Потапыч

I

Снег уже стаял, но весенние морозцы сковывают землю.

В ночную тишину падает надсаживающийся пьяный крик:

— Пота-а-пыч!.. А-а-ать? Пота-а-апыч!..

Ветер подхватывает крик и кружит над пустынной площадью неуютного села. Как большой мрачный гроб, темнеет здание волостного правления. Новое крыльцо пахнет сосной. Мутно белеют в полумгле лужи и колесники дороги. А за дорогой — молчаливые и холодные поля.

— Ста-ри-ик!.. А-аать?.. Задремал, ста-арик? Пота-а-апыч!..

Против волостного правления дощатый, крытый соломой пожарный сарай. Оттуда неторопливо выныривает человеческая тень, качается и плывет в ночном тумане. Навстречу ей с крыльца сползает другая человеческая тень.

Это старшина, еще не протрезвившийся после короткого сна, вышел освежиться и кстати проверить ночной пожарный караул. Строгим и хриплым голосом он кричит:

— Спа-ал, старик?.. А?..

— Здравствуй, Микита Кузьмич!.. — слышится в ответ.

— Здоров буди!

Через силу бредет от сарая дряхлый старик. Сняв замызганную ватную шапчонку и опираясь на толстую кленовую палку, он тяжело ковыляет к крыльцу. На старике короткий заплатанный полушубок, не доходящий до колен. Ноги обуты в рыжие стоптанные валенки и в полусвете похожи на кривые медвежьи лапы.

— Ты чего же, старик?.. Аль умер? Почитай, целый час тебя старшина кличет, а ты хотя бы што!.. А-ать?.. Право, так и думал, што ты умер али заснул…

— Прости, Микита Кузьмич! Слаб ухами стал… Ты уж не взыскуй с меня строго…

— То-то не взыскуй… Знаю сам… Ну, да ладно… Чего с тебя такого взять? — бормочет старшина.

Старшина в новой суконной поддевке и кожаных высоких сапогах… От него пахнет вином. Потапыч успокаивается. Он знает, что когда старшина пьян, то становится добрей и сговорчивей, не так, как другие драчуны.

— Пожалей, Микита Кузьмич, старика!.. Чать, душа-тело пить-есть хотят… не гадал, не чаял, что на девятом вот десятке лет кормильцем сделаюсь, — надрывно и жалостливо говорит Потапыч. — Деваться некуда, кормить семью некому… Хоша и нет силы, а хлеб надо заработать…

— Знаю, знаю…

Оба молчат. Потапыч виновато жмется в полушубке.

— Потерпи, Микита Кузьмич!.. О-о-хо-хо! Вот внук с войны вернется — всем полегче станет! Чего ж подеешь?.. Один я из работников-то остался в семье поилец-кормилец, небось не сладость… Как внук вернется, то и помирать можно… А сейчас и умирать-то нельзя, семья не отпускает.

— Ладно, ладно… — бормочет старшина. — Нешто и мне сласть? Вот взял я вас к сараю, старого да малого, а теперь и сухотись! Начальство поди с меня первого спросит, коли беда случится…

— Ну, уж и приключится? С чего приключиться? О-о-хо-хо! Разве можно?

— То-то!.. Хочешь по человечеству, а вместо того виноватым станешь. Ну-ну, карауль! Пожарный струмент в справности?

— В справности, Микита Кузьмич…

— Чья смена?

— Моя да Павлухина…

— Ну карауль, карауль!..

Старшина сонно позевывает и уходит обратно в правление. Дверь, обшитая старым рваным войлоком, визжит, стучит привешенный на блоке камень, и затем снова все погружается в тишину.

Потапыч долго стоит в раздумье, опершись на палку. Мерно и тоскливо дребезжат часы на колокольне. Старик вздыхает, нахлобучивает низко до ушей шапку и садится на холодные ступеньки крыльца.

Ветер с легким шумом кружится около. Весенние облака кучами толпятся в небе, и в прорывах между ними четко горят морозные звезды.

Мысли старика сбивчиво перескакивают от одного к другому.

«Весна ранняя, отсеваться скоро надо будет, а внук Игнат на войне. Не справляется одна молодайка с хозяйством. Он, Потапыч, помощник ей плохой. Э-эх, война!.. Много она горя и слез принесла… Чего-то давно нет писем от Игната… Не знай, жив он, нет ли? Может, к немцам в плен попал? Может, где-нибудь без руки али без ноги в гошпитале лежит? На то война… Вон Митрохин Семен вернулся домой — вместо ног две чурочки. О-хо-хо!»

С деревенского порядка; где безлюдно и тихо, плетется пес. На его втянутых сухих ребрах и спине шерсть местами облезла, местами свалялась в седые пучки.

Пес подходит к Потапычу, ласково обнюхивает его и, виляя хвостом, трется мордой о полушубок.

Потапыч ласково треплет пса по зашеине.

— Што, Волчок?.. Скучаешь поди один? А?

Пес сладко изгибает спину и потягивается, пружиня лапами.

— На покой нам с тобой, Волчок, пора! А?.. Стары мы с тобой стали…

Пес понимает Потапыча, дружески обходит его с другой стороны, обнюхивает снова полушубок и жалобно начинает скулить.

— Ишь ты, воешь? Может, кровь Игнатову почуял? — суеверно тревожится старик и встает с крыльца.