Посмотри, наш сад погибает

Глава 2

По воде ударило нечто тяжёлое, в стороны разлетелись брызги. Велга прижала голову к земле, скрываясь в зарослях, а Рыжая выскочила из укрытия, пробежала по берегу, прогоняя чужаков визгливым лаем.

– Откуда эта псина? – послышался голос от реки.

– Да леший её знает. Мало ли… шавок…

Велга дождалась, пока незнакомцы уплывут подальше. Вернулась Рыжая, ткнулась мокрым носом ей в ладонь. От собаки пахло тиной и мокрой шерстью. От Велги – гарью, кровью и солью. К горлу подкатил ком.

Вдвоём они выбрались из укрытия. Велга нашла место на берегу, где вода была почище, а заросли реже, умыла руки и лицо, отряхнула одежду.

Куда ей идти?

Во рту было солёно от слёз. Жгло заплаканные глаза. Велга напилась из речки, но её почти сразу же вырвало водой и желчью, и пришлось снова умываться и приводить в порядок одежду.

Она вычистила грязь из-под ногтей и прополоскала подол, пока рядом, забравшись по шею в воду, громко хлебала Рыжая. Она была всем довольна и ещё не понимала, что больше не осталось ни родного дома, где сытно кормили, ни любимых хозяев, что ласково гладили.

Велга долго, упорно мыла руки и лицо, точно это могло как-то помочь. Вода плескалась, журчала, уносила прочь все мысли, пока в голове не стало совсем пусто. А потом на реке показалась ещё одна лодка, за ней другая, следом потянулись на север торговые ладьи, вышли на промысел рыбаки. Наступило утро, и дремавший на холмах город ожил.

Велга отошла от берега и спряталась в зарослях неподалёку. Рыжая, потерянно побродив у воды и полаяв на проплывавших мимо людей, нашла её и легла рядом.

Что делать?

Велга смотрела на свои чистые покрасневшие руки, на грязный подол, с которого стекала вода.

Что ей делать?

Со стороны усадеб до сих пор поднимался чёрный дым. Дом сгорел. И сад, и усадьба, и её ложница, и все-все, кто был внутри: матушка, батюшка, нянюшка, даже дурак Кастусь…

Велга очень хотела снова заплакать, но солнце палило слишком жарко, а Рыжая лизала её руки слишком настойчиво, и нужно было что-то делать. Нужно было куда-то идти, только куда, к кому? За всю жизнь так и не появилось у неё ни подружек, ни друзей. Пусть и не настоящая, а всё же княжна Велга Буривой была самой богатой и миловидной невестой во всём Старгороде, да только друзей ей это не прибавило. Девушки из других родов слишком завидовали, чтобы дружить; парни боялись старших братьев, чтобы заигрывать и звать погулять, а тех, кто честно сватался, мать с отцом отправляли прочь. «Ты, Велга, достойна лучшего». Но теперь у Велги не осталось никого и ничего… Одна-единственная Буривой на всём белом свете. Велга схватилась руками за голову и почувствовала холодный металл. Височные кольца бабушки. Буйные волны, сплетённые корни. Такие же носили все женщины из её рода… даже тётка Далибора.

Конечно, тётка Далибора, сестра её отца. И почему Велга сразу о ней не вспомнила? Она должна была, нет, обязана помочь племяннице и отомстить за родного брата. Конечно, тётка поможет.

Велга вскочила на ноги, одёрнула подол, поправила взъерошенные волосы. Рыжая закрутилась вокруг, точно поддерживая её решение.

Больше Велга не медлила и поспешила вниз по течению реки. Серебрящаяся от росы трава скользила под ногами, ветер обдувал мокрые щёки, и тихо шуршал рогоз. Влажная рубаха липла к коже, холодила ссадины и царапины. И с каждым шагом в голове шумело: твой дом сгорел. На тебе кровь матери. На тебе кровь отца. Твой род мёртв. Ты одна. Ты мертва. Ты одна.

Она споткнулась на ровном месте, и Рыжая налетела на неё. Велга впилась пальцами в шерсть на загривке так сильно, что любая другая собака бы зарычала, а эта стерпела, прижалась к ноге, заглянула в глаза: «не делай мне больно, я люблю тебя». Ореховые глаза блестели точно от слёз, и пусть Рыжая не говорила, пусть была бестолковой брехливой псиной, только она единственная осталась у Велги, единственная утешала. И девушка рухнула на колени, обняла собаку за шею, уткнулась носом в шею. Рыжая пахла тем особым неприятным собачьим запахом да к тому же ещё и тухлой стоячей водой, тиной и рыбой. Велга отодвинулась, посмотрела на неё с недовольством.

– Вот ты чушка, – сказала она и только тогда заметила, как сама измазалась: вся рубаха в пятнах зелени, в грязи, крови, саже.

Велга не могла в таком виде прийти в гости к тёте. Да её бы и за ворота не пустили, приняв за ободранку. Даже идти по городу было стыдно и страшно: вдруг стража примет её за попрошайку или гулящую девку…

Или вдруг её ищут – именно её, Велгу, с растрёпанными волосами, в одной рубахе, в саже и крови, – такую, какой она сбежала из усадьбы? Ведь преследователи видели её. Они выжили. Конечно, её должны были искать. Ведь она Велга Буривой, племянница старгородской княгини.

Нужно было идти.

Впереди на берегу стоял рыбак. Он возился с сетями, вытащенными на берег, а позади него на сучке висела потёртая накидка. Велга споткнулась на ровном месте, Рыжая деловито обогнала её, подбежала к рыбаку, обнюхала его накидку, засунула голову в ведро с плескавшейся рыбёшкой.

– Нельзя, – прошипела Велга, но собака даже не повела ухом. – Нельзя!

Хвост Рыжей заходил ходуном, она толкнула ведро раз, два, пытаясь поймать вертлявую рыбу. Вода выплеснулась на землю, и тогда рыбак обернулся.

– Эй! – воскликнул он возмущённо. – А ну, брысь, пош-шла!

От испуга Рыжая подскочила, опрокинула ведро, успела в последний миг схватить рыбу, и та яростно забила хвостом по её морде.

– Ах ты! – в отчаянии затряс кулаком рыбак и кинулся на собаку.

Та увернулась, и мужик наступил на собственную сеть.

И вдруг Велга, сама себя не помня, сорвалась с места, схватила с сучка накидку и побежала прочь со всех ног.

– Ах вы! – закричал рыбак на обеих – и на девушку, и на собаку – с такой невыносимой обидой, что стало совестно. – Вы-ы-ы!

Послышался плеск. Велга обернулась на бегу. Несчастный рыбак упал в воду, запутавшись в сети. Рыжая, поднимая волну брызг, обежала его стороной и кинулась следом за Велгой.

– Сто-о-ой! – вопил рыбак ей вслед.

Но Велга бежала уже мимо других рыбаков так быстро, как только могла на своих коротких ножках, и злилась в очередной раз на жестокого Создателя, который сделал её настолько похожей на отца.

В боку закололо.

Велга остановилась у мостков, где женщины набирали воду, отдышалась. Бабы с коромыслами поглядывали на неё презрительно, с неприкрытым отвращением. Ещё бы: полуголая, растрёпанная. Она походила на падшую девку. Накидка оказалась слишком велика, зато доходила почти до пят, скрывая голые ноги.

Рыжая, успевшая съесть рыбу, обнюхала накидку с любопытством, но, кажется, в целом осталась довольна. Она единственная смотрела на Велгу по-прежнему дружелюбно. Ей неважно было, похожа её хозяйка на княжну или на оборванку.

– Чего нужно? – раздался резкий голос с мостков.

– А?

Рослая немолодая женщина отставила вёдра в сторону и подбоченилась, пристально, с недобрым прищуром наблюдая за Велгой.

– Чего здесь шляешься? Тут приличные люди живут.

С безродными бабами нянюшка даже разговаривать бы Велге не позволила. Но голод и злость развязали язык.

– Приличные люди в этот час молятся в храме.

– Да тебе молись не молись, а не отмолишься.

– И не отмоешься, – хохотнула худая точно палка носатая женщина в драном платке.

Если бы они только знали, с кем говорили! Если бы только здесь были люди отца, женщины бы поплатились за свои слова! Велга заскрипела зубами. Ей не приходилось ругаться с тем, кто даже смотреть на неё должен был согнув спину. Она Буривой, её предок основал этот город. Да если бы не пожар, если бы не бояре, да если бы…

– Хах, ты посмотри только, как глазами стреляет, – хохотнула та, что была в драном платке. – Видать, так и убила бы тебя.

– Видать, редко честные бабы колотили шалаву, – усмехнулась первая. – А ну, поди сюда, научу, как со старшими разговаривать.

– Это я тебя научу, – процедила вдруг Велга.

И сама испугалась и злости, и заносчивости, и жестокой решимости, что вдруг ей овладели. Матушка всегда учила быть снисходительнее к тем, кто ниже её по происхождению. Особенно к жителям Старгорода.

– Что? – выгнула бровь женщина и обошла ведро с водой. – Что ты, пигалица, сказала?

Губы у Велги задрожали.

– Я…

Она сделала шаг назад.

– Я…

– Что, пигалица?

Женщина ступила с мостков. Позади неё подруга преградила путь к отступлению. Рыжая беспокойно завертелась на месте, закрутила головой.

– Это твоя псина? – спросила брезгливо женщина в драном платке и подняла с земли большой камень, покачала в руке, примеряясь.

– Не тронь, – пискнула Велга.

Раздался громкий плеск. Женщины одновременно обернулись, когда из-под моста показался скренорский драккар. Дружно вёсла ударяли по воде.

На носу стоял Инглайв, и Велга в первое мгновение потянулась к нему, уже приоткрыла губы, чтобы позвать по имени. И осеклась.

Северяне тоже были там. Северяне резали людей её отца, но они резали и друг друга. А Инглайв? С кем был Инглайв? Мужчина, с которым вчера её обручили под чужим именем. Он был ласков и добр с ней, пытался развеселить. Он был гостем в её доме, он пил их вино, он вкусил хлеб с солью. Но почему он так переменился?..

Драккар двигался легко, точно летел над водой. Ветер подул Велге в спину, и рыжие непослушные кудри упали на лицо. Она пригладила их и вдруг с ужасом поняла, насколько яркими они были. Среди других господиц она всегда выделялась огненными волосами, вызывала зависть и восхищение, но теперь… теперь они делали её слишком заметной.

Инглайв искал её, последнюю выжившую Буривой.

Женщины, окружившие Велгу, загляделись на драккар, и она не стала медлить, нырнула в сторону, на тропу, и помчалась со всех ног.

– Куда?! – завизжали бабы.

Но она даже не обернулась. Тропа легко ложилась под ноги, точно и вправду сама земля придавала сил. Это её земля, её рода. Велга не могла здесь погибнуть.

– Вон она! – раздалось на скренорском от реки.

Её заметили!

Велга побежала ещё быстрее. Уже совсем рядом виднелся высокий частокол усадьбы Млада Калины, а за ним людная улица, и узкие переулки, и десятки мостиков через ручьи и реки, и сотни чужих дворов, в которых легко спрятаться. Только бы добежать, только бы добежать.

Впереди подпрыгивал весёлый рыжий хвост. Собака неслась вприпрыжку, точно они выбрались на весёлую прогулку. Впереди протекала речка Вонючка, над ней висел кривой мостик. Велга собиралась нырнуть под него, перебежать по камням затхлую узкую реку, как вдруг сверху, с мостика, спрыгнул здоровый мужик. В волосах косы, на лице скренорские знаки.

– А!

Скользкий камень попал под ноги, и Велга, вытянув руки, упала, проехалась по сырой земле. Скренорец схватил её за волосы, поднял легко, как игрушку. Она засучила руками, ногами, завизжала.

Народ вокруг разбегался в разные стороны. Плакали дети, ахали женщины.

– Эй, морда, отпусти девку! – потребовал какой-то мужик, но товарищи потащили его в сторону.

– Не лезь.

За грязную Велгу, за господицу, что походила на нищенку, никто не вступился.

Грубые пальцы схватили её за запястье правой руки. Он отпустил волосы, но тут же взял её за шею. Рыжая беспокойно кружилась рядом и повизгивала. «Что делать? Что делать?» – бестолково повторяла она на своём собачьем языке и никак не решалась напасть на здорового мужика, что легко мог сломать ей хребет.

– Стой смирно, господица, – процедил скренорец.

Велга узнала его, они виделись прошлым вечером, пили за одним столом. Кажется, он даже звал потанцевать Муху, а она хохотала, хохотала… Перед глазами встало искажённое ужасом лицо Мухи. В ушах застыл её крик.

– Отпусти, – сорвался с губ едва слышный шёпот. – Умоляю.

– Пошли, – скренорец положил руку ей сзади на шею, толкнул, заставляя согнуться.

Велга взвизгнула не столько от боли, сколько от страха, споткнулась, подвернула ногу. Скренорец зарычал, ударил её по затылку. И тут Рыжая не выдержала, вцепилась ему в щиколотку. Он пнул её другой ногой, Рыжая злее сжала челюсти. Ему пришлось отпустить Велгу, чтобы отпихнуть собаку, а девушка тут же бросилась бежать.

Она услышала, как жалобно взвизгнула Рыжая, но даже не обернулась. Люди расступались, точно перед прокажённой, но никто не пытался остановить.

– Туда, она побежала туда! – воскликнул кто-то.

В стороне послышался топот и тяжёлое дыхание. У ног мелькнули рыжие уши.

Завернув за частокол Млада Калины, Велга пробежала по улице, нырнула в ближайший переулок, что вёл к молельне и дому травницы Зуйки. И дальше, прямо по грядкам с ромашкой и мятой. Велга перепрыгивала, Рыжая неслась напрямик, разрывая когтями землю и приминая цветы.

Хлопнула дверь – видимо, их заметила Зуйка, – только Велга уже нырнула в кусты у оврага, на краю которого стоял двор травницы.

А дальше вниз по кривой, всегда скользкой тропе. Босыми ногами по грязи и камням. Когда она научилась так бегать? Купеческая дочка всегда ходила степенно, легко, точно пёрышко. Откуда взялась эта прыть?

Через ручьи и лопухи, через заросли крапивы, обжигая голые ноги. Шуршала трава, шумно вырывалось дыхание из груди.

Рыжая взлетела вверх и остановилась на другой стороне оврага, оглянулась на хозяйку.

– Помоги, – прохрипела Велга, потянулась, но смогла схватиться только за хвост.

Удивительно, но собака стерпела, точно поняла, что сама она уже не выберется из глубокого оврага.

Дрожащими пальцами Велга нашла загривок Рыжей, вцепилась в шерсть.

– Давай, давай, тупая псина…

Рыжая лизнула ей пальцы: «Больно, слишком сильно хватаешь».

Они вылезли наверх, упали на траву рядом, чтобы отдышаться. Велга не отрывала взгляда от оврага, прислушивалась: не бежал ли следом тот скренорец. Такой бы точно наделал шума, точно кабан.

Но было тихо. Слишком тихо. Неужели получилось?

Велга отдышалась. Нужно было вспомнить дорогу до дома тётки. Итак, сначала к Сутулому мосту. Туда, где потонула княжеская гордость Буривоев.

Она следовала за ним от пристани. Белый чувствовал её взгляд, ощущал, как противный холодок щекотал шею. От пристани до Водяных ворот и дальше через детинец. Она не отставала.

В храм не зашла, боялась суеверно, глупо, но, быть может, не без причины. Белому в храме тоже всегда становилось не по себе, но он винил дым от десятков свечей и гундосящих молитвы Пресветлых Братьев. Куда могла пойти перепуганная девка? Белый заглянул к её тётке Белозерской, но там её не было; проверил на пристани, вдруг решила сбежать, но никто не слышал о рыжей девке; и вот он пришёл в семейный храм – у всех богатых семей в городе были свои храмы, – но и там её не нашёл. Велга Буривой точно сквозь землю провалилась.

Когда Белый спустился по высоким ступеням и огляделся, то сначала подумал, что наконец остался один.

Но она сидела на траве за углом храма, рядом с попрошайками, крутила между зубами травинку. Значит, решила больше не прятаться. К чему были эти игры? Прищурив глаза, она подняла голову. Короткие взъерошенные волосы были серыми от сажи.

– А тебя-то каким ветром занесло? – устало вздохнул Белый.

– Плоть – земле, – произнесла Галка.

Он выгнул бровь и посмотрел с неодобрением.

– Не сейчас.

Попрошайки, сидевшие рядом, косились на них злыми несчастными глазами. Верно, боялись, что те займут хлебные места.

– Плоть – земле, – повторила сердито Галка.

– Душу – зиме, – вздохнул Белый.

Она довольно хмыкнула:

– То-то же.

– Так каким ветром тебя туда занесло?

– Вот это хороший вопрос, – она протянула руку, и он помог ей подняться. На ладони остались чёрные разводы. – Галка, что ж ты как поросёнок? Могла бы и умыться.

– Э, – скривилась она. – Некогда было. Я искала батьку… Жрать охота, – зевнула Галка. – И спать.

– Спать некогда, – помотал головой Белый. – Но пожрать и вправду стоит.

Вдвоём они спустились к пристани, сели в корчме на самом берегу, недалеко от стен детинца, где обычно обедали работяги с пристани.

В стороне поднимался дымок от костерков: рыбаки готовили обед прямо на берегу. Мелкую рыбёшку они кидали в свои котлы, рыбу покрупнее продавали в корчму рядом, а лучший улов несли на торговые ряды или коптили тут же.

За последние дни Белый наелся рыбы досыта, но ничего больше в корчме не подавали, и он снова принялся хлебать уху. Галка ела жадно, громко хлюпая и пачкаясь. Жир тёк по её щекам, подбородку и пальцам, а Галка вытирала его рукавом засаленной жёлтой рубахи.

– Ну? – спросил нетерпеливо Белый, откусив большой кусок пшеничной лепёшки. – Кто твой договор?

– А про свой рассказать не хочешь? – вытерев тыльной стороной ладони губы, Галка оторвалась от миски. – У меня старший Буривой.

Галка врала. Она всегда делала это легко, не задумываясь, почти ничем не выдавая себя. Но Белый слишком хорошо знал её взгляд. Когда глаза у Галки воровато косились на её вздёрнутый веснушчатый нос, это значило, что она бессовестно лгала. Но выводить сестру на чистую воду он не спешил. Раз лгала, значит, была тому причина.

– А чего от меня хочешь?

– Я его не нашла. Ты потерял девчонку, – она стала ковырять в зубах ногтями. – Короче, мы в жопе. Засыпало наш путь, чтоб его.

– Не богохульствуй, – нахмурился Белый.

Галка смешливо фыркнула:

– Думаешь, мы действительно прогневали госпожу?

– Помолчи, – рыкнул на неё Белый и отвернулся к реке, не желая видеть красную от загара морду Галки.

Весна всегда уродовала её. Бледная, беленькая, закутанная в юбки, платки и шубу зимой, Галка с наступлением весны превращалась в сутулую грязную пацанку в драных портах. Платок больше не мог скрыть её обрезанные пепельные волосы, а складки платья – угловатое мальчишечье тело.

А терпеть её болтовню Белому всегда было тяжело, особенно долгими зимними вечерами, когда в избе становилось совсем скучно. Трахать сестру было куда приятнее, чем слушать.

– С чего ты решила, что Буривой жив? – спросил он не глядя.

– Я не видела его мёртвым.

А девчонку Белый видел живой, он упустил её в саду, когда она ловко нырнула под забор. Но как долго могла скрываться знатная девица из богатой семьи? Вряд ли она прежде когда-нибудь выходила за стены поместья без сопровождения нянек и гридней. Вряд ли она могла оставаться незаметной – точно не с её рыжими непослушными кудрями.

– Откуда ты знаешь, что Велгу заказали мне?

– Видела, как ты гонялся за ней по саду. В жизни не видела зрелища нелепее. Такой ты был неповоротливый.

– Меня пырнули в бок.

– И что?

– Я не хотел тратить посмертки Осне Буривой. Они понравятся матушке.

Закатив глаза, Галка скривила рот. Она реже остальных приносила посмертки. Утверждала, якобы приходилось использовать самой. Может, она и вправду чаще старших братьев получала опасные раны. Всё же она была женщиной. Но Грач подозревал, что Галка просто не хотела делиться с матушкой и госпожой.

– Так что, ты исцелился?

Белый молча кивнул. Он зарезал одного из скренорцев, что гнался за Велгой, и вытянул его жизнь, чтобы спасти свою. Пусть ни он, ни Галка не были чародеями, но благословение госпожи не раз спасало их жизни. Он, Белый, и вовсе жил только благодаря госпоже.

– Так что? – он поскрёб деревянную столешницу, чувствуя, как грязь собирается под ногтями.

– Надо бы их найти. Выполним свои договоры…

Скольким людям помешали Буривои? Скольким наёмникам заплатили, чтобы избавиться от семейства? Белый, Грач, Галка, скренорцы – их всех нанял один человек или четыре разных? Если один, то он дурак, который помешал собственным наёмникам сделать дело. В одиночку Белый легко управился бы со всем семейством, тихо, по одному передушил, как лис, прокравшийся в курятник, – цыплят.

Галка, скорее всего, лгала. Но и предавать Белого она бы намеренно не стала. Значит, можно было пока держаться к ней поближе. Вот если бы она попробовала урвать добычу из лап Белого…

– Думаю, Кажимеж похитрее своей дочери, – заключил он. – Опытнее. В конце концов, он мужчина. Испуганную маленькую девчонку найти легче.

– Тогда чего ты до сих пор её не нашёл? – усмехнулась Галка. – И вообще, как ты умудрился её упустить?

Белый прищурился, чувствуя, как внутри разрасталось раздражение.

– Знаешь, сестрёнка, тебе ужасно везёт, что я тебя люблю.

– Братик, тебе ужасно везёт, что у тебя есть я, – она перегнулась через стол и чмокнула его в губы. – Так и быть, помогу найти твою пропажу.

Выгнутый, точно ощетинившаяся кошка, Сутулый мост висел над речкой Мутной, и десятки ног недружно топали по нему, то взбираясь тяжело наверх, то торопливо спускаясь вниз. Дурацкий был мост, неудобный. Летом на него ещё можно было взобраться, но зимой он замерзал, леденел и превращался в горку. Мутная не промерзала даже в сильные морозы, вот и приходилось взбираться по Сутулому, скользить, падать, подворачивать ноги, только чтобы не идти далеко вверх по течению до следующего моста. Здесь, в устье Мутной и Вышни, вода была глубокой, непокорной, и ни один другой мост, кроме Сутулого, не мог выдержать её течения. Так и вышло, что его не перестраивали, даже когда приходил срок. Плотники заменяли доски, укрепляли сваи, и выгнутый чудной Сутулый стоял и дальше.

Велга схватилась за поручень, ступая на мост. Босые ноги болели, ссадины кровили. От каждого шага она всхлипывала, но нужно было идти. Рыжая убежала под мост, и слышно стало, как она плескалась в реке и громко лакала воду.

Люди спешили мимо. Шустрая старушка, поднимавшаяся следом за Велгой, нетерпеливо пыхтела в спину и время от времени толкала берестяной корзиной под зад, поторапливая. Медленно, шаг за шагом они взбирались по крутому мосту наверх. Остальные прохожие были куда быстрее их двоих, да и старушка, верно, уже убежала бы далеко вперёд, если бы не Велга. По голым ногам мазнул мокрый хвост, и Велга вздрогнула. Рядом остановилась Рыжая. И они медленно пошли дальше.

Опираясь, Велга волокла своё усталое изнеможённое тело вверх по мосту. И, поднявшись на середину, остановилась.

– Чего встала? – не выдержала старушка.

– Отдохнуть хочу.

– Молодая ты уставать, – сплюнула в воду старуха.

Велга не ответила, не отрывая глаз от тёмных вод Мутной. Прежде она никогда не поднималась по мосту. Отец всегда выбирал дальний путь, чтобы проехать в город. Якобы ноги боялся переломать и себе, и лошадям на горбатом Сутулом. Велга знала, что дело в другом. Здесь, на этом самом месте, утонула княжеская слава Буривоев.

Три века прошло с тех пор, но до сих пор не смыла их позора.

Так было принято испокон веков: стоило правителю, воеводе, голове или любому человеку при власти прогневать народ и потерять доверие, как его сбрасывали с Сутулого моста прямо в реку. Выплывет – будет жить, потонет – так ему и надо. Но никогда к власти его уже не допустят.

Так и случилось с первыми Старгородскими князьями Буривоями. Пятый правящий князь Гостомысл Буривой отказался сдать город рдзенскому королю. Год держали осаду, год граждане Старгорода не сдавались. Начался голод, народ взбунтовался, и тогда бояре Белозерские сговорились с рдзенцами, и князя Гостомысла сбросили в реку, лишив и жизни, и власти, и даже княжеского имени.

– Ты чё, девка? – старуха перегнулась через поручень, чтобы заглянуть ей в лицо. – Ты чё? – она оглядела её быстрым цепким взглядом. – Обидели, да?

В ответ получилось только выдать неуверенный всхлип.

– Ох, девчушка, – сочувственно вздохнула старушка, – видимо, сама уже себе что-то придумала, – прищурилась и вытащила из корзины, прикрытой платком, румяный пирожок. – На.

Руки у старухи были немногим чище, чем у Велги, и, кажется, грязь уже втёрлась под ногти и кожу: такими серыми, хотя, кажется, даже мытыми они выглядели. Такие бывали у слуг, которые работали в саду. Их на кухню уже не пускали. Сколько бы они ни тёрли руки щёткой, чёрная земля так и оставалась на коже.

– Не нужно, – чуть отвернулась Велга и добавила с неожиданным для самой себя смущением: – Спасибо.

– Да возьми, – настойчивее пихнула старуха. – Бери, говорю.

Отказывать было неудобно, и Велге пришлось забрать пирожок. От одной мысли, чтобы съесть его, затошнило. Взгляд зацепился за серый поеденный молью платок, которым старуха накрыла корзину.

– Бабушка, – пролепетала жалобно Велга. – А можно мне… твой платок? Волосы покрыть…

Толстые грубые пальцы с чёрными ногтями беспокойно затеребили ткань.

– С непокрытой головой да распущенной косой нехорошо, – пробормотала старушка, но платок отдавать не поспешила.

– Стыдно, – пробормотала Велга, хотя вовсе не стыд ею двигал.

– Ох, ладно, бери!

И, стащив с корзины платок, она передала его Велге. Та, придерживая одной рукой пирожок, другой повязала растрёпанные волосы.

– То-то же, – оглядела её старушка. – Куда идёшь?

– К тётке.

– А родители что?

В ответ получилось только помотать головой, впрочем этого хватило.

– Ох, сиротинушка, – старушка послюнявила палец и потянулась им к лицу Велги, верно заметив какое-то пятно. Та отпрянула в сторону.

– Не надо, я сама.

– Ну как знаешь, – сморщилась старушка. – Ишь ты…

Велга вскинула брови, задрала подбородок гордо, по-княжески. Простолюдинки, кроме Мухи, и коснуться её случайно опасались, чтобы не оскорбить. Только наглые попрошайки да блаженные у подножия храма так же бесцеремонно хватали за руки, целовали пальчики, вымаливая милостыню.

Жалость и сочувствие, только что читавшиеся в глазах старушки, в мгновение исчезли. Она быстро засеменила вперёд. Рыжая потрусила было за ней, но оглянулась на хозяйку и замешкалась. Вернулась.

Пирожок, казалось, прожигал ладонь. Рыжая ткнулась в него мокрым носом, облизнула пальцы.

– Держи, – Велга отдала угощение собаке, и та жадно схватила, заволновалась, засуетилась: «Куда спрятать? Куда спрятать?»

Народ на мосту, недовольно ворча, толкал их дальше вниз. Спустившись, Велга отошла чуть в сторону, подождала, пока Рыжая поест.

Правый берег Мутной покрывала деревянная мостовая, и идти по ней босыми ногами было приятнее, чем по голой земле.

Старгород гудел. Фыркали лошади, лаяли собаки, гоготали сбежавшие испуганные гуси, и кричали люди, разбегаясь от проклятых птиц. Ни Велга, ни Рыжая к такому не привыкли. Одна росла во дворце и гуляла только с нянюшкой и гриднем, которые никому не позволяли её толкнуть. Вторая не встречала других собак, кроме соседских, с которыми ругалась уже скорее по привычке. И теперь они жались друг к другу, протискиваясь через толпу на большую дорогу.

Выше, на холме, стояли красивые усадьбы знатных горожан, там жили князья Белозерские.

Шесть лет назад, когда Велга была ещё слишком мала, Далибора Буривой рассорилась со своим братом Кажимежем и против его воли вышла замуж за князя Белозерского. Отец говорил, что тётка сделала такой выбор назло ему. Мать утверждала, что других вариантов у тётки не было. Далибора считалась глупой и страшной – по крайней мере, так утверждала нянюшка, – и потому замуж её мог позвать только такой же глупый и страшный жених.

«Пусть и Белозерский, пусть с самой Лебёдушкой в родстве, а всё-таки порченый», – как-то раз сказала нянюшка. Отец за такое, пожалуй, мог бы её и выпороть.

Пусть сын и младший в роду, пусть «порченый», да только князья Белозерские были богаты, раз младшему сыну построили такой большой дворец, что башенки его виднелись издалека. И на княжении в Старгороде тоже посадили его.

Велга сразу узнала знакомую крышу. Они с матерью навещали тётку накануне больших храмовых праздников. Отец в гости ходить отказывался, тётка к ним тоже не заглядывала, и одна только матушка считала нужным поддерживать родственные связи.

Частокол вокруг усадьбы был высоким, острым – не перелезть. Впрочем, Велга никогда через заборы не лазила и даже не думала пробовать. Ставни уже открыли. Окна во дворце младшего Белозерского были большие, с искусной, тонкой, точно кружево, резьбой. Со двора разносился шум: звучали голоса, звенели молоты. У ворот никого не оказалось, пришлось стучать. Выглянул заспанный дворник.

– Сегодня подачек не будет, – буркнул он и тут же захлопнул ворота.

Велга осталась стоять, хлопая глазами. Конечно, он принял её за побирушку. Она грязная, запуганная, жалкая. В такой девке никак не узнать княжну по крови.

Пришлось снова стучать. И кричать властно, так, чтобы холоп засомневался, с кем говорил.

– Сказал же! – сердито крикнул из-за ворот дворник. – Не дадут ни…

– Вели позвать княгиню! – гаркнула Велга и сама от неожиданности подпрыгнула.

Лицо дворника вытянулось от удивления.

– Чего-о? Пош…

– Кому сказала: вели позвать княгиню, скажи, к ней пришла её племянница, господица Велга Буривой.

С той стороны повисла мёртвая тишина. Ни шагов, ни криков. Рыжая, заскучав, села под воротами и принялась отчаянно чесать ухо, понюхала заднюю лапу, лизнула. Стоило признать, что даже она выглядела благороднее, чем Велга в проеденном молью платке.

Медленно на тоненькую щёлочку приоткрылась дверь, из неё выглянул одним глазом дворник, тёмный зрачок забегал вниз-вверх, вниз-вверх.

– Это… тебя… ночью… вас там? – сбивчиво пробормотал он.

– Да, – Велга хотела сказать как можно твёрже, но голос её дрогнул, а лицо сморщилось.

Дворник тут же распахнул створку ворот, и она вошла во двор, Рыжая скользнула за ней.

– Куда?! – хотел было замахнуться на неё холоп, но Велга вскинула руку.

– Не смей. Она моя.

Всё ещё сомневаясь, дворник осмотрел девушку с головы до ног. Она его не помнила, но Велге редко приходилось обращать внимание на холопов, тем более чужих. А вот дворник, если давно служил Белозерским, не мог не узнать племянницу госпожи. И постепенно на его лице и вправду проступило узнавание.

– В… Велга… – ахнул он и вдруг осенил себя священным знамением. – Буривой, – добавил он шёпотом, точно страшную тайну.

Она кивнула, чувствуя, как начали дрожать от волнения губы.

– Ты, господица, посиди, – дворник кинулся в сторожку, вернулся с кособоким стольцом, постелил на него сверху свой тулуп. – Вот. Переведи дух. Я мигом госпоже передам.

И, прихрамывая, поспешил через весь двор к крыльцу. Рыжая побежала за ним, виляя хвостом, но вскоре вернулась, легла у ног Велги. Та сложила на коленях руки, разглядывая поломанные ногти и расцарапанную кожу. Мысли в голове кружили водоворотом, утягивали всё глубже, и Велга изо всех силах старалась думать только о своих ногтях.

Но невозможно было притвориться, что ничего не случилось. Она оглянулась в сторону, туда, где за рекой стоял её дом. Тонкий, похожий на серый туман дымок поднимался с соседнего берега. Вряд ли ветер мог принести запах гари так далеко, но Велга чувствовала его и здесь. А что это в воздухе? Пепел или тополиный пух? У реки росло много тополей, в саду Буривоев – яблонь, а у Белозерских ни травинки, ни цветочка.

Зато двор был полон скотины, слуг да мастеровых. Стучали молотки, скрипели прядильные колёса. Пусть младший Белозерский был порченым, а всё же не глупым. Стоило ему приехать в Старгород, и он отстроил большое хозяйство, привёз с собой мастеровых и мастериц, многие из которых обучались у лойтурцев. И уже через несколько лет его корабли повезли товары и на юг, и на север. Многим это, конечно, не нравилось, но простой народ князя полюбил: настоящий хозяин. Хваткий, деловой, живой и совсем ещё молодой. А с лица воду не пить.

Говорили, правда, что по ночам он выл, а то и вовсе обращался в волка и бегал по округе, крал маленьких ребят. Велга последнему не очень верила, но в глаза князю смотреть опасалась: один глаз у него был чёрный, второй голубой. И нос – длинный, острый – дёргался постоянно, словно у крысы, вынюхивающей лакомый кусок. Но хуже всего был горб, точно огромный мешок за плечом. Какую бы богатую одежду ни надел князь, горб скрыть не мог. Отец считал, что княжич так болен потому, что родился у пожилой матери. Нянюшка говорила, что Белозерских прокляли боги за то, что они натворили в Старгороде. Велга старалась не думать о князе Белозерском вовсе. И ещё сильнее старалась не смотреть в его сторону. Рано или поздно она не смогла бы скрыть отвращения во взгляде.

Напротив сторожки, где сидела Велга, стояла конюшня. Большая, крепкая, на много голов. Над конюшней, как и над остальными зданиями в усадьбе, висел кованый знак рода: рыба со скрученными хвостами и беспокойная гладь воды, похожая на чешую. Что у Белозерских, что у Буривоев на родовых знаках изобразили воду, только у Белозерских это были игривые волны Белого озера, где и теперь старгородцы купались и ловили раков, а у Буривоев – буйные волны Седьмого моря. Предки Велги пришли с Калиновых холмов три века назад. Кем были тогда Белозерские? Их воеводами? Советниками? А то и вовсе слугами. Только подлостью и хитростью они заняли княжеский престол. Их кровь была пресной водицей лесного озера, кровь Велги – солёной, точно северное море.

Но Белозерские по-прежнему правили. Жили. Были. А Буривоев не осталось. Ни одного. Никого.

Велга вцепилась в накидку так сильно, что пальцы побелели. Рыжая, кажется, что-то почувствовала, облизала её руки. Быть может, она просто учуяла запах пирожка, который хозяйка недавно держала в руках.

Издалека послышался шаркающий неровный шаг дворника.

– Господица Велга, – позвал он и тут же запнулся, повторил её имя тише, точно устыдясь: – Господица Велга, княгиня Далибора ждёт.

Знакомый дворец Белозерских показался ещё более чужим и мрачным, чем обычно. Создатель до сих пор не подарил князю и княгине детей. Во дворе не было слышно ни весёлых дворовых девок, заливисто поющих свои деревенские песни во время работы, ни говорливых парней, весело переругивающихся друг с другом. Даже собаки у Белозерских оказались какие-то молчаливые, сдержанные, но глядели так люто, что крикливая Рыжая поджала хвост и не отходила от ноги Велги.

– Псине нельзя, – предупредил виновато дворник.

Велга оглянулась на Рыжую, когда та попыталась войти в дверь.

– Нельзя.

И успела заметить, как, казалось бы, бестолковый, совсем пустой взгляд собаки погрустнел. Сердце Велги вдруг защемило. Она вообще-то не очень любила Рыжую, от той часто дурно пахло, и линяла она сильно, но была… своей. Родной. Последним, что осталось от семьи.

Но чем выше поднималась Велга по ступеням дворца, тем дальше оставалось пожарище, и берег реки, и скренорцы на драккаре, и тот жуткий оборотень-грач; чем больше между ними и Велгой вставало стен и гридней князя Белозерского, тем легче становился её шаг, и напряжение в груди нарастало, нарастало, готовое вырваться наружу. Оно разрывало изнутри и сдавливало шею.

Но стоило распахнуться дверям в покои княгини, как Велга вытянулась, точно струна, спрятала поглубже все чувства и мысли.

Тётка уже давно стала Белозерской. До свадьбы она была похожа на отца, поэтому они так часто и ругались: громко, страстно и так грубо, что мать закрывала детям уши и уводила из клети. Но такой уж уродилась Далибора Буривой.

Далибора Белозерская была степенной, сдержанной, говорила мало и негромко. Волосы её, мышиные, прямые, ещё не поседели, но на лице уже пролегли морщины. Хотя она была немногим моложе матери Велги, но казалась безнадёжно старой. Осне сохраняла красоту, а Далибора напоминала выглянувшего из норы крота. Велга опасалась, что с возрастом станет походить на неё. Всё-таки кровь у них была одна.

Несмотря на слова матушки, в тот день Далибора не надела височные кольца рода. Но на голове её был белый кручинный платок изо льна.

Она знала.

Далибора с недоверием оглядела Велгу с головы до ног, видимо с трудом узнавая в оборванке племянницу. Та покорно опустила глаза.

– Да озарит Создатель твой путь, тётя Далибора.

– Велга, – глухо произнесла княгиня.

В ответ получилось только кивнуть.

– Жива, – тот же глухой безжизненный голос.

Велга осмелилась поднять глаза, наткнулась на тёмные глаза тётки и вдруг неожиданно для самой себя сорвалась с места, обвила её руками, уткнулась лицом и разрыдалась в голос. Тётка будто бы хотела отстраниться, но всё же обняла в ответ.

А Велга плакала, плакала и всё пыталась что-то сказать, но не могла выдавить ни слова и только мычала бессвязно и позорно, как безродная девка, цеплялась пальцами за одежду тётки и марала её белый платок соплями и слезами.

– Ну-ну, – Далибора подождала немного, нетерпеливо отстранила от себя, деловито, точно платок на ярмарке, оглядела ещё раз, поджала губы. – Тебе нужно помыться.

Ответить Велга ничего не смогла и не успела. Зазвенел колокольчик, и в покои бесшумно вошли две холопки: молодая и старая.

– Приведите господицу Велгу в порядок, – велела тётка. – И никому ни слова, что она здесь.

Тела обуглившиеся, точно чурки в печке, застывшие со вскинутыми руками, с искажёнными лицами, с распахнутыми в беззвучном крике ртами сваливали без всякого порядка, точно мешки с репой, на одну телегу.

– Плоть – земле, – пробормотала Галка, незаметно сложив большой и указательный пальцы в знак ворона.

– Душу – зиме, – так же тихо ответил Белый.

И рука его повторила за сестрой.

Так было принято. Они забрали жизни, передали их в руки госпожи, они же должны были с ними попрощаться. Белый находил в этом нечто успокаивающее – наблюдать за плодами своего труда.

Тела выносили с пожарища одно за другим, а они всё не заканчивались. Кто-то задохнулся от дыма, других завалило, когда обрушился дворец, третьи сгорели заживо. И всех теперь грузили на телеги, выстроившиеся вдоль дороги.

Только четырёх удостоили отдельной повозки. Их обмотали белым полотном, над ними постоял со скорбным видом городовой.

– Четыре, – сказала Галка.

– Я вижу.

– А говоришь, что девчонка сбежала.

– Я сам видел, – недовольно ответил Белый.

– Хм.

– И знаки ещё не зажили, – он чуть приподнял левую руку, показывая торчащую из-под рукава повязку.

– Хм…

– А у тебя что?

Сестра поспешно помотала головой, стараясь не смотреть ему в глаза. Врала. Но знать бы ещё, о чём именно.

– Пора.

– Посмотрим ещё, – попросила Галка.

Ей нравились пожарища и запах плоти.

Народу вокруг сгоревшей усадьбы Буривоев собралось столько, что никто не обращал внимания на мужчину, похожего на лойтурца, и девчонку, одетую как мужчина. Городские стражники безуспешно пытались разогнать зевак. Единственное, что пока получалось, – не пускать никого к пожарищу. Там чернела дымящаяся громадина дворца. И сквозь испуганный ропот толпы, казалось, слышно было, как тихо потрескивали угли, тлеющие под обвалившейся крышей.

А сверху на развалинах сидел домовой, дух крутил головой, но уходить никуда не спешил. Он заметил пристальный взгляд Белого, сжался и заполз в обвалившуюся печную трубу. Как скоро он умрёт от тоски или пустоты? Жаль, не было на него времени. От духов Нави оставались самые вкусные посмертки.

Чудом спасшаяся лошадь ходила по саду, щипала засыпанную пеплом траву между яблонями.

Вдоль дороги сидели выжившие холопы и слуги, одного из них, верно приближённого господ, подозвал голова, показал на четыре тела: трое взрослых, один ребёнок. У одной из погибших были длинные рыжие волосы. Даже не кудрявые, как у юной господицы Буривой, но, кажется, это никого не беспокоило. Холоп посмотрел, посмотрел, почесал затылок и пожал плечами, за что сразу получил крепкую затрещину.

– Присмотрись, дубина!

Холоп, вжав голову в плечи, поспешно кивнул, за что получил ещё затрещину.

– Смотри внимательно, кому говорят!

– Да они, они! – воскликнул в отчаянии холоп, и голова, то ли устав, то ли поверив, махнул извозчику рукой.

– Вези в храм Буривоев, – велел он.

– Они без понятия, кто это на самом деле, – прошептала Галка на ухо Белому.

– Знаю.

– Значит, они просто нашли рыжую девку, похожую на Буривой.

– Ага.

– Зна-а-ачит, на месте Кажимежа тоже может оказаться кто-то другой.

Если бы Кажимеж был мёртв, знак договора на запястье Галки сразу бы зажил. Значит, она врала. Только зачем?

Белый не подал виду, кивнул, соглашаясь:

– Ага.

Они переглянулись.

– Кто твой Клюв? – спросил Белый.

Галка скривилась.

– Нет уж, я тебе его не раскрою, а то ты украдёшь у меня всю работу, – обиженно сказала она.

– Больше не буду, – пообещал Белый.

– Больше я тебе не поверю, – она показала ему язык и отвернулась, подставляя лицо солнцу, точно назло, чтобы на носу и щеках вскочило ещё больше уродливых веснушек. – Веди меня к своему. Или… хочешь, потом встретимся?

Ясно было, что она всё равно проследит за ним и обязательно узнает про Вадзима, так что смысла скрываться не было никакого.

– Мой Клюв в «Весёлом кабанчике». Пойдём поедим, – предложил он.

И они побрели вверх по дороге, обратно в город мимо местами уцелевшего частокола усадьбы. На углу Галка остановилась, вытащила ножик и начертила длинную полосу на почерневшем от сажи столбе частокола.

– Подожди, – остановил её Белый. – Ещё рано. Сначала разберёмся со всеми.

– Одна из четырёх, – помотала головой сестра. – Госпожа уже забрала Осне Буривой.

– Нам за неё не платили.

– Но её посмертки у тебя. Так положено. Плоть – земле.

– Душу – зиме, – по привычке отозвался он.

И сестра прочертила галочку, заканчивая рисунок: воронову лапу.

В «Весёлом кабанчике» было как обычно. Проезжие путники торопливо ели без лишних разговоров, торговцы и дельцы спорили о ценах, забулдыги валялись на сене под окнами, а подавальщица Милка громко ругала всех, кто не заплатил, разбил посуду, нахамил или просто не пришёлся ей по душе.

Вадзима нигде не было видно.

– Эй, белый! – воскликнула Мила, случайно угадав его прозвище.

Она ловко, точно в танце, обогнула столы и лавки, легко удерживая заставленный посудой поднос. Галка ревниво оглядела её с головы до ног и встала поближе к Белому, но Мила, кажется, приняла её за юношу. Подавальщица оценивающе скользнула по Галке глазами, не приметила для себя ничего любопытного и посмотрела прямо на Белого.

– Ты пришёл заплатить Вадзиму?

– Нет.

– В смысле? – нахмурилась Мила.

Гневаться у неё получалось красиво, она от этого становилась ещё привлекательнее, особенно когда дула губы.

– Вот так, – пожал плечами Белый. – Сам расстроен, да не срослось с работой. Пришёл узнать… кое-какие подробности.

– И когда ты ему заплатишь?

– Когда выполню работу.

– А когда ты её выполнишь? – она сделала шаг навстречу, и Белому невольно захотелось отступить.

– Сегодня ночью, – вмешалась Галка, вытянув свой длинный нос. – Сегодня ночью братик всё сделает.

Мила только теперь пригляделась к ней внимательнее, удивлённо повела бровью, наконец признав в Галке девушку.

– Братик, значит?.. Это что же за дела по ночам делаются? – спросила она задумчиво, переведя взгляд на Белого. – Вы что, тати какие?

– Нет, – почти честно ответил Белый. – Не тати. Может, моя сестра слишком спешит с обещаниями, и всё будет сделано не сегодня, а завтра утром или днём. Как распорядится судьба.

Крепче перехватив поднос, отчего задребезжали горшки и миски, Мила покачала головой.

– Ох, белый, чую, бедовый ты, – сказала она и резко переменилась в лице, кивнула в сторону лестницы. – Вадзим дрыхнет. Всю ночь песни горланил, – она собралась уходить и оглянулась через плечо, приглашая идти за ней.

Ступала она ловко, по-кошачьи плавно, покачивая бёдрами. Отвести глаза от её зада получилось только потому, что Галка ударила брата кулаком в бок. Они сцепились взглядами.

– Что заработал хоть? – с угрозой посмотрев на сестру, громко спросил у Милки Белый.

– Ни монеты. Говорю же: он горланил, а не пел. Напился как свинья и лежал всю ночь под лавкой. Пытался, правда, отнять дуду у одного хлопца, так этой самой дудой и получил по затылку.

Галка весело хрюкнула.

– Хороший у тебя, однако, Клюв, – произнесла она шёпотом. – Работку, наверное, лучшую приносит.

– Считай, ту же, что и тебе.

Они остановились у закрытой двери. Сестра сделала небольшой шаг вперёд так, чтобы встать между Белым и Милой, та лукаво улыбнулась и посмотрела Белому прямо в глаза, упрямо не замечая Галку между ними.

– Скажи ему, что, если завтра не заплатит, батюшка продаст его работорговцам. И пусть дальше промышляет не песнями, а собственной шкурой.

– И тебе его не будет жалко? – голос прозвучал хрипло, точно он сам горланил песни ночь напролёт.

– В прошлом году он трахнул мою троюродную сестру, а та понесла. Я буду рада, если теперь оттрахают его.

У Галки затряслись плечи. Не выдержав, она разразилась звонким смехом.

– А-а-а, ну ты даёшь, – она оглянулась через плечо на Белого. – И вот с этим недоумком ты ведёшь дела?

Рассказывать при Миле о Вадзиме всё, что знал Белый, точно не стоило, поэтому он застыл с каменным лицом и дождался, пока Мила уйдёт.

– И это твой Клюв? Ему ты доверил заключать твои договоры? – с презрением произнесла сестра. – Нищему пьянице?

– Он гусляр, – ответил мрачно Белый и толкнул дверь.

И они шагнули в ложницу. Их окутало облако смрада. Галка закашлялась. Белый, прикрыв рот, метнулся к окну и распахнул ставни, высунул голову наружу, тяжело дыша. Рядом с ним тут же оказалась сестра, она жадно глотала воздух.

– В могиле… пахнет… слаще, – проговорила она тяжело.

Они-то в этом деле разбирались. Матушка хотела, чтобы они познали смерть со всех сторон, чтобы кости и гниющая плоть стали им милее цветущего сада.

У стены на полу зашевелилась груда тряпья, и оттуда выглянуло зелёное лицо Вадзима.

– Чё надо?

– Твоя помощь.

– А чё?

– Ничё, – огрызнулся Белый. – У Буривоев меня ждали. Их заказал кто-то ещё. Вот ей, – он показал на Галку. – Кажимежа Буривоя. Не знаю, кто её Клюв, а она не скажет, слишком упрямая. Другому нашему брату заказали Велгу и Константина, причём, как я подозреваю, не убить, а спасти. А ещё кто-то прислал скренорцев. Там была толпа желающих порешить Буривоев.

– Так порешили?

– Девчонка сбежала. Галка говорит, что Кажимеж тоже. Мальчишка пропал. Мои знаки ещё не зажили, значит, он жив. Мать убил я.

– Что?! – Вадзим подскочил на месте, схватился руками за волосы. – На кой ты её убил? Тебе не давали заказ…

– Пришлось.

– Белый, – протяжно вздохнул Вадзим. – Ну ка-а-ак так? Белый, ты же… ты же…

– Там был другой Ворон. Мой брат. И скренорские головорезы. И леший знает, кто ещё, – повторил он, чувствуя себя мальчишкой, пытавшимся оправдаться перед родителями. – Такое ощущение, что ночью за Буривоями пришёл весь Старгород. Я бы справился, если бы не они. Но всё пошло наперекосяк.

– Бе-е-лый, – повторил Вадзим так задумчиво, что Белый понадеялся получить дельный совет. Зря. – Не знаю, что тебе хорошего сказать. Херня какая-то.

– Херня не то слово, – хмыкнула Галка. – Ну, дядя, что будем делать? Есть идеи, где искать детишек?

Галка была всего на год старше Велги Буривой, но, верно, она и вправду рано повзрослела. Они все расстались с детством слишком рано. Когда матушка привела Грача, он уже походил на старика. Под глазами залегли морщины. Глаза смотрели равнодушно, слепо. Он был старше остальных, и Белый ужасно ревновал его в детстве. Грач во всём оказался лучше: сильнее, умнее, опытнее. Он уже однажды убивал. Матушка хвалила его за кровожадность. До сих пор она вспоминала, как Грач впервые зарезал кого-то.

И он, единственный из троих выросших Воронят, оказался чародеем. Он не просто звался Вороном, он им стал. Белому была близка Навь, он чуял её костями, но колдовать не умел. Матушка объясняла, что родился Белый только благодаря её заклятиям и благословению госпожи. Она никогда не рассказывала, что именно произошло и кто был его матерью, только то, что настоящая мать Белого отказалась от него, вырвала из чрева, выкинула, точно щенка у суки. Она и была сукой. Бессердечной, мерзкой сукой. Если бы Белый узнал её имя, то убил бы без промедления. Может, поэтому матушка и скрывала правду.

Когда пришёл срок для Воронов впервые сослужить службу госпоже, матушка выбрала для Белого девушку из Пясков. Её звали Желя. У неё были сладкие губы со вкусом земляники и ласковые руки. Она любила положить голову на грудь Белому и водить по коже пальцами, рисовать только ей понятные узоры. Белому нравилось прижимать её к себе, вдыхать запах крапивы в волосах, нравилось целовать её горячую, пахнущую солнцем кожу, гладить округлые бёдра и полную грудь.

Желю призвала к госпоже Галка. Она уже тогда хвостом ходила за Белым, но Галка была худощавая, плоская, совсем ещё юная и скучная. Он не замечал её, а когда сестра слишком доставала, то гнал прочь. Но после, когда Жели не стало, и даже имя её запретили вспоминать, Белый остался один, а Галка по-прежнему всегда была рядом. И однажды Белый с этим смирился.

– Так что? Есть мысли, где их лучше искать?

– У тётки? Она Белозерская теперь, но других родственников у Буривоев в городе нет. Их тут не жалуют, братья и сёстры Кажимежа роднились с семьями из других княжеств.

– Уже проверял. У тётки никого нет.

Вадзим нахмурился. Вдруг лицо его вытянулось, а глаза загорелись таким волнением, что Белый напрягся.

– Что? Ну? – нетерпеливо поторопил он.

Но Вадзим вдруг на четвереньках проворно прополз по полу, вытащил из-под кровати ночной горшок и громко опорожнил в него желудок.

– Ой, всё! – не выдержала Галка. – С меня хватит, жду вас внизу.

Она прошла к двери топая, развернулась на пороге и стрельнула глазами на гусляра.

– Живо тащись вниз. Я тебя ждать не буду. И умой морду и рот, твоей блевотиной дышать не собираюсь.

Слышно было, как дробно простучали её сапоги по ступеням.

– Не зли её лучше, – предупредил Белый. – Она…

– Бешеная девка, – прохрипел Вадзим и поднялся, опираясь о кровать. Он взял со стола кувшин с водой, прополоскал рот и выплюнул прямо в окно. – Из ваших?

– Думаешь, я стал бы вести такие разговоры при чужих?

– Если бы знал, что потом перережешь им глотку, – пожал плечами Вадзим, осторожно присаживаясь на узкий подоконник и обнимая кувшин. – Мне не нравится всё это дело, Белый.

Редко он бывал так обеспокоен. Может, винить в этом стоило вино, может, головную боль и тошноту, только прежде Вадзим никогда не выглядел таким напуганным.

– Кажется, зря мы вмешались. Леший с ними, с деньгами. Всех не заработаешь.

– Я не могу разорвать договоры. Ты же помнишь, что стало с Вороной? И вообще-то три тысячи лишними не будут.

Три тысячи отдавать лешему не хотелось. Ни лешему, ни Грачу, ни кому-то ещё, кто охотился за Буривоями. И дело было не только в золоте, не только в помощи Гнезду и матушке. Его, Белого, обокрали. Обещанную ему добычу вырвали прямо из когтей, обвели, выставили дураком…

И ещё была госпожа. Ласковая, чарующая шёпотом и шорохами, прохладой и покоем госпожа. Матушка не раз предупреждала, что не стоило её злить. Кто знал, не прогневается ли она за упущенную жертву, за проваленный договор? Как на Ворону.

Белый завидовал Вороне и ревновал её к госпоже почти так же сильно, как к Грачу. Ворона росла ловкой, удачливой, всё давалось ей просто. Пожалуй, это и сделало её легкомысленной. Она слишком полагалась на удачу, и однажды та её подвела.

Никто точно не знал, что именно с ней случилось. Ворона провалила заказ, и не просто провалила. Её жертва – избалованный богатый сынок совинского головы – узнал о Воро́не, о её заказе, обо всём братстве. Ворона сама ему проболталась. Ей нравилось играть с жертвой, нравилось пугать, точно кошка мышку. Сынок головы рассказал обо всём отцу, они собрали отряд, устроили настоящую облаву. Белый, Грач и Ворона расправились со всеми поодиночке, зарезали кого в собственной постели, а кого прямо в нужнике. Потом, когда они втроём вернулись к матушке, никто не проговорился. Никто ни о чём не сказал. Никто, кроме Галки. Кроме Галки, которой вроде бы и вовсе с ними не было. Не она расправилась с совинским головой, не она уходила от погони, не она по одному вырезала весь отряд преследователей.

Но это Галка шла за ними по пятам, подслушивала и подглядывала. И она же первой добралась до матушки. И когда Грач, Белый и Ворона вернулись, завершив дело, матушка Ворону не ругала. Она дала ей мешочек семян и велела идти в лес.

Ворону больше никто не видел, а спустя несколько лет Белый заметил в лесу, недалеко от дома, поляну маков. Они цвели пышно, ярко, и пахло от них тошно. Люди верили, что маки не давали чародею восстать из могилы. Ворона была чародейкой. Только она и Грач из всех Воронят. Поэтому матушка её и ценила. Поэтому Белый и Галка ей завидовали.

И Ворона, кажется, была самой живой из них четверых. Живее мертворождённого Белого, сильнее Грача с седыми висками и выносливее Галки с огромным шрамом на груди. Их, пожалуй, не должно было быть. Но госпожа одаривала их своей милостью, пока они верно ей служили.

Ворона госпожу подвела.

И меньше всего Белый хотел повторить её судьбу.

С обеда у реки прошло не так много времени, но Галка успела проголодаться и теперь уплетала кисель за обе щёки. Белый лениво попивал квас.

– Дай! – Вадзим опёрся одной рукой о стол, и тот зашатался, другой он выхватил у Белого квас и, громко глотая, быстро осушил всю кружку. – Милка!

– Ох, как ты меня достал, – раздался раздражённый голос с другого конца зала. – Чего тебе?

– Принеси кваса!

– Я не буду за тебя платить, – тихо предупредил Белый.

– Что ж ты за человек такой? – Вадзим рухнул на лавку рядом, упёрся локтями в стол, пряча лицо за ладонями. – Я ж это…

Спорить с ним не хотелось, поэтому Белый промолчал. Пришла Мила, принесла вместо кваса воды, грохнула кувшин на стол так, что он чудом не разбился, и Вадзим схватился за виски.

– Да за что вы так со мной? – простонал он, обнимая кувшин.

– Вроде взрослый дядька, – хмыкнула Галка, – а всё как ребёнок.

– Хых, – он присосался к кувшину.

Терпение подходило к концу.

– Давай, Вадзим, думай. Где искать мальчишку с девчонкой?

Вадзим не отвечал и громко пил.

– Вадзим…

Хлюп. Хлюп. Хлюп.

– Вадзим!

– А-а, да не кричи ты так, – простонал гусляр. – Надо поговорить с одним человечком, который знает других человечков, которые знают всех в округе. Они должны кого-нибудь найти. Но я бы…

Он снова сделал глоток и опустил голову на стол, засипел тяжело:

– Я бы нашёл того, кто это устроил.

– Заказчика?

– Заказчиков. Не верю, что наш заказчик мог позвать ещё и других Воронов… Дорого и глупо. Хотя…

– Кто он? Кто мой заказчик?

Вряд ли стоило ожидать, что Вадзим ответит. Они все были связаны клятвами с госпожой. Все боялись её наказания. Когти клялись выполнять договоры. Клювы клялись заключать договоры между Когтями и заказчиками. Даже имя жертвы позволялось узнать только после того, как на запястье вырезался знак клятвы: четырёхпалая лапа ворона. Один договор – одна незаживающая рана, что будет ныть и жечь, пока договор не выполнят.

Как Когтям нельзя было не выполнить договор, так и Клювам запрещалось разглашать его условия.

– Белый, ты же знаешь… не имею права.

– Этот человек мог пожелать уничтожить Воронов? Скажи хоть так…

– Нет, – Вадзим поднял голову и уткнулся лбом себе в ладонь. – Хотя… он мог бы легко это осуществить, если бы захотел.

Белый тут же придвинулся ещё ближе.

– Мог бы? – переспросил он. – Значит, у этого кого-то есть деньги.

– И влияние, – добавила сипло Галка.

– Кто это? Белозерский?

– Нет! – вскрикнул Вадзим. – Не знаю! Не скажу. А-а-а! Чтоб вас Пустошь поглотила. Не могу. Знаешь же, что не могу. Чем доставать меня, лучше найди посыльного.

Можно было и дальше прожигать Вадзима взглядом, только бесполезно. Да, он пьяница, но не дурак. Иначе бы не стал Клювом. И точно бы не проработал так долго. А они с Белым уже не один год заключали договоры. Вадзим находил его и в Приморском, и в Твердове. Однажды даже они вдвоём почти добрались до Холодной горы. И всё это время матушка была довольна их работой.

– Ла-адно, – прожигая его взглядом, Белый поднялся и вышел из «Кабанчика» на улицу.

Искать посыльного долго не пришлось. У Красных ворот часто крутились мальчишки, которые за небольшую плату могли обежать город и отнести весточку с одного конца Старгорода на другой.

Мальчишку привели в корчму, дали ему монетку и записку, накорябанную кривым, неразборчивым почерком Вадзима. Белый попытался прочитать, но гусляр вырвал из его рук бересту и отдал посыльному.

– Отнеси Игучке из Белых Берёз. Он живёт…

– Знаю, – кивнул мальчишка, пряча монету в рукаве. – Игучку мы все знаем.

Белый недоверчиво посмотрел вслед посыльному:

– А этот твой Игучка сможет понять, что́ ты накорябал своей куриной лапой?

– Игучка меня и научил так писать, – оскорбился Вадзим. – Чтобы никто не обученный ничего не понял.

– И когда ждать от него вестей?

– Иди поспи пока, – посоветовал Вадзим. – Оттого что ты прожигаешь меня взглядом, посыльный быстрее не вернётся. А я пока ещё парочке человечков напишу.

Белый проспал почти до заката, а когда проснулся, нашёл Вадзима всё там же за столом корчмы.

– Ну? – спросил он нетерпеливо.

Ему молча передали записку.

Белый пробежал по ней глазами:

– Какого хрена тут написано?

– А? Ой, – Вадзим забрал бересту. – Совсем забыл, что там всё тайным языком. В общем, мальчишку, кажись, вывезли из города. Утром на север отплыла ладья с фарадалом и каким-то мальчишкой.

– На север? – Белый присел, упёрся локтями о стол. – Зачем Грачу везти мальчишку на север?

– Потому что на юг уплыть нельзя?

– Он мог поехать на лошадях. Нет, я не про это. Я про то, кто мог заплатить ему за похищение ребёнка.

– Кто угодно.

– А кто заказал его убийство?

Вадзим прищурился и, усмехнувшись, погрозил пальцем:

– Не держи меня за дурака. Я не проболтаюсь.

– Стоило попытаться.

Они поужинали, дождались Галку.

– Есть вести о девке? – спросила она первым делом.

– Есть, – неохотно кивнул Вадзим. – Лучше сядь.

Оглядевшись, Белый убедился, что поблизости никого не было.

– Я и так сижу, пьянчуга.

– А сейчас ляжешь. Меня просят заключить новый договор на Велгу Буривой.

– Что? Как это возможно?

– Провели обряд, – сказал он, поднося к губам кружку с пивом, – вызвали меня сегодня днём…

– Тут? – перебила Галка. – В Старгороде? Тот же заказчик или новый?

Он фыркнул, не успев отпить, и пена брызнула в стороны.

– Так я вам и сказал. Правила есть правила. Вы, Когти, выполняете договоры, а мы, Клювы, эти договоры заключаем. Давайте не влезать в работу друг друга. Не я придумал эти правила.

– Ненавижу правила, – пробурчала Галка. – Так что за заказ?

– Не совсем заказ, пусть обряд и проведён… но я его не принял. Объяснил заказчику, что он нарушил правила.

Дело обретало всё более любопытный оборот.

– Так что за заказ?

– Один человек предлагал перекупить договор, чтобы… отменить его. – Вадзим сделал глоток и облизнул губы, наслаждаясь то ли вкусом пива, то ли вытянувшимися лицами Белого и Галки.

– Отменил договор?

– Да. Он просит не убивать Велгу Буривой и предлагает за это кучу денег.

– Зачем?

– Как зачем? Чтобы она жила.

Мотая головой, Белый попытался собраться с мыслями. Тот, кто сделал этот заказ, скорее всего, и был первоначальным заказчиком. Иначе как он узнал, что за Велгой послали Воронов? И почему передумал?

– Это невозможно. Нельзя отменить договор, если его благословила госпожа.

– Я так и сказал.

– Тогда что ещё ты узнал? – левое запястье зудело там, где горели выжженные знаки. Они не потухнут, пока Белый не убьёт младших Буривоев. – Нашёл Велгу?

– Нет. Но если она где и будет сегодня, так это на кладбище…

– На кладбище она отправится, когда мы с ней встретимся, – процедил Белый.

– Не-е, ты не понимаешь, – помотал головой Вадзим. – Это обряд такой у старгородцев: старший в роду должен провести три ночи на могиле убитого родственника. Иначе мертвец восстанет, чтобы отомстить обидчикам. Если Велга жива и невредима, то она сегодня пойдёт на кладбище.

– Вадзим! – Белый резко подскочил с лавки. – Сразу нельзя было сказать?

Нельзя тратить время. Солнце уже было низко над землёй.

– Я с тобой, – кинулась следом Галка.

– Даже не вздумай, – огрызнулся Белый. – Сунешься – ляжешь рядом с ней. Это мой договор.

Она обиженно насупилась, а Белый удивился её сговорчивости. Слишком легко сестра смирилась с его решением.

Стоило надеяться, что Галка не встанет больше у него на пути. Белый не хотел вызвать на себя гнев госпожи. Пусть случилась ужасная ошибка и один заказ достался двум Во́ронам, но, быть может, на то и была воля госпожи? Может, она желала, чтобы её дети прошли это испытание?

Белый кивнул на прощание Галке с Вадзимом и прошёл к выходу.

– Когда заплатишь за Вадзима? – крикнула ему вслед Мила.

Он не ответил и вынырнул на улицу. От «Кабанчика» до городского кладбища идти было не близко: через детинец на другой стороне Вышни и от Скотьих ворот пешком. Белый уже почти дошёл по опустевшей к закату мостовой до Торговых рядов, когда позади послышались неровные шаркающие шаги. Кто-то догонял его со всех ног, только ноги эти заплетались.

– Стой! – голос Вадзима сорвался на карканье, но Белый уже никуда не спешил, остановился, дождался.

– Что ещё?

– Вот, – он помахал в воздухе свёрнутой берестой. – Вот… только что прислали, – он отдал записку Белому. – Говорят, мальчишку Буривоев повезли к жениху Велги. Это как раз на севере.

– Этому можно доверять?

– Ага, – задыхаясь, закивал Вадзим. – Я им плачу… хорошо… вот, кстати, надо бы… дашь, а?

Не глядя достав пару монет из мошны, Белый вручил их протянувшему руку Вадзиму.

– Зачем он понадобился жениху живым? Разве не выгоднее его убить? Тогда всё наследство достанется Велге.

Спрятав монеты в кулаке, гусляр скривил лицо. Говорить он явно не желал, значит, знал больше, чем было нужно, чтобы чувствовать себя в безопасности.

– Кому-то выгоднее убить, – согласился он. – Кому-то перетянуть на свою сторону. Так или иначе, у мальчишки сильное имя. А такое имя может принести многое. В прошлый раз имя вернуло Белозерским Старгород.

– Так кому они нужны?

– А ты подожди и посмотри, кто попробует заполучить её живой, а не мёртвой.

От загадок свело зубы.

– Помог так помог, – процедил Белый. – Я тебе за что плачу? За сказки с прибаутками?

Он чувствовал, как разгоралась ярость в груди, и Вадзим, привыкший к его холодному, неизменному спокойствию, вдруг побледнел.

– Да не могу я… Да погоди ты… Кажется, Буривои много кому нужны живыми и много кому мёртвыми. Только вот мальчишку повезли на север. Ни хрена не ясно. Кто, кого, куда… одно только точно: тот, кто хочет мальчишку живым, не подпустит к нему никого, кроме его сестры.

– У девчонки тоже есть имя, – задумчиво пробормотал Белый. – Как ты говоришь: «сильное имя». Значит, оно приведёт меня к нему.

– А дальше дело за малым. Чик, – он провёл большим пальцем по грязной небритой шее. – И готово. А дальше: плоть – земле.

– Душу – зиме.

Колючая щётка так сильно тёрла спину, что Велга не выдержала и взвизгнула:

– Больно!

– Терпи, господица, – сердито велела холопка. – Хочешь беленькую кожу, так терпи.

– Она вся кра-асная бу-удет.

– А как ты хотела? Чтобы водичкой облили? Вон какая ты грязная. – Щётка царапнула ещё больнее.

– Я не грязная, – Велга вырвалась, плеснула водой и прижалась к стенке купели, прикрываясь руками. – Оставь меня!

– Княгиня велела…

– Оставь! Вон!

Круглое лицо пожилой, отъевшейся на службе у княгини холопки побагровело то ли от гнева, то ли от пара, что поднимался над водой. С засученных рук стекали капли прямо на пол. Толстые пальцы сжали щётку.

– Княгиня…

– Пошла прочь! – Велга вскочила, вырвала щётку и кинула её в холопку. – Пошла!

Она целилась прямо в лицо, но поскользнулась, упала, ушла по голову в воду и закричала, захлёбываясь. Мыльная пена попала в глаза, зад ударился о стену купели, а нога подвернулась. Её грубо дёрнули за волосы, вытащили, встряхнули.

Маленькие глаза на круглом лице холопки сверкали гневом.

– Пош… тьфу… пошла, – отплёвываясь, пропыхтела Велга.

И как только её отпустили, она снова нырнула под воду, схватилась за края купели и вынырнула, тяжело дыша. В стороне хлопнула дверь.

Долго оставалось тихо, так тихо, что слышно было только плеск воды и далёкий звон кузнечного молота во дворе. Вдруг залаяли собаки, и Велга повернула голову на звук. Не Рыжая ли это? Но нет, лай был грубее, ниже. Как так получилось, что она научилась отличать голос своей собаки от чужих? Ведь это была всего лишь глупая псина, как и сотни, тысячи других таких же.

Велга осторожно подняла руку из воды, наблюдая, как по розоватой коже стекали капли.

Нужно было помыться… нужно было привести себя в порядок, но…

Она сжалась, пытаясь согреться. Вода остывала.

Снова хлопнула дверь. На пороге замерла, точно истукан, Далибора. Лицо строгое, злое лицо. И тонкие, поджатые губы. Раньше, до свадьбы, тётка была очень похожа на своего брата, отца Велги. Но каждый год, прожитый во дворце князя Белозерского, точно вымывал из неё всё, что делало её Буривой: крепкое тело стало худым и иссушённым, яркие глаза потускнели, и даже волосы, пусть и не рыжие, как у отца, посерели и совсем потеряли цвет. Нянюшка говорила, что Белозерские точно рыбы: холодные, бездушные. И Далибора из господицы Буривой стала истинной княгиней Белозерской.

– Ты до сих пор не привела себя в порядок, – заключила она недовольно.

– Мне… нужно ещё время, – пролепетала растерянно Велга, опуская глаза.

– Времени прошло достаточно. Вода уже поди остыла.

Она обошла её полукругом, закрывая собой свет из окошек. Было видно, как клубилась золотистая в солнечных лучах пыль следом за прямой, точно жердь, княгиней. Далибора остановилась напротив окна, со всех сторон её окутало яркое свечение, и лицо стало невозможно разглядеть.

Хватило ледяного голоса, чтобы понять, насколько она сердилась.

– Мне сказали, ты избила Тихону.

– Никого я не била.

– Она давно и верно мне служит. У меня нет причин не доверять её словам.

– А я – твоя племянница.

– Ты – вздорная, избалованная девчонка.

Велга прикусила губу и погрузилась глубже под воду, оставив над поверхностью только вздёрнутый нос и глаза.

– У нас не принято бить холопов за то, что они выполняют мой приказ. Зато вспыльчивых, невоспитанных девчонок иногда стоит отлупить.

– Не посмеешь, – вынырнув, воскликнула с жаром Велга. – Я княжеская…

– Кто? – она сделала шаг к племяннице.

Небольшой, резкий, пугающий, точно удар ножа, шаг.

– Я…

– Помни, кто ты такая, и не зазнавайся.

Прав был отец, когда ругал Далибору, называл её глупой и спесивой гордячкой, обвинял в предательстве рода. Она не Буривой, она не имела права…

– Батюшка всегда говорил, что ты злобная…

Она хотела добавить и другие слова, что говорил про сестру Кажимеж Буривой, да прикусила себе язык.

– Мой брат – спесивый дурак.

Цокая каблуками, Далибора обошла купель ещё раз. Она не поворачивала головы, смотрела в сторону. Замерла, дёрнула носом, но так и не глянула на Велгу.

– Вот и нарвался на кого-то… Держи язык за зубами, Велга. Князья в Старгороде только одни. Это Белозерские.

Их кровь, точно вода из Белого озера, – пресная, мутная. Они не князья, выбранные богами, не князья по праву происхождения. Предатели и убийцы.

– Собирайся, – поторопила тётка и прошла к двери, задержалась у лавки, на которой лежало новое платье, провела рукой по ткани, и Велга подумала, что такое хорошее платье могло когда-то принадлежать самой тётке. – Скоро закат.

– Но…

– Так положено, – перебила её Далибора. – Собирайся.

Помытую, вытертую насухо Велгу одели в платье, на рукавах которого были вышиты ветви и волны, отчего стало ясно, что некогда его и вправду носила Далибора. Но тётка оказалась худосочнее племянницы, и в груди платье тянуло так, что было тяжело дышать. Буйные волосы заплели в такую тугую косу, что стало больно моргать.

Тётка несколько раз обошла вокруг Велги, осмотрела пристально каждую складку на платье, каждый выбившийся из косы волосок подметила, схватила за руки, глянула на поломавшиеся ногти.

– Хм…

Спорить было страшно, даже слова лишнего при ней сказать не хотелось. Пожилая холопка с грубыми руками наблюдала за Велгой со злорадным удовлетворением, мол, так тебе и надо.

Сильно дёрнув, Далибора потянула вырез на груди Велги, но как бы она ни старалась, ткань всё равно до предела натягивалась. Глаза тётки нехорошо сощурились. Она вообще почти постоянно щурилась, будто плохо видела.

– Пошли.

Они поднялись по узкой лестнице ещё выше, почти под самую крышу. Там, где было слышно как курлыкали голуби и шебуршали на чердаке мыши, у распахнутого окна сидел человек. Согнувшийся под весом выпирающего из-за плеча горба, в тёмных просторных одеждах, он скрывал лицо за длинными волосами. Позади него на подоконнике примостился кот.

Яркий закатный свет ослепил Велгу, и она прикрыла рукой лицо, но князь, кажется, понял её иначе.

– Не бойся, дитя, – раздался мягкий голос.

– Я вовсе не боюсь, – нахмурившись, пробормотала Велга.

Она и вправду не боялась, пусть смотреть на князя и было неприятно.

И она точно не была ребёнком. Прошлым вечером она вышла замуж. Да и князь был всего лет на пять старше Велги. Когда он женился, то выглядел совсем мальчишкой. Кумушки в Старгороде потешались над престарелой Далиборой, которую ему сосватали. Далибора Буривой годилась князю в матери. Но девушки из других родов за него идти не желали. Шептались, якобы дочка Завида Малого после смотрин пыталась прыгнуть в реку прямо с Сутулого моста, няньки еле успели её удержать.

И дело было не только в облике юного князя. Люди верили, что он проклят. Иначе как мог в благородной семье Белозерских родиться такой ребёнок? Горбатый, с разными глазами, с длинным некрасивым лицом и бледной, точно лён похоронного савана, кожей. Ещё младенцем его отправили подальше из Твердова на правый берег Модры.

И вот он стал Старгородским князем.

– Подойди ближе, дитя, – голос Белозерского звучал так маняще, что противиться ему не было сил.

Прежде они никогда не разговаривали, Велга встречала князя только во время службы в храме. При ярком свете сотен свечей, среди горделивых бояр, рядом со статной женой, князь, клонившейся к земле под весом горба, с трясущейся рукой, едва способной удержать свечу, казался невыносимо уродливым.

Из-за усталости и голода, или из-за мягкого закатного света, или потому, что князь сидел в кресле, и рост и горб его были теперь не так заметны, но теперь князь не вызывал того же отвращения, что обычно.

Медленно, чувствуя головокружение, Велга подошла, щурясь на солнце.

– Да озарит Создатель твой путь, – проникновенно, точно Пресветлый Брат, произнёс голос, озарённый золотым свечением. – Присядь, дай мне тебя хорошенько рассмотреть.

Не будь он так уродлив и женат на её тётке, Велга бы смутилась такого пристального внимания, но воспринимать князя так же, как всех остальных мужчин, казалось невозможным, и потому она смело опустилась на колени перед ним, и вправду точно перед Пресветлым Братом.

Один глаз его был чёрным, другой серо-голубым. Мягкий свет падал на лицо с длинным острым носом, и казалось, будто золотые искры плескались в глубине его чёрного глаза. На тонких губах играла лёгкая улыбка. Длинными, тонкими, какими-то птичьими пальцами он заправил за ухо светлые волосы. Лёгких, точно лебединый пух, волос так и хотелось коснуться. Всё-таки даже в самом уродливом создании могло быть нечто красивое.

Велга чуть осмелела и заглянула князю в глаза.

– Да не опалит он тебя, – с запозданием ответила она.

Князь улыбался в ответ, но в глазах его читалась печаль.

– Как ты, дитя? Моя жена рассказала, что тебе пришлось пережить.

– Я…

Она запнулась и тут же почувствовала, как выступили слёзы.

– Я…

– Ты видела, кто это сделал?

Быстро хлопая ресницами, Велга попыталась стряхнуть слёзы. Мир вокруг расплылся. В груди всё сжалось.

– Мой князь, – послышался позади равнодушный голос тётки, – она напугана и никак не придёт в себя.

– Мне нужно знать, кто совершил это преступление, Далибора, – так же тихо и вкрадчиво пояснил князь. – Мы же должны наказать их по закону… и убедиться, что милому дитя больше ничего не грозит, – он неожиданно коснулся холодными пальцами её подбородка, и Велга отпрянула, упала на зад.

И застыла. И от стыда за своё поведение. И от страха перед гневом князя. Как она оскорбила его!

Закрыв лицо руками, она разрыдалась в голос и так и осталась сидеть на полу.

Скрипнул стул. Осторожные длинные пальцы коснулись её плеча.

– Вставай, дитя, тебя больше никто не обидит.

Она выглянула из-за ладоней и увидела эти страшные двухцветные глаза, зажмурилась что было силы.

– Князь, – пролепетала она. – Прости, мой князь…

– Зови меня Матеуш, дитя, – слышно было, как он отошёл в сторону. Голос его стал печальнее: – Всё же мы одна семья. Да и своей у тебя больше нет.

Осторожно, точно мышка, Велга приоткрыла глаза и увидела, что князь Матеуш стоял теперь у окна, опершись одной рукой на подоконник. И больше в его сгорбленном, неказистом силуэте не виделось ничего красивого, ничего приятного. Рядом с ним на подоконнике сидел кот редкого светло-рыжего, точно закат, окраса. Матеуш чесал его за ухом.

Велга оглянулась на тётю, надеясь на поддержку, но та только взмахнула рукой, велев встать на ноги. Пошатываясь, Велга поднялась.