Постепенное пробуждение

24. Ежедневная практика

Ежедневная практика медитации, как представляется, необходима для развития осознания и ясности. Посидеть полчаса или час утром, после пробуждения, и до того, как через нас пройдет множество слов, – это прекрасный способ начать день. По-настоящему интересно замечать, что если по утрам прежде всего садиться помедитировать, то, даже несмотря на здоровый ночной сон, по мере того, как устраняются тонкие напряжения, один за другим порождаются слои расслабления. Становится очевидным, что даже во время нашего спокойнейшего отдыха ум продолжает работать, и его работа воздействует на тело.

Для людей, оценивших по достоинству, что такое ежедневная практика медитации, становится в обычае посидеть сначала утром, а потом еще раз вечером, перед отходом ко сну. По мере развития практики мы уже не станем выходить утром из дома без своего сиденья – как из тех же соображений самоуважения мы не вышли бы, не почистив зубы. Вечерняя медитация позволяет очиститься от того, что накопилось за день, и глубже проникнуть в те пути, на которых мир воздействует на наше бытие.

По мере того, как мы стараемся положить за правило практиковаться каждый день, медитация может оказаться затруднительной. Мы видим помысел: «Я чересчур беспокоен, чтобы сидеть и медитировать». Но мы даем себе возможность не действовать согласно этому намерению встать и развлечься. Полезно посидеть и понаблюдать за тем, как ум ищет удовлетворения и старается избежать неприятного. Поэтому мы сидим и наблюдаем свое беспокойство. Беспокойство становится медитацией. На самом деле наблюдение беспокойства может оказаться захватывающе интересной медитацией, потому что беспокойство и скука представляют собой различные аспекты одного и того же возбуждения внутри ума, который вновь и вновь хочет встать и что-нибудь сделать, чтобы осуществить свое желание. Но когда беспокойство и скука не в состоянии принудить нас к действию, когда мы дали возможность перемене занять место даже этих неудобств, тогда цепь связи слепого желания со слепым действием начинает распадаться. Мы более не обнаруживаем мыслей: «Зачем я это сказал? Почему не доверял себе? Как я мог позволить себе повторно впасть в это состояние?»

В попытках понять природу таких глубинных влечений мы можем отвести некоторое время для ежедневной медитации, для исследования самих себя. Я знаю многих людей, которые сидят лишь несколько раз в неделю, когда им этого хочется; а это значит, что они медитируют только тогда, когда присутствуют некоторые качества ума, когда их не отвлекают мирские влияния. Таким образом, они видят только легкий ум, ум, который хочет сидеть; они не видят ума, который причиняет нам наибольшие страдания, не видят рассеянного ума, желающего делать что-то другое. Они не видят ума, жаждущего удовлетворения, не видят подавленного ума, или одинокого, или даже беспокойного, обуреваемого желаниями, который заглядывает в холодильник или переключает телевизионные каналы и ищет себе развлечения. Они не видят ума, который хочет выйти на свободу. Поэтому они редко переживают великую силу медитации, когда она прорывается сквозь отрицательные состояния и неудобства и открывает обширную перспективу, где возможно освобождение от такого рабства.

Временами, когда мы пытаемся составить расписание своей ежедневной практики, мы можем испытать затруднения, желая сохранить время для медитации. До тех пор, пока мы не видим ценности медитации, нам, возможно, окажется трудно убедить себя в необходимости отвести утром и вечером время для исследования своего ума. Проявление таких чувств весьма обычно. Как-то в тюрьме Соледад наша группа обсуждала наилучший распорядок дня. Один из группы сказал, что он может себе позволить сидеть только двадцать минут утром, а вечером – вообще нет. А когда я спросил его, почему, он ответил, что у него-де очень много дел – работа, курсы французского языка, писанье писем, групповая терапия, любимые телевизионные программы, а потому времени нет. Другие члены группы рассмеялись и заметили, что поскольку он «сел» на пятнадцать лет, уж время-то у него есть. Острота этого случая ясно показала, как ум постоянно ищет удовлетворения за пределами себя и редко дает себе возможность стать свободным.

Когда твердо соблюдаешь ежедневность практики, то общая внимательность становится заметной и в ходе всего дня. Она не является специфической, ежемгновенной, такой, какой бывает во время сидячей медитации, – ведь наша повседневность так активна и полна старых привычек и отвлекающих факторов; однако постепенно механичность нашей реакции на окружающее попадает в свет осознавания и становится основанием для постоянной практики, будь то во время вождения автомобиля, приготовления пищи, ухода за детьми, ответов по телефону или заваривания чая. Все, что мы делаем, становится почвой для расширения внимательности.

Сначала мы обнаруживаем, что есть много такого, чего прежде не осознавали: к примеру, в ощущении руки на телефонной трубке мы не различали холодка пластмассы; или же, поднимая эту трубку, мы не замечали напряжения мускулов руки; мы не замечали прикосновения трубки к уху или даже намерения говорить. По мере того, как расширяется повседневная практика, осознавание раскрывается и охватывает больший объем нашей активности. Когда же эта общая внимательность окрепнет, мы, например, замечаем, что если у нас неожиданно появляется гнев, мы сейчас же осознаём его. Он узнан до того, как выразился в словах или в поступках, до того, как вышел из-под контроля. Мы замечаем, как автоматически исследуем сильные перерывы в потоке. Мы обнаруживаем, что чем раньше осознаём происходящее, тем больше наш выбор, какой путь избрать. И если мы видим, что вот-вот потеряемся в какой-нибудь мысли, в какой-то эмоции, в каком-то желании, мы все-таки располагаем моментом выбора: «Я делал это уже десять раз и потом всегда жалел о случившемся; и вот опять то же самое. Думаю, на сей раз я освобожусь от этого и увижу, что почувствую теперь».

Такая всеохватная внимательность служит общим мерилом; она появляется благодаря самопобуждению к более глубокому взгляду на себя. Болезненные отношения и желания, когда мы видим их приближение, имеют меньше возможности появиться в уме в состоянии полной зрелости. Имеет значение не столько то, что возникает в уме, сколько то, как быстро мы осознаем, как быстро обращаем внимание на присутствие этого, как скоро отпадает забвение в самоотождествлении. Достаточно даже секунды, чтобы различить захваченность каким-нибудь состоянием ума и радость, которая мгновенье спустя говорит: «Опять то же самое; как интересно, больше это меня так не увлекает!» Подобное чувство очаровывает, потому что постижение: «Как здорово! Я свободен от гнева!» – часто сопровождается признанием того факта, что в этот момент мы свободны от всего, – кроме гордости тем, как мы свободны.

Когда высокая ценность работы над собой становится более очевидной, мы подходим к практике с большей чистотой. Собственно, для того, кто изучает с чистыми мотивами, возможно приобрести многое даже у не вполне безгрешного учителя, – именно благодаря чистоте своей увлеченности. Такой ученик, достаточно чистый, чтобы не осуждать даже видимые недостатки своего учителя, хранит пришедшие через него чистейшие поучения и повсюду находит мудрость. И правда – именно чистота, бескорыстие и ясность намерения, которые мы вносим в практику, открывают нас для самых тонких аспектов учения. «Тайна» тайных учений – это наша готовность услышать то, что нам предложено, та «личная сила», о которой говорит Дон Хуан.

Есть история, иллюстрирующая важность нашего отношения к практике; в ней рассказывается о старом китайском крестьянине, который, после многолетних желаний обрести большее понимание, слышит наконец о том, что через их провинцию проходит известный наставник медитации. Закончив весеннюю посадку риса, он несколько дней идет пешком в поисках учителя; придя к учителю и его ученикам, он просит принять его. Днем ему дозволяют увидеть наставника. С величайшим смирением он предстает перед учителем и просит дать ему какую-нибудь практику медитации, чтобы он мог с ней работать, чтобы это дало ему какое-то прозрение, какое-то понимание загадок жизни, которые он видит повсюду вокруг себя. Наставник, увидев чистоту мотивов крестьянина, удовлетворяет просьбу и объясняет, что мантра, которую он собирается ему дать, облечена силой тысячелетнего употребления монахами в монастырях его родины. На свитке мастер пишет по-китайски: «ОМ МАНИ ПАДМЕ ХУМ». Крестьянин полон признательности и многословно благодарит мастера за помощь. Когда он собирается удалиться, мастер говорит ему: «Работай с этой мантрой каждый день и возвращайся ко мне через месяц – расскажешь, как у тебя идут дела».

Крестьянин возвращается домой и сейчас же развертывает свиток. Он начинает медленно читать мантру вслух и повторяет это несколько раз, чтобы лучше с ней ознакомиться. Но китайский иероглиф для слова «хум» по внешности очень сходен с иероглифом для слова «бык»; и вот крестьянин неправильно читает последнее слово. Он начинает внутреннее усвоение мантры следующим образом: «ом мани падме бык; ом мани падме бык; ом мани падме бык».

Он настойчиво трудится, чтобы поддержать действие мантры, снова и снова напоминает себе, что нужно возвращаться к практике; когда он пашет, он пашет для мантры; когда сидит, он сидит для мантры; когда он таскает воду, он таскает ее для мантры. И чем больше сил он отдает мантре, тем шире раскрывается его ум, тем глубже становится понимание. Проходят недели; ум становится все более ясным, он чувствует все большую признательность силе практики за раскрытие истины. Его жизнь расширилась, его взаимоотношения с женой и детьми лучше, чем когда-либо. К тому времени, когда ему нужно вернуться к наставнику, он чувствует себя счастливее, чем когда-либо прежде. Даже когда он снова идет по длинной дороге к стоянке наставника, он продолжает повторять мантру: «ом мани падме бык; ом мани падме бык».

Прибыв к учителю, он идет прямо к нему и говорит: «Я очень хочу поблагодарить вас за то, что вы дали мне эту практику. Целый день я повторяю: „ом мани падме бык, ом мани падме бык!“» Здесь брови мастера поднимаются вверх на два дюйма, и он восклицает: «Что такое?! Не „ом мани падме бык“, а „ом мани падме хум“. Наставник объясняет крестьянину, что тот каким-то образом неправильно понял мантру, данную ему мастером, что ему надобно чтить тот способ, которым она произносилась целые тысячелетия. Он велит крестьянину вернуться домой и заново начать практику.

После бесчисленных извинений крестьянин возвращается домой; он опечален и несколько пал духом. День за днем он старается ввести в ум новую мантру, но без особой пользы. Скоро он обнаруживает, что его ум наполнен смущением и сомнениями. Вернувшись к учителю в унынии и смятении, он умоляет его заново укрепить быстро разрушающуюся практику. Наставник улыбается про себя, признавая, что сила практики крестьянина заключалась в чистоте цели, которая во время их предыдущей встречи оказалась поколебленной. «Для тебя, – шепчет учитель, – мантра будет такой: ом мани падме бык; ом мани падме бык».

В ходе практики наступает такое время, когда чистота наших намерений будет всем, что мы имеем, и никакие слова не смогут оказать заметной помощи; когда вам кажется, что вы полностью затерялись и лишены надежды, просто отмечайте состояние болезненного смятения с терпеньем и какой-то глубокой нежностью; это все, что можно сделать. Когда мы просто сидим в данный момент, каков он есть, когда ум не обладает ясностью, и мы не обладаем способностью проникнуть через какое-нибудь глубокое препятствие, – такой способ действий может весьма великодушно дать нам возможность раскрыться для самих себя. Тогда мы просто практикуем сострадание и самоприятие, чтобы и далее очищать свой ум.

Самое большое, что может сделать книга, подобная этой, – подготовить нас к предстоящей практике. Чтение книги о медитации, как и чтение книги о плаванье, не перенесет нас на дальний берег. Слова так же пусты, как и помыслы; и только прямое переживание того, что происходит в данный момент, приводит нас к полному пониманию истины. Только благодаря собственному столкновению с препятствиями для нашей естественной мудрости мы начинаем постепенно пробуждаться.