Посох Богов

Глава 22. Прекрасная мельничиха

С горящей свечи свисала длинная восковая борода.

Йохан Ранк допоздна засиделся за подсчётами, но цифрами остался доволен. Ещё никогда он не зарабатывал так много, как в этом году. Тысяча пятьсот восемьдесят восьмой год обещал быть одним из самых удачных за всё время, что он занимается торговлей.

Ранк сидел за дубовым столом, у самого окна, за которым дождь усердно поливал каменную мостовую ночной Риги. В такие ночи старый Ранк особенно остро чувствовал своё одиночество. Бездетный вдовец в большом доме, предназначавшемся для дружной семьи, он сам себе казался маленьким и безнадёжно старым. Вот уже много лет он считается одним из самых богатых купцов в Риге, а для кого он нажил столько добра? Если бы не Агнесс, девчушка, последние пять лет служившая у него горничной, некому было бы и стакан воды поднести.

Ранк вспомнил о кружке тёплого молока, приготовленной для него Агнесс и стоящей, наверное, сейчас на столике в спальне. Он уже собрался пойти выпить молоко и улечься спать, когда внизу послышался стук железного кольца о входную дверь.

Ранк, кряхтя, поднялся — у него были больные колени и спина — ухватился большой морщинистой рукой за край стола и сделал шаг, как вдруг в дверях показалась рыжеволосая Агнесс.

— Господин, прикажете отворить? — спросила она, и Ранк по букетику, приколотому к поясу её платья, понял, что девчонка не собиралась спать, а наверняка встречалась со своим ухажёром, этим бестолковым деревенщиной Эри.

— Да, открой, — ответил старик и тоже, как мог, поспешил вниз.

Пока он спускался по крутой деревянной лестнице, Агнесс уже открыла дверь.

В узкой полосе света, падавшего из дома на мостовую, стоял человек. Ранк внимательно всматривался в гостя серыми выцветшими глазами. Агнесс подняла свечу повыше. Из дождливой ночной Риги в дом шагнул Кристиан Берг, сын Николауса Берга, человека, которому Йоханн Ранк был многим обязан.

— Кристиан! — воскликнул Ранк, и его блёклые глаза вспыхнули. — Это ты? Как я рад тебя видеть!

Ему был дорог каждый добрый гость, заглянувший в его одинокий дом, но этому молодому человеку он обрадовался особенно.

— Здравствуйте, господин Ранк, — поздоровался Кристиан. Одной рукой он отдавал намокшую шляпу служанке, а второй бережно прижимал к себе какой-то свёрток.

— Дядя Йоханн! Называй меня дядя Йоханн, — воскликнул старик, обнимая юношу. — Ты мне как сын, Кристиан, дорогой.

— Ах, дядя Йоханн, я тоже рад вас видеть, — улыбнулся Берг.

— Пойдём скорее к огню, тебе надо согреться. И хозяин повёл гостя через прихожую в каминную комнату своего старого, как и он сам, дома.

— Агнесс, принеси чего-нибудь поесть и выпить.

Служанка кокетливо улыбнулась, и украдкой поглядывая на статного, ясноглазого молодого гостя, присела в полупоклоне.

— Да, господин, — сказала она, улыбнулась ещё шире и убежала на кухню, тряхнув непокорными рыжими локонами, выбившимися из-под платка.

— Кристиан, мальчик мой, откуда ты и куда? — спросил Ранк. — Скорее расскажи, что привело тебя ко мне такой дождливой ночью.

Старик грузно опустился в деревянное с высокой спинкой кресло у камина, приглашая молодого человека сесть напротив. Ранк поглядывал на свёрток.

А ещё он заметил, как Кристиан похож на своего отца.

«Такие же прямые, чуть нахмуренные брови, — думал Йохан Ранк. — Правда, взгляд не такой суровый, как у Николауса. А глаза его, точно его, совершенно серые, как северное море, которое он так любит. Ростом выше отца, хоть Николаус повыше многих будет. Плечи широкие, а руки не натруженные, видно, что ничего тяжелее книги не держал. Это тебе не корабельный штурвал крутить».

Яркое пламя весело пожирало поленья в камине и поблёскивало красными искрами в глазах молодого Берга. От этого его лицо делалось недобрым.

Наконец, он сказал, не глядя на Ранка:

— Дядя Йоханн, я попробую рассказать обо всём покороче, обстоятельства заставляют меня торопиться.

— Внимательно слушаю тебя, Кристиан.

— Я еду из Праги, где, как вы знаете, изучаю медицину в университете. Отец всегда хотел, чтобы я стал шкипером, — грустно улыбнулся Кристиан одними уголками губ. — Но моя тёмная звезда манила меня к другим наукам, тайным. Я мечтал постичь в совершенстве алхимию и астрологию в университетах Лёвена, Утрехта, Лейена или Парижа. Но по настоянию отца отправился в Прагу, чтобы стать лекарем. Должен признаться, меня это вполне устроило, ведь император Рудольф известный адепт сего королевского искусства. В Праге я поселился в одном славном домике на Староместском рынке в крошечной, но уютной квартирке с горшочком левкоев на окне, и вскоре ступил на путь познания. Но год назад случилось то, что перевернуло всю мою жизнь.

Молодой человек немного замялся.

— Одним словом, я встретил одну девушку.

Ранк поднял брови. Слишком невесело говорил об этом его молодой гость. Он неплохо разбирался в людях, был стар и опытен, поэтому чувствовал, теперь стоит ожидать чего-то не слишком хорошего.

— Да-да, дядя Йоханн, вы правы. Ничего хорошего из этого не получилось, — будто читая мысли старика, ответил Кристиан. — Кроме этого…

Молодой человек показал глазами на свёрток.

— Что там?

У старого Ранка замерло сердце, когда свёрток пискнул. Ещё надеясь, что он ошибся в своих догадках, Ранк потянулся к свёртку.

Кристиан откинул край покрывала, и рука старого Ранка так и застыла в воздухе. Среди кружев одеяльца он увидел ангельское личико младенца. Ребёнок смотрел на него ясными синими глазами.

Между тем, Кристиан продолжал свой рассказ.

— Студенческая жизнь, дядя Йохан… Я унаследовал от своего отца буйный нрав и жажду приключений, но беспечность, свойственная только мне, нередко приводила меня в рискованные переделки. Пирушки, вечеринки, игры в кости, безумные забавы, много шума, кутежи, хмельные процессии по улочкам Праги… В тот день я осушил немало кружек пенного богемского пива, и мы с друзьями поспорили. В хвастиливом кураже я пообещал, что проведу ночь на одной заброшенной мельнице на Кампе. Вы спросите, дядя Йоханн, почему именно на Кампе? Место это нехорошее, в городе о нём ходят недобрые слухи, будто бы там живут колдуны. Но… я встретил на Кампе прекрасную девушку, дочь мельника. Не знаю, возможно, я был околдован ею, но мы полюбили друг друга с первого взгляда.

Это было в конце мая…

В Праге каждый камень пронизан тайной. Я любил часами блуждать по старинным пражским переулкам. Белая гора, Градчаны, башня тюрьмы Далиборка, соединяющаяся переходом с переулком Алхимиков, лабиринты подземных ходов…Я перешёл каменный мост, связывающий берега Влтавы, несущей свои воды окуда-то с шумавских гор, спустился по узкому, сбегающему вниз переулку к крепостным стенам. Я шёл мимо островерхих башен, погружённый в свои мысли. Словно в забытьи блуждал по ночной Праге, и когда уже начал уставать, за деревьями вновь послышался негромкий шум реки. Я шёл и шёл, а шум воды становился все отчетливей, громче. Меня неудержимо тянуло туда, к реке.

Вскоре я оказался у старого моста. Как одержимый шёл я по чёрным брёвнам, словно пересекая невидимый рубеж между двумя мирами, существующими одновременно, только в разных реальностях. К шуму воды добавился ещё какой-то звук. Что-то гудело и слегка рокотало. Я приближался к запруде.

Это было совершенно незнакомое место, которое, в общем-то, неудивительно было там обнаружить. За невысокой тисовой изгородью, стояла мельничка. Река била в мельничное колесо, бурлила, пенилась под ним.

Я подошёл ближе. Внизу, к тёмному омуту низко склонились две ветлы, полоща свои ветки в быстрых струях. Какое-то время я неподвижно стоял, не в силах отвести глаз от белых водяных лилий, призрачными пятнами плавающих у самого берега. Не знаю отчего, но мою беспечность сдуло подобно зыбкой туманной дымке.

Вдруг порыв ветра принёс упоительный, дурманный запах цветущих лип и ещё какого-то растения. Я огляделся и заметил бузинное деревце, усыпанное белоснежными зонтиками цветов.

Месяц поднимался всё выше в чёрное небо, и мне открылась чудная картина. На самой плотине, свесив ноги над шумящею водой, сидела девушка. Светлые вьющиеся волосы её трепетали в прохладных струях ночного ветерка.

Это пустынное место, омут с тихою водой, пьянящий аромат цветущих лип и бузины, плотина с неподвижной фигуркой девушки, упорно глядящей в воду, холодный лунный серп, имело в себе какую-то странную магическую силу, ощущение призрачности, опасного фантома.

Но девушка оглянулась на меня так спокойно, как будто ждала моего появления.

Я не мог вымолвить ни слова, такой красивой показалась мне она. Молочно-опаловая кожа, свойственная золотоволосым, несказанно печальные, отрешённые глаза и вьющиеся волосы. Она держала в руках большую водяную лилию, и нежный цветок показался мне искусно выточенным из белого мрамора.

То ли из-за призрачного света луны, то ли из-за неумолчного шума воды, но я понял, что пришёл сюда, подчинившись предвечным письменам Судьбы, что я окончательно погиб, и что мне больше нечего искать в этой жизни. Всё, что мне нужно, я нашёл здесь, у этого тихого омута.

— Меня зовут Марта, — сказала девушка, и от её дыхания затрепетали лепестки лилии. — Я дочь мельника.

Потом она спросила:

— Хочешь, угадаю, как тебя зовут? Кристиан. Верно?

Я кивнул.

— Я хотела, чтобы был именно Кристиан.

И она что-то бросила в омут.

Река подёрнулась свинцовой дымкой. Я не мог отвести глаз от плавного течения вод под этой пеленой, пока порывом ветра её не унесло куда-то в далёкие топкие болота. Так и всё былое унеслось, подобно обрывкам тумана — тревоги, страхи.

Где-то вдали раздался едва слышный звук колокола костёла Девы Марии пред Тыном, отбивающего каждый десятый час. Я понял, что пробил мой час, и, блуждая этой ночью по Праге, мне удалось, миновав зыбкие промежуточные миры, подойти к самому главному.

Порой в поисках ответов мы жадно вслушиваемся и тревожно вглядываемся во что угодно, в рокочущие звуки дальней грозы или в пелену речного тумана, пытаемся в мутной взвеси не имеющих никакого смысла событий рассмотреть очертания будущего.

Но приходит день, и ответы возникают сами собой.

Мельник благословил нас с Мартой. Однако, мой отец был против. Он писал, что я должен жениться на той, что он давно выбрал для меня. Я ослушался, дядя Йохан. Да и поздно уже было принимать отцовский выбор. Наша дочь родилась три месяца назад, и мы с Мартой были счастливы. Но это не главная причина моего бегства. Моя Марта… она была…

— Была? — в ужасе переспросил Ранк.

— Была… Её больше нет.

Кристиан помрачнел.

— Она была необыкновенной, — тихо продолжал он. — Она умела лечить и излечивать. Как она это делала, не знаю. Я врач, но не понимаю природы дара, которым она обладала. Её руки делали то, чего не могли сделать мои лекарства. Люди приходили к ней, она исцеляла их, и, казалось, что все благодарны… Но эта суеверная ненависть местных крестьян, угрозы пустить красного петуха и выжечь скверну… Мы жили, готовые в любую минуту отразить удар.

Йоханн Ранк встал.

— Кристиан, мой дорогой мальчик, не хочешь ли ты сказать, что твоя Марта была… ведьмой? С ней расправились как с колдуньей?

— И да и нет, дядя Йохан, — поморщился Кристиан. — Я не могу называть эту женщину ведьмой. Это был… дар. Божественный дар. Ведь она делала добро.

Кристиан схватился за голову руками, словно старался этим жестом остановить поток страшных воспоминаний.

— Я бежал с маленькой Евой. Дядя Йоханн, позвольте мне оставить её у вас ненадолго. Я должен ехать к отцу. Он настаивает на том, что бы я продолжил обучение в академии Стефана Батория в Вильно. Бог знает, что может случиться со мной по дороге, — Кристиан смотрел на девочку, спокойно лежащую в своих пелёнках, полными слёз глазами.

Старик положил свою руку на руку Кристиана Берга:

— Хорошо, Кристиан. Я позабочусь о девочке, пока ты не вернёшься за ней.

— Спасибо, дядя Йоханн, я постараюсь забрать её как можно скорее, — он встал и в последний раз поцеловал маленькую дочь.

Когда рыжая Агнесс появилась в комнате с едой и питьём, молодого гостя уже не было. Её старый хозяин стоял у стола, на котором копошился в пелёнках младенец. Едва не выронив поднос, Агнесс подошла ближе. Крошечная девочка чмокала губками и сжимала пухлые ручки в кулачки.

Путь лежал по Белозерскому тракту через заснеженные, дремучие русские леса. Дикие места. Высоченные ели и тишина… Только свист ветра да волчий вой ночами….

Но ямщики народ бывалый — и через лес, и через степь. Лишь бы доехать до постоялого двора, а там поменять лошадей и… дальше.

Зима выдалась морозная, снежная, ясная.

В четыре часа после полудня чёрная наёмная карета остановилась у постоялого двора. К карете немедленно подбежал расторопный служащий и помог выйти грузному старику, одетому в немецкое платье. Следом показалась молодая женщина. На её руках тихо плакал спелёнутый ребёнок.

Старик едва двигался, и женщина, в одной руке держа закутанного ребёнка, другой поддерживая старого господина, повела его в дом.

— Как прикажете записать? — спросил у гостя хозяин постоялого двора.

Но старик едва переводил дыхание. Женщина, сопровождавшая его, ответила по-немецки:

— Господин Йоханн Ранк из Свободной Риги. Едет в Новгород по делам торговли.

Огненные локоны Агнесс выбивались из-под шали. Она то и дело поправляла их.

Хозяин бросил взгляд на ребёнка.

— Это приёмная дочь господина Ранка, Ева Ранк. А я служанка, — Агнесс уже оттаяла, большая печь хорошо отапливала дом.

Сидевший за столом дородный купец, с трудом оторвался от скамьи. Пыхтя, поднялся, и набрасывая на плечи тулуп, задел рукавом лампу на стене. Лампа покачнулась, и пламя внутри задрожало, меняя очертания окружающих предметов. В этот миг дверь открылась, и в помещение вошёл человек. Это был молодой рослый ямщик.

Горячая кровь Агнесс просто закипела. Она широко улыбнулась, и бросила долгий пронизывающий взгляд в его сторону, глядя немного исподлобья. Ямщику тоже явно приглянулась румяная белолицая путница. Он подбоченился, стащил с русой головы шапку и подмигнул красавице.

Господину Ранку отвели большую комнату с двумя маленькими окошками, деревянным столом и большой кроватью с мягкой периной, на которой он теперь и лежал, тяжело дыша и не переставая стонать. Агнесс, опустив руки на колени, сидела на скамье у одного из окошек и смотрела то на кровать, то в окно. Комната была заставлена неразобранными сундуками.

Маленькая Ева, словно чувствуя что-то неладное, пищала и копошилась в своей постельке. Агнесс поняла, что если так будет продолжаться и дальше, то никто из них не уснёт сегодня ночью. А она так устала за все эти дни утомительного путешествия.

Она поднялась со стула и подошла к Еве. Девочка морщила носик и словно пыталась вырваться из тесного кокона пелёнок. Агнесс как следует укутала малышку и поспешила выйти с ней на улицу, чтобы дать хозяину заснуть.

Ранние зимние сумерки уже окрасили всё вокруг тёмно-голубым. Заснеженные островерхие ели подпирали верхушками лоскут синего неба. Ели плотной стеной окружали постоялый двор и стояли навытяжку, как караул. Полная луна щедро поливала перламутром тихую землю. Крупинки сухого снега переливались в лунном свете, отчего казалось, что она искрится, посыпанная серебряной пылью.

Агнесс медленно, слегка покачивая ребёнка на руках, зашагала вдоль дома по присыпанно снегом тропинке. Снежная крупа под ногами тихонько поскрипывала, и, казалось, что это единственный звук в округе. Рождественский мороз пощипывал её и без того румяные щёки.

Маленькая Ева скоро успокоилась и заснула.

Агнесс подняла глаза к небу, где, словно крошечные дырочки на источенном молью тёмно-синем бархате, светились далёкие звёзды. Агнесс стала считать:

— Viens, divi, tris, setri… — тихонько бормотала девушка.

Вдруг дверь постоялого двора широко и шумно распахнулась.

Агнесс оглянулась и увидела молодого ямщика, которому улыбнулась утром.

Он посмотрел в её сторону долгим хмельным взглядом, не сразу узнавая.

Сердце Агнесс заколотилось, ей сделалось жарко.

Парень узнал красавицу-путницу. Медленно, вразвалочку он подошёл к ней.

Какое-то время молодые люди без слов смотрели друг на друга. Наконец, молодой ямщик усмехнулся:

— На звёзды смотришь?

Агнесс улыбнулась ему, а он, кивнув на Еву, спросил:

— Твоё дитя?

И хотя Агнесс не понимала по-русски, ответила, отрицательно покачав головой:

— Ne, ir meita mana magistra.

— А-а… — протянул парень, поняв, по крайней мере, что ребёнок не её.

Он приложил огромный кулак к груди, где неистово стучало его сердце, и назвался:

— Меня Яковом зовут.

Агнесс поняла его и ответила:

— Agnes.

Потом они ещё долго говорили каждый на своём языке. Агнесс немного знала по-немецки, и они всё же смогли договориться.

— Агнеса, звёздочка моя…

— Jacob…

Утром следующего дня, невольно ища друг друга, они столкнулись в сенях. Пунцовые щёки Агнесс ещё ярче заполыхали, когда она увидела Яшку.

— Постой, — сказал молодой ямщик, схватив Агнесс за локоть. — Через семь дней, если дождёшься, отвезу тебя к себе в деревню, под Тверь. Ты не думай, я и под венец с тобой… Уж больно ты мне по сердцу.

Агнесс что-то лопотала в ответ, а Яшка, словно хмелея от её воркованья, снова и снова говорил:

— Дождись меня, дождись.

Через семь дней господин Ранк умер.

— Jesus, — в невыразимом отчаянии стояла Агнесс возле тела человека, много лет бывшего для неё не только господином, а почти отцом.

«Никогда больше мне не найти такого хозяина, — думала она, глотая слёзы. — Теперь придётся вернуться к мачехе и сводному брату, этому отвратительному Петеру. Нет, лучше уж убегу с Якобом».

Внезапно и окончательно решившись, Агнесс стала торопливо собираться. Когда узел был завязан, она вдруг на мгновенье задумалась о чём-то неясном, тревожном, что не смогла бы объяснить и самой себе, но потом решила, что будет лучше сейчас ни о чём не думать.

Схватив узел, она решительно направилась к двери.

Но что-то вдруг заставило её оглянуться. Девушка испуганно повернула голову, ища причину этого движения, и встретила синий взгляд маленькой Евы.

Нет, она всё-таки не понимала, почему оглянулась, ведь ребёнок даже не плакал. Малышка смотрела ей прямо в глаза так, что Агнесс выронила узелок на пол.

Единственное, что она поняла немедленно, сразу, здесь же, на том месте, где стояла, что не сможет уйти, оставив девочку одну. Она подошла к Еве и взяла её на руки.

Яшка уже ждал её возле саней. Прозрачный воздух был кристально чистым, а небо божественно голубым. Обеими руками прижимая к себе маленькую Еву, Агнесс подошла к Яшке и, лукаво подняв светло-серые глаза, посмотрела на него снизу вверх.

Он порывисто прижал её к себе и крепко поцеловал в губы.

— Агнеса ты моя… — прошептал парень.

Потом, приподняв девушку вместе с ребёнком, он посадил её в сани на лохматый овчинный тулуп, бросив рядом узел со скромными пожитками Агнесс.

Яшка и Агнесс счастливо поглядывали друг на друга, не спрашивая ни о чём, ибо не знали других языков, кроме языка любви, но они понимали друг друга без толмача, сердцем понимали…

Маленькая Ева не спала. Широко открытыми синими глазами она смотрела в высокое небо. Что было в этом взгляде? Если бы Яшка и Агнесс захотели, они бы узнали о закатившейся славе Богемии, о её былом блеске и величии…

Но они ничего не хотели знать, кроме своей любви. Только Агнесс как бесценный дар прижимала к груди маленькую чужую девочку.

Она навсегда запомнила то мгновенное, потрясающее, невероятное по красоте виденье, которое было ей в ту минуту, когда на неё посмотрели синие глаза Евы Берг.