Потанцуй со мной

Глава 1

Говорят, что ко всем детям в семье следует относиться одинаково. Маргарет Портер абсолютно точно знала, что наличие любимчиков, даже если не выделять их особо, приводит к охлаждению отношений между родными. Когда ее девочки были совсем крошками, она всегда следила за тем, чтобы они по очереди шли с ней за руку, по очереди толкали продуктовую тележку в магазине, по очереди выбирали кашу для завтрака. Так, чтобы ни одна из них не могла сказать другой: «Ты — мамина любимица».

Теперь, лежа в кровати и ожидая приезда старшей дочери Джейн, Маргарет наблюдала за Сильви, убирающей белье в шкаф. Ее младшей дочери исполнилось тридцать три года, но она была еще не замужем и в данный момент тщательно разглаживала каждую ночную сорочку, прежде чем сложить ее в идеальный прямоугольник. Не дай бог, одна крохотная складка, выбившийся рукав — рубашка встряхивалась, и все повторялось сначала.

Маргарет с удовольствием выпила бы чая, но не хотела отвлекать дочь. Своим молчанием она показывала Сильви, как сильно она ее ценит, что не сомневается ни в едином ее поступке. И все же женщина начинала нервничать. Закончит ли Сильви вовремя? Успеет встретить старшую сестру? Маргарет откинулась на подушки: так сложно оставаться без движения. Она успокаивала себя, пытаясь наблюдать за происходящим совершенно отстраненно, как будто она смотрела телевизор. Для постороннего наблюдателя они являли собой образец идеальных отношений, что возникают между матерью и дочерью: послушный ребенок, любящий родитель; из больших окон льется ласковый свет мартовского солнца.

— Проклятие! — пробормотала Сильви, уже в третий раз встряхивая голубую ночнушку из индийского шелка. — Никак не могу сделать все правильно.

— Может быть, ты просто повесишь ее? — робко посоветовала Маргарет. — Вместо того чтобы складывать. Мне кажется, на вешалке ей будет лучше.

Взгляд, которым наградила ее Сильви, можно было назвать только убийственным. Он заставил Маргарет содрогнуться. Не потому, что она боялась, что Сильви хочет ее смерти, а потому, что из лучших побуждений оскорбила дочь.

— О, милая, не обращай внимания. Я не хотела, — пробормотала Маргарет.

— Все в порядке, мам.

— Ты делаешь все просто потрясающе.

— Спасибо. — Сильви ласково улыбнулась. Маргарет приподняла голову, чтобы лучше видеть дочь. Это была улыбка, способная потопить тысячи кораблей. Сильви была необыкновенно красива, но прятала свою красоту — так поступали обе девочки, будто бы боялись привлечь чье-то пристальное внимание.

Их красоту превосходил только их ум. Сильви окончила Браунский университет, отучилась один семестр в Сорбонне. Джейн, поступившая в университет на два года раньше сестры, чем ее мать очень гордилась, бросила учебу. Вместо этого она открыла пекарню. В Нью-Йорке.

Сильви же осталась в Твин Риверзе, штат Род-Айленд. Она работала библиотекарем в средней школе Твин Риверза, где сама Маргарет занимала пост директора. Образование — прекрасное занятие для женщины: оно оставляет ум острым, лето — свободным, и к тому же ты всегда получаешь отличный пакет страховых пособий. Если женщина не собирается замуж (даже если и собирается), всегда стоит позаботиться о таких насущих мелочах, как страхование здоровья.

Ни одна из ее дочерей не вышла замуж, и хотя Джейн не получила высшего образования, Маргарет гордилась ее независимостью. Она полагала, что и сама послужила для них неплохим примером. Хотя она и была когда-то замужем, все-таки вырастила своих девочек самостоятельно.

Настенные часы громко тикали, и с приближением назначенного часа ей было все труднее сдерживать свое нетерпение. Обычно понятие «точное время» относилось к событиям медицинским или бытовым: вовремя принять лекарство, вовремя переодеваться. Но сейчас было время встречи долгожданного поезда Джейн. Она взглянула через комнату на Сильви, которая все еще занималась бельем и откашлялась.

— Что такое, мам?

— Разве тебе не пора? — Маргарет больше не могла сдерживаться.

— А я тебе не сказала? — спросила Сильви, не поднимая глаз и тщательно разглаживая пижамные штаны. — Джейн возьмет такси.

Маргарет приоткрыла рот от изумления. Она наклонилась вперед, как будто пытаясь выбраться из постели. Она бы поехала на вокзал сама, если бы могла.

— Что же… что она подумает? — воскликнула Маргарет. — Она обидится, она решит, что мы не ждем ее, она…

Сильви шаловливо улыбнулась и промолвила:

— Я пошутила. Я еду.

Маргарет тоже попыталась улыбнуться, но не смогла. Внутри все перевернулось, она как будто была не в себе. Нелегко быть матерью таких чувствительных девочек. Не забрать Джейн со станции — это означало создать вероятность того, что она уедет еще на десять лет.

— Маленькая скала готова? — спросила Маргарет.

— Маленькое что?

— Свадебный пирог.

— Мам, — сказала Сильви, откладывая белье и подходя к кровати, — что ты хочешь у меня спросить?

Маргарет улыбнулась, ощущая нарастающую панику. Она знала нужное слово, оно было вот здесь, на кончике языка.

— Мам? — настаивала Сильви.

Давным-давно, когда Маргарет считалась самым умным человеком в их маленьком городке (как Джейн годами позже, а затем и Сильви), у Маргарет случались подобные приступы. Она знала слово, она буквально видела, как оно пишется, как произносится, но порядок букв моментально ускользал от нее. Если же она сосредотачивалась, собиралась, то вспоминала.

— Готов ли… — снова начала Маргарет. Что-то должно быть готово. Она знала это, и все, что ей надо было сделать, это вспомнить, что именно. Тогда она сможет закончить предложение прежде, чем Сильви заметит что-либо. Она убеждала себя, что не хочет волновать дочь, но глубоко в душе таился иной страх: она не хотела, чтобы ее дочь отправила ее в тот же самый дом, в который она когда-то отправила свою собственную мать.

— Готова ли комната Джейн? — спросила Сильви, помогая ей, и Маргарет едва удержалась, чтобы не схватить Сильви за руку и не застонать от облегчения. Вместо этого она взяла себя в руки, как будто ничего серьезного не произошло. Может быть, Сильви даже не заметила.

— Да. Готова? Я уверена, что так. Ты такая славная, Сильви. Ты всегда так хорошо заботишься о доме, обо мне и…

— Готова, — спокойно ответила Сильви, поправляя книги на полке, чтобы они расположились в идеальном порядке.

— Дорогая, — сказала Маргарет, беря ее за руку. Она погладила маленькую руку, думая о том, что Сильви похожа на фарфоровую статуэтку. Когда она шла по школе или по пляжу, мужчины всегда оборачивались ей вслед. В свои тридцать три она все еще была потрясающе красива. Не то чтобы Джейн не была красивой, нет, просто ее красота была иной. Немного иной.

— Индивидуальности, — громко констатировала Маргарет. — Вы обе такие особенные, каждая по-своему.

— Не вставай с кровати, пока меня не будет, ладно? — попросила Сильви. — Я не хочу, чтобы ты упала.

— Обе такие милые, умные и талантливые. Я не могу поверить, что твоя сестра возвращается домой. Обе мои девочки снова будут под одной крышей.

— Ненадолго, — безразлично проронила Сильви, ее голос оставался холодным. — Не стоит ни на что надеяться, мама, ты же знаешь, что она очень занята.

Маргарет улыбнулась. Девочки были столь близки в детстве. Она была так счастлива, когда родилась Джейн, и просто в восторге, что сможет (когда выяснилось, что Сильви девочка, а не мальчик) подарить Джейн сестричку. Было несколько сложных лет, но теперь, когда девочки стали старше и вся семья снова соберется вместе, у всех будет шанс узнать друг друга получше, узнать заново.

— Это просто изумительно, — восторженно воскликнула Маргарет. — Я чувствую себя как Мэрми из романа «Маленькие женщины».

— У Мэрми было четыре дочери, а не две.

— Двух вполне достаточно! В моих девочках больше жизни, чем в любых четырех других. Кому нужно четверо, когда у меня есть ты и Сильви?

— Это я Сильви, мама, — с опаской исправила девушка.

Желудок Маргарет сжался:

— Я знаю. Я сказала «Джейн».

— Нет, ты сказала Сильви. Но забудь. Я знаю, что ты имела в виду.

— Ты уверена? Потому что я хотела сказать…

— Я знаю. Ты хотела сказать ее имя. Пока, мам. Скоро буду дома. Не вставай с постели.

— Не буду. О, ты так хорошо заботишься обо мне! — сияя, произнесла Маргарет. Она улыбнулась так широко, как могла, не забывая о свете в глазах. Сильви должна знать, как сильно она любима и ценима. Никакая другая дочь не посвящает своей матери столько времени и внимания. Она отказалась от многого, чтобы оставаться дома со своей мамой. Маргарет должна была отблагодарить Сильви до того, как Джейн приедет домой.

Никто не мог обвинить Маргарет в том, что у нее есть любимчики. Она допускала в жизни ошибки, но только не такие. Про себя она думала, что человеческая природа весьма несправедлива. Ведь, невзирая на то что человек борется со своими слабостями, у него всегда остаются определенные предпочтения. Если существует не одна, а две дочери, никто не удержится от сравнения, «взвешивания», суждения, выявления того, кто (открыто или тайно) дороже для твоего сердца.

Но жизнь всегда заставляет держать это в секрете.

Поезд задерживался. Как и следовало ожидать.

И не просто немного задерживался, а опаздывал на целых сорок минут. Видимо, в Кингстоне проводились путевые работы, и состав не появится в Твин Риверзе до половины четвертого. В принципе Сильви было все равно. Опоздание поезда давало ей возможность побыть одной. В последние дни у нее оставалось так мало времени на саму себя. Но она с нетерпением ждала того момента, когда вновь сможет увидеть свою старшую сестру. В какой-то степени задержка казалась символичной: если кто-то и мог заставить опаздывать целый поезд, так это была Джейн.

Она проверила дважды — взглянула на табло с расписанием поездов и осведомилась в справочном бюро. Сильви славилась своей пунктуальностью — она никогда не опаздывала.

Итак, у нее есть сорок минут в запасе: Сильви выгнала автомобиль со стоянки на дорогу № 1.

Технический прогресс изменил пейзажи Твин Риверза. Городу, зажатому между двумя реками в нескольких милях от залива Наррагансетт, пришлось нелегко пятьдесят лет назад, когда закрылись старые мельницы, обслуживающие текстильные мастерские. Но затем, в Крофтоне, расположенном на противоположном берегу одной из рек, открылся большой завод, и в Твин Риверзе появились новые предприятия, обеспечивающие работу этого завода.

Старые фермы, с уютными красными сараями, яблоневыми садами, черно-белыми коровами, уступали дорогу большим магазинам, супермаркетам, ресторанам… Вид на реку Уильямс и канал отныне перекрывали новые жилые дома и промышленные комплексы.

Но фруктовые сады по-прежнему оставались восхитительно красивыми. Скоро деревья оденутся в свой белоснежный наряд. Весна в долине была достойным зрелищем, и Сильви радовалась, что Джейн будет дома, чтобы увидеть это. Может, тогда она захочет остаться.

Сильви проехала мимо двух аллей, старой в Крофтоне и новой, более нарядной, в Твин Риверзе, — Джейн еще не была там. Сильви было интересно, что сделает сестра, когда узнает, как изменился город и его окрестности. Она проехала мимо начальной школы и младшей средней школы, куда они с Джейн ходили в детстве.

Затем они вместе посещали старшую среднюю школу Твин Риверза, где Сильви теперь работала библиотекарем. Она знала, что ее мать иногда задумывалась над тем, что бы случилось, если бы она переложила воспитание Джейн на плечи монашек из Сэкред Харт, возможно, им бы удалось укротить буйный нрав сестры. Ведь несчастье произошло сразу после окончания школы.

Сильви верила в то, что в мире все закономерно, что ничто не происходит просто так, даже когда кажется, что в происшедшем нет абсолютно никакого смысла. Она знала, что в мироздании существует определенный порядок, «система устройства вселенной». Ей нравилось думать, что хорошие поступки влекут за собой удачу, а плохие — страдания. Проблема заключалась в том, что плохие поступки отдельных личностей почему-то влекли за собой страдания людей хороших.

И все равно Сильви всегда поступала правильно. Возможно, именно это делало ее хорошим библиотекарем: она обожала порядок. В сумасшествии современного мира Сильви являла собой некий «островок» стабильности и спокойствия: она всегда могла найти то, что нужно, а затем положить находку на место. Ей нравилось помогать другим.

Сейчас она проезжала школу. Вот библиотека — шесть больших окон на втором этаже, прямо над главным входом. Ей казалось, что даже на улице она чувствует запах книг, канцелярского клея. Она ощущала покой и энергию, исходящую от учеников, что сейчас слушали лекции или делали домашнее задание. Вздохнув, она собралась уезжать. Но сначала надо кое-что проверить.

Машина Джона Дюфора стояла на стоянке, припаркованная на месте помощника директора. Он купил новый «субару» с полным приводом. Сильви знала, что кроме игры в «Скраббл» ему нравились лыжи и гонки на каяках. Скорее всего, он поедет на мощной новой машине куда-нибудь на природу, подальше от людей. Она надеялась, что с ним ничего не случится. В этом году около водохранилища к северу от Провиденса несколько раз видели черных медведей.

Посмотрев на часы, Сильви поняла, что пора возвращаться. Это займет ровно семь минут, — восемь, если она застрянет на светофоре у аллеи Стимбот. По мере приближения к станции ее желудок сжимался. Она не позволяла себе думать о сестре слишком много. Иногда ей казалось, что она больше никогда не увидит ее: Джейн теперь живет в Нью-Йорке, она поменяла свой родной городок на сияющий мегаполис.

Впрочем, Сильви прекрасно понимала, почему Джейн так не хотелось возвращаться домой, после того что здесь произошло. В какой-то степени для всех было бы лучше, если бы все оставалось, как есть. Но сейчас мама оказалась в беде, и ей нужны были обе дочери, чтобы помочь и решить, что делать дальше. Сильви вымоталась, занимаясь всем одна.

Через четыре с половиной минуты прибудет поезд. Сильви дрожала от нетерпения и липкого страха. Она с трудом могла поверить в то, что происходит. Она не осмеливалась представить, что сестра действительно приезжает — она не спала всю предыдущую ночь, ожидая телефонного звонка и боясь услышать извиняющийся голос Джейн, сообщающий, что в последнюю минуту все изменилось. И Сильви бы все поняла и простила.

Но телефон не зазвонил, Джейн ничего не отменила. Ее старшая сестра возвращается домой.

Сильви было интересно, сколько времени понадобится, чтобы она снова уехала.

Поезд мчался вдоль побережья от Нью-Йорка к Провиденсу, и всю дорогу до Бостона за окном мелькали города и деревни, поля и болота. Когда состав, двигающийся на восток, проходил между рекой и заливом, его гудок разнесся по всей долине Твин Риверза.

Дилан Чэдвик, работающий в саду, отвлекся на резкий свистящий звук. Когда Дилан слышал перестук колес, он всегда представлял себе Аманду и Изабелл, сидящих в купе. Он воображал, что они уехали куда-то далеко и теперь путешествуют по прекрасным, затерянным местам, смотрят мир и ждут, когда он найдет их. Он вспоминал последний день, как они трое разместились в машине, едущей через Манхэттен к станции Пенн.

Они почти уже доехали. Он должен был предъявить свой значок, посмотреть, как они садятся на поезд, помахать им вслед. Они бы позвонили ему из отеля «Лонгвуд», когда добрались бы до Вилмингтона. Но они даже не выехали из Нью-Йорка. Даже не проехали Тридцать третью авеню.

Прихрамывая, Дилан нес через сад стремянку, прихватив с собой необходимый садовый инвентарь. Его вторая жизнь, жизнь фермера, отвергала значки, «плохих ребят» и стрельбу. В ней были лишь яблони, корни, веточки и завязи, удачные посадки, прививки, сбор урожая. В ней были пчелы.

Все отложенные средства, а также деньги, полученные по страховке, он потратил, чтобы выкупить эту землю, когда-то принадлежащую отцу. Дилан ожидал, что возвращение блудного сына, вернувшего семье сто акров прекрасного сада, не пройдет незамеченным; он верил, что его брат и золовка будут рады видеть его. Но все сложилось не так, как он надеялся. Хозяйство брата (подарок старика, когда тот еще был жив) примыкало к его собственному, но родственники редко появлялись в его владениях. Дилан стремился воплотить в жизнь мечты отца, и брат с женой не препятствовали ему, но и не пытались помочь.

Они регулярно приглашали Дилана на праздничные обеды, в школу к их дочери на просмотр школьных спектаклей и постановок. Это, в свою очередь, оказалось сложным для Дилана: Хлоэ была ровесницей Изабелл. И каждая пьеса, каждый концерт, каждая забава девочки, напоминали ему о любимой дочери. У них с Хлоэ возникла особая связь — она зиждилась на схожести ее и Изабелл. Но иногда Дилану было слишком тяжело видеть малышку, и он понемногу отдалялся от родственников. Брат и золовка всё замечали, но никак не реагировали.

Снова прозвучал гудок поезда.

Дилан прислонился к стволу старого дерева, он слушал. Он, как наяву, видел свою жену и дочь, сидящих в уютном купе вагона, читающих книги или, быть может, играющих в карты. Любила бы Изабелл сейчас карты? Она очень их любила в одиннадцать лет, в год своей смерти.

Вернувшись к работе, Дилан сначала осмотрел крону дерева, затем установил стремянку, с трудом залез на нее и принялся обрезать ветви так, чтобы солнечный свет попадал и на нижние листья и плоды.

Поздний март считался самым подходящим временем года для первого подпиливания деревьев. Это был своеобразный «период покоя», когда уже отступили зимние холода, но еще не пришло настоящее тепло весны. Время обрезать кроны, спиливать все мертвые и больные деревья, сжигать высохшие яблоки, и так насколько хватит сил. Дилан часто работал от зари до заката, а иногда продолжал трудиться даже в темноте, при полной луне, пытаясь вернуть саду его былое великолепие.

Период покоя. Когда все спит. Иногда спит лишь до прихода весны, набираясь жизненных сил, иногда много дольше.

Балансируя на стремянке, стараясь не обращать внимания на пульсирующую боль в ноге, перемежающуюся с онемением, Дилан потянулся за пилой для подрезания ветвей. Он вспомнил те времена, когда еще мальчишкой бывал здесь вместе с отцом, возможно, у этого самого дерева.

«Следуй правилу третей, — наставлял его отец. — Убирай примерно треть веток каждые три года. Им понадобится больше одного года, чтобы вырасти заново». Мальчик так любил эти неспешные поучения отца, постоянно потягивающего крепкий сидр из большой кружки.

От своего отца Дилан узнал и то, что ветви нужно подрезать именно в период покоя.

Гудок поезда отвлек Дилана от мыслей о работе, отвлек от этого мартовского дня, отмеченного первыми признаками приближающейся весны. Теперь звук был далеким, поезд, должно быть, уже тормозил около станции Твин Риверз. Он подумал о том, кто садится на него, кто сходит. Возможно, прямо сейчас где-то воссоединяются какие-нибудь семьи.

Какие-нибудь семьи. Счастливые. Другим не так повезло.

Период покоя.

Джейн Портер прижала лоб к стеклу вагонного окна. Она вглядывалась в знакомый пейзаж. Она знала эти покатые холмы и открытые равнины так же, как знала свое дыхание. Появилось слишком много новых домов, слишком много срубленных деревьев, но она смотрела сквозь них на бескрайние просторы, на яблоневые сады, искривленные старые деревья с робко розовеющими ветками.

Покидая Нью-Йорк, она чувствовала себя странно. Ей не нравилось летать, так что она решила добраться на метро до станции Пенн, а затем сеть в поезд и отправиться вдоль береговой линии Коннектикута до центрального Род-Айленда. Какая-то ее часть надеялась, что она просто съездит домой, поможет Сильви сдать мать в дом престарелых и уедет, уедет как можно быстрее. Эта часть ее надеялась, что она просто сделает дело и вернется в Нью-Йорк.

Другая ее часть — та, что повесила на двери пекарни табличку «ушла на рыбалку», помогла подыскать ассистентке новую работу и оставила сообщение постоянным клиентам с адресом ее конкурента, — знала, что это невозможно.

Разве мудрецы не утверждают: нельзя два раза войти в одну и ту же реку? Джейн выросла в деревне, тогда Твин Риверз был еще деревней, прежде чем появились все эти новые дома и аллеи, и она не раз наблюдала, как птицы строят гнезда. Она лазила по деревьям, чтобы сосчитать яйца, и смотрела, как птенцы вылупляются, растут, а затем улетают.

«Почему они не возвращаются?» — плача, спрашивала она у матери, когда три птенца дрозда, вылупившиеся в мае, исчезли в июне.

«Таков порядок в мире, — ответила мама, обнимая ее. — Маленькие птенцы постепенно учатся летать, потом они улетают, чтобы свить собственные гнезда и отложить собственные яйца. Как и человеческие дети — ты еще увидишь».

«Я никогда не уеду», — пообещала Джейн в тот день.

«Ты уедешь, — сказала мать, — так предназначено».

Джейн упрямо потрясла головой, не прислушиваясь, как обычно, к словам матери.

— Остановка Твин Риверз, — объявил кондуктор: — Пассажиры, пройдите в конец вагона. Будьте осторожны при выходе из поезда, и спасибо, что вы воспользовались услугами Атмарка.

Джейн встала и сняла с полки свою сумку. Затем, осторожно, она достала большую коробку с тортом. С трудом разогнувшись после долгой поездки, она закинула рюкзак на плечо и прошла в конец вагона. Когда кондуктор предложил ей свою помощь, она лишь встряхнула головой. Для этого она была слишком самостоятельна; пусть он поможет другим, кто действительно нуждается в помощи.

На выходе Джейн прикрыла глаза ладонью от яркого света и оглядела платформу. На ней было совсем немного встречающих, и она сразу увидела Сильви. Ее сердце сжалось. Маленькая сестричка.

Джейн не видела Сильви уже два года, и та совсем не изменилась: светящаяся блондинка, красивая, как кинозвезда. Но Сильви, естественно, об этом не догадывалась и одевалась, как во времена Великой депрессии: длинные цветастые платья и шерстяные кофты.

Сильви бросилась к ступеням поезда. Джейн уронила рюкзак и осторожно опустила коробку с тортом, затем крепко обняла сестру. Волосы Сильви пахли апельсинами. Она покраснела, и ее щеки были мокрыми. Как и у Джейн. Они обе незаметно вытерли слезы о плечи друг друга, затем подняли друг на друга уже сухие глаза.

— Твой поезд опоздал, — сказала Сильви, хотя это и не прозвучало как обвинение, просто для поддержания разговора.

— Я знаю. Прости.

— Хорошо доехала?

— Да, спасибо.

— Что это за наряд? — спросила Сильви, улыбаясь и дергая Джейн за черный кожаный рукав.

— Ты про пиджак?

— Хочешь выглядеть как ребенок? Или, наоборот, пытаешься казаться непробиваемой? — спросила Сильви, улыбаясь, чтобы смягчить свои слова. Это была традиция семьи Портеров.

Джейн улыбнулась ей в ответ, удерживая колкость: «А ты стремишься выглядеть, как Ребекка с фермы Саннибрук, вплоть до сорока?» Вместо этого она подняла сумку и коробку, Сильви не пошевелилась, чтобы помочь. По дороге к стоянке Джейн спросила:

— Как там мама?

Улыбка Сильви испарилась.

— Не очень хорошо, — ответила она. — Она упала и чуть не сломала себе ногу. С ее диабетом риск подхватить инфекцию всегда повышен. К тому же доктор, который ее осматривал, подробно описал все полученные раны.

— Вдруг он доложит на тебя в полицию?

— Это не смешно, Джейн!

— Я знаю, прости, — быстро сказала Джейн, но щеки и губы Сильви остались плотно сжатыми. — Я знаю, ты заботишься о ней.

— Я бросила свою карьеру ради этого.

Джейн кивнула. «Без комментариев», — подумала она. Вместо этого она сказала:

— Я просто пошутила. Это было глупо. Давай не будем ссориться.

— Мы еще даже не в машине, — отметила Сильви, — это начинается в ту же минуту, как ты попадаешь домой.

— Я знаю. — Джейн чувствовала, как сжимаются ее плечи. — Мне действительно жаль.

Сильви кивнула. Она открыла багажник, и Джейн закинула внутрь свою сумку, но торт сестра продолжала прижимать к груди. Они обе потянулись закрыть дверь, и Джейн увидела их руки рядом — они были абсолютно одинакового размера и формы. Руки сестер. Ей захотелось снова обнять Сильви и никогда не отпускать ее. Живя в городе, она скучала по своим родственникам. Ей не хватало этих порой изнуряющих семейных связей. Больше всего ей не хватало ее сестры.

— Осторожней с мамой, — предупредила Сильви, — не напоминай ей о прошлом, ладно? Она может расстроиться слишком сильно.

— Я не буду ее расстраивать, — ответила Джейн.

— Хорошо. Она не перенесет этого.

— Ладно.

— Я так понимаю, в этой коробке торт? — Сильви бросила взгляд на колени Джейн.

— Да.

— Ты забыла, что у нее диабет?

Джейн не ответила. Она помнила, что когда-то ее мать позволяла себе съесть немного печенья, кусочек пирога или торта, хотя ей и кололи инсулин. Не очень часто, но иногда.

— Мне просто хотелось привезти ей что-нибудь. Это единственное, что я могла сделать…

— Она стала такая забывчивая, никогда не примет инсулин, если я не напомню. Ее ноги в плохом состоянии. И когда она идет, она шатается. Она становится все хуже, Джейн… — Голос Сильви сорвался.

— Мы сделаем что-нибудь, Сил, — бодро заявила Джейн. Она посмотрела сестре в глаза. Связь между ними была слишком сильной, она не требовала слов. Слова, наоборот, только мешали. Так, беззвучно, они сели в машину. Сильви настроила радио на любимую классическую волну. Джейн выключила приемник и повернулась лицом к окну, она продолжала прижимать к своей груди белую коробку.

Она рассматривала дома и машины, лица людей на улице. Женщина ничего не могла с собой поделать. Всего десять минут в Твин Риверзе — и она уже совершила нечто, что не понравилось Сильви. Джейн не знала, куда она смотрит, но она искала признаки прошлого.

Если Сильви даст ей машину, завтра она поедет в Крофтон.

Глава 2

Маргарет сидела на кровати, ноги закутаны в пушистый белый плед, и смотрела на самый потрясающий торт, какой она когда-либо видела.

— Он слишком занятой, чтобы его есть, — промолвила она, молитвенно сложив руки.

— Слишком красивый, — поправила Сильви.

— Да, — задумчиво произнесла Маргарет. Торт напоминал птичье гнездо. Коричневые палочки и травинки сложены вместе, веточки из жженого сахара по бокам и сверху, а внутри три голубых яйца.

— Гнездо дрозда. — Она посмотрела на Джейн: — И ты везла его от самого Нью-Йорка?

Джейн кивнула. Она такая худенькая. Кожа бледная, почти прозрачная. Волосы прямые, обрезаны чуть пониже плеч. Почти черные, цвета самых темных палочек в птичьем гнезде. Рядом с ней светлые волосы Сильви просто сияли.

— Поверить не могу, что ты испекла его сама, — сказала Маргарет. Она ткнула пальцем в торт, ожидая почувствовать колючую сухую траву, но вместо этого обнаружила лишь мягкое тесто и крем. Она уже хотела облизать палец, но Сильви протянула ей платок.

— Сильви!

— Сахар в твоей крови сегодня повышен, мам, — сказала Сильви, вытирая ей палец, — ты просто посмотри, ладно?

— Кому надо смотреть на торт? — спросила Маргарет обиженно и немного изумленно, поворачиваясь к Джейн. — Зачем же ты пекла мне торт, если знала, что я все равно не смогу даже попробовать его?

— Я подумала, один кусочек не навредит, — сказала Джейн.

Они обменялись взглядами без слов, как было принято в их семье. Умоляющая улыбка Маргарет, и Сильви передернула плечами.

— Один кусочек. Очень тоненький.

Честь разрезать торт выпала Джейн, для этого она взяла чистый серебряный нож, такой же, как на свадьбе Маргарет и их отца. Отрезав тонкий, почти прозрачный кусочек, девушка положила его на тарелку. Себе и сестре она отрезала куски побольше, убедившись, что Сильви достанется одно из голубых яиц.

— Чем хорош торт двухдневной давности, — ухмыльнулась Джейн, — так это тем, что его легче резать.

— Ммм, — Маргарет позволила торту растаять у себя на языке, — это потрясающе.

— Точно, — согласилась Сильви.

Довольная Джейн улыбнулась. Они ели в полной тишине. Маргарет давно не получала такого удовольствия.

— У меня вопрос, — начала Маргарет, — почему здесь три яйца?

— Не знаю, — сказала Джейн, — я думала о перелетных птицах… о том, как они улетают далеко-далеко, а потом возвращаются домой.

— Два подошло бы лучше. Одно для тебя и одно для Сильви. Мои птенчики.

— Птенчики, — Сильви улыбнулась сестре, — мама зовет нас птенчиками. Помнишь, когда-то она звала нас цыпочками?

— Но почему три яйца, — спросила Маргарет, что-то не давало ей покоя, она сама не понимала, почему так настойчиво повторяет этот вопрос, — когда у меня только две дочери?

— Одно для меня, одно для Джейн и одно для тебя, — предположила Сильви.

— Думаю, для композиции, — сказала Джейн.

— Да, — согласилась Сильви, — так красиво.

— Или одно для пропавшего ребенка, — рассеянно произнесла Маргарет.

Джейн промолчала. Она не поднимала глаз и продолжала есть свой торт. Маргарет наблюдала, как она задумчиво собирает веточки вилкой и подносит их ко рту.

— Видишь, что случается? — произнесла Сильви обвиняющим тоном, — ей нельзя слишком много сахара.

Она забрала у Маргарет пустую тарелку и со стуком поставила ее обратно на стол. Затем направилась прямо к буфету и стала по очереди выдвигать ящики в поисках принадлежностей для проведения теста на сахар.

— У меня слегка кружится голова, — сказала Маргарет, откидываясь на подушки. Они были мягкими, как облака, в белоснежных наволочках. Сильви знала, что Маргарет обожает белое постельное белье, и старалась угодить матери. Маргарет вздохнула, комната плыла перед глазами. Она знала, что дело, скорее всего, не в сахаре, а в напряжении, которое она чувствовала между девочками.

— Мам, — позвала Джейн, ставя свою тарелку и беря Маргарет за руку.

— Простите. — Сильви села рядом с Маргарет, чтобы провести процедуру.

Маргарет закрыла глаза. Зачем она вообще задала этот вопрос? Откуда он появился в ее голове? У нее есть две дочери — все, чего она хотела. У нее есть фотография ее самой, в десять лет, с Лолли, ее любимой куклой. Родители взяли ее на пикник в Уотч-хилл. Они катались на карусели, играли, ели лимонное мороженое. Но внезапно налетел шторм, и родители так быстро потащили ее к машине, что она оставила Лолли там, на скамейке под дождем.

— Я бросила ее, — прошептала Маргарет, дрожа.

— Кого, мам? — Джейн по-прежнему держала ее за руку.

— Лолли. Мою куклу. Ты можешь найти ее?

— Твоего пропавшего ребенка? — грустно спросила Джейн.

— Хватит! — воскликнула Сильви.

— Конечно, — ответила Джейн, — я найду ее для тебя.

— Она тоже должна попробовать торт. — Маргарет улыбнулась.

— Конечно, должна, — согласилась Джейн.

— Смотри, — Сильви закончила тест, — слишком высокий показатель сахара. Я рада, что все мы съели по одному кусочку, но теперь снова пора садиться на диету, верно?

— Абсолютно, — ответила Джейн. Она сжала Маргарет руку, потом встала потягиваясь.

Ее рубашка выбилась из черных джинсов, открывая полоску по-девичьи плоского живота. Маргарет дотянулась, чтобы пощекотать ее, и Джейн улыбнулась.

— Я делала так, когда ты была маленькой.

Джейн кивнула. Они посмотрели друг другу в глаза, и Маргарет вдруг показалось, что она возвращается назад, в прошлое, в то время, когда Джейн только родилась… маленькая куколка появилась на свет. Маргарет старалась обнять ее при любой возможности. Она не хотела выпускать ее из рук. Глядя в темно-синие глаза дочери, Маргарет могла поклясться, что видит там мудрость всех женщин всех поколений. У ребенка не бывает такого холодного и чистого взгляда. И Джейн по-прежнему смотрит так же…

— У тебя старая душа, — сообщила Маргарет.

— Правда?

Маргарет кивнула. Ей казалось, что когда она смотрит в глаза старшей дочери, мир переворачивается. Сильви молчала, но Маргарет знала, что она наблюдает за ними. Ее девочки были замечательными — умные и успешные. Но они могли быть такими неуверенными в себе.

В этом Маргарет винила только себя. Она знала, что обманывала своих дочерей. Прежде всего выбрав неправильно мужа. Их отец был… неадекватным человеком. Постоянно отсутствующий коммивояжер, он приходил и уходил, когда хотел. Чаще уходил. Довольно рано Маргарет осознала, что ей придется много трудиться, чтобы самой обеспечивать семью. Ей предложили должность преподавателя в колледже, но она решила, что стоит найти еще какую-нибудь работу, например в местной средней школе.

Так Маргарет и поступила. Она была зачислена в колледж в Род-Айленде и одновременно преподавала в младшей школе, иногда замещая других учителей. К счастью, ее мать жила поблизости, и девочки часто оставались у бабушки. Что бы Маргарет делала без своей матери, она просто не представляла…

У девочек было счастливое детство, в этом не могло быть сомнений. Отец ушел от них, когда Джейн исполнилось одиннадцать, а Сильви девять. Маргарет знала, что его уход оставил след в их душах, но его присутствие! Оно ранило сильнее, чем его уход. Он пил, распутничал, пропадал неизвестно где, и потом все эти их ссоры: дочерям так часто приходилось утешать ее, когда она плакала. Маргарет всегда внушала себе, что ее девочки получали достаточно любви и тепла от нее и ее матери… и у них все так прекрасно складывалось в школе, да и во всем, за чтобы они ни брались. Неожиданная выходка Джейн поразила всех окружающих.

Сейчас, глядя в синие глаза Джейн, она думала о том, что они повидали. Манхэттен находился в миллионе миль отсюда, какой странный выбор для маленькой девочки, которая так любила птиц и природу…

— Где ты была, дорогая? — услышала Маргарет свой собственный вопрос.

— Жила своей жизнью, — мягко ответила Джейн.

Сильви вздохнула.

— Но теперь ты дома, — сказала Маргарет.

— Дома.

Казалось, больше сказать нечего. Никто не проронил ни слова. Маргарет была довольна. Она закрыла глаза, в уголках губ все еще сохранялся сладкий привкус. Она думала о Лолли. Она любила эту куклу. Никто не знал, как сильно она по ней скучала. О, как она плакала в ту первую ночь…

— Можно я возьму машину? — спросила Джейн.

Сильви мыла тарелки из-под торта. Раковина была полна воды, и руки Сильви погружены в нее по локти.

— Я не знаю, вписана ли ты в страховку.

— Страховку?

— Она на мамино имя.

— Но ты же ездишь на ней?

— Да, потому что я живу в этом же доме.

— Ну, — сказала Джейн, улыбаясь, — у меня все еще есть здесь комната. Страховая компания не знает, может, что я переехала обратно домой. Думаю, если что, мы можем просто сказать, что я тоже здесь живу. Что случилось с твоей машиной?

— Я продала ее, — сказала Сильви, передавая Джейн тарелку, чтобы та вытерла ее. — Когда я уволилась из библиотеки, нам пришлось потуже затянуть ремни.

— Ты любила ту машину, — сказала Джейн.

Три года назад вместо рождественской открытки сестра прислала ей свою фотографию в красной шапке Санта-Клауса около старого зеленого «MGB» с опущенной крышей.

Сильви передернула плечами:

— Мамина машина нормальная. Главное, что она ездит. Кабриолет все равно был не особо практичным.

Джейн вытерла последнюю тарелку. То, что Сильви продала такую замечательную машину — английскую, экстравагантную и непрактичную, — сильно удивило ее. Джейн была счастлива, что Сильви ездит на такой романтичной машине, а теперь узнала, что та избавилась от нее.

— Так ты не против, если я возьму машину? — снова спросила Джейн.

Сильви ставила тарелки в буфет. Ее губы были плотно сжаты, как будто она не могла придумать другой причины, почему Джейн не может взять машину. Джейн молча ждала, облокотившись на стол.

— Нет. Но это твой первый день дома… я думала, ты устала. Если хочешь — бери.

Джейн взяла ключи и устремилась к двери. Она сняла с вешалки свой кожаный пиджак, накинула его на плечи. Ее сердце сжималось, она знала, Сильви ждет, что сестра позовет ее с собой.

— Куда ты, кстати? — спросила Сильви, — уже темнеет…

— Просто проедусь. Осмотрюсь немного, — ответила Джейн, сжав ручку двери. Если она обернется и посмотрит Сильви в глаза, то придется все же позвать ее. Сердце начало колотиться. Она знала, что Сильви хочет спросить еще о чем-то или предупредить ее. Но она не обернулась, и прежде, чем Сильви произнесла хоть слово, Джейн выскользнула наружу.

В небе стояла полная луна, ее серебристый диск просвечивал сквозь кроны деревьев. Дилан провозился в саду допоздна, стремясь переделать как можно больше дел, прежде чем сок снова заструится по веткам деревьев. Он провел весь день, отпиливая мертвые и поврежденные сучья, отсекая неправильно растущие ветки.

Даже в темноте, лишь при свете луны, он мог полюбоваться деревом, над которым только что закончил трудиться, оно приобрело идеальную форму — никаких сухих веток в кроне.

Возрождение яблоневого сада стало для Дилана символом восстановления мирового порядка. Ему казалось, что он претворяет в жизнь теории идеализма. Превращает что-то дикое, разросшееся, опасное в нечто совершенное. Дилан помнил время, когда у него самого были столь прекрасные идеалы. Сочетание надежды и глупости в космических масштабах.

Подняв пилу и перекинув ее через плечо, он медленно побрел к дому. Земля была еще слишком твердой, и, наступая на камни, он чувствовал острую боль, пронзающую его поврежденную ногу. Иногда он мог даже почувствовать разрывную пулю: в тканях плотно «засели» металлические осколки. Он велел себе прекратить жаловаться и подумать об Изабелл. Его мысли смешивались, проносились в голове на огромной скорости. Еще один день в саду. Полное одиночество. Если бы ему было с кем побеседовать, продолжались бы эти странные разговоры с самим собой?

Дилан подумал, не зайти ли ему в гости к брату. Он жил совсем рядом, всего в полумиле отсюда. Дилан всегда очень серьезно относился к родственным узам. Ужин уже прошел, должно быть, Эли заканчивает мыть посуду, а Шерон помогает Хлоэ с ее домашней работой.

При этой мысли он вздрогнул, осознавая, что сейчас, пожалуй, не время для визита. Вид Хлоэ, возбужденной из-за теста по истории, или отметок, или еще чего-то, происходящего в ее жизни, мелодия, которую она играет на скрипке, с этим сводящим с ума: «Дядя Дилан! Послушай-ка! Моцарт», — все это было больше, чем Дилан иногда мог выдержать. Сегодня, когда пришла весна и воздух вновь наполнился воспоминаниями об Изабелл, он точно не выдержит.

Раздались шаги, Дилан остановился. Он огляделся, кто бы это мог быть? Каждую осень в сад забирались дети, чтобы нарвать яблок, летом они просто могли устроить здесь пикник, а когда весной таял снег, по саду разъезжали байкеры. Но на дворе стоял март. Слишком холодно для всего этого.

Луна поднялась, и Дилан увидел оленя. Небольшие белые козочки и черные медведи порой забредали на территорию сада. Когда было тепло, они лакомились фруктами прямо с деревьев или же выкапывали их из-под снега зимой. Наблюдая за оленем, Дилан задержал дыхание.

Обычно олени встречались большими группами, но этот был один. Где его семья? Он гордо стоял в свете луны, глядя Дилану прямо в глаза. Встреча двух мужчин. Интересно, чья это территория?

Снова раздался шум, и откуда-то выскочили два молодых козленка. Олень инстинктивно подался назад, развернулся и поспешил прочь. Нога Дилана ныла, а плечо болело под тяжестью пилы. Он долгое время смотрел вслед гордому животному, смотрел, пока не начали болеть глаза, а потом задумался — видел ли он вообще оленя, или лунный свет одурачил его.

Диск луны казался ярко-белым, ее свет — острым. Его мать часто называла мартовскую луну «Полная воронья Луна». Она полагала, что вороний грай предвещает конец зимы, и потому любила этих птиц. Учитель биологии в колледже, она уважала науку и обожала разные истории и легенды.

— Язык ворон очень богат, — учила она его, — каждый звук имеет свое значение и показывает, насколько умна эта птица. Вороны по-особому относятся к своим семьям. Они почитаю предков, свободно передвигаются по миру. Они переносят души людей из тьмы к свету.

Стоя неподвижно и глядя на «воронью Луну», Дилан прищурил глаза и прислушался. Он слышал кваканье лягушек, вдалеке карканье ворон. Он хотел, чтобы это было правдой, про души…

Внезапно, он услышал шум мотора. Может быть, это мать Моны подвозит Хлоэ домой или еще кто-нибудь возвращается с работы. Он подошел к обочине и увидел фары. Машина ехала медленно. Он заметил, что она голубая, возможно, маленький грузовичок. Окна были открыты — из магнитолы лилась музыка. Пела Эммилу Харрис. Он заметил женщину за рулем, темные волосы падают на лицо, одна рука выставлена в окно, темная кожа пиджака переливается в лунном свете.

На какую-то секунду ветер откинул волосы с лица, и она заметила его, повернув голову. На мгновение она застыла, совсем как олень. Их взгляды пересеклись, затем она нажала на газ и поехала быстрее. Хотя он никогда не видел ее раньше, она показалась ему знакомой.

Продолжив путь домой, он вспоминал ее локоть, высовывающийся в окно. Он был сине-черный, блестящий, острый, готовый к драке — совсем как крыло ворона.

Джейн нашла нужный дом.

Она не была там целые годы, так что ей пришлось изучить карту в Интернете. Для этого она ввела в поисковую систему фамилию, город и штат: «Чэдвик, Крофтон, Род-Айленд» — и ее компьютер выдал ей отличную карту с точными указаниями.

Давным-давно, во время одного из визитов домой, она посмотрела имя в телефонной книге. Она купила карту долины Твин Риверз — яблоневые сады и дикий лес. Это было как раз перед тем, как она уехала в Нью-Йорк. Ее не было так долго — четырнадцать лет, — и она почти забыла дорогу к этому месту.

Карта была просто отличной: дом она сразу нашла на краю огромного сада, с миллионом яблоневых деревьев. Фамилия «Чэдвик» немного смутила, в Крофтоне проживало несколько Чэдвиков, включая учительницу, Виржинию Чэдвик. Также, кроме Эли и Шерон, был некто по имени Дилан, живущий на той же улице.

Но этой ночью Джейн искала дом именно Эли и Шерон и потому продолжала движение по пустынной дороге. Ее руки на руле дрожали. Воздух был напоен запахом яблок — цветы вот-вот появятся на ветках, яблоки, упавшие зимой, разлагались в перегное. Запах был резким, горячим и пьянящим. А она итак была опьянена мыслью о том, что возвращается туда, где ее вообще никогда не должно было быть.

Она взглянула на сад, на все эти старые, но прекрасные деревья, чьи корни уходили глубоко в землю, как будто надеялась, что они могут похоронить ее.

Глядя прямо на нее, под яблонями стоял мужчина.

Ее сердце почти остановилось, когда она увидела его. Он был высокий, худощавый, с широкими плечами, в руках пила и лопата, блестящие в свете луны. Он смотрел, не мигая, он казался волшебным стражем деревьев.

У Джейн пересохло во рту, как будто ее застали за чем-то нехорошим. Его лицо ничего не выражало, но Джейн представила себе, что он обвиняет ее, так же, как мама и Сильви.

Нажав сильно на газ, она проехала мимо; по дороге молодой женщине встретилась небольшая заброшенная ферма. Когда она достигла места назначения, дома, который она так часто представляла себе, так часто видела на карте, ее сердце зашлось сумасшедшим стуком, ей приходилось дышать глубоко-глубоко. Она припарковала машину перед домом № 114 Барн Суаллоу Уэй и уставилась на него.

Дом был маленький и белый. Окна по-прежнему обрамляли темно-зеленые рамы. Кое-что новое — на входной двери висел венок. Почтовый ящик «поменял» цвет и стал синим, с белыми буквами, гласящими; «Семья Чэдвик». Внизу в доме горел свет. Наверху было освещено лишь одно окно, с розовыми занавесками. Джейн смотрела очень долго, дом выглядел так, как будто в нем жили неплохие люди. Ее дыхание почти восстановилось.

Точнее, восстановилось настолько, насколько это вообще было возможно: у нее всегда была некоторая задержка дыхания, его ритм никогда не совпадал с ритмом сердца, как будто внутри что-то сломано и это нельзя починить. Она подумала о часах, упавших с полки, со стрелками, которые двигались и показывали время, но двигались с треском — как если бы какая-то незначительная деталь механизма отвалилась и застряла внутри.

Сейчас она чувствовала этот сбой еще сильнее, чем обычно. Было сложно и вдыхать и выдыхать. Она знала, что-то внутри нее сломалось много-много лет назад. Она не хотела верить в то, что нельзя все вернуть на круги своя.

Здесь же все и так казалось на своем месте.

Присутствие Джейн ничего не изменит. Она такая эгоистка, она прямо слышала вопрошающий голос матери: «Тебе надо быть такой эгоистичной? Ты хочешь разрушить чужую жизнь?»

Нет. Ответ — нет, она не хочет. Никогда не хотела. Вот почему она стала пекарем, чтобы делать жизнь слаще и счастливей. Чтобы печь свадебные пироги и пирожные для детей, когда они идут в школу, и кофейные торты для влюбленных пар, но особенно торты для дней рождений. Прекрасные, великолепные, волшебные торты в форме сказочных замков, диких лесов Амазонки, океанского берега или птичьего гнезда…

Это была специальность Джейн.

Выехав на дорогу, она обернулась. На какой-то момент, она притормозила, глядя на розовые занавески. Интересно, какие торты они дарят на день рождения Хлоэ, ведь так ее зовут?

Она глубоко вздохнула, вспоминая мужчину в яблоневом саду. Это был Эли или Дилан? В любом случае его вид в некоторой степени успокоил ее. Он как будто бы был начеку, охранял…

Людям нужно, чтобы за ними присматривали.

Медленно проезжая вдоль улицы, она поняла, что неосознанно ищет то место, где видела его. Она могла бы ему улыбнуться. Но мужчины там уже не было. Она поехала чуть быстрее, чтобы попасть в магазин «Нау-Март» до закрытия.

Она хотела купить маме куклу. Чтобы заменить ту, что она когда-то потеряла…

Глава 3

Каждую весну у диких кошек рождались котята. По мнению Хлоэ Чэдвик, это было чудо из чудес, подаренных ей жизнью на краю яблоневого сада. Кошки выходили по ночам, чтобы потанцевать в лунном свете. Если бы она сказала об этом родителям, они бы поправили ее, заметив, что кошки просто охотятся. Но Хлоэ знала, что родители ошибаются. Она могла наблюдать за кошками из окна и понимала, что видит сумасшедший, волшебный, романтический кошачий бал.

Годы и годы Хлоэ жила рядом с множеством кошек. Она не могла бы назвать их своими домашними животными — но тем не менее, они были для нее довольно полезны. Кошки научили ее лазить по деревьям, наблюдать за птицами, сидеть совершенно спокойно, невзирая на то, что творится кругом или у тебя в душе.

Вернувшись из школы, она сразу же наполнила большую железную миску сухим кормом для кошек. Звук насыпаемой пищи сразу привлек внимание грациозных животных, и они начали появляться из высокой травы, вылезать из-под машины, из сарая и тереться о лодыжки девочки.

— Всем привет. — Она поставила миску на землю. Кошки громко замяукали, отталкивая друг друга. Она внимательно следила за ними, надеясь, что всем достанется поровну. Некоторые жадно глотали пищу на месте, другие утаскивали добычу прочь.

— Ты не можешь требовать, чтобы кошки стали вегетарианцами, как ты, — как-то сказала мама, сажая цветы в саду.

— Почему нет?

— Хлоэ, кошки плотоядные. А как же львы? Тигры?

Тем не менее Хлоэ заменила обычную кошачью еду из мясной лавки на более полезную, хотя она и стоила много дороже. Зато это была вегетарианская кошачья еда.

— Я должна придерживаться своих принципов, — упрямо твердила девочка.

— Ты хочешь, чтобы рано или поздно кошки начали голодать?

— Они не будут голодать. Они дикие, мам. Когда они потанцуют, они пойдут на охоту.

— И тебя не пугает то, что они будут ловить мышей? — спросила мать, игнорируя комментарий про танцы.

— Охота заложена в их природе, но не в моей, — ответила Хлоэ, — меня пугает то, что в кошачью еду добавляют свинину и костное мясо. Ты знаешь, что свиньи почти так же умны, как дельфины?

— Знаю, ты нам говорила, — усмехнулась мать, перекапывая землю.

Хлоэ посмотрела на нее. Та стояла на коленях около садовой дорожки. На ней была широкополая соломенная шляпа с красивой голубой ленточкой, рукавицы из козьей кожи и зеленые садовые башмаки. Свои инструменты женщина хранила в специальной корзинке. Анютины глазки были высажены идеально ровными рядками, как будто мама пользовалась линейкой. Ей нравилось, чтобы все выглядело красиво и подчинялось определенному порядку.

— Свиньи проводят в хлеве всю жизнь, — сообщила Хлоэ с угрозой, — их ноги иногда сводит судорогой, и они даже не могут повернуться или потянуться.

— Хватит, Хлоэ.

— Что сегодня на ужин?

Нет ответа. Лишь стук садового совка — сад будет еще краше. Повсюду пестрели нарциссы, сциллы. Примерно через неделю распустятся яблоневые цветы и лилии.

— Мам?

— Куриные грудки, — ответила мать.

— Ты знаешь, что большинство куриц проводит всю свою жизнь в…

— Хватит! — сказала мать, — ты можешь съесть салат и печеный картофель. Подойдет?

— Мне надо идти на работу, — сказала Хлоэ, — я зайду в кафе по дороге.

— Я думала, по вторникам у тебя выходной.

Они говорят на разных языках? Они живут под одной крышей? С матерью все в порядке? Хлоэ давно поменялась с Мартой Форд на субботу и точно сообщила об этом маме. Она слышала, что у пожилых людей бывает такое — они становятся забывчивыми, не могут запомнить даже самые элементарные вещи: что они ели на завтрак или как выглядит их обувь. Ее матери пятьдесят два, и она старше многих матерей ее подруг, но для склероза она еще слишком молода, верно?

— Обычно в этот день у меня выходной, но я поменялась с Мартой, — медленно объяснила Хлоэ. Она рассматривала мать, ища признаки болезни. Она всегда боялась, что папа или мама заболеют — просто перестанут дышать и исчезнут. Когда она была совсем маленькой, она часто стояла у края родительской постели, глядя, как поднимается и опадает их грудь, проверяя, дышат ли они. Родители всегда ссорились за закрытыми дверьми, не очень бурно, но она страшилась, что один из них может умереть прямо во время этого злобного перешептывания.

— Правильно, — внезапно сказала мать, взглянув вверх, — ты говорила мне. Я забыла. Подожди, я тебя подвезу.

— Я доеду на велосипеде, — предложила Хлоэ.

— Нет, детка, — сказала мама, — когда ты будешь возвращаться домой, будет уже темно, а ты знаешь, что я не люблю, когда ты ездишь в темноте.

— Скоро у меня будут права.

— Ну мы никуда не торопимся…

— Нет, мы…

— Посмотрим. Тебе только пятнадцать, прежде всего тебе нужно получить разрешение на учебу, — она улыбнулась и потянулась к Хлоэ, чтобы та дала ей руку и помогла встать.

— Смотрится мило, — оценила Хлоэ, кивая на маленькие сиреневые цветочки.

— Спасибо, — ответила мать, отряхивая грязь с перчаток.

— Зачем ты сажаешь их? — спросила Хлоэ, — ведь у нас так много диких цветов? И потом, яблони вот-вот расцветут. Дикие растения такие красивые, тебе вообще не надо ничего делать…

— Неокультуренные растения не всегда красивы. Сейчас сад уже не такой, как раньше, — промолвила мать, оглядывая деревья. — И к тому же он все равно не принадлежит нам. Твой дядя изо всех сил старается вернуть его в прежнее состояние, но он проиграет эту битву. Сад был заброшен слишком долго.

Хлоэ взглянула на деревья. Она слышала, как ее родители обсуждали тот факт, что дядя Дилан отказался продавать сад, хотя тот все равно уже погибал. Они хотели разбить землю на участки для новых домов. Так бы у них было больше денег.

Хлоэ было больно думать об этом, она знала, что дядя Дилан хочет вернуть сад к жизни из-за смерти тети Аманды и Изабелл. Ее сердце забилось быстрее при мыслях о старых изогнутых яблонях, о птицах, живущих в их ветвях, диких кошках, охотящихся на дорожках, о смерти тети и кузины.

Изабелл, самый близкий ей человек, ближе сестры. Изабелл жила в Нью-Йорке, но она приезжала к ним по выходным, чтобы повидать бабушку, и еще на неделю каждое лето. Тогда их дедушка был еще жив, он был владельцем сада, и на него работало множество людей — они собирали яблоки, готовили сидр, продавали все это на рынке.

Когда Изабелл умерла, Хлоэ молчала целый месяц. У нее было чувство, что из нее вынули сердце и что жить с такой потерей невозможно. Она лежала на боку, и девочке казалось, что ее тело разрывается на две части, как будто она бумажная кукла. Все вокруг перешептывались, они говорили, что у нее сильная травма. Она плохо помнила то время, помнила лишь то, как дядя Дилан сидел на краю ее кровати, держа ее за руку.

— Твои родители любят тебя, — сказал он, — так же, как я люблю Изабелл.

Хлоэ было одиннадцать. Но она как будто снова стала совсем маленьким ребенком, и она понимала все по-другому, более примитивно. Слова были ей непонятны. Она посмотрела в его глаза — так похожие на глаза Изабелл — и дотронулась до его щеки. Его борода оказалась очень жесткой.

— Она ушла, — сказала Хлоэ, ее голос дрожал, это были ее первые слова за несколько недель.

Дядя Дилан покачал головой:

— Нет. Когда ты любишь кого-то, они никогда не уходят.

— Это неправда. — Хлоэ начала плакать, как будто она знала о потерях значительно больше, чем он, не понимая, как такое возможно. — Она ушла. Ушла.

Слово напоминало черную дыру, и эта черная дыра поглощала все вокруг, всех родных и близких.

— Почему она ушла? Она не так сильно любила меня? Почему она оставила меня? — Все потери для Хлоэ перемешались в одну… Ее настоящая мать тоже бросила ее.

Дядя Дилан просто обнимал ее. Ее родители появились из-за его спины, и через минуту отец постучал брата по плечу, а мать взяла Хлоэ на руки. Она помнила чувство смущения и тихие перешептывания, как будто она чем-то ранила чувства своей матери. Конечно, та догадалась, что Хлоэ была привязана к человеку, исчезнувшему из ее жизни, к своей родной маме, бросившей ее.

После той трагедии дядя Дилан никогда не брился. Он немного подравнивал бороду, чтобы было красиво. Но он никогда не сбривал ее, и Хлоэ знала почему — потому что Изабелл дотрагивалась до нее. Хлоэ просто знала, хотя дядя Дилан никогда не говорил с ней об этом. Изабелл целовала его лицо, и дядя Дилан больше никогда не будет бриться.

Это настоящая любовь.

Пока Хлоэ бежала в дом, чтобы переодеться в рабочую одежду, ее сердце билось быстро-быстро. Она умылась, успокаиваясь, ощущая прохладную воду на коже. Девочка вглядывалась в глаза, смотрящие на нее из зеркала. Казалось, если она будет смотреть очень-очень долго, то увидит лицо своей матери и сможет спросить почему, как…

Она вытерла лицо и побрела к машине. Это был новый, чистенький мини-вэн. Отец мыл его каждую субботу, а мать каждый день протирала тряпочкой, чтобы сохранять в идеальном порядке. Их ссоры за закрытыми дверьми могли быть ужасными, но все, чем они владели, оставалось просто безупречным. Все это казалось связанным с тем, что ее мать предпочитала ровные ряды анютиных глазок дикому буйству разросшегося сада. Тогда как Хлоэ любила все дикое, она хотела потеряться в буйстве природы. Что она вообще делает в этой семье?

Может быть, на самом деле она — кошка? Совсем маленькой ей часто снились сны о том, что она лежит в миленькой голубой коляске. Что родители прогуливаются с ней по улице, останавливаясь, чтобы показать ее знакомым. И раздаются возгласы удивления, когда соседи видят, что Хлоэ не маленькая девочка, не чья-то дочка, а маленький тигренок, с черными и оранжевыми полосками и яркими зелеными глазами — совсем как плюшевая игрушка, которую ей когда-то подарили.

Сейчас, по дороге в большую мясную лавку, где Хлоэ работала, она задумчиво смотрела в окно. Ее мать включила радио, какую-то простенькую музыкальную станцию, где каждая песня звучала, как реклама женской продукции. Хлоэ застонала. Мать улыбалась и не обращала на нее внимание.

Хлоэ полезла в карман. Она заранее разорвала тетрадные листки на маленькие кусочки. Пока мать вела машину, Хлоэ писала. По строчке на одном кусочке бумаги. Мама даже не взглянула на нее.

Она, видимо, думала, что Хлоэ делает домашнюю работу.

А в городе, на другом берегу реки, Джейн развернула бурную деятельность. Она собрала миски, кастрюли, масло, муку и яйца. Она взяла маму с собой вниз, несмотря на запреты Сильви.

— Ты в порядке, мам? — спросила Джейн, отмеряя муку.

— О, я отлично, дорогая, — сказала Маргарет, осматриваясь вокруг. Она сидела за столом, держа куклу в руках, — так хорошо сидеть в моей собственной кухне.

— Как твоя нога?

Маргарет повела плечами, смело улыбаясь:

— Великолепно. Я надеюсь, ты отведешь меня наверх прежде, чем твоя сестра вернется домой. Она не выпускает меня из кровати.

Джейн засмеялась:

— Ты говоришь это так, как будто она твой тюремщик.

— Так и есть! — сказала Маргарет. — Она замечательная, и я люблю ее, но Господи, можно подумать, я ее шестилетний ребенок, а не мать. Я была директором школы! Я привыкла отдавать приказы.

— Я помню, у тебя хорошо получалось, — улыбнулась Джейн.

Ее мать рассмеялась. Джейн ничего особенного не подразумевала, и она была рада, что мама не обиделась. При этом ей казалось, что фраза повисла в воздухе, некоторое время витала меж ними, затем исчезла, как листок в вихре ветра.

— Да, я считалась строгим директором, — вспомнила Маргарет, — я видела столько перемен в школе. Когда ты и Сильви были маленькими, наша главная проблема состояла в том, что ученики переписываются в классе, шумят в библиотеке, дерутся в столовой. А когда я увольнялась, пришлось установить детекторы, обнаруживающие пистолеты и ножи. Столько побед.

— Насилия, — мягко поправила Джейн.

— Теперь скажи мне, что ты готовишь. — Мама, кажется, не услышала.

— Бисквиты, — ответила Джейн, — они без сахара, так что ты сможешь попробовать кусочек.

— Это потрясающе! — восхитилась Маргарет, стискивая свою куклу. — Сильви так строга ко мне, иногда я думаю, что она мстит мне за все те разы, когда я запрещала ей есть сладости…

— Ты знаешь, что это не так, — сказала Джейн.

— Знаю. Она хорошо заботится обо мне, — Маргарет вздохнула, — и я знаю, что ты из-за этого вернулась домой. Что она тебе сказала?

— Что ты упала, что у тебя все болит.

— Я поранила ногу, когда падала, но что меня беспокоит, так это мои ступни, — заметила Маргарет, хмурясь, — это из-за диабета. Они хотели положить мне в ботинки магниты, представляешь?

— Правда?

— Это чтобы контролировать боль. Разрешено медицинским сообществом и страховыми компаниями. Они выглядят как стельки, надо вставлять их в ботинок, чтобы они вытягивали боль из тела.

— Это какая-то алхимия, — сказала Джейн, улыбаясь, — как будто в лаборатории где-то есть секретная комната и в ней сидит колдун…

— А на нем большая высокая шляпа, синяя с серебряными звездами, — подхватила мать, — у него в банках морская соль, звездная пыль и огромные тома старинных рецептов…

— Похоже на кулинарное шоу, — сказала Сильви, входя в кухню с большими пакетами, — о чем это вы?

— О маминых магнитах, — ответила Джейн, поднимаясь, чтобы помочь сестре. — Они действительно работают?

— Ну… — начала Сильви, разбирая пакеты.

— Работают! — заявила Маргарет. — Или будут… Я должна верить, что они мне помогут. Я не могу даже думать о том, чтобы вернуться к тем таблеткам от боли. Они ужасны, они делают мой разум туманным и заставляют меня забывать разные вещи. Даже когда я перестала принимать их, я все равно осталась такой же… любознательной.

— Какой, мам?

— Такой непонятной, — поправилась Маргарет таким тоном, как будто она все еще оставалась директором школы, но ее глаза выдавали тревогу, она знала, что говорит что-то не то, но надеялась, что ее дочери этого не заметят.

— Такой забывчивой? — подсказала Джейн.

— Точно, — сказала Маргарет. Она поцеловала свою куклу, которую звали Лолли, в честь давно потерявшейся, — мы все знаем, о чем я говорю.

Вид матери, держащей куклу, заставил сердце Джейн сжаться. Что бы подумали все те десятки учеников и их родителей, если бы увидели, как Маргарет Портер — их величественная, умная «мать-директор» — играет с куклой? Хотя Джейн и купила игрушку сама, подобного она как-то не ожидала… Мама шептала что-то кукле, как будто рассказывала секрет. Джейн вздрогнула. Она вспомнила, как когда-то нашептывала ребенку. Она закрыла глаза, чтобы не думать, что мама вырастила двух детей, и сделала так, чтобы у Джейн никогда не появилось шанса вырастить своего.

— О боже! — воскликнула Сильви, распаковывая мясо. Она изучала пакет с гамбургерами, который держала в руках.

— Что-то не так? — спросила Маргарет.

— Взгляните на это, — сказала Сильви, протягивая кусочек белой бумаги, который был прикреплен к упаковке.

— Там что-то написано? — удивилась Джейн.

— Коровы прекрасны. Вы точно хотите съесть одну?

— Как отвратительно, — передернулась Маргарет.

— Это ужасно, — сказала Сильви, — я ходила в Крофтон, чтобы купить свежих ягод, которых там не оказалось, и в конечном итоге купила испорченное мясо!

— Повсюду маньяки, — важно изрекла Маргарет.

— Ладно, как только я измерю твой сахар, позвоню менеджеру магазина. Мы не будем есть это мясо.

Джейн смотрела, как Сильви направляется к буфету за принадлежностями для теста. Не только ее лицо, но и фигура выражала недовольство от того, что ей приходится тащить на себе двойную тяжесть: заботу о матери и поиски страшного сочинителя записок.

— Ей правда лучше в кровати, — прошептала она одними губами.

Джейн передернула плечами и пробормотала:

— Прости…

Приготовившись уколоть матери палец, Сильви взяла куклу и протянула ее Джейн.

Маргарет улыбнулась:

— Глупо, не правда ли? Человек моего возраста играет с куклой? Но она так похожа на мою первую Лолли… и еще больше на моих двух девочек. Самыми счастливыми днями в моей жизни были дни, когда вы родились.

— Сиди спокойно, мам, — попросила Сильви.

— А теперь вы такие… это просто сон — вы обе дома, вместе со мной, — сказала Маргарет. Ее голубые глаза казались из-за сильной катаракты совсем светлыми, выцветшими. Когда-то великолепные каштановые волосы стали седыми. Слезы набухали в уголках ее глаз, скатывались по сморщенным щекам. Джейн наклонилась. Мамины щеки были мягкими, как бархат.

Джейн с матерью смотрели друг на друга, между ними приютилась кукла.

— Иногда мне казалось, что ты не вернешься, — сказала Маргарет.

— Ты же знала, что я вернусь.

Пожилая женщина покачала головой:

— Иногда, на Рождество, на вечеринке по случаю моего выхода на пенсию… все так быстро. Мне все время хотелось, чтоб ты осталась. Чтобы ты жила наверху, в своей старой комнате, чтобы ты никогда не уезжала.

Кожу Джейн покалывало, когда она протянула куклу обратно матери. Вот почему молодая женщина старалась оставаться подальше от дома столько, сколько это было возможно. Потому что, хотя она и любила свою мать и знала, что Сильви нужна помощь, Джейн никогда не смогла бы забыть того, что сделала Маргарет.

Джейн стала помогать Сильви разбирать покупки.

— Приготовить чай? — спросила Сильви.

— Было бы замечательно, — ответила Маргарет.

Джейн казалась внешне совершенно спокойной, она стояла, держа в руках пакет замороженных ягод. Пальцы мерзли. Молодая женщина никогда не сомневалась в том, что мать любит ее, любит очень сильно. Но никакой любовью не восстановить того, чего уже нет. Годы, воспоминания, две жизни.

— Джейн?

— Если мы подождем пару минут, бисквиты будут готовы. И я могу разморозить ягоды…

— Это будет почти как торт! — воскликнула Маргарет. — Звучит потрясающе. Но есть еще что-то… что-то, что я хотела сказать по поводу того, что Джейн дома. Что же это?

Маргарет склонила голову, глубоко задумавшись. Джейн видела, что матери приходится прилагать огромные усилия, чтобы удержать мысль.

— Ты подумаешь об этом потом, — сказала Сильви, поднимая трубку и открывая телефонную книгу.

— Кому ты звонишь? — спросила Джейн.

— Менеджеру магазина. У них испорченные продукты. — Сильви указала на белый кусочек бумаги.

— Просто кто-то любит коров, — возразила Джейн, — тебе не обязательно читать записку. Ты можешь взять и съесть гамбургер.

— Ты говоришь так, потому что ты вегетарианка, — сказала Сильви, набирая номер, — и мы не знаем, вдруг мясо отравлено.

— Безопасность прежде всего, — заключила Маргарет.

Джейн попыталась улыбнуться и посмотрела в сторону. Быть дома так здорово, но при этом так сложно и неприятно. Ее горло сжалось. Она чувствовала себя как айсберг, плывущий из северного моря в южное. Она любила этих двух женщин больше, чем кого-либо в этом мире.

Сильнее она любила лишь ту, от которой отказалась.

Глава 4

В кабинете управляющего работал кондиционер, и температура в комнате была почти как в холодильнике. Управляющего звали мистер Ахиллес Фонтэйн. По мнению Хлоэ, это имя подошло бы пятому мушкетеру. У него были бледные обвисшие щеки, огромные жесткие усы, короткие седые волосы и привычка носить яркие свободные рубашки с необычайно длинными рукавами.

— Посмотри-ка, Хлоэ, — сказал мужчина, рассыпая по всему столу маленькие белые листочки.

Хлоэ кивнула. Даже издалека она легко узнала свой собственный почерк и выделила некоторые, наиболее любимые послания: «Эта утка была чьей-то матерью», «Му-му, не ешь меня!» или «Овощи можно купить в соседнем здании, почему бы не съесть вкусный и питательный салат вместо этого куска мертвой свиньи?».

— Я очень и очень разочарован. Ты мне так нравилась. Мне казалось, что ты часть команды.

Хлоэ грустно кивнула, сосредоточиваясь на верхней пуговице рубашки управляющего — сегодня оранжевой. Если точнее — цвета спелого персика. Девочке было жалко мистера Фонтэйна, так как она понимала, что подобный выбор рубашек — безнадежная попытка казаться важнее, солиднее, чем ты есть на самом деле.

— Но ты не часть команды, ведь правда? — спросил он.

— Ну, — замялась Хлоэ, — это смотря какой команды.

— Команды «Сэйв Райт», — ответил управляющий.

— Полагаю, нет, — промолвила девочка.

— То, что ты сделала, не может так просто сойти тебе с рук. Это нельзя рассматривать как простую шалость.

— Это и не была шалость, — отметила она.

Управляющий выглядел смущенным, но не стал развивать тему. Вместо этого он потянулся и почесал ухо. Хлоэ молча смотрела на мужчину и думала обо всех несчастных животных, что заключены в клетки и даже не могут почесаться.

— Мы были вынуждены собрать все эти записки, — сказал он, демонстрируя ей кипу листочков с надписями, некоторые из которых были обведены красным цветом, — все, кто получил их, приглашены к нам в магазин. Мы должны вернуть деньги за покупки, ты представляешь себе, во сколько это нам обошлось?

— Нет.

— Сто сорок девять долларов — вот как. Как долго тебе нужно работать, чтобы заработать подобную сумму? Посчитай-ка.

Она не ответила. Ее увольняют — что толку стоять здесь и препираться с человеком, который никогда не поймет ее.

— Ты осознаешь всю серьезность происшедшего, Хлоэ?

— Да, я отлично понимаю, — ответила девочка.

— Я рад это слышать. Я не могу позволить тебе продолжать здесь работать, но я буду счастлив, если ты усвоишь урок, это поможет тебе в дальнейшей жизни. Ты не расскажешь мне, зачем ты все-таки это сделала?

Хлоэ прочистила горло и посмотрела прямо в глаза мужчине:

— Вы правы. Это действительно необыкновенно серьезная проблема, — спокойно начала она, — у животных отнимают их детей, вы когда-нибудь слышали, как плачут телята, мистер Фонтэйн? Это так грустно… и зачем? Чтобы люди смогли съесть чизбургер?

— Хлоэ, — воскликнул мистер Фонтэйн, бледнея и опуская обе руки на стол, — я могу отправить тебя в полицию, но я не стану этого делать. Собирай свои вещи и оставь мой магазин. Если я увижу тебя здесь еще раз, я вызову копов.

Девочка кивнула, взяла свою куртку и сумку с книгами. Управляющий выглядел ужасно разозленным, когда ее отец становился таким, Хлоэ всегда стремилась убираться куда-нибудь подальше. Оглянувшись, она заметила, как он дрожит. Юная нарушительница спокойствия задержалась на секунду, раздумывая, не попросить ли выплатить ей причитающуюся зарплату, но не решилась — мужчина смотрел на нее так, как будто ненавидел.

Проходя через магазин, Хлоэ чувствовала, как остальные подростки, работающие за прилавками, с интересом наблюдают за ней. Эдриан протирал полки с пакетами молока и хихикнул, когда она проходила мимо. Она остановилась у телефона, стоящего рядом с выходом, чтобы позвонить матери и попросить забрать ее. Дженни Уэст стояла на кассе, Марк Вибберт упаковывал товары в пакеты.

— Му-му, — захихикал Марк. Дженни рассмеялась.

Хлоэ взглянула в глаза им обоим. Она думала, что бы такого сказать, чтобы заставить их понять, задуматься. Но чем дольше она стояла у выхода, тем сильнее чувствовала себя отверженной и тем краснее становилось ее лицо. Девочка никак не могла найти монетку, чтобы позвонить, и решила пойти пешком.

Мама в любом случае будет кричать на нее.

Дилан ехал по дороге на север, поглядывая в зеркало заднего вида, чтобы убедиться, что никто не обгоняет его. Он нашел в Кингстоне отличную оранжерею и купил там кое-какую рассаду. Через дорогу перебежал белохвостый олень, в свете луны его тень казалась огромной. Дорогу еще не привели в порядок после зимы, Дилан старался ехать очень медленно, чтобы не сбить какое-либо животное и не поломать саженцы.

Яблоневый сад, испокон веков принадлежащий его семье, отнимал у Дилана много времени, и это было хорошо. Отец оставил ему в наследство землю и книгу Элвангера «Выращивая яблони»; к тому времени, как фермер заканчивал работать и читать, он был уже слишком уставшим для того, чтобы думать об Аманде и Изабелл.

Он был чересчур занят, он изучал, как саженцы, плодородность земли и подрезка ветвей могут повлиять на размер дерева. Он узнавал, что яблони, идущие на продажу, состоят из двух частей, привитых друг к другу; что «привой» — верхняя часть с ветками и фруктами, прививался к «саженцу» — нижней части, которая определяла размер дерева. Еще десять лет назад подобная информация заставила бы его мгновенно уснуть.

Углубившись в размышления о перекрестном опылении, мужчина едва не проехал мимо племянницы, бредущей по дороге. Он резко ударил по тормозам и почувствовал, как ящики с рассадой полетели вперед.

— Дерьмо, — выругался Дилан. После смерти родных он вновь начал курить, вот и сейчас фермер прикурил сигарету, оперся рукой на сиденье и, глядя через плечо, отогнал назад трактор.

— Дядя Дилан, — окликнула Хлоэ. Увидев дядю, девочка выпрямилась, как будто забыла о тяжелой сумке, ее глаза были расширены и сверкали, что заставило его сердце замереть.

— О чем ты думаешь, бредя по дороге в темноте? Ты хочешь, чтобы тебя сбила машина? Залезай!

Хлоэ забросила свою сумку внутрь, залезла в кабину и, посмотрев через заднее стекло, воскликнула:

— Ого, новые маленькие деревья!

— Да, я купил саженцы!

— Это так здорово, — сказала она, — ты возвращаешь саду былую красоту.

— Ты действительно так полагаешь, Хлоэ?

— Да. И это очень хорошо для кошек — не говоря уже о птицах, оленях… даже койотах и лисах.

— Диким животным нужна еда, — сказал Дилан, — я только надеюсь на то, что они не тронут саженцы, пока те не вырастут.

Хлоэ вздохнула:

— Если бы все были такими, как ты, — мечтательно произнесла она.

Мужчина рассмеялся. Он не считался образцом для подражания — ни в семье, ни где-либо еще.

— Я не думаю, что твои родители согласились бы с тобой.

— Нет. Они ждут, когда ты устанешь от сада. Тогда вы сможете все продать и стать богачами. Всё деньги, — протянула девочка, качая головой.

— О чем это ты, Хлоэ Чэдвик? — спросил Дилан, улыбаясь.

Она сделала паузу, глядя на него, словно взвешивая, говорить ей или нет.

— Ты скажешь родителям, — пробормотала она.

— Может, да, а может, не скажу. Попробуй.

— Меня уволили, — сказала она.

— Да? Что случилось?

— Я всего лишь придерживалась своих принципов, я клянусь, это все, дядя Дилан. Я просто использовала свое право свободы слова. Оставляла маленькие записки в коробках с мясными блюдами. Знаешь, предлагала людям попробовать салат вместо мяса. Дать животным шанс. А мистер Фонтэйн понял все неправильно.

— Кто он? Управляющий магазином? — спросил Дилан?

Хлоэ грустно кивнула.

— Хлоэ, ты же умная девочка. Самая умная из всех, кого я знаю. Ты же не думала, что он будет доволен?

— Нет, — ответила она, — потому что он дурак и мерзкий тип. Он носит идиотские рубашки, яркие, шелковые с длинными рукавами — он выглядит как чудак из шестидесятых! И у него глупые усы, и он самый непросвещенный человек на планете.

Дилан спрятал улыбку:

— Потому, что он ест мясо, или потому, что он носит уродливые рубашки?

— Потому, что он поступил нечестно, уволив меня вот так…

— Нельзя кусать кормящую тебя руку и ожидать продолжения кормежки.

— Потому, что он ненавидит меня, — сказала Хлоэ, — ты бы видел, как он смотрел на меня сегодня, только потому, что я написала несколько записочек и ему надо вернуть обратно деньги некоторым людям. Я должна бы ненавидеть его!

Дилан слушал свою племянницу, позволяя ей выплеснуть эмоции, затем надолго замолчать. Дул легкий ветер, и он чувствовал, как она смотрит на него, ожидая какого-то ответа. У них была особенная связь, и его всегда очень трогало, а иногда и немного пугало то, что она всегда ожидала от него какой-то поддержки. Он вновь вспомнил Изабелл — Хлоэ ее ровесница. Это могла бы быть Изабелл, подумал он. Что бы он ей сказал?

— Ненависть… «Ночь, лишенная звезд…», — сказал он спокойно.

— Что, дядя Дилан? — удивилась Хлоэ, как если бы не была уверена в том, что она расслышала его правильно.

Дилан вел молча машину. В кармане у него лежала пачка сигарет, и он потянулся за одной.

— Дядя Дилан?

Он не мог рассказать своей любимой племяннице, что посвятил последние годы жизни ненависти и тому, как ее победить. На дорогу, из кустов выступил огромный олень, затем перебежал ее. Дилан нажал на тормоз, и саженцы снова проехались по прицепу. Хлоэ внимательно смотрела перед собой. Она выросла здесь, Дилану не нужно было объяснять ей, что случится дальше.

— Вот и они, — прошептала девочка.

— Вся семья, — сказал Дилан, когда появились мать и детеныши. Они стояли на краю дороги, их глаза блестели, как звезды в лесу. Дилан смотрел на эту троицу, сердце билось у него где-то в горле.

— Вся семья, — повторила Хлоэ, рассматривая глаза зверей.

Дилан подождал, пока все олени не пересекли дорогу, убедился, что сзади никого не осталось, и затем медленно поехал вперед.

Хлоэ вышла из машины и решила накормить оставшихся кошек. Дядя Дилан высадил ее у двери, и мама уже стояла там, обрамленная дверной рамой и светом, как будто деревянная фигурка святой. Дядя Дилан лишь усмехнулся, посмотрел на Хлоэ и сказал:

— Все будет в порядке. Твоя мать разумная женщина.

— Да, конечно, — ответила Хлоэ. Дядя Дилан не знал всей истории. Он не знал, как в ее доме зарождался гнев, медленно, эдакий семейный вулкан.

Мать встретила Хлоэ немым вопросом. Вместо того чтобы врать, Хлоэ просто рассказала всю правду про записки и про то, как мистер Фонтэйн вызвал ее в свой кабинет и уволил.

Мать слушала, руки скрещены на груди, ноздри начали раздуваться. Потом она позвала отца из его кабинета, где он работал за компьютером, и девочке пришлось излагать всю историю еще раз.

Почему ее родители выглядели такими милыми, такими невинными, такими разбитыми? Они стояли в дверях, вежливо слушали ее, кивали головами, но в их взорах читалась такая боль, как будто она объявила, что собирается уйти из дома и присоединиться к партизанам. Они смотрели на нее, глаза увлажненные и беспомощные, наверное она сделала им так больно, что они даже могли обсуждать происшедшее вслух. Единственными признаками гнева были раздувающиеся ноздри матери и красное лицо отца. И еще всепоглощающий холод в его голосе, когда он произнес:

— Эйс Фонтэйн состоит со мной в клубе «Ротэри».

И то, как ее мать стиснула губы и сказала:

— Тебе надо найти новую работу. Тебе нужно закончить колледж, и если ты думаешь, что мы будем давать тебе деньги на вегетарианскую еду для кошек, ты глубоко заблуждаешься. Жизнь — дорогая штука, Хлоэ. Протест не приносит на стол еду.

Хлоэ извинилась. Она ушла, сперва испытывая облегчение, все-таки на нее не накричали и не отругали. Но, с другой стороны, скандал всегда требует больше времени. Гнев порой заполняет весь ее дом. Ее родители любят порядок, а гнев все путает, меняет местами. Как и любые другие вещи, нарушающие порядок, официально он был запрещен в этом доме. Неофициально все было по-другому. Как сказал дядя Дилан, ее мать была разумной женщиной. И отец был разумным. По крайней мере они оба старались.

Она стояла на заднем дворе. Ее голые руки покрылись мурашками под порывами холодного, пронизывающего ветра. Хлоэ потрясла упаковкой с кошачьей едой, и этот звук привлек кошек отовсюду. С ними ночь как будто ожила. Зверьки прыгали с деревьев, выскальзывали из-под кустов, мяукали свои приветствия. Их глаза светились в темноте, и она чувствовала себя окруженной их любовью, как мать большой семьи. Она любила кошек так сильно, она не могла представить себе, что бы делала без них.

Когда она была моложе, Хлоэ Чэдвик любила гадать на звездах. Теплыми вечерами она выходила из дома, ставила высокий стакан на землю и смотрела в небо. Насколько она помнила, оно было еще не совсем темным, а освещенным последними лучами солнца. Одна за другой появлялись звезды, соединяясь в сверкающую сеть.

Хлоэ давала им имена. Мамочка. Папочка. Бабуля. Дядя Дилан. Тетя Аманда. Изабелл.

Каждая звезда представляла собой определенную главу, а вместе они составляли историю ее семьи. Иногда она представляла, что это золотые яблоки, свисающие с раскидистого дерева. Семейное дерево высоко в небе. Еще было две звезды, всегда далекие друг от друга — «Хлоэ» и ее настоящая мама. Она вглядывалась в них, надеясь разглядеть мамино лицо.

Теперь ей было пятнадцать, а это уже слишком много, чтобы смотреть на звезды. Вместо этого она тихо стояла, пока кошки не закончили есть. Подул ветер, принеся с собой запах яблоневых цветов и сигарет. Она расстроилась, потому что знала, что дядя Дилан снова начал курить.

— Ночь, лишенная звезд, — громко сказала она без всякой на то причины, только потому, что он произнес эти слова по дороге домой. Что он имел в виду? Хлоэ не могла сопротивляться — она посмотрела наверх.

Вот они, две одинокие звезды, на которые она так любила смотреть. Хлоэ и ее мама. А может, это дядя Дилан и Изабелл. Дети и родители, которые не могут быть вместе. Впрочем, это не особо важно. Это просто история, которую она сама придумала. Звезды — они так далеки, а реальность — всегда рядом. Она провела целые часы в Интернете, она искала, искала… А однажды она отправилась на автобусе в Провиденс, чтобы подписать прошение о воссоединении с настоящими родителями, но все оказалось напрасным — для получения необходимых бумаг ей должен исполниться двадцать один год.

Что было важно сейчас, так это кошки и поиски новой работы, чтобы она смогла их нормально кормить. Реальная жизнь: не мифы и истории о звездах. Вдалеке слышался звук мотора мотоцикла. Иногда дети из старшей школы проезжали через сад. Дядя Дилан ужасно бесился из-за этого, и она знала, что рев мотоциклов пугает диких животных. Дрожа от холодного ночного воздуха, Хлоэ слушала, пока звук не исчез. Затем она пожелала кошкам спокойной ночи и побежала обратно в дом.

Глава 5

Девочки приготовили для нее ванну в старой уродливой лохани на втором этаже дома. Серебристый свет луны лился сквозь оконное стекло, слишком яркий, слишком недобрый, ведь он выставлял на всеобщее обозрение ее постаревшее тело. Маргарет ссутулилась, смущенная тем, что дочери поднимают ее, трут ее, моют ей голову. У Сильви был с собой полный набор необходимых предметов: мыло, шампунь и мочалка. Она проводила процедуру, как хирург, вытягивая руку в сторону Джейн и выкрикивая:

— Шампунь! Бальзам!

— Дорогая, мне немного холодно, — смущенно пробормотала Маргарет, обхватывая руками колени. — Не могла бы ты добавить горячей воды?

Сильви молча повернула кран. Джейн заметила, что ее губы плотно сжаты. Наклонившись вперед, Джейн дотянулась до банки с пеной для ванны и плеснула немного в воду.

— Джейн… — выдохнула Сильви.

— О, это чудесно, милая, — сказала Маргарет, когда начала появляться пена. Она поймала несколько пузырей, потом зачерпнула полные ладони. Подняв их к окну, она в восторге смотрела на то, как пузыри блестят, переливаются; она оглянулась на дочерей, чтобы убедиться, что они обе это видели.

— Это мило, мама, — сказала Джейн.

— Дай я посмотрю твою ногу, — строго позвала Сильви, наклоняясь, чтобы проверить, нет ли инфекции.

Маргарет с удовольствием посидела бы в теплой воде до тех пор, пока пена не исчезнет, но Сильви велела ей возвращаться в постель. Сестры помогли выбраться пожилой женщине из ванной, и Сильви вытерла ее большим белым полотенцем. Джейн стояла рядом и держала наготове ночную рубашку из ирландского шелка. Вместе они проводили ее до кровати.

— Сильви, ей надо… — начала было Джейн, когда они спускались вниз.

Но Сильви лишь ускорила шаг, огибая угол и заходя в кухню. Там она начала готовить чай. Ее голубая футболка промокла во время купания. Тонкие руки казались твердыми и мускулистыми: за последние годы ей слишком часто приходилось поднимать тяжести. Светлые волосы падали на плечи, пряча ее лицо.

— Я знаю, что ей нужно, — голос Сильви звучал устало, — для нас это обычный порядок дел.

Джейн смотрела на нее. Ей хотелось быть более чувствительной. Да, под этой крышей когда-то случилась неприятная история. Но Сильви была ее младшей сестрой. В последние месяцы, зная, что Сильви уволилась с любимой работы, слыша усталость в ее голосе, видя всю эту рутину, Джейн стало сложно скрывать причину своего приезда.

— Ты все делаешь потрясающе, Сильви, — произнесла Джейн.

Сильви передернула плечами, ожидая, пока закипит чайник. Вода уже начинала шипеть.

— Ей понравилась ванна с пеной, — сказала Сильви. — Она рада, что ты здесь.

— Ты знаешь, почему я здесь, да?

Сильви посмотрела в глаза Джейн. Джейн сглотнула, как будто она была поймана человеком, который знал ее очень хорошо, чем кто-либо еще в этом мире. Шли секунды, и Джейн почувствовала, как Сильви смотрит прямо в ее сердце.

— Лучше бы я не знала, — промолвила Сильви, — но я знаю. Это связано с тем, почему ты одалживаешь у меня машину.

Джейн покраснела и посмотрела вниз.

— Нет, это связано с мамой. И с тобой. Ей нужно больше заботы, чем ты можешь дать ей.

— Мы справляемся.

— Ты вымоталась. Я даже не знаю, смогла бы ты поднять ее сама, если бы меня здесь не было.

— Ты меня недооцениваешь. — Сильви напрягла мускулы. Чайник засвистел, и она выключила конфорку.

— Тем не менее ты бросила работу.

— Кто бы говорил! Кто управляет твоей пекарней?

— Мне необходим было отдохнуть, — спокойно сообщила Джейн, — последний раз я была в отпуске пятнадцать лет назад…

— Ну все равно. Я просто ушла. Все прекрасно это поняли. Вся школа любила маму — она же была их директором.

— Редкое сочетание любви и страха. — Джейн улыбнулась. — Так же, как это было здесь.

— Она была для нас и матерью и отцом, — ответила Сильви.

Сердце Джейн сжалось при этих словах. Мать постоянно напоминала им об этом. Их отец поначалу уезжал лишь ненадолго. Странствующий торговец, постепенно он стал все реже и реже бывать дома. Джейн помнила, как она стояла на коленях у окна, наблюдая, как его машина едет вниз по улице. Она даже могла узнать свет его фар — среди всех остальных машин. Она любила его так сильно, что чувствовала пустоту внутри, когда его не было дома.

— Ты никогда не думаешь о том, где он сейчас? — спросила Джейн.

— Никогда, — напряженно ответила Сильви.

— Правда? — Джейн смотрела, как Сильви высыпает чай в синий заварочный чайник и заливает его кипятком. Мама что-то крикнула сверху.

— А ты?

— Все время, — мягко произнесла Джейн.

— Тогда тебе вдвойне тяжело.

— Что ты имеешь в виду?

— Я знаю, куда ты ездишь на машине, Джейн, — сказала Сильви, — ты ездишь к яблоневым садам.

Джейн уставилась на пар, поднимающийся из чайника.

Прозвучал низкий свисток, спугнув всех демонов, что жили у нее в душе. Они хранили ее горе и вину, и она давно перестала пытаться прогнать их прочь.

Джейн не хотела отдавать ребенка, но Маргарет уговорила ее. Она понимала, что план матери был составлен «для ее же блага и блага ее ребенка». Она знала, что у ребенка будет хороший дом, достойный уход, много, много больше того, что могла предложить сама Джейн.

Маргарет итак была крайне недовольна, что Джейн пропустит целый семестр в университете. Ей надо жить своей жизнью… да и вообще, что она знает о воспитании детей?

Мать хотела для нее самого лучшего: она училась на втором курсе Браунского университета, была одной из лучших студенток на курсе. Она входила в состав теннисной команды, номер два среди одиночных игроков. Она была лучшей в английском. Мать говорила, что, если Джейн захочет пойти по ее стопам и стать преподавателем, у нее есть все шансы на то, чтобы стать прекрасным профессором.

С того дня Джейн не брала в руки ракетку. Она никогда не преподавала — ни в школе, ни в колледже. Все эти детские лица — что, если одно из них окажется лицом ее дочери, а Джейн даже не будет знать об этом?

Пекарня стала самым лучшим вариантом. Там было одиноко. Там требовалось постоянное внимание, крайняя концентрация, когда готовишь для людей… Ее магазинчик был так далеко отсюда, от родного города, и Джейн не приходилось всматриваться в каждое лицо в толпе, всегда в поисках одного-единственного… Она боялась столкнуться со своей дочерью и даже не узнать об этом.

Джейн подписала все бумаги: она навсегда отказывалась от родительских прав. Она не должна была поддерживать никаких контактов с дочерью, не искать встреч; но она вписала свое имя в свидетельство об усыновлении и поместила его на национальном сайте «Найди свою настоящую семью», на тот случай, если ребенок вдруг захочет найти ее. Прошло пятнадцать с половиной лет.

Правда заключалась в том, что она точно знала, где живет ее дочь. Мать Джейн нашла идеальный дом и идеальную семью. Сын ее коллеги, чья жена не могла иметь детей. Позволить им усыновить ребенка — значит помочь всем. Хорошая семья и дом для ребенка, свобода и шанс для Джейн жить собственной жизнью.

Личность Джейн была сохранена в секрете от всех. Только Маргарет и ее коллега знали об этом.

— Ты ведь не можешь поговорить с ней, не так ли? Ей только пятнадцать. Это будет нечестно по отношению к ней или к ее семье. Закон совершенно ясно говорит, что…

— Какой закон?

— Ты знаешь. «Семейный суд». Свидетельство об усыновлении… Я помню, что ты знаешь об этом.

Джейн знала. Она могла процитировать наизусть все правила, все параграфы закона.

— Ей должен исполниться двадцать один год, Джейн, — продолжила Сильви, — прежде чем она сможет найти тебя. И ты должна позволить ей это сделать, конечно ты не можешь вмешиваться в ее жизнь. Ей даже нет шестнадцати.

Джейн осмотрела кухню. Ей был знаком каждый дюйм. Ее привезли сюда из госпиталя, сразу после рождения. И позже, после того как она родила сама, ее привезли сюда же.

— Помнишь, как мы искали папу? — спросила она.

— Джейн, хватит.

— Помнишь, как он уехал? Как ты и я пытались заманить его обратно? Мы звонили в его компанию и представлялись его клиентами? И мы доехали до самого Хартфорда, чтобы перехватить его на его торгах?

— Хватит! Что ты пытаешься доказать? — воскликнула Сильви. — Не сравнивай. Мы жили вместе с папой. А она даже не знает тебя. У нее замечательная семья. Ее отец успешный страховой агент. Ее мать активный член крофтонского садового клуба.

— Ты их знаешь? — спросила Джейн.

— Мама наводила справки, — ответила Сильви, — через Виржинию.

Виржиния Чэдвик, подруга их матери, преподаватель, которая и заварила всю эту кашу.

— Что еще она узнала? — Джейн смотрела на потолок, как будто хотела заглянуть в мамину комнату.

— Ничего. У Виржинии в прошлом году случился инфаркт, и она не очень хорошо себя чувствует. Сын иногда выводит ее в свет, мы видели их на «Ужине преподавателей». Мама говорит, что ее расстраивает, когда она говорит с такой интеллигентной женщиной, а в ответ слышит лишь какой-то бред. Я чувствую то же самое в отношении мамы.

— Я знаю, — сказала Джейн взволнованно. Неужели ее сестра не замечает? Всего несколько минут разговора о ее дочери или о чем-то, к ней относящемся, и она как будто получила высоковольтный разряд. Джейн чувствовала, что дрожит.

Сильви глубоко вздохнула и вытянула руку.

— Мир?

— Хорошо.

— Ты права насчет стрессовой ситуации, — сказала Сильви, — так тяжело видеть, как маме становится хуже. Ее состояние заметно ухудшилось с Рождества. Последнее падение отняло у нее много сил, и теперь ее так легко смутить. Но я не хочу выгонять ее из дома, Джейн. Я хочу, чтобы она оставалась со мной.

— Даже несмотря на то, что с ней сложно справиться одной?

— Ты здесь. — Сильви улыбнулась.

Джейн кивнула:

— Сейчас — да.

— Каково это, быть дома? — спросила Сильви. И когда Джейн не ответила, добавила: — Или это больше не твой дом?

Джейн снова посмотрела на потолок.

— Там, где ты и мама, там мой дом, — сказала она, понимая, что это правда. — «И Хлоэ», — мысленно добавила Джейн.

Сильви выглядела удивленной. Она приподняла брови, вопросительно глядя на сестру.

— Что? — спросила Джейн.

— Только то, что ты как будто бы всеми способами пытаешься отдалиться от нас, — сказала Сильви.

Джейн просто кивнула, она знала, что это тоже правда.

Этим утром, направляясь в школу, Хлоэ нашла у двери их дома конверт. На нем стояло ее имя, написанное почерком дяди Дилана. Она решила прочитать послание в автобусе. Но когда она села, Тедди Линкольн начал мычать, а Дженни стала рассказывать, что мистер Фонтэйн прочитал всем лекцию после ухода Хлоэ, сказав, что, если кто-то еще выкинет такую проделку, он вызовет полицию. Хлоэ воткнула в уши наушники и стала слушать музыку.

У нее был сложный день в школе. Мальчик, который ей нравился, Гил Альберт, после выходных начал ухаживать за Леной Аллард. Ее лучшая подруга, Мона Шиппен, болела. Все издевались над ней из-за происшествия в магазине. Во время урока биологии они смотрели фильм про обезьян в лесах Амазонки, и она начала сердиться при виде того, как браконьеры хватают животных прямо с деревьев и сажают их в бамбуковые клетки.

— Любительница обезьян, — сказала Тедди, заметив ее слезы.

— Бессердечный ублюдок, — прошептала она, вытирая слезы с лица.

Во время урока живописи девочка приготовила открытку для Моны. Она нарисовала джунгли, среди зеленых ветвей множество желтых глаз. Внутри она нарисовала обезьяну, прыгающую с ветки на ветку. И надпись: «Школа — это забавные джунгли. Возвращайся, и мы будем вместе прыгать по веткам».

Позже она сошла с автобуса на две остановки раньше, чтобы лично отдать открытку Моне. Мона открыла дверь в розовой фланелевой пижаме и пурпурном кимоно со странным рисунком на отворотах. На ней были очки, и ее слегка грязные каштановые волосы едва доходили до плеч. Это было неожиданно, потому что до начала болезни у подруги была роскошная шевелюра почти до пояса.

— Что ты сделала со своими волосами? — спросила Хлоэ.

— Обрезала. Мне надоело, — сказала Мона. — Ты не должна входить. Я заразная.

— Что у тебя?

— Болезнь легионеров. Какая к черту разница?

Хлоэ буквально влетела в объятия Моны и сделала несколько глубоких вдохов.

— Господи, надеюсь, я подхвачу это, — сказала она, — возможно, мне станет совсем плохо и меня отправят в санаторий в Чили.

— Я бы хотела поехать в Чили. Я планирую назвать свою первую дочь Тьера дел Фуэго.

— Что, если у тебя будет мальчик?

— Его имя будет Гилберт Альберт, в честь того, кого ты любишь. Боже, как ты могла влюбиться в человека с таким дебильным именем?

— Я его не люблю. Я его ненавижу.

— Только потому, что с пятницы он увивается за Леной. Верно?

— Откуда ты знаешь?

— У меня есть шпионы. Ты принесла мне что-нибудь? — Мона открыла сумку Хлоэ. Она перетрясла ее, закашлявшись, когда нашла коробку, наполненную курагой и изюмом.

— Не ешь это, — предупредила Хлоэ, — кажется, они здесь с прошлой осени. Я сделала тебе открытку.

Мона взяла ее. Она гордо посмотрела на рисунок, как мать, восхищающаяся своей дочерью. Потом она открыла ее и прочла послание. «Школа — это забавные джунгли…» — она недоуменно посмотрела на Хлоэ:

— Что ты пытаешься этим сказать?

— Просто хочу, чтобы ты поскорее вернулась в школу, — ответила Хлоэ. — Я скучаю.

— Ну, я тоже скучаю, но вранье в открытке никуда тебя не приведет. Это напоминает об открытке, которую я купила Рианне на День матери в прошлом году. Как ты можешь себе представить, секция для мачех совсем небольшая. И я нашла эту открытку, с такой милой надписью о том, как хорошо она вписывается в семью…

Хлоэ усмехнулась:

— Я помню, как сильно ей это понравилось.

— Без шуток. Она думает, что это семья вписывается в нее, а не наоборот. Эй, давай-ка начнем выпускать свою собственную серию открыток. Пассивно-агрессивную серию.

— Ты проводишь слишком много времени со своим психотерапевтом, — засмеялась Хлоэ.

— Да, ну знаешь, тебе он тоже не помешает. Анонимные записки в коробочках с мясом и последовавшее за этим увольнение. О, и вот еще — ты давно не пыталась подделывать родительские подписи?

Улыбка Хлоэ испарилась.

Кашляя и смеясь одновременно, Мона сделала вид, что бьет ее по руке:

— Да ладно тебе, это же круто, правда? Доехать на автобусе до Провиденса, в сам Семейный суд, отдать им подделанную записку… а когда это не сработает, вернуться, надев шляпу и на безымянный палец кольцо, чтобы они подумали, что тебе двадцать один и ты уже замужем…

— Ладно-ладно, хватит, Мона.

— Кому нужен психотерапевт?

— Я знаю. Это было не совсем нормально.

Мона снова закашлялась. Хлоэ озабоченно похлопала ее по спине. Она выглянула за угол, чтобы посмотреть, на кухне ли Рианна.

— Никого нет дома, — сказала Мона. — Она у дерматолога. Хочешь услышать что-то действительно ненормальное?

Хлоэ кивнула, надеясь, что тема о матерях забыта.

— Она делает себе инъекции между бровями. Этого… как его… ботулизма!

— Яда?

— Да! И он парализует мышцы ее лица! Она делает укол прямо между глаз, там, где появляются морщины, когда хмуришься. Так что, сколько бы она ни хмурилась, ничего не выходит.

— Парализует ее лицо? Ботулизм? — спросила Хлоэ.

Мона кивнула, поправляя очки на носу, и кашлянула.

— Ботокс… яд ботулизма? Я что, должна ей расшифровывать? Вот с кого я должна брать пример. Думаю, моя мама очень расстроилась бы, узнав, что отец женился на такой женщине, — сказала Мона. Ее глаза наполнились слезами, и Хлоэ знала, что это не из-за кашля. Девочки были подругами с раннего детства. Мама Моны умерла, когда ей исполнилось шесть лет. В тот год они с Хлоэ все время были вместе, и их связь стала еще крепче.

— Особенно если учесть, что она была сиделкой твоей матери, — сказала Хлоэ, беря Мону за руку.

— Это так нечестно, — Мона всхлипнула, — я чувствую себя такой убогой, а все, чего я хочу — это моя мама.

— Ты помнишь ее? — спросила Хлоэ.

Мона кивнула, снимая очки:

— Я лучше вижу ее без очков. Она любила трогать мой лоб, чтобы проверить, нет ли у меня температуры. Она клала в миску лед, и я ела его серебряной ложкой. У нее были кудрявые волосы и смешная дырочка между передними зубами.

— Ты хотя бы можешь видеть ее… — сказала Хлоэ.

— Только без очков.

Хлоэ кивнула. Она положила руку на лоб Моне. Он был горячим. Она потянула лучшую подругу в гостиную и уложила ее на диван. Затем девочка пошла на кухню, открыла холодильник и взяла из морозилки пригоршню льда. Лед зазвенел, когда она бросила его в чашку, и, взяв ложку, она отнесла все это Моне.

— Спасибо, — пробормотала Мона, приподняв голову с подушки, — из тебя бы получилась отличная мама.

Хлоэ улыбнулась. На столе лежала ручка. Она взяла ее и аккуратно нарисовала звездочку на руке у Моны, а затем и на своей тоже. Подбирая свою сумку, она заметила, что Мона не надела очки. Когда она выходила из дверей, она оставляла свою подругу лежащей там с чашкой льда, с размытым зрением и видением ее матери, которую она по-прежнему так сильно любила. Все это необыкновенно волновало Хлоэ. Как могут люди, которые якобы любят тебя, взять и умереть? Или, еще хуже, бросить тебя?

Ведь в действительности это одно и то же.

Уже второй день подряд Дилан Чэдвик ехал домой, нагруженный рассадой, и встречал свою племянницу. Притормозив, он вынул сигарету изо рта и жестом предложил ей садиться.

— Ты опять опоздала на автобус? — спросил он, опуская окно, чтобы дым уходил наружу.

— Нет, я просто сошла пораньше. Мона заболела, и я подарила ей открытку.

Дилан кивнул, не выказав никакой реакции. Мона Шиппен. Она, Хлоэ и Изабелл были неразлучны во время летних каникул. Он поехал дальше. Им было совсем недалеко. Он взглянул на Хлоэ, заметил дырку у нее на джинсах, на самом колене, звездочку, которую она нарисовала на тыльной стороне ладони. Эти мелочи живо напоминали ему об Изабелл, он сам не знал, почему — может, его дочь не стала бы носить рваные джинсы или рисовать на коже. А может, стала бы.

— Я думала, сегодня ты везешь бабушку в школу, — сказала Хлоэ.

— Это завтра вечером.

Хлоэ кивнула:

— Еще деревья? — Она показала на прицеп.

— Да, копание всех этих ям дается не так уж и легко.

— Ты скучаешь по своей детективной работе?

— Ни капельки, — сказал он, — здесь гораздо больше интересных загадок.

— Да? Например?

— Например, почему можно использовать «Эмпайр» и «Гала» для перекрестного опыления «Джанагольдена». И почему саженец должен выступать из земли минимум на два сантиметра.

— И почему бы это? — спросила Хлоэ голосом профессионала.

— Так корни побега не разрастутся слишком сильно.

— Побег! — воскликнула девочка. — Отец. Даже у яблонь есть отец.

Дилан медленно повернулся, чтобы посмотреть на нее. Она опять начинает свою песню об усыновлении? Эли до сих пор не может отойти от того раза, когда его вызвали в Семейный суд и сказали, что Хлоэ сфабриковала доказательства того, что ей двадцать один, чтобы найти свою настоящую мать.

— У тебя есть родители, — настойчиво сказал Дилан.

— Я знаю. — Она прижала к себе сумку и нахмурилась. Это выражение лица было ему хорошо знакомо, он ведь так долго сам носил его, иногда казалось, что оно приросло к его лицу. Боль, тоска, злость на весь мир.

— Тогда что не так?

— Обезьянок похищают прямо из джунглей, меня уволили, и кошки не могут есть здоровую пищу, надо мной смеются даже в школе, моя лучшая подруга сидит дома больная, и никто не может позаботиться о ней, я заслуживаю того, чтобы знать, кто я, и я ненавижу весь мир, — ответила она так сурово, как будто считала его своим врагом.

— Ты прочитала мое письмо? — спросил он.

— Ой! — девочка схватила сумку и начала перетряхивать ее, — я совсем забыла.

Наконец она извлекла конверт из недр сумки. Он смотрел, как она разрывает бумагу, изучает его почерк. Он помнил, как писал это прошлой ночью, свет в доме его брата уже давно потух, а он все никак не мог уснуть.

— Мне прочитать вслух? — спросила Хлоэ.

— Только цитату.

— Ладно. — Она прочитала: — «Насилие умножает ненависть… добавляя тьмы в беззвездную ночь. Темнота не может разогнать темноту: на это способен только свет. Ненависть не может уничтожить ненависть: только любовь способна на это». Доктор Мартин Лютер Кинг. Вот что ты имел в виду прошлой ночью, когда сказал про «ночь, лишенную звезд»?

— Ага.

Она вопросительно посмотрела на него:

— Почему ты написал это мне?

— Потому что мне показалось, что тебе следует это знать.

— Но почему?

Он вел машину молча. Он не мог раскрыть истинную причину своих действий или по крайней мере всю истину целиком. Но Дилан знал, что его племянница очень чувствительна и умна, так что он решил сказать ей хотя бы часть.

— Потому, что ты напоминаешь мне самого себя.

— Как это?

— Ну, скажем, у тебя очень обостренное чувство справедливости, — ответил он.

Она посмотрела в сторону, прижав лоб к боковому стеклу машины. Они свернули с главной дороги на узкую и заросшую просеку. Прежде чем они доехали до развилки, Дилан показал на ветхий ларек:

— Хочешь подработать после школы?

— Как именно? — спросила она.

— Это тяжелая работа, — предупредил он.

— Без проблем. Кошкам нужно есть. Что надо делать?

— Как насчет того, чтобы отремонтировать старую палатку?

— Яблочную палатку?

Дилан кивнул:

— Она выглядит ужасно. Надо все почистить, покрасить ее. Я прибью новые полки.

— А вывеска?

— Да, я подновлю вывеску. Кажется, она в сарае.

— «Яблоневые сады Чэдвик», — прошептала Хлоэ, — мы с Изабелл работали в палатке, когда были маленькими. Дедушка давал нам кленовый сахар, медовые лепешки и яблочные пирожные.

— Я знаю, — ответил Дилан, — я помню.

— Она так долго не работала.

Дилан посмотрел на Хлоэ. Бледная кожа, темно-голубые глаза, прямые и темные волосы, таких не было ни у кого в семье Чэдвик. У нее были рваные джинсы и звездочка на руке, и Дилан практически слышал, как Изабелл просит его помочь ее кузине.

— Вот почему мне нужна твоя помощь, — сообщил он, останавливаясь возле ее дома.

— Тогда ладно, — сказала девочка. — Я согласна.

— Хорошо.

— Мы можем продавать не только яблоки? А еще кленовый сахар, медовые лепешки и яблочные пирожки?

Дилан посмотрел на нее взглядом, говорившим «не беги впереди паровоза».

Она засмеялась:

— Просто скажи, когда начинать.

— На этих выходных. Ранним и ярким субботним утром.

Она кивнула, схватила свою сумку и письмо, которое он ей написал, и побежала через двор в сторону дома. Он вспомнил двух девочек, собиравших одуванчики весенней ночью, они набирали целые охапки, серебристые семена разлетались вокруг, смеялись, радуясь тому, что они вместе.

Вместе.

Что вообще это означает? Отъезжая, Дилан думал о том, что отнюдь не уверен, знает ли он это.

Глава 6

В первую пятницу каждого месяца в разных школах округа проводили Ужин для преподавателей. В прошлый раз праздник организовывала школа Роджерс в Ньюпорте, до этого — школа Хоп-Хай, в Провиденсе. Сегодня торжество должно было состояться в крофтонской школе, и Сильви взяла с собой торт, испеченный Джейн, выполненный в форме старого издания словаря Уэбстера.

Сильви сделала себе маску для лица, накрасилась новыми румянами и помадой, добавила немного теней на глаза, для загадочности, надела новый наряд от Эйлин Фишер и как раз натягивала свою шерстяную кофту, когда ее окликнула мать.

— Что такое? — спросила Сильви, заходя в спальню.

— Как насчет меня? — Мать смотрела вопросительно.

Сильви замерла:

— Что ты имеешь в виду?

— Сегодня пятница, — сказала Маргарет, — и я чувствую себя намного лучше. Можно я пойду с тобой?

Джейн сидела рядом с мамой на ее кровати, на коленях лежала открытая книга — «Большие надежды», и она с интересом посмотрела на сестру.

— Мы читали вслух, но ма услышала, как ты собираешься, и спросила меня, какой сегодня день…

— Мама, ты не выходила из дома уже много недель…

— Вот именно, дорогая, — улыбнулась Маргарет, — мне нужно развеяться.

Сильви моргнула. Она подумала о Джоне Дюфоре: интересно, будет ли он там? Она представила его, в каштановом свитере, его чувственные карие глаза наблюдают за парковочной площадкой, чтобы не пропустить, как она подъезжает. Иногда они вместе играли в «Скраббл», и она всегда вздрагивала, если их колени соприкасались под столом. Они были стеснительными людьми среднего возраста, живое воплощение песни «Работая по выходным».

Разрываясь между романтичной мечтой, между шансом войти в кафетерий и увидеть, как Джон внимательно смотрит на дверь, ожидая ее, и дочерним долгом, Сильви сдержанно кивнула.

— Конечно, мам. Если ты чувствуешь себя достаточно хорошо для этого.

— Она уверяет, что так и есть. — Джейн ухмыльнулась.

— Ну что же, мы понадобимся обе для того, чтобы помочь ей сесть в машину и выбраться из нее, — сказала Сильви, глядя на сестру. — Так что, видимо, ты едешь с нами.

Джейн сидела сзади. Сильви вела машину, а их мать занимала переднее пассажирское сиденье, охая и ахая, пока они проезжали по городу, как будто она никогда раньше не видела домов или садов.

— О боже, — вздохнула Маргарет. — Посмотрите-ка на эти кусты лилий у Йенсенов. Разве они не прекрасны? О, что это Данлэпы сделали со своим домом? Он такой большой для этой маленькой фермы.

Она опустила вниз стекло, вдыхая свежий воздух и наслаждаясь чувством свободы.

Джейн улыбнулась.

Ее мать выглядела счастливой, Сильви — взволнованной. Она принарядилась и на каждом светофоре украдкой бросала на себя взгляд в зеркало заднего вида, поправляя волосы. Джейн с нетерпением ждала, когда же она наконец увидит, с кем встречается Сильви. Сама она надела черные джинсы и свой кожаный пиджак, хотя ее мать была бы в восторге, если бы обе ее дочери носили милые голубые шерстяные кофточки, но…

Не важно, как далеко бы ты ни находился от побережья, а Крофтон располагался довольно далеко, ты все равно мог чувствовать запах моря. «Врезавшийся» в сушу залив Наррагансетт, по мнению Джейн, был самым красивым водным пространством в мире. Воздух наполняли запахи морского ветра и соли, смешиваясь с ароматами крофтонских лилий и цветущих яблонь.

Ее торт лежал на сиденье возле нее. Он был не так уж плох, если учесть, что Джейн не взяла с собой необходимых принадлежностей для выпечки. Когда-то давно она открыла «Пекарню Каламити», маленький магазинчик выпечки в пустынном местечке под железнодорожным мостом, рядом с Двенадцатой авеню. Постепенно благодаря слухам ее бизнес разросся, и она начала готовить роскошные торты для церемоний вручения премий, наград «Тони» и «Грэмми», для вечеринок по поводу открытия выставок или издания новых книг.

Ее имя стало известным в Челси, на Манхэттене, в парке Грэмерси. Ей постоянно звонили, оставляли заказы; даже сейчас, когда Джейн надиктовала на автоответчик сообщение, что уезжает навестить мать, что сожалеет, что вынуждена пропустить потрясающие праздники, и, пока она не вернется, следует обращаться в пекарню «Челси Бэйкерс», звонки продолжались.

Сильви притормозила у входа в школу. Девушки помогли матери выбраться из автомобиля. Сегодня та стояла на ногах куда увереннее, чем обычно. Пока Сильви парковалась, Джейн, поддерживая Маргарет, прошла в здание школы.

Не успела она переступить порог столовой, как на нее нахлынули воспоминания. Выкрашенные в светло-желтый цвет стены времен холодной войны, серый линолеум на полу. Длинные столы были заполнены запеканками, салатами, тушеным мясом и сэндвичами. Квадратные столики со свежими скатертями выстроились в три ряда, возле каждого по десять стульев. Многие из них уже заняли учителя и работники администрации, все разговаривали и смеялись.

Внезапно собравшиеся заметили Маргарет. На миг в зале наступила полная тишина, а затем последовал взрыв радости: Джейн осознавала, что радость была действительно искренней.

— Маргарет!

— Миссис Портер!

— О, это Маргарет — посмотрите, она здесь!

— Маргарет, как ты прекрасно выглядишь!

Да, мама действительно выглядела прекрасно: высокая, как всегда элегантная, наряженная в сиреневое шелковое платье с бантом на шее, седые волосы стянуты в тугой узел, длинная золотая цепочка, которую она почти не снимала, с маленьким хрустальным шариком, в котором хранилось семя горчицы. Друзья и коллеги окружили ее, целовали в щеки, пожимали ей руку и хотели познакомиться с Джейн.

— Моя дорогая дочь, приехала домой из большого города, — гордо заявила Маргарет.

— Как приятно познакомиться…

— Мы так много о вас слышали.

Джейн кивала и улыбалась. Что они слышали? Она никогда раньше не сопровождала свою мать на подобные вечеринки. С тех пор как в двадцать лет девушка покинула Род-Айленд, она почти не бывала в городе.

Джейн осмотрела комнату и заметила своего старого преподавателя английского. У него было все такое же скуластое лицо и широкие брови, и он смотрел на нее все тем же взглядом, что и во время последней встречи. Тогда она сообщила, что бросает Университет Браун, и это после всего того, что он сделал, чтобы помочь ей поступить туда.

Сейчас Джейн было тридцать пять, и с того дня прошло уже шестнадцать лет, но она чувствовала точно такой же стыд.

— Привет, мистер Ромни, — сказала она, оставляя мать в кругу учителей, когда он подошел поближе.

— О! Моя замечательная студентка, — заулыбался пожилой мужчина, — Джейн Портер.

Она покраснела, держа руки глубоко в карманах пиджака.

— Как вы поживаете? — спросила она тоном примерной ученицы.

— Ничего, спасибо. Как ты?

— Я в порядке. Вы совсем не изменились.

— Что означает, что я всегда выглядел дряхлым. Хм. Ну, расскажи мне, что хорошего ты сделала в этой жизни? Ты пишешь стихи для какого-нибудь экспериментального литературного журнала? Или, может, пьесы, анализирующие человеческие эмоции? — Его голос то повышался, то падал почти до шепота. Казалось, он выступает на сцене, уж такая у него была привычка.

— Я бросила учебу, — напомнила Джейн, стараясь, чтобы ее голос звучал твердо, чтобы в нем не проскользнули извиняющиеся нотки.

— Иногда талантливые люди так поступают, — ответил старый учитель, — порой университет не может удержать выдающиеся таланты.

Джейн зарделась и опустила глаза.

— Серьезно, Джейн, чем ты занимаешься?

— У меня свой бизнес в Нью-Йорке, мистер Ромни. Я пекарь.

— Пекарь? — переспросил он. — Это меня удивляет. Ты всегда так любила литературу.

— Я пеку для многих писателей, актеров, издателей…

— Так ты окружила себя творческими людьми.

— Да.

В этот момент в зал вошла Сильви, неся торт. Стоило ей переступить порог, как видный мужчина, в твидовом пиджаке с кожаными заплатками на локтях, быстро направился к двери, чтобы помочь ей. Вместе они донесли торт до стола и водрузили его всего в нескольких шагах от Джейн и мистера Ромни.

— Я и не знала, что вы будете здесь, — произнесла Джейн, улыбаясь. Она проследила за взглядом своего учителя: тот с изумлением разглядывал приготовленную девушкой сладкую копию словаря Уэбстера. Книга казалась почти настоящей, обложка и золотые буквы, возможно, кому-то в голову могла прийти мысль попытаться открыть словарь, чтобы найти необходимое слово. Мистер Ромни улыбнулся.

— Даже если бы ты и знала, ты не могла бы сделать меня счастливее, чем сейчас. Ты все еще любишь литературу, Джейн Портер. Мне всегда кажется, когда я открываю свой любимый литературный альманах, что однажды я там увижу написанное тобой стихотворение или историю.

— Я больше не пишу, — прошептала Джейн.

Мистер Ромни грустно посмотрел на нее, как будто видел призрак ее таланта. Покачав головой, он улыбнулся.

— Не могу в это поверить, — сказал он, — и не буду. Ты не можешь так просто отнять мечту у старого учителя. Я должен каждую неделю брать свой журнал и по-прежнему надеяться, что увижу там твое имя.

Джейн открыла рот, чтобы пошутить, но вдруг обнаружила, что не может говорить. Она стояла лицом к двери и внезапно увидела, как в столовой появляется миссис Виржиния Чэдвик — ее кресло-каталку толкает мужчина среднего возраста. Вновь раздались крики радости, изумления, пожилую даму встречали точно так же, как Маргарет, все были счастливы увидеть миссис Чэдвик.

— А, еще один любимый учитель, — заметил мистер Ромни, — как и твоя мать. Хрупкая и любимая.

Джейн едва ли слышала, что он говорит, она внимательно рассматривала собеседника.

У мужчины была окладистая борода и яркие зеленые глаза, он был старше Джейн лет на десять. Джинсы и черный шерстяной свитер, и все свидетельствовало о том, что он не хочет, чтобы его заметили. Он отошел назад, позволяя миссис Чэдвик (видимо, его матери) остаться у стола с другими учителями.

Он был тем самым мужчиной, которого Джейн видела в яблоневых садах.

— Джейн, — сияющая Сильви взяла сестру за руку. — Я хочу представить тебя своему другу, Джону Дюфору…

— Привет, Джон, — сказала Джейн. — Приятно познакомиться.

— Привет, Алан, — воскликнула Сильви, и Джейн легко ускользнула, оставив Сильви, Джона и мистера Ромни обсуждать какие-то новости. Джейн забилась в угол, ей казалось, что ее сердце стучит так громко, что слышно абсолютно всем. Миссис Чэдвик изучала комнату. Джейн не была знакома с ней лично, ведь она не преподавала в школе, где ее мать работала директором. На секунду глаза женщин встретились, но, не узнав ее, миссис Чэдвик продолжила оглядываться. Может, она искала своего сына, он куда-то исчез.

Джейн сочувствовала несчастью пожилой женщины: левая часть ее лица была парализована, левая рука неподвижно лежала на коленях. Ее мать на одной стороне комнаты и миссис Чэдвик на другой — две больные женщины, два «архитектора» жизни Джейн.

Джейн вышла наружу, на свежий воздух.

Высокий бородатый мужчина одиноко стоял под тусклым фонарем и курил. Ее сердце вздрогнуло. Она вспомнила его там, в саду. Понимая, что он никоим образом не может знать, кто она такая (ему было за сорок, он учился в школе лет на десять раньше ее, его мать не видела, что она пришла вместе с Маргарет, и не могла выяснить, кто она), Джейн выдавила из себя улыбку и пошла по направлению к нему.

— Я вас знаю, — сказал он глубоким грудным голосом. — Не так ли?

— Я так не думаю, — ответила Джейн.

— Ваше лицо кажется мне знакомым.

— Возможно. Это же Род-Айленд. — Она улыбнулась пошире, напоминая о том, какой маленький у них штат.

Он наклонил голову.

— Эммилу, — сказал он.

— Простите?

— Вам нравится Эммилу Харрис. Я видел, как вы проезжали через мой сад на прошлой неделе. У вас играла музыка, громко.

— У вас хорошая память. — Она покраснела.

— Это тихая дорога. Там не особо сильное движение.

— Итак, чем вы здесь занимаетесь? — сменила тему Джейн, сердце колотилось, а во рту пересохло. Он или человек, удочеривший Хлоэ, или его брат. Она должна была это выяснить.

— Выполняю сыновьи обязанности. Моя мама — Джинни Чэдвик. В последнее время она не слишком хорошо себя чувствовала для таких вечеринок, но сегодня захотела прийти. Она ждала этого события всю неделю.

— Так вы не учитель? — Молодая женщина боялась услышать в ответ: «Я страховой агент».

— Нет.

Она кивнула, в ожидании глядя в его глаза. Они были темно-зелеными, цвета речной воды или яблоневых листьев, и они казались тревожными. Он не был спокойным человеком, это уж точно. Она видела, как он затянулся, бросил сигарету на землю и затушил ее носком ботинка.

— Так чем вы занимаетесь? — повторила она.

— Я фермер.

Дядя Хлоэ. Джейн стояла спокойно, но чувствовала, как дрожь спускается по ее позвоночнику. Она смотрела в его глаза, как в зеркало. Она могла видеть там боль и потерю, а когда подошла чуть ближе, она осознала, что то, что чувствует, не относится к Хлоэ.

— Как насчет вас, — спросил он. — Чем вы занимаетесь?

— Я пекарь.

Он засмеялся:

— Вы печете яблочные пирожные?

— Одно из моих фирменных блюд, — ответила она, — а что?

— Мы снова открываем семейную палатку, — сказал фермер. — Моя племянница как раз говорила, что мы должны продавать яблочные пирожные.

— Ваша племянница, — выдохнула Джейн, чувствуя, как ее тело словно растекается.

— Да, — сказал он. В его глазах отражался яркий желто-оранжевый свет, он вытянул руку: — Я Дилан Чэдвик.

— Джейн Портер, — произнесла она, задерживая дыхание. Она наблюдала за его реакцией. Знает ли он ее имя? Удочерение происходило в обстановке полной секретности, ее имя было никому не известно, кроме его матери. Джейн помнила, что все детали были продуманы их матерьми: один ребенок не готов растить детей, другой не может родить, все должно сохраняться в секрете.

— Приятно познакомиться, Джейн.

— Мне тоже.

— Что ты здесь делаешь, кстати? — Он махнул рукой в сторону школы.

— Я здесь с сестрой, — ответила Джейн, не переставая повторять про себя: «Это мой шанс, это мой шанс».

Она взглянула ему в лицо. Он замер, как будто узнал в ее глазах свою племянницу. Джейн задрожала, всем телом ощущая физическую связь со своей дочерью.

— Твоя племянница любит яблочные пирожные?

— Да. Хлоэ.

— Какое милое имя.

Он кивнул, но не сказал, почему ее назвали именно так. Ей было интересно, знал ли он вообще…

Джейн засунула руки в карманы. Она надеялась, что он не заметит, как они дрожат.

— Здесь прохладно, даже для апреля. — Дилан решил, что девушка замерзла.

— Да, это так. Но весна уже здесь. Скоро станет теплее.

Он не выглядел убежденным. Взглянув на дверь, Дилан спросил:

— Пойдем обратно?

— Через минуту, — ответила она.

Джейн хотела бы, чтобы он снова произнес имя Хлоэ, хотела поговорить о ней. Но, конечно, он не сделал этого.

— Было приятно встретиться. — Она вежливо завершила разговор.

— Мне тоже.

Дилан пожал ей руку во второй раз. Его рука была грубой, рука человека, работающего в яблоневом саду. Он задержался, всего на полсекунды дольше, чем следовало. Молодая женщина снова почувствовала, как по спине проходит дрожь, никак не связанная с Хлоэ, пока она смотрела в эти зеленые глаза:

— Увидимся в школе? — спросил он.

Она кивнула. Наблюдая за тем, как он идет обратно в школу, Джейн просто не осмеливалась последовать за ним. Она не могла предоставить Виржинии или Дилану шанс увидеть ее рядом с матерью и Сильви. Вместо этого Джейн направилась к машине.

Здесь никто не запирал дверей автомобилей. Джейн забралась на заднее сиденье. В этой части парковки было темно. Она свернулась клубочком на мягком кресле, накрылась своим пиджаком. Он был очень мягким, дорогой подарок от независимого продюсера, для которого она испекла торт с названием нового фильма.

Весенний воздух действительно был прохладным, как и сказал Дилан. Но она едва ли замечала это. Так много лет она жила с невыносимой пустотой в душе. Джейн не могла дать ей название, и она ничего не могла с ней поделать. Она отдала своего ребенка, у нее не было выбора. Тогда все выглядело таким логичным, правильный, разумный выбор.

Но все случилось так давно, более пятнадцати лет назад, иногда прошлое казалось столь далеким, как какая-нибудь давно прочитанная ею книга. Но сейчас воспоминания нахлынули вновь. Она вспомнила тот день, когда сообщила новость матери: ее руки потели, голова кружилась, и ее подташнивало.

И она помнила мамины слезы и панику. Она плакала, потому что Джейн придется взять академический отпуск на целый год. Она могла жить дома, пока не начнут проявляться признаки беременности, а потом ей следует уехать. Маргарет связалась с нужными людьми и организовала отъезд Джейн в обитель Святого Джозефа в Бристоле.

Джейн помнила, как она прилагала всевозможные усилия, чтобы не было видно ее растущего живота, чтобы она могла подольше оставаться дома. Она носила джинсовые комбинезоны и слишком большие рубашки. Когда наступила осень, она вздохнула с облегчением — теперь можно надевать широкие свитера. Однажды, сидя в ванной, она посмотрела на свое тело и увидела, что у нее выступает пупок. Это был настоящий шок. Она чувствовала, что не может ничего контролировать. Она свернулась клубочком и заплакала.

Когда вошла ее мать, она обняла Джейн за плечи и тоже расплакалась. Джейн было так стыдно, но ей нужна была мамина поддержка. Она слышала, как Маргарет звонит сестре Марии Селесте. Сильви в это время была в Брауне, Джейн радовалась, что сестра не услышит всего этого. За Джейн прислали машину, и она уехала. Род-Айленд — самый маленький штат государства, но Джейн казалось, будто ее увозят куда-то в Сибирь.

В обители нашли приют и другие незамужние будущие мамы. Все они были молоды и приехали из разных частей страны. Место напоминало колледж, где единственным «предметом» были роды. После рождения детей девушки исчезали. Джейн замкнулась в себе. Чтобы оплатить свое содержание, она работала на кухне: пекла великолепные торты. Растущий внутри ребенок был ее постоянной и единственной компанией, и с каждым днем она все больше привязывалась к нему.

Поступок отца превратил Джейн в реалистку, она знала, как тяжелы разлуки. Именно поэтому она избегала других женщин, после родов они все разъедутся в разные стороны и вряд ли захотят вспоминать месяцы, проведенные в обители Святого Джозефа. Но она никак не могла смириться с разлукой со своим будущим ребенком, она чувствовала, что все больше и больше привязывается к нему. И хотя сестры постоянно твердили девушкам, чтобы те даже не думали выбирать имена для детей или даже о том, чтобы подержать их в руках, поиграть с ними, Джейн не слушала. Она только об этом и думала.

Однажды она сбежала.

Она взяла деньги на автобус из банки на кухне и вышла на главную дорогу. Когда подошел автобус до Провиденса, беглянка села на него. Она устроилась у окна. Автобус ехал вдоль побережья до Провиденса, до кампуса Брауна.

Он остановился на Тейэр-стрит. Джейн прижала ладонь к холодному стеклу. Она скучала по чаю в кафе «Пингвин», по кинотеатру в Эйвоне, по литературным вечеринкам, по книгохранилищу. Она скучала по Джеффри. Ее глаза наполнились слезами при мысли о том, что она упускает шанс ходить в университет, учиться там вместе с Сильви.

— Здесь учится твой папа, — прошептала она ребенку, держа руку на круглом животе, — здесь мы встретились, и здесь ты появилась…

Когда автобус свернул на Энджелл-стрит, она заметила Джеффри. Он шел в полном одиночестве, на плече — сумка. Джейн смотрела на него. Юноша был погружен в свои мысли. Она подумала, возможно, он вспоминает о ней, но это было маловероятно.

Она и ребенок были одни. Он сам так захотел.

Когда Джейн вернулась в обитель, ее встретили сердитые сестры. Они запретили ей печь торты на все оставшееся время. Они хотели, чтобы она выучила урок: она совершила одну большую ошибку и должна научиться больше не совершать даже маленьких.

Она должна руководствоваться здравым смыслом. Одиночество — это не так уж и плохо.

Но иногда даже самые логичные вещи заставляют тебя сходить с ума. Джейн совершила правильный поступок, и это едва не лишило ее разума. Каждая встреченная ею пятнадцатилетняя девочка заставляла ее вспоминать дочь. Ее убивала правда о том, что она сделала, и о девочке, с которой ей нельзя даже познакомиться. Но ей надо было узнать ее. Джейн знала, что умрет, если не сделает этого. Поездка домой в Род-Айленд была запланирована давным-давно.

И она только что встретила Дилана Чэдвика и разговаривала с ним о его племяннице. Его племяннице Хлоэ.

И теперь в темной машине Джейн повторяла ее имя: «Хлоэ», — шептала она, обнимая себя обеими руками: «Хлоэ».

Глава 7

Возможно, повлияли визит в школу и встреча с мистером Ромни, но теперь Джейн предавалась воспоминаниям. А быть может, поводом послужила встреча с дядей Хлоэ, то, как свободно произносилось ее имя, и от этого образ девочки становился таким реальным.

Иногда Джейн казалось, что события тех далеких дней — лишь дурной сон. Была ли она на самом деле беременна, есть ли у нее дочь? Все произошло так давно и так стремительно. Ситуация вышла из-под ее контроля, за нее все решили другие…

Хотя, конечно, что-то было. Например, так много любви. Она не могла отрицать этого. Не важно, что потом Джейн намеренно забыла об этой любви. Она любила того парня. Отца Хлоэ. Она любила растущего внутри нее ребенка. И она любила свою мать, хотя к этому чувству примешивалась определенная доля ненависти, любила, потому, что Маргарет хотела, как лучше.

В ту ночь в ее старой спальне Джейн снилось прошлое. Ей снилась ее первая любовь. Его звали Джеффри Хэйден. У него были кудрявые каштановые волосы и взволнованные глаза. Она полюбила его с первого взгляда, когда они только встретились в раннем сентябре в начале учебного года в Университете Брауна. Они оба шли из библиотеки, нагруженные книгами, они так спешили на урок английского, что ничего не замечали, и врезались друг в друга.

Они столкнулись лбами, и все книги попадали на пол. У Джейн закружилась голова. Джеффри встал на колени около нее, дотрагиваясь до ее брови.

— Ты в порядке? — спросил он.

— Да, а ты?

— Нет, у тебя кровь идет…

Она засмеялась:

— У меня идет кровь, а ты не в порядке?

Юноша кивнул. Он полез в карман — на нем была шотландская рубашка с короткими рукавами и брюки цвета хаки — за платком. Тот был белым, чистым и аккуратно сложенным. Это напомнило Джейн о ее сестре, Сильви, помешанной на идеально сложенном белье, и эта связь показалась ей настолько сильной, что она уставилась в его глаза.

— Вот, — он осторожно коснулся ее брови.

Девушку захлестнули противоречивые, смешанные чувства. Отец бросил их, когда она была еще маленькой. Ее врач была женщиной. Скромная отличница, она никогда не встречалась с мальчиками. Она не могла припомнить, чтобы хоть раз в ее жизни мужчина был так мил и заботлив по отношению к ней. Она закусила губу.

Его прикосновение было нежным. Он прижал холодные пальцы одной руки к ее щеке, другой рукой вытирал кровь над ее глазом.

— Наверное, тебе придется наложить шов, — расстроился молодой человек.

— Нет, я уверена, все в порядке, — начала было она, но эмоции оказались столь сильны, что она практически не могла говорить.

— Я буду переживать, если у тебя останется шрам, — сказал он. — Я не могу даже думать о том, что я стал причиной шрама на твоем лице.

— У меня не бывает шрамов. — Девушка ухмыльнулась и заметила, как блестят его глаза. Интересно, почему он выглядит таким взволнованным. — Я крепкая.

— Ну, если ты так говоришь, — с сомнением вымолвил он, улыбаясь в ответ. Они начали собирать свои книги. Джейн взяла свои, Джеффри — свои. Они пожали друг другу руки и попрощались.

Только вернувшись в свою комнату, Джейн обнаружила, что ей не хватает одной книги — «Мифы от Средневековья к постмодернизму», зато ей достался учебник молодого человека — «История литературной критики». На книге стояло его имя: Джеффри Хэйден, Вэйланд. Его комната в общежитии находилась всего через пару улиц от нее.

Она носила книгу юноши с собой полтора дня, пока не увидела его снова, он сидел со своим другом за столом в университетской столовой.

Когда она протянула ему книгу, он достал ее собственную из портфеля. Они улыбнулись друг другу, и тут она заметила, что у Джеффри на лбу красуется такой же большой фиолетовый синяк, как и у нее.

Он предложил ей присесть, и в тот день они обедали вместе. Потом они начали вместе заниматься. Оба планировали сделать английский своим профилирующим предметом. Джейн мечтала о карьере писателя или преподавателя в высшей школе. Джеффри планировал стать профессором. С самого начала Джейн восхищалась его умом, но он всегда утверждал, что она гораздо умнее и сообразительнее. Она сидела, зачитываясь приключениями Беовульфа или Сэра Гавейна, а когда поднимала глаза, то видела, как он наблюдает за ней.

— Что ты делаешь? — спрашивала она.

— Учусь, — отвечал юноша.

— Нет, ты смотришь на меня.

— Литература — это история мира, — смеялся Джеффри, — а ты — это и есть мир.

А потом он целовал ее.

Их поцелуи…

Именно они снились Джейн пятнадцать лет спустя в ее старой кровати. Поцелуи с Джеффри.

В ее снах, как и в реальности, они были такими нежными.

Джейн лежала на спине, на своей узкой кровати в общежитии. Джеффри сидел за столом. Сумасшедший яркий свет проникал в комнату через окно, солнце уже садилось. Джейн прищурилась и прикрыла глаза рукой. В коридоре играла музыка.

Внезапно Джеффри оказался на коленях около кровати. Джейн держала на лице руку, прикрываясь от яркого света. Был октябрь. Ее разбитый лоб уже давно зажил. Но его глаза были такими же взволнованными, как в тот день, когда они встретились. Она хотела спросить, почему он так сильно волнуется. Она уже открыла рот, чтобы задать вопрос.

Его губы были тонкими и плотно сжатыми. Она уставилась на них. Его пальцы касались ее щеки, они были мягкими. Она вспомнила их столкновение, как заботливо он к ней прикасался. Она невольно задрожала от воспоминания. Тогда он поцеловал ее.

В ее снах поцелуй был таким же реальным, каким он был в тот день. Джеффри наклонился, его лицо в миллиметрах от нее, он мягко целовал ее, снова и снова. Просто мимолетное, сладкое касание губ, затем другое и еще одно. Их руки лежали неподвижно. Джейн выгнулась, ей хотелось чего-то большего.

Она дотронулась до его руки. Его предплечье, его мускулы. Ее пальцы слегка приподняли рукав его голубой рубашки. В сумерках его кожа казалась темной, хотя на самом деле он был таким же бледнокожим, как сама Джейн. Ее глаза открылись, потом снова закрылись. Она горела, и ей хотелось убедиться, что она все еще жива. Она почувствовала, как его язык дотронулся до ее языка. Все было кончено.

Они влюбились.

Он был из Оушенсайда, Лонг-Айленд. Она из Твин-Риверза, Род-Айленд. Университет был их жизнью. Они любили Браун и друг друга. Они вместе ходили на футбольные матчи, согревали друг друга своим теплом, заворачиваясь в одну куртку. Они сопереживали сокурсникам, кричавшим: «Давай, Бруно — Бруно, давай!», но оба были слишком стеснительными, чтобы кричать самим.

У нее была сестра и мама, и отец ушел от них, когда она была маленькой. У него был брат и две сестры, его отец был врачом, его родители только что отметили двадцать пятый юбилей свадьбы. Перед Днем благодарения она плакала, потому что им пришлось расстаться на целых четыре дня.

Рождественские каникулы дались еще сложнее. Они провели минимум времени дома, со своими обожаемыми семьями, и вернулись в Провиденс сразу, как только открылись общежития.

Они занимались сексом. Это было потрясающе. Джейн воспитывалась в католической вере и поэтому иногда чувствовала себя грешницей. Мать всегда учила ее, что приличные девушки должны хранить себя до свадьбы, и глубоко внутри Джейн усвоила это и верила, что так и должно быть. Но она так сильно любила Джеффри, а он любил ее. Казалось просто немыслимым, что они смогут полюбить кого-то другого и не поженятся.

Это было совершенно невозможно.

Джейн изучала философию, пытаясь понять то, что ранее казалось ей недоступным, и именно с философской точки зрении она размышляла о любви, и о сексе, и о времени. Она решила, что вся проблема во времени: поскольку она и Джеффри любят друг друга и всегда будут любить, какое значение имеет время? Секс до или после свадебной церемонии? Связь — вот что было важно. Связь и любовь.

Секс связывал их тела и души. Когда Джеффри обнимал ее, их тонкие тела прижимались друг к другу, им не нужны были слова. Говорила их кожа. Правда. Джейн чувствовала, что он любит ее, прикасаясь к его губам или рукам. Ее пальцы, ее грудь говорили о любви.

Жизнь приобрела новый смысл. Жизнь взорвалась. Музыка имела новое значение и эмоциональную глубину, все истории были связаны с их собственной жизнью. Секс открывал им новые границы. Мать Джейн не верила мужчинам и, к сожалению, имела на это право. Видимо, Томас, отец Джейн, был совсем не таким, как Джеффри. Много лет Джейн и Сильви впитывали в себя все мамины несчастья, и теперь девушка с нетерпением ждала того момента, когда сестра встретит такого же мужчину, как Джеффри, чтобы доказать ей, насколько не права была их мать.

Все написанные когда-либо мифы о любви были про Джейн и Джеффри. Пирам и Фисба: они точно так же любили друг друга, только конец их любви оказался несчастливым. Шекспир имел в виду именно их, когда выдумывал своих Ромео и Джульетту — лучшую часть, не саму трагедию.

С ними никогда не случится ничего трагичного.

Первый год обучения, второй год. Неся ответственность друг за друга, они никогда не забывали предохраняться. Джейн принимала специальные таблетки. Первый месяц Джеффри использовал презервативы. От таблеток Джейн немного поправилась, но Джеффри даже нравилось то, что ее грудь стала больше. Ей пришлось выкинуть старый лифчик и купить несколько новых.

Но не важно, насколько сексуальным Джеффри находил ее новое тело, Джейн совсем не нравились новые ощущения. У нее болели соски. И ей не нравилась ее полнота, от которой все ее старые джинсы стали слишком тесными.

Она пошла к врачу. Джеффри поддержал ее решение и для большей сохранности снова стал пользоваться презервативами. Джейн знала, что церковь не одобряет предохранение от беременности, но Джеффри утверждал, что подобные взгляды уже устарели, что это даже жестоко, если она чувствует себя виноватой. Он говорил, что она — самый лучший человек на земле и она должна доверять только самой себе и полагаться на собственные суждения.

Джейн любила его за это. Для нее предохранение — это был просто способ позволить женщине наслаждаться своим телом и своей жизнью, возможность выразить любовь выбранному мужчине, с которым она собирается провести всю жизнь.

На втором курсе она жила с двумя другими девушками на Врайстон Куод, а он делил комнату с тремя ребятами в Моррис-Чэмплин. Они по очереди ночевали друг у друга и уже подумывали о том, чтобы на следующий год снять комнату на двоих. У Джейн была временная работа в столовой, и когда они пекли пироги, она всегда сохраняла немного теста и делала фруктовые пирожные или тартинки с желе для своего любимого.

Они начали задумываться о том, что будут делать после университета. Поженятся ли они до или после того, как Джейн получит звание магистра. Они точно знали, что не дождутся получения Джеффри докторской степени.

После встречи с дядей ее дочери Джейн постоянно снился один и тот же сон — ночь, когда они зачали Хлоэ.

Весной второго курса у них в кампусе были танцы. Сон был таким же ярким, как та ночь. В пятничный вечер кампус превратился в волшебный танцевальный зал под звездами, освещенный шестью сотнями бумажных фонарей.

Выпускники и их семьи, однокурсники, бывшие студенты, старше, чем бабушки и дедушки Джейн, весь преподавательский состав Брауна — все собрались вместе, чтобы протанцевать. Одежда на людях была самой разнообразной — вечерние смокинги и платья, гавайские рубашки и саронги. Джеффри надел пиджак своего отца поверх обычной клетчатой рубашки, на Джейн было простое черное платье, которое осталось у нее еще с выпускного в школе.

Они танцевали под ритмы современной эстрады на Мэйн Грин, под музыку студенческих групп на Линькольн Фиод, слушали джаз в башне Кэрри на Фронт Грин. Ночь казалась такой романтичной, и Джейн чувствовала себя такой влюбленной. Она была рядом с любимым мужчиной, в месте, где они познакомились, где они принадлежали друг другу.

— Я хочу отвести тебя кое-куда, — прошептал Джеффри, обнимая ее, как если бы он не мог не дотрагиваться до нее постоянно.

— Куда?

— Наше место, — сказал он. — Когда мы закончим институт, они должны поменять название.

Она пошла за ним, не имея понятия, о чем он говорит. Они прошли мимо главного здания, превратившегося из строго академического особняка в романтичный замок, его преобразили музыка, танцы и смех. Вокруг них возвышались неоклассические и кирпичные здания. Башня Кэрри, названная в честь чьей-то жены — или дочери? — смотрелась как итальянская колокольня.

Пробежав мимо современной Библиотеки Джона Д. Рокфеллера, где они так много занимались и целовались, они пересекли Джордж-стрит и оказались на месте. Джеффри поднял руки к небу, как будто хотел подарить его Джейн вместе со всей окружающей их ночью.

— Вот, — сказал он, — Джейн и Джеффри Портер-Хэйден, Английский департамент.

— Это Гораций Мэнн. — Она улыбнулась, глядя на большое кирпичное здание.

— Гораций кто? Разве он не был выпускником 1819 года? Времена меняются. И хотя Гораций был великим ученым и гордостью Брауна, это здание должно быть известно чем-то более важным.

— Чем? — спросила Джейн, глядя в голубые глаза Джеффри, когда он взял ее лицо в свои руки и улыбнулся. Первый раз она заметила, что его взгляд больше не кажется взволнованным. Нервозность исчезла.

— Чем должно быть знаменито это место?

Меж строений звучало эхо далекой музыки. Они слышали, как «Дьюкс» закончили петь «Лунную реку» и перешли на «Раскачаем свободный мир». Сердце Джейн выскакивало из груди и билось где-то в горле.

— Нами, — прошептал Джеффри, притягивая ее ближе, пританцовывая под музыку, — тем, что здесь мы познакомились.

— Ты прав — кто по сравнению с нами Гораций?

Они засмеялись.

Он поцеловал ее в губы, дотронулся до ее лба. Она почти почувствовала ту самую ссадину. Она потерла лоб, и они снова засмеялись. Он повел ее вверх по ступенькам. Там было два входа — это так странно. Раньше это здание было общежитием, и поэтому в него вело два отдельных входа — для мужчин и для женщин.

Джейн потянула за ручку одной из дверей, и та поддалась. Они удивленно посмотрели друг на друга. Сначала они отошли назад, но потом, смеясь, зашли внутрь. Кто-то забыл закрыть дверь или какой-то профессор заработался допоздна?

В холле было темно. Держась за руки, они побрели вперед, эхо их шагов и музыка глухо отдавались в холле. Через высокие окна падали тени, делая все вокруг каким-то нереальным.

— Дураки, — сказал Джеффри, целуя ее шею.

— Кто — мы?

— Все остальные танцуют под звездами, а мы застряли в Английском департаменте, — он потянул молнию у нее на платье. Она расстегнула его рубашку. Он целовал ее, сильно прижав к стене. Она едва ли могла дышать, страсть переполняла ее.

Они никогда не занимались любовью в общественных местах. Это было весело, это было даже забавно, это было дико возбуждающе, это было по-взрослому. Джейн была абсолютно уверена, что никто в их классе не делал этого. В ее семье никто не был настолько смелым, настолько любящим.

Джеффри повел ее в кабинет внизу. Он положил отцовский пиджак и рубашку на китайский ковер за столом секретаря и опустил на них Джейн. Их взгляды пересеклись, и в глаза Джейн появилась тревога.

— У тебя есть?.. — начала она.

— Я не принес, — сказал он, — у тебя нет…

Она хихикнула:

— Я не ношу этого с собой.

Он поцеловал ее. В его глазах не было беспокойства.

— Ты не знаешь, может, сегодня это будет безопасно?

— Я не сильна в математике.

Оба засмеялись, и она попыталась посчитать, но она никогда точно не знала, в какое время месяца секс будет безопасным. Некоторые девочки говорили, что можно забеременеть в середине цикла, но ее соседка по комнате знала кого-то, кто однажды занимался сексом даже во время периода овуляции — и ничего. Так что Джейн закрыла глаза и пыталась считать, стараясь вспомнить даты, но она была не тем человеком, кто хорошо запоминает и считает, у нее не было никакого мысленного календаря.

— Только один раз, — прошептал он.

— Но, — начала было она.

— Я люблю тебя, Джейн.

— Я люблю тебя, Джеффри.

Слова звенели в воздухе. Разве эти слова не были самым главным? Разве они не рассказывали историю, более наполненную чувствами, чем любой из томов, изученных ими в Брауне? Это любовь. Любовь — это все. Любовь больше любого пространства. Она занимала все сердце Джейн, все ее существо, она была с Джейн повсюду, куда бы та ни пошла.

Они занимались любовью. Он вошел в нее. Она закрыла глаза, чувствуя, как он проскальзывает внутрь. Странная мокрота. Он заполнял ее. Никогда еще два человека не создавали такого жара. Интенсивность происходящего захватила ее, поднимаясь от того места между ее ног прямо к сердцу. Это было похоже на стрелу, и впервые в жизни она поняла смысл мифа о Купидоне.

Стрела вонзилась глубоко и навсегда.

В ту ночь она забеременела.

Джейн точно знала момент, когда это произошло. Она держала это в секрете, даже от Джеффри. Ей хотелось быть уверенной. Наполненная любовью, она ожидала, что будет наполнена страхом. Но это ожидание и настоящие эмоции Джейн сильно различались.

Она полюбила ребенка.

В тот же момент, абсолютно, так же, нет, больше, чем она любила отца. Ребенок был частью ее, а она была частью его. Как вообще было возможно такое чувство, как она могла объяснить это?

Она и не объясняла, по крайней мере поначалу. После танцев в кампусе был концерт, затем выпускной. Джеффри собирался в Нью-Йорк, на летнюю практику, он хотел поработать помощником у какого-то исследователя из Колумбии. А Джейн должна была работать у кузины ее матери, в пекарне Твин Риверз. Они бы вернулись в Браун в сентябре, вместе с младшей сестрой Джейн, Сильви, которая только поступила в университет.

Когда они прощались, Джейн плакала. Джеффри тоже. Они обнимали друг друга так крепко, даже не подозревая, что это происходит в последний раз. Или почти в последний.

Вот и сейчас во сне, в своей детской комнате в доме матери, Джейн снова плакала, плакала так сильно, что наволочка промокла насквозь. Она проснулась, обхватила себя руками, как будто пыталась удержать все внутри себя, вернуть все назад, снова соединить все кусочки трех жизней.

Однажды, услышав плач Джейн, в комнату вошла Сильви. Холодный лунный свет сочился сквозь голые ветви деревьев, и когда Джейн открыла глаза, она увидела сестру, сидящую на кровати. Сон Джейн вырвал сердце из ее груди, как если бы прошлое было диким животным, способным сожрать ее живьем.

Сильви держала Джейн за руку. Дул ветер, ветви скребли стекло. Джейн всхлипывала, тряся головой.

— Позволь этому закончиться, Джейн, — прошептала Сильви.

— Но, это не…

— Это закончится, если ты позволишь. Пусть все остается в прошлом.

— Это невозможно, Сильви.

— Ты мучаешь себя сама, — ответила Сильви. — Это происходит каждый раз, когда ты возвращаешься домой.

Джейн посмотрела на сестру, чувствуя, как ее дыхание замедляется. Теперь она совсем проснулась. Сон закончился. Так ли это? Сон на самом деле никогда не заканчивался.

Джейн закрыла глаза. Если бы только Сильви знала, на что это похоже. Часть сердца Джейн откололась и находится где-то в этом мире отдельно от нее. Живая, двигающаяся и живущая на краю яблоневого сада. Она любит яблочные пироги. Ее имя ей дала ее мать, Джейн.

Ее зовут Хлоэ.

Глава 8

Вот уже вторую субботу подряд Хлоэ работала в палатке, иногда ей удавалось прийти сюда посреди недели: вечером после школы. Сегодня воздух казался девочке особенно свежим. Он пах только что выросшей травой и непросохшей краской. Бутоны яблоневых цветов тяжело свисали с веток, ярко-розовые, готовые взорваться и превратиться в белоснежные цветы.

Дядя Дилан позволил Хлоэ самой выбрать цвет краски для стен палатки, и она остановила свой выбор на голубом, почти бирюзовом тоне, как раз такими были удивительные яйца, что откладывала курица Араукана. Полки будут желтыми, яркими, как лютики.

На Хлоэ был джинсовый комбинезон, под ним голубая футболка и старые теннисные туфли. Сережки в виде серебряных колец выделялись на фоне ее темных волос, падающих на лицо. Конечно, следовало надеть кепку. Поскольку она не была опытным маляром, девочка учинила кругом порядочный хаос. Казалось, на покраску старого дерева уходит целая вечность. Обе руки Хлоэ поголубели, и каким-то образом яркая полоска украсила ее правую щеку.

Отношение родителей ко всей «операции» по восстановлению старенькой палатки можно было смело назвать отрицательным. Ее отец вырос на ферме, сорок акров которой занимал яблоневый сад. В юности он поступил в колледж Роджера Уильямса, окончил его с отличием, стал актуарием, а затем удачливым страховым агентом, и все для того, чтобы его родным не приходилось пачкать руки в грязи. Он считал работу в фермерской палатке большим шагом назад.

Не так давно, на двадцать пятый юбилей свадьбы родителей, Хлоэ и Мона решили организовать танцы в амбаре. Девочки хотели устроить всем сюрприз, но им было всего по тринадцать лет, и они нуждались в помощи взрослых. Дядя Дилан в ту пору пребывал в глубоком трауре, и не мог сделать слишком многого, так что Хлоэ пришлось обратиться к маме.

Та была счастлива. Хлоэ помнила, как разрозовелись ее щеки, как будто она вновь стала молоденькой девушкой. Она так крепко обняла Хлоэ. Вместе они составили список гостей: обе бабушки девочки, брат ее матери и его жена, проживавшие в Портленде, друзья ее отца из Ротэри, друзья матери из садового клуба.

Мама соорудила красивые приглашения с изображением амбара, декорированного лентами и маленькими белыми лампочками. Потом они принялись приводить в порядок настоящий амбар, чтобы он соответствовал картинке. Это была волшебная ночь, и она почти не потребовала крупных денежных затрат! Мама наготовила гору запеканки, у них в подвале было полно яблочного сидра. Один из отцовских друзей в свободное время подрабатывал диджеем, и он согласился заняться музыкой. Гости протанцевали всю ночь. Когда Хлоэ и Мона устали, они просто забрались на сеновал и уснули.

Хлоэ хотелось бы, чтобы подобные воспоминания заставили ее родителей полюбить яблоневый сад. Они были иногда такими потрясающими, а иногда такими раздражающими. Что касается фермы, то на этот счет у них была «своя», современная точка зрения: землю следовало или продать, или сдать в аренду, в общем, сказать ей «прощай». А Хлоэ и дядя Дилан слишком сильно любили яблоневый сад, чтобы поступить подобным образом.

Прямо сейчас дядя Дилан работал в саду. Она могла слышать его, слышать звук лопаты: он сажал молодые деревья. Один раз дядя проехал мимо на своем зеленом тракторе, большие желтые колеса машины смотрели на Хлоэ, как огромные глаза совы. Дядя Дилан помахал рукой девочке, и она засмеялась. На нем были солнечные очки, и он выглядел как фермер, играющий в шпиона.

Он не улыбнулся в ответ. Дядя Дилан был самым забавным взрослым из всех, кого знала Хлоэ, хотя когда-то он носил с собой значок и пистолет. И Хлоэ и Изабелл думали, что он самый крутой дядя и папа, какой вообще может быть на свете. Никто из них никогда не мог бы представить его работающим на ферме.

Хлоэ жалела, что забыла дома часы. Ее должна была навестить Мона. Девочка надеялась, что подруга поторопится. Звук кисти, шлепающей о дерево, уже довел ее до невменяемости. Кисть разговаривала с ней, это ли не странно? У нее не было голоса, нет, но в ритмичных звуках можно было различить: «Мне скучно, тебе скучно? Оценят ли кошки то, что ты сделала, чтобы купить им хорошей еды? Курица Араукана ест и зерно и откладывает симпатичные яйца».

Хлоэ действительно нужно было с кем-то поговорить.

И как раз тогда, по странному капризу судьбы, на дороге появилась старая голубая машина, которая сначала притормозила у палатки, а затем и вовсе остановилась.

Хлоэ вывернула шею, чтобы посмотреть, кто бы это мог быть. Женщина, одна, на переднем сиденье. Как и дядя Дилан, она носила темные очки. На ней был черный кожаный пиджак — очень клевый. Вокруг ее темных волос повязан синий шарф, чтобы они не падали ей на лицо. Девочки очень понравился внешний вид неизвестной дамы. Несколько секунд женщина смотрела на Хлоэ.

Хлоэ склонила голову набок. Она ее знала? Казалось, что да. Интересно, это бывшая учительница или, может, знакомая родителей? Труженица продолжала красить, готовясь широко улыбнуться, когда незнакомка сообщит ей свое имя.

Та вышла из машины, в руках она держала корзинку.

— Привет, — сказала она.

— Привет, — ответила Хлоэ.

— Приятный денек, чтобы выбраться на природу, — начала разговор нежданная гостья, подходя ближе. Она не отличалась высоким ростом, худая, одетая в черные джинсы и полосатую бело-голубую футболку под пиджаком. На шее висел серебряный медальон на черной веревочке. Она держала корзинку обеими руками, то, что притаилось внутри, было накрыто салфеткой в цветочек.

— Да, пожалуй, — Хлоэ улыбнулась, — хотя, когда ты живешь на природе, этот денек кажется достаточно приятным, чтобы выбраться в город.

— О, тебе нравится город? — женщина радостно улыбнулась, — я живу там.

— В Провиденсе? — поинтересовалась Хлоэ.

— В Нью-Йорке, — ответила та.

— О, супер! — восхитилась Хлоэ. Она опустила кисть. Она не знала никого, кто жил бы сейчас в Нью-Йорке. Ей нравилось навещать Изабелл, когда та жила там. Аманда брала их посмотреть на бабочек, в Музее натуральной истории, а потом они пили горячий шоколад в Сарабетс. Когда дядя Дилан приходил домой с работы, он водил их всех ужинать в ресторан на крыше небоскреба, высоко над городом, с видом на мосты и красивые здания. Создавалось ощущение, что они едят в самолете. Сейчас все это ушло…

— Тебе нравится Нью-Йорк? — спросила леди.

— Я бывала там, когда была маленькой, — ответила Хлоэ, — там все еще есть зоопарк?

— Тот, который в Бронксе или который в парке?

— Думаю, в парке. Там часы на арке, с бронзовыми животными, которые бьют в колокольчик.

— «Часы Делакорт», — женщина улыбалась, — это в Центральном парке. Ты была там…

Хлоэ кивнула.

— Зоопарк все еще там. Впрочем, они оба там. Тебе понравилось?

— Мне не понравилось то, что тюлени живут в городе. — Хлоэ нахмурилась. — Бассейн, конечно, хороший и все такое, но они должны жить в океане.

— Ты умеешь сопереживать, думаешь о других.

Хлоэ кивнула и снова принялась красить.

— Это мое слабое место, — сказала она.

— Правда? — Женщина, казалось, сдерживала улыбку.

— Я забочусь обо всем на свете.

Хлоэ сконцентрировалась на покраске стены. Грудь сдавило от нахлынувших эмоций. Она не понимала этого и не хотела, чтобы женщина заметила. Возможно, это из-за Изабелл, возможно, из-за того, что она представила тех тюленей.

— Определенные создания должны жить в определенных местах, — объяснила Хлоэ через некоторое время. — Таков порядок вещей. Люди думают, что они могут все менять местами в природе, но это не так. Тюленям нужен холодный океан, львам нужна пустыня, а моим кошкам нужен этот сад.

Женщина прочистила горло. Хлоэ взглянула вверх. Почему она смотрит в сторону?

— Вы в порядке? — робко осведомилась девочка.

— Все хорошо, — сказала леди. — Просто я думаю точно так же.

Хлоэ кивнула. Только потом она поняла, как странно разговаривать на такие темы с совершенно незнакомым человеком.

— Мм, мы еще не открылись. — Хлоэ решила сменить тему и показала на наполовину окрашенную палатку. — Надо еще докрасить, а потом решить, что именно мы будем продавать.

Леди улыбнулась:

— Ты отлично справляешься с работой.

— Спасибо.

— Твой дядя говорил, что ты ему помогаешь. Ты, должно быть, Хлоэ.

Хлоэ кивнула и улыбнулась.

— Я Джейн.

Хлоэ восхитилась — как круто, когда взрослый человек представляется только одним именем. Кто она? Может быть, она подружка дяди Дилана? Хлоэ слышала, как ее родители обсуждали, когда же Дилан снова начнет встречаться с женщинами. Со времени трагедии прошли годы. И Хлоэ знала, хотя об этом никогда не говорили вслух, что он и тетя Аманда не были вместе на тот момент… На всякий случай Хлоэ оценила эту женщину.

— Вы знаете, что дядя Дилан из Нью-Йорка? — спросила Хлоэ.

— Нет, — почему-то смутилась Джейн. — Разве он живет не здесь?

— Да, но до того, как Изабелл… Не важно. Да, он живет здесь.

Джейн не стала расспрашивать, и Хлоэ с облегчением вздохнула. Она не хотела говорить о том, что случилось с ее кузиной.

— Я встретила его на ужине для преподавателей.

— А, точно, он возил туда бабушку. Так вы — учитель?

— Нет, — сказала Джейн, — я пекарь.

Она подняла корзинку и протянула ее Хлоэ. Девочка засомневалась. Ее руки испачканы краской. Джейн заметила это, улыбнулась и сама приподняла салфетку.

— Яблочные пирожные! — воскликнула Хлоэ. Она смотрела внутрь на сладкие, замечательные, самые лучшие пирожные, которые она когда-либо видела. Их было четыре, все украшены по-разному: яблоко, цветущее дерево, дерево с листьями и яблоками и птичье гнездо.

— Мне они так нравятся! Это для дяди Дилана?

— Да, — сказала Джейн, — и для тебя. Ведь ты выполняешь такую тяжелую работу, я думаю, ты заслужила одно.

— Я хочу птичье гнездо, — сказала Хлоэ. Она посмотрела женщине прямо в глаза. — Видите ли, я люблю птиц. И зверей. Вот чем я известна. В принципе именно поэтому дядя Дилан дал мне эту работу. Мне нужны деньги, чтобы покупать специальную еду для всех кошек в этом саду.

Джейн кивнула, улыбаясь, и Хлоэ вспомнила, как она говорила о способности сопереживать.

— Спасибо, — сказала Хлоэ. Она посмотрела, не видно ли дяди Дилана. Хотя она и слышала его трактор, самого фермера нигде не было. Джейн проследила за ее взглядом.

— Это так красиво, — сказала она, — все эти деревья, готовые расцвести. Посмотри на эти бутоны! Завтра сад будет похож на белое облако. Я всегда могу почувствовать это…

Волосы Хлоэ зашевелились, как будто воздух наполнился электрическими разрядами. Что было странно — ярко светило солнце. Но она знала, что имела в виду Джейн.

— Так всегда весной, — сказала она. — Что-то вот-вот произойдет.

— Например?

Хлоэ подумала:

— Например, яйца вот-вот треснут. Цветы вот-вот распустятся…

Джейн кивнула:

— Предвкушение.

— Да.

Они улыбнулись друг другу, и Хлоэ внезапно почувствовала странный разряд, напоминающий молнию. Он прошел сквозь ее волосы, коснулся лба, двинулся через все тело, вплоть до пальцев ног. В этот момент на улице появилась еще одна машина. Джейн вздрогнула, она казалась растерянной, но при этом внимательно глядела на машину, как будто бы знала того, кто сидит внутри. Увидев Мону, женщина расслабилась. Очевидно, вновь прибывшая персона, вылезающая из машины была ей абсолютно незнакома.

— Похоже, у тебя появился помощник, — заметила Джейн.

— О боже, — пробормотала Хлоэ. Мона была с головы до ног укутана в пластиковый дождевик, капюшон надвинут на глаза, вокруг очков с диоптрией еще одни — защитные. Она натянула пару старых грубых перчаток, еще одну пару передала Хлоэ.

— Слишком поздно, — сообщила Хлоэ, демонстрируя свои голубые пальцы.

— Дорогая, краска особенно вредна для кожи, — констатировала Мона. Затем она улыбнулась Джейн и протянула той пару перчаток. — Хотите присоединиться к вечеринке?

— Думаю, я оставляю вас одних. — Джейн отступила назад.

— Нет, не уходите! — воскликнула Хлоэ, удивляясь сама себе. — Это моя самая лучшая подруга Мона. Мона, это Джейн.

— Привет, — улыбнулась Мона.

— О, я лучше поеду домой, — сказала Джейн, — мне надо сменить сестру — она сидит дома с нашей мамой, и ей нужен перерыв…

— Сиделка для бабушки. — Мона обменялась понимающим взглядом с Хлоэ. Хлоэ, вздрогнула, надеясь, что Джейн не обидится на подобный комментарий.

— У обеих наших бабушек в прошлом году случился удар, — объяснила Хлоэ. — Мы видели, как им пришлось тяжело.

— Ну, им повезло, что у них есть такие заботливые внучки.

Обе девочки кивнули. Хлоэ слышала, что трактор дяди Дилана приблизился. Но Джейн уже забиралась в свою машину. Она села за руль, посидела некоторое время, потом помахала Хлоэ через стекло. Хлоэ помахала в ответ. У нее в горле застрял непонятный комок, как будто она стояла на причале и провожала кого-то, уплывающего в долгое путешествие.

— Что в корзине? — спросила Мона, поднимая салфетку.

Но прежде, чем Хлоэ успела ответить, Мона воскликнула:

— Маленькие хорошенькие пирожные!

— Яблочные, — добавила Хлоэ.

— И визитка, — подытожила Мона. Она подняла карточку, осторожно держа ее рукой в перчатке. Визитка оказалась забавной. На ней были нарисованы большие обручальные кольца и изумрудный браслет.

Хлоэ, несмотря на грязные руки, взяла карточку. Она прочитала:

Пекарня Каламити

512 Вест 22-я улица

Нью-Йорк, NY 100011

917-555-6402

— Это ее? — поинтересовалась Мона.

Хлоэ кивнула:

— Думаю, да.

— «Джейн-Каламити», можно конечно прочитать, как «Джейн-Беда», думаешь, название означает именно это? — спросила Мона.

— Наверняка. — Хлоэ улыбнулась.

— Она классная для взрослой. Мне понравился ее кожаный пиджак.

— Что здесь происходит? — позвал дядя Дилан, перекрикивая шум мотора. Он выключил двигатель и спустился вниз: — Перерыв?

— Заходила твоя знакомая. — Хлоэ показала корзинку и визитку. Он наклонился, чтобы прочитать текст, пытаясь забрать визитку из рук девочки, но та не отдала карточку.

— Ого, здорово, — восхитился он, заглядывая в корзину и продолжая тянуть на себя картонный квадратик. — Я не знал, что она из Каламити… лучшее место в Нью-Йорке. И я упоминал, что моя племянница обожает яблочные пирожные.

— Обожает яблочные пирожные, — повторила Мона, слегка пританцовывая. Хлоэ простила ее, она знала, что Мона помешана на дяде Дилане.

— Кажется, ты хочешь оставить себе ее визитку? — спросил он Хлоэ.

— Да, в качестве сувенира. Первый человек, остановившийся около палатки. Знаешь, в некоторых местах вешают первый заработанный доллар? Я повешу карточку.

— Что это за место, с кодом девять-один-семь? — спросила Мона, — неужели она прилетела сюда с далекой Аляски?

— Нью-Йорк, — сказала Хлоэ, почему-то гордясь этим.

— Да, девятьсот семнадцать — это код Нью-Йорка, — подтвердил дядя Дилан.

— А, — протянула Мона, — странствующий пекарь. Так что, мне красить или чего?

— Вот кисточка, — сказала Хлоэ и потянулась за своим пирожным с птичьим гнездом сверху. Другие она предложила Моне и дяде Дилану. Он взял то, что с цветущим деревом, а Мона проигнорировала предложение и окунула кисть в краску. Хлоэ прикрыла глаза и укусила. Тесто было легким и слоеным, яблоки имели такой вкус, как будто только упали с дерева.

— Ого, это вкусно, — услышала она дядю Дилана.

— Да. Вкусно, — откликнулась Хлоэ, ее глаза были все еще закрыты. Ей было интересно, что Джейн делает в Род-Айленде. Когда она вновь вернется в Нью-Йорк?

Хлоэ надеялась, что это случится не скоро.

Джейн ехала вдоль кромки сада, где деревенская просека пересекалась с главной дорогой. Она знала, что ей надо повернуть налево, в сторону дома, но она не могла. Ее пальцы дрожали. Она смотрела на дорогу.

Она только что встретила свою дочь.

У Хлоэ были ее глаза. У нее были такие же светлые, почти серые, голубые глаза. И темные волосы, цвета воронова крыла, спадающие на тонкое лицо. Джейн посмотрела в зеркало заднего вида и увидела все те же почти черные прямые волосы, тот же овал лица.

Она подняла левую руку к лицу и вдохнула запах голубой краски на пальцах. Ее было совсем немного, она задела палатку, когда уходила.

Ее руки такие же маленькие, как у матери и сестры. Когда она была помоложе, она мечтала о красивых руках с длинными пальцами и ногтями. Элегантных руках, чтобы играть на пианино, носить кольца, экспрессивно общаться. Она знала, что Сильви мечтала об этом же. Когда-то девочки сделали себе накладные ногти в специальном салоне, просто чтобы посмотреть, как это будет выглядеть.

Но сейчас она любила свои руки. Они были такие же, как у Хлоэ. Джейн видела — тонкие запястья, маленькая ладонь, короткие пальцы. У Хлоэ были руки Портеров, такие же, как у матери, тети и бабушки.

Джейн сидела в своей машине, не совсем уверенная в том, что делать дальше. Она знала, ей надо ехать домой, ухаживать за мамой. Сильви сегодня ужинает с Джоном Дюфором. Но ей так не хотелось покидать сад.

Открыв окна в машине, она чувствовала запах цветов и свежих листьев. Запах хлорофилла, ярко-зеленого цвета. В кронах деревьев пели птицы, она смотрела, как они летают с ветки на ветку, вспышки коричневого на голубом.

В ее голове крутились вопросы, и они все казались такими большими, такими безответными. На что она надеялась? Зачем она приехала сюда сегодня? Зачем она вообще вернулась домой, в Род-Айленд? Почему не собирается возвращаться в Нью-Йорк?

Она не могла ответить на них, все, что она знала, это то, что у нее сжималось сердце. Как будто внезапно вскрылась старая рана, неся боль и страдание, как будто старый шрам напомнил о том, что его так и не залечили.

Внезапно, после пятнадцати прошедших лет, Джейн поняла, что пора возвращаться домой. Но она не могла, вот так просто нажать на газ, включить фары и выехать на главную дорогу, чтобы успеть до отхода Сильви. Джейн окаменела, она не могла уехать из сада.

Вопросов было слишком много, ответов не было вовсе. Но она знала одно: Хлоэ здесь.

Глава 9

Вечером в субботу Маргарет лежала в кровати, окруженная книгами. Они были ее друзьями и компаньонами. Она знала их всех, они знали ее: Диккенс, Остин, Кристи, Вудхауз, Кольвин, Апдайк и многие другие. Картонные обложки утешали ее: некоторые старые и потрепанные, другие — совсем новые, едва открытые. Ей нравилось читать более новые книги, в красивых переплетах: на них всегда приводились краткое содержание сюжета, цитаты и мнения других авторов, но особенно ей нравились авторские фотографии.

Благодаря фотографиям на оборотной стороне обложки книг она узнала, что Джон Чивер очень любит собак, что Лори Колуин однажды надела полосатую рубашку и склонила голову, как будто закрываясь от солнца. Маргарет хотелось бы познакомиться с этими людьми лично.

Вздохнув, Маргарет опустила «Семейное счастье» на колени. Герои книг Колуин были окружены любящими семьями, всепонимающие члены которых заботились друг о друге и отличались редкостным тактом.

— Джейн! — крикнула Маргарет, — Джейн!

Нет ответа. Хотя Маргарет слышала, как Джейн бродит где-то на чердаке, копаясь в бог знает каких коробках. Прочитав один замечательный диалог между героиней «Семейного счастья» Венди и ее дочерью, Полли, Маргарет хотела, чтобы такая же сценка разыгралась между ней и Джейн.

— Джейн! — позвала она громче.

Минуту спустя в комнату вошла ее старшая дочь, вся в пыли. На ней были черные джинсы и малиновая футболка с кексом на груди. Медальон, который она всегда носила, свисал с ее шеи. Ее руки потемнели от пыли. Губы Маргарет сжались.

— Дорогая, что ты там делала? У Сильви наконец-то свидание, она оставила нас одних на всю ночь, а ты бросила меня!

— Наконец-то у нее свидание? — Джейн приподняла брови.

— Да. С Джоном Дюфором.

— Я знаю, с кем она, я просто не думаю, что слово наконец-то подходит к этому случаю. Она умная и красивая, и он, очевидно, влюблен в нее по уши.

— Ты меня не поняла! — сказала Маргарет. — Я говорю о том, что Сильви такая ответственная, никогда не оставляет меня одну, и даже когда ты вернулась домой, все, что они делают, — это играют в «Скраббл» внизу…

— Ты имеешь в виду, что она мне тебя не доверяет? — спросила Джейн, ухмыльнувшись.

— Я имела в виду совсем не это! Дорогая! Пожалуйста, не будь так настроена. — Маргарет хотела перевести разговор в какое-нибудь более приятное русло. Конечно, героини Лори Колуин обыграли бы эту ситуацию более мягко.

— Прости, — сказала Джейн, присаживаясь на край кровати, закидывая одну ногу на кресло-качалку.

— Полли знает, как сильно Венди любит ее. — Маргарет обняла книгу.

— Кто?

— Соло-Миллеры, — объяснила ей Маргарет, когда Джейн взяла книгу из ее рук. Она смотрела, как Джейн листает страницы. — Мне бы хотелось, чтобы мы были похожи на них. Мне хотелось бы, чтоб ты знала… и чтобы ты не сердилась на меня так сильно. Полли никогда не сердится на Венди.

— Главные герои? — спросила Джейн. — Этой книги?

Маргарет кивнула, и к своему разочарованию почувствовала, что у нее дрожит подбородок.

— Мам, — произнесла Джейн, — мы не выдуманные персонажи.

— И они тоже! — восторженно воскликнула Маргарет. — Они настоящие. Они любят друг друга. Если Венди хочет, чтобы Полли постоянно приходила к ней на ленч по воскресеньям, так это потому, что она так сильно любит ее! И даже если она и сделала какие-то ошибки, когда дети были маленькими, если она не совсем понимает свою дочь… Полли прощает ее!

— Мам…

— Что в этом медальоне? — спросила Маргарет, глядя на серебряный диск на шее Джейн.

— Ничего.

— Это неправда, — сказала Маргарет, — ты никогда не снимаешь его. Ты носишь его с тех пор, как… — Ее голос надорвался. — О, как я жалею, что разрешила сделать ту фотографию в госпитале. Ты была так взволнованна, так просила меня…

— Хватит, — отрезала Джейн. Она сидела как будто одеревенев. Маргарет так хотелось, чтобы Джейн дотянулась до нее, взяла ее за руку так, как Полли брала за руку Венди. Было бы замечательно, если бы, когда их с Джейн взгляды пересеклись, она увидела бы прощение.

— Там ее фотография? — спросила Маргарет.

Джейн не ответила. Она посмотрела вниз, на свои руки. Маргарет заметила следы голубой краски на ее пальцах. Интересно, откуда она взялась.

— Куда ты ездишь по вечерам? — спросила Маргарет.

— Мам, я просто катаюсь.

— Сильви нервничает из-за этого. Я поэтому и спрашиваю.

— Мам, давай лучше о тебе поговорим, — медленно сказала Джейн, меняя тему, — как ты себя чувствуешь?

— О, дорогая, все нормально. Правда.

— Ты казалась такой уставшей после той поездки в Крофтон.

— Да, тот ужин. — Маргарет вздохнула. — Интересно было увидеть всех этих людей — учителей из моей школы, других директоров и новое поколение — так много молодых преподавателей, которых я никогда не встречала раньше. Все эти приветствия, фотографии чьих-то детей и внуков. Расспросы о моем здоровье, конечно… Я так устала от этого. Знаешь, когда ты абсолютно здоров, ты воспринимаешь это по-другому. Кто-то спрашивает: «Как дела», и ты говоришь: «Нормально». Я скучаю по тем дням…

— Я знаю, — сказала Джейн.

Маргарет вздохнула. Ее ступни, да и все ноги болели. Всего одну ночь, примерно неделю назад, она провела на ногах дольше обычного, и ей до сих пор было больно. К тому же ее зрение тоже начало портиться. Ей вдруг стало тяжело читать. Однако она не осмелилась сказать об этом девочкам. Она не хотела давать им еще один повод для того, чтобы все время держать ее дома.

— Все-таки мне особо не на что жаловаться. — Она попыталась улыбнуться.

— Мам, мы знаем, что тебе тяжело самой подниматься с постели, — сказала Джейн, — а ты никогда не зовешь меня или Сильви поздно ночью…

— Шшшш. — Маргарет прикрыла глаза. Она почувствовала, что краснеет. Джейн была права — она не хотела беспокоить дочерей. Прошлой ночью она не позвала никого на помощь, чтобы вовремя добраться до ванной, и у нее случилась неприятность. Ночная сорочка и белье промокли…

— Мы не расстроились, — Джейн старалась говорить как можно мягче, — мы просто за тебя беспокоимся.

— Вы говорили о том, что со мной делать? — осведомилась Маргарет.

— Я хочу, — ответила Джейн, выражение ее лица не менялось, — но Сильви не хочет.

— Ты хочешь отплатить мне, да? — спросила Маргарет. — За то, что я тебе сделала.

— Конечно, нет, — помотала головой Джейн.

— За то, что я защитила тебя, нашла ребенку хороший дом.

— У ребенка есть свое имя, — настойчиво произнесла Джейн, — Хлоэ.

Маргарет закусила губу. Она никогда не использовала это имя и никогда не будет. Так становилось еще хуже. Почему Джейн, ее милая чувствительная дочка так поступала с собой? Она посмотрела на медальон Джейн. Ей хотелось сорвать его с шеи дочери и выкинуть в окно. Ей хотелось выкинуть все воспоминания Джейн, все эти ужасные чувства. Ей хотелось, чтобы доктор не разрешил тогда Джейн провести немного времени наедине с ребенком, не разрешил сделать ту фотографию.

— Я сделала это для тебя… — начала было Маргарет.

— Мам, не надо, — сказала Джейн. — Это было так давно. Сейчас нам надо двигаться дальше. Найти способ, позаботиться о тебе. Я боюсь, что ты опять упадешь. Я так боюсь, что твои ноги подведут тебя, ты упадешь и ударишься головой. И я боюсь, что Сильви надорвется, пытаясь поднять тебя с кровати.

— Я легкая, — сказала Маргарет, — я вешу совсем мало…

Она может есть еще меньше, чтобы потерять побольше веса. Ей надо бы получше заботиться о своих ногах. Можно попробовать ту мазь с антибиотиком, которую ей прописал доктор. Можно использовать магниты, даже когда она лежит в постели.

— Как насчет того, чтобы кто-то жил с тобой? — спросила Джейн. — Вроде сиделки.

Маргарет помотала головой. Она слышала ужасные истории, ей рассказывали друзья, о том, что бывает, если нанять не того человека. Украденное серебро, огромные телефонные счета, жестокое обращение.

— Почему ты говоришь об этом? — спросила она.

— Потому что я не хочу вести себя, как мои друзья, — ответила Джейн, — которые решают судьбу своих родителей без их участия. Потому что я не имею на это права.

— Лучше бы ты просто сделала все сама, чем говорить со мной об этом. Как будто ты просто хочешь, чтоб я сама была виновата в моей смерти.

— Смерти? Мам… — Джейн улыбнулась.

— Почитай Диккенса, — сказала Маргарет, хватая «Оливера Твиста» и размахивая им, — он все знал! Ты просто хочешь мне отплатить, верно?

— Ты никогда не обсуждала ничего со мной, — спокойно произнесла Джейн. — Ты просто говорила, что делать и куда идти. Все эти месяцы в обители Святого Джозефа…

— Я заботилась о твоих интересах, — простонала Маргарет. — Ты была такой потрясающей девочкой… у тебя впереди было прекрасное будущее… Я ненавидела твоего отца за то, что он сделал с тобой! За то, что позволил тебе думать, что ты не достойна, что тебя можно просто использовать и не уважать! О, дорогая, я так боялась, что ты не выдержишь, сорвешься, что ты бросишь Браун…

— И стану пекарем? — прошептала Джейн. В этот момент зазвонил телефон. Джейн достала из кармана маленький серебристый мобильный, посмотрела на голубой экран и вышла из комнаты.

Маргарет передернула плечами, сдерживая всхлипывания. Она отложила «Оливера Твиста» и снова взяла «Семейное счастье». Она подумала об этих потрясающих персонажах, Соло-Миллерах, Венди и Полли. Она завидовала им — мать и дочь с отличными отношениями. Ей казалось, что они ее друзья, что они сейчас рядом с ней. И ей хотелось — в английском языке не наберется столько слов, чтобы описать, как сильно ей хотелось, — чтобы у нее с Джейн все было так же, как у них.

— Алло? — Джейн стояла в коридоре возле маминой комнаты. Она была взвинчена после разговора, трубка подрагивала у нее в руке.

— Джейн?

Джейн никак не могла узнать этот голос.

— Это Дилан Чэдвик, — представился мужчина.

— О, привет! — ответила она.

— Я воспользовался визиткой, которую ты дала моей племяннице. Я хотел сказать тебе спасибо.

— О, это было не обязательно…

— Пирожные просто восхитительны. И это так мило с твоей стороны завести их нам. Только потому, что я упомянул, что мы их любим.

— Ну, я сейчас не очень много пеку. — Джейн пыталась подыскать правдоподобное объяснение своему поступку: — Мне просто не хватает моей работы.

— Ты все еще в Род-Айленде? Или уже вернулась в Нью-Йорк?

— Я еще здесь, — сказала она.

— Ну, наша палатка почти готова, — замялся фермер, — и как ты, возможно, поняла, летом моя племянница и ее подруга будут проводить там почти все свое время.

— Да, это я поняла. — Джейн улыбнулась.

— Дело в том, что яблоки появятся только в сентябре. Я посадил немного клубники, она будет к июню. В июле можно будет продавать зерно и помидоры, но сейчас у меня есть свежевыкрашенная палатка, а продавать в ней нечего.

Джейн не могла в это поверить, дядя Хлоэ обращается к ней с деловым предложением.

— Ты хочешь, чтобы я… — начала она.

— Пекла для нас яблочные пироги и пирожные, — сказал он. — Хлоэ очень понравились те, что ты сейчас для нас приготовила. Она просто влюбилась в те картинки наверху, с корочкой. Конечно, она не знала, кто ты.

Сердце Джейн екнуло.

— Что ты имеешь в виду?

— «Пекарня Каламити».

— О, — она облегченно вздохнула, — ты знаешь меня по Нью-Йорку…

— Я жил там раньше. Моя жена была дизайнером, и она устраивала и посещала множество вечеринок. Я помню, я был просто счастлив, когда ты готовила десерты. Они всегда были такими вкусными и — я не знаю, как это выразить, — какими-то домашними. Они не потрясали изысками, но все равно казались великолепными. И мне нравилось, как ты их украшала.

— Правда?

— Да. Как вчера — яблоки и яблони. Хлоэ тоже очень понравилось.

— Я так рада, — возбужденно сказала Джейн.

— Так что — ты будешь печь для нас? Думаю, девочки будут работать по субботам и воскресеньям. Возможно, мы можем начать с парочки пирогов в день. И немного пирожных.

— Например, несколько пирогов и дюжина пирожных?

— Да, это было бы здорово!

— Как насчет яблок?

Дилан молчал, раздумывая.

— Я имею в виду, — помогла ему Джейн, — все же захотят узнать, что изделия приготовлены из яблок, выращенных в садах Чэдвик.

— Правда? Но у нас еще нет яблок. Думаешь, людям это важно?

— Да нет, все в порядке. В Нью-Йорке все хотят точно знать, что лисички были выращены на ферме в Стонингтоне или что клубника собрана вручную в Ирландии…

Дилан засмеялся:

— Да, я помню эту черту ньюйоркцев. За исключением нескольких самых крупных ресторанов в Провиденсе мы здесь не такие придирчивые.

— Значит, ты думаешь, обычные яблоки из магазина подойдут?

— Думаю, да.

— Тогда ладно, — сказала Джейн, — давай попробуем.

Родители Хлоэ ссорились. Стояла субботняя ночь. Они заперлись в своей спальне. Они не понимают, что она все равно все слышит? Дело даже не в словах, а в их интонациях. Она знала, что чаще всего причин для ссоры бывает две: деньги и она сама.

Ей наконец-то назначили наказание. Его придумывали несколько дней, но в итоге отец сообщил ей: за увольнение от Эйса Фонтэйна ей запрещено ходить в кино с друзьями в ближайшие два уикенда.

Хлоэ было интересно, на что была похожа их жизнь до ее появления. Были ли они счастливее? Она брела по их опрятному дому. Ее носки скользили по гладкому деревянному полу. Она остановилась в гостиной. Диван и стулья застелены покрывалами в цветочек. Столик сиял. Вязаный ковер поражал белизной. Они запрещали приводить в дом животных — ведь шерсть нарушала стерильную чистоту дома. Хлоэ не разрешали садиться на мягкую мебель в гостиной, зато она могла сидеть на стульях в кабинете, где они были покрыты голубой хлопковой тканью.

На книжных полках стояло мало книг, зато много журналов, посвященных декору и садоводству, коллекция молочных стаканов, принадлежащая ее матери, несколько фотографий в рамках. Хлоэ взяла одну — ее родители в день свадьбы.

Лицо отца выглядело таким открытым, как будто он ни о чем не заботился. Глаза матери сияли счастьем, она так прелестно улыбалась. Какими довольными они выглядели вместе и какими похожими. С их светлыми рыжеватыми волосами и карими глазами, они казались родственниками. Они поженились, когда им исполнилось по двадцать пять. К тридцати семи годам они потеряли всякую надежду обрести собственного ребенка. В тридцать восемь они удочерили Хлоэ.

Она пришла к ним со своим именем.

Это было частью сделки, условием удочерения. Ее настоящая мать держала ее на руках, смотрела в ее голубые глаза и дала ей имя — Хлоэ. Хотя ее родители предпочли бы «Эмили», они согласились выполнить желание ее биологической матери. Они так сильно хотели удочерить ее.

Но хотели ли они этого на самом деле? Согласились бы они, если б знали, как она изменит их жизни? В эту светловолосую кареглазую семью пришла Хлоэ, «демоническое отродье». Черные волосы, холодные голубые глаза, скорее кошка, чем девочка, взбалмошная и упрямая.

Хлоэ прошла к окну и открыла его. Сегодня ночью в саду танцевали кошки. Она видела, как они играют в лунном свете, бегают по двору. Каждый день рождались новые маленькие котята. Некоторые из них плакали вдалеке, как будто потеряли дорогу домой, и звали своих родителей.

Хлоэ слышала, как отец повышает голос. Она уловила слова «счета», «деньги» и «этот чертов сад». Хлоэ задрожала от прохладного ветра, дующего из окна, и от осознания того, что отец говорит о дяде Дилане, желая, чтобы тот согласился продать хотя бы часть земли.

Зазвонил телефон. Хлоэ подняла трубку.

— Алло?

— Это я, — сказала Мона, — тебе можно разговаривать по телефону?

— Да. Это «киношное наказание». Никаких фильмов до следующей недели.

— Ну все не так плохо. Что ты делаешь?

— Слушаю, как они ссорятся.

— Из-за чего?

— Деньги, — пробурчала Хлоэ. Ей не хотелось рассказывать всю историю, об отце, о дяде Дилане, о смерти Изабелл и саде и о том, насколько счастливее были ее родители до ее удочерения. Но, к счастью, Мона была ее подругой с самого детства, так что она знала основную предысторию. Она бывала у нее и чувствовала напряжение. Она знала, что у Хлоэ начинает болеть живот от этих стычек, которые ничем не заканчиваются.

— Ты знаешь, это ведь нечестно, — сказала Мона.

— Что именно?

— Ну, если бы ты родилась в этом хаосе, это было бы одно. Но ты приглашена на эту безумную вечеринку, это другое дело.

— Что ты имеешь в виду?

— То, что они удочерили тебя. Если бы ты была их плотью и кровью, это одно — у тебя бы не было выхода. Но ты, в каком-то плане, их гость, так что они не имеют права устраивать беспорядок. Они пригласили тебя. Ты могла попасть во множество других семей. Так что не могли бы они быть немного внимательнее к твоим эмоциям? Тебе так тяжело приходится, когда они ссорятся за закрытыми дверьми.

Желудок Хлоэ скрутило, но она знала, что Мона только повторяет то, о чем сама Хлоэ не раз говорила. Она знала, что Мона так же относится к Рианне. В каком-то смысле приемные родители и мачеха — это довольно похоже.

— Особенно, когда они спорят обо мне, — согласилась она. — Отец стыдится того, что меня уволили из мясной лавки, он же знаком с Эйсом Фонтэйном.

— Плохая девочка, — усмехнулась Мона.

— Их настоящая дочь никогда бы так не поступила.

— Никогда.

— Она была бы такая же идеальная, как они. Она бы содержала комнату в идеальной чистоте. Она бы ела мясо со всей семьей. Она бы точно никогда не кормила кошек в саду.

— Нет, нет, нет.

— А если бы и кормила, то она бы не проверяла, чтобы их еда не содержала мяса и молока.

— О, кошки — вегетарианцы?

— Я над этим работаю, — сказала Хлоэ. — Их еда такая дорогая. Это будет зависеть от того, сколько дядя Дилан заплатит нам за работу в палатке.

— Ооо, дядя Дилан. — Голос Моны звучал мечтательно.

— Хватит, — попросила Хлоэ. — Он же в трауре. И он старый.

— Ему просто нужен кто-то, кто мог бы помочь ему научиться заново влюбляться. Я могу быть этим человеком. Я нужна ему…

— Ему сорок восемь. Он старше твоего отца.

— Но моложе твоего. Как получается, что твой отец так сильно мечтает о продаже сада, а твой дядя — его младший брат — делает все по-своему и продолжает работать с землей?

— Это потому, что дедушка хотел, чтобы сад жил и цвел, — сказала Хлоэ, — хотел так сильно, что он специально отметил в завещании, что любой из сыновей имеет полное право распоряжаться садом, пока он занимается им и поддерживает его в порядке.

— Он любил землю больше, чем своих детей?

Хлоэ держала трубку и слушала, как ветер качает ветки за окном. Лунный свет падал на яблоневые цветы, наполняя кроны белым светом. Сад выглядел волшебным — если бы она только могла раствориться в нем и быть вечно счастливой. Сегодня в саду не было никаких мотоциклов.

— Я так не думаю, — сказала она. — Я полагаю, он считал, что земля удержит всех вместе.

— Вот почему родители уходят, — сказала Мона, — из-за идеи о чем-то, что удержит семью вместе. Дети, семейная собственность…

— Думаешь, это срабатывает? — Хлоэ услышала, что голоса наверху стали еще громче.

— Спроси наших настоящих матерей, — ответила Мона.

Хлоэ смотрела на тонкие белые деревья. Она кивнула и ничего не сказала. В этом не было необходимости. В тишине она услышала, как Мона тоненько, тихонько всхлипнула.

Глава 10

Воскресным утром Хлоэ ушла из дома так рано, что Шерон даже не успела приготовить ей нормальную еду. Хотя Хлоэ не ела ни бекон, ни яйца — традиционный воскресный завтрак, но Шерон, когда ей предоставлялась такая возможность, старалась испечь дочери блинчики или английский пудинг.

И вот теперь женщина металась по кухне, сооружая завтрак для Эли. Она потерла сыр, нарезала помидоры, приготовила немного бекона. Порезав его на тонкие кусочки, она положила их обжариваться на сковородке. Затем стала накрывать на стол: свежая, хрустящая скатерть и подходящие к ней салфетки, терракотовые тарелки и коричневые глиняные кружки.

Когда бекон подрумянился, она заварила кофе. Она слышала шаги Эли на лестнице, его тяжелую походку. Ее сердце забилось быстрее. Вчера перед сном они поссорились. Эмоции вызывали у Шерон подъем температуры, ей было слишком жарко, душно. Ее спина застыла, шея не двигалась, она молча стояла возле плиты. Муж тихо вошел в комнату, подошел к ней сзади, поцеловал в шею.

— Прости, — сказал он.

Шерон кивнула. Слова застряли где-то в горле. Хотелось плакать. У них было так много всего, почему они не могли сделать друг друга счастливыми? Казалось, что супруги существовали лишь в границах чековой книжки, их дочь-подросток смущала их, они больше не обнимали друг друга так, как когда-то давно.

— Ты меня тоже, — попросила Шерон.

Он сел на свое место во главе стола. Утром женщина выходила на крыльцо за газетой и теперь положила ее на скамью. Он потянулся за ней.

— Где Хлоэ? — спросил муж.

— Работает. — Она взглянула на него, приподняв брови.

— Эта чертова палатка. Я что, уже слишком стар и не могу выбить всю эту чушь из моего брата-младенца? — Эли покачал головой. Но Шерон почувствовала облегчение. Когда они объединялись против Дилана, это делало их сильнее.

— Я знаю, знаю. Он думает, что оказывает нам услугу, давая ей работу. Но палатка — боже, помилуй! Она уже мозолит мне глаза!

— Меня удивляет, — проворчал Эли, — то, что Дилан забыл, как он стеснялся этой палатки, когда был молодым. Девчонки всегда увивались за ним, но он никогда не водил их туда…

— Я помню, — ответила Шерон. Она разбила два яйца на сковородку, чтобы сделать омлет. Она знала братьев Чэдвик еще со школы. В то время технический прогресс лишь начал завоевывать долину, и дети бизнесменов насмехались над детьми с ферм: они считали, что те безнадежно отстали от жизни.

— Я не хочу, чтобы другие дети говорили о Хлоэ так, как они говорили про нас, — заявил мужчина.

— Я знаю, — поддержала мужа Шерон. Дети смеялись и называли братьев Чэдвик «собиратели яблок», но только когда те не слышали.

— Она такая чувствительная. Начинает плакать, если птица выпадает из гнезда. Все эти проблемы в мясной лавке из-за убитых животных…

Шерон не ответила. Она задумчиво добавила на сковородку сыр и помидоры. Она не была согласна с мужем. У Хлоэ действительно было доброе сердце, но Эли путал чувствительность и силу.

— Хлоэ может постоять за себя, — сказала Шерон, — и за других.

— Ну, это она еще не проводила лето, работая в палатке, — пробубнил Эли. — Они будут обзывать ее «собирателем яблок» и всеми остальными кличками, которые придумывали для меня и Дилана.

— Такие вещи ее мало беспокоят, — заметила Шерон.

Эли хмыкнул и покачал головой.

— А должны бы. Это важно, что о тебе думают люди. Она так занята спасением мира, что в итоге потеряет свою собственную жизнь. Она уже в том возрасте, когда надо сначала думать, а только потом — делать. Ей скоро в колледж… Но разве она заботится об учебниках, спортивных секциях, школьных документах? О тех вещах, которые помогут ей попасть в хорошее училище? Нет. Разве ее волнует хорошая работа, о которой не стыдно написать в резюме?

— Я знаю, знаю, — вновь повторила Шерон, взглянув на Эли, думая о том, как бы ей сменить тему. День начинался так хорошо…

— Эйс Фонтэйн собирался порекомендовать ее на должность кассира, он сам сказал мне. Это хорошая работа — большая ответственность, работа с деньгами. Все это предоставило бы ей массу возможностей для дальнейшей карьеры. Банк, нотариальные конторы, страховой офис! Ей надо научиться двигаться вперед!

— Завтрак почти готов, — сказала Шерон.

— Где она собирается работать после торговли в палатке? В стойле? В хлеву? Она двигается назад, а не вперед…

Шерон поделила омлет пополам, разложила по тарелкам и поставила их на стол. Бекон был слегка пережарен — Эли любил именно так. Она подумала о том, что говорила Хлоэ про свиней в хлеву, не способных даже двигаться, никогда не видящих дневного света, не могущих вытянуть ноги. В этот момент она почувствовала зуд в ноге. Женщина потрясла ею. Хлоэ всегда находила способ задеть мать за живое, когда она меньше всего этого ожидала.

— Ммм, отличный завтрак. — Эли наклонился, чтобы поцеловать ее.

— Спасибо. — Она налила кофе.

— Прости, что я так завелся. — Он мотнул головой и сделал большой глоток из кружки.

— Ты желаешь для нее самого лучшего.

— Просто она, просто, она такая… — он сделал паузу, глядя вверх, — так отличается от нас.

Шерон попыталась усмехнуться:

— Добро пожаловать в мир пятнадцатилетнего подростка. Все наши друзья говорят, что это сумасшедший период. И так будет ближайшие три года по крайней мере. Подростки, они как инопланетяне. Они отличаются по своей природе.

— Возможно, так и есть, — сказал он, — а может…

Шерон резала омлет, в груди что-то сжалось.

— Она совсем другая, потому что… — начал он.

— Не надо, Эли. Она наша. Мы ее. Мы семья.

— Иногда я смотрю на нее и не могу не подумать… — Он прикрыл глаза.

— Эли, — сказала Шерон, глядя на заднюю дверь и надеясь, что Хлоэ не стоит за ней, — она подросток. Вот и все. Хватит, пока она тебя не услышала.

— Я знаю, прости. — Он съел кусочек бекона, отпил глоток кофе. Его глаза были беспокойными. Ситуация с Эйсом сильно смутила мужчину. Эли гордился своим положением в обществе. Он был известным страховым агентом. Он не мог вынести мысль о том, что люди узнают о скандале, случившемся в мясной лавке. Хотя Шерон прекрасно знала, что его нынешнее отвратительное настроение было связано скорее с братом, чем с Хлоэ.

Несмотря на то, что Дилан был моложе на четыре года, Эли всегда оставался в тени своего брата. Дилан был хорошо сложен, популярен в колледже; Эли работал с утра до вечера в семейном яблоневом саду. Благодаря таланту баскетболиста и своему очарованию Дилан легко поступил в Браун. Небрежно отряхнув садовую пыль со своих плеч, он присоединился к Лиге Иви и не оглядывался назад.

В университете он был звездой баскетбола, к концу обучения одним из лучших во всей Америке. У него были богатые подружки, отличные учителя, которые обращались с ним так, как Эли мог только мечтать. Семья одной из его подружек пригласила его с собой в Европу, с другой он летал на Бермуды. Он получил отличную работу и стал агентом. Это было большим секретом, никто не должен был знать, но все, конечно, гадали: служил ли он в ФБР или ЦРУ? Дилан никогда не говорил об этом. А Эли не мог узнать, потому что, угадайте что? Дилан так и не вернулся домой.

Он жил роскошной жизнью в Вашингтоне, в Джорджтауне. Шерон помнила, как они ездили к нему в гости. Она была просто в шоке от небольшого заднего дворика, от клумб с пионами и лилиями, от террасы и садовой мебели, которая, должно быть, стоила больше, чем ее спальня и гостиная вместе взятые. Он не был очень богатым, просто он знал, как распоряжаться деньгами. И, как они могли заметить, он слишком много работал, чтобы найти себе девушку и влюбиться…

Была весна. Шерон помнила, как они ехали через город. Дилан пригласил их на ужин в ресторан «Жан-Луи», и теперь они сидели в его черном «порше», катаясь по городу.

Дилан носил кобуру. Шерон, сидевшая рядом с Эли, могла почувствовать, как тот смотрит на пистолет, и понимала, что он хочет о чем-то спросить брата.

— Давай, — прошептала Шерон, она сама хотела узнать побольше о таинственной работе родственника. — Ему все равно.

— Дилан, ты же сейчас не на службе? — поинтересовался Эли.

— Да.

— Тогда почему при тебе оружие?

— Просто такая работа, — ответил Дилан. — Никогда не знаешь, что может случиться.

— Плохие парни могут появиться в любой момент? — Эли усмехнулся.

Дилан кивнул, не улыбаясь.

— Чем ты все-таки занимаешься? — спросила Шерон. Она знала Дилана практически столько же, сколько Эли, хотя он никогда не подпускал ее близко (как, впрочем, и Эли и родителей), она считала его кем-то вроде младшего брата. — Мы знаем, что ты работаешь на правительство…

— Я защищаю и служу, — ответил он с усмешкой.

— Эй, ты думаешь, мы вернемся в Род-Айленд и расскажем всем о твоих секретных миссиях? Давай, будь посерьезней, — поддел Эли брата.

— Я работаю с наркотиками.

Они ждали подробностей. Эли протянул руку и сказал:

— Ладно тебе, давай…

Но продолжения не последовало, и Шерон почувствовала, как Эли начинает злиться. Она сидела у него на коленях и кожей ощущала все нарастающее напряжение.

— Я же твой брат, ты не веришь мне или просто не хочешь ничего рассказывать?

— Я полностью доверяю тебе, — спокойно произнес Дилан, — ведь ты не думаешь, что я просто не хочу разговаривать об этом? Ты здесь ни при чем…

— Чушь, — вспылил Эли. Он выпил слишком много красного вина за ужином, больше, чем обычно, и его гнев все возрастал.

— Эй, ладно, — она потерлась носом о его шею, — ладно…

Эли обнял ее обеими руками, они плотно прижались друг к другу. Возможно, он хотел оттолкнуть ее, но не мог. Машина увеличила скорость, она почувствовала, как он расслабляется.

Дилан свернул за угол. Он посмотрел на них, ожидая их реакции, как будто не замечал напряжения, повисшего — в воздухе. Шерон резко вдохнула, когда увидела великолепные вишневые деревья, с яркими белыми цветами, окружающие мемориал Джефферсона, их кроны отражались в воде тихого водоема.

— О боже, — выдохнула она.

— Мило, — сказал Эли, — мы приехали сюда из страны яблонь, а ты показываешь нам фруктовые деревья.

— Как сады? — спросил Дилан.

— Разрушаются и вянут, — ответил Эли. — Папа будет держаться до последнего. Мы получали выгодные предложения от шести разных покупателей, но нет…

— Он должен держаться, — сказал Дилан. Крыша машины была опущена, их окружал свежий воздух.

— Что ты имеешь в виду?

— Что мир не нуждается в очередном блоке новых домов, новом заводе.

— Нет, но мы нуждаемся в кредите на дом. Ты знаешь, какой сейчас налог на землю?

— Да, — ответил Дилан. Эли умолк, потому что все знали, что Дилан посылает деньги отцу последние несколько лет, чтобы покрыть расходы на содержание садов. Он не был богат — просто правительственный работник, какой бы загадочной ни была его работа, но он любил яблони. И в глазах отца это делало его великим героем.

— Земля не будет платить сама за себя, — пробурчал Эли. — Скажи мне, что миру нужно, если не новые районы?

— Больше фруктовых деревьев, верно, Шерон?

— Без комментариев, — она попробовала засмеяться, — я не буду встревать между братьями Чэдвик.

— Посмотрите на это, — промолвил Дилан, указывая на вишни, бело-розовые облака, парящие над водой, отражающийся город, — когда я встречу подходящую девушку, я сделаю ей предложение именно здесь. Или дома, в саду.

Эли наконец-то по-настоящему расхохотался, тряся головой:

— Ради бога. У тебя есть «порше», ты летаешь по всей стране, ты знаешь самые лучшие рестораны и ты думаешь, что это романтично?

— Во-первых, это подержанный «порше», а во-вторых, да, думаю, — ответил Дилан.

— Скажи ему, Шер. — Эли толкнул ее локтем в бок. — Ты же женщина. Ты хотела бы, чтобы Джеймс Бонд сделал тебе предложение во французском ресторане при свечах или стоя по щиколотку в грязи с жужжащими вокруг москитами и запахом гнилых яблок вокруг.

Шерон посмотрела на Дилана. Он был братом Эли во всех смыслах этого слова — сильный, с квадратным подбородком, чувственными глубокими глазами. Но иногда они так сильно отличались друг от друга: Эли никогда не покидал дома, но постоянно мечтал о том, чтобы уехать подальше. Дилан уехал, как только вырос, но, казалось, любил яблоневый сад больше, чем что-либо еще в этом мире.

— Как только он найдет подходящую девушку, — сказала Шерон, — «где» уже не будет иметь никакого значения.

Братья засмеялись — расслышал ли Дилан горькую ноту в голосе брата? Эли поздравил ее с дипломатичностью, и Дилан повез их вдоль потрясающе красивых освещенных памятников к своему дому в Джорджтауне. Всю дорогу и Шерон и Эли не сводили глаз с часов.

Они всегда старались следить за временем. Им всегда было известно, какой сейчас день месяца, и какая ночь приходится на критическую точку. Они занимались любовью на диване в гостевой комнате: никакой романтики, о ней они забыли. К этому времени их секс превратился в науку. Месячное расписание, графики, подсчеты спермы, страх совершить ошибку появлялся еще до того, как они начинали обниматься. Иногда они даже не утруждали себя поцелуями.

Когда все закончилось, Шерон лежала на спине, ноги подняты вверх, именно такую позу порекомендовал ее лечащий врач. Эли отвернулся и уже заснул — или делал вид, что спит. Шерон по-прежнему слышала слова Дилана, произнесенные в машине: его мечта о правильной девушке, о предложении среди цветущих вишен в открытой машине. Это звучало так романтично. Ее сердце болело, ей было интересно, может ли чья-то жизнь действительно быть такой простой.

Теперь она сидела за столом, смотрела, как Эли читает газету, и в ее сердце снова поселилась боль. Дилан нашел свою любовь, он сделал предложение Аманде, правда, не в саду, а на палубе отцовской яхты. Свадьба состоялась на лужайке у семейного коттеджа Аманды: «Особняк Солнца», один из известняковых домов на Белльвю-авеню с видом на море.

Дилан был переведен в офис в Нью-Йорке, и они переехали из Джорджтауна в Аппер-Ист-Сайд. У них родился ребенок, после года супружеской жизни, в том же году, когда Шерон и Эли (после стольких лет бесплодных попыток) удочерили Хлоэ.

Эли, Шерон и Хлоэ; Дилан, Аманда и Изабелл.

Два брата Чэдвик, но их семьи так отличались! Бедный брат — богатый брат. Удочеренный ребенок — свой ребенок. Маленький городок — большой город. Жизнь в яблоневом саду — жизнь на Манхэттене.

Но смерть уравнивает всех, ничто не могло вернуть мужчину домой быстрее, чем убийство его жены и дочери. Отец уже давно умер, но тема продажи сада не вставала, пока Виржиния принимала участие в обсуждениях.

Шерон закрыла глаза. Аромат цветущих яблонь просачивался сквозь кухонные окна, возвращая ее в ту ночь в Джорджтауне. Что, если бы они тогда знали, что их всех ждет?

Она подумала об Аманде и о том, что она сделала. Простил бы ее Дилан, если бы она была жива? Шерон знала, что никогда не получит ответа на свой вопрос. Она открыла глаза, зная, что не найдет ответов и на другие вопросы тоже. На те, которые нельзя задавать вслух.

Она остановила Эли прежде, чем он договорил:

— Иногда я смотрю на нее и не могу не подумать…

Конец этой фразы должен был прозвучать следующим образом: «о том, каким был бы наш настоящий ребенок…»

Шерон иногда тоже думала об этом. Но она никогда не позволяла этим словам вырываться из ее горла. Да и вообще, что означает «настоящий ребенок»? Ведь она любила Хлоэ больше всех на свете, любила с самого первого дня. Хлоэ более настоящая, чем что-либо другое. Шерон продолжала есть, хотя она и потеряла аппетит. «Отличный способ набрать вес», — сказала она себе. В прошлом году она поправилась на пятнадцать фунтов. Жизнь — один сплошной стресс.

Она слышала мотор трактора Дилана. И еще далекие удары молотка: Хлоэ ремонтирует палатку. Она видела, как напряглись скулы на лице у Эли.

Да, жизнь — это сплошные стрессы.

Глава 11

На следующей неделе Дилан вновь выкроил несколько дней для посадки молодых деревьев. Весна в этом году выдалась сухой, земля спрессовалась, и копать было нелегко. Дул легкий ветерок, по небу плыли низкие серые облака. Белые лепестки срывались с веток, улетали куда-то, а за ними появлялись новые — размером с беличье ухо. Нога Дилана болела в месте ранения — верный признак того, что скоро будет дождь. Стальной штифт, вставленный в кость, еще никогда его не обманывал.

Передвигаясь по саду, фермер обнаружил несколько новых борозд, оставленных шинами спортивного мотоцикла: почва взрыхлена, на корнях деревьев свежие раны. Он наклонился, провел рукой по развороченной земле. С одной яблони была содрана кора: под ней обнажилась белая, гладкая древесина, напоминающая кость. Дилан покачал головой. Сад всегда привлекал к себе подростков: таинственная сень старых узловатых деревьев, темные дорожки. Надо поставить новую ограду.

Дилан принялся копать ямы глубиной в два фута, по ширине дважды превосходящие диаметр корневой системы молодых деревьев. Затем он бросал немного перекопанной земли обратно в яму и разрыхлял почву по бокам, чтобы корни лучше приживались. Мужчина аккуратно расправлял корни каждого дерева в мягкой почве, следя за тем, чтобы они не переплетались и не сгибались.

Когда он утрамбовывал землю вокруг корней, то осторожно прихлопывал ее руками, проверяя, не осталось ли воздушных карманов. Не менее важным было контролировать, чтобы черенок всегда отступал от поверхности на два дюйма. Закапывая саженец, Дилан чувствовал себя так, будто хоронит кого-то любимого. Он подумал об Изабелл. Он вспомнил тот день, когда ее опускали в землю.

Начался дождь. Крупные капли разбивались о сухую землю. Они забарабанили все сильнее, все быстрее: через некоторое время земля начала превращаться в грязь. Капли ударяли по белым лепесткам, стекали по веткам и свежей листве. Дилан продолжал работать. Его руки покрылись мозолями от грубого черенка лопаты, и эти мозоли уже начали кровоточить. Дождь смешивался с кровью и смывал ее, уходя в землю.

— Привет!

Он услышал голос и посмотрел наверх. У дороги стоял голубой автомобиль, а через поле по направлению к нему шла женщина. Это была Джейн. На ней была тоненькая белая рубашка и выцветшие джинсы, на ногах кроссовки, темные волосы спадают на глаза.

— Я привезла пирожные! — крикнула она, махнув рукой куда-то назад. — Они в машине!

Дилан облокотился на лопату. Он уже почти закончил, и ему не хотелось прерываться. Во время посадки деревьев на некоторое время он каким-то волшебным образом забывал обо всем на свете, он терялся в корнях, земле, в падающем дожде, и требовалось несколько минут, чтобы снова прийти в себя. Он посмотрел на Джейн, которая совершенно промокла, пока бежала к нему, и подумал об ангеле, спустившемся на землю.

— Где мне их оставить? — спросила молодая женщина.

— Тебе не обязательно было идти через весь сад, — заметил Дилан.

— Я звала с дороги, но ты, наверное, не услышал.

— О, извини. — Ему было жарко, и он снял с себя фланелевую рубашку. Она лежала на камне под большим старым деревом, все еще совершенно сухая. Дилан взял рубашку, встряхнул ее и попытался прикрыть голову Джейн. На нее пролился небольшой грязевой водопад. Она засмеялась и встряхнула волосами. Теперь земля была у нее на щеке.

— Пирожные? — повторила она с улыбкой на губах.

— Может, ты отнесешь их в мой дом? — предложил он. — Поезжай по дороге, которая идет вдоль забора, а я подойду туда и встречу тебя.

Она кивнула уже на бегу к машине.

Следуя указаниям фермера, Джейн проехала вдоль забора и свернула на узкую грязную дорогу. Ее руки дрожали. Дилан хотел закрыть ее от дождя своей рубашкой. Он почти задел бородой ее щеку. Он так дружелюбно улыбался, а она даже не могла подарить ему улыбку в ответ. Она привезла ему пирожные, но главное, конечно, было не в этом!

Он жил в большом белом фермерском доме. Подходящим словом для описания здания было бы «хаотичное». Веранды, крыльца, на крыше беспорядочно торчали трубы. Ставни темно-зеленые и ободранные. На переднем дворе старый колодец. Возле выцветшего красного сарая был припаркован ярко-красный грузовичок. Пока она разглядывала окрестности, появился Дилан, поднялся по ступенькам и жестом пригласил ее проследовать в дом.

Она схватила корзинку с пирожными и побежала, прикрывая выпечку от дождя. Дилан открыл дверь, она влетела в дом. В прихожей было темно. Они одновременно затрясли мокрыми волосами, как большие лохматые псы. Дилан провел гостью в кухню. Проходя мимо гостиной, Джейн заметила спящих на стульях кошек.

— Кошки любят дождливые дни, — сказала она.

— Да, здесь много кошек.

— Уютно. — Она улыбнулась.

— Из-за них дом пахнет, как один большой шерстяной шар, — сказал он, — но зато они не дают проникнуть в дом заразе.

— Проникнуть заразе?

Он кивнул. Они вошли в кухню, выдержанную в стиле ретро: старое оборудование, кафель кремового цвета, гладкий стол, деревянные стулья с широко расставленными ножками и выцветшие полосатые занавески. Джейн подумала, что, судя по всему, в этой комнате ничто не менялось года так с тысяча девятьсот пятьдесят пятого.

— Кошки едят крыс, — объяснил Дилан, — а еще мышей и змей.

— Хорошие кошки, — согласилась Джейн.

— Мы складываем яблоки в сарае, и к октябрю, когда их набирается слишком много, отовсюду появляются эти твари. Мой брат предлагал травить их… но по этому поводу в семье возник скандал.

— Почему? — Джейн выглядела удивленной.

— Хлоэ, — произнес он, и хотя она знала, что услышит сегодня это имя, по ее спине побежали мурашки.

— Что насчет Хлоэ?

— Ее едва удар не хватил. Отравить мышь? — Он покачал головой. — Она скорее сама отравится. Эли пытался убедить ее, что существует специальный яд, который просто усыпит мышей, отправит их в страну снов, но Хлоэ пообещала уйти из дома, если мы его используем.

— Она любит животных, — отметила Джейн, удерживая в памяти эту новую для нее информацию, ценную как жемчужина.

Дилан кивнул. Он облокотился на стойку, скрестив руки на груди. Он был высоким, с сильным торсом и широкими плечами, но его лицо не походило на лица фермера. Джейн подумала, что у него слишком острый, всепроникающий взгляд. Слишком глубокий. Он выглядел как человек, знающий все. На секунду она вспомнила о Джеффри, мысль была неподходящей, и она посмотрела вниз. В этот момент она заметила каплю крови, упавшую на его ботинок.

— У тебя кровь идет, — испугалась Джейн.

— Ага, — он посмотрел на свою ладонь и потянулся за бумажным полотенцем, — ничего страшного.

— Что случилось?

— Чересчур много лет провел за столом, — сказал он.

Она наклонила голову, ожидая продолжения. Он крепко прижал полотенце к ране, вытер кровь и откинул его в сторону. Почти сразу другая капля крови устремилась к полу.

— Дай мне свою руку, — приказала она, пересекая кухню.

— Ты что, доктор?

Джейн важно кивнула:

— Да.

Она держала его руку в своих. У него была грубая и загорелая кожа. Под ногтями скопилась грязь. На ладонях обеих рук сформировались мозоли, и одна из них прорвалась и кровоточила. Она сделала шаг в сторону глубокой эмалевой раковины и повернула краны — большие, хромированные, с белыми эмалевыми кругами «горячая» и «холодная» посередине.

— У тебя такая милая старообразная кухня. — Она все еще держала его за руку, ожидая, пока нагреется вода.

Он кивнул:

— Я здесь вырос.

— Это напоминает тебе о твоем детстве?

— Напоминало, когда я только переехал сюда. Но сейчас это просто место, где я живу. Ты действительно доктор?

— Да, — серьезно ответила она.

— Психиатр? — Он улыбнулся.

— Потому что расспрашиваю о твоем детстве? Вполне логично. Но нет. Я нейрохирург. — Она проверила температуру воды правым запястьем: — Может немного щипать.

— Я выдержу.

— Ну, поехали. — Она потянула его руку под струю теплой воды, внимательно наблюдая, как смывается грязь и кровь. Его ладонь была шершавой, и она знала, что вода несомненно причиняет ему боль. — Ты ведешь себя очень смело.

— Спасибо. Мне казалось, ты говорила, что ты пекарь.

— Ну да, — засмеялась Джейн, — но я множество раз обрезала руки и умею оказывать первую помощь… так что для этого я достаточно квалифицированна. У тебя есть какой-нибудь антисептик?

Он открыл дверцу под раковиной, и она увидела маленькую пластиковую коробку с красным крестом посередине.

Джейн улыбнулась:

— На самом деле я не доктор.

Он улыбнулся в ответ:

— Я подозревал это. В прошлой жизни мне платили за то, чтобы я отличал правду ото лжи. Но я понимаю, ты сказала это, чтобы мне было легче.

— У тебя отличная интуиция. Стой спокойно. — Она промокнула его ладонь бумажным полотенцем, открыла коробку и достала тюбик с мазью. Быстро втерев мазь в руку, Джейн обмотала ранку марлей.

— Ого, — поразился он, — как новенькая.

Она кивнула. Дилан указал на кухонный стол и придвинул ей стул. Джейн села. Стол был выкрашен в бежевый цвет, столешницу по бокам украшали большие розовые цветы. Кухня Дилана напоминала капсулу времени. Она как будто отправилась назад в прошлое, во времена своей молодости, в иное время.

— Никогда не переделывай свою кухню, — попросила она. — Люди из Нью-Йорка заплатили бы целое состояние, чтобы заполучить такую.

— А, Нью-Йорк, — пробормотал он.

Она оглянулась, затем улыбнулась ему:

— Ты скучаешь по нему?

Он покачал головой:

— Нет.

— Может, обменяемся историями о том, где мы жили и какие наши любимые рестораны?

— И выясним, что мы покупали газеты в одном киоске?

— Нет, мне их приносили на дом.

— Мне тоже. — Он усмехнулся.

— Так, значит, об общем киоске можно забыть. Должно быть что-то другое.

Он кивнул, но промолчал.

— Забавно, — сказала Джейн, — пока я росла здесь, в Род-Айленде, я не могла дождаться, когда наконец уеду прочь. Когда я жила в Нью-Йорке, я всегда думала о себе как о коренном жителе мегаполиса. Это такое странное место. Город всегда заставляет меня чувствовать себя такой живой и как будто стоящей на самом краю — в хорошем смысле. Потом я вернулась в Твин Риверз, и мне кажется, что я никогда не уезжала…

— Как жизнь «на краю» может быть хорошей? — спросил он, пропуская мимо ушей ее последнюю фразу. Смешинки исчезли из его глаз, он облокотился на стойку и внимательно смотрел на Джейн.

— Ну, — протянула она, — я думаю, я понимаю, о чем ты. Напряжение может быть не очень приятным.

Джейн задумалась:

— Например, когда ты идешь по улице ночью, ты всегда следишь за тем, кто находится рядом с тобой, кто идет сзади… а переходя улицу, ты всегда дожидаешься зеленого света, потому что какое-нибудь желтое такси может выскочить из-за утла и ты войдешь в историю… или с чьей-нибудь террасы на тебя может свалиться цветочный горшок и разбить тебе голову… или какой-нибудь полицейский будет стрелять по преступникам и ты попадешь под перекрестный огонь…

Дилан стоял без всякого выражения на лице и слушал.

— Но есть кое-что хорошее в жизни «на краю». Например, когда ты идешь по Чарльз-стрит апрельским утром и видишь персиковые деревья в цвету — и тебе хочется сочинять стихи. Или ты открываешь газету утром в пятницу и видишь, что в театре Джойс сегодня выступает балет Элиота Фелда, и ты звонишь и заказываешь билеты. А иногда ты просыпаешься от жары в середине июльской ночи, и начинаешь скучать по бухте Наррагансетт, и ты спускаешься в Бэттери-парк, чтобы почувствовать морской бриз и прокатиться на пароме.

— Кажется, ты любишь этот город, — заметил Дилан.

— Люблю, ненавижу. Но в основном люблю. — Она улыбнулась и передернула плечами. — Это же Нью-Йорк.

Он кивнул.

Джейн оглядела кухню. Ее сердце забилось быстрее, когда она увидела фотографию — Хлоэ и еще одна девочка, окруженные цветами, стоящие на коленях, крепко обнимающие друг друга. Им было лет пять-шесть. Очень медленно и как будто случайно Джейн начала сдвигаться в сторону стены, на которой висело фото.

— Почему ты вернулся сюда? — спросила она.

— Я люблю ферму, — просто ответил он.

Спокойный ответ отвлек ее от фотографии Хлоэ.

— Ты имеешь в виду сад?

Он кивнул:

— Он принадлежит моей семье уже очень давно. Я помню, как катался на дедушкином тракторе, сидя у него на коленях. Он начал учить меня всему, что знал о деревьях, об их листьях, ветвях… Мой отец хотел, чтобы Эли — это мой брат…

Джейн задержала дыхание, стараясь не реагировать на имя человека, удочерившего ее ребенка.

— …и я поступили в колледж, могли заняться чем-то другим. Мы так и сделали… но я никогда не оставлял мысль о том, чтобы вернуться сюда.

— Живя в Нью-Йорке, ты скучал по яблоням? — Она вопросительно сдвинула брови.

Он кивнул:

— В каком-то смысле — да. У меня была прекрасная жизнь. Я окончил колледж, много путешествовал, в итоге оказался в Нью-Йорке. Тем не менее город стал казаться мне слишком большим, я как будто задыхался в нем…

— Так всегда бывает, — согласилась Джейн.

— Я начал думать об этих местах. Это, наверное, ненормально…

Она ободряюще кивнула.

— Я представлял себя, стоящего в середине сада, — продолжал мужчина, — вокруг меня раскинулись деревья. Все это пространство, и воздух, и вся зелень…

— Ты снова мог дышать.

Он кивнул.

— Мой отец и дед научили меня сажать, — сказал он. — Когда я был молодым, у меня был собственный садик. Немного помидоров на маленьком клочке земли. Но я вырастил их сам. Это было приятное чувство.

Джейн снова повернулась к фотографии. Хлоэ и другая девочка стоят на коленях в цветах. Джейн вглядывалась в красивые большие глаза Хлоэ, которые с любовью смотрели на девочку рядом.

— Кажется, у тебя в семье есть еще один садовник, — сказала Джейн, ее сердце колотилось.

Дилан не ответил.

— Сколько здесь Хлоэ лет? — спросила она.

— Пять. Им обеим.

— Кто эта вторая девочка? — Джейн ждала ответа.

— Моя дочь, — сказал Дилан.

— Ей столько же лет, сколько Хлоэ? — переспросила Джейн. Вопрос вылетел так быстро, и она почувствовала неудобство — она так многого не знала о своей дочери. Она даже не имела понятия, что у нее есть кузина.

— Родились в один год, — сказал Дилан.

— Тысяча девятьсот восемьдесят восьмом. — Дата выскользнула прежде, чем Джейн сумела сдержаться. Но Дилан, кажется, не заметил.

— Да, — ответил он.

— Хлоэ родилась…

— В феврале. Наше маленькое чудо. — Он улыбнулся.

Джейн сжала зубы, она не могла смотреть на него. Его слова жалили ее. Как он мог говорить такое, как они могли сделать это чудо своей собственностью?

— Чудо? — выдавила она.

— Да. Они оба очень хотели ребенка. Мой брат и невестка. Прекрасные люди, но они не могли иметь детей. Но однажды они решили удочерить…

— Однажды они решили удочерить, — откликнулась Джейн, слова эхом отдавались в ее голове, — Хлоэ?

Дилан кивнул:

— Я никогда не думаю о ней так. Не знаю, что заставило меня сказать это сейчас… просто вспомнил, каким чудом она казалась. Господи, она все здесь изменила. Принесла так много радости.

Джейн смотрела на фотографию.

— Я понимаю, почему, — сказала она. — Две девочки-ровесницы.

— Хлоэ родилась в феврале, а Изабелл в июне.

— Разница в четыре месяца, — посчитала Джейн. Сердце болело. Она с трудом могла думать о проходящей без нее жизни. — Должно быть они очень близки…

— Были.

Джейн кивнула, погруженная в грустные мысли. Но потом она взглянула на Дилана и увидела его глаза. Они казались пустыми, потерянными, в них не было ни искры надежды. Яркий зеленовато-коричневый цвет радужки как будто потускнел, теперь она стала цвета слабозаваренного чая, как если бы он превратился в привидение. Джейн вздрогнула.

— Были? — переспросила она.

— Моя дочь… — начал мужчина.

Слова застряли у него в горле. Он открыл рот, чтобы закончить предложение, но не мог. Молодая женщина видела, как Дилан пытается собраться с мыслями и словами. Он стоял молча. Она не знала его истории, но поняла, что он чувствует. Его дочь ушла. Джейн просто осознала это. Как часто она стояла перед зеркалом, пытаясь понять, какой женщиной стала бы ее дочь? Рассматривая свои глаза, свою улыбку, пыталась узнать ребенка, с которым была незнакома. У нее была своя собственная версия «моей дочери…»

— Что случилось? — спросила она. Пойманная притяжением фотографии Хлоэ, — так Земля притягивает Луну, — она не могла двинуться с места, хотя ей хотелось подойти к Дилану, утешить его.

— До этого, — сказал он, — когда ты говорила о Нью-Йорке…

Она кивнула.

— И ты упоминала вещи, которые могут произойти…

— Нечто интенсивное…

Дилан смотрел на свою перевязанную руку, а когда взглянул на Джейн, она заметила, его глаза горели. Они больше не были пустыми или потерянными, в них сияла ненависть.

— Перекрестный огонь, — сказал он.

— О, нет.

— Настоящий перекрестный огонь. Как ты и сказала: хорошие парни и плохие парни стреляют друг в друга. Изабелл и ее мать попали в перестрелку. Я был офицером, начальником полиции. Я трудился над расследованием одного дела, хотел отправить их подальше от этого. Но не смог.

Сила притяжения фотографии заставила Джейн развернуться и посмотреть на Хлоэ и Изабелл. Так же, как она могла видеть в Хлоэ себя, она видела Дилана в Изабелл. Его дочь была яркой, живой, с каштановыми волосами, пойманная в объятия сестры.

— Мне так жаль, — пробормотала Джейн.

Дилан кивнул и одновременно повел плечами. Его взгляд был направлен внутрь его самого, между бровями остро выделялись морщины. Его борода была темной, а глаза по-прежнему бледными, цвета подводных камней, омытых рекой. Он не смотрел на нее.

«Я знаю, на что похоже, — хотела сказать она, — потерять дочь».

Джейн снова посмотрела на фотографию Хлоэ. Она подумала о годах, проведенных без нее. Она подумала обо всех снах — точнее, кошмарах о Хлоэ, вырываемой из ее рук. Она подумала о тех ночах, когда она обнимала свою подушку как ребенка, плача, пока наволочка не промокала насквозь.

Она посмотрела на Дилана Чэдвика и сравнила его горе со своим. Она знала, что это не одно и то же. Совсем. Взглянув на свою руку, она заметила бледный мазок голубой краски. Голубая краска, которой была покрашена палатка.

Эта старая деревянная палатка, только что выкрашенная в ярко-голубой цвет, выкрашенная руками Хлоэ.

Хлоэ была жива. Ее не убили во время перестрелки. Она росла, жила своей жизнью. Жизнью, которую ей подарила Джейн. Глубоко вздохнув, она смогла наконец оторваться от фотографии. Джейн сделала шаг, затем еще один. Дистанция увеличивалась — шаг, два, — пока она не пресекла кухню и не остановилась напротив Дилана Чэдвика.

Она потянулась за его рукой. Взяла его перебинтованную кисть. Ее сердце стучало как бешеное. Она чувствовала его боль, казалось, эта боль передается при соприкосновении. Состояние боли было ей так знакомо. Молодая женщина представила все те бессонные ночи, что провел Дилан, провел один в темноте, зная, что он потерял дочь. Она очень, очень хорошо его понимала.

Дилан позволил ей взять себя за руку. Она понимала, что он должен оттолкнуть ее. Он должен был выгнать ее из кухни, велеть ей забрать свои пирожные и никогда не возвращаться. Потому что из ее пребывания здесь не могло выйти ничего хорошего для его семьи.

Джейн хотела заполучить Хлоэ обратно.

Она еще не знала как, не знала, что будет делать, но она знала, что больше никогда не отпустит девочку. Она посмотрела на мужчину, на этого незнакомца, который стал дядей ее дочери, и вдруг захотела, чтобы он узнал Хлоэ в ее глазах.

Но в то же время она хотела, чтобы он никогда ни о чем не догадался.

Глава 12

В комнате было тихо и уютно. За окном на деревьях пели птицы. Иволга сооружала себе гнездо в ветвях клена: мягкая, шелковистая, серебристая корзинка из травы и пуха. Маргарет откинулась на подушки, наслаждаясь серенадами под окном. Сильви сидела в кресле-качалке в другом конце комнаты и вышивала. Джейн стояла у окна, наблюдая за строительством гнезда.

— Пенни за твои мысли. — Маргарет улыбнулась.

— Я просто смотрю на балтиморскую иволгу.

— Восточная иволга, — поправила Сильви, — теперь они так называются. Зря ее переименовали. Мы всю жизнь называли эту пичугу одним именем, и вдруг ученые решают, что они должны сменить ей название.

— Виржиния Чэдвик одобрила бы это. Она сказала бы, что это восточный подвид северного ареала, — сообщила им Маргарет. — Она была потрясающим ученым и учителем. Я уверена, Сильви, она бы рассказала тебе, что точная классификация крайне важна, чтобы ты переучилась.

— Индивидуальность — вот что важно, — заметила Джейн с холодком в голосе, — даже для птиц.

Почему это простое замечание заставило Маргарет сжаться в комочек? И вдруг она поняла, что наделала: она упомянула Виржинию Чэдвик при Джейн.

— Прости, дорогая. — Пожилая женщина заметила, что Сильви перестала вышивать.

— Все в порядке, мам.

— Ладно, кто чего хочет на ужин? — быстро спросила Сильви.

— Я никогда толком не знала миссис Чэдвик. — Джейн не хотела заканчивать разговор. — Как случилось, что вы стали с ней такими хорошими подругами?

— Дорогая, к чему ворошить прошлое?

— Для меня это не только прошлое, — мягко сказала Джейн.

Сильви вновь взялась за иголку, полностью сконцентрировавшись на вышивке. Она втыкала иголку в канву с уверенностью и точностью автомата, точно так же когда-то она сидела за обеденным столом и выполняла домашнюю работу.

— Мы обе закончили колледж Святой Регины, она на несколько лет раньше меня. Мы обе стали учителями. Она преподавала биологию, а я английский язык. В каком-то смысле она была и моим учителем тоже. Хотя мы работали в разных областях науки, я всегда восхищалась ее умом. И, конечно, у нас было что-то общее еще с учебы в колледже.

— Католического, — произнесла Джейн.

— Да, дорогая. Католический колледж. Она была — и остается — прекрасной, прекрасной женщиной. Хорошим другом, очень заботливым…

— И у вас обеих есть дети. У тебя девочки, у нее мальчики.

— Да.

— Ты знаешь ее сыновей?

— Джейн, пожалуйста.

— Ты знакома с Диланом?

Маргарет задумалась. Она ожидала, что Джейн спросит об Эли, о том, кто удочерил ее ребенка. Она немного смутилась.

— Он привозил свою мать на ужин для учителей, — сказала Сильви, — я встречала его. А что?

— Что случилось с его семьей? — спросила Джейн.

Воспоминания смешивались. Маргарет напряглась, пытаясь очистить свою память. Она помнила, как Виржиния брала долгий отпуск, на месяц или даже больше. Она носила траур по своей внучке и невестке…

— О господи, это было так ужасно, — сказала Сильви. — Их застрелили. Дилан работал каким-то агентом, в ФБР, кажется…

— Нет, он был начальником полиции, — исправила Маргарет, — старейший полицейский участок во всей стране. Помню, как гордилась им Виржиния. И как подавлена она была…

— Что случилось?

Эмоции захлестывали друг друга. У Маргарет закружилась голова. Она взяла на руки куклу, которую ей подарила Джейн, и прижала ее к груди. Она вспомнила, как обнимала своих детей. Она вспомнила свою старую куклу. Лолли… Ей стало гораздо уютнее. Но она не могла вспомнить заданного вопроса. Посмотрев вверх, она заметила, что обе дочери внимательно ее разглядывают.

За окном по-прежнему пела иволга. Она видела, как птичка перелетает с ветки на ветку, вспышки черного и оранжевого. С ветки свисало ее гнездо, серебряная корзинка с яичками. Песня была такой ясной и чистой.

— Моя подруга Виржиния — учитель биологии, — сказала Маргарет. — Восточные иволги — это подвид северных. Никто больше не называет их «балтиморскими иволгами»…

Сильви пригласила Джона поиграть в «Скраббл», но теперь она сомневалась, что это была удачная идея. Ее мать сегодня казалась особенно хрупкой. Она совсем ослабла, и Сильви пришлось вновь сделать анализ на сахар. Уровень инсулина в крови оказался повышенным, так что девушка дала ей стакан апельсинового сока, добавив туда две ложки сахара. Все это время Джейн просто сидела на кровати рядом с мамой.

Сейчас, внизу, Сильви готовилась к встрече гостя. Она поставила поровнее стулья, приготовила лед, проверила наличие в холодильнике содовой. Она также проверила, как горит свет в гостиной — она не хотела, чтобы он был слишком ярким. Набрасывая на лампу квадратный светло-розовый шарф, она услышала смех Джейн.

— Тебе не о чем беспокоиться, — сказала Джейн, — у тебя красивая кожа. Приглушать свет ни к чему.

— У меня небольшие морщины под глазами, — ответила Сильви, глядя на старшую сестру, которая по-прежнему выглядела на двадцать пять лет. — Мне нельзя было загорать.

— О, неужели ты можешь променять прекрасное времяпрепровождение на пляже на пусть даже идеальную кожу? Не волнуйся об этом. Уверена, он думает, что ты красавица.

Сильви покраснела, глядя на сестру. Джейн улыбалась ей с большой любовью и теплотой, и это заставило сердце Сильви сжаться.

— Когда он придет? — спросила Джейн.

— В восемь. Ты к нам не присоединишься?

Джейн покачала головой:

— Нет, я останусь наверху, на случай, если маме что-то понадобится.

— Уровень инсулина у нее в крови постоянно скачет. Она теряет в весе, и мне кажется, она пьет слишком много лекарств. Завтра я позвоню доктору.

— Дело не только в уровне сахара, Сильви.

— Но в основном…

— Она играет с той куклой, — сказала Джейн.

— Нет. Она просто иногда берет ее в руки.

Джейн вздохнула. Наверху их мать разговаривала сама с собой. Или с куклой. Сильви точно не знала с кем, и было ужасно больно вот так здесь стоять, глядя на сестру, и делать вид, что не происходит ничего особенного. Сильви не хотела ничего менять. Она не хотела, чтобы мама уезжала куда-нибудь, и она видела, как Джейн пытается подипломатичнее сформулировать свой вопрос.

— Давай. Я знаю, о чем ты думаешь.

— Что? — спросила Джейн.

— Что она не выдерживает. Ты с нетерпением ждешь возможности сплавить ее…

Джейн приподняла брови. Она ждала, пока Сильви сама поймет, что она говорит.

Раздраженно фыркнув, Сильви повернулась к столу и начала высыпать на тарелки курагу и миндаль.

— Сил, ты осознаешь, что с ней происходит? Она была оживленной, общалась с нами и вдруг начала вести себя как маленькая девочка.

Сильви кивнула, поджав губы.

— Ну, она расстроилась. — Слова повисли в воздухе как обвинение.

Джейн сузила глаза:

— Из-за меня?

— А чего ты ожидала? Задавая все эти вопросы?

— Я так и не получила на них ответа. Мама отвлеклась, прежде чем рассказала мне. Что ты о них знаешь?

— О них?

— О Дилане Чэдвике и его семье?

Сильви взглянула на часы. Джон придет через пятнадцать минут. Ей казалось, что они с Джейн вальсируют на краю глубокого колодца.

— В конце концов, Джейн, в чем дело?

— Просто расскажи, ладно?

Сильви вздохнула:

— Был какой-то суд по поводу наркотиков, и Дилан сопровождал важного свидетеля, кажется. Он чувствовал, что его семья в опасности, и хотел отправить их подальше из Нью-Йорка…

— Он был там? — спросила Джейн. — Он видел, как это случилось?

— Не знаю, — пробормотала Сильви, встревоженная ее тоном. — Я никогда не слышала всей истории. Почему ты обо всем этом спрашиваешь?

— Потому что я хочу знать, — ответила сестра.

— Это не имеет к нам никакого отношения, — разозлилась Сильви, — хватит думать о них.

Джейн рассмеялась.

— Что смешного?

— Ты, — сказала Джейн, — ты говоришь мне, что это не имеет к нам никакого отношения. Это имеет прямое отношение ко мне.

— Все в прошлом, — Сильви пыталась подобрать слова, — тебе надо оставить их всех в покое… тебе надо смириться с этим, Джейн.

— Я так и делаю, — сказала Джейн, — смиряюсь.

— Ты думаешь о том, чтобы связаться с ней, да?

— У нее есть имя, Сильви. Ты была там, когда я дала его ей.

— Пожалуйста, Джейн!

— Ее зовут Хлоэ.

Сильви попыталась собраться с мыслями, это было довольно сложно. Она задрожала, вспомнив момент, о котором говорила Джейн. Затем она услышала, как мама двигается наверху. Джейн посмотрела на лестницу. Снаружи раздался шум мотора. Сильви слышала, как шуршат по гравию шины. Она выглянула в окно и увидела Джона, выбирающегося из машины с коробкой шоколада в руках.

— Скажи мне, что не она причина твоего возвращения домой, — попросила Сильви, внезапно понимая, что здоровье матери стало лишь предлогом. Когда Джейн не ответила на вопрос, Сильви добавила: — Хлоэ.

— Но это так, — спокойно сказала Джейн.

В этот момент зазвенел колокольчик на двери, и Джейн поднялась наверх.

Хлоэ отправилась на задний двор кормить кошек. Ночь была темной. Свет полумесяца освещал сад, серебрясь на ветках яблонь. Он казался таким ярким, почти волшебным, и Хлоэ знала, что в полночь кошки обязательно выйдут танцевать. Единственными звуками, нарушающими ночную тишину, были крики кошек, предвкушающих пиршество, и шум ветра, шелестящего молодой листвой.

Внезапно эта идиллия оказалась нарушена. Хлоэ услышала, как в яблоневом саду взревел мотор мотоцикла, он был в несколько раз мощнее, чем мотор трактора дяди Дилана. Девочка видела свет, пробивающийся сквозь листву. Уронив миску с кошачьей едой, она ловко преодолела забор и, упрямо склонив голову, побежала в сторону источника света.

Ее дыхание сбилось. Хлоэ пригнулась, наблюдая. Вот было бы здорово, если бы ей удалось задержать нарушителя. Мотор все набирал обороты. Иногда колеса машины пробуксовывали в грязи, которая разлеталась в разные стороны. Свет все приближался. Сердце девочки колотилось как сумасшедшее. Вдруг передняя шина наскочила на корень; мотоцикл вильнул, наклонился и упал. Раздался противный звук удара металла о камни, а затем шум падающего тела. Затем послышался голос:

— Вот дерьмо.

Шокированная Хлоэ выглянула из высокой травы. С земли, отряхиваясь, поднимался подросток. Он был высоким и худым. В лунном свете можно было разглядеть рваные джинсы и кожаную куртку. Его длинные светлые волосы были забраны в хвост. Судя по тому, как он смотрел на свое запястье, могло показаться, что оно сломано.

— Это частная собственность, — сердито сообщила девочка.

— Что? Кто здесь? — Мальчишка посмотрел в ее направлении.

— Я бы предложила тебе вывезти твой маленький несчастный мотоциклик на общественную дорогу и оттолкать его домой.

— Иди к черту!

— Что с твоим запястьем? — спросила Хлоэ.

Мотоциклист не ответил. Его спина согнулась как вопросительный знак, и Хлоэ подумала, что ему, наверное, очень больно. Ее родители запрещали ей разговаривать с незнакомыми людьми. Она была одна посреди сада рядом со злющим байкером. Но так же, как Хлоэ не могла спокойно думать о раненых животных, она не могла видеть и раненого человека. Девочка выбралась из своего убежища и подошла к нарушителю порядка.

— Дай посмотрю.

— Я в порядке. — Он все еще держался за свою руку. Его мотоцикл лежал у его ног, переднее крыло помято. Сильно пахло маслом, и Хлоэ заметила черное пятно, расплывающееся по земле.

— Очень мило, — сказала она.

— Что именно?

— Порча земли. Это масло уйдет прямо в подземные источники. Знаешь, что произойдет, когда дикие животные будут пить из ручья? А потом эта грязь просочится под землей до самого Твин Риверза, попадет в бухту Наррагансетт, и все окуни умрут.

— И все из-за меня, — пробубнил подросток с сарказмом.

— По крайне мере ты способен признать свою вину, — заметила Хлоэ. — Это шаг в правильном направлении. И даже не думай подавать на нас в суд. Ты поранился на нашей земле, но ты был здесь незаконно. Дай я посмотрю на твое запястье.

Незнакомец усмехнулся:

— Ладно.

Он был выше ее ростом. Должно быть, его рост достигал шести футов. Его волосы были очень светлыми, отдельные пряди падали на глаза, которые были зелеными, яркими, сияющими, красивыми — совсем как у кошек. Хлоэ почувствовала странную дрожь, охватившую ее тело, как будто она была с ним знакома, как будто в прошлые девять жизней они оба были кошками.

— На что ты смотришь? — спросил подросток.

— Ну, ты кажешься мне знакомым, — объяснила Хлоэ.

— Я хожу в старшую школу Твин Риверза, — ответил он. — Ты хочешь увидеть мои права?

— Это не обязательно.

— Правда? А то ты ведешь себя как полицейский.

— Прости, но это частная собственность. Ты не видел таблички «Не входить»?

— Здесь все ездят, — отмахнулся байкер.

— Если все прыгают с Ньюпортского моста, это значит, что ты должен делать то же самое?

Он засмеялся, казалось, ситуация забавляла его.

— Ты в каком классе? В девятом?

— Да.

— Как тебе удается говорить так, как будто тебе шестьдесят два года?

— Если ты думаешь, что обидел меня этим, мне тебя жаль. Кто здесь ведет себя неразумно? Дай я посмотрю на твою руку.

— Забудь. — Мальчишка прижал поврежденную руку к груди.

— Давай. Я всю жизнь забочусь о раненых. Кошки, кролики… ты же не сильно отличаешься. Я, может, и не могу вылечить твое запястье, но я поставлю диагноз.

— Я не собираюсь позволять какой-то девчонке, обнимающейся с деревьями, обожающей животных и брюзжащей, как старуха… — начал он.

Но в этот момент они услышали, как хрустят ветки, ломаясь под чьими-то тяжелыми шагами. Шаги приближались от дома ее дяди.

— Кто там? — окликнул дядя Дилан.

Незнакомец поежился. Он наклонился, чтобы поднять мотоцикл. Хлоэ знала, что он хочет смыться незамеченным, но он, видимо, не мог размышлять логически. Она разрывалась на части. Дядя Дилан ее родственник, но она хотела как-то защитить этого парня. Она приложила палец к губам и приказала жестом лечь на землю. Они скрючились рядом.

— Кто это? — спросил он.

— Владелец, — прошептала Хлоэ. — Сиди тихо. Он вооружен.

— Черт, — пробормотал парень.

— Точно. Шшш.

Дядя Дилан был ярдах в пятидесяти от них. Хлоэ слышала, как хрустит гравий под его сапогами. Интересно, почувствует он запах масла? Но ветер дул в другом направлении. Она знала, что должна позвать его, он так расстраивался из-за байкеров в саду. Но мальчик был прямо рядом с ней, и его глаза были такими зелеными, и она никогда раньше не чувствовала ничего подобного. Девочка не могла совладать с дрожью, и холод был тут совсем ни при чем.

— Прячься получше, — крикнул ее дядя, — если я поймаю тебя, ты больше не захочешь ездить по моей земле.

— Он так и сделает, — предупредила Хлоэ.

— Что он сделает? Пристрелит меня?

— Он может. Он был начальником полиции.

— Как Томми Ли Джонс?

Хлоэ покачала головой:

— Намного круче. Рядом с ним Томми Ли Джонс просто слабак. Он эксперт по поимке преступников…

Подростки слышали, как владелец сада приближается. Хлоэ склонила голову, парень тоже. Их лица оказались совсем рядом. Она могла чувствовать его запах. Он пах кожей и потом. Это сочетание заставляло ее голову кружиться. Им было некуда смотреть, кроме как в глаза друг другу. Хлоэ казалось, что она падает в омут с зеленой водой.

Он улыбнулся. Она подумала, что это выглядит так мило. У него были красивые зубы. Она улыбнулась в ответ, так, чтобы ее губы не раздвигались. Ее нижние зубы были слегка искривлены, два из них немного находили друг на друга. Приходилось их прятать. Девочка подняла взгляд к его глазам.

Через несколько минут дядя пошел обратно к дому. Она слышала, как затихают его шаги, затем захлопнулась входная дверь. Свет на крыльце потух. И снова их освещал лишь месяц, но глаза мальчика оставались такими же зелеными.

— Спасибо, — сказал он.

— Не за что.

— Откуда ты знаешь, что он полицейский?

— Это мой дядя.

— Значит, это твой сад?

Хлоэ кивнула.

— Клевое местечко.

— Тебе правда не стоит здесь ездить, — попросила девочка, — это вредно для экологии.

— Ты знаешь, у тебя есть действительно плохая привычка — говорить, как учитель биологии.

— Моя бабушка была бы крайне счастлива это слышать, — Хлоэ улыбнулась, — она как раз учитель биологии, и она вбила меня некоторые научные знания, хотя это и не передается генетически.

— Вот видишь? Ты опять это делаешь? Кто употребляет слово «генетически»?

— Ничего не могу с собой поделать, — рассмеялась Хлоэ. — Я слишком сильно люблю природу, чтобы разыгрывать из себя дурочку.

— Почему ты должна быть дурочкой около меня?

Она пожала плечами:

— Мне казалось, мальчишкам нравятся девочки, которые так себя ведут.

— Возможно, только глупым мальчишкам. — Его глаза сияли. Она почувствовала новую дрожь, как будто он выворачивал ее наизнанку. Ей нравился его голос. Он был такой глубокий. И при этом теплый. Как будто он решил, что она ему нравится. Еще он был умным.

— Я Хлоэ Чэдвик, представилась девочка.

— А. Как Сады Чэдвик.

— Я работаю в палатке.

— Я Зик Вэйл.

— Привет. — Она потянулась, чтобы пожать ему руку, забыв о ране. Но, должно быть запястье не было сломано, потому что он потряс ее руку, потом сжал пальцы.

— Приходит в норму, — сказал он.

— Это хорошо.

— С моим мотоциклом все не так здорово, — заметил Зик. Теперь, когда путь был свободен и ее дядя ушел в дом, они покинули свое убежище и подошли к мотоциклу. Парень выпрямил машину и попробовал ее толкнуть, но понял, что переднее колесо погнулось.

— Ты далеко живешь?

— В Твин Риверз, — ответил он, — это город по соседству.

— У меня нет прав, — сказала Хлоэ, — а то я отвезла бы тебя домой.

Он только дьявольски улыбнулся — левая часть рта искривилась, а правая осталась неподвижной — и достал из кармана мобильный телефон. Подросток набрал номер, подождал, а потом произнес:

— Эй. У меня небольшая авария. Заберешь меня? — Он подождал, потом рассмеялся. — Да ладно, как будто с тобой такого не случалось. Яблоневый сад. Десять минут? Я буду у дальнего края забора. До встречи.

У Хлоэ пересохло во рту. Ей хотелось задать ему миллион вопросов. Ей было интересно, кому он звонил. Как будто услышав ее вопрос, он ответил:

— Мой брат. Он возьмет отцовский трактор, так что мы сможем погрузить мотоцикл в прицеп. Извини за разлитое масло.

Хлоэ кивнула, чувствуя какое-то странное томление в груди, какого она не испытывала раньше. Она шла рядом с ним, пока он выталкивал мотоцикл на дорогу. У нее щемило сердце. Оно растягивалось и стягивалось, как резиновая губка. Это чем-то напоминало ей те моменты, когда она смотрела на небо, на две одинокие звезды.

— Где ты учишься? — спросил он. — В Крофтоне?

Она кивнула, не в силах вымолвить хоть слово.

— У тебя есть братья или сестры?

— Нет, — пробормотала она.

— Ты единственный ребенок, — кивнул он.

Она подумала об этом. О том, как сильно она любила свою кузину. О том, как здорово было бы иметь родственников. Ей было интересно, есть ли у ее настоящих родителей другие дети, есть ли у нее братья и сестры. Может, у них большая семья, но у них не было денег на ее содержание. Или они были слишком молоды и влюблены, но не могли пожениться до окончания школы, а теперь у них есть свои дети у каждого. Сердце растягивалось и стягивалось. Она так дрожала, что все ее тело тряслось.

— Тебе холодно, — сказал он.

— Нет, я… — начала она.

Но он уже снял свою кожаную куртку и накинул ей на плечи. Она никогда раньше не носила вещей из кожи животных. Это ощущение пугало ее, но куртка хранила тепло его тела, а когда он застегнул ее, она закрыла глаза и почувствовала, как с неба падают звезды. Когда она снова открыла глаза, она увидела, что на нем надета белая футболка. На левом предплечье красовалась татуировка.

— Дельфин, — сказал она, дотрагиваясь до нее.

— Дельфины отгоняют акул.

— Акул?

— Я занимаюсь серфингом.

— Правда? — спросила девочка, представляя его светлые волосы среди высоких морских волн.

— Да. На Фёст-бич. Была там?

Она покачала головой.

— О, экология. — Он улыбнулся. — Боишься наступить на какого-нибудь пескаря, верно?

— Вроде того, — ответила она, не желая вдаваться в подробности и объяснять, что ее родители не любили пляжи. Род-Айленд называли «океанским штатом», но она бывала на пляже, только когда была жива Изабелл, они тогда ездили с дедушкой и бабушкой в их особняк в Ньюпорте.

— Ну, может, когда-нибудь ты попробуешь, — предположил Зик.

— Возможно.

— Если будешь кататься на серфинге, — сказал он, останавливаясь и глядя ей в глаза так внимательно, что ей казалось, он может видеть ее изнутри, — запомни, что дельфины всегда смогут защитить тебя от акул.

Она кивнула, слегка приоткрыв рот. Он наклонился, как будто хотел поцеловать ее, и она увидела молнии, звезды и салют, а потом услышала свое имя.

— Хлоэ! — позвали со стороны сада.

— Это моя мама, — испугалась девочка.

— Тебе лучше бы пойти домой, пока она не отправила полицейского на твои поиски. — Зик улыбнулся, снова выпрямляясь.

— Да, — прошептала она, отступая назад. Ее сердце разрывалось. Она хотела, чтобы он поцеловал ее, взял с собой кататься на серфинге, познакомил со своим братом. Ее тело болело, как будто она находилась между акульими зубами. Мама позвала ее снова.

— Я лучше пойду…

— Большое спасибо.

— Пожалуйста.

Голос матери приближался, а Хлоэ не хотела, чтобы та видела Зика. Она почувствовала что-то близкое к панике. Она не хотела, чтобы мать увидела его, накричала на него, пообещала позвонить его родителям или в полицию. Девочка скинула куртку и протянула парню, затем развернулась и побежала по освещенному луной саду, даже не попрощавшись.

Глава 13

День открытия палатки был просто замечательным. Сама палатка сияла ярко-голубым цветом, сияя в солнечных лучах, как маленький кусочек неба. Аромат только что испеченных пирожных казался бесподобным. Хлоэ приготовила вывески, сообщающие о великом открытии. На одной из них был нарисован золотистый яблочный пирог. На другой — почему-то дельфин. Они с Моной сидели на скамейке, так же, как когда-то это делали Дилан и Эли, и ждали покупателей.

Дилан наблюдал за ними из сада. Он долго мучился, убирая масляное пятно, оставленное одним из этих идиотских байкеров, и теперь он наносил на корни специальный раствор, который поможет затянуть раны, оставленные тяжелыми колесами. У него была с собой пара ножниц, и с их помощью он убирал некоторые сломанные ветки, в самом низу дерева, где их задел мотоцикл.

Дилан работал аккуратно, как его учил дед, осторожно срезая ветки в том месте, где они примыкали к стволу. Он знал, что так ранки на стволах заживут быстрее, чем если просто оставить обломанные ветви.

Мужчина взглянул на Хлоэ. Она в ожидании смотрела на дорогу, как будто могла заставить клиентов появиться из ниоткуда. Дилан помнил эти ощущения. Это была небольшая сельская дорога, и понадобится время, пока поползут слухи, рекламирующие палатку, а до тех пор покупатели будут появляться здесь редко.

Через несколько минут он услышал звук мотора. Пока он смотрел, Хлоэ тоже повернула голову на звук. Мона поднялась со скамьи и побрела в сторону дороги, как будто хотела остановить машину. Дилан вновь вернулся к работе. Кора с корней была содрана, в некоторых местах она сильно пострадала, самое подходящее место для грибка. Живые существа такие беззащитные. «Изабелл должна была бы работать в палатке вместе с Хлоэ», — подумал он.

Машина подъехала ближе, теперь ее можно было рассмотреть получше. Дилан моментально узнал ее и опустил ножницы, наблюдая, как Джейн паркуется на обочине рядом с забором и выходит из автомобиля. Он видел, как Хлоэ соскочила со скамейки, слышал, как ботинки Джейн скрипят на гравии. Она была худощавой, атлетично сложенной, одета в джинсы и черный свитер, ее волосы такие же темные и блестящие, как у Хлоэ.

— Первый клиент! — сказала Мона.

— Точно, — ответила Джейн, — вы можете повесить мой доллар в рамочку.

— Ты не можешь ничего купить, — Хлоэ засмеялась, — ты сама испекла все пирожные!

— Ничего, — сказала Джейн, доставая бумажник, выбирая пирожное и протягивая девочкам деньги. — Это чисто символический жест, потому что я твердо верю, что это самая лучшая палатка во всем северо-восточном округе…

— Северо-восточном округе! — воскликнула Мона, толкая Хлоэ локтем в бок. — Вот бы твоя мама так думала!

Джейн ничего не сказала, но Дилан видел, что ее глаза слегка расширились, и она явно ждала продолжения.

— Ее родители скорбят, — объяснила Мона, хихикая. — Они хотели для нее чего-то большего, чем карьера в палатке с яблоками… они хотели, чтобы она стала…

— Кассиршей, — сказала Хлоэ и расхохоталась.

Джейн улыбнулась, как будто она оценила шутку, но была слишком вежливой, чтобы смеяться над чьими-то родителями. Дилану это нравилось. Она дипломатично стояла, ожидая, пока девочки успокоятся.

— А зачем тут дельфин? — спросила Джейн, указывая на вывеску.

Хлоэ перестала смеяться, но на ее лице застыла улыбка, и чем сильнее она пыталась ее скрыть, тем больше она становилась. Дилан наклонился вперед, он бы тоже хотел узнать про дельфина.

— Скажи ей, Хлоэ, — попросила Мона.

— Это чтобы отгонять акул, — объяснила Хлоэ.

— Акул? В саду? — переспросила Джейн.

— Мальчик на серфинге говорит, это работает, — сказала Мона.

Девочки захихикали, Мона так и зашлась от смеха. Дилан помнил, как Изабелл и Хлоэ хохотали так, что их сгибало пополам. Джейн улыбнулась, наслаждаясь девичьим смехом. Мужчина захотел присоединиться к этому празднику, поэтому он бросил ножницы в коробку и стал пробираться между деревьями по направлению к палатке.

Джейн была так счастлива. В этот момент ей нравилось абсолютно все. Она стояла здесь с Хлоэ и ее подружкой, смеющимися над своей шуткой. Солнце светило так ярко, делая волосы Хлоэ блестящими, как оникс. Вывеска с дельфином покачивалась на ветру. Девочки посмотрели на нее и снова расхохотались.

— Что смешного? — спросил Дилан, пробираясь через дыру в заборе.

— Дельфины в саду, — ответила Мона. — Йахххху!

— А, ясно. — Дилан приподнял бровь, глядя на Джейн. — Ты поняла?

— Конечно, — она улыбнулась.

— Привет, Джейн, — сказал он.

— Привет, Дилан.

— Точно, вы же знакомы, — сказала Хлоэ. — Дядя Дил, Джейн наш первый клиент.

Джейн постаралась сохранить нейтральное выражение лица. Слышать, как Хлоэ называет ее «Джейн», это было так тяжело, на нее сразу навалилось множество эмоций. Ей казалось, что по ее коже бегают горячие мурашки.

— Это не совсем правильно, что женщина, которая испекла пирожные, их же и покупает.

— Я сказала то же самое, — Хлоэ улыбнулась, — но я повешу ее доллар в рамочку. Мне нравится, что это от Джейн.

Снова имя, снова всплеск эмоций.

— Ты провела такую потрясающую работу, так изменила палатку, — сказала Джейн, глядя ей в глаза.

— Ты так думаешь? — Хлоэ склонила голову набок и слегка покраснела.

— Да, конечно. Правда, Дилан? Разве это не великолепно?

— Мне сложно быть объективным, — ответил он, — у нас из-за этого вышел семейный скандал.

— Он прав, — сказала Хлоэ, — мои родители ненавидят ее.

Джейн постаралась не реагировать на «моих родителей». Вместо этого она посмотрела на палатку, на работу Хлоэ — ярко-голубое дерево, солнечно-желтые полки, — затем на вывески с картинками.

— Я просто не могу поверить, что ты сделала все это сама, — сказала она. — Это прямо искусство.

Хлоэ засмеялась:

— Правда?

— Правда. Она такая милая и сладкая, как конфетка. Если бы такой очаровательный магазинчик открылся в Нью-Йорке, туда бы хлынули толпы покупателей. Вывески тоже отличные.

— Отличные. — Мона кивнула.

— Вывески я сделала в последнюю минуту, — объяснила Хлоэ. — Я думала о том, как заставить людей остановиться у нас. Старая вывеска тоже хорошая…

Все оглянулись: Хлоэ подновила и старую вывеску, и теперь она была выкрашена в темно-синий цвет и украшена красными яблоками по краям.

— Ты была вынуждена это сказать, — улыбнулся Дилан. — Эту вывеску соорудили мы с твоим отцом, когда были в твоем возрасте.

Хлоэ засмеялась:

— Не могу этого представить.

— Почему нет? — спросил Дилан.

— Потому. Не обижайся, но вы оба не кажетесь мне талантливыми в художественном плане… особенно папа. Мистер «Где-мой-калькулятор, всем-нужно-больше-страховки».

— Она назвала нас дураками, — сообщил Дилан.

— Нет не тебя, — Хлоэ улыбнулась, — только его.

— В любом случае, Джейн права. — Мужчина указывал на вывески. — Твои вывески намного лучше, чем старые. Посмотрим, на одной яблоки и дождевые капли — очень здорово. На другом дельфин… Хм.

Девочки засмеялись.

— Это отличная идея, — сказала Джейн, — люди будут останавливаться только затем, чтобы узнать, зачем тут висит изображение дельфина.

— Зик и акулы, — таинственно произнесла Мона.

— Мон… — Хлоэ приложила палец к губам.

На дороге неожиданно появилась машина; приближаясь к палатке, она резко сбросила скорость. Все — Хлоэ, Мона, Джейн и Дилан — сделали вид, что они совсем ею не заинтересовались. Девочки наклонили головы, хихикая.

— Правильно, — сказала Хлоэ, задерживая дыхание, как будто твердила заклинание, — вы знаете, что хотите купить пирог, вы знаете, что вам нужен один…

— Давайте, давайте, — бормотала Мона, — остановитесь же. Заворачивайте, заворачивайте.

— Здесь продаются пирожные Каламити-Джейн, — сказал Дилан. — Единственное место за пределами Нью-Йорка, где вы можете их попробовать…

Машина медленно остановилась. Джейн бросила быстрый взгляд. В автомобиле сидела пожилая пара, они показывали на вывески. Женщина казалась очарованной и радостной. Джейн посмотрела на Дилана, который тоже смотрел на нее.

— Что такое? — спросила она.

Он покачал головой и улыбнулся.

— Не могу сказать прямо сейчас…

Она кивнула, понимая, что он не хотел говорить при девочках. Забавно, ей тоже хотелось так о многом его спросить.

— Мы могли бы поужинать вместе, — предложил он.

— Конечно, — откликнулась она.

— В пятницу вечером? — спросил он.

Джейн кивнула. Пожилая пара выбралась из машины и уже шла к палатке. Мужчина опирался на трость. У женщины были короткие седые волосы, и она носила голубое платье в цветочек. Хлоэ и Мона выпрямились, сидя на скамейке. Они победно улыбались, Хлоэ указала на полку, заставленную пирожными Джейн.

— Не хотите купить вкуснейший яблочный пирог или пирожное? — спросила она.

— Да, я думаю, мы купим, — сказала женщина. — Но сначала мы хотели спросить, почему у вас вывеска с дельфином — в середине яблоневого сада?

Джейн начала смеяться даже раньше девочек.

Когда пожилая пара уехала, дядя Дилан вернулся к работе, а Джейн отправилась домой, Хлоэ почувствовала, что ее обуревают странные эмоции.

Мона пританцовывала вокруг девочки, держа в руках заработанные деньги. Постепенно солнце начало припекать, и девочки сняли майки — под ними были купальники. Мона все время расспрашивала подругу о встрече с Зиком, подшучивала по поводу того, что ей надо бы подзагореть, чтобы он взял ее с собой на серфинг, но Хлоэ только отмалчивалась.

Из-за того, что все уехали — покупатели на своей машине, дядя Дилан на тракторе и почему-то особенно Джейн на своем пикапе, — Хлоэ чувствовала себя обездоленной.

Ей нравилось это слово — обездоленная. Ну, то есть оно ей не то чтобы нравилось, но оно подходило к ситуации.

Она выучила его в седьмом классе, это слово было у нее в словарике, и когда она прочитала его определение — «лишенный какого-либо владения или использования чего-либо, не имеющий чего-то необходимого, желанного или ожидаемого», она сразу примерила его на себя.

— Что-то не так? — спросила Мона, размазывая по рукам крем для загара. — Ты такая тихая.

— У меня нет чего-то необходимого, желанного или ожидаемого, — сказала Хлоэ.

— А? — Мона прикинулась дурочкой.

— Не знаю я, что не так. Я рада, что Джейн заехала.

— Да, она милая.

— Как ты думаешь, почему она вернулась за пирожным: ведь она испекла их…

Мона хитро усмехнулась.

Хлоэ взяла крем и жестом попросила Мону намазать ей спину. При этом она вопросительно посмотрела на подругу:

— Что?

— Два слова: дядя Дилан.

— Думаешь, он ей нравится?

Мона кивнула, растирая крем по плечам Хлоэ:

— Девушка всегда чувствует свою соперницу. Меня раздражает то, как он на нее смотрит.

Хлоэ застыла. По двум причинам это информация взволновала ее. Во-первых, она точно не знала, как отнестись к тому, что ее дядя как-то особенно смотрит на другую женщину. Не то чтобы Хлоэ очень нравилась тетя Аманда — та была довольно холодной и к тому же жутким снобом, если говорить правду. И все знали, что она крутила роман с игроком в поло из Палм-Бич, предав дядю Дилана и разбив сердце Изабелл. Но Хлоэ не любила перемены, и она не знала, что будет, если ее дядя вдруг станет кому-то близок в романтическом плане.

Но другая причина была связана с Джейн. У Хлоэ было ощущение, что Джейн приезжала в палатку, чтобы увидеть ее, Хлоэ. Ей очень нравилось то, как Джейн ей улыбалась — как будто она смотрела на нее и видела только самое лучшее. Не как учителя, всегда делающие замечания, пытающиеся изменить тебя в лучшую сторону. И не как родители, только и ждущие, когда же ты допустишь ошибку, чтобы дать тебе понять, насколько они разочарованы…

Нет, казалось, что она просто нравится Джейн. Она ничего не хотела взамен: не требовала выполнения домашней работы, не пыталась уговорить есть мясо, не просила ее поступить в престижный колледж, не заставляла убирать комнату. Это было приятно. Джейн, конечно, была слишком старой, чтобы стать ей настоящим другом, это напоминало дружбу с тренером или матерью детей, за которыми ты присматриваешь. Дружба, зовите ее как угодно, безо всяких условий.

Это такая редкая вещь, подумала Хлоэ, глядя на Мону. Даже ее лучшая подруга чего-то от нее ждала. Хлоэ должна была звонить ей и рассказывать новости, делиться своими секретами, должна была ходить с ней в кино по пятницам и субботам. Этого достаточно, чтобы вымотать человека.

Вдруг они услышали какой-то ревущий звук. Сердце Хлоэ начало громко стучать, она почувствовала, как сжимается ее желудок при приближении работающего мотора.

— Кажется, мотоцикл, — заметила Мона.

Хлоэ поправила свой купальник.

Он вырулил из-за угла. Его светлые волосы сияли на солнце, глаза были теплого, золотисто-зеленого цвета. Было жарко, так что он оставил свою кожаную куртку дома и был в одной футболке. Правое предплечье украшал дельфин. Запястье было перевязано. У его мотоцикла не было подножки, поэтому он прислонил его к забору.

— До свидания, Гилберт Альберт, — прошептала Мона, прощаясь с мальчиком, в которого Хлоэ была влюблена, во всяком случае, она так думала, до этого времени.

— Привет, — сказал Зик.

— Привет, — откликнулась Хлоэ. Она не могла перестать улыбаться. Она видела, как он разглядывает ее купальник. Розовый выцветший лифчик от старого бикини, но он ей действительно шел и показывал, что у нее есть грудь. На ней были обтягивающие шорты выше колена. Ей удалось немного загореть с первой их встречи, настолько, насколько позволяла местная погода в апреле.

— Мило, — воскликнул парень, глядя на вывеску с дельфином.

— Это чтобы отпугивать акул, — пояснила Хлоэ.

— Дельфины правда это делают? — спросила Мона, — охотятся на акул?

— Ага, — сказал он.

— Это странно, — задумчиво протянула Мона, — если учесть, что у акул есть зубы и они всего лишь машины для убийства, а дельфины просто плавают и выглядят очаровательно.

— Они ударяют акулу в живот своим носом, — сообщил Зик.

— Приятно познакомиться, — сказала Мона, закатывая глаза.

— Ой, — смутилась Хлоэ, — Зик, это Мона. Мона, это Зик.

«Привет», — сказали они одновременно. Но хотя Зик говорил «привет» Моне, Хлоэ чувствовала, что он смотрит на нее. Ей стало жарко, и в ушах звенело, как будто бы он взял ее за руку.

— Ты когда-нибудь видел, как они все это делают? — спросила Мона; Хлоэ знала, что она имеет в виду дельфинов.

— Да, — ответил он, — прошлым летом. Когда катался на серфинге на Фёст-Бич. Мы внезапно увидели плавники.

— Плавники? — переспросила Хлоэ.

— Акул, — пояснил он.

— О, дерьмо, — выдохнула Мона.

В этот момент рядом с палаткой притормозила проезжавшая мимо машина. Она притормозила, но не остановилась. Хлоэ призналась себе, что она даже была этому рада.

— Ага, — сказал Зик, — их мало, но все равно…

— Большие белые? — спросила Мона, напевая музыку из фильма «Челюсти».

— Нет. Они редко появляются в Род-Айленде. Голубые акулы. Они не едят людей, но могут нанести серьезные повреждения доске. Или ноге.

— И что случилось? — спросила Мона. Хлоэ была рада, что она задает вопросы. Все что могла делать сама Хлоэ, это смотреть в зеленые глаза Зика, так же, как он смотрел в ее.

— Дельфин помог нам. Он играл неподалеку. Мы его уже видели, он плавал там около недели. И вдруг он вынырнул из воды, одним большим прыжком, затем издал такой звук…

— И нырнул, — подсказала Мона, как будто бы Хлоэ не читала «Моби Дика» в школе.

— …и он воткнулся носом в самую большую акулу. Прямо выкинул ее из воды. Мы увидели только ее белый живот.

— Он прогнал ее? — спросила Хлоэ.

Зик кивнул:

— И ее, и всех ее друзей.

— Боже, у тебя опасная жизнь, — строго сказала Мона, — аварии мотоцикла, атаки акул.

— Его дельфины защищают, — сказала Хлоэ.

— Да, — откликнулся Зик. Он стоял так близко к Хлоэ, что она чувствовала запах апельсинов и кокоса его тропического крема от загара. Она могла видеть соленые кристаллики на его бровях и светлые волоски на руках. Слово «обделенная» больше не требовалось. Она почувствовала, как он берет ее за руку. Их пальцы переплелись, и она поняла, что это такой способ сказать ей, что она была его дельфином.

И внезапно она почувствовала, что он принадлежит ей.

Глава 14

— Так куда, ты говоришь, ты ездишь? — спросила Маргарет, глядя на Джейн.

— Она не сказала, — напомнила Сильви. — Она такая загадочная.

— Непостижимая, — улыбнулась Джейн.

Маргарет улыбнулась в ответ. Джейн выглядела сегодня так мило. На ней была длинная черная юбка и прозрачная голубая рубашка, подходящая к ее глазам, сияющим, как два сапфира. Ее волосы были забраны наверх, она заколола их за ухом красивой заколкой. Сильви, с другой стороны, сидела в кресле-качалке, в черных штанах и выцветшей желтой футболке. Она склонилась над своей вышивкой, полностью сконцентрировавшись.

— Ты испортишь себе глаза при таком свете, — заметила Маргарет.

— Я все вижу.

— Девочки, вы никогда не заботитесь о своих глазах. Не думайте, что я ничего не замечала. Стоит мне поцеловать вас на ночь, и едва я выхожу за дверь, вы уже достаете книжки и карманные фонарики.

Джейн приподняла брови, но Сильви даже не взглянула на мать.

— Ты сердишься, да? — спросила Маргарет.

— Нет. Почему я должна сердиться? — Сильви удивленно вскинула брови.

— Потому что сегодня вечер пятницы, и ты проиграла подбрасывание монетки. Твоя сестра сегодня идет на свидание, а ты вынуждена сидеть со мной дома. Почему тебе просто не отправить меня в дом, где обо мне будут заботиться другие?

Теперь Сильви подняла голову. Она выглядела расстроенной, даже паникующей. Маргарет ощутила вспышку вины за свои манипуляции, но она хотела привлечь внимание Сильви. Джейн застыла, как дикое животное в свете фар. Маргарет почувствовала, как у нее дрожит подбородок. Хотя она старалась только произвести эффект, эмоции были настоящими.

— Ты должна бы пойти куда-нибудь с Джоном сегодня, — сказала она. — Он такой прекрасный человек и отличный учитель… а вместо этого ты сидишь со мной дома.

— Нет, мам, — воскликнула Сильви, — Джон зайдет немного попозже. Я приму ванну и скоро пойду готовиться. Пожалуйста, не говори, что я вынуждена…

— Но так и есть. Ты выкидываешь лучшие годы своей жизни, заботясь обо мне.

— Мам, ты же тоже о нас заботилась.

— Я знаю, — прошептала Маргарет. Она чувствовала, как сильно бьется сердце в ее груди. Дотянувшись до куклы, она крепко обняла ее. Она хотела, чтобы девочки обратили на нее внимание. Это было неосознанное напоминание. Маргарет вырастила двух детей — одна. Она обучала тысячи детей, ее даже назначили директором. Она всегда прежде всего заботилась о других. И прямо сейчас она была прикована к постели. Она больше не могла ни о ком заботиться, даже о себе самой. Она жила в постоянном страхе, что ее дочери решат отправить ее в дом престарелых.

Сильви заметила слезы матери. Она протянула ей платок.

— Что случилось, мама? — спросила она.

— Я… — начала Маргарет, горло сжималось от подступающих слез.

Она чувствовала, что девочки ждут. Они обе выглядели такими взволнованными. Маргарет хотела сказать: «Я люблю вас. Я люблю мой дом. Это дом, который я обустроила для нас всех. Это место, где вы обе переболели оспой. Здесь я качала вас по ночам, когда вам снились плохие сны. Здесь я рассталась с вашим отцом. Моя любовь отражается от деревянного пола и от вязаных ковров, и от голубой краски. Здесь хранятся все ваши фотографии, которые когда-либо были сделаны, и пока я живу здесь или где-то еще, я никогда не перестану желать, чтобы их было больше. Здесь я занималась для получения степени магистра. Здесь я научилась, как вкалывать себе инсулин».

Но все мысли мелькали в ее голове так быстро, они напоминали волны в штормовом море, сталкивающиеся друг с другом, разбивающиеся о песчаный берег. Все слова куда-то улетучились, но эмоции остались, и Маргарет не знала, как их выразить. Она обнимала свою куклу, раскачиваясь из стороны в сторону, а слезы текли все сильнее.

— Я, — сказала она, — я, я, я, я…

Спустившись вниз, Сильви почувствовала, как она вымоталась. Ее так сильно расстраивало мамино состояние. Такая умная, потрясающая женщина, не способная закончить одну фразу. У Сильви в горле застрял комок, и она подумала, что у Джейн, наверное, тоже. Джейн стояла у подножия лестницы, глядя вверх.

— Она в порядке? — спросила Джейн.

— Да, — ответила Сильви, — она просто почему-то расстроилась.

— Она расстроилась из-за мысли о доме престарелых.

— Именно это я тебе и говорила.

— Да, я стремлюсь отправить маму туда, Сильви. Просто я знаю, что нам пора начинать задумываться об этом.

— Как она это произнесла: «Я заботилась о вас».

— Да, но у нас не было диабета и проблем с циркуляцией крови, и у нас не было…

— Не говори этого, — попросила Сильви.

— Не говорить чего?

— Болезнь Альцгеймера.

— Не говорить, потому что ты боишься, что это правда? — спросила Джейн.

Сильви покачала головой. Она почувствовала нарастающую панику. Каждое Рождество она проводила поэтический конкурс в школьной библиотеке, а затем отвозила победивших учеников в центр Марш Глен, чтобы они почитали стихи находящимся там пациентам. Она представила себе всех этих пожилых людей. Некоторые были такими элегантными — хорошо одеты, подстрижены, внимательные и радостно возбужденные.

Но были и другие — в креслах-каталках, с трясущимися головами, подбородки касались их груди, некоторые стонали или щелкали пальцами, разговаривали с призраками или людьми, которых никто не мог узреть. Их вид всегда расстраивал Сильви. Кем они были до того, как постарели? Она так боялась, что ее мама станет такой же.

— Сил, — Джейн схватила сестру и обняла ее, — мы любим ее, несмотря ни на что.

Сильви резко вдохнула воздух. У нее кружилась голова, как будто она сейчас упадет в обморок. Оттолкнув сестру, она присела на ступеньки. Девушка моргнула и посмотрела в голубые глаза Джейн. Ее сестра выглядела такой красивой, принарядившейся для вечернего свидания. Джон должен был приехать через час, они решили поесть пиццу. Глаза Джейн светились сестринской любовью, и Сильви не могла этого выносить.

— Ты живешь в Нью-Йорке, — сказала Сильви. — Ты приехала только, чтобы помочь все исправить, а потом ты снова уедешь.

— Это не так, — возразила Джейн.

— У тебя свой бизнес! Я знаю это. Или ты просто позволишь ему развалиться, оставаясь здесь?

— Я уехала первый раз за пятнадцать лет. Люди не забудут меня. И я не забуду, как печь.

— Нет, конечно, ты не забудешь. Последние несколько дней ты только и делаешь, что печешь пироги, и я предполагаю, ты нашла место, где продавать их… — Она сделала паузу, чтобы позволить Джейн закончить фразу. Но та промолчала, и Сильви покраснела, потому что знала причину.

— Сильви…

— Не думай, что я не знаю, — сказала Сильви. — Это яблочные пироги. Весь дом пахнет яблоками.

— Да ладно…

— Я видела яблочные шкурки в помойке.

— Ты проверяла помойку? — Джейн подняла брови.

— Я думаю, это неправильно, — сказала Сильви, — что бы ты ни делала.

— Я так не думаю, — ответила Джейн.

— Это как-то связано с садами Чэдвиков, верно? Ты готовишь пироги с яблоками, чтобы она привязалась к тебе. Она живет в яблоневом саду, и ты надрываешься, чтобы предложить ей яблочный пирог. Если бы она жила на пляже, я уверена, ты бы пекла пироги с водорослями…

— Ты копалась в помойке? — повторила Джейн, качая головой, как будто не могла в это поверить. Слышать это от Джейн было забавно. Когда они были маленькими, она превращалась в настоящего сыщика, чтобы узнать о местонахождении отца. Она рылась в его ящиках и карманах, читала его ежедневник, обыскивала его кровать. Желудок Сильви сжался при воспоминании.

— Это отвратительно, — сказала Джейн.

— Нет, — откликнулась Сильви, — отвратительно то, что ты влезаешь в жизнь Чэдвиков. Они наверняка не имеют понятия о том, кто ты, я права?

— Они знают, кто я. Я представилась.

— Ну, тебе остается только надеяться, что он не упомянет о тебе рядом с Виржинией. Она внимательно следит за своей семьей. Ты же знаешь условия удочерения! Никто не должен знать о тебе, кроме нее — но она-то знает, Джейн… — Сильви прервалась, вспомнив, что Виржиния, как и их мать, с каждым днем теряла память, забывала всех и все. Она сменила тактику разговора:

— Ты сама отдала того ребенка, Джейн.

— Я знаю. Мама поработала над этим.

— Не смей винить в этом маму! Ты была слишком молодой, ты училась в университете, он отказался на тебе жениться…

Сильви сглотнула. Она увидела два ярко-красных пятна на щеках сестры и поняла, что зашла слишком далеко.

— Я не это имела в виду, — извинилась Сильви, мечтая взять свои слова обратно. Джейн смотрела куда-то в сторону. Сердце Сильви сжалось в груди. Она помнила, как сильно Джейн любила того парня. Когда сестры были совсем юными, они обожали рассматривать журналы и искать фотографии невест, чтобы представить себя на их месте. Они пообещали, что будут друг у друга подружками на свадьбах, но ни одна из них так и не вышла замуж.

— Однако, — спокойно произнесла Джейн, — это самая важная часть истории.

Она посмотрела вверх:

— То лето, весь тот год без него — я не была уверена, что смогу продолжать дышать. Но я смогла.

— Я знаю, — сказала Сильви.

— Это потому, что я очень любила его, — продолжала Джейн. — И вот что делает любовь. Она так сильно удерживает тебя… она удерживает твое дыхание. Твое сердце, твой пульс, твои мысли, всё.

Сильви прикрыла глаза, думая о Джоне. Она чувствовала по отношению к нему что-то подобное?

— Всё, — повторила Джейн. — И это не отпускает тебя. Знаешь, когда я поняла, что больше не люблю Джеффри, Сильви?

Та покачала головой.

— Когда меня отпустило, — сообщила Джейн. — Любовь отпустила меня.

— Я рада, — сказала Сильви, думая, что слово «любовь» звучит в устах Джейн как нечто ужасное, как катастрофа или болезнь.

— Но любовь к дочери не ушла вместе с Хлоэ, — уверенно сказала Джейн. — Она была здесь все это время. Я едва могу поверить, что прошло целых пятнадцать лет, а не десять минут. Я по-прежнему чувствую ее — вот здесь. — Она подняла руки перед собой, как будто нежно удерживала младенца, но взгляд, направленный на Сильви, был каким-то диким.

— Тогда ты сама должна отпустить ее, — сказала Сильви, напуганная этим всплеском эмоций.

— Это так не работает, — объяснила Джейн. — Любовь не оставляет права контроля над ней, она забирает контроль над тобой. Ты этого еще не поняла?

Сильви стояла спокойно. Она подумала о Джоне. Милом, добром, спокойном Джоне. Она чувствовала, как что-то выстраивается между ними, первые проблески чего-то реального и очень прочного. Он держал ее за руку — дважды. Оба раза по ее шее бегали мурашки. Ощущение того, как его колено прикасается к ее ногам под карточным столом, заставляло ее дрожать. Для сегодняшнего вечера она купила лавандовую соль для ванной, она надеялась, что он может поцеловать ее… Но то, как говорила Джейн… нет, Сильви никогда не чувствовала ничего подобного.

— У тебя это звучит как сумасшествие, — сказала Сильви, — как будто это сводит тебя с ума.

— В каком-то смысле так и есть, — ответила Джейн. — Когда я думаю обо всех этих годах… ее первые шаги, ее молочные зубы, ее первый день в школе, музыка, которая ей нравится… когда я думаю обо всем этом… — Она закрыла глаза.

Сильви хотелось обнять Джейн и в то же время сбежать прочь. Она помнила те времена, когда опасалась за психическое здоровье и безопасность своей сестры. Дни после рождения ребенка были просто ужасны. Джейн почти все время спала. Сильви проходила мимо ее кровати в три часа дня и видела нечто, завернутое в одеяла, и знала, что это Джейн.

А потом, почти через две недели после удочерения ребенка, начались рыдания. Сильви уже училась в Брауне, но она скучала по дому и постоянно беспокоилась, поэтому проводила дома почти все выходные. Она и сейчас слышала все эти звуки — высокие, нечеловеческие, так могла причитать гагара на ночном озере. Как животное. Джейн так долго держала все в себе, все эти месяцы в обители и дни в госпитале, а затем эмоции выплеснулись наружу… ее крики напоминали живых существ, остатки выросшей в ней жизни. Сильви плакала вместе со своей сестрой, но в тайне от нее — в собственной комнате, крепко обнимая подушку.

— Но, Джейн, не могла бы ты просто понять, что ты совершила правильный поступок? Для нее, для всех?

— Я чувствую, что совершила неправильный поступок, — ответила Джейн.

Сильви посмотрела ей в глаза. Они были такими беспокойными. Взгляд метался по комнате и никак не мог задержаться на каком-нибудь предмете. Она не смотрела на Сильви. У Сильви заболел живот. Джейн всегда так думала? Тогда, когда все произошло, Сильви была зла на нее — ведь она выбрала Браун частично из-за того, чтобы находиться поближе к своей сестре.

Но Джейн забеременела и все испортила. Потом, прочитав Фитцджеральда, понаблюдав за депрессией Джейн, Сильви заволновалась, что Джейн закончит так же, как Зельда, — сойдет с ума.

— Пожалуйста, Джейн, ты меня беспокоишь. Ты меня с ума сводишь.

— Тебя?

— Ты моя сестра, — сказала Сильви. — Я люблю тебя. Я не могу видеть, как ты разрушаешь сама себя — и не только себя, скажу я тебе, но и ее. Тебе не кажется странным — вдруг из ниоткуда появляется взрослая женщина и начинает печь яблочные пироги? Думаешь, она не задает себе вопросы? Тебе еще повезло, что ее мать пока не позвонила в полицию.

— Это не так, — прошептала Джейн. — Совсем не так.

— Только потому, что они еще не поняли. Но когда поймут…

— Хватит, пожалуйста!

Сильви передернула плечами. Сегодня вечер пятницы. По крайней мере Джейн уезжает с кем-то, отвлечется от всего этого безумия с Хлоэ. Ни ей, ни Джейн не особо везло со свиданиями — их отец и опыт Джейн отбили у них желание с кем-то встречаться по выходным. Сильви казалось, она видит перед собой ребенка, собирающегося на первое свидание. Она оценила внешность Джейн — легкий макияж, серебряные сережки, красивые блестящие волосы, сексуальная рубашка. Она глубоко вдохнула, улыбаясь сестре.

— Мир, ладно?

— Ладно, — ответила Джейн, — мы всегда так говорим.

Сильви проигнорировала шпильку:

— Кто этот счастливчик?

Джейн не ответила. Она легко улыбнулась, еще более таинственная, чем обычно. Внезапно на дороге раздался шум мотора. Сильви вздрогнула. Что, если это Джон? Она не готова. Ей надо полежать в ванной, сделать маску и переодеться во что-то симпатичное. Но Джейн выглянула в окно, поцеловала Сильви в щеку и, быстро попрощавшись, выбежала наружу прежде, чем Сильви успела сказать, что хочет познакомиться с ее кавалером.

Сильви почувствовала моментальное облегчение, ведь то не был Джон, и небольшое возбуждение — она так сильно расстроилась из-за того, что не была готова встретить Джона, как будто любовь уже начинала властвовать над ней. Сильви никогда раньше не ощущала ничего подобного. Она подошла к окну и спряталась за занавеской, пытаясь разглядеть, кто же это был.

Она увидела грузовик. Кажется, в прицепе лежало маленькое дерево. У Сильви вдруг пересохло во рту. Она рассматривала водителя, но он повернулся спиной, открывая дверцу ее сестре. Она видела, как Джейн забралась внутрь. Мужчина захлопнул за ней дверь.

Он был высоким, худым, с широкими плечами. У него были каштановые волосы и борода, он носил черные джинсы и голубую оксфордскую рубашку. Его хромота была еще более заметна, чем в последний раз, когда Сильви встречала его — когда он привозил свою мать на ужин для учителей.

Это был Дилан Чэдвик.

Глава 15

Джейн забралась в огненно-красный грузовик Дилана, и он захлопнул за ней дверцу. Казалось, что она даже спиной ощущает пристальный взгляд Сильви, стоящей за белой занавеской. Чувство, что за ней следят, было таким сильным! Даже на расстоянии молодая женщина воспринимала неодобрение и обвинение, исходящие от сестры. Отказываясь смотреть в сторону окна, она широко улыбнулась и повернулась к Дилану, забиравшемуся в машину. При этом она ощутила первый проблеск вины — их связь выстраивалась на слоях лжи, скрывающей ее истинные мотивы.

— Как дела? — спросила она, отметая все лишние эмоции, зная, что она сделает все что угодно, лишь бы приблизиться к Хлоэ. При этом Джейн осознавала, что ей действительно нравится Дилан.

— Отлично, — ответил он. — А как ты?

— Я нормально. И мне так хочется немного развлечься.

Он засмеялся:

— Я заметил. Я еще не успел подойти к двери, как ты выбежала из дома, едва не сбив меня с ног.

— Прости, — она улыбнулась, — просто мне так надоело сидеть дома, я чуть с ума не сошла. Мне кажется, я уже слишком взрослая, чтобы спать в своей старой комнате. Моя мама и сестра…

— Знаю, знаю. — Он покачал головой. — У меня мать и брат… годы могут идти, но отношения остаются теми же. Кем ты был в своей семье в пятнадцать, тем остаешься и сейчас.

Джейн молчала. Его слова звенели в ее ушах. За окном грузовика проносилась дорога, ветер играл травой. Вдоль обочины цвела сирень. Белая и темно-фиолетовая, бледно-лиловая и голубоватая, ее нежный запах проникал в машину через открытые окна. Молодые нежные листочки покрывали кроны деревьев. Майская ночь была темной и теплой.

Они ехали на север, в сторону Провиденса. Показалась береговая линия. Когда Джейн была маленькой, она называла два самых высоких здания в городе — «Коробка Клинекс» и «Дом Супермена». Национальный фонд был высоким и квадратным, а Индустриальный национальный банк формой походил на ракету и был известен тем, что здесь снимали начало фильма «Супермен» — Джордж Рив мог перепрыгнуть здание в один прием. Справа располагался Колледж-хилл, с розовыми кирпичными строениями Браунского университета. Повсюду виднелись колокольни, напоминание о крайней религиозности города.

— Как будто домой возвращаешься, — заметила Джейн.

— Провиденс?

— Еще один мой город…

— Мой тоже, — сказал он, — хотя он не может соперничать с Нью-Йорком.

— Ему и не надо, — мягко возразила Джейн, — у него своя магия, которую Нью-Йорк никогда не поймет.

Он засмеялся. Они проехали мимо зоопарка и голубого таракана — огромное насекомое сидело на крыше крупного магазина, рекламируя средство от насекомых. Затем показался порт. Нефтяные баржи, огромные корабли с контейнерами, в которых были японские автомобили. В сторону Индия Пойнт отправлялся паром. Прапрабабушка Джейн по материнской линии приплыла в этот самый порт в канун Рождества, в 1898 году. По пути из Ирландии у нее родился маленький брат, и родители позволили ей придумать ему имя — Джордж. Джейн хотела поведать об этом Дилану, но передумала — вряд ли она сможет спокойно рассказывать историю, в которой фигурируют дети. Она смотрела на серебристую гладь воды, напоминающую огромное зеркало.

Дилан выехал на шоссе № 195. Внутри Провиденс делился на множество округов: правительство обитало на Федерал-хилл, студенты и педагоги оккупировали округ Браун, Фокс Пойнт поделили между собой португальцы и представители богемы, аристократия жила на Ист-Сайд. Джейн взглянула на Дилана.

— Что? — улыбнулся мужчина, почувствовав взгляд спутницы.

— Просто интересно, куда мы едем, — сказала она.

— Ты мне не доверяешь? Я могу найти отличное местечко, — ответил он.

Она засмеялась:

— Я доверяю. Просто интересно, где это.

Продолжая улыбаться, он свернул на Бенефит-стрит, элегантную улицу с большими особняками и газовыми горелками. Движение было более оживленным, чем можно было ожидать. Они проехали мимо дома Джона Брауна. Джейн не отрывала взгляда от дороги. Ее «альма-матер» находится прямо за холмом. Хлоэ была зачата всего через улицу отсюда.

Они проехали мимо большого неоклассического здания с белыми колоннами, затем строений РИСД и роскошного кирпичного особняка Высшего суда Род-Айленда, а затем Дилан свернул налево и сразу направо на небольшую аллею, где совсем не было машин. Он доехал до забора, дотянулся до автомата на входе и набрал несколько цифр.

— Что это, парковка особой секретности? — спросила Джейн, когда ворота отъехали в сторону и они увидели небольшой дворик.

— У меня в кузове есть редкие сорта яблок, — сказал он, — и мне не хочется, чтобы их похитил какой-то ученый-садовод.

— Но откуда ты вообще знаешь эту комбинацию?

— В том, что я бывший полицейский, есть свои большие преимущества. — Его лицо осветила мягкая улыбка.

Пара двинулась по аллее, ворота закрылись за их спинами, скрывая из видимости грузовик. Спутник предложил Джейн сигарету. Она отказалась. Он прикурил свою, и в этом жесте Джейн смогла почувствовать напряженность, ярость и ненависть. Ступая по темному тротуару улицы, молодая женщина думала о том, что привело Дилана в это место. Джейн поняла, что находится рядом с мужчиной, хранящим множество секретов.

Он провел ее между двумя кирпичными зданиями, и они оказались на Главной Южной улице. В ряд выстроились несколько ресторанов. Дилан слегка приобнял Джейн, направляя ее в сторону входной двери небольшого ресторанчика под названием «Умбрия». В зале пахло травами и оливковым маслом. На столах стояли свечи. Деревянные бревна были выкрашены в тыквенный цвет.

У стойки суетились две женщины, казалось, они вдвоем выполняли всю работу по ресторану. Они были одеты в черные китайские кафтаны и хлопковые туфли. Женщины не носили ювелирных украшений, но зато на их руках красовались татуировки, сложные, красивые и загадочные.

Дилан заказал минеральной воды, Джейн попросила того же. В ресторанчике не оказалось отпечатанного меню. Одна из женщин перечислила, какие блюда они могут сегодня им предложить. Она выглядела абсолютным профессионалом, хотя в ее голосе проскальзывали теплые нотки. Джейн могла бы поклясться, что она видит Дилана первый раз в своей жизни, но когда та закончила, Дилан сказал:

— Спасибо, Оли.

— Оли? — переспросила Джейн.

— Да, Олимпия, — объяснил ее кавалер, — а ее партнер — Дел, Дельфина. Они познакомились в художественной школе и были поражены тем фактом, что обе названы в честь районов Греции.

— Так ты часто здесь бываешь?

Он пожал плечами:

— Я часто бывал в Провиденсе, когда работал над одним делом, и у меня был любимый ресторан на этом самом месте — «Блюпойнт». Но он закрылся, и появились Оли и Дел. Я просто привык здесь останавливаться, так что решил попробовать зайти и к ним.

— Здесь все значительно отличается от всех этих модных итальянских ресторанов на Артуэллс-авеню, — отметила Джейн, окуная маленькую корочку румяного хлеба в блюдце с зелено-золотистым оливковым маслом.

— Очень, — согласился он.

— Мне здесь нравится. — Джейн улыбнулась. — Я рада, что ты меня пригласил.

Они ели и разговаривали. Темы разговора были общими — выпечка пирожных и посадка деревьев. У Оли татуировка была на левом запястье, а у Дел — на правом.

— У татуировок такая долгая история, — заметила Джейн. — Помню, когда я была маленькой, их делали только моряки. А сейчас они практически повсюду. У тебя есть?

Дилан покачал головой:

— Нет, а у тебя?

Джейн загадочно улыбнулась и проглотила маленькую зеленую оливку, наслаждаясь ее вкусом.

— Ты не хочешь выпить вина? — предложил мужчина.

— Я не пью, — ответила его спутница, — но ты можешь чувствовать себя свободно.

— Я тоже не пью.

— Правда?

Он покачал головой:

— С меня хватит. В глобальном, космическом смысле. Когда-то я любил это слишком сильно.

Сердце Джейн екнуло. Она знала, о чем он говорит. Любой бы запил после потери ребенка. Она-то знает…

— Я тоже слишком сильно это любила, — сказала она.

Он посмотрел на молодую женщину, как будто бы знал о ней гораздо больше, чем она рассказывала, но они оба спокойно продолжали есть свой салат. Когда вечер только начинался, она чувствовала себя как вор: сестра, следящая из-за задернутых занавесок, подозревала, что Джейн хочет получить что-то, что ей не принадлежит. Но теперь Джейн расслабилась, и когда взглянула на Дилана, то заметила, что он тоже смотрит на нее. Она опустила глаза.

Открылась дверь, и вошли четыре человека. Две пары, разных поколений. Джейн размышляла об этом, когда Дилан громко сказал:

— Ученик Брауна со своей подружкой и ее родителями.

— Что, если это его родители?

— Девочка очень похожа на свою мать, — пояснил Дилан, — а мальчик ужасно нервничает. Я прекрасно помню подобные эмоции — только в мое время родители брали нас в «Хэрбор Рум».

— Я помню «Хэрбор Рум», — сказала Джейн. — Ты учился в Брауне?

Дилан кивнул, и Джейн отложила вилку.

— Я тоже. — Женщина откинула волосы со лба.

— На несколько лет позже меня… когда ты закончила?

— Я не закончила, — пробормотала она, — я бросила университет после второго курса.

— О! — удивился Дилан, ожидая продолжения. Она не могла. Ее желудок скручивало, снова и снова. Она съела только половину своей порции. Джейн заставила себя взять вилку и продолжить ужин.

— Ну тебе и не нужна была степень, — сказал он, — у тебя же есть пекарня…

— Приятно думать именно так. — Она чувствовала некоторую вину, потому что скрывала правду.

— Как ты вообще стала пекарем? — спросил он.

Тема казалась нейтральной, но таковой не являлась. Джейн сделала вид, что сосредоточена на своей тарелке и ответила:

— Мои родственники в Твин Риверзе держали пекарню, когда я была маленькой, я так любила бывать у них. Мне все казалось волшебным. Смешиваешь разные продукты и — пуф! — получается торт. Самое лучшее — это приготовление хлеба. Накрываешь миску полотенцем, и тесто поднимается — в это так сложно поверить, не зная физики.

— И все эти прекрасные запахи…

Джейн кивнула, прикрыв глаза:

— Да. Они такие потрясающие и успокаивающие, даже в эти дни.

— Значит, твоя работа тебя успокаивает?

— Да.

— Ты поэтому ее выбрала? Тебе нужен был покой?

Джейн не ответила. Она сделала вид, что он не задавал последнего вопроса. Студенты Брауна сидели за соседним столом, болтая об педагогах и пьесе, которую они ставили.

— Моя кузина просветила меня, — рассказывала Джейн, — она поведала мне обо всех своих рецептах, обо всех секретах, о том, как сделать корочку на пироге румяной, как украшать торт. Она была удивительным человеком — всегда хотела предложить покупателям что-то необыкновенное.

— Ты ведь тоже помогаешь Хлоэ, подбадриваешь.

Джейн вздрогнула. Внутри нее все перевернулось. Разговор о Хлоэ был таким желанным, но ужин с Диланом… она мечтала о нем и не хотела врать и изворачиваться.

— Да, — продолжил он, — в тот день, когда ты застала ее красящей палатку, ты дала ей понять, что она делает нечто нужное. И то, как ты украшаешь свои пироги. Она гордится тем, что продает их.

— Я рада. — Ее голос звучал немного натянуто.

— Ей это нужно, — сказал Дилан.

— Что?

— Это лето, думаю, шанс встать на собственные ноги. Она особенный ребенок. Не все ее понимают.

— Что в ней такого, — Джейн все-таки задала вопрос, не в силах справиться с собой, — что сложно понять?

Дилан задумался. Он наполнил их стаканы. Горло Джейн болело, но вода не приносила облегчения.

— После перестрелки, — начал он, лицо мужчины окаменело, — мне казалось, я остался в этом мире совсем один. Вместе со смертью Изабелл сердце как будто покинуло мое тело. Это глупо, я знаю, но…

— Нет, — яростно возразила Джейн, — это совсем не глупо.

Мужчина бросил на свою спутницу удивленный взгляд, он не мог понять, откуда ей знакомо подобное чувство. Но продолжил:

— Я вернулся в Род-Айленд. Не мог оставаться в Нью-Йорке…

Джейн снова закрыла глаза. Она уехала в Нью-Йорк, потому что не могла оставаться в Род-Айленде. Она хитрила, чтобы как-то получить желаемое, но ее чувства были настоящими. Она разговаривала с этим мужчиной, потому что должна была, потому, что ее сердце разбилось бы, если б она этого не сделала.

— Я думал, что буду здесь отшельником. Мне хотелось спрятаться, забыть о жизни, перестать разговаривать. Я думал, что буду просто заботиться о саде. Мне не хотелось никого видеть, говорить по телефону. Я копал ямы и сажал деревья, и думал, думал об Изабелл.

— И ты делал только это?

— Да, но я не мог спрятаться. На совсем. Потому что оказалось, что я кому-то нужен.

Джейн ждала.

— Хлоэ. Она переживала из-за смерти Изабелл не меньше меня.

— Они были близки…

— Да, были. Но важно не только это. Хлоэ, как я уже сказал, особенная. Другая.

— Ты сказал…

— Ей только пятнадцать, — Дилан не знал, как выразить свои чувства, — но у нее старое сердце.

— В каком смысле? — выдавила Джейн.

— Ты бы видела ее с животными. Стоит птице выпасть из гнезда, как она бежит за мной через весь сад, чтобы я положил ее обратно. Она заботится о кошках так, как будто это ее дети. Когда Изабелл умерла, она так беспокоилась обо мне, зная, что я чувствую. Я смотрел в ее глаза и видел свою боль. Знаешь, что я думаю о происхождении всего этого?

— Что?

Дилан долго мялся:

— Забудь. Я не психолог.

Сидя очень спокойно, Джейн моргнула. Ей казалось, что она стала прозрачной. Как будто Дилан мог смотреть прямо сквозь ее кожу, видеть ее кровь, текущую по венам. Она чувствовала, что он может видеть ее кости, и хотела, чтобы он понял правду и простил ее.

— Мне бы хотелось, чтоб ты сказал, — попросила она.

Дилан вертел в руке вилку. Его взгляд был глубоким и напряженным. Он смотрел на еду на тарелке, будто не мог наесться, но при этом он ничего не ел.

— Что-то есть в тебе такое, — мужчина колебался, — что заставляет меня так много говорить. Я к этому не привык.

— Я тоже, — сообщила она. — И что это?

Он думал, глядя на нее.

— Мне кажется, ты знаешь такие вещи, — начал он, — которых не знают другие люди. Я не боюсь тебя чем-то шокировать. Это хорошее чувство.

— Так расскажи мне побольше о своей племяннице, — попросила Джейн, чувствуя, будто предает его.

— Я бы не должен поступать так с братом, — сказал Дилан, — она его ребенок, а не мой.

— Но он хороший отец, верно? — осторожно поинтересовалась Джейн.

— Да. Очень хороший. Любящий. Вот почему я хочу оставить эту тему, — прервал ее Дилан. Семья за соседним столиком заказала шампанское и произносила тост за пьесу и их скорый выпускной. Дилан вдруг усмехнулся, он выглядел почти счастливым. — Эй.

Она приподняла брови, молодая женщина безумно волновалась, она так хотела услышать, что он думает о Хлоэ.

Но, кажется, он оставил эту тему. Мужчина поднял стакан с водой и чокнулся с Джейн.

— Может, мы и не можем достать тебе диплом Брауна, но я знаю, чем мы можем сегодня заняться…

— Сегодня, — повторила Джейн. Ее мозг судорожно работал — пятничная ночь перед выпускным. Она поняла, что он имеет в виду, и осознала, почему на Бенефит-стрит было столько машин, прежде чем он произнес хоть слово.

— Танцы в кампусе, — сказал Дилан, — ты ходила на них на первом или втором курсе? Это здорово. Я отвезу тебя после ужина…

Глава 16

Хлоэ стояла посреди яблоневого сада. Она выбралась из дома через окно, спустившись по высохшему дереву, чтобы встретиться с Зиком на полянке. На ней были джинсы и тонкая белая рубашка, с вышитыми на груди пчелами. В кармане был припрятан флакончик духов «Muguet des bois», она побрызгалась ими, как только оказалась на земле, чтобы родители не смогли почувствовать запах в доме.

Звезды как будто висели на ветках деревьев. Ей хотелось, чтобы у нее в кармане тоже оказалась парочка звезд, чтобы дарить их Зику при каждой встрече. Кошки составили ей компанию. Они вертелись неподалеку, мяуканьем оповещая мир о своих секретах.

Вдалеке послышался рев мотора. Хлоэ никогда бы не подумала, что она, такой любитель природы, будет счастлива, увидев свет фар среди яблонь. Когда появился Зик, мчавшийся по ухабистой земле, ей показалось, что она видит метеорит, проносящийся по ночному небу.

Он остановился, упираясь ногами в землю, обе руки на руле. Его волосы сияли, отсвечивали белым в свете звезд. Его глаза были зелеными, как у кошек. Он сделал знак головой, чтобы она забиралась на мотоцикл. Девочка не колебалась ни секунды. Она точно знала, что делать, как будто ездила всю свою жизнь, и крепко обняла парня за талию.

— Держись крепче, — посоветовал он, и Хлоэ так и поступила. — Следи за своей левой ногой, — добавил он, — иначе ты можешь обжечь лодыжку о трубу. Она горячая. Готова?

— Да, — прошептала она ему в шею.

Они неслись через сад, низкие ветки задевали ее лицо. Девочка крепко зажмурила глаза, вдыхая его запах. Она осторожно поцеловала его в шею, так, чтобы он ничего не заметил. Они проехали через весь сад. Ощущения от поездки были великолепны, но даже они меркли в сравнении с их тесно прижатыми друг к другу телами.

Подростки миновали ворота. На вершине холма возвышался красный сарай.

Когда они подъехали к ручью, Зик заглушил мотор. Поток являлся своеобразной границей между владениями Чэдвиков и соседской землей. Хлоэ здесь нравилось. Здесь она поймала свою первую лягушку, здесь она узнала, что жаркими летними деньками коричневая форель прячется в глубокие норы в песке. Зик подал ей руку, помогая перейти ручей.

Она засмеялась и спросила:

— Что мы делаем?

— Твой сад кончается здесь, верно?

— Верно. А что?

— Я просто хочу увести тебя с семейной земли.

Зик обнял ее. Хлоэ подумала, что вот-вот упадет в обморок. Прикосновение его рук казалось таким легким и горячим, они вдруг скользнули под ее выцветшую рубашку. Его пальцы осторожно пробирались по направлению к ее груди. Он еще даже не поцеловал ее, а она уже вся горела.

— Зоэ, — прошептал он.

— Хлоэ, — слегка шокированно и обиженно поправила она.

— Знаю, — рассмеялся парень, — просто подумал, что было бы здорово, если бы наши имена начинались на одну букву.

— Тогда тебя могли бы звать Хик.

Он не засмеялся ее шутке и не стал шутить в ответ. Вместо этого он поцеловал ее. Это был поцелуй всем поцелуям. Колени Хлоэ подломились. К счастью, он был высоким, сильным и крепко стоял на ногах — он поймал ее, удержал, накрыл ее губы своими и дотронулся языком до ее языка. В животе у Хлоэ бушевал пожар, она и не знала, что так бывает. Она надеялась, он не догадается, что это ее первый поцелуй.

— О, — вздохнула она. И все, этого было вполне достаточно, это говорило обо всем. «О» — небо падает, «О» — боже мой, «О» — милый, «О» — все уже кончилось. Зик взял ее за руку. Повязка с его запястья исчезла. У него были загрубевшие ладони и кончики пальцев. Она представила, как он скользит по волнам в океане. Он вел ее через ручей. На нем были мотоциклетные ботинки, но она надела белые кроссовки, и теперь они все испачкались и вымокли.

Ей было все равно. Все было таким забавным и романтичным. Они забрались на небольшой холмик, высокая трава щекотала ноги Хлоэ. Слева замерла пара оленей. Девочка потянула Зика за рукав и показала на них.

— Разве они не прекрасны?

Он не ответил, но снова обнял ее, еще более крепко и с большей любовью, чем раньше.

Олени не обращали на них внимание, хотя должны были почувствовать человеческое присутствие. Внутри Хлоэ все пело и дрожало — должно быть, это добрый знак, как будто звери их благословили. Им нравился Зик, иначе они бы сбежали. Иногда при виде оленей Хлоэ вспоминала о своей настоящей матери, та, наверное, также красива и грациозна, как эти животные. У нее тоже большие глаза и терпеливый характер. Она бы тоже вписалась в природу.

Объятия Зика также превращали Хлоэ в часть природы. Это, несомненно, было самой романтичной вещью в мире. Такие нежные, будто он боялся сломать ее, и страстные — как будто он хотел целовать ее всю ночь напролет. Его губы были горячими и приятными на вкус. Место, где они стояли, нельзя было заметить от сарая, чему Хлоэ была крайне рада. Она не хотела, чтобы кто-то это видел.

— Хлоэ. — Он забыл об именах на «З».

Она не могла ответить, так как он снова накрыл ее рот своим. Что-то большое и твердое прижималось к ее ноге. Она знала, что это. Ее это слегка возбуждало, но и пугало тоже. Она вообразила, что бы сказала Мона. Она старалась выкинуть Мону из головы, но та возвращалась и смешила ее — эта штука была твердой. Интересно, каково это — быть парнем, когда часть твоего тела неожиданно становится твердой, как камень?

Должно быть, это странно. Хлоэ хихикнула и сразу жутко смутилась. Девочка надеялась, Зик подумает, что она просто откашлялась. Она слегка нервничала — хорошо бы ей не видеть это. Она еще совсем не готова.

Зик опустил ее на землю. Он пригладил траву, сооружая подобие гнездышка — Хлоэ это понравилось. Он понимал природу, так же делали олени, когда хотели полежать рядом. Хлоэ уткнулась носом ему в шею и резко вдохнула, совсем как какое-то животное. На нее просто снизошел импульс!

Его руки снова пробрались под ее рубашку. Она выгнулась от нового, странного ощущения, оно было слишком сильным. Теперь одной рукой парень расстегивал ее джинсы, а другой поднес ее руку к своей ширинке. На его джинсах были пуговицы — целых пять. Твердая штуковина прижималась к ним изнутри. Хлоэ стало стыдно. Она не хотела выпускать ее наружу, он же ожидал от нее именно этого. Ее руки как будто замерзли. Она попыталась заставить пальцы работать, но они отказывались. Он прошептал:

— Просто потяни.

Что это значит? Ей стало действительно страшно. Она боялась показаться глупой, нелепой. Девочки должны знать, как это делается, разве не так? Когда мальчик говорит «просто потяни», девочки должны знать, что тянуть. К тому же они должны хотеть этого. Что же с ней не так? Приоткрыв один глаз, Хлоэ пыталась пошевелить пальцами, но Зик сделал все сам. Он один раз с силой рванул джинсы и все пять пуговиц расстегнулись.

Она чуть не рассмеялась от своей глупости, но потом заметила, что там внутри — то, чего она ждала и, признаться честно, боялась до смерти. Она в первый раз увидела мужской член. То есть вообще в первый. Ни братьев, ни бывших парней. Она едва сдержала изумленный возглас. Он был прямо между ними. Ее друг запустил руку в ее джинсы, оттягивая край ее трусиков. Это было слишком странно, она едва не вскочила и не бросилась бежать.

Она приподняла голову, чтобы взглянуть в глаза матери-оленихе. Та смотрела на нее через поляну. Хлоэ знала, что та любит ее. Она вдруг подумала о том, лежала ли ее мать с мальчиком посреди яблоневого сада шестнадцать лет назад.

— Ты в порядке? — прошептал Зик.

Ее глаза наполнились слезами. Она не хотела плакать. Она хотела быть счастливой и подарить ему то, что он хочет. Она хотела, чтобы ей нравилось то, чем они занимались. Но в горле у нее застрял комок.

— Я не знаю.

— Это твой первый раз?

Девочка кивнула.

Зик улыбнулся, отбрасывая прядку волос с ее лица. Она мигнула, слезы собрались в уголке глаза. Одна слезинка скатилась по ее щеке, и он стер ее пальцем.

— Мы можем ничего не делать, — сказал он, — остановиться.

Она сглотнула, глядя в сторону одинокого животного. Все остальные уже исчезли, но олениха продолжала стоять и смотреть. Она как будто говорила Хлоэ, что все хорошо, что она должна быть смелой и делать то, что хочет, но она не обязана идти до самого конца.

— Дело в том, — начала она, — это наше первое свидание… и я думала…

— Мы можем иногда встречаться, — заметил парень.

Она не то засмеялась, не то всхлипнула. Его слова казались абсолютно нормальными, но то, как он их произнес, заставило ее кое-что понять. Зик был тем парнем, который занимается серфингом, ездит на мотоцикле без шлема и встречается с темноволосыми девочками в садах по ночам.

— Я думала…

Но он поцеловал ее снова, совсем по-другому. Так мягко и нежно. Он обнимал ее, как слабого и хрупкого птенца. У него такие ласковые руки. Поцелуй был таким медленным и теплым, что внутри у Хлоэ что-то расцвело и встало, возможно, солнце. От его поцелуев в ней просыпалось солнце. Хлоэ поцеловала его в ответ.

Она обнимала его за шею. Их сердца бились в унисон. Ей хотелось плакать, но еще больше не хотелось. Их тела так близко. Их кожа соприкасалась. Хлоэ всегда хотела, чтобы ее обнимали. Она просто умирала без прикосновений. Он что-то делал. Стягивал свои брюки, опускал вниз ее трусики. Хлоэ было все равно.

Она лишь крепко держалась за него. Их губы периодически встречались. Потом он раздвинул ей ноги и расположился между ними. Сначала все было легко и приятно, но потом ей стало больно. Он не хотел причинять ей боль. Девочка упиралась спиной в землю, песок и мелкие камни царапали ее сзади. Он проталкивал в нее свой член.

Сказать, что ей больно? Хлоэ закусила губу. Она так старалась не закричать, что у нее заболела голова. На что это вообще должно быть похоже?

— Расслабься, — пробормотал он ей на ухо, — просто позволь этому случиться…

— Нет, но… — В ее глазах стояли слезы.

— Давай, расслабься.

Он торопился и даже не стал до конца снимать с нее джинсы. Они повисли у нее на щиколотках, все испачканные в грязи. Его джинсы тоже обвисли на лодыжках. Она вскрикнула.

— Тебе надо расслабиться, — его рот был влажным, — как будто ты катаешься на волнах, как на серфинге…

Теперь он был внутри нее — Хлоэ услышала, как он застонал от облегчения. Он был твердым и горячим, а она была мокрее любой волны, и она чувствовала, как он катается на ней как на серфинге, разбивает ее волны, как стекло. Она лежала на спине, волны разбивались и разбивались, ее слезы были солонее моря, она плакала о своей матери и оленях, а затем она огляделась в поисках прекрасных дельфинов, но вокруг были одни акулы.

Когда все закончилось, Зик чмокнул ее в губы. Потом он перекатился на спину, что было не так-то просто, потому что их ноги и штаны перепутались. Девочка сорвала пучок травы и принялась яростно вытираться. Она делала это снова и снова.

Парень сел. Она слышала, как он поднимается, потом увидела, что он застегивает джинсы. Было ясно, что он вряд ли подаст ей руку, так что Хлоэ сама встала на ноги, натягивая брюки. Звук застегивающейся ширинки казался чужим в спокойствии ночной тишины. Они с Зиком избегали смотреть друг другу в глаза, пока одевались.

— Думаю, уже поздно, — парень с интересом разглядывал облака, — я лучше провожу тебя домой.

Он думает, что у них получилось славное свидание? Хлоэ не могла вымолвить ни словечка.

— Ты готова? — поинтересовался Зик. Сомневаясь, он протянул ей руку. Она была слишком заторможена, чтобы взять ее.

Звезды светили еще ярче, чем обычно. Они взрывались в небе, как миллионы фейерверков. Хлоэ видела, что Зик пожал плечами, когда она проигнорировала протянутую руку. Парень стал спускаться с холма, она слышала, как он перепрыгивает ручей. Она стояла на месте, под его ногами хрустели ветки, пока он шел через сад.

— Хлоэ? — позвал он.

Она не ответила. Не могла.

— Тогда, пока. — Через несколько секунд раздался рев заводящегося мотора.

«Пока». Она пошевелила губами, но с них не сорвалось ни звука.

Ее кожа светилась в звездном свете. Она чувствовала свет на своих руках и теле, он просвечивал сквозь ее рубашку. Она повернулась, чтобы взглянуть на олениху, но та уже убежала. В груди девочки нарастали рыдания. Она так хотела взглянуть в большие спокойные глаза животного.

Хлоэ устала. Ей надо прилечь. Она прошла к месту, где они были с Зиком. Это не настоящее гнездо. А она хотела настоящее. Она хотела к своей настоящей маме. Около дерева, где она видела оленей, она опустилась на четвереньки.

В траве были четко видны следы копыт. Олениха стояла прямо тут. Хлоэ обползла место на четвереньках. Она приглаживала траву, сооружая новое гнездышко. Свернувшись в клубок, она почувствовала, что ее окружает тепло. Она вообразила, что это тепло оленей, или ее матери, или земли. На самом деле разницы нет. Все это одно и то же.

Затем Хлоэ разрыдалась, и все звезды исчезли.

Дилан оказался верен своему слову — он увлек Джейн на танцы в студенческий кампус. Прямо из ресторана они пошли пешком к холму, где располагался студенческий городок. Джейн не была здесь уже почти шестнадцать лет — с весны второго курса. Когда у Сильви был выпускной, Джейн не смогла приехать из Нью-Йорка, так как была «слишком занята».

Подъем дался ей тяжело. Каждый шаг требовал усилия, и она старалась, старалась ради Дилана. Она пошла медленнее, чтобы он успевал за ней. По правде, чем ближе они подходили к Брауну, тем больше сжималось ее сердце.

— Что произошло? — Она услышала свой голос будто со стороны.

— С моей ногой?

— Да.

— Ничего особенного.

Но она знала, что это не так, поэтому остановилась якобы для того, чтобы перевести дух, но продолжала смотреть на мужчину вопрошающим взглядом.

— В меня стреляли, — сказал он, — пуля попала в ногу.

Его голос звучал напряженно, он замолчал и продолжил восхождение на холм. Джейн была вынуждена последовать за ним. У нее накопилось столько вопросов, а молодая женщина хотела отвлечься от своего собственного прошлого. И все же она догнала его и попыталась продолжить беседу.

— Это ужасно, — сказала она.

Он не ответил.

В поле зрения появилась башня Кэрри, высокая кирпичная колокольня. Справа остался Гораций Манн. Глаза Джейн скользнули по нему, затем она отвернулась. Повсюду раздавались звуки музыки. Они миновали железный забор, и Джейн устремилась в сторону башни.

— На танцы в эту сторону. — Он поймал ее за руку.

— Знаю. — Ее сердце колотилось. Слишком тяжело. Сотни бумажных фонарей, освещали ночное небо. Они покачивались на ветру, золотые, лазурные, серебристые. Играл оркестр, люди танцевали. Она как будто попала в прошлое — на шестнадцать лет назад.

Дилан пошел за ней к подножию башни. Они стояли рядом и смотрели вверх. Колокольня вышиной достигала ста футов, и Джейн знала, что с ней связана какая-то красивая и печальная легенда — но какая именно, она так и не вспомнила.

— Ты знаешь ее историю? — Она обернулась к своему спутнику.

Дилан кивнул.

— Можешь рассказать?

Он сузил глаза и сделал паузу. Затем взглянул на часы на самой вершине башни:

— Она была построена Полом Байнотти как мемориал в честь его жены, Кэрри. Она была внучкой Николаса Брауна.

— Основателя университета, — предположила Джейн.

Дилан кивнул. Он провел ее к основанию башни, на стене крепилась табличка, и она прочитала вслух: «Любовь сильна, как смерть».

Ее ладони вспотели, а голова кружилась. Как слова о смерти могли напомнить ей о той ночи, шестнадцать лет назад? Она лежала на полу с мальчиком, которого любила, и они зачали Хлоэ. Потрясающая девочка, с темными волосами и голубыми глазами, любящая животных и жизнь, появилась через дорогу отсюда.

Музыка и фонарики вернули воспоминания о забытом прошлом. Затерявшись в своих мыслях, женщина, казалось, забыла о Дилане. Он стоял рядом, разглядывая надпись.

— Это правда, — заметил он, — любовь так же сильна, как смерть. Сильнее.

Джейн провела мысленную связь — мемориал для любимой жены — Аманда и Изабелл. Она посмотрела Дилану в глаза.

— О чем ты думаешь?

— Об этих словах. Они так правдивы.

— Твоя жена…

Он смешался:

— Когда она погибла, мы уже не жили вместе… Я думал о дочери.

— Изабелл. — Джейн вспомнила фотографию на кухне у Дилана.

— Ты спросила меня про ногу. — Он посмотрел на Джейн.

Она кивнула, ожидая продолжения.

— Я чуть не потерял ногу, — сказал он, — пуля попала в бедро, и началось заражение. Я перенес двадцать две операции, и сейчас там больше железа, чем костей. Но это не важно…

— Это важно, — возразила Джейн.

Дилан покачал головой. Его взгляд метнулся к колокольне, затем снова к Джейн.

— Нет, не важно. В этот же день они погибли. Аманда и Изабелл. Я не смог их защитить. После того как это случилось, я даже не смог подобрать дочь. Я не мог ее нести — ей надо было в больницу, а я не мог пошевелиться.

— Это не твоя вина, — прошептала Джейн. — Я знаю, это не так.

Дилан не ответил. Он закрыл глаза. Горло Джейн болело. Она взглянула на старые здания и почувствовала присутствие Хлоэ, как будто та стояла рядом с ней. Она знала, что Дилан видит здесь Изабелл, его любовь была сильнее ее смерти. Их дочери с ними.

Не раздумывая, она взяла его за руку. Оркестр играл медленную романтичную музыку. Джейн захлестывали эмоции, которых она не чувствовала уже много-много лет. Рука Дилана была такой крепкой. Бумажные фонарики освещали деревья. Ветер пел в листве.

Он улыбнулся, первый раз с самого ужина. Но это была потрясающая улыбка, ярче висящих на ветках фонарей, и Джейн улыбнулась ему в ответ. Они стояли в тени колокольни, держась за руки. Как с ними это произошло? Джейн и этот искалеченный, скрытный человек, который к тому же дядя Хлоэ. Джейн медленно моргнула. Он связывал ее с Хлоэ. Втроем они составляли некий тайный треугольник.

— Ну, — сказал он, как будто тайна этой мистической связи поразила и его тоже.

Она улыбнулась чуть шире.

Это случилось так легко, они почти не заметили. Как все могло произойти так быстро? Они шагнули ближе друг к другу. Он обнял ее. Джейн прижалась к его груди, и по всему ее телу прошла дрожь, как будто она только что ожила. Ее сердце трепетало в груди.

Музыка была такой милой. Она откинула голову, закрывая глаза, и он поцеловал ее.

Бумажные фонарики превратились в звезды. Они дико раскачивались на небе. Его борода оказалась довольно приятной на ощупь. Она взглянула вверх. Годы неслись мимо, назад и вперед, все одновременно. Она была с Кэрри в башне, она была с Хлоэ в саду. Но затем, чувствуя, как руки Дилана медленно гладят ее спину, ощущая вкус его губ, Джейн поняла, что настоящая, она здесь и сейчас.

Он прошептал, прижимая губы к ее уху:

— Потанцуй со мной…

Дилан крепко прижал к себе молодую женщину. Музыка звучала и звучала. Они двигались в такт. Танец походил на объятие, передвигались только их ноги. Хромота Дилана исчезла. Его нога была в абсолютном порядке, совершенно здорова. Все плохое никогда не происходило. Или все, что произошло, было смыто этой ночью, фонарями, звездами, колокольней, надписью на табличке «Любовь сильна, как смерть».

Или, как сказал Дилан перед тем, как они начали танцевать, даже сильнее…