армия — это, кроме меня, прапорщик Бражник, специалист-подрывник, огромный хохол с мускулатурой молотобойца, четыре кубинских спецназовца и шесть ангольских бойцов.

Ко мне подполз Бражник.

— Лейтенант, пусти меня к кубашам. Я дойду. Я ж тебе не анголец. Я точно дойду.

До кубинского гарнизона было около тридцати километров. Примерно двадцать из них контролировались войсками Совимби. Но самое страшное — первые два километра, до опушки следующего леса. Голая саванна. Все как на ладони. Даже ночью.

— Послушай, Бражник…

— Брык.

— Хорошо, Брык, если тебе так нравится. Ты очень плохо говоришь по-португальски, совсем не говоришь по-испански. Что ты скажешь кубинцам? Или ангольцам, если они тебя сразу не убьют?

— А ты просто отпусти — и жди завтра вертолеты. У тебя что, есть выбор?

Здесь он прав. Выбора у меня нет.

— Черт с тобой. Через час стемнеет — и вперёд. Пойдёшь от тех кустов, там ближе к лесу.

— Ты меня не учи. Я знаю, как мне идти и куда.

Он ушел. На рассвете началась новая атака партизан, — хотя кто в этой войне партизаны? — и я о нем забыл на несколько часов.

Вертолеты появились еще засветло. Два зависли в воздухе, обстреливая возможные укрытия партизан, один взял нас на борт.

Уже на второй день жизни в кубинском гарнизоне я заметил, что ангольцы избегают меня, а от Бражника — так просто шарахаются. Еще через два дня я узнал от кубинцев причину.

— Твой герой Брык, когда шел по лесу, зашел в две деревушки. Совершенно мирные. И убил там всех мужчин. Кого ножом, кого просто голыми руками. Он зверь, лейтенант, ему нельзя давать в руки оружие.

— Где он?

— Пошел в деревню. Там есть магазинчик. Он заходит туда, берет все, что хочет, и уходит.

Я нашел его сразу. Испуганные аборигены, толпившиеся у магазина, бросились врассыпную. Абсолютно пьяный Брык, уложив на прилавок продавщицу, плачущую девчушку лет шестнадцати, пользовал ее сзади. Справа от него лежал автомат. Я взял его и дал очередь в воздух.

Брык бросился на пол. Увидев меня, вскочил на ноги.

— Ты что, охренел, лейтенант? Я тебе сейчас башку отверну!

Он двинулся на меня. Я ткнул ему прикладом в морду. Что-то хрустнуло. Он схватился за челюсть и завыл.

— Молчать, мразь! Вперед! Пойдешь под трибунал!

До трибунала, как водится, дело не дошло. Месяц Брык провалялся в госпитале, потом улетел в Союз. Перед отлетом из Луанды он нашел меня.

— Лейтенант, ты меня зацепил. Я считал тебя другом. Теперь мы враги. Следующая наша встреча будет для тебя последней…

…Я нацепил на нос солнцезащитные очки — дурацкие, но совершенно меняющие разрез глаз — и протиснулся к «сладкой парочке», стараясь постоянно держаться строго за спиной Брыка. Тот обильно и беззлобно матерился, ледоколом прорубая фарватер в море усталых блуждающих глаз и бессильно опущенных плеч. Люди, заметив его перед с собой, шарахались в сторону. Мы довольно быстро покинули здание аэропорта, и у меня начался мелкий мандраж. Сейчас сядут в любую машину и укатят, а мне до такси бежать еще метров триста. Искать человека в Стамбуле — даже такого, как Брык, — совершенно бесполезно.

Так и есть. Брык помахал кому-то, и к ним подкатил огромный американский джип. «Уедут — и все», — с тоской подумал я.

— Куда сейчас? — неожиданно спросил Роберт.

— Наверное, сразу к твоему черту обрезанному, — предложил Брык. — Не след мне светиться долго в этой стране.

— Нет, — решительно заявил Роберт. — К нему — завтра. Сейчас — в гостиницу.

— Как скажешь, — охотно согласился Брык и крикнул водителю: — Слышь, Вован, отель «Европа» знаешь?

А я не знаю. Я в этом мегаполисе вообще ничего не знаю. Зато таксист, безусловно, знает все.

Вот кем ты стал, Брык. Что же, этого и следовало ожидать. Жизнь возводит баррикады, и нельзя сидеть на них верхом. Можно жить только по одну сторону этих баррикад. Или — по другую. Еще тогда, в Африке, ты сделал свой выбор. Я — свой. Аминь.

Май 1996 года. Где-то между небом и землей

Вот и он. Зашел в салон, осмотрелся, сел на два ряда впереди меня. До боли знакомая плешь, окруженная легким пушком. Сытый, в жирных складках, затылок-шея.

Он будет спать. Он всегда спит. Спит до Каймановых островов, спит до Багамов, спит до Киева, спит до Бангкока, спит до Амстердама. Сначала меня это раздражало, потом привык.

Уже три месяца я облетаю земной шар с этим типом.

Я стал его тенью. Живу какой-то… псевдожизнью. Ночую в одних с ним отелях, обедаю в ресторанах напротив, фотографирую всех, кто обедает с ним, ужинает, встречается на пляжах, продает ему газеты, галстуки, сигареты, играет с ним в теннис, навещает его в номере.

Иногда мне становится неловко, что мы с ним не здороваемся. Хотя, разумеется, он не может меня узнать.

Я меняю одежду и внешность по пять раз на день. Роберт, конечно, не профессионал. В моем деле. Он — Эмиссар. Его специальность — наркотики. Все, что связано с закупкой, погрузкой на суда, принадлежащие империи Божко, утряской таможенных проблем, транспортировкой, разгрузкой в доках, принадлежащих той же империи, но уже в Европе, все это — его епархия.

В принципе, он — второе лицо в империи, хотя известен, кажется, только самому Божко и двум-трем его заместителям. В офисе «Ситас» не появлялся никогда. Эмиссар — пока главная моя удача. А две папки в сейфе Божко — адреса и имена всех его дилеров в Европе, на Украине и в России. Но это — конец цепочки. Сейчас я занимаюсь ее началом. Таиланд, Вьетнам, Турция, Пакистан; города, адреса, причалы, доки и — фотографии, фотографии, фотографии…

Уже на третий день пребывания в любом городе я ориентируюсь в его номере, как в собственной квартире. Все документы, проходящие через Роберта, есть у меня на пленке. Он аккуратен, как швейцарский банкир, поэтому кассет в моем портфеле становится все больше и больше. То самое количество, которое неизбежно должно перейти в качество. Об одном жалею: телефонные «жучки» кончились уже полтора месяца назад, а до заветного сейфа в страховой компании, — ох, как далеко.

2 июня 1996 года. Квартейра, Алгарве, Португалия

Жизнь, безусловно, удивительна и полна неожиданностей. Банально, но факт. Если бы три месяца назад кто-нибудь сказал мне, что я с таким наслаждением буду гулять по узеньким улочкам старой Квартейры, что я почувствую себя здесь как дома, что с удовольствием буду слушать пьяную беззлобную ругань немытых рыбаков и сидеть с ними за одним столом в прокисших пивнушках, я в лучшем случае пожал бы плечами и прервал разговор с шизофреником, утверждающим подобное…

Три месяца жизни в отелях и самолетах, в разных странах и на разных континентах, в разных часовых и климатических поясах заставили меня по-иному взглянуть на хорошо знакомую, казалось бы, Португалию. Странно: за пять лет жизни в Алгарве мне ни разу не приходила в голову мысль, что здесь я — дома. Сейчас — пришла. Мое устоявшееся отношение к Ангарве — легкая ирония с некоторым оттенком презрения — уступило место какой-то растерянности. Что для меня дом? Страна, где я родился? Город, где живут бывшая жена с сыном? Или тихая провинция на юге Европы, куда я прибежал тайком, нелегально, поджав хвост, как побитая собака, отвергнутая новыми хозяевами и отовсюду изгнанная?

Португалия приняла меня, охотно поверив обману. Конечно, в этой доверчивой провинции есть свои недостатки, но — пять лет жизни… С ними-то что делать?

Мне необходимы были эти три месяца, чтобы понять: в глубине души я искренне благодарен этой земле, этим людям, солнцу и морю, давшим мне временный приют и позволившим хотя бы частично очиститься от грязи — от многих лет работы на Систему.

Я бежал из собственного дома, облитый грязью с головы до ног. Меня здесь приняли и дали отдохнуть, и я в долгу перед этой землей. Я обязан отмыть ее от тех зловонных пятен, которые остаются после моих милых соотечественников.

В последнее время я все чаще задаюсь вопросом: почему? Почему обширнейшей сетью наркобизнеса занимается Сармат, а не те, кому за это платят деньги? Почему не Международная комиссия по борьбе с наркотиками? Почему не спецотдел Интерпола?

Почему Сармат обратился ко мне, а не к действующим оперативникам? Не могло же «демократическое правительство» уволить всех специалистов… Хотя то, что творится сейчас в спецслужбах России, могло раньше присниться только в страшном сне. Пир дилетантов. Вакханалия бездарей. И самое ужасное: постулат о профессиональной импотенции спецслужб прочно вошел в сознание людей.

Повседневной практикой стало сотрудничество властей с верхушкой криминалитета. Крестные отцы лезут в политику. Иногда очень хочется крикнуть в экран телевизора: «Это уголовник, господа! Его место в тюрьме!»

Заказчики Сармата твердо усвоили одно: с русским (украинским, белорусским и т. д.) преступником может справиться только русский (украинский, белорусский и т. д.) специалист. Можно придумать все, кроме национальной психологии. И этот специалист не должен получать зарплату от государственной службы, потому что в этом случае он обязан будет отчитываться перед начальством о проделанной работе. А это — самое слабое звено. Рано или поздно его просто продадут Божко. С потрохами. За месячный отдых на Французской Ривьере, за подержанный «Мерседес».

Так что обращение именно к Сармату — единственная гарантия конфиденциальности расследования. Полная же конфиденциальность — единственная гарантия того, что расследование когда-нибудь будет завершено.

6 июня 1996 года. Квартейра, Алгарве, Португалия

Человек был похож на немыслимый гибрид краба с осьминогом. Шарообразное туловище с несимметричными ножками ежеминутно пыталось скатиться со стула. Глаза, круглые, как бильярдные шары, были тусклыми и настолько бессмысленными, что невозможно было определить, куда направлен взгляд. Над столом, заставленным тарелками, извивались толстые щупальца-руки, то и дело отправлявшие в зияющую пропасть между усами и растрепанной бородой наиболее лакомые куски биомассы. Иногда правое щупальце хватало кружку с пивом и разом выливало ее содержимое за бороду. Левое в это время начинало шарить в пространстве в поисках официанта, уже несущего очередную кружку.

Четыре огромных розовых куска лососины, лежавшие на влажных листьях салата, радовали взгляд своим видом не более двух минут. Аппетит у «осьминога» был потрясающий, и весь его обед очень походил на сложный древний ритуал. Или — на рекламу алгарвийской кухни. Салфетками этот человек пользовался часто и бездумно, осыпая ими весь пол вокруг стола с быстро пустеющими тарелками. Вскоре тарелки опустели окончательно, и едок, бросив тоскливо-удивленный взгляд на этот набор керамики, заскучал. Левая клешня привычно взметнулась вверх.

— Ну, силен, — с восхищением прошептал Мигель, поглядывая на человекокраба. Желудок не позволял ему даже мечтать о гастрономических подвигах подобного рода, а служба в охране «Ситаса» жестко лимитировала потребление спиртного.

Мигель с тоской взглянул на жалкие остатки виски в своем стакане, потом — с интересом — на меня. Я понял, и официант принес еще.

«Дружим» мы с ним уже полгода. С присущей небогатым алгарвийцам непосредственностью он уже со второй «случайной» встречи начал называть меня «другом», а с третьей — забывать заплатить за выпитое. Я не возражал, поскольку сплетни, которыми он делился со мной за выпивкой, зачастую носили весьма прикладной характер. Например, Мигель очень не любил начальника своей смены, который во время скучных ночных дежурств обязывал их каждый час совершать обход здания, а каждые два часа — проверять работу сигнализации. Все остальное время начальник лично проводил в мониторной, не давая ни на минуту расслабляться. То ли дело — другая смена…

— Слышали новость, сэр? — Щеки Мигеля после второй порции виски заметно покраснели, и ему захотелось блеснуть своей осведомленностью. — У нас исчез один из менеджеров.

— Попросил политического убежища в Макао? — Я дал ему понять, что мне глубоко наплевать на все его новости.

— Не знаю, — пожал плечами Мигель. С чувством юмора у него все обстояло так же, как и у большинства его земляков. — Вел переговоры с обувщиками на севере, в Сао-Жоао-де Мадейра. В перерыве пошли обедать в ближайший ресторан, он вышел в туалет — и исчез.

— Встретил девушку своей мечты, — бросил я с усмешкой.

— В туалете? — Святая наивность. Все у него всерьез.

— Объявится скоро. Сам подумай, куда может пропасть человек в Сао-Жоао-де Мадейра?

— Так это произошло три дня назад, и до сих пор — ни звука! — Мигель явно набивался еще на одну порцию виски. Информация того не стоила, и я сделал вид, что не понял его красноречивых взглядов.

Но Мигель, кажется, уже забыл о пропаже менеджера. В его остановившихся глазах был животный страх. Я обернулся — и едва удержался от смеха. Человекоосьминог с жадностью пожирал очередную порцию жареной рыбы, а рядом с ним стояли пять пивных кружек: три пустых и две полных.

Я расплатился с официантом и, оставив Мигеля, направился к машине. Она стояла недалеко от «Ситаса», и магнитофон с бездушной тщательностью тупого механизма записывал все телефонные беседы господина Божко. Слушать их я буду уже дома.

Информация о пропавшем менеджере была очередной пустышкой, каких, впрочем, в моей работе — девяносто девять процентов. Пути-дороги Роберта пролегли далеко от севера Португалии, а обувной бизнес Божко меня интересовал не больше, чем прошлогодний снег в Красноярске. Своих забот столько, что не знаешь, с чего начать.

Вчера ночью я нанес очередной деловой визит в кабинет Кирилла Игоревича. В его, разумеется, отсутствие. Из бумаг меня более всего интересовали контракты, выполнение которых контролировал Роберт (и что меня к нему так тянет?). Их оказалось немного — по сравнению с общим бумажным потоком. И ничем эти контракты не отличались от других. Кроме «места действия». Турция, Пакистан, Афганистан, Вьетнам, Таиланд… Страны, народы которых говорят на совершенно разных языках, являются носителями разных культур и потомками разных древних цивилизаций. Объединяет их одно: во всех этих странах в промышленных масштабах производят наркотики.

Была, правда, еще одна особенность. Во всех контрактах, проходящих через Роберта, рядом с графой «банковские реквизиты» стояла пометка, похожая на греческую букву «омега» с чертой посередине. Или на латинскую «А», начертанную стильной вязью и опрокинутую с ног на голову. Что бы это значило? Код? Банковский знак? Здесь требовалась консультация специалиста по банковским операциям.

Я заехал на стоянку и включил магнитофон, поставив индикатор громкости на минимум.

— Нет, ты только послушай! — Божко покатывался со смеху. — Этого дурака продержали три дня в каком-то сарае на окраине города. Требовали долю — тридцать процентов от прибыли. Конечно! Наша доморощенная рэкетня! Лидер — какой-то русский парень лет тридцати с небольшим, с ним два олигофрена-португальца, которые, кажется, и не понимали, о чем шла речь! Потом дали ему позвонить, чтобы передал их условия.

— Надо их приструнить. Совсем распоясались, ублюдки!

— И самое смешное: этот русский оказался хохлом из Киева! Почти родной!

— Надо послать Василия, пусть проведет с ним воспитательную работу.

— Нет, Василий должен меня охранять. А здесь к вечеру будет Брык. Он сейчас в Испании.

— Побойся бога, Кирилл… Парень, может, первый раз в жизни оступился. Он же не мог знать, кто ты!

— Оступился — падай! — В голосе Божко появились жесткие нотки. — Не знаешь — не лезь! И вообще, я не советоваться тебе звоню. Как у нас с турками?

— Лучше, чем было. Но все равно трудно. Сложный человек Кайхан, сложный…

— Это — детали, — усмехнулся Божко. — Будут серьезные проблемы — звони немедленно.

— Кирилл, все-таки подумай о том парне. Может, сами разберемся?

— Нет, в Лиссабон поедет Брык. Он снимет этот вопрос. Все. Привет.

Опять Брык. Видно, не судьба нам с тобой разминуться.

8 июня 1996 года. Квартейра, Алгарве, Португалия

Я отложил в сторону газету, заплатил за кофе и вышел на улицу. Полдень. Жара. Квартейра…

Всю ночь я систематизировал телефонные разговоры господина Божко, стараясь выделить те места, которые мне непонятны или просто не нравятся. Таких мест оказалось несколько. Во-первых, с периодичностью один-два раза в месяц Божко беседовал с каким-то человеком, чей голос на пленке ни разу не прозвучал. Очевидно, его телефон обладал системой защиты. Божко называл его «Гросс», и, хотя беседовал с ним на равных, в голосе нет-нет, да и проскальзывали нотки подчиненного.

В разговорах с неизвестными мне людьми тоже несколько раз звучали фразы типа: «Я посоветуюсь с Гроссмейстером, позвони позже». Или: «Надо узнать, как Гросс на это посмотрит; нет, Гроссмейстер это не пропустит, поменяй схему» — и так далее.

Иными словами, в структурных построениях империи Божко (не «Ситаса», а именно Божко!) видную роль играет некий Гроссмейстер. Кто это такой? Какова его реальная роль? Связан ли он с легальным бизнесом Божко, или — с теневой его частью? Ответов на эти вопросы я не имел и, откровенно говоря, очень сомневался, что мог их получить, работая в одиночку. Единственный пробел в задании, полученном от Сармата.

С другой стороны, то, что я уже имею на Божко (через Роберта, разумеется), тянет на три-четыре тысячелетия строгого режима. Думаю, Сармату этого вполне хватит.

Верно говорят: что физическую форму восстановить гораздо легче, чем способность к аналитической работе. (Я вспомнил, как легко перелетал с крыши на крышу, пробираясь в офис Божко в последний раз. Мышцы, нагруженные месяцами интенсивных тренировок, «работали», как хорошо настроенный инструмент в руках скрипача-виртуоза.) Научиться бы так тренировать мозги… А то восемь часов — и голова готова лопнуть. Надо срочно с кем-то пообщаться. На самые отвлеченные темы.

Белоснежная ленточка трусиков-бикини находилась где-то на уровне моей груди. Чуть выше, над бронзовым животом с очаровательным розовым пупком, висела рыбацкая сеточка крупной вязки, призванная то ли прикрыть, то ли обнажить коричневые соски на силиконовых шарах. Венчала все это сооружение лучезарная улыбка, состоящая из доброй сотни мелких сахарных зубов, пухлых алых губ и огромных миндалевидных глаз.

Звуков улыбка не издавала, а я не мог, как ни старался. Что-то случилось с голосом. Дыхание перехватило. Неожиданно во мне проснулся самец, которому всего сорок.

И вдруг видение отступило куда-то в тень, и на пороге появился Кирк Фицсиммонс. Вид у него был измученный, но крайне самодовольный; движения — некоординированными, голос — слабым.

— Привет, амиго. — Он обнял меня за плечи. — Спасибо, что приехал. Она меня убьет.

— А-а-а… кто это? — пропищал я фальцетом.

— Какая-то очередная Мисс чего-то там латиноамериканского. — Кирк поморщился. — Два дня пытаюсь ей объяснить разницу между Мисс и обычной высокооплачиваемой шлюхой — ни в какую! По-английски — ни бум-бум. Может, тебе что-нибудь удастся? Ты же по-испански говоришь?

Я пожал плечами, а Кирк проворчал:

— Хотя я не уверен, что она понимает по-испански. Черт ее знает… Во всяком случае, за два дня не сказала ни слова. Только стонет. Может, конфигурация ее языка вообще не предназначена для разговора?

Я слушал его и медленно продвигался в сторону бассейна, в спасительную тень беседки. Там, на столике, были уже расставлены шахматы, а за стеклом встроенного в стену холодильника заманчиво поблескивали бутылки неизменного «Гролша».

— Как называется этот дебют? — спросил после пятнадцатого хода Кирк, игравший белыми.

— По построению — защита Каро-Канн, — ответил я, перекрывая ему белую диагональ. — По твоей игре — дебют Фицсиммонса. Думаю, не самый удачный в твоей карьере.

Через несколько ходов он и сам это понял. Полезных маневров у белых не было, а черные фигуры, запертые, казалось бы, в собственном лагере, неожиданно ожили, демонстрируя эффект пружины.

Мимо беседки пролетело что-то невесомое, и с соседнего миндального дерева свесилась полоска трусиков. Мисс продефилировала мимо нас в самом натуральном виде — в солнечных лучах коричневой полировкой сверкнула голая задница и скрылась в бассейне, подняв тучу брызг.

— Вот так весь день и ходит, — пожаловался Кирк, с мрачным видом глядя на своего короля. — Какая тут работа? И думать забудешь…

— Понимаю тебя, — сочувственно хмыкнул я. — Горькая участь миллиардера. Мат через два хода.

— Смеешься все. — Кирк отхлебнул пива прямо из бутылки. Почесав в затылке, аккуратно положил на доску своего короля. — Забрал бы ты ее у меня. На недельку. Надо бы в Гибралтар съездить, а тут — она…

— Премного благодарен, — отмахнулся я. — Излишества вредны во всем, даже в добродетели, как говаривал Анатоль Франс. А уж в моем возрасте — тем более.

— Как ты находишь время Франса читать? — с завистью проговорил Кирк.

— Ты же для этого находишь. — Я кивнул в сторону бассейна, откуда раздавался полный вселенского эротизма визг.

— Это — другое… — Он задумался. — Тоже, между прочим, штучка — не без легкого налета философии. — Кирк свистнул, и через десять секунд влажная Мисс вплыла в беседку, с интересом глядя на нас обоих. — Посмотри-ка на эту прелесть. — Он сделал круговое движение кистью, и Мисс повернулась к нам своей очаровательной попкой. На обеих ягодицах были вытатуированы какие-то сложные красивые иероглифы.

— Обрати внимание: слева — древнесинтоистский иероглиф, означающий приглашение; справа — обещание незабываемого наслаждения.

— Кто, кроме тебя, сумел это прочитать?

— Я бы тоже не сумел, — признался Кирк. — Знание, передаваемое по наследству. Я стащил ее с яхты одного старого техасского нефтяного хрыча, он-то мне и поведал… Может, наврал?

— Не исключено, — кивнул я. В памяти всплыл другой иероглиф. — Слушай, Кирк… Ты ведь банкир…

— В какой-то степени, — улыбнулся он.

— Что может означать в вашей среде вот такой значок, стоящий возле реквизитов банка? — Я нарисовал ему греческую букву «омега» с чертой внутри.

Кирк долго рассматривал значок. Потом поднял на меня глаза, в которых светился живейший интерес.

— Ты ничего не напутал? Такой буквы, насколько мне известно, не существует…

— Да нет, — пожал я плечами. — Зрительная память, слава богу, хорошая.

— А где ты это видел? — Он был явно заинтригован. — И почему ты связываешь это с банковскими документами?

— Встретил я это в одном контракте, не имеющем, впрочем, ко мне никакого отношения. А стоял этот знак рядом с банковскими реквизитами.

Кирк допил пиво и открыл следующую бутылку.

— В среде банкиров существует, конечно, целая система тайнописи. Но такого значка я не знаю. — Он положил руку на лист и покачал головой. — Означать он может все, что угодно: от кода определенной оффшорной зоны до степени доверия данному клиенту. Если где-то еще встретишь — покажи, вместе подумаем.

— Это — вряд ли, — в задумчивости пробормотал я. — Да и неважно все это. Так — обычное любопытство…

— Да… — Кирк тоже задумался. — Да, обычное любопытство…

10 июня 1996 года. Алгарве, Португалия

Что-то часто в последние дни я начал оборачиваться. Не знаете, почему? Объясню.

Работа, продолжавшаяся почти год, завершена. Документы, фотографии, пленки с записями разговоров — то, что на языке юристов сухо называется «доказательствами вины», — все это систематизировано, разложено по секциям и направлениям и спрятано в тайник, известный только мне. Через несколько дней должен прилететь Сармат и забрать результаты моих трудов. Что он будет делать с документами — его забота. Я, по большому счету, даже не знал, кто его заказчик. И, честно говоря, не очень стремился это выяснить. Тот самый случай, когда от чрезмерных знаний может надолго заболеть голова. Но эти несколько дней…

Если вы когда-нибудь занимались чем-либо подобным, вы меня поймете. Остался последний штрих — передача документов заказчику. Знаете, сколько замечательных агентов — не мне чета — сыпались именно на передаче? Не знаете? Я, откровенно говоря, тоже не знаю. Безусловно: большинство. В эти последние дни начинаешь считать часы, потом — минуты. Нервы натянуты, как поводок для пекинеса, удерживающий разъяренную кавказскую овчарку, и в любой момент могут лопнуть. Тут обычно и начинается полоса неадекватного поведения, приводящая к провалам. Все агенты — люди зачастую очень эмоциональные. Как я, например…

Вот и начинаю я подозрительно коситься на собственную тень. И кажется мне, что движется она то быстрее, то медленнее, чем предписано ей законами физики. В общем, последние дни как-то незаметно начали превращаться в необъяснимый и беспричинный — надеюсь! — кошмар.

Телефонный звонок напомнил короткую очередь из «узи» с самодельным глушителем. Я вздрогнул, лихорадочно схватил трубку мобильного телефона и прорычал:

— Да! Слушаю!

— Привет, шеф! Это я…

Спокойно, это всего лишь секретарша. Бог послал мне Кристину два года назад, когда я уже отчаялся найти алгарвийку, способную мыслить самостоятельно — и при этом не воровать. Собственно, даже способность мыслить меня бы, пожалуй, устроила.

Кристина же умела все, что должен уметь хороший секретарь. Плюс многое, чего не умел я сам. Если быть до конца откровенным, то мои функции в фирме — как администратора и единоличного владельца — уже давно сводились к подписанию контрактов и чеков. В мое отсутствие она каким-то образом умудрялась обходиться и без этого. Теперь вы понимаете, почему она зарабатывает больше, чем расфуфыренные секретари крупных международных компаний? А вовсе не потому, о чем вы сперва подумали…

— Здравствуй, золото мое. Соскучилась? Думаю, что не очень. Наверное, просто забыла, как я выгляжу.

— Потом пошутим, шеф… — Голос встревоженный. Что бы это значило? — Приходили три иностранца. Ищут вас.

— И что в том страшного? Почему тебя это взволновало?

— Интуиция, шеф. Обычная женская интуиция. На коммерсантов они похожи не более, чем я — на мать Терезу.

— А на кого они похожи?

— Извините меня, шеф. Я никогда не лезла в вашу жизнь и не интересовалась, чем вы занимаетесь — помимо фирмы. Они похожи… Да, они похожи на служащих похоронного бюро. Три здоровенных грустных парня с мертвыми глазами.

— На каком языке они с тобой говорили?

— Говорил только один — на дурном английском. Между собой они общались на языке, который я никогда не слышала.

— Они оставили какие-то координаты для связи?

— Нет. Я просила, но они только недобро рассмеялись и ответили, что сами вас найдут.

Недобро рассмеялись… Сами найдут…

У меня засосало под ложечкой. С нехорошим чувством я проехал мимо собственного дома, не снижая скорости. Припарковался на набережной и достал из-под заднего сиденья сумку с театральным реквизитом.

Борода, когда она не является культовой принадлежностью лица, а свидетельствует лишь о лени и нежелании следить за внешностью, способна любого человека изменить до неузнаваемости. У меня она была последним штрихом «случайного портрета». Этаким дополнением к темным мешкам под глазами, мясистому носу с лиловатыми прожилками и одутловатым, обвисшим щекам. Я слегка взгрустнул, подумав о том, что когда-нибудь и в самом деле стану таким. Выполз из машины, поправил сбившийся набок искусственный живот и скрипучей походкой подагрика заковылял в сторону собственного дома.

Они не прятались. Большой джип «Тойота» стоял на противоположной стороне улицы, и три стриженые головы поплавками покачивались за дверными стеклами. Обманчиво безразличные взгляды цепко прощупывали всех, кто проходил мимо подъезда, а водитель сверлил взглядом окна третьего этажа — мои, надо полагать, окна.

Я, естественно, привлек их внимание не более, чем потерявший где-то правое ухо грязный котище, перешедший дорогу в десяти метрах от меня. Подхожу сзади и, просунув физиономию в открытое окно правой дверцы, запинаясь, спрашиваю по-португальски:

— Сеньоры ждут Антонио Гутереса? Так он здесь не живет.

Три толстых шеи одновременно повернулись, и три пары глаз метнули в меня несколько молний. Ребята коротко и негромко посовещались, что бы им такое предпринять, чтобы побыстрее отделаться от старого глупого аборигена. Несколько весьма информативных глаголов, связанных между собой мостиками ненормативной лексики, не оставили ни грамма сомнений: свои, родные. Очень русские. Я недовольно хрюкнул что-то про долбаных англичан и захромал к подъезду.

— Слушай, а не его ли мы ищем? — шутка была, видимо, очень остроумной, потому что в джипе раздался оглушительный хохот.

Я зашел в свою квартиру и придирчиво все осмотрел, не включая света. По не заметным постороннему глазу деталям понял: здесь они не были. Что же, значит, — у меня есть фора. Первым делом я собрал все, что не должно попасть в чужие руки, и сложил в дурацкую полотняную сумку. Затем удобно устроился в кресле и начал думать. Решать какие-то стратегические задачи сейчас, разумеется, не время. И не время задаваться вопросами типа: кто, зачем и откуда?

Вопрос номер один: что им известно? Имя, место работы, домашний адрес и внешность (наверное, по какой-то фотографии). Может быть, — места, где я часто бываю. Еще, наверное, машина.

Вопрос второй: как от них избавиться?

Сразу ловлю себя на логической ошибке. Почему-то я принял за аксиому, что они ждут, когда я приеду и войду в дом. А почему — не выйду из дома? Они здесь не были, следовательно, не знают, где я нахожусь. Вполне возможно — дома, сплю, например. Решение пришло мгновенно.

— Алло! Полиция? Я звоню из Квартейры. К моему соседу, — называю свой адрес, — рвутся какие-то люди. Кажется, они вооружены. Когда? Десять минут? Хорошо.

Ровно через семь минут включаю в комнатах свет, выскакиваю на лестничную клетку, поднимаюсь этажом выше и вызываю лифт. Где-то на уровне второго этажа, мимо лифта, пыхтя и матерясь, проносятся все три «тойотовских» наблюдателя.

Я устраиваюсь за стеклянной витриной кафе — в трех метрах от пустого джипа — и не успеваю сделать заказ, когда к подъезду, заходясь в дизельном кашле, подскакивают два армейских джипа «УММ» — вершина инженерной мысли Португалии, нечто среднее между «уазиком» и трактором «Беларусь». Из них, точно зеленый горошек из перевернутой банки, с автоматами наперевес высыпались полицейские в количестве, вполне достаточном для вооруженного переворота в небольшом государстве.

Стрельбы я не слышал. Скорее всего ее и не было — хватило-таки ума. Уже через пять минут джипы с тремя закованными в наручники иностранцами отбыли, и на улице восстановилась вечерняя тишина, нарушаемая лишь доносившейся из окон верхнего этажа португальской народной песней. Пел человек без слуха и голоса, но, безусловно, очень веселый и пьяный.

Мне бы толику его веселья… Где же я прокололся?

Я медленно добрел до машины — не то чтобы я был в «образе», просто куда спешить-то? Немного поразмыслив, я пришел к однозначному выводу: нигде не прокололся. Утечка могла произойти только в Москве. С уровнем связей Божко это неудивительно. Кстати, Сармат тоже не отрицал возможной слежки за ним еще год назад.

Сармат — Сарматом, а меня они как сумели вычислить? Загадка… Все-таки я где-то прокололся сам. Да, дела… До приезда Сармата придется где-то прятаться. А что потом?

А что делать потом — потом и решим. Сейчас самое главное — дождаться Сармата, передать ему все материалы и обеспечить безопасный отъезд. И при этом желательно остаться в живых. Очень хотелось бы…

13 июня 1996 года. Виламоура, Алгарве, Португалия

«Ампалиус» — не самый плохой отечь в Виламоуре, и вполне заслуженных лавров его лишает лишь близость культового «Маринотеля». Если кто-то — я, например, — пожелает встретиться с приятелем и при этом не делать из встречи события мирового значения, лучшего места в Виламоуре не найти. Туристы среднего достатка, одетые очень по-разному, но при этом похожие один на другого, как федосеевские куклы, беспрестанно снуют по цокольному этажу, и у любого наблюдателя, буде такой отыщется, через полчаса зарябит в глазах от этих гавайских рубашек, необъятных бермудских трусов и разноцветных бейсболок. Отель жил яркой, беспорядочной жизнью начала туристического сезона, и глаза его служащих были полны напряженного ожидания.

Боюсь, что мой взгляд сейчас был таким же. Уже четвертый час я с максимально беспечным видом дефилировал между чудным кафетерием с пустующими плетеными креслами и моим новым автомобилем.

Я ждал Сармата. Уже больше трех часов.

В моем ожидании изначально была заложена ошибка — не мне следовало ждать Сармата, а ему меня. Но он не появился.

Сармат должен был прилететь в Алгарве через Германию сегодня утром, поселиться в отеле и в два часа дня ждать меня в одном из плетеных кресел, с дурацким видом заливая в себя что-нибудь жидкое. Это было оговорено в записке, которую я оставил в сейфе страховой компании. Сегодня сейф был пуст, — значит, Сармат все должен сделать так, как я просил. Но он не появился. Люди, время от времени заходившие в кафетерий, походили на Сармата меньше, чем я — на Майка Тайсона. А я сегодня был бледным скандинавом с нездоровым румянцем (грим), длинными светло-русыми волосами, схваченными сзади в богемный пучок (парик), и лихорадочным блеском небесно-голубых глаз (контактные линзы). Кроме того, роскошная штучная «Опель-Омега-Лотус», изрядно намозолившая глаза охране «Ситаса», уже два дня стояла в одном из автосалонов Эворы, в ста пятидесяти километрах от Виламоуры, а чахоточный скандинав периодически занимал место за рулем неброского «Пежо-306» с форсированным двигателем.

Если бы речь шла о ком-то другом, я ждал бы и дольше. Но Сармат, по моему глубокому убеждению, мог не явиться на встречу только в трех случаях. Первый: за ним «хвост», и он не хочет вести его сюда. Второй: с ним что-то случилось. Третий: самолет не приземлился вовремя или рейс вообще отменен. Первые два варианта я пока проверить не могу. Третий — можно попробовать.

Пять минут я пытался сформулировать свой вопрос в справочную службу аэропорта. Это оказалось непросто — ведь я не знал ни названия авиакомпании, ни номера рейса. Поэтому пришлось плести очевидную чушь:

— Прошу прощения, сеньор! Вас беспокоит доктор Рикардо из службы информации отеля «Шератон-Алгарве». Меня интересует утренний рейс из Франкфурта.

— Добрый вечер, доктор. Минутку. Утренний рейс из Франкфурта — «ДЕ 3438». Прибыл вовремя. Еще вопросы?

— А какой-нибудь рейс из Германии сегодня еще есть? И не задержался ли он?

— Еще три рейса. Все уже приземлились. А опоздание сегодня было лишь одно.

Как всегда, чартер из России. Компания «Трансаэро». На час.

— Благодарю вас. Привет Красному Чартеру и всему российскому авиастроению в его лице.

— Оно здесь ни при чем, доктор. У них давно летают «Боинги». Всего хорошего.

Вот так. Где теперь искать Сармата — неизвестно. А ему меня тем более не найти. Живу-то я теперь в очень невзрачном мо-гельчике, довольно далеко от Виламоуры.

14 июня 1996 года. Автострада № 125. Алгарве, Португалия

— Да, сеньор. Он открыл багажник, достал оттуда «кейс» и дорожную сумку и побежал к развилке. Я крикнула, что позвонить можно от меня, но он не услышал. Нет, сеньор, скорее мулат или «латино». Одет? Обычно. Кажется, джинсы, майка с каким-то рисунком. Нет, не запомнила. Если увижу? Думаю, что узнаю. Сеньор не. полицейский? Почему все эти вопросы?

Я показал ей газету.

— Только что прочитал. Решил, что это произошло где-то здесь. Вот и спросил.

Ложь во спасение. Уже четыре часа ношусь с этой газетой. Это кафе — пятое с утра. И в каждом есть очевидцы или люди, таковыми себя считающие. Слава богу, алгарвийцы — не самый молчаливый народ в мире. Однако меня уже тошнит от кофе.

— У сеньора необычное произношение. Не алгарвиец? С Севера? Тогда понятно.

— Кто виноват? Правила нарушил водитель грузовика. С другой стороны, если бы водитель «Фиата» был трезв… Нет-нет, сеньор, он жив! Он был без сознания. Полицейский сказал, что от него разило спиртным, как будто он выпил ящик виски перед тем, как сесть за руль. Да, сеньор, на санитарной машине. Не знаю. Наверно, в госпиталь Фаро. Да, сеньор. Триста сорок эскудо за все. Спасибо. Всегда к вашим услугам. Меня зовут Мануэла, мою дочь — Кристина. У нас всегда есть о чем поговорить с симпатичными людьми с Севера.

А ведь наследил. Тихая законопослушная Мануэла даст мое описание любому желающему — даст в таких деталях, что и слепой на ощупь найдет. Впрочем, неважно. Театральный чемоданчик, слава богу, всегда с собой. А пользоваться им, судя по всему, придется теперь постоянно. Плохо другое. Кажется, я теперь должен скрываться еще и от местной полиции.

Конечно, появляться в госпитале — верх идиотизма. К сожалению, обстоятельства толкнули меня на этот голливудский трюк.

— Нет, доктор, я не родственник и не друг погибшего. Я пресс-атташе посольства Словении (ну и понесло!), и до нас дошла информация, что погибший — наш соотечественник.

— Но вы можете получить все интересующие вас сведения через официальные каналы, в полиции, наконец! Что от меня-то требуется?

— В полиции сейчас выступает мой шеф. Он это любит. Только официоз считает его огромный живот признаком высокого социального положения, и он от этого млеет.

Доктор, тощий алгарвиец с ярко выраженными африканскими корнями, улыбнулся. Так всегда. Стоит худому сказать о брюхе или толстяку — о костях, и они твои. Теперь надо окончательно его подсечь. Чуть-чуть национального унижения.

— Я же хочу только взглянуть на него. Словения — маленькая страна, почти все мы друг друга знаем. Может, знакомый? Будем знать, кого хороним.

— Что это вы все — погибший, хороним? Да он живее нас с вами! Шишка на лбу — и ни царапины! Правда, никак не может вспомнить, кто он такой, но это пройдет. Этажом ниже спросите сестру Софию, она вас проводит.

И улыбнулся. Слишком широко для подобной ситуации.

Мы попрощались. Выйдя из кабинета, я громко хлопнул дверью. Затем, повернув круглую ручку, приоткрыл дверь. Чуть-чуть. И громко протопал к лестнице. После чего на цыпочках вернулся обратно. И очень вовремя.

— Да, офицер, пресс-атташе Словении. Нет никаких документов. Я не спросил, боялся спугнуть. Сейчас он в палате, я попрошу сестру продержать его там минут пятнадцать. Хорошо. Жду.

Итак, у меня десять минут, чтобы покинуть район госпиталя. Однако полиция здесь классная. Так они сами о себе думают.

Через три с половиной минуты, уже сидя в машине, я увидел их. Два автомобиля с полицейскими в штатском. Молча прогуливаясь, они заблокировали все выходы.

И тут я увидел «БМВ-М5». Машина крайне редкая здесь. Стоит целое состояние. Совсем потерял нюх. Не заметил даже, как они подъехали. Оставалась слабая надежда, что и им не до меня.

Брык, — а это, конечно, он — со скучающим видом дымит сигаретой, стряхивая пепел в открытое окно. Взгляд его рыщет по забору госпиталя, фиксируя всех входящих и выходящих.

К горлу подкатил сухой комок. Кажется, я догадываюсь, кого он ищет… Увы, оптимизма моя догадливость не прибавляет, и я глубже вжимаюсь в кресло, разложив на рулевом колесе вчерашнюю газету.

Что-то не так. Почему они здесь? Случайность исключается. Сотрудничество с местной полицией? Бред сивой кобылы… Но информатор у них есть, причем в отделе информации. Выйти на меня сам Брык не мог — кишка тонка. Думать — не икру половником жрать, с думалкой у него всегда проблемы были. Другое дело — Божко, но Божко мной заниматься не станет. Лично, во всяком случае.

Все. Полицейские рассселись по машинам. Рыкнул и «БМВ». Недовольно рыкнул, грубо. Впрочем, все, что делает в этой жизни Брык, — грубо. А вот и объяснение тому, что я их не услышал. Двигатель внезапно умолк, колеса начали вращаться, как при замедленной съемке, и… Я увидел их уже метрах в шестистах от того места, с которого они стартовали. Интересно, во что им обошлось усовершенствование и без того сказочно дорогого монстра?

Итак, на сей раз, кажется, пронесло. Но приближает ли это меня к конечной цели? Боюсь, что нет. Мне-то нужен живой и здоровый Сармат, способный вспомнить, кто я такой и зачем к нему явился.

А Сармат валяется с амнезией, и вход к нему строго охраняется. Кстати, а почему? Чем он мог вызвать подозрение у полиции? Ладно, полезу на рожон. Наглость города берет.

— Сестра София? Очень приятно. Марко Коковачич, служба безопасности посольства Словении. Я хотел бы поговорить с доктором Азеведо о том парне, который выдает себя за нашего пресс-атташе. Нам только что сообщили об этом из полиции. Консилиум? В соседнем корпусе? Сестра, я очень буду вам признателен, если вы срочно сообщите ему обо мне. Времени в обрез, а я боюсь заблудиться между корпусами. Спасибо, сестра. От всего маленького, но гордого народа моей страны. Я буду лично хлопотать о присвоении вам звания Героя Словении. Жду здесь.

Журнал регистрации больных. Вчерашнее число. Вот он. Конец коридора. Дверь заперта. Чуть-чуть ножичком.

— Привет, Сармат! Как дела?

Взгляд — растерянный. Он сейчас совершенно не походил на Сармата, которого я знал прежде.

— Кто вы? Что вам от меня нужно?

— У тебя что, действительно амнезия? Не дай бог! Или это моя внешность так на тебя действует?

— Старик, ты? Ни хрена себе! — Он таращился на меня в изумлении, но, похоже, был уже готов действовать. — Дай-ка брюки. Там, в шкафу. И кепку, лоб закрыть. Черт, башка болит. Дед, конечно, рассказывал мне о твоей способности к мимикрии, — продолжал Сармат, быстро одеваясь. — Но такое…

— Быстрее, Сармат, быстрее! Лестница здесь, за дверью.

В машине мы молчали. Только на месте аварии Сармат оживился.

— Знаешь, как меня подрубили? Я его наглую рожу метров за двести вычислил. Ведь даже сознания не потерял. Прикинулся совсем мертвым, а у него не было времени проверить. Вылил на меня бутылку виски, схватил кейс и сбежал. Здесь перекресток, дорога на Лоуле, у него тут рядом стояла машина. Я слышал, как он завел мотор и уехал. В больнице пришлось разыграть амнезию. Кстати, я тебя ждал.

— Спасибо за доверие. Один вопрос, Сармат. Твои заказчики меня знают?

— Почему это тебя беспокоит? Это люди, за которых отвечаю я.

— А как на тебя вышел Божко? Или, по-твоему, любитель виски сам тебя вычислил?

— Нет, конечно. Но это не заказчики.

— Тогда кто? Извини, Сармат, но я в очень глубокой заднице, а мне всего сорок.

— Не бери в голову. Я обо всем подумал. Год назад теоретически даже клиенты могли тебя вычислить. Теперь тебя нет ни в одной картотеке, ни на одной дискете.

— Не болтай. Не мог же ты изъять меня из архива…

— Смог. Оттуда — в первую очередь.

— Спасибо, Сармат. Удружил. У меня больше нет прошлого.

— Зато увеличились шансы на будущее. А за прошлое не переживай. У меня его тоже немного.

Я остановился у небольшого кафе недалеко от Виа де Инфанте Сагреш.

— При персонале говорим по-английски. Сейчас здесь англичан больше, чем в Лондоне, а нас наверняка уже ищут.

Мы сели на открытой террасе. Сармат — спиной к дороге, я — лицом, так, чтобы был виден въезд на стоянку. Паренек, принимавший заказ, оказался очень смышленым. Уже через три минуты он понял, чего мы хотим, и крикнул в открытую дверь:

— Здесь два чокнутых англичанина хотят апельсинового сока и кофе! И это — в шесть часов вечера! Совсем одурели от жары и овсянки!

Мы надели на физиономии идиотские улыбки, закивали:

— О’key, о’key! Тwo coffees and natural orange juice!

Сок был великолепен, кофе — еще лучше. А вот дела наши — хуже некуда.

Итак, передо мной две задачи. Первая: забрать из тайника и передать Сармату материалы по «Ситас Импекс. С.А.». Вторая — и главная: отправить его со всей этой библиотекой домой. И здесь во весь рост встает проблема украденных документов.

Есть, конечно, и третья проблема. Для меня лично — куда более важная, чем две первые. Что мне теперь делать? В Португалии оставаться нельзя, это — ясно…

— Кстати, насчет документов. — Сармат улыбнулся. Он что, мысли мои читал? — Позвони в Севилью по этому телефону. Скажи; «Сармат заболел. Хочет домой». На все вопросы отвечай прямым текстом. Назначишь им место встречи. Скажешь, что приеду я сам.

— На каком языке я должен говорить?

— На родном, старик, на родном. Поэтому будет лучше, если тебя не увидят. — Сармат внимательно посмотрел на меня и, очевидно, прочитав что-то в моих глазах, сменил тему: — Объясни-ка мне, старичок, на кой черт тебе понадобился этот маскарад с переодеванием? Что, очень горячо?

— Горячее, чем я мог предположить, — неохотно признался я. — И хуже всего: я не знаю, как они меня вычислили. Пасут плотно. Были в офисе, ездили и домой, правда, неудачно. Заходили в несколько баров, где я часто бываю. Отсюда — смена машины, жилья, внешности.

— Ясно, — Сармат кивнул. — Значит, обратно поедем вместе.

Я собрался было возразить, но осекся — в его взгляде что-то изменилось. Прочитав вопрос в моих глазах, он с азиатской невозмутимостью проговорил по-английски:

— Телевизор. Алгарве становится беспокойным местом. Это — тот парень, из грузовика.

С экрана на меня смотрели пустые глаза. Черные, чуть раскосые, мертвые глаза.

Бодрый голос диктора вещал, что полиция видит явную связь между двумя вчерашними происшествиями. Тем более что в машине погибшего были найдены документы и кредитные карточки совершенно другого человека, а также билет авиакомпании «Люфтганза» на рейс из Франкфурта в Фаро и обратный билет той же компании с открытой датой. Инспектор криминальной полиции надеется, что все прояснится уже через несколько часов, когда придет в сознание владелец найденных документов, находящийся сейчас в госпитале Фаро.

Сообщение тревожное. Они уже валят всех, кто хоть каким-то боком причастен к этой истории. Начали со своих собственных киллеров.

— По коням, Сармат. Они уже землю роют, ищут нас.

Кинта ду Лагу. Мечта всех нуворишей Восточной Европы. Земля — на вес обогащенного урана. Полиция — частная. Меня знают как друга знаменитого британского плейбоя и — по совместительству — банкира Кирка Фицсиммонса. Лучшее временное укрытие можно найти только на Луне.

— Да, сеньор, он говорил, что, возможно, вы захотите пожить у него несколько дней. Может быть, и не один. — Охранник плутовато улыбнулся.

— Нет, Педро, я один. Возможно, ко мне заедут два-три приятеля, в карты поиграть. А вообще-то я хочу просто отдохнуть ото всех. — Кажется, этот бультерьер думает, что я привез в багажнике бабу. Еще захочет посмотреть, какую.

По подиуму спускаюсь в гараж, закрываю двери.

— Выходи, приехали.

— Что за берлога?

— Одного британского нищего. Ежедневно просит подаяние на всех крупнейших биржах мира.

— Хорошие у тебя знакомые. Где таких дают?

— Не прибедняйся. В смысле знакомств ты переплюнул всех. Пойдем в сад, поговорим.

Мы обогнули бассейн. С одной стороны нас закрывал дом, с другой — заросли бугенвиллии.

Я тщательно смыл остатки грима, — благо фонтанчик, находившийся неподалеку от бассейна, функционировал круглогодично — и, приняв героическую позу приговоренного к смерти карбонария, собрался что-то пропеть.

Сармат приложил палец к губам. Точно. У входа в дом что-то происходило. Я молча бросился в гараж. Открыл багажник, из-под запаски достал «беретту». Выскочил наружу, жестами объяснил Сармату, что он должен делать, и присел в кустах, метрах в десяти за его спиной. Вовремя. Из-за дома вразвалочку вышли двое. С оружием.

— Руки в гору, сука! Стой смирно!

Я невольно улыбнулся. Давно не слышал столь явного кавказского акцента. Улыбка моя погасла, когда я увидел появившегося из-за другого угла Брыка.

— Измаил, пощупай его!

Один из кавказцев подошел к Сармату, обыскал его и крикнул:

— Пусто! Смелый мент!

— Не болтай! Свяжи ему руки.

Измаил связал Сармату руки и посадил его на скамейку возле бассейна. Брык подошел вплотную:

— Ты Сармат?

— Да.

— Где твой приятель? Измаил, Карим! Посмотрите в кустах! Он где-то здесь!

Стрельбу поднимать не стоило — опасно, да и ни к чему. Кавказцы вели себя довольно легкомысленно. Я сунул «беретту» за пояс и тщательно осмотрел свои кулаки, давно уже отвыкшие от грубой работы.

Все, ждать больше нечего. Бог свидетель, я не хотел мясорубки. Кавказцы закричали одновременно. Одновременно и упали. Изумленный Брык посмотрел на меня, узнал — и глаза его выскочили из орбит.

Сармат внезапно прыгнул и ударил его головой в живот. Полтора центнера Брыка подняли в бассейне цунами.

Я развязал Сармата. Брык плавал лицом вниз, не подавая признаков жизни. Мы переглянулись и пошли заниматься горными орлами. Они в испуге наблюдали за нами, пока мы их связывали. Потом я принес из машины аптечку и сделал им по уколу. Очнутся они уже на берегу океана, и последние сутки их никчемной жизни будут полностью стерты из памяти.

Мы опять переглянулись. Затем начали осматривать одежду Сармата. Через минуту нашли то, что искали. Миниатюрная булавка в брючном ремне. Радиомаячок. Очевидно, кто-то из персонала госпиталя пополнил сегодня свой текущий счет. Найти нас здесь иным способом не сумел бы никто.

Брык уже не дышал, когда мы вытащили его тушу из бассейна. Наверное, его можно было спасти. Мы не говорили об этом с Сарматом, но каждый из нас понимал: гуманность по отношению к Брыку — преступление против человечества. Он обещал мне лет двадцать назад, что наша следующая встреча будет последней. И оказался прав. Аминь.

Следующие полчаса пришлось попотеть. Я загнал в гараж «БМВ-М5», мы забросили в багажник труп Брыка, усадили на заднее сиденье спящую «сладкую парочку», забрав у них документы. Затем я достал из своей машины коробочку с гримом и сделал из Сармата почти Карима. Еще бы немножко наследственного дебилизма в лице! Потом вытащил из тайника в стене гаража чемодан, трижды обернутый полиэтиленом.

— Все, Сармат. Год моей жизни — да и твоей тоже — в этом чемодане. Я выезжаю первым на своей машине, ты — следом. Наших друзей сбросим по дороге, но уже за Фаро. Там есть пустынные пляжи — как раз для Брыка.

Так мы и поступили. Кавказцам суждено было поутру проснуться от холода на пляже возле Ольяо. Брыка, наверное, через несколько дней найдут в очень заболоченной пустынной долине за Тавирой. Сомневаюсь, что меня замучают ночные кошмары.

— Все, старик. — Сармат ополаскивал руки водой из бутылки, стараясь не смотреть на валявшийся под ногами труп. — Теперь — в Севилью.

— Я не еду, Сармат, — пробормотал я. — Дела еще есть. Подъеду попозже, через недельку.

Он в недоумении посмотрел на меня. Пожал плечами.

— Смотри, тебе виднее. А не слишком рискуешь?

— Надеюсь, нет. Не могут же они держать здесь целую армию. Да и без Брыка они сразу вдвое слабее.

До Вила Реал де Санто Антонио доехали без всяких приключений. Там остановились.

— Старик, дай телефон. Хочу, чтобы все было готово к моему приезду.

Сармат позвонил, вернул мне трубку.

— Когда увидимся?

— Не знаю, Сармат. Целую вечность не был в Москве. Сына не видел четыре года.

— У тебя же там даже квартиры не осталось.

— Да, все оставил жене после развода. Странно: семь лет прошло, а все скучаю.

— Она замужем?

— Кажется, нет.

— Прилетишь в Москву — сразу позвони.

— Спасибо. Удачи тебе.

Я подождал еще несколько минут, пока «БМВ» поднимался по мосту через Гвадиану. Потом он скрылся из вида.

Удачи тебе, Сармат. От всех родителей мира — удачи тебе. Нет на Земле ни одной матери, ни одного отца, которые не желали бы своим детям счастливой жизни в мире, чистом от наркотиков. И ты, Сармат, — гарантия этой чистоты. Удачи тебе.

14 июня 1996 года. Квартейра, Алгарве, Португалия

Дела у меня действительно были. Не то чтобы очень обременительные, но — важные. Если перебираться в Москву, то нужны какие-то деньги, хотя бы на первое время. Увы, мои банковские счета никогда не были столь внушительными, чтобы я мог позволить себе смотреть в будущее с героическим прищуром человека, не думающего о хлебе насущном.

Поэтому через несколько минут после прощания с Сарматом я позвонил Алмейде — знакомому маклеру из агентства недвижимости — и выставил свою квартиру на продажу. Затем связался с Кристиной и предложил ей выкупить — в рассрочку, разумеется, — мою фирму. Кажется, мое предложение вызвало у секретарши состояние, близкое к коматозному. Несколько минут она бормотала что-то нечленораздельное, и я дал ей время подумать. Недолго, два-три дня. Думала она значительно быстрее, чем обычные секретари, и перезвонила мне уже 15 через несколько минут. Звонким, но нетвердым голосом человека, неожиданно получившего власть, она сообщила мне, что принимает мое предложение и в понедельник готова перевести на мой счет первый взнос — двадцать процентов стоимости. На том и порешили.

Оставалась мелочь. Собрать и упаковать вещи, проститься с друзьями. Попытаться разыскать Кирка и закатить прощальный ужин. Желательно — на его яхте. Полюбил я ее.

Я медленно ехал по центральному проспекту Квартейры, мысленно прощаясь со ставшими вдруг такими родными магазинчиками, кафетериями, ресторанами. Припарковав машину недалеко от набережной, зашел в бар к Тейшейре. Его на месте не оказалось. За стойкой стояла высокая стройная мулатка с задумчивым взглядом.

— Добрый вечер, — едва ли не шепотом проговорил я, чтобы не выводить ее из полудремы.

Мулатка вздрогнула, широко раскрыла глаза и улыбнулась мне так, что где-то внутри заурчало мужское начало. В ее улыбке было столько эротики, что Памела Андерсон, увидев ее, утопилась бы от зависти прямо на пляже Малибу.

— Тейшейра когда появится? — спросил я.

— Появится, — пропела мулатка. — А сеньор что желает?

— Сеньору стакан сангрии со льдом, — улыбнулся я.

Она налила мне сангрии и полезла под стойку за льдом. Я судорожно сглотнул, тщетно пытаясь отвести от нее взгляд. Несколько минут спустя стакан скользнул по стойке в мою сторону. Холодная сангрия проникла в мой желудок, и там, казалось, что-то зашипело. Я успокоился. На экране телевизора Кевин Костнер поднял руку в прощальном приветствии. Суровый вояка, не знающий слов любви. Я, как сумел, повторил его жест, расплатился и вышел.

Но что это? Уже полночь, а «Ситас» светится, как рождественская елка. Оборудование еще в машине. Можно послушать.

— Срочно! Через четыре часа у меня на вилле! Ты соображаешь, что происходит?! Гроссмейстер прилетел специально, бросил все! Кайхан с тобой?

— Да. А где Брык? Ведь он его засек!

— Черт его знает, этого урку! Телефон в его машине не отвечает. Поверь мне, это очень дурно пахнет! В четыре ноль-ноль. Кайхана мне — живого или мертвого. Только через него могут выйти на нас. Все. До встречи…

Все ясно. Надо срочно звонить в Севилью. Последний аккорд. Набираю номер.

— Алло! Интерпол. Агент Идальго слушает.

«Вах!» — сказал бы я, если бы был грузином. Так вот кто заказчик!

— Алло, добрый вечер. Мне необходимо связаться с Сарматом.

— Поздно. Самолет вылетел час назад. — Легкое замешательство. — Вы человек из Виламоуры? Это вы работали на него?

— Да.

— Что-то срочное? Не стесняйтесь, говорите открытым текстом.

— Есть шанс накрыть их всех в одном месте, — начал я — и замолчал. Четыре рослые, широкоплечие фигуры закрыли мне весь обзор, и ленивый, даже какой-то томный, голос процедил над самым ухом:

— Слышь, командир, ручки на руле сложи. Только резких движений не надо — у меня пушка с глушителем. Вот так, умник ты наш.

Дергаться было бессмысленно. Четыре мордоворота затолкали меня на заднее сиденье джипа «Тойота» (знакомый автомобильчик!) и зажали так, что стало трудно дышать. На голову нахлобучили какой-то дурацкий бумажный мешок, что еще больше затруднило дыхание. Затем джип тронулся. Насмотрелись боевиков, гангстеры сраные!

Ехали мы недолго, минут десять-двенадцать. Я старался считать все повороты и, когда мотор заглох, был почти уверен: меня привезли на виллу Божко. Плохо. Если Божко пустил на виллу этих оболтусов, — значит, земля действительно горит у него под ногами. Следовательно, никто не будет со мной миндальничать и вести тонкие психологические беседы, как то принято в шпионских фильмах.

Черт, как хочется на яхту Кирка! Уплыть в Мексиканский залив и нырять весь день за раковинами, а по вечерам пить ямайский ром и кувыркаться в каюте со всякими караибками и доминиканками. Где все это, Господи? Зачем я здесь? И почему эти милые юноши так недружелюбно на меня смотрят?

Все, хватит соплей! Надо думать… Они знают, что я куда-то звонил, но не знают, что я успел сказать. Значит, перестрахуются. Божко перенесет общий сбор на более раннее время. И — свалит. Обидно. Их потом не найти. С такими деньгами можно скрыться, купив себе небольшую планету. Кто-то должен их остановить.

Я вжался в спинку сиденья, отгоняя мысль, очевидную по своей простоте и безысходности. Кто-то… Помощи ждать неоткуда. Сармат — в свободном полете между. Севильей и Москвой. Незнакомый мне Идальго — в Севилье. Один. Ты, старик, один. Против всей этой своры позорных волчар. Без оружия. Хорошо хоть, что эти дебилы настолько самоуверенны, что не сочли нужным надеть на меня наручники. Правда, две натруженных клешни так сдавили руки, что я их не чувствую, но все же это — не кольца из нержавейки.

Меня едва ли не внесли в каминный зал. Бросили в кресло и — о чудо! — отпустили. Чьи-то заботливые, но отнюдь не материнские, руки сдернули с меня колпак.

Прямо передо мной, за столом, заваленным бумагами, сидел Божко. Казалось, он смотрел сквозь меня — смотрел в вечность. Так смотрят покойники. Или — на покойников. Я вздрогнул, заерзал в кресле, пытаясь взять себя в руки.

По обе стороны от Божко разместились: Роберт — прямой, строгий — и Кайхан — очень недовольный и подчеркнуто независимый. Позади Кайхана, казалось, дремал человек размером с беременного мастодонта и с наивным лицом ребенка. Персонажик — тот еще…

— Здравствуйте, — сказал Божко по-английски.

— Вы это серьезно? — ответил я тоже на языке джентльменов.

Божко позволил себе улыбнуться. Чуть-чуть, уголком рта.

— Я его видел, — по-русски сказал Роберт. — Не помню где, но видел. Уверен.

Я на всякий случай сделал вид, что ни слова не понял. Существуют десятки различных пособий — в основном «для служебного пользования», — которые учат, как надо вести себя в подобных ситуациях. С удовольствием понаблюдал бы за их высоколобыми очкастыми авторами, окажись они на моем месте… «Прокачивайте ситуацию… Затягивайте разговор… Уводите беседу в другое русло… Ищите слабое звено…». Чушь собачья! А если на тебя смотрят уже как на покойника?!

Ну-ка, яйцеголовые, просветите меня! Кто здесь — слабое звено? Божко?! Или та рептилия, позади Кайхана? Да он меня средним пальцем по лбу щелкнет — случайно, походя, — и череп разлетится, как яичная скорлупа!

— Если бы мы с вами встретились неделю назад, у меня была бы к вам масса вопросов, — медленно проговорил Божко. — Боюсь, время уже упущено. Вы так ловко уходили от беседы.

Что-то в этой комнате не так. Божко — во главе стола, и это понятно. Но должен быть еще кто-то. «Гроссмейстер прилетел специально, бросил все…» Не может же быть Гроссмейстером то ископаемое на заднем плане…

— Вы очень рискуете, господа, — раздался за спиной спокойный и очень знакомый голос. — Вы не представляете, как опасен этот человек, даже без оружия.

Злость, сожаление, боль — пронзительная, до слез, — все смешалось в душе. Ноги задрожали. Вот он, прокол…

Он вышел из-за спины Кайхана и посмотрел на меня. На лице его не было обычной беспечной улыбки.

Гроссмейстер…

— Ты догадался, амиго, что означает тот символ около банковских реквизитов?

— Партия товаров, заряженная наркотиками. — Я какое-то время помолчал. — Плохо мы знали друг друга, Кирк…

— Плохо, амиго. Бог свидетель, я предлагал тебе и деньги, и дружбу.

— Такие деньги, Кирк? И такую дружбу?

— Все, Гросс. — Божко посмотрел на часы. — Пора что-то решать. Спустимся вниз, посовещаемся. А ты, — Божко передал пистолет Роберту, — глаз с него не спускай. Мы сейчас вернемся.

Это уже совсем странно. О чем совещаться? Нет, они не совещаются. Они рвут когти. Кажется, я знаю, куда. В двух километрах от Виламоуры есть взлетная полоса. Маленькая, принимает только спортивные самолеты. Взять всех с собой они не могут. Но здесь остались ящики с документами, с помощью которых очень легко превратить «честных миллионеров» Божко и Фицсиммонса в преступников. Значит, бросить документы они не могут. Холодный пот мерзко струился по спине. Я все понял!..

Роберт что-то говорил по поводу утреннего расписания самолетов из Фаро. Несчастный идиот! Я его уже не слышал. В голове тикало все громче и громче. Я присел на толчковую ногу, резко перевернул стол на Роберта — и стремглав вылетел за дверь.

За спиной раздался оглушительный взрыв. Взрывной волной меня швырнуло на траву метрах в десяти от входа. Свет померк…