Повелитель теней

13 TEMPORA MUTANTUR [2]

И наступила ночь, холодный сырой воздух накрыл огромный карьер, промозглая мгла просачивалась в работный дом. Там все уже спали на узких деревянных нарах; дети постарше – каждый отдельно, а малышня укладывалась кто в головах, кто в ногах, на нижних нарах. Мужчины и женщины ложились где придется, не переодевшись, не помывшись. Постель миссис Ландас стояла у самого камина, отделенная от остального помещения занавеской из вытершегося голубого бархата. Толстая сальная свеча давала тусклый свет, а догорающий огонь в камине подогревал постепенно крепчавший душный запах пота.

Рафа дремал на своих нарах, то уничтожая блох на ногах, то обращаясь мыслями к дому. Громкие всхрапывания и детские всхлипы то и дело возвращали его к бодрствованию. Он устал, его терзала боль. Плечо горело от выжженного клейма, сердце наполняла тоска по бесконечно далекой родине. Он слышал, как завывает ветер, продираясь сквозь лесные заросли, а волны с ревом набрасываются на прибрежные скалы, рассыпаясь звонкими брызгами в ночи.

Он старался уснуть, освободить свой мозг, вырваться мыслями из этих мест, где он был сейчас узником, не думать о будущем, которое казалось столь неопределенным. Он молил Риатаму забрать его из этих мест, позволить вновь увидеть родной дом. Минул уже почти год с тех пор, как он покинул свою деревушку. Последнюю ночь он провел там под звездами, овеваемый теплым ветерком пустыни, наполнявшим своим дыханием лес и бороздившим легкие облака на глубоком и черном ночном небе. Он заснул тогда, убаюканный голосами женщин, распевавших псалмы, и потрескиванием костра почти в такт их пению.

Рафа позволил себе предаться мыслям о родине, хотя и знал, что воспоминания о любимом крае, которого ему так не хватало, и о тамошних людях, которых он с радостью обнял бы, вызовут у него слезы. Он чувствовал себя совсем одиноким. Ему хотелось коснуться чьей-нибудь дружеской руки, услышать приветствие, произнесенное дружелюбным африканским голосом.

Рафа знал, что здесь он чужой, цвет кожи как бы отделяет его от окружавших его людей. Здешние люди, думал он, бедны и телом и духом. Этой ночью все были очевидцами чуда – глухой мальчик стал слышать, – и все-таки они не уверовали. Казалось, они сами были слепы и глухи к тем знамениям, которые им предстали, а может быть, их околдовало неверие. Они предпочитали верить тупому духу гадальных карт и болтовне старой гадалки, чем уверовать в деяния Риатамы, живого Бога. Они словно были счастливы оставаться в своей нищете.

Рафа откинулся на свернутый валиком плащ, снова закрыл глаза и соскользнул в сон.

В этот миг мужчина, которым овладел дунамез, проснулся. Весь последний час, невообразимо долгий, он делил свой мозг с существом из иного мира. Насильно отодвинутый в дальний уголок собственного «я», он мог лишь наблюдать фантасмагории дунамеза, проскальзывавшие сквозь его сознание и абсолютно ему не подвластные. В его мозгу возникали сцены пыток, которым подвергал свои жертвы дунамез, служитель смерти: он наслаждался их муками, перебирался, перескакивал из одной жизни в другую, чтобы завладеть ею, руководить ее поступками, доводить до безумия, а потом преследовать до окончательной гибели того, в чьи тело и душу он вселился. Такой беспомощной жертвой его оказался на этот раз Сэмюэл Блит, бывший крестьянин, а теперь безнадежный должник Демьюрела, работавший на его сланцевой фабрике в Равенторпе. Беднягу трясло при каждом возникавшем в его захваченном злобной силой мозгу видении, которые дунамез заставлял его смотреть. Это было страшнее, чем детские ночные кошмары: Блиту казалось, что он сопричастен не только мыслям той силы, которая им овладела, но также и гибели всех когда-либо погубленных этой силою жизней.

Блит отчаянно сопротивлялся, стараясь освободить свой мозг от нечистой силы, закрыть глаза, не видеть истязаний. Он хотел позвать на помощь, но не знал, к кому обратить свой зов. И всякий раз, когда он пытался вернуть себе собственный разум и воспротивиться безумию, дунамез начинал нашептывать ему – это призрачное существо знало его имя, знало обуревавшие Блита страхи.

– Слушайся меня, Сэмюэл, – вкрадчиво нашептывал дунамез. – Делай то, что я подскажу тебе, и не противься, и скоро все это кончится! Я могу даже сохранить тебе жизнь.

Блит чувствовал, как этот голос эхом отдается в нем и каждый нерв, каждую мышцу сводит судорогой. Он хотел ответить, но голосовые связки не подчинялись ему.

– О, это пустяки, – все так же вкрадчиво шептало оно. – Я буду говорить за тебя. А ты просто сядь и слушай меня. В конце концов, тебе ведь нечего терять, а выиграть можешь все на свете.

Дунамез вывел его из дремотного состояния и раскрыл его веки. Руководимый неведомым существом, Блит отбросил покрывало, встал и направился к камину. Он согрелся у огня, а потом отодвинул занавеску, чтобы посмотреть на спавшую миссис Ландас.

– Огонь, огонь, – бормотало оно чуть слышно, – я не знал тепла целую вечность. Вам, людям, есть за что испытывать благодарность, у вас есть тело, которое можно согреть, потрогать, оно может трепетать от возбуждения. А моя жизнь так холодна, так одинока. О, насладиться жарким объятием себе подобного существа! – И дунамез рукою Блита погладил щеку миссис Ландас. – О моя прелесть, как же ты хороша…

И вдруг оно перестало нашептывать Блиту искусительные слова – дунамез разглядел на верхних нарах очертания тела спавшего Рафы. А Блитом внезапно овладели совсем другие чувства: желание, вызванное образом миссис Ландас, исчезло; теперь его обуревала ненависть. Он физически чувствовал лютую злобу своего насельника. Тело его затряслось. В мозгу бушевали зловещие замыслы призрака. Еще мгновение, и сквозь него вырвался бы яростный вопль, но в последний миг он был оборван неизвестно чьей властью. Мысли об убийстве метались в его заполоненном мозгу.

Дунамез опять зашептал ему:

– Если ты сделаешь это для меня, я оставлю тебя так же быстро, как и вошел. Возьми нож и убей его. Он не из ваших, он здесь чужой. Он заслуживает смерти – и ты сделаешь это.

Блит не в состоянии был сопротивляться. Он не владел собой. Он чувствовал себя беспомощным, просто зрителем, перед которым развертывается великая трагедия. Между тем он подошел к нарам, взял стул от стола, встал на него и вынул из кармана нож. Потом окинул взглядом комнату. Все до единого забылись глубоким сном. Воцарилась полная тишина. Было что-то неестественное в том. как люди спали. Словно все они были на грани смерти.

Он поднял руку над головой, неспособный противиться власти дунамеза, который контролировал сейчас каждую его жилку. Итак, время настало… Дунамез опять твердил ему:

– Убей его… прямо сейчас. Никто никогда не заподозрит тебя…

Блиту хотелось закричать во весь голос, убежать. Бывший земледелец по собственной глупости оказался в западне, он задолжал Демьюрелу семьдесят фунтов, но через десять месяцев опять был бы свободен. Если же сейчас подчинится, то окажется убийцей. Он посмотрел на Рафу, чья черная кожа блестела в свете свечи. Все еще держа над ним нож, Блит не понимал, почему Рафа должен умереть.

– Сделай это сейчас, – еще строже прозвучал в его голове все тот же голос. – Сделай, пока я сам тебя… Хоть один раз в жизни сделай что-то, чем ты будешь гордиться… Ты во всем потерпел неудачу, провал, не провались же и на этот раз.

Голос дунамеза звучал все настойчивей. Блит чувствовал, как призрак все сильнее нажимает на его руку, заставляя силой вонзить нож в Рафу. Блит боролся как бы с самим собой, изо всех сил напрягая руку, замкнув накрепко каждый мускул. Казалось, волею дунамеза рука его разломилась, раздвоилась.

– Ну же, Сэмюэл, действуй. Слушайся меня.

Блит не слышал больше ничего, кроме этого голоса, настойчиво звучавшего в его голове.

Дверь работного дома вдруг распахнулась, прервав жаркий, беспокойный сон миссис Ландас. Она мгновенно села в постели, одним движением задвинула занавески у кровати и вскочила на ноги. Дунамез сдернул Блита со стула на пол.

На пороге стояли Консит и Скерри в своих грязных черных башмаках и треуголках. Выглядели они жалкими, измотанными, продрогшими, явившись в четвертом часу ночи. Консит не улыбнулся, не сделал даже попытки как-то приветствовать миссис Ландас.

– Он желает сейчас же видеть темнокожего парня и ждать не намерен.

Пытаясь хоть немного пригладить спутанные волосы, миссис Ландас направилась к нарам, на которых спал Рафа.

– Не смейте обижать его, не то я не позволю вам его увести. Он столько сделал для меня, всю мою жизнь изменил, и я не хочу, чтобы вы или Скерри снова над ним измывались.

От ее громкого голоса все в комнате проснулись. Из-под грязных покрывал высунулись лица, все старались разглядеть, что происходит в едва освещенной комнате.

– Да пусть он вас хоть царицей Савской сделает, мне-то что. Демьюрел хочет видеть его, а чего Демьюрел хочет, то Демьюрел и получает.

Консит подошел к многоэтажным нарам, оттолкнув в сторону Блита, который, только что поднявшись с пола, шел к двери.

– Останься, Сэм, ты мне можешь понадобиться. Пойдешь с нами к башне, на случай, если он вздумает дать деру. Тогда разрешаю тебе хорошенько вздуть его.

Блит попробовал увернуться, но дунамез сильнее сдавил его изнутри и не позволил уйти.

Консит достал из-под монашеского плаща сучковатую дубинку.

– Ну-ка, подъем, подъем, индийский матросик. Пора сходить повидаться с твоим хозяином. – Он угрожающе помахал дубинкой перед Рафой. – И гляди, чтоб никаких шуток, не то мы мигом собьем тебя наземь, стоит тебе чуть-чуть податься в сторону. – И он похлопал дубинкой по своей ладони, поглядывая на Рафу из-под полей своей треуголки.

– Только без битья, мистер Консит, только без битья. Попробуйте тронуть парнишку хоть пальцем, и вы будете иметь дело со мной. – И миссис Ландас покачала своим длинным искривленным пальцем перед его носом.

– А Демьюрел за то, что вы станете ему поперек дороги, вышвырнет вас из этого местечка, который вы называете своим домом, – отпарировал Консит, протиснувшись мимо нее. – Спускайся со своего ложа, парень. Мы снимем с тебя оковы. – По-прежнему покачивая дубинкой, он вдруг с размаху саданул ею по стойке нар. – Ну-ка, Сэм, помоги мне стащить этого бродяжку с насеста.

Блит ответить не мог. Затаившееся в нем неведомое существо сжимало ему горло. Он только кивнул в знак согласия, чувствуя себя куклой в руках неловкого кукловода. Тем временем Рафа прилагал все усилия, чтобы спуститься с нар. Перевязка и крапивная мазь, наложенные миссис Ландас на его рану, прилипли к коже. Кровь из выжженного клеима сочилась, проступая сквозь рубашку при каждом движении.

Он мельком взглянул на Блита, потом стал пристально всматриваться в его глаза. Затем отвернулся но тут же посмотрел опять, еще настойчивее, чем прежде. Он притянул к себе его лицо и стал осторожно ощупывать, как будто старался отыскать некую сокрытую в нем тайну.

Трое вывели его из дома в холодную черную ночь. Рафа уже немного обвыкся в теплом и относительно комфортабельном работном доме. Какими бы неудобными и блохастыми ни были нары, все же на них как-то можно было лежать. Теперь же он с трудом тащился в ночь, пробиравшую холодом до костей.

Они гуськом поднимались на холм по узкой извилистой тропинке к дому викария; вязкая красная глина вцеплялась в ноги, затрудняя каждый шаг. Полная луна гоняла по небу редкие черные тучи.

С северной стороны – и над землей, и еще дальше, над морем, – небо нависало, пронизанное ярко-красными и желтыми всполохами – казалось, море горело. Блит держал Рафу за плечо и сильной рукой подталкивал его по тропинке вверх. Скерри шагал впереди, про себя проклиная тот день, что свел его с Демьюрелом. Далеко позади плелся Консит, через каждые несколько шагов останавливаясь, чтобы перевести дух и поглядеть на море.

– А на море-то штиль, Скерри… кажется, будто вот-вот и солнце взойдет, да только это же север и вообще рано еще.

Скерри остановился и тоже посмотрел на море.

– Да оно уже два дня и две ночи все такое же. Будто в море пожар. Эвон как светло, хоть читай. – И, повернувшись, он опять стал взбираться на холм.

«Только вот загвоздка, Скерри, туповат ты, чтоб книжки читать», – хохотнул про себя Консит, пыхтя и тяжело отдуваясь.

Блит шагал молча. Рафа по-прежнему присматривался к нему, понимая, что какая-то зловещая сила держит этого человека в своей власти. Ему доводилось видеть немало людей, которые позволяли злу подчинить себе их жизни; он обладал способностью почувствовать присутствие зла или инкуба, дьявола, по выражению глаз. Такие глаза смотрят сквозь вас, как если бы они принадлежали иному миру. Они не выносят прямого вызова и испытывают страшные муки, вплоть до полного разрушения, стоит лишь призвать Некое Священное Имя. Рафа знал, что под эгидой Риатамы ему не страшны никакие духи.

– Ты не можешь удерживать его вечно, – сказал Рафа, понизив голос. – Однажды ты должен будешь отпустить его. В конце концов, он-то не вечен.

Дунамез молчал.

– Как твое имя, дух? Скажи мне, кто ты?

«Блит» рванул Рафу к себе, лицом к лицу, больно натянув куртку на саднящем плече. Посмотрел вверх и увидел, что Скерри уже высоко, у самого гребня холма. Консит плелся сзади, в сотне метров от них. И тот и другой были слишком далеко, чтобы вмешаться, – время настало. Дунамез заговорил вдруг громко. Это был его голос, гадкой блевотиной вырвавшийся в ночной воздух. Блит чувствовал вибрацию этих звуков в своем горле, они изрыгались независимо от его воли.

– Меня ты не остановишь, парень, – прорычал этот голос злобно. – Я достаточно долго следовал за тобой, и сегодня мне выпал шанс задуть твой свет раз и навсегда. – Рука дунамеза, все яростнее сгребавшая куртку на груди Рафы, стремилась причинить ему как можно больше боли.

– Наконец-то ты осмелился заговорить. Демоны обычно тайком крадутся во тьме, страшась света. Так кто же ты, какой чин имеешь в вашей адской иерархии? Или ты всего-навсего кадет, комнатная собачонка какой-нибудь ведьмы? – Рафа смотрел инкубу прямо в глаза, которые вперились в него из глаз Блита. – Отчего ты так уверен, что я не назову все же имя Риатамы? Разве не пришлет он сюда целый сонм серавимов, чтобы извести тебя? – Рафа помолчал, пристально глядя Блиту в лицо. Инкуб не отвечал. – Я же знаю, кто ты, дунамез… А теперь дай мне пройти, прежде чем я произнесу то тайное имя, пред которым и ты должен будешь склониться. Он, может быть, даже сохранит тебе жизнь.

Блит чувствовал, как внутри у него извивается и корчится неведомое ему существо. Оно, это существо, оторвало его руку от Рафы и всунуло в его куртку, где ему удалось прежде спрятать длинный нож. Оттолкнув Рафу, он выхватил нож, полоснул им по воздуху. Нож чуть задел щеку Рафы. Блит, ничего не в состоянии остановить, ринулся к Рафе, оступившемуся на обочине тропинки, и попытался вонзить нож ему в грудь. Рафа успел схватить его руку, когда нож был уже совсем близко от его лица.

– Думаешь, что можешь остановить меня словом, парень? – прошипел дунамез. – Находясь в этом теле, я сам могу остановить что угодно. Могу поднять этими его руками сдохшую корову, а скоро подберу мертвого священника Кушитика и сброшу его в море. – Продолжая говорить, дунамез силился приблизить руку Блита к лицу Рафы. – Я хочу видеть твою кровь на этом ноже, а когда ты умрешь, я буду танцевать на твоей могиле. – Инкуб от ярости плевался слюной при каждом слове и хрюкал, как свинья.

– Именем… Риатамы… приказываю тебе: изыди! – в полный голос возгласил Рафа.

Его заклятье эхом прокатилось вокруг карьера, проникло в самую гущу леса, ветер унес его далеко в море. Блит поднялся на ноги и, спотыкаясь, пересек тропинку. Скерри повернулся и опрометью бросился вниз с холма. Консит карабкался вверх так быстро, как только позволяли ему его слабые, жирные и дрожащие ноги. В этот миг раздался душераздирающий вопль: дунамез выдрался из Блита, отшвырнув его прочь, словно кучу ненужного тряпья. Инкуб стоял перед Рафой, беспомощный, скрученный лучами света, которые все туже и туже обвивали его. Блит прикрыл рукой глаза, чтобы не видеть кошмарную тварь. Скерри, бежавший к ним по узкой тропинке, не мог поверить тому, что происходило на его глазах.

Рафа встал и глянул на жалкую фигуру, съежившуюся у его ног. Дунамез смотрел на него сквозь слюдяные щелки узких глаз и даже попытался улыбнуться, обнажив великое множество торчавших вперед кривых зубов, из-за которых едва мог говорить.

– Пощади меня, я не собирался причинить тебе зло – произнес он торжественным тоном. – Если ты меня отпустишь, я покину эти места и не нанесу никакого вреда. Позволь же мне удалиться и найти тех, кто будет носить меня в себе всю свою жизнь.

– По какому праву ты вмешиваешься в дела этого мира? Разве ты дал этому человеку возможность сказать тебе «нет»? – указав рукой на Блита, с возмущением спросил Рафа инкуба, корчившегося в световых тенетах, которые все туже сжимали его.

– Он человек, у него нет никаких прав. Люди отвернулись от Риатамы так же, как сделал и я. Мы упали с небес, а вы были изгнаны из райских кущ… обманутые змием. – Дунамез засмеялся, хотя дышал с трудом, через силу. – Что знаете вы, люди, о жизни? Шесть десятков лет, ну, еще десять, а что потом? Большинство из вас обречено на геенну огненную, бесплодная пустыня теней кишит неблагодарными душами. – Он замолчал и посмотрел на Скерри, который, окаменев, стоял в нескольких шагах от него. – А знаешь что? Разреши мне войти в него. Ну какой вред могу я нанести в таком-то теле? А он хоть попользуется немного мозгами. Я мог бы дать ему такую жизнь, какой он и не видывал.

Рафа властно протянул руку к дунамезу:

– 3амолчи, злой дух! Ты никогда бы ничем не удовлетворился. Вот почему вас изгнали с неба. Ты возжелал стать Богом и отнять власть у Риатамы. Даже сейчас вы строите коварные замыслы, вы виновники всех несчастий, которые сами же принесли людям этого мира. (Дунамез содрогался при каждом его слове.) Вы напоминаете праведникам об их прошлом. Теперь настало время вам самим найти свое будущее. – Рука Рафы по-прежнему указывала на инкуба.

Блит закрыл лицо руками, спрятавшись за кустом, а Скерри весь вжался в высокую густую траву на крутом склоне. Рафа повысил голос, теперь он звучал с такой силой, что вокруг вибрировал воздух:

– Властью Всевышнего приказываю тебе удалиться туда, где тебя ждут назначенные тебе муки… Прочь!

Пряди серебряных и золотых нитей все плотнее окутывали фантом, все новыми и новыми витками. Его тело стало совершенно черным, длинное белое лицо погрузилось в темно-серый туман, а потом весь инкуб окутался золотистой проволокой-паутиной, словно жертва невидимого паука, приготовленная к умерщвлению. Фантом верещал, всеми силами стараясь разорвать обвившие его путы. Вдруг вспыхнул яркий свет, и в этой вспышке дунамез исчез. Ночь опять была темной и безмолвной.

Блит и Скерри совершенно онемели: они были так перепуганы, что не смели выйти из своих укрытий. У подножия холма осторожно выглядывал из-за огромной скалы Консит.

– Не убивай нас, – взмолился он вне себя от ужаса. – Мы не хотим тебе зла. Отпусти нас, и мы сразу же уйдем.

Скерри приподнял голову из канавы, куда он скатился, а Блит лежал за кустом в высокой траве, бормоча про себя бессмысленные слова и надеясь рано или поздно пробудиться от пережитого кошмара. Рафа сел на большой камень у тропы и рассмеялся. Для него все это было лишь частью живой вселенной.

– Чего вы так испугались? Утром вы собирались бить и пинать меня ногами, извалять в грязи. А теперь прячетесь, словно малые дети, которым впервые приснился кошмар. – Он поманил пальцем Консита, приглашая его выйти из-за скалы. – Подойдите же, ведите меня к Демьюрелу, я еще не кончил дела с этим старым псом. У него есть нечто, принадлежащее мне, и теперь настало время вернуть это.

Блит сел и посмотрел на Рафу.

– Ты тоже дух, такой же, как тот, который захватил меня? – спросил он полуобморочно, едва выговаривая слова от страха.

– Как может один дух прогнать другого духа? Может ли войско сражаться с самим собой?

– Но тогда какая сила позволяет тебе совершать такое? – Блит поднялся на ноги и, стоя в траве, смотрел на Рафу, чей силуэт вырисовывался в лунном свете. – Ты-то кто такой, что за существо?

– Я такой же человек, как и ты, никакими особыми силами не владею, ни колдовством, ни магией.

– Но тогда как ты сделал это? Как сумел? Тот страшный дух, может демон, хотел убить тебя – как же тебе удалось уничтожить его?

– С помощью Риатамы – единственного истинного Бога. Знаешь ли ты о нем? – Рафа понимал, что этим людям ведомы только предрассудки и они мало что знают об истине.

– Ты говоришь – Бог. Но как ты можешь знать о чем-то, что так далеко отсюда? С чего бы этому Риатаме ведать о ком-то вроде меня? Я же простой арендатор. – Блит замолчал и посмотрел на Скерри, выбиравшегося из канавы. – Мы с ним оба бывшие арендаторы; мы все потеряли, все ушло Демьюрелу. Рента дорожала и дорожала, и никто из нас не мог ее выплатить, так что теперь мы должники, все равно что узники, нас взяли в работный дом сторожами. – Он опять взглянул на Скерри, надеясь, что и тот что-нибудь скажет, но потом продолжил: – Так с чего бы этому Риатаме заинтересоваться такими людьми, как мы? Бог ведь… он для богатых людей в затейливых нарядах, у которых большие дома. Все они святоши, в церкви сидят впереди в креслах со спинками, а мы пристраиваемся на свободных местах позади всех, так что ничего оттуда не видим, не слышим. Зачем мы Богу?

– Может быть, как раз поэтому. Разве вы никогда не слышали, что Бог любит вас? Разве вы никогда не смотрели на море и не дивились Его творению? Вы думаете, что весь этот огромный мир есть просто случайность?

Рафа протянул руку Блиту и помог ему выбраться из спутанной травы.

– Может, в твоей стране все так и есть, но здесь… – Блит стоял, глядя в землю. – Я думал обо всех этих вещах, но потом поглядел на грязь на моих башмаках, на овец, подыхающих в поле от бескормицы, подумал о ренте, которую я не мог выплатить, и понял, что в жизни наверняка есть только одно: смерть и церковный налог, который мы платим Демьюрелу. В конце концов, разве он не служитель Бога? Он викарий, значит, тот человек, который должен бы указывать нам путь, но единственное, что он делает для нас, – предоставляет нам стол и жилье в работном доме.

Блит поднялся на ноги и сел на камень рядом с Рафой. Оба смотрели на море. Скерри стоял позади них, ломая голову над тем, что ему следует сейчас делать, а Консит тем временем, пыхтя, взбирался к ним по крутой тропе. Рафа обнял Блита за плечи.

– Кто бы ни был этот человек, но только он никакой не служитель Господа. Он служит чему-то другому, но не Риатаме. Он вор и лжец. И за все это он ответит.

Вдруг заговорил Скерри, его голос дрожал:

– Ты же просто парень как парень, откуда ты, такой молодой, знаешь так много?

– Знать Риатаму – значит познать мудрость, и тот, кто знает Его, научится понимать. Это все, что нужно человеку для жизни. – И Рафа улыбнулся Скерри.

– Но как можем мы узнать его? Ведь он где-то там, на своих небесах, а мы внизу, в этом аду.

– Открой глаза и скажи мне, что ты видишь.

Скерри подумал, что над ним смеются.

– Я вижу небо, море…

– Нет. Скажи мне, что ты видишь на самом деле.

Скерри помолчал, огляделся.

– Вижу темноту и свет.

– Есть здесь и что-то еще, – тихо проговорил Рафа. – Перед дверью твоей жизни стоит Риатама, он стучится к тебе. Если ты слышишь его призыв и отвечаешь ему, он разделит с тобой твою жизнь и пребудет с тобою всегда. Он может освободить тебя от нищеты твоей, даст тебе свободу стать тем человеком, которого он создал, а не тем, кем ты стал.

Консит, отдуваясь, карабкался к ним снизу, его жирные ноги дрожали от усталости, опухшее лицо стало багровым. Рафа посмотрел на него.

– Я хочу, чтобы вы отвели меня к Демьюрелу. Не говорите ему о том, что видели. Когда я останусь с ним наедине, уходите отсюда, из этих мест. Вы будете свободными людьми. Ступайте и начните новую жизнь, начните все сначала, сами отыщите для себя Риатаму. – Он перевел взгляд на Блита. – Ты узнал зло и даже подпал под его власть. Могущество Всевышнего сделало тебя свободным. Помни: он освободил тебя, и это значит, что ты действительно свободен.

Сильный ветер гремел в сухих зарослях вереска вдоль тропы. Трое мужчин переглянулись и уставились на Рафу, не зная, что же им делать.

– Теперь отведите меня к Демьюрелу. Судя по знамениям на небе, время близко.

Рафа сам повел их вверх по холму, сквозь густую тьму небольшого леса, потом через лужайку перед домом викария и мимо трех могил, только что выкопанных в холодной черной земле.