Потустороннее в Ермолаево

Елена Ликина. Потустороннее в Ермолаево

История 1. Темное Время

1

За тёплой осенью пришла мягкая зима.

Солнце декабря пригревало жарко. Несмотря на сушь, кое-где пробивалась трава, неуместно зеленея сквозь пожухлые старые стебли.

Пыль шаталась вдоль улиц, подгоняемая злым колючим ветром. И этот контраст ядрёного жгучего солнца и студёного ветра был Анне особенно неприятен. Невыносим.

Накатывала глухая тоска. Оплетала изнутри, не давала покоя, побуждала бросить всё и уехать прочь.

Немного примиряли с погодой лишь ранние длинные вечера. Отгораживаясь от действительности, Анна задёргивала шторы, зажигала свечи и, укутавшись в старый плед, углублялась в очередную книгу.

Душа в эту пору требовала чего-то необычного, диковинного. В который раз перечитывала Анна давно известные полюбившиеся истории. Пролистывала истрёпанные страницы русских быличек да народных примет. Такая выходила у неё своеобразная книготерапия.

Впервые желание уехать из города посетило Анну ещё осенью, на очередном шумном корпоративе. Отказаться она не могла – подобные мероприятия нравились её шефу. По его негласному требованию присутствовать на них обязаны были все сотрудники.

На вечеринке в честь заморского Хэллоуина Анна отчаянно скучала, с насмешкой поглядывала на скачущих козликами молодящихся коллег.

Вино она не любила, с девчонками не сплетничала, соблазнить никого не пыталась – словом, сильно выделялась из общего круга.

Когда известный ловелас Костик с игривой улыбкой потащил её танцевать, Анна лишь повела плечом, отказывая, и не сдержалась при этом, чуть расширила зелёные свои глаза, проронила будто нехотя:

– Нельзя сейчас веселиться. Сейчас поминать надо.

А когда Костик непонимающе вытаращился на неё, пояснила:

– Навье время подошло, этой ночью принято было угощать ушедших предков. На Руси издавна так повелось. Ты разве не знал?

Костик потом долго шарахался от неё, перешептывался со всеми – пересказывал их коротенький разговор. Только коллеги и без него давно поняли, что странная у них Ермолаева. Поняли – и отгородились, привыкли.

С наступлением декабря сделалось совсем невыносимо, и Анна решила не ждать новогодних каникул, взять отгулы и уехать чуть раньше, до наступления праздников. Уехать поближе к снегу и холоду. И к лесу. Обязательно к лесу!

Ей оставалось только определиться с местом.

Анна шерстила интернет. Даже рассматривала старенький потрёпанный атлас – прикидывала возможные маршруты.

Она решила так – пусть будет приключение! В её размеренной скучной жизни давно пора было что-то менять.

Неожиданно место для поездки определилось само. Причём, самым удивительным образом.

В перерыв в офис приходила женщина – предлагала пироги. Были они особые – домашние, ароматные, с разными вкусными начинками.

Обычно она ожидала в холле, пока кто-то спустится и выберет желаемое. Но в тот раз почему-то поднялась в отдел сама и стала разбирать сумку.

Коллеги в это время болтали – делились друг с другом задумками по поводу зимних праздников.

– Уедем. Однозначно. Что тут торчать.

– Куда собрались?

– Поближе к теплу! А вы?

– И мы на юг. К тёплому моречку хочется.

– Только на юга! Поближе к солнцу!

– Вам мало солнца?! – не сдержалась Анна. – Уже полгода ни одного пасмурного дня не было! От такой погоды только на север уезжать, за настоящей зимой.

На неё уставились с изумлением. Обычно она не участвовала в обсуждениях. За несколько месяцев, что здесь работала, всё больше помалкивала, никогда не делилась личным. Никто не знал ни про её интересы, ни про жизнь. Коллеги выяснили только, что она не замужем, живет одна и даже ни с кем не встречается.

– Какой север? Ты в уме? – высказалась одна из сотрудниц. – Все к теплу хотят. Шортики-маечки. Позагорать. Устроить пати у бассейна. Самое то!

– Я бы в деревню подалась. В самую глухомань. – вздохнула Анна мечтательно. – Чтобы никого вокруг. Тихо. Спокойно. Малолюдно.

– Ты, Ермолаева, конечно, странная. Но чтобы настолько!.. Какой нормальный человек сейчас в деревню хочет? – засмеялись коллеги.

Тётка мельком покосилась на Анну и продолжила выкладывать долгожданные пакеты с пирожками.

Её окружили в радостном нетерпении, нахваливая выпечку, и разговор мгновенно поменял направление, завертевшись вокруг калорий.

А через пару часов на улице таже тётка окликнула Анну и предложила поговорить.

– Я слышала ваши слова. Если вы не шутили, то могу предложить интересный вариант. Я сама-то деревенская. Сюда на подработку приезжаю. Сейчас вот как раз домой собираюсь, в Ермолаево.

– В Ермолаево?

– Ну да. Я потому и не сдержалась, что у вас фамилия такая… Родная, что ли… – улыбнулась тётка. – И вы же здесь маетесь, это сразу видно. Вам отдохнуть нужно. Отвлечься. Вот я и решила помочь.

Анна отнеслась к предложению с недоверием.

– С чего вдруг такая забота? – спросила немного вызывающе. – Сколько возьмёте с меня за эту услугу?

– Нисколько, – уверила её тётка. – В деревне все друг дружке помогают. Я и привыкла. У нас хорошо, тихо, лес кругом. И погода настоящая. И вообще… Всё у нас как надо, как в это время положено. Я через неделю в деревню поеду. Ещё загляну к вам, принесу пирогов-то. Вы пока подумайте, Анюта.

От такого обращения на душе у Анны сделалось тепло, словно на мгновение вернулось детство. То время, когда она играла возле печи на полу, а бабушка возилась рядом да поучала премудростям, неспешно рассказывая о том, как следует «заводить» тесто, как петли набирать на вязание, как домового угощать, чтобы хозяйство берёг. Ласково поглядывая на внучку, всё повторяла с улыбкой: «Пока мала, запоминай, Анюта. У молодых память крепкая. Глядишь и пригодится тебе что-нибудь из моей науки».

Тёткино имя Анна не узнала. И на следующий день принялась расспрашивать про неё коллег.

– Хорошая тётенька, простая. Вроде не местная. Имя у неё такое занятное – Маняша. А тебе зачем?

– Да просто интересно стало, почему нам пироги в офис носят, если рядом кафе?

– Она как первый раз принесла, так и пошло-поехало. Уж больше года нас подкармливает. Всё свежее, вкусное и берёт недорого.

Словом, тётка оказалась «проверенная» и, немного подумав, Анна решилась на поездку.

Вот так и вышло, что в декабре незадолго до праздников она оказалась в Ермолаево.

Добираться пришлось с пересадками – сначала поездом, потом местным автобусом до развилки, а уже оттуда – пешком до самой деревни. Хорошо, что тётка Маняша была с ней: и дорогу показала, и разговором поддержала, а главное – подсказала, где можно снять временное жилье и познакомила с бабой Оней.

Домик у бабы Они был совсем маленький, словно игрушечка. Крепенький, узорчатый, выкрашенный яркой краской. Внутри чистый и ухоженный: печь побелена, пол выскоблен и прикрыт яркими половичками.

Бабка жила одиноко и гостье своей обрадовалась. Сразу тесто затеяла под пироги, расспрашивать принялась – чем занимается, откуда приехала, надолго ли.

Анна подобного радушия не ожидала, и, испытывая неловкость, отвечала односложно. А потом и вовсе отпросилась у бабки осмотреться, по деревне погулять.

– Иди, Аннушка, знакомься. Хорошо у нас. Вольно. Ты только поосторожней-то будь. К реке не спускайся да в лес не ходи сама. Ещё заплутаешь.

Бабка предупреждала зря. Анна и без того не решилась бы отправиться в лес одна.

Она просто пошла вдоль домов по застывшей, схваченной морозцем земле, испытывая детскую, ни с чем не сравнимую радость – так беззаботно и светло вдруг стало на душе.

Снега не было, но туман и мороз сотворили чудо, щедро присыпав всё вокруг хрустким пушистым инеем. Длинная белая бахрома свисала с деревьев, украшала крыши, заборы, серебрилась на иссохших редких травинках.

Анна остановилась у разросшегося шиповника, дёрнула за яркую красную ягодку, и закрутились в воздухе, затрепетали невесомые хлопья, запорошили холодной пыльцой лицо, запутались в волосах.

Захотелось побежать вприпрыжку, раскинув руки – просто вперёд. Просто так. Без цели, без всяких мыслей.

– Ты кто такая будешь? – неожиданно прозвучало сбоку.

Сгорбленная старуха, замотанная в платок до самых глаз, выглядывала из-за невысокого шаткого заборчика.

Её появление развеяло волшебство момента. Анна, не привыкшая к подобной бесцеремонности, огрызнулась:

– А вам зачем?

– Ты отвечай, коли спрашивают, поняла? А то разбегалася здеся, разошлася. Небось с Манькой с города явилася. Ты на неё не смотри. Манька, она многого не знает. Так. По мелочи кой-чего. Смятение увидеть может, маяту… Заговор вот на тесто затвердила и пользуется. А больше и ничего. Да.

– Вам-то что? Какая разница с кем я приехала и к кому?

– А такая, что здеся всё на виду. Приехала – дак назовися. Расскажи людям о себе.

– Хорошо у вас, – попыталась перевести разговор Анна. – Я так давно мечтала приехать в деревню!

– Смотри, как бы боком не вышла тебе поездочка. Тёмное время людей не щадит…

Обронив эту загадочную фразу, бабка вдруг замерла, вперив взгляд в одну точку.

– Эй. – позвала Анна. – С вами всё в порядке?

Бабка ей не ответила, продолжая таращиться в пустоту.

Озадаченная таким поведением, Анна чуть отступила. В поисках помощи, невольно взглянула по сторонам. А когда повернулась обратно – не увидела бабки! Лишь раскинулась по забору старая замызганная фуфайка, да дырявый серый платок свисал краем до земли.

Она что, разделась прямо на улице и потом вошла в дом? – изумилась Анна про себя. – Когда только успела? Странная какая-то, хорошо, что не моя хозяйка.

Домишко во дворе был под стать бабке – кособокий и обшарпанный, с давно немытыми подслеповатыми окнами.

Что-то неправильное было в нём, какое-то не такое.

Анна всё думала об этом, пыталась сообразить – что же именно? Но только вернувшись к бабе Оне поняла, что так её удивило – из трубы дома не шёл дым!

Разве возможно подобное морозной зимой? Да ещё в деревне?

Анна собралась было рассказать про странную бабку, но баба Оня позвала к столу.

На круглом блюде горкой высились румяные пирожки. В расписных деревянных плошках предлагались сметана да сливки. В стеклянных вазочках помещалось клубничное и малиновое варенье. Были на столе и баранки, и сухое печеньице, и круглые жёлтенькие конфеты – лимончики.

После сытного угощения Анну разморило – не хотела же, а переела хрустких жареных пирожков. Бабка всё подкладывала да просила:

– Съешь ещё немножечко, уж така ты худа, деточка, така худа! Ну, да ничего, поживёшь у меня – отъешься, выправишься.

– Вы быстро их нажарили. Я совсем немножко прогулялась, думала ещё тесто не подошло, – удивлялась Анна.

Бабка щурилась улыбчиво и частые морщинки лучиками расходились от глаз.

– Я слово особое знаю, вот и быстро. Да и помогают мне, не без этого. Бери ещё, Аннушка. Ешь, пока не остыли.

Анна рада была бы оказаться, да не хватало сил – слишком уж вкусные были бабкины пирожки. И чай та заварила отменный – душистый, крепкий. Такой, как Анна любила.

Бабка подливала чай, говорила что-то, а Анна уже засыпала.

Комната медленно плыла перед глазами. Вместе с ней плыла и незнакомая крошечная старушонка – кругленькая, юркая, суетливая. Пёстрая одежонка мелькала то там, то здесь. Старушонка ловко собирала посуду, сновала между столом и раковиной. Перебирала что-то на лавке, мыла-вытирала-расставляла… И как-то так получалось, что Анна не могла её рассмотреть как следует, не получалось сфокусировать на ней взгляд.

– Здравствуйте… – только и поприветствовала её сонно.

Старушонка смолчала, даже не взглянула в сторону Анны.

– Это она по первости дичится. Привыкнет к тебе, оттает, – баба Оня погладила Анну по волосам. – Я гляжу, ты совсем приснула, Аннушка. Пойдём. Я тебе в комнате постелила. Отдохнёшь с дороги.

2

Спала Анна беспокойно. В сонной морочи слышался ей настойчивый голос:

– Найди бутылку! Найди бутылку! Спустись к реке, утопи её! Утопи!!

Анна пыталась отгородиться от голоса, вертелась на кровати, накрывалась с головой одеялом, зарывалась в мягкие подушки. Но тот не отставал, напротив, звучал ещё требовательнее, побуждал действовать, идти.

– Аннушка! Далеко ли собралась на ночь глядя? – позвала откуда-то баба Оня.

И Анна очнулась. Оглядевшись удивлённо, обнаружила, что стоит на стылых деревянных ступенях крылечка.

– Кажется… Меня попросили помочь… – запинаясь, пробормотала она. – Какая-то женщина… Что-то про бутылку говорила… Надо забрать, в реке утопить… Или мне всё приснилось?!

– Даже если приснилось, разве ж можно вот так… В лёгонькой ночнушке куда-то наладиться! И слушать никого через сон нельзя! Мало ли куда заведёт! Пойдём-ка, я тебе под подушку веточку рябинки положу. Она сон остережёт, никого к тебе больше не подпустит.

– Баба Оня, я не смогу спать! Я понять хочу, что это было?

Вздыхая, бабка провела Анну в кухоньку, усадила возле стола, накинула ей на плечи плед. После в ладоши хлопнула, попросила:

– Завари нам чайка, кикуша.

Всё та же пёстренькая старушонка колобком выкатилась из угла. Замельтешила по комнате, загремела дверцами буфета. Плеснула в чайник воды, поставила на плиту. После открыла жестяную коробочку, принялась над ней водить ладошками и что-то нашёптывать.

– Ты расскажи толком, Аннушка, что случилось? – тем временем попросила баба Оня.

Анна задумалась, вспоминая. Липкое сонное оцепенение постепенно рассеялось, но сосредоточиться ей было ещё трудновато.

– Сначала я услышала голос. Потом увидела женщину. Она стояла возле кровати и смотрела на меня. И требовала, чтобы я нашла какую-то бутылку. Сказала, что та на чердаке спрятана, за старым сундуком. И что нужно ту бутылку взять и утопить в речке.

– Черноволосая такая? С длинной косой? – нахмурилась баба Оня.

– Да. Почти по пояс коса, толстая!

– Вовремя я тебя перестряла. Это Светка тебе явилась, за заплутью тебя посылала.

Она, дурища, в заплуть кровью своей капнула. Для надёжности. Вот и напортачила. Кавалеру своему дорожку к дому перекрыла, это да. Но и себя к той бутылке привязала накрепко! Теперь из дому ни ногой! Не пускает её бутылка, держит что якорёк.

Уже пару недель так мается. Дураков-то нет помогать. Вот она и исхитряется. Пытается через сон простаков обвести, чтобы выполнили её просьбу. Ишь, к речке посылала. Речка теперь стала, лёд там. Опасно к ней ходить в тёмное-то время!

– Баба Оня, что-то я совсем запуталась. Какая заплуть? Что это такое?

–Заплуть – вроде ведьминой бутылки, от дома отворот. Сбивает с дороги, не даёт дойти до места. От ненужных людей делается. Или от нелюдей. Всё одно – ни тех, ни других не пускает.

– От нелюдей? – Анна вздрогнула и испуганно взглянула на бабку.

Та кивнула, подтверждая:

– От них. Тёмное время теперь настало, зима. Открылись лазейки для всяких-разных, не к ночи помянутых. Так и норовят они пролезть да набезобразничать, заморочить-завертеть, вмешаться в людские дела. Теперь до самого Крещения беречься следует. Так-то!

При этих словах пёстренькая старушонка внезапно крутанулась вкруг себя да грянула с размаху об пол пустую тарелку. Зазвенели, разлетелись осколки, а старушонка закатилась в дальний угол и пропала.

– Видала? – вздохнула баба Оня. – Нравная такая. Осерчала на меня, что родню её помянула неласково. Да ведь так и есть. Не все из них к человеку расположены, лишь только малая часть.

– Родню? – переспросила растерянно Анна.

Баба Оня рассмеялась тихонечко.

– Родню, Аннушка. Это ж кика, домашний дух. Помощница моя. Хорошая и добрая, – повысила голос бабка, – только уж обидчивая не в меру. Да, да, Аннушка. Не смотри так, поверь. У нас в Ермолаево почитай в каждом доме проживают соседи особые. Тихие они, спокойные. Не проказят. В ладу с хозяевами существуют. Я же тебе про иных толкую – тех, что в эту пору на землю пробираются и несут с собой зло.

Анна слушала бабу Оню, а глаза предательски закрывались. Не собиралась ведь спать, а всё же дремала. Постепенно сквозь бабкин мерный голосок стал прорываться другой – резкий, грубоватый.

– Найди бутылку! – пока ещё слабо, но решительно донеслось до Анны, и зачастило всё громче. – Найди! Найди! Найди!

Вскинулась Анна, схватила бабку за руку.

– Она опять пришла! Ваша Светка. Я что, теперь вообще спать не смогу?

– Не отстаёт настырница? Придётся тебе, Аннушка свою бутылочку собрать обережную, чтобы не прилипал никто да не тревожил зря. Луна сейчас зрелая, самое время.

– Луна?

– Да. Для начала бутылку нужно будет три ночи под луной оставлять. Чтобы лунным светом омылась, в себя его силу впитала. Утром пробкой закрывать и в тёмном месте прятать до следующей ночи. Три раза подряд так делать. После уже наполнять содержимым.

– Вы не шутите сейчас?

– Как можно, деточка. Такими вещами грех шутить! Завтра подберём тебе подходящую бутылочку и начнёшь готовить наполнение. Я подскажу и научу. А сейчас пойдём-ка, я тебя уложу и защиту поставлю. Поспишь спокойно.

Утром Анна проспала. Поднялась поздно, к обеду.

За вкусным завтраком поблагодарила бабу Оню:

– Ваша защита помогла! Я отлично выспалась. Может, не надо ничего собирать?

– Это всё временная защита, деточка. У себя дома, в городе, ты её поставить не сможешь.

– Она и там потребуется?!

Бабка кивнула.

– Светка сама не отстанет. И там найдёт. Заморочит. Не захочешь, а пойдёшь приказ выполнять. Отвадить её нужно. Только так.

– Может сходить к ней? Помочь?

– Кто ж пойдёт в такое время? Заплуть обязательно в реке утопить следует, чтобы проточная вода все нехорошести унесла. В крайнем случае закопать от дома подальше. Да только речка теперь замёрзла, земля закаменела. Не возьмёт её лопата.

– А если просто выбросить?

– Нельзя! Тогда всё плохое при тебе останется. Светка об этом знает, вот и ищет несведущих.

– Но как она справляется? Где продукты берёт?

– Ей соседка приносит, жалеет дурную.

– А работа?

– За Светку не волнуйся. При ней её работа. Ездят к ней дамочки отовсюду. Дурит им голову, ворожит-гадает.

– Но она сможет освободиться или это… навсегда?

– Сможет. Чего ж не смочь. Как растает всё – сама справится или помощника пошлёт, он за неё нужное сделает.

– Так почему сейчас не посылает?

– Говорю ж тебе, сейчас не то время, так как надо, сделать не получится. Помощника своего она бережёт, дураков ищет.

– А Светлана…

– Вот далась тебе эта Светка! Ты у нас и дня не провела, а она тебе сон уже перепортила. Иди лучше сюда, поближе, станем наполнение для амулета выбирать.

Анна подошла к сундуку, с любопытством оглядывая разложенные на деревянной крышке вещи.

Чего там только не было!

Отдельными кучками помещались еловые иглы, острые длинные шипы каких-то растений, заточенные деревянные палочки, сучки, обрезки птичьих перьев, скорлупки шишек, сморщенные сухие ягоды, осколки ракушек, острые камушки, пёстрые фасолины.

Были здесь и гвозди. Мотки грубых ниток. Скрученная проволока и булавки, рядом с которыми спутанным комом лежало что-то похожее на мочало.

– Вишь, сколько всего? Тебе выбирать придётся – что в бутылку свою поместишь. Да погоди, я выйду, тогда и начнёшь. Никому нельзя говорить, что ты в ней спрячешь.

– И вам нельзя? Вы же мне помогаете.

– Никому! То твоё дело, тайна твоя! – баба Оня протянула Анне небольшой холщовый мешочек. – Ты пока сюда собери. А через три дня научу, как обряд сотворить.

– А что собрать?

– Сама реши. Прислушайся к себе. Не умом – нутром прислушайся. Посмотри на всё внимательно. К чему рука потянется – то и возьми.

Оставшись одна, Анна осторожно принялась перебирать предметы.

Гвозди и проволоку она сразу отодвинула подальше. Легонько потрогала пальцем гладкие, словно отполированные, шипы и вдруг ясно представила, как они образуют преграду – что-то вроде частокола. Кроме шипов в ней виднелись сучки да хвойные иглы, на которые были насажены красные бусины высушенной рябины и тёмные можжевеловые ягоды. Светлана металась за этим странным ограждением и не могла его преодолеть. А сверху на неё сыпался и сыпался густой снег из птичьих перьев…

Анна сморгнула и видение рассеялось. Остались только странные предметы, кучками разложенные на сундуке.

Неприятные сны, странные разговоры, непонятные бабкины наставленья, старушонка-кика – много разных мелочей, не вписывающихся в обыденную жизненную схему, случилось в Ермолаево.

Поразительно, но эти открытия не тревожили Анну, она воспринимала их спокойно.

Временами лишь лёгкое удивление мелькало где-то на границе сознания. И только.

– Деточка, справилась? Набрала начинку? – заглянула в комнату баба Оня.

– Я сейчас… Минуточку, – стараясь не уколоться, Анна сложила в кулёчек иглы да шипы, прибавила к ним горсть ягод. Подумала и сунула туда же обломки невесомых хрупких перьев.

– Пойдём-ка со мной, теперь тару для оберега выберешь. Можно баночку какую. Можно бутылочку. У меня большой запас.

В чуланчике на деревянных полках выстроилась разномастная посуда – вазочки да бидоны, миски с кастрюлями, бутылки и банки. Всё густо припорошенное пылью, но вполне пригодное для использования.

– На какой глаз задержится, ту и бери, – повторила бабка.

Анна раздумывать не стала, сняла первую попавшуюся бутылочку – небольшую, изящную, со стеклянной пробкой.

– Теперь отмоешь и выставишь в ночь.

– А она от мороза не треснет?

– Ни! Стекло здесь прочное, надёжное. Выдержит.

– Баб Онь, это всё… всерьёз? – наконец решилась спросить Анна.

– Конечно всерьёз! Не шутят такими вещами.

– Просто всё так странно. Я будто внутри былички оказалась. И почему-то всему верю.

– То моя травка тебя поддерживает, чтобы ты не дивилась да не боялась. Вы, городские, отвыкли давно от необычного. Не верите, не хотите замечать. А у нас всё по-простому, помним и знаем всех наперечёт. Стараемся мирно жить, блюдём границы, правила выполняем.

– Какие правила?

– Да разные. Вишь, в уголке сосновая ветка подвешена? Ссохлась вся, а тронуть нельзя. Я её раз в год меняю. Аккурат под новогодье. Так положено. Чтобы суседушка не серчал.

– У вас и домовой живёт?!

– Чш-ш-ш… – прошипела бабка. – Не терпит он прозванье это. На суседушку откликается. Под веткой его самое любимое место. А так-то и везде ходит, за всем приглядывает.

– А как же кика?

– А что кика? Из кикимор она. Помощница моя первейшая. Она да дворовый. В отличие от прочих не таятся, охотно показываются. Кику ты видала, а дворовый в спячку залёг, теперь уж до весны. Я уже и соскучиться по нему успела. Весёлый такой. Шебутной.

Сосновая ветка вдруг качнулась и завертелась кругом, посыпались вниз высохшие иглы.

– Глянь-ка! Суседушко знак подаёт. Ну-ка, пошли отсюда, проверим, что случилось.

В комнатах было тихо. Сумрачный день клонился к вечеру, к окнам льнула темнота. Баба Оня задёрнула цветастые занавесочки, обошла дом, оглядела внимательно, прислушалась.

– Вроде, спокойно. Не пойму, к чему знак-то был?

– Да может просто сквозняком ветку качнуло? – предположила Анна и попросила хмурившуюся бабку. – Вы мне больше травок не давайте. Я выросла на быличках да сказках, все ваши чудеса приму, всему поверю и без них.

– Хорошо, Аннушка. Больше не стану. Только оберег тебе доделать нужно. И от Светки защитит. И… от тёмного времени…

В сенях загрохотало, вихрем влетела давешняя кика, подскочила к бабке, зашептала ей что-то да ткнула пальцем в сторону Анны.

– Что ты, кика?! Вот напасть! – всполошилась бабка. – Откуда вести-то? Удельница на хвосте принесла?

– Что-то случилось? – Анна с любопытством наблюдала за ними.

Кика выглядела обычной старушонкой. Только маленькой совсем и вёрткой, суетливой. И всё никак не получалось рассмотреть её лицо, она словно специально отворачивалась от Анны, пряталась.

Кика шепнула что-то ещё и, подпрыгнув, ухнула под пол.

– Ты собери всё нужное! – крикнула ей вслед бабка, а потом поянсила для Анны. – На дальней дороге, что к нам ведёт, бука видели. Нехорошо это. Опасно. Надо подготовиться к встрече.

3

Той же ночью Анне не спалось. Несмотря на рябиновую веточку, временный оберег, припрятанный под подушкой, сон не шёл. Она подсела к окошку, смотрела как тихо падает снег, искрит крошечными звёздочками в мягком лунном свете. Тогда-то и увидела, как торопясь, пробежала через двор баба Оня, как подошли к ней незнакомые женщины, кто с кочергой, кто с ухватом, кто с метлой в руках. Собравшись в кучку, поговорили о чём-то и двинулись цепочкой по улице с бабкой во главе. Каждая потрясала своей необычной ношей да медленно ступала на снег, высоко поднимая ноги. Анне показалось, что они стараются идти по следам друг друга, и она почти ткнулась лбом в стекло, пытаясь получше разглядеть странное шествие.

Процессия довольно скоро завернула в сторону и скрылась из вида. Анна метнулась к дверям, собираясь проследить за женщинами, но увидев кику, передумала. Та сидела на полу у порожка, проворно сплетая веревочку в длинную косицу да бурча что-то неразборчивое под нос. На Анну кика не глянула, нарочно повернулась боком, будто пряча свою работу. Анна не решилась заговорить с бабкиной помощницей, поостереглась, вернулась назад в комнатку. И так и не дождавшись возвращения бабы Они, легла.

За завтраком бабка выставила перед гостьей огромный золотистый омлет. Принесла солёных бочковых помидорчиков, нарезала толстыми ломтями свежайшую булку и пригласила Анну откушать скромного угощения.

– Ешь, деточка, набирайся здоровьичка. Вы, городские, такие худющие все.

Сама устроилась напротив, подпёрла щёку сухоньким кулачком.

Нос у бабки вымазан был чем-то чёрным. Анна хотела сказать про то, но постеснялась. Вместо неё это сделала кика: выскочила из пустоты, протянула бабке платочек, указала на нос, чтобы та подтёрла грязь.

– От сажи след остался, – баба Оня промокнула лицо, поправила косынку. – Мы, Аннушка, нынче ночью с соседками обряд провели, по деревне прошли, дорогу бУку перекрыли. А кикуша веревочку сплела, узелков защитных по ней навязала. Теперь возле наших домов спокойно будет. Не сунется сюда незваный гость.

На вопросы Анны только улыбнулась и махнула рукой, переведя разговор на другое.

Следующие дни выдались морозные да метельные. От выпавшего снега волшебно преобразилась деревня, посветлели вечера.

– Не соврали приметы! – радовалась бабка. – На Андрея Зимнего наши к колодцу ходили – слушать. Сильно шумела вода, скорые вьюги сулила. Вот и сбылось. И это только начало, теперь пойдёт заметать!

Анна помогла расчистить двор, накатала огромных шаров – собралась лепить снеговика. Она и шапку для него присмотрела в сарайчике. И длинную шишку для носа. На глаза наметила пустить угольки. Вот только собрать снеговика не получалось, не хватало силы приподнять шары. Пришлось идти в дом, узнавать у бабки про соседей – не согласится ли кто-нибудь помочь? Только не понадобилась помощь – пока Анна с бабкой разговаривала, снеговик составился сам! Даже ноги у него появились, даже руки в узорчатых варежках! И улыбка растянулась из маленьких угольков. Так и стоял возле калитки – большой да весёлый, озорно сдвинув на макушку дырявое ведро.

– Это тебе суседко помог, деточка. Понравилась ему твоя забава – снежную бабу слепить. Вот я тебе мисочку каши дам. Ты отнеси в чуланчик, оставь в уголке. Поблагодарить надо за помощь хозяина.

Анна так и сделала, а у снеговика после этого добавился на шее дырявый вязаный шарф.

Не забывала Анна и про своё «снадобье», уже две ночи подряд выставляла под лунный свет бутылочку для оберега. Перед третьим разом, днём, вышла пройтись по деревне. Баба Оня с кикой пельмешки лепить затеяли, а Анну подышать отправили, узнать предстоящую погоду.

– Ты примечай дымЫ-то, – велела бабка. – Если волоком стелиться станут, то к ненастью скорому, тогда морозец спадёт и потеплеет немного. А если вверх, в небо потянутся – к стуже лютой.

Разглядывала Анна крыши, смотрела как столбом из труб поднимается дым, да и вспомнила вдруг про странный дом на окраине и старуху, что повстречала в день приезда.

Интересно, кто она? Почему не топила печь в такой мороз? Может тоже из этих… Потусторонних? Надо будет не забыть у бабы Они узнать, – решила Анна, а сама пошла потихоньку в сторону леса.

Под ногами похрупывал снег – белейший, невесомый, пушистый. Такой аппетитный, что Анна черпнула горсть, осторожно пригубила, пробуя на вкус.

Хорошо ей было у бабы Они. Спокойно да удивительно! Привычная жизнь с мнимыми заботами и скоростным темпом осталась словно в другом мире. Где-то далеко-далеко. И к ней не хотелось возвращаться.

Поселиться бы в Ермолаево! – вдруг подумала Анна. Жить неспешно. Найти работу на удалёнке. Гулять по лесу, каждый день гулять! Научиться разбираться в грибах, изучить травы, купить себе крутой фотоаппарат и заделаться блогером. Рассказывать всем желающим про жизнь в глубинке, снимать интересные видеосюжеты…

Только вот не надоест? Не наскучит ли? До города далеко, каждый раз не наездишься. Смогла бы она? Не пожалела?..

Непонятное странное смятение охватило девушку, даже отчего-то испортилось настроение. Вроде бы простой вопрос, а ответить на него трудно, страшно принять решение, которое может изменить устоявшуюся жизнь.

Незаметно подошла Анна к окраине. Старый домишко завален был снегом по самую крышу. И дыма из трубы не было, как и в прошлый раз.

А перед калиткой сейчас стояли двое – та самая старуха и дед. Неопрятный, нечесаный, какой-то замшелый. Борода топорщилась сосульками, росла чуть не от самых бровей. Глаза сквозь неё жёлтым светились – колючие, злые.

Потянулся дед к Анне, навёл на неё кривой палец с длинным скрученным ногтем и спрашивает:

– Что решила, девка? Будешь переезжать али нет?

И сразу пусто так, нехорошо сделалось внутри! Сжалось всё, заледенело словно.

А дед заскрипел довольно, оскалился. И бабка вслед за ним повизгивать принялась.

Отшатнулась от них Анна, побежала обратно. А перед глазами всё дедова рука пальцем грозит да в ушах голос его противный не смолкает:

– Будешь-будешь-будешь?..

Баба Оня лишь глянула на гостью свою – сразу смекнула, что неладно с ней что-то. Подступила с расспросами, и Анна рассказала ей про противного деда. Только про вопрос его смолчала.

– Что за дед, Аннушка? Как выглядел? Обращался к тебе? Спрашивал что?

Анна через силу кивнула.

– Что спрашивал, деточка, скажи мне скорее!

Анна бы и рада сказать, да не идут с языка слова! Стучит в голове вопрос, бесконечное число раз повторяется, а выговорить его не получается!

Бабка к печи кинулась, открыла нижнюю заслонку, пошуровала кочергой, и выкатился оттуда уголёк. Она его берестой из корзинки подхватила и к Анне.

Стала берестой над головой её водить да начитывать что-то. Слова все непонятные, неразборчивые. Вроде скороговорки. Анна и не пыталась их разобрать. Будто не в себе сидела. В голове только один вопрос и бился, да перед глазами ухмылялся мерзкий дед.

После бабкиной ворожбы полегчало немного, с трудом, но смогла произнести Анна слова вопроса.

Баба Оня слова те будто поймала – ловко руками схлопнула у Анны перед лицом и опять к печи. Склонилась над горящими полешками, над веселым огнём, и из рук будто сбросила что-то на них.

Ох и взвился огонь! Загудел, полыхнул синими искрами!

И далёкий голос так разочарованно, так дико взвыл напоследок:

– Одолела!.. Сильна-а-а!.. Одолела-а-а-а…

Почти сразу отпустило Анну, исчезла тяжесть, что плитой давила на грудь. Легко ей стало, свободно! И вопрос больше не донимал, и деда видеть перестала. Вздохнула она глубоко и расплакалась от облегчения, от запоздалого страха.

– Где ж ты бука повстречала, Аннушка? – встревоженно принялась расспрашивать баба Оня. – Мы ж перекрыли всё. Дорогу ему замкнули.

Анна и рассказала про домишко на окраине и про чуднУю бабку.

– На опушке дом? На выходе к лесу? – нахмурилась баба Оня. – Он давно заброшенный стоит. Не живёт в нём никто!

– Дом похож на заброшенный, – согласилась Анна. – Вот только непонятную бабку я там уже второй раз видела. Когда гуляла в день приезда, и сегодня.

– Может, она не в доме живет? Со стороны пришла? – допытывала баба Оня.

– Не знаю. Сегодня она с буком перед двором стояла, а в прошлый раз наоборот – из-за забора за мной следила. Со двора.

– Следила?

Анна кивнула.

– Она потом как-то сразу исчезла. Я ещё подумала, что она… Ну, не совсем нормальная. Одежду оставила, а сама ушла.

Баба Оня слушала Анну и всё больше мрачнела.

– Вот ведь угораздило! Выходит, почти в самой деревне, на виду, обосновалась неизвестная нечисть. Я сейчас к соседям сбегаю, поделюсь новостью. А ты поешь – пельмешки в печи томятся. В чугунке. Сама достанешь?

– Достану.

Неудобно было хозяйничать в чужом доме. Но раз бабка разрешила…

Анна с аппетитом поела распаренные в масле пельмени. Прибрала за собой посуду, вытерла стол, подмела. После поставила чайник, стала искать заварку на полочке. Занималась сама – кика ей не помогала.

Баба Оня вернулась задумчивая, тихая. На молчаливый вопрос Анны лишь махнула рукой.

– Пока без новостей. Мы с девчатами прошлись туда. Посмотрели издали, мельком. Будто не знаем ничего. Дом тёмный стоит. На снегу возле калитки снег не утоптан. Завтра поутру основательней проверим. Тогда и решим, как дальше быть.

– Может, к дому бездомная бабка прибилась? И скрывается. Чтобы не прогнали?

– И бука её не тронул, только разговоры разговаривал? Быть такого не может.

Баба Оня подошла к печи, поворошила угли.

– Поела пельмешек?

– Спасибо. Было очень вкусно!

– Давай теперь чайку попьём. Замёрзла я что-то. И кости ломит – верный знак, что погода меняться станет. Ты бутылку выставить не забудь. В третий раз-то. Нынче ещё луна выйдет.

Позже, пристроив бутылочку на ступенях, Анна залюбовалась луной – такая та висела сочная, золотая. Вокруг неё лёгкой кисеёй колыхалась красноватая дымка. Со стороны леса, далеко-далеко небо словно потяжелело, наполнилось мглой – то подползали к деревеньке густые снеговые тучи. Зрелище было завораживающее. Проникнувшись прелестью морозной ночи, Анна немного постояла на крыльце, постаралась отложить в памяти открывшуюся перед ней картину. А когда зашла в дом, баба Оня снова заговорила про оберег.

– Завтра соберёшь его, наполнишь бутылочку, Ты уже присмотрела место? Где-то в доме выбери и спрячь. На улице нельзя. Уедешь к себе, а бутылочка здесь останется, целая и сохранная. На расстоянии тебя оберегать и поддерживать станет.

– А ваша кика… Она ж точно увидит. От неё разве спрячешь.

– То не страшно. Кика охранять её примется, оберегать. Для того к дому и приставлена.

Баба Оня сидела возле печи, рукодельничала. На коленях раскинулось широкое вязаное полотно.

– Не те глаза уже стали! Плохо смотрят, а рукам охота вязать. Вот и вожусь с шалью который месяц. Никак до ума не доведу.

Она примолкла, пересчитывая петли, после рассмеялась тихонечко.

– Мне ведь кикуша довязала её. Постаралась для хозяйки. Так я не оставила, распустила. Самой охота доделать, люблю я это занятие.

– А у меня не получается, – призналась Анна. – Считается, что вязание успокаивает. Я же наоборот, раздражаюсь, в петлях путаюсь. Слишком монотонная работа.

– Ничего. Какие твои годы, научишься. Шла бы спать, Аннушка. Да и я, пожалуй, отправлюсь. Завтра трудный день будет.

– Из-за оберега?

– Да ну! Из-за дома того… Неизвестно, что там обосновалось-то, как выводить придётся. Выспаться мне нужно. Набраться сил.

4

Поутру погода испортилась – повалил снег, закружили по дороге лёгкие вихри.

Анна ещё завтракала, а бабка уже собралась, положила перед ней бумажку.

– Пойду я. А ты, Аннушка, бутылку собери. Я тебе тут написала слова, что сказать нужно. После того, как пробку воском запечатаешь. Всё поняла?

– Я с вами хочу! Можно?

– Зачем, деточка? Опасно это. Или позабыла каков бУка?

– Я в стороне постою. Мешать не стану. Очень уж любопытно!

– Тебе оберег закончить нужно. Им займись.

– Я всё равно пойду! За вами следом.

– Вот ведь настырная! Мало тебе было прошлого раза? Смотри, не пожалей после. Одевайся, раз решила. Я на улице ждать стану.

На улице подле бабы Они стояли «девчата» – две женщины лет за пятьдесят, укутанные в платки по самые глаза.

Та, что пониже, упитанная и крепкая, назвалась Матрёшей. Высокая и худая представилась Тосей.

Обе, не таясь, разглядывали Анну. Одна с благосклонной улыбкой, вторая с откровенным неодобрением.

– Ты зачем девчонку с собой тащишь? – недовольно буркнула высокая Тося. – Приманкой будет?

– Да ладно тебе! Пусть идёт. Премудростям научается, – милостиво разрешила Матрёша.

Анна хотела огрызнуться, но смолчала. Решительно пошла за всеми по утоптанной тропе.

Прежде чем войти в калитку, достала Тося мешочек. Черпнула из него горсть сухого порошка, обсыпала всех с головы до ног. От неожиданности Анна вдохнула душистую колкую пыль и раскашлялась до слёз.

– Сейчас пройдёт. – баба Оня участливо постучала Анну по спине. – Это материнка толчёная, чтобы не почуяла нас неизвестная жиличка раньше времени. Мы теперь для неё вроде как невидимые сделались. Так с ней проще справиться.

Повернувшись к Тосе, она попеняла сердито:

– Предупреждать надо! Чуть девчоночку не напугала.

– Девчоночка знала, куда шла. Пускай теперь приноравливается!

– Всё-таки вредная ты, Таисия!

– Уж какая есть!

– Хватит вам уже, давайте делом займёмся, – перебила Матрёша. – Пошли в дом. Аня, ты ступай в серединке, за Оней сразу. Идти старайся след в след. Не выбивайся в сторону. Поняла?

Анна кивнула, и процессия медленно двинулась к крыльцу.

Дверь была приоткрыта. Баба Оня трогать её не стала, с неожиданной ловкостью проскользнула в неширокий проём. За ней осторожно последовали остальные.

Выстуженные сени вели в небольшую комнатёнку – полупустую, грязную и очень холодную. Развалившаяся печь выступала из угла, на боку валялась табуретка, а больше ничего здесь и не было, разве что обильные заросли паутины повсюду. Бормоча себе под нос, баба Оня двинулась к замызганному окошку. Тося высматривала что-то на потолке, водила над головой руками, шептала. Матрёша же опустилась на колени, пригнулась к самому полу и стала по собачьи принюхиваться. Зрелище было жутковатое. Анна невольно подумала, что тётка и сама сейчас смахивает на нечисть. Матрёша нюхала и нюхала, и, наконец, махнула рукой в угол, что напротив печи. Там, плотно пригнанная к доскам, находилась ляда, закрывающая вход в подвал. Открывать её не стали – Тося не позволила. Она рассматривала что-то на полу и вдруг нагнулась, подняла то ли нитку, то ли шерстинку. Поднесла близко к глазам, тоже понюхала зачем-то и, обернувшись к остальным, кивнула, указывая на дверь.

Уже на улице, когда отошли подальше от брошенного домишки, Тося положила шерстинку на ладонь бабы Они и объявила торжественно:

–Букарица в подполе прячется. Вот ведь ловко обвела всех нечистая! Прямо под носом гнездо свила.

– Кто это? – Анна первый раз слышала такое прозвание. – Букарица? Она вроде буки?

– Из нечисти персона. Опасна тем, что всё норовит имя выпытать. Через него власть над человеком получает и тогда не отстает.

– Вы это по шерстинке определили? – поразилась Анна.

Тося не ответила. Повернувшись, она смотрела на дом, прикидывая что-то про себя.

– А отчего шерстинка? – продолжила расспросы Анна. – От платка или шали?

– Ты серьёзно или прикидываешься? – Матрёша подпихнула Анну в бок. – Не знаешь, кто такая букарица?

– Откуда мне знать? У вас здесь всё иначе! Другой мир! С домашними духами соседствуете, ведовством занимаетесь.

– Чего ж прилепилась тогда? Зачем пошла с нами?

– Интересно же! Как такое пропустить?

– Эх, девка! Опасный тот интерес, не в куклы ведь играемся, а нечисть отваживаем. Повезло тебе, что Оня знаткая, прогнала бУка. Иначе не стояла бы ты с нами сейчас. Душу бы до донышка выцедил да оболочку пустую оставил.

– И… Что потом?

– А то! Попала бы в дурку. Там, знаешь сколько таких, нечистью обласканных? Лечат их по науке, а толку в том никакого.

– Хорош базарить. – грубовато оборвала подругу Тося. – Действовать пора. Что предпримем?

– Подкурим травой. А как вылезет, сетку накинем, ту, что Оня сплела. Перевяжем да в полынью.

– Туда нельзя. Новые заботы накличем. Её же шуликуны вытащат.

– И то верно. Тогда на перекрестке оставим? Пусть убирается к себе. Там кто-нибудь распутает, освободит.

– А уничтожить её нельзя? – вновь не смогла сдержаться Анна.

– Можно и уничтожить. Да только зачем лишний раз равновесие нарушать? Привлекать внимание иных? Разозлятся. Полезут сюда толпой. Бука вернётся, за куму свою мстить примется.

– Куму?

– Куму. Одного они роду-племени.

– Но вы же от бука защиту поставили!

– Потому, что знали – недалеко где-то шляется. Если тайно придёт, такого наворотит! Мы не расхлебаем.

– Пошли уже отсюда, девчата. – попросила не в меру разговорившихся приятельниц баба Оня. – Скоро нас совсем заметёт. Да и вообще, не для чужих ушей такие разговоры!

Метель и правда усилилась. Ветер бросался снегом, вился рядом, словно хотел подслушать.

– Пошли! – согласилась Тося. – Вернёмся, как стемнеет.

Против ветра идти было сложно. Щёки мгновенно заломило от холода, нос заледенел. Анна прятала лицо в шарфе, но это мало помогало. Руки в перчатках промерзли насквозь. Зима словно насмехалась над ней: «Хотелось тебе снега да мороза? Так получай сполна!»

Всё-равно это лучше, чем сушь и пыль под солнцем! – шмыгая носом, твердила про себя Анна.

Она поотстала, совсем перестала прислушиваться к товаркам. Те же приостановились и весело загомонили с незнакомым дедком.

– Опять девки ведьмачить наладилися? – поддел дед. – Вы осторожнее тама, друг дружку в жаб не обратитя.

– Смотри, договоришься, Семён. Тебя обратим… В таракана!

– Таракан – тварина хорошая. К достатку и благополучию в дому, – хихикнул дед. – Моя старуха вам спасибочки скажет.

– Отстань уже, старый. Дай пройти.

– Ктой-то с вами? – прищурился на подошедшую Анну дед.

– Родня моя, – баба Оня легонечко подтолкнула Анну в спину. – Пойдём мы, Семён. Видишь, совсем замёрзла деточка.

– Я в вечеру загляну, Оня?

– Сегодня не собираемся. Дела!

И отмахнувшись от дедовых расспросов, девчата поспешили дальше.

Уже во дворе у бабы Они долго совещались возле снеговика, а, договорившись о времени встречи, разошлись по домам.

Анна следила за ними через окошко и отогревалась чаем. Кика теперь травяного заварила, с малиной сушёной да смородиновым листом. Такого вкусного и ароматного – не оторваться!

От событий и впечатлений у Анны немного подкруживалась голова и тревожно щемило в груди. Но она даже не думала отступаться, настолько увлекли её происходящие в деревне чудеса.

Весь день баба Оня возилась возле печи, томила в чугуне какие-то травки, просеивала золу, перемешивала её с солью. Выбрав самый большой гвоздь, какое-то время держала его над свечным пламенем. Свеча была необычная – чёрная и толстая. От неё по дому плыл противный сладковатый дух.

Анну же бабка заставила уединиться в комнате, чтобы собрать, наконец, ведьмину бутылку.

– Думай про результат! – напомнила ей вслед. – Про то, что получить хочешь! И слова не забудь сказать, это важно! Да смотри, не оцарапайся, чтобы кровь не попала. Она – связь. Оплошаешь если – крепко привяжет к бутылке, вот как Светку.

Оставшись одна, Анна развязала мешочек, вытряхнула приготовленную начинку. И осторожно начала укладывать внутрь по иголочке, по веточке, по острому шипу. Следом ссыпала ягоды, прикрыла их сверху кусочками перьев. После залила всё уксусом, как баба Оня велела. Крепко притёрла пробку, залепила восковым шариком. И лишь тогда задумалась – где же всё спрятать?

В чуланчике в самом уголке приметила она прошлый раз старую бочку. Настоящую, дубовую, крепкую. В ней помещались черенками вниз лопата, пара мётел и старый ухват. Сама же бочка пристроена была на кирпичах, между которыми зиял небольшой просвет. Туда-то и наметила она припрятать свою бутылку. В чулане никого не оказалось, и Анна без помех довершила начатое. Обернула бутыль для надёжности бумажным полотенчиком и задвинула поглубже к стене.

Не особо верила она в подобную защиту, но попробовать всё же стоило. Вдруг и вправду поможет? И незнакомая Светка перестанет тревожить её сны.

5

Ближе к вечеру подошли девчата. Тося несла в руке небольшой свёрточек. Матрёша держала перед собой железный ящичек, вроде маленькой жаровни.

Оставив скарб у двери и отряхнувшись от снега, тётки прошли в кухоньку, где баба Оня торжественно вручила каждой мешочек со смесью пепла и соли. После собрала в узелок спички, несколько угольков, высушенные кусочки то ли дерева, то ли корней. К ним добавила обожжённый до черноты гвоздь.

Потом велела всем промыть глаза специальным настоем – чтобы букарица морок не навела, старухой перед ними не предстала да мысли не спутала.

– Она что, как-то иначе выглядит? – поёжилась Анна.

– Да, деточка. Истинный облик она скрывает. Меняет обличья поначалу. Показывается только напоследок. Поэтому описать как следует её некому.

– Почему некому?

– Потому что она тех, кому показывается, того! – Тося громко схлопнула ладони, и Анна подпрыгнула на стуле от неожиданности.

– Тося, перестань её пугать. – возмутилась Матрёша. – А то ещё передумает с нами идти.

Брать «на дело» Анну не собирались, да пришлось. Изгоняющих должно было быть чётное число. Двоим точно не справиться, троим нельзя. Четвёртая же из «девчат», Грапа, была нынче в отъезде, отправилась в город к родне, навестить внуков. Так что невольно Анне выпала обязанность поучаствовать в опасном действе.

– Ты, Аннушка, ничему не удивляйся. Молчи. Самодеятельности не проявляй, меня слушай. – поучала её баба Оня. – Как скомандую – «посыпай», так и сделаешь. Поняла?

Анна, чуть замешкавшись, кивнула. Ей вдруг сделалось очень страшно. Ужас скрутил её так сильно, что заныл живот. Как когда-то давно, в опустевшем бабушкином доме, куда мать привезла её на лето. Дом стоял нежилым всего несколько месяцев, но девочка не узнала любимое раньше место. С уходом бабушки дом изменился, как будто в нём затаилось что-то нехорошее. Анне всё время слышались трески, шорохи, скрипы, кашель, смахивающий на смех. Частенько в комнатках раздавался частый топоток, от которого начинало дребезжать стекло на старой мебели. Ночами кто-то плакал под полом, жалобные всхлипы стихали лишь под утро. Анна перестала играть, плохо спала. Мать же не обращала внимание на страхи дочери, её заботили личные переживания и ссора с мужем. К счастью, через неделю родители помирились, и отец забрал их обратно в город.

Наверное, переживания отразились на лице Анны, и баба Оня успокаивающе похлопала её по руке.

– Ничего, справимся. Нам не в первой. Я тебе средство дам… Пожуй его немного да под щекой держи. После уже выплюнешь.

Она погремела баночками и добыла откуда-то маленький белёсый квадратик, чем-то напомнивший Анне кусочек лукума.

– Это корешок ладанника. Верное средство от страха. Возьми, Аннушка. Он поможет.

Корешок оказался мягким, но очень горьким. Рот мгновенно наполнила вязкая слюна, и Анна невольно скривилась.

– Не бойся. Глотай. Сразу полегчает, вот увидишь.

По дороге завернули чуть в сторону, к деду Семёну. Матрёша забежала в скрипучую калитку и почти сразу вернулась, крепко прижимая к себе кошёлку с трепыхающейся внутри курицей.

– Анька, возьми жаровенку. – распорядилась Тося. – Матрёше и то, и другое переть не сподручно.

И хотя приказной тон Анне совершенно не понравился, она не стала спорить и послушно подняла с земли железный ящичек.

Через деревню шли в молчании. Повсюду в окнах горел свет, уютно ложился на снег ровными медовыми прямоугольниками.

Ближе к окраине потемнело. Плотная густая мгла почти полностью скрыла нужный дом.

Перед калиткой баба Оня остановилась и всех зачурала. Потом уже пояснила для Анны:

– Хочу поддержкой чура заручиться. Не любит он бУкову родню, авось подмагнёт. Ты, главное, действуй по плану. Как договаривались.

Тося, как и прошлый раз, обсыпала собравшихся мелким порошком, и маленькая боевая группа, больше не таясь, двинулась к дому.

Первой в приоткрытую дверь пустили возмущённую пеструху.

Курица исчезла в темноте, и вскорости из глубины донеслось громкое квохтанье.

– Заходим. – баба Оня первой шагнула в проём. За нею молча полезли девчата.

В комнате никого не оказалось. Только курица ошалело металась от стены к стене и орала безумолку.

Не обращая на неё внимания, женщины выстроились сбоку от ляды. Приготовились ждать. Замерла и Анна, изо всех сил вглядываясь в темноту.

И всё же она пропустила момент, когда дверца приподнялась. Заметила только, что из-под пола полезла косматая нечёсаная голова. Нечто рогатое грузное вроде снопа на тонких человечьих ногах зашлёпало по полу, задышало с присвистом. Букарица не похожа была ни одно из существ, ранее виденных Анной на книжных картинках. Страшная она была и воняла премерзко – мокрой псиной да старым плесневелым погребом.

Букарица уселась на полу. Растеклась шерстью по сторонам. Вывалила из пасти длинный язык, хлестнула им в нетерпении по доскам. Тонкие когтистые руки заскребли по дереву, и бившаяся курица вдруг затихла, а потом медленно засеменила к нечисти. Она шла странно дёргаясь, словно подгоняемая чьей-то волей, а когда приблизилась, букарица сгребла её и разом затолкала в широкую пасть.

Громкий хруст и смачное чавканье наполнили комнатёнку.

Анне стало нехорошо.

Только что она отстранённо наблюдала за происходящим. А теперь вот едва удержалась, чтобы не выбежать вон из домишки. Спасибо чьи-то руки ухватили ее за курточку, не дали совершить глупость.

Сразу после этого баба Оня закашлялась.

И взвилась широкая сеть в руках Тоси, упала сверху на букарицу, укрыла всю, опутала в миг.

Заверещала нечисть, задёргалась в ловушке, пытаясь освободиться.

– Что таращишься, сыпь давай! – заорала Тося, с трудом удерживая расходившуюся пленницу.

Чуть замешкавшись, Анна выхватила из мешочка заготовленную смесь, кинула сверху на сетку. Матрёша чуть визгливо принялась начитывать какую-то скороговорку, слов которой Анна даже не пыталась разобрать.

Постепенно букарица почти затихла. Замерла на полу, скорчившись и тихонечко подвывая.

Баба Оня тем временем подожгла в жаровенке корешки, подержала над нечистью и пошла в обход комнаты. Букарица совсем примолкла, белёсой плёнкой заволокло потускневшие глаза.

Перевязав ловушку из сетки поверху бечевой, на манер мешка, девчата волоком потащили её к выходу.

За воротами Тося свистнула протяжно и откуда-то появилась пара странных мужичков. Неопрятные да косматые, подхватили они сеть с букарицей и поволокли в сторону леса. А баба Оня опять зашептала что-то им вслед, бросила горсточку снега.

Позже все собрались у неё на кухне за чаем. Кика в этот раз расстаралась – выставила гостям два больших пирога, один мясной, второй сладкий. Все в резных завитушках из теста да с глянцевыми поджаристыми боками. К ним подала сметанку, густые сливки и мёд. Стол накрыла заранее, не желая почему-то показываться гостям, и Анне пришлось самой заваривать и разливать чай.

– Переживает она. – косясь в угол, вздыхала баба Оня. – Кикуша с букарицею хоть и дальняя, а всё же родня. Может, поэтому и смолчала. Не призналась, что та поблизости завелась. Вот я её поругаю после!

– Ты с ней построже, Оня! Не церемонься! – Тося голос не понижала, говорила громко. – Букарица кума своего приветила. Через него и Анна могла пострадать, и другие несведущие.

–Твоя правда, – согласилась бабка. – Скоро и каникулы начнутся. Детвора соберётся. А она для бука первейшая добыча!

– Для букарицы тоже! Напугает сначала как следует, после в подпол утащит. Там и сгинут! Вовремя ты её обнаружила, Анька, Молоток! – Матрёша довольно подмигнула. – Не зря к нам приехала! Ой, не зря!

– Случайно приехала.

– Ой, не скажи! Ничего в жизни случайного не бывает, на всё есть свой резон!

6

Следующая пара дней выдалась спокойной и ленивой. Анна в волю отоспалась (спасибо ведьминой бутылке), помогла бабе Оне разобрать старые вещи, оттащила узлы с барахлом в сад.

– Сложи их за старой банькой. – попросила бабка. – Время придёт – костёр запалим. Тогда и сожжём.

Сад дремал. Деревья замерли под снежными шапками. Лишь изредка трепетали ветки. То птицы перелетали с места на место, искали что-то под корой, навещали домик-кормушку.

Волоча узлы, Анна шла вперёд по расчищенной дорожке и не сразу приметила крошечное строение, по самую крышу заваленное снегом. Обогнув баньку, она послушно оставила узлы возле тропки да медленно побрела назад. И не увидела, как мелькнула в заиндевевшем окошке неясная тёмная тень.

В доме пахло карамелью и специями – баба Оня творила пряники. Она называла их на свой лад медовым лепёшками. Первая партия выпечки уже доходила на столе под широким льняным полотенцем. Анна приподняла край, вдохнула упоительный аромат, полюбопытствовала:

– Что вы добавили в тесто?

– Дак гвоздичку положила. Жжёнку потом. Кориандр, орех мускатный. Чуток корицы, не шибко её люблю. Перчику самую малость, чтоб бодрило, – улыбнулась Оня, отправляя в печь огромный противень с рядами ровных прямоугольников. – У меня по-простому всё, без выкрутасов. Пропекутся сейчас. После глазурью покрою, и готово дело.

Анна наблюдала за бабкой и радовалась, словно девчонка. Ей всё здесь нравилось! Баба Оня сильно напоминала давно ушедшую бабулю – такая же была улыбчивая, подвижная, деятельная.

Возможно поэтому, предстоящие праздники Анна ждала с нетерпением, словно они должны были принести с собой волшебство, изменить что-то в её жизни в лучшую сторону.

Чуть позже баба Оня принялась расписывать пряники, ловко выводя цветной глазурью узоры на шершавой коричневой корочке. Анна приглядывалась, старалась повторить, но выходило неумело и криво.

– Ничего, научишься. Главное желание! – подбадривала бабка. – Мы несколько наборов соберём, для близких. Матрёша с Тосей очень мои лепёшечки любят. Да и Семён не брезгует. Себе оставим, чтобы вдосталь откушать. И на щедровки отложим. Видала, детишки собираются? На праздники побегут по домам, мы их и угостим от души.

Народу в Ермолаево и правда прибавилось. По улицам с криками носилась ребятня, возилась в снегу, забавлялась снежками да санками. Шумно и весело сделалось теперь в деревеньке.

Днём за Анной зашла Матрёша, и они отправились в сельмаг. До соседнего посёлка решили пройтись пешком. День выдался бодрый, ясный. Солнце гуляло по небу, и под крышами домов мгновенно наросли длинные бороды сосулек. Анна хоть и любила пасмурные дни, солнцу сейчас порадовалась. И теплу его, и свету, мгновенно превратившему снег в искрящиеся драгоценное полотно.

Шли ходко, но перед развилкой их догнала Тося на допотопном стареньком автомобиле. Распахнув дверцу, приказала:

– Полезайте. Довезу с ветерком!

Хочешь-не хочешь, а пришлось покориться, и Анна вслед за Матрёшей нырнула в тёплое вонючее нутро.

В салоне было душновато, резко пахло бензином. У Анны сразу подвело желудок, сделалось противно во рту.

Только бы не укачало! – взмолилась она про себя, задышав громко и часто, чтобы унять неприятные ощущения.

Тося, наблюдавшая за ней в зеркальце, велела терпеть:

– Пёхом вы б до вечера не управились. Как бы потом покупки пёрли? А так обернёмся по-быстрому. Транспорт великая вещь!

Матрёша же протянула жестяную коробочку, предложив на выбор леденцы-монпансье.

– Возьми любой, сразу полегчает.

Анна послушалась, выбрала прозрачную зелёную подушечку, и действительно почти сразу стало получше от его мятной приятной кислинки.

– Колитесь, что хотите в подарок? – принялась расспрашивать Матрёша. – У нас, конечно, не супер-мупер маркеты, но тоже кое-что симпатичное встречается.

– Того, что я хочу, в магазинах не продают. И ты это прекрасно знаешь! – мрачно бросила Тося, и Матрёша сразу затихла, завздыхала виновато.

– Прости, Тоська. Понесло меня что-то…

– Ладно. Замяли, – отмахнулась Тося и с силой дала по газам.

В магазинчике с кривоватой вывеской «Бакалея» товаров было достаточно. Пока девчата выбирали колбасу, шумно обсуждая представленный ассортимент, Анна в соседнем отделе купила симпатичные подарочки, а ещё набрала всяких вкусностей: мандаринов, карамелек, орешков в глазури. Хотелось ей порадовать и бабу Оню, и местную малышню, которая непременно станет колядовать.

На обратном пути девчата пели. Голоса у обеих оказались на диво сильные, глубокие.

Только вот песня выходила длинная да печальная – про доброго молодца, что оставил дом да попал под власть тёмного времени, в полон к нечисти лесной.

Плавно и до того жалостно лилась песня, что Анна невольно притихла, загрустила.

Заметив это, Матрёша оборвала куплет и завела по новой забавную напевку:

Странная у нас деревня —

Стоит задом наперед!

Да и парни все плохие —

Никто замуж не берет!..

Анна не хотела, а подхватила за ней простенький мотив. Слова по ходу ей громко подсказывала Тося. Получалось невпопад, фальшиво, зато весело. В Ермолаево они вернулись в прекрасном настроении, хохоча во всё горло и распевая забавные частушки.

Баба Оня рассматривала гостинцы, зарумянившись от удовольствия, охала да приговаривала:

– Не уж, всё нам? Зачем потратилась, деточка? Не надо было… Ну что ты!

Среди покупок неожиданно обнаружился чужой свёрток, Анна положила его к себе да позабыла отдать.

– Тося колбасу не забрала. Сейчас сбегаю, отнесу.

– Темно же, Аннушка. Завтра вернём.

– Да она рядом живёт, что мне сделается? Я быстро.

Наскоро одевшись, Анна выскочила на улицу и только ступила за калитку, как повалил снег. Закрутились снежные смерчи, словно старались не пропустить, перекрыть ей дорогу. Согнувшись, добралась Анна до Тосиного забора и тут же прекратилась метель, а на калитке остался сидеть чёрный косматый ворон.

Он возник настолько неожиданно, что Анна даже приостановилась, настолько не по себе сделалось ей от появления птицы.

Ворон показался ей огромным. Приоткрыв мощный клюв, он внимательно разглядывал девушку и как будто собирался ей что-то сказать.

– Я пройду? – попросила его Анна. – Мне нужно.

Ворон не ответил, взлетел бесшумно, скрылся среди деревьев.

Опасливо озираясь, Анна пробежала через дворик, заколотила кулаками в дверь.

– Кого ещё принесло? – закричала из-за двери хозяйка. – Чего надо?

– Тось, это я. Принесла колбасу.

– Чего по темну попёрлась? – Тося выглянула в щель. – До утра не могла подождать?

– Я как лучше хотела, а ты!.. Грубая такая!

– А ты не ведись на грубость, будь попроще. – выхватив пакет, Тося захлопнула дверь перед носом у Анны, даже не подумав её пригласить к себе.

К дому бабы Они Анна бежала бегом. Улица пустовала, но позади похрустывал снег, чудилось чьё-то сиплое дыхание.

Вновь на глаза ей попался ворон. Он перелетел над головой, закаркал хрипло, шумно замахал крыльями. Кто-то тоненько и злобно завизжал в ответ, но Анна не стала оборачиваться и смотреть.

Баба Оня открыла сразу же, будто поджидала возле двери.

– Я уж за тобой идти хотела, – призналась она, тщательно запирая замок.

– Я ворона видела! Он, кажется, меня спас! За мной шёл кто-то…

Баба Оня не удивилась, покивала согласно.

–Проныры. Они вроде разведчиков, перед самой длинной ночью появляются. Пошли деточка в кухню, покормлю тебя. Целый день не емши!

– Что за проныры, баб Онь?

– Так, нечистики мелкие. Больше пугают, чем вредят.

– Они боятся ворон?

– Не ворон, а ворона. Особенный он, один такой.

– Дрессированный?

– Можно и так сказать, – вздохнула бабка, щедро накладывая кашу на расписную узорчатую тарелку.

– Он на Тосиных воротах сидел. А Тося всё-таки странная! Нагрубила мне, в дом не пустила.

– Не со зла она, Аннушка. Причина на то имеется. Не скажу пока, какая. Узнаешь в свой черёд. Ты ешь, ешь. Нравится моя каша?

Каша была необыкновенная! Пропаренная в печи со сливками, густая, хоть ломтями нарезай. Попадались в ней кусочки фруктов, орешки да изюм. Трудно было оторваться от подобного угощения.

– Не могу больше… – наконец выдохнула Анна. –Так вкусно! Закормите меня, что джинсы не сойдутся.

– Всё на пользу. А то ведь ветром унесёт! Что станем без тебя делать? Где искать? – шутила бабка.

После пили чай с пряниками, и Анна разоткровенничалась, рассказала про своё детство.

– Бабуля тоже в деревне жила. Я её плохо помню, больше чувствую. Как стану думать о ней, сразу на душе теплеет. Словно обнимает меня кто-то. Трудно объяснить…

– Это бабушка тебе весточку шлёт, любовью своей поддерживает.

– Нет её давно.

– И что с того? Хоть не здесь она, да всё одно – наблюдает за тобой, оберегает. Жизнь, Аннушка, не кончается…

Как убрали посуду, баба Оня загасила свет и подошла к окну. Осторожно приподняв занавеску, поманила:

– Подойди, деточка, что покажу.

Во дворе перед снеговиком суетились существа, отдалённо смахивающие на кошек. Они то вскакивали на задние лапы, то опускались на четвереньки. На тощих тельцах напялены были какие-то одёжки, на головах то ли шапки стояли торчком, то ли уши.

–Шулиикуны объявились, – шепнула бабка. – Всегда загодя приходят, разведать что да как. Сегодня ещё в дом не сунутся. А вот завтра, когда самая длинная ночь в силу наступит, уже разгуляются…

– Разгуляются? – с тревогой переспросила Анна.

– Ага. Тёмное время в силу войдёт! Солнцеворотом его полная власть начнётся, водокрестом окончится. Теперь как стемнеет – на улицу ни ногой! Поняла?

– П-поняла. А как же остальные?

– Кто?

– Ну, здешние, деревенские. Они про это знают?

– А то. Каждый год так, привыкли уже. Загодя готовимся. Давай-ка спать, Аннушка. Завтра вряд ли получится.

Перед тем, как улечься, Анна не стерпела, выглянула в окно. Никого больше не было во дворе. Только снег валил густо и медленно, окутывая всё вокруг белой мглой.

7

Следующим утром хлопотали.

Баба Оня обошла комнаты, обмахнула стены травяным веником. Побрызгала по углам водой, начитала особый заговор.

После засобиралась на улицу, велела Анне:

– Составь письмецо. Укажи в нём, что хотела бы оставить позади. Подробно пропиши, что тревожит тебя, беспокоит. Сожжём потом твою записочку.

– Вы костер разводить собрались?

– Он уже горит, Аннушка, ждёт нас. Одевайся.

Во дворе намело снегу. Возле снеговика стояла нетронутая целина, никаких следов не осталось от вчерашних незваных гостей.

– Ох… Нехорошо, – приостановилась бабка перед ним. – Всё попортили ироды! Теперь только разломать.

Снеговик ухмылялся зло, шишка носа загнулась к низу, угольки глаз поблёскивали красным.

– Ткни его веником, Аннушка!

– Зачем? Я сейчас ему лицо подправлю.

– Лицо подправишь, а нутро нет. Порченный он, не зря вчера эти шастали. Ну, как проснётся ночью, пугать народ примется?

– Может тогда ваш домовой его подправит?

– Тише! Не вспоминай его, не зови! Нельзя ему теперь во двор! Ломай снеговика, говорю.

Жалко было Анне своих трудов, но пришлось послушаться, ткнуть веником в голову-шар.

– Так-то лучше, – покивала бабка. – Пойдем к костру.

Они двинулись к старой баньке, туда, где весело и споро занималось пламя. Дорожки за ночь порядком присыпало, идти пришлось медленно, проваливаясь в снег.

– Спасибо, батюшка, за подмогу, – поклонилась баба Оня старому строению. После развязала узлы, начала подкладывать в костёр старый хлам. Искры от огня летели по сторонам, пространство вокруг трепетало, и Анна невольно засмотрелась на яркие всполохи.

– Кидай сюда свою бумажку, – велела ей бабка.

Анна достала свернутый вчетверо листочек, скомкала для надёжности и бросила.

Она написала всего несколько слов – нелюбимая работа и одиночество.

Глядя теперь, как мгновенно смело пламя крошечный листок, и вправду поверила, что всё изменится к лучшему, и Новый год принесёт с собой только счастье.

– Хорошо мы управились, быстро, – улыбнулась довольная баба Оня, смахивая с лица невесомые снежинки. – До чего люблю зиму!..

– Вы зачем баньке кланялись?

– Не баньке, деточка. Баеннику. Он костерок нам разложил, завтра в ночь и баньку протопит. Я ему после гостинцев отнесу, попрошу, чтоб принял гостей по-хорошему.

– Вы ждете гостей?

– Придёт кое-кто попариться.

– Банька же старая, не опасно в такой мыться?

– Кому как, деточка. Я-то давно ей не пользуюсь, к Матрёше хожу. А здесь домовые парятся, со всей деревни собираются по особым дням.

– А можно внутрь заглянуть?

– Не стоит, деточка. Опасно это, вдруг что обвалится. Сама видишь, что совсем обветшала банька. Да и баеннику это не по нраву придётся, не хочется его сердить.

– Что же он, костёр разложил, а двор не расчистил?

– За двором суседко доглядывает. Расчистит в свой черёд. Что-то проголодалась я. Пошли уже в дом.

Отобедали они просто и сытно. Баба Оня нажарила картошки с грибами, принесла в миске солёные помидорки. И всё торопила Анну – ешь скорее, деточка, у нас ещё дел полно, до темна управиться нужно.

Повозившись в кладовой, вынесла деревянный ящичек, достала жёлтые свечи, сложенные по несколько да перевязанные бечевой.

Скрученные словно из тонких сот, свечи выглядели необычно, пахли приятно – мёдом, чуть ладаном, лёгкой травяной горчинкой.

К каждой такой вязаночке была примотана написанная от руки бирочка с пояснениями.

– «Полынь», – стала разбирать названия Анна. – «Лавр», «Рута»…

– Я свечи из вощины делаю. К ним порошки примешиваю из травок сушёных. В зависимости от надобности. Свечи-то не простые, для особливых целей назначены. Мы их по окошкам расставим, а как стемнеет – зажжём.

Так же рассыпала баба Оня по подоконникам дорожки соли, положила перед порогом какой-то корешок. Ещё раз обежала комнаты, перекрестила углы.

Днём потянулись соседи. Забегала Матрёша, шепталась о чём-то с бабкой на кухне. Приходил за свечами дед Семён. Люди шли и шли, и каждому вручала Оня загодя приготовленные свёрточки.

Как сгустились сумерки – снег стих. Рассыпалась по небу золотистая звёздная крупа. Месяц грозно выставил острые рога свои, словно приготовился защищаться. И показались на деревенской дороге чёрные тени – многорукие да рогатые, с хвостами да крыльями. Пошли подбираться к домам, жадно вслушиваться в людские разговоры.

Анна с бабой Оней пряжу распутывали, когда грянуло под окном громкое:

– Хозяйка, впусти!

Анна дёрнулась, выронила клубок. Баба Оня приложила палец к губам, просигнализировала, чтобы молчала.

– Отвори, хозяйка! – рявкнуло снова. – Нам бы погреться! Пусти!

И зачастили настойчивые голоса:

– Пусти, хозяйка! Открой дверь!

Заскрёбся кто-то в стекло, затопал по крыше, с силой ударил по двери:

– Пусти-пусти-пусти!

Баба Оня подожгла в плошке порошок, шепнула:

– Не бойся, Аннушка. Сами не войдут, их пригласить нужно.

За окном захрипели, заперхали, попросили жалостно:

– Дай попить, хозяйка! Горло растрескалось.

И затянули бесконечное:

– Дай пить-дай пить-дай пить…

Среди этой разноголосицы послышался Анне родной бабушкин голос.

– Что есть у меня, Анюта! Открой скорее, выглянь. Помнишь, я тебе стригушку сплела? Наказала вернуться за ней, как подрастёшь? Ты обещала да не выполнила! Дак я сама принесла. Ты открой дверь, возьми!

Анна в смятении подбежала к окну, хотела отдёрнуть занавеску, да баба Оня перехватила руку, удержала. Заговорила о чём-то, только Анна не разбирала слова. Вспоминала она, как в предпоследний приезд, когда мать отвлеклась на что-то, бабушка показала простую куклёху из соломинок, но в руки не дала, попросила: "Вернись за ней на двадцатое лето, Анюта. Она тебя в доме дождётся. Обещай, что заберёшь".

Как? Как она могла про это забыть?? Словно кто-то специально стёр те слова из памяти. И дом они не продали. Так и стоит поникший и пустой. И она ни разу, ни разу не съездила туда!

– Открой дверь, впусти, Анюта! Дай обнять тебя, внученька.

Анна рванулась к дверям, но баба Оня оказалась проворнее, крепко обхватила её, прижала к себе. Погладила по волосам, легонько коснулась лба, щёк, подбородка.

– Тихо, милая! Всё морочь, наваждение. Главное – не слушать, не давать войти!

– Почему ваша защита на них не действует? Почему не отпугивают свечи?

– Главная защита мы сами. Не откроем – не пропустим зло. Свечи для другого поставлены, чтобы духи домовые не поддались, чтобы сами не сотворили плохого. Вот гляди сюда, – Оня достала из кармашка старое веретёнце. – Кикуша здесь теперь. Спряталась до поры. Везде по деревне попрятались помощники. Затаились до утра.

Длинная ночь никак не хотела заканчиваться.

В стекло вновь заскребли, заныли:

– Пусти погреться! Ну!

Следом глумливо затянули:

– Не взяла стригушку! Теперь не отвертишься! Будешь с нами бедовать!

Загрохотало, затопало по крыше и почти сразу кто-то гаркнул в трубу:

– А ну, открой, бабка! Не отстанем!

И забегали сверху, заскакали:

– Открой, открой, открой!

– Ишь, охальники! – баба Оня проверила заслонку, брызнула на неё чем-то, пошептала. – Через трубу влезть пытаются. Только не выйдет!

С той стороны завозились, раздался удар и заслонка дрогнула, но не поддалась.

– Пусти бабушка, замерзаю, – завёл жалостно писклявый голосок. – Пожалей, родная.

– Нечего шляться по морозу! Сидели бы у себя тихонько, не помёрзли бы.

– Всё равно войдём! Всё равно войдём! – откликнулось, завыло в трубе.

И снова послышался бабушкин голос, умолявший её впустить.

Анна охватила голову, закачалась:

– Не могу больше слушать! Долго ещё?

– До рассветного часа, деточка, – вздохнула баба Оня. – Зато завтра праздновать станем. Гулянье пойдёт по деревне, детишки за щедровками побегут, да и взрослые от них не отстанут. Почитают у нас в Ермолаево обычаи.

– Какое может быть веселье после такой ночи… – простонала Анна.

– Обязательное! В нём – противостояние злу. Колядки надобно радостно встречать, тогда и год лёгкой дорожкой ляжет.

Долго ещё осаждали незваные гости бабкин дом. Лишь с восходом враз утихли, и Анна смогла заснуть.

Разбудили её крики. Не разобрав спросонья, что к чему, она похватала вещи, забегала по комнате. И только громкий смех под окнами привёл её в чувство.

Во дворе веселилась ребятня. Пацанята швырялись снежками, барахтались в сугробах. Совсем махонькая девочка стояла возле крыльца и с восторгом наблюдала за бабой Оней, укладывающей в корзинку свёрточки и яркие пакетики. Вдалеке на улице небольшая группа взрослых плясала под гармонь, женщины в пёстрых платках притоптывали ногами, распевали что-то весёлое.

По кухоньке сновала кика, на огромной сковороде поднимался омлет, пышные булочки выглядывали из плетёнки, квашенная капуста в миске так и просилась – съешь!

– Проснулась, Аннушка? – баба Оня разрумянилась с мороза. – А я с детворой возилась, уже прибегали угощаться. Сейчас и мы завтракать станем. Садись к столу.

8

Позже Матрёша утащила Анну гулять.

Деревня ожила: гомонили во дворах, весело переговаривались через улицу соседи, где-то вдалеке пели, ребятишки носились группками, хохоча во всё горло.

– Давай просто пройдёмся, – взмолилась Анна. – Голова с ночи болит.

– Струхнула? Ничего, попривыкнешь со временем.

– К такому привыкнуть сложно. Да и зачем? В городе, надеюсь, не повторится, – Анна подбежала к дереву, постучала на всякий случай по замёрзшему стволу.

– Зачем тебе в город? Чем у нас плохо? – Матрёша хитро улыбнулась. – Вы с бабой Оней хорошо поладили.

– Баба Оня замечательная. Напоминает мне бабушку.

– А ты здорово на внучку её похожа. Та тоже была черноволосая да зеленоглазая, за словом в карман не лезла.

– Что ж она, не приезжает сюда?

Матрёша помрачнела, вздохнула:

– Нет её давно. Лес забрал.

– Что значит забрал?

– То и значит, – отмахнулась Матрёша и продолжила деловито, – вам я подарочки уже занесла, свой вечером посмотришь. Он хоть простенький, но со значением. Тоське завтра отдам, нечего теперь к ней соваться.

– Почему нечего? – растерянно переспросила Анна.

– Не до нас ей сейчас. Гостя принимает дорогого.

– Неужели жениха?

– Не до женихов Тоське. Брат из леса пришёл. До Крещения останется, а после опять в лес уйдёт, к этим.

– К этим? Он, что… Не человек??

– Сама ты дура! – озлилась враз Матрёша. – Конечно, человек! Только пропащий он теперь, кару несёт, не может оставаться среди людей.

Анна приостановилась даже:

– Что у вас за место? Внучку лес забрал, брата, выходит, тоже? Почему позволили? Почему не защитили?

– Так бывает. – сощурилась Матрёша. – Не знала? Приходится отвечать за свои грехи. Такое не спускают!

Мимо них, взрыхляя снег, с гиканьем пронеслась ватага мальцов. Следом пробежали укутанные в шубейки девушки, вручили Анне с Матрёшей по леденцу.

Петушок на палочке переливался, вспыхивал на солнце красным. Напоминал про детство.

Анна медленно оглянулась на деревню – покой и благолепие царили вокруг.

Домики, присыпанные снегом, выглядели игрушечными, как на сказочной картинке.

Не верилось, что здесь может происходить что-то плохое.

Вот только пережитые события, как и прошлая ночь, указывали на обратное. И рассказ Матрёши только подтвердил это.

С темнотой потянулось по деревне факельное шествие. Ряженые пошли в обход по домам. Несколько страшил, тащивших волоком по снегу огромный мешок, завернули во двор бабы Они.

– Отворяй, бабка! Откуп готовь!

Принарядившаяся Оня вынесла гостям поднос с угощением. Анна от неё не отставала, уж очень любопытно было рассмотреть колядующих.

Троица неизвестного пола выглядела и впрямь живописно. В вывороченных тулупах, с пучками сена, подобно волосам торчащими из-под шапок, с причудливыми масками на лицах были они до того страшны, что Анна даже усомнилась в их человеческой принадлежности.

Все живо окружили бабку и, весело балагуря, стали хватать с подноса пирожки, конфеты да пряники.

Сбоку подобралась четвёртая фигура, поманила Анну – мол, пойдём.

Была она высокая, тощая. В рваной длинной накидке да искусной маске будто из коры. Вытянутое лицо прорезал ухмыляющийся кривой рот, глаза косили к носу, торчащему вперед подобно сучку.

Стоило Анне сделать шаг навстречу – фигура крепко ухватила её и повлекла в сад.

Анна оглянулась на болтающую возле крыльца группу, попыталась крикнуть бабе Оне, да не смогла. Губы словно склеились меж собой. Разлилась вокруг тусклая дымка, отгородила девушку ото всех.

Заподозрив неладное, начала Анна вырываться, да ряженая оказалась сильнее. От рывка Анна упала и только теперь разглядела следы – совсем не человеческие, птичьи. А когда взметнулся подол рваной хламиды, увидела вместо ног когтистые лапы, царапающие снег.

В окне старой баньки теплился свет, ветхое строение тонуло в дыму. Из-за покосившейся двери выло да сипело разноголосье – неразборчивое чириканье, взвизги, хриплый смех, басовитое гудение. Банник принимал у себя местечковую нечисть.

Ряженая двинула дверь, попыталась пролезть, но не смогла. Обиженно заскулив, забарабанила она в оконце и, когда с той стороны приблизилась сморщенная голова, вся облепленная мокрыми листьями, залопотала что-то, показывая на Анну и облизываясь. Банник вытаращился на гостью, после перевел тусклый рыбий взгляд на барахтающуюся Анну и исчез. А из-за двери выскочило нечто вроде мохнатой собачонки, ловко вцепилось в одёжку нечистой, принялось трепать. Громко вереща, выставила ряженая когтистые руки, попыталась достать собачонке до глаз. Собачонка увернулась, принялась наскакивать на ряженую, норовя её укусить.

Анна сидела тут же на снегу и не было сил не двинуться, не отползти в сторону.

Мимо тенью мелькнуло что-то, подкатилось колесом под ноги ряженой и повалило её, подмяв под себя.

– Держу, кум, – гукнуло зычно.

Тут же вылетел старый растрёпанный веник, пошёл охаживать бока пленницы.

Колесо крутнулось и обратилось стариком. Сквозь сивые космы горели жёлтым светом глаза, старый тулупчик весь покрыт был разноцветными заплатами. Старик похлопывал в ладоши, словно задавал такт, гудел довольно:

– Ууух, раз! Ну-ка два! Отведай, поманиха-матушка веничка берёзового. Ядрёного!

Поманиха вертелась, перекатывалась с боку на бок, маска отлетела в снег, волосы мочалом занавесили лицо. Но когда ей удалось вскочить на ноги, на миг открылось Анне рыхлое оспинами покрытое рыло, зыркнуло злобно красными сощуренными глазами. Зашипев, подхватилась поманиха и прыжками унеслась за забор.

Лохматый же коротышка повернулся к Анне, рявкнул сердито:

– А ты чаво расселася? Ну??!

И тут же спало оцепенение, ноги сами понесли Анну к дому.

Возле крыльца баба Оня весело переговаривалась с гостями, те смеялись, потуже затягивали мешок.

– Аннушка! – повернувшись к растрёпанной Анне, всплеснула руками бабка. – Что с тобой, деточка?

Анна хотела ответить, но только раскашлялась.

– Пойдём-ка скорее греться, я тебя совсем заморозила!

Дома, напившись чая, смогла Анна сбивчиво рассказать про очередное своё приключение.

– Ума не приложу, кто ж то был? – разохалась бабка. – Мороку навела, говоришь, да к баньке потащила?

– Старичок, что мне помог, её поманихой назвал.

– Вот ведь окаянная! Давно к нам не забредала! Поманиху никто не жалует. Ни люди, ни духи нечистые, даже для своих она нехорошая, скользкая да брехливая. Во всем свою выгоду ищет, козни строит, ужом изворачивается. Оттого и не принимают её, ото всюду гонят. Нынче, Аннушка, много беспутных повылазило – бесы, шуликуны, анчутки. Дюже они людей не любят. Норовят обмучить да извести.

– А ваши помощники?

– Они другие! Суседушко да кикуня в дому хозяйствуют, баенник собратьев привечает да за двором следит, пока дворовый в спячке. Тебе вот сейчас помог.

– А в бане кто-то был!

–То баенник гостей принимал. Вот поманиха и сунулась, а тебя, видно, как плату потащила. Хочется и ей в баньке попариться, косточки погреть. Завтра, Аннушка, соберу в корзинку кусочек мыла, веник свежий да ломоть ржаной булки с сольцой. Отнесём баеннику, отблагодарим за помощь. А к суседушке сейчас сходи, поставь в любимое местечко каши, – баба Оня щедро положила в плошку гречневой дымящейся разварки, духовитой, с мясцом да зажаристым луком. – Поклониться не забудь ему, скажи спасибо!

9

С утра пораньше дед Семён притащил ёлку. Деревце было маленькое и очень пушистое. Мягкие частые иголочки словно шёлковые скользили под пальцами.

– Раньше-то у меня во дворе ель росла, – вздохнула баба Оня. – Потом уж пришлось срубить.

– Зачем же?

– Надо было. Не спрашивай, деточка, – голос бабки дрогнул, она спешно отвернулась. – Вишь, какую красавицу Семён выбрал. Днём обряжать станем, пока же пусть в чуланчике подождёт.

По просьбе бабки Анна перенесла пушистое деревце, а потом засобиралась на улицу подышать.

– Ты, Аннушка, по сторонам-то гляди! – как обычно велела баба Оня. – Осторожнее будь. Поняла?

– Не волнуйтесь, я теперь учёная!

Анна выскочила во двор, пробежалась по тропинке туда-сюда, попрыгала, разминаясь.

Светлая радость переполняла её. Ёлка, предстоящий праздник, баба Оня, ставшая за короткое время такой, родной наполняли счастьем, возвращали в чудесное время детства.

Анна всё прислушивалась к себе, пыталась понять – отчего же так спокойно воспринимает происходящее. Почему не бежит из деревни со всех ног? Ей было не столько страшно и странно от происходящего, а скорее привычно, словно она всю жизнь прожила рядом с диковинными соседями и свыклась с ними.

Задумавшись, Анна добрела до обрыва. Немного полюбовалась рекой. Сверху смотрелась та прозрачной хрустальной лентой. Укутанные инеем ивы подступали к самому берегу, низко склонялись к ледяной поверхности. Впечатление портило лишь темное пятно вдалеке. Анна щурилась, пытаясь рассмотреть, что там, но так и не поняла – то ли прорубь то была, то ли просто лежало что-то на льду.

Днём наряжали ёлку.

Игрушки, что достала из сундука баба Оня, были удивительные, совсем непохожие на современные.

– От прабабки остались, – похвасталась Оня. – Уж я их так берегу.

Анна с трепетом рассматривала деревянные домики, грибочки, картонных зверюшек, Мороза и Снегурку, сделанных словно из ваты. Были здесь блестящие сосульки, длинные бусы из стекла, хлопушки в виде больших конфет, орешки в золочёной фольге. Один шар понравился Анне особо —хрупкий и прозрачный, скрывал он внутри балеринку в пышной пачке, застывшую в нескончаемом фуэте.

Когда зажгли свечи, Анна даже глаза закрыла – так сильно, так остро нахлынули воспоминания. Смолистый крепкий аромат деревца напомнил отчего-то о лете. Ясно представилась тропка, по которой ходили с бабушкой в лес, опушка, поросшая цветами и мягкий влажный мох, среди которого росли крепенькие новорождённые грибы…

– Хороша получилась ёлочка, – баба Оня подправила игрушку, полюбовалась ею. – Теперь и за калью приниматься можно.

– Калью?

– Это похлёбка такая. Бабушка моя была искусная калейщица. Всей деревне под праздник стряпала. Она-то настоящую рыбную варила. Я попроще поступаю, курочку нарежу кусочками, к ней лучок, петрушку с сельдереем. Ну и огурчики солёные непременно для вкуса. После уже, в тарелку для кислинки сметанку добавить можно. Кому как нравится.

Бабка возилась с готовкой. Анна же любовалась, как ловко и споро движется у неё работа, старалась включиться в процесс, хоть чем-то помочь.

Похлёбка выходила пряная да наваристая, кусочки курицы аппетитно всплывали в плотном густом бульоне.

– Жаль, девчата не с нами, – сетовала Оня. – Уж очень нравится им моя кальюшка. Ну, да ладно. Ещё угостятся.

– Давайте отнесу им, – предложила Анна. – Мне нетрудно.

– Не стоит, деточка, вечереет уже.

– Я быстренько побегусь.

– Аннушка, опять ведь перестрянет кто. Не боишься?

– Да там ещё народ гуляет, – Анна выглянула в окно, приметила двух женщин, беседовавших неподалёку.

– Ну, ты на ноги скорая, быстро обернёшься. Я сейчас, ещё по бутылочке вишняка достану. С лета в погребе вишнёвый мёд дозревает, к празднику берегла.

Сначала Анна забежала к Матрёше. Та обрадовалась, не хотела отпускать, пыталась зазвать к себе. Анна еле отговорилась и поспешила к Тосе. Тося за гостинцы поблагодарила, но в дом не позвала. Анне очень хотелось расспросить ту про брата, а если повезет и взглянуть на него. Да не вышло, не расположена была Тося к откровенностям.

Когда же собралась затворить дверь, из неё вылетел давешний ворон. Приземлился на перила, склонил голову, поглядывая на Анну.

– Твой? – выдохнула Анна удивлённо. – Или… братов?

Тося сморщилась и нехотя кивнула.

– Его. Откуда прознала про брата? Матрёшка выболтала?

– Он ручной?

– Как получится.

– Как это?

– Никак. Ты вот что, иди-ка до Они. Вишь, совсем темень сделалась. Мало ли что.

Анна вспомнила вдруг поманиху, и заворочался в груди страх. Что, если она где-то рядом прячется, поджидает? Кто теперь поможет?

Ворон словно почувствовал её состояние, перелетел на дерево, обернулся, посмотрел.

– Иди уж, – подтолкнула Тося. – Он проводит.

И Анна побежала к себе, а над ней, раскинув крылья, парил необычный провожатый.

У калитки девушка остановилась, помахала рукой.

Ворон каркнул что-то в ответ да стремительно скрылся в ночи.

А во дворе у самого крыльца чуть не сбила Анна с ног девочку, так неожиданно появившуюся из темноты.

Эту девочку приметила Анна ещё утром, когда гуляла по деревне. Стоя в сторонке, наблюдала она за играющей детворой. Дети же внимания на неё не обращали, словно кроха была невидимкой.

–Ты к кому? – Анна присела перед девочкой.

–Тетенька, хочешь куколку? – малышка протянула Анне замызганного пластмассового пупса.

Анна машинально приняла куклу, но вместо неё в руках оказалась облезлая еловая шишка.

Обнажив острые зубки, девочка захихикала и крутанулась юлой. Перед Анной мелькнули кости да внутренности – у девочки не оказалось спины! Продолжая хихикать, она ввинтилась в снег и завозилась под ним.

А Анна, отшвырнув шишку, в панике забарабанила в дверь.

– Иду, деточка, – баба Оня открыла быстро и отстранилась, пропуская Анну в дом.

– Там! Девочка… Без спины! Без спины! – Анна тряслась, не в состоянии забыть жуткую в своей натуралистичности картину.

– Сейчас мы её угостим. – бабка черпнула из кармашка соли и сыпанула веером с крыльца.

Под снегом пронеслось что-то стрелой, забрехало собакой, тёмным комом перемахнуло через калитку и сгинуло.

– То нейка шатается. Шуликуны из проруби повылазили, так она за ними следом увязалась. Лезет поближе к людям. Ищет себе развлечений.

– Я ее возле детей видела! Утром! – заволновалась Анна.

– Любят нейки к людям льнуть. Главное – не разговаривать с ними. Ничего от них не брать.

И увидев, как изменилось лицо Анны, баба Оня потребовала:

– Брала у неё что? Признавайся!

– Куклу, – пробормотала Анна, и тут же поправилась, – то есть шишку.

– Где она?

– Во дворе осталась.

– То правильно. Завтра сожжём от греха подальше. Не волнуйся, вовремя ты её бросила, ничего на тебя не перекинется.

Вечером, когда баба Оня снова взялась за вязанье, Анна подступила с расспросами.

– Баб Оня, что за удивительное место у вас? Почему в городе я никого не встречала из нечисти, а как приехала сюда, так сразу началось?

– В городе, деточка, мало кого осталось. Да и таятся они, не всем показываются. В деревнях же, особливо старых, жива память, сильна вера в необычное да неведомое. Здесь почитай все видящие. И ты такая. Думаю, с детства. Поэтому приняла всё как должно. Память проснулась, подсказала.

– Я ничего не помню…

– Значит, чувствуешь. На памяти-то, может и заслонка поставлена, до поры.

– Заслонка?

Баба Оня кивнула.

– Бабушка твоя могла сделать? Чтобы тебе легче жилось.

– Зачем же она велела мне стригушку забрать?

– Чтобы заслонку убрать. Пришло время обо всём вспомнить.

– А зачем мне вспоминать про такое?

– Кто ж знает, деточка. Только не зря тебя дорожка в Ермолаево завела.

– Какая там дорожка, – отмахнулась Анна. – Тётка Марьяша меня сюда привезла.

– Ты же сама хотела в деревню. Марьяша тебе на пути попалась, чтобы желание исполнить.

– Она, кстати, удачливый бизнесмен. – пошутила Анна. – Её выпечка нарасхват.

– Не от хорошей жизни, Аннушка. Мается она, бедняжечка. Вина на ней.

– Что за вина? Расскажете?

Баба Оня повздыхала да завела под перестук спиц историю.

– Марьяша по молодости мечтала в город податься. Да не просто, а чтобы непременно замуж. Да за богатого, чтобы в достатке поживать. Вот и наладилась она в Святочную пору на жениха погадать. Да по серьёзному, как следует всё обставила. Наши-то все гадать мастерицы, сызмальства этому обучены.

Всё как положено сделала, загодя у баенника разрешения спросила. Зеркала приготовила, маленькое и побольше. Полотном белым запаслась, соль взяла. Это чтобы оберечься от того, кто в коридоре покажется, зеркало накрыть и зачураться. А для верности и солью в стекло сыпануть, отпугнуть зло.

Перед полуночью отправилась. Зажгла свечи особые, выставила зеркала. Присела и стала в коридор зеркальный вглядываться. Долго так пробыла. Свечи уж догорать стали, а никто так и не показался. И взяла Марьяшу досада! Выскочила она во двор, подышать, от чада голову проветрить. А того и не заметила, что младшая сестрёнка, Настюшка, под дверью пряталась и юркнула внутрь. Почти сразу грохнуло в бане. Крик раздался девчоночий. Марьяша – туда. Смотрит – сестра без памяти на полу, маленькое зеркало вдребезги. А в большом отражение стоит Настюшкино! Руки в мольбе тянет, кривится, будто плачет. Марьяша, дурёха, солью в него сыпанула да за помощью кинулась.

Сестра в беспамятстве два дня провалялась. Когда очнулась – изменилась, не узнать! Немая сделалась и странная. Не в себе будто. Притихнет в уголке и наблюдает за всеми, словно в засаде сидит. Глаза пустые, а по лицу улыбка змеится. Нехорошая, нечеловеческая.

Настоящую-то Настюшку на ту сторону забрали. Столько времени прошло, а до сих пор каждые Святки в зеркале показывается. Мелькнёт вдалеке тенью, приостановится, глянет – будто душу вывернет! А после уйдёт в глубину. Раз от раза всё бледнее становится, всё прозрачней. Такая вот история, Аннушка.

– А как же вторая? Она из зеркала вышла?

Бабка кивнула:

– Из него. Так и живёт в дому. Вдвоём они с Марьяшей остались. И не извести, ни обратно отправить нельзя! Поэтому Марьяша и сбегает. Гнетёт её вина.

– А эта… Вторая… Она – человек?

– Подмена. Не растет она. Ни пьет, ни ест. А что из дома ход заказан, так это Марьяша позаботилась, сделала привязку.

– Неужели, совсем помочь нельзя?

– Нельзя, Аннушка. Ритуалы да обряды не игрушки. Помнить об этом надобно, если что затеваешь.

– С Тосиным братом что-то похожее случилось?

– Другое, Аннушка. Он по своей ошибке вину несёт. А за что – не скажу. Если уж болтливая Матрёша не призналась, то и я умолчу. Суждено будет, так узнаешь.

10

С Грапой, четвёртой из девчат, познакомилась Анна ближе к Рождеству.

Пожилая улыбчивая женщина, невысокая и плотная, с белоснежным тяжёлым узлом волос, чем-то напомнила первую школьную учительницу и сразу понравилась Анне.

Даже багровая клякса родимого пятна на щеке не испортила общего впечатления.

После чая да пирогов перешли поближе к печи, заговорили про разное. А когда Анна отвлеклась на чтение, приятельницы зашептались тихонечко:

– Я давеча его видела. Внешне-то не меняется. Только взгляд всё дичает сильнее.

– Не преувеличивай, Грапа. От такой жизни каким ему быть? Весь год в лесу бирюком мается.

– Каким не быть, а возвернуться всё сложнее! Уходит время-то. Ещё немного и всё!

– Тося говорила, что сейчас уже полегче ему. Избу подправил, печь сложил. Обходится как-то…

– Обходится! Разве то жизнь?

Анна не сдержалась, спросила – о ком речь. И бабки враз примолкли. Грапа повела бровями, выразительно взглянула на Оню. Та порозовела немного, попросила чуть виновато:

– Ты бы Аннушка до клуба прогулялась, может с почтой мне пришло что-нибудь. Сходи, деточка, уважь старую.

Как не хотелось Анне идти, а пришлось, делать нечего. Поднялась неохотно и вышла, оставила приятельниц с их тайнами.

Во дворе по заборчику скакала сорока. Синий хвост взблёскивал на солнце, переливался драгоценностью среди чёрно-белых перьев.

Анна загляделась на птицу. А та, словно красуясь, распушилась да запрыгала резвее, высоко поднимая лапки.

– Ты дрессированная? – удивилась Анна и поманила. – Цыпа-цыпа-цып…

Сорока взглянула с насмешкой, вспорхнув, полетела к дальним деревьям.

Вздохнув, Анна побрела следом.

Ей не давал покоя подслушанный разговор. Она была уверена, что обсуждали Тосиного брата. Разбирало любопытство – что же с ним произошло?

Задумавшись, Анна настолько погрузилась в себя, что чуть не налетела на черноглазую, яркую женщину, немного смахивающую на цыганку.

Женщина заговорила приветливо:

– Доброго денёчка, красавица. Смотрю, не нашенская ты. Не местная. Гостишь у кого?

– У бабы Они, – улыбнулась ей Анна.

– А не боишься? – прищурилась незнакомка. – У ведьмы ведь квартируешь!

Это прозвучало настолько неожиданно, что Анна остолбенела на миг. А женщина пошла по дорожке вперёд, заметая подолом пёстрого цветастого платья снег.

– Подождите! Вы решили надо мной подшутить? Баба Оня не может быть ведьмой!

Женщина, не оборачиваясь, кивнула:

– Вся их четвёрка ведьмачит. Ты уже со всеми познакомилась?

– Со всеми.

– Что ж ты смотришь, а не видишь? Каждая же знаком помечена! Матрёшка одинока, Тося дурная, не в себе, Грапа на лице знак носит. А Оня самую страшную дань заплатила – внучку на науку чёрную выменяла!

Анна слушала и не могла поверить. Что за бред! Не могут быть девчата ведьмами, просто не могут! Особенно баба Оня. Только не баба Оня! Ласковая и немного суетливая, хлопочущая возле печи и смешно покрикивающая на кику.

Или… Всё-таки могут? И та же самая кика, крутящаяся в доме, и суседко, и баенник – тому прямое подтверждение? И ведьмина бутылка, которую научила собирать бабка! Все эти травки, настои, наговоры… И нечисть, с которой так ловко расправилась их троица… Вот! Именно, что расправилась! Ведьмы не стали бы прогонять нечисть!.. Ведьмы были бы с ней заодно!

Последнюю фразу Анна невольно выкрикнула, подняла глаза на идущую впереди незнакомку и не поверила тому, что видит!

С треснувшим горшком на голове, с комом спутанных волос да в рваной одёжке совсем не походила та на давешнюю улыбчивую цыганку. Размахивая руками, ступая по снегу трёхпалыми синими от мороза ногами, быстро и уверенно углублялась в лес. Анна же, словно на привязи шла за ней, и не могла остановиться.

– Куда идём? – сами собой пришли нужные слова, и нечисть сгинула с криком, ушла в сугроб и пропала.

Анна осталась одна среди тёмных и мрачных деревьев, стоявших стеной и заслоняющих кронами небо. Даже снег здесь выглядел каким-то другим, не белым, а грязно-серым.

За деревьями чуть поодаль шевелились, двигались тени.

Мерещилось что-то большое, тяжёлое. Загорались и гасли красными огнями глаза. Трещали стволы под напором неведомой силы.

Метнувшись по сторонам, ни просвета, ни тропочки не увидела Анна.

Сверху посыпался снег. Заухало что-то пронзительно, и мир будто сжался. Надвинулась тьма, обхватила ледяными тисками, стиснула до боли. Ввинтились в тело ледяные иглы, закололи, попытались добраться до сердца.

Почти теряя сознание, услышала Анна громкое «Кра-а-а», и наваждение отступило! Отполз мрак, посветлело в глазах. Пытаясь отдышаться, разглядела Анна рядом мужчину.

Изрядно обросший, в шапке до глаз, в ватнике да валенках был он сродни лесным духам, вот только не нападал, а защищал её от них. Расставив руки, повернувшись в сторону, где скрылись меж стволов тёмные силуэты, говорил он что-то напевно. Голос шелестел палой листвой, опускался до звериного рыка, взлетал временами грозным окриком. Бесстрастно взирая на происходящее, на плече незнакомца сидел знакомый ворон.

– За шишигой увязалась? Совсем безголовая, да?

Анна, засмотревшаяся на действо, не сразу поняла, что мужчина обращается к ней.

– Вроде не дура, а заглотила наживку. Думать нужно, а не болтать в первыми встречными.

Обидно было слушать подобное, и Анна выпалила возмущенно:

– Ты тоже вроде не дурак. Ловко всех разогнал. Отчего же в лесу живешь? Почему так странно одет?

– Ещё какой дурак, – процедил мужчина. – Но лучше зови Тимофеем.

– Я Анна.

– Попала ты, Анна… Хорошо, я рядом был. Теперь придётся в моём домишке ночь пережидать.

– С чего вдруг?

– С того. Не выбраться сейчас отсюда. Сочельник наступил. Поутру к своим пойдём. Провожу тебя.

– Почему не выбраться? Что мешает? – начала заводиться Анна.

– Они. – равнодушно кивнул в сторону Тимофей.

И увидела Анна между деревьями понурые согнутые фигуры. Невыразительные. Серые. Словно вываленные в пыли да паутине. Обмотанные остатками тряпья, сильно смахивали они на мумий. Возникая словно из воздуха, медленно ступали по снегу, бесцельно брели вперёд.

– Не бойся. Сейчас не тронут. Очнутся с темнотой, вот тогда сразу учуют. От них не скроешься. Большие охотники до мяса.

– Кто это?

–Заложные. Много народу в лесах сгинуло. Кто в болоте. Кто в чаще примёрз. Кого зверьё растерзало. Это они и есть.

– А если они в Ермолаево войдут? – задохнулась Анна от ужаса.

– Не войдут. По лесу слоняться станут. Возле деревни опахано от них. Девчата дело знают.

– Они правда ведьмы?

– Кто?

– Девчата. Тося, Матрёша, баба Оня…

Тимофей фыркнул.

– Придумаешь же. Ведающие они, знаткие, мудрые. Ведьм ты ещё увидишь. Пошли уже. Времени мало.

– Почему мы не можем вернуться? Я же недалеко ушла. – опять завела Анна, торопясь за своим спасителем. – Баба Оня волноваться станет.

– Ты в разлом попала. Войти легко, выбраться сложнее. Терпи теперь.

Тимофей вышел на небольшую поляну, где под огромной сосной вросло в землю ветхое строение.

Убрал чурбак, подпирающий дверь, пригласил широким жестом:

– Прошу!

Внутри было сыро и темно. Пахло землёй, прелью, непонятной горечью. Анна моментально затряслась от холода.

– Сейчас получше станет, потерпи. – Тимофей прошёл в угол, присел перед маленькой печью, стал закладывать внутрь полешки.

– Крест носишь?

– Нет.

– Тогда вот, возьми, – он ловко перемотал бечевой два сучка, протянул Анне. – Держи при себе, не бросай.

Приблизившись к грязному окошку, выглянул наружу, прислушиваясь.

Быстро темнело. Где-то протяжно закричал филин. В ответ страшным тоскливым воем отозвались волки.

– Где твой ворон?

–Там, – показал наверх Тимофей. – Следит. Когда они подойдут, подаст сигнал.

Порывшись в углу, он вышел на середину комнатёнки, погнутым гвоздем на грязном полу прочертил кривой круг, жестом показал Анна, чтобы стала внутрь.

– Замри и не рыпайся! – прошептал едва слышно. – Чтобы не видела – молчи!

И когда ничего не понимающая Анна выполнила требование, перекрестил её для верности и снова прислушался.

На улице раскатисто грянуло:

– Кра-а-а! Кра-а-а!

И сразу же стукнуло в дверь, прогудело:

– Открой, хозяин!

– Сами войдёте, коли надобно, – буркнул Тимофей и присел на скамейку, принялся строгать ножом что-то вроде трубочки.

Последовал новый удар. Хлипкая щеколда не выдержала. Дверь задрожала и распахнулась настежь.

В проеме возникли тёмные фигуры незваных гостей.

Некто неповоротливый, грузный, с ногами-обрубками неуклюже протиснулся внутрь. Опираясь на когтистые руки-лапы, проковылял к печи. Перед ним суетились двое юрких-рогатых, подметали пол хвостами, подчирикивали возбужденно.

– Что ж к своим не ушел? – пророкотал гость.

– Поутру пойду.

– Чтой-то у тебя… Никак человечиной пахнет?

– Пахнет-пахнет, – подхватили рогатые, заметались вокруг, – человеком пахнет! Показывай скорее гостей! Знакомь!

– Нет здесь никого, – бросил Тимофей равнодушно, продолжая работу.

Снаружи залетел холодный вихрь, распался старушонками да стариками. Махонькими, премерзкими, смахивающими на крыс и ежей одновременно. Загалдели те, заверещали:

– А вот и пахнет! Не проведешь! Пахнет-пахнет. Угощения! Угощения! Хотим! Хотим!

Кто-то безликий, тонкий вошёл следом. Согнувшись, пополз ужом по полу, беспрестанно нюхая воздух да смачно облизываясь.

Анна застыла в кругу, а нечисть кружила совсем рядом с границей, принюхивалась, лопотала, требовала. Чудовищные рыла, которые раньше встречала она лишь на картинках в книгах и журналах, мелькали сейчас на расстоянии вытянутой руки. Зловоние и смрад стояли такие, что, казалось, от них уплотнился воздух в домишке.

Анна не знала молитв, никогда не учила их специально.

– От сердца проси. – так всегда говорила ей бабушка. – Слова не так важны, как вера да сила желания!

И прижимая к груди импровизированный крест, она зашептала про себя, горячо, отчаянно прося:

– Спаси, Господи. Защити. Охрани от нечистых. Помоги нам выстоять, помоги продержаться до утра!

Откуда появилась ведьма, Анна не поняла. Кривая горбатая бабка на четвереньках подошла к кругу, зашевелила загнутым носом и взглянула прямо на Анну. На остром подбородке курчавились волоски, набухала багровым огромная рыхлая бородавка. Злые голодные глаза со звериной щелью зрачка гипнотизировали, требовали:

– Выйди их круга! Выйди к нам!

Протянув руки, царапнула ведьма воздух, забарабанила кулаками по преграде, поскакала вдоль, визжа и бормоча. И остальные припустили следом, подхватили за ней:

– Выйди-выйди-выйди!

От вони, от спёртого воздуха, от чудовищных гостей Тимофеевых поплыло у Анны перед глазами, неловко осела она в кругу, оперлась рукой возле самой границы. Ведьма с жадностью кинулась туда, заводила носом, осклабилась в предвкушении. Но тут раздалась тихая мелодия. Слабая и робкая поначалу, разлилась она капелью, заструилась уверенным потоком. Была в ней такая сила, что замерли собравшиеся нечистые. А после, не владея собой, пустились в пляс!

Не переставая, играл Тимофей на сделанной дудочке, а незваные гости топали, приседали, крутили коленца да пируэты. Всё быстрее звучала мелодия, всё неистовее хороводилась нечисть… А когда вспыхнул да разлился за окном свет – охнула, застонала и с воем вылетела прочь огромным чёрным роем, затерялась где-то в лесу.

– Звезда родилась! – Тимофей потянул Анну из круга. – Пошли посмотрим.

Над высокими кронами в центре тёмной небесной чаши взблёскивала и переливалась маленькая яркая точка. Несла тепло и ясный мягкий свет. Анна смотрела на неё, и страхи от пережитого уходили куда-то, уступая место тихой светлой радости.

– С Рождеством! – улыбнулся ей Тимофей. – Теперь можно и к своим.

11

Когда вышли из леса, Тимофей достал повязку. Стал прилаживать её на лицо.

– Для чего это? – удивилась Анна. Не сразу поняла, что левый глаз его внезапно изменился, заплыл чернотой. Лишь по центру оставалась, белела крошечная точечка зрачка.

– Насмотрелась? – спросил Тимофей. – Могу закрывать?

– Что случилось? Почему он… такой?

– Ничего. Просто этим глазом я в разлом смотрю, откуда идём. Чтобы в курсе всех новостей быть, – попытался отшутится мужчина, но вышло невесело.

– У тебя же были обычные глаза. Совершенно нормальные!

– Ко мне неприменимо слово нормальный… – Тимофей шёл быстро, Анна еле поспевала следом.

– Почему? Объясни, пожалуйста!

Он ничего не ответил, молча показал рукой вперёд. Там, среди оседающего снежной пыльцой тумана, проявились очертания далеких домишек, загорелись огоньки окошек. То вернулся знакомый мир.

На окраине деревни к ним кинулись девчата. Матрёша и Грапа затормошили Анну, распричитались-раскричались:

– Нашлась! Нашлась!! Здорова? Жива?!

– Вот раскудахтались, наседки. Неужели, сами не видите? – с плохо скрываемым облегчением ворчала Тося.

– А баба Оня где?

– Дома она… По воде смотрела, пыталась тебя найти. Да только вода точно не показала. Рябью да мутью взялась. Оня и смекнула, что занесло тебя на ту сторону. Теперь вот казнит себя, виноватит. Собирается зарок давать, чтобы тебя вызволить.

– Что вы сразу не сказали! – рассердился Тимофей. – Она ж навсегда замолчать может!

Он свистнул и когда подлетел ворон, что-то тихо ему прошептал. Птица согласно каркнула, с шумом унеслась к деревне.

– Это правильно! – обрадовались девчата. – Пусть Оне весточку донесёт. Авось успеет до её зарока.

– Что за зарок? – задыхаясь от быстрой ходьбы, поинтересовалась Анна.

– Он вроде обещания. Когда просят помощи в чём-то, а в ответ обязуются оплатить. Не деньгами только – делом. Нарушать такое нельзя.

В домике было тихо и как-то безжизненно.

– Баба Оня! – позвала Анна от порожка. – Я вернулась! Я дома!

Бабка тенью выступила из комнатки. Шла медленно, тяжело опираясь на согнутую палку. За короткое время она заметно сгорбилась и осунулась.

Анна подбежала и обняла, прижала к груди крепко-крепко.

Так они и стояли, пока кика не завертелась рядом, не принялась их щипать.

– Прости меня, деточка! Совсем ума лишилась. Обрекла тебя на испытание такое.

– Забудьте! – отмахнулась Анна. – Я сама думать должна. Я так соскучилась!

– Никуда не отпущу теперь. При мне всё время будешь!

Бабка внимательно осмотрела Анну. Огладила по плечам и спине, стряхнула с волос невидимые пылинки, пошептала что-то.

– Ты поспи теперь. А мы с кикуней готовить станем. Позовем в гости девчат, порадуемся твоему возвращению.

– Тогда и Тимофея зовите.

– Да не пойдёт он. Бирюк бирюком!

– Он меня спас! Без него точно бы пропала. Там заложные ходили! И ещё – всякие-другие! Я про таких даже не слышала никогда.

– Ох, деточка… – горестно всхлипнула бабка. – Привалило тебе испытание.

– Если Тимофей не пойдёт, я его силой приведу! Вот посмотрите!

– Неужто, глянулся тебе Тёмка? – охнула баба Оня.

Анна и сама не знала ответа. Только при мысли о мрачном Тосином брате делалось ей тепло и спокойно. Словно сердце подсказывало – не чужой это человек, свой, родной и желанный!

– Он меня спас! Да и жалко его.

– Это правильно. Хороший он. У них с Тоськой прабабка ведовкой была! Много могла, много умела. Вот она-то Тоське силу передала, только наказала непременно поделиться с Тёмкой, как время придёт. А Тоська зажала. Пожадничала. Ну, и пошло после того.

– Что пошло?

– Расплата. Сказано ей было в разлом уйти за то, что ослушалась. Будто Пелагея, прабабка, сама явилась и велела так сделать. Тоська тогда сильно испугалась, думать стала, как вывернуться. Вот Тимофей вместо неё и ушёл. Вроде как заменой. Думаешь, почему она такая? Вина давит.

– Это… навсегда?

– Кто ж знает, деточка.

– Но вы же должны знать! Вы же столько всего умеете! Может, есть средство ему помочь?

–Тоська чего только не перепробовала. Я, грешным делом, думаю иногда, что он сам не хочет вертаться. Свыкся. Ничего уже от жизни не ждёт, пропащим себя считает.

– Да как так-то! У него сестра есть! И вы все!

Баба Оня вздохнула:

– Вот же как раздухарилась! Ты отдыхать-то собираешься? Или давай я тебя накормлю сперва?

Чуть позже, уплетая кружевные блины, щедро сдобренные маслом да вареньем, Анна вернулась к разговору.

– Баб Онь, мы должны ему помочь! Ну подумайте ещё, может, есть для этого средство?

– Корни ему нужны. Семья! Не только сестра – жена нужна. Чтобы любила таким, каков есть, да поддерживала во всём, шла по жизни рядышком. Помогала в нелёгком деле.

– Это каком деле?

– Он же теперь вроде как смотрит за лесом. Не лесовик, конечно. Но с лесом сроднился. Порядок поддерживает, еще кое-что… Так навсегда останется. Нет ему из Ермолаево дороги, понимаешь?

– Прямо как в сказке… – пробормотала Анна. Хотела добавить, что так не бывает, да вовремя прикусила язык. Ещё как бывает, ей ли не знать.

– Деточка, – встревожилась баба Оня, – вижу, как загорелись глаза! Предупредить хочу – не шутки то. Негоже играть судьбой другого человека. Тебе сейчас интересно всё, но попривыкнешь быстро. Уйдёт тёмное время вслед за праздниками. Вернёшься в город да позабудешь про деревеньку нашу. Про Тимофея позабудешь. Не дари напрасную надежду. Не тревожь человека.

– А если не уеду? Если останусь здесь?

– Не зарекайся. Молодая ты. Умница, раскрасавица, наскучит быстро подобная жизнь.

– Не наскучит! Родное тут всё мне отчего-то. И вы, баба Оня родная! Как я теперь без вас?

Бабка растрогалась, забормотала что-то, а потом обняла Анну и покачала легонечко, совсем как бабушка когда-то.

Посиделки с девчатами прошли весело. Матрёша затеяла игру в фанты. Бабе Оне пришлось петь, Анне выпало всех рассмешить, Матрёше, наоборот, напугать. Тося поначалу кривилась презрительно – что за детский сад, но незаметно втянулась и даже выполнила условие своего фанта, пропрыгала козочкой через комнату. Грапа же и вовсе показала чудеса – вынимала из воздуха различные предметы, а Анне даже вручила цветущую веточку тимьяна. Сразу запахло летним полднем, разогретыми под солнцем луговыми травами. Анна пораженно рассматривала подарок, растирала между пальцев листочки, принюхивалась к терпкому запаху, всё не могла поверить, что веточка настоящая.

– Это иллюзия? Или нет? Неужели настоящий тимьян? Как вы это делаете? – восхитилась она.

Грапа, довольная произведённым эффектом, смеялась, отговаривалась тайнами профессии.

Потом девчата пели. Весёлые частушки сменились протяжными напевами, и к концу посиделок всем взгрустнулось.

Анна и вовсе прослезилась немного. То ли от нахлынувших чувств, то ли от того, что Тимофей не пришёл.

Он передал с Тосей подарок – маленький мешочек, расшитый странным узором и перевязанный красной тесьмой.

Под хрусткой тканькой перекатывались кусочки чего-то твёрдого. Когда Анна собралась посмотреть, что там, Тося остановила:

– Не заглядывай, не надо. Просто храни. Оберег это.

– От чего?

– От всего. Ты ж мастерица в переделки попадать.

– А почему сам не отдал?

Тося скривилась, взглянула выразительно:

– Не трогай брата, поняла? Он избегает людей. После Крещения уйдёт к себе. Опять на год пропадёт. Даже не думай, Анна! Не понимаешь, во что ввязываешься.

Задохнувшись от обиды, Анна выскочила в сени.

Ещё чего! Будет она мне указывать, о чем думать, о чем нет! – забормотала, пытаясь отыскать на вешалке свою одёжку. И когда уже сдёрнула с крючка курточку, кто-то крепко обхватил её за ногу и удержал.

Кика прихватила цепко, не скрывалась больше, смотрела снизу на Анну пристально, не отрываясь.

Глаза на бледном лице были чудные, страшные – словно серый песок.

– Не ходи. Оставь. – прошелестел в голове бесцветный голос. – Не делай того, о чём пожалеешь.

И Анна невольно послушалась её, повесила курточку на место.

– Вот и правильно, девочка! – одобрила Грапа, наблюдая от дверей за развернувшейся сценкой. – Не лотоши, сейчас не время.

– Что у вас на щеке? – неожиданно вырвался у Анны вопрос, и она мысленно обругала себя за бестактность.

–Жареницына метка. Я девчонкой любила возле печки играть. Вот она и озлилась за это, шлёпнула легонечко.

– Мне бы подышать…

– Одну не отпущу. Оня! – крикнула в глубину комнаты Грапа. – Где бусы? Мы пройтись хотим.

Баба Оня засуетилась и вручила Анне длинную связку ярких красных бусин.

– Возьми, деточка. Носи теперь с собой.

– Мне их что, на шею надеть?!

– Зачем на шею? В кармане держи. Так сподручнее будет, – посоветовала Грапа.

– Для чего они? Тоже оберег?

– Чтобы святочницы не заколупали. Уж очень они до украшательства охочи. Тем и откупиться можно.

Медленно побрели Анна с Грапой по деревне.

Опять принялся снег, разыгрался ветер, всё норовил растрепать волосы Анне, засыпать крупкой глаза.

Мимо проскользнула изломанная тень – то ли ветка, то ли сучок на ножках. Покосившись на Анну с Грапой, тут же сгинула в густой пелене. Безликие словно призраки существа крутились рядом, ловили на лету снежинки, кувыркались среди них, носились друг с дружкой на перегонки. Зашевелилась у забора темнота, обернулась нахохленной птицей. Завидев женщин, потянулась к ним крыльями, захохотала, защёлкала острым клювом.

На дальней крыше завизжали в ответ, заверещали неразборчивое вертлявые козлоноги. Сцепившись хвостами, прыгнули вниз, утонули в сугробе, затихли.

– Вишь, сколько этаких крутится? Мелкота, а вреда принести может много. Но тебя они тронуть не решатся. Ты теперь вроде как своя.

– Что это значит? – не поняла Анна.

– Кто на той стороне побывал и вернулся, того они сразу чуют. И не трогают.

– Почему?

– Таков обычай.

– Не понимаю. Не могу понять!

–Ты, Анна, совсем не простая. Думаешь, отчего Марьяша сюда тебя зазвала да девчата враз приняли? Оне ты вообще по сердцу пришлась, за внучку тебя считает. Есть в тебе скрытая сила. Видишь то, что не каждому покажется, принимаешь всё спокойно. Точно сила есть!

Анна попыталась возразить, но Грапа не дала, продолжила:

– Знать, из детства всё тянется. Оня-то со мной поделилась про бабушку твою. Потому говорю сейчас – ты должна найти и забрать стригушку. Должна! Сложится тогда картина, откроется то, что предначертано.

– Тимофей мне оберег передал. Только зачем?

– Что сразу скуксилась? Заботу о тебе проявил. На свой лад, конечно, но как может. Нарвёшься, ежели, на кого страшного – пригодится его оберег. Нечисть нечисти рознь.

За разговором забрели далеко, туда, где возле крайнего двора, в глубине за деревьями слышалось жалостное пение. Неразборчивое, заунывное, надрывающее душу.

– Никак святочницы заявились… – выдохнула Грапа.

– Кто это?

– А вот сейчас покажу, – она осторожно двинулась к старому сарайчику, поманив за собой Анну. – Бусы приготовь. Как скажу – разорви да бросай вперёд. Поняла?

Анна кивнула. Её внезапно охватил охотничий азарт – до дрожи, до трепета захотелось взглянуть на тех, кто пел в развалюшке.

Скрипнув дверью, они заглянули внутрь. Пение стихло, и сразу завозилось, зашлёпало что-то в темноте, кинулось под ноги.

Грапа хлопнула в ладоши, вызывая к жизни крохотный огонёчек. И Анна различить рядом с собой худую да мохнатую фигурку, невысокую и такую безобразную, что хотелось зажмурилась. Лишь когда та сунулась ближе и мазнула когтем по щеке, Анна опомнилась, рванула снизку красных бусин. Посыпались камешки, застучали по доскам, а из углов показались ещё две страшилы, завертелись, начали с жадностью хватать добычу, даже задрались меж собой за неё.

Грапа быстро отступила, потянув Анну за собой.

– Что ж ты зевнула? – упрекнула уже после, на улице. – Я думала, мне придётся свои отдавать.

– От неожиданности! Уж очень страшная эта святочница!

– Щёку-то протри снежком. Теперь долго заживать будет, видала, какие когти?..

Вернулась с прогулки Анна задумчивая. Гостьи разошлись, а баба Оня всё ждала её, дремала за вязаньем.

Встрепенувшись, как водится разулыбалась да расспрашивать принялась, как погуляли.

Анна рассказала про святочниц, показала и царапину.

– Сейчас её специальной мазью промажу. Пощиплет маленько, зато быстро заживёт.

– Я про святочниц только у вас узнала. Раньше не читала, не слышала. Откуда они берутся?

– А я за чайком расскажу. Садись, деточка, а я похлопочу.

Баба Оня засуетилась, приложила к щеке Анны пахучую мазь, прикрыла поверху чистой тряпицей.

– Помнишь дом пустой, где букарицу гоняли? Там их видали раньше. Любят святочницы заброшенные строения. Мою баньку не трогают, баенник их гоняет. А у Матрёши в старом сарайчике раз прятались. Давненько уже. Она девчоночкой была да с подружками гадать наладилась. Разрядились они, как на праздник, разукрасились. Ну и сунулись, не благословясь, в темноту. А их раз – обхватило что-то косматыми руками и не пускает. Они визжать да вырываться принялись, у одной бусы осыпались, у другой браслетик слетел… Тем и спаслись.

Баба Оня разлила чай. Разломала румяный маковый бублик, щедро намазала маслом, придвинула ближе к Анне:

– Ешь, Аннушка. Для тебя пекла.

И когда Анна откусила большой кусок, продолжила:

– Семёна-то помнишь?

– Угу.

– У него брат был старший. Мирон. На ту сторону ушёл. За любовью своей.

– Как так?

– А вот расскажу.

Молодой он был. Только неудалый. Неловкий, нескладный, большерукий да большеногий. Смеялись над ним девки, не принимали всерьёз. Вот его и надоумил кто-то святочнице подарок сделать – одёжку какую или бусики яркие. За то ему в любви подфартить должно было. Отнёс он к старому овину подарочек – платок красивый, цветастый. И с поклоном оставил.

И, знаешь, такое приключилось! Нашлась ему невестушка. Да не из простых – святочница к нему прикипела! И он её пожалел. Принял. Так и стали жить. Говорят, что постепенно шерсть с неё слезла, а новая больше не выросла.

– А когти?

– Ну, когти-то состричь можно, – засмеялась бабка. – Признаться, не ведаю я насчет когтей, Аннушка. Знаю, что выправилась нечистая, очеловечилась вроде. Говорить чуток научилась, хозяйство пыталась вести. Только деревенские её не приняли, травить начали. Мирон тогда собрал на тележку нехитрое добро и увёз свою зазнобушку в лес.

Вот как в жизни-то складывается! Семён уже восьмой десяток разменял. А Мирон как был молодой – таким до сей поры и бегает. Они иногда встречаются. В лесу, по особым дням. Мирон брату то грибочки, то дичь подкидывает. А Семён им конфеты таскает, одёжку. И обязательно каждый раз то брошечку, то бусики новые. Простые, копеечные, но та, для которой предназначены, им пуще любой драгоценности радуется.

– А где они живут?

– Просто так до них не добраться. Да ты уж и сама поняла.

– А… ваша внучка? Она тоже на той стороне теперь?

Баба Оня сжалась, словно закаменев. И попросила тихо:

– Не спрашивай, не скажу. Так сложилось. Так надо было.

12

Тимофей сторонился Анны. Всячески избегал. А её, напротив, тянуло к нему. Хотелось быть рядом. Хотелось смотреть, как поправляет он рукой непослушные волосы, как светлее лицо да смягчается взгляд от редкой его улыбки.

Анна и к Тосе зачастила, и на улице его поджидала, да только зря.

Наконец, Тося не выдержала – погнала её из дома, раскричалась.

– Что ты ходишь всё? Что тревожишь попусту, что лезешь? Блажь в голову втемяшила и таскаешься сюда! Тёмка и так из-за тебя мается, совсем смурной стал.

– Поговорить с ним хочу!

– Не о чем вам разговаривать, липучка! – отрезала Тося и захлопнула с грохотом дверь.

Сдерживая злые слёзы, Анна пнула ступеньки крыльца, скатилась вниз, едва не упав. Хотела бросить здесь же подаренный мешочек с оберегом, да передумала – какая-никакая, а память.

Ворон следил за ней с забора, водил головой по сторонам, словно тоже упрекал – зря ты сюда пришла. Зря.

Анна бросила в него снежком, выскочила за калитку и понеслась прочь. А запнувшись, села прямо на снег, подняла голову да замерла, невольно заглядевшись на звёзды.

Горошинами разбросаны были они среди черноты. Далёкие и холодные, ярко мерцали на морозе, скрывали ото всех свои тайны. И, может быть, прямо сейчас кто-то в непостижимой дали тоже смотрел на небо, прикидывал – что кроется там, среди россыпи золотистых точек.

Одна звезда задрожала и медленно покатилась вниз, прочертила к земле сияющую дорожку. Взблеснув напоследок, исчезла за дальним лесом.

–Летавица полетела, – проскрипел позади старческий голос.

Обернувшись, увидела Анна высокую худую фигуру. Из-под тулупчика торчали заплатанные валенки. Мохнатая шаль, спускалась на лоб, оставляя открытыми крошечные цепкие глаза да морщинистые щеки, поросшие редкими волосками. Побуревший от мороза нос сплющенной картофелиной лепился к лицу.

– Что сидишь-то? Приморозишься.

– И пусть…

– Загадки любишь? Три матери, дорогие сердцу каждого. Кто они?

Анна непонимающе вытаращилась на фигуру. Та же забегала вокруг, захрипела довольно, замахала руками:

– Неужели не знаешь? Вправду не знаешь? Вот свезло! Еда сама в руки лезет!

Анна попыталась встать, но занемело тело, закололо иголочками руки да ноги.

– Ну? Не знаешь? Признаёшь это?

Три матери… Что-то знакомое было в этой загадке. Три матери… Она слышала её когда-то давно. В детстве… Кто же это может быть? Кто??

И тут её словно кольнуло – ответ пришёл в голову внезапно, сам собой.

– Родная мать, земля-матушка да Богородица Пресвятая! – выпалила Анна одним махом. И фигура застонала разочарованно, затопала ногами, взрыхляя снег.

– Везучая ты, Анна! Справный оберег от Тимофея перепал. Цени его! А за правильный ответ прими совет – определиться тебе пора!

– Не понимаю…

– Потерянная ты. Определишься – жизнь обустроишь, счастье не упустишь.

– Что значит потерянная?

– Не своей жизнью живёшь, девка. Себя не знаешь.

– И что же делать?

– Определись!

– Это как?

– Вот дурна! Реши, где тебе лучше, поменяй жизню-то! Смекаешь? То-то! А за падающими звёздами больше не подглядывай, иначе летавица на хвост упадёт!

Фигура крутанулась, показала рукой вверх.

Анна невольно взглянула на небо. Фигура же, опустившись на четвереньки, споро затрусила в сторону леса. Перед тем, как скрыться в темноте, приостановилась, обернулась назад да провыла громко:

– Определи-и-ись…

Впечатлённая увиденным, поспешила Анна домой. Сердце трепыхалось где-то в горле, стучало неистово. Опять нарвалась она на какую-то нечисть! Вот же везёт так везёт!

Баба Оня, выслушав рассказ, перекрестилась:

– Похоже, ты святке повстречала. Любит он отираться среди людей.

–Святке?.. Я подумала сначала, что это старуха, правда потом засомневалась… Так и не поняла – кто это был.

–Святке вроде как бесполый. Каждому по-своему мнится. Святочный дух это. Бес по-простому. Отгадала ты его загадку, молодец!

– Откуда вы знаете?

– Не сидела бы ты сейчас здесь… Ох, Аннушка, притягиваешь ты к себе соседей наших особенных! Словно магнит.

– Он про летавицу говорил…

– И она прилетала?! Летавица больше по мужской части-то, но кровушку испить у всех любит. Кровушка на вкус одинакова.

Анна покачала головой, и бабка успокоилась, захлопотала, собирая ужин.

И только за чаем, выдержав время, поведала Анне очередную байку.

– Было у нас в Ермолаево дело. Бабка моя сказывала. Нашел её сосед в снегу девку. В поле блукала, в мороз да метель. Привёз к себе, обогрел, накормил. Она и ожила – красивая, волос долгий, золотой. Глазищи синие, яркие. Запал он на такую красу, а девка и не против. Стали вместе жить. Невенчанными. Девка та с изъяном оказалась – говорить не могла, жестами объяснялась. Но работящая, порядок в дому держала.

Хорошо зажили, ладно. Только вскорости стали в деревне люди хворать – слабеть, бледнеть да чахнуть. Проснулся как-то сосед ночью, а девки нет. Он к окну и приметил, как его ненаглядная со двора взлетела! И понеслась по небу! Смекнул тогда, что нечисто тут да поутру к бабке знающей наведался. Та ему и растолковала, что он летавицу пригрел.

Изведи её – так сказала. Иначе и тебя, и всю деревню погубит. И научила, чтобы от летавицы избавиться, обувку её следует сжечь.

– И сжёг?

– Сжёг. Обувка та из огня выпрыгнуть норовила, ему пришлось палкой её назад заталкивать! Девка же, в доме запертая, билась да зверем выла. А как сгорела обувка – так и она сгинула. Только пепла горсточка на полу осталась.

– Мне этот святке определиться велел, – задумчиво проговорила Анна.

– Надо же, присоветовал! Редко так делает. Значит и правда ты на распутье сейчас. Пришло время выбирать как дальше жить станешь.

– Я бы у вас осталась! Всё время об этом думаю. Перейду на дистанционку, продам квартиру, домик куплю.

– Зачем продавать? – всполошилась бабка. – Живи у меня, ты мне родная стала, деточка! Но сначала подумай хорошенько, определись! Чтобы жалеть потом не пришлось.

На Васильев вечер заглянула Марьяша. Узнать, когда Анна обратно собирается.

– Сама я четырнадцатого планирую. Ты со мной?

– Наверное… Да, с тобой! – через силу проговорила Анна.

Только теперь полностью осознала она, что закончились её сказочные каникулы и пришла пора возвращаться назад.

Напоследок в тайне ото всех решилась Анна погадать. Поделилась своим желанием лишь с кикой. Та выслушала да вручила корзинку, собрала туда немудрящее угощение. И шапку положила красную. Всё для баенника, не мешал чтобы.

После, в ночи провела Анну до баньки. Сама не вошла, только дверь приоткрыла, жестом велела заходить.

Внутри всё было приготовлено для гаданья. Кто расстарался – неизвестно. Только и зеркала стояли на лавке, и свечи помещались по краям, горели ровным жёлтым пламенем.

Опустилась Анна на колени, подпёрла голову рукой, стала смотреть в зеркальный коридор.

Но не довелось ей увидеть жениха. Смазалась постепенно картинка, возникло в глубине что-то тёмное, бесформенное. Поднялось огромным валом, потянулось отростками-щупальцами. Засмотрелась Анна да словно застыла – не смогла отвести взгляд. Повлекло её внутрь, качнуло вплотную к стеклу. Зыбкое оно теперь стало, опасное, вроде трясины! Чувствовала Анна, понимала, что бежать надо, да только ни шевельнуться, ни крикнуть не могла.

В самый страшный миг стукнул с силой в стекло, закаркал на улице ворон.

Гаркнуло позади в ответ, отшатнуло Анну от зеркала. Треснуло стекло, погасли свечи. Сошло на нет наваждение, даже солью бросать не пришлось.

Выбралась Анна на мороз. Подышала часто, прояснила голову студёным воздухом.

Долго стояла ещё во дворе, звёзды рассматривала, вспоминала пережитое, строила планы…

Недолог на земле век тёмного времени.

Уйдёт оно, отступит после водокреста.

Сгинут, попрячутся до поры неведомые силы.

Повернёт колесо года на весну.

Оживёт природа. Прорастёт трава. Рассыпятся по полям нежные цветы. Завьются кудрявые листочки берёз.

И она вернётся, непременно вернётся в Ермолаево!

Обнимет бабу Оню, навестит девчат, окунётся в новые невероятные приключения и обязательно разыщет в лесу Тимофея, чтобы сказать, наконец, те слова, что рвутся сейчас из души!

История 2. Зелёные святки

1

Весна обрушилась на город неожиданно. Затяжные майские заморозки за одну лишь ночь сменились теплом.

Расстроенная Анна изменений не замечала – знакомые из Ермолаево вторую неделю не выходили на связь. И Марьяша не появилась у них в офисе со своими пирогами. И это был тревожный знак.

Анна планировала вернуться в деревню к июлю, перед Купалой. Но теперь решила отправиться пораньше.

Перед отъездом она заглянула к родителям, чтобы предупредить о том, что уезжает.

Чуть помедлив перед дверью квартиры, Анна вдохнула поглубже и решительно нажала зелёную кнопочку звонка.

Под заливистую трель на пороге возникла мать – подтянутая, умело подкрашенная, с неизменной сигаретой в тонких длинных пальцах.

– Мам, ты как всегда неотразима! – пробормотала Анна, клюнув душистую нежную щеку. – Я заехала попрощаться. Завтра с утра отбываю. Обустроюсь – приглашу вас в гости.

Мать посмотрела с ужасом:

– Что значит завтра с утра? Ты же хотела летом. А работа?

– Сегодня был последний день. – Анна чуть виновато улыбнулась. – Я теперь вольная птица. Я и квартирантов уже подыскала. И не начинай снова, мам!

– Я так надеялась, что эта блажь пройдёт! Ты точно не в себе, дочь! Как можно бросить такую работу?

– Ну какую – такую-то?

– Денежную! Непыльную! В прекрасном коллективе!

– Мам. Коллектив самый обычный, никому ни до кого давно нет дела.

– Но Анна! У вас там полно холостых мужчин! Шеф симпатизировал тебе. Ты могла бы составить прекрасную партию, выйти замуж!

– Опять ты за своё! Не собираюсь я замуж… – Анна покраснела и добавила потише, – пока не собираюсь.

– Пока? У тебя кто-то появился? – с надеждой спросила мать.

– Нет. Просто нравится один человек. И всё.

– Кто он?

– Обычный мужчина. Из Ермолаево, кстати.

Мать застонала:

– Когда я узнала, что ты отправилась на Новый год в какую-то глушь – не поверила сначала. Не может человек в здравом уме выкинуть подобное коленце. Тебя явно кто-то сглазил! Кому ты перешла дорогу? С кем поругалась? Вспомни, дочь!

– Перестань, мама. Я с детства люблю деревню. Ты прекрасно об этом осведомлена. Пришло время изменить жизнь.

– Выйдя замуж за деревенщину? И это моя дочь! Не могу, просто не могу поверить! Уволиться. Сдать квартиру. Найти сомнительную подработку в сети. И всё для того, чтобы добровольно запихнуть себя в глухомань! А если там не будет связи? Как ты сможешь зарабатывать? На что будешь жить?

– Мам, ну что ты раскричалась! Связь будет. А если нет – девчата наколдуют, – Анна вспомнила приятельниц бабы Они и улыбнулась.

– Наколдуют! Какое… варварство!

– Почему варварство? Тебе же нравятся мистические картины отца. Ты всегда с таким восторгом отзываешься о них. И мам… Я давно хотела спросить… ты веришь в то, что там нарисовано? Веришь в… нечисть?

Мать замерла, пряча глаза. Ободрённая её молчанием, Анна продолжила:

– Там, в Ермолаево, я много кого повидала. Узнала удивительные вещи. Неведомые силы существуют. Они среди нас, мама! Это так необычно! Так интересно! Я не могу, не хочу жить как прежде, понимаешь? Меня тянет туда. Я знаю, чувствую – там моё место!

Мать без сил опустилась на стул. Сгорбилась, словно из неё выпустили воздух.

– Твоя бабка говорила, что так будет. Твердила про силу, которую должна тебе передать. Я не поверила тогда, но на всякий случай приняла меры, не позволила вам больше общаться. Я так хотела, чтобы ты выросла нормальной, дочь! Без этих игрищ в ведьм и колдовство.

Анна уже и сама подозревала что-то подобное, поэтому не стала спорить, ни укорять мать.

– Почему вы внезапно продали бабушкин дом? Столько лет ничего не предпринимали, и вдруг решились?

– Мне приснился сон. Под праздники, когда ты была в своём Ермолаево. Приснилась свекровь. Она сказала, что в доме хранится какая-то вещь. Для тебя. И ты обязательно должна её получить! После этого я не выдержала, уговорила отца избавиться от дома.

– Но как вам удалось так быстро это провернуть?

– Его купили соседи, они давно хотели расшириться.

– И вы ничего, совсем ничего оттуда не взяли? Ты даже не попыталась поискать эту вещь? Скрыла всё от меня!

Мать покачала головой, взглянула умоляюще:

– Я просто пыталась тебя защитить!

– От чего, мама? От чего?

– Не надо тебе уезжать, дочь! Может, ещё передумаешь? Останешься? На Троицу поедем на дачу. Отец нажарит шашлыков. Посидим. Поговорим по душам.

– Нет, мама. Я уже всё решила и не стану ничего менять.

…

В автобусе Анну укачало.

Вокруг гомонили пассажиры. Водитель с кем-то пересмеивался в закутке кабинки.

Было душно. Спёртый воздух салона пропитался бензином и табаком.

– Скоро ли поворот? – повернулась Анна к сидящей рядом бабке. – Мне в Ермолаево.:

– Зря ты туда наладилась. – буркнула та в ответ. – В недобрый час.

Анна хотела возразить, но автобус круто вильнул в сторону, и она лишь крепче сжала зубы да задышала часто.

Когда же наконец доехали до развилки – без сил вывалилась наружу и долго стояла с закрытыми глазами, пытаясь унять дурноту.

А стало получше – неспешно пошла по дорожке, подмечая случившиеся перемены.

Близилась Троица. В ожидании зачарованного времени расцвела земля, разукрасилась, словно невеста.

Нежные головки цветов поднимались всюду из травы. Пряный сладкий дух волнами гулял по полю, кружил голову, перехватывал дыхание.

Анна не удержалась – сорвала невесомый стебелёк, залюбовалась скромным васильком. После наклонилась ещё за одним цветком, вроде шалфея. Собрала нежных ромашек, голубую вероничку. Легонько встряхнула душистый букет, освобождая от зазевавшихся насекомых. И пропустила неприметную бабочку, что скользнула в траву да поднялась оттуда ветхой старушонкой. Черна была лицом старая – до того загорела. А глаза разноцветными камешками светились. Один – зелёным, другой голубым.

Выкатилась она на тропинку, перегородила Анне дорогу.

– Что полднем хошь? Цветы обрывашь? – прошамкала сердито.

– Для всех дорога, потому и хожу! – не растерялась Анна. – И цветы для всех.

– Ой ли? – прищурилась старая. – Ну иди, коли так.

И когда Анна пошла, принялась сгребать из воздуха серые ватные хлопья, бросать ей вслед, приговаривая:

– Иди-бреди, в мгу попади… Иди-бреди, в мгу попади… Вдохнёшь – забудешь кто ты есть.

Разрослись хлопья, расправились, покрыли всё вокруг пеленой.

Только что мягко светило приветливое солнце и вдруг пропало, потерялось в серой мгле.

Вдохнула Анна прохладную влагу и запнулась. Все мысли, все волнения исчезли враз, словно проник и в голову туман, ничего знакомого не оставил.

– Где я? Куда иду? Зачем? – в смятении заозиралась Анна по сторонам, уронила на землю ненужные теперь цветы.

На самые простые вопросы не было сейчас у Анны ответов. Позабыла она даже своё имя!

Туман наседал. Лип к лицу. Обволакивал. Растекался клейкой массой, словно хотел поглотить.

Не сдержалась Анна, закричала громко:

– Помогите! Кто-нибудь! Помогите!

Взбаламутив холодную влагу, пронеслось совсем рядом что-то юркое. Чудом не наткнулось на Анну, только мазнуло крылом. Зачирикало, защебетало – позвало за собой.

Раздвигая руками застоявшийся воздух, тщетно вглядываясь вперёд, двинулась Анна на голос.

Внезапно туман вытолкнул её к неприветливому старому дому у лесной окраины. Заросла к крыльцу тропка, прогнили деревянные ступени, потемнели от грязи тусклые оконца.

Странное крылатое существо, смахивающее на летучую мышь, сидело на шатких перилах и, когда Анна приблизилась, спрыгнуло, протиснулось в щель под дверью.

Анна не успела постучать, как дверь отворилась.

В проёме возникла хозяйка. В тёмном платье да чёрном платке, с длинной седой косой в пол, смахивала она на колдунью из сказок.

Сузив глаза, осмотрела гостью, пригласила жестом – проходи.

Анна робко ступила в помещение, присела на табурет у стены.

Хозяйка же отошла к столу, повернулась спиной, загремела чем-то.

– Я…потерялась… – тихо шепнула Анна.

– Куда шла?

– Не знаю…

– Не знаешь? – обернулась хозяйка.

– Не помню. В голове пустота, – всхлипнула Анна, едва удерживая слёзы.

– Кто тебя ждёт, тоже не помнишь?

– Не-е-е-т…

Хозяйка подошла, подала стакан. В мутном желтоватом растворе плавали сморщенные багровые ягоды.

– Выпей вот.

– Что это? – Анна понюхала напиток, скривилась от противного запаха.

– Настой. Успокоишься. Приснёшь. Пей, не смоневайся!

– Зачем мне спать?

– Пей уже! – настойчиво повторила хозяйка, и оглядев Анну, пробормотала почти неслышно. – Худовата птичка. Ну, хоть что-то.

Анне совсем не хотелось пить, но она послушалась, поднесла ко рту стакан. А услышав последние слова, подняла голову и перехватила жадный нетерпеливый взгляд.

– Что вы сейчас сказали?.. – начала было и осеклась, увидела в глазах хозяйки своё перевёрнутое отражение!

Застучали по полу коготки, то полезли из углов странные твари, собрались вокруг девушки. Сморщенные голые их тельца лоснились, волочащиеся по полу крылья походили на старое тряпьё.

Хозяйка ощерилась, приказала погрубевшим враз голосом:

– Пей!!!

Анна взглянула на неё снова и словно провалилась в глубокую чёрную воронку. Подняла безвольно стакан, приоткрыла губы, вот только не успела отхлебнуть ни капельки в кармашке джинсов шевельнулось что-то, забилось, задёргалось изо всех сил. Взвизгнув, вытащила Анна непонятный мешочек да отшвырнула от себя.

Из надорванного уголка посыпалась труха, кусочки то ли дерева, то ли коры.

– Мозжуха!.. Убери! Прочь поди! Прочь! – попятилась хозяйка с хриплым вскриком.

Испуганно распищавшись, прянули от Анны и крылатые твари.

И словно схлопнулось всё вокруг – вновь оказалась Анна внутри тумана. Одинокая и потерянная, беспомощно закружила среди непроницаемой мги.

2

Слепо блуждала Анна среди мги. Пусто было на сердце, не хотелось больше ни кричать, ни звать на помощь. Безразлично ей стало, всё равно. И только какая-то сила словно толкала вперёд, побуждала идти.

Неприятно закололо в кармане, и Анна вытащила на свет крохотный кусочек коры. Она зачем-то понюхала его, посильнее сжала в ладони.

Мозжуха. Можжевельник! Он уже помог ей. Что, если попросить ещё раз?

– Помоги вспомнить, кто я! – зашептала в отчаянии Анна. – Выведи отсюда! Прошу!

– Кра-а-а, кра-а-а…– почти сразу прозвучало рядом.

Возникнув из пустоты, слетел на плечо Анне черный ворон, больно вцепился когтями, завёл всё громче нескончаемое «кра-а-а»!

Чьи-то сильные руки обхватили Анну уверенно, дёрнули, потащили из морочной ловушки к свету!

– Вот так встреча! – незнакомый мужчина держал её крепко, смотрел с тревогой и плохо скрываемой радостью. – Как ты здесь очутилась?

Анна хотела ответить, но растеряла слова, настолько поразило её неожиданное спасение!

Вокруг высился лес, солнце проглядывало сквозь кроны деревьев.

Как же она смогла пройти здесь, как не запнулась о корни, как не ударилась о стволы?..

– Что смотришь? Почему молчишь? – мужчина отпустил её, напоследок легонько тряхнув за плечи. – Обмороченная, что ли? Анна, очнись!

И как только произнёс он «Анна» – словно лавину прорвало! Схлынула пелена, вернулась память!

Разрыдавшись, кинулась Анна к Тимофею, обняла, прижалась к груди.

– Ну чего ты… Ну… Хватит реветь, – отстранился тот смущённо. – Я и забыл, что ты мастерица влипать в истории! Рассказывай давай, откуда взялась?

– В тумане заблудилась, память потеряла.

– Не было никакого тумана. Ты навстречу мне шла. Словно слепая…

– Я и не видела ничего! Только пелену.

– Ясно. Обморочили всё-таки. Значит, через туман и перешла. Я глазам не поверил, когда тебя здесь увидел! Ты в деревню приехала?

Анна кивнула.

– Я неприятную старуху встретила. Она меня поучать вздумала. Потом туман появился… Моя сумка! Я забыла её! В том доме! –Анна в ужасе прижала руки к щекам. – Какая-то тётка хотела меня напоить! Тёма, у неё в глазах перевёрнуто всё!

Слушая её сумбурную речь, Тимофей невольно улыбнулся, но тут же посерьезнел и нахмурился:

– Анна, Анна… У хомутницы ты сумку оставила. Старушонка тебя прямиком к ведьме отправила. Чем же ты её так разозлила?

– Не злила я её! Она сама ко мне пристала. Из-за цветов.

– Ладно, что попусту гадать. Пойдём, провожу тебя немного. До прохода. Дальше не могу. Не моё время сейчас.

– Почему не можешь?

– Договор такой. И ещё, Анна… Не ходи теперь к Оне. К Тосе попросись или Матрёше, у них пока перебудь.

– Почему?! Случилось что-то?

– Зелёные святки скоро, русалья неделя. Ко многим родня возвращается. Из обращённых. Нечисть теперь к домам льнёт – на своих посмотреть, тоску заглушить. Вот и у Они сейчас особая гостья.

Девчата встретили Анну безрадостно.

Тося спросила в своей манере:

– Чего припёрлась раньше времени? На Купалу ведь собиралась.

Анна, не ожидавшая подобного, расплакалась. И девчата засовестились, принялись её успокаивать. Даже Тося смутилась, погладила по растрепавшимся волосам, пробормотала что-то примирительное и вдруг застыла, принюхалась:

– Ты Тёмку видала! Не отрицай! Ну-ка, колись, когда успела?

Анна, сморкаясь и всхлипывая, рассказала сначала все новости – что работу оставила, что Марьяша в город не приехала, что дозвониться до Ермолаево не получалось.

– Переживала я за вас!

– И поэтому рванула сюда, спасительница? – съязвила Тося. – Помолчи, дай угадаю дальше. Снова ты в передрягу попала, а Тёмка тебя вызволил. Ну, права?

Анна кивнула и сбивчиво поведала девчатам о напасти, что с ней приключилась: про старушонку чудную, про туман, про ведьму-хомутницу.

– Надо было той старушонке про муки хлеба рассказать, чтобы отстала, – заявила Матрёша.

– Какого хлеба, чего городишь-то? Не растёт там ни рожь, ни пшеница. Поле незасеянное.

– Всё равно. Полуденница…

– Да не полуденница то была. Сказано ведь – старуха чёрная и глаза разные. Обилуха! Так-то она следит, чтобы семена в срок проросли, чтобы всё поднималось и цвело. Вот на Анну за цветы и рассерчала.

– Точно! – согласилась Тося. – Перед клечанием всегда просить надобно.

–Клечание? Что это?

– Ритуал такой, вроде как почтение природе. Как раз перед Троицей, на зелёные святки справляется. Дома украшают цветами да ветками. И никому обилуха не пакостит!

– Дык, со спросом рвут-то! С поклоном да приговорами. А Анна просто так набрала, да ещё и в спор ввязалась! Надерзила, небось?

Анна вздохнула.

– Ох, девка… Обилухе надобно кланяться! – принялась поучать Грапа. – И сразу на землю прилечь ничком, она б походила вокруг, да и ушла восвояси. Главное – не разговаривать, и уж тем долее не спорить! Не отвечать ей. Не в первой тебе, Анна, с нечистью встречаться, а до сих пор как неумелая. Не научилась ничему!

– Спасибо скажи, что она тебя на сковородке не изжарила, лишь туману напустила, – хмыкнула Тося.

– А я тумана тоже боюсь, – поёжилась Матрёша. – Сосед мой через него всё потерял.

– То да. Жуткая история. – Грапа разлила собравшимся чай, отрезала щедрые золотистые ломти творожной запеканки, разложила по тарелкам. Потом уже пояснила для Анны:

– Гришка, сосед Матрёшин, как ты в туман попал. Особенный, наведённый. Гнал стадо с выпаса и заблукал. Давно то было, мамка моя ещё девчонкой бегала. Блуждал долгонько, никак не мог выбраться, всё коров звал. Те мычали вдалеке – жалобно, испуганно. Лишь к вечеру туман отступил. Собрал тогда Гришка стадо и погнал в деревню. А там!..

– Что? – выдохнула Анна.

– Поменялось всё! – выкрикнула Матрёша. – Жена его, Настя, состарилась! У соседской ребятни свои дети народились да повзрослели. Через время он шагнул, понимаешь? У нас годы прошли, а у него полдня. Бабушка с тёткой Настей всю жизнь продружила. Я хорошо помню, как та к нам приходила и про мужа своего пропавшего вспоминала, всё ждала его, ни за кого больше не вышла. А ведь раскрасавицей была, сватали её потом.

– Куда ей замуж было? – скривилась Тося. – Ни вдова, ни мужняя жена. Так и прожила одна. А как одряхлела, так муж возьми и появись! В Ермолаево об этом долго судачили. И сам пришёл, и стадо пригнал. А хозяев у коровушек давно не стало.

– Как он переживал, сердешный! – Грапа вздохнула. – Когда осознал всё, в голос выть принялся! В ногах у Насти валялся. Прощения просил. Только за что?

– И что было потом?

– Коров на ферму увезли, в соседний посёлок. А Гришка всё бегал на то поле, туман искать. Надеялся на обратку, вернуться через него назад хотел, в прошлое. Но ничего не вышло. Овдовел он вскорости. С тех пор живёт бирюком. Немного помрачился на переживаниях своих.

Анна представила себя на месте невезучего Гришки. Чтобы она делала, случись такое? Как жила бы дальше?

Аппетит пропал, вяло поковыряв запеканку, она попросилась отдохнуть.

Грапа провела её в комнату, велела ни о чём не думать и выспаться как следует.

– Завтра прикинем, как твои вещи от хомутницы вызволить. И Оню позовём. Вот она тебе обрадуется!

Анна прилегла и всё гадала, что за особая гостья сейчас у бабки. Девчата объяснять ничего не стали, Тося так вообще посоветовала заткнуться, не лезть не в свои дела.

Тщетно покрутившись с часок на кровати, Анна поняла, что ни за что не уснёт.

Выждав время, осторожно вылезла в окно и пробралась к домику бабы Они.

Темно было там, не горел свет в окошках.

Постучала Анна тихонько, позвала:

– Баб Онь, вы дома?

Но никто не откликнулся на стук, не вышла баба Оня.

Анна прошла вдоль стены, привстала на цыпочки, заглянула в крайнее окошко и отпрянула в испуге. С той стороны стекла белело женское лицо. Взгляд был невидящий, пустой. Худые руки вяло скребли по стеклу, и под обломанными ногтями чернела то ли грязь, то ли земля.

– Хитка тама, – проскрипело позади.

В разросшемся шиповнике кто-то стоял, слегка подрагивали ветки.

– Хитка?.. – выдохнула Анна тихонечко.

Куст раздвинулся, выпуская крупного растрёпанного кота. Неповоротливый и толстый, проковылял он к Анне на задних лапах. Зевнул протяжно, присел рядом на траву. На широкой морде редкими клочками встопорщилась жёсткая борода.

– Цигарочку б щас…

– З-зачем? – только и смогла спросить оторопевшая Анна.

– Нутро просит, – натужно проговорил кот.

– Нет у меня никакой цигарочки,– поспешила ответить Анна.

– Тетёха ты, – кот вздохнул и завозился, принялся что-то искать среди спутанной шерсти. Выбирая колючки да травинки, мурчал досадливо, и извлёк, наконец, замурзанный мешочек, протянул его Анне.

– Развяжи!

Та помогла, подцепила ногтем узелок.

– Табачок! – сипло сообщил кот, ловко занюхал щепоть и заперхал. – Забористый дюже! Самый смак!

– Кто это – хитка ? – решилась спросить Анна.

– Пакость, – сплюнул кот в сторону дома.

Когда же Анна обернулась, успокоил:

– Не боись, не выйдет она. В дому будет, пока время не окончитси.

– Почему в доме? Что ей нужно?

Кот сгорбился, шумно почесал в броде, посоветовал:

– Шла бы ты отседова…

– А баба Оня? Она здесь?

Кот не ответил. Потянулся, а потом лениво поковылял к кустам.

Позади зазвенело, задребезжало стекло. Хитка налегла на него, словно хотела открыть.

– Беги, дурёха! – рявкнуло из шиповника, и Анна сорвалась с места, побежала со двора.

В свете луны, зеленоватом и зыбком, всё вокруг трепетало.

Множились странные шорохи, звучали далёкие голоса.

Кинулась откуда-то наперерез Анне чёрная кошка. Прежде чем укрыться в траве, ожгла недовольным взглядом, зашипела.

Призрачные белёсые фигуры появились впереди, зависли над землёй, будто поджидали.

Чтобы не встречаться с ними, свернула Анна в проулок, чуть не сбила с ног деда Семёна.

Тот вскрикнул тоненько, проблеял:

– Никак Анька? Напужала до колик!

– Там призраки!..

– Воздуховицы-то? – отмахнулся дед. – Безвредные они, завсегда перед Троицей показываются. А я вот брательнику гостинцы возил, – помявшись, показал на пустую тачку.

Анна хотела спросить почему же ночью, да вспомнила, что брат дедов давно на той стороне, со святочницей семействует.

– Ты чего по деревне шастаешь?

– Я к бабе Оне ходила. Никто не говорит, что с ней. Вот и решила узнать. А там в окне лицо! Хитка какая-то.

– Дурная ты девка, – вздохнул дед. – Всегда норовишь куда не след просочиться! Уж не серчай на старика за правду.

– Вы как кот…

– Который? – подивился дед.

– Во дворе, на задних лапах прогуливался.

– Курево клянчил?

Анна кивнула:

– У него и махорка с собой была.

Дед хихикнул:

–Дворовый то. Зимой они спят, а таперича хозяйствуют. Ты его не обижай, он мирный.

– Он мне про хитку сказал, только не стал объяснять. Она такая неприятная, будто неживая! Как из ужастика.

– Из него и есть. Ты не смотрела в глаза ей? Не стучала в окошко?

– Н-нет.

– Пойдём до меня, Анька. Моя половина небось ужин справила, поджидает. Там и поговорим.

– Ты пошто так долго шлялся, хрен старый! – накинулась на деда жена. Завидев же Анну, примолкла, удивилась. – Анна?! Откуда взялась?

– По деревне бродила. К Оне попасть хотела.

– Как же это… – враз запричитала бабка. – Нельзя сейчас к ней. Неуж не сказал никто?

– Как же. Говорили. Только она всё одно по-своему сделает. Недаром Оня к ней прикипела.

Ужинать Анна не стала. Когда расселись у стола, попросила только попить.

Хозяйка налила ей густо-розового ароматного морса:

– Это из жимолости. Пользительный очень!

И под смачное дедово чавканье, завела рассказ:

– Не уполномочена я чужую историю сказывать, да ты ж настырная, опять куда влезешь по незнанию. Внучка Онина очень на тебя походила, шустрая была, вечно шмыгала везде, никого особо не слушала.

– Почему её лес забрал?

– Может и лес… Она с подружками на русальную неделю туда отправилась. В самое опасное время. Отбилась ото всех да заблукала, на древяниц вышла, в хоровод к ним попала.

– Кто это, древяницы?

– Вроде русалок они. На деревьях проживают.

Оня как узнала про то, сразу вызволять кровинушку кинулась. Она ж знаткая. Обряд провела, после схитрила – попросила у нечисти для внучки отсрочки. Уговорилась, что приведёт в лес, когда та заневестится. Дерево же, возле которого внучку нашла, пометила, чтобы не забыть. И всё думала потом, как отвести напасть? С подружайками собирались, мараковали всяко-разно, да только зря. Внучка тем временем подрастала. И решилась тогда Оня на нехорошее. Подрядила зимой мужичка, попросила то дерево срубить. Сказано – сделано. Только вот внучка с той поры дурная стала. Уставится в одну точку и лопочет что-то, вроде с кем-то разговор ведёт. Иногда находило на неё такое, что бросаться на всех принималась. Намучилась с ней Оня. Но не жалилась, терпела. А как лето пришло, аккурат на Троицу, девчонка и ушла. Но с того времени каждый год возвертается. Перед зелёными святками как раз. Год от году всё страшнее делается, ничего человеческого почитай не осталось.

Шмыгнет в комнатку свою и давай ходить! От стены – к стене, от стены – к стене. Как заведённая. Перебудет неделю и назад, к своим.

– Она тоже древяницей стала?

–Хиткой. Древяницы в отместку хиткой её обратили. В старом омуте живёт, что на самой границе.

– Вы всё время говорите внучка. По имени не называете.

– Нет у неё больше имени. Прозванье только осталось – хитка!

3

Утром дед навестил Грапу – успокоил, что у них Анна и ещё спит.

А когда поведал, что к Оне попасть пыталась и хитку видела – испугалась Грапа, за сердце схватилась:

– Неужели перекосило её?? Как Светку?

– Обошлося. Только рассказали мы всё, что теперя скрывать.

– Вот же настырная! Сказано было – не ходи. Так нет, по-своему вывернула!

Грапа раздражённо гремела посудой, дед рядышком вздыхал.

– Откуда она взялася на нашу голову?

– Марьяна привезла. Почуяла в ней что-то. И не ошиблась ведь!

– Теперя зоркий пригляд за ней надобен, хитка искать её примется.

– Пригляди за такой. Попробуй. Не цепями же её приковывать.

Позже, когда Анна с виноватым видом возникла на пороге, Грапа не выказала недовольства, позвала завтракать.

Анна послушалась. Только есть не хотелось. Она вяло возила ложкой в густой манной каше, а мыслями была далеко. Горькая история бабы Они полностью захватила её.

Наконец, Грапа не выдержала:

– Что ты всё перебираешь, перебора? Не любишь кашу?

– Люблю. Спасибо. – смутилась Анна. – Я спросить хотела… можно?

– Про хитку небось? Дед же всё рассказал. Не думала я, Анна, что ты такая бесшабашная. Вроде не маленькая, повидала многое, пока зимой гостила. Что ж снова на неприятности нарываешься?

– Я…

– Молчи да ешь! После подумаем, как с тобой поступить. У меня в районе родственники, отвезу тебя к ним. Какое-то время у них побудешь, пока всё не устаканится..

– Не поеду я отсюда! Если стесняю вас, прямо скажите. Я у Матрёши тогда поживу, или у Тоси.

– Да ты слушала меня или о своём думала? – осерчала Грапа. – Хитка тебя заметила, искать начнёт.

– Зачем?

– Чтобы с собой забрать.

– Но она не выходит из дома. Мне кот сказал.

– Ко-о-о-т? Который?

– Из двора бабы Они.

Грапа кивнула.

–Дворовый. Ты меньше слушай его, он сам из нечистых.

– Зачем ему врать?

– Анна! Ты в опасности, понимаешь? Как назад соберётся хитка, так о тебе вспомнит.

– Но почему обо мне-то?

– Потому, что в дом её пришла, потому, что бабушка её тебя полюбила. Хоть и нечисть теперь она, но всё понимает. Наши сейчас обходят стороной Онин двор. А тебя понесло! Спасибо, что в глаза хитке не глянула, то бы уже перекошенная ходила. Как Светка.

– Светка? Та, что зимой из дома не могла выйти?

– Она. Навроде тебя упёртая. Только не такая везучая. А ещё сплетница каких мало. Приспичило ей на внучку Онину посмотреть, вот и полезла по окнам подглядывать. А там хитка. Светка как на неё уставилась, так и перекосилась сразу. Известное дело, нельзя на русалку прямо смотреть. Теперь так кривой и останется.

– Как же Светка из дома вышла, как смогла? Баба Оня говорила, что никто помочь не берётся.

– Нашлась одна, проезжая. Сняла привязку. А Светка-то скупая. Вместо благодарности поцапалась со своей спасительницей. Вот и получила через то ответку, подложила ей ворожейка чёрное яйцо. А как пришло время – вылупился из него уродец, вроде подсадного домового. Ну, и начал пакости строить. Почти всё добро Светкино ворожейке перетаскал и сам утёк. Светка кое-что из деньжат скопила, так после не нашла. И главное был-то раньше у неё свой доможил. А как стала по весне шкура слезать – так сбесился. Сбежал со двора куда-то и с концами…

Анна про похождения Светки слушала невнимательно, потом и вовсе перебила Грапу:

– Я всё думаю про бабу Оню. Каково ей сейчас? Она ж, бедная, видит внучку и ничего не может исправить! Не спит, наверное. Измучилась.

– Вот придёт и поговорите тогда, – успокоила Грапа. – Расспросишь её обо всём сама.

Только баба Оня не пришла.

Промаявшись напрасно, Анна заглянула к Матрёше. Та возилась в огородике, пропалывала от сорняковой поросли травы.

В скромном палисаднике разрослись пёстрые тюльпаны. Группами, как разноцветные свечи, стояли гиацинты, пахли оглушающе сладко. Тимьян раскинулся широкой полосой, весь покрылся крохотными розовеющими бутончиками.

Высокий куст можжевельника подпирал забор, рядом робким саженцем голубела пушистая ель.

– Как у тебя чудесно!– похвалила Анна. – Поколдовываешь, наверное?

– Ага. Вот этими руками, – Матрёша показала перепачканные землёй ладони. – Сад внимание и уход любит. Вишь, сорняков повылазило? Вот и ползаю целый день. Выбирать осторожно приходится, чтобы цветы не повредить. Я доделаю здесь, а ты погуляй. Только к Тоське не ходи, она тебе точно не обрадуется.

– Да что я такого сделала? Почему она меня невзлюбила?

– Тёмку ты взбаламутила. Она чувствует это. Ревнует. Переживает за него.

– Ревнует? Брата?

Матрёша кивнула.

– Небось, одна у родителей?

– Да.

– Вот и не понимаешь, как это бывает.

– Знаешь… Я так спешила сюда. Хотела всех увидеть, соскучилась. А вы как чужие. И баба Оня не пришла. Прячется от меня будто. Матрёш, я ж видела её внучку. Хитку.

Матрёша закатила глаза, покачала головой:

– Поэтому Оня и не пришла, не стала тебя подставлять! Чтобы хитка не унюхала.

– Унюхала?

– Ага. Чутьё её получше звериного. Ты с Оней обнимешься, а хитка после учует. Ну, и уведёт за собой в омут. Тебе ли не знать, как нечисть морочит.

Перед Анной на миг возникло бледное жуткое лицо бабы Ониной внучки.

Сильно заболело во лбу, замутило.

Матрёша говорила что-то ещё, но слова терялись, вязли в липкой дурноте… И только когда в лицо брызнуло прохладными каплями, Анна пришла в себя.

– Сейчас полегчает, водичка дело знает! – успокаивающе проговорила Матрёша. – С Крещения храню. Вот и пригодилась.

– Накатило что-то, извини. Я не спала толком. Переволновалась. – Анна осторожно помассировала виски. – Я ж остаться хочу. Пожить. Думала у бабы Они остановиться. Я уволилась, Матрёш. И квартиру сдала.

– Ох, Анька. Даёшь ты! А родители?

Анна вздохнула:

– Мать против, разумеется. А отец не заметил даже. Художник он. Выставляется. Всё время в работе. Ему не до меня.

Закончив прополку, Матрёша увела Анну в дом, налила лимонада.

– Сама делала! Настоящий, не то, что химия магазинная.

От лимонада сводило зубы – до того холодный он был.

Анна пила крошечными глотками, пыталась разгадать вкус. Лёгкий мятный аромат растворялся в освежающей лимонном, и она никак не могла понять, из чего сделан напиток.

– Что ты в него добавила?

– Здесь вода да медовка.

– Медовка?

– Мелисса иначе, мятка лимонная. Нравится?

Анна кивнула.

– Пойдешь со мной до поля? Шмелей послушаем, нарвём травок да навяжем букетиков. Так хорошо сейчас, в лучшую пору вступает земля.

– А я больше зиму люблю. Всё время прошедшую вспоминаю.

– Потому, что в новинку тебе чудеса местные пришлись, – засмеялась Матрёша, подтолкнула легонечко Анну. – И познакомилась кой с кем. Так пойдёшь со мной?

– Пойду. Всё равно делать нечего. Зачем я только спешила?

– Ничего, после летних святок к Оне вернёшься, а там и решишь уже где жить да что делать.

Матрёша принялась собираться. Анна же спустилась во двор, побрела к выходу.

На заборчике восседал кулем здоровенный растрёпанный котяра – давешний дворовый. Он приветственно взмахнул лапой и отчитался:

– Багаж прибыл! Твоя?

Под штакетником притулилась забытая у хомутницы сумка.

– Моя! – ахнула, захлопала от радости в ладоши Анна. – Откуда она здесь? Я уже не надеялась вернуть.

– Не надеяласи она, – передразнил кот. – Кавалер твой передать велел. А я что? Мне не трудно.

– Кавалер? – вспыхнула Анна.

– Ну! Не знаешь быдто.

– Как он её нашёл? Как забрал?

– Про то мне не докладывалси. – кот завозился, поправил на голове лохматую, стогом сидящую шапку.

– Не жарко тебе в ней?

– В самый раз! Кум поносить дал, – похвалился кот и вдруг вытаращился на Анну, взмявкнул удивлённо. – Ты её видишь??

– Вижу, конечно.

Дворовый разом съёжился и, выдохнув со свистом, залебезил:

– Не гневайси, владычица-матушка! Не признал, старею.

Соскочив с заборчика, он склонился до земли, нервно дёргая хвостом.

Анна озадаченно наблюдала за действиями кота.

Развлекается, что ли? Скучно ему, наверное. И решив подыграть, прикрикнула грозно:

– Признал, наконец? Распустились вы здесь. Ну, ничего. Всех заморожу!

Кот в ужасе присел на задние лапы. Борода встала дыбом, набилась в пасть.

Отплёвываясь, дворовый заголосил:

– Прости, матушка! Не лишай милости! Не губи только! Не ссылай в лес!.. Прижилси я здесь. Привык.

Это выглядело до того потешно, что Анна не выдержала и рассмеялась.

После повинилась смущённо:

– Прости. Пошутила я, не смогла сдержаться.

Кот некоторое время смотрел на неё не мигая, потом разом обмяк и завалился на бок.

Анна кинулась к нему, провела рукой по жёсткой шерсти, потрепала по холке, пока не расслышала слабое:

– Отвали, дурная.

С кряхтением поднявшись, прошёлся дворовый вокруг, обнюхал её зачем-то:

– Спужала ты меня! Думал, что сама хозяйка пожаловала! Ты когда голос возвысила – точь-в-точь она сделаласи! Я уж со светом попрощалси, думал, в землицу укатает.

– Что за хозяйка? Ты от кого-то скрываешься?

– Вот простодыра! И как я мог вас спутать? Про лесную хозяйку тебе баю! Похожи вы с лица-то, одна порода, а внутренность… – кот отмахнулся, поднял шапку и, волоча ей за собой по траве, ушёл в кусты.

4

С корзинкой в руках, в ярком кричащем сарафане из дома появилась Матрёша, и они отправились на прогулку.

Когда вышли к полю, Анна замешкалась:

– Вдруг обилуху встретим? Что тогда делать?

– Нее… Она по границе ходит, полдень любит. Сейчас не покажется.

– Матрёш, кот… дворовый бабы Они мне сумку принёс. Ту, что у хомутницы забыла.

– Вот молодечик! – засмеялась Матрёша. – Он парень пронырливый.

– Он про какую-то лесную хозяйку вспоминал.

– Морену? С чего вдруг?

– Кто это?

Матрёша пожала плечами, ответила нехотя:

– Как сказать. Не видел её толком никто из наших. Лишь тому показывается, кого забрать хочет. Не можно простому человеку выдержать её взгляд.

– Она как горгона?

– Которая со змеюками на голове? Вроде того. Всё жениха себе ищет. Столько молодцев сгубила-заморозила за века! Её время зима. Я девочкой застала обряд, когда чучело Морены по деревне возили, а после топили в реке.

– Зачем?

– Вроде как дорогу перекрывали, чтобы выйти к людям не могла. Русалкам то очень нравилось.

– Откуда знаешь?

– Да после рыба ловилась хорошо. Бабки и объясняли, что русалки рыбу подгоняют. Благодарят так.

– За то, что чучело утопили? – не поняла Анна.

– За то, что холодам вроде как доступ закрыли. Не любят русалки зиму, подо льдом не забалуешь. Да ты в интернетах своих погляди, там про всё написано.

Поле дремало под солнцем.

Они шли теперь в гуще трав, осторожно раздвигая руками гибкие стебли.

Розоватые шапки валерианы, белые колокольца купены, звёздочки гвоздики и кашка переплелись густой порослью, лениво замерли на припёке, лишь изредка вздрагивая под тяжестью насекомых.

Где-то вдали слабо слышались голоса – ребятишки играли в травах, перекрикивались весело, пугали птиц.

Матрёша сорвала ромашку, погладила жёлтую сердцевинку.

– Если верить старикам, у Морены повсюду глаза: в травах, цветах, любом живом существе, любой козявке летучей. Может, и за нами сейчас наблюдает.

Анна невольно поёжилась:

– Не пойму, как дворовый меня за неё принял?

– Иди ты! Как можно! Верь ему поменьше. Всё лето по дворам шатается, от безделья мхом до ушей порос.

– Ну, не знаю. Я его разыграла, и он явно струхнул.

– Струхнул, говоришь? – приостановилась Матрёша. – Дай-ка руку!

Повернув руку ладонью вверх, она долго всматривалась в переплетенье линий, молчала.

– Что? – немного нервно спросила Анна. – Всё очень плохо?

– Перемены вижу. Поворот тебе судьба готовит. Переломный момент какой-то.

– С зимы у меня перемены, когда сюда приехала и в ваши чудеса вляпалась. А теперь ещё и переезд. Чем ни поворот?

– Сказано тебе – впереди всё, – пробормотала Матрёша и взглянула на Анну странно, словно впервые увидела.

Когда набрали трав да увязали в букеты, засобирались домой. На обратном пути Анна расспрашивала про хомутницу, но Матрёша казалась рассеянной, больше молчала. Сказала лишь односложно, что колдовство такое есть, когда на жертву вроде хомута накидывают.

– Я бы сопротивлялась, не далась!

– Ты б не узнала об этом до поры. Не настоящий то хомут, порча.

И как не приставала Анна, ничего больше не стала объяснять.

У деревни их встретила Грапа. Сердито принялась выговаривать Анне:

– Ты хоть предупреждай, куда идёшь-то! Я испереживалась вся!

– Не жужжи, Грапа, – отмахнулась Матрёша. – Вишь, с поля идём, траву несём.

Когда подошли к дому, пригласила:

– Приходите вечерять сегодня. Посидим, посумерничаем.

– Чтой-то ты вдруг посиделки затеяла? – удивилась Грапа.

– Придёшь – узнаешь.

Чуть позже, разбирая заново обретённую сумку, нашла Анна мамину передачу в дорогу, маленькие шоколадки с фруктовыми начинками, из тех, что никогда не любила. Среди них затесался крошечный свёрточек, чуть побольше размером. Обёрнутые бумажным листком, лежали в нём непонятные украшения. А на листочке бабушкиным почерком приписка шла. Неровные буковки то наскакивали друг на друга, то разъезжались по сторонам, с трудом читались на выцветшей бумаге:

«Анюта, внученька. Вот тебе наследство моё – лунница да крест крестов, что по роду нашему передаются. На которое сердце укажет, то и оставь. Носи на шнуре простом, используй силу. Второе спрячь. Всё, что знала я, перейдёт к тебе через один из этих оберегов…»

По низу ещё строчки шли. Но как ни приглядывалась Анна, ничего не смогла разобрать.

Нежданная находка безмерно удивила Анну. Она расчувствовалась, всплакнула даже, вспомнив счастливые мгновенья из детства.

Потом принялась разглядывать дары – украшения-подвесы были старинные, тяжёлые, из чернёного серебра.

Красива была лунница – трёхрогим месяцем смотрела вниз. Тускло поблёскивали на ней три тёмных камешка да узоры шли крутыми волнами.

Крест крестов выглядел необычно. Был он косой, что буква X, линии по концам ограничивали чёрточки. Красная эмаль, покрывающая его, местами растрескалась, кое-где откололась. В сравнении с лунницей казался он слишком простым, даже грубоватым.

Для чего их носить? И какое из них выбрать?

Некоторое время Анна подержала обереги в руках, тщетно прислушиваясь к собственным ощущениям. Сердце молчало.

И тогда она решила поговорить с матерью, потребовать от неё объяснений.

Та ответила на звонок сразу, будто ждала.

– Почему ты мне ничего не сказала про обереги? Да ещё спрятала их среди шоколадок? – возмутилась Анна.

В трубке послышался вздох:

– Не хотела отдавать. Это отец просил. Он украшения в бабушкином доме нашёл, в пучке соломы лежали. Я и решила положиться на случай. Ты ж не любишь этот шоколад, подумала, что выбросишь вместе со свертком. Так было бы лучше для всех.

– Мама, ну почему?! Почему ты всё решаешь за меня? Это же бабулина память!

– Что теперь говорить. Нашла и нашла. Ты, главное, береги себя, дочь. Держись от непонятного подальше!

После Анна позвонила отцу. Она набирала раз за разом, с надеждой вслушиваясь в монотонные длинные гудки.

Неужели, опять не может ответить? Торчит на очередной выставке или не в силах оторваться от работы?

Отец очень редко бывал дома. Занимаясь очередной картиной, подолгу жил в студии, часто выставлялся по разным городам.

Его творчеством восхищались. Поражаясь силой его воображения, во всём искали скрытые смыслы и знаки. А он лишь рисовал незнатей. Тех, что всегда были рядом с людьми.

Анна поняла это теперь, когда сама прикоснулась к миру неведомого.

О зимних приключениях в Ермолаево она отцу не рассказала и очень жалела об этом теперь. Давно следовало поговорить с ним, а она всё никак не могла подобрать подходящий момент.

Расстроившись, Анна заглянула на сайт работами отца. Почти всю главную страницу занимала новая картина. Анна увидела её впервые.

На переднем плане в длинном причудливом платье стояла девушка. Чёрные волосы развевались по ветру, зелёные глаза бесхитростно смотрели в мир. Позади помещался полупрозрачный лик женщины. Прекрасная и надменная, с властным и жёстким выражением смотрела та в спину девушки. Вместо волос клубилась и свивалась кольцами вьюга. А по краям полотна узорами сплетался иней.

В который раз поразилась Анна мастерству и таланту отца, а ещё испугалась немного – в девушке узнала она себя, в прекрасной женщине тоже разглядела свои черты.

Анна никак не могла оторваться от картины, когда в окошко поскреблись настойчиво. За стеклом мелькнула знакомая кошачья мордаха.

Анна приоткрыла раму, пригласила:

– Залезай!

– Да не, я тутачки посижу. Воздух свежий и вообще… Я тебе гостинчик доставил. От бабуси. Принимай передачку.

Дворовый протянул корзинку, покрытую белой вышитой салфеткой. Внутри, румяные и тёплые, лежали аппетитные пирожки.

– С капустой да картошечкой, – облизнулся кот. – Тольки из печи.

– Угощайся, – предложила Анна.

Но дворовый отказался.

– Я ужо подъел чуток, не сдержалси. Скусная пища! Оня с кикой напекли.

– Как она?

– Терпит да дни считает. О тебе скучает, привет шлёт. А вот кума с кумом маютси.

– Это какие?

– Кикуня с суседушкой. Измучилиси ужо в дому сиднем сидеть. Бывалоча на крылечке соберёмси, посидим рядочком. А то к дальнему куму до баньки добредём. Там-то веселье!

– А шапка чья была? – живо поинтересовалась Анна.

– Дык, кума баенника. Шапка непроста, ежели взад перевернуть, невидимкой сделаешьси. Так то.

– Без шапки не получается? – удивилась Анна.

Кот смутился:

– Я табачок у деда таскаю. Ихний домовик злющий. Ни за что не пропустит! Дык я в шапке р-р-раз и прихвачу малостю. Мне много-то не надо.

– И он тебя не видит?

– Когда сма в невидимку перекидываюси – враз просекает. А в шапке нет. Не примечает. Хорошая штука. Жаль, кум жадничает, редко одалживает.

Когда кот уковылял прочь, Анна задумалась, чем бы его отблагодарить. Понравился ей беззлобный и забавный дворовый.

Вот только, что он любит? Кошачьего корма ему купить? Он же вроде как кот. Или лучше сигарет?..

Размышляя о том, Анна прошла на кухню, выложила на тарелку пирожки, похвалилась:

– От бабы Они передачка!

– Вишь, неугомонная какая! Заботится о тебе, – улыбнулась Грапа. – Давай почаевничаем что-ль.

Чаем называла она травяную смесь, заваривала в прозрачном чайничке свежий тимьян, добавляла к нему веточку розмарина, листочки мяты. Свежестью летней пахло от такого напитка. А ещё хвоей да зимними праздниками.

– Шустрый у Они дворничий. Ты несколько монеток ему подари на забаву.

– Зачем?

– Станет пересчитывать и радоваться, всё развлечение.

Анна спросила про лунницу – мол, что за знак такой.

– Знатный оберег! Особенно если по роду передаётся. От порчи да взглядов урочливых, от наветов недобрых. Ну, и любви да ладу семейному способствует. А почему интересуешься?

– Да так… Интересно стало, – Анна решила пока умолчать про свою давешнюю находку.

Грапа посмотрела на часы и поднялась:

– Пора уже собираться к Матрёше. Ты отправляйся, а я уберусь тут.

– Давайте лучше я сама. Не ждите меня, я быстро.

5

Про обретённое бабушкино наследство Анна собиралась рассказать всем сразу. А ещё хотела посоветоваться, спросить, как правильно выбрать себе оберег.

Чуть задержавшись, подошла она к летней кухоньке, густо увитой побегами плетистой розы. Только постучать не успела, невольно услышав о чём собравшиеся ведут речь.

– Как же мы прозевали? Заморочила Анька всех! Прикинулась невинностью святой!

– Тоська, не наговаривай на девку-то! – проскрежетал недовольно дед Семён. – Хорошая она. Непутёвая малость, это да. Но добрая, нет в ней зла!

– Прав Семён, – согласилась Грапа. – Думаю, девочка и сама не ведает свою судьбу.

– Я как увидала – чуть не рухнула! – возбуждённо вступила Матрёша. – Не поверила глазам! Ровненькие линии по ладони крестом сходятся, да на концах по чёрточке! Марова метка!

Анна взглянула на ладони – линии и чёрточки переплетались меж собой и совсем не походили на крест.

Марова метка! Что она означает? Когда появляется? Для чего? Неужели, теперь ей придётся прислуживать Маре? Попасть под её власть? Вопросы закружили в голове, настроение мгновенно испортилось, и Анна передумала, не захотела присоединиться к собравшимся.

Вернувшись в дом Грапы, сразу достала лунницу, продела в дужку простой серый шнурок да повязала на шею. Замерев, прислушалась к своим ощущениям, но ничего не произошло.

Тяжёлое украшение только давило на грудь, тянуло шею.

Анна раздражалась, но терпела, всё ждала особого знака или перемен, про которые писала бабушка.

Однако ничего не происходило. Не хлынули в голову бабушкины знания и секреты, не появилась сила – никак не проявил себя обещанный в наследство дар.

В растрёпанных чувствах вышла Анна во двор, выглянула за калитку.

Скоро вернётся Грапа. Возможно, придут и девчата.

Вот только ни видеть их сейчас, ни разговаривать с ними не хотелось.

И она побрела в сторону от дома, без всякой цели, просто так.

Незаметно для себя Анна вышла к реке.

Солнце давно скатилось за край, теперь луна хозяйкой оглядывала окрестности, посылала вниз прозрачно-призрачный, зеленоватый свет.

Ночь трепетала. Шептались ивы. Камыш шелестел чуть слышно.

Шуршала и потрескивала сама темнота, подрагивая, шевелилась в лунном свете.

Расстроенная, сбитая с толку, присела Анна на берегу, задумалась о жизни.

Наверное, права была мать – не стоило ничего менять.

Возвращение в Ермолаево оказалось напрасным.

Все те, к кому она так стремилась, не приняли её в свой круг.

Осторожничают, умалчивают о чём-то… Словно считают её недостойной. А может опасаются чего-то?..

Но ведь и мать не понимает её, а отец вечно занят своими картинами.

Тимофей – тот жалеет и только… Баба Оня скрывается, избегает…

Никому до неё нет дела! Никому она не нужна!..

До того невмоготу сделалось Анне от этих мыслей, что сорвала она лунницу и зашвырнула подальше в реку.

Бесшумно скрылся оберег под водой.

И замерло на миг сердце, сжалось в тревожном предчувствии.

В том месте, где затонула лунница, поднялась голова – тёмная да гладкая, как у змеи. Скрывшись, вынырнула поближе. И выдвинулось в полный рост из реки нечто вроде цапли. Худое да узкое, ряской залепленное, постояло да пошло к берегу, высоко вскидывая длинные ноги.

А по земле брели к Анне другие существа – бледные и расплывчатые, почти бестелесные девы.

Вскочила Анна и сразу оказалась среди них, в самом центре нечистого хоровода. Взявшись за руки, двинулись водяницы по кругу, на протяжной унылой ноте завели монотонное пение, без слов, без смыслов. Голенастое нечто застыло неподалёку. В когтистой лапе сжимало оно лохматый венок из спутанных водорослей.

Поворачиваясь за водяницами, принялась Анна креститься. После осенила знамением нечисть. Но не испугались существа, продолжили кружение. И пели, пели!..

Тимофеева дара – обережного мешочка, что охранил от хомутницы – больше у Анны не было.

Лунницу она утопила. Да и неизвестно ещё, помогла бы та или нет.

– Кто-нибудь, сюда! – позвала Анна, и закричала громче, что есть силы. – Сюда! Спасите! Тону!

– Что ж такое деетси! Ах вы, чертовки водянистые! А ну, пошли отседова! Кыш-ш-ш! Кыш-ш-ш, мокрота! – откликнулся знакомый голос.

Дворовый выпрыгнул из темноты, заметался по берегу, размахивая лапами.

– Кыш! Кыш, мокрота донная! Прочь, мокрухи недожаренные!

Водяные существа продолжали свой кружение, никак не реагируя на нападки кота.

Тогда тот кинулся к реке, застучал лапами по воде, заорал:

– Кум! Кум-водяник! Укроти хоровод, уйми мокроту!

Но не откликнулся водяной. Не всплыл из воды посмотреть, что случилось.

Вместо него вывалилась на берег ещё одна жуткая тварь.

Перемазанная тиной, некоторое время сидела отдуваясь. Глянцевые, бугристые от бородавок бока ходили ходуном. С раздутого лица следили за Анной мутные шарики белёсых глаз, лягушачий широкий рот кривился гримасой.

Неожиданно ловким прыжком перенеслась тварь в круг, цепко ухватила перепончатой лапой волосы Анны. И не было никакой возможности вывернуться, высвободиться из крепкого захвата!

Распался страшный хоровод, подступило голенастое существо, нацелилось на голову Анны венком…

– Пипец котёнку! – воинственно взревело рядом.

Меховым комом подкатился дворовый под длинные лапы, повалил голенастого навзничь! После с воем метнулся к жабоподобной твари, да только та оказалась проворней, отбросила его шлепком на середину реки.

Страх за дворового придал Анне сил. Извернувшись, пнула она в лицо водяную уродицу. А когда скользнул по ладони лунный свет – вспыхнули ярко линии судьбы, сложились в крест крестов, ослепили водяниц.

С визгом и воем, кинулись те по сторонам. Отступила, ушла под воду и мерзкая жаба. Подевался куда-то, уполз по траве голенастый.

В один миг опустил берег.

Лишь шли по воде пузыри – в том самом месте, куда ухнул дворовый…

***

С рассветом на реку опустился туман.

Костерок на берегу почти затух.

Дворовый задумчиво счистил с усов рыбью чешую и, сморщившись, потёр плечо. Теперь долго будет болеть – старая водяниха была тяжела на лапу.

Анна дремала рядом. Иногда ворочалась и вскрикивала сквозь сон, и тогда кот грозил пальцем крошечной старухе, словно слепленной из серой паутины. Кутаясь в истрёпанную шаль, склонилась она над лицом спящей, будто разглядывала что-то.

Наконец, кот не выдержал, прошипел сердито:

– Что крутисси вокруг девки. И так намаяласи бедолажная наша. Уйди прочь! Пусть хочь отдохнёт малостю.

– Для неё же стараюсь! От Они весточку транслирую!

– Транссс… рули… лиру… Тьфу на тя, дрёмка! Откуль только набраласи словесов? Переведи!

– Как был тупицей, так и остался! Хорошо, что не пошла за тебя. – старушонка кокетливо склонила голову, погрозила дворовому пальцем.

– Дурной был, вот и сваталси. Таперича ни в жисть не повторил бы! От зауми твоей у меня колики буровят.

– Колики у тебя от сырой рыбы! Обожрался на дармовщинку!

– Меня кум-водяник угостил. Посидели, побалакали. Если б не дурища та, – кот кивнул в сторону Анны, – погостить бы осталси, недельки на две.

Вскрикнув, Анна завозилась снова, и дрёма легонько подула ей в лицо, принялась обмахивать дырявым веером. От каждого движения с перьев сыпались пух да труха, но Анна успокоилась, задышала ровнее.

– Что учудила-то! Лунницу задумала утопить! – кот поднял оберег за шнурок, покачал на весу, рассматривая.

– Не её это знак, – поджала губы дрёма.

– Твоя правда, – вздохнул кот. – Другое сродство у нашей Анютки.

…Через поле шла бабушка. Как ни старалась Анна, не могла рассмотреть её получше. Всё из-за солнца, что било в глаза. Бабушка остановилась поодаль, махнула рукой, показала – не подходи.

– Почему ослушалась, Анюта? Не приехала за стригушкой в срок? Я в неё знаки рода спрятала. Наследство твоё.

– Прости, бабуля. Так вышло.

Бабушка взглянула укоризненно, поправила на голове светлый платочек.

– Одиноко мне, бабуля. Не знаю, как дальше жить, что делать…

– Оттого всё, что не приняла вовремя дар. Сила твоя внутри мечется, выхода просит. Укорот ей нужен. Содействие. Теперь только выбрать осталось. Не ошибись!

– Как выбрать, бабуля? Который из знаков мой?

– То просто, деточка – к сердцу прислушайся.

– Мне так плохо без тебя!

– Полно, Анюта. Ты сильная. Прими, что следует. Живи, как по роду писано.

– Бабушка, спросить хочу… – начала Анна, но бабушка задрожала, поплыла, постепенно растворяясь в ярком сиянии…

На лицо упала холодная капля. Одна, следом другая…

Анна отмахнулась, перевернулась на бок.

Что-то влажное коснулось щеки, прошлось по лбу.

Дождь идёт, – вяло подумала Анна и окончательно проснулась.

Встретившись взглядом с незнакомой старушонкой резко села, пытаясь сообразить, где находится.

В руках у старухи то ли тряпка была, то ли ком из мокрых водорослей.

– Покемарила? – осведомилась она. – Вот и ладушки.

– Ох, девка, одни проблемы с тобой! Скольки ещё чудить собираешьси? – проворчал сидевший поодаль дворовый.

Вскрикнув от радости, Анна бросилась обнимать и тормошить кота.

– Ты спасся, ты живой! – кричала восторженно, теребила кудлатую жёсткую шерсть, дёргала за встопорщенную бородёнку.

– Охолониси! – орал, отбиваясь, кот. – Изомнёшь ведь шубейку.

– Да что ему сделается? – удивилась странная старушонка. – Водяного повидал, рыбкой угостился.

– Я так испугалась! Хотела за тобой нырнуть! – Анна замялась и продолжила растерянно. – А что дальше было не помню.

– Потому, что заснула. – охотно пояснила старушонка.

– Заснула?..

– Пришлось мне до тебя дотронуться. У самой воды перехватила! Едва успела удержать. Сейчас бы не здесь, а по дну бродила, с жёнками водяного знакомилась. Ему как раз очередную подыскивают. Про венок-то хоть не забыла?

В памяти Анны возникло голенастое нескладное существо, держащее в лапах лохматый мокрый венок.

– То-то! – довольно кивнула старушонка. – Хорошо, что не вышло тебе его примерить!

6

В доме было тихо и сонно.

Анна этому даже обрадовалась. Значит, Грапа не хватилась её и не переживала, не кинулась искать.

Уже возвращаясь с реки твёрдо решила, что начнёт носить крест крестов. Даже интересно стало, как повлияет украшение на её жизнь, улучшит или, наоборот, усложнит.

Возможную силу оберега задумала пустить Анна в помощь знакомым – отвадить хитку от бабы Они, вызволить Тимофея с иной стороны. Как сделает это, совсем не представляла, надеялась, что всё сложится само собой.

Ладонь после случая на реке слегка саднило. Анна поглаживала её да иногда подносила к глазам, но различить линии креста по-прежнему не получалось.

Когда спрятала лунницу и собралась взять другой из оберегов – обнаружила пропажу. Не оказалось креста на месте, исчез он, словно и не существовал вовсе.

Обыскав всё вокруг, Анна присела на кровать, постаралась вспомнить, когда видела украшение в последний раз, задумалась— куда же оно могло подеваться. Никому ведь про него не говорила, никому из знакомых не показывала.

Удивительно, но она совершенно не расстроилась. Наоборот, ощутила странную уверенность в том, что всё идёт как нужно.

Если ей суждено носить маров крест – тот обязательно найдётся! – сделала Анна неожиданный вывод и успокоилась.

Спать совершенно не хотелось. Хотелось вкусного.

Побродив по кухне, Анна поставила чайник и решилась на вольность – на сыворотке, оставшейся от молока, завела блинное тесто.

Она дожаривала уже десятый блинчик, когда на кухню вышла хозяйка.

– Ты что ж не зашла к Матрёше? Собиралась же… – поинтересовалась вяло, потирая лоб. – Голова с утра гудит. У меня на погоду всегда так. Вчера все расклеились, быстро разошлись.

Анна промолчала, ловко перевернула поджаристый дырчатый блинок.

– Да ты спорая какая! – восхитилась Грапа. – Уже и блины состряпала!

– Ничего, что хозяйничаю у вас?

– Да на здоровьичко! Вон, какой вкусноты наготовила!

Присев к столу, Грапа раззевалась:

– Никак не проснусь. Завари нам кофейку. Возьми на полке, в баночке.

Среди бутылочек и бумажных пакетов Анна без труда нашла пузатую баночку тёмного стекла. Отвинтив крышку, вдохнула непривычный, слегка резковатый запах.

– Желудёвый, – пояснила Грапа.– Хорошо бодрит.

Когда комнату наполнил яркий древесный аромат, попросила:

– Вмешай ещё медку для сладости.

Анна послушалась. Однако себе не добавила, пригубила как есть.

Терпкий островатый вкус разлился во рту. Шоколадная горчинка чувствовалась в нём, и крепость настоящего кофе.

Грапа пила маленькими глотками, причмокивала довольно:

– Хорошо-о-о… Троица вот-вот. Сходим за березовыми ветками? Нарвём и цветов.

– Сходим, – согласилась Анна. – Может, и бабу Оню пригласим?

– Нельзя ей пока.

– Из-за хитки?

Помолчав, Грапа вздохнула:

– Раз знаешь, зачем спрашиваешь?

– Понять пытаюсь – хитка, что, держит её, не пускает?

–Хитка к Оне привязана. Оня за порог, и та следом. А вокруг люди. Напугаются, судачить примутся почём зря. Да и опасно это. Хитка, она взглядом ловит. Глянешь на неё – не отвяжется после, с собой заберёт.

– Светку же не забрала.

– Зато перекосила знатно, на всю жизнь теперь метка останется.

– И нельзя ей помочь?

– Светке-то?

–Хитке…

– Нельзя. Ты погоди немного. После духова дня Оня освободится. Наговоритесь тогда.

Грапа поднялась тяжело, приоткрыла окно, крикнула кому-то на улице:

– К нам? Проходите, не заперто.

Через пару минут в кухню ввалились девчата.

– Чаёвничаете? Дело не пыльное. – Тося тщательно обшарила взглядом Анну, следом оглядела стол. – Смотрю, и блинов нажарили, не поленились с утра.

– Присаживайтесь и вы с нами, – пригласила Грапа.

– В другой раз. Мы до посёлка собрались. Хочешь с нами, Ань? – Матрёша всё же не удержалась, ловко подцепила тоненький блинок, похвалила. – Вкусно! Кружевной какой. И масла не пожалели.

– Смотри не лопни, – поддразнила Тося и сощурилась на Анну. – Так что в планах? Ты с нами?

– Мы к лесу собираемся. Веток берёзовых наломать. Цветов нарвать, – ответила Грапа.

– Седни туда не ходите! Забыла что-ль, Грапа? Ровно год, как Агапы не стало. Будет вихрем колесить.

– Ох, правда твоя! – Грапа всплеснула руками. – Из головы вылетело совсем! Она ж за вдовцом была. А это дело такое…

– Какое? – непонимающе переспросила Анна.

– Он, как представился, с первой-то жёнкой воссоединился. А Агапе после пары не нашлось. Таких бедовок и гоняет ветром, собирает в вихри с бесами да проклёнышами.

– Да. Да! – подхватила Матрёша. – Носятся без цели вдоль дорог. Человека застанут – запорошат глаза, завертят юлой, а то и с собой утащат. А ежели кто перебежит тому вихрю дорогу – колесом скрутится да окривеет! Да так, что родные не признают. Помните Лушу?

– Ну, положим её не только от того скрутило…

– Да как же не от того, Тось? Она ж за сестрой кинулась в вихрь… – обернувшись к Анне, принялась рассказывать Матрёша. – Их две сестры было. Лушка старшая, а Матрунька малая. Лушка ей и за мать, и за отца. Ну, и не доглядела как-то, заработалась на поле. А Матрунька играла на тропочке, недалече. А тут потемнело враз да понёсся столб чёрной пыли, и прямо на Матруньку. Та крикнуть не успела, как её проглотило! Только Лушка увидела и сиганула за сестрой. Её уже после нашли. Бесчувственную. А Матрунька так и сгинула…

– Ты позабыла что-ль? – перебила подругу Тося. – Луша ведь в безлуние родилась! Оттого и перекошенная такая.

–Безлуние? А так бывает? – удивилась Анна.

– Чего ж не бывать. Закрыло луну, вот тебе и безлуние.

– Чем закрыло? Тучей?

Девчата переглянулись. Тося закатила глаза, но объяснила:

– Бывает такое время, когда луна отворачивается. Навроде как обращается к миру тёмным ликом. Ненадолго, люди того не замечают. Но ежели родится кто в такой час – наперекосяк вся жизнь попрёт. Вот как у Лушки.

– Да ты путаешь всё! – отмахнулась Грапа. – Помню…

– Я путаю?! – Тося побагровела от возмущения. – Вот, что я тебе скажу, беспамятная ты наша!..

– Девчата, не начинайте! – принялась уговаривать Матрёша. – Не заводитесь, не до того сейчас!

Анна не стала следить за развитием спора. Взяла приготовленную заранее тарелочку, где под салфеточкой дожидались блины и вышла во двор.

За домом присела на бревно, позвала:

– Киса-киса-кис…

– Никакого уважения! Нет бы поклонитьси, батюшкой дворовым наречь! – просипело позади.

– Я тебе блинов принесла, батюшка дворовый. Со сметаной.

Кот оживился, принял в лапы тарелку и аппетитно зачавкал.

– Ммм… А ты девка что надо! Соображаешь по хозяйственной части! Одобряю!

Управившись с угощением, спросил с надеждой:

– Может, у тебя и рыбка припасена?

– Ты рыбки у водяного переел!

Кот заворчал что-то недовольно, но Анна перебила:

– Представляешь, меня никто вчера не хватился!

– За то дрёме спасибочки, об тебе заботу выказала. Наслала на девчат сну, чтобы не прознали про гульки твои самовольные. Всё меньше попрёков.

– Позови дрёму. Угостить и её хочу.

– Дык, затаиласи где-то. Она ж ночница, днём не работает.

– Ты видел безлуние?

Кот вздрогнул, взмахнув лапами, уронив опустевшую тарелку.

– Свят-свят-свят! Дядька мой, сарайный, через ту безлунию помешалси! Когда луна глаз закрывает, дюже опасное время делаетси для нашего брата. Находит такое неистовство, у-у-у-у!..

– У-у-у-у, – пробормотала Анна и, помолчав, призналась неохотно. – Я маров крест потеряла. Вроде никто не брал, а найти не могу.

– Ка-а-ак? – взвизгнул кот. – Кому говорила про него?

– Так никому не говорила! В том-то и дело!

– Ох, девка! Неуж кто-то пакостю задумал? Поберегиси таперича!

Следующие несколько дней перед Троицей занимались приготовлениями.

Соблюдали обычай – прибирали в доме, украшали комнаты букетами свежих цветов и зелёными ветками: берёзовыми, дубовыми да рябиновыми.

А настал праздник – с раннего утра шумно сделалось в Ермолаево. Весело перекликались соседки, гомонила ребятня, носилась стайкой, стучалась в дома, предлагала ветки в обмен на монетки. Хозяева не скупились, щедро отсыпали мелочёвку. Считалось, что охранит это от многих неприятностей, поможет сберечь здоровье.

Кто-то из местных собирался в храм, что в соседнем посёлке.

Грапа же наладилась за целебными травами. Пригласила с собой и Анну:

– Поможешь мне. Успеть хочу до восхода, чтобы быльё особые свойства удержало.

И Анна согласилась, пошла с ней.

Поле раскинулось в жемчужной дымке. Пышным облаком укрыла та окрестности, лишь кое-где пропуская робкие солнечные лучи.

Пахло влагой и зеленью – свежим, ни с чем не сравнимым ароматом зарождающегося лета.

Нарисовать бы открывшуюся картину, но не передалась Анне способность отца к живописи. Да и красок не хватит, чтобы отметить все тонкости и переходы нежнейших оттенков.

Грапа шла не спеша, часто приостанавливалась, рвала растения с приглядкой. Склонившись низко, шептала что-то. После осторожно обрезала или выдёргивала с корнем, показывала Анне да объясняла, как называются, в чём польза, в чём опасность. Анна слушала внимательно, старалась запоминать.

– Что вы шепчете всё время?

– Договариваюсь с ними, прошу, чтобы пособили, поделились силушкой.

Где-то недалеко закурлыкало причудливо – тихонечко, но трескуче.

Анна тут же заозиралась в поисках незнакомой птицы, да Грапа одёрнула:

– Не птица то, лядащий резвится, соломенный дух. В старом стогу перезимовал у кого-то, теперь вот проснулся и радуется, что земля на лето повернула, что трава выросла. Придёт срок – будет новое сено, свежее, душистое, как он любит.

И глядя на остановившуюся Анну добавила:

– Ты меня слушай, а про травки не забывай, не теряй время.

Лядащий не отставал. Ветерком крутился возле них, покалывал травинками ноги, сдувал пылинки и пыльцу в глаза – шутил.

– Не боись, он не покажется. Шалит просто. Хорошо ему нынче.

Анна старалась в точности повторять действия Грапы. Но в какой-то момент сбилась, стала рвать всё подряд – решила сплести венок. Задумала вечером на реке пустить вплавь да загадать имя суженого. Бабушка когда-то рассказывала о подобном обычае.

– Ты что ж творишь-то, Анька! Гребёшь что ни попадя! – прикрикнула Грапа.

– Я для венка.

– Зачем тебе сдался?

– Хочу погадать, – покраснела Анна.

– То на Купалу принято по воде венки пускать да свечи к ним прилаживать.

– На Троицу тоже. Мне бабушка рассказывала!

– Оставь затею. Нельзя сейчас к реке. Ни мыться, ни купаться, ни просто бродить. На дно утянут!

Анна в который раз мысленно поблагодарила дрёму за то, что усыпила девчат. И ни Грапа, ни кто другой не подозревают о недавнем случае, что произошёл с ней.

– Ты… как себя чувствуешь? – Грапа смотрела изучающе.

– Вроде нормально, – удивилась Анна. – А что?

– Да ничего, – чуть фальшиво ответила Грапа. – Смирная ты последнее время, вот и забеспокоилась я – не случилось ли чего?

– О будущем думаю. – Анна почти не лукавила, её правда занимали мысли о дальнейшей жизни. А ещё немного тревожило непонятное желание отправиться в лес. Иногда настолько сильное, что хотелось ему покориться, и лишь доводы рассудка сдерживали это необъяснимое стремление. Помнила она про то, как легко перешла на иную сторону, слишком хорошо представляла неведомую силу, что таилась там.

Грапа продолжала внимательно её разглядывать, и Анна поспешила поменять тему, проговорила с сожалением:

– Тося ко мне переменилась…

– Ещё бы, – Грапа сорвала душистый любисток, растёрла в пальцах. – Боится за брата. Тянется Тимофей к тебе, беспокойным стал, ворона посылает сюда за новостями. Вот она и переживает.

– И мне он нравится. Очень! – призналась Анна. – Почему Тося против?

– Не прикидывайся дурочкой. На другой стороне он. Сам выбор сделал, примирился да приладился к нему. А тут ты перья перед ним распустила! Вот и мечется. О тебе все мысли.

Жалко было Анне Тимофея, но до чего приятно слышать, что не равнодушен он к ней! И она решилась спросить у Грапы:

– А если замену сделать?

– Это как же?

– Тимофея вернуть, а вместо него Тосю отправить.

– Шустра ты чужими жизнями распоряжаться! Ты была на той стороне? Знаешь, каково там? А человека посылаешь! Тимофей выбор сделал. Пошёл вместо сестры. Теперь там и останется.

– Была! И не раз была! Если б не Тимофей…

– Что он дался тебе, не пойму? У вас в городе полным-полно парней. Ты девка красивая, яркая, быстро найдёшь замену. Послушай меня – уезжай. Для твоего же блага советую. Не стану лукавить – не рады тебе здесь. Оня переживает, Тося сама не своя…

– Баба Оня из-за внучки переживает, а Тося из вредности! Не распоряжайтесь, что мне делать, а что нет! Я вашего совета не спрашивала, – Анна понимала, что лучше бы смолчать, но не могла остановиться.

– Ох и цекавая ты. Не держатся на языке слова-то. Смотри, не пожалей после! Когда все от тебя отвернутся!

7

От обидных слов Грапы Анна застыла. Где-то внутри скрутился ледяной комок, холодом закололо пальцы. Повернувшись, пошла она прочь, раздвигая руками травы. И не видела, что лёгкой изморозью оставляет след на нежных листочках.

А Грапа это заметила, охнула, прижала руки к груди не в силах поверить.

Мёрзла Анна.

Шёл изнутри холод, подбирался к сердцу, колол словно острый сучок.

Обхватив себя руками и пытаясь согреться, остановилась она под ярким солнцем. Подумала о бабушке и о Тёмке.

Словно ласковые руки прошлись по телу лучи, мягко скользнули по волосам. И спало напряжение, а следом вернулось тепло.

Зря она нагрубила Грапе. Только обидела человека. Неуютно им будет теперь под одной крышей. Неловко.

Попрошусь к Матрёше, – решила Анна. А откажет, пойду по дворам. Кто-нибудь сдаст комнату приезжей.

Долго стояла она, глядя на лес. И решившись, медленно пошла к нему.

Свежо, таинственно было в чаще. Приглушённый свет завис среди деревьев, перламутром переливаясь под робким ещё солнечным светом.

Птицы сновали в листве. Пересвистывались, щебетали, прославляли новый день. Стрекотали суетливые белки, возились и что-то беспрестанно искали в кронах.

Ступая по мягкому мху, неспешно брела Анна вперёд.

– Где-то должен быть переход, – бормотала под нос упрямо, – найду и останусь у Тимофея, он меня не прогонит.

– Ты видела его дом? Согласилась бы жить в таком? Среди нечисти? Быть готовой к внезапным визитам и встречам? – пытался предостеречь её внутренний голос.

Ответов на эти вопросы у Анны не было, и она старательно гнала их от себя.

Неподалёку зазвучало пение. Складно лились девичьи голоса. Звенела и переливалась красками мелодия, растворялась в воздухе, радовала душу.

Меж стволами замелькали белые платья – кружились в хороводе девушки, струились до земли зелёные косы.

Чем сильнее приглядывалась к ним Анна, тем сложнее было различить танцующих. Когда же подошла поближе – они и вовсе исчезли, стихло чудное пение. Лишь берёзы стояли кругом, разведя в стороны длинные ветви.

Обняла Анна ближайшее деревце, проговорила негромко:

– Ты меня видишь, Мара? Матрёша говорила, что видишь. Знаешь про оберег. Только потерялся он, подевался куда-то… Подскажи, как мне быть? Что делать? Запуталась я, себя не пойму.

Опустила ветки берёза, укрыла Анну зелёной завесой. Хорошо ей стало. Спокойно. Притихла подле ствола. Задремала…

…Девочки лет пяти-шести жались друг к дружке среди сугробов. В латанных валенках да истёртых тулупчиках, похожи были меж собой. Из-под платков выбивались, спускались почти до земли косицы – у одной чёрные, у другой – золотистые.

Быстро темнело, сильнее жалил мороз, всё теснее смыкались вокруг корявые ночные тени.

Обессилив от страха и холода, соскользнула одна на снег.

Вторая принялась поднимать, уговаривала:

– Надо идти! Вставай! Ну же!

– Мне тятя обещал, что заберёт. А сам не едет, – хныкала светленькая. Черноволосая смотрела серьёзно, с жалостью и обреченностью. Помнила она, как кричала прошлым днём мать, как проклинала бабку Петрину, что дурную весть принесла к ним в дом.

– Не отдам, не отдам! – выла волчицей. Отец и брат с трудом сдерживали её, не давали добраться до бабки.

Та же словно не замечала, говорила медленно, с усилием:

– Видение мне было. Требует Морена двух девочек. Выбирать будет. Пришло время.

– Не отдам… – просипела сорванным голосом мать.

– Придётся. Тяжело мне стало, не справляюсь. Ведающая новая нужна.

– Почему к нам пришла?? В деревне много домов, в каждой семье дочери!

– Морена велела ночку и зорьку привести.

– Ночку… – выдохнул брат.

Бабка кивнула:

– У Нюрки вашей волосы что ночь черны. У подружки Маняшки колосьями золотятся.

– Подруг забирает, – процедил отец с ненавистью. – Может, откуп предложить?

– Деревне защита нужна, сила! Откажете – накличете на всех мор. Смирись. Авось, Нюрку выберет. Шустра она да сноровиста. Не то, что подружайка.

– Мороз лютует, замерзнут они!

– Смирись!..

Хотела Нюра сказать про то подружке, да пожалела, промолчала, лишь крепче сжала в ладошке своё сокровище – старую бабушкину свистульку.

Выплакавшись до икоты, Маняшка затихла. Не отзывалась больше, забылась.

– Не спи, не спи! – трясла, тормошила подружку Нюра. Кричала той в лицо, растирала снегом, щипала.

– Не спи! Не спи, Маняша!!

Только всё без толку.

Сорвала тогда с себя платок, как могла, укутала Маняшку. Сама задрожала – совсем близко подступил холод, прихватил ледяными руками, ожог до самого сердца.

Напрасно теперь пыталась Нюра согреться – не хватало сил двигаться, ничего не хотелось больше.

Когда замёрзли слёзы на щеках, присела подле Маняшки, обняла, поднесла к губам деревянную птичку, с трудом разлепив застывшие губы, подула.

Вдруг услышит её кто-то? Вдруг, спасёт??

А потом всё равно стало. Выпала из рук птичка, повалилась следом на снег и Нюра, только не вышло упасть – подхватил её кто-то, понёс…

Очнулась в санях, под медвежьей шкурой тепло было, уютно.

Потёрла глаза, принялась озираться.

– Ищешь кого? – напротив сидела женщина. Белое лицо было что чистый снег, брови да ресницы словно инеем припорошены. Волосы под платом узорчатым забраны. Шуба длинная в каменьях вся да серебре.

Оробела Нюра, но отвечает:

– Маняшку ищу.

– Рядом смотри, – женщина повела головой в сторону, где тихо сопела раскрасневшаяся от тепла подружка.

Обрадовалась Нюра, повернулась к спасительнице – а та другая теперь! Черноволосая да зеленоглазая. По подолу платья цветы раскрываются, зеленеют травы. И тепло струится, как в летний полдень!

– Ты – Морена! – догадалась девочка.

– У меня много имён. Да то не важно… Вижу, что смела ты и сильна, верна дружбе.

Сказала и взяла Нюру за руку, прижала ладошкой к своей ладони, заговорила непонятное что-то, напевное. И понесло девочку словно по речке. Так свободно, так легко стало! Когда летом купались у мельницы – похожее чувство она испытала, и прохладу, и тепло одновременно.

А когда вложила Морена ей в руку что-то тяжёлое – увидела Нюра крест. Необычный, красный да блестящий, словно леденец.

– Хранитель это. Носи не снимая. По роду передавай.

– А Маняшке ты тоже подарок сделаешь?

– Слаба она, недостойна.

– Ты не съешь её? – испугалась Нюра.

Засмеялась в ответ Морена. Всё сильнее, всё громче. Поднялся ветер, закрутил снег – подхватил их с подружкой, взмыл в высь, в миг домчал до деревни…

…Проснулась Анна. Не сразу вспомнила, где находится. Удивилась лету и цветам. Только потом поняла, что привиделся ей чудный сон. Красочный и пронзительный, будто явь.

Меж тем снаружи зашептались.

Собрались на поляне древяницы, собой худы да кожей шершавы. Под спутанными в колтуны волосами прятали уродливые лица, тела скрывали сплетёнными рубахами из трав.

Сцепившись руками, повели они хоровод да приостановились, принюхиваться принялись. Повернулись разом к берёзе, что Анну скрывала, двинулись к ней осторожно. Не смели отчего-то прикоснуться к ветвям, лишь приглядывались – кто там, за ними.

Приникла Анна к стволу, затаила дыхание. Только не помогло это – учуяли её древесные существа. Заметались, заволновались, заскрипели досадливо, близка была Анна да недоступна. Не получалось до неё добраться, не получалось вовлечь в хоровод.

Стали тогда древяницы кругом и запели отрывисто, резко, очень неприятно для слуха. Дрогнула берёза, задрожали ветви, пошли расходиться по сторонам.

Не успела испугаться Анна – как похолодела ладонь, в потом сразу вспыхнула жаром. Словно прятались в ней две противоположности, да никак не могли уравновесить друг друга.

Вспомнила Анна встречу на реке и, не задумываясь, шагнула к нечисти, выставила вперёд руку.

И отпрянули существа, живо скрылись за деревьями, словно в стволах растворились.

Анне же нехорошо сделалось. Запылало лицо, и тут же застыло, будто корочкой ледяной покрылось на миг.

– Что ж такое со мной?? Как справиться с этим?!

– Верни хранителя! – подсказала, прошелестела листвой берёза.

И отпустило, отошла дурнота.

Нужно было возвращаться, но запуталась Анна, сбилась, не нашла среди деревьев тропинки. Тогда решила идти наугад, прислушиваясь и приглядываясь к лесу.

Деревья казались теперь другими – выше стали да шире, затерялись в небесах кронами. И чудилось среди шелеста недовольное:

– Чужачка-чужачка-чужачка! Прочь-прочь-прочь!

Впереди выглянул из-за ствола высокий силуэт, рогатый вроде да козлоногий, всхрапнул резко и скрылся. Откликнулись ему с ветвей стрёкотом крошечные незнати – мохнатые, с глазами-плошками, с длинными хвостами.

Заворочалось, завздыхало среди корней… Крохотные, смахивающие на крыс, старушонки кинулись из-под ног, затаились вдоль тропинки, возбуждённо залопотали.

С шумом мелькнуло большое да встрёпанное, пронося на спине то ли сучок, то ли огромного богомола.

Захихикали дребезжащие голоса, отозвались эхом высоко в листве…

Разошлась на Троицу нечисть, разгулялась белым днём!

И вдруг знакомое грянуло:

– Крааа-крааа-крааа!

Слетел девушке на плечо ворон, крепко ухватился когтями, потянул клювом прядь волос.

– Тебя Тимофей прислал? – не срывая радости, потянулась Анна погладить глянцевые перья. – Проводи меня к нему!

Ворон послушался, полетел вперёд. И она поспешила за ним следом.

Мимо лесных существ бежала теперь смело, старалась не смотреть, лишь краем глаза подмечая их страшное полузвериное обличье. И не заметила, как оказалась на исходном месте, с которого вошла в лес.

Покружил над ней ворон, каркнув прощально, улетел назад.

– Я же хотела к Тимофею! – разочарованно крикнула Анна. Топнула ногой с досады, чуть не расплакалась.

Оставалось одно – возвращаться к Грапе да просить о помощи дворового, вместе с ним искать маров крест.

Помешкав немного, пошла Анна полем к деревне.

Среди цветов заметила Матрёшу – та ползала на коленях и ворошила траву, будто искала что-то.

Не сдержалась Анна, окликнула:

– Матрёша!

– От напугала! Аж сердце зашлось! – подскочила Матрёша кузнечиком. – Разве ж можно так подкрадываться!

– Что делаешь?

– Сорочье мыло ищу. Смолку клейкую. В другой то день растёт себе спокойно, из себя высокая, приметная. Издали хорошо видна. Подходи да рви сколько надобно. А нынче не так. Прячется она на Троицу. Не даётся в руки.

– Почему? – удивилась Анна.

– Знать бы, – вздохнула Матрёша. – Припозднилась я. До зари не прихватила. А теперь только колени наломала.

– Зачем тебе смолка?

– От морщин и веснушек использовать. Молодильное средство, действенное!

– В другой день собери.

– Не то выйдет. Ну, что уж теперь жалеть, сама поленилась. Ты-то откуда идёшь?

– Из леса.

– Ну?! На Троицу в лес ходила? Одна??

Анна кивнула и поведала Матрёше про все события нынешнего утра.

Та слушала внимательно, не перебивала.

Анна ничего не стала скрывать, рассказала и про то, как смогла отпугнуть древяниц.

– Я испугалась, когда холод пошёл, потом тепло вернулось. Как может быть такое?

– Выходит, права я была. Есть в тебе частица Маровой силы. Мара – она ведь вроде хозяйки над всем. Равновесие в природе сберегает. Потому и кидало тебя в жар да в холод, что не можешь ещё силой управлять.

– Да откуда она у меня??

– Про то не скажу. Сама додумывай.

– Может от бабушки?.. Мне от неё два украшения достались: лунница и крест.

– Дай угадаю… крест большой, необычный, на концах чёрточки?

Анна кивнула:

– Мне его родители передали. Представляешь, уже здесь его нашла, среди шоколадок!

– Покажи! – потребовала Матрёша.

– Не могу. Потеряла.

– Как так?

– Сама не пойму. Хотела надеть, а его и нет.

– Где хранила?

– Среди вещей.

– Что ж не носила?

– Не знала, что выбрать. Его или лунницу.

– Но в руки ты его брала?

– Конечно. Подержала немного, только ничего не почувствовала.

– Надеть нужно было! Хотя и так защита сработала. Я не сказала сразу, а должна была… Помнишь, ладонь твою смотрела?

– Перемены нагадала.

– Метка у тебя там. Маров крест. Знак родовой, что силу держит. Оберег всего лишь проводник, будит её, выход даёт.

– Я его не носила.

– Сказала же, что в руках держала. Хватило и того.

8

Анна хотела о многом поговорить с Матрёшей, да помешал дворовый. Пулей вылетел из пустоты, заметался с причитаниями:

– Что творитси! Что деетси! Караул!..

Захлёбываясь в словах, залопотал совсем уж неразборчивое, и Матрёше пришлось его прихватить за шкирку да резко встряхнуть.

– Что случилось? Скажи медленно, по слогам! – приказала она коту.

– Марьяш-ка!.. Остобл…Остолб…Остолбенныя!.. Тётка Грапа за тобой послала, подмогнуть им надоть!

– Какая? – переспросила Анна.

Но дворовый перекувыркнулся через голову и исчез.

Матрёша тоже отмахнулась, припустила к деревне. Да так споро, что Анна с трудом её догнала.

Возле Марьяшиного двора взволнованно переговаривались соседки, чуть в сторонке стояла поникшая Грапа. Ни разу не видела у неё Анна такого беспомощного и испуганного выражения на лице. Едва подошли – кинулась к Матрёше, повлекла сразу к дому, Анну же будто и не заметила.

В небольшой скромно обставленной комнатке пол был залит водой. На столе исходила паром кастрюля. Тося черпала кружкой кипяток, со всего маха выплескивала на кресло у дальнего окна. Широкая спинка мешала рассмотреть пустует оно или нет.

– Что вы тут творите?! – Матрёша осторожно обогнула кресло и ахнула. – Ничего лучше не догадали, как человека кипятком заливать??

– А толку то, – Грапа прикрыла крышкой кастрюлю, сказала устало. —Заканчивай уже, Тось.

– И давно она так?

– С час. Всё перепробовали. Тоська под конец вишь, что удумала.

– Минут двадцать поливаю, – Тося отёрла вспотевший лоб. – Крутым кипятком, между прочим. И ничего!

– Оню вызывать надо, мы не справимся, – пробормотала Матрёша и вдруг ткнув куда-то пальцем, выдохнула. –А что это на ней? Никак Маров крест??

Анна всё стояла у входа, не решалась посмотреть. Но услышав про крест, перестала раздумывать и подошла.

В кресле лицом к окну сидела Марьяша – статуей застыла под ледяной тонкой корочкой! А на груди подо льдом пропавший оберег красным отсвечивал – потерянный крест крестов.

– Твой? – только и спросила Матрёша.

– Мой!

Матрёша обернулась к девчатам:

– Всё сходится! Крест Анне от бабушки достался, в наследство. И она его потеряла. А на деле вон как вышло – Марьяшка его скрала! Что же она додумывала тут, что творила?

Девчата молчали.

Анна же разглядывала пострадавшую, проникаясь всё больше жалостью:

– Что теперь будет? Её можно спасти?

Грапа качнула головой:

– Думаю, уже поздно.

– А где её сестра? Баба Оня рассказывала…

– А и правда, где подменыш? – перебила Матрёша.

– Нету. – дёрнулась Тося. – Была да сплыла, в лес небось кинулась, до своих.

После погрозила Анне пальцем:

– Нашлась жалостливая, про нехристь вспомнила, когда тут такое!

– За Оней надо! – повторила Матрёша, – может, подскажет что делать.

– Я схожу! – Анна направилась было к дверям, да Грапа перехватила, попросила:

– Лучше останься здесь, пригляди, чтобы соседи не зашли. Мы сами сходим, по дороге расскажем, как и что.

– Во-во. – буркнула Тоська. – Введём, так сказать, в курс дела.

Когда девчата вышли, плотно притворив дверь, Анна склонилась над Марьяшей. Выражение лица за ледяной коркой разобрать было трудно, ясно читался лишь ужас, застывший в глазах.

– Для чего ты его взяла? Что хотела сделать? – задумавшись, не сдержалась Анна, провела легонько по гладкому льду, коснулась пальцем места, под которым проглядывал крест.

И разбежались по сторонам трещинки! На глазах стаял лёд, водой пролился на пол! Обмякла Марьяша, завалилась на сторону.

– Как же это… Что делать-то… – заметалась Анна, выскочила в сени и словно на стену наткнулась, услышав разговор девчат.

Те не спешили к бабе Оне, выясняли между собой что-то на крылечке. Возмущённый Матрёшин голос громко раздавался из-за дверей:

– Как вы могли! Не верю, просто не верю! Это же предательство!

– Чего ещё скажешь? – защищалась Тося. – Никого мы не предавали. Чужачка она.

– Хоть и чужачка, а тоже человек! Трудно ей сейчас, не понимает многого, сила бурлит, выхода ищет, а вы вместо того, чтобы помочь – попёрли крест!

– Тише, Матрёш, – взмолилась Грапа. – Это я виновата. Подглядела случайно, как она на крест смотрит. Сидит тихонько, на руку положила, а сама заискрилась вся! Испугалась я – вдруг сотворит что по глупости, вот и спрятала от греха.

– Если и сотворила бы, то по незнанию только. Что улыбаешься, Тоська?

– Что мне – плакать? Я Грапу поддержала! Не хочу смотреть, как Анька с такой силой из Тёмки собачонку побегушную сделает! А то ещё примораживать всех начнёт. Вон как Марьяшу. Мара же взглядом в лёд обращает.

– Не могла она Марьяшу заморозить, со мной всё время была! И без оберега к тому же. Только не возьму в толк, подруженьки дорогие, как крест к Марьяшке попал?

Грапа что-то шепнула, а Тося заорала во всё горло:

– Я ей проговорилась, я! По-соседски поделилась. Ну, а она после его у Грапы стащила.

– Ясно с вами всё! Вор у вора…

– Ты не язви, Матрёша, скажи лучше – пойдём до Они или нет?

– Да напрасно всё, ей ничто не поможет. Одно радует, что не доберётся теперь Анька до креста! – злорадно ввернула Тося.

И тогда не сдержалась Анна – распахнула дверь, позвала:

– Хорошо, что вы здесь. Марьяша оттаяла!

– Всё слышала. – утвердительно сказала Тося. – Ну и ладно. Я от своих слов не окажусь, что хошь делай.

– Ань, они не со зла, по дурости, – расстроенная Матрёша попыталась вступиться за приятельниц.

Анна не ответила. Откровения девчат застали её врасплох. От неожиданности да обиды она растерялась, подступили непрошенные слёзы. Но она не позволила им пролиться, удержала с усилием и, обращаясь к Грапе, повторила:

– Пойдите к Марьяше, попробуйте что-нибудь из своих штучек – вдруг поможет?

– Не поможет ничего, – вся пунцовая от неловкости, чуть слышно пробормотала Грапа.

И ы это время из-за угла вывернул к крылечку кот, следом за ним спешила баба Оня. Первым делом она крепко обняла Анну, постояла секундочку. После осмотрела по привычке, оправила легонько непослушные волосы:

– Как же соскучилась по тебе, деточка! Не чаяла, когда обниму!

– Оня-я-я, – тоненько протянула Грапа. – Зачем ты вышла! Нельзя тебе!

– Затем, что человека спасать нужно! – утерев глаза, отрезала бабка. – Да и вас приструнить следует. Совсем снесло голову-то некоторым!

– Наябедничал, старый пёс! – Тося попыталась пнуть дворового.

Тот шустро отпрыгнул и возмущённо пригрозил:

– Доругаисси у меня! Подкараулю вечерком да ка-а-а-к напужаю!

Тося не осталась в долгу и пока они пререкались, остальные вернулись в комнату.

Марьяша лежала без движения. Ледяная корочка стаяла полностью, успели высохнуть и лужи. Анна даже удивилась отстранённо тому, как быстро всё произошло.

– Забирай своё! – велела баба Оня.

Когда же Анна осторожно сняла оберег, склонилась над Марьяшей, обхватила руками голову, звать принялась:

– Марьяшка, слышь меня? Марьяшка!

После достала из кармашка скляночку. Накапала на ладонь чем-то красным и, обмакнув палец, нарисовала на лбу пострадавшей крест. Принялась по щекам шлёпать и шептать что-то тихое в уши.

– Оня, не старайся, поздно, – прошелестела в стороне Грапа.

– Может, я смогу помочь? – неожиданно для себя предложила Анна. – Что нужно сделать?

Баба Оня взглянула мельком, а потом показала на крест – надень.

Анна послушалась и невольно прикрыла глаза, не знала, как проявит себя оберег.

– Да не жмурься, не Мара, не приморозишь. – успокоила Оня и вдруг спросила. – Помнишь, рассказывала мне, как с бабушкой малину собирали?

Ещё бы Анна не помнила то спокойное и счастливое лето! Ей и сейчас сделалось тепло, стоило только подумать о нём. Недавнее потрясение отошло прочь, комната расплылась и… вот уже она оказалась в малиннике! Пытаясь увильнуть от колючих веток, рвала налитые тёмно-бордовые ягоды, с восторгом ощущала их спелую сладость и мягкую нежную кислинку. Плавился под солнцем воздух, бабушка поглядывала с улыбкой и плыл над землей душистый тонкий аромат…

Анна и сама не поняла, как затопил её, разлился до кончиков пальцев мощный сияющий поток благоуханной силы! Принёс с собой негу ленивого летнего полдня, крепкую морозную свежесть, прохладу и терпкость осенней земли, пряную сладость подснежников… Вспорхнули вдруг откуда-то пёстрые бабочки и, обратившись в снег, рассыпались по сторонам искристой стайкой…

Шумно выдохнули позади девчата.

– Пипец котёнку! – ошарашенно взмявкнул дворовый.

Баба Оня взяла Анну за руки и, положив ладонями Марьяше на сердце, сказала просто:

– Поделись.

– Как? – начала было Анна да примолкла, почуяла, что тонким ручейком заструилось от рук тепло.

И порозовела Марьяша. Вздрогнула, захрипела, задышала шумно.

– Ведьма! – вскрикнула потрясённая Тося. Разохались Матрёша с Грапой. Дворовый прикусил себе хвост и не заметил того.

– Что застыли, чай не заморозила вас. Принимайте. Теперь уж и сами управитесь. – бросила Оня девчатам. А когда те окружили Марьяшу и захлопотали подле неё, добавила. – Разговор у меня к вам имеется. Но то потом.

Повернувшись к Анне, взяла её под руку, отвела в сторонку:

– Побегу я, деточка. Нельзя мне сейчас дом оставлять. Ты на этих дурёх не серчай сильно, придержи гнев. Велик твой дар, жить тебе с ним теперь. Понять его нужно. Прочувствовать.

Она снова обняла Анну, покачала немного, словно баюкая.

И в эту минуту донёсся с улицы громкий, полный ужаса крик!

Анна оказалась проворнее всех. Шустро выскочила из двора и увидела поодаль растрёпанную да босую хитку, склонившуюся над кем-то маленьким и беззащитным.

И никого больше не было на улице, словно попрятался заранее народ, предчувствуя страшное.

Не раздумывая, схватила Анна нечисть за спутанные волосы, потянула на себя.

Сильна оказалась бабкина внучка, забилась, пытаясь вырваться. Изловчившись, повалила Анну, надвинулась, скалясь. Когда же попала Анна ей по лицу – ладонь словно в склизком киселе увязла, чавкнула глухо. И повалило густым паром от плоти русалочьей! Съёжилась на глазах хитка да истаяла. Только и осталось лежать тряпьё на дорожке.

– Внученька моя… – заплакала рядом баба Оня. – Что же ты… как же…

И осела подле, обхватив тряпки, завыла в голос.

– Что ты натворила! – ужаснулась Тося. – Говорила я!.. Говорила – не ждите от неё добра!

Анна же никак не могла отдышаться. Саднили руки, кровоточили длинные борозды от хиткиных когтей. Спасённая девочка сидела здесь же, обнимала за ноги Анну да дрожала, словно листочек под ветром. На измазанной мордашке ротишко искривился то ли от ужаса, то ли от хиткиной порчи. Да на шее синели пятна – в том месте, где схватила её нечисть.

– Люмилочка, пойдём до бабушки, – упавшим голосом позвала Грапа. Попыталась приподнять девочку, но та лишь крепче обхватила Анну, уткнулась лицом в колени.

– Не бойся. Иди. – как можно спокойнее сказала Анна. — Хитка больше не тронет.

– Ещё бы ей тронуть, когда ты её по полной укатала! – выкрикнула Тося.

Анна даже не глянула в её сторону, побоялась, что не сдержится.

Грапа, наконец, отцепила девочку и понесла куда-то.

Баба Оня же собрала в подол тряпьё да, сгорбившись, побрела в сторону дома.

Анна двинулась было следом, но Матрёша придержала:

– Повремени. Не нужно сейчас за ней ходить.

– Это же тварь была! Нечисть…

– Ох, Анька. Что тварь – твоя правда. А всё одно – внучка. Оня столько лет терпела, сердце надрывала. Потому что любила её. И такую любила.

–Хитка чуть девочку не придушила!

– Милочку. Внучку Грапиной соседки.

– Лучше б ты её не спасала, – мрачно ввернула Тося. – Окривеет девка. Никто не позарится на такую.

– Хватит, Тоська! – возмутилась Матрёша. – Уймись уже!

– Вот она пусть и уймётся! Неужели не видишь, что после её приезда наперекос всё пошло? Жили себе спокойно и дружно. А теперь?

– Я спасла девочку, – стараясь сохранять спокойствие, чётко проговорила Анна.

– Если б Оня зарок не нарушила да из дома не вышла, никого спасать не пришлось бы! А вышла она из-за тебя! Деточка… – передразнила Тоська бабку. —Тьфу!

Анна в бессилии сжала кулаки. На душе было гадко и тошно.

Что, если Тося права? И она лишняя здесь? И всем мешает? Делает только хуже? Теперь и баба Оня её возненавидит!..

Тося говорила что-то ещё – обидное, злое… Анна отгородилась от слов, видела лишь как шевелятся тонкие губы, как кривятся усмешкой.

И от гримасничанья этого, от откровенной ненависти да незаслуженных обвинений, поднималось что-то внутри – студёное, грозное, беспощадное.

Испугавшись, что не справится с этой силой, Анна поспешила уйти.

Проскользнула незаметно в Онин двор, присела подле старой баньки. В слёзы да причитания ударилась, жаловаться принялась вслух сама себе.

9

Анна настолько отдалась чувствам, что не удивилась, когда сбоку протянулась тонкая и сухая, что ветка, рука, подала скомканный платок.

Машинально поблагодарив, она высморкалась и только после сообразила, что не платок то, а старая плесневелая тряпка.

Замерев, собралась Анна с силами, посмотрела в бок, но никого не заметила. Углядела лишь руку, что змеёй опускалась сверху, из приоткрытого банного оконца.

– Не здесь ты, не к месту ты… – провыло громко из окна. – Ищи путь… Иди, куда тянет…

Позабыв про силу и оберег, кинулась Анна бежать. Да споткнулась о корень, растянулась на тёплой земле. И исчез вдруг страх, расхотелось спасаться – так и осталась она лежать среди травы.

– Жива ты аль нет? Девка? – просипело издалека.

– Вроде жива, батюшка-дворовый.

– В себе ли?

– В себе.

Выдохнув с облегчением, кот подполз поближе, протянул кисет:

– Прими вот, оченно успокаивает!

Хвост его был перевязан весёленькой тканькой, к голове примотан завядший капустный лист.

– Миргрени шарашут, – пожаловался он. – Спужалси давеча, вот и попёрло.

– Мигрени. – невольно поправила Анна и улыбнулась сквозь слёзы.

Кот только отмахнулся:

– Как ни назови, одно у их нутро – пакостное.

– Вот скажи, для чего мне дар? С ним только хуже всё. Как мне у бабы Они прощения выпросить? Как объяснить, что девочку спасала не от внучки её, а от хитки?

Анна говорила и говорила. Дворовый слушал да временами вздыхал протяжно. После неожиданно посоветовал:

– Ты, это. Писульку составь до Тимофеича. А я доставлю. Глядишь, пособит, подскажет что умное.

Идея с запиской Анне понравилась. Вот только не было под рукой ни листка, ни ручки. Идти за ними к Гапе не хотелось.

Был бы у Тимофея телефон, послала б сообщение, – мелькнула досадная мысль, и только потом она сообразила, что и сама уже привыкла обходиться без смартфона. За время, проведенное в Ермолаево, тот оказался ей почти без надобности.

– Так будешь писать или нет?

– Не на чем.

– Не хочешь к тёткам вертатьси, – понял дворовый. И вдруг привстал, поклонился. – Здорова ли, кума?

– Твои-и–ими забо-о-отами, – знакомая уже рука-ветка положила перед Анной тёмный, чуть поморщенный лоскут кожи, чиркнула по нему неприятно острыми когтями.

– Дарю-ю-ю. Старый запас…

– Чем писать на таком? – поинтересовался кот. И добавил подобострастно. – Благодарствуем. Щедра ты, обдериха-матушка.

– Кро-о-овью, – проскрежетало над ухом, и Анна не удержалась – взглянула в бок и едва не отпрянула.

Огромные блюдца глаза, голая, складками провисшая кожа – буроватая, в трещинках и редких щетинистых пучках, нос сучком-уточкой, вытянутые, будто заячьи уши… Страшна была обдериха! Близко-близко подобралась – наблюдала, словно реакции ждала.

– Не напасёсси кровушки. Слишком большой расход. – меж тем отверг её предложение дворовый.

– Ску-у-учно… баню забросили…

– И то правда! – оживился кот. – Пригласить бы Тоську попаритьси. Пущай кума её помнёт маленечко, чтоб приткнуласи.

Анна страх подавила и, слушая их рассеянно, словно со стороны наблюдала, как сидит между говорящим бородатым котом и безобразной лысой старухой в полотенце. Картинка выходила забавная и одновременно жутковатая.

Могла ли предположить ещё недавно подобное? Сейчас бы сделать селфи и послать родным. Вот впечатлились бы!

Решение пришло внезапно:

– Я видео запишу! А ты Тимофею его покажешь! Только телефон у Грапы остался.

– Момент, – муркнул дворовый и умчался с хлопком.

– Ищи-и-и пу-у-уть… Иди-и-и, куда-а-а тянет… – повторила обдериха и, пятясь, уползла в тёмную сырость ветхой баньки.

Дворовый управился мигом, едва удерживал в лапах старый телефонный аппарат с оторванным шнуром. Такой висел у Грапы на стене – бездействующий и порядком припылённый.

– Что ты притащил! – вознегодовала было Анна, да примолкла, ведь сама не объяснила, что за телефон имела ввиду.

Кот с фырканьем избавился от бесполезного груза. После извлёк из-за уха примятый бумажный обрывок, следом за ним небольшой карандашик.

– Пользуйси.

– Что тут уместится? – Анна двумя пальцами приняла клочок, повертела и, подумав, написала: «Нужно повидаться. Очень важно! Нуждаюсь в совете и помощи».

– Отнесёшь? – попросила дворового. – Пусть Тёма напишет, когда и где увидимся. Или на словах передаст. Договорились?

Кот козырнул, запулил в кусты капустным листом и пропал.

– Записку забыл! – крикнула Анна и вложила листок в протянувшуюся из пустоты лапу.

Сама же задумала поговорить с бабой Оней. Постучала тихонечко – сначала в дверь, после в окно. Подождала. Бабка никак не откликнулась, только протопали с той стороны дробные шажочки да дрогнула слегка ситцевая занавесочка за стеклом.

Расстроенная, пошла Анна со двора.

Тихо и сонно было в деревне. Оживлённое утро давно сменилось сомлевшим под солнцем днём.

Помявшись, собралась она спуститься к реке, да не получилось – перестряла Грапа, прихватила за руку, повела к себе.

– Матрёша с Марьяшкой осталась, присмотрит за ней. Я травки лечебной заварила, сготовила кое-что…

Грапа вздохнула, поправила волосы и решилась:

– Извиниться я хочу, Аня. За всё извиниться. И за себя, и за Тоську. Испугалась я, когда про силу твою узнала, не хотелось мне перемен. Понимаю теперь, что не права была. Сожалею, что так поступила.

Анна молчала. Надо было как-то среагировать на это признанье, да только говорить ничего не хотелось.

– Давай перекусим, – предложила Грапа. – Ты столько сил потратила… Да и я раздёргалась прямо. А еда первее всего успокоит.

Душевные терзания Грапы никак не отразились на пироге. Вышел тот на диво аппетитным и красивым. Под тонкой румяной корочкой клокотала и побулькивала начинка из рыбы, щедро приправленная травками и перцем. Пахло от неё так, что Анна невольно сглотнула и не смогла отказаться от угощения.

– Семён рыбки принёс, я и состряпала по-быстрому. Не отворачивайся. Присядь. Заодно поговорим.

– Тогда давайте начистоту, хорошо?

Грапа склонила голову, соглашаясь.

– Ешь. А я девчатам отложу. Тоська себя совсем голодом уморила. Иссохла прямо, сдала.

– Скажете, из-за меня??

– Кризис подкрался. Как по-модному у вас зовётся? Депрессия, кажись.

– Я…

– За хитку не дёргайся. – продолжила Грапа. – К лучшему всё. Оню давно пора было избавить от наказания, что сама себе устроила. Маялась хитка в доме, и Оня с ней вместе. Ни поговорить, ничего… Нечисть она и есть нечисть. Да ты сама видела страстюку-то.

– Баба Оня такая несчастная сделалась.

– То пройдёт. Я правда рада, что так вышло.

Грапа подложила Анне ещё кусочек, долила чай.

– Знаешь… Вроде вместе крутимся, да только у каждой ещё и своя жизнь имеется. Ко мне внучат привозят. У Матрёши цветы. Есть у неё интерес к ним и склонность. А ещё, по секрету… Матрёша с год уже переписку ведёт с одним… Оттудава.

– С иной стороны? – поразилась Анна.

– Скажешь тоже, – рассмеялась Грапа. – Из энтих он, чужаков иностранных. Немчура, что-ль… И ладится у них вроде. Матрёша его в гости позвала. Может послушает, приедет.

Оня хоть одна живёт, да любят её деревенские, заходят частенько. Теперь вот к тебе сердцем прикипела, за внучку посчитала.

Тоська же сторонится людей. Всю жизнь одинёшенька! Тёмка до того, как ушёл, жил-то тут же, но свои интересы у парня были, он ведь даже не сын ей. Одной ох как горько, Аннушка. Да ещё и вина давит.

– Она меня ревнует. Только почему? Если Тимофей… – Анна запнулась, но продолжила, – женится, ему полегче будет, в деревню сможет перебраться, поближе к сестре.

– А на его место кому идти придётся, подумала?

– Это обязательно?

– Да. Замена нужна.

– Что ж, справедливо.

– Что да, то да. Но если здесь она места себе не находит, там и вовсе… Боюсь, стронется тогда умом, ведьмачить примется, чёрное колдовство творить. И Тося, знаю, того же боится.

Ночевать у Грапы Анна не осталась. Собрала вещи и ушла к Матрёше.

Та только вернулась, передав смену подле Марьяше Тоське.

За чаем рассказала новости:

– Надеюсь, выправится Марьяшка. Одно меня беспокоит теперь – куда подменыш подался. Хорошо бы к своим, в леса ушёл.

Анна в ответ посетовала:

– Я всё по домам скитаюсь. Даже неловко. Надо бы свое жилье присмотреть. Не знаешь, есть в деревне что на продажу?

– Дома-то есть. После бабки Фени хороший остался. Два года пустует, внуки не хотят сюда переезжать. На другом краю крепенькая избёнка от дядьки Мирона. Его недавно дети забрали. Но ты не спеши, у бабы Они места много.

– Да она не хочет со мной разговаривать. Не открыла даже.

– Зря ходила. Не остыла она ещё, переживает.

Матрёша не сдержалась, зевнула широко.

– Устала я что-то. Давай спать. Завтра придумаем, как лучше с Оней объясниться.

Заснула Матрёша мгновенно.

Анна же долго ворочалась, вздыхала. Когда начала дремать – прыгнуло что-то на кровать, навалилось тяжестью на ноги. Шевельнулась Анна и схлынула тяжесть. А на одеяле смятый листочек остался с припиской короткой:

– Жду.

Сердце кувыркнулось в восторге – это откликнулся Тимофей! Непонятно лишь было, где ждёт, во сколько встреча.

Анна позвала негромко:

– Батюшка-дворовый, ты здесь? Котеич?

Кот смолчал. А из-под кровати показался серый, словно из пыли слепленный ком, помедлил немного да подкатился к двери.

– Ты кто? – озадачилась Анна. – Вместо дворового, да?

Ком не ответил. Качнулся к ней и снова завис у дверей, будто приглашал за собой.

– Ты меня отведёшь! – догадалась Анна. Наспех одевшись, осторожно приоткрыла дверь и выскользнула за провожатым на улицу.

10

Луна светила ярко и отстранённо.

Ночь полнилась шепотками и вскриками. Раздавались дальние всплески с реки. Мелькали в воздухе быстрые лёгкие тени – не то летучие мыши, не то ночные бабочки.

Меж цветов сновали крошечные существа, вроде людей, да с копытцами, с дыбом торчащими волосами, со светящимися щёлочками глаз. Словно муравьи, лезли ото всюду, и Анна замерла на миг, не решаясь идти вперёд.

Кто-то вроде совы слетел с дерева, прихватил лапами парочку, поволок куда-то. Остальные прянули в стороны, и Анна проскочила, пустилась дальше за серым комом, что терпеливо ждал в отдалении.

Матрёшины цветы повернулись ей вслед. Зашевелили лепестками, залепетали что-то невнятное – пытались предостеречь.

Подле заборов вдоль улицы шевелились темные фигуры – группками да по одиночке собрались там иные жители деревни, домовые да дворовые духи. Судачили меж собой, обсуждали что-то, следили за Анной, недобро сощурившись. Она же спешила вперёд, думая лишь о предстоящем свидании.

Грозной мрачной громадой поднялся впереди лес, и сжалось вдруг сердце, дрогнуло от нехорошего предчувствия.

Из-за стволов у самой опушки выступила старуха, перегородила дорогу. Неприметная, обычная самая, отчего-то показалась знакомой.

Когда сказала негромко: «Не ходи!» – вспомнила Анна, где виделись раньше. В автобусе, что вёз в Ермолаево, сидела она рядом, что-то похожее говорила, предостерегла от чего-то.

– Не ходи! – повторила старуха.

– Мне нужно!

Только бабка на своём стояла, одно твердила:

– Не ходи!

– Кто вы?

– Доля твоя. Слушай меня! Не ходи в лес! Можно ещё обернуть всё. Отмотаем назад времечко и окажешься дома, заживёшь как раньше.

– Не смогу я как раньше! И не хочу! Здесь моё место!

– Хорошо подумай! Последний раз предлагаю.

– Нет-нет и нет! – выпалила Анна.

– Воля твоя. Не пожалей после.

И пропала доля, растворилась во тьме.

Серый ком кувырнулся, завис в лунном свете возле деревьев.

– Ау! – прозвучало совсем рядом. – Ау!

И завторило эхом:

– Ау! Ау-Ау!! Ау-у-у!!!

То хороводилась на русалии нечисть. Рыскала всюду, искала себе развлечений.

Только не боялась теперь Анна, не нужны стали ни полынь, ни четверговая соль, была у неё понадёжнее защита – маров крест.

Когда показались навстречу русалки, сказала спокойно:

– К Тимофею я. Пропустите. Пройду, никого не трону.

Не спешили отступать водяницы. Приглядывались, ворочали головами. Страшны были они, перемазаны илом, оборваны да косматы. Перепутались в волосах тина с улитками, тухлые рыбёшки да жабьи лапки.

Сверху с ветвей тянулись их древесные сёстры. Свесившись вниз, так же смотрели на Анну, ворчали грозно, узнавая.

– Что ж медлите? Хватайте! – подстегнул нечисть знакомый голос.

Не сдержалась, вышла из-за дерева Тоська! В рубахе длинной, завешанная волосами, казалась и сама лесной бабой. Кривился в гримасе рот, дикой злобой горели глаза. Лишь полынный венок да зажжённая пасхальная свеча выдавали в ней человека.

– Тося! – только и выдохнула Анна.

Та же на неё не взглянула, всё твердила на одной ноте:

– Хватайте-хватайте-хватайте!..

И послушались русалки, потянулись цепкими руками …

Сорвала тогда Анна с шеи шнурок, выставила вперёд себя крест крестов. Взблеснул, заискрился инеем оберег. Зашипели водяницы. Шарахнулись по сторонам. Освободили дорогу.

– Тимофей! Тимофей! – закричала Анна, рванулась вперёд.

Не заметила, как выпростало ближайшее дерево гибкий корень. Поймало Анну словно в ловушку. Крепко обхватив ногу, повалило на землю. Переплела тут же жёсткая трава руки. Отлетел куда-то маров крест.

Забилась Анна в тисках:

– Помогите! Кто-нибудь! Тимофей! Дворовый!

Захохотала рядом полубезумная Тоська. Встряхнула откуда-то взявшейся сетчатой сумкой. Словно в ловушке, сгорбился в ней поникший кот. Размазывая лапами слёзы, провыл тоненько:

– Подпоила меня стервь! Вот язык и развязалси. Рассказал про записочку-у-у-у…

Ярость затопила Анну, подбросила с земли. С лёгкостью слетели оковы. Захрустев, раскрошился смёрзшийся корень. Заледенела, осыпалась колким мусором трава.

Как оказалась возле Тоськи и сама не поняла. Выхватила сетку с котом и, отшвырнув, схватила тётку за рубаху, скрутила узлом.

Поговорить с ней собиралась, но мешала разъярённая сила, что клокотала внутри.

Тоська же скривилась дурочкой, растянув губы в отвратительной гримасе.

Когда взглянула Анна в глаза её – черноту увидела да нежить, что ужом извивалась в глубине, выпуская на свет тайные Тоськины мысли.

И поддалась силе Анна – прихватила Тоську за горло, легонько сдавила. Та же в ответ вцепилась ей в руки, глубоко вонзила под кожу ногти.

– Пипец котёнку, – зажевал усы дворовый и заверещал в азарте из сумки. – Так её, змеюку! Души-дави злыдню!

Заухала-застрекотала и лесная нечисть. Не решалась приблизиться, издали следила за схваткой.

Захлопали крылья, подлетел с карканьем ворон. Издали закричал Тимофей:

– Аня! Не надо! Погоди!

Но она не могла и не хотела останавливаться – нужно было довершить начатое.

Когда придушила сильнее – всхрипела Тоська, задёргалась, выпучила нечеловеческие глаза. И вырвалась изо рта чернота, слепилась в непонятную фигуру. Заметалась, рванула вверх да не успела скрыться. Дунула Анна вслед, и смёрзлась на лету тварь, шлёпнулась о землю ледышкой, разлетелась мелкой пылью.

Обмякла в беспамятстве и освобожденная Тоська. И Анна присела на землю – помутнело всё глазах, ватой заложило уши. Словно издалека слышалось ей сейчас:

– Аня! Аня! Держись!..

Очнулась Анна от тепла. Обняли её сильные руки, держали бережно, баюкали мягко, согревали. И прошла постепенно дрожь, прояснилось зрение. А когда в лицо брызнуло вонючей затхлой водой – вернулся и голос, прикрикнула Анна на дворового:

– Ты что творишь! Ополоумел совсем?

– Дык… Того я… До болота смоталси, водицы черпнул, – выпутавшийся из сетки кот размахивал ржавым котелком.

– На сестру плесни, – попросил его Тимофей.

– Что ей сделаетси, злыдни подколодной.

– Поговори у меня!

Кот опасливо подобрался к Тоське, принюхался. Покосившись на Тимофея, пнул легонечко лапой.

– Мож, подмогу привести? За Матрёшкой податьси?

– Сама оклемается. Помалкивай да лей понемногу, больше пользы принесешь.

Анна наблюдала, как дворовый поливает Тоську и вспоминала недавнюю схватку.

– Кто это был в ней?

– А ты не знаешь, кого гоняла? – поразился Тимофей. Улыбнулся после, зарылся в волосы, прошептал. – Откуда ты только взялась на нас, чудная такая.

И Анна затихла, прикрыла глаза. Хорошо сделалось ей. Спокойно и сладко. Так бы и осталась в его объятиях навсегда.

– Гхм-м-м… – прокашлялся рядом кот. – Пардону прошу, но скольки мне ещё надрыватьси?

Тимофей нехотя обернулся, разрешил ему передохнуть.

Анна же снова задала вопрос:

– Кто вселился в Тосю?

– Подменка, что от Марьяшки сбегла. – дворовый умастился рядышком, продрал лапами бороду, расправил усы. – Табачку бы, – протянул, с намёком поглядывая на Тимофея.

Тоська тем временем застонала, приподнялась, потирая шею:

– Где я?..

– В самой лесной дебре! – охотно пояснил кот.

Увидев Тимофея, обнимавшего Анну, смолчала Тоська, только задышала шумно и часто.

– Ну, здравствуй, сестра! Не думал, что вот так свидимся.

– И тебе не хворать, – просипела та в ответ. – Ещё чуть и убила б меня Анька.

– Нет! Я точно знала, что должна сделать! Сразу разглядела другую.

– Сильна! – улыбнулся Тимофей. – Только не ты силой, а она тобой управляет.

– Ты в ноженьки склониси, что вытрясла из тебя тварину! – встрял в разговор дворовый.

Тоська будто не слышала, смотрела в одну точку:

– Она меня вела. Направляла. Всё, что скрывала – всё учуяла подменка, на том и сыграла. Не могла я воспротивиться. И не хотела…

– Зачем тогда понадобилась защита? Полынь, соль?

– Не знаю. Может, чтобы не тронули меня лесные.

– Как ты позволила такое? Как могла настолько опуститься? – холодно спросил Тимофей.

– Так и позволила… И опять скажу… Хочу, чтоб знали вы – никогда не приму Аньку. Противится душа!

Охнул в страхе дворовый. Притихла лесная нечисть, замерла в предвкушении ответа.

Взглянула Анна в погасшие Тоськины глаза, отметила морщинки да скорбную складку у рта и смолчала. С ясностью ощутила вдруг, насколько тускла и безрадостна у той жизнь.

– Что смотришь? Действуй давай! Заморозь, разорви… Покажи, что ещё умеешь.

Анна с тревогой прислушалась к себе, но ничего не всколыхнулось, никак не среагировала сила на Тоськину браваду.

– Перестань. – поморщился Тимофей.

– С чего бы? Лучше так, чем на твоё место.

Мигнула и пропала луна. Сделалась непроглядной темнота.

– Держитя Тоську, утекёт! – всполошился дворовый.

– Куда ей бежать… – пробормотал Тимофей. И почувствовав, как вздрогнула Анна, шепнул. – Сейчас костры зажгут…

И точно – далеко-далеко за деревьями вспыхнуло, заиграло пламя. Вздох прокатился по лесу, замелькали на фоне огня чёрные тени, затянули ликующую песнь.

Дворовый пошептался со странным рогатым зайцем, сунул тому кисет, в ответ же принял банку, доверху наполненную порхающими искорками. Протянул после Анне, смутился:

– Фонарик. Для тебя расстаралси.

Анна осторожно приняла подарок, залюбовалась мерцающим мягким светом.

Внезапно оборвалась далёкая песня, застыли пляшущие фигуры. Дрогнули и заметались за стеклом светляки.

Взвыла разочарованно Тоська.

Скорчилась она на земле, а над нею белело лицо.

Поначалу лишь оно привиделось Анне. Тёмную накидку скрывала ночь.

То была женщина с картины отца. Женщина из её недавнего сна.

– Морена-матушка! – встрепенулся дворовый, подбежал, подхватил подол, приложился к нему с почтением. А потом ощетинился и прикрикнул на Тоську. – Ишь, удумала! Крест умыкнуть!

– Подай оберег, – велела коту Морена.

Нахмурившись, попеняла Анне:

– Негоже дарами разбрасываться! Почуяла силу так и не нужен стал?

Охнула Анна, схватилась за шею – позабыла совсем про крест крестов!

Оказалась совсем рядом Морена, протянула Анне украшение.

– Береги его! – так повелела да предложила вдруг. – Останешься с Тимофеем? Вижу, нравится тебе у нас.

Анна выдохнула было:

– Останусь…

Но осеклась, дрогнула. Страшно стало отчего-то, вспомнился давешний разговор с долей. Права оказалась бабка —сейчас решалась её судьба.

Согласится – и прошлая жизнь, привычный с детства мир навсегда останутся позади, за чертой.

– А как же… родители? – спросила беспомощно.

Ничего не сказала Морена. Молча смотрела, ждала.

Тоська же оживилась, уговаривать принялась:

– Оставайся, Ань! Заживёте с Тимкой в радости, ещё и детишек народите.

Такое фальшивое участие звучало в её голосе, что Анне сделалось противно.

Тимофей с тревогой следил за ней и когда замешкалась, быстро сказал:

– Не нужна эта жертва. Не приму. Сам сюда пришёл, сам дальше жить стану.

И тогда Анна решилась, взглянула Морене в глаза:

– Отпусти Тимофея со мной в мир! Верни справедливость!

– Разве не слышала, что не хочет он к людям. Не ждёт его никто на той стороне.

– Я жду!

– Вместе вы уже. Встретились, рядышком стоите. Тут и живите теперь.

– Но… У меня там родные остались… Как они без меня?

– Родные, говоришь?.. Что же… Праздник нынче, добрая я. Так и быть, отпущу вас обоих. Но с условием только! Докажи наперёд, что тосковать по тебе родные станут. Покажи, кому нужна.

– Мне нужна! Люблю я Анну! – шагнул вперёд Тимофей.

– Ты здесь, я же про ту сторону речь веду.

Анна, услышав его слова, потерялась от счастья. Кинулась к Тимофею на шею, зашептала ответное признанье.

Рядом шумно высморкался дворовый:

– Я и сам чуть в неё не влюбилси. Хороша девка!

Увидев недовольство во взгляде Морены, встряхнулся да щипнул Анну за ногу. Прошипел сердито:

– Матушка ответа ждёт, уважь её желанию!

– Простите, – раскраснелась Анна. – Я… родителям нужна!

– Докажи.

– Но… как? Мы семья, они меня любят…

– Докажи. – повторила Морена. – Позови их.

– Как позвать?

– Обычно. Услышат ли только?

– Как же они услышат, если далеко?

– Позови! – возвысила голос Морена.

И дворовый снова щипнул Анну, чтобы смолчала.

Анна зажмурилась. Представила, как мать курит да болтает с подругой. Увидела отца, пристально приглядывающегося к очередному мазку на холсте…

Позвала про себя:

– Мама! Отец!

Сначала робко, потом всё сильнее.

Мать как будто услышала, замерла на полуслове, обернулась растерянно…

– Мама! – настойчивее повторила Анна. – Мамочка!

Но та уже снова смеялась, что-то весело рассказывала собеседнице.

Отец её и вовсе не услышал, увлечённо рисуя новые образы на полотне.

– Нужна, говоришь? – выразительно сдвинула брови Марена. – Сомневаюсь! Так что жить вам здесь!

– Нет! – решительно заговорил Тимофей. – Не место Анне здесь. Я останусь. А её отпусти.

– Ох, люди… Определитесь уже. Отпущу, так и быть. Если слово дашь никогда больше с ней не видеться!

Тимофей взглянул на Анну с тоской, но смолчал, не смог решиться сразу на подобное обещание.

Замерла и Анна, не зная, что предпринять да вдруг услышала издали:

– Аннушка! Внученька! Мне ты нужна, мне! Как же жить без тебя буду?!

– Осторожней, Оня! Ещё врежемся куда! – кричала Матрёша.

– Подождите, не поспеваю за вами, – задыхаясь, просила Грапа.

Когда девчата выкатились из-за деревьев, кинулась Анна к бабе Оне.

– Сердцем почуяла, что неладно с тобой. – плакала бабка. – Прости меня, непутёвую. По нечисти убивалась, чуть тебя, родную, не потеряла.

Анна прижалась к ней, следом навалились Матрёша с Грапой. Виновато шмыгали носами, перебивая друг дружку каялись перед Анной.

Глядя на них, всплакнул и дворовый. Провыл, отжимая бородёнку:

– От, страсти какия! Всё ж доведёте меня до нервенного срыву!

Тоська нахохлившись, смотрела мрачно. Выжидала.

Хлопнула Морена в ладоши, скинула тёмную накидку, и стихли все разом. Во всей красе стояла теперь лесная хозяйка, блистала каменьями искристыми, сияла цветами расписными. Взирала бесстрастно, говорила громко:

– Дарю Тимофею свободу. Отпускаю и тебя, Анна. Здесь же останется та, кому предназначено было. Таково моё последнее слово. – и, взмахнув подолом, птицей яркой вспорхнула прочь.

Сжалась Тоська, окаменела будто. Молча смотрела перед собой, да только не видела ничего от шока.

– Прости, сестра, – с трудом прошептал Тимофей. – Мне жаль!

– Ох, Тоська-а-а, – в разнобой протянули девчата. – Как смогла ты… Как решилась ты на такое!

– Поделом злыдне!.. – припечатал дворовый.

Вздохнул Тимофей, свистнул тихонько и, когда слетел на Тоськино плечо ворон, сказал:

– Живёт здесь один, с нашей стороны. Не знаю, за что сослан. Поддержал меня, научил многому. Нужно будет – проси помощи, он не откажет.

Не ответила Тоська, будто не слышала. Так и стояла с потухшим взглядом.

Анна же склонилась к коту. Попросила о чём-то.

Разворчался тот, но послушал. Нехотя исчез да мгновенно вернулся, принёс с собой крошечный свёрток.

Приняла его Анна, развернула. Посмотрела, погладила да пошептала тихонько. И протянула Тоське свой второй оберег.

Мягко скользнула в ладонь трёхрогая лунница. Взблеснули камешки светом. Дёрнулась Тоська, отвернулась, пытаясь скрыть слёзы.

А когда приложила подарок к сердцу, поняла Анна, что всё сделала правильно…

С рассветом вышли из леса.

Медленно брели девчата, вздыхали, тянули в разнобой грустную длинную песню. Дворовый подпел было, старательно и фальшиво, да вдруг рассердился, прикрикнул:

– Что скукожилиси, девчаты! Радоватьси надо – свадебка да пир впереди! Гулять примемси, веселитьси!

– И то правда! – поддержала дворового Оня. – Чего мы расклеились? Запевай, Матрёша!

Матрёша откашлялась да завела громко:

Вы луги мои,

Вы зелёные!

На вас красочки

Всё багровые.

Я сорву цветок

И совью венок…

Звонкая и задорная, полетела песня над полем. Подхватили её Грапа с Оней, пританцовывать принялись.

Дворовый же охнул, схватился за пушистые щёки:

– Про гостей позабыл, склерозник! Кого звать то будем… Кума-баенника само собой. Обдериху-матушку к нему в пару. Кикушу да суседушку всенепременно. Дрёму… А вот не позову старую, возгордитси ишшо! С дальнего дома подполянника… Сарайного из пятой избы…

Присев на тропинку, кот сощурился, забормотал под нос. Шлёпнув себя по лбу, яростно дёрнул левый ус…

Девчата не обращали на него внимания, пели всё громче, всё веселее. Взявшись за руки, пустились в пляс среди цветов и трав.

Анна с Тимофеем слегка поотстали. Наблюдали за всеми издали. Улыбаясь, держались за руки и молчали.

Да и что говорить, если чувства сильнее слов!