Повелитель земного предела

СМЕРТЬ МЕРЛИНА

Я сидел в своей палатке на опушке леса и брился, глядя через равнину на крепостной вал. От Средней крепости к Северной двигались люди со связками дротиков, стрел и копий. Они выходили за ворота и складывали оружие на уже сваленные в кучи топоры и ножи, предназначенные к сожжению.

Однако я не испытывал должного удовольствия при виде этого зрелища, ибо знал, что за этим последует нечто, являющееся с точки зрения законов любой войны низким вероломством.

В палатку вошел Мерлин и опустился рядом со мной. Он тоже был мрачен.

– Ты уже составил план эвакуации, Вендиций?

– Амнистия для всех тлапалликов, которые присягнут нам на верность. Смерть всем остальным – и смерть всем майя!

Мерлин в ужасе вскочил с места. Я невозмутимо продолжал бриться. – Но это же бойня!

– Истребление, – поправил я старца.

– Вендиций, ты стал слишком жесток, – мягко заметил Мерлин. – Ты больше не тот энергичный человек, который с юношеским пылом искал приключений и открывал новые земли. Неужели от прежнего Вендиция ничего не сохранилось? Неужели в тебе ничего не осталось, кроме человека войны?

– Ничего, – спокойно ответил я. – А что же ты хочешь? Я появился на свет под звуки боевой тревоги. Моя мать бежала из горящего города, спасая свою и мою жизнь. Мой отец погиб там. Меня воспитали для войны, и кроме нее, я ничему не обучен.

Была в моем сердце любовь. К Марку. Я любил мальчика. Ты знаешь, что с ним случилось. На Яйце сердце мое ожесточилось.

Неужели ты забыл клятву, которую мы дали в той вонючей яме? Неужели ты забыл, что мы поклялись отомстить за Марка?

Старец пристально смотрел на меня.

– Сколько жизней требуется тебе, чтобы отомстить за одну? Разве ты не знаешь высказывания Хернина, Барда Ланвейтинской общины: «Смелый не бывает жестоким».

– Я не был знаком с ним. Слова его относятся к другим, не ко мне. – Я с силой ударил кулаком по скамье и встал. – Это мое последнее слово, Мерлин. Смерть всем майя.

Старец взял меня за руку и мягко усадил обратно.

– Послушай, Вендиций. Я только что вернулся из города. Сейчас они погребают мертвых, сын мой. Если бы ты увидел это зрелище, ты пожалел бы их.

– Что знаю я о жалости? Что может человек, подобный мне, знать о жалости? Много раз ты называл меня человеком войны – и я не чувствовал себя оскорбленным, ибо и в самом деле война – это все, что я знаю, вся моя жизнь. Здесь, в новой земле основал я свое государство. Мой народ почитает меня как живого бога войны, любящего кровь и жертвоприношения из окровавленных сердец. Говорю тебе, Мерлин, зрелище чужих страданий начинает доставлять мне наслаждение.

В сердце моем не осталось любви ни к чему – разве что к жене и сыну. Но жена, вероятно, скоро окажется перед лицом смерти в руках бежавших майя, а я трачу здесь время попусту. Никакой жалости, никакого сострадания, Мерлин. Чем раньше будет истреблен сей народ, тем скорей я отправлюсь на спасение своей жены и других женщин Ацтлана.

Цивилизация майя зиждется на фундаменте из трупов. Каждый фут тлапалланской земли пропитан кровью. Вопль угнетенных тиранами возносится до самых звезд и взывает о мести. Лучше истребить майя навеки, нежели позволить им восстановить жестокую империю. Ни милосердия, ни жалости не проявили они к нам, потерпевшим кораблекрушение чужестранцам. Это сделали их рабы!

В полдень, Мерлин, я поверну Ацтлан против майя, и если ходеносауни откажутся идти вместе с нами – то берегитесь!

– Но это означает гражданскую войну!

– Называй это так. Впрочем, такой опасности не существует. Твои люди так же жаждут крови майя, как и мои. Ничто не удержит их от мести, которой они так долго ждали. Даже ты.

– А если я удержу? – спокойно спросил старец, – отзовешь ли ты свои войска?

Я рассмеялся.

– Если ты удержишь! Но это было бы чудом, а времена чудес миновали.

Я осекся, пораженный некой мыслью.

– Или ты собираешься обратиться к колдовству?

– Нет. Я же говорил, что отказался от него. Ничто не заставит меня снова обратиться к колдовству и потерять душу. Я попытаюсь убедить народ, буду молить его о снисхождении к врагу.

Это было просто смешно. «Это все равно что молить о милосердии волков, – подумал я, – которые повалили наземь оленя, но еще не успели разорвать его на части и сожрать».

– Скажи, – с любопытством спросил я, – почему ты передумал? Ведь ты любил Марка и хотел отомстить за него.

– Я был в крепости и слышал стоны умирающих. Я видел благородных дам, нежно опекающих раненых, скорбящих о своих потерях и рыдающих над телами детей.

– Это война. Так было всегда. Крыса тоже защищает своих детенышей и заботится о них. Почему бы и таким паразитам, как майя, не поступать так же?

Мерлин в ужасе взглянул на меня, но ответил печально:

– Крысы не погребают своих мертвецов. Майя возвели огромный общий курган над телами доблестных воинов, защищавших перешеек, и молят Солнце принять души погибших. Остальных мертвецов оставшиеся в живых родственники и возлюбленные погребают в отдельных могилах. Рядом с мужчинами они кладут охотничье снаряжение, а рядом с женщинами – предметы домашнего обихода, зерно и кухонную утварь.

Маленькие же дети…

Я видел, Вендиций, одного малыша, чудесного мальчугана, которым мог бы гордиться любой отец. Он лежал в маленькой могиле рядом со своими игрушками. Правая его рука покоилась на кувшине с едой, на случай, если он проголодается в другом мире. Понимаешь? Мужчины могут охотиться, чтобы добыть средства к существованию в стране Мертвых. Женщины могут работать. Но малыш не умеет ни первого, ни второго и должен как-то позаботиться о себе. Поэтому рядом с ним и ставят кувшин с едой! В левой руке ребенка был зажат маленький красный мячик, украшенный перьями.

Старец пристально посмотрел на меня.

– Маленький красный мячик… украшенный перьями? – повторил я про себя последние слова.

Сознание мое казалось замутненным, голова – тяжелой. Внезапно я почувствовал себя очень старым. Именно такой мячик я подарил своему маленькому сыну – и игрушка сия стала гордостью его сердца.

Этим мячиком помахал он мне на прощанье, когда я уходил из Ацтлана.

А Мерлин, старая седая лиса, увидел и запомнил это, как запоминал он все на свете!

Все верно. Старец говорил правду. Эти майя не были демонами и не были бесчеловечными (по крайней мере, не больше, чем другие народы). Они знали цену верности и отваге. Я встречался с ними в бою и понимал это. Женщины их были прекрасны и восхитительны в глазах собственных мужчин, а дети – возлюблены родителями. Мы уничтожили их строй. Стоило ли истреблять и народ?

Казалось, какой-то плотный комок растаял в моей груди. Я больше никого не ненавидел и хотел заплакать, но не помнил, как это делается, – ибо разучился плакать очень давно.

– Пойди поговори с людьми. И ацтеками, и толтеками. Если ты сумеешь убедить их, мы отпустим майя.

Глаза Мерлина радостно блеснули. Старец любовно посмотрел на меня и вышел из палатки.

Я не последовал за ним, но остался сидеть в одиночестве. Мне хотелось подумать о своем маленьком сыне, находившемся так далеко отсюда. И поэтому я не слышал, что сказал Мерлин воинам, но громкий шум и крики заставили меня вскочить на ноги. С мечом в руке я выбежал из палатки, готовый защитить старца от возбужденного им гнева толпы.

Я стоял с разинутым ртом и выглядел, должно быть, полным дураком. Воины приветствовали Мерлина!

Да-да, приветствовали! Люди Адриута и Каранай, стоящие в одном строю с моими ацтеками. И даже рыжеволосые убийцы из Нор-Ум-Бега и чичамекские варвары!

И то был, полагаю, величайший триумф Мерлина.

К полудню майя покинули стены города и собрались на равнине. В основном в живых остались только женщины и дети, но все равно получилась огромная толпа. Там, стоя в окружении вооруженных воинов, они выслушали мой приказ.

– В течение пятнадцати дней идти прямо на запад, – повелел я. – Затем поверните на юг, к Жарким Землям Атала, откуда вы пришли. Отставшие и дезертиры подлежат смерти.

И я выделил десять отрядов дикарей для следования за майя на расстоянии дневного перехода.

Одному человеку из ста позволялось оставить при себе оружие для охоты – все остальное военное снаряжение было предано огню во время исхода побежденных.

Следуя моим указаниям, майя должны были выйти в необитаемые пространства лугов, где могли прокормиться охотой на косматых быков и где встреча с врагом не грозила им. Я смотрел вслед этим людям, уходящим прочь без слез и жалоб, гордым и в поражении, и чувствовал, что, в конце концов, это лучшее решение проблемы, и Марк должен радоваться, глядя с небес на землю.

Тот день положил конец организованному сопротивлению майя. Орел победил Змею.

Правда, в некоторых высокогорных крепостях, разбросанных по всей сокрушенной Империи, еще хозяйничали несколько тысяч беженцев. Но я знал, что крепости эти – сколь бы сильно ни укрепленные – обречены на падение, ибо во всех них без исключения запасы воды содержались в водоемах без питающего источника и пополнялись за счет редких дождей. Укрепления сии возводились всего лишь как временные укрытия для окрестных жителей и выдержать длительную осаду не могли. Так что мы могли спокойно оставить эти островки Тлапаллана тонуть среди широкого моря Чичамеки.

Таким образом, в пяти челнах, единственно оставшихся от нашего флота, я, Мерлин, трибуны Ацтлана и другие доблестные воины, общим числом более ста, двинулись в сторону нашей речной крепости, которой к этому времени уже могла грозить опасность нападения непокоренных и беспощадных майя, похитивших наш флот. Женщин Ацтлана ждала короткая и жестокая расправа.

Вслед за нами по берегу спешил легион ацтеков, а за ним – полчища толтеков, горящих желанием смыть с себя позор.

Хайонвата шел с нами, хотя люди его остались в Майяпане ждать возвращения Мерлина. А воины Нор-Ум-Бега, поредевшими рядами, но нагруженные добычей, тронулись к своему далекому городу.

Мы двигались вниз по маленькой речке, потом свернули в широкий поток, по которому незадолго до нас прошли майя, – и через несколько дней вышли к месту слияния двух рек, где находилась наша крепость. И мы прибыли вовремя!

Майя атаковали крепость, но еще не захватили ее. Издалека увидели мы, как короткие рычаги баллист и катапульт мечут булыжники и копья в скопления лодок внизу. Стрелы, дротики и камни дождем сыпались с той и другой стороны. Мы испустили оглушительный крик, налегли посильней на весла и устремились по широкой реке Охион.

Скоро осажденные заметили и громко приветствовали нас. Воины майя бросились с берега в свои неуклюжие лодки, отступили от крепости и двинулись нам навстречу. В этот момент на берегу появился следующий за нами легион.

При виде войска, значительно превосходящего их по численности, майя дрогнули, стремительно развернули свои челны и понеслись вниз по реке.

Мы ринулись в погоню, воодушевляемые оглушительными криками из крепости. Я различил на валу фигуру своей дорогой супруги – она размахивала трепещущим на ветру шарфом. Я приветственно поднял в ответ весло и был замечен ею.

Очень скоро мы начали настигать отставшие члены противника. Теперь они развернулись с целью встретить и уничтожить нас. Я встал во весь рост и положил на лук стрелу, оперенную серыми гусиными перьями. Но еще не успев выстрелить, я первым (ибо находился выше всех остальных над уровнем воды) увидел зрелище почти невообразимое!

Навстречу нам против течения медленно поднималось судно, которое я совершенно не ожидал увидеть когда-либо снова: драконоголовый корабль саксов!

Не приводимый в движение веслами, корабль продвигался навстречу нам, и расстояние между ним и нами – стремительно влекомыми вниз по течению преследуемыми и преследователями – быстро сокращалось.

Наконец убегающие майя тоже увидели судно и признали в нем новую опасность. Заиграла труба, призывая обратно тех, кто повернул нам навстречу. Все члены противника плотно сбились в кучу, и воины, готовые к любому концу, выставили вперед копья.

Когда корабль оказался совсем рядом, я заметил на его переднем мостике вооруженного воина. Он стоял, держась за шею дракона, и подвижный язык деревянного чудовища зловеще шевелился над ним, словно оно шипело в яростной злобе. Воин прикрыл глаза ладонью от солнечного света и пристально смотрел на стремительно приближающиеся челны.

И тут я узнал его.

Гутлак! Гутлак, последний из саксов! Гутлак, которого мы считали убитым людьми-рабами, обитателями болот!

Я громко закричал через разделявшее нас водное пространство:

– Туда, Гутлак! Туда! Вон врага!

Сакс узнал меня и энергично взмахнул топором, показывая, что услышал мои слова.

– Приятная встреча, Вилас! – воскликнул он, а потом схватил висящую рядом сигнальную раковину и громко затрубил в нее.

И в тот же миг стало ясно, какая сила влечет корабль против течения: из-под воды, поднимая фонтаны брызг, вынырнули дюжины ужасных чешуйчатых пьяса. Они сбросили с себя буксировочные веревки и устремились на передовые челны майя.

Наши враги принялись отчаянно грести назад, пытаясь отойти к берегу, но пьяса пробивали огромные дыры в челнах из коры, и те тонули в бурлящей воде.

Мы же – не уверенные в способности сих существ отличить друга от врагов – отплыли назад и удовольствовались тем, что держали смятенное собрание врагов под обстрелом из луков.

Теперь новые полчища пьяса вскарабкивались на борта драконоголового судна и с возбужденным кваканьем прыгали в воду. А издали к месту сражения, поднимая пенистые буруны, стремительно приближался косяк их сородичей.

Скоро все было кончено. Ни челна не осталось на поверхности реки. И с берега, у которого нашла укрытие наша маленькая флотилия, мы видели, как покраснели текущие к морю волны Охиона и как ужасные человекоподобные существа весело бултыхаются в мутных водах, жадно пожирая проплывающие мимо лохмотья мяса.

Пропела труба Гутлака. Часть пьяса вновь схватилась за буксировочные веревки и повлекла драконоголовый корабль к нам. Как раз в это время на берегу появились наши запыхавшиеся товарищи и отпрянули в ужасе при виде безобразных чудовищ, которые, выпрямившись во весь рост, шли по мелководью навстречу им.

Гутлак легко спрыгнул с борта корабля и, смеясь, начал пробираться сквозь толпу своих подданных, расшвыривая их в сторону тяжелыми ударами. Однако грубое обращение не возмущало пьяса. Они заискивали перед саксом, словно псы перед хозяином. Наконец Гутлак приблизился ко мне и крепко пожал мне руку.

– Отличная бойня, Вилас. Такая дань по душе Одину. Я полагал, ты давно пребываешь в Обители Хела.

– А я думал то же самое про тебя. Как тебе удалось стать королем пьяса?

– Пьяса? – Гутлак непонимающе уставился на меня, потом рассмеялся. – О, ты имеешь в виду моих людей-рыб! Возможно, среди краснокожих они известны под этим именем, но сами они называют себя гронками.

– Значит, у них есть язык, доступный человеку.

– О да! Отличный язык, состоящий в основном из урчания, кваканья и шипения. Но гронки не часто разговаривают с людьми – обычно они предпочитают действовать.

Глядя на плывущие по реке кровавые останки, я легко мог поверить в это.

По команде Гутлака существа отошли в сторону, к узкой полоске песчаного берега и длинными когтями принялись рыть ямки для размещения своих коротких негнущихся хвостов. Наконец они уселись на корточки над этими ямками и уставились на нас холодными глазами (как мне показалось, не без аппетита).

– После того, как вы оставили меня на нежное попечение обитателей болот, – иронически начал Гутлак, – я уже считал себя мертвецом. Они приволокли меня через топкие трясины к странному влажному скоплению шалашей, расположенному далеко от моря. Там они затолкали меня в поросшую мхом хижину и принесли мне поесть сырой рыбы.

В этой хижине я оставался долгое время, мучимый страхом смерти, но наконец собрался с духом и осмелился выйти наружу. Появление мое было встречено всеми знаками бесхитростного почитания, и очень скоро я понял, что существа сии испытывают передо мной благоговейный трепет. Когда я дал им понять, что хочу получить назад свой топор, они моментально принесли его мне заодно с кинжалом. Значит, убивать меня не собирались. И обращались со мной очень хорошо.

Прошло почти два года, прежде чем я, наконец, овладел их наречием достаточно хорошо, чтобы понять, почему меня пощадили, когда всех моих товарищей разорвали на части.

Как вы видите, существа сии находятся на пути постепенного превращения в человека. Уподобиться людям – их заветная мечта. Гронки во всем подражают человеку и верят, что, поедая человечье мясо, скорей станут людьми. Некогда один из их старейшин напророчил, что из моря появится некое божественное существо – получеловек-полурыба, – которое станет их правителем и научит превращению в людей.

Когда гронки увидели мой панцирь из рыбьей кожи и убедились, что когти их скользят по нему, не причиняя мне никакого вреда, они посчитали меня тем самым божеством. Именно этому я и обязан своим спасением.

Я многому научил гронков: дал им простейшее оружие, попытался научить их обращению с огнем, но они от него отказались. Огня гронки боятся больше всего на свете – поэтому, принимая во внимание их чувства, я приучил тебя есть сырую пищу.

В течение следующего года я строил корабль, в основном в одиночку, хотя гронки и приносили мне бревна и устанавливали их согласно моим указаниям. Когда судно было готово, я двинулся на нем вдоль берега, думая найти вас – ибо именно в том направлении поплыли вы в день нашего расставания.

Мы вышли в открытое море, по-прежнему следуя на юг, и прибыли в землю, населенную низкорослыми смуглыми людьми, которые называли свою страну Чивим. Я научил их поклоняться Одину, но не обрел счастья среди них.

Прожив в сей стране долгое время и ни разу не услышав о вас, я понял, что вел поиск в неверном направлении и что вы, вероятно, обогнули мыс, который я оставил за спиной, и, не выходя в открытое море, повернули на север и пошли вдоль берега. Итак, следующей весной мои подданные потащили корабль прочь от Чивим.

Недостатка в пище мы никогда не испытывали, Гронки прекрасно плавают, подтягивая ноги к груди и, резко отталкиваясь ими от воды, легко настигают любую рыбу. Нам жилось неплохо и на море и на суше.

Мы зашли далеко на север. Едва ли ты представляешь себе, как далеко простирается эта земля. Мы достигли краев, где подданные мои коченели в воде и по морю плавали огромные ледяные горы. Мы повернули обратно, по-прежнему ничего не узнав о вас. Так прошел еще один год.

В движении назад вдоль берега мы порой захватывали в плен какого-нибудь рыбака, слишком испуганного, чтобы поведать нам что-либо внятное, и наконец в один прекрасный день увидели в небольшой бухте останки корабля, в котором я узнал «Придвен». Мимо этого места мы уже проходили раньше, но тогда, очевидно, высокий прилив полностью затопил корабль, ибо даже сейчас из воды торчало лишь несколько бревен.

Итак, я высадился там. Неподалеку мы обнаружили передовую крепость и захватили ее. Солдат гарнизона гронки сожрали, но прежде чем все краснокожие погибли, я узнал от них, что в глубине страны идет война и что мои друзья (слово «друзья» Гутлак произнес, как мне показалось, сардоническим тоном) сражаются с неким могучим народом. Итак, поскольку мои подданные не могут жить без воды, мы поспешили назад, к устью реки, поднимаясь вверх по Мисконзебе, нашли наконец нужный нам приток – и явились сюда, как видишь, едва не опоздав присоединиться к вам в войне.

– Но не опоздав присоединиться к нам в мире! – радостно вскричал Мерлин. – Оставь своих диких подданных и живи снова среди людей. Теперь мы короли среди язычников.

Гутлак покачал головой.

– Я тоже король, и подданные мои не менее верны, чем ваши. Мое место среди них. Однако я поживу с вами некоторое время, ибо у меня есть тут одно дело.

Он проурчал какой-то приказ, и все его спутники, за исключением дюжины буксирующих корабль, попрыгали в воду и поплыли вниз по течению реки.

Два здоровенных пьяса отнесли меня и Мерлина на корабль, и когда Гутлак занял свое место на носу, нас отбуксировали вверх по реке к крепости в сопровождении пяти наших членов и отряда воинов, следующего за нами по берегу.

Торжественно встречали нас в крепости. Любящие руки обнимали нас – и хотя многие женщины за время войны лишились детей и мужей, никто не оплакивал мертвых. Мы видели лишь счастливые лица – а все слезы были пролиты в закрытых вейк-ваумах, вдали от посторонних глаз.

Вечером я увидел Мерлина, угрюмо созерцающего звезды, и хлопнул его по плечу.

– Ну, как насчет твоих мрачных предсказаний? Ты утверждал, что звезды предвещают тебе гибель – но война окончена, и ничего не случилось.

Ну-ну! Признайся, что даже ты порой можешь ошибаться.

– Я ошибаюсь часто, Вендиций. Но звезды – никогда, Предсказание еще должно исполниться.

И больше он ничего не сказал в ту ночь.

Назавтра был объявлен день празднества. За время нашего отсутствия женщины вытоптали и плотно утрамбовали широкую площадку для игры в мяч. Ацтеки очень любят это развлечение и порой рискуют всем своим состоянием, ставя на того или иного игрока, По правилам сей игры для того, чтобы получить очко, надо пройти, стуча мячом о землю, к стене в торце площадки и попасть мячом в закрепленный на ней каменный обруч.

Поскольку диаметр обруча незначительно больше диаметра самого мяча и поскольку множество соперников стремится завладеть мячом, поражать цель сложно, и известны случаи, когда люди проигрывали даже свою одежду и удалялись из числа зрителей совершенно голыми под взрывы хохота.

Гутлак, после нескольких проигранных пари оставшийся нагим и пристыженным, резко заявил, что попасть мячом в кольцо просто невозможно.

– Я могу сделать это легко. И даже для Мерлина, несмотря на его преклонный возраст, это не составит большого труда.

– Так сделай же это, и я поверю тебе. У меня на корабле есть кувшин вина, который утверждает, что столь ловкий трюк невозможен.

Мерлин улыбнулся.

– Это вино заработаю я, Вендиций.

И старец начал пробираться сквозь толпу зрителей к игровой площадке.

– Дорогу! Дорогу Текутли Кетцалькоатлю! – прокричал глашатай.

И люди замерли перед Мерлином в низком поклоне, когда тот взял мяч.

Старец подоткнул длинные одежды, разбежался, прыгнул и в полете (как это и следует делать) бросил мяч так, что тот пролетел сквозь кольцо, не задев его – то есть заработал отличное очко. Как вскричали зрители!

Старец вернулся к своему месту рядом со мной. Игра возобновилась, и Гутлак послал одного из пьяса к реке за вином.

Мерлин взял кувшин, втянул носом аромат напитка и рассмеялся. Я вручил старцу свой рог для вина.

– Потом ты должен налить и мне за пользование сей чашей! – воскликнул я.

Гутлак ничего не сказал, но странно улыбнулся. Не знаю, заметил ли я злобный блеск в его глазах, мелькнувший и тут же исчезнувший, или то было просто нелепое подозрение – но внезапно я почувствовал недоверие к саксу.

– Остановись, Мерлин! – выкрикнул я.

Слишком поздно. Мерлин выпил чашу до дна. Лицо его побелело и осунулось, и он показался вдруг столь древним, что никакими словами невозможно описать это. Старец попытался заговорить, задохнулся и наконец еле слышно прохрипел: «Так вот о каком зле молчали звезды!» – а потом повалился в объятия Кронаха Хена, последнего из девяти верных бардов.

Прежде чем мы успели опомниться, Кронах Хен отбросил в сторону свою арфу, бережно опустил Мерлина на землю и, шипя, словно разъяренный кот, прыгнул на Гутлака.

Один из пьяса оказался проворней всех нас. Он бросился на барда, запустил свои длинные кривые когти глубоко в его тело, под ребра и разорвал несчастного пополам с такой легкостью, с какой человек разрывает жареного голубя.

Женщины в толпе завизжали. Гутлак проквакал какую-то команду и начал медленно отступать в толпе своих ужасных подданных.

– Теперь я успокоил души своего брата и своих соплеменников! Я отомстил убийце, который привел всех нас сюда и пожертвовал всеми ради безумных поисков бесполезной земли. Ну, Вилас, возьми меня, если сможешь.

Пьяса бросились на нас, широко расставив чешуйчатые руки с кривыми когтями, готовые хватать и рвать.

Хотя при виде сего зрелища сердца моих воинов и похолодели от ужаса, никто из них не отступил, но сближаться с противников они не стали, а побросали в пьяса топоры и копья с некоторого расстояния, сохранять которое им удавалось легко, ибо существа сии были проворны лишь в воде.

Итак, пока мы приходили в себя, Гутлак со своими подданными отошел уже почти к самым речным воротам. В окружении двадцати Героев, вновь спешно вооружившихся, я настиг его там.

– Назад, Вилас! – прорычал сакс, отступая глубже в толпу пьяса и отражая удары, которые наносили ему копья три наступающих ходеносауни. – Назад, или я раскрою тебе череп по самые зубы!

Три краснокожих воина отважно бросились в толпу отвратительных существ с боевым кличем «Сас-саквэй! Сас-саквэй!» Пьяса схватили их. Я услышал треск и хруст костей – и три смелые души без единого стона и крика отлетели от тел.

Я почувствовал себя бессмертным. Я прыгнул вперед.

Дикая радость зажглась в глазах Гутлака. Отрывистым голосом он отдал гронкам какой-то приказ – и те расступились перед своим повелителем. Гутлак пошел мне навстречу, прикрываясь щитом и со свистом рассекая воздух над головой сверкающим топором.

– Вот тебе, Вилас! – прогремел он и швырнул топор, целясь мне в голову.

Тот пролетел мимо. Я метнул в сакса тяжелое римское копье.

Да, Гутлак верно оценивал пики и дротики, но недооценил разницу между ними и тяжелым римским копьем.

Он рассмеялся и выставил вперед щит. Бронзовое острие пробило щит, намертво застряло в нем, мягкая медная шейка наконечника согнулась и тяжелое древко потянуло щит к земле.

Я прыгнул вперед и наступил на древко. В распоряжении Гутлака оставалось одно мгновение, чтобы проститься с жизнью, прежде чем коротким мечом я выбил из его рук кинжал и нанес ему страшный удар между плечом и шеей.

Сакс упал. Мерлин был отомщен!

В тот же миг кто-то вцепился в меня сзади мертвой хваткой.

Пьяса поднял меня высоко над головой и, повиснув на долю секунды в воздухе, я увидел Мерлина, лежащего на земле в окружении толпы людей.

Старец открыл глаза и взглянул на меня – странно и любовно, как смотрит нежный отец на своенравного грешного сына, по глупости своей подвергшегося опасности.

Губы его пошевелились. Внезапно хватка врага ослабла, и я упал на землю. Как ни странно, я не почувствовал удара и не почувствовал земли под собой.

Подобно Антею, при соприкосновении с землей я ощутил в себе нечеловеческую силу. И понял, что я непобедим. Пьяса снова вцепился в меня. Я расхохотался, легко сбросил с себя его руки и, схватив врага за чешуйчатое горло, свернул ему шею, как цыпленку.

Все множество воинов бросилось на остальных пьяса, повергло их наземь и одолело одним количеством.

Я поспешил к Мерлину и склонился над ним. Должно быть, я, залитый кровью, в разорванных доспехах, являл собой ужасное зрелище. Кровь стекала на белые одеяния старца, кровь капала с моих рук, но провидец слабо улыбнулся.

– Я сделал это ради тебя, Вендиций. На сей раз это действительно было колдовство! Я отдал тебе всю свою силу, дабы ты не погиб. Я любил тебя, как сына. У меня никогда не было сына… как мог я допустить твою смерть? Да простит меня Бог, я снова обратился к колдовству…

– Бог простит тебя, Мерлин, – мягко сказал я, но глаза старца сомкнулись, и я не понял, услышал ли он меня.

Я решил, что Мерлин уже отошел. Но он снова заговорил – очень тихо, и я наклонился, чтобы расслышать его слова.

– Так вот, значит, что означало то предсказание… Я найду Страну Мертвых на закате эпохи у края мира. Так покажи мне путь! Быстрее! Или я должен идти один?!

Мерлин обвел взглядом стоящих вокруг людей, но было ясно, что он уже не видит никого из нас.

Внезапно старец сел, и лицо его озарилось радостью.

Со стороны запада к нам быстро летела большая белая птица, подобную которой я никогда не видел прежде. Она приблизилась, трижды описала круг над нашими головами, не спускаясь и не подавая голоса, а потом устремилась прочь так же быстро, как и прилетела.

Старое тело обмякло. Я осторожно опустил его на землю и, стоя на коленях, уронил лицо в ладони, ибо понял, что провидец скончался.

Чувство ужасного одиночества нахлынуло на меня. Я потерял дорогого друга, глубоко почитаемого человека, чья мудрость часто оберегала меня от безрассудных поступков. Я понял наконец, что любил его как родителя. Но было слишком поздно… слишком поздно. И я уже не мог сказать ему об этом.

Сквозь слезы я увидел, как люди вокруг опускаются на колени в благоговейном прощании, и как белая птица устремляется все дальше и дальше и исчезает в западном небе.

Мы погребли старца, над могилой его выложили мозаику из разноцветных камешков с изображением человека, поправшего стопой змею. Изображение сие символизировало победу Мерлина над Империей майя, ибо вся слава принадлежала ему, и без него наши усилия остались бы тщетными.

Над могилой старца мы возвели курган в последующие дни нашего пребывания в крепости. А в ту ночь Роянеки молодого народа Мерлина потребовали выдачи нескольких оставшихся в живых пьяса.

Я пожал плечами и отвернулся. А хладнокровные чешуйчатые существа смотрели мне вслед немигающими рыбьими глазами.

Интересно, о чем думали они, глядя на людей, собирающих ветки и забивающих в землю колья?

Огонь таил в себе загадку для них, жестоких водяных существ, – но они приняли смерть от огня – и смерть мучительную.

– Хоуп! Хоуп! – выкрикивали пляшущие воины, подражая предсмертному кваканью гренков, и, высоко подпрыгивая, кружились вокруг костров.

– Хоуп! Хоуп!

И не снять было скальпа с врагов, ибо ни волоска не росло на телах их.