Потерянная рота

Глава 1

— Товарищ старший лейтенант, разрешите обратиться…

Командир роты оторвался от окуляров бинокля и посмотрел на молодого незнакомого лейтенанта. Короткого взгляда было достаточно, чтобы оценить человека. Опущенные наушники у шапки на слабом десятиградусном морозе, испуганные глаза и дрожащие от волнения губы. Щенок еще.

Боровой вернул свой взор к противоположному холму.

— Ты не в царской армии, — произнес он. — Не загибай пальцы и не разворачивай ладонь, когда отдаешь честь.

Лейтенант напугано попытался исправиться, но получилось ещё хуже.

— Я к вам…

— Я понял. Ох, не вовремя ты!

— Меня направили, чтобы принять командование взводом!

— Да опусти ты свою дрянную руку! — произнес ротный, снова взглянув на лейтенанта. — Давно окончил курсы?

— Три дня назад!

— Сколько учился?

— Две недели!

Боровой не удержал смешок. Это было некрасиво, но он ничего не мог с собой поделать. Как можно научить человека быть лейтенантом за две недели, когда на это требуется минимум три месяца!

— Извини, — сказал Боровой. — Сколько тебе лет?

— Девятнадцать, но скоро исполнится двадцать.

— Что ж… — Ротный повернулся и случайно увидел старшину, колючий взгляд которого отражал то же мнение о лейтенанте, что и мысли самого Борового. — Примешь первый взвод.

Взгляд молодого лейтенанта просветлел.

— А где они сидят?.. то есть, я хотел спросить…

— Первый взвод занимает правый фланг обороны. А найдешь их сам, понял? Это твое первое задание. — Боровой снова стал рассматривать в бинокль противоположный холм.

Лейтенант растерялся.

— Я ведь чужой для них. Как же я их найду?

— Найдешь-найдешь! — не отрываясь от бинокля, произнес Боровой.

Он поднял голову, словно услышав что-то.

— Все! — вдруг рявкнул ротный. — У тебя есть минута — полторы, чтобы найти свой взвод. Не справишься — отдам под трибунал за неисполнение приказа. Бегом!

Наклонив голову вперед, лейтенант бросился по окопу, но споткнулся и упал. Он спешно поднялся, сапоги скользили по снегу, руки в домашних вязаных перчатках пытались ухватиться за обледенелые стенки окопа.

— Что думаешь, Семен Владимирович? — спросил ротный, когда молодой лейтенант скрылся за бруствером.

— Может и не дожить до трибунала, — мрачно ответил старшина. Его голос был с хрипотцой, словно от долгого курения.

— Если не проявит сноровку и не справится с простым заданием — мне такой командир не нужен. Думаешь, есть в нем характер?

— Щенок безвольный.

— Не нужно таких выражений, Семен Владимирович.

— Ты спросил, я ответил.

Боровой в который раз посмотрел на противоположный холм, недовольно покачал головой, затем поверх ушанки натянул каску, туго стиснув ремешок под подбородком. Старшина тоже смотрел на холм, но как-то безучастно. Квадратной формы ушанка с красной звездой была надвинута почти на самые брови. Он не стал надевать каску, как Боровой. Казалось, что смерть была ему нипочем.

— До сих пор не можешь оправиться? — спросил Боровой.

— Не придумано ещё таких лекарств, — ответил старшина, выдохнув вместе со словами целое облачко пара.

— Каску надень, — приказал Боровой и ощутил на себе безучастный взгляд старшины.

— Ты и меня прикажешь под трибунал, за неисполнение приказа?

— Брось, Семен. Ты мне мертвый не нужен. Все вокруг плохо, а ещё тебе шальной осколок голову прошибет! На кого ты меня оставишь? На этого лейтенанта сопливого?

Из-за холма прорезался низкий, раскатистый гул, иногда прерывающийся, но приближающийся неотвратимо.

Мама милая! За что же? Как же так?

Молодой лейтенант Алексей Калинин, спотыкаясь, бежал по окопам и огневым ячейкам. Он перепрыгивал через сугробы, огибал молодые березки, иногда падал, поднимался и бежал опять.

Одна минута! Одна минута!

Его этому не учили. Никогда не учили! Более того, до этого момента с ним никто так не обращался. За время школьной учебы, за время двух лет, которые он провел в МГУ…

Мама милая! Почему же только одна минута? Всего одна, чтобы найти взвод и принять командование. Красноармейцы совсем не знают его! А что, если они не будут разговаривать с ним, или, ещё хуже, будут кричать на него! Он никогда не знакомился ТАК с людьми. Кто-то должен был представить его взводу, это обязательно! Этого требуют элементарные нормы поведения.

Калинин споткнулся о выставленный сук и свалился в траншею к какому-то солдату.

— Ты что? Ошалел, чума!

— Простите меня, — выбираясь из окопа, бормотал Алексей. — Искренне простите! Мне нужен первый взвод…

— Вали отсюда! — раздалось в ответ. Калинин кубарем скатился с горки.

Он замер, сидя на снегу. Сколько прошло времени? Он не знал. Прошла ли минута? Впрочем, ротный сказал, что, возможно, у Калинина есть полторы минуты. Почему?

Калинин внезапно услышал то, что не ушами, а чутьем определил ротный Боровой. Из-за холма, располагавшегося метрах в ста перед линией обороны, донесся низкий басовитый гул. Словно раскатистый гром душным летним вечером. Только это был не гром, да и на дворе стоял далеко не месяц июнь, а февраль 1942-ого года.

Калинин устремил свой взгляд на холм, словно надеясь, что тот внезапно станет прозрачным и откроет взору причину этого досаждающего гула. Голова Алексея вспотела, пока он бежал по окопам, и Калинин поднял наушники своей шапки на «рыбьем меху», намереваясь завязать их на макушке, но так и забыл это сделать, увидев, как из-за холма, словно черные птицы, выплыли два десятка немецких бомбардировщиков.

Вид вражеских самолетов на ясном зимнем небе настолько удивил Алексея Калинина, что он даже привстал. Шум двигателей самолетов усиливался, заполняя теперь все пространство от одной стороны горизонта до другой. Алексей, приоткрыв рот, пытался разглядеть крылья и кресты на них.

— Ты чего, хлопец! — раздался шик откуда-то снизу. — Быстро прыгай в окоп! Не то снесет башку — опомниться не успеешь!

Калинин прыгнул в окоп к окликнувшему его солдату. Украинец лет тридцати с хитрым лицом озорно подмигнул молодому лейтенанту и сказал:

— Негоже в полный рост бомбы встречать. Немец прорывать нашу оборону собрался. Тут не до храбрости. Храбрость можно и по иному показать. Сейчас лучше приляг на дно, да закрой голову руками. А храбрость покажешь потом, как-нибудь в другой раз.

— Меня зовут Алексей Калинин. Подскажите, где мне найти первый взвод?

Украинец расплылся в улыбке, брови его разошлись.

— Да что ты, хлопец! Какой первый взвод! Лежи тут боровом и не хрюкай. Щас такое начнется!..

— У меня осталось совсем мало времени, чтобы найти первый взвод. Старший лейтенант Боровой приказал найти взвод за минуту!

— Брось, полководец! Боровой велел тебе найти взвод быстрее, чтобы ты быстрее от бомб спрятался. Он ничего иного не имел ввиду.

— Если я не найди за минуту взвод, он отдаст меня под трибунал…

— Полно тебе… — но украинец не успел закончить фразу. Калинин выпрыгнул из окопа, попутно отпихнув солдата, пытавшегося схватить его за ногу.

Гул моторов вражеских летающих машин накрыл все вокруг. Отбежав от окопа на несколько метров, Алексей внезапно остановился, различив в установившемся окружающем шуме новый звук. Визжащий и надрывный, словно боров, упомянутый украинцем, попал под нож.

Земля под ногами вздрогнула, и Алексей увидел справа, метрах в пятидесяти поднявшийся столб черной земли. Вслед за этим звук взрыва ударил по барабанным перепонкам..

Надрывный ниспадающий визг заполонил воздух. Калинин с удивлением ребенка смотрел на огромные самолеты над его головой и думал, что все-таки следует прыгнуть на землю и накрыть голову руками, как это советовал украинец. Но сам он опуститься на землю не успел. Визжащий ниспадающий звук обернулся взрывом. Сжатая горячая волна отбросила Калинина в сторону. Алексей перевернулся в воздухе и упал навзничь. В ноздри ударил едкий металлический запах взорвавшейся бомбы. Рядом прогремел ещё один взрыв. Землю тряхнуло, перевернув Калинина на живот.

Отравленный сгоревшей взрывчаткой воздух проник в легкие. Алексей лежал на животе и надрывно кашлял, уже не различая пауз между грохотом десятков других авиабомб, рвущихся рядом. Бомбардировщики не жалели своего груза, плотно усыпая им линию обороны и расположенные чуть в глубине артиллерийские расчеты.

Земля сотрясалась неистово, словно подземный бог разгневался на людей. На Калинина сыпались комья торфа и мелкие камни. Повсюду стояли пронзительный свист и оглушительный грохот. Окрестности деревни Ельцово уже никогда в будущем не услышат такой канонады, но сейчас этот апокалипсический гром стал её неотъемлемой частью. Алексей втянул голову и накрыл её руками, мучительно переживая о том, что за минуту, и даже за две найти взвод он никак не успеет.

Грохот оборвался внезапно. Наступившая вслед за этим тишина принесла облегчение, но казалась неестественной. Оглушенный Калинин поднял голову. Комья земли скатились с плеч. Незавязанные наушники на шапке упали в разные стороны, словно у беспородной дворняги. Бомбардировщики удалялись, но радости от этого он не испытывал. С противоположного холма (расположенного так близко!) с огромной скоростью беззвучно неслись немецкие танки.

Холмистая окраина деревни Ельцово, ещё десять минут назад казавшаяся Алексею покрытой белой пеленой снега, была исковеркана воронками. Снег почернел, отчасти опаленный, отчасти густо усыпанный землей и торфом. Окопы в некоторых местах были разрушены, но Калинин видел в них шевеление. Красноармейцы оправлялись от бомбардировки; сбрасывая с себя землю, они поднимались со дна окопов и занимали боевые позиции.

Алексей тряхнул головой, и слух вернулся к нему.

Лязг и рокот железных машин ворвался в голову, и Калинин всей душой пожалел, что не остался глухим. До Алексея вдруг дошел тот ужас, который навеивали летящие на позиции роты немецкие танки. Темно-серые, выделяющиеся на фоне нетронутого белого снега холма, очень подвижные они походили на стаю волков.

Сзади раздались редкие выстрелы уцелевших артиллерийских орудий. Между танками поднялись облака взрывов. Снег вперемешку с землей вздыбился небу. Красноармейцы, ещё не оправившиеся от ужасной бомбардировки, открыли разрозненный огонь, но вражеская пехота ещё не появилась, и поэтому против танков, несколько из которых уже спустились со склона и, преодолев лощину, начали подъем, были эффективны только артиллерия, да противотанковые ружья.

Очередной выстрел артиллерийской батареи оказался удачным. Один из танков, спускающихся по склону, задымился и вспыхнул. Но этого было недостаточно для отражения атаки. Казалось, не будет конца огромной орде, переваливающей через гребень холма.

Танки открыли ответный огонь из башенных орудий, с их бортов судорожно застрочили пулеметы. Пули засвистели вокруг, несколько из них врезались в землю рядом с Калининым. От испуга Алексей откатился в сторону и упал в полузасыпанный окоп к бронебойщикам.

— Патрон! — неистово кричал крепкий бронебойщик без шапки, на макушке его можно было различить лысину. Второй номер, молодой солдат с выпученными глазами всего на год или два старше Алексея, уставился на лейтенанта.

— Патрон, твою душу! — снова рявкнул стрелок, и молодой красноармеец, спохватившись, суетно вставил бронебойный патрон. Стрелок лязгнул затвором, заряжая ружье, и надавил на спусковой крючок. Он метил в танк, поднимающийся по склону прямо на них. Но что-то не получилось — пуля прошла мимо или угодила в броню — танк остался невредим.

— Меня зовут Алексей Калинин, — промямлил лейтенант молодому красноармейцу. — Я ищу первый взвод…

Танк, ползущий на них, выстрелил. Помощник бронебойщика начал что-то говорить, но рядом рванул снаряд, и грохот взрыва заглушил его слова. Алексей только видел, как молодой красноармеец шевелит губами, но понять из этого ничего было нельзя.

— Что-что? — переспросил Алексей.

— Я хотел сказать…

— Патрон давай! — истерично закричал бронебойщик. Алексей отпрянул в сторону. Второй номер зарядил противотанковое ружье. Бронебойщик матюгнулся на них так, что у Калинина покраснели уши, и надавил на спусковой крючок. На этот раз попадание в танк было очевидным. Пуля ударила в гусеницу, сбила один сегмент и ушла в небо, не причинив танку большого вреда и даже не затормозив его движение.

Стрелок быстро повернулся к ним. Лицо его кипело от ярости. Глаза горели. Даже редкие волосы на голове встали дыбом.

— Ты что, мать твою, тут шляешься! Тут тебе, китайский хлебороб, не улица с магазинами!

— Мне нужен первый взвод… — только смог вымолвить Калинин. Но стрелок его не услышал. Разъяренное лицо бронебойщика повернулось к своему второму номеру.

— Не хлопай челюстью! Убью! — раздалось в адрес молодого красноармейца. — Патрон заряжай!

В третий раз лязгнул затвор противотанковой винтовки. Алексей выглянул из окопа и ужаснулся от того — как близко уже находился немецкий танк. С борта застрочил пулемет, вспыхивающий огонек на темно-сером корпусе. 7,92-миллиметровые пули ударили по брустверу. Алексей спешно отдернул голову. Молодой пучеглазый красноармеец прыгнул вслед за ним. Один лишь бесстрашный бронебойщик, прищурив левый глаз и сжав зубы, продолжал наводить винтовку, выискивая самое уязвимое место на машине.

Алексей и молодой красноармеец оказались так близко друг к другу, что кончики их носов почти соприкасались.

— Где первый взвод? — страдальчески произнес Калинин, раскачивая незавязанными наушниками на шапке. Солдат, тяжело дыша, испуганно смотрел на него. Выстрел из противотанковой винтовки, похожий на многократно усиленный удар бильярдного кия, заставил вздрогнуть обоих. Вслед за этим раздался взрыв, и в адрес подбитого немецкого танка понеслась длинная тирада бронебойщика.

Алексей вдруг почувствовал радость. Он взглянул на красноармейца и увидел, что тот тоже улыбается. Они подняли головы. Небольшая башня танка была повернута набок, чуть накренилась и горела, испуская черный дым. В этом положении танк медленно скатывался обратно в ложбину между холмами.

— Вот тебе, жестянка с помоями! — выкрикнул бронебойщик.

— Я скажу про первый взвод, — произнес молодой красноармеец, улыбаясь. — …

Но сказать он ничего не успел. Где-то коротко стукнул пулемет. Взвизгнула шальная пуля, ударила красноармейцу в спину, откинув его прямо на руки Калинину. Остекленевшие глаза молодого бойца скользнули по лицу Алексея и замерли. Из приоткрытых губ на подбородок полилась струйка крови.

Алексей в ужасе отдернул руки. Никогда ещё он не видел смерть так близко. Так быстро и так близко!

Тело красноармейца упало на дно окопа. Справа на них поднимался ещё один танк, из пулемета которого и был убит молодой солдат. Алексей беспомощно переводил взгляд с танка на лицо убитого красноармейца. Застывшие глаза бойца смотрели на Алексея. Они не призывали его что-то сделать, в них не было боли и страдания. Они просто смотрели, словно погибший даже после своей смерти хотел увидеть то, что Калинин будет делать дальше.

Они просто наблюдали.

— Патрон!!! — страшно закричал бронебойщик, вырвав Алексея из плена застывших глаз мертвеца.

— Мне нужно найти первый взвод, — оправдываясь, произнес Алексей и стал пятиться назад, пока не уперся в стенку окопа. Немецкий танк поднялся к позициям соседних солдат, находясь в каком-то десятке метров от огневой точки, в которую угодил Калинин. Бронебойщик, прильнув к прицелу, держал танк на мушке и разъяренно кричал:

— Заряжай патрон! Убью, мышь трусливая! Заряжай патрон…

Алексей выскочил из окопа. Бронебойщик продолжал кричать, и Калинин понял, что тот до сих пор не знает о гибели своего помощника. На какое-то мгновение Алексей подумал, что следует остаться и помочь бойцу.

«А как же приказ Борового? — спросил он себя. — Он приказал найти первый взвод. А приказа быть вторым номером у бронебойщика никто не давал. Я же лейтенант! Это не в моих обязанностях.»

Суровый бронебойщик по-прежнему ничего не видел вокруг себя, кроме немецкого танка. Не отрываясь от прицела, он нащупал патрон и загнал его в казенник. Лицо солдата было мокрым, он непокрытой головы валил пар.

Танк почти вскарабкался на позиции, причем одна его гусеница оказалась намного выше другой, из-за чего танк сильно накренился. Справа полетела граната, но замах оказался слаб, и граната разорвалась рядом. В ответ с танка ударила длинная очередь. Послышались вскрики солдат, попавших под пули. Калинин со страхом смотрел на огромную машину, взбирающуюся на окопы. На борту танка были выведены белые уголки с черным ободом, которые вместе образовывали крест.

Танк продолжал взбираться, крен набок увеличивался. В следующее мгновение он должен повалиться гусеницами на окоп, когда раздался выстрел бронебойщика. Алексей даже вздрогнул от неожиданности.

Взрыв словно разорвал танк пополам, настолько сильным он оказался. Бронебойно-зажигательная пуля настигла танк в самой критической точке наклона. От выстрела и последующего взрыва огромную махину перевернуло. Уши резанул мерзкий скрежет. Со всего размаха танк ударился башней о землю, разметав снег; башня отлетела, словно отрубленная голова, и, поднимая серпантин почти прозрачного снежка, покатилась вниз по склону. Бешено закрутились гусеницы, делая гибель танка похожей на предсмертную агонию подстреленного животного.

Алексей радостно повернулся к бронебойщику, и обнаружил на себе его пристальный, совсем не веселый взгляд. Сзади бронебойщика с противоположного холма спускались новые танки, на позиции пытались взобраться новые машины, но суровый бронебойщик не сводил взгляда с Алексея Калинина. Совсем ещё зеленого лейтенанта, которому было приказано найти первый взвод за одну минуту.

Немецкие танки открыли огонь из пулеметов и орудий. Повсюду засвистели пули, снаряды рвались, словно в преисподней. Алексей полз и полз, пытаясь оказаться как можно дальше от огневой точки бронебойщика. Он обернулся и увидел, что бронебойщик по-прежнему не сводит глаз с Алексея. Даже когда рядом с ним поднялся очередной немецкий танк и, выставив вперед днище, рухнул на окопы — до последнего момента пронзительный взгляд преследовал Алексея. Что происходило с суровым бронебойщиком дальше — Калинин уже не видел.

Полковая батарея молчала. Выстрелов орудий Алексей не слышал вот уже несколько минут. Видимо, батарея была уничтожена. Пара танков прорвала оборону. Один из них сразу же был подбит. Алексей повернул голову в направлении, откуда был сделан выстрел. На расположенном неподалеку пригорке он различил солдата, устроившего там отличный укрепленный рубеж. Когда танк задымился, до Калинина донесся звонкий голос:

— Сгинул, проклятый! Получи дулю!

«Этот красноармеец сможет указать, где находится первый взвод, почему-то подумал Калинин. — Или, возможно, он сам относится к первому взводу». Больше не размышляя, Алексей пополз к этому пригорку. Он преодолел несколько метров, когда разрывы снарядов заставили его вжаться в землю. Снаряды рвались рядом с Алексеем и возле пригорка, к которому он полз. Огонь открыли оставшийся немецкий танк и ещё пара, взобравшаяся на позиции.

— Струсили, сволочи! — снова раздался звонкий голос с пригорка. Подойти-то страшно!?

Прямо перед Алексеем из земли торчал жестяной цилиндр темно-зеленого цвета. На полукруглом боку едва различимые виднелись какие-то буквы. Очень осторожно Алексей провел пальцами по краю цилиндра. Что это?

Со стороны пригорка раздался новый выстрел из противотанкового ружья. Задымился ещё один танк.

— Вот, возьми-получи, фашист рогатый!

Уже двумя руками Алексей разгребал землю вокруг цилиндра, открывая его все больше и больше. Показался тонкий шов, огибающий цилиндр по краю. Теперь Калинин смог разобрать буквы на жестяной поверхности. Они образовывали слово «правила».

Тем временем немец ударил по пригорку из пулемета. Некоторое время, пока работал пулемет на танке, с пригорка не доносилось ни звука. Как только очередь прекратилась, в адрес танка понеслась очередная фраза:

— Не достать вам морячка черноморского! Не достать вам зубра соленого!

Цилиндр открылся достаточно, чтобы за него можно было ухватиться. Алексей вцепился в гладкие края пальцами и начал тянуть его на себя. Цилиндр крепко сидел в земле, и Калинину пришлось раскачивать его из стороны в сторону.

— Выпусти море кровушки, сам в нем и захлебнешься!

Молодой лейтенант приложил ещё большее усилие. Цилиндр начал покачиваться и поддаваться. Алексей сделал последний рывок и вытащил на белый свет противотанковую гранату РПГ-41. На поверхности жестяной коробки, содержащей заряд, под словом «Правила», была описана инструкция по применению гранаты. Однако то, что показалось вслед за гранатой, заставило молодого лейтенанта закричать от ужаса. Недалеко раздался взрыв, и крик лейтенанта потонул в грохоте.

Он лежал за засыпанным землей окопе, который был разрушен и завален во время бомбардировки. Алексей продолжал кричать, даже когда грохот взрыва был отнесен ветром куда-то в сторону. Рукоять противотанковой гранаты, которую Калинин раскопал и вытащил из земли, сжимали мертвые пальцы неизвестного солдата. Мертвая рука торчала из земли, и было похоже, будто Алексей раскопал чью-то могилу.

Внезапно что-то загрохотало совсем близко, заставив Калинина вжаться в землю. Огромные гусеницы танка пролетели рядом, лязгая и разбрасывая перемешанные снег и землю. На какое-то мгновение над Алексеем, словно чудовище из древней сказки, вырос гигантский темный корпус. В глазах потемнело. Ему показалось, будто сердце перестало биться, а дыхание пропало. Страх, судорожный и всеохватывающий, накатился на молодого лейтенанта.

Темная тень, на несколько секунд накрывшая Калинина и дохнувшая на него холодом, слетела. Танк спешил к высоте, на которой засел храбрый красноармеец, и немца совершенно не интересовало застывшее среди снега тело лейтенанта, наушники шапки которого были не завязаны и торчали в разные стороны, словно у дворняги.

Алексей медленно вытащил гранату. Она была громоздкой и очень тяжелой, то и дело норовя выскользнуть из рук. Он попытался сосредоточиться и прочитать правила обращения с гранатой, но никак не мог свести видимые им буквы в слова.

Немецкий танк уже находился на пригорке и утюжил гусеницами окоп красноармейца. «Все, — подумал Калинин. — Этому храброму солдату пришел конец». Он с сожалением посмотрел на гранату в своей руке. Кольцо предохранительной чеки свободно покачивалось у основания ладони.

Танк съехал с пригорка. Калинин грустно вздохнул, глядя на исковерканный окоп, в котором находился солдат.

Немецкие танки прорвали оборону. Выстрелов уже не было слышно. Только грохот гусениц и рев моторов. Очевидно, танки преследовали цель захватить какой-то рубеж за позициями войск Красной Армии, поэтому они не задерживались на высоте и уходили дальше, сквозь деревню Ельцово.

Внезапно танк, утюживший пригорок с храбрым бойцом, загорелся. По быстро охватившему броню пламени, Алексей понял, что танк был поражен бутылкой с зажигательной смесью.

— Вот тебе, зверь неписаный! — раздался знакомый голос из окопа. Алексей быстро пополз в направлении пригорка. Он не мог сказать, какую преследует цель, но думал, что так необходимо. Пока он полз, новая реплика донеслась из окопа:

— Рви-ломай, вражья сила! Только нечистый дух сможет тебе помочь!

Этот голос… Он стал почти родным Алексею в этом адском грохоте немецких танков.

Калинин замер в каком-то десятке метров от красноармейца. Новый танк двигался на пригорок. Он объехал полыхающие машины, подбитые храбрым солдатом, и оказался рядом с огневой точкой. Очередь из пулемета начала хлестать по окопу, не давая солдату подняться и поразить танк. «Если у него вообще осталось чем можно поразить танк,» — подумалось Алексею.

Пулемет на мгновение замер, и как бы подменив его, выстрелило башенное орудие. Снаряд взорвался на стенке окопа. Землю и осколки отбросило в то самое место, где должен находиться солдат. Снова заговорил пулемет. «После такого обстрела никто не смог бы выжить», — вновь подумал Алексей, когда пулемет остановился.

Словно опровергая его мысли, из окопа донеслось очередное:

— Слабо щиплетесь, сволочи! Мне даже не щекотно!

Пулемет вновь начал работать. Калинин словно заново увидел в своей руке противотанковую гранату. В нем вспыхнул порыв, Алексей прополз пару метров по направлению к танку и остановился.

«А что, если танк переведет огонь на меня?» — внезапно пришла в голову предательская мысль. Он замер в нерешительности. Танк перестал стрелять и въехал на пригорок, чтобы снова перемять гусеницами укрепления и засыпать землей солдата. Он крутился на месте, съезжал и вновь налетал на окоп. Иногда его бок или незащищенная задняя надстройка поворачивались к Калинину. Всего несколько метров разделяли их, граната долетела бы до танка. Но Алексей даже не мог поднять руку, настолько велико было охватившее его оцепенение.

Танк оставил пригорок, считая свою миссию выполненной. Он свалил тоненькую березку и умчался, скрывшись между домами деревни. Некоторое время Алексей лежал не двигаясь. Затем, так же ползком он пробрался к окопу. Метрах в двух он остановился и, не в силах сдержать слезы, пополз обратно. Среди комьев земли он увидел безвольное тело, затянутое в морскую тельняшку, мирно закрытые глаза под белесыми бровями и крепко сжатые зубы, в которых были стиснуты ленточки от бескозырки, свалившейся с головы и лежавшей рядом.

Слезы лились по щекам, и Алексей, понимая, что это недостойно командира, однако был не в силах их остановить. Угрызения совести, настойчивые и мучительные, преследовали его. Он мог уничтожить танк и тем самым предотвратить гибель храброго красноармейца.

«Он был моряком! Черноморским морячком! Зубром соленым!» — пронеслось в голове у Калинина.

Алексей мог уничтожить танк, но что бы это дало ему? Следующая машина расстреляла бы Калинина или раздавила гусеницами. К тому же, танки все равно прорвали оборону. Это геройство было бессмысленным. Нужно сохранить свою жизнь, свои силы, чтобы противостоять фашистам в дальнейшем. И он сделал это.

Но тогда ради чего погиб бесстрашный моряк? Неужели, по рассуждениям Калинина и выводам, к которым он пришел, морячок погиб зря! Тогда почему он сражался с таким бесстрашием, зная, что погибнет? Разве он не понимал бессмысленность сопротивления? Выходит, не понимал. Выходит, что зря он погиб. Вот только не мог Алексей представить себе, четко помня, как отчаянно сражался морячок, что тот погиб понапрасну. У него была вера. И он держался за неё до конца так же крепко, как его зубы стиснули ленточки от бескозырки.

Иногда над головой проносились пули. Алексей вспомнил о приказе найти взвод, и ему неожиданно показалось, что он искал взвод в неверном направлении. Ему нужно двигаться в обратную сторону!

Сергей Вирский поднял голову. Бой закончился. Танки прорвались, но вражеской пехоты не было и в помине.

Он встал. Кружилась голова, и к тому же что-то тоскливо пело внутри. Похожее на женский голос. Барабанные перепонки медленно отходили от взрывов. Кажется, он контужен. Вирский опустился обратно на землю. Женский голос в его голове поутих, и Сергей было подумал, что тот наконец заткнется, но голос с новой силой возобновил пение. Вирский с силой сжал руками виски и возвел глаза к небу. Яркий солнечный луч прорезался сквозь серое марево облаков и осветил поле боя неподалеку. Вирский некоторое время сидел на снегу, разглядывая чудное зрелище, а потом пополз в направлении света. Он надеялся попасть в его область, но луч убирался.

Он не успел. Марево закрыло солнце и его лучи.

— Откуда ж я знаю! — закричал в трубку полевого телефона Боровой. Они пронеслись через наши позиции, даже не заметив нас… Да, одни танки, без пехоты!.. Как же их сдержать было!..

Он пригнулся. Несколько пуль просвистели над головой. Старенький политрук Зайнулов молча ждал окончания разговора командира роты.

— Как же я мог их сдержать! Батарею накрыло бомбардировкой. А танков было, наверное, столько, сколько у меня солдат в роте!

Он рассерженно бросил трубку.

— Одни идиоты сидят в штабе! — сказал он, повернувшись к Зайнулову. «Куда ушли немецкие танки?» Словно я бегал за ними!

— Мы оказались в окружении? — поинтересовался политрук. На его лбу, прорезая морщины, белел шрам уголком.

— Они там не знают. Они ни хрена не знают! — Боровой сделал нервную затяжку из папироски. — Ахметыч, будь добр, найди мне старшину.

Старенький политрук кивнул.

— Только осторожно, — предупредил Боровой. — Где-то снайпер работает. Береги себя.

Политрук снова кивнул и скрылся в окопах. Пробираясь между обвалившимися стенками, он столкнулся к незнакомым ему молодым лейтенантом, лицо которого было черным от грязи, наушники на шапке не были завязаны и торчали в разные стороны, глаза бегали, словно у пьяного, но пьян он не был.

— Извините меня, простите меня! — пробормотал лейтенант. — Вы не скажете, где первый взвод?

— Что? — не понял Зайнулов.

Не повторив вопроса, лейтенант припустил дальше. Зайнулов много чего поведал на своем веку, поэтому нисколько не удивился поведению лейтенанта и даже не пожал на это плечами. Осторожно, он продолжил пробираться по окопу в поисках старшины.

— Товарищ старший лейтенант! — удивился Калинин, увидев перед собой Борового. Он никак не ожидал, что снова вернется к командиру роты. Эта встреча выбила его из колеи. Он живо представил, как командир достает табельный пистолет и со словами — «Нашел ли первый взвод за минуту, добрый молодец?» — начнет и окончит трибунал.

— Ах, это ты! — коротко взглянул на него ротный. — Выжил, все-таки.

Калинин не мог произнести ни слова. Слова застревали во рту, словно колючки.

— Хреново наше дело. Танки прорвались, линия фронта неизвестно где! Полк то ли в окружении, то ли нет. Никто не знает.

— Я… — начал Калинин.

— Хорошо, что ты выжил, — произнес Боровой. — А вот бОльшая часть роты полегла… Наверное, придется отступать, раз танки порвали нас. В штабе пока не решили. Как чувствуешь себя?

— Мне было очень страшно, — честно признался Калинин. — Меня ударило, оглушило, отбросило…

— Это и называется мясорубкой! — сказал Боровой. — С боевым крещением тебя…

И ротный протянул руку молодому лейтенанту. Тот нерешительно пожал жесткую большую ладонь.

— Помню на Финской попали мы между двух огней, — продолжил Боровой, снимая каску вместе с ушанкой, и крепко вытирая платком пот с бритой головы. — Финны ударили с двух сторон из минометов и артиллерии. Мы ничего развернуть не успели, заняли лишь круговую оборону. Много полегло тогда… Вот тоже была мясорубка.

— Я не нашел первый взвод, — откровенно признался Калинин.

— Не мудрено было. Видал, под какую бомбежку попали!

Боровой поднял глаза, заметив кого-то над краем окопа. Он привстал.

— Семен, иди сюда! — крикнул он, махая рукой старшине.

На душе у Калинина полегчало. Ротный не сердился на него! Наоборот, даже был рад, что Алексей остался жив. Этот командир начинал нравится молодому лейтенанту. Вначале он казался суровым и даже слишком. Теперь Алексей понимал, что суровость Борового была вызвана предчувствием серьезного боя. Мясорубки, как он выразился.

…возьми-получи…

Просвистела пуля. Алексей уже перестал пугаться шальных пуль, как он это делал вначале боя. К тому же, Калинин был надежно защищен стенками окопа.

Боровой покачнулся. Алексей, удивленно подняв глаза на ротного, увидел, как тот неловким движением попытался ухватиться за край окопа, но рука соскользнула, и он повалился на землю. Из отверстия на виске Борового сочилась кровь. К ним уже бежали старшина и политрук. Алексей не мог найти слов, чтобы описать выражение на лице старшины, Семена Владимировича. Смесь боли и твердости, тоски и холода. Он оттолкнул Алексея и опустился на колени рядом с Боровым.

Глава 2

Вечер опустился рано и незаметно. Двигаясь по тропинке, вытоптанной в сугробе, Калинин миновал расположение второй роты и очутился перед блиндажом командира полка. Блиндаж сооружали наспех. Солдаты вырыли его в промозглой земле, уложили бревнами, спиленными в лесу неподалеку, и присыпали той же замерзшей землей. По идее, между бревнами и землей должен прокладываться слой мятой глины, толщиной сантиметров десять, но за её отсутствием слой не уложили. Алексей коснулся ладонью среза ствола и вдохнул аромат ели. Это был единственный за сегодняшний день естественный запах, после вони сгоревшей взрывчатки, пылающего топлива и брони.

Калинин преодолел внешнюю дверь и оказался в тамбуре. Нерешительно он постучал во внутреннюю дверь.

— Заходите! — раздалось изнутри.

Алексей открыл дверь и вошел в блиндаж. Тесное пространство помещения должно было освещаться из маленького окошка. Но на улице вечерело, и сквозь него свет не поступал. Поэтому в углах блиндажа стоял сумрак, и лишь посредине он развеивался светом керосиновой лампы. Покатый потолок изнутри был проложен ветвями деревьев. В углу пыхтела маленькая печь, благодаря которой в блиндаже стояло тепло, и создавался какой-то домашний уют.

Алексей расправил воротник, потому что ему сделалось жарко.

Посредине стоял стол с разложенной картой. Так, в общем-то, и представлял Алексей обстановку в блиндаже командира полка. Именно стол, на котором разложена карта. Рядом со столом, вытянув ноги и, положив их одну на другую, сидел статный командир с красивым лицом и седыми висками. Алексей попытался сосчитать «шпалы» в его петлицах, но из-за полутьмы, стоящей в блиндаже, и слабого зрения определить звание он мог. Мать настойчиво советовала взять с собой очки на фронт. Но Алексею не хотелось в среде своих подчиненных получить прозвище «очкарик», да и вообще в чем-то казаться слабым. Хотя, в своем первом бою…

— Не напрягай зрение, парень, — произнес командир. — Я в звании подполковника.

Голос его был бархатным и мелодичным. Очень приятным. Под его ладонью на столе лежала толстая книга в массивном кожаном переплете. Странная книга. Очень похожа на старинную, судя по истертому корешку.

— Лейтенант Калинин по вашему приказанию прибыл!

Он терялся в догадках, зачем его вызвал командир полка. Быть может, кто-то доложил подполковнику, что Калинин проявил нерешительность в первом бою, и сейчас его накажут. Но, похоже, ругаться никто не собирался.

— Плохо видишь? — спросил подполковник.

— Вдаль плохо вижу, — спотыкаясь, произнес Калинин. — Близорукость.

— Почему очки не носишь?

Алексей опустил глаза.

— Считаешь, что будешь казаться в них слабым? — спросил подполковник. Он так и сидел перед Калининым, вытянув ноги вперед, словно отдыхая после долгой ходьбы. — Брось. Очки необходимы, если ты плохо видишь. И поверь мне, всем вокруг тебя глубоко наплевать — в очках ты или без. Характер человека проявляется вне зависимости от этого обстоятельства.

Подполковник кашлянул, прочищая горло.

— Где ты учился до войны?

— В Московском университете.

— На каком факультете?

— На историческом. Кафедра истории славян.

— И что же ты изучал в истории славян?

— У нас ещё нет специализаций, но лично мне нравиться история дохристианских религий. Так же, я немного увлекаюсь этнографией, а именно сказаниями и былинами. Сказками.

— Сказочник, — произнес подполковник.

— Что, простите? — не понял Калинин.

— Ничего.

Командир снял одну ногу с другой и согнул её в колене. Вторая нога так и осталась выпрямленной. Алексей внезапно понял, что подполковник вытянул ноги вовсе не из-за того, что устал после ходьбы. Вместо одной ноги, той, которая так и осталась не согнутой, у него был протез.

— Трудно пришлось в первом бою? — спросил подполковник.

— Да, — откровенно ответил Алексей. — Очень.

— На твоих глазах погиб командир роты Валерий Боровой?

— Так точно. Но я его почти не знал.

— Это был отличный командир. Я вместе с ним на Финской воевал… Хм… В общем так, Алексей! Немецкие танки прорвали нашу оборону, и вышли к реке Луговая. Мы остались за пределами котла, а в окружение угодили наши северные соседи. Туго им придется…

Подполковник с трудом встал. Хромая, он сделал несколько шагов по земляному полу блиндажа.

— У нас имеются серьезные проблемы с командным составом в частях. Острая нехватка офицеров. Вместо лейтенантов взводами уже давно командуют сержанты. Ваша рота попала на самое острие немецкой атаки и понесла серьезные потери. Вместо трех полноценных взводов мы с трудом сформировали два.

Алексей напряженно ждал, не понимая, к чему клонит подполковник.

— Лейтенант Калинин, вы назначены командиром роты вместо старшего лейтенанта Борового.

Легкий озноб прошил Алексея, ему внезапно сделалось тяжело дышать.

Это невозможно! Его поставили командовать ротой, а он даже не управлял и взводом. Более того, он даже не нашел свой взвод!

Рота. Пусть и неполная. Это сколько же человек! Ими надо управлять, отдавать приказы, кормить, вести за собой… За всю свою жизнь Алексей мог командовать лишь своей собакой, которая полтора года назад умерла от старости…

Рота.

Подполковник взял его за руку, и Алексей понял, что едва не потерял равновесие и не свалился в обморок.

— Я… я не смогу… — спотыкаясь, произнес Калинин.

Подполковник заглянул в его глаза. Зрачки командира были расширены от недостатка света в блиндаже.

— Мы не спрашиваем солдата — может ли он брести по грудь в снегу, может ли он держать оборону под сумасшедшим напором противника, может ли он спать на морозе в минус двадцать пять градусов. Мы не спрашиваем солдата, мы отдаем приказы, а он должен их выполнить. Я не спрашиваю тебя — можешь ли ты командовать ротой. Я приказываю.

— Это огромная ответственность… за людей!

— Именно это и есть твоя основная задача, как командира роты.

— Я не знаю… Я боюсь вас подвести…

— Это очень хорошо. Значит, ты будешь стараться, чтобы не подвести меня.

Подполковник вернулся к своему столу. Встав к Калинину спиной, он прикоснулся к толстой странной книге, отстегнул старомодный фиксирующий ремешок и раскрыл её. Из-за спины подполковника Алексей не видел, что содержится на страницах.

— У нас очень мало времени, ротный Калинин, — сказал он, делая акцент на обращении. — Завтра утром ваша рота отделится от батальона и выдвинется в район деревни Потерянная. На расстоянии двадцати километров от неё на северо-западе расположен холм Черноскальный. Вам необходимо уничтожить противника и занять холм. Оперативные карты вам передадут завтра на рассвете. Тогда же получите сухой паек на три дня и боеприпасы.

Алексей не мог подобрать слов и не мог найти в себе силы, чтобы отказаться от должности командира роты. Он не сможет управлять солдатами! Он не справится! Как подполковник может приказать ему захватить высоту, когда Алексей побывал всего лишь в одном бою, да и то в качестве наблюдателя.

— Там много немцев? — делая судорожные глотки, спросил он. — Я не слишком силен в тактике.

— Все приходит со временем. И тактические умения тоже. Немца там немного, но задание предстоит сложное.

Калинина шатало, но он попытался взять себя в руки.

— Задание ясно! — нарочито громко произнес он, приложив руку к виску. — Разрешите идти?

— Разрешаю, — ответил подполковник. — Не стоит бояться. Вы справитесь. От вас будут зависеть судьбы многих людей. Я повторяю — многих. И не бойтесь роты. У вас отличные солдаты. А старшина Семен Владимирович лучший!

Подполковник замолчал, о чем-то задумавшись, а затем произнес:

— Да, и ещё одно. Если вдруг возникнет ситуация, когда багаж знаний и ум тебе не помогут. Если вдруг случится такое, что ты в отчаянии подумаешь — я не знаю, как поступить! Просто скажи «вакчела»!

Калинин удивленно поднял вверх брови. Он посмотрел на красивое лицо командира и переспросил, полагая, что ослышался:

— Вакчела?

— Ты увидишь истинную силу слова, — сказал подполковник.

Алексей вылетел из блиндажа, захлопнул за собой наружную дверь и прислонился к ней спиной. Сильно кружилась голова.

…сгинул, проклятый! получи дулю!..

Ему не справиться. Он не сможет управлять ротой. К тому же, он должен уметь воевать. А Алексей умеет только читать по-древнеславянски и, сидя в библиотеке, с наслаждением впитывать историю религий.

На небе появилась луна, и высыпали звезды. На нетвердых ногах Алексей двигался мимо костров, вокруг которых расположились солдаты. Он снова искал, но уже не свой взвод, а свою роту.

«Они не будут слушать меня, они не будут подчиняться. Будут плевать в мою сторону, и кидаться скверными словами, — по пути думал Калинин. — Я могу быть вежливым, терпеливым. Но я не могу наказать человека. А настоящий командир должен уметь делать это. Я не смогу повести за собой в атаку, если это потребуется, и я не знаю, что сказать умирающему бойцу…»

Под вечер мороз крепчал. В тонкой шинельке было холодновато. Наушники шапки Калинин опустил сразу после боя. А точнее, после гибели Борового.

Кажется, он уже должен находиться в расположении роты. Алексей решительно направился в сторону группы солдат, греющихся у костра.

— …, а он смотрит на меня ошалелыми глазами и кричит: «Магазин давай, мать твою!» Весь изматюгался, а магазин-то у него в руках!.. рассказывал один из солдат. Алексей около минуты мялся, стоя рядом и не решаясь прервать речь красноармейца. Наконец, поймав паузу в рассказе, он спросил:

— Извините, скажите пожалуйста, это третья рота?

— А зачем тебе? Ты кто? Может, вражий шпион?

Неожиданный и громкий хохот солдат напугал Калинина, заставив его втянуть голову. Солдаты хохотали так неистово, что у некоторых вываливались самокрутки изо рта.

— Нет, — тихо произнес Алексей. — Я новый командир третьей роты.

Солдатский хохот словно отрезало. В наступившей тишине кто-то удивленно присвистнул.

— Вместо Борового, что ль?

— Да.

Из группы солдат поднялась могучая фигура.

— Сержант Ермолаев, командир первого взвода, — низким голосом произнес красноармеец, неуклюже отдавая честь. — Вы в третьей роте, товарищ лейтенант.

«Вот я и нашел первый взвод», — попутно подумал Калинин. Алексей молчал, не зная, что сказать, что спросить и вообще — что ему нужно.

— Вам, наверное, к Зайнулову, политруку, — произнес сержант Ермолаев. — Он у того костра.

Мелким, почти семенящим шагом Алексей приблизился к костру, возле которого из плоских жестяных котелков ужинали три человека. Алексей открыл для себя, что всех троих он уже знает. Невысокий старшина Семен Владимирович, политрук Зайнулов и украинец, который во время боя советовал Калинину лежать боровом и не хрюкать.

— Здравствуйте, — произнес Алексей.

— Ох, приветик, герой! — расплылся в улыбке украинец. — Живой, что ли?

— Присядьте, товарищ лейтенант, — спокойно предложил старенький политрук Зайнулов. — Поужинайте.

— Спасибо, — ответил Алексей, так и оставшись на ногах. Он смотрел на старшину, который сидел к нему спиной и даже не собирался повернуться к Калинину, словно тот был совсем ему не интересен.

— Ты, кажись, у командира полка побывал, — произнес украинец. — Не ведаешь, кого командиром роты назначили?

На какое-то мгновение ответ застрял в устах Калинина.

— Меня.

Старшина вскочил так резко, что Алексей отпрянул. Острый взгляд уперся ему в лицо.

— Ты?! — Алексей не смог сдержать напористый взгляд и отвел глаза. Да ты даже свой взвод найти не смог!

— Он вон там! — пряча глаза, показал пальцем Калинин.

— Какой из него, нахрен, командир! — воскликнул старшина, уже обращаясь к Зайнулову.

— Семен, остынь, — холодно приказал политрук.

Старшина сжал губы и запустил свой котелок куда-то в темноту. Алексей посмотрел на украинца и уловил в его взгляде жалость.

— От нас мокрого места не останется, если ротными будут ставить таких вот сопляков! — словно выплевывая слова, хрипло воскликнул старшина. — Он положит роту в первом же бою, а потом будет оправдываться, что слишком молод для такой должности…

Калинин не знал, куда спрятать глаза от стыда. Ему было неудобно, когда говорили о нем в его присутствии, а уж когда о нем говорили в оскорбительном тоне — он и вовсе не знал, куда деться.

— Семен, ты обязан подчиняться приказам, — сказал политрук. — Значит, командование полка считает это назначение правильным. С горы всегда виднее, чем с подножья…

Старшина резко повернулся.

— Даже не хочу даже слышать про тех, кто на горе, Зайнулов! Они смотрят только вдаль и своих людей считают пешками у себя под ногами.

Полагая, что он высказал все, старшина решительным шагом скрылся в темноте.

— Не обижайтесь на старшину, товарищ лейтенант, — произнес политрук. У него случилось личное несчастье. Как вас зовут?

— Калинин. Алексей.

— Так не пойдет, — нахмурившись, сказал политрук. — Вы не в школе. Нужно по имени-отчеству. Меня, например, зовут Рахматула Ахметович Зайнулов. А вас?

— Алексей Витальевич, — робко произнес Калинин.

— Привыкайте, Алексей Витальевич. Вы командир роты, и негоже солдатам называть вас Лешей. Если установите панибратство, вы не сможете отдать приказ.

Алексей усвоил для себя ценный совет политрука.

— Николай Приходько, — сказал украинец, протягивая руку. Алексей пожал её. — Из огня, да в полымя. По моему разумению, тот утренний бой легче будет, нежели ротой командовать. Если честно, ни за что бы не поменялся с вами местами. По мне, лучше отвечать за самого себя.

— Вот и отвечай за себя, а язык на привязи держи, — одернул украинца Зайнулов. — Больно он у тебя длинен.

— У меня и язык длинный, — улыбнулся Приходько, — и руки, и все что ниже…

— Иди в роту! — оборвал его политрук. — Скажи командирам взводов, чтобы ребят построили.

— Эх… — с улыбкой вздохнул Приходько, слегка огорченный тем, что ему не дали высказаться. Он выскреб ложкой котелок, засунул её в рот, затем, не вынимая ложки изо рта, прицепил котелок к поясу. Потом все-таки вытащил ложку, поднял её, чтобы сопроводить жестом какую-то фразу, но Зайнулов так строго посмотрел на него, что Приходько невольно ретировался.

— От роты осталось сорок три человека, — произнес политрук. Ему было уже много лет, языки пламени бросали отблески на нерусское лицо, изъеденное морщинами. В уголке лба виднелся шрам. — Мы сформировали два взвода по два отделения. Первым взводом командует сержант Ермолаев, вторым — сержант Калугин. Ребята хорошие, на них можно положиться. Всех раненых отправили в госпиталь… Что еще? Из оружия уцелело четыре противотанковых ружья ПТРС по ружью на отделение, два пулемета ДП и один «Максим». Имеется несколько пистолетов-пулеметов Шпагина. В основном солдаты вооружены винтовками Мосина и карабинами.

— Кажется, что оружия не так много.

— Вы правы, Алексей. Мы пытались пользоваться немецким, но трофейный «шмайсер» хоть и удобен, но на морозе ненадежен. Вот… Что ещё сказать?

Алексей давно хотел сообщить о задании. Он подумал, что сейчас наиболее удачный момент.

— Нам приказано выступить завтра на рассвете и, совершив переход, занять холм Черноскальный.

— Приказано — займем, — пожал плечами политрук. — Пойдемте, кажется, рота уже построилась.

Рота выстроилась в шеренгу. Зайнулов подвел Калинина к костру, чтобы в свете его солдаты могли разглядеть нового командира. Алексей заметил в голове строя старшину и командира первого взвода Ермолаева. Старшина не смотрел на лейтенанта.

— Смир-но! — не чеканя слово, а как-то обыденно скомандовал старшина. — Товарищ лейтенант, третья рота по приказу построена.

Алексей уловил во фразе заминку. Ему показалось, что старшина хотел сказать, «по вашему приказу», но выпустил неподходящее, по его мнению, слово. «Что ж, — подумал Алексей, — Действительно, не я отдавал приказ».

Вперед вышел Зайнулов.

— Я вас, ребятки, долго задерживать не буду. — Он кашлянул в варежку. — Но то, что я скажу — сказать надо сегодня, чтобы вы слухи не распускали. Приказом командования полка на должность командира роты назначен лейтенант Калинин Алексей Витальевич.

Он повернулся к Калинину.

— Вы должны что-то сказать им.

— Я не знаю — что.

— Расскажите, чего вы хотите достигнуть в роли командира и чего хотите добиться в организации роты.

— Я даже не думал об этом! Я до сих пор не отошел от назначения! яростно зашептал Алексей.

— Но о чем-то вы думали, когда вас направили сюда командиром взвода! Не могли же вы явиться сюда с пустой головой?

Алексею опять стало стыдно. Он не думал о том, как поведет себя в роли командира взвода, когда отправлялся на передовую.

— Что-то произнести вы должны, — настаивал Зайнулов. — Расскажите хотя бы о себе.

Немного подумав, Алексей кивнул. Ладонью политрук указал Калинину, куда нужно встать. Новоявленный командир роты вышел вперед.

Десятки лиц красноармейцев были устремлены на него. Усталые, суровые, прожженные порохом войны. Он был младше любого из этих бойцов, но, по стечению обстоятельств, он стал их командиром. Алексей смотрел на эти лица, ожидающие первых слов лейтенанта, и чувствовал, что не может произнести заготовленные фразы.

— Может, спать пойдем? — воскликнул кто-то из первого взвода, и по рядам прокатились смешки.

— Команды трепать языком не было! — басовито прикрикнул командир первого взвода. Ермолаев, вспомнил Алексей. Вновь воцарилась тишина, нарушаемая лишь потрескиванием поленьев в костре и далекими раскатами взрывов. Алексей был благодарен Ермолаеву.

— Меня зовут Алексей… то есть, Алексей Витальевич Калинин, нерешительно начал он. — После школы я поступил на исторический факультет Московского университета. У меня очень интересная специальность. История славянских народов. Если бы вы знали, насколько велико наследие славян! А как интересна дохристианская религия, которая впоследствии была предана анафеме. Все, что осталось от неё — это народные былины и сказки…

— Кххмм!.. — кашлянул в рукавицу Зайнулов, предостерегая лейтенанта. Калинин остановил речь.

— Сказочник! — иронично заметил кто-то из рядов. Солдаты было засмеялись, но улыбка замерла на их устах под пристальным взором политрука. Алексею показалось, что это сказал Приходько.

Внезапно он понял, что следует произнести.

— Нам приказано завтра на рассвете выступить в район деревни Потерянная, а оттуда совершить бросок к холму Черноскальный! Предстоит серьезный бой. Я думаю, вам следует хорошенько отдохнуть, чтобы с утра быть готовыми к походу.

— А мы всегда готовы! — крикнул кто-то из рядов. Теперь Алексей точно видел, что это Николай Приходько. — Мы же как пионэры!

Строй тихо развеселился.

— Товарищ лейтенант! — крикнул ещё кто-то. — А что это у вас на верхней губе? Так это же у вас молоко ещё не высохло!

Общение с красноармейцами начинало выходить из-под контроля. Обычно, окрика старшины Семена Владимировича было достаточно, чтобы прекратить это веселье. Но сейчас старшина молчал и в каком-то забытьи смотрел мимо нового командира.

— Старшина! — крикнул ему Зайнулов, подразумевая, что тот должен выполнить свою функцию. Но Семен перевел на него взгляд, словно только очнувшись, слегка кивнул головой, как бы самому себе, и рявкнул:

— Рота, вольно! Разойдись!

Ровные шеренги рассыпались мигом. Солдаты расходились, и в темноте было невозможно вернуть их обратно. Некоторые проходили мимо Калинина, похлопывали его по плечу, что-то говорили — иногда панибратское, иногда дерзкое. Алексей, поникнув, смотрел на языки пламени.

— Они устали сегодня, — оправдываясь за солдат, произнес Зайнулов. Бой выдался тяжелым. Многие их друзья погибли, поэтому они пытаются выместить горечь. Отсюда эти шуточки, хихоньки… У вас тоже выдался трудный день, Алексей. Идите спать.

Калинин кивнул, и вытер нос рукавом шинели. Зайнулов растворился в темноте, а Алексей думал о том, что ему не удастся стать командиром роты. Его представление бойцам прошло так плохо, что в дальнейшем это может повлиять на отношения молодого лейтенанта и роты.

Последний походящий мимо солдат похлопал его по плечу. Это был Николай Приходько.

— Что-то ты погрустнел, сказочник! — как всегда с улыбкой произнес он. — Я знаю, как тебя развеселить. Держи!

Алексей протянул ладони и получил в них горячий котелок. В ноздри ударил ароматный запах перловой каши.

— У меня даже нет пистолета, — отрешенно произнес Калинин. — У меня даже нет ложки.

— Держи! — сказал Приходько, протягивая свою. — Пистолет будет потом.

— Спасибо вам, — с благодарностью глядя на Приходько, произнес Алексей.

— Только, ради бога, не надо цветов и медалей! — ответил Николай, и скрылся в темноте, вслед за остальными. Алексей опустился на снег и, терзаемый обидными мыслями о своих командирских способностях, начал поглощать кашу. Мимо него, скрипя валенками по снегу, прокрался горбившийся неуклюжий красноармеец, у которого была настолько короткая шея, что она, казалось, попросту отсутствовала. В руке красноармейца покачивалась керосиновая лампа.

Этот танк был подмечен Фролом Смерклым ещё во время боя, когда выстрел из противотанкового ружья разорвал его траки. Танк стоял целехонький, только правая гусеница была распущена и утопала в снегу. Экипаж танка срезало очередью из пулемета при попытке выбраться из покалеченной машины. Больше никто к танку не приближался.

— Иван, — окликнул Смерклый командира взвода коренного сибиряка Ермолаева, как только старшина скомандовал «вольно!».

— Чего тебе?

— Слышь, сержант, одолжи лампу керосиновую. — Смерклый был родом из-под Вологды, где в маленькой деревеньке прошли сорок два года его нудной крестьянской жизни. Его однообразная и окающая речь частенько раздражала сослуживцев, а прижимистая натура сделала изгоем во взводе. Но Ермолаев держался со всеми ровно, стараясь никого не выделять, быть может, из-за своих представлений о том, каким должен быть командир, но, скорее всего, из-за миролюбивого характера.

— Зачем она тебе понадобилась?

— Надо мне. — Фантазии Смерклого не хватало, чтобы придумать какую-нибудь правдоподобную ложь. — Надо… По нужде мне надо…

Ермолаев усмехнулся.

— Ежели каждый по нужде будет с керосиновой лампой ходить, то керосину со всего полка не хватит! Да возьми, мне не жалко!

Добыв лампу, Смерклый обходными путями, чтобы его никто не увидел, направился к танку. Он прошел мимо нового командира, который с задумчивым видом поглощал кашу из плоского походного котелка. Фрол усмехнулся про себя. Ишь! Нашли командира! Только от мамки оторвали, а уже — командир роты!

Темная громадина танка выросла перед ним. Фрол остановился. От танка шел сильный запах масла и бензина. Смерклый зажег лампу и осветил пространство перед собой. Из темноты проступил огромный фашистский крест, выведенный на борту.

— Господи! Царица небесная! — промолвил Смерклый, отшатнувшись. Намалюют чертовщины разной, аж ночью ходить страшно!

К ночи морозец крепчал. Смерклый потуже запахнул шинельку и, стараясь не разбить лампу, неуклюже стал взбираться на танк. Люк на башне был открыт. Прежде, чем лезть в него, Фрол посветил вовнутрь. Скупой свет выхватил из темноты торчащие рукояти управления и стреляные гильзы на полу.

Фрол понюхал воздух. Чужой запах. Не русский, какой-то. Порох, конечно, везде пахнет одинаково, но кроме него обоняние Смерклого ощущало другой запах. Непривычно.

По маленькой лесенке, Фрол стал спускаться вниз. Коснувшись пола, он задел ногой гильзы. Те покатились и зазвенели. Смерклый замер, сделавшись похожим на статую.

Находиться в танке при свете керосиновой лампы было страшно. Снаружи завывал ветер, на сознание давила тесная обстановка и совершенно непривычный запах.

Бормоча что-то под нос, Смерклый стал рыскать по кабине танка. Вымазав шинель машинным маслом, он ощупал все, до чего дотянулись руки. Мимолетом посмотрев выставленную фотографию молодой немки, он кинул её на пол, под ноги. В одном темном уголке он обнаружил жестяную коробку. Опустившись на сиденье водителя, он повесил керосиновую лампу на какую-то рукоять и стал вертеть коробку в руках.

Там находилось нечто очень интересное. Смерклый несколько раз потряс коробку, слушая, как её внутренности гремят и перекатываются, но открыть коробку не получалось. Она закупоривалась крышкой, которую нельзя было подцепить ни ногтями, ни перочинным ножом. Фрол несколько минут вертел коробку в руках, пока не обнаружил сбоку маленькую защелку.

— Ироды фашистские, — пробормотал со злостью Смерклый, и, скинув защелку, распахнул крышку. Глаза его разбежались от того обилия, которое оказалось внутри.

Смерклый наткнулся на сухой паек танкиста. За те двадцать лет, что он пробатрачил в колхозе, вспахивая и сея пшеницу, продукты в таком оформлении он никогда не видел. Фрол вытащил на свет керосиновой лампы банку рыбных консервов, ещё одну банку, на которой были нарисованы сосиски. За ними последовали пачка изюма, пакетик леденцов, сыр в непромокаемой упаковке, баночка с джемом. Упаковку с галетами Смерклый раскрыл, и, попробовав одну, сморщившись, выплюнул. На пол, в мусор, полетела вся упаковка.

После этого он вытащил плитку шоколада. Отломив приличную часть, Фрол целиком засунул её в рот и стал смачно жевать. Липкая шоколадная слюна потекла по подбородку.

На дне жестяной коробки лежали семь папирос и две сигары. Папиросы и одну сигару Смерклый засунул в карман гимнастерки. Вторую он взял в рот и стал прикуривать от керосиновой лампы. Изрядно намучившись и потратив минут пять, Смерклый так и не сумел раскурить её. Надеясь, однако, сделать это в дальнейшем, он спрятал сигару все в тот же карман.

Он сложил продукты обратно в коробку и сунул её в свой вещевой мешок. После этого тихо выбрался из танка и направился в расположение роты.

— Лейтенант Калинин?

Алексей с трудом разлепил глаза. После напряженного дня и горячей каши его сморил сон. Он так и уснул, сидя на снегу.

— Да! — ответил Калинин, обнаружив перед собой морду лошади. Это ему снится, или с ним действительно разговаривает лошадь?

— Здравия вам! — Рядом с лошадью стоял солдат. — Меня прислали из штаба.

Не дождавшись ответа, он стал сгружать с лошади какие-то вещи. Калинин поднялся, зевнул и посмотрел на часы. Еще только восемь вечера! Кругом стояла непроглядная темнота, лишь в некоторых местах разгоняемая догорающими кострами.

— Вас сегодня назначили командиром роты, — говорил солдат. — Вот, вам положена овчинная шуба.

Алексей с удивлением принял большой тулуп с теплым мехом. Морозец подбирался градусам к двадцати и этот тулупчик не будет лишним для молодого лейтенанта Калинина.

— Ваша портупея и командирский планшет, — сказал солдат, протягивая их. — В планшете находится карта местности с указанием района выдвижения роты. Вот здесь распишитесь, что получили.

Алексей черкнул свою роспись «Кал» на протянутом листке и принял в руки планшет.

— Вот там валенки. Они будут полезнее сапог.

— Спасибо.

— Не за что… — Он вытащил что-то из сумки, висящей боку лошади. Держите. Ваш командирский ТТ.

Алексей принял в руки длинный пистолет в кобуре.

— Вроде все, — сказал солдат. — Сухой паек на два дня и боеприпасы для роты будут утром. Если что забыл для вас — принесу тоже утром. Да…

Он вытащил все из той же сумки три фляги.

— Возьмите. Норма на день.

— Что это? — недоуменно спросил Калинин.

— Спирт.

— Зачем? — не понял Алексей.

— Да уж без пользы не останется, — подмигнув, ответил солдат. — Без этого тяжело будет вашим бойцам в атаку идти.

Он причмокнул губами, подбадривая лошадь, и уже собирался уходить, но Алексей остановил его.

— Мне нужны гранаты, — сказал он.

— Зачем они вам? Они вам не положены.

— Как же я буду воевать без гранат?

Порученец едва сдержался, чтобы не рассмеяться.

— Вы — командир. Ваша обязанность командовать, а не гранатами бросаться.

— Дайте мне пару. Я вас очень прошу!

Порученец устало посмотрел в глаза молодому лейтенанту.

— Бог с вами! — Он снял с себя тряпичную сумку. — Возьмите мои. Там пара «лимонок». Запалы отдельно лежат в специальном карманчике.

Калинин принял сумку, как святыню.

— Теперь все? — спросил солдат. — Тогда, удачи!

Глядя на удаляющего в темноту солдата, Алексей накинул на себя матерчатый ремешок сумки с гранатами.

Глава 3

Рота отделилась от полка в восемь утра, когда солнце только начало подниматься над заснеженными полями. Солдаты двигались единой колонной по протоптанной дороге. Впереди шли Калинин с политруком, чуть позади старшина. Последней в колонне плелась лошадь по кличке Дуня, которая кроме припасов для себя, везла на санях два пулемета ДП и пулемет «Максим».

Дивизия то ли перегруппировывалась, то ли отступала. Пару раз рота пересекалась с другими частями, с колоннами автомобилей и однажды красноармейцам даже пришлось помогать вытаскивать санитарную машину, провалившуюся в сокрытую снегом яму.

Они двигались по стрелкам, указанным на карте. Алексей пока мало понимал в обозначениях, поэтому карту в основном читал политрук, долго и терпеливо объясняя каждую мелочь.

Часам к десяти рота осталась одна. Больше не было видно ни грузовиков, ни лошадиных повозок, ни солдатских шинелей, кроме своих собственных.

Мороз стоял около десяти градусов. Алексей ещё вечером надел овчинный тулуп, и нисколько не замерз, ночуя первый раз на снегу. Однако истинную ценность этой одежды он почувствовал утром, когда, поднявшись, обнаружил, что бойцы роты одеты кто в шинель, кто в телогрейку. Овчинные тулупы были только у командиров взводов и политрука (старшина, почему-то ходил в простом ватнике, хотя, Алексей был уверен, что ему тоже полагается шуба). В овчинном тулупе Калинин почувствовал себя увереннее, в соответствии с должностью командира роты.

Около одиннадцати рота вышла на окраину деревни Потерянная.

— Все правильно, как и указано на карте, — сказал Зайнулов.

— А разве в карте может быть что-то не так? — спросил Калинин.

— Бывает частенько.

Деревня была обычной. Около десятка старых почерневших изб, образующих единственную улицу. Бойцов встречали старухи в потрепанных и заштопанных тулупах, голова каждой была повязана шерстяным платком так, что из лица был виден только кончик носа.

— Полагаю, нужно сделать в деревне привал, — подсказал Зайнулов. Дунул ветер, и где-то одиноко ударил колокол. — Возможно, нас покормят… Хотя, глядя на этих старух, думаю, что кормить придется их.

— Здравствуйте, — обратился Калинин к ближайшей местной жительнице. Ему показался интересным способ укладки головного платка. Совсем не такой, как он видел раньше в деревнях. Возможно, в этой области платки женщины завязывают именно таким образом. Интересная особенность.

— Здравствуй, сынок. Куда путь держите?

— Здорово, мать! — вклинился в разговор старшина. — Можно мы в ваших избах отдохнем?

— Очень невежливо, что он ей не ответил, — прошептал Калинин политруку.

— А ты бы рассказал им, куда мы идем? — спросил Зайнулов. — Семен Владимирович правильно поступил, он перевел разговор в другое русло. Поучись у него.

— Да мы не против, — отвечала старуха старшине. — Только покормить вас нечем.

— Ничего, мать, у нас свои продукты пока есть, — ответил Семен Владимирович.

— Слышьте, сынки, — сказала вдруг старуха. — Не через Полыновскую балку идете?

Алексей было хотел достать карту, но старшина продолжал разговор.

— А в чем дело-то?

— Немец прошел в ту сторону. Много немца.

Семен сразу посерьезнел.

— Насколько много? Как нас?

— Даже побольше. И лошадей много, и оружия всякого. Они южнее прошли, мимо деревни, но мы все видели.

— Глазастые вы!

Алексей все-таки достал карту. Стрелка, по которой они должны были двигаться, пересекала луга под названием Полыновские. Снова от порыва ветра где-то ударил колокол. Политрук поднял глаза от карты и посмотрел на старшину, едва заметно кивнув. Старшина закусил губу и перевел взгляд на заснеженную равнину за домами. Пока тот думал, пока Зайнулов с озабоченным видом вытирал лоб, Алексей увидел интересную вышивку на платке, которым старуха повязывала голову.

Край платка покрывал сложный узор, который когда-то был красным, а теперь выцвел от времени. Алексею было трудно разобрать орнамент на повязанном платке, но он мог утверждать, что узор был в некотором роде удивительным, непохожим на узоры других русских деревень.

— Рота! Разойдись! — скомандовал старшина. — Мать, примите ребят.

Старушка кивнула и отошла к другим жительницам деревни Потерянная, собравшихся возле одной избы. Калинин, Зайнулов и старшина остались одни.

— Немца тут никак быть не должно, — сказал старшина. — И уж тем более, нам нельзя двигаться вслед за ним.

— Вы хотите сказать, что мы не выполним приказ? — произнес Калинин.

— Мы не владеем оперативной обстановкой! Наличие немцев в этом районе свидетельствует о вероятном прорыве. В этом случае мы запросто можем оказаться в окружении, когда подойдем к Черноскальной высоте.

— Мы должны выполнять приказ! Это приказ командования!

— Мы тоже командование. Надо учитывать оперативную обстановку, а не слепо следовать приказам!

— Приказ нельзя обсуждать! — не унимался Калинин.

— Семен, — вступил в разговор Зайнулов. — Лейтенант прав. Нельзя просто так вернуться обратно. При дальнейшем продвижении будем вести себя осторожно. Когда тронемся в путь, вышлем вперед разведчиков.

— Не нравится мне все это, — произнес старшина и решительным шагом покинул их. Алексей посмотрел на политрука.

— Это плохо, что немцы прошли в том же направлении? — спросил он.

— Да. Мы не знаем их цель. Они могут помешать нам выполнить основную задачу. Кстати, давно хотел спросить. Почему мы должны занять этот холм? Почему в таком отрыве от остальных войск? Если мы его займем, как долго его придется удерживать?

— Я не знаю.

— Вам не говорил об этом подполковник?

— Нет.

— И вы не спросили?

— Я просто не думал об этом.

— Теперь есть время, чтобы подумать. — И политрук покинул Калинина, вслед за старшиной. Алексей некоторое время стоял, размышляя. Старухи разошлись. Красноармейцы разбредались по избам, чтобы последний раз понежиться в тепле, пообедать и продолжить путь по заснеженным дорогам.

Алексей Калинин посмотрел на ближнюю к нему избу.

— Ух ты! — пробормотал он, подходя к ней.

Изба вроде ничем не отличалась от тысячи других, разбросанных по средней полосе России. Рубленный дом с покатой крышей, три окна на фасаде, сплошь обрамленные сложным узором. Ничего особенного. Но глаз Алексея тотчас уловил маленькие странности.

Обычный крестьянский дом до нашего времени сохранил в себе языческую заклинательную символику, при помощи которой жильцы старались обеспечить сытость и тепло, безопасность и здоровье, пытались защитить себя от нашествия злых духов. Эта заклинательная символика сплеталась в единый образ мироздания. Обычно, на фасаде русской избы при помощи изощренно выпиленных досок, закрывающих фронтоны и углы — изображались небеса и ход солнца. С крыши спускались деревянные «полотенца», на которых помещалось изображение светила. В центре ставили громовой знак — круг, разделенный на сектора — символ Рода или Перуна, оберегавший дом от попадания в него молнии. Щипец крыши обычно украшал конек.

Здесь, на фасаде этой старой избы изображения солнца отсутствовали. Не было и стандартного «конька», при помощи которого люди просили покровительства у могучего светила. Кругом были волнистые линии и переплетающиеся волнистые узоры — и вокруг окон, и по краям крыши, и на углах избы. Даже маленькое окошко на чердаке было выполнено в форме волны. На гребне избы вместо «конька» висел потрепанный и выцветший флаг. Когда-то он был голубого цвета, но сейчас голубой цвет остался только по краям. Ветра не было, и флаг висел сложенным. Какой-то символ был изображен на нем, но Калинин разобрать этот символ не мог. Он видел только край непонятного знака. Кажется, там были нарисованы какие-то растения.

Алексей немедленно достал из планшета школьную тетрадь в клеточку и чернильный карандаш. Сколько бы ни продолжалась война, она когда-нибудь закончится. Вновь откроются университеты, вновь будет развиваться наука по славянской истории. И эти странные особенности языческой культуры деревни Потерянная Калинин, как будущий ученый и настоящий исследователь, обязан зафиксировать для того, чтобы заняться их изучением после войны.

Почерпнув ладонью немного снега, он растопил его своим теплом и, макнув карандаш в получившуюся воду, принялся зарисовывать избу. Он тщательно выводил каждое бревнышко, каждый узор. Когда изба была запечатлена, Алексей по памяти стал рисовать старуху в платке. Он попытался максимально точно изобразить, как был повязан платок, но вот узор на платке он вспомнить не мог.

Дунул легкий порыв ветра. Колокол вновь напомнил о себе. Алексей оторвался от рисунка, мгновение соображал и поднял глаза на флаг на гребне избы.

Флаг расправился. Он был готов сложиться, но Алексей все же увидел то, что хотел. Это просто удивительно!

На флаге были изображены лик Солнца и профиль Луны. Они имели человеческие черты: традиционно округлые щеки и добрые глаза. Лики были окутаны цветами и растениями.

Просто так ничего не бывает. Если человеку фамилия Кузнецов, значит один из его предков работал в кузнице. Если существует понятие «сутки», то оно, несомненно, произошло от слова «ткать». На все есть причины. У всего есть корни.

Корни были и у этого флага. Он что-то означает. Вот только что?

Калинин зашел в избу. Внутри она была самой обычной. Сени, давно нуждающиеся в ремонте, печь с обвалившейся замазкой, простая кустарная мебель. В избе было тепло. Прямо возле порога красноармейцы свалили шинели и ватники. Чуть поодаль «шалашиком» стояли винтовки. Из комнат раздавался зычный солдатский говор. Алексей посмотрел на стену, на которой висели хозяйкины тулуп и платок. Он протянул руку и снял платок с крючка.

Шерстяной треугольный платок был в некоторых местах изъеден молью. Кое-где он был заштопан. По краю треугольного платка шел сложный узор, и теперь, видя его полностью, Алексей мог попытаться его прочитать.

На славянских льняных полотенцах, на одежде и платьях изображаемый узор переплетающихся ромбов, линий, колечек и уточек мог изображать праздник Купалы, Великую Матерь Макошь, силу огня, таинство зерна, колдовство кузни… Здесь не было пересеченных линиями и усеянных точками ромбов, обозначающих посеянное поле. Здесь были скручивающиеся и завивающиеся узоры. Но этот орнамент Калинин знал. Корни и деревья. Они образовывали нижний ряд. А тот орнамент, который составлял верхний ряд, оказался новым для Алексея. Словно противоборствуя корням и деревьям, им навстречу были направлены колокольчики и кружочки на палочках.

Это был оберег. Изображение на одежде, оберегающее хозяина от напастей, а так же сулящее силу, дающее жизнь. Славяне обычно изображали священных зверей, — коней, уток, оленей с рогами. Здесь этими изображением служили колокольчики и кружочки. И противостояли они деревьям.

Алексей принялся зарисовывать узор на отдельный лист.

— Чаю на травах не хотите? — спросила уже знакомая старушка, тихо подошедшая сзади.

— Спасибо, не хочу, — ответил Алексей. Он был поглощен изучением вышивки на платке. — Вы не знаете, что означают эти узоры?

— Не знаю, — пожала худыми плечами старушка. — Платок достался мне от матери, а ей — от бабки.

— А кто построил избу?

— Прадед мой. Давненько это было.

— Почему на фасаде изображены волнистые линии?

— Не знаю, — совсем растерявшись, ответила старушка. — Но думаю, что волны означают воду. Разве не так?

— Возможно, — задумчиво произнес Алексей. — Но почему вода? У вас поблизости есть река или озеро?

Старушка отрицательно покачала головой.

— Значит, не хотите чаю, — произнесла она. — Тогда возьмите булочку с маком. Только испеченная. Возьмите обязательно!

— Спасибо. — Алексею было как-то неудобно брать у старушки булочку, которую она протягивала. Наверняка, в деревне было плохо с хлебом.

— У вас самих, наверное, не хватает продуктов! — попытался воспротивиться он.

— Я испекла маковки специально для солдат. Возьмите.

Алексей рассеянно взял булочку. Она была теплой, мягкой, душистой. Сверху запеченную корочку покрывал слой мака. Калинин не стал есть булочку сейчас, а положил её в вещмешок.

— Вот и хорошо! Значит, потом пригодится! — напоследок произнесла старушка и удалилась в комнату.

Алексей тщательно зафиксировал изображение с платка и вновь вышел на мороз. Небо было покрыто серыми разводами, солнце нигде не проглядывало. Он вдруг поднял голову.

Колокол! Алексей отчетливо слышал его удары. Это значит, что где-то рядом находится церковь!

Калинин мигом соскочил с крыльца.

— …распахивается дверь и входит старушка, божий одуванчик. Я и говорю ей: «Страхуем, бабушка, от стихий, наводнений, от старости, от дрязглости…» А она в ответ: «Мне, сынок, Федя Краснов надобен!» А я ей: «Зачем вам Федя Краснов, когда и я вас не хуже застрахую». А она дай-подай Федю. «Нету, — говорю, — Феди. Курить пошел. Покурит — вернется.» А она мне: «Как это, покурит?» Я говорю: «Как обычно это делается. Взял папироску, дунул, закурил.» Она как заверещит! У нас в конторе чуть стекла не вылетели. Оказалось — мамаша Федина. Чубу дурному уж тридцать лет, а он от матери прячется, словно пацаненок, не говорит, что курит…

— Коля! Приходько! — позвал политрук из прихожей. — Иди сюда!

— Однако некогда мне с вами, братцы, лясы точить! — подытожил Приходько, поднимаясь с табурета. — Начальство зовет! Никак награду получу. Мне политрук давно говорит — награжу тебя, Коля!

— Для тебя награда — чурбаком по голове! — сказал кто-то из солдат. Может, все слова позабудешь, и говорить разучишься. Вот люди вздохнут с облегчением!

Бойцы захохотали.

— Недалекие вы, какие-то! — с сожалением произнес Приходько. — Ну вот, сами посудите! Ну, замолчу я! Кто вас будет развлекать историями всякими? Вы ж потом сами заскулите — Коленька, миленький, ну расскажи что-нибудь! А я пожму плечами, похлопаю глазами и скажу: «Не знаю я слов русских и нерусских! Пусть вам тот рассказывает, который советовал меня чурбаком по голове…»

— Как же ты скажешь, если все слова позабыл? — со смехом спросил тот же солдат.

— Приходько! — прикрикнул Зайнулов. — Лето наступит, пока я тебя дождусь!

— Эх, если б не награда, — сказал с сожалением Приходько, обращаясь к солдату. — Ответил бы я тебе!

Он покинул красноармейцев и вышел в прихожую.

— Сейчас выдвигаться будем, — сообщил Зайнулов, приподняв правую бровь, над которой виднелся шрам уголком. Приходько молча кивнул. — Сбегай, найди лейтенанта.

— Как скажешь, Ахметыч! — Николай собрался уже покинуть избу, как позади них раздался голос старушки:

— Возьмите, ребятушки, булочки маковые!

— Спасибо, мать! — сказал Приходько, протягивая руку за булочкой. Чтоб тебе долго жилось, да спокойно спалось.

— И тебе добра, солдатик.

Политрук вежливо отказался от булочки. Старушка удалилась, раздавая печево остальным бойцам.

— Найди его как можно скорее, — попросил политрук. Приходько вновь кивнул и надкусил булочку. Политрук вышел на улицу, Николай проследовал за ним. Он съел половину маковки, и, хотя булочка была очень мягкой и аппетитной, солдат понял, что кушать больше не хочет. Остаток он спрятал в вещевой мешок, на котором коряво была выведена надпись, сделанная чернильным карандашом: «церковно-ПРИХОДЬСКАЯ сумка». Делая запас, он справедливо полагал, что в долгом пути к высоте Черноскальной остаток булочки ещё пригодится.

Бросив взор с крыльца, и заметив одинокий след, ведущий за пределы деревни, Николай Приходько двинулся по нему.

Калинин совсем запыхался, пробираясь по пояс в сугробах, когда достиг развалин церкви. Она была совсем маленькой, купол её был снесен снарядом и лежал рядом, наполовину запорошенный снегом. Ветер раскачивал свободно висящий колокол, и тот иногда бил.

Входные двери отсутствовали. Алексей аккуратно миновал дверной проем и оказался внутри. Свод церкви был обрушен вместе с куполом, и поэтому, подняв голову, над обломками стен можно было увидеть небо. Верхние кирпичи почернели, но под ними на древней кладке ещё можно было разглядеть рисунки. Рисунки совсем выцвели, а некоторых местах были размыты. Но все равно, Калинин был потрясен.

Рисунки представляли собой несколько последовательных картин, рассказывающих некую историю. Алексей пригляделся, определяя начало истории и, кажется, нашел его.

Светлые витязи на белых конях гонят басурман. У витязей правильные лица, длинные развивающиеся плащи, прямые мечи. На переднем плане удалой широкоплечий князь на белом коне. На голове у него интересный шлем с перевернутым стальным соколом, защищающим переносицу. У басурман лица грязные, озлобленные; шапки с конскими хвостами, сабли кривые. Здесь показано какое-то сражение. Возможно, очень известная великая победа, поскольку под копытами коней лежит множество сраженных басурман.

На следующей картине — ужас, кровь. Виселицы, отрубленные головы. Во главе этого зверства стоит какой-то человек в тюрбане. Очевидно, глава басурман. Он показывает на что-то рукой, а может быть просто взывает к своему богу. Еще толпа людей в глубине картины, которые готовятся к казни. Очень много жертв.

Алексей попутно зарисовывал основные моменты. Карандаш не мог передать всю эмоциональную силу изображений, поэтому Калинин только фиксировал основных персонажей и события, а так же многочисленные символы и знаки. Многие детали фресок потеряли свой цвет и были размыты. Но Алексей очень старался. Ему попалась неправославная церковь с удивительными фресками. Ах, если бы она сохранилась и после войны!

Он поднял глаза на следующую фреску и потряс головой, пытаясь сбросить наваждение.

Следующая фреска была копией первой картины, только зеркальной в изображении и полной противоположностью по смыслу. Басурманы на черных конях и с кривыми саблями громят светлых витязей. И первым бежит удалой князь, на шлеме которого перевернутый стальной сокол, расправивший крылья.

Алексей ещё раз сравнил обе картины. Невероятно! Значит, он ошибся. Это была не великая победа. Тогда что? Великое поражение?

Картина со зверствами и та, на которой басурмане побеждают витязей, казались перепутаны местами. Ведь сначала надо одержать победу, чтобы творить зверства… Тогда совершенно непонятным становилось назначение первой картины, где витязи громят басурман.

Он перевел взгляд дальше. Нижняя часть фрески была полностью размыта. На том, что осталось, можно было увидеть верхнюю часть туловища властного старца с длинной седой бородой. Правая его рука лежала на толстой книге. Рядом, преклонив колени, находились витязи, во главе с «храбрым» князем, снявшим перед старцем свой шлем со стальным соколом. Могло показаться, что витязи пришли к длиннобородому просить совета, но по едва уловимым признакам Алексей чувствовал, что старец сам призвал их.

— Конечно, надо было их призвать, — тихо промолвил Алексей. — Ведь враг напал на Родину.

Последняя фреска. Лес, сугробы. Витязи сражаются с неведомыми зверями. Последние были прорисованы настолько нечетко, и время так безжалостно отнеслось к этой фреске, что Калинин почти не мог разобрать очертаний зверя. Витязи взмахивают мечами, лезвия которых испещрены мелкими точками. «Капельками крови? — подумал Алексей и сразу отмел эту мысль. — Нет, это не кровь. Что-то другое».

Больше рисунков не было. Алексей не сомневался, что конца истории он не увидел. Остальные фрески располагались на своде, который был уничтожен. Вместо фресок с окончанием истории, над головой Алексея простиралось огромное серое небо, слегка подернутое туманной дымкой.

Он с сожалением посмотрел на отсутствующий свод, сел и очень тщательно начал копировать изображения со стен. Время летело незаметно. Алексей пропустил обед, но голода не чувствовал. Страсть работы всецело охватила его. Закончив зарисовки, он выбрался из церкви.

Солдаты покидали избы и строились. До лейтенанта доносились их голоса. Калинин посмотрел на часы.

Боже! Час дня! Нужно спешить!

Он оглядел церковь на прощание. Его взгляд остановился на обрушенном куполе, который наполовину был засыпан снегом. Алексей внезапно забыл о том, что ему нужно спешить, что в деревне уже готовы к маршу и ждут приказа сорок три красноармейца. Калинин, проваливаясь в мягкий снег, пробрался мимо купола к шпилю и, остановившись возле знака, увенчивающего шпиль, начал раскидывать снег.

— А вот и наш командир! — раздался позади Алексея голос Николая Приходько. — Меня политрук прислал. Велел сказать, что пора выступать в дорогу.

Алексей кивнул, продолжая очищать знак.

— Сейчас-сейчас! — бросил он, не прекращая работы.

Приходько приблизился и наклонил голову набок.

— Это ж церква!

— Ее шпиль, — поправил Калинин.

— Что же тут копать? Там, значит, кресту положено находиться!

Калинин не ответил. Приходько наклонился, чтобы помочь. Они откинули основную массу снега. Алексей стянул перчатку и стряхнул со знака остатки снега. Тот разлетелся в разные стороны, словно пыль, попадая на лицо и за воротник. Знак открылся полностью.

— Господи, царица небесная! — воскликнул Приходько и отпрянул. Свят-свят, глазам не верю!

Церковный шпиль венчал крест, но не обычный православный, а с загнутыми под прямым углом концами. Свастика. Почти такая же или очень похожая на нацистский символ. Крест был помещен в бронзовый круг и держался в нем за счет четырех прутьев.

— Уж не хочешь ли ты сказать, что эти старушенции молятся на фашистов? — спросил Приходько, глядя на изучающего знак лейтенанта.

— Свастика — это древнеславянский символ Солнца, который пришел на Русь из Индии. Это знак счастья.

— Почему же фашисты взяли славянский символ?

— Он пришел на Русь, из Индии, а туда из Арии — древней цивилизации, существовавшей, предположительно, в Гималаях. Гитлер боготворит древних арийцев. Поэтому он позаимствовал у них этот знак для символа Германской империи. — Алексей поднялся с колен и, задумчиво сдвинув брови, смотрел на свастику сверху вниз. — Гитлер осквернил этот знак.

— Чертовщина какая-то, — произнес Приходько. Алексей впервые видел его растерянным. — Получается, что у нас с фашистами одна религия?

— Общие корни, — произнес Калинин и тщательно зарисовал знак на шпиле обрушенного купола.

Вместе с Приходько Алексей вернулся в роту. Красноармейцы, стоя группами, разговаривали и шутили. Нужно было строиться.

К Калинину поспешил Зайнулов, а Приходько тут же отделился от лейтенанта.

— Пора начинать движение! — произнес политрук. — Я предлагаю выслать вперед разведчиков.

Калинин кивнул и воскликнул, обращаясь к солдатам:

— Ребята, надо строиться и идти!

Его никто не услышал. Солдаты продолжали отвлеченные разговоры, и даже не повернули головы на обращение лейтенанта. Алексей вдруг ясно почувствовал свою беспомощность. Смущенный, он стал теребить матерчатый ремень гранатной сумки, перекинутый через плечо.

— А ну строиться, мать вашу! — неожиданно рявкнул политрук. — Совсем оглохли? Не слышите, что к вам командир роты обращается!

Красноармейцы с явным недовольством начали собираться в колонну. Откуда-то подошел старшина, и что-то сказал двум бойцам из первого взвода в белых маскировочных халатах. Один из бойцов кивнул, и они оба, подхватив оружие, побежали вперед. «Семен Владимирович отослал разведку», — догадался Калинин.

После этого старшина повернулся, бросил быстрый, но строгий взгляд на колонну, и скомандовал:

— Шаго-ом арш!

Рота двинулась вперед по заснеженным Полыновским лугам.

Глава 4

Около половины второго дня рота вышла на кем-то протоптанную дорогу. Старшина остановил солдат и подозвал командира первого взвода Ермолаева. Вместе они склонились над следами.

— А почему Ермолаев? — спросил Алексей политрука, вставая на цыпочки и пытаясь разглядеть, что там делают старшина и командир первого взвода.

— Ермолаев — коренной сибиряк, — ответил Зайнулов. — Охотник. Тридцать лет в тайге. Любой след прочитать может.

Алексей кивнул. Через несколько минут старшина с Ермолаевым закончили разглядывать следы.

— Очевидно, это немцы, о которых рассказывала старушка, — произнес Семен Владимирович, приблизившись. — Прошли вчера. Много их. Кажется, больше нас. Что делать будем?

— Нужно идти за ними по этой дороге, — сказал Калинин. — К концу завтрашнего дня мы должны быть у высоты Черноскальной.

— Не хорошо все это, — под нос пробормотал старшина, но скомандовал роте продолжить движение.

— Что будем делать, если наткнемся на немцев? — спросил старшина Калинина. — Вступим в бой или обойдем?

— Я не знаю, — откровенно признался Калинин. — Но на обходе можно потерять много времени. Да и вообще, можно потонуть в этих сугробах. Мы не успеем выполнить приказ!

— А, вступив в бой, мы рискуем потерять всю роту и тоже не выполнить приказ, — ответил Семен Владимирович.

— Что же вы предлагаете?

За старшину ответил Зайнулов.

— Будем идти, пока не наткнемся на немцев. От боя, по возможности, надо уходить. А выполнить приказ нужно обязательно!

Старшина недовольно посмотрел на политрука, который занял сторону лейтенанта, покачал головой и, ничего не сказав, вернулся к Ермолаеву.

Никто не знал, куда движется рота. Ну и ладно! На то командиры имеются, чтобы знать. Фрол Смерклый никогда не задумывался над тем, что ему приказывали. Сказано копать мерзлую землю, значит надо копать, ничего не поделаешь. Сказано — умереть, но держать оборону. Держать Фрол будет, но вот чтобы умереть — хорошенько подумает. Когда опасность грозила его собственной жизни, он пару раз использовал ноги, покидая боевые позиции. Правда, однажды им не оставили выбора. Во время колоссального наступления немцев под Вязьмой, позади полка поставили заградотряд. Смерклый слышал о них, но впервые столкнулся только там. Доблестные бойцы НКВД с пулеметами располагались метрах в ста пятидесяти позади окопов регулярных частей РККА. Тот, кто спасался бегством от немецких пуль, натыкался на пули заградотряда. Поэтому назад бежали мало. Оборону держали так крепко, как корни хорошего дерева впиваются в землю. Вот и отразили фашистский натиск.

Мозги Смерклого включались только в моменты смертельной опасности. А задумываться над приказами он не имел обыкновения. Раз есть приказ, значит, над ним уже кто-то подумал.

Он достал половину булочки с маком, которой его угостила старушка, съел половину, а оставшуюся половину запасливо спрятал в рюкзак. Прожевав булочку, Фрол Смерклый почувствовал, что хочет курить. И захотелось ему не обычной махорочки, а той немецкой сигары, которую он раздобыл в танке. Фрол выудил из нагрудного кармана сигару и, вставив в рот, долго раскуривал. Добившись, наконец, что её кончик стал точно раскаленный уголек, он втянул в себя дым и закашлялся. Сигара была крепче любого забористого табачка. Вкус табачного листа был неописуем. Одно слово — ароматный. Фрол расплылся в улыбке и топал по снегу, попыхивая сигарой.

— Эй, браток, прикурить дай! — окликнули его сзади. Смерклый даже не стал поворачиваться. Он не знал этого солдата и не хотел нового знакомства. Солдат догнал его и пошел рядом. Смерклый опустил голову, чтобы сигару не было видно. Но не заметить её было трудно.

Взводы подверглись переформированию после того, как рота понесла большие потери, когда по ней, словно утюгом, прошлись немецкие танки. Этот солдат раньше служил во втором взводе, а теперь оказался в первом, в одном отделении с Фролом.

— Дай прикурить, браток, — повторил Николай Приходько, поравнявшись со Смерклым. В зубах у него была зажата самокрутка. — Меня Микола зовут. Спички что-то у меня отсырели… Ой!

Смерклый убрал изо рта сигару, спрятав её в руке.

— Ой, что же это ты куришь, браток? — спросил Приходько. — Никак палку какую?

— Ничего я не курю, — проворчал Смерклый. — И спичек у меня нету.

— Как же у тебя нету спичек, когда от тебя дым валит, словно от паровоза! — Приходько принюхался. — А запах от твоей палки какой приятный! Брось, покажи, что это у тебя в руке.

Смерклый сунул себе сигару в рот.

— Ба! — поразился Приходько. — Так это ж сигара! Где ты такую нашел? Никак, бабки в деревне тебе скрутили? Дай попробовать, уж больно запах хорош!

— Запах хорош, да не про твой грош, — ответил Смерклый.

— Брось жаться-то! Она вон какая толстая! От одной затяжки не убудет.

— Сначала найди такую, а потом сам и кури!

— Да ты только скажи — где! — заговорщицким тоном прошептал Приходько. — И я тот час туда побегу.

— Поздно бежать уже. Да и нету там больше. Возле Ельцово у танка гусеницы сбило, а сам он целехонький остался. Я в тот танк вечером пробрался и нашел.

— Дождался, значит, пока все наши спать лягут?

— Ага!

— Что б не делиться?

— Ага!

Прижимистые люди всегда радовали Приходько возможностью вдоволь поиздеваться над ними.

— Это в какой же деревне таких умных растят? Вот бы мне там родиться!

— Деревня Устюгово вологодской области. Но ты бы там не родился, у нас там болтливых нету.

— Чем же в вашей такой умной деревне занимаются? — не унимался Приходько. — Наверняка, самолеты секретные разрабатывают.

Смерклый начал понимать, что над ним издеваются.

— Вот и видать, что не умный ты, — ответил он.

— Нам до вас — как до луны! — сделав сиротливые глаза, произнес Приходько.

— Не знаешь, чем в деревне занимаются? — продолжил Фрол. — Хлеб растим, колхоз у нас.

— Сам-то, небось, тайком растишь?

— Почему?

— Небось, прятал хлебушек, когда он стране был нужен?

— Что хоть ты такое говоришь!

— А что ты так заволновался? Значит, правда?

— Иди вон!

Сладкий вкус сигары стал противен Смерклому. Слюной он затушил горящий кончик и убрал остаток в карман.

— А что там у тебя в рюкзаке? — спросил глазастый Приходько.

— Вещи мои, — недовольно ответил Фрол. Напористый Приходько уже порядком надоел ему.

— А почему на твоей коробочке, которая из мешка выглядывает, немецкий крест нарисован? — Николай хмуро свел брови. — Ну-ка, признавайся, давно ли фрицем заделался!

— Что ты кричишь на весь взвод, — шепотом начал оправдываться Смерклый. — Не моя она.

— Не твоя! Значит, надобно её народной общественности предоставить! И Приходько протянул руку, делая вид, что собирается взять коробку.

— Ну, ты! Хрен языкастый… Укороти руки! Не общественная это коробочка. А взята она из того же танка.

— Вот оно значит как! И что в ней?

— Консервы в банках. Продукты разные, — недовольно ответил Смерклый.

— Давай поделим между ребятами! Вот они порадуются, — предложил Николай.

— Сейчас! Разбежался! — Смерклый деловито поправил лямки вещмешка. — Я в тот танк лазил. Мое это! Никто не догадался, не сообразил. А я сообразил. Значит, никто, кроме меня, не имеет на это права!

— Получается, все вокруг тебя несообразительные, отсталые?

— Все, а ты — в особенности!

— Все с тобой ясно, общественные альтруист, кулацкая твоя морда… сказал Приходько, отворачиваясь.

— Как ты меня назвал?! — взвился Смерклый.

— Общественный альтруист, — повторил Приходько, прекрасно зная причину негодования Смерклого.

— Неправда твоя. Ты меня кулацкой мордой назвал! — Оканье Смерклого сделалось очень сильным, почти невыносимым.

— Кулацкая морда — она и есть кулацкая морда, особенно, если эта морда твоя! — с безразличным видом произнес Приходько.

Ослепляющая ярость накатилась на Смерклого. Он готов был ударить Приходько, причинить ему вред. Фрол повернулся к бойцу и увидел в его глазах бескрайнее удивление.

— Матерь божья! — пробормотал Николай, глядя куда-то вдаль. Смерклый проследил за взглядом Приходько и, увидев это, крякнул от удивления. Он сразу забыл о споре с Николаем, это показалось ему таким несущественным и далеким!

Старшина Семен Владимирович посмотрел вперед. Картина была изумительной, но старшина остался недоволен. Все новое — это плохо. Все новое может сулить неприятности.

Иван Ермолаев, командир первого взвода, много исходил сибирских лесов, повидал самые заповедные места в тайге, но чтобы увидеть такое…

Политрук Зайнулов промокнул платком вспотевшую шею. «Как такое могла сотворить природа? — подумал он. — Картина странная, необъяснимая, и от этого становится жутко».

По рядам солдат пронеслись удивленные слова:

— Что это?

— Я никогда не видел подобного!

Алексей Калинин поднял глаза. Если на свете существует чудо, то он видел его сейчас перед собой.

Когда рота перевалила через небольшой холм, её взору открылся огромный и странный лес. Стволы деревьев были гигантскими и уходили в небеса. Прямые и мощные, они походили на мачты кораблей. Сами деревья не были диковинными — ели, сосны, пихты — обычный набор для хвойного леса. Вот только из-за своего размера они казались нереальными. До нижних ветвей, образующих плотный навес, был добрый десяток метров. Протоптанная дорога, по которой двигалась рота, уводила в глубь.

Колонна красноармейцев рассыпалась. Они расходились от дороги в разные стороны, проваливались по пояс в сугробы только ради того, чтобы лучше разглядеть удивительный лес. Изумлению солдат не было предела.

— На твоем месте, я бы проверил наш путь, лейтенант, — раздался рядом с Калининым хрипловатый голос старшины. Алексей поспешно достал из планшета карту. Он некоторое время вникал в подробности деталировки, а затем удивленно поднял глаза на Зайнулова.

— Тут нет никакого леса! — произнес пораженный лейтенант.

— Этого не может быть, — сказал политрук. — Вы, наверное, посмотрели не туда. Мы не могли сбиться с пути. Мы прошли деревню Потерянная… Вот она. Дальше прошли километров восемь по Полыновским лугам…

— Так и есть, — произнес старшина. — Мы движемся строго по указаниям этой карты, но лес на ней не обозначен.

— На этом месте должны находиться сплошные луга! — произнес Калинин, все ещё не оправившись от потрясения. — Но как же нам быть? Ведь мы выполняем приказ — занять высоту Черноскальная, а она расположена как раз за лугами. И до неё ещё идти километров тридцать! Как такое может быть?

— Возможно, опечатка на карте, — сказал политрук. — Такое случается. Картографы пользуются старыми данными, а за это время на лугу вырастает лес.

— Ты думаешь, Ахметыч, такой лес мог вымахать за полвека? — спросил Семен Владимирович. — И потом, если карта врет о местонахождении леса, то она может врать и о расположении высоты. Нужно возвращаться. Это самоубийство, если мы будем идти по неверной карте.

— Если мы вернемся, время для взятия высоты будет упущено, — сказал Калинин.

— Послушай, сказочник! — жестко произнес старшина. — Шутки кончились. В незнакомый лес, который к тому же не отмечен на карте, мы не сунемся!

Алексей очень волновался, голос его срывался, но он попытался подобрать нужные слова:

— Я командир роты! Я отдаю указания! Мы выполним приказ, во что бы то ни стало!

— Ты свихнулся, парень! — Глаза старшины вспыхнули. — Я не дам тебе положить роту!

В гневе старшина хрипел ещё больше. Его кулаки сжимались, он готов был ринуться на Калинина и разорвать его. Старшина был небольшого роста, но скрытая в нем энергия, как сжатая пружина, грозила выплеснуться и раздавить молодого лейтенанта. Калинина трясло от страха. Он не имел ни воли, ни поставленного голоса, чтобы спорить со старшиной. Но на помощь пришел политрук.

— Семен, постой! — произнес Зайнулов. — Мы уже условились, что впереди пойдут разведчики. В случае опасности они подадут сигнал, и мы повернем назад. Но не стоит возвращаться без видимой опасности.

— Мы будем блуждать по этому лесу словно слепые котята и не найдем эту треклятую высоту!

— Посмотрим! — произнес Зайнулов.

Старшина невидящим взором смотрел вокруг себя. Запал его исчез, это чувствовалось. Алексей облегченно вздохнул и мысленно поблагодарил мудрого Зайнулова.

Глава 5

Чем ближе рота подходила к странному лесу, тем больше он закрывал небо и, казалось, нависал над головами солдат. Деревья были не просто очень высокими. Они были огромными. Широкие стволы в диаметре достигали не менее трех метров. Солдаты были поражены.

Около четырех часов вечера рота вошла в лес. Они сразу окунулись в полумрак, поскольку густые ветви хвойных деревьев мало пропускали свет. Калинин тут же осведомился, какие осветительные приборы имеются в роте. Оказалось, что несколько керосиновых ламп и литров десять керосина в повозке. Зайнулов сказал, что пока светло, не стоит тратить керосин. Это было правильно, тем более, что постепенно глаза бойцов привыкли к полумраку.

Они по-прежнему двигались по вытоптанной в снегу дороге. Дорога вела строго по просеке между деревьями.

— Чей-то жутковато тут! — сказал как-то Николай Приходько. — И что фрицам делать в этом лесу?

По-прежнему командиров, а в особенности старшину, тревожило то, что они идут по следу немцев, которые значительно превосходят их числом. И вопрос Николая Приходько не был пустым. Зачем немец забрел в этот странный лес? Куда он движется? Где сейчас линия фронта и далеко ли высота Черноскальная?

Разведчики, соединившиеся с ротой у начала леса, вновь ушли вперед. В случае тревоги, они должны были подать сигнал из ракетницы или, в крайнем случае, дать очередь из автомата. В пустом лесу звуки выстрелов разносятся очень гулко.

Двигаясь по лесу, Иван Ермолаев все время оглядывался. Действительно, странный лес. Ветви находятся высоко над землей. Между стволами земля покрыта сугробами, но не видно ни кустарников, ни маленьких, начинающих расти деревьев. Последнее совсем загадочно. Судя по высоте, лес очень древний. При обхвате ствола в полтора метра возраст сосны достигает пятисот лет. Здесь стволы были гораздо толще, а значит и возраст деревьев больше. Если так, то сверху на землю должны падать семена и усеивать все вокруг. Семена прорастают, образуя молодняк. Причем, очень частый молодняк, судя по густоте крон. Если за лесом специально не следить, не вырубать молодняк, то постепенно он зарастает маленькими деревьями, которые тянутся ввысь к своим старшим собратьям. Но ничего этого не было. Лес не походил на чащу, и состоял только из огромных, уходящих ввысь стволов.

— Если только за лесом не ухаживали, — пробормотал Ермолаев.

— Что говоришь? — спросил старшина.

— Чистый слишком лес, — сказал Ермолаев. — Ни зарослей, ни упавших стволов, ни молодняка.

— Ну и что, — произнес старшина. — Все под снегом, небось!

— Нет, мы словно в заповеднике. Не дикий это лес.

— Слушай, Вань, тут намного километров вокруг одни луга. Ну кто будет ухаживать за лесом? Старухи из Потерянной? Да они за собой-то едва успевают ухаживать!

Ермолаев промолчал в ответ. Не может быть настоящим такой лес ещё по одной причине. Нормальная высота деревьев — от двадцати до тридцати метров. Максимальная высота сосны — пятьдесят, при диаметре ствола в один метр. Больше — уже не выдерживает корневая система, да и подача соков из почвы к вершине затруднена. Не может быть лес таким огромным!

После получаса ходьбы он заметил ещё одну странность, которая вначале не бросалась в глаза. В лесу не было слышно щебета птиц, и не было видно ни одного звериного следа. «Такого просто не бывает,» — подумал Ермолаев.

Уныние. Серость. Глупый поход, из-за которого рота оказалась в странном лесу. Мятый снег под ногами. Вирский поправил винтовку на плече. Он чувствовал себя очень одиноко, несмотря на то, что его окружали солдаты.

Он ощущал себя одиноким и брошенным с момента контузии, когда рядом в окопе разорвался немецкий снаряд. Немного кружилась голова, но он не стал обращаться в медсанчасть. Он думал, что рота останется на своих позициях, и будет воевать дальше, а вместо этого они бредут по какому-то странному лесу. Ему хотелось убивать немцев, давить их, а не месить ногами осточертелый снег.

Он пытался говорить о своей нелегкой судьбе с сослуживцами, но его никто не слушал. Глупые. Каждый может оказаться в такой ситуации. В штате роты состоял фельдшер, но Вирский сомневался, что он сможет помочь. Болезнь Сергея была намного глубже, чем простая контузия.

Калинин шел рядом с Зайнуловым. Пожалуй, это был единственный человек в роте, с кем Алексей мог общаться и кто выслушивал его не перебивая. Калинину нравился пожилой политрук. Ему нравились его разговоры с солдатами — терпеливые, разумные и без лишних лозунгов. Кроме этого, Зайнулов великолепно разбирался в военных вопросах: знал все нюансы использования оружия, бегло читал карты, обладал стратегическими навыками. Алексей внимательно смотрел на политрука и учился — как вести себя, что говорить и когда следует промолчать, как найти подход к солдатской душе…

Правда, Зайнулову было уже много лет. Пеший переход по заснеженной дороге давался политруку непросто. Он то тяжело дышал, когда они шли слишком долго без остановок, то вдруг начинал прихрамывать. Зайнулов пытался не показывать виду, что выдохся, но пару раз, Калинин обратил внимание, старшина назначал пятиминутный отдых именно взглянув на политрука.

— Странный лес, — произнес Зайнулов. — В нем нет посторонних звуков. Раздается только скрип сапог по снегу и лязг нашего оружия.

— А какие должны быть звуки?

— Вы никогда не бывали в лесу, Алексей?

— Бывал… Но как-то не обращал на звуки внимания.

— Щебет птиц в лесу гулкий, разносится на несколько километров. Деревья скрипят, щелкают ветви. Лес обычно полон звуков… Хмм. — Политрук сделал быстрый вдох. Алексей подумал, что пора бы остановиться снова.

— Рахматула Ахметович, можно задать вам вопрос? — спросил Калинин.

— Умный человек всегда задает вопросы. И только у дураков вопросов не возникает.

«Это верно!» — усмехнувшись, подумал Алексей и вновь обратил внимание на шрам уголком над бровью политрука.

— Я служу не так давно, — начал он. — Но за мою службу я успел пообщаться с несколькими политруками. Мне кажется — их методы воспитательной работы сильно отличаются от ваших.

Зайнулов косо посмотрел на Алексея.

— В чем же это, интересно? — спросил он.

— Нет, — стал оправдываться Калинин, — я не хочу сказать, что вы преуменьшаете значение роли партии и товарища Сталина в борьбе против фашистов. Но вы… Я видел нескольких политруков, они держатся на расстоянии от солдат, говорят одними и теми же заученными фразами. Мои наставники на лейтенантских курсах учили, что это хорошие политработники. Но вы… Вы рядом с солдатами, вы говорите просто и совершенно о другом. И в то же время, ваши разговоры очень убедительны.

— Так это плохо или хорошо? — спросил Зайнулов, и Калинину показалось, что политрук не знает истины. «Он хочет её найти, истину своего поведения с солдатом,» — подумал Алексей.

— Я не знаю… — растерялся молодой лейтенант. — Просто… Я боюсь, что если вы не будете показывать в разговорах значимость партии, вас могут… Вы уже не будете политруком.

— Я особенно и не стремлюсь остаться политруком, — сказал Зайнулов.

— Но вы очень важны для солдат! — Алексей сделал паузу. — Вы очень важны и для меня. Вы обладаете огромным опытом, у вас отличная военная подготовка.

— Если бы у меня была отличная военная подготовка, старшине не пришлось бы останавливать роту каждые полчаса! Дыхания уже никакого нет. Но ты знаешь, Алексей, я действительно очень близок к военному делу. Ведь ещё пять месяцев назад я командовал полком.

Алексей был изумлен до глубины души.

— Да, это так, — кивнул политрук. Он поднял глаза на густые кроны деревьев, перекрывающих небо. — Скоро в лесу станет совсем темно.

Алексей некоторое время не решался задать этот вопрос, но он вырвался сам собой:

— Почему вас сняли с должности командира полка?

— Я оставил полк.

— Зачем?

— Зачем? — переспросил политрук. — Я тоже сейчас себя об этом спрашиваю. Я не хотел ЭТО увидеть. Но так получилось…

— Они мне каждую ночь снятся, — мечтательно глядя куда-то, рассказывал солдат из Пскова. — Жена и девочки мои. Маша и Люба. Пишут, что живы, что все хорошо у них, а меня все равно тревога не покидает…

Ермолаев слушал разговор солдата и попутно скользил глазами по окружающему лесу. На нем была пышная лисья шапка — охотничий трофей, добытый и выделанный собственными руками. Ладони согревали варежки, изнутри прошитые заячьим мехом. Полушубок был стандартным, военным. Но толстый кожаный пояс свой — сибирский, охотничий. На поясе висел огромный нож для разделки звериных туш. Валенки командира первого взвода тоже были особенными. Изготовленные сибирскими мастерами, они скатывались из шерсти овец только романовской породы, из-за чего валенки были мягкими, теплыми и не давали усадки.

Иван одним ухом слушал рассказ солдата, не переставая думать о странностях этого леса. Зоркий глаз Ермолаева обследовал каждую неровность на дереве, каждую ямку в сугробах между стволами.

— Дай мне керосиновую лампу, — внезапно попросил Ермолаев, останавливаясь.

— А они все смотрят на меня и повторяют: «Папа-папа»! — продолжал солдат. — Что ты сказал?

Ермолаев взял у него керосиновую лампу и остановился возле сугроба. Позади него проходила колонна. Иван, присев на корточки, зажег лампу. Ее тусклый свет только слегка рассеял сумрак леса. Ермолаев выкрутил яркость пламени на полную. Он занес лампу над сугробом, высветив меленькую ямку в снегу, которая постороннему человеку ничего сказать не могла, и выдохнул:

— След! Наконец-то!

— Когда-то давным-давно, — начал рассказ Зайнулов, — так давно, что я уже сомневаюсь — было ли это на самом деле, у меня росла дочь. В то время я служил в царской армии, наш кавалерийский полк был расквартирован под Санкт-Петербургом. Я был молодым офицером, у меня была молодая жена и дочь одиннадцати лет…

Калинин внезапно увидел, что политруку трудно говорить. На его лице ничего не проявлялось, но Рахматула Ахметович иногда делал неожиданные паузы в рассказе, как будто невидимые слезы душили его.

— Однажды, мы поссорились с дочерью. Ничего серьезного, я сделал ей замечание, она не послушалась и стала пререкаться. Я отругал её за это, и она обиделась. До сих пор сожалею о случившемся и корю себя, хотя тогда считал свое поведение как родителя правильным. Я сам рос в семье офицера, и меня держали в строгости.

Дочь убежала, как рассказывали видевшие её соседи, к реке. Не могу сказать, что перевернулось в её маленькой головке. А может, это и не связано с нашей ссорой. Но она не вернулась с реки…

Алексей почувствовал себя неуютно, слушая очень личный рассказ политрука. Он пожалел о том, что завел этот разговор.

— Ее так и не нашли. Говорили, что в реке есть несколько водоворотов, и она могла попасть в один из них. Это могла быть случайность, нелепая смерть. Но угрызения совести, которые мучают меня до сих пор, нашептывают, что она покончила жизнь самоубийством, кинувшись в речку, из-за ссоры со мной. Я не мог смириться с этой мыслью, вспоминая, как мы расстались. Я хотел помнить её последний образ радостным, смеющимся, а вместо этого в голове всплывает заплаканное личико, все время твердящее что-то наперекор… Жена не вынесла этой трагедии и покончила жизнь самоубийством. Через несколько лет началась Первая Мировая война. Я искал там свою смерть, ничего не боялся и бросался в самое пекло. Но вместо гибели за свои геройские поступки я продвинулся по службе… Впрочем, это так, предыстория.

5 октября 1941 года наш полк, находящийся в составе 32-ой армии Резервного фронта, попал в окружение под Вязьмой. Это произошло в то время, когда танки Гудериана рвались к Москве. Мы остались без связи и не знали обстановку в других полках. Когда стало понятно, что мы оказались в «котле», я принял решение прорываться из окружения. Двое суток мы пробивались сквозь войска противника, уничтожая немцев, но и сами неся серьезные потери.

Вечером 7 октября остатки полка вышли из окружения в районе города Юхнова. На утро 8 октября мы оказались на полустанке Оболенское возле Малоярославца. Солдаты были голодны и измотаны. Многие из них ранены. Мы не имели представления о том, занят ли Малоярославец. Вокруг было ни души. Только ветер завывал среди домов, да каркали вороны. Существовала большая вероятность того, что, войдя в город, мы попадем в лапы к немцам. Поэтому решили устроить отдых на полустанке.

То, что случилось дальше, сильно повлияло на мою судьбу, как военного командира. Не попади мы на этот полустанок или обойди его стороной — я по-прежнему командовал бы полком. Хотя, я уже стар, чтобы воевать и нести бремя ответственности за солдат.

Так вот, пока солдаты отдыхали, я решил прогуляться по полустанку, чтобы продумать свои дальнейшие действия. Мне всегда лучше думается, когда я прогуливаюсь. Я и сам не заметил, как отделился от солдат на довольно приличное расстояние. Внезапно со стороны города послышался нарастающий гул двигателя. Я поднял глаза и увидел на дороге приближающийся черный автомобиль.

След был плохим. Оставленный в промерзшем снегу он был подобен следу зверя в сыпучем песке. Кроме того, след был очень старым, Ермолаев даже не мог назвать, как давно прошел зверь. В густом хвойном лесу, где не появляется солнце, и верхняя поверхность сугробов не затвердевает, трудно определить давность следа. Кроме того, Ермолаев не помнил и оттепелей, воздействие которых на снег могло выявить время прохождения зверя до часа. Оставленный в эту пору след имеет наибольшую четкость, так как снежинки под давлением лапы спрессовываются, словно склеиваясь.

Снег походил на хинин. Ермолаев больше всего не любил такой снег. Из-за сыпучести промерзшего снега общий вид следа зависел исключительно от глубины проникновения ноги в снежную толщу. Если в толще снега не попадется корка, образовавшаяся от старых оттепелей, изучение следа станет совершенно бесперспективным.

Зверь провалился в снег глубоко. Об этом можно было судить по широкой выволоке — полосе, указывающей, как зверь вытаскивал лапу из сугроба. Еще одной неприятностью был снег, насыпавшийся с крон деревьев, и закрывший и след, и выволоку.

— Здорово ты, Иван, умеешь следы читать! — произнес солдат, сон которого Ермолаев выслушивал на протяжении последнего получаса пути. — Вот бы мне так научиться!

— Подержи-ка фонарь, — попросил Ермолаев. Солдат принял керосиновую лампу.

— К этому нельзя относиться просто так! — ответил командир взвода, не прекращая своих исследований. — Что-то вроде — научусь и буду знать! К этому нужно относиться очень серьезно.

— Я готов относиться очень серьезно, — с сомнительной серьезностью произнес красноармеец.

— В походных условиях чтению следов не научишься. Занятия нужно проводить в одном месте и в течение нескольких дней кряду.

— Как это?

След был большим и незнакомым. Иван, конечно, сомневался, что не знает какого-то зверя в средней полосе России. Просто след был почти засыпан…

— Как это? — повторил солдат.

— Что? — оторвался от своих мыслей Ермолаев.

— Почему нужно в одном месте? — не унимался боец.

— Слушай, отстань!

Ермолаев снял рукавицу и медленно погрузил руку в сугроб недалеко от следа.

— Вот что ты делаешь? Ты можешь объяснить?

— Нет, — отрезал Иван. Он что-то нащупал под снегом. — Есть!

— Что есть?

— Спекшийся давнишний снег — корка. Значит, зверь проткнул верхний слой лапой и оставил свой след на этой корке.

— Ты хочешь раскопать след?

— Нужно аккуратно снять верхний слой и добраться до корки. Снег сыпучий. След в нем плохой, но вот удалить его можно очень даже хорошо.

Ермолаев принялся саперной лопаткой аккуратно снимать снег со следа.

— И все-таки, как научиться читать следы?

— Очень сложно. Нужно обладать острым зрением, тонким нюхом. Нужно знать снег, знать, как солнце ложится на снег и какими цветами играет на отпечатке. Тут сотни тонкостей. Очень много основано на интуиции. Чтобы научиться читать след, нужно сперва написать что-нибудь на сугробе и ждать несколько дней. Нужно следить за погодой и смотреть, как она влияет на твою надпись. Как буквы теряют четкость, как размываются, как играют на солнце, как покрываются порошей…

Он убрал лопатку и с превеликой осторожностью стал разгребать снег голыми руками.

— Не научиться тебе этому. Нужно все время наблюдать за следами. Тут требуется постоянная практика. И она должна быть беспрерывной. Перерыв ослабляет восприятие многих деталей, и тонкости могут остаться незамеченными.

— Но ведь ты сам давно воюешь, а, значит, и сам должен забыть тонкости.

— Когда опыт большой, при возобновлении практики перерыв скоро сглаживается…

Ермолаев низко склонился над сугробом и, набрав в легкие воздух, сильно дунул на снег. Снежинки вспорхнули в свете фонаря. След открылся. Иван очень внимательно стал вглядываться в него.

— Проклятье! — произнес он, наконец. — Надобно командиру доложить.

— Я не знал — наша это машина или немецкая, — продолжал рассказ Зайнулов. — Но по поведению шофера, а он решительно направил автомобиль в мою сторону, я понял, что машина наша.

Она остановилась неподалеку, из машины выскочил статный улыбчивый офицер. В салоне сидел ещё кто-то, но точно я не мог разобрать. Офицер отдал мне честь, назвался капитаном Соболевым и, более ничего не говоря, открыл заднюю дверцу автомобиля. Военный, появившийся оттуда, был невысокого роста, крепкий, с решительным лицом и волевым взглядом. От количества звезд в петлицах у меня потемнело в глазах, хотя я на своем веку генералов повидал и в царской армии, и в Красной.

— Я ищу штаб Резервного фронта! — резко произнес высокопоставленный генерал.

— Штаб находился где-то под Малоярославцем, — ответил я.

— Что там за солдаты на полустанке?

— Это мой полк тридцать второй армии Резервного фронта, товарищ генерал армии, — ответил я.

— Что вы несете! — внезапно возмутился он. — Тридцать вторая армия находится в окружении под Вязьмой!

— Так и есть, — ответил я. — Но нашему полку удалось вырваться из окружения.

Он, кажется, поверил, тем более что даже на расстоянии были видны белые перевязи раненых солдат. Лицо его смягчилось.

— Много же километров вы прошли от Вязьмы, полковник, — сказал он.

— Двое суток без отдыха, товарищ генерал армии.

— Сильны немцы под Вязьмой?

— Сильны. Танков много. Пехоты тоже.

— Кто-нибудь ещё прорывается из окружения?

— Я не знаю… У меня нет связи, нет свежих карт… Но немец повсюду, вплоть до Юхнова.

— Юхнов занят?

— Этого я тоже не могу сказать. Мы прошли мимо города.

Генерал опустил глаза и о чем-то задумался. Его лицо мне показалось смутно знакомым. Но я так и не вспомнил тогда, где мог с ним встречаться.

События, которые произошли дальше, развивались стремительно. Хотя мой полк понес серьезные потери, но солдат в нем оставалось ещё достаточно. Мы ничего не успели предотвратить из-за того, что все случилось слишком быстро, а я находился далеко от своих солдат, и те не могли помочь.

Из-за огромного склада, возле которого остановилась машина генерала, вылетела колонна немецких мотоциклов. Их было немного, всего пять или шесть. Пулеметы на колясках были опущены в боевое положение, немцы как будто знали, что их ждет за поворотом. Из первой мотокаляски ударила очередь. Капитан, очевидно, охранник генерала, дернулся, чтобы закрыть его, но было поздно. Очередь прошла по диагонали — пара пуль врезалась в полустанок рядом с моими ногами и, срикошетив, ушла в направлении железнодорожных путей, следующая пара отскочила от бронированной двери автомобиля, третья — прошила тело генерала, отбросив его на капот.

Капитан открыл огонь из табельного оружия. Я подхватил падающего генерала и повалился вместе с ним на заднее сиденье автомобиля. На его запахнутом генеральском пальто темнели два отверстия. Глаза неподвижно уставились в потолок салона, но губы двигались. Генерал был ещё жив.

Тем временем капитан сумел застрелить водителя первого мотоцикла в колонне, и тот перевернулся вместе с коляской, преградив дорогу остальным и на время задержав их. Водитель генеральской ГАЗ-61 взревел двигателем. В машину запрыгнул капитан и крикнул:

— Поехали!

Водитель надавил на газ, и автомобиль рванулся по дороге на Малоярославец. Немцы преследовали нас, сколько могли, но у генерала была хорошая машина. Немцы отстали.

Генерал тяжело кашлял, иногда отхаркивая сгустки крови.

— Кажется, задето легкое, — определил я, пытаясь остановить кровь носовым платком. Одна пуля угодила ему в живот, вторая попала в грудь, и именно она повредила легкое. — Его нужно срочно доставить в какой-нибудь госпиталь в Малоярославце.

— Когда мы проезжали город, улицы были пусты! — воскликнул капитан. Мы не найдем там помощи! Его необходимо доставить в Москву. Только в Москве смогут что-то сделать…

На этом месте политрук остановил рассказ и поглядел куда-то вперед.

«Почему он начал рассказ с гибели своей дочери?» — подумал Калинин, и собрался было задать этот вопрос вслух, как увидел — куда смотрит Зайнулов. К роте бежали два разведчика в маскхалатах, ранее посланные вперед старшиной. Алексей не сразу заметил их, потому что белые маскировочные халаты сливались с окружающими сугробами.

— Товарищ лейтенант, разрешите обратиться! — раздалось из-за спины.

Алексей повернул голову и увидел возле себя догнавшего его Ермолаева.

— Товарищ лейтенант, мне нужно вам что-то сказать!

— Ваня, погоди! — Зайнулов взял сибиряка за руку. Тот послушно замолчал. Разведчики приблизились к ним вплотную.

— Рота, стой! Десятиминутный отдых, — скомандовал старшина и подошел к командирам.

Один из разведчиков, матерый солдат, приложил руку к виску, обращаясь к Зайнулову:

— Товарищ политрук, разрешите доложить…

Зайнулов резко оборвал его. Алексей не видел ещё политрука таким рассерженным.

— Ты что, ротного перед собой не видишь?! — гневно спросил он. Разведчик потупился. — Доложи лейтенанту!

— Есть! Товарищ лейтенант, разрешите обратиться!

— Слушаю, — сказал Калинин.

— Там впереди… — Было очевидно, что разведчику трудно описать словами увиденное. — Там следы от фашистов. Не знаю, как это объяснить… Фашисты словно сошли с ума. Вам лучше посмотреть на это своими глазами.

Калинин перевел взгляд на Зайнулова, не зная, как поступить в данной ситуации. Старенький политрук соображал лишь мгновение:

— Семен, остаешься за старшего. Мы с Алексеем Витальевичем пойдем на то место, о котором говорят разведчики.

Глава 6

В это время года закат солнца обычно бывает около шести часов вечера. В лесу стемнело около пяти. Солдаты расположились прямо на дороге, прямо здесь они развели костры. По мере того, как разгорались поленья, сумрак начал рассеиваться, свет от костров освещал лица солдат. Семен Владимирович подумал, что сегодня продолжать движение бессмысленно. Нужно оставаться здесь на ночь.

Старшина прошел мимо костра, возле которого среди других бойцов расположился Фрол Смерклый.

Тем временем, Смерклый достал свою коробочку с сухим пайком немецкого танкиста, раскрыл её и долго выбирал, что можно попробовать на этом привале. Вскрыть законсервированную рыбу или сосиски? Привал слишком короток, чтобы можно было вдоволь насладиться трофейными яствами.

Солдаты вокруг костра пихали друг друга локтями, показывая на Фрола пальцами. Иногда, кто-то из бойцов бросал колкую фразу в его адрес, но Смерклый не обращал на них внимания. Никто уже не мог обидеть его, назвав жадным или единоличником, кроме…

— А вот и наш шибко умный крестьянин из деревни Жадюгово!

… кроме Приходько.

Фрол специально следил за Николаем, когда старшина объявил привал. Когда Приходько расположился возле костра и начал рассказывать солдатам очередную байку, Смерклый устроился от него как можно дальше, рядом с тонкой березкой, неизвестным образом пробившейся в этом лесу.

И все-таки, Приходько добрался до него! Фрол решил прибегнуть к простейшей тактике — не обращать внимания на выпады Николая. Но сделать это было трудно.

— Сколько у тебя продуктов в этой коробочке! — воскликнул Приходько, усаживаясь рядом, почти плечом к плечу. В руках у него были махорка и кусок газетной бумаги. — Не может один человек съесть столько!

— Я съем, — пробурчал Смерклый, делая вид, что перебирает продукты в коробочке, а на самом деле растягивая время. Он все ещё надеялся, что Приходько уйдет.

Николай некоторое время пристально смотрел на крестьянина. Пальцы его автоматически сворачивали самокрутку.

— Знаешь, что! — наконец, сказал он, прищелкнув языком и вздохнув. — Я думаю, тебе орден дадут!

— Это за что? — подозрительно спросил Фрол.

— И в газете о тебе пропечатают, — продолжал Николай.

— За что это?

— А напечатают примерно следующее: «Рядовой Фрол Смерклый в смертельной схватке беспощадно расправился с ненавистными продуктами немецко-фашистских захватчиков. Стоя насмерть, когда силы были неравны, Смерклый с ненавистью, достойной подражания, подмял рыбные консервы с нацистским орлом на банке, баварские сосиски с отвратительным ароматным запахом, уничтожил в один присест бутылку гнусного шнапса в красивой бутылочке и»…что ещё у тебя там есть?

Слушая это выступление, красноармейцы вокруг костра дружно смеялись так, что от этого звука, казалось, раскачивались деревья.

— «Мужественный солдат, — не унимался Приходько, — с острой болью в животе, рвотой и поносом был доставлен в госпиталь. Героя ждет промывание желудка и глубокая-глубокая клизма.»

Солдаты надрывались от хохота. Кто-то даже упал. Фрол не знал, куда деться от стыда.

— Блудни вы! — сказал он с обидой, снова начиная сильно окать. — Вам бы только поржать, как лошадям! Но я знаю, почему вы так надо мной глумитесь!

— Интересно, почему? — спросил Николай. — Дозволь нашей серости ваши благородные мысли прослушать.

— Завидно вам до смерти! — изрек Смерклый. — Зависть свою вы за смехом прячете.

— Ни в жизнь не стану жмоту завидовать! — внезапно посерьезнев, произнес Приходько. — Пусть у тебя целый грузовик немецких продуктов будет — ни за что не позавидую!

— Был бы у тебя грузовик с продуктами — посмотрел бы я на тебя! сказал Смерклый.

Николай сделался ещё серьезнее. Его глаза пристально смотрели на крестьянина. Солдаты вокруг них затихли.

— Был бы у меня грузовик с продуктами, — сказал Приходько, — я бы раздал его солдатам.

— Врешь ты!

— И знаешь, почему? Потому что, радоваться будут ребята, когда получат продукты, и от этого у меня на душе станет счастливо!

— Врешь! — зло произнес Смерклый.

Строгость исчезла с лица Приходько, сменившись хитрым лисиным выражением.

— Да, плевал я на твои продукты! Ешь-давись! Я по другому поводу пришел… Сказочник-то, лейтенант наш, то ли от незнания, то ли по доброте душевной всем желающим спирт раздает! Я сходил, взял. — В подтверждение своих слов, Приходько потряс в воздухе флягой, в которой что-то булькало. Но, скорее всего, он не знает, что этот спирт командирам взводов раздаваться должен. Так подходят все кому не лень. Видать, скоро закончится, спиртик-то!

Смерклый вскочил на ноги, позабыв о своем вещевом мешке с коробочкой сухого пайка немецкого солдата. Николай, отведя глаза и пытаясь не засмеяться, закинул голову и хлебнул воду, что находилась во фляжке. Он сморщился, демонстрируя, что «спиртик» крепковат, и занюхал выпитое рукавом шинели.

— А где сейчас лейтенант? — словно невзначай спросил Смерклый.

— Там… — неопределенно махнул рукой Приходько. Глаза его увлажнились, словно вода, которую он выдавал за спирт, продрала его хорошенько.

Позабыв о своем вещмешке, Фрол Смерклый припустил в темноту. Отложив флягу в сторону, Приходько немедленно встал. Он поднял вещмешок Смерклого, запихнул глубже в него жестяную коробочку и крепко-накрепко завязал лямками. Затем, он посмотрел на березку, под которой сидел Фрол, и достал из кармана бечевку. Он привязал один конец бечевки к вещмешку Смерклого, второй — к пустой гильзе от крупнокалиберного пулемета. Затем спросил:

— Кто, братцы, кидать хорошо умеет?

Идти по темному лесу, освещая дорогу тусклым светом керосинового фонаря, было откровенно жутко. Стволы деревьев неожиданно проступали из тьмы, пугая молодого лейтенанта Алексея Калинина. Ноги в сапогах проваливались в глубокий смерзшийся снег, затрудняя движение вперед. Иногда Алексей спотыкался.

— Когда мы шли в первый раз, было светлее, — произнес матерый разведчик. — Хотя, кажется, пришли.

Он остановился. Зайнулов и Калинин приблизились к нему. Разведчик посветил себе под ноги. Там, в снегу, перепаханном следами, лежал немецкий пистолет-пулемет МР 40, в простонародье называемый «шмайсером».

— Кто-то бросил автомат? — спросил Калинин.

— Это немецкий «шмайсер», — уточнил Зайнулов. — Оружие просто так в снегу не валяется. Он либо неисправен, либо оставлен с умыслом.

— Тут много такого, — сообщил разведчик. Зайнулов попросил увеличить свет во всех лампах и поднять их над головой. Местность вокруг немного осветилась.

— Хмм, — произнес Зайнулов.

Их глазам предстало необъяснимое зрелище. На вытоптанной дороге вперемешку со снегом виднелось разбросанное оружие. Корпуса «шмайсеров», таких же, как и лежащий у них под ногами, обледенели и были залеплены снегом. Казалось, что хозяева в спешке побросали оружие, не заботясь о его дальнейшей судьбе. Кое-где виднелись длинные бугорки с торчащими из них темными стволами. Чтобы лучше их разглядеть, Алексей подошел ближе.

— Это немецкий пехотный карабин К98, - опередил ответом политрук. Алексей остановился над запорошенным снегом оружием, и некоторое время разглядывал его.

— И так метров тридцать вдоль дороги, — сказал разведчик. — Сейчас уж ничего не разглядеть. Еще десять минут назад было светло. Жаль, что темнота так быстро наступила.

— Зачем они бросили оружие? — спросил Калинин.

— Этому должно быть логическое объяснение, — размышляя, произнес Зайнулов.

— Возможно, они освободились от лишнего груза, — предположил разведчик. — Допустим, им нужно было быстрее добраться до пункта назначения, и они сбросили все тяжелое.

— Арсенал целой роты? — с сомнением спросил Зайнулов.

— Немцы просто свихнулись в этом дремучем лесу! — сделал поразительный вывод разведчик. — Кто в здравом уме оставит оружие!

Зайнулов наклонился и поднял один из автоматов. Открепив магазин, он, для начала, взвесил его на ладони, а затем по одному начал выщелкивать патроны в снег. Патроны падали с приглушенным звуком, оставляя в сугробе ровные отверстия. Закончив эту операцию, Зайнулов вслед за патронами отправил в снег пустой магазин.

— Он полон лишь наполовину, — произнес политрук, вытирая платком испачканные маслом руки. — Из двадцати патронов в наличии только восемь.

— А мы не обратили на это внимания…Странно, — задумчиво сказал разведчик. — Почему магазин заполнен лишь наполовину?

— Почему это странно? — спросил Калинин.

— В походном строю, — ответил Зайнулов, — магазин должен быть полон. Это для того, чтобы при необходимости мгновенно развернуть подразделение и дать отпор противнику. Немцы сейчас активно наступают, и у них нет проблем с боеприпасами. Значит, магазины должны быть полностью заправлены.

— Наверно, они приняли бой где-то неподалеку, поэтому магазин не полон, — предположил разведчик.

— А после боя пополнить боекомплект было нельзя? — спросил Калинин.

— Не знаю, — пожал плечами разведчик. — Я в Вермахте не служил. Не ведаю — какие у них там порядки.

Пока Калинин с разведчиком обменивались предположениями, политрук подошел к деревьям и начал внимательно исследовать стволы.

— Зачем они бросили оружие, в котором ещё остались патроны? — не унимался разведчик. — Пусть даже остальные пули они выпустили в каком-нибудь бою…

— Нет, — прервал его политрук. Калинин с разведчиком повернулись к нему. Зайнулов находился возле ствола огромной ели и гладил шершавую, легко шелушащуюся кору дерева. — Все пули были выпущены здесь. Посмотрите!

И он поднял фонарь, освещая ствол. На нем ясно проглядывались следы от пуль и сбитая кора.

У Алексея перехватило дыхание от страха.

Господи! Что случилось с отрядом фашистов? И почему они расстреливали деревья? Неужели, похожее может произойти и с ними! Ведь рота красноармейцев, перед которой поставлена задача — захватить высоту Черноскальная — тоже продвигается по этой дороге!

Алексей посмотрел на матерого разведчика и увидел, что тот испытывает похожие самые чувства.

— Они стреляли прямо здесь, в лесу? — спросил разведчик, часто сглатывая. — Кого они здесь встретили?

— Они поливали очередями деревья вокруг себя, — сказал Зайнулов. — А точнее, вокруг дороги, по которой они шли… по которой мы идем… Немцы отстреливались, словно сумасшедшие!

— Я же говорю, что немцы свихнулись! — произнес разведчик, скорее успокаивая себя, чем настаивая на своем мнении.

— Может, это партизаны? — выдал версию Калинин. — Немцы могли наткнуться на партизан. Те напали из леса, немцы ответили огнем. Вполне логично.

— Логично? Хорошо, а где трупы? — спросил Зайнулов. — При такой плотной стрельбе, которую мы наблюдаем на стволах деревьев, должны быть трупы. Куда они подевались?

— Возможно, их закопали в снегу.

Зайнулов разочарованно покачал головой.

— Это точно не партизаны. Партизаны не оставили бы оружие. К тому же, здесь в округе из селений одна только деревня Потерянная. Откуда партизанам взяться?

Калинин понимал, что Зайнулов прав. Алексей повторно стал обходить загадочное место, изредка бросая пугливые взгляды в темноту между деревьями. На одном участке дороги он наткнулся на новые элементы.

— Здесь не только оружие, — громко произнес Калинин.

Они стали внимательнее исследовать снег. В свете фонарей появились немецкие ранцы, жестяные фляги, упакованные продукты сухого пайка. Алексей так же нашел маленький альбом с фотографиями немецкой семьи и туго перетянутую резинкой пачку писем.

— Я не понимаю, — сказал он, наконец. — Немцы расстреливали окружающие деревья, потом бросили оружие, личные вещи и… Что же случилось с ними дальше?

— Я же говорю, что они сбросили весь лишний груз, — произнес разведчик. — Мало ли зачем им понадобилось налегке идти!

— Да? — усмехнулся политрук. — А как на счет этого?

Он поднял что-то из снега. В тусклом свете фонаря Калинин увидел в руке политрука тонкую немецкую шинель.

— Можно оставить оружие, — сказал Зайнулов, — можно бросить личные вещи и продукты. Но бросить шинель — это самоубийство. В наши февральские трескучие морозы даже такая одежда не будет лишней. Мы не знаем, что здесь произошло. Поэтому, нужно быть настороже.

Рядовому Александру Парамонову было необходимо отойти в лес. По причине своей природной стеснительности, он не мог справить «большую» нужду поблизости от людей. Вот поэтому, прислонив к дереву винтовку и взяв керосиновую лампу, он по сугробам стал пробираться вглубь леса. Откровенно признаться, в лесу было страшновато. Темнота стояла густая и почти не рассеивалась фонарем. Тени огромных деревьев пугали.

Парамонов двигался до тех пор, пока шум из лагеря не перестал слышаться, хотя огонь от костров ещё виднелся вдали между деревьями. Только здесь, на большом отдалении он мог почувствовать себя спокойно.

Луч света от фонаря скользнул по стволу, открыв взору нечто странное. Удивленный Парамонов приблизился и поднял фонарь на уровень глаз. На небольшом участке дерева отсутствовала кора. Ее срезали ровно и искусно в форме овала. На обнажившемся стволе была вырезана надпись. Парамонов подивился качеству надписи, провел по ней подушечками пальцев. Буквы были настолько мелкими, что читались с трудом. Фразы, которые они образовывали, состояли из нескольких строчек. Вся надпись обрамлялась сложным узором из переплетающихся волнистых линий.

Парамонов сам занимался резьбой по дереву. Нельзя сказать, что он являлся мастером этой работы, но оценить и отметить качество надписи он, несомненно, мог. Очень кропотливая работа, очень изящная и очень миниатюрная.

— Бес… беспреде… — попытался прочитать надпись Парамонов, но у него ничего не получалось. Хотя почти все буквы были знакомыми, слова, которые слагались при прочтении, становились совершенно бессмысленными.

Еще некоторое время Александр любовался надписью на стволе дерева, которую невесть кто вырезал в этом дремучем лесу. Затем позыв в кишечнике напомнил, зачем Саша здесь оказался.

Успешно справившись со своей задачей и, воспользовавшись комком снега в качестве бумаги, Парамонов поднялся. Странный это был лес. Ни следов зверей, ни щебета птиц. Да и сами деревья диковинные. Он никогда не видел таких могучих сосен, а уж за свою деревенскую жизнь Александр много разного леса повидал. И за грибами хаживал, и за черникой с ежевикой, и за зайцем длинноухим…

Парамонов двинулся назад. Он видел свет костров и шел точно на него.

— Хи-хи, — вдруг раздалось откуда-то из-за деревьев.

Парамонова едва не хватил паралич. Виски стянуло словно стальным обручем, сердце забилось как маленькое дрожащее от страха животное. Дыхание сделалось глубоким и неровным.

— Царица небесная матушка! — пробормотал пришибленный страхом Парамонов. — Господи, спаси и сохрани!

Это был смех маленькой девочки. Или ему показалось? Нет, определенно ему это показалось! Откуда в этом дремучем лесу может взяться маленькая девочка? Видимо от усталости у него началось помутнение рассудка.

Обрадованный этой догадкой, Парамонов сделал два шага вперед. Керосиновая лампа осветила пространство впереди него, и на какое-то мгновение, когда только-только свет разогнал мрак, Александр увидел край легкого голубого платья, исчезнувший за стволом.

Он несколько раз поморгал глазами и потер их. Вновь ему что-то почудилось. Край платья! Парамонов невольно усмехнулся своим мыслям. Под вечер мороз подбирался градусам к пятнадцати. Бегать в глухом лесу в легком платье… Нет, пожалуй, надо прилечь отдохнуть. Прилечь до тех пор, пока не поднимет старшина или пока маленькие девочки не прекратят мерещиться в глазах…

— Саша…

Он явственно услышал собственное имя. Пищевод вдруг сжался и ни за что не хотел возвращаться в нормальное положение. Парамонов чувствовал, что сейчас задохнется. Страх на мгновение отступил, позволив дышать. С рыдающим звуком Александр втянул воздух и задышал часто-часто.

Это снова был голос маленькой девочки. Но…

Щемящая ностальгия вдруг накатилась на него. Это был голос девочки из прошлого. Его маленькой подруги из деревни Аляково.

— Даша? — спросил он.

Лес молчал.

Он и Даша дружили, когда им было по девять лет. Они вместе купались в маленькой речке, вместе лежали под огромным дубом на окраине деревни. Она была первой девочкой, которая его поцеловала.

Парамонов двинулся в направлении раздававшегося голоса, совершенно позабыв о том, что та маленькая Даша, которую он помнил, давно выросла, имела троих детей и уже успела потерять мужа на войне.

Проваливаясь в сугробы по колено, Саша Парамонов пробирался в лесную тьму.

— Даша! — позвал он.

В темном лесу его слова прокатились эхом, вернувшись обратно искаженными до неузнаваемости. Он поднял фонарь и снова увидел край голубого атласного платья. У Даши никогда не было такого, но этот голос… он твердо знал, что голос принадлежит ей.

— Даша!

— Сашенька, я здесь!

Голос шел из самой тьмы. Парамонов бросился вперед, споткнулся и уронил фонарь. Тот упал в снег и потух. Вокруг тотчас опустился мрак. Саша пошарил вокруг себя, пытаясь обнаружить керосиновую лампу и, не найдя её, махнул рукой.

— Саша…

Огни костров за его спиной скрылись стволами деревьев. В опустившейся темноте Парамонов уже не нашел бы дорогу назад. Но он не понимал этого. Он шел в направлении раздававшегося голоса, не думая ни о чем.

— Дашенька, я хочу к тебе… — стонущим голосом прошептал Саша и услышал в ответ странный глухой скрип снега.

— Приди ко мне, милый! — прошептал голос.

Парамонов протянул к голосу руки. Его сознание помутилось. Ему казалось, что он спит и одновременно с этим летит. Он не слышал звуков вокруг. Он был полностью поглощен предстоящей встречей.

Внезапно Парамонов почувствовал страшную боль. Именно она вырвала его из плена грез. Что-то холодное и липкое рвануло его за ноги, схватило, завертело. Что-то острое кромсало кожу, прорывая ткань шинели и армейских штанов. Парамонов закричал, но в рот набился снег. Он продолжал кричать, не осознавая, что звук его голоса гасится снегом.

Он кричал, насколько хватало мочи. В этом крике он звал не маму и не старшину. Звал он свою девочку из прошлого.

Дашу.

Глава 7

Смерклый бежал, боясь опоздать к раздаче спирта. Мысль о том, что Приходько мог его обмануть, даже не приходила в голову. Все его помыслы были связаны с предстоящим получением живительной влаги, и её дальнейшем применении. Конечно, Смерклый не был последним дураком и прекрасно понимал, что, по невежеству раздав весь спирт сейчас, молодой лейтенант Калинин окажется перед фактом, что ни один солдат в трезвом рассудке не захочет идти в атаку на высоту Черноскальную. В результате, старшина и политрук погонят солдат «на сухую», что крайне неприятно. Фрол и сам не хотел идти трезвым в атаку, потому что это довольно страшно. Но какой-то внутренний червяк требовал несколько граммов спиртного именно сейчас, а не после. Поэтому, ноги сами несли его. Вдобавок, если сейчас Фрол не возьмет свою долю, она достанется другим, более прытким.

Участок дороги, на котором расположилась рота, поворачивал, и Фрол срезал угол, собираясь прошмыгнуть между несколькими стволами деревьев. Получилось так, что он оказался вдали от света костров. Нога в поношенном валенке вступила на снег и внезапно провалилась. Фрол коротко матюгнулся. Его понесло вниз, в мягкую снежную россыпь.

Он проваливался в снег по пояс, в голове промелькнула мысль, что вероятно на этом падение закончится, но затем он провалился ещё глубже — по шею. Только после этого все остановилось.

— Уф! — произнес Смерклый.

Он пошарил руками вокруг себя в пространстве под сугробом, намереваясь нащупать опору и выбраться. На миг он задумался и пошевелил руками ещё раз. После этого удивленно охнул. Снег находился только сверху. Ниже была пустота. Заинтересованный этой странностью, Смерклый нагнулся, оказавшись под сугробом.

В такой темноте было трудно что-то разглядеть. Покряхтев, Смерклый залез во внутренний карман гимнастерки и достал коробок со спичками, завернутый в непромокаемый брезентовый мешочек. Фрол чиркнул спичкой. Она вспыхнула.

— Чтоб тебя! — выругался от удивления Смерклый.

Он поднял спичку выше, чтобы как следует осмотреть пространство под сугробом, но невольно ткнул ею в снежную корку над головой. Спичка потухла. Смерклый чертыхнулся и зажег новую.

В снегу был прорыт ход, диаметром в половину человеческого роста. Фрол посветил вперед. Ход уводил далеко, конец его терялся во мраке. Крестьянин повернулся назад и обнаружил, что начинается ход тоже неизвестно где. Судя по всему, Смерклый оказался посередине этой норы в сугробах.

У своих ног Фрол обнаружил след неизвестного ему зверя. Смерклый не был охотником и не разбирался в следах, как Ермолаев. Но все-таки Фрол не мог не отметить, что след был довольно большим.

Он наклонился, чтобы как следует рассмотреть его. В этот момент огонек на спичке приблизился кончикам пальцев. Смерклый вскрикнул и выронил спичку под ноги. Коротко пшикнув, спичка потухла, и пространство вокруг крестьянина мгновенно погрузилось в темноту.

Фрол замер в нерешительности, а затем выпрямился. Его голова поднялась над сугробом.

— Спирт, — выдавили единственное слово его губы.

Разворотив сугроб, Смерклый из неведомой норы в снегу выбрался на дорогу.

Алексей подсветил керосиновой лампой на наручные часы. 5.50 вечера. Они возвращались в лагерь. Темнота заволокла все вокруг. Лишь дорога, на которой расположились солдаты, освещалась пламенем костров.

Первым человеком, который их встретил, был старшина Семен Владимирович. Он тут же перехватил разведчика и отвел его в сторону. Пока Алексей кушал булочку с маком, которую дала ему старушка в деревне, старшина получил от разведчика полное описание увиденного, а так же собственное мнение разведчика. После этого он вернулся к командирам.

— Что скажешь, Семен? — спросил политрук. Алексей съел только половинку булочки, а оставшуюся половинку убрал в вещмешок.

— Странная история, — произнес старшина. — Надобно посмотреть на это своими глазами.

— Нам нужно двигаться дальше, — произнес Калинин.

— Помилуйте, Алексей Витальевич! — произнес Зайнулов. — Посмотрите, что вокруг нас делается! Темнота непроглядная.

— Если мы останемся здесь до рассвета, то потеряем часов двенадцать, а это непозволительная роскошь! — сказал Алексей и повторил который раз за сегодняшний день. — Послезавтра мы должны быть возле высоты Черноскальной!

— А тебя не беспокоят пропавшие немцы? — спросил старшина. — Мы можем повторить их судьбу.

— Сейчас ещё мало времени. Мы можем идти и идти!

— Куда иди?! — воскликнул старшина. — Куда ты пойдешь в этой темноте?! Хватит на сегодня переходов! И так оказались черт знает где!

— Да вы что! — впервые повысил голос Калинин. — Знайте свое место! Вы — старшина! А командир роты здесь — я! Знайте свое место! Сейчас же начнем движение. Командуйте строиться.

— Как же мы пойдем в темноте? — задал резонный вопрос Зайнулов. По всей видимости, он принял сторону старшины. Ну и ладно! Алексей чувствовал в себе силы противостоять им обоим.

— У нас имеются керосиновые лампы!

— Но слишком мало керосину, — возразил политрук.

— Будем идти, пока хватит керосину!

— Чуть помедленнее кони-и, — с хрипотцой пропел старшина. Калинин вопросительно посмотрел на него. Он не знал, что его больше удивило в этой фразе — это фамильярное отношение Семена Владимировича к своему молодому командиру или его неожиданная музыкальность.

— Мы останемся здесь, лейтенант, — произнес старшина. — И тронемся в путь только, когда рассветет.

— Я согласен со старшиной, — произнес Зайнулов. — Останемся на дороге до утра. Выставим посты и спокойно здесь переночуем.

Алексей поджал губы и, повернувшись к командирам спиной, пошел прочь. Злость переполняла его. Проклятые старожилы! Они не хотят выполнять приказ! А приказы нужно выполнять любой ценой, и, брести в темноте по дремучему лесу, самая меньшая цена! Как они этого не понимают?

— Товарищ лейтенант!

Алексей обернулся.

— Товарищ лейтенант, погодите! — донеслась до Алексея окающая речь.

К Калинину из леса бежал солдат, которого он пока не знал. На вид ему было лет сорок. Сведенные вместе глаза, нос картошкой, короткая шея, неуклюжая фигура. Шинель от воротника до самого низа испачкана снегом.

— Что вам? — спросил Алексей. Гнев по-прежнему бурлил в нем, однако, не переливаясь через край.

— Товарищ лейтенант, я хочу получить свою долю! — Красноармеец окал так, что резало слух. Калинин скривился.

— Вы о чем?

— О спирте!

— Я не понимаю.

— Мне бы спирту мою долю… — жалостливо протянул красноармеец. И тут Алексей, сам того не осознавая, выплеснул свой накопившийся гнев на этого солдата:

— Вы что! Вы в Красной Армии служите или в банде Махно! — с каждой фразой гнев Калинина только увеличивался. — Хотите опьянеть? Как вам не стыдно! Советскому человеку! Спирт не для увеселения, спирт только для боя! Слышите меня?! Не для веселья! Вон отсюда! Чтобы я даже не видел вашего заискивающего выражения на лице! Вон, раковая опухоль на здоровом теле советского общества!

Смерклому показалось, что он попал под град камней, настолько неожиданно и больно обрушились на него обвинения молодого лейтенанта. Он припустил прочь, чтобы больше не вызывать возмущения командира.

«Боже-мой, боже-мой! — на ходу проносилось у него в голове. — Не досталось спиртику-то!»

Прямо у него на пути выросла темная высокая фигура красноармейца. Смерклый не видел, откуда тот появился.

— Куда бежишь? — спросил солдат.

Фрол остановился возле него.

— Не бегу я, — растерянно стал оправдываться Фрол. — Так, иду быстро…

Блики костра упали на лицо высокого солдата, и Смерклый увидел тонкий нос с горбинкой и пустые бесцветные глаза. Солдат хищно улыбнулся.

— Я видел, как тебя прогнал лейтенант. Чем же ты его так разгневал?

— Ничем, — быстро ответил Фрол.

— Ты попросил немного спирта, чтобы согреться на ночь, а он накричал на тебя…

Фрол, насупившись, молчал.

— Вот они командиры, — произнес солдат, повернув голову в направлении Калинина, который задумчиво ковырял снег носком сапога. — Не понимают, что солдатской душе требуется.

— Они за нас думают, — возразил Смерклый. — Раз нельзя, значит нельзя. Спирт для атаки будет надобен.

— Брось! — раздраженно сказал солдат. — Знал бы ты, сколько у него спирту. Несколько фляг.

— Неужели! — удивился Фрол.

Солдат кивнул:

— У них много спирту. Им просто жалко. Не любят они солдата. Злые они. И лейтенант этот молодой, и старшина, и политрук…

— Вроде политрук неплохой мужик.

— Неплохой, — согласился солдат. — Неплохой, когда на привале, а в бою — спинами других прикрывается.

Фрол почти забыл обиду, нанесенную молодым лейтенантом.

— Что-то я тебя не знаю, — сказал он.

— Я из третьего взвода, — ответил солдат. — Которого не существует. Полностью погиб третий взвод. Один я остался. Сергей Вирский меня зовут.

— Фрол Смерклый. — Он пожал руку солдату. — Руки погрей. Что-то ты совсем замерз.

— Не беда. Увидимся.

Накричав на незнакомого солдата, Калинину почувствовал себя легче. Кроме того, он ощутил уверенность в себе. Правда, убедить старшину и политрука в том, что нужно продолжить движение, уже не представлялось возможным. Пришлось Алексею свыкнуться с мыслью, что сегодня рота уже никуда не тронется и останется ночевать прямо на этой дороге.

Размышляющего и медленно бредущего между костров Калинина догнал сержант Ермолаев.

— Разрешите обратиться, товарищ командир! — произнес он.

— Конечно… Странная фраза. Я много раз слышал её и даже произносил сам, но никогда не задумывался над её бессмысленностью, — неожиданно по-философски произнес Калинин.

— Что? — не понял Ермолаев молодого лейтенанта.

— Вот вы просите разрешения обратиться ко мне, в то время как обращение уже сделали. «Товарищ командир» — ведь это обращение… Так что вы хотели?

— Не знаю даже с чего начать… — нерешительно произнес Ермолаев. — Я не понимаю… А меня с самого начала в армии учили — обнаружил что-то новое, даже если не понимаешь этого — доложи командиру.

— Я думаю, это правильно.

— Согласен, — кивнул Ермолаев. — Я обнаружил звериный след.

Калинин быстро посмотрел на сержанта. До сих пор лес оставался мертвым. Ни птицы, ни звери, ни их следы до этого момента не попадались им на глаза. След, обнаруженный Ермолаевым, стал первым проявлением жизни в лесу.

— Зверь прошел больше недели назад. След уже замело снегом, но под сугробом на заледеневшей корке остался отпечаток ступни.

— Что это за зверь?

На лице Ермолаева промелькнула растерянность.

— Я понимаю, это звучит глупо, — произнес он, отводя глаза. — Вроде бы, охотник из Сибири, должен знать все следы… Но я не могу опознать этот след.

Алексей внимательно посмотрел на выражение лица Ермолаева.

— Вы не можете опознать след зверя или это неизвестный вам след? задал он уточняющий вопрос.

— Да, — подхватил мысль Ермолаев. — Скорее всего, это неизвестный мне след…

— След крупный?

— Очень. Это не медведь, не тигр… Пятка узкая, почти не оказывает давления на поверхность снега. От неё осталась очень слабая ложбинка. Напротив, пальцы мощные, их четыре. В снегу так же отпечатались четкие проколы на концах пальцев. Я измерил глубину прокола — она составила около десяти сантиметров.

— Ты хочешь сказать, что проколы — это звериные когти, и они длиной десять сантиметров?

— Да. Зверь шел на четырех лапах, причем основная часть веса приходилась на передние.

— Ты же нашел только один след!

— Да, и я думаю, что это след задней ноги. На неё вес практически не приходится.

Алексей повернулся в сторону темной чащи. Свет костров только сгущал мрак между деревьями. Информация Ермолаева о таинственном звере бодрости не прибавляла. Калинин невольно поежился.

— Можешь себе представить, — произнес Алексей, — что где-то там, в темноте бродят невиданные звери с когтями длиной в десять сантиметров?

— Я нашел только один отпечаток, — сказал Ермолаев. — Это даже не следы!

— Ладно. Я поговорю со старшиной, чтобы он выставил охрану по периметру лагеря.

Ермолаев удовлетворенно кивнул. Калинин отпустил сержанта, а сам в задумчивости сел на снег.

Сообщать старшине о странном следе зверя, конечно, не стоит. Охрана и так будет выставлена, а вот усугублять конфликт с Семеном Владимировичем было бы неразумно. Боже, как он устал за этот день! Первый день командования ротой. Сколько вопросов, сколько ответственности! Солдаты словно не замечали его приказов, старшина вспыхивал по каждому маломальскому поводу. Только политрук Зайнулов как-то поддерживал его, да рядовой Приходько иногда поднимал настроение своими шуточками.

За целый день Алексей съел только треть котелка каши на завтрак и половинку булочки с маком после полудня. Но голода он не чувствовал. Он ощущал неимоверную усталость. А ещё головокружение. Калинин слышал это выражение — голова кружится от забот. Теперь он прочувствовал эти слова на себе в полной мере. Мир как будто сдвинулся немного, и от этого сознание Калинина плохо воспринимало окружающую действительность.

Он вдруг посмотрел свежим взглядом на темный лес вокруг. Алексею показалось, что совсем недавно, возможно вчера, он заснул у себя дома в постели, а проснулся в этом дремучем лесу в окружении чужих ему людей, на лицах которых лежит печать войны. Словно кто-то властный, почти бог, кинул его к этим людям и заставил командовать ими. А кем был Алексей до этого? Начинающим ученым, очкариком.

Чужое! Все вокруг чужое!

Калинину внезапно захотелось оказаться дома, в уютной постели, за любимым столом для письма рядом с уже ставшим родным книжным шкафом. Оказаться там и не думать ни о чем! Погрузиться в мир книг и фантазий.

Если бы кто-то посмотрел на молодого лейтенанта со стороны, то смог бы увидеть, что на лице Калинина блуждает какая-то задумчивая улыбка.

Калинин спал. Он уснул прямо так, сидя на снегу. Снилась ему дача родителей. Было лето. Он сидел за столом, солнце сильно припекало сквозь стекло на веранде. Мама только что принесла полную тарелку клубники, посыпанную сахаром. Алексей уже съел такую тарелку, желудок его был полон.

— Нет, мама, я не хочу больше клубники!

Мама раскрыла рот и закричала:

— Саша!

Кто-то тряс Калинина за плечо, вырывая его из сна. Последним эпизодом была мысль, что он все-таки не Саша, а Алексей.

Калинин открыл глаза. Разбудил его политрук.

— Извините, Алексей Витальевич, — сказал он. — Но клубники у меня нет, даже если вы её и не хотите.

— Я, кажется, уснул, — произнес Калинин, протирая глаза. Он посмотрел на часы. Сон длился всего тридцать минут.

Что-то непонятное творилось в лагере. Солдаты не сидели спокойно у костров, а, поднявшись на ноги, уставились в темноту между деревьями.

— Саша! — громко звал кто-то. — Парамонов!

— Что случилось? — спросил Калинин.

— Солдат пропал.

Алексей встал. С края лагеря раздалось лошадиное ржание. Ротная лошадь Дуня волновалась. Калинин кинул мимолетный взгляд в её сторону и повернулся к Зайнулову:

— Давно он исчез?

— Никто не знает. Последний раз его видели час назад. Командир отделения произвел перекличку, и красноармеец Парамонов не отозвался.

Откуда-то из темноты вынырнул старшина.

— Пока ничего не нашли, — сообщил он. — Следов, указывающих, что он ушел в чащу, не видно. Быть может, побрел по дороге к выходу из леса.

— Зачем? — удивился Калинин.

— Я не Папа Римский, чтобы у меня были ответы на все вопросы! — резко откликнулся Семен Владимирович. — Что делать будем?

— Его нужно искать, — сказал Калинин.

— И как это будет выглядеть? — спросил старшина.

— Нужно прочесать лес, — объяснил Алексей.

Лицо старшины скривилось.

— Опомнись, лейтенант! Мрак стоит такой, что даже пальцев своих не разглядеть! Мы в неизвестном лесу, и даже не знаем, где он заканчивается! Я отправлю на прочесывание взвод, и вместо одного пропавшего солдата у нас будет десяток, а то и больше!

— Темно, — согласился со старшиной Зайнулов. — Снег глубокий. Нужно ждать. Возможно, он скоро вернется.

Калинин снова начал закипать.

— Но ведь пропал человек!

— Пропал — найдется, — сказал старшина. — Если решил прогуляться по дороге, ничего с ним не случится. Если…

— Что, «если»?

— В случае этого «если» твои поиски ничего не дадут!

— Надо усилить охрану лагеря, — сказал Зайнулов. Старшина кивнул, приложил руку к виску и скрылся. Зайнулов ушел вслед за ним.

Злость поднялась в Алексее. Он стал нервно ходить взад-вперед, пиная носком сапога снежные комья. «Я не командир в роте! — пришел он к неожиданному выводу. — Я совершенно не командую солдатами! За меня это делают старшина с политруком. Я словно кукла. Меня показывают солдатам, говорят, что я их командир, а когда дело доходит до настоящих приказов, меня никто не слушает, в то время как приказы отдают старшина с политруком, и все их выполняют!»

Калинин внезапно понял, что ему следует сделать.

Сергей Вирский вместе с остальными солдатами пытался хоть что-то разглядеть в суровой тьме промеж деревьев. Никто не решался сойти с дороги, чтобы отправиться искать рядового Парамонова. Солдаты находились в страшном напряжении.

— Сволочи, — пробормотал Вирский. Никто не отреагировал на его слова. К кому относилось ругательство, Вирский и сам не знал. Оно просто вырвалось.

— Сволочи, — повторил он.

Сволочами были командиры, которые сейчас стояли в стороне и обсуждали, стоит ли входить в лес. Сволочами были немцы, которые находились где-то впереди в этом же лесу. Сволочью был пропавший солдат. И, наконец, те неведомые силы, которые заставили солдата отправиться в лесную чащу.

Вирский был раздражен с того момента, как рота вошла в лес. Ему с самого начала не нравился поход, а тут ещё эти деревья, сугробы черт знает какой глубины! Он ненавидел высоту Черноскальную, которую предстоит взять боем, и которая находится неизвестно где.

Ему хотелось убивать немцев!

Именно так. Убивать как можно больше. Чтобы кровь веером падала на снег, чтобы кровь текла из глотки и ушей.

Кулаки Вирского нервно сжались.

Он посмотрел в темноту. Контуры деревьев расплывались во мраке. Ветви над головой образовывали сплошной свод. Вирский вглядывался в темноту, пристально смотрел в нее. И он увидел.

Словно внезапное солнечное затмение в яркий летний день, он увидел, как из темноты проступило око.

Вирский отпрянул.

— Вы видели?! — воскликнул он, обращаясь к солдатам.

Конечно, никто ничего не видел. И сам Вирский тоже. Он снова посмотрел во тьму, и перед ним находилась все та же размазанная чернота. Никакого ока.

— Это все моя контузия, — пробормотал он. — Чертова немецкая бомба, рванувшая возле моей чертовой головы.

— Сержант Ермолаев прибыл по вашему приказанию, товарищ лейтенант!

— Это из вашего взвода пропал рядовой Парамонов? — спросил Калинин, нервно теребя пуговицу на тулупе.

— Точно, мой Парамонов! — подтвердил сержант. — Второе отделение.

— Что вы намерены предпринять для его поисков, сержант Ермолаев?

Вопрос поставил Ивана в неловкое положение. Старшина сказал ему, чтобы в лес никто не совался. «Не хватало потерять ещё кого-нибудь!» — вот были его слова. На случай, если солдат заблудился и бродит где-то неподалеку, старшина приказал каждые пять минут громко выкрикивать фамилию солдата, чтобы тот мог сориентироваться на звук голоса. Так же Семен приказал увеличить огонь костров.

С другой стороны, командир роты (хоть молодой, но все-таки командир) требовал активных действий взвода для поисков пропавшего. Ермолаев знал о разногласиях старшины и молодого ротного, и сейчас он понял, что оказался на границе между двумя противоборствующими сторонами.

— Нужно искать его, — произнес Калинин, не дождавшись ответа сибиряка.

— То есть, идти в лес?

— Да! — Калинин неистово мял и вертел пуговицу тулупа в своих тонких пальцах.

— Там же темно! — попытался возразить Ермолаев.

— У нас имеются керосиновые лампы. Сколько есть у вас во взводе?

— Осталось две… Одну, как я думаю, унес Парамонов.

Калинин вдруг подумал, что действительно дурацкая идея идти в лес целым взводом всего с двумя керосиновыми лампами. Его приказ был глупым, но отказаться от него перед подчиненным Калинин уже не мог.

— Изготовьте факелы, — сказал он. — Палки, тряпки, керосин — все это имеется у нас в наличии.

— Я не нашел его следов. Мы не знаем даже направление поисков, предпринял последнюю попытку сопротивления Ермолаев.

— Я хочу, чтобы вы проверили все окрестности лагеря! — с неожиданной для себя властной интонацией произнес Калинин. — Каждый кустик, каждое дерево! Я хочу знать — что с ним случилось! Потому что от этого зависит судьба всей роты!

Ермолаев не мог оторвать взгляда от молодого лейтенанта, загипнотизированный его речью. Слова Калинина магически подействовали на него. Иван подумал, что не так уж бесхребетен молодой лейтенант.

— Задача ясна, — словно в прострации произнес он.

— Сколько потребуется времени на подготовку?

— Минут пятнадцать… — Ермолаев сделал паузу. — Ну, я пошел?

— Да, — разрешил Алексей.

Сержант собрался уходить, он сделал несколько шагов, но затем остановился.

— Вы полагаете, Алексей Витальевич, к исчезновению Парамонова причастен зверь, след которого я обнаружил?

Что-то лопнуло на тулупе Калинина. Алексей не дрогнул в лице.

— Сейчас нельзя ничего утверждать! Ищите следы. Только когда вы что-то обнаружите, можно будет делать выводы.

Ермолаев ушел во взвод. Алексей посмотрел на пуговицу в своей руке, которую, сам того не осознавая, оторвал от тулупа.

…(вот тебе, зверь неписаный!)…

Эта фраза невольно всплыла из памяти. Алексей не мог сказать точно, где он её слышал.

Вот тебе, зверь неписаный!

Теперь, кажется, он сделал все, что хотел, что подсознательно требовал от себя. Ермолаев выполняет его личный приказ, первый взвод будет активно заниматься поисками пропавшего солдата. Теперь Алексей чувствовал, что может требовать, может убеждать и без помощи политрука, наперекор указаниям старшины.

Мысленно рассуждая, Алексей не заметил, как отдалился от костров, оказавшись в холодном сумраке леса. Мороз медленно подбирался к двадцати градусам. Несладко придется этой ночью солдатам в их тонких шинелях. Он погладил тулуп, и мысли его вернулись к выводам о самом себе.

Теперь он чувствовал некоторую уверенность, ощущал силу власти командира роты. Калинин пока не мог сказать — нравится это ему или нет, но определенно эти чувства повлияли на разум Алексея.

Где-то рядом скрипнул снег. Калинин напрягся, сразу вспомнив о странностях леса, в котором они находятся, и о таинственном звере. Раздавшийся скрип снега прозвучал очень близко, но сейчас снова установилась тишина. Алексей замер.

Нечто мощное, стремительное и, показавшееся Калинину, огромным яростно набросилось на него и откинуло к стволу дерева. Алексей попытался крикнуть, но мощная рука заткнула его рот. Снизу что-то другое, по крепости напоминающее слесарные тиски, сдавило его мошонку так сильно, что у Алексея покатились слезы из глаз.

— Послушай, лейтенант, — раздался из темноты хриплый голос державшего его человека. — Послушай очень внимательно! Если бы пуля снайпера не прошила голову старлею Боровому, ты был бы всего лишь вшивым командиром взвода!

Железная рука, ухватившая мошонку, сдавила её ещё сильнее. Калинин глухо кричал под ладонью, сжавшей его губы.

— Я думаю, ты хорошо поймешь меня! — продолжал хриплый голос. — Ты не слишком командуй в роте! Ты ещё сопливый пацан, и многого не понимаешь. Чтобы стать таким командиром, как Боровой, нужно долго учиться, затем долго командовать и, наконец, получить долгожданный опыт. У тебя ничего этого нет… и даже хотелка ещё не отросла. Не мешай жизни роты, а лучше подумай о своей жизни! Ночи здесь такие темные! Пропадешь, как тот солдат!

И прежде чем Алексей сумел промычать сквозь сжатые губы что-либо в ответ, сильные руки отпустили его. Темная тень известного ему человека скользнула между деревьев и скрылась. Алексей, скривившись от боли, опустился на снег.

Боже, как стыдно! Как он был унижен!

Все рассуждения Калинина о том, что он уже стал командиром и может отдавать приказы, были сметены этим дерзким и внезапным нападением. Ему действительно ещё долго учиться.

…(вот, возьми-получи)…

— Боже, как больно! — простонал Алексей.

Злость и страх переполняли молодого лейтенанта. Дрожь била его, словно при лихорадке. Он сжал зубы, пытаясь унять дрожь, и поднялся, держась за сосну. Пальцы что-то нащупали на поверхности дерева. В том месте, где легла ладонь, кора отсутствовала, и под пальцами Алексей чувствовал странные маленькие бугорки и ямки.

Все ещё морщась от боли, Калинин достал спички. Он попросил их у Приходько, собираясь научиться курить для того, чтобы казаться более взрослым. Однако, свернуть свою первую самокрутку он так и не нашел времени. А вот спички у него остались. Он зажег одну и осветил поверхность ствола. Алексей не поверил своим глазам.

На дереве была вырезана какая-то надпись на древнеславянском. Крохотные буквы были окружены волнистыми узорами, такими же, как на избе в деревне Потерянная.

Спичка потухла, и Алексей зажег новую.

Снова он встретил эти узоры, означающие воду. При чем тут вода? Он не мог понять.

С превеликим трудом (ему пришлось при помощи всего двух рук зажигать спички и держать карандаш с тетрадкой) Калинину удалось скопировать текст. После этого он попытался перевести надпись:

«Беспредельно…низко хотение… движущийся храм…ВОДА…его знак… беспредельно большой… не хоти исполнить хотение… не пробуй пройти к храму. не кляни зло…бережет… снег погребенный…»

Калинин не понял ни единой фразы из странной надписи. В буквах текста узнавалась древняя кириллица. Слова располагались так, что буквы словно висели на строчке. Таким способом писали на раннем этапе развития языка. Текст древний, подумал Алексей. Но о какой древности можно говорить, когда возраст дерева не может превышать пятисот лет.

Он свежим взглядом попытался оценить в темноте могучий ствол.

Такое широкое дерево вполне может иметь возраст в тысячу лет. Неужели и этой надписи столько же! Нет, этого не может быть. Буквы казались вырезанными совсем недавно. Алексей ещё раз убедился в этом, истратив последнюю спичку.

Многие слова он знал, но их сочетание оставалось непонятным. «Низко хотение», «движущийся храм», «не кляни зло», «бережет снег погребенный». Все это вместе не подвергалось объяснению.

Единственное, что оказалось знакомым — упоминание о воде. Алексей сосредоточился, пытаясь тщательно проанализировать текст, уловить смысл в сочетании разрозненных слов…

— Алексей! — раздался вдруг из темноты до боли знакомый и почти забытый детский голос.

Калинин встрепенулся. От странного голоса дрожь пробежала по телу, сердце провалилось словно в пропасть. Алексей задышал часто-часто.

Что это? Ему послышалось, или детский голос действительно окликнул его?

Калинин не мог однозначно ответить на эти вопросы. Определенно он что-то слышал. Возможно, лесной звук, сильно напоминающий детский голос. Он читал, что крик выхухоли напоминает плач ребенка. Но он не помнил, чтобы крик какого-то животного напоминал имя «Алексей», да ещё казался таким знакомым.

В любом другом лесу ЭТО могло быть криком животного. В любом, но не здесь! Потому что ещё никто не видел под гигантскими деревьями ни одного животного. Только старый заметенный след, найденный Ермолаевым.

— Алексей! — повторил голос из темноты.

Сердце Калинина бешено заколотилось. Сколько бы он ни уверял себя, голос принадлежал не животному. Этот голос принадлежал ребенку, которого Алексей знал…

— Катя? — спросил он в темноту.

Опустив тетрадь в карман тулупа, Алексей по сугробам стал пробираться в лес на звук голоса.

Глава 8

Двигаясь неспешно и размерено, Зайнулов обходил временный лагерь роты. Был поздний час, и просеку накрыло темнотой. Политрук подумал, что сегодня солдатам следует лечь спать пораньше, чтобы с утра подняться чуть свет и продолжить путь.

Он обошел красноармейцев, поговорил со многими. Бойцы начали успокаиваться после исчезновения рядового Парамонова. Кто-то рассказал о немецких вещах впереди на дороге, и вот уже у костров в руках солдат стали появляться сумки с фашистскими крестами, бутылки со шнапсом. С разных сторон зазвучали неумелые трели губных гармошек. Кто-то под хохот окружающих выпячивал грудь, натянув на голову фуражку немецкого офицера, кто-то в стороне от других, кряхтя, пытался влезть в неподходящие ему по размеру кожаные сапоги. Солдаты сами развеяли холод и сумрак леса, поэтому Зайнулов не препятствовал тому, чтобы красноармейцы брали немецкие вещи. Только одно обстоятельство не давало покоя старому политруку. Если остались вещи, то где находятся тела?

Он не мог ответить на поставленный вопрос, и поэтому беспокоился. Плохо, если Зайнулов чего-то не понимал.

Если бы у него было только десять бойцов, и командир приказал бы ему лечь костьми, но не дать немцу, у которого дюжина танков и целая рота солдат, занять безымянную высоту возле маленького города, Зайнулов выполнил бы приказ, потому что в поставленной задаче все для него было очевидно. Впереди немцы, высота под ногами, бойцов всего десять. Да, его солдаты полегли бы, обороняя высоту, но приказ они бы выполнили с максимальной отдачей. Однако, когда Зайнулов чего-то не понимал в окружающей обстановке, когда нечто становилось неразрешимой загадкой (как сейчас), в этом случае могла погибнуть вся рота, даже если ей противостоит лишь горстка противника, потому что командир не смог уловить одну маленькую, но очень существенную деталь.

«Я умру к следующему утру, если не разгадаю, куда подевались немцы, подумал он. — Такая загадка должна иметь естественный логический ответ».

Должна, вот только есть ли ответ?

Зайнулов не верил в бога и не верил в мистику. Он прожил на свете шестьдесят четыре года, но ни разу не наблюдал ни божьих, ни ведьминских чудес. На этом и строились его суждения о религии, а точнее — атеистические взгляды. Как и всех детей в царской России, родители окрестили его в детстве, вот только крестик свой он потерял давным-давно, и не позаботился о том, чтобы заиметь новый.

Ротная лошадь Дуня продолжала волноваться, когда он проходил мимо. Она не могла успокоиться с тех самых пор, как пропал рядовой Парамонов. Она ржала, суетно мотала головой и вырывалась из рук успокаивающего её конюха. Что-то её встревожило. Звери острее людей чувствуют опасность. Но что она чувствует? Дуня могла это выразить только беспокойным ржанием и фырканьем.

Зайнулов съел остатки булочки, которую ему все-таки всучила настырная старушка. Даже несмотря на прошедшие семь часов и несмотря на мороз, подбирающийся к двадцати градусам, булочка оставалась мягкой и аппетитной. Особый вкус придавал мак, которым была посыпана верхняя корочка.

— Ну как, получил спиртик? — раздался рядом голос с характерным украинским акцентом. Политрук увидел, что оказался возле группы солдат во главе с Николаем Приходько. Фраза предназначалась не Зайнулову, как он подумал в первый момент, а понуро опустившему голову темному крестьянину из-под Вологды Фролу Смерклому.

Рахматула Ахметович вновь погрузился в раздумья и прошел мимо костра, возле которого начинал разворачиваться активный диалог Смерклого с Приходько.

— Ну как, получил спиртик? — спросил Приходько, хитро улыбаясь.

Смерклый с хмурым лицом опустился на снег возле своей березы.

— Получил, как же! — недовольно откликнулся Фрол. Солдаты, глядя на крестьянина, уже начинали потихоньку хохотать. — Таких собак на меня спустил лейтенант наш молодой, что уши до сих пор от стыда горят.

— Сказочник-то? — разыграл удивление Приходько.

— Конечно! — ответил Смерклый. Солдаты вокруг костра уже не могли остановить смех. Лицо Фрола было недовольным и жалким, в сочетании со сведенными вместе глазами и вологодским оканьем, на него нельзя было смотреть без смеха. — Сказочник… Таких сказок рассказал! Даже обозвал меня очень обидно.

— Это как же? — осведомился Приходько.

— Раковой выхухолью, — недовольно ответил Смерклый.

Грохотом солдатского хохота едва не сорвал хвою с ветвей окружающих деревьев. Больше всех надрывался Приходько. Смерклый устал быть посмешищем на глазах всего взвода. Он молил судьбу, чтобы в этот момент провалиться куда-нибудь.

… (в длинную нору в сугробе)…

Смерклый начал шарить вокруг себя, разыскивая вещмешок. Ему было необходимо прижать его к себе, чтобы успокоиться. Но вещмешка с немецкой коробочкой нигде не было.

— Ой, Фрол! — воскликнул вдруг Приходько, перекрывая солдатский хохот. — Что это за дерево рядом с тобой?

— Сам не видишь что ли? — с совсем помрачневшим лицом ответил Смерклый. — Береза.

— Береза? А я так думаю, что елка.

Фрол на всякий случай бросил косой взгляд на березовый ствол, проверяя себя.

— Ты что, хохол, березу от елки отличить не можешь?

— Конечно, елка! — убежденно воскликнул Николай. — Глянь, какие подарки на ней висять!

Смерклый быстро вскинул голову, начиная догадываться о природе «подарков». В свете костра было видно, что на самой макушке висит темный предмет, похожий на большой куль. Фрол сразу узнал свой вещевой мешок, в котором лежала коробочка с сухим пайком немецкого солдата.

Смерклый быстро вскочил. Солдаты смеялись, глядя на то, как Фрол неуклюже бегает вокруг березы, пытаясь раскачать её, чтобы уронить вещмешок. Но ствол березы вырос довольно крепким, да и мешок был зацеплен на верхушке основательно.

— Шуйки вы! — кричал Смерклый. — Шавки бесхребетные! Сволочи!

— А ты попрыгай, — посоветовал Приходько, — может, достанешь.

Смех внезапно замер. Красноармейцы, затаив дыхание для нового взрыва хохота, смотрели, как Смерклый, обняв березу руками, начал предпринимать неуклюжие попытки вскарабкаться наверх.

— Смертельный номер! — комментировал Приходько. — Под куполом цирка шибко умный крестьянин и любитель дармовщинки Фрол Смерклый! Затаите дыхание! Этот номер исполняется всего один раз!

К удивлению солдат, сбежавшихся к костру, чтобы посмотреть на представление, Смерклый вскарабкался метра на два и продолжал взбираться дальше. Это походило на чудо природы, его неуклюжие руки и ноги, казалось, не могли цепляться за ствол березы, но Смерклый на глазах у всех медленно продвигался вверх.

— Вот, что с людьми делает жадность, — произнес подошедший Ермолаев. Фрол, слезай!

— Нет, — раздалось откуда-то из-под рук, ног, шинели и ватных штанов.

— Слезай, я сказал! — прикрикнул Ермолаев.

— Я свой вещмешок не брошу, — раздалось от карабкающегося на березу крестьянина. Ермолаев махнул на него рукой.

— Коля, — сказал он Приходько, — ты не ребенок, чтобы такими шутками баловаться.

— Все в порядке, Вань! — заверил его Приходько. — Увидишь, каким он мягким и податливым станет, когда слезет с дерева. Негоже, когда во взводе единоличник заводится. Разобщает он солдат, они сразу начинают больше думать о себе, чем о товарищах. А еще, вот из таких вырастают предатели…

Тем временем Смерклый оказался уже на середине ствола, и тут, к удивлению всех, береза начала клониться, не выдержав веса Фрола. Вместо того, чтобы остановиться и вернуться назад, Фрол не прекратил своих попыток добраться до вещмешка и продолжал карабкаться к макушке. С каждым движением Смерклого береза клонилась все больше, постепенно выгибаясь дугой на верхней точке которой и находился крестьянин из-под Вологды.

Неизвестно, добрался бы Смерклый до вещмешка, или тот, закрепленный на склонившейся макушке, коснулся бы сугробов первым, но в этой верхней точке согнутой дугой березы у Фрола соскользнула ладонь. Он не удержался наверху и перевернулся вниз головой. Солдаты ахнули. Высота была около пяти метров.

Вниз головой карабкаться дальше Фрол не мог. Он замер, уцепившись под стволом березы и решая, как поступить дальше. Но пока он раздумывал, пальцы его ослабли, и Смерклый соскользнул со ствола.

Вокруг повисло молчание. Сорок пар глаз в наступившей гробовой тишине наблюдали, как Смерклый оторвался от ствола березы, пролетел пять метров и «рыбкой» вошел в сугроб с головой. Но это было ещё не все. Освободившись от веса Смерклого, береза распрямилась и, словно заправская катапульта, выстрелила вещмешок Фрола далеко в темноту леса вместе с сухим пайком немецкого танкиста, вместе с консервами, сыром, леденцами и джемом.

Приходько первым бросился к неподвижно лежащему в снегу Смерклому.

— Господи! Фрол, прости меня! — бормотал Николай, пытаясь вытащить Смерклого из сугроба. — Честное слово, не хотел, чтобы этим закончилось!

Солдаты дружно помогли Николаю выволочь Смерклого к костру. Лицо крестьянина было залеплено снегом, но глаза оставались открыты. Николай стал растирать щеки Фрола. Кто-то уже подносил к губам кружку горячего чая.

Фрол моргнул и повел глазами.

— Жив! — воскликнул Приходько. — Фроленька, прости меня! Плохая шутка получилась!

Смерклый оттолкнул Николая и сел. Глаза его вознеслись к верхушке распрямившейся березы, которая теперь пустовала.

— Зато у тебя остались сигары! — оправдываясь, произнес Приходько.

Безмолвно Смерклый запустил руку в карман и вытащил на свет костра горсть мятых и искрошившихся табачных листьев.

— Ну, можно из него и самокруточку сделать, — совсем уж тихо произнес украинец.

— Чаю хлебни, Фрол, — предложил кто-то из солдат, протягивая кружку прямо к губам.

Смерклый выбил кружку из рук солдата так сильно, что она улетела далеко, а чай выплеснулся на одежду.

Красноармейцы молчали, чувствуя свою вину. Шутка получилась неудачной. Они переборщили, перегнули палку.

— Фрол… — попытался сказать что-то ещё Приходько.

— Не-ет! — завопил Смерклый. Он закричал так страшно, что солдаты отпрянули. Крестьянин поднялся и своей неуклюжей походкой двинулся во тьму.

Обида была такой горькой, что хотелось плакать и кричать. Смерклый шел, не понимая, куда идет, и бешенство поднималось в нем. Он был обижен на лейтенанта, который отказал ему в спирте; он был обижен на Ермолаева, который не предотвратил издевательство. Но больше всех он был обижен… Нет, «обижен» являлось неподходящим словом для его отношения к рядовому Приходько. Ненависть! Ослепительная и беспощадная. Вот, какие чувства испытывал Фрол к украинцу.

«Все они жалкие людя, — говорил он себе. — И этот лейтенант, и взводный Ермолаев. Но Приходько — это не человек. Нельзя назвать человеком того, кто пытал словами, кто унижал… кто хотел смерти земляку».

Да-да. Фрол не сомневался, что, подстраивая шутку, Приходько желал смерти крестьянину. «Вот только ошибся он с выбором жертвы, — подумал Смерклый. — Не тому он устроил свою западню».

Все разговоры Приходько были только для того, чтобы обидеть Фрола. Все его «прости» — ложь! Приходько ненавидел Смерклого, потому что Фрол хозяйственный, потому что Фрол деревенский, потому что Фрол не такой, как этот украинец! Все обиды он наносил от зависти. От такой зависти, что зубы сжимаются до хруста, и нервно дергается веко. От такой — что аж в дрожь бросает!

Не должно такому сволочному человеку прощать его деяния. Он должен почувствовать свою подлость! Он должен понять, что натворил!

Фрол поклялся сурово отомстить Приходько.

Он вдруг вскинул голову, словно охотничий пес, почуявший добычу.

— На две пачки немецких сигарет, — послышался знакомый украинский акцент.

Приходько!

Смерклый нервно вытер колючий от щетины подбородок.

Сам появился!

Прячась за деревьями, Фрол двинулся вслед за солдатом.

«Нехорошо получилось со Смерклым, — думал Приходько, пробираясь меж костров к оставленным где-то вещмешку и винтовке. — Очень нехорошо!»

Больше всего Приходько беспокоило то, что Смерклый обиделся. Не из-за опаски, что крестьянин, затаив обиду, начнет мстить. Такие мысли даже не приходили в голову Николаю. Приходько ценил хорошую шутку, но твердо верил, что в конце её человек, над которым подшутили, должен смеяться вместе со всеми. Он не должен обижаться, не должен затаивать зло. Иначе это будет уже не шутка. Вот почему, Николая досадовала обида Смерклого.

— Катя! — услышал он странный зов. Приходько стал вглядываться в темноту и различил в ней силуэт человека.

— Эй, лейтенант! — крикнул он, узнав в одинокой фигуре Калинина. Новоиспеченный командир роты удалялся от лагеря, пробираясь между сугробов в чащу леса. — Сказочник!

Алексей даже не дернулся, словно не слышал окрика. Еще мгновение, понял Николай, и Калинин растворится в лесном мраке, что его трудно будет догнать.

— Калинин! — снова позвал Приходько, но видя, что все его окрики не приносят результата, бросился вдогонку за лейтенантом.

— Стой, сказочник! — кричал Приходько, подсознательно ощущая неведомую опасность, грозящую командиру. Через несколько мгновений он догнал Калинина.

— Стой! — Он схватил Алексея за плечо и повернул лицом к себе. Товарищ лейтенант, куда это вы направились? Рота маленько в другой стороне.

В слабом свете лагерных костров Приходько с трудом различал взгляд лейтенанта, но ему показалось, что взгляд был каким-то заблудшим.

— Приходько! — шепотом спросил Калинин. — Это ты?

— Нет — матерь божья!

Находиться во тьме странного гигантского леса почти по пояс в сугробах было неуютно и страшно. Николаю поскорее захотелось покинуть это место.

— Пойдемте-ка на свет, товарищ лейтенант, — предложил Приходько, но не получил от лейтенанта согласия. Тот снова замер в прострации, глядя куда-то во мрак. Чтобы вывести командира из этого состояния, Николай обнял Калинина за плечи. Он почувствовал, как лейтенанта бьет мелкая дрожь.

— Куда же вас в самую чащу-то потянуло? Ведь пропал уже один сегодня!

— Я увидел на дереве старую надпись на древнеславянском языке. Я перевел многие слова, но никак не могу понять её смысл.

Медленно ступая, они выбрались на дорогу. Здесь Приходько сразу почувствовал себя лучше. Страх отошел. Вид солдат, греющихся возле костров, придавал спокойствия.

— А после этого, — продолжил Калинин, очнувшись от глубокой задумчивости, — меня позвала девочка.

Приходько рассмеялся от души.

— Да, маленькая девочка! — серьезно повторил Калинин. — Она назвала меня по имени, и я, кажется, знаю её. Это моя маленькая кузина Катя с Большого Каретного переулка. Она…

— Устал ты сегодня, лейтенант, — похлопал Калинина по плечу Приходько. — Так устал ты с нами, обормотами, что тебе девочки маленькие стали в темном лесу мерещиться.

Алексей нерешительно посмотрел на Приходько, подумал и сказал:

— Мне она показалась настоящей…

— Возьми это, лейтенант, — сказал Приходько, протягивая Калинину дутую бутылку. — Уверяю тебя, пара глотков — и будешь чувствовать себя, как Наполеон на острове Святой Елены.

— Наполеона отравили на острове Святой Елены, — отрешенно сказал Калинин.

— Да? — произнес Приходько, удивляясь, как его подвели школьные знания. — Ну, хотя бы маленькие девочки не будут видеться.

Приходько настойчиво протягивал лейтенанту бутылку, и тот нехотя взял её.

— В таком странном лесу нетрудно и с ума сойти, — изрек Приходько в завершении процедуры передачи бутылки. Калинин повертел её в руках.

— Коньяк? Откуда он?

— Выменял на две пачки немецких сигарет! — сказал Приходько, вздымая подбородок и выпячивая грудь. — Тут, правда, немного осталось, на донышке. Но на двоих хватит. Все оттуда, с дороги, где немецкие «шмайсеры» и шинели лежат.

Алексей поднял руку с бутылкой, сделал быстрый вороватый глоток, но подавился и закашлялся. Приходько засмеялся и похлопал лейтенанта по спине, помогая отдышаться. Затем взял бутылку, отточенным рывком вскинул руку, поднеся горлышко к губам, и выплеснул её содержимое в рот. Опустевшую бутылку Приходько кинул под дерево.

— Ложился бы ты спать, лейтенант, — посоветовал он. — Тяжелый был день, но как знать, может завтрашний день ещё тяжелее будет.

Алексей покорно кивнул. Спиртное больше не жгло гортань, и теперь он дышал свободно. От маленького глотка, который он сделал, в желудке чувствовалось тепло.

— Ну, будь здоров! — напоследок сказал Приходько. — Больше в лес не ходи.

— Не буду, — улыбнулся Калинин, и не успел он даже поднять руку для прощания, как впереди раздалась дробная автоматная очередь, вслед за которой послышались встревоженные крики солдат.

— Однако, рано ещё спать ложиться! — воскликнул Приходько, хватая первую попавшуюся ему в руки винтовку. Алексей нащупал у себя в кобуре командирский ТТ.

Бегом они кинулись в направлении раздававшихся выстрелов и криков.

Глава 9

— Я увидел на дереве старую надпись на древнеславянском языке. Я перевел многие слова, но никак не могу понять смысл надписи, — услышал Смерклый рассказ молодого лейтенанта.

Фрол стоял в десятке метров от Приходько и Калинина, затаившийся за стволом дерева, и укрытый мраком.

Зачем-то лейтенант бросился в лес, Приходько едва успел остановить его. А если бы не остановил? Чем бы закончился поход для Калинина? Смерклый не мог сказать точно.

— А после этого меня позвала маленькая девочка, — продолжал лейтенант.

«Он действительно свихнулся, — быстро подумал Смерклый, — раз ему чудятся надписи на деревьях и маленькие девочки в темном лесу».

Калинин и Приходько выбрались на дорогу в свет костров. Смерклый по-прежнему прятался за стволами, следя за двумя ненавистными ему людьми. Приходько достал какую-то бутылку и стал угощать лейтенанта. Смерклому вдруг показалось, что это та бутылка шнапса, которую Фрол нашел в танке, и которая до последних событий хранилась в его вещмешке.

Вор! Последняя тварь!

Ненависть с новой силой поднялась в душе Смерклого.

Приходько обчистил вещмешок Фрола, прежде чем повесил его на верхушку березы! Только бездушный человек может дойти до такого… Правда, как он достал до верхушки? Фрол не смог до неё добраться. Как это сделал Приходько?

Вопрос уже казался не важным. Важно другое. Приходько — вор, последний человек! Он угощает ворованным молодого лейтенанта, который пожалел немного спирта для Фрола, а сейчас пьет чужое из горлышка и давится.

Они все заодно. Они все против одинокого крестьянина, который чуть хозяйственнее других — тех, которые ему завидуют, и все время пытаются поживиться его добром.

…(а после этого меня позвала маленькая девочка)…

… (я увидел на стволе старую надпись на древнеславянском)…

В слабом отблеске костров с дороги Смерклый увидел перед собой вырезанную на дереве надпись, о которой рассказывал молодой лейтенант. Ноги его подкосились. Смерклый схватился за ствол, чтобы не упасть.

Выходит, Калинин не лгал!

Древняя надпись, ни одно слово из которой Смерклый разобрать не мог, находилась прямо перед его глазами.

…(а после этого меня позвала маленькая девочка)…

Фрол внезапно вспомнил о длинном лазе в сугробе. Кто прорыл его?

Мысли Смерклого приняли немного другой оборот. Быть может, если существует надпись на стволе, то существует и маленькая девочка?

Он не мог сказать наверняка.

Из головной части лагеря послышались автоматные очереди и крики солдат. Фрол тут же забыл про надпись на дереве и, хотел было выскочить на дорогу, но вовремя вспомнил, что тайно следит за Калининым и Приходько. Однако, они тоже услышали выстрелы и уже бежали на их звук.

Фрол вышел из леса, полностью уверенный, что удаляющиеся Калинин и Приходько не обернутся. Он перекинул в руке винтовку и отправился следом.

— Они совсем не думают о солдате! — говорил Сергей Вирский красноармейцу, который грелся у костра и прихлебывал чай с сухарем. — О чем они думают? Строят планы разные, но о солдате у них нет мыслей совсем! Вот сказали нам, что надо захватить высоту Черноскальную, и тут же кинули в самостоятельный поход. А никто не догадался лыжи солдатам выдать! Вот теперь приходится снег сапогами месить. А поднимутся сугробы выше пояса как дальше пойдем?

Судя по всему, красноармейцу не хотелось слушать рассуждения Вирского, и он отвернулся. Этот поступок обидел Сергея, но он продолжал:

— Нет, командный состав и простой солдат — разные классы. Как буржуазия и пролетариат! Они командуют, но разве все их приказы правильные? Нет! Сейчас что надо? Немец наступает. Его, значит, надо бить, давить! Душить за горло! А вместо этого мы приперлись в поганый лес!

Солдат поднялся и ушел, так и не ответив на тираду Вирского. Сергей плюнул ему вдогонку. Он тоже поднялся. Руки зудели. Они хотели давить на курок и каждым выстрелом размазывать по снегу внутренности фашистов. Он понимал, что зуд этот не физический. Он исходит из головного мозга. Но остановить зуд Вирский не мог.

Он принялся нервно бродить взад-вперед, иногда повторяя: «Сволочи! Подонки!» Он не имел в виду кого-то конкретно, обращение относилось ко всем. Он будоражил себя мыслями, заводясь ещё больше.

Мимо прошел политрук.

— И политрук этот узкоглазый! — злобно прошипел Вирский, глядя исподлобья. Политрук обернулся. Вирский скрылся за деревом. Некоторое время Зайнулов осматривал дорогу, на которой во множестве расположились солдаты, затем пожал плечами и двинулся дальше.

— Командовать всякий может, — продолжал Вирский, обращаясь к самому себе. — Ты попробуй исполнить, что тебе скомандовали. Попробуй ручками сделай! Рылом в грязь, узкоглазый!

Но Зайнулов уже ушел, не слыша этих фраз.

Вирский вытер пот с лица и обнаружил, что взмок, словно на улице стоял не мороз, а тропическая жара. Ему было трудно дышать. Он скинул ушанку, расстегнул шинель и с треском разорвал гимнастерку на шее. Лучше не стало.

— Сволочи, — повторил Вирский в который раз. Это уже не было ругательством. Это было чем-то вроде междометия, вроде «эх!» или «боже мой!».

Вирский приблизился к двум разговаривающим солдатам.

— Если бы ты был командиром, ты роздал бы солдатам лыжи? — спросил он, обращаясь сразу к обоим. Солдаты на мгновение замерли, прослушав вопрос, а затем продолжили пустой диалог об оставшейся где-то в Пскове жене, сыне, собаке, тараканах в кладовке… Вирский сжал зубы. Пот резал глаза. Он зажмурился до боли, затем поднял веки.

Он смотрел на чащу, в темноту. Когда он смотрел туда, жар немного отступал. Мысли его находили успокоение, вот только в чем? Что он должен был сделать, чтобы вновь обрести себя после того глупого взрыва?

Медленно из темноты леса проступил глаз.

Вирский стал оглядываться по сторонам, стараясь привлечь внимание остальных, но больше никто не замечал ЭТОГО. Глаз из темноты видел только Сергей Вирский.

— Я начинаю сходить с ума, — прошептал он.

Огромный глаз внимательно смотрел на него. Создавалось впечатление, будто он изучает Вирского. Под пристальным взором этого ока жар начал пропадать. Вирский почувствовал себя лучше.

Он хочет убивать немцев, с ним никто не желает разговаривать, он медленно сходит с ума, потому что из леса на него смотрит огромный внимательный глаз. А все из-за этой треклятой контузии. Что ему делать?

— Что мне делать? — спросил он у глаза, и в этот момент где-то впереди раздались автоматные очереди.

Подгоняемый тревогой и теряясь в догадках, Алексей Калинин бежал к переднему краю лагеря. Приходько ни на шаг не отставал от молодого лейтенанта. Выстрелы больше не повторялись, но Калинин уже увидел место, откуда они могли раздаваться.

Там, где старшина выставил аванпост, за деревьями с ППШ на изготовку залегли двое бойцов. Их взгляды были устремлены куда-то вперед на дорогу, исчезающую в темноте. Калинин знал, что дальше находится как раз то место, где в снегу погребены вещи и оружие немцев. Подбегая ближе, Приходько наклонил голову Алексея, уберегая его от опасности. Возле одного из часовых они упали в снег.

— Там немцы, — сообщил солдат Калинину.

— Появились-таки, — пробормотал Приходько. — А мы уж думали, что они насовсем сгинули.

— Где они? — спросил Калинин.

— Там, где-то на краю дороги. Тоже за деревьями прячутся.

Рядом плюхнулся в снег политрук.

— Что произошло? — шепотом спросил он. — Кто стрелял?

— Там немцы, — снова повторил часовой. — Мы сидим с Павликом, охраняем лагерь. Вдруг слышим, как с дороги кто-то по-немецки лялякает! Мы тут же вдарили очередью по ним…

Солдат вдруг ухмыльнулся:

— Кажется, одного положили!

— Совершенно глупое решение, — возразил Калинин. — Вы открыли огонь, обнаружили себя, а что, если их там несколько сотен?

Политрук едва заметно кивнул, одобряя слова лейтенанта.

— Нет, — ответил часовой. — Их двое. Одного точно положили.

Они замерли, глядя в темноту, которая застилала дорогу. И вдруг из темноты раздалось жалобное:

— Nicht schie?en, bitte… Es friert mich![1]

— Что он говорит? — спросил старшина, не обращаясь к кому-то определенно.

— Дать по нему ещё очередь! — предложил часовой, вскидывая дуло автомата. Зайнулов обхватил рукавицей ППШ за ствол и отвел его в сторону.

— Погоди суетиться!

— Он просит, — сказал Калинин, — чтобы мы не стреляли… И ещё он говорит, что ему очень холодно.

Красноармейцы с удивлением посмотрели на молодого лейтенанта.

— Ты что, по-немецки гутаришь? — спросил Приходько.

— Немного, — ответил Калинин и выкрикнул в темноту. — Heben Sie die Hande und kommen Sie auf das Licht heraus![2]

— Вот это немного! — усмехнулся Приходько. — Ты как ихний Гитлер гавкаешь!

— Nicht schie?en! Ich gehe[3], - жалобным, почти плачущим голосом произнес немец.

— Скажи своему напарнику, чтобы не стрелял, — попросил Калинин часового.

— Павлик! — воскликнул солдат. — Не стреляй в немца!

Из-за деревьев появилась темная фигура с поднятыми руками. Политрук встал, остальные поднялись за ним. Немец приближался, но в темноте его по-прежнему было трудно разглядеть. И только когда Калинин, Зайнулов, Приходько и часовые приблизились к немцу, а свет керосиновой лампы упал на него, солдаты ахнули. Зайнулов скрипнул зубами, оглядывая противника. Калинин видел такое впервые.

Немец был раздет догола. На нем не было ни ботинок, ни одежды, ни даже нижнего белья. Он был худ, живот втянуло. Сквозь кожу проступали ребра. Кожа побелела от холода.

— Смотри-ка! — произнес Приходько, указывая пальцем.

Алексей увидел вдоль ног и туловища длинные кровавые полосы. Побелевшая кожа на теле была рассечена каким-то острым предметом. Кровь в ранах засохла и уже не сочилась.

— Господи! — пробормотал Алексей. — Кто его так?

Немец подошел совсем близко. Его волосы были белесыми, а глаза голубыми. Они смотрели мимо солдат, куда-то в пустоту. Брови и ресницы покрывал иней. Немца колотило от холода. В полусогнутой, дрожащей правой руке было что-то зажато.

— Нелюдь фашистская! — воскликнул часовой и ударил немца прикладом автомата. Немец опрокинулся навзничь, из разбитой губы хлынула кровь.

— Правильно, — крикнул кто-то. — Расстрелять, сволочь!

Калинин кинулся на солдата, припечатав его к дереву всем своим телом. Автомат вывалился из руки часового, дулом вошел в сугроб и замер прикладом вверх.

— Что ты делаешь!? — закричал Алексей. — Зачем ты его бьешь? Он же сдался нам! Он безоружен! Посмотри на него… посмотри только! Разве может он причинить сейчас вред?

Солдат оттолкнул Калинина.

— Он фашист! — огрызнулся часовой. — Он враг наш! Как, по-вашему, они поступали с нашими пленными? Что они делали в захваченных деревнях! У меня фашисты повесили старуху-мать. Какой вред она могла причинить им?

— Мы не можем уподобляться гитлеровцам! Мы бойцы Красной Армии и должны вести себя цивилизованно, а не как стая шакалов!

Солдату нечего было ответить. До него внезапно дошло, что он спорил с командиром роты, пусть и молодым, только набирающимся опыта. Собравшиеся вокруг красноармейцы понуро молчали. Немец лежал на снегу и плакал. Алексей опустился возле него.

— Дайте кто-нибудь шинель, валенки и шапку! — попросил он. — Скорее! Он может замерзнуть!

Солдаты молча стояли вокруг, не спеша на помощь командиру. Холодный отблеск костра играл в их глазах. Между солдатами мелькнул старшина с усмешкой на устах. Легкий холодок пробежал по спине Алексея при виде его, но сейчас беспокойство доставлял не Семен Владимирович.

— Дайте же шинель! — умолял Калинин. — Неужели вы не понимаете, что можете оказаться в такой же ситуации!

— Вы что, не слышали приказ командира? — грозно спросил политрук. Совсем разболтались!

Через минуту кто-то принес немецкую шинель. Нашлись и старые поношенные валенки, взятые из обоза. Надевая на немца шинель, Калинин разглядел вещь, которую немец сжимал с неимоверной силой и ни за что не хотел отпускать; единственная вещь, которая была при нем, когда он сдался.

В его руках была зажата целая ненадкушенная булочка с маком. Половина точно такой же сейчас находилась в вещмешке Алексея Калинина.

Алексей поднял глаза на политрука. Тот кивнул, показывая, что увидел.

— Значит, немцы прошли через деревню, — сказал Алексей. — Старухи обманули нас.

— Это неважно, — ответил политрук. — Важно узнать, что произошло с их подразделением. Он единственный человек, который может рассказать нам об этом. Возможно, единственный оставшийся в живых.

— Ему сейчас нужен медик, — прошептал Алексей. — У пленного, возможно, обморожение.

— Я приведу его, не беспокойся, — произнес Зайнулов и ушел.

Алексей наклонился к пленному. Тот по-прежнему плакал, размазывая ладонью кровь по подбородку. Дрожь все ещё колотила его. Калинин приложил свой носовой платок к губе немца, из которой шла кровь. Тот поначалу испуганно отстранился, но затем взял платок из рук Алексея и прижал к ране.

Калинин обернулся к солдатам.

— Ему нужна кружка горячего чая! — громко произнес он. — Сделайте кто-нибудь чай!

— Вон чайник на костре висит, — крикнул кто-то. — Пущай сам наливает!

— Дайте кружку, — попросил Калинин.

— Пусть из носика пьет! — гневно сказал кто-то.

Калинин поднялся и ткнул пальцем в первого попавшегося солдата, молодого парня с простым лицом:

— Дай немцу свою кружку!

— Ни за что не дам! — упрямо воскликнул солдат. — Чтобы он к ней своими фашистскими губами прикасался! Да меня потом всю оставшуюся войну будет тошнить!

Калинин повернулся к Приходько и с мольбой посмотрел на него. Не говоря ни слова, Приходько протянул Алексею свою кружку. Калинин принял её с благодарностью, плеснул в неё кипяток из чайника и подал немцу. Тот дрожащими руками поднес кружку к обледеневшим губам и принялся жадно хлебать горячий чай.

— Wie hei?t du?[4] — спросил Калинин.

Немец словно не слышал вопроса. Алексей снова повторил его, но так и не добился ответа. Калинин подумал, что лучше сейчас не трогать пленного.

Подошел медик — пожилой белорус с длинными усами, опускающимися на подбородок. Он попросил у Калинина спирт, чтобы растереть немца. Красноармейцы долго возмущались по этому поводу, особенно когда Алексей отдал медику флягу, и в воздух брызнул острый специфичный запах.

Постепенно солдаты стали расходиться. Время было позднее. Ушли и старшина с Приходько, ушел санитар. Немец лежал возле догорающего костра закутанный в три шинели. От удара прикладом у него раздулась губа и правая часть подбородка. Алексей смотрел на пленного и не мог представить его в образе врага. Его вполне можно было принять за обычного деревенского парня откуда-нибудь из средней полосы России, если не смотреть на чужой покрой шинели и на немецкие знаки отличия.

Немец лежал под толстой сосной. На высоте полуметра кто-то воткнул в ствол топорик, которым рубили дрова для костра.

— Хотите ещё чаю? — спросил Калинин по-немецки.

Немец кивнул.

— Хотите чаю? — снова спросил Калинин.

Немец с недоуменным видом кивнул снова. Это походило на издевательство, Алексею за свои слова было стыдно, но он решил попытаться.

— Я не слышу вашего ответа, — мягко произнес Алексей. — Вы хотите чаю или нет?

— Да, — ответил немец.

Это было первое осмысленное слово, произнесенное им после пленения. Алексей облегченно вздохнул. Некоторые люди от перенесенного шока теряют дар речи.

— Как вас зовут?

Немец вдруг засуетился. Зашевелились руки, скрытые под шинелью.

— Снег! — произнес он. — Много снега!.. Снег ревет!

Политрук наклонился к Калинину.

— Что он говорит?

— Ерунду какую-то, — ответил Алексей. — Что-то про снег.

Он снова заговорил с пленным:

— Меня зовут Алексей Калинин, я учусь в Московском университете и собираюсь стать историком.

Немец вопросительно уставился Калинина.

— Как вас зовут? — спросил Алексей.

— Штолль… — судорожно произнес немец. — Янс…

— Янс Штолль, — повторил Калинин. Кажется, общение начало получаться. — Зачем ваш отряд забрел в лес?

Немец испуганно посмотрел на молодого лейтенанта.

— Ферма… поля…

Алексей мгновение соображал.

— Вы — фермер?

— Да!

— Что он говорит? — снова спросил Зайнулов.

— Видимо, до войны он работал в сельском хозяйстве. Он фермер.

— Фермер? — раздался удивленный голос рядом. Фрол Смерклый приблизился к немцу, внимательно разглядывая его. Немец испуганно забегал глазами.

— Нет, прошу вас… — произнес Калинин, выставляя вперед руки. — Не пугайте его!

— Он такой же крестьянин, как и я? — продолжал удивляться Фрол. — Как же так?

— А что, собственно, тебя удивляет, Фрол? — спросил политрук.

Смерклый замялся.

— Я не знаю… я не думал, что они могут… такими же…

— Ты думал, что немцы рождаются с винтовкой в руках и рогатой каской на голове? — произнес Зайнулов. — Они такие же люди, как и мы. Не по своей воле они начали войну. Их согнали на нее… Ты не думал, что у них могут оказаться такие же довоенные профессии, как и у наших солдат?

Мудрый Зайнулов попал в самую точку. Смерклый действительно ни разу не задумывался, что немцы такие же люди. Они тоже варят сталь и доят коров. У них тоже есть жены и дети.

Новая информация стала потрясением для Смерклого.

— Спроси его, что он выращивает? — попросил Фрол молодого лейтенанта.

— Он боится вас! — произнес Калинин. — Отойдите, пожалуйста!

— Я тоже крестья-нин! — обращаясь к немцу, сказал Смерклый, тыча себя пальцем в грудь. — Фермер!

— Фермер? — переспросил немец. Лицо его просветлело. — Я из региона Вестервальд!

— Что он говорит? — спросил Смерклый.

— Он из региона Вестервальд в Германии.

— Я из-под Вологды! Мы выращиваем пшеницу и коров!

Калинин перевел Фразу Смерклого. В ответ, немец увлеченно заговорил.

— Он тоже занимается коровами, продавая говядину и молоко, — перевел Калинин.

Немец что-то спросил.

— Он спрашивает, чем вы их кормите?

— Как чем? — удивился Фрол. — Летом — травой. Зимой — сеном. Клевер у нас сочный! Коровы его любят.

Калинин перевел, и немец вновь что-то спросил.

— Он спрашивает, какие вы применяете добавки?

— Какие добавки? — опешил Смерклый. — Никаких добавок.

— Он спрашивает, сколько литров молока в день дают ваши коровы? продолжал Калинин.

— Пять-семь литров, — ответил Фрол.

Калинин перевел. Немец улыбнулся и, гордо выпятив грудь, что-то сказал. Алексей подумал, что непросто было добиться улыбки пленного.

— Его коровы дают молока на четыре-пять литров больше! — перевел Калинин.

Смерклый оттопырил нижнюю губу. Глаза его, казалось, придвинулись друг к дружке от удивления.

— Вот это ты приврал, немецкая твоя морда! — без злобы произнес Фрол. — Не может корова столько молока давать! Нет в ней столько!

— Он утверждает, что не лжет, — ответил Калинин.

— Фрол, все! — сказал политрук. — Иди спать! Завтра поговоришь!

— Ладно, — сказал Фрол и, повернувшись, произнес удивленно. Двенадцать литров!

Встреча и разговор с пленным глубоко потрясли Фрола. Считая немцев почти нелюдью, он даже не думал о том, что среди них могут оказаться и простые рабочие, и фермеры (как Штолль). Возвращаясь в первый взвод, Смерклый начисто забыл об обиде, нанесенной ему Николаем Приходько. После разговора с немцем о коровах, мысли его были светлы. Ему чудилось лето, их деревня и окружающие деревню поля, засеянные пшеницей.

Наконец, Смерклый ушел, и Калинин вздохнул с облегчением. Немец внимательно смотрел на командиров. Что-то щелкнуло у него над головой. Топорик, воткнутый в ствол сосны и едва различимый в темноте, покачнулся и вывалился, просвистев рядом с пленным и провалившись в сугроб. Немец удивленно уставился на темный провал в снегу.

— Ничего страшного! — заверил его Алексей, взял топорик и отложил в сторону. Политрук кивнул молодому лейтенанту, показывая, чтобы тот начинал задавать главные вопросы.

— Что случилось с вашим подразделением? — спросил Алексей. — Почему вы оказались в лесу?

Немец, назвавшийся Янсом Штоллем, вздохнул, опустил глаза и начал рассказывать.

Глава 10

«Это же фашист, самый настоящий!» — думал Вирский, с ожесточением глядя на обнаженную фигуру, появившуюся из мрака. Он долго ждал этого момента, потому что его руки зудели до сих пор.

Один из солдат ударил немца прикладом, и Вирский возненавидел его, так как удар должен был нанести он! На защиту нациста встал молодой лейтенант. Он позаботился, чтобы для немца нашлись теплая одежда и горячий чай. А Вирский привязал бы немца к дереву и оставил бы голышом на морозе, чтобы к утру дивные окрестности этого леса украшала ледяная статуя.

Мимо Сергея прошел Смерклый, подозрительно поглядев на него.

— Смерть фашистам! — провозгласил Вирский.

— Каково тебе без шапки-то? — спросил Фрол. — И шинель у тебя расстегнута. Простудишься!

Вирский ухмыльнулся, выставив зубы.

— Упрел я. Жарко совсем.

Смерклый протопал дальше и стал следить за разговором Калинина с пленным. Напротив, остальные солдаты начали расходиться.

Смерть! Немец должен быть уничтожен! Расплющен, размазан по снегу…

Внезапно Вирский заметил, что в ствол дерева, под которым лежит немец, воткнут топорик, использовавшийся для рубки дров. Шагнув в темноту леса, Вирский, невидимый окружающими, стал пробираться к этому дереву. Осторожно ступая по снегу и стараясь не скрипеть, он встал за деревом. Ствол был достаточно широк в диаметре, чтобы Вирского не было видно со стороны костра. Топорик торчал чуть сбоку. Сергей протянул руку и взялся за рукоять.

Зуд из ладоней мгновенно исчез. Вот что ему было нужно! Вот что требовалось, дабы развеять зуд в руках. Поганый фашист и оружие, которым его можно зарубить!

Вирский держался за рукоять топора, прикрыв глаза и наслаждаясь теплом, которое разливалось из нее. Наслаждение, испытанное им, можно было назвать экстазом. Тепло от рукояти перетекало сначала в руку, затем в голову и потом распространялось по всему телу, заставляя его вздрагивать от удовольствия.

Через несколько секунд ощущение экстаза прошло. Вирский открыл глаза.

Немец улыбался, и что-то говорил на своем лающем языке. Это вывело Вирского из себя. Немец чувствовал себя как дома! Он СМЕЯЛСЯ, находясь в плену!

Отродье!

Фашисту вторили лейтенант и Фрол Смерклый, единственный человек, который общался с Сергеем и не игнорировал его.

С лязгом сомкнув зубы, Вирский попытался выдернуть топор из ствола.

— Боже мой! Что это? — с недоумением пробормотал он.

— Вот это ты приврал, немецкая твоя морда! — донеслись до него слова Смерклого. — Не может корова столько молока давать! Нет в ней столько!

— Он утверждает, что не лжет, — послышалась фраза Калинина.

— Фрол, все! Иди спать! Завтра поговоришь! — Это уже был узкоглазый политрук.

Вирский бешено вращал глазами от бессилия, потому что не мог выдернуть топор!

У него совершенно не хватало на это сил. Пальцы то соскальзывали с рукояти, то, сделавшись ватными, теряли силу и не могли расшатать лезвие.

— Что же это? — в отчаянье повторил он.

Совершив ещё несколько попыток, Вирский отнял руку и посмотрел на свою ладонь. Ничего особенного. Самая обыкновенная ладонь. Почему он не смог вытащить топор?

«Кто-то засадил его туда со всей мочи — вот и весь ответ!» — пронеслась в голове шальная мысль.

Все! Больше здесь нечего делать. Вирский отступил в темноту. Ладони вновь начали зудеть, словно их кололи тысяча иголок. Он яростно взмахнул руками и сдавил ладони вместе, пытаясь унять зуд.

Убить немца не вышло, а Вирский был так уверен, что это поможет избавиться от зуда в ладонях! Он жаждал убийства, но руки его не слушались. Как такое возможно? Сергей не один раз расстреливал в бою фигуры немцев, идущих в атаку между танками. Он нажимал на курок, и фигуры, откликаясь на это действие, падали. Так почему он не может зарубить немца? Что ему мешает?

Возможно что-то внутри него. Какой-то маленький человечек, который не хочет убийств. Странно…

— Но я должен убить фашиста, — тихо сказал он.

Если он сам не может сделать ЭТО, значит, ЭТО сделает за него кто-то другой.

Вывод был очевидным.

Вирский бросил взгляд в направлении костра, возле которого находились пленный, Калинин и политрук. И ещё от костра удалялся Смерклый. Вирский смотрел на его неуклюжую фигуру и думал, что должен заручиться поддержкой именно крестьянина. Именно Смерклому за последнее время досталось и от лейтенанта, и от Ермолаева… и от рядового Приходько.

Вирский захотел догнать Смерклого, но выйти из-за дерева прямо на свет костра было бы подозрительно. Вирский решил обойти это место. И только он сделал первый шаг, как из ствола дерева вывалился топорик, которым Вирский намеревался зарубить пленного. Он на мгновение остановился, напугавшись от неожиданности.

Дерево, из которого вывалился топор, ожило…

— Наша рота, — рассказывал Янс Штолль, — численностью около ста двадцати человек, выступила из расположения части несколько дней назад. Позавчера вечером мы вошли в маленькую деревню, под названием Потерянная. Там совершили короткий привал и двинулись дальше.

— Именно там вы получили маковую булочку? — на секунду прервав рассказ, спросил Калинин.

— Да, — кивнул немец. — Булочки раздавала одна из старых женщин в деревне, посоветовав на прощание не есть их сразу. Булочки взяли многие солдаты, многие их сразу и проглотили. Я и мой друг Карл, спрятали булочки, надеясь насладиться ими в дальнейшем.

Вечером мы покинули деревню, потому что командование торопило нас. Пройдя десяток километров, мы заночевали прямо в поле. На следующее утро мы оказались на окраине этого леса. Оберлейтенант Дитрих находился в нерешительности. Ему был выделено ограниченное время для выполнения задания, а тут оказалось, что мы находимся перед лесом, который не обозначен на карте. Дитрих приял решение войти в лес.

Многое в рассказе Штолля показалось Алексею знакомым. Оберлейтенант Дитрих, так же как и командир Красной Армии Алексей Калинин, был поставлен перед проблемой выбора — входить в необозначенный на карте лес, чтобы выполнить задание, или вернуться? Дитрих, как и Калинин, выбрал первое.

— Идти было сложно, — продолжал немец. — У нас не было лыж и приходилось протаптывать дорогу в сугробах. Холодный воздух и напряженная тишина неизвестного леса давили на солдат. Все волновались. Войдя в лес, мы успели сделать только один привал.

— Что произошло? — нетерпеливо спросил Калинин.

— Было приблизительно два часа дня. Мы двигались по этой просеке, потому что здесь самые низкие сугробы, и кроны деревьев пропускают свет, который немного освещает дорогу. Командир роты без остановок гнал нас вперед. Нам хотелось кушать, и мы с Карлом достали булочки, которые дали старушки. Я не успел даже надкусить булочку, потому что увидел возле дороги столб с указателем.

— Вы сказали — столб с указателем? — переспросил Калинин.

— Что он сказал? — спросил Зайнулов, прочитав тревогу на лице Алексея.

— Сейчас переведу, — заверил Алексей, стараясь не упустить ни единого слова из рассказа Штолля.

— Рядом с дорогой стоял столб с указателем… Даже нет! Столб с прибитой к нему доской, на которой была какая-то надпись. Не могу сказать, что было там написано. Я не говорю по-русски и тем более не читаю на вашем языке, но многие буквы я видел на плакатах в захваченных городах. Могу только сказать, что буквы были вырезаны в теле доски, а сам столб покрывали рубленные узоры.

Калинин перевел политруку описание.

— На их пути попался столб? — удивился Зайнулов. — Когда мы осматривали местность, нам столб с табличкой не попадался.

— Быть может, мы его не заметили? Было довольно темно.

— Возможно, — задумчиво произнес Зайнулов. — Пусть продолжает рассказ.

Калинин перевел Штоллю слова политрука, и тот, кивнув, продолжил:

— Из случившихся далее событий я помню немногое. Внезапно послышался пронзительный хруст снега. Я не успел снять с плеча автомат, не успел даже повернуть голову, чтобы осмотреться. Что-то обхватило мои ноги за щиколотки и рвануло вниз так сильно, что слетела с головы каска. Я провалился в снег. Что-то сильное бросало меня из стороны в сторону, словно тряпичную куклу. Что-то острое резало мое тело, срывая одежду. Я коснулся рукой ЭТОГО. Не могу описать свои ощущения. Рука коснулась живой плоти, но плоть была такой твердой, словно камень. Ее густо покрывала жесткая щетина.

Я ничего не видел. Снег залепил глаза, набился в рот. А потом все вдруг пропало… Не помню, как я очнулся. Мне было жутко холодно, потому что я с головой находился в сугробе. Не хватало воздуха, и я начал разгребать снег. Наконец я выбрался. Вокруг возвышались стволы деревьев. Стоял непроглядный мрак. Я находился в лесу неизвестно как далеко от дороги! И я был совершенно гол.

Раны на теле кровоточили. Я останавливал кровь снегом. Было невыносимо холодно, и я попытался укрыться пышными ветвями сосны. Чуть позже я наткнулся на Карла, который тоже выжил и тоже был гол. Мы соорудили в снегу некое подобие берлоги, уложив стенки ветвями ели и сосны. Мы провели ужасную ночь, не смыкая глаз и дрожа от холода. Днем, когда слегка потеплело, нам удалось уснуть. А когда мы проснулись, то почувствовали слабый запах гари и увидели свет костров. Мы пошли на свет, но наткнулись на вашего часового… Он выстрелил… Пуля попала Карлу прямо в голову… Пленный не смог сдержаться и снова заплакал. Калинину стало неловко.

— Я понимаю, что вам трудно рассказывать об этом, — произнес Алексей, — но все-таки я хотел бы спросить. Когда вы дотронулись до неведомого существа, у вас в руках была эта булочка? Или вы подобрали её потом, в снегу?

— Не могу вспомнить, — немного придя в себя, ответил немец. — Но, по-видимому, булочка все время была со мной.

Калинин перевел политруку последнюю часть разговора, и затем добавил от себя:

— Похоже, он и его друг — единственные, кто остался жив. Нужно проверить, но, по всей видимости, у его друга, застреленного нашим часовым, тоже должна находиться булочка.

— Ничего не понимаю, — помотал головой Зайнулов, — вы о чем?

— Мак у древних славян считается защитой от нечистой силы. Рассыпанный по полу, он лишает нечистую силу движения, а брошенный в глаза — ослепляет.

— Вы о чем, товарищ лейтенант? — строго спросил Зайнулов. — Какая нечистая сила? Вы — командир Красной Армии, советский гражданин, а несете всякую ерунду о нечистой силе!

— Но вы должны признать, Рахматула Ахметович, — с живостью произнес Калинин, — что выжили только те, у кого в руках находилась булочка с маком. Скажем, Штолль дотронулся до существа той стороной булочки, где находился мак. После этого существо бросило немца в снегу, и поэтому он остался жив. Как и его друг. А вот остальные…

— Рассказ пленного не проясняет картину, а только все запутывает, слегка рассерженно сказал Зайнулов. — Надо ложиться спать. Утро вечера мудренее. Но у меня остался последний вопрос.

— Какой?

— Что являлось конечной целью их похода? — спросил политрук.

Калинин перевел. Немец начал отвечать. По мере ответа, лицо молодого лейтенанта вытягивалось от удивления.

— Что? — нетерпеливо спросил Зайнулов.

— Он точно не знает. Но по слухам, командир роты оберлейтенант Гельмут Дитрих получил задание занять оборону на высоте под названием Черноскальная. Они должны были как можно скорее выстроить оборонительные позиции и не допустить захвата высоты частями Красной Армии.

Политрук серьезно посмотрел на Калинина.

— Вот это и есть самое главное в его рассказе! — произнес он. — Нужно поторапливаться. С утра ускорим шаг, чтобы поскорее добраться до высоты. Доброй ночи!

С этими словами Зайнулов покинул Калинина и Штолля.

— Можете отдыхать, — сказал Калинин пленному. Тот устало кивнул и опустил голову на скатанную шинель. Секунду Алексей размышлял, стоит ли поставить возле него охранника, а затем махнул рукой. Бежать было некуда. Кругом темнота и лес с высокими сугробами. А этот немец уже успел натерпеться бед от гигантского леса.

Алексей отошел от костра, думая о том, что ложиться спать ему пока рано. У него есть дела, с которыми нужно покончить сегодня.

Дерево, из которого вывалился топорик, ожило. Кора на стволе стала двигаться, собираясь в складки. На поверхности начало появляться какое-то изображение. Вирский, остолбенев, наблюдал за этими превращениями.

Он смотрел, как кора дерева закручивалась, взгляд его не выдержал напряженного ожидания, и Сергей моргнул. Когда он открыл глаза, складки на поверхности дерева сложились в черты лица.

— Я смотрю за тобой, — тихо произнесло дерево.

Солдат подскочил от неожиданности. Вирский увидел, как внизу черт открылось нечто, похожее на рот, и выпустило эти слова. Стоя во мраке, смотреть на разговаривающее дерево было жутко. А ещё Вирский подумал, что когда тебе видится такое — это верх сумасшествия.

Впрочем, он и так сходил с ума. От разговаривающего дерева хуже ему не станет.

Вирский тревожно поглядел в сторону костра, вокруг которого расположились Калинин, политрук и немец. Они были увлечены рассказом пленного и, казалось, не замечали ожившего дерева.

— Я наблюдаю за тобой очень внимательно, — повторило дерево. Это был тихий шипящий звук. Вирский не мог разобрать голоса в этой фразе, потому что истинным источником звука было шипение.

— Почему вы наблюдаете именно за мной? — испуганно спросил Вирский.

— Твоя душа свободна… Я чувствую в тебе потенциал.

— Кто вы?

— Шшш! — предостерегающе прошипело дерево. — Не обгоняй свои мысли… Ты мне подходишь!

— Для чего? — спросил Вирский.

— Шшш! — снова прошипело дерево.

Вирского это разозлило.

— Послушай, дерево… или кто ты там! Мне некогда тут стоять! Я должен убивать немцев!

— Это оттого, что у тебя чешутся руки? — спросило дерево.

Сергей с удивлением понял, что это выражение точно подходит к описанию его зуда в ладонях.

— Подумай хорошо!

— О чем?

— Ты хочешь убивать немцев, но это предрассудок, навеянный обществом, в котором ты существуешь.

— Я не понимаю.

— На самом деле, тебе все равно, кого убивать. Это может быть и немец, это может быть и твой лейтенант Калинин.

— Что ты говоришь, трепло деревянное! — гневно воскликнул Вирский. Они мои земляки! Они русские!

— Именно в этом твой предрассудок. Но ты поймешь… когда зуд в ладонях начнет ослабевать.

Вирский с ужасом осмысливал слова, сказанные деревом. Ведь по сути, он не питал симпатий ни к одному человеку из роты. Особенно, к молодому лейтенанту… сказочнику.

Нет, это бред! Он не поднимет руку на соотечественника! Только смерть нацистов принесет ему настоящее наслаждение!

— Но со мной что-то происходит, — пожаловался он. — Я не могу поднять топор, чтобы зарубить фашиста. Мне нужна помощь другого человека.

— Помощь другого человека подождет. Сперва, ты должен сделать вот что. Ты пойдешь вглубь леса в направлении темной луны. Через пятьдесят шагов ты остановишься, возьмешь свою саперную лопатку и начнешь раскапывать сугроб. Там ты все найдешь.

— Что я там найду? — спросил Вирский.

Лицо исчезло с поверхности дерева. Это произошло так же неожиданно, как и появление лица. Вирский дотронулся до дерева ладонью и провел ею по стволу. Только шероховатость коры. Никаких складок, никаких черт.

— Я сошел с ума, — сказал он. — Проклятая бомба!

Он повернулся спиной к дороге и кострам. Впереди из темноты расплывчато проступали контуры широких деревьев. Вверху под ветвями ели, чернее всего остального мрака, висел маленький шарик. Словно одинокая случайно забытая новогодняя игрушка

Нет, он не сошел с ума. И чертово дерево ему не привиделось!

Вирский шагнул в направлении черного шарика («темной луны», как назвало дерево).

— Раз… — отсчитал он.

Рота почти спала. Солдаты укладывались возле костров, подложив под голову вещмешки, спрятав крест-накрест в рукава шинели ладони рук. Кто-то укутывал лицо домашним шарфиком. Кто-то, уже привыкший ночевать на морозе, спал с открытым лицом и, открыв рот, громко храпел. Заснула и ротная лошадь Дуня, которая последние полтора часа вела себя беспокойно. Конюх привязал её к повозке и накрыл теплой попоной, чтобы лошадь не замерзла ночью.

Калинин отошел от костра, возле которого остался пленный, чтобы дать ему отдохнуть. Провести целые ночь и день морозе обнаженным — не завидная участь.

Алексей увидел свободное место возле одного из костров и присел там. Пятеро солдат спали, придвинувшись близко к костру, но дрова прогорели и, давая мало тепла, почти не грели. Слабые языки пламени освещали умиротворенные лица спящих. Калинину был нужен свет

Он достал из своего вещмешка тетрадь, в которой зарисовывал особенности древней культуры деревни Потерянная. Вот флаг на гребне избы с изображенными на нем ликами Солнца и Луны в окружении цветов. Вот узор на платке старушки. Алексей добрался до скопированных картин в церкви. Витязи гонят татар. Казни татарами пленных. Татары гонят витязей. Старец, изображение нижней половины которого не сохранилось, дает наставление витязям. И вот они в лесу. Вокруг сугробы. Витязи сражаются с неведомыми зверями.

Звери.

Алексей попробовал разглядеть свой рисунок зверя, но оригинал, с которого Калинин копировал изображение, не отличался четкостью. Тогда в церкви Алексей для скорости обозначил зверя смазанным клубком карандашных линий. Как он выглядит на самом деле?

Меч витязя, стоящего на переднем плане — широкогрудого, по всей видимости, сильного и удалого — был испещрен черными точками. Тогда на развалинах церкви Алексей подумал, что это капельки крови существа. Теперь, после рассказа немца, он, кажется, знал ответ.

Меч витязя был усеян маковыми зернами.

Алексей не мог сказать, как маковые зерна держались на лезвии — то ли они неким составом были закреплены на поверхности меча, то ли были залиты в лезвие при его изготовлении.

Выходит, что по легенде, отраженной на фресках старой церкви деревни Потерянная, витязи отправились в лес с высокими сугробами и там сражались с неведомым зверем, используя в борьбе против него мак.

Рота Калинина тоже находится в лесу с высокими сугробами. Они не видели зверя, но он должен находиться где-то поблизости. Ермолаев видел след и не смог определить, какому животному он принадлежит. По словам немца Штолля, нечто огромное и сильное затащило его в сугроб и отпустило только после того, как он дотронулся до существа маковой булочкой.

Алексей достал из рюкзака оставшуюся половинку булочки и принялся внимательно её рассматривать.

Самая обычная булочка. Она до сих пор сохраняла свою мягкость и пахла свежим хлебом. Верхнюю корочку густо покрывал слой мака.

Калинин смотрел на булочку и думал. Затем бережно убрал её в вещмешок и перевернул несколько листов в тетради назад, вернувшись к изображению узора на платке старушки.

Оберег. Днем Алексей не мог понять, что он означает.

В нижнем ряду располагался узор, изображающий корни и деревья. Это напасть. Оберегом служит ряд кружочков и колокольчиков, который вышит по всему периметру платка, вытесняя изображение корней. Днем Алексей не знал, что обозначают кружочки и колокольчики. Теперь, после рассказа Штолля все становилось на свои места.

Колокольчики обозначали цветы мака. Кружочки, по всей видимости, его плоды, в которых содержатся семена.

Растения мака противостоят лесу, а значит и всему, что может находиться в нем. Алексей вдруг вспомнил, что лес окружают заснеженные поля. А что, если поля эти маковые?

Калинин закрыл тетрадку. Что он может сделать сейчас! Хотя Алексей и командир роты, солдатами он все равно не управляет. В роте есть два лидера — Зайнулов и старшина Семен Владимирович. Кстати, почему-то никто не называет его по фамилии. Неужели все настолько привыкли обращаться к нему по имени-отчеству?..

Так вот, Зайнулов не поверил ни в нечистую силу (несмотря на пропажу солдата), ни в силу мака. Со старшиной Калинин вообще боялся разговаривать. По всему выходило, что действовать придется Алексею. Во только что он должен сделать?

Остался ещё один непонятный эпизод в рассказе пленного. Немец говорил, что на пути роты попался столб с неизвестной надписью. Хорошо бы найти столб и прочитать, что на нем написано.

Калинин спрятал тетрадку и, подхватив керосиновую лампу, вновь отправился к месту, где были разбросаны немецкие вещи и оружие. Солдаты, побывавшие здесь в поисках трофеев, основательно вытоптали местность. Но дорога, по которой шли нацисты, была ясно видна. Алексей прошел вдоль неё до самого конца, но так и не обнаружил столб.

Находиться вдали от освещенного кострами лагеря было жутко. Поэтому Алексей вернулся обратно, попутно пробегая глазами по окрестностям дороги.

Нет никакого столба.

Вернувшись в лагерь, он некоторое время стоял в раздумьях. Затем нашел уже спящего Приходько и принялся тормошить его.

— Коля! — тряс за плечо Калинин. — Коля, проснись!

Приходько открыл глаза и безумным взглядом посмотрел на лейтенанта.

— Снова танки наступают? — серьезно спросил он.

— Нет, — ответил Калинин.

Приходько устало закрыл глаза и уронил голову.

— Господи! Мы по-прежнему в этом лесу!

— Николай! Мне нужно узнать.

— Ты чего не спишь, лейтенант? — спросил Приходько, усевшись.

— Успею, посплю еще… Мне нужно узнать, есть ли в роте оружейник? Ведь должен у нас быть такой человек, который может извлечь застрявший патрон или починить неисправную деталь оружия!

— Есть у нас такой, — неохотно ответил Приходько и зевнул. — Пойди во второй взвод, найди там Федора Рогачева. Он — специалист. Лучше не бывает.

— Спасибо, Николай. Теперь можешь спать.

— Ну, если сам командир роты разрешил, тогда буду, — пообещал Приходько, положил голову на вещмешок и тут же уснул.

Калинину пришлось потратить минут пятнадцать, прежде чем он нашел оружейника роты, солдата Федора Рогачева. К счастью, Федор не спал. Сидя в сторонке от спящих солдат, он стачивал напильником край у блестящей трубки.

— Федор Рогачев? — спросил Калинин.

Солдат поднял на командира бородатое лицо.

— Так точно, товарищ лейтенант! — несколько гнусаво ответил он.

Алексей присел рядом.

— Я хотел бы поговорить с вами.

— Весь во внимании, епрст.

Алексей заметил, что Федор совершает лицом непроизвольные движения. Через каждые пять-шесть произносимых слов он задирал верхнюю губу, обнажая два передних выступающих зуба, затем подтягивал к ней нижнюю и, сжав их вместе, двигал влево, сильно кривя рот. Каждый этап этой мимики он сопровождал движением бровей, сводимых к переносице. Калинин даже на время забыл, о чем хотел поговорить с оружейником.

— Так о чем поговорить, епрст? — не дождавшись, спросил Рогачев.

— Вот какое дело… — Калинин снова посмотрел на непроизвольную мимику бородатого оружейника, затем помотал головой, стараясь не обращать на неё внимания, и продолжил. — Вот какое дело. Мне нужно изготовить нестандартный патрон.

— Чем же он будет, епрст, отличаться от остальных? Другим калибром?

— Нет… Хотя, я ничего не знаю про калибры. Но мне нужно следующее. Не посчитайте меня сумасшедшим. У меня есть немного мака…

— Мака? — переспросил Рогачев, при этом один его глаз закрылся.

— Маковых семян. Мне нужно, чтобы при выстреле пуля занесла в организм пораженной… скажем так, цели десятка два крупинок мака. Я вот думаю, если обмазать пулю маком и закрепить его на поверхности пули смолой…

Щеки Федора Рогачева надулись. Он с трудом сдерживал смех.

— Командир, епрст, ты изучал основы выстрела? Набьется твой мак в ствол, и патрон разорвется прямо там. Если оружием будет служить твой ТТ, то без руки останешься, как пить дать! Во-вторых, не слышал такое выражение — «горячий кусок свинца»? Знаешь, почему так говорят? Пуля вылетает из ствола раскаленной, потому что в стволе после сгорания пороха получается адово пекло. Так вот, вся твоя смола расплавится, а мак сгорит, это точно, епрст.

— Что же делать? — растерянно спросил Калинин.

— Тебе для какого оружия пуля требуется? — спросил оружейник.

— Либо для пистолета ТТ, либо для ППШ…

Оружейник снова рассмеялся.

— Чудо ты, командир! ППШ потому и называется пистолет-пулемет, поскольку у него пули пистолетные. Пуля одна и для ТТ, и для ППШ — калибром 7,62 миллиметра и длиной гильзы 25,1.

Он порылся в кармане и вытащил на свет костра бронзового цвета патрон, по форме напоминающий бутылку, с полукруглой пулей и широкой выточкой у основания.

— Предлагаю такой вариант, — произнес оружейник. — Сделаем из неё пулю «дум-дум».

— Что это, «дум-дум»?

— Дум-дум — это станция возле Калькутты. В девятнадцатом веке эти патроны начали изготавливаться там, поэтому они и получили такое прозвище. Англичане использовали их в Африке, когда долбили ими буров. На пуле делали крестообразный надрез в головной части и полукруглое углубление. Ударяясь в цель, пуля «раскрывалась», словно лепестки у цветка, резко увеличиваясь в диаметре. Такая пуля плохо пробивает, но зато вся энергия полета во время удара передается цели. «Дум-дум», выпущенная с близкого расстояния, рвет тело человека. Если она попадает в тебя, девять из десяти наступает смерть. В конце девятнадцатого века эти пули запретила какая-то там конвенция, как бесчеловечное орудие.

— Я не собираюсь использовать эту пулю для человека, — произнес Калинин.

— Вот и хорошо, — снова сделав непроизвольные движения губами, сказал Рогачев. Он достал из своей сумки небольшую треногу с подставкой, расправил её ножки и ударом молотка вогнал их в землю, скрытую под снегом. Он пошевелил подставку рукой и удовлетворенно кивнул. Из той же сумки появились маленькие тисочки. Федор быстро прикрутил их на подставку и зажал в них патрон. Маленькой пилкой по металлу он сделал две насечки, перекрещивающиеся под прямым углом. Мизерной ручной дрелью с крохотным сверлом просверлил дырочку сбоку патрона.

— Давай свой мак, — попросил он. Калинин поспешно достал булочку и начал соскребать с неё маковые зерна. Часть зерен Федор аккуратно засыпал в получившееся отверстие. Затем расплавленной капелькой свинца залил отверстие, вынул патрон из тисков и принялся легонько шлифовать поверхность пули наждачной бумагой, одновременно объясняя:

— При попадании в цель поверхность пули, ослабленная надпилами, раскроется как раз до отверстия, в котором содержится мак. Пожалуй, ты этого хотел.

— Здорово! — сказал Алексей.

— Вот! — сказал Рогачев, протягивая пулю Алексею. Калинин с удивлением разглядывал получившееся изделие. — Пуля «дум-дум» калибра 7,62. Не хотел бы я стоять перед человеком, у которого в обойме хоть одна такая дура. Эта тварь разрывает внутренности, дробит кости и отрывает конечности, а боль будет такой, что посаженье на кол покажется легким отдыхом.

— Уф! — произнес Калинин, живо представив описанную картину. Спасибо, Федор!

— Да не за что, — ответил тот, снова принявшись стачивать трубку.

Калинин помялся немного, а затем спросил:

— А что это вы делаете, если не секрет?

— О! — неожиданно с жаром ответил Рогачев. Было видно, что эта тема, в отличие от пуль, начиненных маком, ему страсть интересна. — Это будет пистолет-пулемет, который можно держать одной рукой. Смотрите!

И он показал Калинину небольшого размера пистолет с длинной рукояткой и коротким стволом.

— Очень удобно, — сказал он. — Можно куда хочешь положить, и весит немного. Заряд — двадцать выстрелов.

— Здорово! — восхитился Калинин, разглядывая новое оружие, смутно чувствуя, что оно на что-то похоже.

— Да, — кивнул оружейник. — Это я из «шмайсера» смастерил. Укоротил наполовину и почти все детали изменил.

— И когда готово будет? — спросил Алексей.

— Когда-нибудь да будет, епрст! — ответил Рогачев.

Алексей оставил оружейника, нашел место возле костра и прилег, подняв овчинный воротник, чтобы закрыть лицо от мороза. Некоторое время он рассматривал в свете костра пулю, которую изготовил мастер. Затем достал свой пистолет ТТ, выдернул обойму, выщелкнул два патрона и посадил «дум-дум» в обойму третьим.

Он вернул два первых патрона на место, спрятал пистолет кобуру и закрыл глаза. Ну и денек! Его первый день в роли командира взвода. Сумасшедший день.

— Двадцать один… двадцать два…двадцать три…

Вирский размеренно ступал по сугробам, проваливаясь в них чуть выше колен. Темный шарик, висящий между деревьями, строго указывал направление. Дважды Сергею приходилось огибать попадающиеся на пути стволы. В этих случаях он долго измерял диаметр дерева, пытаясь представить, сколько это будет в шагах, и, отсчитав нужное их количество рядом со стволом, продолжал путь на темную луну.

Темная луна… Не настоящая луна, в фактическом смысле этого слова. Настоящую луну, а тем более небо со звездами, за кронами деревьев было не разглядеть. Настоящая луна находилась где-то далеко отсюда, возможно даже не в этом мире.

А в мире сугробов, высоких деревьев и мрака светила другая луна. Темная. Своя луна, которая висит не над кронами деревьев, а под ними. Луна, которая указывает путь к некоему предмету, что должен найти Вирский.

Иногда Сергею казалось, что этой луны не существует, что он видит её только своим воспаленным разумом. Но маленький черный шарик не желал растворяться, как бы ни тряс головой и не тер глаза рядовой Вирский.

— …тридцать пять… тридцать шесть…

Жар изнурял. Вирскому вновь сделалось душно, несмотря на двадцатиградусный мороз. Его волосы слиплись от пота. Он остановился, смахнул влагу со лба рукавом шинели, поморщился от прикосновения её колючей ткани, и продолжил топать вперед, ритмично отсчитывая шаги.

— …Сорок восемь… сорок девять… пятьдесят!

Он остановился. Черная луна висела прямо над его головой. Шмыгнув носом, Вирский достал саперную лопатку, обозначил ей место, отошел в сторону и принялся раскидывать снег.

Снег был промерзлым, сыпучим, по своей структуре напоминающий песок, только более легкий. Когда Сергей раскидал сугроб на половину метра, ему вдруг пришла в голову мысль, что сейчас у него нет даже фонаря, однако во тьме леса он может различать и деревья, и сугроб, в котором копается, и даже саперную лопатку.

Вирский поднял голову. Темная луна висела метрах в двадцати над его головой и испускала мрачный матовый свет, благодаря которому Сергей прекрасно различал все предметы вокруг.

Вирский усмехнулся, подумав, что пришел сюда не затем, чтобы ломать голову. Ему нужно раскопать сугроб. Это его первая задача! И если темная луна помогает в работе, то так тому и быть.

Он не мог добраться до земли. Повсюду, куда доставала саперная лопатка, находился снег. Вирский выкопал в сугробе полутораметровую яму (наклоняясь за очередной порцией снега, его скрывало с головой), но так ничего и не нашел.

Сергей остановился, вытер поочередно обоими рукавами шинели вспотевшее лицо и вновь принялся за работу. Он двигался с каким-то остервенением. Снег летел из ямы в разные стороны.

— Что же это! — кричал он, и этот крик разносился по окутанному темной пеленой лесу. — Что я ищу?! Или разговаривающее дерево я придумал? Или я рою себе ледяную могилу?

Лопата обо что-то звякнула. Вирский откинул её в сторону и голыми руками принялся раскидывать снег. Кажется, есть! Он ощущал под пальцами твердую поверхность. Прямоугольный предмет, массивностью своей напоминающий камень.

Он поднялся с колен. У его ног лежал огромный черный камень, походящий на плиту. Дальше шла промерзлая земля, и камень был в ней замурован.

Что же это?

Вирский порылся в кармане и достал коробок со спичками. Чиркнув, он зажег одну и наклонился с ней над камнем.

Матовая поверхность была черна, и никакое сравнение в природе этой черноте подобрать было невозможно. Пламя спички не отражалось на поверхности, и более того, оно даже не могло осветить камень.

Спичка догорела, опалив кончики указательного и большого пальцев Сергея Вирского. Солдат рассеянно отбросил её остатки.

— Что ты за камень? — спросил Вирский.

Камень молчал.

Вирский протянул руку к его поверхности, кончик указательного пальца завис над плитой.

— Не кляни меня, Боже! — вдруг пришли ему в голову слова.

Сергей дотронулся пальцем до плиты и закрыл глаза.

Ничего не произошло.

Вирский отнял руку.

Он свихнулся, это определенно. Это давно стало понятно, вот только что ему делать?

Сергей с трудом выбрался из двухметровой ямы и посмотрел наверх. Черная луна исчезла. На окружающие деревья опустился непроглядный мрак. Поочередно зажигая спички, Вирский по своим следам двинулся назад в лагерь.

Глава 11

Калинин проснулся оттого, что кто-то тряс его за плечо. Он открыл глаза, и с радостью увидел, как в просеке между деревьями видно голубое небо, подсвеченное занимающимся рассветом.

Как хорошо, что закончился тот ужасный вечер, подумал он. Ему вдруг показались нереальными случившиеся вчера события. И деревня Потерянная с маковыми булочками, и пропавший солдат, и странный след, и рассказ пленного.

— А был ли пленный-то? — спросил Калинин склеившимися после сна губами.

— Был, товарищ лейтенант! — произнес Зайнулов, который как раз и тряс его за плечо.

— Какое прекрасное утро, — сказал Алексей, с наивной улыбкой глядя на небо.

— Однако, пора выдвигаться, — напомнил политрук. — Если принимать во внимание рассказ пленного, то фашисты тоже спешат занять высоту Черноскальную. Нет никакой гарантии, что они послали не один, а два или три отряда.

— Да-да, — кивнул Алексей, поднимаясь. — Надо строить роту.

— Старшина! — прокричал Зайнулов, увидев вдалеке Семена Владимировича, возвращавшегося из леса. — Поднимайте людей. Позавтракаем на ходу!

Неприятный холодок пробежал по спине лейтенанта при виде старшины.

— А ну-ка! — воскликнул Семен Владимирович, обращаясь к ещё не открывшим глаза красноармейцам. — Хватит спать, как артиллерийские лошади! Подъем!

Пока солдаты строились, Алексей, желая ещё раз убедиться, что события вчерашнего дня ему не приснились, достал из кобуры пистолет ТТ. Он вынул магазин и выщелкнул оттуда три патрона.

Третьим в магазине находился исполосованный насечками патрон, изготовленный бородатым оружейником Федором Рогачевым. Калинин вернул патроны в магазин.

Прогоревшие поленья к утру покрылись инеем. За ночь костер потух, и вода в чайнике превратилась в лед. Поэтому Смерклый умывался снегом. Набрав полные ладони и сдерживая крик, Фрол кидал горсти снега на лицо и растирал его. Эта утренняя процедура придавала ему бодрости.

— Привет, Смерклый!

Фрол повернулся и увидел возле себя того высокого горбоносого солдата. На нем по-прежнему отсутствовала шапка, воротник был распахнут, а глаза покрыты сеткой красных прожилок. Взгляд его был безумен.

— Ты что, так и спал без шапки? — удивленно спросил Смерклый.

— Я вообще не спал, — ответил солдат.

— С ума сошел?

Солдат рассмеялся. Смех получился каркающим, почти хриплым. Фролу показалось, что за ночь солдат успел подхватить ангину.

— Разве безумец я, который похож на сумасшедшего? — спросил он. Безумцы они.

Он обвел вокруг себя взглядом.

— Безумцы они, — повторил Вирский, — хотя и пытаются казаться нормальными. Неужели нормальный человек завел бы роту в этот лес?

— Лес действительно странный, — согласился крестьянин. — Но ведь они выполняют приказ.

— Какой к черту приказ! Они хотят положить здесь роту!

Фрол внезапно заметил нечто странное. На запястье правой руки Вирского из-под рукава шинели выглядывало небольшое черное пятнышко, размером с половину монеты. Оно не походило на родинку или боевую рану.

— Ерунду-то не говори! — произнес Фрол.

— Да? — зверски сверкнув глазами, спросил Вирский, приблизившись к крестьянину вплотную. — Они уже начали осуществлять свой план.

— Какой план? — недоверчиво спросил Фрол.

Утро успело порадовать солнечными лучами и ясным небом. После хорошего сна Фролу совсем не хотелось разговаривать с сумасшедшими.

— Вспомни, что сделал с тобой рядовой Приходько…

Воспоминания и чувства прошедшего вечера внезапно накатились на крестьянина. Яркое солнечное утро померкло в его глазах. Перед ним как наяву встала картина, когда он ползет по стволу березы к зацепленному на верхушке вещмешку, а солдаты вокруг потешаются над ним… издеваются…

…(как Приходько привязал вещмешок к вершине березы?)…

Ему вдруг стало горько. Вирский был прав — все вокруг него ожесточились. А организовал это издевательство над человеком мерзкий хохол, заделавшийся холуем у политрука и молодого лейтенанта.

Кулаки Смерклого сжались, его затрясло.

— Поэтому не я сумасшедший, — тихо сказал Вирский, — а они!

— Это Приходько! — хмуря лицо и кусая губы, воскликнул Смерклый.

— Чшш! — Вирский прижал палец к губам.

— Я должен отомстить ему! — не мог остановиться Фрол. — Я хочу навсегда стереть эту ухмылочку с его лица! Я хочу, чтобы он плакал!

— Чшш! — повторил Вирский.

— Рота — строиться! — раздался хриплый окрик старшины.

Вирский, пятясь, стал отходить от Смерклого.

— Нужно было выдать солдатам лыжи, — произнес он.

Рота начала движение. Разведчики вновь ушли вперед. «Правда, теперь им придется туго, — подумал Калинин. — Снег не протоптан немцами, которые шли этим же путем днем ранее. Разведчикам придется брести по колено в снегу. Впрочем, это ещё не самый худший вариант».

Калинин и Зайнулов шли первыми. Алексей старался держаться подальше от старшины, но тот не приближался, двигаясь где-то в хвосте и разговаривая с командиром второго взвода Калугиным.

За командирами, идущими во главе, следовал Ермолаев со своим первым взводом. Пленный Штолль в выданных ему старых валенках, удивляясь непривычной обуви, шлепал где-то в середине колонны. Старшина все-таки настоял на том, чтобы прикрепить к нему охрану. Поэтому двое солдат с ружьями наизготовку постоянно следовали рядом с ним.

Рота проходила место, где были раскиданы немецкие вещи. Солдаты молчаливо разглядывали то, что осталось от нацистов. При свете дня картина казалась совсем другой, нежели вчера — далекой во времени и совершенно не относящейся к бойцам Красной Армии, идущим по лесной просеке. Они словно шли по местам старых боев, когда трупы все захоронены, а пурга не один раз успела пройтись по перепаханной взрывами земле.

В утреннем свете Калинин отлично видел окрестности дороги, но нигде не мог обнаружить тот столб с надписью, о котором рассказывал Штолль. Быть может, немцу почудилось.

— Хорошая погода, — сказал Зайнулов, глядя на небо. — Градусов десять мороза, не больше.

— Рахматула Ахметович, — обратился к политруку Калинин. — Чем закончилась ваша история, которую вы начали рассказывать вчера?

Зайнулов усмехнулся.

— Все знают, чем она закончилась, — грустно произнес он.

— Я не могу понять, причем тут ваша давно погибшая дочь. И мне интересно, удалось ли вам доставить раненого генерала в госпиталь?

— Что ж, — задумчиво произнес Зайнулов. — Я остановился на том, как мы оторвались от немецких мотоколясок?

— Да. Ваш путь лежал на Москву.

Зайнулов кивнул.

— Водитель мчал машину, как только мог. Скоро мы оказались на юго-западе Москвы, где-то на Хамовнической возле военного госпиталя… Сейчас уже не помню его названия. Санитары быстро унесли генерала в операционную палату, а я остался сидеть возле окна в забитом койками с ранеными коридоре. Сильно пахло лекарствами.

Как сейчас помню, что раненых было очень много. Это красноречивей всяких слов говорило о нашем тяжелом положении на фронтах под Москвой. А ещё я чувствовал гнетущую вину перед своими солдатами, которые остались на полустанке Оболенское, и которых я был вынужден спешно покинуть, спасая свою жизнь и жизнь генерала. Получилось так, что я бросил их. Именно это в дальнейшем ставили мне в вину, но я пытался доказать, что в тех обстоятельствах не мог поступить иначе.

Я попытался уговорить водителя отвезти меня обратно, но тот ни в какую не хотел, упирая на то, что машина принадлежит Генеральному Штабу. Кроме того, ему не терпелось узнать результат операции. Впрочем, мне тоже. Именно поэтому я сидел возле окна в коридоре и ждал, когда капитан Соболев, которого пустили в операционную, сообщит последние новости.

Окно выводило на небольшой дворик, со всех сторон окруженный домами. Дома были старые с редкими окнами, стекла которых заклеены полосками бумаги крест-накрест. На стенах домов во многих местах обвалилась штукатурка, обнажая кладку из красных кирпичей. Трава, покрывающая дворик, уже увяла. Посреди дворика среди этой пожухлой травы стояла детская качель. Неподалеку лежал небольшой мячик.

Я смотрел на эту детскую площадку и увидел, как внезапно, без видимой причины качель начала раскачиваться. Сначала с малым периодом, потом все увеличивая колебания. В напряженной тишине двора, готового в любой момент встретить бомбежку, слышался тихий скрип. Рядом шевельнулся мячик. Он немного откатился в сторону, и я сперва подумал, что виной всему ветер. Но мячик вдруг подпрыгнул. Он сделал скачек, другой.

От удивления я не мог оторваться от стекла. Период раскачивания пустой качели увеличивался, мячик подпрыгивал все выше. В какой-то момент оба этих движения объединились. Мячик стал подпрыгивать в такт движению качели. Это было поразительно. Когда сиденье качели достигало крайнего положения, мячик в этот момент либо касался земли, либо находился в самой верхней точке.

Движение обоих предметов установилось, приобретя определенный ритм. Качель раскачивалась с непонятной яростью, мячик остервенело бил по окаменевшей земле двора. Я почувствовал, что сердце в моей груди бьется в такт им, и испугался. Оно колотилось так сильно, что казалось, будто оно сейчас взорвется.

Возле окна операционной палаты, куда увезли генерала, я увидел девочку. Мне было трудно разглядеть не только её фигурку, но я даже не мог сказать, в чем она была одета. Не знаю, что нашло на меня в тот момент, но мне вдруг показалось, что эта девочка — моя давно умершая дочь.

Я ничем не мог это доказать. За свою жизнь я повидал много маленьких девочек, но ни одна не напомнила мне дочь. Почему она? В ней было что-то знакомое и одновременно печальное.

Сердце бешено билось в моей груди, ноги рывком подняли меня со стула. Я закричал сквозь стекло, обращаясь к ней. Кажется, напугал раненых.

Девочка отстранилась от окна операционной палаты и скрылась за углом. В тот же миг словно кто-то невидимый резко остановил качель, а мячик упал на землю не подпрыгнув, откатился в сторону и безвольно замер.

Я бросился к выходу, но открывшаяся дверь операционной остановила меня. На пороге появился капитан. Я все прочел по его лицу. Он смотрел на меня очень внимательно и ничего не говорил, только кадык ходил вверх-вниз. Во взгляде его я прочитал растерянность.

Я выбежал во дворик.

Это не могла быть моя Наташа. Потому что Наташа пропала больше тридцати лет назад. Даже если она не утонула в этой злополучной реке, она все равно не могла быть такого возраста, как эта девочка.

Но почему-то в тот момент я вообразил, что это и есть моя дочь. Я бросился искать её по переулкам. Иногда мне казалось, что я вижу за углом край платья. Но никак не могу догнать. Никак не могу дотронуться, чтобы остановить её и внимательно разглядеть, убедиться, что эта девочка не моя дочь.

Я потерял счет времени. Я забыл о генерале. Я забыл о своих солдатах. Я забыл обо всем. В голове у меня была только одна мысль. Я должен догнать девочку и увидеть её лицо.

Наконец, выскочив на маленькую пустынную улочку, я увидел её посереди мостовой. Она сидела на краю тротуара спиной ко мне. На коленях у неё лежал большой альбом, в котором она рисовала цветными карандашами.

Тридцать лет назад в тот злополучный день, когда она без оглядки бросилась к реке, она тоже рисовала. Я побежал к ней. И вот до неё оставалось совсем немного. Я уже мог протянуть руку и коснуться её волос. Девочка немного повернула голову, и когда я обрадовался, что наконец смогу увидеть её лицо, мостовая ушла из-под ног. Я провалился в канализационный колодец.

— Видишь это? — спросил Зайнулов, согнутым пальцем указывая на давно подмеченный Калининым шрам на лбу. — Думал, это боевое ранение? Падая в колодец, я ударился о поручни и разбил лоб. Вот откуда у меня этот шрам.

Я упал на самое дно и потерял сознание. В мои годы такое падение могло сделать калекой на всю оставшуюся жизнь. Странно, но я почти ничего не повредил. Только лоб изуродовал.

Представления не имею, сколько времени провалялся в колодце. Когда я очнулся, кровь из раны растеклась по всему лицу и уже успела засохнуть. Мне было холодно, жутко хотелось есть. Благо, в колодце было сухо, а иначе я захлебнулся бы или замерз в ледяной воняющей жиже.

Я выбрался на поверхность. Стоял серый день. Окна низких двухэтажных домов оставались заклеены крест-накрест белыми бумажными лентами. Улица по-прежнему пустовала. Но внезапно я увидел одно отличие. Конечно, теперь мы все знаем, что случилось, мы уже привыкли к этой трагедии. Но для меня это открытие, представшее перед глазами, явилось шоком. Увидев ЭТО, я едва не свалился обратно в колодец.

На углу дома висел красный флаг. Ветер не дул, и флаг был сложен.

Внезапно налетел порыв. Почему-то взгляд мой был устремлен именно на флаг, почему-то именно в нем я чувствовал подвох.

Флаг расправился, и я увидел в центре красного флага белый круг и внутри него черный крест фашистской свастики.

— Вы оказались в Москве, когда ЭТО случилось! — произнес Калинин, переживающий в эти мгновения странную смесь удивления и тоски.

— Видит Бог, я не хотел там оказаться… Словно сумасшедший, я слонялся по оставленным людьми улицам, натыкаясь на нацистские флаги и прячась от марширующих немецких отрядов. Немцы не вводили в город танки и через несколько часов я понял — почему. Я увидел многое за это время.

Нацисты разрушали дом за домом, улицу за улицей. Целые полки саперов минировали здания по всему городу. Каждую минуту слышался взрыв, разрушающий очередное строение. Где-то далеко, на окраине, низко пролетающие бомбардировщики сбрасывали длинную вереницу бомб, круша целые районы.

Волею случая, я оказался в центре столицы.

Я видел, как несколькими взрывами нацисты одновременно уничтожили Спасскую башню, мавзолей Ленина, Храм Василия Блаженного, а затем огромными бульдозерами смели руины в Москву-реку. Не успевшие покинуть захваченную столицу жители были согнаны на Красную площадь. Издали я не мог понять, что они делают, но, подобравшись ближе, я разглядел. Не знаю, зачем это понадобилось нацистам. Возможно, они не хотели оставить ни одного символа, который напоминал бы о великой столице русской земли.

Несколько тысяч жителей захваченного города выдалбливали булыжники из Красной Площади. Булыжники собирались в грузовики и так же вываливались в реку. Не помня себя, я бежал оттуда.

Несколько дней я выбирался из Москвы. Пару раз меня едва не завалило обломками рушащихся зданий. В итоге, каким-то чудом мне удалось вырваться из захваченной столицы. Я бежал из неё под звуки взрывов, за моей спиной гигантские гаубицы вели огонь по Черкизовскому району. Не помня себя, я пересек линию фронта.

Я попал под трибунал за то, что оставил полк. Спасло меня лишь вмешательство капитана Соболева, который, как оказалось, был знаком с самим Верховным Главнокомандующим. Однако, командовать полком или меньшим подразделением мне никто не дал. Моя прошлая репутация была практически безупречной за период в двадцать с лишним лет, и поэтому меня назначили политическим наставником в нашу роту. Собственно, я уже не стремлюсь к командованию полком. В мои годы эта задача достаточно трудная.

— Вы говорили, что узнали того генерала, которого везли в Москву?

— Да, — грустно ответил Зайнулов. — Я видел его до этого.

— Где?

— Полк, под моим командованием участвовал в бою с японцами на горе Баин-Цаган. Это в Монголии, возле реки Халхин-Гол. Генерал тогда командовал соединениями Красной Армии. Бывший кавалерист, он проявил себя как талантливый организатор и блестящий стратег. Его звали Георгий Константинович Жуков. Многие считали его очень перспективным полководцем. По сей день, некоторые командиры утверждают, что если бы Жуков не был смертельно ранен на полустанке Оболенское, он смог бы предотвратить захват Москвы. Жуков собирался укрепить можайское направление, по которому танки Гудериана прорвались к столице. Но он не успел выполнить свой замысел, а усилий другого командующего для этого не хватило.

Калинин внезапно остановился. Он был поражен не рассказом Зайнулова, а увиденным впереди. Сзади на него налетел Ермолаев.

— Товарищ лейтенант… — обиженно произнес командир первого взвода и осекся.

Рядом с заметенной дорогой, по которой рота протаптывала путь, стоял деревянный столб с деревянной табличкой на нем. Поверхность столба украшала витиеватая резьба, означающая уже встречавшиеся Калинину волны. На табличке была вырезана надпись на древнеславянском, которую Алексей от волнения не успел разобрать.

— Что это? — спросил Ермолаев.

— Рота, стой! — скомандовал старшина.

«Это столб, который должен находиться на том месте, где сгинула немецкая рота, — подумал Калинин. — Я искал его, но не нашел. И вот он оказался здесь, на несколько километров дальше».

— Товарищ политрук, Рахватула Ахметович… — произнес Калинин, пытаясь обратить внимание Зайнулова. — Посмотрите! Это тот столб, о котором рассказывал Штолль…

Он повернулся к политруку и обнаружил, что внимание того приковано не к столбу. Зайнулов отделился от остановившейся роты и двигался вперед, осторожно ступая по сугробам. Перед ним была пустота. Просека в лесу и нетронутые сугробы. Но Зайнулов пристально смотрел в эту пустоту, словно видел в ней кого-то.

— Наташенька! Боже мой, это ты? — произнес Зайнулов, обращаясь к пустоте. Калинин почувствовал, как ужас сдавливает горло.

Зайнулов пробирался вперед, проваливаясь по колено в снег, а его маленькая дочь Наташа, которая более тридцати лет назад утонула в небольшой речке возле Санкт-Петербурга, в легком голубом платьице и с яркими белыми бантами на голове даже не продавливала сугроб, стоя на его поверхности в летних сандалиях. В руках её был альбом с рисунками.

— Папочка! — говорила она, улыбаясь.

— Девочка, прости, что накричал на тебя тогда.

— Я не сержусь на тебя, — произнесла она.

Зайнулов приближался к ней, с радостью глядя в лицо девочки. Она стояла перед ним, не делая попыток сбежать как тогда в Москве, которая через несколько часов будет захвачена гитлеровскими войсками. Сейчас он был уверен — это его девочка. Неважно, что прошло много лет. Года вдруг сделались какими-то пустыми; такими, что их можно легко отбросить. Он вновь был молод, у него была жена, и офицер царской армии Рахматула Зайнулов был близок к тому, чтобы восстановить контакт с дочерью, который разрушила та нелепая ссора.

— Я скучаю по тебе, папа!

— Я скучаю ещё больше, дочка! Не нужно тебе было идти к реке.

— Мне стало так горько! Это вышло случайно. Я попала в водоворот. Я не хотела смерти.

Зайнулов любовался её лицом, черты которого уже успели стереться из памяти, но теперь восстанавливались вновь.

— Что ты рисуешь? — спросил он.

— Тебя, — ответила она.

— Правда? — удивился Зайнулов. — Можно посмотреть?

— Конечно, — ответила она и показала ему альбомный лист.

Зайнулов приблизился к ней вплотную. Он поглядел на лист. Рисунки были выполнены только двумя карандашами — черным и красным. Все они изображали маленького человечка.

Зайнулов почувствовал, как кровь отхлынула от лица. Руки онемели.

На одном рисунке человечек был привязан к столбу, а у ног его пылало красное карандашное пламя. На другом — человечек был нанизан на кол, из его живота густым дождем капала кровь. На третьем — кто-то отрубил человечку голову, и землю вокруг покрывали утрированные кляксы луж.

Зайнулов в ужасе отстранился, поднял глаза и только в этот момент увидел, что стоящая перед ним девочка не его дочь.

Небо внезапно потемнело, будто в преддверии грозы. Но какая может быть гроза зимой? Калинин с отчаянием наблюдал за тем, как политрук Зайнулов удаляется по сугробам, все время что-то произнося в пустоту. На лице его была написана радость.

И только когда потемнело небо, выражение на лице Зайнулова изменилось. В этот момент Алексей осознал всю полноту опасности, грозящую политруку.

Но было поздно.

Нечто массивное и темное, словно ожившая скала, поднялось из сугроба рядом с политруком. Ворох снежной пыли вздыбился вокруг двух фигур и окутал их. Страшный рев прокатился по лесу, заставив солдат рывком втиснуть голову в плечи и присесть. Кровь в их телах на миг остановилась. Калинину показалось, что слышит рев снега.

…(рви-ломай, вражья сила)…

Огромная темная туша неведомого существа накрыла фигуру Зайнулова и рывком исчезла под снегом. До Алексея только донесся протяжный последний крик политрука:

— Наташенька-а!

Солдаты закричали от ужаса, увидев, как огромная неведомая тварь затащила под снег одного из командиров роты. Некоторых из солдат подвели ноги, опрокинув хозяина. В конце колонны заржала лошадь.

Словно какая-то струна оборвалась внутри Калинина в тот момент, когда самый отзывчивый человек в роте, Рахматула Зайнулов, исчез под снегом. Чувства внезапно притупились, горечь, страх, жалость стали далекими, чужими. Алексей сдавил зубы, пытаясь оценить ситуацию, принять какое-то решение.

Нечто массивное пронеслось под снегом рядом с его ногами. Алексей только увидел, как вспахивается поверхность сугроба, и снежные бисеринки взлетают в воздух. Нос уловил едва различимый запах горьких цветов. В следующий момент рядом с замершим от невозможности осознать ситуацию Иваном Ермолаевым под снег провалился солдат. Как и все, он стоял по колено в сугробе, а в следующее мгновение сильным рывком его тело исчезло под снегом. Ермолаев бросился к тому месту, где находился красноармеец, но было поздно. Командир первого взвода, что-то крича, разбрасывал руками снег, но тела солдата там уже не было. Только огромная пустая яма.

Рев, хруст и скрип из-под снега наполнили лесную просеку. Впереди раздался лопающийся звук. Из сугроба в воздух взлетели куски солдатской шинели, винтовка с обломанным прикладом, разорванный валенок и солдатская портупея.

— Что же это творится! — закричал кто-то.

— Боже, помоги нам!

Калинин повернулся к роте и увидел, как отдельных красноармейцев невидимая сила буквально вырывает из строя, и солдаты исчезают в сугробах. Волна холодного жесткого страха накатилась на бойцов. Они кричали и стонали от безволия, не в силах противостоять нападению. В конце колонны начала бесноваться лошадь, пытаясь подняться на дыбы. Конюх едва удерживал её.

Паника охватила ряды красноармейцев. Кто-то выронил оружие, кто-то беспорядочно палил в воздух. Многие бросились к лесу. Калинин с ужасом смотрел, как, достигая деревьев, солдаты один за другим исчезают в снегу. Алексей не видел ни одного человека, который смог бы найти укрытие под сенью леса. Красноармейцы гибли и на дороге, но из тех, кто покинул её, не выжил ни один.

Солдаты не осознавали этого. Они по-прежнему продолжали бежать в лес.

«Нужно остановить их! — поймал свои мысли Алексей. — Как-то нужно остановить их… Старшина! Он должен что-то сказать бойцам. Что-то сделать».

Справа раздавались яростные очереди из ППШ. Хрипло крича, старшина поливал из автомата взрыхляющийся снег. Алексей быстро подумал, что при таком плотном огне хотя бы одна пуля должна угодить в цель. Хотя бы одна…

Алексей внезапно понял, что пули не могут причинить вред этим тварям. Старшина этого не понимал, поглощенный пылом боя и треском собственных автоматных очередей.

Неподалеку из стороны в сторону вертелся боец с пистолетом-пулеметом Шпагина в руках, пытаясь поймать в прицел хотя бы одно существо, проносящееся под снегом. Но вместо этого, охотник сам стал добычей. Одна из сугробных тварей, подобравшись незаметно, схватила за ноги его самого и рывком поставила на колени. От неожиданности и страха солдат заорал, палец судорожно надавил на спусковой крючок. Автоматная очередь ударила в его сослуживца, оказавшегося рядом, изрешетила тело и отбросила на снег.

Кто-то заплакал, глядя на эту сцену. Солдат, стоящий на коленях и держащий в руках ППШ, провалился в сугроб. Почти одновременно под снегом исчезло тело застреленного им сослуживца.

— Господи-помилуй, господи-помилуй, господи-помилуй! — яростно крестясь, повторял какой-то пожилой солдат. Сложенные в щепоть пальцы правой руки летали от головы к груди и плечам, левой рукой он прижимал к губам нательный крестик.

— Отец Всевышний, Иисус Христос, Царица небесна матушка… — повторял солдат. Алексей с болью смотрел, как красноармейца бросило лицом в снег и медленно стало затаскивать в сугроб. Солдат кричал, молился и плакал, пока голова его не скрылась под снегом, и он уже не мог набрать воздух в легкие.

Рота таяла на глазах. Солдаты не переставали бежать в сторону леса, несмотря на то, что ни один не нашел там спасения. Все протекало наперекосяк. Ситуация выходила из-под контроля. Зайнулов исчез. Старшина вместо того, чтобы отдавать команды, словно безумный поливал снег автоматными очередями. Через несколько минут не останется никого. Солдаты бесследно пропадут под снегом.

— Назад! — вдруг страшно закричал Калинин, перекрыв панический гомон красноармейцев. Солдаты, остановленные властным окриком, испуганно повернули к нему головы. Они молча смотрели на молодого командира роты, снег ревел и хрустел вокруг них, старшина, сменив круглый магазин ППШ, вновь открыл огонь.

— Назад! — воскликнул Калинин. — Всем оставаться на дороге! Вы слышите меня?!

— Твари… Боже… Они же съедят… — бессвязно повторял один из солдат, находившийся рядом и пятившийся в сторону леса. Калинин подскочил к нему и, схватив за отвороты шинели, отбросил на дорогу.

— Назад, я сказал! — яростно прокричал Алексей. — Возьмите себя в руки! Только находясь на дороге, у нас остается шанс выжить!

Солдаты изумленными глазами смотрели на своего командира. Алексей увидел, как в строю исчез ещё один солдат. Нападение не прекратилось, оно и не могло прекратиться, пока под снегом не пропадет последний из бойцов.

Тогда Калинин достал свой пистолет ТТ.

Твари двигались слишком быстро, чтобы в них можно было попасть из пистолета. А у него всего один патрон, в силе которого у Алексея оставались сомнения. Но он должен сделать попытку, потому что иначе с ротой может произойти то же, что и с немцами.

Алексей лихорадочно соображал. Сугробные твари почти летали под сугробами, и в то же время взрыхленный ими снег на поверхности не опадал. Если так, то в сугробах должны образовываться норы.

— Иван, — обратился он к Ермолаеву. Обезумевшие глаза сибиряка повернулись к командиру. — Удерживай людей на дороге. Не давай им кинуться в лес.

— А ты куда? — удивленно спросил Ермолаев.

Калинин не ответил, скинул вещмешок и прыгнул в сугроб.

Пролетев слой рыхлого снега, Алексей, как он и предполагал, оказался в длинной норе. Свет с просеки проникал сюда, но все равно в снежном проходе было достаточно сумрачно. Часто дыша от волнения, Алексей пополз вдоль норы. Сумка с гранатами хлопала его по боку и мешала ползти. Калинин закинул её за спину. Через несколько метров он оказался перед развилкой.

Где-то неподалеку двигалась тварь. Алексей чувствовал это, он ощущал дрожание снега и слышал его хруст. Подняв ствол пистолета, Алексей, двигаясь на четвереньках, повернул направо и, не опуская пистолет, стал быстро пробираться вперед. Через десяток метров снежный проход повернул в сторону. Алексей почувствовал, что больше не слышит рева, издаваемого существом. Он продолжал двигаться, одновременно анализируя каждый слышимый шорох, когда рука, которой он опирался на снег, наткнулась на твердый предмет, покрытый короткими волосками. Калинин вскрикнул от неожиданности.

Солдатский валенок. Ничего страшного. Не тварь, описанная пленным Штоллем. Обычный валенок, который свалился с ноги красноармейца, которого утащило сверхъестественное существо.

Скрип снега раздался позади него. Алексей быстро обернулся. Шум стих.

Возможно, это была пустая затея — броситься в снег. Алексей не видит тварей, он не обладает их скоростью. Зачем он кинулся в сугроб?

Шум впереди послышался вновь. Алексей вытянул руку с пистолетом. Только сейчас Калинин почувствовал, что ТТ был тяжеловат для недавнего студента МГУ.

Впереди появилась тварь. Сумрак сугробов не позволял разглядеть внешность существа. Но даже то немногое, что смог увидеть в темноте Калинин, заставило его съежиться от ужаса. Огромное и сгорбленное, быстро работая короткими передними лапами, существо стремительно двигалось на Алексея.

Собрав все свое мужество, Калинин встал на колени, крепко сжал пистолет двумя руками и выстрелил.

Звук выстрела из ТТ быстро потух в снежной берлоге. Чудовище дернулось и замерло, уронив овальную голову. Калинин видел, как пуля попала в самую середину контура.

Тварь не двигалась.

Алексей удивленно посмотрел на свой пистолет и нервно усмехнулся. Выходит, тварь может погибнуть и от обычной пули. Только нужно знать место, куда следует стрелять.

Неужели все так просто!

Тварь подняла голову. Калинин закричал.

Сугробное существо снова рванулось вперед. Палец Калинина повторно надавил на спусковой крючок. Вторая пуля снова ударила животное, вот только на этот раз кусок свинца калибром 7,62 миллиметра не причинил вреда несущейся на Калинина твари. Существо даже не дернулось.

Алексей испуганно стал пятиться назад. Всего несколько метров отделяло его от страшного сугробного обитателя. Тело Калинина сжалось, предчувствуя сильный удар, которым Алексея отбросит, а несущаяся словно локомотив тварь растопчет его своими лапами.

В стволе ТТ сейчас находилась третья пуля. Пуля «дум-дум», наполненная маком. Глядя на стремительную животную машину, двигающуюся на него, Алексей уже не верил в ту силу, которой наделяли мак древние славяне. Все его вчерашние размышления о волшебной силе этого растения казались призрачными. Все усилия Федора Рогачева по изготовлению патрона казались тщетными.

«Все это сказки, — пронеслось у него в голове, — а я сам — сказочник».

Он выпустил третью пулю и напрягся, предчувствуя удар. Сгоревший порох застелил пространство вокруг сизым дымом, поэтому Алексей не успел разглядеть последствия применения чудо-пули ротного оружейника. Волна плотного запаха горького миндаля, перемешанная с пороховыми газами, дохнула на Алексея. По ушам врезал рев животного.

Огромная масса существа ударила Алексея в грудь так, что на десяток секунд он потерял способность дышать. Сила удара отбросила Калинина вверх. Его пронесло сквозь слои снега и выбросило на поверхность. Алексей с трудом вдохнул в себя воздух. Перед глазами все плыло, в груди пылал огненный комок. Единственным утешением был медленно спадающий звук ревущего снега. Алексей закрыл глаза и опустил голову на сугроб. На него навалилась дикая усталость.

— Боже! Товарищ командир! Вы живы?

Алексей открыл глаза и увидел бегущего к нему Ермолаева.

— Помоги мне подняться, — попросил Калинин, когда Иван достиг его. Сибиряк накинул правую руку Калинина на свое могучее плечо, второй обнял Алексея за пояс и помог встать.

Калинина вынесло из снежной норы в нескольких метрах от дороги. Стоящие на ней солдаты ещё не оправились от шока, но с видимым удивлением взирали на молодого командира роты, словно ожидая от него чего-то.

— Твари ушли, — сообщил Ермолаев.

Из строя солдат выступил старшина, пристально глядя на молодого лейтенанта. Во взгляде его не читалось упрека. Казалось, что старшина изучает Калинина, словно увидел в первый раз. А может, он увидел что-то такое, чего не заметил вначале. Алексею теперь казался совершенно пустым их конфликт с Семеном Владимировичем. Сейчас не было смысла в их противостоянии, потому что оба они оказались перед лицом общей беды.

Алексей пробежал глазами по строю, видя растерянные, испуганные лица. Колонна красноармейцев сильно поредела. Из сорока четырех человек в живых осталось не больше половины. Пропал и командир второго взвода Калугин. Калинин подумал, что серьезный бой с немцами не мог так потрепать их и напугать, как это внезапное нападение.

Приходько был жив, слава богу! Сейчас ему не до шуток. Взгляд украинца был растерянным и бегающим. Выжил и пленный немец Штолль, второй раз попавший в эту передрягу. Зато оба его конвоира сгинули в сугробах. Алексей заметил, что Штолль крепко сжимает уже обледеневшую маковую булочку. Взгляд немца был самым сосредоточенным из всех солдат.

Он не сбежал. Да и куда он мог сбежать в этом коварном лесу!

Алексей подумал, что охранять Штолля больше нет необходимости. Он не сбежит.

Лошадь Дуня осталась цела, как остался нетронутым обоз с пулеметами и припасами. А вот ухаживающий за нею боец бесследно исчез.

— Твари ушли, — повторил Ермолаев. — Как вы это сделали?

— Я, кажется, застрелил одну, — промолвил Алексей. — Она должна быть здесь, в сугробе.

Ермолаев свистнул, подзывая двоих солдат. Они подбежали к нему и заторможено принялись разгребать снежную яму, из которой вынесло Калинина.

Боль в груди начала проходить. Он подошел к солдатам и принялся помогать им. Когда они раскопали яму до тоннеля в сугробе, Ермолаев принес керосиновую лампу. С замирающим сердцем Калинин вновь оказался в норе.

Нора была пуста.

Никаких следов твари, ничего, кроме скатанного снега.

— Мне казалось, что я застрелил одну, — произнес Алексей, выбравшись из сугроба. Ермолаев с любопытством разглядывал проход в снегу.

— Как оно выглядело? — хрипло спросил старшина.

— Огромное, — сказал Алексей, ощущая странный трепет от общения с Семеном Владимировичем. — И яростное.

— Как тебе удалось прогнать ее?

— Оружейник Рогачев изготовил для меня пулю, начиненную маком.

— Маком? — переспросил старшина, удивленно поднимая прямую бровь.

В это время солдаты вокруг начали шуметь. Шок от внезапного нападения прошел, и до солдат начал доходить тот ужас ситуации, в которую они попали.

— Что же это творится! Где мы!?

— На нас в любой момент могут напасть эти твари!

— Нас осталось слишком мало, чтобы захватить высоту!

— Нет здесь никакой высоты Черноскальной и быть не может! Мы потерялись здесь! Нечистая сила да погибель тут для нас!

К Калинину пробрался Приходько. Лицо его было серьезным.

— Товарищ лейтенант, погибнем мы тут, — сказал он. — Я понимаю, была бы польза от моей гибели, если б полег я, защищая город какой хороший. А что мы защищаем здесь?

Алексей молчал. Перед ними стоял приказ захватить высоту Черноскальную. Но разум просто выл, взывая его чувство долга отступить от своих принципов. Калинин прекрасно понимал, что они заблудились. Карта обманывала их. По ней, рота должна находиться на лугах, а они оказались в лесу, который вряд ли пропустили бы картографы. Снег достигал до пояса, а у солдат даже не было лыж. Половина роты сгинула после нападения неведомых тварей. Калинин не представлял, сколько потребуется солдат для взятия высоты, но думал, что одного взвода, который у них остался, для этой цели явно недостаточно.

Гомон поднялся нешуточный.

— Что нам делать дальше? — начали спрашивать солдаты, обращаясь к старшине.

— А ну-ка тихо! — рявкнул старшина. Солдатский гомон утих.

Семен Владимирович погладил заросший подбородок, будто прямо здесь собирался бриться.

— Будете делать то, что ротный прикажет, — вдруг произнес он. Алексей удивленно посмотрел на него. — Но лично я убирался бы к черту из этого леса!

Калинин опустил глаза на свои руки. Они дрожали. Но, несмотря на дрожь в теле, Калинин чувствовал себя уверенно.

…(не достать вам морячка черноморского)…

Алексей повернулся к солдатам.

… (не достать вам зубра соленого)…

Повисла тишина. Все взгляды устремились на Калинина. Теперь Алексею казались смешными сомнения вчерашнего дня. Ротой командовал не кто-то другой, а именно он. Именно сейчас он почувствовал себя командиром, от которого все ждут важного, жизненного решения.

Роте нужно выполнить приказ. Алексея с детства приучали быть ответственным. Именно это качество он считал самым главным. Нужно выполнить приказ.

Но не в таких обстоятельствах.

— Уходим к черту из этого леса! — громко произнес Калинин.

— Правильно! — закричали солдаты. Старшина одобрительно покачал головой.

— Нужно поторапливаться, — сказал он. — Пока эти твари вновь не напали на нас.

— Возможно, мы успеем выбраться из леса ещё до наступления темноты, сказал Ермолаев.

— Да, это было бы хорошо, — произнес Калинин, чувствуя неимоверное облегчение на душе. Только что он скажет подполковнику?

Ермолаев поглядел на небо, и лицо его внезапно исказилось.

— Проклятье! — произнес он. — Кажется, сейчас такая буря начнется!

Все вскинули головы, глядя на хмурящееся небо.