Повелитель Вселенной

66

Баяруг прибыл последним.

— Мир, — сказал найман, входя в шатер Джамухи. — Мои люди подождут снаружи вместе с другими. — Он повесил оружие у входа.

— Добро пожаловать, — ответил Джамуха. Вождь найманов подсел к другим вождям. Две служанки подали мужчинам еду и кувшины. Джамуха протянул Баяругу кусок мяса на кончике ножа. Даже этот враг теперь охотно присоединяется к нему.

— Скажу просто, — продолжал Джамуха. — Все мы имели разногласия в прошлом, но я повторю то, что мои посланники уже говорили вам. Стая шакалов охотится за вашими стадами. Если мы будем враждовать, то им лишь достанется больше трупов на поживу. Пора разделаться со стервятниками.

— Я приехал сюда неохотно, — сказал Баяруг. — Три года тому назад я из-за тебя пострадал.

— Это Чингисхан решил идти на тебя в поход.

— Ты пошел с ним.

— И я же оставил его на растерзание твоему генералу, — возразил Джамуха. — Если бы он тогда ударил на Тэмуджина, нам не надо было бы собираться сейчас.

Баяруг усмехнулся.

— Я хочу исправить ту ошибку. Я не могу защититься от своего брата Бай Бухи, имея за спиной монголов и кэрэитов. Я пойду с тобой, и мои заклинания тебе помогут.

Таргутай Курултух фыркнул.

— Что-то твои заклинания тебе самому до сих пор не помогали.

Баяруг посмотрел на тайчиута. Джамуха поднял руку.

— Если мы будем пререкаться друг с другом, это нам на пользу не пойдет.

Худу привстал.

— Таргутаю следовало бы побеспокоиться о Тэмуджине давным-давно, — сказал мэркит. — Он мог бы прикончить неоперившегося птенца еще в гнезде, а из-за его неудачи пострадал мой народ. Теперь мой отец Токтох принужден не высовываться из своего стойбища среди скал Байкала и…

Джамуха сердито посмотрел на мэркита.

— Я просил не упоминать здесь о старых распрях. Тэмуджин — враг нам всем. Мы должны забыть о прошлом, если есть хоть малейшая надежда победить его. — Он задумался. — Я поклялся быть ему андой и потом всю жизнь жалел. Я предоставлял в его распоряжение свой меч и людей, а он предал меня. Как и любому из вас, мне есть за что упрекнуть себя.

— А я связан с ним женитьбой на его сестре, — пробурчал Чохос-хаан. — Я думал, что выбираю военного вождя. — Он скривился, показав желтые зубы, потом потер бугристое лицо. — Хан во главе войска, хан во главе охоты — вот кто, я думал, будет у нас, но брат моей жены метит повыше.

— Надеюсь, сестра как жена удовлетворяет тебя больше, — сказал Хутуха Беки, — чем брат как хан.

Чохос-хаан кивнул. Джамуха пристально посмотрел на вождя хоролаев, гадая, насколько можно доверять этому человеку. Чохос-хаан один раз уже уходил от него, может и повторить.

Он понимал, что союз будет шатким. Вождь дорбэнов заявил, что его народ ныне живет в мире с татарами, которые одобрят любой набег на курени их старого врага Тэмуджина. Большинство хонхиратов поддержит Джамуху, но, как обычно, сражаться предоставят другим. Хутуха Беки и его ойраты боятся, что Тэмуджин станет угрожать их северным лесам, и у мэркитов с тайчиутами было много причин ненавидеть монгольского хана. И все же, несмотря на то что их объединял общий враг, новые союзники относились друг к другу с подозрением.

— Никому из нас не будет покоя, — сказал Агучу-бага-тур, — пока Чингисхан не присоединится к своим предкам, — Тайчиут запихнул в рот мясо, что держал в руках, разжевал и проглотил. — Мы должны показать, что, преследуя свою цель, мы объединились. — Он взглянул на Джамуху. — Нам надо собрать курултай и выбрать собственного хана.

На это Джамуха и надеялся.

— Конечно, — сказал он, — ты хочешь сказать, что нужен такой хан, который будет руководить по необходимости, а в другое время не будет мешать тебе заниматься собственными делами.

— Только такой хан мне и нужен, — подтвердил Чохос-хаан. — Тэмуджин же понимает все по-другому. В его войске никто не возглавит тысячу или тумэн, пока не послужит в его личной гвардии и пока хан не убедится, что он повинуется без рассуждений.

— Хан, — пробурчал Баяруг. — Полагаю, у нас должен быть хан, который возглавит наши силы на войне, но кто из нас им станет?

Агучу хлебнул кумыса из чаши и сказал:

— Человек, который созвал нас сюда. Где вы найдете более подходящего? Он первым понял, что мы должны объединиться.

Джамуха обвел взглядом других вождей, никто из них не оспорил этих слов.

— Если это ваш выбор, — сказал спокойно, — и воля Неба, то курултай изберет меня, а я, конечно, соглашусь.

Он гадал, долго ли просуществует союз этих людей. Победа объединила бы их на некоторое время, но с поражением Тэмуджина каждый из них подумает о собственной выгоде. Но это не имеет значения — к тому времени, когда узы ослабнут, он обретет достаточную власть, чтобы за неповиновение наказать любого. Он присмотрит за тем, чтобы они почитали присягу, которую примут.

67

Ее тело горело, горло саднило. Бортэ едва слышала пение шаманов. Младенец был лишь кровавым комочком, вышедшим из ее утробы вскоре после того, как она заболела лихорадкой.

Чья-то рука приподняла ей голову, ко рту поднесли чашку, и в горло полилась горькая жидкость. Она увидела черные глаза Тэб-Тэнгри, а потом под гул шаманских барабанов уснула.

Проснулась она в тишине. Ее оставили одну умирать. Шаманы, наверно, снаружи, предупреждают всех, чтобы держались подальше. Бортэ открыла глаза и увидела лица сыновей.

— Мама, — прошептал Угэдэй.

— Тебе не надо быть здесь, — сказала она хрипло.

— Разве ты не видишь? — Нагадай положил ей руку на лоб. — Злые духи покинули тебя. Тэб-Тэнгри вышел из юрты и сказал нам, что лихорадка кончилась и ты спишь.

Она снова уснула и, проснувшись, услышала привычную болтовню служанок. Они принесли ей поесть, кобыльего молока и настояли на том, чтобы она отдыхала. Три дня она была слаба и не могла выходить из юрты, не опираясь на кого-нибудь. Пришел Джучи и сказал ей, что хан был на горе Бурхан Халдун несколько дней и спустился с нее лишь день назад.

Бортэ ожидала, что Тэмуджин придет к ней, но его не было. Она уже знала, что враги ее мужа собрались на курултай и, подняв Джамуху на войлоке, провозгласили гур-ханом, то есть ханом всех людей.

Это предзнаменование. Смерть дочери, которую она родила год назад, выкидыш, бормотание шаманов у ее постели, сказавших, что у нее больше не будет детей, потеря благосклонности мужа, а теперь и союз его врагов — все это предзнаменование. Духи, думала она, обращаются с ее народом так же, как делают цзиньцы, покровительствующие одному вождю некоторое время, чтобы потом выступить против него.

Теперь она, наверно, не нужна Тэмуджину. Переступив через гордость, она подозвала одного из караульных.

— Скажи хану, что важенка ожидает возвращения своего оленя. Скажи ему, что он доставит радость своей хатун, если соблаговолит посетить ее шатер.

Она послал человека, зная, что Тэмуджин, возможно, не придет.

Ужинали с Бортэ лишь сыновья и служанки. Она пошла спать, сожалея о своем послании. У ее мужа более срочные дела, он встречается со своими полководцами, обсуждая возникшую угрозу.

Она еще не спала, когда снаружи донеслись голоса. Деревянный пол большого шатра заскрипел, когда служанка побежала к дверному проему. Бортэ села и увидела хана, идущего к ней по коврам.

— Я рад, что ты поправилась, — сказал он, пряча глаза.

— И я, муж, довольна, что ты пришел ко мне.

Тэмуджин приложил палец к губам и взглянул на западную половину шатра, где за занавесью спали сыновья. Он быстро разделся до сорочки и лег рядом.

— Я взошел на большую гору, — сказал он наконец. — Я молился там за тебя. — Он натянул на себя одеяло. — Пошел один, потому что не хотел, чтобы люди видели, как я плачу по тебе.

— Потеря была бы небольшая, — прошептала она. — Я не могу больше рожать тебе детей, и тебе не нужны мои советы. Теперь я тебе бесполезна.

— Нет, Бортэ. Я сказал себе, что жена, которая станет срамить меня перед людьми и подстрекать их к неповиновению, заслуживает наказания. — Он обнял ее. — Потом, когда я подумал, что могу потерять тебя, я разозлился на себя за то, что не простил тебя давно.

Она накрыла его руку ладонью. Такое признание далось ему нелегко.

— Ты мне приносишь удачу, Бортэ, — сказал он. — Если я тебя потеряю, то это будет знак, что духи оставили меня. — Он долго молчал, а потом коснулся ее щеки. — Ты плачешь.

— Соринка попала в глаз.

Он вытер ей слезы.

— Скоро мне придется воевать. Я лишь выжидаю, хочу понять, как мне сделать так, чтобы непременно победить.

Она притянула его руку к своей груди.

— Ты оказался прав, помогая Тогорилу, а я ошибалась, переча тебе. — Он же хочет, чтобы теперь она призналась в этом. — Тебе надо, чтобы кэрэиты победили твоих врагов. Нанеси им удар сейчас же, Тэмуджин. Если они потерпят поражение, то разбегутся и станут потом воевать друг с другом.

— То же говорят и мои люди, однако я сомневаюсь…

Снаружи часовой окликнул кого-то. Тэмуджин сел, а в шатер вошел Джурчедэй, подошел быстро к постели и поклонился.

— Прости, что разбудил, — сказал вождь уругудов, — но сюда приехал человек, присягнувший хоролаям, и просит встречи с тобой. Он ждет тебя у входа с Хасаром, который доставил его к нам. Твои враги собираются застать тебя врасплох.

Тэмуджин вскочил и взял халат.

— Зови.

Джурчедэй громко распорядился, и в шатер вместе с Хасаром вошел человек. Бортэ закрылась одеялом. Тэмуджин сидел рядом.

Незнакомец поклонился.

— Я Хоридай, — сказал он, — и пришел с миром.

Тэмуджин нахмурился.

— Твой вождь не думал о мире, когда возвращался к моему анде.

— Чохос-хаан, наверно, уже сожалеет о своей присяге Джамухе. — Хоридай полез за пазуху и вытянул шелковый платок. — Этот платок ты недавно подарил своей сестре. Она послала меня сказать, чтобы ты уходил.

— Кажется, ее замужество не так уж и бесполезно. — Он взглянул на Хасара и Джурчедэя. — Но я сомневаюсь, что Тэмулун сделала это без ведома мужа. Это предупреждение ему на руку. Если меня возьмут, он не теряет ничего. Если я уйду, он станет говорить, что остался верен мне, действуя, как мой шпион.

— Гур-хан выступает против тебя с войском. Он к востоку от тебя, в долине реки Аргуни, где его выбрали ханом. Мне пришлось прятаться от его людей, когда я добирался сюда — они ехали к нему с большим шатром, в котором собираются праздновать победу. Его войско выступит лишь через несколько дней — у тебя еще есть время уйти.

— Дойдут они быстро, — сказал Хасар. — Тебе придется уйти.

Тэмуджин поднял руку.

— Я не хочу стать зайцем, убегающим от охотников. Мы дадим им бой, которого они хотят. Джурчедэй, направь посланников к Ван-хану и скажи ему, чтобы вел свое войско ко мне немедленно — следующий удар Джамуха может нанести по кэрэитам. — Уругуд повернулся и поспешил к выходу. — Хоридай, садись. Я хочу, чтобы ты рассказал мне все, что знаешь о намерениях Джамухи.

68

К походному шатру Джамухи подскакал разведчик с донесением, что войско Чингисхана выступило. Так Джамуха узнал, что его анду предупредили. И все же он сможет победить. Он побил Тэмуджина в предыдущей битве, а сейчас у него войско побольше. Победа перечеркнет прошлое.

Джамуха ехал позади своей легкой конницы вдоль реки Аргуни. Разведчики докладывали, что кэрэиты во главе с Нилхой, Джахой Гамбу и Билгэ Беки двигаются в направлении равнины, что вокруг озера Колэн. Люди Даритая и Алтана тоже приближаются к этому месту.

Он отчетливо представил себе, как должно развиваться сражение. Его легкая конница охватит равнину полукругом, главные силы станут у гор к западу от степи. Когда его люди отступят в гору, чтобы заманить противника, его позиция окажется более удобной для сражения, а оба крыла лучников окружат врага. Кэрэиты, скорее всего, побегут, когда поймут, что сражение проиграно. Он даст им уйти, а потом сокрушит Тэмуджина.

Воздух поздним летом был чист. Прихоти Тэнгри войско не беспокоили. Когда оно достигло болот у озера, в воздух поднялись тучи уток и журавлей с таким шумом, будто подул сильный ветер. Левое и правое крылья войска выдвинулись на грязно-желтую равнину, а главные силы направились к предгорьям. Сигналы подавались фонарями. На рассвете подойдет войско Тэмуджина.

Внизу, на равнине, мерцали костры, войско Джамухи готовилось к битве. Он спал, положив голову на седло, и во сне ему привиделась другая равнина. Над кострами поднимались искры и становились звездами. Над равниной свистел ветер, и в шуме бури он услышал крики умирающих.

Джамуха проснулся. Небо было по-прежнему темным, звезды скрылись за тучами. Сон его был знамением, духи сказали ему, что делать, и у него есть люди, которые могут заручиться их помощью. Он приказал послать за Баяругом и Хутухой Беки.

Небо на востоке покраснело, темные облака приглушили огонь встающего солнца. В отдалении едва заметный в сумраке девятихвостый штандарт Тэмуджина терялся в лесе копий. Воздух становится все более холодным, поднялся ветер.

Джамуха не боялся бури, которая была бы ему на руку. Он надеялся не только на мечи, луки и копья, но и на позицию в предгорьях, на стену гор позади, на грозное небо. Была своя красота в битве, в том, чтобы уничтожить много врагов, потеряв как можно меньше своих людей.

Он ждал у небольшого родничка, наблюдая, как сигналят флажками. Хутуха Беки и Баяруг подъехали к нему сквозь строй всадников.

— Собирается буря, — сказал Джамуха, когда они спешились.

— Да, — согласился Хутуха. — Надо приказать людям не трогаться с места и переждать бурю. Ты за этим нас позвал?

— Собирается буря, — сказал Джамуха. — Коко Мункэ Тэнгри предлагает нам помощь — так мне сказали духи. Вы называете себя шаманами, и я прошу вас направить бурю на Тэмуджина. — Он поднял руку при новом порыве ветра. — Ветер дует противнику в лицо.

— Ветер может перемениться, — сказал Баяруг. — Прими совет — отведи как можно больше людей к горам, где можно укрыться, пережди…

— Тебе кажется, что единственный выход — отступление, — возразил Джамуха. — Могут ли несколько туч запугать того, кто владеет заклинаниями? Говорят, что у Тэмуджина есть могущественный шаман — наверно, мне следовало бы захватить его для себя.

Ойратский шаман-вождь смотрел на него изумленно. Взгляд наймана был тверд.

— Я видел сон, — продолжал Джамуха. — Тэнгри обещал бурю. Поднимите ее и воспользуйтесь ею. Если не подчинитесь мне, будете наказаны за то, что хвалитесь способностями, которых у вас нет.

— Я верю в свои заклинания, — сказал Хутуха, — а не в твои сны.

Хутуха и Баяруг достали из своих сумок белые камешки, положили их на землю и стали на колени у ключа. Оба бормотали что-то над камешками, ветер отвечал им завыванием. Послышалась барабанная дробь, противник темной волной захлестнул равнину. Ветер усилился, тучи скрыли горы. Баяруг и Хутуха подняли камешки, омыли их водой и воззвали к духам.

Дождь хлынул внезапно, струйки воды были ледяными. Джамуха не мог больше ничего разглядеть на равнине. Он добрался до своего коня и сел на него. Ветер толкал его в спину, гоня вместе с конницей вниз по склону. Буря заставит войско Тэмуджина попятиться, его люди увидят, что Тэнгри сражается против них.

Вдруг ветер стих, лицо стал сечь град. За шумом града Джамуха едва слышал крики людей, которые как тени проскакивали мимо него. Джамуха понукал коня. Его увлек поток людей, охваченных паникой. Он не мог выбраться из этого потока.

— Стойте! — кричал он.

Всадники мчались мимо него вверх по склону горы. Не сумев повернуть лошадь, он ехал до тех пор, пока не увидел впереди неодолимую крутизну. Град все падал. Вдруг всадники, скакавшие перед ним, исчезли из виду. Джамуха натянул повод, и его конь остановился на самом краю пропасти. Снизу доносились крики и стоны разбившихся людей.

— Назад! — крикнул он стоим воинам. — Поезжайте к реке!

Он пробивался сквозь окружившую его толпу. Некоторые поворачивали вниз, другие продолжали напирать. Эхо умножало их крики.

— К реке! Отступайте!

Джамуха ехал со всеми и проклинал их, желая им смерти.

«Пропади они все — и враг, и те, что подвели меня!»

На всем пути к Аргуни холодный проливной дождь сопровождал Джамуху и то, что осталось от его войска. Его союзники разъехались по своим куреням, надеясь защитить их. Перегруппироваться и атаковать противника у него не было возможности.

Его подвел сон. Ему казалось, что он слышит голос Тэнгри сквозь шум капель дождя, монотонно разбивавшихся о его шлем: «Я предупреждал тебя, Джамуха, но ты не внял Моему предупреждению, ты нарушил Мою волю».

Они ехали без отдыха, боясь, что их догонят преследователи. К утру дождь сменился туманом. Сквозь него Джамуха увидел темные очертания далекого стана.

— Дорбэны, — пробормотал человек, ехавший рядом.

Джамуха оглянулся на ряды своих воинов. Лучшие из его людей остались, он мог надеяться на их повиновение.

— Они наши союзники, — сказал другой.

— Мои союзники разлетелись как птицы, вспугнутые зайцем, — откликнулся Джамуха. — Я ничем не обязан им. Передай приказ — налетим на стан.

Он обнажил меч и повел своих людей вперед. Только кровь может смыть отчаяние.

69

Уцелевшие воины-тайчиуты бежали к своим станам, расположившимся вдоль Онона, преследуемые по пятам.

Здесь, у реки, Агучу, сын Таргутая, собрал людей. Они сражались весь день, отбиваясь от врага, пока не пришла ночь. Их женщины и дети, которые не могли бежать, поскольку вокруг сражались, разбили стан рядом с выдохшимся войском.

Хадаган шла мимо кучек людей, сбившихся вокруг костров, ища своего мужа. Ей было жаль и пленного мальчика, и всех этих людей, дорого заплативших за ее жалость. Если бы она знала, что из этого выйдет, она ни за что бы не умоляла отца спасти Тэмуджина.

Еще одна женщина ковыляла по стану, выкрикивая имена. Женщина зарыдала, упав на колени возле раненого мужчины. Хадаган спрашивала людей, не видели ли они ее сыновей и мужа, и узнавала подробности битвы, которая продолжалась целый день.

Много потерь потерпели обе стороны. Несколько человек видели, как в коня Чингисхана попала стрела, другие видели хана до того, как он вышел из боя, с кровоточащей раной на шее. Воин Чиркудай послал эти стрелы. Так говорили. Если хан умирает, его люди могут решиться отступить. Воины цеплялись за эту надежду — так умирающий от голода давится луковицей, выдернутой из земли.

Тайна, которую Хадаган скрывала ото всех, даже от мужа, грызла ее. Была ли надежда на милосердие Тэмуджина? Он, наверно, забыл девушку, которая сторожила его, когда тайчиуты его искали.

В стане стало спокойней. Хадаган продолжала искать, пока один человек не направил ее к другому костру. Она нашла мужа у коновязи, голова его лежала на седле, лицо было осунувшимся, изнуренным.

— Тоган.

Она опустилась рядом и сняла саадак с пояса.

Он сжал ее руки.

— Я надеялся, что ты убежала.

— Мы не могли убежать. Те, кто пытались, далеко не ушли. — Она привалилась спиной к седлу. — Наши сыновья… они здесь?

Она прочла ответ в его грустных черных глазах еще до того, как он открыл рот.

— Они оба были с Увасэченом, — сказал он. — Он сказал мне, что они потерялись во время бури. Она разразилась так неожиданно — ветер и град одновременно.

«Я заслужила это, — подумала она. — Я наказана за то, что сделала». Она хотела спросить Тогана, не знает ли он что-либо о ее отце и братьях, но усталость, написанная на его лице, не позволила задавать вопросы. Он положил голову ей на плечо и вскоре уснул, но Хадаган боялась спать. Призраки ее сыновей будут бродить в ее снах.

Перед рассветом раздались крики. Подскакал всадник.

— Мы пропали! — кричал он. — Таргутай улизнул ночью со всей своей конницей!

Люди устремились к коновязи и рвали поводья. Лошади пятились, сшибая людей наземь. Тоган схватил Хадаган за руку, и тут над головами засвистели стрелы.

Кто-то задел колчан Хадаган, и стрелы просыпались. Она вцепилась мужу в рукав, и они стали выкарабкиваться из толпы. Тут их встретили всадники и затолкали обратно в толпу.

— Сдавайтесь! — кричал вражеский воин. — Сопротивление наказывается смертью!

Тайчиут прыгнул на всадника и стащил его с седла. Тоган подхватил лошадь под уздцы. Животное вырвалось.

— Тоган! — крикнула Хадаган. Рядом просвистел меч, едва не задев плечо. Одни люди побежали к реке, за ними поскакали вражеские всадники. Другие кричали, уже окруженные всадниками. Хадаган пробивалась через толпу, разыскивая Тогана. За ней бежали женщины и мужчины. Их преследовали конные враги.

— Тоган! — кричала она.

Что-то ударило ее по голове, и она упала лицом вниз.

Она упала у подножья холма и поползла вверх по склону, к вершине, где стояла обо. В темноте она могла бы спрятаться за камнями. Рядом свистели стрелы. Мимо холма скакали всадники, рубя народ направо и налево.

В тусклом сером свете она увидела врагов, гнавших тайчиутов к пустому загону.

— Тоган! — вскрикнула она, не думая о собственном спасении. Он должен быть где-то внизу, среди пленных.

Лишь один человек мог бы спасти ее мужа. Тэмуджин говорил ей, что поможет ей, если будет в том нужда. Она молилась, чтобы он вспомнил это старое обещание.

— Тэмуджин! — закричала он. — Тэмуджин, помоги мне! Тэмуджин!

Два человека остановили коней у подножья холма. Один из них задрал голову.

— Кто зовет нашего хана? — громко спросил он.

— Хадаган, дочь Сорхана-ширы. — Она широко раскинула руки. — Он узнает меня! Моего мужа схватили ваши люди — скажите Тэмуджину, что дочь Сорхана-ширы просит пощадить мужа!

Двое исчезли в кутерьме. Она продолжала выкрикивать имя Тэмуджина, пока не охрипла, а потом села на землю. Людей заталкивали в загоны из повозок и веревок. Обессиленные, они валились на землю. Скоро и за ней придут враги. На холме она была на виду, и удивительно, что еще не рассталась с жизнью. Ее защищают духи обо. Они хотят, чтобы она перед смертью видела, какую доброту и жалость проявляют к ее народу.

Небо стало светлее. Пять всадников по телам проехали к холму. Хадаган встала и подняла руки, показав, что в них ничего нет.

— Я Хадаган, дочь Сорхан-ширы! — крикнула она. — Я прошу оставить в живых моего мужа Тогана!

Какой-то человек медленно спешился и вскарабкался на холм, другой поспешил следом. Она ждала, думая, что они обнажат мечи.

— Берите мою жизнь, — сказала он, — но оставьте жизнь Тогану.

Она склонила голову.

— Хадаган.

Чьи-то руки схватили ее за плечи. Она заставила себя поднять голову. Он стал высоким, и его усатое лицо почернело от грязи и крови, но светлые глаза были Тэмуджиновы.

— Мой человек сказал мне, что какая-то женщина выкрикивает мое имя. Я приехал тотчас, как мне сказали, кто ты.

— Спаси моего мужа, — бормотала она. — Пожалуйста… я…

Она оперлась о него и тут заметила рану на его шее и то, как он был бледен под слоем грязи.

— Пошли со мной. — Человек, пришедший с Тэмуджином, взял его под руку, когда они стали спускаться с холма. — Найдите воина-тайчиута по имени Тоган, — крикнул он троим, оставшимся внизу, — и доставьте его ко мне живым.

Тэмуджин, все еще слабый после ранения, был рядом с Хадаган весь день, пока его воины разбирались с пленными и добычей. Человек по имени Джэлмэ передавал приказы хана его людям. Полководцы подъезжали к походному шатру Тэмуджина и докладывали. Поскольку о Тогане ничего не было слышно, Тэмуджин послал Джэлмэ поискать его.

— Я обязан жизнью Джэлмэ, — сказал он Хадаган. Караульный подкинул в огонь кизяков. — Когда стрела попала мне в шею, он высосал кровь из раны. Он разделся до сапог, пробрался в ваш стан без оружия и украл для меня кумыс. Если бы его поймали, он собирался сказать, что пытался дезертировать.

— Храбрый человек, — сказала она.

— Такой же, как ты, Хадаган. Ты мне спасла жизнь очень давно.

— Я боялась, что ты забыл. — Голос ее дрогнул. — И теперь ты видишь, чем я за это расплатилась.

Он взял ее за руку.

— Я сделаю все, что смогу. Обещаю тебе…

Вернулся Джэлмэ. На лице воина не написано было ничего. Он спешился, подошел и присел на корточки у огня.

— Тэмуджин, я привез плохие новости.

— Говори.

— Ты слишком поздно отдал приказ о спасении мужа этой женщины. Его тело лежит среди казненных. Я сказал, чтобы его похоронили со всеми почестями…

Хадаган вскрикнула.

— Это я виновата! — Она рвала на себе халат. — Будь я проклята за то, что сделала!

Тэмуджин схватил ее за руки, она вырвалась, а потом обмякла, слишком ошеломленная, чтобы плакать.

— Это я заслуживаю проклятья, — тихо сказал Тэмуджин, — за то, что не предотвратил этого.

Она высвободила руки и закрыла ими лицо. Тэнгри отметил его давным-давно, он сказал это, когда был пленником в юрте отца. Двадцать лет тому назад он обещал, что она будет сидеть рядом, и духи отняли у нее все для того, чтобы его обещание было выполнено.

— Обещаю позаботиться о тебе, Хадаган. Я не могу оживить мужа, которого ты потеряла, но проси меня, о чем хочешь, и твоя просьба будет выполнена… клянусь.

Она подняла голову. Слезы бежали по его лицу. Она не думала, что он может плакать.

— Я могу сделать лишь одно, — сказала она. — Будь милосердным к здешним людям, которых ты победил. У меня все отняли. Пощади остальных.

Он прищурился. Он откажется, он подумает о людях, которые набили ему на шею колодку и били его, о детях, ныне взрослых, которые мучили его.

— Вожди забыли о присяге моему отцу, — сказал он. — Они бросили меня, мучили и присоединились к моим врагам, чтобы воевать против меня. — Он вздохнул. — Но я дал тебе обещание. Пощада будет, Хадаган, потому что меня попросила о ней ты.

Тэмуджин оставался с ней весь вечер, угощая и утешая ее. Той ночью он спал рядом, укрыв ее собственным одеялом.

Давным-давно она иногда мечтала, что Тэмуджин вернется к ней. После замужества она предложила Тогану присоединиться к растущему молодому хану, но он отказался думать об этом. Он поклялся сохранять верность своим вождям, если даже сомневался в их мудрости. За верность ему заплатили худо, Таргутай бросил его с другими ночью. Пощады для Таргутая Курултуха она не попросила бы.

Проснувшись, она сперва подумала, что находится в собственной юрте, но потом все вспомнила. Она лежала под одеялом, беззвучно плача, пока грусть не улеглась.

Сев, она увидела, что Тэмуджин сидит у входа. Он подошел к ней и взял за руку.

— Из-за меня, — сказал он, — у тебя нет ничего, но я всегда буду твоим покровителем. Если хочешь, я сделаю тебя своей женой, если нет, тебе всегда найдется место в моем стане. Мои люди увидят, что я не забываю тех, кто помог мне.

— Ты великодушен, — сказала она.

— Ты заслуживаешь всего, что я могу дать тебе. Как мою жену, тебя будут почитать, но если ты не выносишь…

Она покачала головой.

— Когда-то, еще когда я была девочкой, мне хотелось этого, — прошептала она. — Кажется, мои молитвы были услышаны. Я совершила бы глупость, отказав тебе. Мой муж был хорошим человеком — ему бы захотелось, чтобы кто-нибудь другой приглядел за мной.

— Прости, Хадаган.

— Было бы великодушно послать меня на тот свет, к нему.

Кто-то позвал Тэмуджина. Вошел Джэлмэ.

— Кое-кто приходит сюда сдаваться, — сказал он, — и они хотят поговорить с тобой. Один из них говорит, что он отец этой женщины.

Хадаган вздрогнула. Тэмуджин помог ей встать на ноги. Она вышла следом за Тэмуджином и Джэлмэ. Сорхан-шира со связанными сзади руками стоял рядом с ее братьями и другими людьми.

— Отец!

Хадаган подбежала к нему и обняла, прижавшись лицом к седой бороде.

— Хадаган, — сказал он, — я боялся за тебя.

— Я потеряла мужа и сыновей. Я боялась потерять и тебя. — Она закрыла лицо руками. — Тэмуджин пытался спасти мужа, но его приказ был получен слишком поздно.

Рыдая, она прильнула к отцу.

— Освободите этого человека, — приказал Тэмуджин, — и его сыновей. — Хадаган отступила, пока воины резали путы. — Однажды они дали мне свободу, теперь я предлагаю им их свободу.

Один из сторожей вышел вперед и показал рукой на человека, который еще был связан.

— Это тот, кто стрелял, убил твою лошадь и ранил тебя.

Хадаган узнала Чиркудая. Тайчиут, глядя на хана, усмехнулся. Тэмуджин изучающе посмотрел на него, а потом подозвал Хадаган. Она с отцом и братьями пошла за ним к костру.

— Сорхан-шира, — сказал Тэмуджин, — я не забыл, что ты и твои дети сделали для меня. Твою дочь не тронули, и я сделаю все, чтобы вознаградить ее за потери.

Сорхан-шира поклонился в пояс.

— Мы пришли сюда, чтобы предложить тебе свои мечи. Я бы пошел за тобой давно, но меня удерживала клятва, данная вождям тайчиутов. Теперь я предлагаю присягнуть тебе, и если Чимбай и Чилагун когда-либо уйдут от тебя, отруби им головы и оставь их тела на съедение шакалам. — Он ударил себя в грудь. — Мое предложение идет от сердца.

— И я принимаю его. — Тэмуджин взглянул на других пленных. — А что это за люди с тобой?

— Чиркудай и несколько его товарищей, — ответил Чимбай. — Они также хотят присоединиться к тебе.

Страж вытолкнул Чиркудая вперед.

— Одна стрела попала в меня, — сказал Тэмуджин, — другая поразила моего коня. Мне сказали, что это ты пустил их.

— Я признался в этом твоим людям, когда приехал сюда. — Чиркудай сощурил свои карие глаза и улыбнулся. — Я открыто признаюсь в этом и тебе. Те стрелы были мои.

Хадаган повернулась к Тэмуджину.

— Я знаю этого человека. Когда я впервые увидела тебя, он был мальчиком, пытавшимся уговорить других мальчишек не мучить тебя.

— В самом деле? — Тэмуджин поджал губы. — И он чуть было не убил меня.

— Мужчина должен защищать себя и свой народ, — сказал тайчиут. — Ты можешь убить меня и замараешь кровью лишь клочок земли величиной с ладонь, а если оставишь в живых, я для тебя горы сворочу.[2] Что ты мне на это скажешь?

— Какая наглость, — пробормотал Джэлмэ.

— Ты честно признался во всем, — сказал Тэмуджин. — Другой бы попытался утаить нанесенный мне вред, а ты признался. Я не стану наказывать человека за честность, так что присягу я твою приму. — Страж Чиркудая развязал ему руки. — Думаю, ты заслуживаешь также нового имени. Отныне ты будешь Джэбэ, Стрела, поскольку такое имя подсказало твое оружие.

Тайчиут растирал запястья.

— А я обещаю пускать свои стрелы в твоих врагов, а не в тебя.

Хан махнул рукой Джэлмэ.

— Отдай этим людям их оружие и охраняй эту госпожу и ее семью. — Он встал. — Я должен посмотреть наших пленных. Жены и дети этих людей будут возвращены им. — Он взглянул на Хадаган. — Я обещал тебе быть милосердным, но вожди и их сыновья должны умереть. Я могу пощадить только простых людей, они были обязаны следовать за вождями.

— Понимаю, — сказала она.

Роду тайчиутов больше не существовать. Сторонники рода перейдут к Тэмуджину.

Хану подвели коня. Тэмуджин сел и уехал. Стража окружала его стеной. Пленные были всего лишь баранами, ожидающими решения своей судьбы хозяином. Необъятность серого неба и незначительность происходящего на земле вдруг наполнили ее ужасом. Для Тэнгри они были лишь крошечными насекомыми, ползущими по земле в поисках убежища.

Отец взял ее за руку. Они с отцом и братьями сбились у костра, радуясь жизни и оплакивая погибших.

70

— Орда хана, — сказал ближайший к Хадаган всадник, указывая на стан — ставку Тэмуджина — и на большой шатер, стоявший в северной части его личного кольца. По пути сюда встретились несколько больших стад. Еще победа-другая, и богатство Тэмуджина сможет соперничать с богатством его союзников-кэрэитов.

Для нее поставили большую юрту, а рядом — три маленьких для служанок, что будут готовить, шить и пасти скот, который ей выделил Тэмуджин. Хадаган ожидала, что его жены посетят ее, но вместо этого его старшая жена Бортэ прислала служанку с посланием. Хатун приветствовала ее, выражала сожаление по поводу ее страданий и сообщала, что не навестит ее, пока печаль Хадаган не пройдет.

Через шесть дней после ее приезда хан вернулся в стан и пригласил своих полководцев на пир. Вместе с тремя женами Тэмуджина Хадаган пригласили в большой шатер и усадили всех вместе. Две младшие жены шептались, не стараясь скрыть удивления, что их супруг не выбрал красавицы из добычи, взятой у тайчиутов. Лишь строгий взгляд Бортэ заставил их замолчать.

Мужчины говорили о тех, кто сдался, чтобы присоединиться к Тэмуджину. Среди них был бааринец с двумя сыновьями, вассалы Таргутая, схватившие вождя тайчиутов. Тэмуджин молчал, пока его полководец Борчу рассказывал подробности. Три бааринца по дороге к хану передумали выдавать ему свою добычу, освободили Таргутая и признались в этом Тэмуджину.

— И как их казнили? — спросила жена по имени Дохон.

Нойон Борчу рассмеялся.

— Казнили? Тэмуджин вознаградил их за это. Они сказали, что не могут выдать человека, которому они присягали, и хан похвалил их за правильный поступок — даже назначил тут же одного из молодых людей сотником. — Он снова засмеялся. — Они рассказывали нам, что посадили Таргутая в кибитку — старый негодяй так растолстел, что не мог сесть на лошадь. В одиночку ему долго не прожить.

Хан улыбался, по-видимому, довольный судьбой старого врага. Таргутай еще поживет немного, сознавая, что потерял все. Победа Тэмуджина была достаточной местью.

Тэмуджин не приходил в юрту к Хадаган, пока не провел по одной ночи с каждой из жен.

— Сегодня я был милосердным, — сказал он за ужином. — Этот несчастный муж моей сестры наконец объявился. Он говорит теперь, что хотел только обуздать меня, а не закопать в землю, и пришел с повинной головой.

— И ты простил его? — спросила Хадаган.

— Частично ради сестры, которая просила за него. К тому же Чохос-хаан и его люди пригодятся.

Отослав служанок, она подала ему еще кумыса и удалилась в глубь юрты, довольная, что тут полутьма. Он сел рядом, прежде чем она успела спрятаться под одеялом. Он стянул с нее сорочку, и она легла в постель, надеясь не слишком разочаровать его. Тоган говорил ей, что тело у нее все еще совсем девичье. К горлу подкатил комок при мысли о покойном муже.

Сильные руки Тэмуджина ласкали ее, и все же что-то жестокое и требовательное было в том, как он касался ее и заставлял разделять удовольствие. Он расположит ее к себе, заставит забыть все и полюбить его. Она содрогалась под ним, и слезы текли из глаз.

Бортэ-хатун пригласила Хадаган к себе в юрту через два дня. Ночью прошел небольшой снежок. Между юртами двигались люди, укладывая сундуки в повозки и кибитки. Завтра они собирались перекочевать поближе к зимним стойбищам.

Хадаган прошла мимо стражи и поднялась по деревянным ступеням в большой шатер, удивляясь, зачем хатун хочет видеть ее. Наверно, чтобы утвердиться, дать понять, что, как первая жена Тэмуджина, она ожидает покорности.

Бортэ-хатун и ее служанки были в восточной части шатра и упаковывали одежду и посуду в сундуки. Не успела Хадаган произнести приветствие, как Бортэ поспешила к ней и взяла ее за руки.

— Добро пожаловать, Хадаган-уджин. Прости, что оторвала тебя от работы, но если мы не поговорим сегодня, другой случай у нас будет не скоро из-за всей этой работы.

Хадаган склонила голову и полезла за пазуху.

— Пожалуйста, прими этот бедный подарок.

Она вручила Бортэ большой синий платок.

— Красивый, спасибо тебе за него.

Хатун провела ее к очагу и усадила на подушку. Служанка принесла в нескольких кубках кумыс. Бортэ мановением руки отпустила служанку и села.

— Я хотела поговорить наедине с женщиной, семья которой с риском для жизни помогла Тэмуджину. Без тебя он никогда не женился бы на мне.

Хадаган пришлось улыбнуться.

— Хатун, я вижу, какая ты теперь. Если у тебя в девушках было хоть немного такой красоты, твой отец мог, наверно, составить целое войско из твоих поклонников.

Бортэ покраснела.

— Когда мы поженились, — сказала она, — Тэмуджин рассказал мне о девушке и семье, которые были добры к нему. Я была благодарна, что он просил моей руки, а не ее. — Большие карие глаза Бортэ потеплели. — Он будет всегда почитать тебя, как и я, за то, что ты сделала. У моего мужа много верных товарищей, но лишь немногие знают его с детства и заботились о нем, когда он был ничем. Ты одна из них.

— Теперь другие любят его.

— И все же я думаю, что ты любишь его и, может быть, искреннее, чем другие.

— Да. — Хадаган на мгновение закрыла глаза, она не ожидала, что разговор примет такой оборот. — Несмотря на все, что случилось, я могу любить его.

Бортэ коснулась ее рукава.

— Я знаю, что ты потеряла. То, что ты можешь простить моего мужа, говорит о твоей большой душе.

— Ты льстишь мне, благородная госпожа, — сказала Хадаган. — Тэмуджин сделал все, что мог, для меня, и было бы глупо отказываться от его даров. Мой покойный муж был хорошим человеком, и я была счастлива в замужестве, но Тэмуджин покорил мое сердце давно. Наверно, поэтому легче простить его.

— Нашему мужу нужна твоя любовь, — сказала Бортэ, — и мне тоже. Другие его жены… — Она вздохнула. — Дохон хочет целиком завладеть им и подкупает шаманов, чтобы они своими заклинаниями помогли ей родить сына — она потеряла первую дочь, и у нее еще всего одна. Джэрэн очень боится его, и я понимаю, почему, хотя и жалею, что понимаю. — Хатун задумалась. — Мне часто хотелось, чтобы Тэмуджин нашел жену, которая тоже могла бы стать настоящей подругой. Добрая матушка Тэмуджина и жены его братьев не часто жалуют в наш стан, а женщины его полководцев видят во мне ту, которой надо льстить. У меня есть служанки, которым я могу доверять, но они осторожничают в разговорах со мной.

— Понимаю, — сказала Хадаган. — Ты ищешь подругу, которая бы не искала выгоды, которой не нужно бояться тебя или ревновать.

Длинные ресницы Бортэ затрепетали.

— Да.

— И ты думаешь, что я могла бы стать такой подругой. Мне нечего выгадывать, поскольку Тэмуджин дал мне больше, чем я думала, и я никогда не верну того, что потеряла. Я не боюсь тебя, хатун, потому что любое страдание, которое ты можешь причинить мне, не может быть больше той боли, которую я уже перенесла. Хан будет всегда почитать тебя, как свою главную жену, но даже если бы это было не так, тебе не нужно беспокоиться, что какая-нибудь простушка вроде меня может когда-либо стать твоей соперницей. Я не могу родить ему сыновей, так что не буду стараться обеспечить им место под солнцем — семя моего покойного мужа не прорастало во мне много лет. Когда-то мне было все равно, потому что я могла наслаждаться мужем легко, не боясь родовых мучений, но это было тогда, когда еще были живы мои сыновья.

Бортэ поставила свой кубок.

— Ты говоришь откровенно, Хадаган?

— Это тоже требуется от подруги.

— Верно, — проговорила Бортэ. — Мне часто приходится говорить Тэмуджину то, что другие боятся сказать, но нет никого, кто бы поправил меня, если бы я ошибалась. Дружа с тобой, я буду знать — что бы ты ни сказала, интересы нашего мужа будут у тебя на первом месте. Я понимаю, что ты есть, уджин. Твоя юрта всегда будет в моей орде, так что я буду пользоваться твоими советами.

— Я знаю, — ответила Хадаган, — во что может превратиться моя жизнь с ханом. Он сочувствует моим страданиям и выплачивает старый долг, но расплатится, и сочувствие пройдет. Со временем я, возможно, стану не больше чем младшей женой, которой пренебрегают, но я могу сохранять наши отношения через тебя и буду благодарна за любые крохи с твоего стола. Думаю, что ты это тоже понимаешь, хатун. — Она помолчала. — Конечно, я буду служить вам обоим. Больше мне ничего не остается.

71

Есуген проснулась и увидела, что сестра сидит в своей постели. Черные косы Есуй были в беспорядке, лицо пылало от счастья.

Есуген подошла к ней и присела.

— Тебе надо переплести косы, — сказала она, расчесывая длинные волосы Есуй пальцами. Служанки вышли готовить еду к пиру. Их отца не было в большом шатре. Ихэ Черэн сильно напился вчера вечером, и Есуген видела, как мужчины волокли его в юрту младшей жены. Стан пировал третий день, отмечая замужество дочери вождя, но Есуген не разделяла общей радости. Сегодня она потеряет сестру.

Она заплела волосы Есуй, свернула кольцами косы за ушами, закрепила их кусочками войлока, а потом обхватила сестру за плечи. Они были очень похожи: одни длинные черные глаза, острые скулы, маленький плоский нос и красиво очерченный рот. Всякий мог бы принять их за близнецов, хотя Есуй была на год старше. Обе сестры никогда не расставались ни на день. Теперь Есуй заберут у нее.

— Я не хочу, чтобы ты уезжала, — выпалила Есуген.

— Прекрати, Есуген, — сказала их мать из глубины шатра. — Хорошо, что Есуй выходит замуж сейчас, а то скоро отец будет занят на военном курултае вождей.

Как беззаботна была Есуген месяц назад, когда стал таять снег и они с Есуй и друзьями выехали поохотиться на птиц к реке Халха. Они возвратились и застали в шатре отца гостя — Табудая, и молодой человек признался, что он приехал в их татарский стан приискать себе жену. Он и Есуй обменивались смущенными взглядами, как только оказывались рядом. Через три дня он посватался к ней.

— Если у Табудая так много скота, — сказала Есуген, — то он сможет содержать и двух жен. Отец должен сказать ему, чтобы он женился на нас обеих.

— Что за чепуха, — возразила мать. — У него могут возникнуть сомнения относительно Есуй, если мы запросим калым и за тебя. — Пожилая женщина решительно пошла к выходу. — Мне надо наружу, а когда вернусь, я хочу, чтобы ваши личики сияли улыбками.

— Ты бы сказала что-нибудь, — умоляла Есуген, когда мать вышла.

Руки Есуй обхватили ее.

— Прости.

— Ты же сама хочешь выйти за него.

— Возможно, он посватался ко мне, а не к тебе, только потому, что я старше. Он считает тебя красивой тоже — он говорил мне об этом. — Есуй похлопала ее по щеке. — Я счастлива, что он станет моим мужем. В один прекрасный день он станет вождем и…

— …будет огонь в глазах и свет на лице, — закончила Есуген. Она слишком много раз слышала, как напевала эту песню сестра. — Я его ненавижу.

— Прекрати. — Есуй схватила ее за руки. — Разве мы не обещали друг дружке, что всегда будем жить в одном стане?

— Ты это забыла тотчас, как увидела Табудая.

— Я не забыла, — сказала тихо Есуй. — Я хотела, чтобы он был счастлив со мной. Когда он согласен будет с любой моей просьбой, я скажу ему, чтобы он посватался к тебе. Если смогу, я сделаю это еще до конца лета.

Есуген застыла с открытым ртом.

— Но как…

— Я долго обдумывала это. Отец не пойдет в поход на монголов до осени, и он будет слишком занят подготовкой его, чтобы думать о том, как бы тебя пристроить. Я к тому времени сумею убедить Табудая посвататься. И мы снова будем вместе к будущему году.

— Целый год! — воскликнула Есуген.

— Когда я согласилась выйти за него замуж, я думала и о тебе. Я хотела, чтобы у нас обеих был хороший муж. — Она хихикнула. — Думаю, Табудай управится с двумя женами. У него член, как у жеребца.

Есуген была ошеломлена.

— А как ты узнала об этом еще до свадьбы?

— Я слышала, как он сказал это одному из своих людей. Он признался, что член так наливается и растет при мысли обо мне, что он едва может сесть на коня.

Есуй засмеялась и прикрыла ладошкой рот.

— Мужчины всегда хвастаются такими вещами, — сказала Есуген.

— Скоро я узнаю, правда ли это.

Есуген захихикала.

— Обещай, что ты меня не забудешь.

— Обещаю.

Есуген сидела рядом с отцом, а служанки расставляли блюда с едой. Ихэ Черэн ел с отсутствующим видом В течение пяти дней, прошедших с тех пор, как Есуй и ее мать уехали в стан Табудая, он проводил совещания со своими командирами и ждал сообщений разведчиков. Он уже готовился к походу. Табудай, наверно, прибудет с войском до осени, и у Есуй не будет времени поговорить с ним о сестре.

Возможно, отец сможет уладить дело миром. Есуген подумала, а не намекнуть ли ему об этом, но он ни за что не станет слушать женщин, если они заговорят о войне и мире. Прошлой зимой он задал ее матери жестокую трепку, когда она предложила помириться с монгольским ханом.

Женщины — трусихи, часто говаривал он. Им все равно, какому хозяину служить, а с монголами мира быть не может. Они уничтожили многие татарские роды. За это он отрубит монгольскому хану голову. А также за то, что он лжет, будто татары отравили его отца.

Все ели молча. Если бы Есуй была здесь, они с сестрой поболтали бы о народившихся ягнятах или попросили бы Ихэ Черэна, чтобы кто-нибудь из братьев объездил для них новых лошадей. Отсутствие сестры она чувствовала большую часть вечера. Она с отчаянием думала о прошедших пяти днях и гадала, как же выдержит еще целый год.

— Что-то ты помалкиваешь сегодня, — сказал грубо Ихэ Черэн.

Есуген посмотрела на него.

— Я скучаю по Есуй.

— Надо же ей когда-нибудь было выходить замуж.

— И я рада за нее, — добавила она быстро. Она боялась его, когда им овладевали злые духи. Тогда он размышлял в одиночестве, бросался на всех, кто подходил к нему, и пил весь вечер.

— Мне надо тебя тоже выдать замуж. Когда девушки твоего возраста начинают походить на больных телят, самое время отделываться от них.

— Нет! — закричала она. Отец стиснул рукой нефритовый кубок и строго посмотрел на нее. — Я хотела сказать, что сейчас голова у тебя занята. В конце концов, ты собираешься на войну… — Лицо его помрачнело. — Я хотела сказать, что когда война окончится, любой мужчина, который ухаживает за мной, будет иметь больше добычи и сможет больше предложить за меня.

Он подергал себя за седеющие усы.

— Правильно говоришь.

Он махнул рукой. Она помогла служанке убрать блюда и пустые кувшины.

Есуген было собралась раздеться, как часовой позвал Ихэ Черэна.

В шатер вбежал человек, направился к постели, на которой сидел ее отец, и поклонился.

— Доставили сообщения разведчиков, Черэн, — сказал страж. — Монгольских разведчиков видели у озера Колэн, а другие движутся в нашем направлении с запада. Хонхираты уже откочевали на северо-восток.

Ихэ Черэн выругался.

— Проклятые хонхираты повернулись спиной к своим союзникам и еще ожидают от нас награды за то, что не присоединяются к нашим врагам. Кэрэиты идут с Тэмуджином?

Человек покачал головой.

— Кажется, он в этой битве будет сражаться один.

— Хорошо. Я не ожидал, что это случится так скоро, но мы готовы расправиться с монгольской собакой. — Оба направились к выходу. — Собирай командиров — мы встретим противника в степи к западу от озера Буир.

Есуген легла.

«Пусть все быстро закончится, — молилась она. — Дай нам победу, чтобы я оказалась рядом с сестрой».

72

В течение двух дней в стане было шумно — войско готовилось к битве. Затачивались мечи, наконечники стрел и копий, доспехи покрывались смолой и полировались. Сотники собирали своих людей, амуницию, лошадей, и почти вдруг войско ушло на запад.

Через десять дней татарские воины мчались к стану Ихэ Черэна по берегу Халхи, и люди по их виду определили, что они отступают. Некоторые боевые кони были без сбруи. Воины бежали в направлении предгорий Хингана. Женщины укладывали что могли в кибитки, но многие удирали верхом или даже пешком, бросая пожитки и стада. Большой шатер Ихэ Черэна тоже был оставлен.

В предгорьях люди делали засеки и огораживались повозками. Воины говорили о том, как монголы не поддавались, перегруппировывались и снова наступали. Некоторые утверждали, что Чингисхан приказал своим людям убивать всякого воина, который отступит. Часть татар, пробившихся к предгорьям, были из тех, что попали в плен к монголам, но перебили стражу и убежали, и люди узнали, что если они сдадутся, пощады им не будет. Монгольский хан объявил, что все мужчины-татары умрут.

Крыло монгольского войска вскоре появилось в долине под горами. Ночью видны были костры, днем воины стали наступать на засеки волнами, повторяя натиск всякий раз, когда их отбрасывали. Когда первый ряд поваленных деревьев и повозок был преодолен врагами и Есуген увидела окровавленные мечи, которыми рубили мужчин, женщин и детей, она убежала.

«Я струсила», — подумала Есуген.

Другие карабкались на склоны, покрытые лесом, а она избрала свой путь и теперь осталась одна, только с луком, несколькими стрелами и ножом. Она бежала, прислушиваясь, не гонятся ли за ней, но чаща подлеска сдерживала бег. Когда пришла ночь, она улеглась калачиком под деревом, боясь заснуть.

Ее отец был среди тех, кто бежал от монголов, но он был за одним из завалов в самой гуще сражения. Ей следовало бы быть рядом. Другие женщины остались со своими мужчинами. Она не заслуживает того, чтобы остаться в живых, когда так много ее соплеменников погибло.

Утром она поискала пищи. Несколько ягод, которые она нашла, были еще зелеными. Она выкопала корешок и съела. Ее бурдючок для кумыса был пуст, и она знала, что скоро ей придется искать воду. Она не осмеливалась спуститься к реке, где монголы будут искать татар, гонимых жаждой.

Когда под деревьями чуть посветлело, она услышала внизу какой-то треск, грохот. Положив стрелу на лук, она, крадучись, спустилась и оказалась в березовой роще.

Там она нашла маленького мальчика. Она взглянула на его бледное лицо и кровь, текущую по животу, и поняла, что он умирает. Он открыл глаза, а она стала на колени и приподняла ему голову.

— Всех, кто еще жив, они забрали, — сказал мальчик слабым голосом. — Они стали мерить наш рост по чеке колеса. Они… — У него перехватило дыхание. — Был приказ — всякий мужчина выше чеки колеса должен умереть.

Горло Есуген сжалось.

— Но ниже чеки — только очень маленькие мальчики.

— Я выше чеки — вот почему я убежал. Но не успел, один пырнул меня ножом и подумал, что я умер, но я приполз сюда. — Рот мальчика искривился. — Наши прятали ножи в рукавах. Ихэ Черэн приказал нашим дорого отдавать жизнь монголам, которые придут за ними, и многие монголы поплатились жизнью тоже.

Мальчик закрыл глаза. Когда он умер, Есуген обыскала его, но не нашла ничего, чем могла бы воспользоваться. Она сложила его руки на груди, прошептала молитву и ушла.

Отец должен был заключить мир. Она поняла наконец, что пыталась втолковать мужу ее мать. Во время войн женщины становятся всего лишь добычей, их заставляют служить победителям. Ее мать умоляла спасти жизнь соплеменникам.

Ночью разразилась гроза. Она скорчилась в кое-как сооруженном шалаше, раскрыв бурдюк, чтоб налилась вода. После грозы лес наполнился птичьим щебетом, и она забралась в чащу поспать.

Ей приснился сон. Она сидела с матерью под деревьями. Бледное, испускающее призрачный свет лицо женщины подсказало, что она мертва.

— Ты пришла за мной, — сказала Есуген.

— Я пришла не за тобой, — ответил призрак. — Я спрашиваю тебя, дочь, почему наши люди плачут по погибшим? Почему наша кровь льется на землю? Почему наши юрты разломаны, а наших женщин насилуют?

— Потому что монголы ненавидят нас.

Призрак сказал:

— И отец твой тоже виноват. И все те, кто руководил нами, погубили нас. Нет спасения женщинам и детям под Небом, если мужчины не могут защитить их. Никого не остается в нашем народе, кто бы мог защитить тебя. Есть лишь один способ выжить — лгать победителям.

Есуген сказала:

— Я скорее умру.

— Нет, ты не умрешь. Дух не схватил бы тебя и не извлек из-за завалов, если бы ты намеревалась умереть. Ты должна жить, спастись любым способом.

Есуген проснулась, мать исчезла. Призрак Есуй не являлся к ней, и она поняла, что сестра жива. Если бы Есуй была мертва, ее душа раздвоилась бы. Есуй обещала, что они всегда будут вместе. Если бы сестра умерла, ее дух явился бы.

Она встала, уже зная, как ей быть, и пошла вниз.

Стая черных птиц неслась в небе. Стервятники сидели на горах отрезанных голов. На пики тоже были насажены головы. Пленные под присмотром стражей уволакивали одни тела, а другие оставляли. Враги заставляли хоронить тела своих товарищей, а трупы татар оставались гнить.

Есуген пригладила волосы. Конные монголы прочесывали равнину, поросшую высокой травой, но она ничего не выгадает, если на нее наткнутся простые воины. Ей пришлось высматривать нойона, который командует многими и может взять ее себе, а потом помочь найти Есуй.

Она сверху осмотрела местность. На юге близ реки паслись стреноженные кони. По берегу реки шел высокий человек в сопровождении нескольких воинов. Те, мимо которых он проходил, кланялись или поднимали руки, приветствуя. Его темные косы имели медный оттенок. Края его металлического шлема были отделаны золотом. Когда поднялся ветер, она побежала, зная, что колышащаяся трава скроет ее. Она уже было остановилась, как голова нойона быстро повернулась к ней. В мгновенье сопровождавшие его схватились за луки, а двое, шедшие впереди генерала, прицелились.

— Не стреляйте! — отчаянно закричала Есуген, взметнув руки над головой. К ней подъехал воин, схватил ее саадак и поволок ее за руку.

— Возьмите у нее нож, — сказал генерал тихим голосом. — Жаль будет убивать ее.

Выработанный второпях замысел улетучился у нее из головы.

— Тогда убей меня! — закричала она, когда воин вытащил нож у нее из-за кушака. — Вы же всех убиваете!

Она свалилась на землю, рыдая обо всем, что потеряла.

Ее больно пнули в бок сапогом.

— Дайте ей выплакаться, — сказал генерал. Она плакала, пока ей на плечо не легла чья-то рука. Она подняла голову и встретилась взглядом с парой светло-карих глаз с зелеными и золотыми крапинками.

— Выпей это, дитя. — Нойон наклонился и дал ей кожаную флягу. Она хлебнула кумыса. — Где ты пряталась?

— В предгорьях, — удалось ей выдавить из себя.

— Что заставило тебя спуститься?

— Мне некуда больше идти.

Она вернула ему флягу и снова заплакала. Он подсунул под нее руку, и голова ее легла ему на панцирь. Странно, что он такой добрый, если его люди такие жестокие.

Он пригладил ее волосы, словно она была маленьким ребенком, а потом сказал:

— Как тебя зовут?

— Есуген. — Она вытерла нос рукавом. — Дочь Ихэ Черэна.

Один из сопровождавших рассмеялся.

— Красавица и дочь вождя — кому-то достанется хорошая награда.

— Я ее беру себе. — Светлоглазый человек ласково помог ей встать на ноги. — Для тебя эта война кончилась, Есуген. Тебя возьмут в мой шатер. Оплакивай свой народ, когда останешься одна, но мне своих слез больше не показывай.

Он повел ее к лошадям, которых вели в поводу. Подъехал еще один человек и, остановившись, поднял руку.

— К нам приехал твой дядя, — сказал всадник. — Он ждет тебя в твоем шатре и требует, чтобы ты поговорил с ним.

— Требует? — Голос генерала был по-прежнему тихим, но Есуген услышала в нем стальные ноты. — Он может подождать.

— Твой сводный брат тоже здесь, как ты просил.

— Прекрасно, Борчу. — Он подтолкнул Есуген вперед. — Смотри, что сползло к нам с холмов. Если она мне понравится, я, возможно, сделаю ее своей женой.

Есуген покраснела, взглянув на человека, которого звали Борчу. Он осклабился.

— Она так красива, что заслуживает твоего внимания, Тэмуджин.

Она замерла в ужасе. Тэмуджин — их хан. Она посмотрела на него снизу вверх, его светлые глаза блестели от удовольствия.

— Ты видишь, как тебе повезло, — сказал он и посадил ее на лошадь.

Хан устроился в шатре ее отца. Мысли Есуген метались: он истоптал копытами ее народ, превратив его в горсть пепла. Жалости от хана ждать не приходилось.

И все же при своей власти он скорей найдет ее сестру, чем кто бы то ни было другой. Не это ли предвидел призрак матери? Не это ли подразумевала мать, посылая Есуген в руки злейшего врага отца?

«Твой отец погубил нас», — сказала мать.

Есуген должна спастись любым способом.

Хан приветствовал людей, ждавших у шатра, а потом взошел по деревянным ступеням. Есуген последовала за ним. На восточной стене шатра висели сбруя, седла, оружие. Пять плененных татарских женщин упали на колени и прижались лбами к коврам.

— Дайте этой девушке женскую одежду, — сказал хан, — и что-нибудь покрыть голову.

Он подтолкнул Есуген к женщинам. Они бросились к сундуку и достали синий шелковый халат. Этот халат носила мать. Комок подкатил к горлу, когда женщина помогла ей надеть халат и повязала голову белым платком.

Хан подошел к постели отца и сел. Возле постели поставили стол. Тут она заметила, что стол был широкой деревянной доской, привязанной к спинам двух человек, стоявших на четвереньках. Вошли люди хана и уселись на подушки вокруг стола.

— Подойди, Есуген, — позвал хан. Она подошла и собиралась примоститься у его ног, но он протянул руку и потянул к постели. — Рядом со мной.

Она села, стараясь не смотреть на стол и пленных под ним. Женщины с расширенными от ужаса глазами ставили кувшины и блюда с мясом на доску, под которой тихо стонали мужчины.

— Еще живы, — сказал человек по имени Борчу. — Посмотрим, что с ними будет, когда мы попляшем на их спинах.

Монголы засмеялись.

Хан подозвал караульного, стоявшего у входа.

— Теперь я поговорю со своим дядей и братом.

Вошли двое, поклонились в пояс и подняли головы.

Тот, что помоложе, был похож на хана, но с черными глазами. Старший хмурился. Хан молчал, кропя кумысом. Есуген увидела, что онгоны ее родителей исчезли и на их месте висела резная волчья голова.

Двое ждали. Старший трогал пальцем седые усы, а хан раздавал своим людям куски мяса, натыкая их на нож.

— Ты забыл о приличиях, племянник, — сказал наконец старший.

— А ты забыл о покорности, — откликнулся хан.

— Мои люди и я получили свою долю ударов. А теперь Джэбэ отнял всю добычу у меня и сказал, что сделал это по твоему распоряжению. То же он сделал с Алтаном и Хучаром. Я пришел, чтобы потребовать все обратно.

— Потребовать? — Хан прищурил глаза. — У меня никто ничего не требует. Ты слышал, что я приказал. Разве не сказал я, что никто не будет заниматься грабежом, пока не закончится сражение, и что вся добыча будет поделена поровну после? Ты не подчинился мне, Даритай. Ты, Алтан и Хучар должны были преследовать противника, а не заниматься грабежом. За неподчинение вы ничего не получите.

Лицо Даритая побелело.

— Ты угрожаешь собственному дяде и двоюродному брату? Ты говоришь Алтану, сыну Хутулы-хана, что он ничего не получит?

— Мои люди будут знать, что кто бы ни нарушил мои приказы, наказание неизбежно. За неподчинение тебе не радоваться добыче. За то, что ты осмелился возражать против моего решения, ты лишаешься привилегии сидеть у меня в совете.

— Ты пожалеешь об этом, Тэмуджин.

— Я уже пожалел. — Он говорил все тем же тихим голосом, но ровный тон приводил Есуген в ужас. — Теперь прочь с моих глаз, пока я не лишил тебя и должности.

Даритай повернулся и выкатился из орды. Хан взглянул на другого.

— А ты, Бэлгутэй… Твоя небрежность стоила жизни многим. Когда пленные татары услышали, какая участь их ожидает, они поняли, что терять нечего, и жестоко сопротивлялись.

— Я не думал…

— А твое дело — думать, но ты вместо этого выболтал пленным вынесенный приговор, и многие из наших погибли. Тебе также запрещается посещать совет. Ты будешь поддерживать порядок в стане, пока мы совещаемся, и вернешься только тогда, когда мы все обсудим. Иди и будь благодарен, что я оставил тебе голову на плечах.

Бэлгутэй ушел. Люди ели и пили. Время от времени некоторые опирались на стол локтями, заставляя стонать людей под столом громче. Большинство говорило о сражении, о зарезанных людях, о добыче, которую поделили.

Наконец встал Борчу.

— Надо доить кобыл, — сказал он, — и расставить ночную стражу.

Все встали. Есуген вдруг не захотелось, чтобы они уходили.

— Заберите этот стол, — сказал хан. — Я не буду плясать на нем сегодня вечером.

— К утру они сдохнут, — сказал кто-то.

— Ну, они неплохо послужили нам и в награду получат более приличную смерть.

Доска была отвязана, и пленных утащили.

— Оставьте нас, — сказал хан женщинам, и они убежали из шатра.

Есуген сжалась, боясь сделать малейшее движение.

Он спросил:

— Это шатер твоего отца?

— Да, — еле вымолвила она.

— Наверно, я отдам его тебе. — Она зажмурилась. — Не сиди с таким грустным видом, Есуген. Когда ты перестала прятаться, что привело тебя ко мне? Ты рисковала быть убитой, приближаясь, — еще мгновенье, и стрелы моих людей пробили бы твое сердце.

Она не ответила.

— Я знаю, почему ты пришла ко мне. Ты достаточно умна, чтобы понять, что как бы ни был велик риск, спасение зависит только от меня.

Он хохотнул.

— Ты еще совсем ребенок. — Он обнял ее за талию. — Если бы татары победили меня, они бы беспощадно расправились с моим народом. Этого сражения было не миновать, иначе мы не знали бы мира. Ваши люди пригласили моего отца на пир и согрешили против гостя, которого они должны были почитать, отравив его.

— Ты отомстил, — прошептала она.

— Я это сделал не только ради мести. Многие из тех, кто воевал против меня, теперь служат мне, но ненависть между твоим и моим народами зашла слишком далеко, чтобы с ней можно было покончить чем-либо, кроме смерти. Если бы я проявил здесь великодушие и позволил моим врагам жить, эта ненависть продолжала бы существовать, и позже погибли бы многие.

Она не увидела ни жалости, ни сомнения в его глазах, только угрюмое удовлетворение победителя.

— Тэнгри предопределил, что я должен править, — сказал он, — и создать улус на этих землях.

Он верил в это. Никто не устоит против человека, который свою волю отождествляет с волей Бога. Она почувствовала, как когти ястреба впились в ее сердце.

— Ты, возможно, держишься за свою ненависть и сопротивляешься по-детски, — сказал он, — но мне все равно. Для мужчины большое удовольствие мять руками жену или дочь врага, зная, что ей придется уступить, даже если она скорбит по погибшим родным.

Он сорвал платок у нее с головы и силой поставил ее на ноги.

— Раздевайся, — приказал он.

Она быстро разделась, он стянул с нее сорочку. Она легла в постель и схватилась за одеяло. Он медленно разделся и лег рядом.

Она съежилась, сдерживая слезы. Он просунул под нее руку, а другой поглаживал по животу. Она закрыла руками грудь.

— Не сопротивляйся, — сказал он.

Он раздвинул ей ноги. Его пальцы дотрагивались до срамных губ, щупали клитор, проникали во влагалище. Он, наверно, догадался о ее тайне — она иногда лежала под одеялом и ласкала себя, пока душа не воспаряла от удовольствия. Она покраснела от стыда. Она застонала, а он продолжал поглаживать ее, пока она вся не запылала. Ее бедра двигались, а потом он вдруг навалился, его широкое тело прижало ее к постели, и он вошел в нее. Она вскрикнула от боли, предвкушение удовольствия исчезло. Торжествуя еще одну победу, он причинял ей руками боль.

Есуген не открывала глаз. Хан шевельнулся рядом. Ночью он соединился с ней еще раз, заставив ее обхватить и ласкать рукой член, пока тот не встал, ласкал ее сам, пока она не стала вздрагивать под ним, а когда ее тело наконец выгнулось дугой, как лук, вошел в нее.

Проще было не думать, не прислушиваться к внутреннему голосу, забыть прошлое. Она доставила ему удовольствие, и поэтому он может дать то, чего она желала больше всего. Только ради этого она пошла на все, отбросила стыд и печаль, которые чувствовала, отвечая ему. Она не могла помочь мертвым, но, возможно, спасала еще живых.

Она отодвинулась от него и села, потом закрыла лицо руками.

Он сказал:

— Я запретил тебе плакать.

— Я плачу, потому что, наверно, потеряла ту, которую любила больше всех. — Она замолчала, подбирая слова. — У меня есть сестра, которую зовут Есуй. Она старше меня на год, и всю жизнь мы клялись никогда не расставаться. — Слезы у Есуген лились ручьем, ее охватил страх утраты. — Есуй вышла замуж как раз перед тем, как наши мужчины уехали сражаться. Ее муж, наверно, погиб в сражении, но она, должно быть, жива. — Она вздрогнула. — Я бы знала, если бы ее не было в живых — мы были так близки, что я бы почувствовала. Перед свадьбой она обещала мне убедить своего мужа взять меня второй женой, чтобы мы были опять вместе. Как я могу ей помочь, ее же некому защитить?

— Мне понятны твои семейные привязанности.

— У тебя есть власть, и ты можешь вернуть ее мне, — сказала Есуген. — И она будет тебе хорошей женой. Люди говорят, что мы похожи, но Есуй красивей меня и гораздо умнее. Я бы любила тебя, если бы она была со мной, и она полюбила бы тебя тоже.

— Значит, ты хочешь, чтобы я взял еще одну жену, — сказал он. — Если она старше тебя, то она должна занять более высокое место, чем ты. Уступишь ли ты ей свое место?

— Уступлю. — Она взяла его за руку. — Я займу низшее место, лишь бы она была со мной.

Он притянул ее к себе.

— Если она такая же, как ты, тогда я должен найти ее. Мои люди поищут ее среди пленных и здесь, и в других станах. Если ее не найдут, я пошлю людей на поиски ее. Такая любовь между сестрами тронула меня.

— И я умоляю щадить тех наших людей, которые попадутся во время поисков.

Он кивнул.

— Превосходно — дарю тебе и их жизнь. — Он запустил руку ей меж бедер. — А теперь вознагради меня за мою щедрость.

73

Табудай проснулся со стоном. Есуй обнимала его, пока он не перестал дрожать. Он снова вспомнил битву, волны всадников противника, которым невозможно было противостоять.

— Спокойно, — прошептала она.

Он оттолкнул ее и лег, свернувшись калачиком, как ребенок. Она подумала, как храбро он собирался на войну. Битва изменила его.

— Я трус, — сказал он.

— Нет, ты не трус. Битва была проиграна, и тебе надо было предупредить нас. Мужчины часто отступают, чтобы сражаться потом.

Ей не следовало говорить это, Табудай не думал о новых сражениях, бежав с поля боя.

— Я проклят, — бормотал он. — Признай это, Есуй… Я не выношу, когда ты повторяешь свою ложь.

— Это не ложь.

Есуй выползла из шалаша. Небо над лесом светлело. У нее сводило живот от голода. В последнее время они питались лишь ягодами да корешками, она не осмеливалась уйти подальше от шалаша, чтобы найти какую-нибудь пищу. Вскоре им придется открыть вену своей единственной лошади, чтобы досыта напиться крови, если Табудай откажется поохотиться. Он не разрешал ей скрываться из виду, словно боясь, что она бросит его.

Сам он бросил мать и своих людей на произвол судьбы. Он не присоединился к людям у завалов, которые те соорудили на холмах пониже. Один человек, которому удалось спастись, рассказал им о яростном натиске монголов, топтавших тела своих павших товарищей, чтобы добраться до татар. Ее мать сражалась и подбадривала людей, словно сама была вождем. Так сказал человек, избежавший кровавой бойни. И он видел, как погибла ее мать. Монголы не оставят в живых ее отца и братьев. И Есуген…

Ее сестра не может потеряться. Их души слишком тесно соединены. Если бы Есуген умерла, она бы тоже умерла.

Лошадь подняла голову и зашевелила ушами. Есуй слышала лишь щебетанье птиц. Монголы скоро прочешут лес. Только вчера она слышала, как далекий голос что-то кричал, проглатывая часть слов, как это делают монголы.

Она стала на колени у шалаша.

— Табудай, — сказала она, — мы должны уходить на север, в леса. Там мы укроемся. — Муж ничего не сказал. — Я собираюсь сходить к ручью и принести воды, а потом мы должны уйти.

Он выполз из шалаша.

— Какая ты храбрая, — сказал он. — Как ты цепляешься за любую надежду спасти своего трусливого мужа.

— Я не храбрая. Я трясусь от страха всякий раз, когда слышу, как трещит ветка. И ты не трус. Самые храбрые бежали от врага. Табудай, ты должен…

Он ударил ее по щеке, она качнулась и заморгала.

— Надо было дать убить себя. Лучше быть мертвым, чем слышать, как тебя стыдит собственная жена.

— Ты сам себя стыдишься, — прошептала она. — Теперь у меня нет никого, кроме тебя, а ты ничего не делаешь. — Она встала и поправила платок на голове. — Я принесу воды.

Она медленно спустилась с холма и оглянулась, Табудай шел следом. Она двигалась медленно, ловя каждый звук, пока не услышала тихое журчание воды. Это был ручеек, который вот-вот мог пересохнуть.

Наклонившись, чтобы наполнить бурдюк, она вдруг услышала крик, доносившийся снизу. Она замерла. Кто-то взбирался на холм. Затрещали кусты под ногами Табудая, бросившегося вверх, шум мог привлечь внимание врага. Внизу заржала лошадь. Есуй запуталась в полах длинной шубы и упала, а потом с трудом поднялась и стала карабкаться к шалашу. В просвет между деревьями она увидела, как Табудай расстреножил лошадь и вскочил в седло. Не успела она крикнуть ему, как он исчез.

Ветки цеплялись за нее. Есуй доковыляла до хижины и повалилась на землю. В груди рос гнев на Табудая, она боролась с этим чувством. Он не мог защитить ее сам, и монголы вряд ли станут убивать женщину. Она гадала, подумал ли он об этом, или им владел лишь страх.

Из-за деревьев показались десять всадников, направивших на нее свои луки.

— Пощадите! — крикнула она и натянула платок ниже на лицо.

— Ты не умрешь, — сказал один из всадников. — Догоните другого. — Пятеро помчались через лес. Приказывавший спешился, подошел к ней и поднял с земли. — Как тебя зовут?

— Есуй, — прошептала она. — Дочь Ихэ Черэна.

Монгол задрал голову и заорал:

— Хан хорошо вознаградит нас за тебя!

Ошеломленная, она смотрела на него.

— Ваш хан ищет меня?

— Да. — Он сдернул платок с ее лица. — И теперь я понимаю, почему.

— Очень жаль, — сказал другой. — Мы бы могли потешиться.

Есуй содрогнулась. Хану может понадобиться дочь Ихэ Черэна только для того, чтобы увенчать победу. Ей придется ублажать человека, который уничтожил ее народ.

Пятеро монголов съехали вместе с Есуй к подножью холма, где их ждали другие всадники с несколькими татарами — женщинами и детьми. Один всадник поскакал вперед, чтобы известить хана о пленнице, остальные посадили пленных на заводных лошадей и поехали, по пути делая привалы, чтобы кормить животных. Они приехали к стану ее отца на третий день, и к тому времени пятерка монголов догнала их, отказавшись от поисков Табудая.

Есуй отвела глаза от отрубленных голов, боясь увидеть голову отца. Привезшие ее направились с ней к шатру Ихэ Черэна, а других пленников увели.

Перед большим шатром их приветствовал часовой.

— Добро пожаловать, братья, — крикнул он. — Хан был доволен, когда услышал, что вы ее нашли. Он охотится у реки. Поезжайте туда и просите награду, а женщину оставьте здесь.

Есуй спешилась. Другой страж поднялся по лестнице и окликнул кого-то внутри. Пальцы Есуй дрожали, когда она поправила шубу.

— Есуй!

Она подняла голову. В дверном проеме стояла Есуген, на ней был халат с вышивкой и высокий головной убор жены нойона. На какое-то мгновение Есуй представила себе, что она входит в шатер и видит свою мать, сидящую у постели.

— Есуген, — прошептала она, взбежала по ступенькам и бросилась в объятья сестры.

Они прильнули друг к дружке, плача от радости, потеряв дар речи. Наконец Есуген велела служанке выйти и усадила Есуй на подушку.

— Я молилась, чтобы они нашли тебя, — сказала Есуген. — Когда мне сказали, что тебя нашли, у меня чуть не лопнуло сердце.

Есуй вытерла лицо. Первое впечатление от встречи с сестрой увяло, когда она поняла, почему Есуген здесь.

— Я просила монгольского хана разыскать тебя, и теперь ты со мной, как он и обещал.

— Ты просила его разыскать меня?

Есуген кивнула.

— Я сказала ему, что уступлю свое место тебе и что ты ему будешь даже лучшей женой.

Есуй вздрогнула.

— Я была с Табудаем.

Сестра вздохнула.

— Он жив?

— Мы бежали в предгорья вместе. Когда монголы нашли меня, он удрал на нашей лошади. — Есуй скривила рот. — Значит, теперь я принадлежу убийце нашего отца.

— Есуй…

— Мать приняла смерть от их рук. Много наших ушло в могилу.

— Мы — вместе, — сказала Есуген. — Что мы еще можем сделать, кроме того, чтобы жить, как живется. В нашей защите могут нуждаться те, кто остался еще в живых. Единственная возможность найти тебя зависела от наших врагов — вот почему я сдалась.

— Сдалась?

Есуген взяла ее за руку.

— Так велела мне сделать мама. — Она оглянулась. — Я пряталась на холмах, и дух матери явился мне во сне.

Она сказала мне, что нас погубили наши мужчины и что мне надо искать спасения тем способом, на который я способна. Она послала меня сюда. Сначала, когда я сдалась, я не знала, что попала к хану. — Она перевела дыхание. — Дух матери привел меня к сердцу врага, и здесь нам будет безопаснее всего. Ты — все, что у меня осталось. Не питай ко мне ненависти за то, что тебя доставили сюда.

— Как я могу тебя ненавидеть? Я боялась за тебя так же, как ты за меня. Если мы должны принадлежать этим людям, то лучше быть женщинами их хана, чем рабынями кого-нибудь другого. — Есуй высвободила руку из руки сестры. — Твоя мольба, видимо, тронула его. Никогда бы не подумала, что такой человек может быть добрым.

— Это не доброта, — проговорила Есуген. — Он может проявить доброту, но я не думаю, чтобы он испытывал жалость или любовь. Ему забавно доставить тебя ко мне и приблизить обеих. Если он видит привязанность, если он доволен, то вознаграждает тех, кто служит ему. Я бы не хотела подвести его, Есуй. Если бы я это сделала, один взгляд его сжег бы мою душу.

— И такой человек возьмет меня в жены?

— Я бы скорей искала убежища в орлином гнезде, чем почувствовала бы его тень на себе перед ударом. Теперь он единственная наша защита.

Хан с несколькими своими людьми возвратился тем вечером в свой шатер. Первый же взгляд на его странные светлые глаза убедили Есуй в правоте сестры. Когда он подошел, она отпрянула. Есуген дала ей чистый халат и головной убор, но дни, проведенные в лесу, не могли хорошо отразиться на ее внешности.

— Значит, ты и есть сестра, — сказал он, — которую моя жена просила найти. — Его тихий голос привел ее в ужас. Глаза у него, как у кошки. Он играл с ней, давая ей понять, что только он может решить ее судьбу. — Она сказала, что уступит тебе собственное место, если я решу оставить тебя.

— Я молюсь, чтобы ты оставил. — Есуй взглянула на сестру, которая стояла на коленях рядом, черные глаза сестры были полны сомненья. Он может удалить ее, разлучить с сестрой просто для того, чтобы показать, что может это сделать.

— Ладно, я оставлю тебя. — Он улыбнулся. — Моим людям было нелегко найти тебя.

Он пошел к постели, а они с Есуген поднялись с колен. Женщины принесли мужчинам еду и питье. Есуй села слева от хана, а Есуген за ней. Есуген шепотом назвала каждого нойона по имени, показывая пальцем, а мужчины пили и вели свою беседу. Есуй вспомнила, как люди ее отца вели себя в его присутствии: робко, выбирая слова, а люди этого хана, казалось, вели себя при нем непринужденно.

Когда отужинали, встал некто Мухали.

— Хотелось и дольше пользоваться твоим гостеприимством, — сказал он, — но тебе, наверно, не терпится насладиться своей новой женщиной.

Все попрощались и вышли. После того, как служанки убрали блюда и кувшины, хан их отпустил.

— Я в затруднении, — сказал он. — Когда Есуген попросила меня поискать тебя, я не думал, что найду другую, равную ей по красоте. — Сейчас у него было доброе лицо, и все же оно казалось маской, глаза блестели, как драгоценные камни. — Она сказала, что ты недавно вышла замуж.

— Да, — призналась Есуй. — Муж убежал, когда твои люди нашли меня.

— Хорошо, что он это сделал. Есуген заставила меня дать обещание, что я пощажу тех, кого найдут во время поисков, и я бы расстроился, если бы пришлось ему оставить жизнь.

Есуй заставила себя смотреть ему прямо в глаза.

— Мы были женаты так недолго, что я сумею забыть его.

Она не смогла избавиться от горечи в голосе.

Он улыбнулся, явно довольный ее ответом. Есуген встала.

— Куда ты? — спросил хан.

Есуген отвернулась.

— Я подумала…

Хан чуть сощурился.

— Я не хочу запрещать тебе ложиться в постель. Ты останешься с нами.

Есуген изумилась.

— И ты в это время будешь заниматься любовью с моей сестрой?

— Я не мог придумать лучшего способа для тебя показать твою привязанность к сестре. Разумеется, и ей будет легче, если любимая сестра останется с нами.

Щеки Есуй пылали. Есуген покраснела, руки дрожали.

— Так не годится, — сказала младшая.

— Ты утверждаешь, — проговорил он тихо, — что я не смогу удовлетворить двух жен?

— О, нет… я этого не говорила.

Есуген закрыла рот ладошкой.

— Тогда хватит болтать.

Есуй медленно освободилась от халата, и пока хан раздевался, легла в постель и укрылась одеялом. Скоро все кончится, она попробует пока не думать об этом.

Он лег рядом с ней и сдернул одеяло, а Есуген легла с другой стороны. Его рука легла Есуй на грудь и скользнула к животу. Если он останется недоволен ею, могут пострадать обе — и она, и Есуген. Она ждала, готовясь отдаться ему в любой момент, но он продолжал ласкать ее живот и бедра, раздразнивать рукой. В полутьме она увидела, как сестра прижалась к нему.

— Будь терпелива, — прошептал он, и она услышала, как Есуген вздохнула. Его пальцы нащупали щель Есуй. Спина ее выгнулась, а ноги раздвинулись. Ее бросало то в жар, то в холод, он каким-то образом почувствовал, чего ей хочется. Она закричала так, будто боль вырвалась изнутри. Он стонал и трепетал в ее объятьях…

Они лежали, не шевелясь, тела были мокрыми от пота. Он натянул одеяло на нее и на себя. В тусклом свете лицо его приняло более ласковое выражение. Ее рука скользнула к его члену. Чья-то рука коснулась ее руки — это Есуген хотела взять его за член. Есуй убрала свою руку и согнулась калачиком рядом с ним.

— Видишь, — сказал он, — это не так уж и постыдно. Ты совсем как твоя сестра, а я знаю, как доставить ей удовольствие.

— Пожалуйста, теперь доставь удовольствие мне, — прошептала Есуген.

— Дай мне отдохнуть, — сказал он. — Ты обещала уступить место Есуй, а уже хочешь получить удовольствие сама.

— А ты сказал, что можешь удовлетворить двух жен.

Он помолчал немного, потом вздохнул и повернулся к Есуген. Есуй пробежала пальцами по его спине. Слабый свет очага дрожал на его ягодице и бедре. Его тело закрывало сестрино. Долгий вздох Есуген был похож на дуновенье ветра в сосновом лесу.

— Ах, — вздыхала Есуген. — Ах.

Дыхание ее участилось, она стала задыхаться. Есуй припомнила, как он касался ее, и представила себе, что сейчас ощущает сестра. Ее соски отвердели, щель опять становилась мокрой. Есуй вздохнула. Он повернул голову к ней. Он знал, подумала она, он догадался, что заставит их обеих любить его. Ее сестра стонала, сцепив ноги у него на спине. Есуй закрыла глаза и ощутила удовольствие Есуген внутри себя самой.

74

Хан вскоре перекочевал на запад к озеру Буир, где его стада паслись на пастбищах, а его люди охотились на уток и журавлей, летовавших на болотах. Хонхираты, расположившиеся севернее куреней хана, не делали никаких вылазок против монголов, которые уничтожили их союзников-татар, и хан не посылал людей против соплеменников своей первой жены.

К тому времени Есуген дали собственную юрту, отнятую у другого татарского вождя, и ее жилище поставили рядом с шатром Есуй. Когда овцы отъелись, монголы устроили пир, чтобы отпраздновать свою победу. До этого хан был склонен охотиться и отдыхать со своими двумя новыми женами. Сестры просили его за своих двоюродных сестер и других пленниц, которых они знали, и он отдал многих из них своим близким товарищам.

Есуй старалась не думать о прошлом. Времена, когда ей хотелось закрыть лицо руками и плакать, приходили все реже. Выжившие татары теперь стали монголами. Дети быстро забывали своих погибших отцов и братьев. Так захотел Тэнгри, сделавший Тэмуджина Своим мечом.

Есуй встала и оделась, а потом пошла к очагу. Рабыни стояли на коленях на полу и подворачивали войлок стен снизу, чтобы шатер продувало свободнее теплым летним воздухом. Женщина у очага дала ей чашку с похлебкой, которую Есуй отнесла хану. Тэмуджин дал ей рабынь-татарок из дальних куреней, женщин, которых она не знала, и поэтому ей было легче не жалеть их.

Тэмуджин поел и оделся.

— Одно в лете не люблю, — сказала Есуй. — Ночи слишком короткие.

Он засмеялся.

— Если бы они были длиннее, я бы спал еще меньше.

Она обхватила его руками и положила голову ему на широкую грудь. Есуген все еще боялась его, но Есуй потеряла страх, уверенная в своей женской власти над ним.

Он вышел из шатра. Женщины выбежали наружу, чтобы присоединиться к тем, что готовили еду для пира. Есуй тоже вышла и увидела хана среди дневной стражи. Борчу с еще одним человеком спешили к нему.

— Джэтэй приехал из стана твоей матери, — сказал Борчу. — Он говорит, что у него есть новости о твоем сыне Тулуе.

Есуй пошла к мужчинам.

— Что за новости ты привез? — спросил хан.

— Хорошие новости, — ответил Джэтэй, — хотя все могло случиться по-другому. Бортэ-хатун послала Тулуя к бабушке на время, и я был среди тех, кто сопровождал мальчика. Какой-то бродяга пришел к юрте твоей матери в то время, когда она разговаривала с Алтани, женой Борогула. Бродяга попросил покормить его, и Оэлун-хатун привела его в юрту к очагу. В юрту вошел твой сын, и этот человек схватил его и приставил нож к горлу, сказав, что он Харгил-шира, татарин, и что мальчик заплатит за отцовские дела.

Несколько стражей выругались. Лицо Тэмуджина не дрогнуло. Есуй увидела гнев в его глазах.

— Продолжай.

— Татарин выволок Тулуя из юрты. Алтани и хатуи побежали за ним. Твоя мать звала на помощь, а Алтани ухватила человека за косы и выкрутила нож у него из руки. Мы с Джэлмэ забивали бычка и, услышав крики, бросились на помощь. Алтани расцарапала лицо тому человеку, а мы добили его топорами.

— Вы с Джэлмэ будете вознаграждены за то, что вы сделали, — сказал Тэмуджин, — а также Алтани. — Он помолчал. — Я мог потерять сына. Татары, которых я держу здесь, заплатят мне за это. Все татарские мальчики, которые остались с нами, даже младенцы в люльках, умрут.

— Нет! — закричала Есуй. — Ты не можешь быть таким жестоким! Они не виноваты…

Хан сверкал глазами, лицо его побледнело.

— Я распустил свою новую жену. Кажется, она хочет сказать свое последнее слово. — Его тихий голос резал ее без ножа. — Она еще не научилась знать свое место. Наверно, мне надо было оставить ее тело в лесу, где ее нашли.

Мужчины молча смотрели на нее. Женщины у костров за юртами тоже молча вцепились в баранов, которых они пригнали для заклания перед пиром.

— Отдать приказ? — спросил наконец Борчу.

Она встала на колени и протянула руки.

— Я прошу мужа сперва выслушать меня.

— Опять жалость. — Хан кривил губы. — Жалость моей матери к бродяге едва не лишила меня сына.

— Это не жалость. — Голос у нее осел. — Я только… — Мужчины, стоявшие поблизости, качали головами. Есуй обрела голос. — Много мальчиков попало в плен. Пройдут годы, и они станут твоими воинами. Ты потеряешь всех будущих слуг, убив их сейчас. Разве ястреб убивает своих птенцов?

— Еще одно слово, женщина, — сказал он тихо, — и от тебя мокрое место останется, а твоя сестра обнимет тебя в могиле. Я не хочу иметь жену, которая будет напоминать мне постоянно о той, что так огорчила меня сейчас.

Она услышала крик. Ее сестра вдруг оказалась рядом. Есуген стала на колени и обняла Есуй.

— Хан может поступать по своему усмотрению, — сказала слабым голосом Есуген и прижалась лбом к земле.

— Никогда не забывайте, — возгласил Тэмуджин, — что ваши жизни в моих руках. — Он оглядел своих людей. — Но в том, что сказало это несчастное существо, есть доля мудрости. Когда мальчики станут мужчинами, я могу составить из них целое войско. Поэтому и только поэтому я оставляю их в живых.

Мужчины, казалось, повеселели. Они, наверно, сожалели о жестоком решении, но Есуй знала, что приказ они выполнят беспрекословно.

— Спасибо, — прошептала она.

— Я не оказываю милосердия ради тебя. Вставай, Есуй. — Ноги тряслись, когда она вставала. Он потянул ее за руку к шатру, прочь от других.

— Прости, — сказала Есуй.

— Никогда не говори так со мной перед моими людьми. Раз я отдал приказ, ты не должна прекословить. — Он снизил тон. — Если я отдаю команду, она должна быть выполнена без рассуждений. На этот раз я прощу тебя, но не испытывай моего терпения впредь. Я разрешаю тебе сделать только одну ошибку. — Он взял ее руками за горло. Она подумала, как легко он может задушить ее. — Готовься к пиру.

На пиру хан сидел под балдахином между Есуй и Есуген. Его ближайшие товарищи из монгольского генералитета выстроились в ряд справа. Слева от Есуй женщины-татарки, которые были пожалованы генералам, болтали друг с дружкой, а другие женщины-татарки подносили им кумыс.

Есуй смотрела на сестру. Лицо Есуген осунулось, Есуй с ужасом подумала, как близки они обе были к расправе. Есуген тоже поплатилась бы за ошибку Есуй. Хан предложил ей кусок мяса на кончике ножа. Он простил ее, но милосердие его казалось таким же холодным, как и нож.

«Отлично, — подумала она, — больше я его не подведу».

Она посмотрела на стан. На пир собирались гости. Несколько человек сидели под одиноким деревом и играли на струнных инструментах. Несколько мужчин боролись, а другие бродили от костра к костру, останавливались поесть и выпить у котлов. Какая-то кучка людей двигалась в направлении ханского шатра, следом шел еще человек с опущенной головой. Есуй потянулась за кубком, когда человек поднял голову.

Она узнала Табудая и ужаснулась. Она затаила дыхание, чувствуя, как кровь отливает от лица. Трясущейся рукой Есуй схватила кубок. Она заставила себя отвернуться.

— Ты побледнела, — сказал Тэмуджин.

— Не обращай внимания.

Рука тряслась так, что она едва не пролила кумыс.

— Я слышал, как ты вздохнула, Есуй. Тебя беспокоит что-нибудь?

В горле стал комок. Лицо Тэмуджина поплыло. Она боялась потерять сознание.

— Ты что-то увидела. — Он посмотрел на приближавшихся людей и вскочил. — Борчу! Мухали! — Два нойона тоже вскочили и подбежали к нему. — Кто-то там напугал мою Есуй. Вели всем, кто вокруг, разобраться по родам.

Нойоны ушли распоряжаться. Табудай остановился и пристально посмотрел на хана. Есуй взглянула на сестру. У Есуген от страха широко раскрылись глаза. Кучки людей рассыпались и выстраивались. Табудай подошел поближе, все еще один.

Что могло привести его сюда? Она знает: Табудай наконец обрел свое мужество.

Тэмуджин пошел к ее мужу и остановился в нескольких шагах от него.

— Ты стоишь один, — сказал хан. — Где твой род?

— Здесь нет моего рода, — ответил Табудай. — Из-за тебя мой род больше не существует.

Борчу и Мухали пошли к нему, держа руки на рукоятях мечей.

— Кто ты? — спросил Тэмуджин.

— Я Табудай, сын татарского вождя Гунана — много твоих воинов заплатили жизнями за его жизнь. Я муж Есуй, дочери Ихэ Черэна. Я пришел в этот стан только для того, чтобы увидеть, кто разгромил нас, и взять немного еды. Я был уверен, что среди множества людей одинокий воин не будет заметен. — Табудай посмотрел мимо хана на Есуй. — Когда я увидел свою жену, я захотел лишь взглянуть на ее лицо еще раз и вспомнить счастье, которое у нас было таким коротким. Я вижу, что она процветает.

Он хотел, чтобы она увидела его, чтобы знала, что он осмелился прийти в стан врагов. Теперь он не сможет сделать хану ничего. Тэмуджин, конечно, пощадит его.

— Нет, — сказал Тэмуджин. — Я не думаю, что ты пришел сюда просто на пир. Ты пришел шпионить и подсматривать, что бы можно было украсть. Ты хотел привести сюда других, которые задумали совершить набег.

— Я один, — сказал Табудай, — и я не шпион.

— Ты враг. Я дал приказ, согласно которому всякий татарин выше тележной чеки расстанется с жизнью, а ты давно перерос эту меру. — Хан неистово взмахнул рукой. — Отрубите ему голову!

Есуй вцепилась в собственный халат. Хан посмотрел в ее сторону, она не осмелилась сказать ни слова. Табудай снял шапку и стал на колени. Борчу первым нанес удар мечом, который глубоко рассек шею. Меч Мухали довершил дело. Тело медленно повалилось вперед, выбрасывая толчками кровь. Голова свалилась к ногам хана.

Есуген думала, что сестра закричит, зарыдает, побежит прочь, но Есуй осталась на месте, лицо ее побледнело. Она не сказала ничего, когда унесли тело и голову. Когда Тэмуджин вернулся к ним и сел, Есуй взяла кусочки мяса, которые он предложил, и набила рот. Ей подливали кумыс, и Есуй пила, пока снова не раскраснелась. Хан встал, чтобы плясать со своими людьми, а Есуй хлопала в ладоши и визгливо хохотала.

Есуген так и не пришла в себя, хотя досидела до конца пира. Песни, шум веселья больно отдавались в ушах. Она не осмелилась уйти до вечера, когда наконец все побрели, шатаясь, к своим лошадям и юртам. К тому времени Есуй так напилась, что Есуген пришлось помочь ей встать и отвести к шатру. Есуген уложила ее в постель, а потом села рядом.

— Мне остаться? — спросила она.

Есуй ничего не ответила. Есуген уткнулась лицом в плечо Есуй и заплакала.

— Перестань, — сказала Есуй бесцветным голосом. — Хану не понравится, что ты плачешь.

— Мне все равно! — Есуген закашлялась и вытерла глаза. — Это я довела тебя до такого. Сможешь ли ты простить меня когда-нибудь?

— Прекрати это, Есуген. Если он увидит тебя такую, наказаны будем мы обе.

Есуген ломала руки. Сестра права. Им придется пережить и эту смерть, забыть вместе со всеми другими.

Она встала и начала ходить. Есуй села на постели и уставилась на огонь в очаге. Есуген подкармливала огонь, боясь возвращаться в свою юрту. Хан может прийти туда, а ей не хотелось оставаться с ним наедине.

Она ждала у очага до тех пор, пока раздавались пьяные выкрики, а это значило, что хан еще с людьми. Заскрипели ступени. Хан крикнул что-то ночным стражам и вошел.

Он прошел мимо Есуген, не взглянув на нее, и остановился у постели.

— Ты поступила правильно, Есуй, — сказал он. — Никаких просьб о пощаде, ни протеста против моего приказа. — Он сел. — Он, наверно, знал, что я ни за что не оставлю его в живых.

Есуй подняла голову.

— Я не буду оплакивать его. Он хотел умереть. У него нашлось достаточно мужества, чтобы прийти сюда, и ему, видимо, хотелось доставить себе удовольствие храбро погибнуть на моих глазах.

Руки Тэмуджина сжались в кулаки.

— Теперь я буду наслаждаться тобой еще больше, зная, что он мертв.

— Он сам выбрал себе смерть, — сказала Есуй. — Теперь я могу вспоминать о нем, как о человеке, осмелившемся храбро посмотреть тебе в глаза.

Хан тряхнул ее.

— Тебе не надо думать о нем вовсе.

— Конечно, муж мой. Я должна покориться тебе.

Есуген встала и пошла к выходу.

— Ты останешься с нами! — крикнул он.

Она пошла к постели и разделась, а хан помог раздеться сестре. Есуген легла в постель и свернулась калачиком на восточной стороне, стараясь держаться от него подальше.

Она думала, что он повернется к Есуй, а он схватил ее, не утруждая себя ласками. Он силой раздвинул ей нош и взял ее со спины, больно стискивая груди. Есуген терпела, чувствуя его учащенное дыхание у уха. Когда он вышел, она легла на бок спиной к нему и укрылась одеялом.

Сестра и хан лежали тихо и молчали. Есуген заснула. Ей снился пир и люди, которые выходили вперед и предлагали свои головы хану, а потом плясали, подкидывая головы туловищами. Она убежала с пира и проснулась.

75

— Мир, — сказал Джамуха.

Большое тело Алтана сползло с седла. Хучар спешился и вручил повод одному из своих людей. Алтан и Хучар были приглашены на встречу с Джамухой здесь, в каменной пустыне за горой Чэгчэр.

— Нилха внутри, — сказал Джамуха и повел обоих вождей к маленькой юрте. Пять его собственных людей и двое Нилхи сидели у входа, играя ножами. Нилха уже говорил ему громкие слова и сыпал проклятьями в адрес своего отца Тогорила и Тэмуджина. Джамуха не очень верил Нилхе и Хучару с Алтаном, но они были оружием, которое он мог применить. Сын Хутулы и двоюродный брат Тэмуджина втайне направили к Джамухе посланника, а Нилху было легко уговорить встретиться с ними. Они вошли в юрту. Нилха сидел у очага, его худощавое лицо ухмылялось.

— Приветствую тебя, Сенгум, — сказал Хучар.

— Привет, — буркнул Нилха. — Так теперь вы устали от того, кого сделали свои ханом?

— У нас есть причины сожалеть об этом, — сказал Алтан.

— Мы сражались за него, — добавил Хучар, садясь. — Мы понесли потери в боях против татар, а потом он лишил нас добычи. — Он взял кувшин, протянутый ему Нилхой. — Даритай приехал бы с нами, да побоялся насторожить Тэмуджина.

— Мне сказали, — сообщил Джамуха, — что Даритаю все еще не разрешено посещать совещания у Тэмуджина.

— Да.

Хучар выпил кумысу.

— Проклятый Тэмуджин, — сказал Нилха. — Эта собака мечтает сместить меня, когда отец провозгласит его приемным сыном.

— Я думал, — проговорил Алтан, — что чувства Тогорила к Тэмуджину более прохладны. Он отказался рассматривать предложение Тэмуджина о браках.

— Это я уговорил отца отказаться. — Нилха сцепил пальцы. Джамуха почувствовал, что Сенгум опять начнет разглагольствовать. — Представьте себе наглость… Предлагает помолвку своей дочери Ходжин с моим сыном Тасугой, будто его девочка такой уж подарок, и хочет, чтобы моя дочь Чагур вышла за его сына Джучи.

Алтан засмеялся.

— Его так называемого сына.

— Моя дочь заслуживает большего, чем занимать почетное место в их шатрах. Его же была бы счастлива сидеть у входа.

— Мать девочки недавно умерла при родах, — сказал Хучар. — И младенец умер. В семье моего двоюродного брата были неприятности этой зимой, и, наверно, это знамение. — Нилха при этом улыбнулся. — Теперь, говорят, болеет другая его жена.

— Ну, мы согласились приехать сюда, и мы готовы действовать, — заметил Алтан. — Мы пойдем в поход с тобой, Сенгум, и с нашим старым товарищем Джамухой, но присоединится ли к нам Ван-хан?

Нилха погладил усы.

— Здесь может возникнуть трудность.

Джамуха наклонился вперед.

— Ты можешь убедить его. Ты должен. Тэмуджин будет претендовать на кэрэитский трон, как только твой отец отправится на Небеса, а возможно, и не станет ждать этого. Ты можешь убедить своего отца, что надо сражаться. Только скажи ему, что Чингисхан готовится захватить его трон.

— Все может быть, — сказал Алтан. — То, что ему отказали в женитьбе и помолвке, привело его в ярость. Многие слышали, как он говорил, что те, которые ему не уступают, заслуживают уничтожения.

Джамуха был уверен, что Сенгум заставит старика действовать. Подозрительность Тогорила разжечь легко, особенно когда речь идет о троне.

— Ты дашь нам знать, как только подготовишь его, — сказал Хучар, — и мы должны действовать быстро. Чем дольше мы будем ждать, тем больше будет времени у Тэмуджина раскрыть наш заговор.

Джамуха вытянул ногу. Достаточно будет нанести значительное поражение Тэмуджину. Джамуха не хотел, чтобы кэрэиты одержали полную победу. Он может выиграть, если ослабнут обе стороны. Люди, которые предпочтут дезертировать из войск и монголов, и кэрэитов, потом будут вынуждены присоединиться к нему. Он найдет способ обернуть битву в свою пользу.

76

Оэлун со своим мужем ждала у юрты. В стан Мунлика приехал всадник этим утром, чтобы сообщить им, что Тэмуджин готовится остановиться здесь на ночь. У ее кольца Тэмуджин с десятью спутниками прошел между двумя кострами. Кроме заводных лошадей, с ними были лошади, груженные вьюками. Она подумала, что это дары, но сомневалась, что они предназначаются ей. Тэмуджин обычно посылал с подарками других, предпочитая оказывать честь своей матери издали.

Вечерний ветер усиливался, снег еще не совсем сошел с пастбищ. Они собирались вскоре перекочевать на весенние пастбища, но степной пожар попортил землю на западе. Многие подозревали, что это дело рук врагов.

Хан посочувствовал им по поводу этого пожара. Он потерял двух жен, получил оскорбительный отказ на свое предложение о браке от Ван-хана и его сына. Тэмуджин потерпел неудачу, и это после его торжества над злейшими врагами.

Тэмуджин подошел к матери, оставив коня своим людям. По нему не видно было, что у него неприятности. Загорелое, волевое лицо под отделанной мехом большой шапкой было по-прежнему красивым, и двигался он с изяществом молодого человека.

— Здравствуй, мама. — Он обнял ее, пожал руки ее мужа. — Я рад видеть тебя, Мунлик-эчигэ.

— Тэмуджин! — Шиги Хутух выбежал к ним из-за повозки. Хан подхватил на руки сводного брата. — А на войну мы пойдем скоро? Можно мне пойти с тобой?

Мунлик рассмеялся.

— Тэмуджин только что приехал, а ты уже одолеваешь его вопросами.

— Потерпи, брат, — сказал Тэмуджин. — У тебя еще будет случай повоевать.

Оэлун проводила их в свой большой шатер. Сына посадили на почетное место, Мунлик сел справа от него, а Шиги Хутух — у его ног. Вошли люди хана. Служанки подали сушеный творог и дичь. Оэлун попрыскала кумысом, подошла к Тэмуджину и села слева. У сына пробивалась бороденка, но Оэлун не заметила седины в ней.

— Я опечалена твоими недавними потерями, — сказала она.

Его жена Джэрэн скончалась всего месяц тому назад.

— Я скорблю, но она болела долгое время. Бортэ и Хадаган взяли на себя заботу о дочерях, но Алаха еще слишком маленькая, чтобы понять, что ее мать покинула нас. — Он взял кувшин, а служанка принесла блюдо с мясом. — Как бы я ни был огорчен, впереди ожидаются радости. Есуй забеременела от меня, и Ходжин будет помолвлена в конце концов.

Оэлун удивилась.

— Ты так скоро нашел ей другого мужа?

— Того же мужа, мама. От Нилхи приехал посланник и сказал, что теперь он готов устроить помолвку моего сына с ней, а также выдать свою дочь за Джучи. Он утверждает, что лишь малые годы его сына и моей дочери помешали ему дать согласие раньше.

— Весьма подозрительно, — сказала Оэлун, — после всего того, что Сенгум говорил прежде.

— Бортэ сказала то же самое, — согласился Тэмуджин, — но Тогорил, видимо, наконец осознал выгоды этого брака и переубедил сына. Теперь я еду в стан к Нилхе — он пригласил меня отметить пиром обе помолвки.

Оэлун взглянула на мужа: даже обычно безразличный Мунлик хмурился.

— Сын мой, — сказал он, — мне это тоже подозрительно. Они третировали тебя, ранили оскорблениями, а теперь вдруг согласились? Мне кажется, с этим трудно согласиться.

Тэмуджин насторожился.

— Мне нужны эти браки, — сказал он тихо. — Они теснее свяжут нас с ханом кэрэитов.

— Делай, как хочешь, — неуверенно сказала Оэлун. Если ее сын не прислушался к Бортэ, он вряд ли последует ее совету. — Я полагаю, мой приемный сын говорил о благоприятных знамениях.

— Тэб-Тэнгри общался на горе с духами. Я не видел причины гадать на костях об этом, поскольку Нилха лишь согласился с тем, чего хотел я.

Мунлик наклонился вперед.

— Тэмуджин, — сказал он, — если бы ты посоветовался с моим сыном, мне кажется, он предложил бы тебе быть осторожным. Сенгум, видимо, знает, как сильно ты желаешь этих браков. Разве можно придумать лучший способ заманить тебя в ловушку, чем сделать вид, что теперь дается согласие?

Тэмуджин фыркнул.

— Нилха слабак. Он не осмелится.

— Он может осмелиться, — возразил Мунлик, — если кто-то другой вдолбит ему это. Тэмуджин, я служил тебе верно с тех пор, как ты щедро вознаградил меня, дав мне в жены свою добрую мать. Говорил ли я когда-ни-будь на твоих советах что-либо, кроме того, что я подчинюсь любому твоему приказу? Высказывался ли я против того, что ты твердо решил делать?

— Нет, — ответил Тэмуджин.

— Они хотят заманить тебя в ловушку, — сказал Мунлик. — Я уверен в этом.

Тэмуджин нахмурился.

— И что бы ты сделал на моем месте?

— Сказал бы Нилхе, что не могу приехать.

— И потерять все, на что я надеялся? Под каким же предлогом?

— Сейчас время весеннее, — ответил Мунлик, — твои лошади отощали, и тебе нужно подкормить их. Если Сенгум искренен, он попросится сам к тебе в гости, и ты ничего не потеряешь. Если он этого не сделает, ты узнаешь, что он замышляет.

Тэмуджин посмотрел на своих людей.

— Что вы на это скажете?

Киратай поднял голову.

— А то, что твой приемный отец дает тебе, возможно, мудрый совет, — сказал он. — Кэрэиты и прежде изменяли своему слову.

Тэмуджин молча ел. Оэлун кивнула мужу, ему пришлось набраться мужества, чтобы высказаться перед ханом.

— Ван-хан обязан мне троном, — наконец проговорил Тэмуджин. — Нилха по-прежнему будет прятаться, если я не прогоню найманов с их земель. — Он положил руки на бедра. — Киратай, вы с Бухатаем поедете к Сенгуму и скажете ему, что я должен подкормить лошадей. Поезжайте на рассвете и возьмите с собой подарки. Попируйте с ним, но возвращайтесь ко мне быстро, если он ничего не скажет о своем приезде ко мне для помолвки. А мы все вернемся в мой стан. — Он взглянул на Мунлика. — Если окажется, что ты не прав, Мунлик-эчигэ, ты испытаешь мой гнев.

— Я знаю, о чем говорю, — возразил старик.

— Поэтому-то я и верю тебе.

— Мой сын наконец-то прислушался к совету, — тихо сказала хану Оэлун. — Но, разумеется, он ошибается редко.

— Мама, если бы я прислушивался ко всем советам, ничего не решалось бы. Пусть всякий крепко подумает, прежде чем дать мне совет.

— Да… но не слишком запугивай людей, а то они не обратятся к тебе, когда это будет нужно.

Она встала и убрала блюда.

Мужчины немного выпили, а потом бросили жребий, кому стоять на часах в первую смену. Двое вышли, а остальные завернулись в одеяла.

— Ты можешь поспать в моей постели, Тэмуджин, — предложил Шиги Хутух.

Тэмуджин улыбнулся.

— Отлично.

Оэлун проводила сына к постели мальчика. Тэмуджин увернулся, когда она хотела снять с него шубу.

— Я не ребенок, — сказал он.

— Смеешься над старой матерью. — Как обычно, она к вечеру уставала. У нее закололо под ребрами, когда она стала на колени, чтобы разуть его. Она укрыла его одеялом, хоть он и притворно хмурился. — Можно попросить тебя, Тэмуджин? — Он кивнул. — Мне бы хотелось уехать завтра с тобой.

— Тогда я должен задержаться, пока ты упакуешь вещи и подготовишь кибитку.

— Мне не нужна кибитка. Я поеду верхом, и это пойдет мне на пользу.

— А я останусь без жены? — спросил Мунлик, уже лежавший в их общей постели. — Юрта будет без тебя пуста.

— Я скоро вернусь. — Она встала и посмотрела на сына. — Я хочу навестить Бортэ и внуков. Ты бы почаще собирал нас всех вместе. Твоей старой матери осталось недолго жить и радоваться внукам.

Тэмуджин сделал знак, отводящий беду.

— Не говори такие вещи. Ты выносливая. — Как-то он сказал ей, что на вид она не старше Бортэ, но последнее время это было бы не так. — Я устал спорить с тобой. Если твой муж отпустит тебя, ты поедешь.

— Пусть едет, — пробурчал Мунлик.

Оэлун пошла к постели, сняла халат, разулась и легла рядом с мужем. Она обняла его, он прижался к ней. Его любовь была, как костер в ночи, согревавший ее.

— Сначала ты говорил мне, что я в конце концов должен жениться, — сказал Джучи, — а теперь ты говоришь, что я могу и подождать.

Бортэ нахмурилась. Он был в поле и приехал в орду лишь вечером. Едва он успел поздороваться с матерью, как Тэмуджин сказал ему об отсрочке помолвки.

— Ты женишься, — добавил Тэмуджин, — так или иначе, либо на дочери Сенгума, либо на ком-нибудь еще.

— Он думает, что его дочь слишком хороша для меня. — Джучи схватил кусок мяса. — Если она окажется в моей юрте, хорошая трепка поставит ее на место.

Чагадай посмотрел на старшего брата.

— Кэрэиты согласны выдать его дочь за старшего сына хана, так что они, наверно, имеют в виду меня…

Хан строго посмотрел на него и поднял руку. Бортэ хлебнула из кубка. Джучи было девятнадцать лет. Он был похож на Чилгера, и рот у него кривился точно так же, как у мэркита, когда тот злился, и тело было массивное, ширококостное, и глаза маленькие, черные. Он смотрел мимо нее на Есуй и Есуген, которые сидели слева от Хадаган. Джучи ел глазами сестер. Его бы давно надо было женить.

— Я позабочусь, — сказал Тэмуджин, — чтобы у всех моих сыновей были жены, достойные их.

Угэдэй улыбнулся отцу.

— Тогда ты должен найти мне такую, как наша мама. — Лицо хана подобрело, когда он взглянул на третьего сына. Угэдэй поднял кубок и выпил. В свои четырнадцать это был широкоплечий мальчик, выпивавший уже как мужчина, но становившийся от выпивки более дружелюбным.

Оэлун-экэ что-то сказала сыну. Бортэ усадила ее слева от Тэмуджина. Старость пришла к Оэлун внезапно, лицо ее обветрилось и покрылось тонкими морщинами. Только золотисто-карие глаза были теми же.

Тэмуджин предложил мясо сперва своим женам, потом Ходжин. У маленькой девочки были отцовские глаза и острый взгляд, как у Тулуя. У своей матери Дохон она ничего не взяла.

— Я не хочу замуж, — сказала Ходжин.

Хадаган рассмеялась.

— Когда-нибудь тебе придется выйти. Во всяком случае, это будет всего лишь помолвка — в стан к мужу ты поедешь через несколько лет.

— Твоя тетя Тэмулун, бывало, говорила, что не хочет замуж, — сказала Оэлун, — а теперь счастлива с мужем.

Ходжин придвинулась к Хадаган. Если ханский посланник к Нилхе вернется без Сенгума, хан поймет, что сын Ван-хана собирается нанести ему удар. Бортэ знала, что Тэмуджин тогда будет действовать. Она с горечью подумала, что предостерегала его относительно Тогорила.

Она встала и помогла служанкам убрать блюда. Ала-ха поспешила за ней, сунув маленькую девочку Хадаган. Есуген и Есуй встали и поклонились хану, а потом ушли. Тулун и Угэдэй отправились в свою сторону шатра поиграть в бабки.

Оэлун положила голову на плечо сына.

— Приезжай к нам опять, — сказал Тэмуджин, — когда Джучи женится.

— Я буду здесь встречать его невесту. — Оэлун повернулась к старшему внуку. — Смотри, будь ей таким же хорошим мужем, каким был мой.

Бортэ гадала, говорит Оэлун-экэ о Мунлике или о Есугэе. Снаружи кто-то крикнул, часовой ответил. Бортэ пошла к выходу, думая, что вернулся Киратай или Бухатай.

Позвал хана Джурчедэй. Бортэ попросила его войти. Вождь уругудов вошел с двумя незнакомцами, одежда которых была заляпана грязью.

— Приветствую тебя, Тэмуджин, — быстро проговорил Джурчедэй. — Эти два пастуха приехали из стана Шерэна, сына Алтана, и просятся поговорить с тобой. — Оба незнакомца стали на колени и прижались лбами к ковру. — Они говорят, что дело не терпит отлагательств, и не хотят говорить больше ни с кем.

— Встаньте, — велел Тэмуджин пастухам.

— Коко Мункэ по-прежнему хранит нашего хана, — выпалил старший из них. — Я Бадай, а это Кышлык. Мы слуги в стане Шерэна. Он присягал тебе, так что нам кажется, что мы служим тебе, как и ему.

Тэмуджин нетерпеливо махнул рукой.

— Говорите по делу.

— Кэрэиты собрали военный курултай, — сказал Бадай. — Они хотели держать это в секрете, но я был у шатра Шерэна, когда он приехал и говорил с женой. Я слышал, как он сказал, что ловушка Сенгума не сработала, но подготовлена новая ловушка. Они хотят совершить набег на рассвете, окружить твой стан и взять тебя.

Джурчедэй выругался. Хан медленно встал.

— Нилха, наверно, схватил моих посланцев… или хуже того… Сенгум уже бы свел меня в могилу, если бы не Мунлик-эчигэ.

— Если Шерэн был на курултае, — пробурчал Джурчедэй, — то и Алтан, видимо, был там, и я подозреваю, что и Хучар не находился в другом месте.

— Кэрэиты приближаются к тебе, хан, — сказал Кышлык. — Я прошу тебя спасаться.

— Нилха не стал бы действовать без одобрения отца, — тихо промолвил Тэмуджин. — Дожить бы до того времени, когда Тогорилу оторвут руки и ноги и кости разбросают на все четыре стороны. Джурчедэй, поднимай стан и пошли людей в соседние станы. Каждому мужчине сесть в седло и ехать на восток со мной — оставьте все, за исключением того, что нужно для сражения.

Трое выбежали из шатра. Сыновья Бортэ разбирали оружие.

— Я еду с тобой, отец, — сказал Тулуй.

— Нет. Оставайся с матерью. — Он строго посмотрел на Бортэ. — Я поручаю тебе мать, своих жен и младших детей. Спасайтесь, как можете.

Он зашагал к выходу.

77

За озером Буир, поблизости от места, которое называлось Краснотал, где чахлые деревца росли в полупустыне, кэрэиты увидели отступающий монгольский арьергард. Ближе к ночи монголы выстроились в боевой порядок, и кэрэитские воины поняли, что враг решил сражаться. Солнце село, когда Джамуха проехал обратно через свои боевые порядки, чтобы посоветоваться с Тогорилом и его генералами.

Какой же дурак Сенгум, пытавшийся заманить Тэмуджина в ловушку. Нилха преуспел лишь в том, что насторожил врага. У Джамухи было такое ощущение, будто поводья выпали из рук. Тогорил предпринял поход неохотно, а Нилха пылал такой злобой к Тэмуджину, что порол горячку.

Он спешился у костра. Ван-хан подошел к нему.

— Враг ждет, — сказал Джамуха. — Как мы будем действовать? Люди ждут твоих сигналов.

— У меня вопрос к тебе, — сказал Тогорил. — Кто, по-твоему, лучшие воины Тэмуджина, кто самые опасные?

Джамуха стиснул зубы. Старик все еще колеблется, не может решить, как построить войско для боя.

— Уругуды и мангуды, — ответил он и выругал про себя их вождей. Он видел, как они сражались, когда Хубилдар и Джурчедэй еще были на его стороне. — Они держатся в тесном строю и когда окружают противника, и когда отступают. Их копья — самое смертельное оружие, их мальчики начинают обучаться военному делу, как только их сажают на коней, даже если их приходится привязывать к седлу.

— Тогда я поставлю против них джиргенов, — сказал Тогорил, — а позади них тумэн тубегенов — они яростно бьются копьями и считаются нашими лучшими лучниками. За олон-донхатами пойдет моя гвардия, а главные силы я отведу.

— Лучше не придумаешь, — пробурчал Джамуха. — Тэмуджин наверняка бросит на нас первыми уругудов и мангудов. Если мы отбросим их и сделаем брешь в их боевом порядке, до победы рукой подать.

— Мне кажется, что возглавить войско нужно тебе, молодой браг. Ты знаешь лучше меня, каким образом они будут сражаться.

Генералы сквозь пламя костра смотрели на Джамуху. Он знал, что они думают, а думают они о том, что их хан ослаб сердцем, желая передать командование тому, кто уже проигрывал Тэмуджину. Они подчинятся, но неохотно, и возложат вину на него, если сражение будет проиграно.

— Я не могу принять такую честь, — сказал Джамуха. — Мой меч в твоем распоряжении, Тогорил-эчигэ, но вести нас должен ты и твои нойоны.

Генералы облегченно вздохнули. Они поговорили еще, спланировали сражение, но Джамуха уже учуял поражение. Сердце Ван-хана не лежало к этой битве. Его завело далеко лишь приставание Нилхи.

Наконец Джамуха покинул кэрэитов и поехал обратно к своим людям. Что бы ни случилось, некоторые из людей Ван-хана задумаются, стоит ли им сохранять верность, и поищут нового вождя. Если Тэмуджин понесет тяжелые потери, некоторые из его сторонников, возможно, уйдут от него к Джамухе.

К тому времени, когда он добрался до своей ставки, решение созрело. Он отделил пятерых самых верных товарищей от остальных.

— Ван-хан подведет нас, — сказал он. — Он просил меня рассказать о силах Тэмуджина и пытался передать мне командование своим войском. В сердце своем он уже проиграл сражение.

— А что хочешь сделать ты? — спросил его товарищ.

— Если Ван-хан и дальше покажет себя слабаком, легко будет отстранить его и использовать Нилху, пока мы в нем нуждаемся. Сейчас же у Тэмуджина меньше живой силы, и его еще можно победить… если ему не помогут.

— Ты собираешься помочь ему? — спросил Огин.

— Он должен знать, что я здесь, — он увидит мой туг. Пусть он не думает, что я забыл о наших старых узах. Говорят, что Тэмуджин из тех, кто умеет прощать старых друзей, помогавших ему в беде. Если я заслужу его благодарность теперь, то найду способ использовать его позже.

— Все возможно, — сказал его товарищ.

— Огин, ты будешь моим посланцем. — Джамуха обнял молодого человека. — Ты проберешься тайком в стан Тэмуджина и скажешь моему анде о том, что Тогорил не может даже построить боевой порядок. Я сообщу тебе для Тэмуджина замысел сражения, сложившийся у Ван-хана, и ты скажешь ему, чтобы он был осторожен и не боялся. Посмотрим, как он воспользуется этим.

78

Ходжин сидела на склоне холма и смотрела на высокие травы, начинавшиеся за лесом. Тулуй и другие мальчики пасли внизу лошадей.

Бортэ-экэ приказала, чтобы все в их стане рассредоточились. Большинство поехало на север, к Онону, но сама хатун повела группу людей на восток, через полосу пустыни, а потом соленых болот у озера Буир. След войска вел к Халхе. Хатун свернула с него наконец и двинулась на северо-восток. Большинство из тех, кто последовал за Бортэ, остановились у реки, чтобы дождаться сообщений от своих воинов и понаблюдать, нет ли погони.

Ходжин знала, чего ей стоит бояться. Если враги отца победят, ей и другим придется прятаться долгое время. И все же испуг ее не брал. Отец непременно победит, а потом их найдут.

Она вспомнила, как он входил в свой шатер, высокий и гордый, а вокруг теснились его люди, настороженные, как ястребы. Ничто не могло победить его, он был настоящим ханом. Когда бы она ни подумала о Коко Мункэ Тэнгри, наблюдающим за ними всеми сверху, она представляла себе отцовские глаза. Он повергнет своих врагов, как гроза, насылаемая Тэнгри, его меч засверкает, как Небесные молнии.

Она встала и прошла через лес к ручью, наполнила деревянное ведро Бортэ-экэ, а потом стала карабкаться на холм, к шалашам. В яме горел небольшой костер, над огнем стоял треножник с котлом. Хадаган-экэ соорудила треножник из трех ободранных веток.

Есуй поддерживала огонь сосновой хвоей и сушняком. Есуй была беременна, хотя это было еще незаметно, и Бортэ щадила ее.

— Где Алаха? — спросила Ходжин, ставя ведро.

— С другими. Она становится непоседой. Бортэ надеется, что она устанет и поспит позже. — Ходжин села. — Не бойся, — продолжала Есуй. — Ты не боишься? Даже твой отец не выходит из себя настолько, чтобы убивать маленьких девочек, и я сомневаюсь, что его враги станут убивать.

Ходжин оставалась с молодой женой отца с глазу на глаз всего несколько раз и чувствовала себя в ее присутствии неловко.

— Я пряталась от твоего отца в лесу вот так же, — продолжала Есуй. Она говорила об этом прежде.

«Когда-то на этих землях жил мой народ, — рассказывала она Ходжин. — Твой отец убил всех мужчин. Его люди нашли меня, и он сделал меня своей женой».

Есуй всегда говорила такие вещи со странной улыбкой, и ее глаза были твердые и черные, как агаты.

— Твой отец убил моего первого мужа, — сказала Есуй.

— Я знаю.

— Он приказал своим людям отрубить ему голову на глазах моих и Есуген во время пира, когда праздновали победу.

— Он был врагом, — сказала Ходжин.

— О, да. Хану пришлось перебить мой народ. В конце концов, если бы он этого не сделал, теперь бы он оказался в ловушке между татарами и кэрэитами, и долго бы не протянул.

— Ты говоришь так, словно ненавидишь моего отца.

— Ты ошибаешься, дитя. Я люблю твоего отца. Он пошел на все, чтобы найти меня и воссоединить с сестрой. Я люблю его потому, что, если я позволю себе ненавидеть его, эта ненависть иссушит меня, а его не тронет.

Ходжин не понимала, о чем она говорит. Любая женщина почла бы за счастье стать женой хана.

Она не беспокоилась о помолвке; ее муж, она была уверена, никогда не будет таким превосходным человеком, как отец. Ну, теперь помолвка расстроилась, и это было как-то связано с войной. В любом случае ее отец воюет за нее.

— Я молюсь, чтобы он остался в живых, — сказала Есуй, — и чтобы он нашел нас поскорей. Я забыла о многом, любя его, а здесь мне все напоминает о том, что я хотела бы забыть.

— Он будет жив и здоров, — сказала Ходжин.

Есуй улыбнулась своей странной улыбкой.

— А если нет?

— Тогда будут сражаться мои братья, и если враги придут сюда, я застрелю их и отрублю им головы. Я сложу их в кучи и буду петь и плясать вокруг них. — Ходжин придвинулась к огню. — Надеюсь, он поубивает их всех.

Есуй выползла из шалаша, в котором жила вместе с сестрой. Бортэ помогла молодой женщине встать на ноги.

— Сочувствую, — сказала она. — Ребенка похоронили поблизости. Я покажу тебе могилку.

Есуй покачала головой. Она не плакала, потеряв ребенка, а Есуген плакала.

— Я сама потеряла двух детей, — продолжала Бортэ. — Ты молода, Есуй, — будут другие. Я знаю, что от этого не легче, но это правда.

Скоро им придется покинуть это место, возвратиться к людям, ожидающим к югу от гор, и есть надежда, что там они получат известие о Тэмуджине. Оттуда она могла бы отправиться на запад, к стану хонхиратов, и надеялась, что отцовское племя приютит ее на зиму. Больше задумывать наперед она не осмеливалась.

Алаха потянула ее за полу тулупа. Бортэ увидела маленькую фигурку Ходжин среди деревьев.

— Бортэ-экэ! — кричала запыхавшаяся девочка. — Мы видели каких-то людей там, далеко, и Тулуй хотел спрятать животных, а потом приехать к тебе, и тут… — Девочка перевела дух. — Они оказались нашими — человек двадцать.

Бортэ забросала костер землей и схватила Алаху. Они с Есуй побежали за Ходжин вниз по склону холма. Когда они выскочили из леса, Тулуй уж подскакал к людям и вел их к пасущимся животным. С воинами был Чагадай. Бортэ сунула Алаху в руки Есуй и подбежала к нему.

— Мама! — закричал Чагадай. Она схватила лошадь за повод. Он соскочил с лошади и обнял мать. — Отец будет прыгать от радости.

Она посмотрела на него.

— Значит, он жив.

Чагадай кивнул.

— И Угэдэй, и Джучи, и дедушка Мунлик. Мы поехали на север охотиться и нашли некоторых наших людей у реки к югу отсюда. Они сказали, что вы поехали на север. Я не думал, что наши люди прячутся так далеко на востоке.

— Враги тоже не подумали бы. Я послала большую часть людей к Онону. — Она ухватилась за сына. — А твой отец… вы победили?

Чагадай нахмурился.

— Можешь назвать это победой. Она дорого стоила нам… но я расскажу об этом позже. Зови сюда остальных.

Он сел на коня и поехал к своим людям. Она заметила, что у них нет заводных лошадей. Любая победа, видимо, достается нелегко. Она стала быстро карабкаться на холм.

Бортэ рассказали о битве. Ханское войско пасло лошадей, когда тучи пыли вдали предупредили о приближении противника. Они едва успели собрать табуны. А тем временем солнце садилось, кэрэиты были уж близко, и оба войска готовились к сражению всю ночь.

— И тогда случилась странная вещь, — рассказывал Чагадай. — Один из людей Джамухи приехал к отцу и выложил ему, как собираются сражаться кэрэиты. Кажется, анда сомневался, выдержит ли желудок Ван-хана эту войну.

Бортэ поджала губы.

— Джамуха всегда был непостоянен.

— Постоянен, не постоянен, но он нас, можно сказать, спас. Ван-хан собирался бросить свои лучшие силы, ударить всей массой на уругудов и мангудов, так что отец знал, что боевой порядок здесь надо укрепить.

Хубилдар бросился со своими мангудами на противника, и его отбросили назад. Джурчедэй контратаковал, и когда его тоже отбросили, опять стали наступать мангуды. В конце концов противника потеснили — Джурчедэй стал преследовать его, и тут Сенгум ввел новые силы против нас. Это было глупо — уругуды преследовали войска его отца. Ему бы послать своих людей в тыл уругудам, тогда бы он многих побил.

Глаза Тулуя сияли. Бортэ знала, что ее младший сын жалел, что не участвовал в сражении.

— В лицо Сенгуму попала стрела, — продолжал рассказывать Чагадай, — и он упал с коня. Все кэрэиты окружили его. У нас было мало надежды пробить эту оборону, да и солнце садилось. Хубилдар был ранен, мы потеряли много людей, так что когда наступила темнота, отец приказал отступить. Мы не останавливались до полуночи, не имея представления о своих потерях. Мы спали в седлах, все время ожидая нового нападения. Перед рассветом отцу донесли, что Угэдэй пропал, а также Борчу и Борогул. Отец был вне себя от горя.

— Но ты сказал…

— Мы должны благодарить приемного сына бабушки Борогула за спасение Угэдэя. — Оэлун всплеснула руками при этих словах. — Угэдэя ранили стрелою в шею, и Борогул поддерживал его в седле всю ночь по пути к нам, высасывая кровь из раны. Увидев их, отец заплакал. К тому времени и Борчу догнал нас. Он потерял коня, и ему пришлось украсть вьючную лошадь у кэрэитов. — Он помолчал. — Бабушка, приготовься. Дядю Хасара схватили — Борчу видел его среди пленных у кэрэитов.

Оэлун-экэ зарыдала. Бортэ взяла ее за руку.

— Мы знали, что нас могут преследовать, — продолжал Чагадай. — Мы отступали к Хинганам. Оставшиеся у нас лошади к тому времени выдохлись, и нам хотелось лишь немного подкормить их, пока не появился противник. Но он так и не подошел, а потом приехал вождь тангутов, который решил оставить кэрэитов и присоединиться к отцу. Он тоже рассказывал о разногласиях у кэрэитов. Ван-хан разозлился на сына за то, что тот толкнул его на эту войну, и один из кэрэитских нойонов убедил Тогорила оставить нас пока в покое и подобрать нас позже. Так он и сказал — словно мы коровьи лепешки. — Чагадай откашлялся. — Он сказал Ван-хану, что мы слабы и что у нас почти ничего не осталось. Он был недалек от истины.

— И где же теперь мой старший сын? — спросила Оэлун.

— Движется на запад вдоль Халхи. Он разделил войско на две части, все, что осталось от войска. У нас меньше трех тысяч человек. Половина охотится севернее реки, а половина — южнее. Вот и все, что случилось с тех пор, когда я видел вас в последний раз. — Лицо у Чагадая было изможденное. — Можно назвать это победой, но ощущение от нее, как от поражения.

79

Они ехали на юго-запад. По дороге люди охотились. Через несколько дней они догнали монгольский арьергард. У воинов было мало запасных лошадей и палаток. Когда Бортэ узнала, что Тэмуджин остановился к востоку от озера Буир, она приказала двум людям сопровождать ее, а остальных оставила с арьергардом.

Она добралась до Тэмуджина лишь через три дня. Тот разговаривал с Джурчедэем у полевого шатра, когда она приехала. Люди казались такими же унылыми, как и те, которых она встречала по пути. Они равнодушно смотрели на туг хана, проходя в его шатер, словно бы не уверенные, что дух штандарта не покинул их.

Тэмуджин обнял ее и повел внутрь.

— Я получил донесение от двух разведчиков сегодня утром, — сказал он. — Большая часть наших людей прячется в горах севернее Онона. Разведчики говорят, что противник отвел свои силы к Керулену. Хубилдар отправился на Небо. Я говорил ему, чтобы он не охотился, пока не поправится, но он настаивал, говорил, что сражался за меня и будет охотиться для меня. Раны открылись. Мы похоронили его несколько дней тому назад.

— Сочувствую тебе, — сказала она, видя, что он еле сдерживает слезы.

— Хасар в плену, и никто не видел его семьи.

— Чагадай сказал мне о Хасаре.

— Я молюсь за то, чтобы он оставался пленником, чтобы у Тогорила хватило жалости пощадить сына своего анды. — Он вздохнул. — Ты справилась, Бортэ, спасла тех, кого я доверил тебе.

— Справилась, да не совсем Почти все, что у нас было, брошено, и из-за долгой езды на лошади Есуй выкинула.

— Ты спасла ее и остальных, — сказал он. — Я благодарен тебе за это.

Она прижалась к нему, на сердце стало легче. Лицо у него осунулось, глаза грустные, но тихий голос по-прежнему ровен.

— Маленькая Ходжин ни разу не потеряла веры в тебя.

Он похлопал ее по руке.

— Наверно, я должен был прислушаться к тебе, когда ты предупреждала меня, что Тогорил ненадежен.

Ей не удалось тогда вразумить его, но она была рада, что он помнил это.

— Ван-хан тут ни при чем, — сказала она, — это дела его сына, да и Джамуха, видимо, руку приложил.

— И все же он направил ко мне посланца перед битвой. — Тэмуджин вздохнул. — Может, он вспомнил наши старые узы. Я сожалею о том, как все сложилось, и, наверно, он тоже.

Ей не хотелось говорить о Джамухе.

— Бортэ, мне кажется, ты знаешь, что делать.

Она насторожилась. Он хочет, чтобы она подтвердила его собственное решение.

— Если ты потерпел неудачу, — сказала она наконец, — то надо уехать всем к племени моего отца. Мне кажется, что люди и лошади могут восстановить силы у хонхиратов, если они разрешат нам оставаться на своих землях. А те, что прячутся, присоединятся к нам впоследствии.

— Я думал о том же. — Он положил руку ей на плечо. — Ты знаешь, что это значит?

— Знаю.

— Если они отвергнут мое послание, нам придется сражаться с ними и взять, что нам нужно.

— Да.

Она понимала, когда выходила замуж за него, что верность ему должна у нее стоять на первом месте.

Тэмуджин крикнул Джурчедэю. Уругуд пригнулся, входя, потом стал на колени и сел на пятки.

— У меня есть поручение для тебя, — сказал хан. — Пора напомнить хонхиратам о наших узах. Нам нужно восстановить силы на их землях, и если они присягнут мне, наше войско пополнится.

— Они могут не согласиться, — возразил Джурчедэй.

— Тогда нам придется напасть. — Он взглянул на Бортэ. — Они начали перекочевывать на некоторые старые татарские пастбища. Они, наверно, не слишком расположены к войне, но если они увидят, что мы слабы, то могут рискнуть напасть. Нам лучше показать им, что мы готовы к сражению, приблизившись к ним первыми.

Джурчедэй кивнул.

— Я буду твоим посланцем, Тэмуджин.

— Возьми с собой своих лучших людей. Ты скажешь хонхиратам о моей любви к ним, о прекрасной Бортэ, которую я нашел среди них, о том, как верно она ждала, пока я не окреп и не попросил ее руки. Ты скажешь, что мой отец обещал мне их дружбу. Ты напомнишь им, что я никогда не нападал на них.

— Я скажу все это.

— И, по возможности, красноречивей, — сказал хан. — Если они начнут говорить, что они всегда рассчитывали не на свою военную силу, а на красоту своих дочерей, мы узнаем, что они поддадутся и присягнут нам. Но если они заговорят о том, что сокол возвращается в свое гнездо после охоты, мы нападем.

— Я поеду к их вождям сейчас же, — сказал Джурчедэй.

В стане мужа Бортэ оставалась вместе со всеми, кто был с ней во время побега. С ними был оставлен отряд воинов и часть арьергарда, остальное войско вскоре поехало вслед за Джурчедэем и его людьми, готовое напасть, если хонхираты решат сражаться. Даже в ослабленном состоянии войско хана может нанести тяжкий удар ее племени. У хонхиратов не было военного опыта.

Она была возле походного шатра, помогая Хагадан разделывать оленя, которого притащили охотники, когда увидела монгольского всадника, несущегося к стану. Бортэ продолжала работать, пока человек не приблизился к сторожевым кострам, потом она встала, засунула нож за кушак и вошла в шатер. Немного погодя она узнает, будет ли война.

Бортэ ждала. Несколько часовых у костров, приветствовавших всадника, теперь скакали в направлении стана, неся весть об ответе хонхиратов.

В проеме кто-то появился.

— Бортэ, — сказала Хадаган, — люди бросились к лошадям и к оружию. Это значит, что им, наверно, приказали готовиться к битве.

Она боялась поверить в это. Наконец она встала и вышла. К ней рысью ехала стража, она поспешила навстречу воинам.

— Говорите, — потребовала она.

— Хорошие новости, почтенная госпожа, — хонхираты сдадутся нам. Наш человек говорил что-то об их вождях, едущих сюда, но я уже был в седле и не слышал остальное.

Она вернулась к шатру, где Хадаган развешивала полоски мяса на веревке, натянутой между двумя шестами. На занесенной песком равнине она увидела тучи пыли, поднятой множеством всадников.

— Будет мир, — сказала она Хадаган.

— Хорошо, — ответила женщина. — У нас будет время приготовить это мясо.

Бортэ засмеялась. Один из всадников опередил своих товарищей, в нем было что-то знакомое. Она продолжала наблюдать за ним, пока он не доскакал до сторожевых костров и не спешился, чтобы приветствовать стражу. Она узнала эту походку враскачку и поднесла руку ко рту.

— Что с тобой, Бортэ? — спросила Хадаган.

— Отец. — Бортэ сделала шаг вперед. — Мой отец приехал.

Она так сильно рыдала, что не могла поприветствовать Дай Сэчена должным образом. Она едва вспомнила, Что ему надо представить Хадаган, и снова прильнула к старику. Борода и усы Дая были совершенно белыми, лицо в морщинах и задубевшее, тело усохшее от старости, но руки, обнимавшие ее, были все еще сильны.

— Отец, — прошептала Бортэ.

— Тэргэ и Амель призвали других вождей в свой стан, — сказал он, — когда прибыли посланцы Тэмуджина. Они уже решили, что присягнут твоему мужу, когда мы приехали. Так что и мы все согласились. Я сказал им, что, как отец первой жены Чингисхана, я хочу поехать к нему и присягнуть сразу, вот Тэргэ и Амель и послали меня с Анчаром. Твой брат сейчас с Тэмуджином, и когда я услышал, что ты в стане, я спросил, не могу ли я увидеть тебя.

— О, отец. Увидеть Анчара снова было бы замечательно.

Он улыбнулся ей.

— Ханские посланцы говорили о красивой Бортэ, но я думал, что твоя красота ушла в предание. Теперь я вижу, что она сохранилась.

— Ты льстишь мне, отец. Цветок засох.

— Лишь чуточку увял, дитя мое. — Он поклонился Хадаган и пошел за Бортэ в шатер. — Твоя мать чувствует себя хорошо. Она с великой радостью увидит тебя снова.

— А ты не взял еще одну жену за все эти годы?

Дай покачал головой.

— Теперь я слишком стар, чтобы думать о других женах, и Шотан тоже имеет свое мнение об этом.

Отец сел лицом к дверному проему. Она сняла флягу с шеста и села рядом с ним.

— Прости, что больше угостить тебя нечем. — Бортэ окропила пол. — У нас многого еще не хватает.

— Вы нарастите жирок на наших землях.

— Отец, я говорила Тэмуджину, чтобы он обратился к твоему племени. Он бы без меня это сделал, но ему бы легче было принять такое решение, если бы я согласилась. Он бы напал на вас, если бы вожди ему отказали. Я это знала, когда давала ему совет.

— Я тоже знал, когда слушал его послание. Я рад, что до этого не дошло. — Он выпил и вернул ей сосуд. — У нас многое изменилось, дочка. Наши молодые люди не желают больше рассчитывать на красоту наших девушек. Они много слышали об отваге Чингисхана. Некоторые хотели сражаться на стороне татар против него, чтобы доказать себе, что они достойные противники, но нам пришлось удержать их.

— Хорошо, что вы это сделали.

— А другие, вроде твоего брата Анчара, говорили о том, что они добудут, если станут служить ему. Я уже давно знаю, что наш мирный образ жизни скоро пройдет, что молодые люди мечтают о набегах и засадах. Они говорили о том, как Чингисхан делает могучих воинов из обыкновенных пастухов и генералов из людей, которые в прежние времена могли бы стать лишь конокрадами.

— Теперь он нуждается в вас, — сказала Бортэ, — но вы присоединяетесь к нему в то время, когда судьба к нему неблагосклонна.

Дай кивнул.

— Если мы ему поможем, он вознаградит нас. Молодые люди слышали о его щедрости по отношению к своим сторонникам. — Старик погладил бороду. — Вот и до нас добралась война — уже недостаточно прикрываться красивыми девушками, как щитом. Лучше Анчару воевать на стороне мужа сестры, чем против него.

Она сказала:

— Анчар когда-то хотел стать его генералом.

— Да. Тэмуджин показал, что он есть такое, еще будучи мальчиком. Я знал, что он предназначен для великих дел. Одного не знал я тогда — его возвышение означает, что с моим племенем будет покончено.

— Не означает, — возразила Бортэ. — Вы присоединились к нему, а когда он станет сильнее…

— Несомненно, он станет сильнее. — Отец вздохнул. — Разве не летел он к тебе с солнцем и луной во сне? — Лицо его сморщилось, выдавая возраст. — Больше мы не будем хонхиратами, а станем монголами.

80

Сорхатани наблюдала за степью. Черные фигурки всадников неслись в жарком мареве по высохшей желтой траве. Она узнала отороченную синим одежду отца, несмотря на клубы пыли.

Джаха Гамбу поехал в орду дяди несколько дней тому назад. Он знал, что поход на монголов будет ошибкой, но все равно отправился сражаться. Он возвратился с войны и рассказывал, как его брат Тогорил рассердился на Сенгума, обвинив его в больших потерях кэрэитов.

Джаха вернулся к Ван-хану в стан, чтобы по возможности примирить отца с сыном и заверить Тогорила в своей преданности. Отец Сорхатани часто говорил, что не стоит возбуждать подозрительность Тогорила, поскольку Ван-хан погубил других своих братьев, дабы утвердить себя на троне.

Служанки подогнали овец к шатру. Ибаха, сестра Сорхатани, смотрела на кобыл, привязанных у самой границы стана: Хасар и его сын Игу с другими мужчинами доили кобыл. Ибаха покраснела.

— Ибаха, — строго окликнула ее Сорхатани.

Сестра вздрогнула, а потом опустилась на колени у овцы. С тех пор как Хасара привезли сюда, Ибаха под любым предлогом старалась оказаться рядом с ним, но то же самое было с ней несколько месяцев тому назад, когда в их стане останавливался торговец-уйгур.

Сорхатани подумала, что ее сестрица невероятно глупа. Ибаха знала, что Хасар не сможет жениться на ней, пока он пленный и заложник, но это не мешало ей заглядываться на него.

Молоко шумно ударяло в дно ведра. Наверно, ей, Сорхатани, надо поговорить с отцом об Ибахе. Он иногда прислушивается к ней. Ребенок обладает мудростью женщины — вот как говорит он о Сорхатани. Она скажет ему, что Ибаха слишком красива, чтобы ее можно было еще долго оставлять в девках.

Ибаха снова загляделась на мужчин.

— Дои, — проворчала Сорхатани.

Сестра хихикнула и снова взялась за работу.

Красное солнце уже совсем склонилось к западу, когда обе сестры понесли молоко в юрту.

— Отец возвращается, — сказала Сорхатани, помогая матери выливать молоко в котел.

Ее мать была третьей женой отца, но любимой. Джаха Гамбу приходил в ее юрту, если хотел обсуждать вещи, не предназначенные для ушей двух других жен. Те давали пищу слухам, а Хухен Гоа словно бы и не слышала того, что он говорил ей.

Сорхатани разглядывала гладкое, с золотистой кожей, лицо матери. Хухен Прекрасная все еще выглядела, как красивая девушка, неподвластная возрасту. Ее карие глаза не были затуманены ни единой мыслью. Сорхатани пришло в голову, что она когда-то была такая же глупая, как Ибаха.

— Мне нужно побольше топлива, — сказала Хухен одной из служанок.

— Я принесу. — Ибаха поспешила к выходу.

Сорхатани поставила ведро.

— Мою сестрицу пора выдавать замуж, — сказала она.

— Я буду скучать по ней.

— Ей почти восемнадцать, мама. Уж не хочешь ли ты, чтобы она состарилась в этой юрте? Ты должна поговорить с отцом. — Мать, конечно, не поговорит, а взвалит эту заботу на Сорхатани. — Я помогу ей набрать кизяков.

Она вышла. Сестра шла к юрте Хасара, стоявшей на южной стороне кольца Джахи Гамбу. Другие пленные монголы были разбросаны по стану, но Хасара отец хотел иметь под рукой. Он был одновременно и заложник, и старый товарищ.

Ибаха облокотилась на повозку, явно надеясь увидеть монгола. Сорхатани подошла к ней. Мимо них пробежало несколько мальчишек. Главная жена Хасара, единственная из его жен, тоже попавшая в плен, стояла у своей юрты, обрабатывая с другой женщиной кусок войлока. Мимо проскакал еще один мальчишка и вдруг остановился.

— Привет, Туху, — сказала Ибаха, с улыбкой глядя на младшего сына Хасара. Туху было двенадцать лет, на год меньше, чем Сорхатани. Он покраснел и ответил на приветствие. — Наверно, вы с отцом пойдете завтра на богослужение. Священники окрестят вас обоих.

Мальчик засмеялся.

— Напрасно воду будут лить.

Он поехал к юрте матери. Туда возвращался Хасар в сопровождении других всадников и двух повозок, наполненных бурдюками с молоком. Он был по пояс голый, широкая смуглая грудь его блестела от пота.

Ибаха вздохнула. Сорхатани обняла сестру за талию.

— Ты уже насмотрелась на него, — сказала она. — Как тебе не стыдно бегать туда? Отец вернется, и он все равно придет к нам в юрту.

Хасар часто заходил к Джахе выпить и поговорить о старых битвах. Он, казалось, не находил плен обременительным, но залогом его хорошего поведения была его семья.

Хасар спешился. Его мощные бицепсы чем-то напоминали бурдюки, что лежали на повозках. Он был красив, призналась себе Сорхатани. Наверно, его брата тоже все любят. Когда-то ее дядя Тогорил называл Чингисхана своим приемным сыном, но теперь монгол скрывался, а кэрэиты забрали себе его старые земли. Ибахе надо бы это помнить. Кто бы ни стал ее мужем, среди племени Хасара ей его не найти.

Джаха Гамбу в тот вечер ужинал в юрте Хухен Гоа. Сорхатани заметила, что он был трезв, а сыновья его молчали. Три жены его и жены сыновей разговаривали между собой и шикали на детей. Хухен, казалось, была безразлична и к плохому, и к хорошему настроению мужа.

Джаха выдворил всех раньше, чем обычно, распустил слуг и вышел. Сорхатани с Ибахой помогли матери почистить блюда. Творог, образовавшийся в молоке, кипящем над очагом, выложили и стали сливать сыворотку в бурдюк, когда вошел Джаха Гамбу.

— Я послал караульного за Хасаром, — пробурчал он жене. Ибаха лучезарно улыбнулась ему и пригладила косы. Сорхатани нахмурилась. Наверно, советники Ван-хана наконец уговорили его отделаться от врага его брата — так она объяснила плохое настроение отца.

— Кликните собак! — донесся снаружи мужской голос. Ибаха насторожилась, она узнала голос Хасара.

— Добро пожаловать, нукер, — сказал Джаха Гамбу, когда Хасар вошел и поклонился.

Сорхатани собралась с мыслями. Раз отец пригласил Хасара и назвал его нукером, товарищем по оружию, значит, он не собирался еще его казнить.

Хасар поприветствовал всех и прошел в глубь юрты. Сорхатани заканчивала разравнивать на блюдах выложенный для сушки творог. Ибаха села и одернула сорочку.

Хасар сидел справа от Джахи. Хухен Гоа налила кумысу.

— Приложись как следует, — сказал Джаха. — Тебе это понадобится. Твой брат послал гонцов к Тогорилу.

Хасар кивнул.

— Твой караульный сказал мне, что посланцами были Сукэгэй и Архай и что Тэмуджин предложил заключить мир. Больше он ничего не сказал.

— Послание предназначалось не только для моего брата, но и для его окружения. Послушай, что я тебе скажу. — Он выпил кумысу. — Все люди, к которым хотел обратиться твой брат, были в стане Тогорила, так что дело могло решиться быстро. — Он помолчал. — Архай и Сукэгэй сначала передали слова Тэмуджина, предназначенные для Тогорила, и я попытаюсь сохранить красноречие твоего брата. «Что я тебе сделал, отец и хан? — спросили они. — Почему ты гонишь мой народ и рассеиваешь дым его очагов? Разве я не другое колесо твоей кибитки? Мой отец восстановил тебя на троне и стал твоим андой. Когда найманы посадили Эркэ Хару на твой трон, я принял тебя в своем стане и изгнал врагов с твоих земель. Однажды ты меня уже бросал, поступив со мной, как с сожженным жертвенным мясом, и все же я помог тебе защититься, когда на тебя напали. Скажи мне, чем я тебя оскорбил, чтобы я мог исправить дело». Больше ничего в послании не было, я сказал главное.

— И это не тронуло Ван-хана? — спросил Хасар.

— Тронуло. Тогорил обругал себя, надрезал палец и дал крови стечь в берестяную чашку. Он велел Архаю отвезти чашку Тэмуджину и сказал, что если когда-ни-будь разгневается на сына Есугэя, то прольется его собственная кровь.

— Но мне говорили…

Джаха поднял руку.

— Следующее послание предназначалось Джамухе. — Он нахмурился. — «Ты рассорил меня с Тогорилом-эчигэ, — сказали посланцы. — Когда-то мы оба пили из чаши Ван-хана. Теперь ты пьешь из нее один, но как долго ты будешь пить из нее?» Что же касается Алтана и Хучара, посланцы напомнили им, что они провозгласили Тэмуджина своим ханом и поклялись служить ему, а потом спросили: «Вот таким образом вы чтите свое слово? Теперь вы поддерживаете Ван-хана, моего отца, — сказали они, — но где ваша преданность мне?»

— И что они ответили? — спросил Хасар.

— Они не сказали ничего. Одного послания они еще не передали — предназначенного для Нилхи. К тому времени я уже думал, что Тэмуджин добился своего. Мой брат сожалел о войне, и посланцы напомнили ему, что на Алтана, Хучара и Джамуху полагаться нельзя.

— Перескажи мне послание для Нилхи, — попросил Хасар.

— Вот оно: «Я стал сыном твоего отца, когда уже носил одежду, а ты родился у него голым. Зависть заставила тебя разбить сердце отца и прогнать меня. Как ты мог причинить ему такое горе? Не потому ли ты заставил его страдать, что даже при жизни его хочешь стать ханом?»

Хасар перевел дух.

— Нилха был взбешен, — продолжал Джаха. — Он возмущался тем, что Тэмуджин назвал Тогорила своим отцом, но также утверждал, что тот называл его кровавым ублюдком. Он сказал посланцам, что наш народ будет откармливать своих лошадей, пока они не поправятся настолько, что будут готовы к войне, и что тот, кто выиграет сражение, заберет себе народ проигравшего. Вот такое послание направлено твоему брату. — Переводя дух, Джаха выругался. — Теперь Тогорил и мой племянник спорят опять, а трое других несчастных уехали в свои станы. Надежды твоего брага на мир рухнули, но и здесь им посеяны семена еще большего раздора.

Хасар улыбнулся.

— Значит, он, наверно, чего-то добился.

— Прежде я не хотел участвовать в походе на Тэмуджина, — пробурчал Джаха, — и теперь не стал бы сражаться против него. Тогорил проявляет нерешительность, а Хучар с Алтаном могут передумать. Наш союз, видимо, распадется.

Хасар сказал:

— А я останусь у тебя в плену.

Ибаха кусала губы. Сорхатани встала и взяла блюдо с костями для собак. Теперь она все слышала, отцу придется сражаться против его воли.

Перед входом в юрту у костра грелись караульные. Сорхатани нашла трех собак за кибиткой, они, ворча, накинулись на кости. Она огибала шатер, когда услышала голос Хасара.

— Желаю тебе спокойной ночи, нукер и друг. — Сорхатани отпрянула в темноту. Ее отец и монгол стояли возле ступенек, ведущих к входу в шатер. — Как я понял, ты согласился выступить на стороне Тогорила, если он решится воевать.

— Он будет воевать, — сказал отец. — Нилха втянет его, как он делал это прежде.

— Моя судьба в твоих руках, Джаха Гамбу. Что бы со мной ни стало, выступить с тобой против Тэмуджина я не могу. Мы с братом всегда были стрелами из одного колчана.

— Понимаю. — Джаха откашлялся и сплюнул. — С твоей семьей у меня ничего не случится, — прошептал он, — а караульные по ночам не так бдительны.

Сорхатани старалась не дышать. Отец рискует, давая пленнику совершить побег. Чем все это кончится, думала она.

81

Озеро Балюна было почти сухое, лужа в море грязи. Женщины шли через болото, время от времени наклоняясь, чтобы сорвать растение или отжать воду из грязи в кувшины. Грязная вода оставалась мутной, даже если ее отстаивали.

Тэб-Тэнгри многие дни пытался вызвать заклинаниями дождь. Бортэ видела, как он вместе с другими шаманами пел и бросал белые камушки в сосудики с водой. Стада угнали пастись на восток, и там мужчины нашли колодцы, но они тоже почти высохли. Далеко на севере видны были березы и ивы, за ними начинались леса на землях тунгусов. Монголам туда путь был заказан. На хонхиратских землях к ним присоединились их соплеменники, которые добрались до стана Тэмуджина со стадами и пожитками, чудом сохраненными при бегстве от кэрэитов. Тэмуджин повел их на север после того, как его посланец Архай вернулся и сказал, что Сенгум грозится войной. Сукэгэй, узнав, что его семья в плену у кэрэитов, решил остаться с ней. Тэмуджину мира не обещали, и он принужден был отступать. Хонхираты были теперь его арьергардом.

Кольца стана раскинулись вокруг всего озера Балюна. Даже подвергаясь опасности, ближайшие товарищи Тэмуджина оставались верны ему, хотя большинство могло найти себе место в рядах кэрэитов. Хан боялся, что муж его сестры может покинуть его снова, но Чохос-хаан привел своих людей к озеру Балюна. У жен хана теперь были юрты, правда, плохие и маленькие. Два старших сына Бортэ нашли себе жен среди хонхиратов, хотя вместо калыма Тэмуджин отделался обещаниями.

Ходжин и Алаха ковыляли к Бортэ, выдирая ноги из грязи. В кулачке Ходжин было зажато какое-то растение, а Алаха прижимала к груди две диких луковицы.

— Молодчины, — похвалила Бортэ.

Ходжин улыбнулась, ничто не могло сломить дух девочки. Ее мужество не давало Бортэ впасть в отчаяние. Холодный воздух пощипывал лицо, близилась осень, пора войны. Они как-нибудь выдержат, а там Небо будет благоприятствовать Тэмуджину в сражениях.

В тот вечер Тэмуджин пришел в юрту к Бортэ. Они молча ели растительную пищу и кусочек дичи, составлявшие их скудную трапезу. Наконец он велел своим женам и дочерям разойтись по своим юртам.

Тулуй и Угэдэй пошли к шкурам, служившим им постелями. Тэмуджин устроился на узкой кровати, стоявшей в глубине юрты, и смотрел на очаг. Черные мысли завладели им снова. Он не был с Бортэ с тех пор, как они пришли к озеру Балюна, не посещал других своих жен в их юртах.

— Надо сражаться, — сказал Тулуй, вытягиваясь на шкуре.

Тэмуджин взглянул на мальчика.

— Несомненно.

— Когда?

— Когда кэрэиты выступят в поход против нас. Мне кажется, они двинутся на восток и нападут на хонхиратов, и тогда мы ударим с севера.

Тулуй спросил:

— Может быть, тебе следует напасть первым.

— У меня не хватит людей для этого.

— У тебя есть хонхираты.

Тэмуджин покачал головой.

— Они будут сражаться, защищая свои земли, но у них нет выучки — для нападения они не годны.

Бортэ услышала стук копыт, а потом крики караульных. Муж схватился за меч.

— Тэмуджин! — послышался мужской голос. — Тут два разведчика с Даритай-отчигином. Он хочет поговорить с тобой.

Тэмуджин вздрогнул.

— Я выйду к нему, пусть он заходит.

Он встал и пошел к выходу. Мальчики пошли было следом, но Бортэ жестко остановила их.

— Он убьет дедушку Даритая, — сказал Тулуй.

— Наверно. Не выходи.

Она пошла к выходу и села как раз в дверном проеме.

Тэмуджин стоял возле костра, спиной к ней. Даритай спешился и подковылял к хану, а потом он упал на колени. Мужчины окружили его, из ближайших юрт спешили другие.

— Я пришел с миром, — сказал Даритай. — Рассчитываю на твое милосердие.

— Милосердие тебе будет оказано по заслугам.

— Он принес вести о заговоре против Ван-хана, — сказал один из разведчиков. — Твой дядя и его люди вынуждены были бежать от кэрэитов. Его люди караулят в дне пути отсюда, на юге, а сам Даритай-отчигин захотел увидеть тебя немедленно.

Бортэ заметила, как напряглась спина мужа.

— Говори, дядя, — сказал он тихо. — Хан желает выслушать твое последнее слово.

Даритай стукнулся головой о землю и выпрямился.

— Тогорил не может руководить, — сказал он. — Что скажут ему, то он и делает. Джамуха наконец понял это, как и Хучар с Алтаном. Мы секретно посовещались и пришли к выводу, что пора выступить против него. Джамуха сказал, что мы сами можем стать ханами, не присягая ни кэрэитам, ни тебе, но я понял, что устранение Тогорила может пойти тебе на пользу.

Бортэ сомневалась, что Даритай и в самом деле заботился о благе своего племянника.

— Мы собирались застать Ван-хана в его стане врасплох, — продолжал Даритай, — но случилось так, что его предупредили, и нам пришлось бежать. Джамуха и другие поехали на запад, в страну найманов, а я решил податься к тебе. Один человек в стане хонхиратов сказал, что ты направился сюда, и твои разведчики перехватили меня. — Он склонил голову. — Я мог бы поехать с другими на запад, но теперь я вижу, как они ненадежны, даже Хучар, который был мне вместо сына. Я заслуживаю наказания, но, может быть, я залечу раны, которые нанес, помогая тебе теперь. Я проклинаю тех, кто увел меня от тебя. Я проклинаю себя за то, что послушался их. — Отчигин достал нож, надрезал большой палец, с которого закапала кровь. — Пусть я истеку кровью, если предам тебя еще раз.

— У тебя не будет возможности предать меня, — сказал Тэмуджин, — если я покончу с тобой сейчас же.

Широкие плечи Даритая поникли.

— Я знал, что мне нет прощенья, и все же я поехал к тебе. Одно это показывает, как глубоко я раскаиваюсь.

— Отец убьет его, — прошептал Тулуй за спиной Бортэ.

— Ты заслуживаешь смерти, — сказал Тэмуджин. — Но ты брат моего отца, и ты привел на мою сторону людей, в которых я нуждаюсь. Живи, Даритай, но помни: если когда-нибудь возникнет хоть тень сомнения в тебе, если до меня донесется хотя бы один слух о твоей неверности, если ты хоть раз плохо отзовешься обо мне, даже в пьяном виде, твой труп будет скормлен воронам. Ты должен сделать все возможное, чтобы доказать свою верность, и молись, чтобы не нашлось причины сомневаться в тебе. При малейшей ошибке тебя найдет смерть.

— Ты милостив, Тэмуджин, — сказал Даритай.

— Ты будешь жить под моим мечом. Наверно, лучше тебе было бы умереть. — Тэмуджин махнул рукой. — Уведите моего дядю в юрту к Бортэ. Утром они с Борчу поедут к его людям и приведут их сюда, чтобы они присягнули мне.

Он повернулся. Бортэ встала и отошла от входа. Он вошел, направился к постели и сел.

— Полагаю, ты думаешь, что я должен был покончить с ним.

Бортэ сказала:

— Сейчас ты в нем нуждаешься.

— Я бы убил его, — проворчал Тулуй.

Тэмуджин вздохнул.

— Сынок, хан обязан знать, когда месть бесполезна, хотя и оправдана. Даритай сдался, и, заполучив его людей, мы можем даже совершить нападение, как ты и предлагал. — Он разулся и лег. — Ложитесь спать.

Бортэ пошла к постели. Когда она легла рядом с ним, он притянул ее к себе и прижался губами к ее губам. Она обняла его с радостью.

Через несколько дней после того, как Даритай сдался, Небо одарило их дождем. Люди укрылись в юртах и под кибитками, но ни одна молния не ударила рядом. Озеро и колодцы наполнились водой.

Когда гроза прошла, к стану подошел караван, ведомый купцом на белом верблюде. Монголы окружили караван, засыпали купца вопросами, восхищаясь золотым орнаментом на сбруе верблюда и одеждой караванщиков, сотканной из верблюжьей шерсти.

Во главе каравана был человек по имени Хассан. Он и его товарищи Джафар и Данишменхаджиб говорили по-монгольски. Они шли на север с онгутских земель, что южнее Гоби, гоня тысячу овец, намереваясь обменять их на пушнину. Хан пригласил их в свой шатер.

Купцы рассказывали о том, что творится в других странах. Правитель Хорезма взял в плен много кара-китаев, а уйгуры, заключив союз с кара-китаями, становятся все более беспокойными. Правитель онгутов сомневался, что его господа цзиньцы будут сильны по-прежнему. Купцы беспокоились, как бы конфликт между кэрэитами и монголами не помешал их торговле с северными краями.

— Что ты узнал сегодня? — спросила Бортэ мужа однажды вечером, когда они остались вдвоем. Он провел большую часть дня у шатра Хассана.

— Я разузнал кое-что о тех четырех мальчиках, которые путешествуют с купцами.

Бортэ видела мальчиков. У них были круглые глаза без складки над веком. Таких она еще никогда не видела, и у одного волосы были рыжие, как пламя.

— Ну и что они?

— Как я и подозревал, с ними спят.

Бортэ шикнула и оглянулась. Сыновей в юрте не было.

— Я о таких вещах слышать не хочу.

— Раз они путешествуют так долго без своих женщин, надо же им как-то удовлетворять свои нужды. Наши женщины в безопасности. — Он прятал глаза. — Я также разузнал, какие есть еще страны. Когда бы я ни бывал в стане Тогорила, я мечтал о его богатстве, а от купцов я узнал, что ему далеко до правителей дальних стран.

— Значит, ты хочешь разбогатеть, — сказала она. — Это вполне естественно.

— Что толку быть богатым, если у тебя нет сил сохранить богатство, которое искушает твоих врагов. — Он задумался. — Мы будем в безопасности только тогда, когда все возможные враги будут побеждены. Богу угодно, чтобы мы были одним улусом.

— Ты это часто говорил.

— Но теперь это предстает передо мной более отчетливо, чем в детстве, когда я рассказывал тебе о своем сне.

Тэнгри хочет от меня большего, чем просто объединить мой народ — я чувствую это даже сейчас, когда враги разорили меня. — У него появился отсутствующий взгляд: он забыл о ее присутствии. — Богу угодно, чтобы весь мир был одним улусом.

82

Хасар не нашел никаких следов брата у Онона и к северу от реки. Он бежал в ту самую ночь, когда Джаха Гамбу поговорил с ним. Луна похудела, а потом пополнела с тех пор. С ним бежали только его товарищи Чахурхан и Хали-ундар. Их зажрал гнус. Питались они лишь кровью из вен лошадей, и Хасару пришлось жевать кожаную сбрую, чтобы заглушить голод. Стало холодно, лесные духи завывали в чаще.

Тэмуджин, видимо, направился на северо-восток и будет держаться подальше от кэрэитов, пока не оправится. Хасар придерживался того же направления, пока не наткнулся на свежие следы, которые привели его к озеру Балюна.

Он так ослабел к тому времени, когда увидел вдали юрты, что пришлось остановиться и дождаться, пока за ним и его товарищами не приехали всадники. Их доставили в юрту, накормили и укрыли одеялами. Хасар спал, а когда он проснулся, в дымовом отверстии уже было видно солнце. Какой-то воин сообщил ему, что хан прибыл сюда на рассвете.

— Мне сказали, что ты спишь, — сказал Тэмуджин, входя в юрту. Он обнял Хасара и пожал руки двум его спутникам. — Я не велел будить тебя. — Он снова обнял Хасара. — Я боялся за тебя.

— А я за тебя, — сказал Хасар. — На знакомых нам землях ты не мог уйти далеко.

— Духи опять отнеслись к нам хорошо. Тэб-Тэнгри вызвал дождь, и все люди, собравшиеся здесь, присягнули мне снова — мы скрепили клятву озерной водой. Я даже использовал купцов, которые останавливались здесь с караваном.

— Хорошо, — сказал Хасар. — Как шпионы, они будут полезны.

Мужчины сели.

— Как ты убежал? — спросил Тэмуджин.

— Я был в стане Джахи Гамбу. Он дал мне убежать и обещал, что жена и три сына будут в безопасности. Он не хочет воевать и не доверяет союзникам Ван-хана.

— И имеет для этого все основания, — сказал Тэмуджин. — Хучар, Алтан и мой анда решили выступить против Ван-хана. Тогорил прознал про это, и три его фальшивых друга бежали на запад. Даритай приехал сюда и рассказал мне об их провалившемся замысле.

Хасар выругался.

— Он присягнул мне, — продолжал Тэмуджин. — Он знает, что умрет, если я когда-нибудь хоть в малом заподозрю его, но теперь он мне нужен.

Хасар уже разобрался в обстановке и не возражал.

— Я слышал о твоих посланиях от Джахи. Ты хотел бы жить в мире со всеми, кроме Нилхи.

— Я надеялся на мир. Но не рассчитывал на него. — Тэмуджин погладил свою короткую бороду и нахмурился. Потом он обратился к Чахурхану и Хали-ундару: — Сколько вам понадобится времени, чтобы снова сесть в седло?

— Мы уже почти поправились, — ответил Хали-ундар.

— Не хвалитесь. Отдохните еще денек. Я хочу, чтобы вы оправились настолько, что могли бы взяться за важное дело.

Чахурхан ударил себя в грудь:

— Мы твои, Тэмуджин. Куда нам ехать?

— Обратно к Ван-хану.

Чахурхан закашлялся.

— Напрасно, выходит, я так долго добирался до тебя.

— Тогорил часто заставал меня врасплох, — сказал Тэмуджин. — Пришло время застать врасплох его и отплатить ему за неверность. Вы двое поедете в его орду, а мое войско пойдет по вашим пятам на юг. Вы доставите ему послание и будете моими глазами. Мы разобьем стан у Керулена, и когда вы вернетесь ко мне, скажете все, что увидели в стане кэрэитов. На этот раз нас не застанут врасплох.

— И каково будет твое послание? — спросил Хали-ундар.

— Это будет послание не мое, а Хасара. — Тэмуджин улыбнулся. — Ты скажешь следующее: «Я всюду искал своего брата и не мог найти его следов. Мое единственное убежище — небо, моя единственная подушка — твердая земля. Я скучаю по жене и детям, которые в твоих руках. Дай мне удостовериться, что они в безопасности, и я вернусь к тебе и предложу свой меч».

— Ван-хан поверит в это? — спросил Чахурхан.

— Он поверит, — сказал Хасар. — Он будет благодарен Тэмуджину за то, что тот не навязывает ему сражения, продолжая скрываться. Даже Джаха поверит. Я сказал ему, что не могу сражаться против брата, но если Тэмуджин исчезнет, у меня не останется выбора, как только вернуться к нему.

Он ухмыльнулся, восторгаясь хитрым и предательским замыслом.

— Мы усыпим бдительность Тогорила, — сказал Тэмуджин, — а потом захлопнем ловушку и нападем на старика.

83

— Никак не дождусь, — бормотала Ибаха. — Хасар наверняка вернется к следующему полнолунию.

Сорхатани склонилась над шитьем, едва расслышав слова сестры сквозь завыванье ветра снаружи и болтовню служанок. Джаха Гамбу, который предпочитал держаться подальше от Ван-хана после бегства Хасара, перекочевал поближе к стану Тогорила, узнав, что монгол возвращается.

Орда Ван-хана была теперь в трех днях пути, как раз за перевалом. Посланцы встретились там с Тогорилом, и Ван-хан призвал Джаху Гамбу тотчас после их отъезда.

Все было прощено. Джаха проявил беспечность, упустив трех пленных, но обошлось без дурных последствий, поскольку теперь они собирались присягнуть Тогорилу.

Весна и лето были богаты событиями — с трудом была одержана победа над монголами, а потом раскрыт заговор против дяди. Сорхатани знала, что отцу противна война, и теперь ему не придется сражаться. Хасар не вернется обратно, если он связывает свою судьбу с судьбой брата Тэмуджина.

Ибахе это и в голову не приходило. Она плакала после бегства Хасара, словно он предал ее, но теперь это забыто. Сорхатани нахмурилась. Хасар, наверно, посватался бы к ее сестре, если бы Джаха Гамбу намекнул. Он не мог быть совершенно равнодушным к ее красоте, и женитьба привязала бы его более тесно к кэрэитам. Сорхатани вознамерилась поговорить с отцом от имени сестры.

Через несколько дней в стане Джахи Гамбу узнали, что монгольское войско напало на Ван-хана. Приехали кэрэитские воины и предупредили, что надо бежать, но монголы шли за ними по пятам. Противник окружил курень, отрезав пути к бегству. Испуганных людей, понимавших, что сопротивление напрасно, согнали в загоны из повозок и веревочных ограждений.

Один из двоюродных братьев Сорхатани, раненый, безоружный и оказавшийся в загоне неподалеку от нее и сестры, рассказал о сражении, бушевавшем три дня. Ван-хан, уже праздновавший ожидающееся прибытие Хасара, оказался совершенно неподготовленным к сопротивлению монголам, окружившим его стан. Битва была ожесточенной. Многие кэрэиты, пьяные и неспособные добраться до лошадей, дрались пешими. На третий день битвы по рядам кэрэитов прошел слух, что Тогорил и Нилха бежали с несколькими своими людьми под покровом темноты. Другим удалось уйти через узкий перевал. По предположению двоюродного брата Сорхатани, кэрэитов уже вынудили сдаться.

Хухен Гоа рыдала, боясь за своего мужа. Ибаха пришла в ярость — ее любовь к Хасару испарилась. Он лгал и поймал их дядю в ловушку, ни в коем случае не собираясь вернуться к ней. Оба оскорбления казались ей одинаково мерзкими. Перепуганная Сорхатани молилась о пощаде. Монголы не бросились грабить, а ждали приказа делить пленных и добычу. Многие из кэрэитов когда-то воевали на стороне Чингисхана. Может, он вспомнит это.

Через два дня после того, как монголы взяли стан, Джаха Гамбу вернулся с монгольским генералом и еще одним монгольским отрядом. Когда его людей привели к нему под караулом, он объявил, что кэрэиты безоговорочно сдались. Однако Чингисхан обещал не казнить людей, которые верно служили своему кэрэитскому хану, поскольку он уважал верность присяге. Обнадежив таким образом своих людей, он повел Хухен Гоа и двух своих дочерей в их юрту. Следом шли караульные монголы.

— Тэмуджин согласился встретиться со мной, — сказал он жене, — и я хотел предложить ему своих дочерей. Это бы убедило его, что я теперь намереваюсь служить ему.

Ибаха удивленно посмотрела на него.

— Ты отдал бы нас ему? — Она задыхалась. — После того, что они сделали с дядей?

Сорхатани схватила сестру за руку.

— Молчать! — прикрикнул отец. — Он может сделать нас рабами и отнять все наше имущество, а я пытаюсь избежать этого. Сегодня мы уезжаем — принесите только то, что нужно для поездки.

Хухен Гоа с недоумением смотрела на своего мужа.

— Но им же понадобятся служанки, и посуда, и все, что полагается невесте. Нам не собраться за день.

Джаха осклабился.

— Милая женушка, хан решит, что оставить мне, и я не могу предложить ему вещи, которые мне, возможно, не будут принадлежать. Молись, чтобы наши девочки приглянулись ему.

— Я не поеду!

Ибаха, разрыдавшись, опустилась на пол. Хухен Гоа ломала руки.

Сорхатани стала на колени и схватила сестру за руки.

— Послушай, разве ты не видишь, что отец тоже думает о нас? Не лучше ли тебе быть под защитой монгольского хана, чем здесь, когда его люди начнут услаждать себя добычей?

Ибаха всхлипнула и вытерла нос.

— Каким бы обманщиком Чингисхан ни был, — продолжала Сорхатани, — тебе придется признать, что он умен, и участь наша могла бы быть более горькой. У него было много причин ненавидеть Тогорила и нашего двоюродного брата Нилху. Хоть раз перестань думать только о себе, подумай о нашем племени. Ты не сможешь помочь ему, если не понравишься монгольскому хану, и он, к тому же, поступит с нами, как ему заблагорассудится.

Ибаха надула губы. Сорхатани надо было бы знать, что любое обращение к здравому смыслу не тронет ее.

— Представь себе все, что он может дать тебе, — продолжала она. — У тебя будет юрта гораздо лучше этой. Когда он увидит, какая ты красавица, он непременно захочет взять тебя себе.

Ибаха покачала головой.

— Ты так думаешь?

— Конечно, Ибаха. — Сорхатани вздохнула. — Подумай о том, как пострадали другие. Теперь приходится уступать монголам — только и надежды, что наше племя пощадят. Будь благодарна, что представился случай влюбить в себя их хана.

— Твоя сестра, наверно, права, — сказала их мать. Лицо Хухен было спокойным, ужас и горе последних дней, видимо, прошли мимо ее детского ума. — Он действительно лучший муж из всех, кого можно найти сейчас.

— Но он не соблазнится твоим красным и распухшим лицом и глазами на мокром месте. — Сорхатани встала и помогла встать Ибахе. — Отец ждет.

Внешний круг стана Ван-хана можно было увидеть уже издалека. Сорхатани взглянула на мать и сестру. Ибаха улыбалась, наклонившись в седле и шепчась с Хухен Гоа. Теперь ее возбудила перспектива стать женой хана. Хасар был благополучно забыт.

Сопровождавшие монголы направились к северному краю стана, огибая юрты и повозки. На месте других некогда стоявших здесь юрт валялись обрывки обгоревшего войлока, а подмерзшая земля была испещрена следами копыт. Теперь монголы присматривали за стадами Ван-хана. Люди в стане понуро занимались будничными делами. В сторону гор двигались цепочки повозок — родственники убитых ехали хоронить их. И все же Сорхатани ожидала худшего — голов на пиках, вдов на пепелищах, оплакивающих своих мужей.

Они остановились у большого шатра, принадлежавшего одному из нойонов ее дяди, спешились и прошли меж костров. У коновязи было много лошадей. Два молодых воина увели их лошадей, когда Джаха Гамбу приблизился к караульным хана.

Какой-то человек поднялся по лестнице к входу в шатер и прокричал имя ее отца. Сорхатани вдруг охватил ужас. Полные губы Ибахи соблазнительно улыбались, большие карие глаза блестели. Она была слишком глупа, чтобы бояться.

Сорхатани опустила глаза и вошла с другими в шатер, где стала на колени на устланный коврами пол, едва воспринимая приветствия отца. В шатре было тесно от людей. Одни стояли, другие сидели. Ее отец с матерью прижались лбами к полу, то же сделали и они с сестрой.

К ним приблизилась пара сапог, руки схватили Джаху Гамбу и потянули его наверх.

— Добро пожаловать, Джаха, — сказал тихий голос. — Что бы ни случилось, ты по-прежнему товарищ, который ходил со мной в походы много раз.

Сорхатани заставила себя взглянуть вверх. Он был выше Хасара. Руки, обнимавшие отца, были сильные. Выбившиеся из-под шлема косицы, усы и короткая борода — все блестело, как красная медь, а глаза сияли, словно золото. Хасар был лишь тенью этого человека, который, видимо, был выкован Богом на Небе. На нем был простой шерстяной халат, потертый кожаный пояс и изношенные штаны, и не было никаких драгоценностей и украшений, которые она видела на Ван-хане. Ему не нужны были эти побрякушки, она бы узнала, кто он есть, будь он хоть в лохмотьях. На мгновенье он повернулся к ней. Светлые глаза его, казалось, проникли ей в душу, и она поняла, почему за ним идут люди.

Когда все другие поздоровались с ее отцом, хан почти всем велел выйти, а сам повел Джаху Гамбу в глубь шатра и усадил его справа от себя. Хухен Гоа предложили подушку слева от хана. Ибаха и Сорхатани сели рядом с ней. Генерал хана Борчу встал сзади вместе с нойонами Субэдэем, Джэлмэ и Джэбэ.

— Хасар рад был бы приветствовать тебя здесь, — сказал хан, — но он давно не видел семьи. Ты позаботился о ней. Он благодарит тебя за это, как и я.

— Я думал, ты займешь шатер моего брата, — заметил Джаха.

— Я отдал шатер, служанок и все, что в нем было, пастухам Кышлыку и Бадаю. — Хан протянул кусочки мяса на кончике ножа. — Я также дал им право на дичь, убитую ими во время облавной охоты, а не на долю после нее.

— Верно, они служили тебе хорошо.

— Да, — сказал Борчу. — Они предупредили Тэмуджина, когда Нилха готовился напасть на него ночью врасплох. Это позволило нам ускользнуть и напасть на вас.

Хан щедр — так вознаградить обыкновенных пастухов! Рука Сорхатани дрожала, когда она брала мясо с ножа хана.

— Вскоре мои люди обеспечат сдачу всех кэрэитских куреней, — сказал хан, — но я никогда не хотел сражаться с тобой, мой боевой товарищ. Ты заботился о моем брате, и поэтому я не хочу наказывать тебя. Я не забыл, что ты когда-то сражался на моей стороне, и всегда стремился сохранить тебе жизнь. Теперь знай, что все твои стада и пожитки я тоже оставлю тебе. Ты по-прежнему будешь вождем своего племени, но служить станешь мне. Кэрэиты больше не будут отдельным улусом, а войдут в мой и станут членами монгольских родов.

— Это больше, чем мы заслуживаем, — сказал Джаха Гамбу. — Тогорил был моим братом, но он всегда был под чужим влиянием и в конце концов покинул нас. Теперь я буду служить тебе, мой хан.

Ибаха глядела на хана во все глаза, взор ее был так же лучист, как и тогда, когда она посматривала на Хасара. Он изучающе взглянул на нее, но улыбнулся Сорхатани. Сердце ее трепетало.

— Хасар говорил мне о красоте Ибахи-беки и Сорхатани-беки, — сказал хан. — Вижу, зрение у него по-прежнему острое. — Ибаха покраснела, Сорхатани старалась выглядеть спокойной. — Я удивляюсь, что он не включил их в свою долю добычи.

— Я привез их тебе, — сказал Джаха Гамбу, — в надежде, что ты сочтешь их пригодными. Почту за честь, если ты возьмешь их в свою орду.

Хан поклонился.

— Ибаха-беки, — сказал он. Ибаха вздрогнула. — За тебя говорит отец, но что подсказывает тебе твое сердце — ты пойдешь за меня с охотой?

Ибаха хихикнула и покраснела еще больше. Сорхатани услышала, что мужчины смеются. Хан забавляется, потому что нет нужды задавать такой вопрос.

— Конечно. — Ибаха прикрыла рот рукой и хлопала длинными ресницами. — Это была бы для меня честь, как и для любой женщины. Мое сердце было бы твоим.

— А ты, Сорхатани-беки?

Она встретилась с ним глазами. Наверно, он понимал ее состояние, от него ничего не укроется.

— Отец мой все сказал, и я понимаю, в чем состоит мой долг. Я была покорной дочерью и клянусь, буду достойной женой.

— Но ты не ответила на мой вопрос, — сказал он. — Я спросил, что подсказывает твое сердце.

Щеки ее горели.

— Мои чувства, какими они ни были, не могут заменить обязанности, — сказала она. — Я исполню свой долг перед мужем и не дам ему повода жаловаться на меня.

Хан рассмеялся.

— Я вижу, ответа от тебя не услышишь, но и в самом деле девушке не стоит слишком откровенно говорить о таких вещах.

Ибаха нахмурилась, вид у нее был огорошенный.

«Говори, что ты собираешься делать, — подумала Сорхатани, — не мучай нас».

— Джаха Гамбу, — сказал он наконец, — твои дочери мне понравились, и я с удовольствием породнюсь с тобой. Я хочу взять твою красивую Ибаху в жены. — Ибаха тихо вздохнула. — Сорхатани-беки также мне нравится своей красотой и сдержанностью. Вскоре моему младшему сыну понадобится жена. Я желаю просватать твою младшую дочь за моего сына Тулуя — они почти одного возраста, и у них будет время познакомиться друг с другом до свадьбы.

Сорхатани не моргнула глазом, стараясь не выдать боль, сковавшую ее сердце.

— Ты оказываешь нам великую честь, — бормотал отец.

Она будет главной женой его сына, а Ибаха не займет высокого положения среди жен хана. Предполагается, что она и так будет счастлива. Она знала, в чем состоит ее долг. Она будет Тулую хорошей женой — остается лишь надеяться, что он унаследовал кое-какие отцовские черты. Хан все продумал, отдавая ее сыну.

«Тебе надо было жениться на мне», — подумала она злобно и склонила голову.

84

Ибаха скребла шкуру обломком кости. Прежде она думала, что ей, как ханской жене, распоряжающейся всеми своими служанками и рабынями, придется работать поменьше. Но Бортэ-хатун не нравилось, когда другие жены бездельничают. Старшая жена хана была все еще красива, несмотря на возраст. Ей, наверно, уже под сорок. Ибаха думала, что увидит старую госпожу, а не женщину, соперничающую по красоте с молодой.

Наверно, Бортэ купила у главного шамана хана какое-то заклинание, сохраняющее внешний вид. Шаман часто бывал у хана, звали его Тэб-Тэнгри. Ибахе приходилось подавлять желание перекреститься всякий раз, когда она встречалась с шаманом, у которого было безбородое лицо и гладкая, как у девушки, кожа.

— Хадаган показала мне прекрасный стежок для моей вышивки, — сказала Есуй. Обе сестры-татарки сидели на подушках, принеся свою работу в юрту к Ибахе. — Она использует его для вышивания цветочков — я покажу тебе, когда освою.

— Хадаган! — Ибаха захихикала. — Трудно поверить, что хан позарился на такую простую женщину.

Есуген оторвалась от одежды, которую зашивала.

— Хан никогда не забывает тех, кто спас ему жизнь.

Ибаха скребла шкуру. Есуй и Есуген были ей ближе потому, наверно, что подходили по возрасту, но и они порой хмурились, глядя на нее, как это делала ее сестра.

— Я молюсь, чтобы наш муж поскорей сделал нам по ребенку, — сказала Есуй. — Я бы попросила Тэб-Тэнгри поколдовать, если бы не боялась его так.

Ибаха отложила кость и сотворила крестное знамение.

— Мои священники могут помолиться за вас — вам не нужно Всенебесное колдовство.

Есуген побледнела и сделала знак, отвращающий злые силы.

— Не говори так. Я видела, как он вызвал дождь для нас у озера Балюна. Он ездит на Небо на своей белой лошади — все говорят это.

Ибаха сказала:

— Я боюсь его.

Есуй и Есуген обе сделали знаки.

— Он услышит тебя, — прошептала Есуй. — Он может слышать на расстоянии и через уши животных. — Ее длинные черные глаза стали холодными. — Его сила служит также нашему мужу, и Тэб-Тэнгри старается заслужить его одобрение. Хорошо бы, чтобы ты это запомнила.

Ибаха ненавидела шамана, глаза которого, казалось, всегда таили молчаливую усмешку. Ее отец считал шаманов полезными, но выше ставил своих священников. Главный шаман хана был такой же, как все шаманы, его заклинания хорошо оплачивались. Магия креста была сильнее магии Тэб-Тэнгри.

Она прославилась бы во имя Бога, если бы обратила мужа в истинную веру. Тэб-Тэнгри был бы низведен до уровня жреца, применяющего свою магию только тогда, когда надо изгнать злого духа из больного или гадать по костям. Всякий увидел бы, как сильно любит ее хан, если бы он разделял ее веру.

После большой охоты, когда шкуры были очищены, а мясо высушено и отложено про запас, над ханским станом забушевала метель. Ибаха помогла служанкам загнать овец в их юрты и, увязая в глубоком снегу, добралась до своего большого шатра. Там она застала хана, одного на этот раз. Он стоял у очага, греясь, а ее повариха Ашиг следила за котлом.

Ибаха подбежала к нему.

— Ты пришел ко мне, — сказала она, запыхавшись, — даже в такую метель.

— Твой шатер был ближайшим, конь дальше не пошел, да и повариха у тебя лучше всех.

Ашиг заулыбалась.

— Я стараюсь, — сказала она.

Ибаха стряхнула с себя снег, отдала шубу старухе, единственной служанке, бывшей в шатре, и усадила хана возле постели.

Лучшего случая поговорить с ним у нее уже не будет. Она редко оставалась с ним наедине, поскольку за ужином присутствовали другие жены, или его нойоны пили и пели вместе с ним, а когда он был в ее постели, то не хотел разговаривать.

— Мне надо что-то тебе сказать.

— Говори.

— Мне бы хотелось рассказать тебе о своей вере.

Хан удивился и вздохнул.

— Давай.

— Мои священники, конечно, расскажут тебе больше — они больше знают.

— Ибаха, говори, что хотела сказать.

— Ну. — Она мяла в руках полу халата. — Ты, наверно, слышал от моего отца и других наших людей о Сыне Бога, о том, как он умер на кресте за наши грехи.

— Слышал, но у мужчин есть другие темы для разговоров.

— Христос сказал своим ученикам, что Бог их любит, и обещал им вечную жизнь, если они будут придерживаться истинной веры.

Он пожал плечами.

— Я слышал, что мудрецы в Китае тоже знают секрет бессмертия.

— Я говорю о душе, — возразила она. — Христос умер во искупление наших грехов, потом воскрес из мертвых и обещал, что у нас будет вечная жизнь на Небе. Если ты поверишь в Божьего Сына…

— У Бога много сыновей, — сказал он. — Он дал моей праматери Алан Гоа трех сыновей и сделал их отцами ханов.

Ибаха перекрестилась, растерявшись и не зная, что сказать еще. Пение священников, размахивавших своими кадилами, всегда наполняло ее радостным чувством, а мысль о Христе, наблюдающем за ней, давала ей счастье. Ей было жаль, что она не может объяснить это ему.

— Я была бы счастлива, если бы ты разделял мою веру.

— Ибаха, я позволю тебе держать священников. Верь во что хочешь, но не заставляй меня молиться по-твоему.

— Моя вера — это моя защита против зла, — сказала она. — В мире всегда добро и зло. Твой шаман Тэб-Тэнгри…

Ее муж нетерпеливо махнул рукой.

— Тебе не понадобятся его заклинания, — настаивала Ибаха, — если ты…

Что-то в его взгляде заставило ее замолчать.

— Мой сводный брат хорошо послужил мне своей силой, — сказал он тихо, — и я не такой дурак, чтобы превращать его во врага.

Служанки встали и убрали пустые блюда. Было бы удивительно, подумала она, если бы он легко согласился с ее словами, но еще не все потеряно. В конце концов среди ее священников найдется хороший проповедник, и тогда…

— Мы с Хасаром, — сказал он, — мальчиками обычно охотились на сурков. — Ибаха моргнула, удивившись, зачем он говорит об этом сейчас. — Каждой весной, услышав, как они свистят, и увидев, как они скатываются по склонам к своим норам, мы отправлялись на охоту, и часто это была наша единственная пища. Мы пробирались к норе, один из нас размахивал веткой, а другой целился. Чудно было видеть, как сурок сидит у своей норы, с любопытством уставившись на колышащуюся ветку, слишком глупый, чтобы заметить стрелу, нацеленную ему в сердце. Я выжидал как можно дольше перед выстрелом, потому что мне доставляло удовольствие следить за глупым существом, которое и не пытается защититься от опасности.

— У мужчин есть занятия и получше, чем охотиться за сурками, — сказала она.

Он показал ей рукой на сапоги. Она стала на колени и разула его.

— Ты знаешь, почему я взял тебя в жены? — спросил он.

Она подняла голову и посмотрела на него.

— Конечно, потому что ты счел меня приятной.

— Потому что ты красива, но твоя сестра тоже прекрасна. Я мог бы отдать тебя одному из своих сыновей и взять ее в жены, несмотря на ее юность.

Ибаха смутилась.

— Я благодарна, что ты предпочел меня.

— Да, я предпочел тебя. Хасар говорил мне о красоте дочерей Джахи Гамбу. Он также сказал, что у одной из них орлиный взгляд, а другая похожа на птичку. Теперь я скажу тебе, почему ты, а не твоя сестра моя жена.

Ибаха встала. Он тоже встал и улыбнулся ей.

— Мой сын Тулуй нуждается в мудрой женщине, которая стала бы его первой женой, похожей на его мать. Когда я увидел живость лица Сорхатани, я вспомнил о своей Бортэ, когда она была еще девочкой. Но не гоже было брать вас обеих, когда у меня еще есть неженатые сыновья, и поэтому я выбрал тебя. У меня уже есть мудрые жены, и ничего, что еще одна будет глупышкой.

Ей понадобилось время, чтобы понять смысл его объяснения. У нее на глазах выступили слезы.

— Ну, не надо, Ибаха. — Он все еще улыбался. — Я же сказал, что это ничего. Не стесняйся своей глупости, но и не делай вида, что ты умнее, чем есть на самом деле, и не говори о вещах, в которых не смыслишь. — Он положил ей руку на плечо. — Пошли в постель.

В ту зиму однажды ночью хан проснулся рядом с Есуген с таким неистовым криком, что она позвала караульных. Его сон был потревожен сновиденьем, которого он припомнить не мог, хотя был уверен, что с ним пытались разговаривать духи.

Следующей ночью он лежал с Ибахой, но так ворочался, что она не могла уснуть. Когда он застонал и вдруг сел, она послала за своими священниками.

Когда пришли три священника, он уже успокоился, но стоило им приблизиться к постели, как он нахмурился.

— Мне нужен шаман, — закричал он, — а не эти попы.

Ибаха обняла его.

— Разреши им помолиться за тебя. И сны перестанут тебя беспокоить.

Священники молились, окуривая его ладаном, и возлагали крестное знамение. Когда они ушли, хан громко захрапел. Ибаха была в восторге.

Днем ее служанки рассказывали другим, что священники Ибахи умиротворили хана. Через несколько дней, когда Есуй и Есуген пришли и сказали ей, что обе забеременели, она призналась, что ее священники молились за них. Есуй выразила удивление, почему эти священники до сих пор не способствовали оплодотворению чрева самой Ибахи, но это не омрачило ее радости.

Торжествовала она недолго. Когда хан пришел к ней снова, то не мог заснуть и, поднявшись с постели, крикнул караульным, чтобы сбегали за его главным шаманом.

— Но почему? — спросила Ибаха. — Разве мои священники не помогли тебе в прошлый раз?

— Я хочу видеть Тэб-Тэнгри.

Спорить с ним она не могла. Тэб-Тэнгри, возможно, потерпит неудачу, и тогда хан будет принужден снова призвать священников.

Сводный брат хана ничего не сказал ей, придя вместе с двумя другими шаманами. Ибаха сидела в восточной части своей юрты вместе со служанками, а шаманы заклали жертвенного ягненка и сварили его в котле. Тэб-Тэнгри, приплясывая, ходил вокруг постели, пел и потрясал мешком с костями, а потом дал хану какое-то лекарство. Другие шаманы колотили в бубны. Тэб-Тэнгри навис над ханом, несколько раз наклонялся и что-то шептал ему.

К тому времени, когда шаманы кончили камлать, у Ибахи от усталости разболелась голова.

— Мой брат спит, — шепнул ей Тэб-Тэнгри, отходя от постели. — Сон, который будит человека, часто бывает пророческим, и к нему надо относиться со вниманием. — Он посмотрел на Ибаху своими узкими черными глазами. — Тэмуджин скоро увидит такой сон.

Он вышел из юрты.

— Посмотрим, что за сон увидит мой муж, — сказала Ибаха двум другим шаманам, направлявшимся к выходу. — Наверно, он подскажет ему, как отделаться от своего главного шамана.

Служанки смотрели на нее с раскрытыми ртами, завтра они непременно перескажут ее оскорбительные слова другим. Она склонилась над мужем, глаза того были закрыты, дыхание редкое и ровное. Ибаха сняла халат и скользнула под одеяло.

— Ибаха.

Она с трудом проснулась. Муж сидел на постели и смотрел на нее.

— Я знаю, как истолковать свой сон, — сказал он.

Она села. В темной юрте слабо светился очаг, служанки спали.

— Тебе он не понравится, — продолжал он. — Ты не собиралась стать моей женой. Духи приказали мне отказаться от тебя.

У нее к горлу подкатил комок. Она вцепилась в одеяло.

— Этого не может быть! — вскрикнула она. — Это проделки Тэб-Тэнгри… он сглазил тебя, он…

Хан схватил ее за руки. Из темноты донесся кашель и бормотание.

— Сны всегда говорили мне правду, — тихо сказал он. — Они всегда показывали мне, как быть. Этот подсказывает, что я должен отказаться от тебя.

— Не верь…

— Молчать. — Он наклонился к ней. — Чтоб я не слышал твоих возражений, иначе я расскажу все, что я еще увидел во сне, и тогда ничто не поможет тебе.

— Что же тебе могло присниться? — прошептала она.

— Что даже хану могут навредить честолюбивые дураки из его окружения. — Он позвал стражу. Вошел караульный. — Кто сегодня главный в карауле? — спросил хан.

— Джурчедэй.

— Пусть войдет. — Хан встал и плотно запахнул халат. — Одевайся, Ибаха, и покрой голову.

Ибаха, ошеломленная настолько, что не чувствовала страха, надела халат и покрылась платком. Это шаман внушил ему сон. Служанки проснулись, она даже представить себе не могла, что они теперь наговорят.

Джурчедэй вошел в юрту и приблизился к ним.

— Джурчедэй, — сказал хан, — ты служил мне верно. — Ибаха взглянула на грубое волевое лицо воина и отвела взгляд. — Ты заслуживаешь награды, которую я могу тебе дать, и я хочу, чтобы ты получил ее сейчас же. Моя красивая Ибаха-беки отныне твоя.

Нойон изумленно смотрел на него.

— Тэмуджин!

— Да будет тебе известно, что она безупречна, что она была хорошей и верной женой. Мне бы жить с ней, но я увидел сон, повелевший мне отказаться от нее. Раз уж мне приходится расставаться с ней, то кто, как не ты, заслуживает чести стать ее мужем. — Хан понизил голос. — Ее единственный недостаток в том, что она порой бывает туповата, но тебе самому ума не занимать, а красота ее вполне вознаградит тебя за все.

— Это большая честь для меня, — сказал генерал.

— Она оставит себе шатер и половину слуг, которых отдали за ней. У меня должна остаться ее повариха Ашиг, но и другие поварихи не менее искусны — ты отлично попируешь в шатре твоей новой жены.

Ибаха вглядывалась в лицо мужа. Она видела по его светлым глазам, что, отделавшись от нее, он не испытывает ни облегчения, ни печали.

— Ее потомство будет почитаемо, — продолжал хан, — словно она по-прежнему одна из моих жен. Ибаха не сделала ничего предосудительного — я бы не отдал такому верному другу дурную женщину. Я оскорбил духов, женившись на ней. — Он взял Ибаху за руку и подтолкнул к генералу. — Пусть она приносит тебе такую же большую радость, какую приносила мне.

Хан пошел к выходу и исчез. Джурчедэй смотрел на Ибаху, явно ошеломленный так же, как она. Она вырвала руку и побежала к выходу.

Хану подвели лошадь. Позади него несколько человек грели руки у костра. Один из них поднял голову. Она увидела черные глаза Тэб-Тэнгри.

— Когда я пойду в поход, — сказал Тулуй, — я добуду тебе золотую чашу из шатра даяна.

Сорхатани обернулась в седле.

— Твой отец собирается воевать с найманами?

— Рано или поздно ему придется. Может быть, осенью или в будущем году. Я уже достаточно взрослый, чтобы сражаться.

— Если только с найманами не будет заключен мир, — возразила она.

Тулуй нахмурился, а потом просиял.

— Не с ними воевать, так, может, с мэркитами.

— Не беспокойся, Тулуй. Войны будут всегда. У тебя будет много случаев проявить свою храбрость.

Тулуй становился похожим на отца, когда говорил о войне: выражение круглого лица было суровым и решительным, светлые глаза сияли. На лице у него была написана страсть. Возможно, став взрослым, он во многом будет походить на любимого ею человека.

Мелькнула мысль о сестре, от которой хан отказался прошлой зимой. Сделать это велено было ему во сне, но Сорхатани часто думала, что хан втайне чувствует облегчение, отделавшись от нее. «Ему следовало жениться на мне», — подумала она.

Но она поняла, почему он не женился. Она проявит свою любовь к отцу Тулуя, став хорошей женой его сыну.

— Поехали наперегонки, — сказал Тулуй.

— Я тебя могу и обогнать.

— Нет, не выйдет.

Его конь помчался. Она поскакала вслед, косы ее струились на ветру.

85

Гурбесу приказала принести ей голову Тогорила Ван-хана. Шея была вставлена в серебряное кольцо. Серебряное блюдо, на котором покоилась голова, лежало на куске белого войлока.

Глаза Тогорила из-под тяжелых век смотрели на очаг. Гурбесу предложила голове выпить, поднеся кубок к сжатым губам, и наложницы даяна при этом запели. Ван-хан приехал сюда, ища убежища, и его смерть была дурным предзнаменованием.

Девушки, сидевшие за спиной Гурбесу, продолжали щипать струны лютен. Даян продолжал вполголоса разговаривать о монголах с Та-та-тунгом. Бай Буха только и говорил о них, услышав о смерти Тогорила от рук найманских часовых. Стража не поверила утверждению старика, что он — Ван-хан.

Потом было много других дурных предзнаменований. Жеребенок любимой кобылы даяна задохнулся во чреве и появился на свет мертворожденным. У Гурбесу был третий выкидыш от Бай Бухи.

У нее был скудный выбор после смерти Инанчи Билгэ. Согласие стать женой Бай Бухи не удержало того от войны с братом Баяругом. Теперь она надоела даяну. Скоро он совсем перестанет прислушиваться к ней.

— Проклятые монголы! — Бай Буха поник на своем троне. — Разве нет пределов честолюбию их хана? — Он взглянул направо, где сидели генералы. — В небе много звезд, а также солнце и луна, но монгол хочет стать ханом всех земель. Татар больше нет, кэрэиты подчинились ему. Когда придет наша очередь?

— Да не придет этот день никогда, — сказал Джамуха.

Гурбесу была недовольна тем, что ее муж дал ему убежище. Она не доверяла человеку, столь талантливо предававшему своих союзников. И все же она ни в чем не могла упрекнуть его во время его пребывания среди найманов. Когда даян призывал его, Джамуха приезжал в орду, а так он, казалось, был доволен тем, что его оставляли в покое. На его красивом лице не отражались его беды, но во взгляде черных глаз чувствовалась старческая неуверенность.

— Ты слишком беспокоишься из-за Тэмуджина, — продолжил Джамуха. — Войны утомили его, и он нуждается в отдыхе. А тем временем подчинившиеся ему станут тяготиться своими узами.

Бай Буха хмурился.

— Я считаю, что пора напасть на него. Думаете, я собрал вас здесь только для того, чтобы выпить с Ван-ханом? Смотрите, до какого положения низведен его народ Чингисханом. — Он сощурился. — Джамуха советует нам подождать. Я же говорю: надо сражаться.

— Раз отец говорит, что надо сражаться, значит, надо, — сказал Гучлуг. Молодой человек глядел на даяна, стараясь не замечать Та-та-тунга. — Наши храбрые генералы всегда готовы к войне.

Гурбесу насторожилась. Ее пасынок страстно желал проявить себя в сражении. Он сорвиголова. Монголы могут обрушиться на найманов, если те выступят сейчас.

— Разреши мне сказать, муж и даян, — попросила Гурбесу. Бай Буха кивнул. — Эти монголы — дикая злобная толпа. Что мы будем делать с ними, если даже возьмем их в плен? Самые благородные и красивые девушки их были бы не годны для чего-либо, разве что доить коров и овец, да и то их пришлось бы научить мыть руки.

Генералы засмеялись.

— Моя жена не советует мне воевать? — спросил Бай Буха.

— Пусть живут на своих землях, — ответила она. — В конце концов они снова передерутся, и тогда тебе выпадет случай напасть на них.

— Женщины ничего не понимают в войне, — проворчал даян.

— Ты понимаешь в ней больше, мой даян, — сказал Хори Субечи. — Мощное копье, брошенное слабой рукой, редко достигает цели.

Бай Буха сжал подлокотники трона.

— Ты оскорбляешь меня!

— Я говорю чистую правду, — возразил Хори Субечи. — Ты неопытен в военном деле. Но мы присягали тебе и должны подчиняться.

Гурбесу потупила глаза. Генералы, видимо, считают слова ее мудрыми, но в конечном счете выполнят приказ мужа. Они скажут себе, что их военная выучка покроет недостатки правителя.

Джамуха подался вперед.

— Тэмуджин разбил меня, — тихо сказал он. — Главное мое желание — нанести ему поражение. Но сейчас не время сражаться с ним. Тэмуджин живет войной, и те, что присягнули ему, объединятся перед лицом найманской угрозы.

— Трусы, — сказал даян. — Я в окружении трусов. Джамуха так боится своего анды, что растерял все свое мужество. Верно, он больше не хочет стать вместо него монгольским ханом.

Гурбесу подняла руку, а потом бессильно опустила ее. Вой, донесшийся снаружи, заставил ее вздрогнуть. Залаяли собаки. Еще одно предзнаменование, подумала она, и у нее было такое ощущение, будто волки окружили стан.

— Я направил посланца к онгутам, — продолжал Бай Буха. — Они будут поражены замыслами монгольских шакалов, направленными против них. Они могут стать моим правым крылом и двинуться на север через Гоби, чтобы ударить по станам монголов, а мы пойдем на восток. И зажмем монголов.

— Хорошая стратегия, — проворчал Коксу Сабрак. — То есть была бы хорошая, если бы онгуты решили сражаться.

— Вы хотите выжидать, пока монголы не нападут на нас? — кричал Бай Буха. Он вскочил на ноги. Блики от огня в очаге плясали на голове Ван-хана. Казалось, что смертная маска ухмыляется. Даян кричал и показывал на голову трясущейся рукой. — Даже мертвец издевается надо мной! Смотрите, как он смеется! Я даже слышу, как он смеется!

Он схватил голову и швырнул ее на пол.

В ужасе от кощунства Гурбесу ахнула. Три генерала сделали знак, отвращающий беду. Лютни девушек молчали. Собаки лаяли все громче.

Коксу Сабрак медленно встал.

— Что ты наделал? — спросил он. — Ты привез сюда голову покойного хана, чтобы оказать ей почести, и разбил ее. Это плохое предзнаменование, Бай. Я слышу, как собаки пророчат беду. Хоть ты и наш даян, но замыслы твои всегда были уязвимыми — ты более искусен в облавной и соколиной охоте, чем в военном деле.

— Никто не смеет издеваться надо мной! — кричал Бай Буха. — Ни ты, ни этот мертвец! — Он пнул голову, Гурбесу послышалось, что хрустнули кости. — Больше никому не будет позволено говорить, что сын Инанчи — лишь тень своего отца. Вы возьмете свои слова обратно, иначе никто не покинет этот шатер живым!

— Отец! — Гучлуг вскочил и бросился к даяну. — Если ты хочешь воевать, мы пойдем на войну, но ты не можешь подстрелить дичь, если колчан твой пуст.

Бай Буха тяжело дышал.

— Небо на моей стороне, — шептал он. — Я вижу, как монголы рассеиваются под нашим натиском.

Гурбесу встала, подошла к мужу и опустилась на колени.

— Прошу даяна позволить мне говорить, — сказала она. — Начнешь сражаться, возврата не будет. Победа принесет тебе власть над монголами и кэрэитами, но поражение гибельно. Ты должен бросать своих воинов на монгольского хана, пока не победишь. Ослабишь усилия, и он лишит тебя возможности отступить — он покончит со всеми нами.

— Твоя королева права, — сказал Джамуха. — Если Тэмуджин победит тебя в поле, он не допустит, чтобы ты снова угрожал ему. Он уничтожит тебя, чего бы это ему ни стоило.

— Не говори мне о поражении, — сказал даян. — Чингисхан ныне слаб, а его враги будут сражаться на нашей стороне.

Гурбесу взглянула на разбитую голову Ван-хана и перекрестилась. Теперь ее муж не повернет обратно. Она склонила голову, прислушиваясь к вою собак.

86

Небо привело его сюда. Джамуха стоял рядом с даяном, а позади них возвышался Хангэйский массив. Найманы выдвинулись к горам Хангэй. Ниже даяна, у подножья горы, войско разбивало лагерь. Штандарты, принадлежавшие мэркитам и кэрэитам, которые все еще оказывали сопротивление монголам, а также немногим уцелевшим татарам, отмечали расположение этих воинов.

К тому времени, когда даян достиг Хангэйских гор, разведчики донесли ему, что монголы продвигаются в направлении Орхона. Бай Буха уже знал, что онгуты решили предупредить его врага, а не выступить против него. Надежда на окружение монголов дальше к востоку рухнула.

И все же даян не отчаивался. Онгуты явно надеялись, что союз с монголами поможет им управиться с их цзиньскими хозяевами, но им придется иметь дело с найманами, если даян одержит победу. Джамуха, видимо, недооценивал Бай Буху. Найманы, усиленные некоторыми из старых врагов Тэмуджина, превосходили противника числом.

Даян держал Джамуху рядом, чтобы тот мог подсказывать ему возможные действия монголов в сражении. Джамуха подозревал, что Бай Буха не доверяет ему и хочет присматривать за ним, дабы уберечь его от искушения покинуть поле боя.

Джамуха оглянулся на скалистый массив. На широком уступе над скалами был поставлен балдахин, туда явилась Гурбесу с несколькими наложницами даяна, чтобы наблюдать сражение. Он невольно восхищался королевой. Ни одна из его бесполезных жен не проявила бы такого мужества. Их легко было бросить, когда он бежал, чтобы пристроиться к найманскому двору.

Он снова посмотрел вниз. Над желтой степью возвышались барханы, весной там травы прибавилось мало, а жидкий кустарник был весь скручен и гнулся к осыпавшемуся песку.

Прежде перед началом битвы он всегда чувствовал себя бодро, и ни одно передвижение, звук, запах не ускользали от него. Теперь же ощущения его были притуплены, он не предчувствовал ни победы, ни поражения. Когда-то он предвкушал битву, теперь же он не мог дождаться ее конца. Даже ненависть его стала гаснущим Костром, который вспыхивал лишь время от времени. Словно невидимая рука поддерживала его теперь, подталкивая в ту или иную сторону по своему разумению, а он был не в силах сопротивляться ей.

На высокий холм к даяну въехал воин с докладом, что найманские разведчики повстречали авангард противника. Захвачена была монгольская лошадь, худая до того, что ребра были видны. Даян обрадовался: его откормленные кони легко справятся с подобными смехотворными скакунами.

Через две ночи приехал еще один всадник с известиями о монголах, которые стали лагерем в степи у горы Наху. Равнина там усеялась кострами, многочисленными, как звезды.

Отпустив воина, даян впал в уныние.

— Это хитрость, — сказал ему Джамуха. — Тэмуджин хочет убедить тебя, что его люди превосходят числом наших, и заставить отступить.

— Отступление даст превосходство мне, а не ему. — Даян взглянул на человека, сидевшего возле костра. — Если мы отступим, лошади монголов еще больше отощают при преследовании, а потом мы нападем. Если все их животные так тощи, как лошадь, что нам попалась, то они и болота не перейдут.

— Ты пришел сюда, чтобы сражаться, — сказал Хори Субечи, — а говоришь теперь об отступлении.

— Помолчи, — сказал даян и махнул рукой человеку, сидевшему у костра. — Здесь буду приказывать я. Скачи вниз к моему сыну и скажи, чтоб отступал.

— Ему это не понравится, — проворчал Хори Субечи.

— Он сделает так, как я говорю.

Человек уехал, чтобы передать приказание Гучлугу. Остальные вытянулись и положили головы на седла, собираясь отдохнуть. Даян остался сидеть у огня один.

В голове у Джамухи немного прояснилось. Даян оказался мудрее, чем он ожидал, но, видимо, проявил даян эту мудрость слишком поздно. Его генералы увидят в стратегическом отступлении лишь признак трусости Бай Бухи. Он толкнул их на эту войну, и они были полны решимости поставить на своем. Если они не поспешат отступить, позже им это не удастся сделать. Монголы потеснят их в горные проходы или загонят на крутые склоны. Найманским генералам придется в таком случае обороняться, чтобы сохранить шансы на победу.

Джамуха дремал, когда всадник вернулся. И вернулся не один, с ним был Гучлуг. Сын даяна остановился у костра и плюнул в пламя.

— Мой отец рассуждает, как женщина, — сказал Гучлуг. Отдыхавшие воины вскочили в тревоге, а потом сели. — Когда мои люди услышали, что ты приказал отступить, мне стало стыдно, что жизнь мне дало твое семя. Мне следовало бы знать, что ты лишен боевого духа.

— Ты дурак! — заорал Бай Буха. — Легко тебе куражиться сейчас. Посмотрим, каким ты будешь храбрецом, когда посмотришь смерти в лицо, когда противник навалится всем войском.

— Мой отец боится.

— Я говорю тебе, мы победим, если…

— В своем шатре Бай Буха храбрец из храбрецов. — Хори Субечи встал. — Теперь, когда битва вот-вот начнется, он, словно кролик, пускается наутек. Инанча никогда не показывал врагам крупы наших лошадей.

Генерал потрясал кулаком, другие ворчали.

— Я никогда не отступал, — продолжил свою речь Хори Субечи. — Разве королева Гурбесу не говорила тебе, что надо стоять и сражаться, раз уж ты вышел на поле? Надо было передать командование ей — из нее получился бы генерал получше тебя.

Даян полез за ножом, но кто-то схватил его за руку. Даян зарычал. Хори Субечи поднял свое седло и ушел. Гучлуг и прочие замерли. Джамуха подождал, зная, что придется сказать даяну.

— Ладно, — проворчал Бай Буха. — Если вы считаете, что надо сражаться, мы будем сражаться. Все люди когда-нибудь умирают, и, наверно, пришло время биться с монголами насмерть. Слушай приказ — мы атакуем монгольский лагерь.

Найманы вышли из предгорий, проехали берегом реки Тамир и переправились через реку Орхон. На другом берегу найманские разведчики встретили передовые части монголов и были отброшены. Найманы выстроились в боевой порядок на покрытых травой холмах под горой Наху. Монголов уже было видно, их крохотные черные фигурки выделялись почти у горизонта на фоне темнеющего неба.

На рассвете найманское войско двинулось через степь. Бай Буха, окруженный воинами арьергарда, наблюдал с холма за движением всадников. Навес Гурбесу казался ярко-белым пятном на фоне черных скал горы Наху.

Даян, сидевший на коне, наклонился вперед. Джамуха взглянул на него, а потом посмотрел вниз. Монголы ехали, сомкнув ряды так тесно, как растет трава. Легкая конница найманов мчалась им навстречу. Сперва, когда крылья начали охват, Джамуха считал, что найманы могут одолеть противника. Стрелы летели тучей, за стрелками из лука в центре боевого порядка стояла тяжелая конница. Он подумал, что Бай Бухе следовало бы теперь подтянуть арьергард, чтобы быть готовым к тому, что монголов потеснят. Потом вдруг найманские лучники слева ударились в бегство, отстреливаясь от преследовавших их монголов.

Даян приподнялся на стременах.

— Что это за люди, которые вгрызаются в наш авангард как волки? — крикнул он.

— Я знаю этих людей, — сказал Джамуха. — Их ведут те, кого Тэмуджин называет своими четырьмя псами. Это Джэбэ и Хубилдар, Джэлмэ и Субэдэй, и говорят, они алчны до человеческого мяса в день битвы. От них не убежишь, Бай Буха. Подтяни арьергард и отбрось их.

Губы даяна дрожали.

— Как же мне продвигаться вперед, если мы уже отступаем?

Он скомандовал, и сигнальный флажок опустился.

Вскоре даян уже отступал к горе. Джамуха оставался на холме до последней минуты. Когда монголы начали окружать найманскую армию, он приказал своим людям последовать за даяном. Оба крыла монгольского войска катились по степи, целое море людей и лошадей захлестывало найманов.

Бай Буха был уже у подножья горы, когда Джамуха догнал его. Центр найманского войска еще удерживал свою позицию, но правое и левое крылья монголов уже охватывали его, ведомые четырьмя псами анды Джамухи. Здесь, где не были слышны крики раненых и умирающих, свист стрел и лязг оружия, казалось, что люди на поле битвы во что-то играют.

Даян показал рукой.

— Кто эти люди, — спросил он, — что сражаются играючи и чьи кони прыгают, словно резвящиеся жеребята?

— Это уругуды и мангуды, — ответил Джамуха. — Когда-то они воевали на моей стороне. Они безжалостно преследуют врагов, перерезают им глотки, забирают оружие и сдирают одежду, не оставляя позади себя ничего, кроме голых трупов. Хватит ли у тебя смелости встать на пути этих людей?

Он надеялся этим подогреть мужество даяна. Однако флажки просигналили, что надо отступать дальше. Джамуха последовал за даяном, не оглядываясь, пока они не оказались высоко на отроге горного хребта, выше того места, где стоял павильон Гурбесу. Найманы, обретавшиеся в тылу, тоже последовали за даяном. Гурбесу все еще находилась под белой крышей своего павильона. Видимо, она не собиралась бежать. Центр монгольского войска, как лезвие, рассекал ряды найманов, и Джамуха заметил девятихвостый штандарт своего анды.

— Кто ведет сюда это войско, — кричал даян, — кто рассекает наши ряды, как меч?

— Это мой анда Тэмуджин, — ответил Джамуха. — Теперь он налетает на нас, словно голодный сокол. Держись, Бай Буха. Ты должен отбросить их, прежде чем они достигнут горы. А позади него еще больше людей, их ведет его брат Хасар, стрелы которого летят далеко, пронзая каждая сразу по нескольку человек. А там — люди под командой Тэмугэ-отчигина. Его называют ленивым, но он никогда не опаздывает на битву.

Небо темнело. Еще раз замелькали сигнальные флажки. Даян и его королевская гвардия поднимались в гору, пока не укрылись под деревьями. Отступающие найманы бежали в гору справа и слева от Джамухи. Противник окружал их, а войска Тэмуджина теснили их в центре, так что больше некуда было отступать. Крылья монгольской армии сближались, как клещи, тесня найманов к горе. Павшие люди и лошади были похожи на разбросанные детские игрушки. Прорвавшись сквозь монгольские боевые порядки, на север устремились некоторые мэркиты во главе с Токтохом Беки, бросившим своих союзников. Монголы загонят найманов наверх, а потом окружат гору.

Воля Неба была ясной. Джамуха вспомнил тот день, когда он плясал с Тэмуджином под большим деревом и когда они поклялись никогда не расставаться. С тех пор, какое бы оружие он ни применял против Тэмуджина, оно непременно обращалось против него самого. С каждым ударом он лишь увеличивал силу и власть анды. Даян — это еще одно оружие, которое подведет его, Джамуху.

Он сидел на коне, окруженный своими людьми, не двигаясь, не произнося ни слова в сгущающейся тьме, прислушиваясь к боевым кличам живых и стонам умиравших, а в гору мимо него бежало все больше людей.

— Сражение проиграно, — сказал наконец Джамуха. — Если уж приходится бежать, то лучше это сделать под покровом ночи. К рассвету противник окружит гору Наху.

— Выходит, нам снова надо бежать, — сказал кто-то. — И куда же мы побежим теперь?

Джамуха поднял руку.

— Я вас подвел, — сказал он. Никто не возразил ему. — Я освобождаю вас от присяги, данной мне. Если вы захотите сдаться на месте, помните, что Тэмуджин часто прощает тех, кто был верен своим вождям, так что он, возможно, помилует вас. Если же я попаду в его руки, пощады мне не будет.

Конь его медленно пошел в гору. За ним последовало несколько человек. Конь его остановился, Джамуха подозвал Огина.

— Я хочу, чтобы ты доставил послание, — сказал Джамуха. — К ночи битва закончится, и ты поедешь к Тэмуджину… Разумеется, если ты захочешь сделать это для меня.

Огин ударил себя в грудь.

— Я в твоем распоряжении, мой гур-хан.

Джамуха усмехнулся, услышав ничего не значащий титул.

— Скажешь так: «Я, Джамуха, вселил страх в сердце даяна своими словами. Он прячется на горе, слишком напуганный, чтобы противостоять тебе, и мои слова были теми стрелами, которые ранили его. Воспользуйся этим, мой друг, и победа будет твоя. Теперь мне надо от найманов уходить. Эта битва для меня закончилась».

Огин повторил послание и сказал:

— Хочешь, чтобы я попросил его ответить?

— Никакой его ответ ничего не изменит. Мы поедем к горам Тангну. Поезжай туда, когда передашь послание.

Огин поехал под гору. Когда он скрылся из глаз, Джамуха со своими двинулся тоже вниз. Он даже не сосчитал, сколько человек осталось с ним.

Ночью найманы взбирались все выше в поисках пути для отступления. Приказ был отдан, все отходили куда попало, поскольку в приказе не был назначен рубеж сопротивления. Найманы, не получившие указания, куда идти, и яростно теснимые монголами, думали лишь о бегстве. Паника и отчаяние гнали их по скалистым склонам и предательским тропинкам. Тьма, которая, как они рассчитывали, скроет их, привела многих к смертельным падениям в невидимые пропасти. Когда даян со своей охраной спустился с горы, то под скалами в темноте он натыкался лишь на горы трупов. Кругом была тишина, не слышно было ни стона, ни крика.

Гурбесу не бежала. Несколько женщин, бывших при ней, исчезли, прихватив все, что могли унести. Другие плакали, но не уходили. Воины, охранявшие ее, отказались покинуть ее даже тогда, когда она сказала, что они вольны делать все, что им заблагорассудится.

Теперь, когда сражение было проиграно, особенной храбрости для познания Божьей воли не требовалось. Она сделала все, что было в ее силах, для своего народа и не оправдала его надежд. Теперь она разделит его участь.

Костры монгольского лагеря мерцали на равнине до самого рассвета. Не успевшие убежать найманы построились для отражения противника под горой. Гурбесу удивилась, увидев знамена и туг своего мужа и его гвардии. Видимо, даян собрался с мужеством, или бывшие при нем люди отказались отступать.

Монголы пошли в атаку, как только над горизонтом показалось солнце. Когда Гурбесу увидела, что гвардия даяна подалась назад и скучилась, она поняла, что Бай, по-видимому, ранен. Монголы окружили найманов, рубили мечами, выдирали людей из седел копьями. Тучи стрел с воем летели в сторону уступа, на котором стоял павильон, падали на найманов вниз.

Монгольские лучники взбирались по тропинке, которая вела в гору. Несколько гвардейцев упали, пораженные стрелами. Остальные ответили залпом. Гурбесу взяла лук и прицелилась. Ее стрела попала одному из врагов в глаз. Острая боль пронзила все ее существо: под лопаткой торчала стрела. Она опустилась на землю, и ее поглотила тьма.

Гурбесу пришла в себя и поняла, что ее несут, потом снова потеряла сознание. Она очнулась и почувствовала, как одна из ее женщин высасывает кровь из раны; стрелу вытащили. Когда рану прижигали куском раскаленного металла, она снова потеряла сознание от боли.

Когда ее душа вернулась к ней, она увидела, что находится в походной палатке. Ее старшая служанка сидела рядом с ней и плакала.

— Моя королева, — сказала женщина, — я думала, мы потеряли тебя. Тебя принесли сюда три дня назад.

Гурбесу закрыла глаза.

— Мой муж… — прошептала она.

— Но я тебе уже говорила. Враги убили его. Коксу Сабрак и Хори Субечи отказались покинуть его, даже когда он умирал — они и другие их люди сражались до последнего человека.

— А Гучлуг?

— Не знаю, моя королева. Я слышала, как монголы, сторожившие нас, говорили, что он бежал. Мы в монгольском стане. Наши, оставшиеся в живых, сдались, и монголы охотятся на бежавших. Они пощадили оставшихся в живых гвардейцев и увели других женщин даяна. Я…

Голос женщины пресекся, она опять заплакала.

Наконец Гурбесу сказала:

— А что будет со мной?

— Монгольский хан выделил тебе охрану и приказал мне присматривать за тобой.

Через день Гурбесу пригласили в шатер к хану. Ее сопровождала монгольская охрана, посадившая Гурбесу на белую лошадь и проследовавшая с ней через стан. Пленные найманские воины в своих веревочных загонах вставали на колени, когда она проезжала мимо. Халат у нее был грязный, в том месте, где ударила стрела, зияла дыра, голову покрывал всего лишь платок — вид у нее был совсем не королевский.

Штандарт Чингисхана стоял перед большой юртой в северной части стана. Из юрты доносились голоса и звуки лютни. Внутрь Гурбесу повела служанка, а стража осталась снаружи.

Она не стала перед ним на колени. Гурбесу поклонилась в пояс и подняла голову. На возвышении в глубине юрты сидели несколько человек. С изумлением она увидела среди них Та-та-тунга. Он сидел справа от хана, как бывало, когда он был советником даяна. В восточной части юрты четыре наложницы даяна с заплаканными смуглыми лицами играли на лютнях.

— Приветствую тебя, хатун найманов, — послышался тихий голос. Гурбесу заставила себя снова посмотреть на хана. Он был в панцире, но без шлема, рыжие косицы, уложенные кольцами за ушами, выглядывали из-под головной повязки.

— Садись рядом, — предложил хан. Под взглядом его светлых глаз она чувствовала себя стесненно. — Я слышал о милой Гурбесу, которая вынудила сыновей Инанчи Билгэ поделить государство.

— Не я виновата в том, что они враждуют, — возразила она.

— Я также слышал, что королева Гурбесу презирает мой народ.

Она взглянула на Та-та-тунга, уйгур не отвел своего взгляда. Хранитель печати, служивший двум даянам, уже втирался в доверие к новому хозяину. Наверно, он сказал хану, какие разговоры велись при найманском дворе.

Хан вертел в руках уйгурскую печать.

— Но мне также сказали, — добавил Чингисхан, — что королева Гурбесу советовала своему мужу не начинать военных действий.

— Это верно, — сказала она.

— И все же ты последовала за ним на войну.

— Я хотела вдохновить его, поскольку он все же решил сражаться. Я убедила себя, что мой совет мог быть и ошибочным и что даян воюет всего лишь с какими-то монголами.

Он рассмеялся.

— Ему надо было послушаться тебя. — Он махнул ей рукой, она подошла и села слева от него, а ее служанка присоединилась к наложницам. — Твой советник-уйгур рассказывает мне много интересного, но у меня еще больше вопросов. — Хан протянул печать. — Для чего это? Ты держишься за это, словно за туг своего хозяина.

— Это печать даяна, — сказал Та-та-тунг. — Когда он отдавал приказы, их скрепляли этой печатью.

— Как это приказы можно скрепить? — спросил хан. — Разве недостаточно того, что их пересказывает доверенный посланец?

— Тот, кто слышит приказ, должен знать, что приказывают именно ему. Когда мой хозяин что-то требовал или распоряжался, его приказы записывались и скреплялись печатью. Человек, выслушивавший их и видевший печать, мог не сомневаться, от кого исходят приказы. А когда приказы написаны, читающие точно знают, в чем дело, даже если посланца подведет память.

Глаза хана широко раскрылись.

— И ты можешь запечатлеть таким образом и мои, слова?

— Могу, — ответил Та-та-тунг. — Звуки твоей речи и моей почти одинаковые, и каждый звук можно изобразить знаком. Все вместе они составят слова — человек может прочесть их и услышать того, кто их сказал. Он также может записать то, что надо сохранить и что память может напутать — число стад, сказания о предках.

Хан поглаживал свою короткую бороду.

— Это сослужило бы мне службу. Мои слова будут жить, и те, кто услышит их, могут узнать, что это действительно мои слова. — Как бы ни был хан невежественен, суть дела он ухватил сразу. — Джучи и Чагадай! — крикнул он. Два молодых человека, сидевших с другими, вскочили. — Вы и ваши братья научитесь пользоваться знаками у этого человека. Я хочу, чтобы вы знали, что они говорят и как их применить к делу.

Ребята заухмылялись, явно ошарашенные. Гурбесу попыталась представить себе, как они корпят над уйгурским письмом. Хан взглянул на нее. Она почувствовала, что он читает ее мысли.

— Найманская армия побеждена, — сказал он. — Вашего улуса больше нет, и те, кто выжил, станут частью моего улуса. И то ваше, что будет полезным для меня, станет тоже моим. То, что этот человек делал для своих найманских хозяев, теперь будет делать длй меня.

Гурбесу положила руку на колено. Этого она от хана не ожидала. Победитель обычно разрушает то, что попадает ему в руки. Этот хан сохранит все.

Хан ушел из нее и отдыхал рядом. Гурбесу ожидала лишь насильного соития с монголом, взявшим ее как военную добычу. Наверно, большее придет позже, то удовлетворение, которое она получала от соитий с Инанчой. Бай Буха был всего лишь телом, которое приходилось терпеть по ночам. Он кончал слишком быстро, но этот человек был совсем не похож на Бая.

Он притронулся к шраму на ее лопатке.

— Мне сказали, что ты мудрая, — сказал он, — а эта рана говорит еще и о твоей храбрости.

— Я не мудрая, — бормотала она. — Была бы я мудрая, я бы нашла способ избавить своего мужа от поражения. Я и не храбрая. Не надо мужества, чтобы встретить смерть, которой желаешь.

— А ты ее все еще желаешь?

— Приходится принимать то, что предопределено. Мой первый муж был храбрым человеком и хорошим даяном, но он уже был стар, когда я стала его женой. Я надеялась быть наставницей его сына и найти в нем частицу отцовского величия, но Бог решил иначе. Теперь я принуждена быть женщиной человека, который лишь немного напоминает мужественного Инанчу.

Он хохотнул.

— Вонючий монгол, годный лишь на то, чтобы быть рабом в найманском стане. Ты это хотела сказать?

— Не совсем. Я сказала, что монголы годятся лишь на то, чтобы доить наших коров и овец, да и то только в том случае, если они научатся мыть руки.

— Ну и попала же ты в переделку. — Он помолчал. — Я бы пощадил людей, которые сражались насмерть за своего даяна. Он умирал… им не было нужды тоже умирать.

Она приподнялась на локте и посмотрела на него.

— Они были верны, — сказала она. — Погибая, они показывали моему мужу, как жестоко он подвел их. Наверно, Бог сделал это, чтобы помучить его.

— А я собираюсь помучить тебя. Красивой Гурбесу уготована участь вонючей жены монгола.

— Неплохо, что монгольский хан взял меня себе. Он, наверно, заслуживает большего, чем просто доить наш скот. Мы даже могли бы оказать ему честь и посадить у порога со слугами. — Она сдвинула брови. — Ты победил всего лишь сына. Ты бы никогда не одолел Инанчу в его лучшие годы.

Он притянул ее к себе. Инанча, наверно, был похож на него в молодости. Ей было легче думать о хане как о преемнике Инанчи, чем как о победителе ее народа.

87

Хулан ждала у шалаша отца, поднимавшегося на холм. Длинные седые усы Дайра Усуна повисли, стариковское лицо было изможденным и смиренным. Ниже на склоне холма воины рубили деревья для засеки. Мэркиты, последовавшие за отцом, бежали в этот лес летом. Теперь становилось холодно, и лиственницы вскоре потеряют хвою. Здесь больше прятаться нельзя. Скоро здесь непременно появятся враги и легко одолеют обессилевших мэркитских воинов.

Дайр Усун посидел у костра, а потом протянул руку и коснулся руки дочери. Когда-то он так гладил руку матери. Мать Хулан скончалась этой весной, и они горевали, но при ее болезнях она не пережила бы трудного лета и осени.

— Что сказал тебе посланец? — спросила Хулан.

— Токтох Беки с сыновьями ушли на запад, чтобы соединиться с остатками найманской армии. — Дайр Усун уставился на гаснувший костер. — Они будут защищаться вместе с Гучлугом, если их станет преследовать противник.

Хулан молчала. Отец может решить, что ему надо присоединиться к ним. Тогда придется снова бежать, скитаться вдали от родины, где-то в Алтайских горах или в пустыне, что за ними.

— Найманам от них толку будет мало, — добавил отец. — Большая часть людей Токтоха Беки и его сыновей после битвы тоже оказалась в плену.

— Ты собираешься присоединиться к нему? — спросила она.

— Нет. — Он вздохнул. — Хулан, я устал сражаться. Мне уже война и Токтох поперек горла стоят. Но сдаваться монголам тоже опасно. Тэмуджин вспомнит, что я был среди тех, кто напал на его стан давным-давно и украл его жену.

— Возможно, он охотно примет у тебя присягу, — сказала она, — так как ему не пришлось бы посылать людей, чтобы сразиться с тобой.

— Этого мало, надо предложить ему что-нибудь получше. — Он щурился. — Жизнь впроголодь не повредила твоей внешности. — В устах отца это было комплиментом. Он удивлялся, что у него такая красивая дочь, поскольку они с женой родили ее уже в почтенных годах. — Говорят, Тэмуджин очень любит женскую красоту. Ты бы могла стать моим подарком ему, и, наверно, он будет тронут настолько, что пощадит мой народ.

Она впилась в землю пальцами.

— А что во мне хорошего? — прошептала она. — Наша тяжкая жизнь отразилась на мне.

— Совсем не отразилась, дитя мое. Кроме тебя, у меня почти ничего не осталось, и если мне придется просить пощады у Чингисхана, то не ехать же мне с пустыми руками.

— Ты говорил своим людям, что хочешь сдаться?

— Это они сказали мне, что не глупо было бы сделать это.

«Не делай этого, — хотелось сказать ей. — Сдайся, но не отдавай ему меня».

Любая другая девушка согласилась бы с этим и была бы благодарна, что избежала худшей участи.

Хулан ненавидела войну. Она думала о том, сколько людей погибнет. Когда ее братья предавались воспоминаниям о походах, она представляла себе вдов и сирот, которые рыдают по тем, кого они потеряли. Всю ее жизнь Дайр воевал с монголами, и это приносило ему лишь поражения и загубленные жизни. Погибли три ее брата, бессчетное число других людей, но даже это не заставило отца искать мира.

Другие посмеялись бы над ней, если бы она поделилась своими мыслями. За павших надо мстить, за старые оскорбления — наказывать. Нечего жалеть врагов, которые не щадят своих недругов.

Теперь наконец ее отец возжелал мира и хочет заплатить за это ею; так он когда-то пытался расплатиться за победу жизнями своих сыновей и других людей. Она молилась об окончании войны, не предполагая, какой ценой это может быть достигнуто.

Она прильнула к нему.

— Если мне надо ехать с тобой, — сказала она, — я поеду охотно.

Он и так мог бы заставить ее, к чему терзать его слезами и мольбой. Хулан подумала, сколько погубил монгольский хан мэркитов и других. Она, возможно, станет женщиной того, кто искусней всех в войне, которую она ненавидела больше всего.

Хулан с отцом покинули холмы, поросшие лесом, только с пятью воинами и двумя заводными лошадьми. За день они добрались до менее лесистой местности и там заночевали.

Теперь перед ними расстилалась степь с ее порыжевшей травой. Они проехали совсем немного и заметили, что трава выбита лошадиными копытами в восточном и западном направлениях. Хулан захотелось вернуться в лес и спрятаться.

Солнце было уже высоко в небе, когда в отдалении они заметили монгольский отряд. Вскоре монголы поскакали к ним, взяв пики наизготовку. Дайр Усун приказал остановиться и поднял руки.

— Мы пришли с миром, — крикнул он.

Монголы окружили их и остановились. Всего их было десять, девятеро быстро достали луки и прицелились. Командир их опустил копье и спросил Дайра Усуна:

— Кто вы и откуда приехали?

— Я Дайр Усун, вождь увас-мэркитов. Я приехал из того места, где укрывался, и хочу сдаться Чингисхану.

Карие глаза монгола широко раскрылись. У него были большие глаза, делавшие его хорошо вылепленное лицо еще более привлекательным. Это был молодой человек лет двадцати, со смуглой красноватой кожей и черными усиками.

— Приветствую тебя, Дайр Усун, — сказал он. — Наш хан обрадуется твоей сдаче.

— Мое племя очень пострадало и не хочет больше враждовать с вами. — Дайр Усун вытянул вперед руки, повернув их ладонями вверх. — Я готов присягнуть Чингисхану и передать ему в дар свою дочь, которая мне дорога. Зовут ее Хулан, и если она понравится хану, я прошу только пощадить мое племя, когда оно будет сдаваться.

Хулан поправила платок, прикрывавший нижнюю часть лица, когда молодой человек взглянул на нее. В седле он казался высоким. Его красивое лицо просияло в улыбке. Он махнул рукой, и монголы опустили луки.

— Без большой охраны вы не проедете, — сказал он, оборачиваясь к Дайру. — Многие из наших рыскают поблизости, готовые поубивать всех встречных мэркитов. Меня зовут Наяха, я сотник. Мой стан поблизости, можете остановиться там.

Дайр Усун кивнул.

— Пока наши лошади отдыхают, не могли бы вы объяснить нам, где найти хана?

Наяха нахмурился.

— Не советую вам путешествовать одним. Вам повезло, что я наткнулся на вас. Лучше оставайтесь у меня, пока я не смогу доставить вас хану в целости и сохранности.

— Благодарю вас, — сказал Дайр Усун.

Хулан украдкой взглянула на Наяху, и все поехали следом за ним. Она всегда надеялась увидеть такого мужчину среди своих поклонников. Несколько человек уже пытались купить ее у отца, все со строгими глазами и громкоголосые, с могучими телами и дублеными лицами. Ни у одного из них не было теплого открытого взгляда Наяхи, никто из них так изящно не сидел в седле.

Руки ее крепко сжимали повод. Она сказала себе, что ей повезет, если они смогут переждать в его стане некоторое время, и что ей не хочется торопиться к монгольскому хану.

В стане Наяхи было всего десять небольших юрт, поставленных на невысоком холме. Кое-кто из его людей пас лошадей, другие сидели у юрт и чистили мечи и ножи. Наяха оставил мэркитских воинов на попечение своих людей, повел Хулан и Дайра Усуна в юрту, а потом вернулся, чтобы поговорить со своими воинами.

В юрте было несколько седел, на стене висели луки и саадаки. Земля была покрыта шкурами, а на пригорке в центре горел небольшой костер.

— Сотник, кажется, неплохой парень, — сказал, усаживаясь, Дайр. — Путешествовать тут опаснее, чем я думал, но у нас не было выбора.

Хулан грела руки над костерком. Наяха был не таким высоким, каким он казался в седле. Она не поднимала голову, взглянув на него лишь украдкой. Она освободила лицо от платка, а потом и вовсе сдернула его с головы. Под шубой у нее был ее еще детский халат, но Дайр настаивал, чтобы она ходила с покрытой головой, как взрослая женщина.

Их окликнул чей-то голос, в дверном проеме стоял Наяха. Хулан обернулась к нему. Глаза его широко раскрылись, рука замерла на саадаке, она тоже смотрела на него, не отрываясь. Лицо ее запылало, покраснел и Наяха.

Словно терновая колючка больно вонзилась в ее сердце. Она помнила, как некоторые девушки говорили об этом чувстве, о лихорадочной дрожи, о боли такой, будто стрела ударила. Наверно, Наяха испытывает то же самое, она видела это по его покрасневшему лицу и сияющим глазам.

Он быстро повесил свое оружие.

— Большая часть моих людей в дозоре, — сказал он, — но они вернутся к ночи. — Он подошел к Дайру Усуну и сел справа от него. — Я послал двух людей на юг в стан Чингисхана, чтобы известить его о вашем приезде. Когда станет побезопасней, сам препровожу вас туда. Вы с дочерью можете оставаться в этой юрте под охраной своих людей. Я со своими воинами буду ночевать в других юртах.

Хулан села слева от отца. Наяха посмотрел на нее, она опустила глаза.

— Жаль, что я могу предоставить в ваше распоряжение лишь эту бедную походную юрту, — добавил молодой человек.

— До сих пор мы жили в лесу, — откликнулся Дайр. — Эта юрта вполне нас устраивает.

Наяха взял флягу, висевшую на деревянной раме.

— И кумыса у меня очень мало.

Дайр Усун кивнул.

— Это как раз то, чего мне не хватало. — Наяха попрыскал кумысом пол и вручил ему флягу. — Я воевал против Тэмуджина многие годы, но говорят, он прощает старых врагов.

— Верно, — сказал Наяха. — Я сам еще три года назад воевал против хана.

Дайр удивился.

— В самом деле?

— Я баарин, и мои родные присягнули вождям тайчиутов. Мой отец Ширгугету был слугой Таргутая Курултуха. Я был в арьергарде, когда мы выступили в поход с гур-ханом Джамухой против Чингисхана.

Дайр Усун откашлялся.

— На той войне у меня погиб сын.

— Многие потеряли сыновей, когда Тэнгри наслал на нас бурю. Мы помчались обратно в свой лагерь, и Таргутай бежал оттуда, оставив многих на милость врага. Тогда-то я и пожалел, что присягнул ему. Мы с ним и его охраной скрывались в лесах несколько дней, а потом мой отец сказал моему брату Алаху и мне, что пора подумать о самих себе.

Дайр передал флягу Хулан.

— Выходит, вы сдались.

— Отец сказал, что надо взять Таргутая в плен и доставить Чингисхану. Он был уверен, что получит большую награду за него. Так что однажды ночью мы схватили его, связали и бросили в кибитку. Когда другие пытались вступиться за него, отец сел на Таргутая, приставил нож к его горлу и сказал, что отправит на тот свет, если люди подойдут.

Хулан вернула флягу. Пальцы Наяхи коснулись ее руки, когда он принимал флягу.

— Таргутай умолял своих людей не пытаться освободить его. Он сказал, что знал Тэмуджина еще мальчиком, и что бы там ни было, он тогда пощадил Тэмуджина, и хан может простить его за это. Когда его люди увидели, что отец непременно убьет его, они нас выпустили. Наверно, они презирали его, как и мы, видя, как он цепляется за свою жизнь.

— И какую же награду вы получили от Тэмуджина? — спросил Дайр Усун. — Следует думать, что он не слишком добро обошелся с Таргутаем, поскольку с той битвы я ничего не слышал о тайчиуте.

— К тому я и веду, — сказал Наяха. — Я сомневался в замысле отца, и по дороге мне пришло в голову, что хану не понравится то, что мы сделали. Какой бы ни был Таргутай, мы присягнули верно служить ему. Я спросил отца, как же хан может вообще доверять людям, предавшим своего вождя. Они с Алахом спорили со мной, но в конце концов поняли, что я рассуждаю правильно. Мы срезали нуты с Таргутая, дали ему лошадь и сказали, что он свободен. Он не сдался потому, видимо, что не слишком верил в великодушие Чингисхана. Мы поехали и сдались сами.

— Раз вы живы, — сказал Дайр Усун, — то я полагаю, что вы не рассказали Тэмуджину обо всем.

Наяха покачал головой.

— Пришлось рассказать. А что, если схватят людей из охраны Таргутая, или они сами сдадутся и расскажут хану, что мы поехали к нему с их вождем? Мы только и надеялись, что на правду. Отец рассказал хану, что мы везли к нему Таргутая, но потом поняли, что предавать вождя не стоит, и отпустили его.

Дайр, слушавший, затаив дыхание, выдохнул:

— И ваши головы все еще у вас на плечах?

— Он похвалил нас, сказав, что не стал бы иметь дела с людьми, которые не оправдали доверие своего вождя. Потом, когда отец признался, что они с Алахом последовали моему совету, хан удостоил меня еще больших похвал. Тогда мне было всего шестнадцать, но он назначил меня сотником и сказал, что ожидает великих дел от такого умного молодого человека, так что, как видите, я совершил правое дело. — Наяха хлебнул из фляги и вытер рот. — Если бы мы доставили к нему Таргутая, мне кажется, он бы убил нас, а нашего вождя пощадил.

Дайр Усун потер подбородок.

— Вот это история.

— Она говорит о том, что хан справедливый человек. Я ни разу не пожалел, что присягнул ему. К предателям он безжалостен, но честного человека он почитает, и те, что когда-то были его врагами, хотят служить в его войске.

— Это обнадеживает меня, — сказал Дайр Усун. — Наверно, он простит старого мэркита и возьмет мою дочь в жены. Смотреть на нее приятно, она хорошая сильная девушка. Поклонников у нее хватало, но они ни разу не предложили того, что она стоит.

Наяха сглотнул, кадык его дернулся.

— Думаю, хану твоя дочь понравится, — хрипло сказал он. — Обещаю тебе, что я доставлю ее к нему в целости и сохранности. — Он встал. — Теперь я вас покину, отдыхайте.

Он быстро вышел из юрты.

Когда отец и его люди уснули, Хулан вышла прогуляться. Несколько монголов стояли в карауле за юртами. В конце лагеря сидели на корточках у костра Наяха и еще два монгола. Вечером он приходил в юрту, слова его предназначались Дайру, но она почувствовала, что он смотрит на нее.

Она обошла юрту и прокралась за кусты, а потом взошла на пригорок, где находились стреноженные лошади. Она не могла уснуть, и в юрту не хотелось возвращаться.

Хулан села, положив руки на колени, и вдруг почувствовала, что кто-то наблюдает за ней. Она обернулась, в темноте кто-то шел к ней.

— Почему вы сидите здесь, госпожа?

Она узнала голос Наяхи.

— Не могу уснуть, — ответила она.

— Прошу прощенья, но вы бы закрывали лицо, да и голову покрывали, когда выходите из юрты. Ночью не видно, а днем лицо свое не показывайте.

В темноте не было видно его лица. Она подумала о теплоте, которую источали его глаза прежде.

— Тебе не нравится мое лицо? — спросила она.

— Я поклялся доставить тебя в целости и сохранности. Мне не хочется, чтобы кто-нибудь из моих людей соблазнился и поступил с тобой бесчестно. Мужчина может забыться при виде красоты.

Значит, он считает ее красивой. Она крепко обхватила ноги. Ей не следовало бы оставаться с ним здесь наедине, отец может проснуться и поинтересоваться, где она.

— У тебя есть жена, Наяха?

Он приблизился и сел. Стоило бы ей протянуть руку, и она коснулась бы его.

— Я захватил женщину, когда мы воевали с татарами, — сказал он. — Она была самая красивая среди пленниц, и ее красота тронула мое сердце, но мы поклялись предлагать самых красивых женщин хану. Так что я отвел ее к нему, но он вложил ее руку в мою и сказал, что я могу взять ее в жены. Он самый щедрый человек — если у воина нет шубы, он отдаст свою. Он много добывает и столько же раздает другим.

У Наяхи уже была красивая жена, это расстроило ее. Но жену дал ему хан, и это внушало надежду.

— Ты, наверно, скучаешь по ней, — сказала она.

— Сейчас она ждет ребенка и поэтому счастлива. Прежде ей было худо — она часто плакала, вспоминая погибших отца, младших братьев и жениха. Хан не мог простить тех, кто погубил его отца, и нам приказали убить всех пленных мужчин, оставив в живых лишь маленьких мальчиков.

— Я знаю, что он сделал с татарами, — сказала Хулан. — Ты называешь его великодушным и благородным, но с татарами он поступил жестоко.

— Они были его смертельными врагами. Я не хотел исполнять его приказ, но пришлось подчиниться — если бы он позволил им жить, рано или поздно они бы отомстили. Мира с ними быть не могло.

— Не может быть мира, — сказала она, — пока люди воюют.

— Может быть, войны кончатся, когда сдадутся все враги хана. Тогда мы станем одним улусом, и не надо будет воевать. — Он тихо засмеялся. — Глупая мысль. Войны будут всегда: чем бы стали мужчины, если бы не воевали? Слабодушными людьми, пастухами, легкой добычей для любого врага. Можно ли существовать, ничего не завоевывая? Мужчины будут в таком мире жить бесцельно, не думая ни о чем, кроме набивания своих животов и воспитания сыновей, таких же бесполезных, как они сами.

— Может быть, они найдут себе еще какое-нибудь дело, — предположила она.

— А что еще делать? Воевать — мужское дело, надо быть всегда готовым к войне. — Он помолчал. — Ты странная, Хулан. — Она замерла, услышав свое имя, произнесенное его устами. — Женское дело — заботиться о муже и детях, заниматься хозяйством и скотиной, чтобы освободить мужчину для войны. Без женщин, берущих на себя такие дела, мы бы не смогли воевать, а если мы не будем воевать, то станем бесполезными для вас.

— Мой отец воевал всю жизнь, — сказала она, — и это принесло нам только смерть и поражение. Теперь он должен сдаться твоему хану. Было бы лучше, если бы он сдался много лет тому назад.

— Совсем не воевать? Ты хочешь невозможного, Хулан. Мужчина уважает врага, который храбро сражается. Того, кто кланяется ему из трусости, можно лишь презирать. — Он вздохнул. — И все же в твоих словах есть доля правды. Я сражался, потому что был обязан, но я не наслаждался войной, как другие. Как бы я ни радовался добыче, я с облегчением осознавал, что сражение кончилось.

Он долго молчал, а потом сказал:

— Когда-то я удивлялся, почему хан назначил меня сотником. Он знает людей, видит их насквозь — мне кажется, он заметил эту мою слабость. Но потом я услышал, как он говорил с другим человеком, одним из наших самых яростных бойцов, человеком, который может вынести голод, жажду, холод и легко преодолеть любые трудности, и я понял, почему из него не может выйти хороший командир.

— И почему же? — спросила Хулан.

— Хан сказал, что человек, который не может почувствовать того же, что чувствует его воин, человек, которого не трогают их слабости и беды, не поймет их нужд. Надеюсь, моя слабость делает меня хорошим командиром.

Она сказала:

— Я не нахожу человека слабым, если он не любит войны.

— Ты странная, Хулан. Ты вытягиваешь из меня слова, которые я никогда бы не произнес вслух. — Он встал. — И мне не следовало бы говорить их тебе. Возвращайся в юрту, и пусть тебе приснится муж, который ждет тебя.

Не успела она ответить, как он ушел.

88

Хулан покинула юрту на рассвете. Наяха со своими людьми стоял у стреноженных лошадей. Увидев ее, он улыбнулся.

Она пошла к нему. Как он и велел, она покрыла голову и замотала лицо. Наяха поклонился ей. Хулан показала на лошадей.

— Мне беспокойно сидеть в этом лагере. Я бы покаталась.

— Я подумал, что ты уже накаталась. А твой отец…

— Он спит. Он не возр… он будет доволен, если ты не станешь будить его.

Наяха посмотрел на своих людей.

— Ладно, но я не могу отпустить тебя одну.

Оседлав лошадей, они с Наяхой поехали, за ними, отставая на несколько корпусов, тронулись семь человек. Порывистый ветер поднимал пыль. Хулан послала лошадь в галоп, Наяха догнал ее. Небольшая сосновая роща стояла на северной стороне небольшого холма, что виднелся на юго-востоке. Она повернула к соснам, попридержав лошадь. Люди Наяхи ехали за ними врассыпную.

— Прощу прощенья, но дальше ехать не надо, — перекрикивал ветер Наяха. — Это ради твоей же безопасности. Я знаю, как вы с отцом жаждете поскорей добраться до цели своего путешествия.

— Я еду, — ответила она, — потому что должна покоряться отцу. Это его желание — предложить меня хану; оно никогда не было моим.

— Тебе не следует говорить это, Хулан. Любая женщина сочтет за честь стать одной из его жен.

Она погнала лошадь. Они молча доехали до сосен. Наяха объехал рощу вокруг и остановился. Хулан спешилась и повела лошадь к соснам.

— Не заходи в рощу, — сказал он. — Мы должны быть на виду у моих людей.

Она привязала повод к изогнутому корню и села.

— Ничего не бойся, Наяха. Если бы мы были совершенно одни, ты бы, я уверена, не позволил себе ничего бесчестного по отношению ко мне. — Слов этих уже не вернуть ей. — Ты слишком любишь своего хана, чтобы сделать это. Ясно, что твое единственное желание — отделаться от меня как можно скорей. — Ей хотелось сделать ему больно, отстегать его своими словами. — Мужчине, который предлагает желанную пленницу своему хану, наверняка можно доверять.

Он побледнел. Он слез с лошади и сел в нескольких шагах от нее.

— У твоего племени будет мир, — сказал он, — когда Дайр Усун присягнет хану. Мы с моими людьми перестанем охотиться на вас. Еще вчера вечером ты говорила мне, как ты жаждешь мира.

— Да, й твой хан будет тебе благодарен за то, что ты защищаешь меня, и, может быть, даже наградит тебя за это.

Он поджал губы.

— Знать, что я выполнил свой долг, — это уже награда.

Хулан некоторое время молчала.

— Может быть, ты мне расскажешь немного о других его женах, — сказала она наконец.

Он повернулся к ней.

— Его главная жена — Бортэ-хатун, — сказал он. — Она до сих пор красива и мудра. Но ты, разумеется, знаешь о ней — ваши брали ее в плен. Никогда не напоминай хану об этом.

— Он уже отомстил, — сказала она. — Отцу пришлось пожалеть, что она вообще встала на пути мэркитов.

— Его жена Хадаган, как говорят, тоже умна, — продолжал он, — но она не красива. И все же он уважает и любит ее, потому что она помогла ему бежать от врагов, когда он был мальчиком. Он не забывает о таких делах — вот почему многие охотно служат ему. Есть еще две сестры-татарки, Есуй-хатун и Есуген-хатун, которых он взял после войны с татарами. Он очень любит их обеих, и поэтому они обе почтены титулом «хатун».

— И я уверена, что они любят его, — сказала Хулан, — за то, что он защитил их от зверств своих войск.

— Он также взял в жены кэрэитку, племянницу их бывшего хана, но потом увидел сон, в котором ему велели отказаться от нее, и он подарил ее Джурчедэю, одному из своих самых храбрых генералов, наказав ему всегда почитать ее.

— И это, я полагаю, говорит о его великодушии.

— Когда он победил найманов прошлой весной, — продолжал рассказывать Наяха, — их хатун Гурбесу тоже стала его женой. Она приехала на поле битвы, чтобы посмотреть, как сражаются найманы — говорят, она храбра, как мужчина. А последнюю его жену зовут Тугай, она была женой Худу, сына Токтоха Беки. Хан взял Тугай себе, а сыну Угэдэю отдал Туракину, новую жену Худу.

— Посланец говорил моему отцу о потерях Токтоха.

— Есть и другие женщины, конечно, наложницы из рабынь и пленниц, чтобы позабавиться с ними ночь-другую и передать другим.

— Я затеряюсь среди них всех, — сказала Хулан.

Наяха покачал головой.

— Ты не затеряешься, Хулан. Ты будешь сиять и среди тысячи жен.

— Может быть, он увидит другой сон, и тот покажет ему отделаться от меня. Наверно…

— Хулан! — Руки его сжались в кулаки. — Я говорил, что никогда не пожалею о своей присяге ему, но теперь я жалею. Я… — Он встал. — Мы должны вернуться.

— Наяха…

— Давай поедем, Хулан, пока я не забылся.

Он вскочил в седло. Ей сдавило грудь, она едва дышала. Сев на лошадь, она поехала вслед.

Позже в тот же день Наяха выехал из лагеря с несколькими своими людьми поохотиться. К вечеру он не вернулся. Хулан подумала, что он, наверно, предпочел держаться подальше от нее, пока не доставит ее к хану в целости и сохранности. Выходит, он не хочет подвергаться искушению и нарушать свой долг.

Хулан не отходила далеко от юрты, покидая ее лишь для того, чтобы собрать немного топлива. Дайр Усун удовлетворялся тем, что посиживал у юрты со своими людьми и монголами, чиня сбрую и чистя оружие. Было уже слишком поздно ему передумывать и отдавать дочь Наяхе, если даже молодой человек дойдет до безрассудства и попросит ее руки. Все эти люди знали, что она предназначена в дар хану. Только тот мог решить, что делать с ней. Дайр подумал бы, что она сошла с ума, предпочтя сотника хану.

Ночью, когда в лагере стихло и Дайр Усун со своими людьми безмятежно спали, Хулан показалось, что Наяха разговаривает с кем-то снаружи. Наверно пройдет много времени, прежде чем они смогут поехать в, стан к хану.

На следующее утро один из людей Дайра оседлал лошадь и привел ее к Хулан. Она сказала ему, что будет поблизости от лагеря, и он наконец ушел и присоединился к другим воинам отца.

Она рысью объехала вокруг лагеря. Мужчины выезжали на разведку, другие гнали табун на пастбище. Оставшиеся в лагере упражнялись в стрельбе из луков. Она понаблюдала, как стрелы поднимались по дуге над равниной и втыкались в кусок дерева, служивший мишенью, а потом повернула к юртам. Отец был снаружи, прогуливался по краю лагеря. В одной из юрт чья-то рука откинула полог, в дверном проеме появился Наяха. Он выпрямился и увидел ее.

Она посмотрела на него, потом хлестнула лошадь. Животное скакнуло и помчалось от лагеря. Хулан едва слышала крик Наяхи за шумом ветра и стуком подков. Она привстала на стременах и наклонилась вперед, понукая лошадь, пока не увидела впереди деревья и не натянула поводья.

Лошадь замедлила ход и стала. Хулан соскочила с седла, побежала к соснам и там оглянулась. Наяха приближался, он даже не оседлал своего коня. Ее лошадь побежала навстречу, он подхватил ее под уздцы.

— Хулан! — кричал он. — Хулан!

Она вбежала в лесок и бросилась на землю.

— Хулан!

Его голос был слышен лучше. Зашелестела сосновая хвоя.

— Хулан!

— Я здесь, — тоже крикнула она и увидела его короткую широкоплечую фигуру между стволами. Он остановился, а его саадак продолжал раскачиваться на поясе. Он стоял в двух шагах от нее в пятне света, шапка бросала тень на глаза.

— Я поклялся защищать тебя, — сказал он хриплым голосом. — Тебе же говорили, чтобы ты не ездила одна.

Она села и размотала лицо.

— Хулан, — прошептал он, снял с пояса саадак и колчан и потом стал рядом с ней на колени.

— Хулан.

Его рука скользнула ей на затылок под косы, и губы его нашли ее губы. Она потерлась ртом о его рот и удивилась, как это приятно. Дикая радость охватила ее, весь мир сосредоточился в этом леске. Она обняла его, а его рука зашевелилась меж ее ног.

— Наяха, — сказала она.

— Я люблю тебя, — молвил он тихо. — То, что я почувствовал, когда увидел свою жену впервые, было всего лишь искоркой, а этот пожар пожирает меня. Это невыносимо.

— Я люблю тебя, Наяха. — Она села и стиснула руки. — Небо простирается над многими землями — мы можем уехать куда-нибудь. Мы непременно найдем место…

— О, да. Некоторые мои люди остались бы верны мне. Мы могли бы сказать другим, что едем к хану, и бежали бы. — Он вздохнул. — Это бесполезно, Хулан. Я не мог бы предложить тебе такую жизнь — бежать, прятаться… Духи благоприятствуют хану — мне кажется, что когда-нибудь его армии доберутся до любого места, где бы мы ни спрятались. — Он повернулся к ней. — Ты и я желаем мира. Чингисхан знает, что не будет никакого мира, пока под Небом не останется один хан. Я не могу бежать и ждать того дня, когда тень его крыла накроет меня.

89

Хулан с отцом оставили лагерь на рассвете, после того, как посланцы Наяхи вернулись и сказали, что дорога безопасна и хан ждет их приезда. С ними поехали Наяха и двадцать его воинов. Он не разговаривал с Хулан, когда они остановились на ночь в другом монгольском лагере, и настаивал на том, чтобы отряд на следующий день прибавил ходу. Когда они заметили большой табун лошадей, пасущихся в степи, Наяха послал вперед человека предупредить ханскую охрану, что мэркитский вождь скоро прибудет в орду.

Большой шатер хана стоял среди нескольких поменьше в северной части стана. У коновязи было множество лошадей. Начальник стражи взглянул на Хулан и ее отца, когда они спешились, а потом хмуро обратился к Наяхе:

— Надеюсь, ты обрадуешь Тэмуджина. Он сердится, что Токтох с сыновьями скрылись. Это до некоторой степени омрачает его победы.

Он криком предупредил, тех, кто находился в шатре, и повел их вверх по лестнице к входу, а один из стражников увел лошадей.

В глубине шатра было несколько человек. Один сидел в покрытом кошмой кресле, сжимая в руке кубок. На нем был простой коричневый халат, на голове — повязка, но чувствовалось, что он в шатре главный. Взгляд его светлых глаз, проницательный и холодный, остановился на кланяющемся Наяхе.

— Приветствую тебя, мой хан, — сказал Наяха. Хулан с отцом стали на колени. — Я доставил к тебе Дайра Усуна, вождя увас-мэркитов, так как он пожелал сдаться тебе. Я бы доставил его раньше, но путь был небезопасен, и я поберег его с дочерью.

Хан молчал. Хулан посмотрела на двух женщин, сидевших слева от хана. Ближайшая к нему была красавицей со светло-карими глазами и плоским носиком, у другой были черные глаза и широкое приятное лицо. В восточной части шатра сидели женщины с лютнями, их инструменты молчали.

— Дайр Усун, — сказал хан. — Голос у него был тихий, но Хулан послышались в нем стальные нотки. — Ты огорчал меня не раз. Твое племя было болью моего сердца, оно ходило в походы с моими врагами против меня.

— И ты одержал много побед над нами, — возразил Дайр. — Мы сражались с тобой до конца, но так и не добились ничего. Я присягнул Токтоху Беки, но теперь он бежал и освободил меня от клятвы. Я старик и устал воевать. Делай со мной, что тебе угодно, но я прошу тебя разрешить моему племени перестать прятаться и сдаться тебе. Оно желает одного — конца войны.

— Я не могу наказать человека, верного присяге, — сказал хан, — и пришедшего сдаваться.

— Я вижу, что ты благороден, о чем я уже знаю по слухам. — Дайр Усун встал и помог подняться на ноги дочери. — Я также привез тебе в дар свою дочь Хулан. Она самая младшая из моих детей, и многие желали взять ее в жены, но я хотел, чтобы ее мужем стал самый храбрый и самый благородный из мужчин, а то бы она вышла замуж давным-давно. Сейчас ей шестнадцать, она крепкая — исполняет свои обязанности без жалоб, и я никогда не слышал, чтобы она тратила время на женские сплетни. Многие говорят, что у нее огонь в лице, и я надеюсь, что ты сочтешь ее достойной. Я лелеял девочку по-стариковски и уповаю на то, что ее красота тронет твое сердце.

Хулан уловила печаль в его дрожащем голосе, и это подсказало ей, как тяжко далось ему поражение.

Хан махнул ей рукой, подзывая. Она освободила нижнюю часть лица и невольно взглянула на Наяху.

«Ты не должен был привозить меня сюда, — подумала она. — Мы могли бы быть вместе далеко отсюда».

Хан посмотрел на нее, потом вскочил и швырнул кубок на ковер.

— Теперь я понимаю, почему ты задерживал ее у себя целых три дня, — сказал он все тем же тихим голосом. — Ты думаешь, я поверю, что ты только и думал о ее безопасности? Ты хотел насладиться ею сам. Ты оскорбил меня, Наяха, и в назидание другим я не могу оставить тебя в живых.

Дайр Усун сжал ее руку, но промолчал. Люди Наяхи не сказали ничего. Хулан подумала о том, как они сидели под деревьями. Даже его люди теперь могут поверить самым плохим предположениям о нем.

— Клянусь, что это не так, — указал Наяха. — Я никогда не брал себе то, что принадлежит моему хану, и брал только то, что он предлагал мне. Если я делал что-нибудь не так, казни меня.

Хан пристально смотрел на него.

— В последних твоих словах был твой приговор, — ответил хан. — Уберите этого человека с моих глаз, отрежьте ему руки и ноги, а потом…

— Нет! — закричала Хулан.

Женщины, сидевшие рядом с ханом, широко раскрыли глаза. Стражи быстро окружили Наяху. Хулан подбежала к хану и упала на колени, заставив себя посмотреть ему прямо в глаза.

— Пожалуйста, выслушай меня, — умоляла она. — Этот человек не сделал ничего плохого. — Наяха сказал, что хан видит людей насквозь. Она не отрывала от хана взгляда. — Он предупредил, что мы можем попасть в беду, если поедем одни, и думал лишь о том, чтобы доставить нас целыми и невредимыми. Я умоляю тебя отпустить его.

— Как я могу поверить в это, увидев тебя сам? Неудивительно, что он задержал тебя в лагере. Удивительно, что он вообще привез тебя ко мне.

Люди, сидевшие рядом, встали. Стражи поволокли Наяху к выходу.

— Она говорит правду! — выкрикнул Наяха.

Хулан распростерла руки.

— Я все еще такая, как при рождении, — сказала она. — Не тронутая ни одним мужчиной. Мое тело может подтвердить правоту моих слов.

Люди хана попятились, словно бы боясь, что гнев того обрушится и на них. Красивая женщина, сидевшая рядом с ханом, подняла голову.

— Муж мой, — сказала она, — мы можем узнать, правда ли это. Оставь девушку наедине со мной и госпожой Тугай. Когда мы осмотрим ее…

Хан оскалил зубы.

— Оставьте меня все, — сказал он громче. — Сторожите этого человека — если он не сделал ничего дурного, ему нечего бояться.

Воины вытолкали Наяху наружу, остальные последовали за ними. Когда Хулан встала, отец оглянулся на нее с искаженным от страха лицом и поспешил к выходу.

Хан метался по шатру, напоминая ей волка. Музыкантши сидели тихо, сжимая лютни. Женщина, предложившая осмотр, встала и взяла Хулан за руку.

— Не бойся, — сказала она.

— Я не боюсь. Я не лгала, и Наяха тоже не лгал.

— На это уйдет мгновение, дитя. Госпожа Тугай и я постараемся не причинить тебе боли.

К ним подошел хан.

— Отойди в сторону, Гурбесу, — пробормотал он. — В этом я могу убедиться сам.

— Мало тебе было так напугать бедную девочку? Мы…

Он оттолкнул женщину. Хулан попятилась. Он швырнул ее на пол и сам опустился на ковер. Руки его грубо схватили ее, забрались под халат и стянули штаны до колен. Она закрыла глаза, а он возился с собственной одеждой. Он навалился на нее всем телом, ей было трудно дышать. Ее пронзила боль, когда он вогнал в нее член, но она не вскрикнула. Пальцы его вдавились ей в бедра, он едва не раздавил ее.

Все произошло быстро. Он содрогнулся и вышел из нее. Она почувствовала, что меж ног мокро. Когда она открыла глаза, он натягивал штаны. Его лицо раскраснелось, светлые глаза были дикими. Женщина, которую звали Гурбесу, стояла рядом на коленях, но другая женщина закрыла лицо руками.

— Я убедился, — сказал хан, — что меня не обманули.

Хулан села и посмотрела на кровь на своих бедрах.

Больше она не боялась его. Наверно, он думал, что она испугается и ей станет стыдно, но она не чувствовала ни стыда, ни страха. Это ему надо стыдиться своей подозрительности и несправедливых обвинений. Он не заслужил верности Наяхи.

Гурбесу помогла ей подняться и одеться.

— Так говорить со мной нужна смелость, — сказал хан. — Твоя горячность возбудила меня не меньше твоей красоты.

Она подняла голову.

— Не надо смелости, чтобы говорить правду.

Он долго смотрел на нее, а потом кликнул стражей и уселся обратно в свое кресло.

— С тобой все в порядке? — шепнула Гурбесу.

Хулан с трудом кивнула.

— Подведите ее ко мне, — сказал хан. — Она сядет рядом со мной.

Гурбесу подвела ее к хану и усадила на подушку, а потом вместе с Тугай села слева. В шатер вошли мужчины. Хулан поискала взглядом и нашла Наяху. Руки его были связаны, лицо напряжено.

— Я был несправедлив, — сказал хан. — Я сомневался в честном человеке. Кровь на ковре подтверждает, что он говорил правду. — Наяха оцепенел, в его карих глазах она увидела боль. — Развяжите его. Это человек, которому можно доверять и который заслуживает более ответственной должности.

Наяха молчал, пока стоявший рядом воин резал веревки.

— Дайр Усун, — продолжал хан. — С удовольствием беру в жены твою дочь Хулан. Ты хорошо сделал, что привез ее ко мне, и я почту ее всей своей любовью.

«Его любовь… — подумала Хулан. — Этот хан в любви ничего не понимает».

Если бы понимал, он бы разглядел, что творится в сердце Наяхи и ее, и дал бы им немного счастья. У него так много женщин, мог бы и отпустить ее. Но ему нет дела до их чувств. Наяха сделал свой выбор, остался верным своему вождю, и хан оценит его покорность. Молодой человек никогда больше не подумает о ней, не представив себе того, что случилось у подножья ханского трона. Их любовь не в счет и должна быть забыта.

— У тебя будет собственный шатер, — послышался голос хана, — и служанки из твоего племени. Ты получишь свою долю моих стад и любой добычи.

Хулан свернулась клубком под одеялом, а он раздевался. Он сказал все это раньше, когда они пировали, наклонившись в кресле и сжимая ее руки. Отец ее, добившись своего, дал себе волю и напился так, что его людям пришлось унести его из шатра на руках. Наяха тоже сильно напился, но был еще способен петь и плясать с другими. Ей казалось, что она слышит его голос в хоре, выражающий скорее бешенство, чем радость. Наяху вознаградят за его верность, как и обещал ему его хан. Он возблагодарит судьбу за то, что не пожертвовал всем ради нее.

— Проси у меня, чего хочешь, — сказал хан. — Все, что ты хочешь, будет твоим.

— У меня есть то, чего я хочу, — сказала она. — Мое племя вернется из изгнания. Больше мне ничего не надо.

Он подошел к постели.

— Ты меня не боишься, Хулан. Но не будь беспечна.

— Я не буду беспечной. Я знаю, что ты наказываешь всякого, кто оскорбляет тебя, мгновенно, что ты сокрушишь меня беспощадно, если я дам повод, но я не боюсь тебя.

Он присел и погладил ее косы.

— Наяха сильней волей, чем большинство других, — сказал он, — раз он мог провести с тобой три дня и не поддаться тебе.

— Он не мог предать тебя, — пояснила она. — Он лишь нахваливал тебя всякий раз, когда говорил о тебе. Ни одна женщина не может встать между ним и его долгом по отношению к тебе. Думаю, ничто не может.

— И все же… — Он вытянулся рядом и обнял ее за талию. — Я так сильно хочу тебя, Хулан. Я думал, что подобное чувство к женщине уже в прошлом, но ты пробудила его снова.

Она лежала неподвижно, не отвечая на его ласки, не испытывая к нему никакого чувства. Он может владеть ее телом, но большего никогда не получит. Он приложил свои губы к ее губам, а она подумала о Наяхе, ласка которого глубоко сидела в ее памяти.

90

Джамуха втянул воздух, когда до него донесся запах варившегося в котле мяса. Пять его товарищей сидели на корточках у костра. Чувство голода обострилось, аргали был их лучшей охотничьей добычей за последнее время. Они гнали диких горных баранов вниз с горы, а потом по желтой степи, пока не свалили одного.

В небе плыли над облаками снежные пики гор Тангну. Лиственницы в предгорьях становились зелеными, под соснами и кедрами в чаще подлеска покрылись почками кусты смородины, готова была расцвести жимолость.

Его товарищи были мрачны. Даже возможность поесть не подняла настроения. Джамуха был уверен, что они скоро покинут его. Они жили жизнью отверженных уже долгие месяцы, ожидая от него хоть какого-нибудь решения. У него не было войска, чтобы возобновить борьбу после поражения. Сюда за ним последовали немногие, и остались лишь пятеро. Он мог бы поехать на север и присоединиться к оленеводам, но предполагал, что вскоре Тэмуджин совершит поход и туда. Его товарищи в конце концов потеряют терпение и бросят его.

Радостей теперь было мало — увидеть еще один признак весны на лесистых горах, найти источник, подстрелить горного барана. Война его окончилась, Тэмуджин ее выиграл. На его участи можно проверить, кому благоприятствуют духи.

— Радуйтесь, мои друзья, — с горечью сказал Джамуха. — Нам повезло, и мы пируем.

Лицо Огина потемнело.

— Могли бы и раньше попировать.

Джамуха покачал головой.

— В лесах полно оленей, а когда наши лошади нагуляют жирку, мы сможем добыть хороших коней. Мы…

— Вот до чего ты нас довел, — сказал Огин, посмотрев на остальных. Люди поглядывали то на Джамуху, то на молодого человека. — Мне эта жизнь приелась.

— Ты же сам поехал, — сказал Джамуха. — От присяги я тебя освободил.

Оружие Джамухи было под рукой. Когда он встал и потянулся к котлу, в глаза ему бросился знак, который Огин подал другим. Не успел он схватиться за нож, как все навалились на него и прижали к земле. Он подергался, но ему уже связали руки, и оставалось лишь ругаться.

— Что это за предательство? — шипел он.

— Ничего ты не сделаешь, — сказал Огин, когда товарищ его связал Джамухе ноги. — Вот так и будешь, пока не помрешь.

Джамуха корчился, пытаясь освободиться.

— Вы осмелились поднять руку на меня?

— Мы не собираемся убивать тебя, — сказал Огин. — Ты нам живой больше нужен. Мы отвезем тебя к Тэмуджину. Он тебя убьет, а нас вознаградит за то, что мы тебя поймали.

— За это вам награды не дадут, — возразил Джамуха. — Я не сомневаюсь, что он меня прикончит, но он не отличит вас за то, что вы меня выдадите. Поезжайте к нему, сдайтесь и предложите ему свои мечи, но меня освободите. Ему будет достаточно знать, что я потерял все.

— Мы тебя наслушались.

Огин пнул его в живот, Джамуха застонал. Огин пошел к котлу. Джамуха лежал и смотрел, как другие рвут мясо.

Джамуху бросили поперек седла на его лошадь и привязали к стременам. По дороге люди почти не разговаривали. Наверно, он ошибается, и его анда вознаградит их, особенно остро ощущая вкус своих побед при виде поверженного Джамухи. Наверно, хан станет пытать его до того, как найдет способ казни, которая бы не нарушила его клятвы быть названым братом.

Его тело болело от ушибов. Останавливаясь для отдыха, люди давали ему лишь воду, чтобы он не помер. Они прибыли в лагерь кэрэитов, и Огин сказал там людям о своем пленнике. Несколько кэрэитов присоединились к ним в качестве охраны, а вперед, в стан Тэмуджина, послали гонца.

Джамуха предполагал, что его отвезут в орду хана, где жены и сыновья Тэмуджина будут глазеть на пленника, но их встретило много воинов, которые повезли его в направлении Хэнтэйского массива. Хан со своими людьми охотился и велел доставить его туда.

Когда они проходили меж двух огней у лагеря, Джамуха, ослабший от неловкой езды, старался удержаться на ногах. В степи под горами было кольцо походных шатров. Их повели в ближайший шатер. Стражи, стоявшие там, выкрикнули приветствие, и из шатра появился Тэмуджин.

Джамуха со связанными сзади руками заставил себя поднять голову. Тэмуджин пристально смотрел на него. Под светлыми глазами у него появились тонкие морщины, а плечи ссутулились под меховой шубой. Джамуха ждал, что его анда рассмеется и прикажет подвергнуть новым унижениям — бить палками, набить колодку.

Из шатров вышли еще люди и собрались вокруг хана. Тут был старый Мунлик, чья верность была куплена его женитьбой на матери Тэмуджина, и Джурчедэй, который когда-то был на стороне Джамухи. Борчу и Джэлмэ, лица которых постарели и потемнели, были по-прежнему тенями Тэмуджина. Тут был Хорчи, служивший Джамухе, пока не увидел сон, который предсказал, что Тэмуджин станет монгольским ханом. Среди прочих стоял Хасар, Джамуха отвернулся от него. Все они были бы рады видеть его покойником.

Огин выступил вперед.

— Мы пришли с миром, хан.

Тэмуджин прищурился.

— Прежде ты привозил мне послания анды. Хочу услышать, почему теперь ты привез мне его самого.

— Мы больше не могли идти против тебя, — ответил Огин. — Все люди Джамухи покинули его. Мы служили этому человеку, и он завел нас в беду. Мы предлагаем теперь наши мечи тебе. — Он поклонился. Джамуха смотрел в спину молодому человеку, представляя себе оскорбительную ухмылку Огина. — Мы ничего не просим, кроме разрешения служить тебе, но говорят, Чингисхан щедрый человек. Наверно, хан, которому мы теперь будем служить, проявит благодарность за то, что мы доставили его врага.

— Я вознагражу вас по заслугам, — проворчал Тэмуджин.

— Мы ничего не просим, — торопливо сказал Огин, — но разве ты не…

— Хищники схватили птицу, — сказал Джамуха. — Слуги подняли руку на своего господина.

Огин обернулся и посмотрел на него.

— Теперь мы ему ничего не должны, — сказал другой бывший товарищ Джамухи. — Он ведь разбойник, для которого мы добывали пищу. Делай с ним, что тебе угодно, хан, а я готов служить тебе мечом.

Оружие Джамухи было под рукой. Когда он встал и потянулся к котлу, в глаза ему бросился знак, который Огин подал другим. Не успел он схватиться за нож, как все навалились на него и прижали к земле. Он подергался, но ему уже связали руки, и оставалось лишь ругаться.

— Что это за предательство? — шипел он.

— Ничего ты не сделаешь, — сказал Огин, когда товарищ его связал Джамухе ноги. — Вот так и будешь, пока не помрешь.

Джамуха корчился, пытаясь освободиться.

— Вы осмелились поднять руку на меня?

— Мы не собираемся убивать тебя, — сказал Огин. — Ты нам живой больше нужен. Мы отвезем тебя к Тэмуджину. Он тебя убьет, а нас вознаградит за то, что мы тебя поймали.

— За это вам награды не дадут, — возразил Джамуха. — Я не сомневаюсь, что он меня прикончит, но он не отличит вас за то, что вы меня выдадите. Поезжайте к нему, сдайтесь и предложите ему свои мечи, но меня освободите. Ему будет достаточно знать, что я потерял все.

— Мы тебя наслушались.

Огин пнул его в живот, Джамуха застонал. Огин пошел к котлу. Джамуха лежал и смотрел, как другие рвут мясо.

Джамуху бросили поперек седла на его лошадь и привязали к стременам. По дороге люди почти не разговаривали. Наверно, он ошибается, и его анда вознаградит их, особенно остро ощущая вкус своих побед при виде поверженного Джамухи. Наверно, хан станет пытать его до того, как найдет способ казни, которая бы не нарушила его клятвы быть названым братом.

Его тело болело от ушибов. Останавливаясь для отдыха, люди давали ему лишь воду, чтобы он не помер. Они прибыли в лагерь кэрэитов, и Огин сказал там людям о своем пленнике. Несколько кэрэитов присоединились к ним в качестве охраны, а вперед, в стан Тэмуджина, послали гонца.

Джамуха предполагал, что его отвезут в орду хана, где жены и сыновья Тэмуджина будут глазеть на пленника, но их встретило много воинов, которые повезли его в направлении Хэнтэйского массива. Хан со своими людьми охотился и велел доставить его туда.

Когда они проходили меж двух огней у лагеря, Джамуха, ослабший от неловкой езды, старался удержаться на ногах. В степи под горами было кольцо походных шатров. Их повели в ближайший шатер. Стражи, стоявшие там, выкрикнули приветствие, и из шатра появился Тэмуджин.

Джамуха со связанными сзади руками заставил себя поднять голову. Тэмуджин пристально смотрел на него. Под светлыми глазами у него появились тонкие морщины, а плечи ссутулились под меховой шубой. Джамуха ждал, что его анда рассмеется и прикажет подвергнуть новым унижениям — бить палками, набить колодку.

Из шатров вышли еще люди и собрались вокруг хана. Тут был старый Мунлик, чья верность была куплена его женитьбой на матери Тэмуджина, и Джурчедэй, который когда-то был на стороне Джамухи. Борчу и Джэлмэ, лица которых постарели и потемнели, были по-прежнему тенями Тэмуджина. Тут был Хорчи, служивший Джамухе, пока не увидел сон, который предсказал, что Тэмуджин станет монгольским ханом. Среди прочих стоял Хасар, Джамуха отвернулся от него. Все они были бы рады видеть его покойником.

Огин выступил вперед.

— Мы пришли с миром, хан.

Тэмуджин прищурился.

— Прежде ты привозил мне послания анды. Хочу услышать, почему теперь ты привез мне его самого.

— Мы больше не могли идти против тебя, — ответил Огин. — Все люди Джамухи покинули его. Мы служили этому человеку, и он завел нас в беду. Мы предлагаем теперь наши мечи тебе. — Он поклонился. Джамуха смотрел в спину молодому человеку, представляя себе оскорбительную ухмылку Огина. — Мы ничего не просим, кроме разрешения служить тебе, но говорят, Чингисхан щедрый человек. Наверно, хан, которому мы теперь будем служить, проявит благодарность за то, что мы доставили его врага.

— Я вознагражу вас по заслугам, — проворчал Тэмуджин.

— Мы ничего не просим, — торопливо сказал Огин, — но разве ты не…

— Хищники схватили птицу, — сказал Джамуха. — Слуги подняли руку на своего господина.

Огин обернулся и посмотрел на него.

— Теперь мы ему ничего не должны, — сказал другой бывший товарищ Джамухи. — Он ведь разбойник, для которого мы добывали пищу. Делай с ним, что тебе угодно, хан, а я готов служить тебе мечом.

— Они напали на меня, — сказал Джамуха. — Я говорил им, что они могут забыть о своей присяге мне, если они собираются присоединиться к тебе, но они предпочли ее нарушить. — Он встретился глазами с Тэмуджином. — Мой анда знает, чего заслуживают такие люди.

Для себя он пощады не ждал. Что бы он ни говорил, значения не имело.

Тэмуджин взглянул на своих людей.

— Вы уже не раз слышали это от меня, — сказал хан. — Как же мы можем доверять таким людям? Как мы можем верить тем, кто предает своего вождя? — Он махнул рукой. Огин подался назад, и его схватили два воина. Другие быстро окружили четырех его товарищей. — Такие люди должны умереть.

Пятерку потащили вперед, мелькнули мечи. Кровь хлестала на землю поблизости от Джамухи. Тэмуджин посмотрел на одну из голов и отбросил ее сапогом в сторону.

Джамуха был готов встать на колени, когда Тэмуджин махнул рукой.

— Развяжите моего анду! — Какой-то человек перерезал бечевки на руках Джамухи. Ободренный Джамуха повеселел. Джурчедэй нахмурился. Хасар, казалось, был готов протестовать. — Джамуха, я дал священную клятву давным-давно, — добавил Тэмуджин. — Мы обещали не позволять ничему становиться между нами, и ныне мой анда снова со мной.

Тэмуджин подошел к Джамухе и обнял его. Джамуха замер, слишком ошеломленный, чтобы ответить тем же.

— Я хотел бы поговорить с ним с глазу на глаз, — сказал хан.

Никто не успел вымолвить и слова, как он увел Джамуху в шатер.

Тэмуджин посадил Джамуху в глубине шатра, а сам сел рядом. Хан долго молчал. Джамуха подумал, что анда хочет поиграть с ним до того, как вынесет приговор.

— Джамуха. — Тэмуджин наклонился к нему, светлые глаза его блестели. — Мы дали друг другу клятву. Когда-то мы были как два колеса у повозки. Даже когда мы расставались, я не забывал своего анду. Как мы были близки когда-то! Когда я сражался против тебя, сама мысль о твоей возможной смерти огорчала меня. Даже когда мы были врагами, ты посылал гонца, чтобы предупредить меня об опасности. Мне никогда не хотелось сражаться против тебя.

Джамуха потерял дар речи.

— Мое величайшее желание теперь, — продолжал Тэмуджин, — сделать так, чтобы мы могли стать братьями опять, чтобы ты мог стать мне самым близким человеком. Ты был моим другом, когда у меня вообще не было друзей. Ты присоединился ко мне, когда мэркиты заставили меня бежать из моего стана. Теперь у меня много нукеров, но ни один не стал мне настолько близким, каким ты был для меня в мальчишестве. Хан часто бывает одиноким, даже среди армии товарищей по оружию. Мне все еще хочется, чтобы анда скрасил мое одиночество.

Сердце Джамухи болезненно колотилось. Когда-то, очень давно, он радовался бы этим словам, но слишком многое случилось с тех пор. Прощение Тэмуджина казалось таким же жестоким, как и любая месть.

— Я клялся быть твоим андой, когда мы были мальчиками, — наконец обрел дар речи Джамуха. — Мы вновь обменялись клятвами под большим деревом, где когда-то плясал хан Хутула, и спали под одним одеялом, а потом другие заставили нас сомневаться друг в друге и полоснули по узам, которые связывали нас. Стыд обжег мое лицо сильнее, чем жесточайший из ветров, и я не хотел срамиться, показывая тебе свое лицо после поражения. Теперь же ты говоришь, что можешь простить все это.

— Я простил тебя, мой брат, и также хочу пощадить тебя, но не могу.

Джамуха отвернулся.

— О, да, — сказал он. — Теперь ты стал более великим, чем Хутула и любой хан прошлого. Теперь, когда ты объединил в улус все племена, я тебе не нужен. Днем тебя будут беспокоить мысли, ночью — сны. Я стал бы насекомым, кусающим тебя в шею под воротником, колючкой за пазухой.

— Мы братья. — Тэмуджин стиснул его руки и отпустил их. — Я оставил тебя, боясь, как бы ты не пошел против меня, а ты оставил меня, думая, что вместе мы не сможем руководить нашим народом. Тогда мы были молодыми и действовали под влиянием молодых страстей, а теперь я говорю себе, что все могло бы быть по-другому. Я хочу, чтобы анда стал на мою сторону. Сознание того, что мы снова могли бы стать друзьями, греет мою душу больше всех моих побед, но я также знаю, что этого не может быть. Между нами опять станут другие.

— Я ожидал, что ты подвергнешь меня пыткам, когда меня привезли сюда, — прошептал Джамуха, — и твоя снисходительность тяжка, как любое ярмо.

— Я не пытаю тебя, высказываясь.

Он все еще проявлял ту слабость, которую Джамуха заметил у него давно, ту нерешительность, нежелание быть твердым, как положено любому хану.

— Ты мог бы освободить меня, Тэмуджин, — сказал Джамуха. — Больше воевать против тебя я не смогу. Но ты не хочешь проявить подобную слабость перед своими людьми. Ты хочешь, чтобы они убедились, что ты благороден и великодушен, даже казня меня.

— Джамуха!

Голос хана был хриплым.

— Твоя мать мудра, у тебя есть братья, много храбрых людей стоят у твоего стремени. Я потерял родителей в младенчестве, у меня нет братьев и веры в людей, которые шли за мной. Ясно, что Тэнгри всегда благоволил к тебе.

Тэмуджин взял его за руку.

— Я бы разделил с тобой все, что имею, если бы ты присягнул мне.

— И ты звал бы меня братом, хотя я был бы всего лишь твоим слугой. В твоем мире нет места для людей, которые не склоняются перед тобой. — Джамуха высвободил руку из рук анды и встал. — Я устал от жизни в мире, которым правишь ты. Прошу лишь разрешить мне умереть без пролития моей крови. И еще я обещаю тебе, Тэмуджин, вот что: когда кости мои будут похоронены, мой дух будет следить за тобой. Мой призрак будет напоминать тебе о том, что ты теряешь ради побед. Призрака так легко не устранишь.

Он произносил эти слова так, словно выкрикивал ругательства.

Тэмуджин медленно встал. Морщины на лице даже в полумраке обозначились резче, глаза потускнели. Они вышли из шатра вместе. Тела предавших Джамуху уволокли, но их головы по-прежнему валялись на земле. Люди, сидевшие у шатра, встали. Борчу и Джэлмэ поспешили стать рядом с Тэмуджином.

— Мой анда оставил меня, ругал меня и воевал против меня, но я не верю, что он когда-либо добивался того, чтобы меня убили. — Голос Тэмуджина дрогнул. — Он говорит мне, что устал от жизни, и все же я боюсь приказать казнить его — он мой анда, и я был бы проклят за это.

Джамуха сказал:

— Когда я впервые пошел против тебя, я забыл свою клятву. — Теперь он не будет просить пощады. — Можно сказать, что я заслуживаю за это наказания.

— Да будет так. — Тэмуджин, казалось, вымучивал эти слова из себя. — Когда Тэйчар, двоюродный брат Джамухи, украл коней у одного из наших людей, который потом получил их обратно, Джамуха забыл о наших братских узах и напал на меня. Наверно, этого достаточно, чтобы сегодня он умер. — Хан поднял руку. — Позволим Джамухе умереть так, как он желает, без пролития крови. Мы похороним его на высокой скале со всеми почестями, и его дух будет следить за нашими потомками.

Воины окружили Джамуху, чтобы увести его. Он услышал, как застонал Тэмуджин.

Воздух был холодный и прозрачный. Когда они были уже вне кольца шатров, один из сопровождавших Джамуху достал из-за кушака шелковый шнур. Тэмуджин будет помнить о нем и скорбеть. Только такой местью и оставалось довольствоваться Джамухе.

Чья-то рука подтолкнула его вперед. Человек, державший шнур, стал позади. Когда петля затянулась на шее, Джамуха улыбался.

91

Кокочу слетал на Небо и вернулся на Землю. Голоса, бормотавшие в его голове, теперь молчали, но он ощущал позади присутствие кого-то. Он обернулся, и ему показалось, что он уввдел какую-то тень. Кокочу был уверен, что это задержался призрак, еще не решившийся явиться ему.

Над горой распростерлось Вечное Небо, чистое и голубое. Внизу покрытая снегом земля была так же ослепительна, как Небесный свет. Юрта под горой была черным пятном на белизне. В юрте ждали два шамана, которых Кокочу привез с собой.

Кокочу встал и медленно пошел под гору, чувствуя, что невидимый призрак следует за ним по пятам. Мышцы его болели, его скрутило в трансе так, что он не мог пошевелить пальцем. Все звали его Тэб-Тэнгри, Всенебесным. Они никогда не узнают, какой ценой давалось ему его искусство, как духи, доводившие его до экстаза, раздирали его потом.

Призвание пришло к нему, когда он был еще мальчиком. Духи гнали его из отцовской юрты в лес, и Кокочу умирал там, под деревьями, крича так, будто его тело расчленяли чудовищные птицы, пока его глаза и душа не отправлялись бродить среди мертвецов. Его пугали криками призраки предков, а потом душа шамана приводила его к большому дереву. Он карабкался по ветвям к Небу и обнимал душу-жену, а потом возвращался в свое тело и оказывался в целости и сохранности. Отец Мунлик находил его там и, плача, водружал Кокочу на его лошадь.

Три стреноженные белые лошади находились в стороне от юрты. Кони были даром его сводного брата Тэмуджина, частью награды Кокочу за предсказания, которые он дал прошлой осенью. Кокочу изучил трещины на обожженных костях до того, как согласился на поход хана против тангутов, на их государство Си Ся.

Той осенью часть монгольской армии пересекла Гоби и атаковала Си Ся на юге, следуя по разведанному ранее пути. В Кансу, среди песков и безлюдных пространств, открылся перед ними оазис. Там, среди зеленых ив и тополей, люди обитали за стенами и возделывали поля, тянувшиеся вдоль арыков, питавших их селения.

Воины собрали с полей урожай зерна и проса, обжирались пухлыми дынями, что дозревали на плоских крышах, и расхватали белых верблюдов, которые принадлежали обитателям селений. Следуя приказам хана, они наступали к Желтой реке и городу Нинься, а тангуты отступили и попрятались за городскими стенами. Не встретив войска, которое бы выехало им навстречу, монголы не нашли, с кем сражаться, и в конце концов отошли.

Как и предсказывал Кокочу, хан одержал не настоящую победу, а совершил грабительский набег. Монголы захватили военную добычу, нарушили торговлю, от которой зависели тангутские города, и узнали, что длительные военные действия против оседлого населения должны вестись иным способом. Они вернулись в свои станы с пленными, среди которых были красивые тангутские девушки, ремесленники, которых можно было использовать как рабов, люди в желтом с бритыми головами, вертевшие колеса при молитвах, и пастухи. Монгольские юрты наполнились белой одеждой из верблюжьей шерсти, мешками с зерном, черными камнями, которые горели в очагах, лаковыми тонкими пластинками, которые были глаже любого дерева или камня, и нефритовыми украшениями. Тангутам был нанесен удар, и надо было найти способ поставить их на колени. Путь к более богатым землям Цзинь был бы открыт, если бы Си Ся склонилось перед ханом.

Кокочу дали его долю добычи, и он знал о слухах, что он служит хану только за подобные награды. Никто ничего не понимает. Соколы, драгоценности, стада, пасшиеся неподалеку от его юрты, и девушки, которых он затаскивал в свою постель, были малой платой за его мучения, за трансы, в которые он впадал, за духов, которые вселялись в него и заставляли его передавать их слова. Были шаманы, которые страдали не так, как он, которые могли возвращаться из полетов души и жить спокойно среди людей, но он не был одним из них, его мучения были признаком того, что ему предназначен более тяжкий и одинокий путь.

Он не мог любить, но мог смирять свою плоть с рабынями. Он не мог дружить по-настоящему, но пользовался уважением, порожденным страхом. Если бы он не получал вознаграждений, те, что боялись шамана, стали бы лишь презирать его. Если бы хан не отличал его, прочие решили бы, что духи покинули его и больше не говорят его устами. Многие могли бы позавидовать ему, но никто не предпочел бы идти его дорогой. Мужчина или женщина, занимающиеся шаманством, непременно стоят особняком. Те, кто знают мало, всегда ненавидят тех, кто знает больше. Те, что боятся духов, ненавидят тех, кто может призывать их.

В своих снах Кокочу видел предназначение Тэмуджина. Хан знал, что Промыслом Божьим ему надлежит присоединить новые земли к великому монгольскому улусу, созданному им, и все же найдутся люди, которые постараются сбить Тэмуджина с пути. Кокочу был щитом Тэмуджина, нельзя даже самым близким к трону людям позволять стоять на пути хана. Духи заставят Тэмуджина следовать своим путем, как они вынудили Кокочу идти своим. Хан будет править всеми, а Кокочу будет править через него.

Что-то холодное коснулось его лица. Он уже был на пороге юрты, когда дух овладел им. Кокочу упал. Руки его распростерлись на снегу, а тело оцепенело, и вдруг он внезапно осознал, что дух вошел в него.

Когда Кокочу пришел в себя, он приказал двум своим товарищам седлать лошадей. Они быстро поскакали в направлении стана Тэмуджина и перешли на рысь, только лишь завидя вдали несколько походных шатров и табун за ними.

Призрак по-прежнему находился в нем, но Кокочу сумел к этому времени подчинить его себе. Небольшой отряд, сопровождавший хана, ехал к шатрам. Сзади бежали собаки. На рукавице у хана сидел золотистый орел, а рука лежала в специальной рогульке, прикрепленной к седлу и предназначенной для поддержки тяжелой птицы.

Хан окликнул приближавшегося Кокочу.

— Приветствую тебя, брат Тэб-Тэнгри, — сказал Тэмуджин. — Мы охотились за стаей волков, которая загоняла моих лошадей. Моя птица и собаки быстро разделались с ними — теперь они уже не пообедают конским мясом.

— Мне надо поговорить с тобой, — сказал Кокочу.

Тэмуджин вручил орла ближайшему спутнику и спешился. Спутник молча смотрел, как Тэмуджин повел Кокочу в шатер.

— Что там? — спросил Тэмуджин, когда они уселись у очага.

Кокочу смотрел на сводного брата, отметив про себя, что лицо того напряжено. То, что хан никогда не гонит его и не отказывается поговорить, — еще одна примета власти Кокочу.

— Я снова с тобой, — сказал Кокочу, но не своим голосом. — Я говорю с тобой через твоего шамана Тэб-Тэнгри. — Тэмуджин прищурил глаза и сделал знак, отгоняющий нечистую силу. — Ты хотел, чтобы я был на твоей стороне, даже если бы ты приказал меня убить, и я не забыл своего обещания тебе.

Тэмуджин вцепился в Кокочу.

— Не может быть…

— Я обещал следить за тобой, и вот я здесь, мой анда. Ты страстно пожелал, чтобы я снова стал твоим товарищем, и я пришел к тебе.

Кокочу понимал, почему дух был послан именно к нему. Только призрак такого человека мог сообразить, что хан привяжется к Кокочу еще сильнее.

— Джамуха! — воскликнул Тэмуджин.

Руки Джамухи обняли вцепившегося в него Тэмуджина.

— Я снова с тобой, анда Тэмуджин, как ты и хотел.

92

Оэлун с Бортэ сидели слева от трона Тэмуджина. К югу от большого балдахина, дававшего им тень, кольца юрт и кибиток простирались до самого горизонта, и сотни стреноженных лошадей паслись неподалеку от орды хана. Со всех краев, которыми правил теперь сын Оэлун, съехались нойоны, чтобы выслушать его повеления.

Ее мучили боли во время всего путешествия, но ради того, чтобы увидеть Тэмуджина, ставшего ханом всех племен, стоило претерпеть любые неудобства. Кумыс ослабил тупую боль в груди и более острые, пронзавшие порой ее внутренности. Соболиная шуба защищала ее от весеннего морозца. Сын созвал своих людей сюда, в ставку близ Онона, на курултай.

Оэлун вспомнила тот день, почти сорок лет тому назад, когда она впервые встретила Есугэя у реки. Отец Тэмуджина и представить себе не мог бы, какая слава будет у его сына.

Ходили слухи, что собрать курултай посоветовал хану Тэб-Тэнгри. Кости и звезды подсказали шаману, что духи хотят, чтобы Тэмуджин снова подтвердил свои ханские полномочия теперь, когда все племена покорились ему. Все нойоны собрались, чтобы поднять Чингисхана на белой кошме еще раз. Хорчи, Усун и другие шаманы возглавляли принесение лошади в жертву Небу, но именно Тэб-Тэнгри поднял туг с девятью белыми хвостами яков и провозгласил Тэмуджина ханом.

Без могущества шамана, говорили некоторые, Тэмуджин мог бы потерять благоволение Неба, и он весьма сблизился с сыном Мунлика за год, прошедший со дня смерти Джамухи. Те, которым что-либо нужно было от хана, привыкли к тому, что шаман может замолвить словечко перед Тэмуджином. Те же, которые боялись Тэб-Тэнгри, старались не обидеть его.

Оэлун посмотрела в сторону трона. Сыновья и братья Тэмуджина сидели справа, а жены — слева, один Тэб-Тэнгри стоял позади него, облаченный в украшенный перьями головной убор и белые одежды. Говорили, что порой Джамуха дает советы хану через Всенебесного, что анда Тэмуджина теперь следит за ним. Она сомневалась, что ее сын когда-либо сможет забыть Джамуху.

Тэмуджин перечислял девяносто пять человек, каждый из которых будет во главе тысячи хозяйств. Оэлун слушала, покачиваясь под мерные звуки речи. Все самые верные сподвижники хана, включая четырех приемных сыновей Оэлун и ее мужа Мунлика, были среди девяноста пяти мэньаней. Ее приемный сын Шиги Хутух сидел под навесом вместе с писцами-уйгурами, приглядывая, чтобы их кисти не упустили ничего из сказанного ханом. Шиги Хутух быстро научился письму. Он умел, взглянув на странные знаки, видеть слова в них.

Тэмуджин замолчал. Она посмотрела вверх и увидела, как Шиги Хутух вышел вперед и поклонился.

— Мой хан и брат, — сказал молодой человек, — разве я служил тебе меньше, чем любой другой человек?

Твоя мать вырастила меня как собственного ребенка и назвала меня сыном. Другие служили тебе хорошо, но я тот, кто присмотрит, чтобы твои слова жили. Разве я не заслужил большей награды, чем та, которую ты дал мне?

Тэмуджин кивнул.

— Ты мой младший брат, — сказал он. — Ты будешь иметь свою долю во всем, что принадлежит моей семье, и ты можешь нарушить закон девять раз и будешь прощен. Ты также будешь моими глазами и ушами — я назначаю тебя судьей всего моего народа. Ты поделишь людей, дав часть моей матери Оэлун-хатун, часть нам, часть нашим младшим братьям и часть нашим сыновьям. Ты запишешь все свои суждения, и, поскольку они будут согласованы со мной, никто не посмеет изменить их.

Шиги Хутух снова поклонился.

— Это большая честь для меня, но не годится мне получать долю, равную той, что получают твои братья. Вместо нее я прошу лишь вознаградить меня долей того, что ты возьмешь с городов, где живут за глиняными стенами.

Тэмуджин удивился, но согласие дал. Приемный сын Оэлун явно предвкушал великие завоевания. Если Тэмуджин возьмет города Си Ся в Китае, доля добычи Шиги Хутуха принесет ему большое богатство. Хан удовлетворил просьбу своего приемного брата, потому что она показывает, как сильно верит в него Шиги Хутух.

Хан подозвал Мунлика, который приблизился к трону со своими шестью сыновьями и, прежде чем поклониться, взглянул на Тэб-Тэнгри.

— Мунлик-эчигэ, — сказал Тэмуджин, — ты защищал меня и служил мне долгие годы. Ты спас мне жизнь, когда Нилха Сенгум строил заговор против меня и приглашал меня в свой стан. Если бы ты не отговорил меня ехать, я бы попал в самый огонь. В награду ты будешь сидеть у моего трона, а твои сыновья и все потомки будут получать от меня подарки.

Тэб-Тэнгри приосанился, когда отец усаживался на подушку у трона. Его красивое лицо, все еще безбородое, светилось торжеством. Оэлун почти поверила, что он, а не хан распределял все эти почести и что по его замыслу его отец и братья заняли более высокое место, чем кто бы то ни было.

Хан разговаривал со своими товарищами Борчу и Мухали. Каждый из них назначался командующим тумэном, причем Борчу получал под начало десять тысяч человек правого крыла армии, а Мухали — левого. Почтив Мухали царственным титулом, хан призвал Джурчедэя.

Хадаган повернулась к мужу, сощурив глаза, когда Тэмуджин заговорил о таком усердии Джурчедэя, что тот был вознагражден собственной женой хана Ибахой-беки. Джурчедэй улыбнулся, дар ему явно понравился.

Это была работа Тэб-Тэнгри. Хотя Джурчедэй и был польщен, получив красивую Ибаху, но Хадаган знала, о чем говорили слуги. Шаман наколдовал хану сон, в котором тому приказали отдать жену. Ибахе запретили бывать в орде хана, и это было предупреждением для других. Тэб-Тэнгри легко отделывался от любого мешавшего ему человека. Хадаган постаралась выкинуть эти мысли из головы. Она не повторит глупой ошибки Ибахи.

Хан продекламировал слова признательности четырем приемным братьям, отличив при этом Борогула. Тулуй был спасен, потому что Алтани, жена Борогула, защитила его от татарского воина. Угэдэй остался в живых, потому что Борогул вынес его с поля боя. Потом он отличил в своей речи вождя бааринов Усуна. Этот старик, сам шаман, старался не встречаться взглядом с Тэб-Тэнгри. Хадаган подумала, что даже он побаивается более молодого шамана.

Она выпрямилась, когда вперед вышли ее собственные отец и братья.

— Сорхан-шира, — сказал хан, — ты заботился обо мне, когда я был пленником в стане Таргутая Курултуха. Твоя дочь Хадаган спрятала меня, а твои сыновья Чимбай и Чилагун помогли мне бежать. Память об этом живет в моем сердце. Проси, чего хочешь.

Грудь Хадаган заволновалась, Тэмуджин выполнял обещание, данное давным-давно.

— Мой сын Чимбай водил твое войско против мятежных мэркитских родов, — ответил Сорхан-шира. — Я хочу лишь кочевать на их бывших землях вдоль реки Селенги.

— Кочуй и ставь станы, где хочешь, — проворчал Тэмуджин, — а твои сыновья могут являться ко мне в любое время и просить милостей по своему разумению.

Хулан смотрела на Чимбая, стараясь не расстраиваться. Подарив ее хану, отец купил мир лишь на время. Сдавшись хану, многие мэркиты восстали и отошли на последний рубеж. Муж не внял ее мольбам о пощаде, и его мечом против мэркитов стал Чимбай. Думать об этом было бессмысленно, она уже привыкла прятать такие мысли в глубинах сознания.

Хан был грозой, застигшей ее, он яростно овладевал ее телом, не затрагивая души. Он говорил о своей любви к ней и дал ей титул хатун, когда родился их сын. После рождения Кулгана она надеялась, что сможет обрести покой, что ее сын обеспечит ей положение, пока Тэмуджин не найдет новую фаворитку. Однако его страсть росла, словно бы питаясь ее равнодушием.

Сорхан-шира поклонился и попятился. Он с сыновьями будет теперь кочевать в краю ее племени. Хан кликнул Наяху. Хулан насторожилась, когда молодой человек поклонился ему. У Наяхи не могло быть сожалений. Тэмуджин назначил его тысячником за верность.

— Когда этот человек ехал ко мне со своим отцом Ширгугету и братом Алахом, — сказал Тэмуджин, — они везли моего старого врага Таргутая Курултуха. Но Наяха понял, что человек, поднявший руку на своего вождя, совершает преступление, и уговорил отца с братом отпустить Таргутая. Тогда он поступил правильно, и с тех пор не раз доказывал свою храбрость и надежность. Борчу будет командовать нашим правым крылом, Мухали — левым, а Наяха пусть станет нойоном тумэна и примет командование центром.

Карие глаза Наяхи сияли, он низко поклонился, явно обрадованный такой честью. Когда он выпрямился, его взгляд встретился с ее взглядом, и сиянье его глаз погасло. Хулан отвела взгляд. Он не может печалиться теперь, когда его верность вознаграждена так обильно. Он проявил свою преданность, подавив любовь, которую некогда испытывал.

Хан говорил о том, как он организует свою армию, и о тех, кто будет охранять его ночью и днем. Гурбесу наблюдала, как писцы кладут на бумагу его слова, как некогда они запечатлевали слова даяна.

Теперь некоторые уйгуры служили ему. И, наверное, скоро все они сдадутся ему, а торговые пути, проходящие по их земле, станут приносить хану большие богатства. Мрачность, которую она заметила в глазах хана, исчезла, когда он заговорил о том, что пошлет Субэдэя против сыновей Токтоха Беки и Джэбэ против Гучлуга. Когда он избавится от своих врагов, начнется еще одна война, великий поход против Си Ся. Хан создан для войн, он не остановится на завоеванном.

Ребенок в ее чреве шевельнулся. Наверно, она родит хану сына. Хан сохранил многое из того, что некогда было у найманов. Он не мог читать буквы, которыми записывались его слова, но понимал их пользу. Он до многого дотянется, и все же ей было непонятно, изменили ли его завоевания. Ему придется стать чем-то большим, чем просто генералом, чтобы удержать все, что он завоюет, и научиться править такими непохожими на него людьми. Она посмотрела на его сыновей. В своих шелковых халатах и других одеждах из верблюжьей шерсти они стали меньше похожи на монголов.

Хан провозгласил свою Ясу, свод законов, принятых для управления народом.

— Все люди да уверуют в Верховного Бога, который один дает жизнь и смерть, — провозглашал он. — Все должны знать, что мы обязаны всем Его могуществу, и да поклоняются Богу все по своей воле.

Гурбесу склонила голову. Она будет молиться вместе со своими христианскими священниками и в то же время присматривать, чтобы шаманы получали свое. Одетые в желтое монахи из тангутов могут тоже вращать для нее свои колеса. Все духи услышат ее молитвы, и она не пренебрежет теми, которые подвластны Тэб-Тэнгри. Ее сердце забилось часто, как бывало всегда, когда она думала о главном шамане. Инанча крепко взнуздывал своих шаманов и священников. Она надеялась, что Тэмуджин сможет сделать то же самое.

Яса будет править всеми монголами вечно. «Теперь мы монголы», — подумала Есуй. Ханская Яса запрещала кому бы то ни было провозглашать хана, пока все нойоны не соберутся на курултай, хотя, казалось бы, в этом не было необходимости. Тэмуджин не взял себе нового титула, хотя многие уже называли его хаханом — Великим Ханом, Ханом Ханов. У него не осталось ни одного грозного соперника.

— Люди нашего улуса не будут сражаться друг с другом, — продолжал хан, — всем запрещено заключать мир с любым народом, который не покорился нам.

Есуй взглянула на сестру и подивилась, скольким еще страдальцам придется разделить участь татар. Взгляды их встретились, и Есуй поняла, что Есуген тоже вспоминает погибших.

— Ни один подданный хана, — сказал Тэмуджин, — не смеет обращать монгола в рабство.

Есуй опустила глаза: рабов можно найти где угодно. Она подумала о пленниках, которых ей недавно подарили. Теперь, когда многое стерлось в ее памяти, ей стало легче быть равнодушной к слезам, порой блестевшим у них на глазах, к их утратам.

— Каждый человек должен платить за свою жену, — сказал Тэмуджин. — Не будет больше воровства женщин в обычае людей нашего улуса, ибо это воровство в прошлом приводило лишь к вражде и смертоубийству. Наши женщины будут распоряжаться своей собственностью, трудясь по своему разумению, а мужчины должны заниматься лишь войной и охотой.

Бортэ подняла глаза на мужа. Видимо, он этими словами намекает на нее и на Оэлун-экэ: многие поплатились жизнями за то, что их украли. Но он не станет думать о своих прошлых бедах, он заботится лишь об объединении народа.

Голос у него был торжественный. Лицо окаменевало, когда он останавливался, чтобы другие доносили его слова до народа, толпившегося у балдахина. Она надеялась, что сегодня он испытывает радость, что он наконец расстался со своей печалью. Он плакал по Джамухе в ее шатре, все измены были забыты, когда он горевал по человеку, бывшему когда-то его ближайшим другом. Видимо, от отчаяния он увлеченно и радостно занялся планами набега на тангутов, но отделаться от Джамухи не мог. Он часто ходил к Тэб-Тэнгри, чтобы послушать голос старого друга, говорившего через шамана. Дух его анды все еще преследовал его, глядя на него черными глазами сводного брата.

Ее муж замолчал. Она наблюдала, как Тэб-Тэнгри воздевал руки и благословлял Ясу от своего имени. Странно, подумала она, что Тэб-Тэнгри так похож на покойного Джамуху. Этого сходства она не замечала никогда. Его красивое лицо стало тоньше, а в глазах появился хищный блеск, как у Джамухи.

Джамуха хотел руководить Тэмуджином. Наверно, теперь Тэб-Тэнгри овладевало старое честолюбие Джамухи. Бортэ закрыла глаза, когда шаман запел. Голос бился в ушах, заглушая ее собственные мысли.

93

Уже поблизости от стана Бортэ запыхалась. Конь Хадаган остановился рядом.

— Толста я становлюсь, — сказала Бортэ. — Может быть, и годится для хатун быть пухленькой и показывать, как хорошо ее кормит муж, но это обременительно.

Хадаган рассмеялась. Кречет на ее рукавице взмахнул крылами.

— Ты никогда не будешь толстой.

«Вот Хадаган никогда не будет толстой, — подумала Бортэ. — Может, Небо и не наделило ее красотой, но стройна она, как девушка».

Охрана ждала их неподалеку. Бортэ намотала сворку кречета на рукавицу. Она немного отдохнула от своих волнений, но в стане они снова навалятся.

Юрты ханского стана усеяли равнину на обоих берегах реки, которая разлилась из-за весеннего таяния снегов. Бортэ поплотней запахнулась в соболью шубу, которая была одной из многих, подаренных хану ойратами. Белые соколы у ее охранников были тоже подарком ойратов. Джучи, посланный с войском, покорил ойратов и киргизов, и их северные леса были присоединены к государству хана. Тэмуджин поручил Джучи править этими людьми. Наверно, слухи о том, что Джучи не настоящий сын хана, наконец умолкнут.

Тэмуджин достиг многого со времени вторичного провозглашения ханом два года тому назад. Новый поход против тангутов, покорение оленеводов и лесных племен. Туматы после короткого сопротивления сдались ханскому генералу Дорбэю, который умно распорядился послать шпионов и распространить ложные слухи о передвижениях своих войск, что позволило ему застать туматов врасплох.

Но, кроме побед, были у ее мужа и огорчения. Ее приемный сын Борогул погиб, наткнувшись на засаду туматов. Огорченный Тэмуджин повел было армию против туматов сам, но Борчу и Мухали отговорили его. Бортэ знала, что Тэб-Тэнгри действовал заодно с двумя генералами. Шаман предпочитал удерживать хана поблизости от стана, в пределах действия своих заклинаний.

Бортэ знала, о чем шепчутся в юртах. Тэб-Тэнгри вещал на всех курултаях. Он прекословил хану на глазах у всех, не вызывая гнева Тэмуджина, и требовал все, что ему было угодно. Собственная мать хана не осмеливалась открыто высказываться против шамана, и теперь она была больна, чем доказывала, что рассердила духов. Стан Тэб-Тэнгри увеличился до таких размеров, что почти соперничал со станом хана, и еще многие семьи перекочевывали туда, чтобы служить шаману.

Тэмуджин, должно быть, знает, о чем говорят другие, но ничего не предпринимает. Бортэ не успела передать ему и нескольких слухов, как его горящие глаза заставили ее замолчать. Хан все еще боялся человека, который говорил с ним голосами покойников и, видимо, держал в своих руках жизнь Оэлун-экэ.

Хадаган спросила:

— Что тебя сейчас беспокоит?

— Думаю, ты знаешь. — Она могла положиться на Хадаган. Большая часть других жен и женщин Тэмуджина так боялась Тэб-Тэнгри, что даже не разговаривала о нем. — Видимо, Тэмуджин скоро примет меры. — Она сделала знак, отгоняющий нечистую силу. — Я говорила себе, что Тэб-Тэнгри непременно зайдет слишком далеко, и наш муж увидит, что его следует поставить на место. Что будет с нами, если что-нибудь случится с Тэмуджином?

— Этого ему говорить не следует, — сказала Хадаган. Бортэ вздохнула. Тэмуджин уклонялся от любого разговора о том, что может случиться после его кончины, словно он мог не подпустить смерть, отказываясь думать о ней. Наверно, он полагал, что заклинания Тэб-Тэнгри сохранят ему жизнь навечно.

— Он не хочет даже выслушать Хасара, — сказала Бортэ. — Обидели его собственного брата, а Тэмуджин делает вид, что ничего и не было.

А случилось недавно вот что. Хасар с шаманом поспорили. Говорили, что драка началась с нескольких небрежных шуток пьяного Хасара, и шесть братьев Тэб-Тэнгри жестоко его избили. Тэмуджин был в орде у Хулан, когда туда прибыл Хасар, чтобы потребовать наказания за оскорбление. Он мог бы расправиться с шаманом сам, но счел должным искать справедливости у хана. Однако Тэмуджин выгнал его, поиздевавшись, как это, мол, могучий Хасар позволил побить себя.

Она подумала, что Хулан могла бы попросить за Хасара, а хан мог бы выслушать любимую жену. Но Хулан не просила ничего. Наверно, именно поэтому Тэмуджин пылал страстью к ней, словно они поженились всего несколько дней назад. Красивое лицо мэркитки было всегда безмятежным, а взгляд ее милых карих глаз оставался задумчивым и отсутствующим. Прежде Бортэ верила в то, что она слишком слабая и ласковая. Хулан была добра и к самым униженным из рабынь, которые часто пользовались ее великодушием. Но она пользовалась благосклонностью хана, а он не полюбил бы так слабую женщину.

— Сперва Ибаха, — сказала Бортэ, — глупая девочка, которой было не под силу сладить с шаманом, а теперь страдает из-за шутки Хасар.

— Насмешка может быть оружием, — возразила Хадаган. — Человек, смеющийся над Тэб-Тэнгри, показывает этим, что он не боится его. — Она сделала знак, отвращающий беду. — Тебе надо быть осторожной.

Бортэ увидела на юге маленькие фигурки далеких всадников. На одном из них был головной убор, украшенный перьями. Она скрипнула зубами. Тэб-Тэнгри осмелился приехать сюда тотчас после того, как оскорбил Хасара. Может быть, Тэмуджин наконец обуздает наглость шамана. Она махнула рукой охране и вонзила каблуки в бока лошади.

Не успела Бортэ войти в шатер, как послышались голоса стражей, приветствовавших ее мужа. Тэмуджин вошел в сопровождении молодых военачальников. Она поприветствовала их, а ее служанки стали накрывать стол, стоявший у постели. Воздав должное духам, Тэмуджин сел, мужчины тоже сели справа от него.

Входили еще люди, показывавшие хану ловчих птиц. Тэмуджин посадил одну из них на рукавицу, глядя на нее с таким же отчужденным любопытством, с каким смотрел на своих младших детей. Он возвратил птицу и взглянул на Бортэ.

— Мой главный шаман хочет поговорить со мной, — сказал он. — Я собираюсь спросить его о Хасаре.

Ей послышалась неуверенность в его голосе. Наверно, он сожалеет о своей грубости по отношению к брату.

Снаружи донесся голос стража. Вошел Тэб-Тэнгри со своими шестью братьями. Бортэ насторожилась. Обычно хан быстренько усаживает шамана рядом с собой.

— Ко мне приходил мой брат Хасар и жаловался на тебя, — сказал Тэмуджин. — Он сказал мне, что ты со своими братьями насел на него. Я выгнал его за то, что он нарушил мой отдых, и теперь он дуется в своем шатре, отказываясь разговаривать со мной. Хан выслушает тебя.

Бортэ замерла. Голос Тэмуджина звучал так, будто он умолял шамана объясниться.

— Я спешил к тебе изо всех сил. — Тэб-Тэнгри сделал шаг вперед. — Я знаю, что тебе хотелось бы услышать причину моего поступка. С тех пор, как я рассказал своему отцу сон, согласно которому мы пошли за тобой, моим единственным желанием было услужить тебе, брат и хан.

Шаман оглядел шатер. Музыкантши сидели, потупив головы. Служанки и военачальники прятали глаза.

— Я не хотел обидеть тебя, побив Хасара, — добавил Тэб-Тэнгри. — Я действовал в твоих интересах.

— У меня не было причин желать, чтобы моего брата побили.

Лицо Тэб-Тэнгри приняло торжественное выражение.

— Я оказал тебе услугу, — возразил он. — Мои сны предсказали твое величие, покорные мне духи исполняли твои желания. Я верю своим снам, потому что все их пророчества сбываются. Я летал на Небо и убедился, что Тэнгри благоволит к тебе, а вот теперь мне приснился дурной сон.

Тэмуджин сжал руки в кулаки.

— Продолжай.

— Со мной говорили духи. — Шаман поднял руку. — Они сказали мне, что Тэмуджин будет править улусом. Но потом другой голос шепнул, что и Хасар будет править. Мои сны подсказывали мне, что делать, но не в моей власти понять, что случится теперь. Такой сон может означать лишь то, что Хасар злоумышляет против тебя.

— В это я не верю! — вырвалось у Бортэ.

Взгляд шамана скользнул по ней, и от холодности его к горлу подкатил комок. Она с отчаянием посмотрела на прочих, но поняла, что никто ничего не скажет.

— Но это так, — сказал Тэб-Тэнгри. — Высмеяв меня, он высмеял тебя и показал, что он думает о нас обоих. Он не первый брат хана, желающий захватить трон.

Лицо Тэмуджина побледнело.

— Наверно, это правда, — прошептал он. — Хасар пришел ко мне вместо того, чтобы отомстить тебе. Наверно, он догадался, что если бы он взялся за тебя сам, я бы тотчас разгадал его умысел. Прежде он всегда был готов защищать себя сам. Видимо, часть его умысла — вызвать ссору между нами.

Бортэ впилась ногтями в ладони. Если шаман сможет бросить тень сомнения на Хасара, в дальнейшем он не остановится и нанесет удар по ней и ее сыновьям. Она была в ужасе. Если она заговорит сейчас, Тэб-Тэнгри нашлет на нее духа и заставит замолчать.

Тэмуджин встал.

— Тебе дадут свежих лошадей, и ты вернешься в свой стан, — сказал хан. — Теперь я должен поехать к Хасару и точно выяснить, каков же его умысел.

Люди, державшие ловчих птиц, стояли, не шевелясь. Все прочие встали. Бортэ не успела сказать ни слова, как все вышли из шатра.

94

Оэлун протянула руки к очагу. Всю зиму к ней в шатер ходила шаманка, но весной боли усилились. Ее окружение знало о ее страданиях, хотя она и не жаловалась.

Поскольку она не слегла, у людей могло создаться впечатление, что злой дух вскоре покинет ее. Если она заставит себя ходить, люди не бросят ее, и никакое копье не загородит путь в ее орду.

Мунлик не придет к ней сегодня вечером. Он обычно проводил ночи в юрте ойратки или тангутки, которых ему подарили. По своему обыкновению, он извинялся, что ходит к ним, говоря, что хочет дать Оэлун отдохнуть — одной ей будет лучше спаться. Он не признается, что не хочет делить постель со старой больной женщиной.

Он не послушается ее. Она умоляла его предупредить Кокочу Всенебесного, что наглость того может переполнить чашу терпения Тэмуджина, но Мунлик боялся своего сына-шамана. Наверно, Кокочу способен исцелить ее. Хан откажется выслушать любые попреки в его адрес.

Снаружи ее окликнул караульный, а потом вошел и поклонился.

— Прибыли Хучу и Кукучу, — сказал он, — и просят разрешить поговорить с тобой немедленно.

— Я всегда рада своим сыновьям.

Она пошла к постели, твердо решив не показывать им, в каком она состоянии. Хучу и Кукучу теперь кочевали рядом с ордой Хасара. Наверно, Хасар и послал их посмотреть, как она процветает.

Не успела она сесть, как вошли приемные сыновья. Их широкие лица раскраснелись. Они повесили оружие и поспешили к ней.

— Я знаю, что говорят, — пробормотала она, — но ваша старая мать не так уж и больна, как утверждают. Выпейте со мной и оставайтесь на ночь. Можете сказать Хасару…

— Нас послал не Хасар, — сказал Хучу. — Мы принесли дурные вести, Оэлун-экэ. Мы были у Хасара, когда приехал со своей охраной Тэмуджин, крича, что Хасар что-то замышляет против него. Хасар отказывался, но Тэмуджин твердил, будто Тэб-Тэнгри узнал об умысле из сна.

Оэлун похолодела.

— Хасар злился на Тэмуджина последнее время, — сказал Кукучу, — но никакого умысла против хана у него не было. Недавно Хасар поссорился с Тэб-Тэнгри, сказав, что шаман подстрекает некоторых из людей Хасара к уходу в его стан. Он был пьян и шутил, что заклинания, которые Тэб-Тэнгри использует, чтобы соблазнить их, пусть он засунет себе в задницу. Шаман с братьями побили Хасара и прогнали его. Хасар отправился к Тэмуджину и потребовал справедливо рассудить их, но Тэмуджин тоже его выгнал.

— С тех пор Хасар расстроен, — добавил Хучу, — но когда он услышал, что к нему едет Тэмуджин, он проникся уверенностью, что все разрешится по справедливости. А хан назвал его изменником и потребовал, чтобы он во всем признался. Нам удалось улизнуть.

Ее неуверенность была сожжена гневом.

— Я сказала мужу, что его сын заходит слишком далеко, — прошептала она, — но я никогда не думала, что он осмелится стать между Тэмуджином и Хасаром.

— Хан может послушаться тебя, — сказал Гучу. — Говори свое послание, и мы доставим его хану.

Оэлун встала.

— Я поеду к Тэмуджину сама.

Гучу нахмурился.

— Мама, а ты достаточно окрепла, чтобы…

— Я прекращу это, даже если потребуется отдать последние силы.

Она пошла к выходу и громко позвала охранников.

В кибитку впрягали одного из ее белых верблюдов. Оэлун сама взяла вожжи и поехала в ночь в сопровождении всего лишь нескольких человек. Она оказалась возле орды Хасара на рассвете, вылезла из кибитки и пошла к шатру. Ночные стражники хана стояли у лестницы, которая вела ко входу. Жены Хасара выглядывали из своих юрт, тянувшихся в восточном направлении.

Несколько стражей встрепенулись и поприветствовали ее.

— Мои сыновья Тэмуджин и Хасар здесь? — спросила она.

— Здесь они, благородная госпожа, — ответил один из них.

— Пропустите меня.

Стражи расступились. Она выкрикнула свое имя и вошла. В шатре было полно людей, вставших при ее появлении. Хасар стоял в глубине шатра, руки у него были связаны, а пояс и шапка лежали на полу. Тэмуджин, сидевший против постели Хасара, отпрянул, когда она подошла к нему.

— Какое мерзкое зрелище, — проворчала она. — Никогда не было братьев, более близких друг другу, и теперь ты ополчился на Хасара, не подумав, чем обязан ему.

Тэмуджин избегал ее взгляда. Она подошла к Хасару, развязала ему руки, а потом нагнулась и подняла пояс и шапку. Тэмуджин молчал, никто не помешал ей. Она всунула пояс и шапку в руки Хасару. Лицо у него было в ссадинах, а из уголка рта сочилась кровь.

— Я не сделал ничего дурного, мама, — сказал Хасар. — Меня облыжно обвинили.

— Я знаю.

— И все же Тэмуджин отказывается верить мне.

Она посмотрела на хана. Присутствовавшие тоже посмотрели на него. Лицо Тэмуджина осунулось. Она подумала о тяжкой ночи, которую он провел, шельмуя брата и сам стыдясь беспочвенных обвинений, отказываясь признать истину.

Оэлун села перед постелью, распахнула шубу, а потом рванула халат на груди.

— Посмотри на эти груди! — кричала она. — Посмотри на груди, которые вскормили тебя! — Некоторые из присутствовавших прикрыли лица. — Посмотри на мать, которая дала жизнь вам обоим! Хасар не мог сделать тебе ничего дурного, а ты губишь родную плоть!

Тэмуджин отпрянул, лицо его побледнело.

— Вот что я тебе скажу, — продолжала Оэлун. — Тэмуджин ссасывал одну грудь, другой хватало с лихвой Хачуну и Тэмугэ, а Хасар мог высосать обе груди, чем приносил мне облегчение от боли, и я могла отдохнуть. Мудрый Тэмуджин всосал с моим молоком свою мудрость, а Хасар — свое уменье стрелять из лука. Как часто его лук служил делу его брата! Его стрелы усмиряли врагов, но теперь, когда ты покончил с ними, у тебя появилось желание отделаться от него!

Оэлун гордо подняла голову. Тэмуджин метался у постели.

— Продолжай, — сказала она. — Не обращай внимания на правду, угрожай брату, гони свою старую мать из шатра. Посмотрим, много ли чести это принесет тебе?

Если он покусится на Хасара, она будет закрывать младшего сына своим телом, пока люди хана не оттащат ее. Она будет ругать Тэмуджина, пока не задохнется.

— Я не сделал ничего дурного, — сказал Хасар.

— Не надо говорить это, — возразила Оэлун. — Человек, называющий себя великим ханом, сам это должен понять.

Все молчали. Хан метался в полумраке. Оэлун не сводила с него глаз. Наконец Тэмуджин направился к ней, ссутулившись. Он обнял ее одной рукой, и она поняла, что одержала победу.

— Любой человек испугается гнева такой матери, — сказал он. — Я стыжусь того, что сделал. Хасар свободен, и я извиняюсь за то, что нарушил его отдых. — Он отошел от нее, так и не взглянув ей в глаза. — Я оставляю вас.

Воины быстро окружили его, и он с ними вышел из шатра.

— Извиняется, что нарушил твой отдых. — Оэлун прижала к себе Хасара. — Ему надо было стать на колени и просить у тебя прощенья.

— Тэмуджин никогда бы не сделал этого сам, — сказал Хасар.

— Я знаю. Но тем не менее…

— На нем заклятье, — сказал Хасар. — Он, должно быть, уверовал, что не сможет сохранить за собой трон без помощи шамана.

— Возможно, с ним-то он и не сохранит.

Вдруг почувствовав слабость, Оэлун оперлась о сына.

Тэмуджин стыдился недолго. Через несколько дней после возвращения Оэлун в свою орду хан лишил Хасара большинства семей, которыми тот правил, оставив ему всего лишь тысячу.

Эту весть Оэлун привез Хучу. Она отослала его, наказав следить за Хасаром, а сама гадала, какой же будет следующий удар Тэб-Тэнгри. Хасар был свободен, но ослаблен. По сведениям Хучу, один из его нойонов бежал на запад. Шаман соберет много сторонников, когда люди увидят, что хан не собирается перечить ему даже ради брата. Тэб-Тэнгри разлучит Тэмуджина со всяким, кто может подорвать его влияние.

У нее оставалась одна надежда, хотя и слабая. Мунлик был в стане своих сыновей последние дни потому, наверно, что боялся, как бы она не обратила свой гнев на него. Она позвала стражника и велела ему ехать за мужем.

Оэлун приветствовала Мунлика перед своим шатром. Она надела свой любимый синий халат, накрасила лицо и покрыла косы живицей, водрузив сверху головной убор. Мунлик приблизился к ней со встревоженным выражением морщинистого лица, а потом улыбнулся и взял ее за руки.

— Ты хорошо выглядишь, жена, — сказал он.

— Весной я ожила. — Она проводила его в шатер, усадила на постель и подозвала служанок. — Я скучала по тебе, мой муж.

С Мунликом приехало несколько человек. Они ели ягненка, приготовленного поварихой Оэлун, которая улыбалась и даже смеялась, когда они рассказывали всякие истории и пели песни. Мужчины вскоре напились и не замечали, как она мало ест и как много пьет, чтобы заглушить боль.

Лицо Мунлика вытянулось, когда все мужчины, шатаясь, повалили из шатра. Оэлун отослала служанок. Когда Мунлик встал, чтобы снять халат, она взяла его за руку.

— Прежде чем мы ляжем спать, я хочу тебе что-то сказать.

Он наморщил лоб и сел рядом.

— Не о Хасаре ли? — спросил он. — Все знают, что ты говорила тогда в шатре. Мать должна любить своих сыновей, но ты не можешь знать его умысла.

— Не о Хасаре, и потом отцовская любовь бывает такой же слепой, как и материнская.

Мунлик дернул себя за седую бородку.

— Понятно.

— Выслушай меня, Мунлик. Я думаю теперь не только о своих сыновьях, но и о твоих. Подумай, что сделает Тэмуджин с твоим сыном, если тот зайдет слишком далеко.

— Ты ошибаешься, Оэлун. Тэмуджин знает, чем он обязан Кокочу.

— Тэмуджин обязан всем своему мечу, братьям и генералам. Всенебесный не сделал ничего, разве что благословлял его.

Мунлик сделал знак, отгоняющий беду.

— Выражайся поосторожней.

— Я буду говорить так, как нравится мне. Я перестала бояться Тэб-Тэнгри. Ты его отец, и тебе следовало бы сказать ему то, что боятся говорить другие. Скажи ему, чтобы он снял заклятье с Тэмуджина, пока это заклятье не обратилось против него самого. Скажи ему, чтобы сдерживался. Если ты обуздаешь его, то и других твоих сыновей будет легко приструнить.

— Сказать этого я ему не могу, Оэлун.

— Тогда, наверно, пора его выпороть так же, как ты это делал когда-то.

Мунлик вытянул руку.

— Ты, видимо, не боишься его, а я боюсь. Он проклянет нас обоих, если он…

— Собственного отца? — хрипло спросила она. — Жену своего отца? Можешь ли ты в это поверить и не иметь мужества поговорить с ним? Что ты за человек?

— Оэлун…

— Но я знаю, что ты за человек. — Она говорила с усилием. — Может, ты и боишься его, но все же подумываешь, какую выгоду ты получишь с его помощью. Я тебя всегда видела насквозь. Когда мы были отверженными, ты жалел нас, но почти не помогал. Когда Тэмуджин расстался со своим андой, ты остался с Джамухой и перешел к нам только тогда, когда увидел, что мой сын сильнее. Тэмуджин захотел, чтобы мы поженились, и я согласилась, зная, что этим он обеспечивает твою верность. Ты был неплохим мужем, и твой совет спас жизнь Тэмуджину, но ты всегда был из тех, кто держит нос по ветру. Теперь ты думаешь, что больше выгадаешь, потакая Тэб-Тэнгри.

Он схватил ее за руку.

— Замолчи.

— Я проклинаю твоего сына, Мунлик. Если ты не хочешь осадить его, то я проклинаю и тебя. Я плюю на тебя и отворачиваюсь.

У него перекосилось лицо. Она увидела злобу в его глазах и подумала, что перехватила.

— Возьми свои слова обратно, — бормотал он, — и я прощу тебя. Будет так, как будто ты их и не говорила.

— Стрела выпущена, — сказала она. — Ее уж не вернуть. Только ты можешь сделать так, чтобы она не попала в сердце твоего сына.

Он встал и решительно вышел. Когти злого духа снова рвали ее, она села на постель.

95

Бортэ услышала тихие шаги: Тэмуджин шел ложиться. Он мрачно просидел у очага большую часть ночи. Когда он лег под одеяло, она коснулась его.

— Бортэ, — сказал он, — я многого не знаю. Мои слова живут в записях Та-та-тунга, а я не могу прочесть его значки. Люди сел и городов умеют прокладывать дороги для воды и заставляют ее служить, а мы бродим по нашим землям в поисках ее. Тэб-Тэнгри может находить и призывать духов, а я должен с трудом добиваться общения с ними на Бурхан Хаддун. Я думал, люди с летами становятся мудрее, а вместо этого я понял, как мало я знаю.

— Ты усвоил то, что должен знать хан, — сказала Бортэ.

— Но на свете существует столько всего, чего я не могу усвоить.

Он соединился с ней, но она чувствовала, что его мысли где-то блуждают. Она обнимала его, пока он не уснул. Шаман смутил его душу. Она догадывалась, о чем говорил шаман.

«Слушайся меня, и ты сохранишь свой трон. Только я могу вызывать духов, которые помогут тебе».

Она дремала, когда снаружи раздались крики и она узнала голос Тэмугэ. Младший брат Тэмуджина требовал встречи с ханом.

Тэмугэ ворвался в шатер, подошел к постели и стал на колени.

— Я требую, чтобы мой брат хан рассудил по справедливости, — сказал Тэмугэ, задыхаясь.

Тэмуджин медленно сел.

— Некоторые из твоего стана ушли и присоединились к Тэб-Тэнгри, — продолжал отчигин, — а ты не задержал их. И теперь некоторые из моих людей сделали то же самое. Я послал своего товарища Сохура к шаману и попросил вернуть моих людей, но он с братьями побил Сохура и отослал его обратно ко мне, привязав ему на спину седло. Могу ли я сносить подобные оскорбления?

Тэмуджин взял халат и завернулся в него.

— Продолжай.

— Тогда я не обращался к тебе, — сказал Тэмугэ. — После того, что случилось с Хасаром, я думал, что улажу все сам. Я отправился к Тэб-Тэнгри. Его братья насели на меня и заставили стать на колени перед шаманом, а потом прогнали, не дав увести моих людей. — Он распахнул шубу и сорочку и показал синяки. — Взгляни, каких синяков насажали эти хонхотаты! Что ты собираешься делать со всем этим? Должны ли мы с Хасаром считать, что брат о нас больше не заботится?

Бортэ села и натянула одеяло на грудь.

— Как ты мог позволить это? — спросила она.

— Хасар служил тебе хорошо, — сказал Тэмугэ, — а ты за верность его обращался с ним плохо. Я лишь требовал своего. Что ты можешь сделать для нас, Тэмуджин?

Хан молчал.

— Разве ты не видишь, что они делают? — стала кричать Бортэ. — Ты еще жив, а они уже осмеливаются поднять руку на твоих братьев. — Слезы потекли у нее из глаз, она не сдерживала их. — Что с нами станется, если твое прекрасное сильное тело втопчут в грязь?

Тэмуджин вздрогнул и сделал знак, отвращающий зло.

— Да, я говорю именно об этом, — продолжала она. — Твой народ — словно трава на ветру… Кто будет править им, когда тебя не станет? Ты думаешь, люди, которые бьют твоих братьев, разрешат когда-нибудь править моим сыновьям?

Он посмотрел на Бортэ. Если бы он приказал ей замолчать; она не подчинилась бы.

— Какую бы силу он ни имел, — сказала она, — ханом сделал ты себя сам. Ты хочешь потерять то, чего добился? Дозволь шаману оскорблять тебя при всех, и твой великий улус ты упустишь меж пальцев. Выступи против Всенебесного, проверь силу, которой он будто бы обладает.

— Мой анда говорит его устами, — сказал Тэмуджин. — Он стал товарищем, о котором я мечтал и которого потерял.

— Откажись от этого, Тэмуджин. — Бортэ вцепилась в одеяло. — Шаман всего лишь использует твое горе и твои сожаления против тебя же. Разреши ему ссорить тебя с теми, кто тебя любит больше всех, и ты можешь потерять все. Он проверяет тебя, шельмуя твоих братьев. Ты думаешь, он удержится от того, чтобы не нанести следующий удар по нашим сыновьям?

— Его знания… — начал было Тэмуджин.

— Он пользуется ими лишь в своих целях. Если ты поступишь с Тэмугэ так же, как с Хасаром, я обещаю тебе, что все узнают, что я думаю о подобной несправедливости. Отныне Тэб-Тэнгри придется иметь дело со мной — может быть, это вразумит тебя.

Отчигин смотрел то на нее, то на брата.

— У тебя мудрая жена, — сказал Тэмугэ. — Прошу тебя не отмахиваться от ее совета.

Он встал и подошел к очагу. Тэмуджин смотрел на Бортэ отсутствующим взглядом, она увидела в его глазах отчаяние.

— Когда-то я видел ясные сны, — сказал он наконец. — Теперь же они туманные. Когда-то со мной разговаривали духи, теперь же они молчат. Только шаман может смирить сомнения, которые мучают меня — я все еще могу слышать духов, говорящих его устами. Я могу говорить с Джамухой, и я знаю, что он простил меня. Ты представляешь себе, что требуешь от меня? Если я обрушусь на Тэб-Тэнгри и его могущество подтвердится, он обратит его против меня. Но если мне удастся наказать его, мне придется признать, что на самом деле этого могущества не было. — Он помолчал. — Если я потеряю шамана, я снова потеряю своего анду.

— Ты же хан, — шептала Бортэ, — большое дерево, под сенью которого укрываемся мы все. Ты должен подумать о живых — о своем народе и своих сыновьях.

— Да, я должен, и мне надо заставить себя поверить в то, что мой шаман лить туманит мои мысли своими заклинаниями. Ты дала мне хороший совет, Бортэ, но не было б беды, если я последую ему. — Он встал. — Тэмугэ.

Отчигин повернулся к нему.

— Ты можешь уладить свой спор с шаманом, — продолжал хан. — Я призову к себе хонхотатов, а ты поступай с Тэб-Тэнгри по своему усмотрению. Не годится мне поднимать руку на него.

Тэмугэ ударил себя по широкой груди кулаком.

— Я встречусь с ним, — сказал он, — и позабочусь о том, чтобы на моей стороне были сильные люди.

— Не говори мне о том, что ты собираешься сделать. Если Тэб-Тэнгри узнает о твоих намерениях, он может обратить свое колдовство против тебя. Если он этого не сделает, я буду знать, что его могущество оказалось наконец бессильным.

— Он ничего не заподозрит, — сказала Бортэ. — Он слишком возгордился, и ему и в голову не придет, что кто-то может нанести ему вред.

Тэмуджин взглянул на нее и махнул рукой отчигину.

— Иди!

Тэмугэ вышел из шатра. Хан сел спиной к Бортэ.

— Я встречусь с хонхотатами здесь, — проворчал он.

— Я буду рядом, — сказала она.

— Лучше было бы, если бы тебя не было. Это может быть опасно.

— Тогда я встречу опасность рядом с тобой.

Она не позволит ему оставаться со своими страхами наедине.

— Ты посоветовала мне расстаться с Джамухой, — сказал он. — Ты была права, но расставание причинило мне великую боль. Ты предупреждала меня, что Тогорил окажется лицемером, а я не послушался тебя, потом узнал, что ты и здесь права. Теперь ты говоришь, что я должен отделаться от Тэб-Тэнгри. Надо ли мне в дальнейшем не доверять своим близким?

— Твои братья любят тебя, — сказала она, — как и твои генералы, как и я. Ты не нуждаешься в ложных друзьях.

— И я должен думать о том, что мне придется воевать. Господь предопределил мне быть величайшим из ханов, властвовать над всеми странами, где светит солнце. Мой улус — оружие Тэнгри. По-видимому, я должен обрести все радости в своей судьбе, беря то, что предлагает мне Небо.

Он встал и пошел к выходу звать караульных.

Ничто не дрогнуло в лице Бортэ, когда вошли шаман, его шесть братьев и Мунлик. Вешая луки и колчаны на западной стороне от двери вместе с другими, Тэб-Тэнгри, казалось, был спокоен, даже когда он увидел Тэмугэ, сидевшего справа от Тэмуджина. В шатре были двадцать дневных стражников. У входа стояли три мускулистых человека, которые приехали с Тэмугэ.

Шаман пробормотал приветствие.

Тэмуджин сказал:

— Мой брат Тэмугэ-отчигин жаловался мне на тебя.

Тэб-Тэнгри нахмурился.

— Ему не на что было жаловаться, — певуче сказал он. — Некоторые его люди предпочли присоединиться ко мне. Не все ли равно, служат они мне или отчигину, если в конечном счете они служат своему хану? Если он такой плохой вождь, что не может удержать их, то они наверняка имеют право выбрать себе другого. Я полагаю, что они перешли ко мне только потому, что отчигин лелеял те же честолюбивые намерения, что и его брат Хасар.

Тэмуджин кивнул Тэмугэ. Отчигин вскочил, бросился к шаману и схватил его за воротник белой шубы.

— Померяемся силами, — кричал Тэмугэ. — Ты заставил меня стать на колени перед тобой… теперь мы посмотрим, кто сильнее! — Тэб-Тэнгри поднял руки вверх. Тэмугэ повалил его на пол. Украшенная перьями шапка шамана упала на ковер, и Мунлик наклонился, чтобы поднять ее. Тэб-Тэнгри брыкнул ногой, норовя ударить Тэмугэ в колено, а потом быстро поднялся. Его черные глаза блестели, он смотрел на Тэмуджина. Лица его братьев побледнели от изумления.

— Меряйтесь силами не в моем шатре, — бросил Тэмуджин. — Можете выяснять, кто сильней, снаружи.

Тэмугэ потащил упиравшегося шамана из шатра.

— Что это такое? — спросил Мунлик, став перед троном.

— Тэмугэ оскорбили, — тихо сказал Тэмуджин. — Твой сын переступил границы.

Лицо Мунлика сморщилось. Его сыновья смотрели на ханских стражей. Бортэ услышала крики снаружи, а потом вдруг наступила тишина. Запыхавшийся Тэмугэ ввалился в шатер.

— Этот шаман — неважный борец. — Тяжело дышавший Тэмугэ скалил зубы. — Он упал и притворился, что не может двигаться, а теперь и вовсе не хочет вставать. Слабак.

Мунлик поднял руки и застонал.

— Что ты наделал?

Старик закрыл лицо руками и хрипло зарыдал. Его сыновья двинулись к Бортэ и Тэмуджину, сжимая ножи.

Тэмуджин вскочил и рывком поднял Бортэ. Когда один из братьев бросился на них, он вытянул руку.

— Назад! — крикнул хан.

Охрана быстро окружила его и Бортэ. В шатер вбежали новые стражи. Воины оттеснили хонхотатов, а Тэмуджина и Бортэ вывели из шатра.

— Они осмелились поднять на хана руку, — сказал один из стражей, другой выругался.

Тэмуджин, крепко прижав к себе одной рукой Бортэ, пробивался к Тэмугэ. Стражи с обнаженными мечами теснились вокруг людей, прибывших с Мунликом и его сыновьями.

Тэмуджин встал перед братом.

— Выходит, ты решил этот спор, — сказал хан.

— Посмотри сам.

Тэмугэ безрадостно улыбнулся и повел его к кибиткам, что стояли у большого шатра. Три массивных человека, приехавших с отчигином, стояли у кибитки, а скрученное тело шамана лежало у их ног. Бортэ увидела остекленевшие глаза Тэб-Тэнгри и сделала знак, отвращающий беду.

— У него сломан хребет, — сказал Тэмугэ. — Крови пролито не было. Как я говорил тебе, соперник он оказался слабый.

Тэмуджин смотрел на тело, губы его дрожали.

— Поднимите, — сказал он таким тихим голосом, что Бортэ едва расслышала его. — Поднимите.

Она потянула его за руку, но он смотрел на нее невидящими глазами, словно его собственная душа покинула его.

К ним подвели Мунлика с сыновьями. Тэмуджин отошел от Бортэ и поднял руку.

— Сила твоего сына покинула его, — сказал хан Мунлику, которого подтолкнули к нему. — Духи отступились от него. Из-за того, что ты не смог совладать со своими сыновьями, Мунлик-эчигэ, один из них лишился жизни. Ты заслуживаешь наказания за то, что не приструнил его, за то, что позволил ему нарушать спокойствие в моей орде и тревожить моих близких, за то, что он обманывал меня своим колдовством.

— Я наказан, — прошептал Мунлик. — У меня отняли сына.

— Ты в затруднительном положении, — сказал Тэмуджин, — но я тоже, потому что я не боролся с колдовством, которым он меня опутал, потому что мне хотелось верить… — Он вздрогнул. — Я обещал тебе, что тебя будут почитать, и теперь не могу взять свое слово назад, иначе никто не будет верить моим клятвам. Я могу убить тебя и сделать мою собственную мать вдовой. Твоя смерть ничему не послужит, а твоим честолюбивым помыслам положен конец. Ты и твои сыновья вольны уйти, куда вам заблагорассудится, но остерегайтесь причинять мне неприятности. Чего бы вы добились, если бы были действительно преданы мне!

Хан повернулся к стражам.

— Поставьте юрту над телом шамана. Занавесьте вход и закройте дымовое отверстие, а также поставьте охрану на три дня. Шаман был могучим человеком — я хочу быть уверенным в том, что его душа покинет его еще до похорон.

Шаман по-прежнему связывает его по рукам и ногам, подумала Бортэ. Тэмуджину скорее хотелось бы увидеть, как шаман восстанет из мертвых, даже если бы это грозило ему смертью, чем осознавать, что голоса, говорившие устами Тэб-Тэнгри, умолкнут навеки.

Мунлик склонил голову, и сыновья увели его прочь.

— Моим главным шаманом будет Усун, — сказал Тэмуджин бесцветным голосом. — Он и мудр, и слишком стар, чтобы быть честолюбивым. — Он поплотнее запахнулся в шубу. — Приведите мне коня — я не хочу оставаться рядом со злыми духами.

Он пошел прочь, не оглянувшись на Бортэ.

Оэлун не хотела, чтобы дочь приезжала, но Тэмулун настаивала на этом да еще привезла с собой трех шаманов. Шаманы камлали и принесли в жертву барана. Тэмулун, казалось, определенно решила, что злых духов, прилипших к ее матери, можно изгнать.

Теперь она сидела у постели Оэлун, болтая о белых соколах, которые достались ее мужу из военной добычи, захваченной у ойратов. Ее светлые глаза, так похожие на глаза Есугэя, сияли, когда она говорила о своих любимых птицах. Можно было подумать, что соколы — ее дети. О своих сыновьях Тэмулун говорила мало.

Очищая покрытый коврами пол от грязи и насекомых, служанки двигались по шатру почти бесшумно. «Уходи», — думала Оэлун, не желавшая, чтобы Тэмулун присутствовала при ее неожиданной смерти.

Оэлун закрыла глаза. Когда она открыла их, одна из служанок что-то шептала Тэмулун.

— До меня дошел этот слух, — сказала Тэмулун. На ее красивом лице была презрительная гримаса. — Все это глупости. — Она посмотрела на Оэлун. — Если Мунлик-эчигэ имеет какое-либо отношение к распространению этих слухов, надо бы предупредить его, чтобы прекратил заниматься этим.

— Но говорят, вход так и остался закрытым, а дымовое отверстие открыли изнутри.

— Наверно, хан велел похоронить тело тайно, — сказала другая служанка. — Люди видели, как…

— Не надо видеть этого, — возразила Тэмулун, — чтобы понять, что это вранье. Те, что боялись шамана, заинтересованы в его распространении, но другие восхищаются Тэмуджином еще больше за то, что он оказался сильнее шамана с его могуществом. Во всяком случае, Тэмуджин объявил: это, мол, Тэнгри забрал тело, и тем самым Небо дало знать, что оно больше не любит шамана и не разрешает его хоронить, так что мой брат извлек пользу даже из слухов.

Служанки стали делать знаки, отвращая беду. Разговоры о смерти и похоронах были неуместны у постели больной женщины. Тэмулун махнула рукой, чтобы женщины вышли, и склонилась над Оэлун.

— Когда тебе станет лучше, мама, ты приедешь посмотреть моих птиц.

— Тэмулун, твои птицы будут охотиться без меня, а тебе следует быть со своими сыновьями, а не со мной. Уж не хочешь ли ты привезти им злых духов? Ты сделала для меня все, что могла — пора возвращаться.

Тэмулун поднесла руку матери к щеке. Оэлун почувствовала, что она мокрая от слез.

— Мама.

— Я люблю тебя, дочка. А теперь дай мне отдохнуть.

Тэмулун рыдала. Оэлун закрыла глаза и задремала.

Когда она открыла глаза, дочери уже не было, но у постели стоял кто-то еще. Она пригляделась и увидела в полумраке лицо Мунлика.

— Я потерял сына, — сказал он. — Мне нельзя терять жены. — Придавленный горем, он согнулся совсем по-стариковски. — Мне надо было послушаться тебя. Другие мои сыновья совсем струсили. Что я буду делать без тебя?

Она была не в силах ответить ему.

— Я полюбил тебя с первого взгляда давным-давно, — сказал он. — Я знаю, что меня не сравнить с багатуром, но ты меня приободрила. Чем я буду без тебя?

Она с трудом подняла руку. Мунлик взял ее, опустил и поправил одеяло.

Наконец он ушел. Оэлун не слышала ничего, кроме воя ветра снаружи. Служанки ушли. Она поняла, что перед шатром стоит копье, предупреждающее всех, что внутри смерть.

Оэлун уснула. Когда она проснулась, боль немного отпустила, но, наверно, она просто привыкла к тому, что когти злого духа постоянно сжимают ее. Какой-то человек смотрел на нее глазами Есугэя — это ее муж пришел за ней.

— Твое имя будет жить, Есугэй, — тихо сказала она. — Тэмуджин превзошел все, о чем ты и мечтать не мог. Тысячи тысяч знают, что великий хан рожден от твоего семени.

— Мама, — сказал человек.

— Тэмуджин, — выдохнула она. — Ты рискуешь быть проклятым, находясь здесь.

— Рискую так рискую. Я не могу позволить тебе уйти, не повидавшись последний раз. Я попросил у Хасара прощенья и вернул ему его стада и людей. Я проклинал себя за огорчения, которые я принес тебе.

— Теперь у меня нет огорчений, — сказала она. — Я жила для того, чтобы увидеть, как ты объединишь народ и создашь государство. Пора отдохнуть, Тэмуджин. Жизнь моя закончена, и ты стал ханом.

— И несмотря на все, что-то из моей жизни ушло. Я е могу…

— Всем нам приходится умирать в одиночку. Твой отец ждет меня… Прощай.

Он прошептал молитву и ушел. На западной стенке шатра затрепетала тень, имевшая человеческие очертания. Оэлун медленно приподняла голову, теряя сознание от боли, раздиравшей ее.

— Есугэй, — прошептала она, уронив голову на подушку. Ее душа покинула тело и вознеслась к Есугэю.