Повести и рассказы

"Навязчивая идея"

Струпу было трудно быть с ней любезным.

Когда на самом деле ему хотелось надрать ей задницу.

Они расстались на уик-энд, Струп остался в городе, а Шила отправилась в Кейп-Мей навестить подружек, и Шила провела время гораздо лучше, чем он. Все очень просто.

Ладно. Все не так просто. Имелся также небольшой факт ее перепихона во время пребывания вне дома. Струп и сам перепихнулся, но это было паршиво. Потом она возвращается домой этакой королевой.

Так что трудно было быть любезным, но у Струпа не было выбора. У них была договоренность. Они жили вместе, и если он решал время от времени вставить другой женщине, то она давала другому мужчине. Такова была линия поведения.

Она всасывала это феминистское дерьмо, как речной сом. Если он хочет удержать ее, ему лучше держать пасть на замке, притворяться, что все в порядке, ведь она может отдаться и лабрадору, если тому все равно. Он должен играть крутого парня. Никаких бзиков.

Вот сука.

— Хочешь послушать? — спросила она.

А как же, — подумал Струп. — Так же, как хочу окунуть член в фунт клубники. Но он сказал:

— Конечно, хочу.

— Это было захватывающе. Он связал меня.

— Он что?

— Он связал меня. На самом деле он использовал липкую ленту. Видишь ли, у него не было веревки. Он связал мне руки. Так уж получилось.

— Господи. Он причинил тебе боль?

— Нет.

— Лучше бы ему этого не делать.

— Правда, он однажды очень сильно меня ущипнул. За сосок. На мгновение мне стало ужасно больно. Но возбуждало то, что он мог бы сделать мне очень больно, если бы захотел. Ну, знаешь, психологически.

— Ты кончила?

— О, да.

— Тебе понравилось?

— О, да.

Представляю.

Новичок всегда приносит домой трофеи, — подумал Струп. С женщинами именно так. Шила никогда бы не попробовала такое с ним. Они были вместе слишком долго. Она бы сказала, что он сумасшедший, даже если бы он упомянул об этом. Но он думал об этом много раз. Иногда она выводила его из себя, и он представлял, что она связана по рукам и ногам и молит о пощаде.

Это безумие, если уж на то пошло. Но, черт возьми, секс — это безумие. Безумие — жить с женщиной, безумие — наплевать на нее. Можно обломаться, слишком много думая о женщине. Забудь, кем ты должен был быть, как ты должен был жить. Эта срань затягивает, заставляет злиться.

Но что действительно мучило его, так это то, что другой парень вторгся в его фантазии. Это несправедливо. Этот мудак не жил с Шилой, не преодолевал никаких трудностей для достижения успеха. И все равно снимал сливки.

Ему иногда хотелось ей слегка врезать, и не только когда он на нее злился. Он решил, что это естественно. В старые добрые времена они таскали друг друга за волосы. Секс всегда в какой-то степени жесток, не так ли? Или, может, он всегда злился на нее, так или иначе. Он не знал. Черт, ему было все равно. Тяжело было думать об этом.

Он только знал, что это несправедливо. Решил, что самое время, блядь, попробовать.

Он улыбнулся. Обезоружить ее — вот что нужно сделать.

— Тебе не приходило в голову, что когда-нибудь захочется попробовать еще раз?

— Конечно, может быть.

— Может, ты захочешь попробовать это со мной? Я имею в виду, это может быть весело, правда? Внести разнообразие. Я иногда думал об этом.

— Действительно?

— Конечно. Давай попробуем. Почему бы и нет? Проведем научный эксперимент, верно?

Выглядело ли это достаточно непринужденно? Она рассмеялась. Он догадался, что да.

— Ладно, Струп. Как-нибудь на днях.

— Я свяжу тебя, как подарок. Какого цвета веревку ты предпочитаешь?

— Розового, — сказала она.

— Ты ее получишь.

На следующий день после того, как она ушла на работу, Струп закончил печатать свою чертову копию рекламы и отправился по магазинам. Он купил коробку гвоздей для кирпичной кладки и сто сорок ярдов трехслойной пряжи для поделок и ковриков. Розовую. Вернулся домой и забил гвоздь прямо над лепниной в середине дверного проема спальни. Он вбил его глубоко и проверил, пару раз дернув. Все было в порядке. Гвоздь с широкой головкой, так что пряжа не соскользнет. Затем он подошел к комоду Шилы и нашел шарф. Было бы неплохо завязать ей глаза. Или, может, лучше вставить в рот кляп? Кляп и повязка на глазах вместе будут выглядеть ужасно. Они не сочетаются. Для Струпа это был вопрос эстетики. Он остановился на повязке. Повязка добавит неизвестности. Она не будет знать, что, черт возьми, будет дальше. Напоследок он снял ремень, спустил штаны и шлепнул себя по заднице.

Неплохо. Можно использовать ремень, не причиняя ей слишком большой боли. Он посмотрел на свою задницу в зеркале ванной. Понаблюдал, как исчезает красный цвет. Краснота быстро поблекла.

Все настроено. Он готов.

Но потом ему пришлось подождать. Сначала у нее начались месячные. Затем закончились. Потом она получила солнечный ожог, и ему пришлось еще немного подождать. Ожог исчез. Потом однажды она пришла домой и сказала, что была у гинеколога, у нее небольшое заболевание, небольшая инфекция, ничего серьезного, ни триппера, ни чего-то подобного, но у нее там очень чешется, и какое-то время они не смогут трахаться.

Блядь.

Сначала Струп был терпелив. По ночам он сидел в постели со своим стояком и смеялся про себя над сюрпризом, который приготовил для нее — своей тайной. Она не заметила гвоздя в кладке. Он спрятал пряжу. Так что однажды ночью он просто затянет ее на ней. Он свяжет ее, и она подумает, что он трахнет ее на кровати, как тогда другой парень. Он завяжет ей глаза. Затем поставит ее на ноги и повесит пряжу на гвоздь. Она, наверное, будет роптать. А может, и нет. Потом он снимет ремень и слегка отшлепает ее по попе, велит раздвинуть ноги и ударит по внутренней стороне бедер, повернет ее и хорошенько даст по сиськам. Это точно заставит ее взвыть! Да, черт возьми! А потом он швырнет ее на кровать и выбьет из нее все дерьмо.

Вот как он себе это представлял.

Но вся эта задержка заставляла его нервничать. Он дулся. Он почти не разговаривал с ней. Он чувствовал, что она каким-то образом знает о его планах и намеренно портит свое тело, чтобы мучить его. Месячные. Солнечный ожог. Болезнь. Может быть, никакой болезни и не было. Откуда ему знать? Это было очень похоже на нее — найти пряжу, или гвоздь, или пряжу и гвоздь, не сказать ему, сложить два и два, а потом тянуть время.

Даже если болезнь была настоящей, это было ужасно несправедливо. Он был готов, черт возьми! И она сама навлекла это на себя, ты должен помнить об этом, она со своей проклятой историей, с ее несчастным одноразовым перепихоном в Кейп-Мей. Он решил, что раз уж необходимо ждать, то он подождет, но тогда, берегись, сестра. И он неизбежно бросал взгляд на тотем над дверью всякий раз, когда входил в спальню.

И вот однажды вечером, после ужина, она посмотрела на дверь, показала пальцем и спросила:

— Струп, что это, черт возьми, такое?

— Гвоздь, — сказал он.

— А для чего он нужен?

— Ты уже оправилась от своей болезни?

— Ага.

— Тогда я тебе покажу. Раздевайся, — сказал он, а она рассмеялась и назвала его похотливым старым ублюдком, и, казалось, забыла об ответе на свой вопрос.

Что было хорошо. Они легли на кровать, и он начал стимулировать ее рукой, а когда почувствовал, как она раскрывается ему навстречу, он отстранился, слез с кровати и подошел к комоду. Достал пряжу.

— Розовая, — сказал он.

— Может, не надо, Струп, — сказала она.

— Надо.

— Возможно, я не в настроении.

— У тебя появится настроение. Я в настроении. Вытяни руки, черт возьми.

Она улыбнулась.

— Как убедительно, — сказала она.

— Чушь собачья.

Он связал ей руки, оставив петлю для гвоздя. Потом взял шарф и завязал ей глаза.

— Как интересно, — сказала она.

Он понял, что она к этому готова. Ее это заводит. Все будет хорошо. Он поставил ее на ноги.

— Куда мы идем?

— Узнаешь. Сюда.

Он приподнял ее руки, нашел кончиками пальцев головку гвоздя и накинул петлю.

— Струп!

Внезапно она забеспокоилась.

— Все в порядке. Тебе не будет больно, дорогая. Только чуть-чуть.

Он поцеловал ее.

— Господи, Струп.

— Все в порядке. Расслабься.

— Что ты делаешь?

Он не ответил. Вместо этого он поднял свой ремень с пола и позволил ему опуститься прямо на эту мягкую белую тяжелую попку.

— ОЙ-ОЙ-ОЙ! СТРУП, ТЫ ГРЕБАНЫЙ МАНЬЯК, ПРЕКРАТИ! Опусти меня, черт возьми!

— Ни за что. Тебе это нравится, детка.

Он снова нанес звонкий удар.

— СТРУП, КЛЯНУСЬ, ТЫ У МЕНЯ ЗА ЭТО ПОЛУЧИШЬ, СТРУП, СУКИН ТЫ СЫН! ОПУСТИ МЕНЯ, ЧЕРТ ВОЗЬМИ! ОПУСТИ МЕНЯ, ХУЕСОС!

Хуесос? Черт возьми, — подумал Струп, — я мог бы пронзить ее своим хуем. Он был большой, как огурец. Это была потрясающая идея. Он был гребаным гением. Это за того парня, детка, — подумал он и снова ударил ее.

— А-а-а!

А это за то, что ты мне об этом рассказала.

— Ой! Будь ты проклят, Струп! Хватит, слышишь меня? Достаточно!

— Раздвинь ноги.

— Ты что, шутишь?!

— Раздвинь ноги, шалава.

— ПОШЕЛ ТЫ В ЖОПУ, СТРУП!

— Ладно, тогда я тебя разверну.

— Черта с два.

— Повернись, черт возьми!

— Нет!

И на этот раз, когда он ударил ее, он, черт возьми, имел в виду именно это. На этот раз никаких глупостей, сэр. Этот удар был настоящим. Ничего эротического в нем не было. Он даже почувствовал, как его член немного обмяк. Сам он был уже не таким активным и возмущенным.

Черт, с него хватит. Он уже наелся. Это был ее метод. Всегда такой, черт возьми, образ действий. Их договоренность с самого начала была ее милой маленькой идеей. Он сошел с ума, уступив ей. Он всегда получал от нее только плохое. Вот сука. Шлюха. Он хотел бы выбить из нее все дерьмо. На этот раз сработает его метод.

Он сильно ударил ее.

Она задохнулась, в горле застрял сдавленный крик.

— Ладно, Струп! Ладно. Ты победил. Я сейчас повернусь.

Он стоял и смотрел на ее сиськи, на ее потрясающие сиськи. Умоляя себя показать, на что он способен.

Но он ничего не сделал.

Ему вдруг стало не по себе.

Он стоял, чувствуя себя глупо. Пытаясь понять, что произошло. Сиськи победили его. Они были не так привлекательны, как следовало бы. Так какого черта? Что-то было не так. Все было не так. Ни она, ни он, ни его жизнь. Господи, даже не фантазии. Как должно было быть? Предполагалось, что ей это понравится. Будет умолять о большем. А потом он вышел из себя. Ему не следовало терять самообладания.

Он все испортил.

Забавно, что именно она поддалась ему и выбила почву у него из-под ног.

Лишила его воли. Смешно.

— Забудь об этом, — сказал он. — Это была плохая идея.

Он протянул руку и снял ее с гвоздя. Она сбросила повязку. Он искал в ее глазах слезы, гнев. Хоть что-то. Увидел, как на мгновение сверкнули ее глаза, но дальше ничего не произошло. Как будто ей было все равно, как будто ничего не случилось. Он понял, что она снова добилась своего. Каким-то образом ей это удалось. Он почти ненавидел ее.

Господи.

— Эй, смотри, он упал, — сказала она. — Ты хочешь сказать, что это ничего тебе не дало? Я ничего не понимаю.

— Вначале дало. А тебе?

— Кое-что дало. Вот, пощупай.

Она была мокрой.

Будь он проклят.

— Тебе следовало продолжать.

Он пожал плечами.

— Это полная чушь.

— Было больно, но не слишком. Мне стало жарко, Струп.

— Ты продолжала кричать.

— Ну и что?

— Я разозлился.

— Ты не должен злиться.

— Да, конечно.

— Не смотри так уныло.

— Я не расстроился.

— Знаешь что? У меня есть идея. Тебе стоит попробовать.

— Мне? Не-а.

— Говорю тебе, это довольно интересно.

— Неужели?

— Да, держу пари, тебе понравится.

— Не-а.

— Тебе понравится. Я знаю. Ну же. Давай сделаем это, хоть ненадолго.

— Я так не думаю.

— Я не причиню тебе вреда, обещаю.

— Забудь об этом, Шила.

— Я думала, ты попробуешь, Струп.

— Я же сказал, не так ли?

— Ну что ж.

Женщины. Их не поймешь. Все эти крики, а теперь она хочет еще поиграть.

Может, ему следует это сделать. Он чувствовал себя хреново. Наверное, кому-то все равно следовало бы его отшлепать. Он заслужил это, выйдя из себя.

Еще один приятный вечер пропал даром.

Струп смотрел, как она связывает ему руки.

Для женщины она неплохо справлялась со своими обязанностями.

Она надела на него повязку.

Наверное, — подумал он, — она будет веселиться. А он нет. Все, что он от этого получит — больную задницу. Так обычно с ними и происходило. Что ж, пусть начинает. Сейчас ему было наплевать. Он чувствовал себя глупо. Глупо делать это, глупо мечтать об этом, глупо было вообще быть с ней.

Он подумал, что, возможно, порвет с ней. Найдет другую. Бедра у нее стали немного дряблыми. Он найдет кого-нибудь с лучшими бедрами, лучшей попкой. Хотя с попкой, по его мнению, все в порядке.

Он начнет искать.

Женщину, которая ночью сидит дома. Он хотел именно такую.

Она поставила его на ноги и подвела к двери, подняла его руки и несколько раз обмотала пряжу вокруг гвоздя. У Струпа возникло странное ощущение, что здесь ничего не происходит, вообще ничего, они просто выполняют какие-то действия. Что никого из них на самом деле нет в комнате.

— Вот, — сказала она.

Это чувство не проходило, пока она опробовала несколько собственных новшеств. Связала ему щиколотки. Засунула в рот шарф и обвязала его другим шарфом. Он догадался, что у них разная эстетика. Повязка была немного туговата, она врезалась в уши и не давала Струпу нормально слышать.

Какое-то время он висел там наедине со своими мыслями, время шло, и он удивлялся, почему она не подошла и не занялась им, черт побери, хотя ему и было наплевать, и тут он услышал, как что-то скользит по полу, похожее на тяжелый чемодан. Он не был уверен.

— Что ты делаешь? — попытался сказать он, но вышло нечто невразумительное.

К черту все это.

Однако он был рад, когда она стянула повязку с его ушей. Это начало доставлять ему дискомфорт. Он почувствовал знакомый запах ее духов, услышал, как носок сапога постукивает по полу. Она была в пальто, причесана, а ее чемодан стоял в прихожей.

— Увидимся, Струп, — сказала она. — Знаешь, от чего мне стало жарко? Я думала об этом. О том, что когда-нибудь ты упадешь замертво, Струп. Все равно ты всегда был бездельником.

Он смотрел, как она выносит чемодан за дверь.

У него болела голова. Он чувствовал себя отвратительно.

Гвоздь был хорошим и крепким, и ему потребовалось немало времени, чтобы спуститься.

"Навязчивая идея" — первый рассказ о Струпе. В последующих рассказах я решил воскресить его отношения с Шилой и, в частности, его договоренность с ней. В те времена существовало множество договоренностей. Они почти никогда не выполнялись.

"Теплота отношений"

Струп сидел в баре и смотрел, как в окне мелькают участницы шоу "Обнаженные груди". Три пятьдесят за выпивку, а он не обращает на них внимания. Господи! Что, черт возьми, с ним не так? Прямо рядом с ним клиент лижет у одной из танцовщиц, Струп слышит, как он чавкает, словно голодный пес. Никакого класса вообще. Струп на такое не согласится ни за что на свете. Бог знает, какое гуано попало сегодня в этот желоб. У танцовщицы в поясе с подвязками было как минимум двадцать баксов, и по доллару за каждый подход это означало, что множество пальцев и слюнявых ртов побывало в ней. Пусть сядет на кулак Струпа. Он не собирается совать туда свой рот.

Кроме того, она была свиньей. Все они были свиньями. Он не знал, зачем ему понадобилось возвращаться в это заведение. Все они были толстыми, старыми и уродливыми. Они безумно сопели тебе в ухо. Он догадывался, что это должно выглядеть сексуально. Они были глупы, как мухи. Но все равно, какой это кайф, когда какая-нибудь женщина садится на стойку и играет с твоим членом, дюжина других мужчин на это смотрит, а ты, как ни в чем не бывало, потягиваешь виски. Горячее мясо и каменное сердце. А время от времени у них там появляется симпатичная черная сучка, и ты можешь хорошо провести время.

Но сейчас это вызывало у него отвращение. Из-за этой чертовой Шилы.

С тех пор, как он связался с ней, его жизнь превратилась в сплошное мучение.

Шила и ее чертова договоренность.

Мужчина рядом со Струпом закончил ковыряться в пизде танцовщицы. Он рассмеялся и причмокнул губами. Вот мудак. Он еще посмеется, когда его язык покроется лишаем.

— У тебя найдется для меня доллар, малыш? — спросила девушка у Струпа.

— Я на мели, — сказал он. — Могу только смотреть.

Она обвила рукой его шею, другой играя со своим соском, пока он не затвердел. Хороший большой коричневый сосок.

— Жаль, — сказала она.

— Ага.

Беда в том, — подумал Струп, — что логика явно на стороне Шилы. Если он может трахать других женщин, то и она должна иметь возможность трахаться с другими мужчинами. Все должно быть по справедливости, верно? Возражая, он просто вел себя как сукин сын, был старомоден, смешон. Он хотел жить своей собственной жизнью? Что ж, она тоже.

Как, черт возьми, я вообще на это согласился? — задумался он.

Теоретически все было в порядке, но теперь появился этот субчик Эндрю с работы. Эндрю, надо же! Что за слащавое имя для мужчины? Струп с ним познакомился. Крупный стройный широкоплечий хорошо сложенный парень с красивой желтой бородой. Шила сказала, что он хорош в постели, но Струп лучше.

Естественно, ей пришлось так сказать. Но Струп ей поверил. В этом Эндрю была какая-то манерность. Он сомневался, что этот парень сделает что-то сверх того, что необходимо. Струп мог выложиться на все сто, и еще немного сверху. Он не волновался. Шила не собиралась бросать его ради этого парня. В этом парне не было ничего особенного.

И все равно это бесило его в такие ночи, как эта, когда он был один, а Шила куда-то уходила с Эндрю. Он представлял себе эту желтую бороду, двигающуюся вверх и вниз по бледно-рыжим лобковым волосам Шилы, и это сводило его с ума. Эндрю получал лакомства, вот в чем была проблема. Для новенького все самое лучшее и никаких запретов. Шила была хороша со Струпом, но прошло уже много времени с тех пор, как она была по-настоящему великолепна. Не было тепла. Иногда не было вдохновения. А он хотел этого, хотел теплоты. Он хотел этой чертовой теплоты отношений! Было обидно из-за Эндрю. Он допил виски.

— Хотите еще, мистер? — спросила барменша.

Все танцовщицы были в другом конце бара. Одна из них держала руку на коленях какого-то бродяги, он видел, как она гладит его.

— Господи, нет, — сказал он.

Он должен выбраться отсюда. Он заплатил девушке свои три пятьдесят.

— Возвращайтесь скорее, — сказала она.

Он оставил ей на стойке четвертак.

Пусть подавится. Он знал, что он сделает. У него был номер телефона девушки Эндрю. Все должно быть по справедливости, — подумал он.

Пойду за теплотой.

Они встретились в ресторане, он выбрал его из-за близости к ее квартире. Оба заказали сэндвичи с говядиной, а она еще салат из капусты. Теперь, когда Струп хорошенько рассмотрел ее, она была не так уж и плоха. Лицо простоватое. Но тело ему понравилось. Тугая мальчишеская попка, стройные бедра, большие сиськи. Как раз то, что ему нравилось. Он недоумевал, зачем ей эти маленькие светлые усики. Из-за них она выглядела неряшливо. Ей следует от них избавиться.

— Ты позвонил, потому что Эндрю с Шилой, — сказала она, откусив большой кусок сэндвича.

— Правильно.

— Знаешь, я не сплю с кем попало.

— Тебе не хочется?

— Обычно нет. Может, раз или два. Хотя Эндрю делает это часто.

— Я тоже. Но у нас с Шилой все поровну. Взаимопонимание.

— Так что ты задумал на сегодня?

— Что я имел в виду?

— Да.

— Э-э… Наверное, у меня была мысль тебя трахнуть.

— Мне это не нравится.

— Что?

— Пошел ты. Это звучит дешево.

— Извини.

— Но я считаю тебя привлекательным. Я так подумала, когда увидела тебя в первый раз.

— Я тоже считаю тебя привлекательной, Джанет.

Она улыбнулась ему. Капустный салат свисал с ее подбородка. Он протянул ей салфетку. Она снова улыбнулась.

Он держал в руках эти большие сиськи, они были упругими, нежными и гладкими, они были безупречны. Но он молил бога, чтобы она заткнулась. Она была забавной девушкой. Она все говорила и говорила, он догадывался, что она стесняется. Даже когда он гладил ее соски, она говорила. Казалось, она смущена тем, что он смотрит на нее. Вся эта болтовня была для того, чтобы удержать его от взгляда на ее лицо, тогда как его волновало только тело. Лицо было ничем. Но тело было хорошее. Ей надо немного заняться спортом, вот и все.

— Подожди минутку, — сказала она. — Мне нужно встать.

Она пошла в ванную, а Струп разделся и голый плюхнулся на кровать. Он все слышал. Она чистила зубы. Какого черта она это делает? Они оба ели солонину. Так в чем проблема? Солонина не может навредить. Она вернулась и увидела, что он лежит голый. Она рассмеялась и отвернулась.

— Ты чего?

— Мы с Эндрю никогда так не делаем, — сказала она. — Мы выключаем свет. Мы никогда не валяемся вот так голышом.

— Я ведь не Эндрю, правда?

— Нет.

— Так что ты делала в ванной?

— Чистила зубы. Я это часто делаю. Три, может быть, четыре раза в день. И меня не вырвало.

— Тебя что?

— Меня не вырвало. Могу я рассказать тебе один секрет? В половине случаев, когда я что-нибудь съедаю, меня рвет. Это такая особенность. Отвратительная, я знаю. Ты меня ненавидишь?

— Нет, я не ненавижу тебя.

— Я села на диету, и теперь это, как я уже сказала, особенность. Может быть, тот факт, что на этот раз я не вырвала — хороший знак для нас.

— Может быть. Ну же. Тащи сюда свою задницу.

Она хихикнула, прикрывшись рукой, и забралась в постель. Натянула на себя простыню, оставив Струпа снаружи. Струп что-то учуял. Что это, черт возьми? Как только она сдвинула простыни, он почувствовал запах. Что-то кислое, доносящееся с кровати. Пахло мочой. Черт, это и есть моча! Проклятая кровать воняла, как кошачий лоток!

Никакой кошки он не видел.

Хрен с ним, — подумал он. Итак, она блюет после ежедневных гамбургеров и картошки фри, слишком часто чистит зубы и не хочет, чтобы он смотрел на нее, и, вероятно, мочится по ночам в постель, а может быть, это Эндрю, он бы не удивился. Девчонка сумасшедшая, ну и мать ее за ногу. Это для Шилы. И в твою жопу тоже, Эндрю.

Наверное, лучше не терять времени. У нее могут быть еще сюрпризы. Он тут же вставил ей.

— Что, просто так? — спросила она.

— Думаю, мы начнем с ебли и будем работать в обратном направлении, — сказал Струп.

— Хорошо. Только это для меня в новинку. Эндрю всегда сначала разогревает меня. Он делает все возможное, чтобы доставить мне как можно больше удовольствия. Он действительно старается изо всех сил. Он говорит, что скорее доставит мне удовольствие, чем получит его сам. Но ты ведь просто возьмешь меня, не так ли?

— Чертовски верно.

— Это захватывающе.

— Ясен хрен.

— Как ты относишься к оральному сексу? — спросила она.

— Может быть, позже.

Ей надо отдать должное. Сумасшедшая она или нет, но она трахалась талантливо. Она выключила свет. Сказала, что не хочет, чтобы Струп видел волосы у нее на животе. Так что они боролись друг с другом в темноте. Внутри она была больше Шилы, ему в ней было свободно, и он мог очень долго не кончать. Хотелось бы посмотреть после этого на слабака Эндрю. Это был выход в совершенно новую лигу. Значит, старина Энди изо всех сил старался доставить ей удовольствие, не так ли? Вероятно, это означало, что он щекотал ее подмышки пером и целый час целовал "киску", прежде чем вставить. Что ж, теперь она отправится на настоящие скачки. И никаких прелюдий. Он чувствовал, как кровь бежит по венам. Он чувствовал себя выносливым и полным энергии. Он перевернул ее на живот и снова вставил.

Наконец она замолчала. Ей, блядь, давно пора было заткнуться. Она извивалась, как червяк. Некоторые сучки говорят, что не могут кончить от члена парня. Шила так говорит. Ну-ка, взгляни на это, Шила. Просто посмотри, как эта женщина трясется.

Теперь он таранил эту широко открытую пилотку, как кретин. Он чувствовал, как она раскрывается перед ним. Это облегчало задачу. Он снова перевернул ее на спину и ударил сильнее, глубже. Она была расслабленной и мокрой, как медуза, становилась плаксивой, вся вспотела, а Струп дьявольски буравил ее. По правде говоря, он еще больше возбудился. Множество женщин возбуждали его сильнее. Но на этот раз дело было не в этом. На этот раз он ебался с неряшливой девкой и парой призраков. Больше всего его возбуждали призраки. Он думал о Шиле и об этом мерзавце Эндрю. Он закрыл глаза и вошел прямо в жопу Эндрю. Он был настолько хорош, что Шила лязгала зубами. Под ним хрипела чокнутая с хорошей широкой пиздой. Черт с ней.

Вдруг она обеими руками обхватила Струпа за талию, впилась в него ногтями, дернула его вперед и впилась зубами ему в грудь. Что теперь? — подумал он. — Ах да, она кончает. Она начала дрожать. У нее отвисла челюсть. Она закрыла глаза, похоже от боли. И вдруг она закричала, чтобы он делал это сильнее, сильнее, и Струп почувствовал, как его член и яйца омываются чем-то теплым и жидким, как куриный бульон. Он услышал, как она перднула, — сумасшедшая сука, — почувствовал, как она вздрогнула и упала, как тряпичная кукла, обратно на кровать.

Сначала он улыбнулся. Он ведь был так хорош.

Но тут снова появился этот запах.

О нет, — подумал он. — О, Боже. Это невозможно.

Он опустил руку между ними, и она стала влажной. Его член умер внутри нее. Он даже не кончил. И теперь точно не кончит.

Возможно, в мире есть вещи и похуже, но в данный момент Струп не мог придумать ни одной. Он направил ее на путь истинный, и что она делает? Она вскакивает и ссыт на него. Это было, блядь, отвратительно, унизительно. Как может женщина так жить? Он бы перерезал себе глотку. Вот тебе и благодарность за хорошее выступление, — подумал он. — Вынимаешь член, воняющий, как хорек.

В тринадцатый раз за день он пожелал, чтобы на свете не было таких существ, как женщины. Если бы это зависело от него, он бы посадил их всех в конуру. Проклятая Шила сделала это с ним. Он бы с удовольствием ее пристукнул.

— Мне очень жаль, — сказала она. — Иногда со мной такое случается. Не знаю, почему.

Она выглядела несчастной. По настоящему несчастной. Ему стало почти жаль ее.

Но он не будет с ней носиться.

— Все в порядке, — сказал он.

Он привел себя в порядок в ванной. Подумал, что, есть одно утешение. Вероятно, Эндрю получал то же самое, только ежедневно. Он бы не удивился, если бы она обосрала этого ублюдка.

А может, и нет. Может, Струпу просто опять не повезло.

Интересно, что известно Шиле? Возможно, Эндрю рассказал ей о маленьких причудах Джанет. Он подумал, что ему лучше вообще держать пасть закрытой сегодня вечером. Она поднимет его на смех. Черт побери! В чем же тогда смысл, если Шила не узнает, что он трахал Джанет? Где же тогда эта чертова справедливость?

Он прошел через спальню в гостиную. Джанет уже оделась. В коридоре лежала стопка простыней. Господи, — подумал Струп, — здесь пахнет, как в детской.

— Все было нормально, Струп? Несмотря на…?

— Все было хорошо, — сказал он. — Ты хорошая телка, Джанет. Но я тут подумал. Мы сделали это как бы в ответ на действия Шилы и Эндрю. Мы вроде как хотели поквитаться, понимаешь? Я думаю, что это не способ построить отношения. Я думаю, нам следует немного остыть. Я позвоню тебе.

— Ага. Но, как я уже сказала, ты мне казался очень привлекательным, Струп. Мое мнение не изменилось.

— Я знаю. Мое тоже. Ты очень привлекательная. Давай, я тебе позвоню, хорошо?

— Конечно.

Она подмигнула ему и улыбнулась какой-то глупой улыбкой. Он подумал о том куске капустного салата в ресторане. Потом с минуту постоял за дверью. Услышал, как в туалете спустили воду. Он готов был поспорить, что она снова чистит зубы. Такая женщина как раз для него. Он вернулся в бар, чтобы потратить немного денег.

Он надеялся, что местные девчонки лучше.

Именно в этой истории Струп предстает во всей своей женоненавистнической (не говоря уже о гомофобной) красе. Если вы находите в этом что-то сексуальное, возможно, пришло время потратить немного денег на психотерапевта. Кстати, бары, подобные тому, что я описал, действительно существовали. На самом деле тот, который я использовал в качестве модели для этого рассказа, находился в полутора кварталах от Карнеги-холл, чуть дальше по Шестой авеню.

И я ничуть не преувеличил.

Мэр Джулиани бы умер.

"Игра на раздевание"

Струп закончил наносить чернила на игровое поле и вернулся к работе над карточками с инструкциями. Надо бы сделать их пожестче, — подумал он. — Никакой слюнявой ерунды. Ты хочешь, чтобы все было по-серьезному. Одна карточка ему очень понравилась. Независимо от того, где ты окажешься, ты будешь вовлечен во что-то чертовски возмутительное. Карточка находилась в последней зоне, "Зоне кульминации", как он ее называл. Чтобы получить очки, нужно выполнить одно из ее указаний, в зависимости от того, на какую четверть доски приземлилась фишка, иначе тебя отбросит назад.

Инструкция к части "ВЗГЛЯД" гласит: Выбранный вами игрок полностью разденется. Затем он или она проведет руками, медленно и плавно, по тем частям своего тела, которые вы сочтете наиболее привлекательными. Вы можете заставить пальцы попадать куда угодно и оставаться там сколь угодно долго. Вы скажете, когда прекратить.

Идеально. Заставь Шилу сделать это, — подумал он. — Засунуть эти длинные тонкие пальцы в ее рыжие лобковые волосы — неужели они действительно будут рыжими? — направить их к этим потрясающим сиськам. Инструкции к части "ПРИКОСНОВЕНИЕ" были так же хороши:

Встаньте и закройте глаза. Ваш партнер свяжет вам руки за спиной. Затем все игроки будут кусать, ласкать, теребить и сосать вас сколько душе угодно.

Для придания пикантности можно добавить немного садомазохизма. Он поздравил себя. Игра была замечательной, в ней не к чему было придраться. Хотя, наверное, надо убрать из первой игры все эти "его" или "ее", — подумал он. — Как-то неловко. Он перешел к инструкциям части "ВКУС":

Выберите игрока своего пола. Возьмите его или ее сосок между зубами и сделайте его твердым. Затем этот игрок окажет вам ответную услугу.

Он задавался вопросом, можно ли доверить Донне взять на себя инициативу в этом вопросе с Шилой. Он был уверен, что так и будет. В конце концов, Донна была довольно веселой штучкой, и они достаточно часто обсуждали ее однополые фантазии, видит Бог. Это был шанс воплотить их в жизнь в абсолютно контролируемой ситуации.

Играя в настольную игру, можно было делать то, на что никогда не решишься в другом месте. Именно поэтому эти чертовы штуки так хорошо продавалась. За последние четыре месяца он создал три таких игры, все сексуальные того или иного рода. На заказ. Тысяча аванса за каждую и чертовски хорошая доля от гонорара. Они продавались как сумасшедшие, через журналы и магазины новинок. Так что это были неплохие деньги.

Но эти игры были чистым дерьмом. Ничего похожего на эту. Все они были рассчитаны на студента из маленького городка, который просто пытается впервые снять трусики со своей девушки. Много принудительной выпивки, быстро промелькнувший член — и все.

Но эта была нечто. Он не собирался продавать эту игру. Она была слишком безнравственной. Она только для него и Донны. А если получится, то и для Шилы. Он подумал, не стоит ли ему составить инструкцию, которая заставит Шилу отсосать ему. Черт, почему бы и нет? Она всегда может отказаться и потерять эти чертовы очки. А если она откажется…

Господи, это будет весело!

Карточка для части "ЗАЙМИТЕСЬ ЛЮБОВЬЮ" была действительно особенной. Разденьтесь с игроком по вашему выбору и занимайтесь любовью до тех пор, пока другой игрок не попросит вас остановиться. Убедитесь, что человек, которого вы выбрали, чтобы остановить вас, любит смотреть.

Здесь нет ни "его", ни "ее", все хорошо. И он знал как раз такого человека на третью роль, идеального парня, который дополнит их четверку. Джордж любил смотреть. Он вообще любил смотреть, и он был ярко выраженным педиком, так что ему было бы интересно наблюдать не за Шилой. Прекрасно. Итак, что, если мне придется сделать несколько гомосексуальных движений здесь и там? Это будет не в первый раз. Ему нравилось флиртовать с геями до тех пор, пока не приходилось ввязываться во что-то серьезное. Кроме того, — подумал он, — тело Джорджа далеко не такое хорошее, как мое. По сравнению с ним я буду хорошо выглядеть. Не проблема уговорить его поиграть. Он уже много лет охотится за моей волосатой задницей.

Значит, Джордж.

Он работал всю ночь и весь следующий день, приводя карточки в порядок. В этих играх не было ничего особенного — два-три дня работы и, возможно, пять тысяч в банке к концу сезона. Много продаж похотливым детям на Рождество. Легкая работа и совсем не неприятная.

Жаль, что этот ребенок никогда не продастся. Разве что предложить Скру. Есть идея! Подбросить этого сосунка Голдстейну. Определенно стоит попробовать. К тому же это придаст вечеру некоторую легитимность, даст повод пригласить Шилу. Донна может поговорить с ней на работе и сказать, что он тестирует игру для жесткого маркетинга, объяснить все так, чтобы это не звучало слишком безумно, слишком странно.

Ты чертовски гениален, — подумал он.

Он собрал карточки и игровое поле в коробку и на время убрал в шкаф. Через несколько минут он достал ее и широким красным фломастером нацарапал на крышке коробки несколько слов. Последним штрихом всегда было дать игре название.

ИГРА НА РАЗДЕВАНИЕ.

Она действительно была рыжей.

Какая сочная пизда, какая сладкая попка, — подумал он, — да еще и со всеми потрохами, которые только можно пожелать. Они все еще находились в "Зоне тяжелого дыхания", но Шила вытянула карточку "Раздеться догола, медленно", и будь она проклята, если она этого не сделала. У него участилось сердцебиение, когда он просто наблюдал за ней. Напряжение было невероятным. Донна тоже наслаждалась этим, это было видно, и, Господи, даже Джордж заводился от нее! У нее был весь класс стриптизерши-профессионалки, которого так не хватает в наши дни. Она сняла трусики и оставила блузку напоследок, и под ней не было ничего, абсолютно ничего. Ниже блузки виднелось крошечное пятнышко светло-рыжих лобковых волос. Она медленно расстегивала пуговицы, все время наблюдая, как они смотрят на нее, легкая улыбка играла в уголках ее рта, а потом она раздвинула блузку, позволила ей упасть с плеч и замерла.

— Ух ты, — сказала Донна. — Ты действительно нечто!

Она восхищалась и телом, и исполнением, это было ясно. Шила была великолепна, даже лучше, чем он мечтал. Он хотел ее как сумасшедший. К счастью, он все еще был в штанах. Время было решающим фактором. Не хотелось выдать себя слишком рано, а его член пытался прорваться сквозь молнию. В следующем раунде ей повезло, и она смогла снова надеть блузку. Но это не продлится долго. К тому моменту, когда они достигли "Зоны кульминации", напряжение усилилось.

— О, Боже, — сказала Донна. — Только посмотри!

Она показала карточку Джорджу.

— Семь очков в трубу, если не выполнишь требования, дорогая, — сказал он, улыбаясь.

— А ты уже отстаешь, — сказала Шила.

— Знаю-знаю. Но вы, возможно, захотите узнать, что это значит, прежде чем пытаться втянуть меня в это дело. Там написано: Выберите игрока своего пола. Возьмите его или ее сосок между зубами и сделайте его твердым. Затем этот игрок окажет вам ответную услугу. Ты к этому готова?

— Не знаю, — ответила Шила.

Старая добрая карточка, — подумал Струп. — Старая добрая милая долбаная карточка. Она выбьет меня из колеи, — подумал он. — Если Донна — та женщина, за которую я ее принимаю, то мы кое-что увидим. Теперь они все были в финальной зоне, и оба мужчины были голыми. Каким-то образом и Донна, и Шила сохранили свои блузки, хотя Шила за время игры сбрасывала свою с полдюжины раз. Вопреки всем ожиданием, Донне до сих пор мало что приходилось делать. Ей все время попадались легкие задания, и хотя она следовала всем пунктам, они еще не видели ее в чем мать родила. Ничего особенного, — подумал Струп, — все то же самое, что я вижу уже много лет. Но все равно это показалось ему несправедливым.

По правде говоря, дела у Струпа шли не очень хорошо. О, удавалось поласкать то тут, то там, но Джордж продолжал переворачивать действительно хорошие карточки, а какая от них, черт возьми, польза?

Струп дважды прибегал к французским поцелуям.

Но это может стать началом отдачи.

— Хорошо, — сказала Донна.

Обе женщины встали, Донна подошла к Шиле и расстегнула ей блузку. Затем она наклонилась и взяла в рот большой мягкий сосок Шилы. Шила закрыла глаза и слегка откинула голову назад, а Струп стал твердым, как камень. Когда Донна отняла рот, сосок стоял торчком. Она стянула с себя блузку и предъявила Шиле свои маленькие груди. Наблюдая за двумя обнаженными женщинами, Струп начал бредить. Карточки мелькали в его голове с поразительной быстротой, каждая поражала его с почти осязаемой силой, силой всех горячих надежд, с которыми он складывал их в стопку.

Языком по внутренней стороне бедра, — гласили карточки, — сосать член или клитор, заниматься любовью с игроком справа, — и в завершение каждой инструкции появлялось волосатое тело Струпа, лихорадочное, легкомысленное и скрытное, к которому Шила в конце концов должна была направиться, как вода к колодцу. Руки Струпа дрожали, когда он тянулся за следующей карточкой. Но все под контролем. Все под контролем. Никаких проблем.

"Легкие очки", — гласила карточка. Поцелуй своего партнера.

Ебаный кусок дерьма!

Он поцеловал Донну и для пущей убедительности провел рукой по ее сиськам.

— Эй, — рассмеялась она, — это не указано в инструкции.

— Допускаешь вольности, Струп, — сказал Джордж.

— Отсоси, — сказал он.

Прошел еще один раунд, и Струпу пришлось зарыться лицом в лобковые волосы Джорджа, его большой гейский член стоял, как у коня. Донна получила очки за то, что укусила Струпа за внутреннюю сторону бедра. Большое, блядь, дело. Шила, вырвавшись вперед, была близка к тому, чтобы выиграть игру и тем самым закончить ее. Струп был в ярости от этой мысли. Но на этот раз она получила только три очка за то, что сжала дряблую задницу Джорджа. Распутному ублюдку это понравилось, он даже начал приподниматься для нее. А Струпу оставалось лишь мрачно размышлять о том, что все, кроме него, прекрасно проводят время за его игрой.

Ему должно повезти. Просто обязано. На этот раз он выбрал семиочковую карточку. Наконец. Вот оно. То самое.

Закройте глаза и лягте, — прочел он. — Игрок по вашему выбору будет использовать свой язык на вас так долго и настолько развратно, как вы этого пожелаете.

— Шила? — oн показал ей карточку.

Пол под его задницей был холодным. Он не возражал. Он закрыл глаза и услышал, как Шила опустилась на колени рядом с ним, почувствовал, как ее волосы скользят по его груди.

— Шея, — сказал он.

Она провела языком по линиям его лопаток и впадине на шее. Потрясающе!

— Сосок, — сказал он.

Он почувствовал, как ее губы прижались к его левой груди, как ее язык описывает крошечные круги на кончике соска. Она даже прикусила его. Какая работа!

— Пупок.

О Боже, как хорошо, эта женщина была так хороша! Рядом была настоящая женщина, не то, что Донна. Донна была хороша по-своему, но Шила знала, что делает, до конца. У нее была страсть, нервы, настоящий огонь. Он зря беспокоился, приглашая ее поиграть. Для нее игра, вероятно, была детской забавой. Инстинктивно он знал, что она побывала везде, делала все. Честно говоря, он и сам чувствовал себя почти новичком.

— Член, — сказал он.

— Нет, — ответила она.

Он открыл глаза.

— Ты потеряешь очки, — сказал он.

Он почувствовал себя облитым дегтем. Внезапно для него все превратилось в труху и лживость.

— Мне все равно.

— Но ты так близка к победе!

— Ну и что?

— Вот блядь, — сказал он.

— Думаю, она должна получить половину очков, — сказала Донна. — Она прошла половину пути.

— Никаких очков! Никаких долбаных очков. Все или ничего, — a затем, чтобы немного смягчить ее, он сказал: — Ты знаешь правила.

Он тут же пожалел, что был с ними так груб. Глупо было проявлять такое отношение. Черт, может быть, будет еще один раунд, а может быть, и еще один. Никогда не знаешь.

— Извините, — сказал он. Одарил их своей старой смущенной улыбкой маленького мальчика. Почти каждый раз это срабатывало. — Ты действительно меня разозлила, вот и все. Кажется, я увлекся. Мы все еще друзья?

— Конечно, — сказала Шила. — Все еще друзья.

— О Боже, — сказала Донна. Она вытащила из стопки новую карточку. — Посмотри, что у меня здесь.

Ему это уже порядком надоело. Надоели все эти "посмотри, что я получил от Донны". Донна могла бы подхватить триппер, ему было на это насрать. Но чтобы эта чертова штука продолжалась, он старался выглядеть заинтересованным.

— Что там у тебя? — спросил он.

— Думаю, что это действительно опасная карточка.

Она показала ее Шиле.

— О-о-о. Ты права. Действительно опасная.

Донна развернула карточку и прочла:

— Разденься с игроком по своему выбору. Ну, мы и так все голые, так что это легко. Затем отведите его или ее в соседнюю комнату и занимайтесь любовью, пока другие игроки не дадут разрешения прекратить.

У тебя здесь настоящие перлы, Струп. Семь очков, верно? Это даст мне преимущество.

Донна на мгновение задумалась. Посмотрела на каждого из них.

Затем сказала:

— Я выбираю Шилу.

Они вышли из комнаты, а Джордж и Струп сидели и слушали мелодичные звуки и бормотание, доносившиеся из спальни, а потом через некоторое время Джордж спросил Струпа, не думает ли он, что они провели там достаточно времени, не пора ли им остановиться, и Струп сказал, что, черт возьми, пора и Джордж окликнул их.

Не всегда можно правильно судить об этих чертовых играх, — подумал Струп. — Может, эти ребята из колледжа действительно хорошо проводят время. Вроде как узнают друг друга. Может, это не просто выпивка и взгляд на "киску". Может, я оказываю здесь своего рода общественную услугу. Кто может сказать? А что касается этой игры, то черт с ней. Слишком много дырок, слишком много проблем. Скру не стал бы покупать ее. К черту.

Хорошее название, однако.

— Джордж, крикни еще раз, ладно? — попросил он.

Но звуки продолжались, Джордж ушел, а Струп уснул на диване задолго до окончания игры.

Моей первой оплачиваемой работой было написание текстов за богатого рекламиста, который делал ненавязчивую рекламу для книжного клуба журнала “Psychology Today”. В то время он жил в Лагуна-Бич, штат Калифорния, в доме на сваях, который впоследствии упал в море. Он также создавал секс-игры и зарабатывал на этом очень хорошие деньги. Я помог ему протестировать парочку. Они были из разряда "выпей виски, нежно приласкай партнера", упомянутых здесь. Но я подумал: а что, если в такой игре действительно взять за горло?

"Королева обмана" (рассказ публиковался под названием "Закадычные друзья")

Я нашел Фила в "Красавицах ада". Это был его любимый бар. Он был уже пьян. Он пил "Портер". С ним была женщина с бандажом на шее, хорошенькая женщина с большими фальшивыми глазами и большой грудью, свободной и упругой под футболкой. Надпись на футболке гласила: "ВОСПАЛЕНИЕ ЛЕГКИХ" и выдавалась вперед в форме ее сисек. Я прочитал надпись пару раз. Проходя мимо, я задел ее руку. Мягкая кожа, приятная.

— А вот и он, — сказал Фил. — Это мой самый лучший друг на свете, дорогая. Как поживаешь, чувак?

Он всегда так разговаривал. Разговаривал так, словно приехал из Нэшвилла. Он приехал из Нью-Джерси, из-за реки. Он слишком долго писал о музыке кантри. Он был даровитым малым из Ньюарка, револьвером, заряженным кантри-музыкой. Он был полным дерьмом, но писать умел. Никто не умел писать, все писатели были мертвы. В наши дни все были рассказчиками, и никто не мог сложить две строчки вместе. Вся эта кучка жополизов, притворяющихся Джеймсами Миченерами[3]. Но с Филом все было в порядке.

— Нормально, Фил, — сказал я. — Я слышал, ты уволился.

— Буквально сегодня утром. Переезжаю в Лос-Анджелес, приятель.

— Лос-Анджелес — паршивый город.

— Разве он не знает, Фил? — спросила женщина рядом с ним.

— Что именно?

— Нет, он не знает, дура. Я ждал его, чтобы сказать.

— Сказать мне что?

— Прежде всего, ты должен рассказать об этом своим друзьям, — сказала она.

— Мне следовало бы посадить тебя в телегу с навозом, — сказал он.

— Не язви, Филли.

Он повернулся ко мне.

— Мы с Кэти разводимся, — сказал он. — Она согласна остаться в Нью-Йорке, если я уеду. Мы так договорились.

— По-моему, звучит не очень весело.

— Да, черт возьми, точно нет. Я, черт возьми, весь извелся.

— Похоже на то.

— Блядь, они все так делают. Они все королевы обмана. Посмотри вот на эту. Ты ведь ее не знаешь, правда? Это Хелен. Хелен, это Струп. Хелен — огромная заноза в заднице, дразнит, но не дает. Струп — мой самый лучший друг на свете.

— Приятно познакомиться, — сказала она.

— Она полное дерьмо, — сказал Фил. — Для нее нет ничего лучше, чем раскрутить нас на выпивку на всю ночь, а потом найти какого-нибудь двенадцатилетнего кубинского мальчишку, чтобы он ее отымел. Не позволяй ей дотрагиваться до тебя, Струп. Она — чистые мечты и чушь собачья.

— Господи, Филли.

— Не смей мне перечить.

Он сделал большой глоток "Портера". Хелен смотрела на меня. Призывно, как будто такие разговоры ее возбуждали. У нее были глаза, как у коровы. Очевидно, она хотела, чтобы они были такими. Она сделала их как можно более похожими на коровьи. Интересно, кто надел ей этот шейный бандаж?

Фил размеренно пил. Он выглядел довольно плохо, довольно угрюмо. Это был печальный предлог для вечеринки. Я сказал ему, что скоро должен идти, но он настоял, чтобы мы поужинали вместе. Ему нельзя было перечить. Он заказал еще выпивки. Затем он, казалось, пришел в себя.

— Видишь эту пизду? — oн указал на Хелен. — Она не позволяет мне уложить ее. Она притворяется моей поклонницей, но выебать не дает. Как тебе это нравится? Она хочет, чтобы я написал о ней, не выебав ее. Так о чем, черт возьми, я должен писать?

— О-о-о-о-о, ты ведь напишешь обо мне, Филли?

— Конечно, сука.

А потом она навалилась на него всем телом. Она обхватила его руками и продолжала тыкать своими сиськами в его ладони. Я не знаю, как ей удавалось все время прижимать свои сиськи к его рукам. Это было сверхъестественно. Единственный способ избавиться от них — повернуться лицом к стойке бара и держать руки на ее поверхности.

Между тем она все время смотрела на меня, исполняя все это для меня. Она высовывала язык, проводила им по губам и смотрела через его плечо прямо мне в глаза.

Она действительно была сексуальной сучкой. Настоящий отстой. Я хотел выебать ее, а потом выбить из нее все дерьмо. Это было бы похоже на сношение с прелестным трупом. Захочешь слезть, а потом сжечь эту штуку.

Фил пошел отлить. Хелен подошла к его стулу, и вдруг эти сиськи оказались в моих руках.

У нее действительно был талант.

— Я не буду трахаться с Филом, — сказала она. — Я знаю, что он этого хочет. Но он слишком благоразумный. Он женат и все такое. Он говорит, что переезжает в Лос-Анджелес, но она заберет его обратно. Он не представляет для меня опасности. Но ты… Ты выглядишь так, будто можешь быть опасным. Мне нравятся опасные мужчины.

— Я подумываю надрать тебе задницу, — сказал я.

— М-м-м-м-м, — сказала она.

Юбка на ней была из шелка, хорошего французского шелка, а сиськи говорили, что у нее "ВОСПАЛЕНИЕ ЛЕГКИХ". Я положил руку на одну из сисек и сжал ее, и она улыбнулась, поэтому я переместил руку вниз по шелку, под него, под трусики и в ее влагалище. Она была мокрой, и я двигал пальцем туда-сюда. Я заметил, что бармен наблюдает за нами. Я не возражал. Она улыбнулась и мечтательно закрыла глаза. Потом вернулся Фил, и она пошла отлить.

— Я собираюсь выебать Хелен сегодня вечером, — сказал он.

— Каким образом? — спросил я.

— Я, черт возьми, изнасилую ее, если захочу. С ее шеей все в порядке, ты же знаешь. Она носит эту штуку только для того, чтобы парни не били ее, когда она вытворяет всякую херню. Я должен это сделать.

— Угу, — сказал я.

Потом вернулась Хелен, и я пошел отлить. Кто знает, о чем они говорили.

— Надо сваливать отсюда, — сказал Фил.

— Куда? — спросил я.

— Давайте поедем в бар отеля "Плаза".

Мы были одеты в синие джинсы и футболки, Фил и я. Живот Фила выпирал между футболкой и брюками и был виден его большой волосатый пупок. На шее у Хелен был этот дурацкий бандаж. Мы были пьяны. Выглядели ужасно. Мы взяли такси и поехали в бар.

— Дай мне "Чивас" с содовой, — крикнул Фил бармену. Бар был полон мужчин в костюмах-тройках от "Brooks Brothers" и "Paul Stuart". — И еще две порции для моих друзей.

Метрдотель подбежал к нам. Маленький такой парень.

— Сюда нельзя приходить в таком виде, — сказал он. — Прошу прощения, сэр.

— Я только что заказал выпивку, сукин ты сын, — сказал Фил.

— Боюсь, вам придется уйти.

— Чушь собачья.

— Нельзя заходить в "Плаза" в таком виде, сэр.

— Пососи мой хуй.

Метрдотель указал на парня, стоявшего в углу. Большой такой парень.

— Вам действительно придется уйти, сэр.

— Хочешь, чтобы моя девчонка осталась? — спросил Фил. — Если начнешь действовать немедленно, то получишь ее довольно дешево.

— Достаточно, сэр.

— Когда она снимает этот шейный бандаж, она не так уж и плоха.

— Пожалуйста, сэр.

— Пощупай эту сиську. Иди сюда, почувствуй ее. Они крепкие, как гвозди, эти сиськи.

— Пожалуйста.

— Ты знаешь, кто я? — спросил Фил. — Ты знаешь, с кем разговариваешь?

Метрдотель держал себя под контролем, но было видно, что он теряет терпение. Здоровяк придвинулся ближе. Как мне показалось, неприятно близко. Мы покинули "Плаза". Нашли еще один бар. И еще один.

— Поехали ко мне, — предложила Хелен. — Я хочу прилечь.

— Возьмем курицу, — сказал Фил.

— Коньяк, — сказал я.

— Kурицу и коньяк, точно.

Мы купили жирную жареную курицу и "Курвуазье". Я был на мели, но Фил только что продал рассказ за $1000. Мне пришлось вкалывать два месяца за $1000. Я позволил ему все купить. Хелен жила в двух пастельно-розовых комнатах на Западной 72-й улице. У нее была кошка, поэтому в квартире пахло кошачьей мочой. Я сказал ей, что если она время от времени будет давать кошке нашатырный спирт, то у нее не будет такой проблемы.

Мы съели курицу и присосались к бутылке коньяка. Мы пили весь день и набросились на курицу, как дикари. Хелен сняла шейный бандаж. У нее была красивая шея, на мой взгляд, она выглядела совершенно нормально. Она также вылезла из шелковой юбки, чтобы не испачкать ее курицей. Из трусиков торчали лобковые волосы, доходящие до пупка и выпирающие из каждой дырочки. У нее была слишком большая задница, но этот куст выглядел хорошо. Я не знал, что делать. Фил действительно сильно хотел ее. Если у него проблемы с женой, то, возможно, она ему тоже нужна. Я не хотел задерживаться ни на секунду и не хотел мешать ему, если ему придется выстрелить в нее первым. В то же время я и сам хотел ее. Но моя дружба с Филом была на первом месте. Лучше всего мне просто уйти.

Я прикончил коньяк.

— Я ухожу, — сказал я.

— Не-е-е-ет! — воскликнула Хелен.

— Я должен идти.

— У меня есть "Джей-энд-Би".

Она вытащила "Джей-энд-Би". Я сделал глоток.

— Ладно, ненадолго останусь, — сказал я.

— Пойду приму душ, — сказала она. — Здесь так жарко. Сейчас вернусь.

Я передал бутылку Филу.

— Хочешь увидеть ее голой? — спросил я.

— Именно этого она от нас и хочет.

— В самом деле?

— Говорю тебе, она сумасшедшая. Ты же знаешь, что она легенда музыкального бизнеса. Ходят слухи, что она все еще девственница. Заводит тебя, а награды нет. Все время носит этот шейный бандаж. В прошлом году кучка парней всерьез заговорила о том, чтобы устроить вечеринку, Первую ежегодную групповуху Хелен Бассет. Сделать это ежегодным событием. С ними была дюжина женщин, которые вызвались держать ее в лежачем положении.

— Она всегда говорит, что тот или иной парень влюблен в нее. Кит Ричардс, Дилан, Билли Свон, я. Все в то или иное время. Сводит с ума многих подружек парней. Но она сумасшедшая. Она ни хрена не знает. Она — королева обмана. Ты хочешь помочь мне выебать ее?

— Нет, благодарю.

— Ладно. Но я все-таки собираюсь ее выебать.

— Я уйду, как только мы допьем виски.

— Я могу вставить ей в задницу.

— Ладно. Впрочем, спасибо.

Она вышла из ванной, завернутая в полотенце, и выглядела хорошо.

— Давай посмотрим на эти сиськи, — предложил Фил.

Он схватил полотенце.

— Не-е-е-ет, — сказала она.

Было слишком поздно. Это были красивые сиськи, но в футболке они смотрелись лучше.

— Пожалуйста, Струп, — сказала она. — Ты должен остановить его. Он сумасшедший. Он пьян!

Ее глаза сверкали. Она флиртовала со мной.

— Да, — сказал я. — Я допил скотч. Я ухожу. Надеюсь, он тебе хорошо вставит.

— Мне надо отлить, — сказал Фил.

Когда он ушел, она обняла меня и поцеловала. Она была вкусной. Мне не понравилось полотенце. Я оттолкнул его и набрал полные горсти сисек. Она застонала. Она была настоящей лгуньей.

— Я не хочу, чтобы ты уходил, — сказала она. — Пожалуйста, останься.

— Почему?

— Фил попытается меня трахнуть.

— Ну и что?

— Я не хочу трахаться с Филом. Хочу с тобой.

— Конечно.

Фил вышел из ванной и увидел нас. Я не отпускал ее. Вместо этого я улыбнулся ему.

— Женщина говорит, что хочет трахаться, не с тобой, а со мной. А ты как думаешь?

— Тогда, думаю, тебе следует ее трахнуть.

— Хочешь посмотреть?

— Конечно, — сказал Фил.

— Не возражаешь, если Фил посмотрит? — спросил я.

— Нисколечки, — ответила она.

— Хорошо. Тогда Фил будет смотреть.

Я отбросил от нее полотенце, взялся обеими руками за ягодицы и потянул вниз, на ковер. Желтый ковер от стены до стены в розовой гостиной. Он вонял кошачьей мочой и сырой смертью. Я стянул штаны и вставил свой член в нее. Там было тепло, и размер был хороший. Я стоял на коленях, держал руки под ее задницей и двигал ее взад-вперед, насаживая на член. Фил сел рядом с нами и отхлебнул черного кофе.

— Помоги мне, пожалуйста, Фил, — попросил я.

Он расстегнул ширинку и достал член. Забрался под нее и засунул его ей в задницу, а я медленно опустил ее на него. Это освободило мои руки.

— Спасибо, приятель, — сказал я.

Хелен слегка застонала. Я посмотрел на ее широкий мягкий рот.

— Жаль, что нам нечего туда вставить, — сказал я.

— Возьми кошку, — сказал Фил.

— Не думаю, — ответил я.

Теперь я держал руки на ее сиськах, теребя соски, пока они не стали твердыми и красными от притока крови. Я чувствовал, как Фил трудится внизу.

— Какого черта тебе понадобилось ехать в Лос-Анджелес? — спросил я его.

— Хорошее место, как и любое другое. И я могу найти там работу. Могу зарабатывать на жизнь.

— Ты же писатель. Ты можешь работать где угодно.

— Да, но в Калифорнии полно журналов. Полно вакансий. Там хорошо и безопасно.

— Тебе нужна безопасность?

— Мне она не помешает.

— Подвинься немного влево, пожалуйста.

— Так лучше?

— Вот именно.

— Нет, в основном потому, что я хочу, чтобы между мной и Кэти было несколько сотен миль.

— Значит, ты ее любишь.

— Конечно, люблю.

— Тогда зачем вы хотите расстаться?

— Черт возьми, не знаю. Это идея Кэти.

— У нее есть к тебе претензии?

— Господи, да. Я ебу все, что движется.

— Думаю, да.

Это вернуло нас к Хелен. Она не была девственницей. Она прекрасно проводила время, если не считать того, что молния Фила ей мешала. Мне не нравилось слушать ее жалобы.

— Сними джинсы, ладно, Фил?

— Конечно.

Она начала покрываться потом, и было видно, что она близка к тому, чтобы кончить. Ее пизда широко открылась мне, и я там приятно и мягко скользил. Я сказал ей, чтобы она поиграла с собой. Это было именно то, что она хотела услышать. Было слышно, как ее палец трется о клитор, словно старик сосет свою старую вставную челюсть. Другой рукой она теребила свои соски. Это заставило ее вспотеть и застонать еще сильнее. Она была взмылена, как пони, когда внезапно ее спина выгнулась, и я почувствовал, как ее тело затрепетало и увидел, как она мечется из стороны в сторону. Фил сильно накачивал ее снизу, а я ударил ее сильно и глубоко, и она получала оргазм за оргазмом, как минометный огонь. Она была изранена, изувечена и сломана, и в изнеможении легла на спину, а потом Фил кончил и тоже лег на спину.

Только не я. Я поднял ее на руки и понес в ванную. Мой член все еще был в ней. Я вытащил его и положил ее под душ. Направил на нее насадку и включил его. Я бы сказал, что вода была холодной, как на дне озера. Она закричала.

— Я хочу, чтобы ты это сделала, — сказал я ей.

Я полез к ней и потянул ее на себя, так что почти ледяная вода шлепнулась ей на спину, прежде чем выплеснулась на меня и снова попала на нее. Ее рот был широко открыт от удивления, а глаза крепко зажмурены. Соски были маленькими и тугими, как малина, а кожа холодной, как смерть. Я врезался в нее, как полоумный, а затем кончил, испытав долгий изматывающий оргазм, который начался в моем животе и обрушился на меня, как пулеметная очередь. Я протянул руку и выключил воду. Скатил ее с себя и вернулся в гостиную.

— У меня есть идея, — сказал я.

— Какая?

— Я не хочу, чтобы ты уезжал в Лос-Анджелес. Ты мой приятель. Я хочу, чтобы ты остался здесь. Предположим, я навещу твою старушку. Как она сможет предъявлять тебе претензии, если сама тоже играет в эти игры? Понимаешь, о чем я?

Он задумался.

— У тебя чертовски крепкие нервы. Ты это знаешь?

— Ты хочешь поехать в Калифорнию или остаться?

— Я хочу остаться.

— Так позволь мне попробовать. Что ты теряешь?

Он еще немного подумал.

— Ничего личного в этом нет? Между тобой и Кэт, я имею в виду?

— Вообще ничего.

— Ты не станешь меня обманывать?

— Никогда.

— Не знаю, Струп.

Хелен вышла из душа в бешенстве. Она хотела, чтобы мы убирались восвояси. Фил сказал, что в данный момент это невозможно, нам нужно кое-что обсудить. Он предложил ей сварить кофе.

— Ты просто используешь девушку, — сказала она, но пошла на кухню.

— Это очень грубые слова, Струп. Я имею в виду, сказать тебе, чтобы ты пошел к ней. Она моя чертова жена, понимаешь? Не знаю, смогу ли я это сделать.

— Ты справишься, Фил, — сказал я.

— Я не знаю.

Хелен налила кофе. Она уже простила нас. Она выглядела чудесно, разгуливая голышом, подавая нам кофе, наливая молоко, насыпая ложкой сахар. Забавно, но женщина всегда выглядит лучше для меня после того, как я ее поимею. Некоторые ребята говорят, что женщины выглядят хуже, чем до этого. Я никогда так не считал. Я как будто чувствую свой запах на женщине после того, как я ее поимею, как будто она ходит со следами меня на ней после этого.

— Если мы это сделаем, то прямо сейчас, — сказал Фил.

— Ладно. Прекрасно.

— Ты уверен?

— Полностью.

— О чем вы, ребята, говорите? — спросила Хелен.

— Не беспокойся об этом, — сказал Фил. — Мы еще увидимся.

— Ты уезжаешь?

— Ага.

— Ты тоже, Струп?

— Придется, малышка.

— Ты позвонишь мне?

— Конечно. Побудь у телефона, хорошо?

Снаружи манхэттенская ночь была бледно-коричневой на улицах и золотой в туманном небе. Мы взяли такси до 14-й улицы, и я усадил Фила в бар, а сам отправился на встречу с его женой. В баре был бильярд, чтобы он не слишком напился.

Они жили в полуподвальной квартире. Я постучал в дверь, и Кэти открыла.

— Фила здесь нет, — сказала она.

— Я знаю. Я только что ушел от него.

— Ох.

— Я пришел повидаться с тобой.

— Со мной?

— Ты меня впустишь?

— Ну, да… Конечно.

— Надеюсь, ты не слишком занята. Я тебе не помешал?

— О, нет. Просто… Ну, послушай, Струп. Ты ведь слышал о нас с Филом?

— Фил мне сказал.

— Конечно, сказал. А ты ведь друг Фила, ты его лучший друг, и я…

— Больше нет, черт возьми.

— Что значит "больше нет"?

— Я ему не лучший друг, вот что. Сукин сын только что увел у меня женщину, которую я люблю. Никогда бы не поверил, что он может так поступить со мной. Она лучшая женщина, которую я когда-либо встречал. По имени Хелен. Иногда она носит шейный бандаж. Ублюдок просто взял ее прямо у меня на глазах, прямо на полу ее квартиры.

Она вздохнула.

— Итак, теперь ты знаешь, с кем я жила, Струп.

— Знаю. Теперь знаю. Ты хорошая женщина, Кэти. Я удивлен, что ты терпела его так долго.

— Это было нелегко.

— О, черт, я уверен, что это было нелегко.

— Мне очень жаль, Струп. Действительно.

И тогда я ее поимел. Мне нужно было только дать волю слезам. Мне всегда было легко плакать. Нужно было только вспомнить, как я разбил тот большой старый красивый "Бьюик" 56-го года выпуска ради денег по страховке. И я заплакал. Она смотрела на меня некоторое время.

— Тебе что-нибудь принести, Струп? — oна была очень нежной. — Я могу что-нибудь сделать?

— Нет, ничего, — ответил я. Я подождал немного, позволил слезам накопиться, а затем снова выпустил их. — Ну да, Кэти, — сказал я, — наверное, есть что-то такое…

Вот так я и выебал жену Фила.

Не то чтобы это помогло. Фил все-таки уехал на побережье, точнее, в Сан-Диего, в эту уродливую просмоленную яму с шоссе, моряками и дрянным чили. Мы с Кэти очень хорошо поладили в тот вечер и до сих пор ладим. Каждый вторник. По средам я хожу к Хелен, по вторникам — к Кэти, а остальные вечера недели делаю, что могу и с кем могу в перерывах между схватками с женой. Ах да, я женат, как и Фил. Хотя жена, в общем-то, не имеет большого значения. Вот только я не так свободен, как мог бы быть.

Возможно, вам будет интересно узнать о Хелен. Однажды она позвонила мне в офис. Это было до того, как Фил уехал, он все еще был в городе. Это было отвратительное утро. Все хотели поцеловать его в задницу, и хотели этого сейчас. Вот такое утро. Я корпел, ругаясь и целуя задницы. Около двух часов она позвонила мне.

— Откуда, черт возьми, у тебя этот номер? — спросил я.

— Мне его дал Фил.

Он был очень зол зa мое поведение с Кэти. Он больше не разговаривал со мной.

Я решил, что он натравил на меня Хелен, чтобы поквитаться.

— Ты не возражаешь? — спросила она.

— Чертовски возражаю. Если ты еще раз позвонишь мне на работу, я надеру тебе задницу, слышишь?

— Дашь мне свой домашний номер?

— Нет.

— Не дашь?

— Нет.

— Ты больше не хочешь меня видеть?

— Нет.

— А я хочу тебя видеть.

— Конечно, хочешь.

— Я серьезно.

Я немного подумал.

— Хорошо. В пятницу вечером, в девять часов, в твоей квартире.

— Замечательно.

— И, Хелен…

— Да?

— Я приду, чтобы выебать тебя, понятно? Если я не выебу тебя в течение получаса, то мы больше не увидимся. Я не собираюсь тратить на тебя время.

Ее голос был очень тихим.

— Ладно, Струп. Я понимаю.

Она повесила трубку, и тот вечер пятницы стал одним из лучших в моей жизни. Мы ебались повсюду. В раковине, затем на ковре. Потом она встала раком, держась за пожарную лестницу. Я кончил ей в задницу, в подмышки и между пальцев ног. Я устроил ей такую тренировку, которую она никогда не забудет, и только в конце вечера, когда я выходил за дверь, я услышал о Филе.

— Знаешь, он уехал, — сказала она.

— Кто?

— Фил.

— Фил? Уехал?

— Ага. Я видела его позавчера вечером. Он уехал вчера. Но он оставил тебе записку.

— Записку? Что там написано?

Она протянула мне конверт. Я открыл его. Записка действительно была от Фила. Я задумался. Какой милый парень, какой простак. Потом я прочитал ее.

ПОШЕЛ К ЧЕРТУ, — гласила записка. — РАНЬШЕ Я ДУМАЛ, ЧТО ТЫ МОЙ ЗАКАДЫЧНЫЙ ДРУГ. ТЕПЕРЬ ТЫ ПРОСТО ЕЩЕ ОДИН КОРОЛЬ ОБМАНА.

А кто нет?

Исчезнувший ныне бар "Красавицы ада" был замечательным старым баром в Вест-Виллидже для писателей и рабочих, где выпивка была дешевой, а живые выступления устраивались всякий раз, когда кто-нибудь собирался вместе. Я помню, как легендарный исполнитель рок-н-ролла Лестер Бэнгс провел там несколько концертов, его футболка выглядела так, словно он засунул в нее свой обед, а пачка "Лаки Страйк" регулярно торчала из дыры в заднем кармане джинсов, когда он ревел в микрофон. Для сочинителей из "Пентхауса", "Дейли Ньюс" и кучки молодых радикалов-фрилансеров это был второй дом, как только рабочий день заканчивался.

Бара давно уже нет, как и моего приятеля Лестера, и я скучаю по ним обоим.

Так что это для тебя, Лестер.

Думаю, ты бы посмеялся пару раз.

Инцидент в "Плаза" в значительной степени соответствует действительности, Как и женщина с шейным бандажом. Остальное — Струп и чушь собачья.

"Массаж"

Сан-Диего был не просто еще одним скучным городом, это был настоящий холодный тупик на краю гребаного мира. Забытое место к северу от абсолютного ничего. Носилки в больничной приемной, и ты знал, что никогда не выйдешь оттуда живым. У меня была работа, так что дни проходили сносно. Но по ночам, черт возьми, везло, если удавалось найти бар с бильярдным столом и куском задницы моложе пятидесяти пяти лет, выглядевшим лучше комнатной мухи. Таков был Сан-Диего. Усталая самодовольная загорелая старая соковыжималка, тонущая в плохом виски.

Интересно, куда, черт возьми, все деваются по ночам? Ночью на улице присутствовали только автомобили. Клянусь, в них никого не было. Было видно, как они движутся, шипя по бетону, но никто не парковался и никто не шел пешком. Только фары и шум на мертвом широком шоссе.

Как-то вечером мы с Ти Джеем пошли купить немного дури к другу. Друга не было дома. Но дверь была открыта, и мы вошли. Мы взяли немного травки из его заначки и оставили деньги на столе. У него жила большая черная змея-суслик, поэтому мы покурили травки, выпустили змею из клетки и смотрели, как она скользит по дверному косяку. Мы еще немного покурили, а змея, наконец, выползла через парадную дверь. Я наблюдал за ней.

— Змея убегает, Ти Джей, — сказал я.

— Вот сукина дочь, черт побери!

— Нам лучше поймать ее.

— Я не собираюсь гоняться в темноте за какой-то змеей. Ну ее на хуй.

Так что мы взяли травку и убрались оттуда. А змея вырвалась на свободу.

И это была лучшая и самая насыщенная событиями ночь в Сан-Диего. Пока я не нашел ту шлюху.

Я никогда не снимал проституток, и на то были две причины. Во-первых, у меня никогда не было денег. Это очень веская причина. Во-вторых, мне не нравилась идея платить за это. Я был слишком глуп, чтобы понять, что, как говорил пророк, вы всегда платите за это, так или иначе. Но я учился.

Мы с Ти Джеем работали вместе. Каждый день мы вкалывали до одури, изнемогая от усталости. В конце дня нам казалось, что в офисе воняет, как на скотобойне, а мы были первоклассными американцами. Так что мы пропускали ужин и сразу переходили к серьезной выпивке. Может, поужинаем позже. После четвертого или пятого захода. Но этим вечером, всего лишь после двух рюмок, Ти Джей начал растирать шею и жаловаться, что ему нужен настоящий хороший массаж.

— Ты подразумеваешь, что хочешь перепихнуться?

— Нет. Серьезно. Мне бы не помешал массаж.

— Ти Джей, я бы не стал воспринимать тебя всерьез даже с бритвой в одной руке и пистолетом в другой. Хочешь пойти к бляди — иди. Но не вешай мне лапшу на уши. Ты — чертов мошенник и пьяница в придачу, и я не верю тебе ни на грош.

Ти Джей был лжецом и обманщиком, и надо было дать ему понять, что ты его раскусил. Как только он это поймет, вы станете друзьями. Но ему нужно время от времени напоминать об этом. Он рассказывал, что служил в разведке во Вьетнаме и убил более тридцати человек в рукопашной бою. У него не было выбора, сказал он. Он создавал легенду. Но он, вероятно, был так же опасен, как шляпа с загнутыми кверху полями. Его можно было выбить из колеи словом из десяти букв.

— Господи, Струп, — сказал он. — Мне просто нужен массаж, вот и все.

— Ладно. Мне тоже. Это замечательная идея. Только счет оплатишь ты.

— А почему я должен платить?

— Тебе нужна компания?

— Ага.

— У меня как раз хватит денег на эту выпивку и еще на одну, — я заказал еще виски. — Вот почему.

— Тогда ты будешь должен мне за массаж.

— Ты хочешь загнать меня в долги за гребаный массаж? Ты, наверное, совсем спятил.

— Хорошо, Струп. Хорошо.

— Я имею в виду, что если бы ты хотел перепихнуться, это было бы совсем другое дело.

— Да, понимаю.

Ни хрена он не понимал. В кармане у меня лежала еще тридцатка. Если я найду женщину, которая будет так же хороша в своей игре, как я в своей, то это будет прекрасная ночь.

Мы поехали в центр города.

Улицы были забиты моряками в дешевой гражданской одежде. Неплохой район. В Нью-Йорке не было ничего подобного. Как и в Лос-Анджелесе, Бостоне или Сан-Франциско. Девушки работают в витринах магазинов в прозрачном нижнем белье. Повсюду шлюхи, сутенеры, голые шоу, шумные бары и шесть или семь массажных салонов в каждом квартале. Десять кварталов плоти и быстрые легкие деньги. Десять кварталов сплошной толчеи с кучей парней, с карманами, вот уже несколько месяцев набитыми наличными, и у которых не было ничего, кроме кулака, чтобы вставить. Эти дети были голодны.

Если я хочу снять вон ту потрясающую блондинку, лучше поторопиться.

— Припаркуйся! — сказал я.

— Припарковаться негде.

— Припаркуйся сейчас же!

— Нужно найти место для парковки.

— Ты когда-нибудь был у шлюхи, Ти Джей?

— Не-а.

— Даже во время службы?

— Черт возьми, нет, в этом не было необходимости.

— Ну, теперь это тебе необходимо.

— Я же говорил тебе, Струп. Просто массаж. У меня больная шея.

— Угу.

Мы перешли улицу, и блондинка все еще была там. Вблизи она была невероятна. Стройная, молодая и привлекательная. Я чувствовал себя человеком, нашедшим рубин в кухонной раковине. Так вот куда все ходят по ночам.

— Ты свободна? — спросил я.

— Не совсем.

— Хорошо. Не уходи. Я тебя умоляю. Пожалуйста.

— Ладно.

Я вошел внутрь, Ти Джей следовал за мной по пятам.

— Вам нужен массаж?

Девушка за стойкой носила обручальное кольцо, была уродлива, как заусеница, а ее голос звучал, как лысые шины на плохой проселочной дороге.

— У нас есть массаж за пятнадцать долларов, — сказала она, — массаж в обнаженном виде за двадцать долларов и часовой массаж в обнаженном виде за тридцать пять долларов. Выбирайте, сэр.

— Я хочу перепихнуться, — сказал я.

— Чаевые не возбраняются, — сказала она.

— Та дама у входа, она свободна?

— Не совсем.

— Не пудри мне мозги. Она свободна?

— Да, сэр.

— Мне массаж за двадцать. Моему другу то же самое. Позови даму, пожалуйста.

Ее звали Соня. Она вошла, улыбаясь, и оглядела нас.

— Который из вас? — спросила она.

— Я, — сказал я.

— Ладно.

Она снова улыбнулась, взяла меня за руку и повела внутрь. Ти Джею подсунули маленькую рыжую девчонку с большой задницей, которая даже в подметки не годилась моей Соне. Но Ти Джей выглядел довольным. Интересно, думает ли он все еще о спазме шеи или о чем-то подобном?

— Просто зайди туда и разденься, — сказала Соня. Она открыла дверь. — Я вернусь через минуту.

Я сделал то, что она сказала. В комнате ничего не было. Только длинный массажный стол с зеркалом в одном конце комнаты и небольшой умывальник и тумбочка в другом. Чисто, холодно и скучно. Я разделся, закурил и посмотрел на себя в зеркало. Неплохо. Живот слегка великоват, но мой вид не будет ей неприятен. Я лег на стол и стал ждать.

Через пару минут она просунула голову внутрь. Посмотрела на меня.

— Я скоро приду, хорошо?

— Хорошо.

В коридоре послышались голоса. Ее и девушки за стойкой. Потом другой голос, тоже женский. Возбужденный шепот. Она снова просунула внутрь свою хорошенькую головку. Оглядела меня с ног до головы.

— Я по-прежнему голый, — сказал я.

— Дай мне минутку, ладно?

— Ладно.

Я затушил сигарету. Услышал еще голоса, потом стало тихо. Я ждал.

Она вернулась в комнату, улыбаясь, сняла ночнушку, лифчик и трусики, и все было бледным и прекрасным. Настоящая блондинка. Грудь, живот, бедра и попка упругие и сильные. Мне досталась породистая модель. Тело было кремово-белым, соски — бледно-розовыми, шевелюра — золотистой. Богиня в тускло-серой задней комнате Массажной принцессы. Невероятно.

— Ты ведь не полицейский? — спросила она.

— Черт возьми, я даже не моряк, — сказал я. — А почему ты спрашиваешь?

— О, мы всех спрашиваем. Чем ты занимаешься?

— Я — писатель.

— Ты этим зарабатываешь на жизнь?

— Нет.

— За восемьдесят долларов я отсосу тебе и ты меня отымеешь. Тебе такое понравится?

— Да, понравится. Скажи это еще раз!

— За восемьдесят долларов я отсосу тебе и ты меня отымеешь.

— У меня нет восьмидесяти. Я же тебе говорил. Я — писатель.

— А сколько есть?

— Двадцать.

— Двадцать?

— Ну, тридцать.

— Ладно, отымеешь меня за тридцать. Заплатишь мне прямо сейчас?

— Конечно.

Я протянул ей тридцать баксов.

— Ложись, — сказала она.

Она взяла бутылочку с детским маслом и плеснула себе на ладонь. Потом взялась за мой член и начала его обрабатывать. Это не заняло много времени. Тем временем я держал ее попку в одной руке и сиську в другой. Мне хотелось, чтобы этот розовый сосок был у меня во рту. Я наклонился и взял его в рот. Она сжала кулак вокруг моего члена. Если я не буду осторожен, то это будет тридцатидолларовая дрочка. Но она остановилась.

— Ты уже готов, — сказала она. — Давай трахаться. И помни: никаких поцелуев.

— Совсем никаких?

— Угу.

— Ладно.

Она отвернулась, и я не знаю, откуда он взялся, но когда она снова повернулась ко мне, в руке у нее был презерватив. Она вытащила его из упаковки, развернула, улыбнулась и надела его на мой член. Она управлялась с этой чертовой штукой гораздо лучше, чем я когда-либо. Затем она налила еще немного масла в руки и провела ими по резине.

— Встань на секунду, пожалуйста.

Я слез со стола, и она легла на спину. Она широко раздвинула ноги для меня. Некоторое время я стоял с ошеломленным и глупым видом. Я смотрел на ее пизду. Смотрел на ее губы, которые я не смел поцеловать. Я все еще не мог поверить, что эта женщина собирается трахаться со мной. Только не со мной. Это было чертовски хорошо, это был мираж, эйфория после косяка.

— Что-то не так? — спросила она.

— Ты, шутишь?

— Тогда трахни меня.

Эта невероятная женщина! Я встретил ее может, десять минут назад, одну из самых красивых женщин, которых я когда-либо видел в своей жизни, а теперь я трахал ее. Как просто. Никаких ухаживаний и заигрываний, никаких выпивок или ужинов, никаких предварительных ласк. Только гонорар, а потом — кайф и экстаз.

Теперь я понял, почему ходят к шлюхам. Дама была умелой, опытной, сдержанной, теплой, дружелюбной и красивой. Если она была безличной, если я понятия не имел, кто она и откуда, то она также была в каком-то смысле совершенством, была мечтой о безрассудном трахе. Если был расчет, то и вреда особого не было.

Она начала стонать. Это было фальшиво и ненужно.

— Прекрати, — сказал я.

Она рассмеялась.

— Хорошо, — сказала она.

Она скользнула рукой между нами и положила пальцы на мой член, пока я работал над этой великолепной пиздой, и это было уже чересчур, я бы через секунду кончил.

— Не делай этого, — попросил я. — Я предпочитаю пока не кончать, хорошо?

— Кончишь, когда захочешь, — сказала она.

— Спасибо, — сказал я. — Я так и сделаю.

Я зарылся лицом между ее грудей. Я поцеловал нежную кожу ее шеи. Она поцеловала меня в ответ. Мы трахались и трахались. Наконец-то я кончил.

Я был измучен, но она могла бы продолжать, у нее было много энергии. Она оделась, а я просто лежал на спине, уставившись в зашпаклеванный потолок.

— Теперь мне сделают массаж? — спросил я.

— Нет, ты не получишь и это и массаж. Либо одно, либо другое.

— Очень жаль.

Я сел и посмотрела на себя в зеркало. Все то же самое. Вот только на моем лице застыла дурацкая ухмылка. И голова все еще гудела. Культурный шок. Она открыла дверь и остановилась.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила она.

— Как будто я снова потерял девственность.

— Похоже на то, — oна рассмеялась.

— Не возражаешь, если я возьму сигарету? Рядом с полотенцами на столике лежала пачка "Мальборо".

— Давай, не торопись.

Я выкурил сигарету и оделся. Потребовалось некоторое время, чтобы все осело в голове. Казался странным этот интим без узнавания или близости, это дурацкое бесстыдное погружение.

Однажды она просунула голову в дверь, чтобы посмотреть, как у меня дела. Она хотела, чтобы я поскорее свалил. Я это уловил. Ночь была напряженной. Флот ждал своей очереди. Я затушил сигарету, застегнул рубашку и без посторонней помощи добрался до двери.

Дверь открылась с другой стороны, и появилась Соня с матросом под руку, пареньком лет восемнадцати, коротко подстриженным, с бычьей шеей, бестолково улыбающимся мальчишеской смущенной улыбкой. Когда я проходил мимо, Соня поцеловала меня в щеку.

— Возвращайся скорее, — сказала она.

Я вышел оттуда. Поискал Ти Джея в вестибюле и на улице, но он все еще был внутри. Если он мог трахаться так долго, то, возможно, на самом деле мог бы и убить. Тем временем я наблюдал за шлюхами. Мимо прошел береговой патруль. Девушки и моряки заключали сделки прямо на улице, а береговой патруль просто проходил мимо.

Я был готов отправиться в бар, когда он появился, сияя.

— Эй, Струп, как все прошло?

— Очень хорошо. А как прошел твой массаж?

— Замечательно. Хотя бывало и лучше.

— Ах вот как? Это очень плохо. Она тебе дорого обошлась?

Он посмотрел на меня.

— Как и тебе, Струп. Двадцать.

— Я имею в виду внутренний массаж.

— Внутри мне это ничего не стоило. О чем ты говоришь?

— Ти Джей, ты что, не трахнул ее?

— Господи, нет.

— Она тебя не просила?

— Нет. А ты перепихнулся, Струп?

— Я на тридцать баксов беднее. И на полчаса счастливее.

— Где ты взял тридцать баксов?

— Купи мне выпить, Ти Джей, — сказал я, — и я тебе все расскажу.

— Она была хороша, Струп?

— Была, без сомнения.

— Знаешь, может, мне стоило снять штаны? Может, тогда она бы меня попросила.

Я переходил улицу с самым тупым человеком на всем Западном побережье Америки. Может быть, во всем Западном полушарии. Он не снял штаны, и они решили, что он полицейский. Вот о чем шептались в коридоре. Наверное, думали, что я тоже полицейский, раз мы пришли вместе. Так что же я там делал, сидя голым?

Должно быть, это их до чертиков сбило с толку.

— Да, Ти Джей, думаю, тебе следовало это сделать.

Мы пошли выпить, и я сидел с ароматом Сони на руках, и каждый раз, когда я делал глоток виски, она возвращалась ко мне на кончиках моих пальцев, со своими светлыми волосами, бледной плотью и губами, которые я не целовал. Это было все равно, что снова потерять девственность.

Только однажды в запахе было столько тайны.

Ее запах продержался во время ночной попойки до утра и далеко за полдень. Я позаботился о том, чтобы он оставался подольше. Я также старался сохранить в памяти ее лицо, это прекрасное лицо, которое я знал всего полчаса. Но уходя с работы, я уже не мог вспомнить, как она выглядела. Только длинные светлые волосы, плоть, губы и ощущение ее пизды вокруг меня, и у меня все еще был ее запах, который растворялся, медленно растворялся, а на следующее утро она исчезла.

Небольшое отступление о Струпе. Никто в здравом уме не скажет, что он очень чувствителен в этой истории, но злость пропала. Я бы сказал, что, возможно, он стареет, смягчается, но последующая история опровергает это предположение.

Я действительно некоторое время работал в Сан-Диего, редактируя массовый глянцевый палеонтологический журнал под названием "Ископаемые", который закрылся после первого выпуска. Я был слишком беден, чтобы арендовать машину, и большую часть времени проводил в офисе. И да, ночи были длинными и тоскливыми.

"Никогда не доверяй умной пизде с двойным именем" (рассказ публиковался под названием "Ремонт сантехники")

Я жил в старом, когда-то внушительном здании на 71-й улице. Стэнфорд Уайт спроектировал его в 20-х годах. Архитектора застрелили давным-давно, что, возможно, было удачей для его гордости, потому что нынешняя хозяйка была сумасшедшей старой сукой, похожей на Бродерика Кроуфорда[4] в костюме трансвестита, и она пустила это здание под откос. Теперь вестибюль был похож на большой безвкусный вестибюль кинотеатра в красно-золотистых тонах яблока в карамели, и все было изношенное и выцветшее. Как в бывшем великом театре Бижу, когда там показывали фильм "Глубокая глотка-6".

Хозяйка была тупа, как мыльница, но кое-каким трюкам научилась. Она никогда не тратила деньги без крайней необходимости. Позволяла всему рухнуть к чертям собачьим, а потом, когда пропадает тепло или проваливается пол, и жильцы кричат, требуя крови, ей оставалось только кричать громче и дольше, чем они. Она говорила им, что разорилась, что город, контроль за арендной платой и профсоюзы убивают ее. Она кричала, кричала и продолжала кричать, пока жильцы не уходили, гадая, сколько времени пройдет, прежде чем кто-нибудь упрячет в сумасшедший дом эту бедную чокнутую сучку. Но ничего не делая, она и не тратила ни хрена. Не решала проблему. Вместо этого вела себя как сумасшедшая. На какое-то время это все улаживало.

Поэтому однажды утром я встал с похмелья, как обычно, и подошел к шкафу с нашей одеждой, а с одежды капало.

Я подумал: Хм, с одежды капает, она вся промокла насквозь, вот забавно. Потом мой мозг немного прояснился, и я начал выть. Я разбудил Карлу. Я разбудил двух кошек. Все крысы и тараканы разбежались. Поняли, что происходит что-то сумасшедшее.

— ТЫ, ВОНЮЧАЯ, ЕБАНУТАЯ СТАРАЯ ПИЗДА! Я отрежу тебе долбаные СИСЬКИ! Блядская УБИЙЦА! Черт побери! Черт побери! Черт побери!

В потолке зияла дыра размером с футбольный мяч. В трубах зияли дыры. Наша одежда была покрыта мочой, говном, водой из унитаза и маленькими кусочками штукатурки. Мне хотелось убивать. Соседи колотили в стены спальни, чтобы заткнуть мне рот. Но они не могли заставить меня замолчать. Я расхаживал взад-вперед по гостиной в одних шортах и ревел. Карла пошла искать управляющего. Это было бесполезно. Он уже явно напился. Я схватил бутылку ржаного виски. Пить было еще рано, но я хотел присоединиться к нему.

Зазвонил телефон. Я взял трубку.

— Послушайте, если хотите жаловаться, то напрасно теряете время, — сказал я. — Я буду кричать еще громче, понятно? Скажите хозяйке, что она покойник.

Я повесил трубку.

Через минуту телефон зазвонил снова.

На другом конце провода послышался женский голос. Мягкий, приятно звучащий голос. Ее зовут Лора Салли, — сказала она, не какая-нибудь Лора Салли, а просто Лора Салли.

— О, — сказал я.

Она подруга моего друга из Сан-Франциско. Она только что приехала в Нью-Йорк, и у нее есть только мой номер. Она надеется, что я смогу устроить ее куда-нибудь.

— Не сейчас, — сказал я.

— О, пожалуйста, — сказала она. — Мы можем минуту поговорить?

Я объяснил ей, что вся моя одежда в говне, но я полагаю, что она может прийти, если сможет вынести эту вонь. Мне все равно.

— Большое спасибо, — сказала она. — Я очень это ценю.

— Я могу быть в шортах.

— Я не возражаю, — сказала она.

— Ты и не можешь возражать.

Я снова повесил трубку. Нашел пару сухих штанов и надел их. Потом собрал все это мокрое месиво и отнес в химчистку. Это обойдется мне в сотню баксов. Я позвонил хозяйке и угрозами добился того, что она пообещала вернуть мне мою сотню. Она сказала, что у ее мужа лимфома Ходжкина и он умирает. Она едва справляется. Я решил, что каким бы способом он от нее ни избавится, ему повезет.

Вернулась Карла. Управляющий, как и ожидалось, был пьян, поэтому я взял швабру и начал работать. Теперь вместо мочи в квартире пахло аммиаком. Это был прогнивший мир.

Примерно через полчаса появилась Лора Салли. Пока я наводил порядок в шкафу и доставал бутылку виски, они с Карлой принялись болтать, и вскоре послышался смех на кухне и звяканье кофейных чашек.

Я взглянул на Лору Салли. Как по мне, она выглядела хорошо. Ее юбка была длинной и свободной, поэтому нельзя было судить о заднице, бедрах или ногах, но у нее была аппетитная большая грудь и миловидное лицо. Слабый подбородок, но в остальном симпатичная. Я подумал, что было бы неплохо ее трахнуть. Добро пожаловать в Нью-Йорк.

Они все говорили и говорили. Я просто слушал. Она была из Беркли, приехала сюда, чтобы добиться успеха в издательском деле. Дипломов у нее было до фига, но все они были бесполезны — по английскому языку. Ей повезет, если она устроится отвечать на телефонные звонки в публичном доме. Я сам какое-то время проработал в издательстве, так что знал. Если ты женщина, то ты — никто. Если ты мужчина, то можешь стать сутенером, и это будет большое везение.

Но прежде всего ей была нужна квартира. Карла сказала ей, что здесь, в здании, есть свободная двухкомнатная квартира, и мы знаем девушку на 68-й улице, которая, вероятно, захочет жить с ней в складчину. Я предупредил ее, что хозяйка превратила дом в помойное ведро, но ее это, похоже, не беспокоило. Поэтому мы обещали помочь.

Когда все было решено, Карла пошла за кофе, а Лора встала и прошлась по комнате, разглядывая мою книжную полку. Хммммм и о-о-о-о, да, и о-о-о-о, я это читала. Она была умной штучкой. Она знала всех авторов. Она спросила, можно ли ей одолжить Юнга, и я ей позволил. Потом она села, а я присосался к бутылке ржаного виски, пока она рассказывала мне, как она много знает о настоящей литературе. Я ненавижу эту срань.

Я подумал, что она преуспеет в издательском деле.

— У вас хорошая библиотека, — сказала она. — Но некоторые книги отсутствуют. По правде говоря, библиотека очень хорошая. Но если вы не возражаете, я скажу, что у вас есть некоторые вещи, которые на самом деле не так уж и важны.

— Неужели? — спросил я.

— О да. Вы должны иметь такого-то и такого-то и избавиться от такого-то и такого-то.

Что ж, — подумал я, — она еще молода. Я должен был сразу это понять. Никогда не доверяй умной пизде с двойным именем.

Она провалялась у нас пару дней, пока ее квартиру не привели в порядок. Мы нашли ей соседку по комнате, девчушку с 68-й улицы. Ее звали Сэнди, она была милым дружелюбным ребенком. Мы ссудили ее парой баксов. Карла очень подружилась с ней. Она мне нравилась гораздо меньше, но я все же думал, что сиськи у нее что надо. Я всерьез подумывал о том, чтобы выебать Лору. Но приходилось мириться со всеми этими разговорами о настоящей литературе.

О, Господи.

Прошло две недели, и Сэнди с Лорой переехали в свою квартиру. Хозяйка все еще не починила наш потолок. И вот однажды вечером Сэнди спустилась вниз вся в слезах. Она пришла жаловаться. Лора была неряхой, разбрасывала повсюду еду, грязное белье и окурки. Воровала еду. Воровала деньги и одежду. Пропали две пары трусиков и любимая блузка Сэнди. Лора не платила вовремя ни за квартиру, ни по счетам.

Она обманула нас, всех нас. Это Нью-Йорк. Ничего нового.

Сэнди повела нас наверх и показала, как Лора изгадила всю квартиру, и какие вещи пропали.

— В эту минуту, — сказала она, — она, наверное, продает мои туфли.

Мне было жаль ее, но я ничего не мог поделать, разве что предложить отшлепать Лору.

— Хочешь, я ее отшлепаю вместо тебя? — спросил я.

Она не хотела.

Очевидно, Лора Салли приехала в Город без гроша в кармане. Однако она вскоре завела друзей и теперь быстро и легко обводила их вокруг пальца. Что ей было нужно от нас? Мы перестали с ней разговаривать. Ну и что? По меньшей мере, она задолжала десяти людям. Она знала, что я не нуждаюсь в ней, но время от времени мы встречались в холле у почтовых ящиков, и она мне жаловалась. Она работала секретаршей в маленькой издательской фирме, чувствовала, что это ниже ее достоинства и была права. Это вообще ниже чьего-либо достоинства. Но, черт возьми, — подумал я, — пусть попотеет. По крайней мере, их она еще не смогла облапошить. Но у меня было мало сомнений относительно ее будущего. Спросите у любой комнатной мухи. Говно не тонет.

Изредка мы видели Сэнди, и она всегда выглядела как дохлая рыба. Это было печально.

Потом мы с Карлой поссорились, что случалось время от времени, я был сыт ею по горло, мне осточертели все женщины, такое было у меня настроение. И мне захотелось погрязнуть в нем на некоторое время. Поэтому я взял бутылку и поднялся на два пролета к Лоре Салли.

— Косяк есть? — просил я.

Лора была дешевкой, как и большинство жуликов, но время от времени ее можно было застать врасплох.

— Э-э… да, — ответила она и достала один для меня.

Это было неплохо. Я сидел в ее гостиной, щурясь и глядя на нее со злобной иронией, курил косяк и тянулся к бутылке виски. Я ее встревожил.

— А тебе не кажется, что это чересчур? — спросила она.

— Думай, что это содовая. Хочешь присоединиться ко мне?

— Боюсь, что не смогу.

— Почему?

— Я устраиваю вечеринку.

— Ты?

— Да.

— Сегодня вечером?

— Да, народ прибудет примерно через час или около того. Мне нужно подготовиться. Будет много сотрудников издательства. Возможно, ты захочешь остаться, Струп, — oна улыбнулась, невинная, как маргаритка. — Моя первая вечеринка в этом городе, — сказала она. — Разве это не захватывающе?

— Мой член становится твердым, — сказал я. — Предположим, ты скрутишь нам еще один косяк.

— Ладно.

Пока она его скручивала, я протянул руку и положил ей на бедро. В другой руке я держал виски. Бедро было хорошее. Она посмотрела на меня, не зная, что со мной делать. Невинность улетучилась, и было видно, как в голове ворочаются мысли, рассматривая различные варианты. Думаю, в конце концов, она решила, что было бы забавно потрахаться с мужиком Карлы.

— Мне нужно принять ванну, — сказала она, — но я хочу продолжить разговор с тобой. Пойдем. Я оставлю дверь открытой. Ты можешь стоять снаружи и разговаривать со мной.

— Конечно, — сказал я.

Какая непосредственная эта девушка из Беркли. Еще одна кокетка. Я уже внес ee в каталог и пронумеровал.

Она разделась в прихожей, рассказывая мне о вечеринке и обо всех хороших людях, которые там будут, и как ей понравился Юнг, которого я ей дал почитать, и снова книги-книги-книги-книги, и все время, пока она говорила, она ни разу не посмотрела на меня, просто продолжая разоблачаться и тявкать, как будто ничего особенного не происходило, очень непринужденно, просто собиралась помыться, — хлоп, — вываливаются сиськи, что я думаю о Лотреамоне[5], - шуршание, — спадают трусики, летят брызги, это будет замечательная вечеринка, что я думаю об инкубах-суккубах, полфунта гавайской марихуаны на подходе. Я стоял и смотрел.

Красивое тело. Чтобы иметь красивое тело, не обязательно хорошо обращаться с животными. Она была гнидой, но волосы на лобке были золотыми. Я смотрел, как бледные соски становятся твердыми, а затем снова мягкими в теплой воде. Я смотрел, как лобковые волосы шевелятся, словно водоросли. Я разделся и сел между ее ног.

Я взял ее за задницу обеими руками и притянул к себе. Теплая вода открыла ее, и это было похоже на скольжение в чан с маслом. Она застонала, ее улыбка была горячей и фальшивой, но я не возражал. Я развернул ее на руках и коленях так, чтобы она стояла ко мне спиной, и мне не нужно было видеть. Я приподнял ее сиськи и крутил большие мягкие соски, пока она не вздрогнула и не выгнула спину навстречу мне. Я засунул в нее два пальца, немного подтолкнул ее вперед, просунул свой член сквозь воду и ввел гарпун в жопу.

Так было теснее, и хорошо, что я брал ее, как будто она была мальчиком. Ей бы не понравилось, что я так думаю, и это тоже было хорошо. Просто ради забавы я думал о ней как об овце или козе. Интересно, смогу ли я заставить ее блеять? Вода разбивалась о ванну и забрызгивала пол, когда я шлепал ее по заднице. Теперь в ней было четыре пальца, а я накачивал ее с другого конца. Она была согнута так низко, что я слышал ее бульканье в воде. Я еще наклонил ее вперед, и вскоре услышал блеянье. Может, это был оргазм, а может, и нет. Мне было все равно. В своем оргазме я был уверен.

Я вышел из нее, вымылся ее душистым мылом и потянулся за виски.

— Неплохо, — сказал я. — Возможно, я останусь.

— Это было чудесно, — сказала она и поцеловала меня.

Наш первый поцелуй.

На вкус это было похоже на ложь.

Я вылез из ванны, вытерся и подождал, пока она закончит мыться. Тем временем я пил и чувствовал себя довольно хорошо, как чувствуешь себя, когда делаешь что-то приятное и слегка безнравственное. Хочешь сделать что-то еще более поганое. Вот я и подумал об этом. Лора устраивает вечеринку. Меня пригласили. Я вспомнил другую вечеринку, давным-давно, когда я так напился, что блеванул на парня, сидящего рядом со мной, и я об этом не задумывался. На самом деле это было чувство силы, быть таким некомпетентным. Извини, приятель, я полностью вышел из-под контроля. Никто и не ожидал от тебя ничего, кроме самого худшего.

Но я уже это проходил. Нельзя блевать слишком часто, иначе заработаешь репутацию.

Я подумал еще немного. Постепенно в моем сознании начали вырисовываться вариации на тему. Пьянство было таким обезоруживающим. Почти как невинность. Пьянство было хорошей аферой.

— Послушай, Лора, — сказал я. — Мне нужно посрать. Ты уже закончила?

— Одну минуту.

Я взял бутылку с собой. Пошел в ванную. Закрыл за собой дверь и запер ее. Поставил бутылку на пол, стянул штаны и принялся гадить. Лора была в спальне и накладывала макияж. Люди прибудут очень скоро, оставалось только ждать. Я сделал еще один глоток ржаного виски. Через несколько минут появилось онемение. Это было приятно. Я подумал о ссоре с Карлой. Женщины бывают такими жалкими созданиями. Они могут быть злыми. Но я тоже могу быть злым. Посмотрите на меня.

Рожь работала. Я начал чувствовать себя мягким, как крем. Не было ни головокружения, ни тошноты, просто приятное ощущение расслабленности, мягкости и легкости. Я чувствовал, что могу проскользнуть прямо сквозь дыру в сральнике. Я сидел и ждал, когда произойдет второе извержение, ленивое, как личинка.

Я просидел так минут двадцать, когда услышал стук в дверь. Это была Лора.

— С тобой все в порядке? — спросила она.

— Все прекрасно.

— Ты уверен?

— Совершенно. Выйду через минуту.

Она ушла. Через несколько минут я услышал, как прибывают гости. Слышал, как они смеются и разговаривают. Позвякивал лед, разливались и разносились напитки. Потом стало еще больше людей, еще больше выпивки, еще больше разговоров. Я услышал легкий и холодный голос Лоры. Я сидел пьяный и улыбающийся, со своим секретом и бутылкой.

Вскоре в дверь снова постучали. Очень осторожно.

— КАКОГО ХРЕНА ТЕБЕ НАДО, ЗАСРАНЕЦ? — спросил я.

Послышался женский голос, очень тихий, незнакомый.

— О, — сказала она. — Извините.

— Все в порядке, восхитительные сиськи, — сказал я.

Я слышал, как она шепталась с кем-то за дверью. Он назвал меня "восхитительными сиськами"! Она не могла в это поверить. В ванной ужасный человек. Кто он такой?

Немного погодя раздался еще один стук. Мужской голос, опять незнакомый, спрашивал, можно ли воспользоваться уборной. Я сказал:

— Не приставай ко мне, разве ты не видишь, что я сам себе сосу ЧЛЕН?

Он тоже ушел.

Потом снова появилась Лора.

— Господи, Струп, — сказала она. — Ты еще здесь? Я думала, ты уже давно ушел! И что, черт возьми, ты говорил людям?

— Я не помню никаких людей, — сказал я.

— Струп, с тобой все в порядке?

— Все нормально, Лора.

— Ну, ты должен выйти оттуда. Кое-кто хочет в туалет.

— Это невозможно. Извини.

— Почему?

— Не могу пошевелиться, Лора. Я в стельку пьян.

— Хорошо, открой дверь, и мы тебя вытащим.

— И этого тоже сделать не могу. Руки больше не двигаются.

Было приятно не лгать ей. У меня не было ни рук, ни ног. Я был просто мозгом с приделанным ртом. Тем не менее, мозг был ясен и получал огромное удовольствие. Чтобы войти, надо снять дверь с петель. Я сомневался, что кому-нибудь из издательских работников это удастся. Когда ты почти потерял сознание, ты тверд в своем решении. Пусть найдут другое место, чтобы поссать. Пусть высунут его в окно. Я даже не мог поднять голову, чтобы посмотреть, осталось ли что-нибудь в бутылке. Да и не хотел. Мне и так было хорошо.

— Это моя первая вечеринка, Струп! Я даже не знаю половины этих людей. Ты хоть понимаешь, что они подумают? Пожалуйста, сделай над собой усилие.

Я пытался. Пытался пошевелить руками. Не получилось.

— Не могу, Лора.

— О Господи! Я позову Карлу.

— Почему бы и нет? — спросил я. — Позови Карлу.

Она вернулась через несколько минут.

— Карла не придет, — сказала она.

— Забавно, — сказал я. — Обычно она делает это для меня. Ты не пробовала пощекотать ей клитор?

— Струп, это так неловко.

— Только не для меня.

— Черт возьми, имей хоть каплю гордости!

— Гордость исчезла. Прыгнула в бутылку, утонула. Умерла счастливой.

Кто-то начал колотить в дверь. Я не мог этого допустить. У меня от этого разболится голова.

— ЭЙ! — сказал я. — Неужели у вас, издателей, нет ни капли ПОРЯДОЧНОСТИ? Нет СОСТРАДАНИЯ? Просто подождите часок-другой, пока я немного протрезвею, ладно? Господи! А пока идите и хорошо проводите время. Выпивка за мой счет. За мой и за счет Лоры. Которая, не побоюсь сказать, лучше всех трахается в задницу в издательской индустрии!

Должно быть, я говорил довольно громко, потому что звуки вечеринки на мгновение смолкли. Я услышал шепот, а затем мужской голос за дверью.

— Ты болен, приятель? — сказал он.

— Насколько мне известно, нет. Я проверю свои ботинки, когда смогу их увидеть. Но спасибо, что спросил.

После этого они махнули на меня рукой. Время от времени Лора возвращалась посмотреть, готов ли я уже выйти, но я никогда не был готов, так что довольно скоро они просто оставили меня в покое. Много пива и никакого туалета. Вечеринка обещала быть короткой. Я чувствовал себя как письмо-бомба, совершенно анонимное, хитрое и разрушительное.

Уборная жила своей жизнью.

Вскоре я уже мог двигаться, но это было не очень весело, поэтому я поднял бутылку с пола и пил, пока снова стал неподвижным. Затем, тихо и спокойно, я заснул.

Когда я проснулся, снаружи не было ни голосов, ни музыки. Вечеринка закончилась. Сквозь густую полусонную головную боль я гадал, который сейчас час. Натянул штаны и открыл дверь. Лора Салли лежала без сознания на диване с отвратительным выражением на лице, как будто у нее была тяжелая ночь. Я наклонился и поцеловал ее в лоб. Сладких снов, сука. Я вернулся в свою квартиру.

Аспирина было предостаточно.

Я проснулся с улыбкой.

Наконец-то Струп одерживает победу. Но только, надо заметить, потому, что женщина, с которой он связался, еще большая сволочь, чем он сам.

Действительно ли я так отношусь к издательской индустрии?

Кто, я?

Следует отметить, что это был первый раз, когда меня подвергли цензуре — название подверглось цензуре не меньше, — и это было сделано журналом "Рукоблудие". Это должно быть своего рода отличием.

"Рыба"

Струп сидел в баре. В полутени, угрюмый и нерешительный.

Ему нужна была женщина, но подходящей не было. Поэтому он немного поговорил с барменом, заказал виски с содовой и стал ждать, когда все изменится. Ночь обещала быть долгой. Все подходящие дамы приходили с сопровождающими и шли прямо к столикам в глубине зала. Струп никогда не блистал за столиками. В баре он был другим. Расслабленный, непринужденный. Он мог болтать и толкать речи в баре всю ночь напролет. За столиками он был просто очередным пьяницей, надеющимся кого-нибудь подцепить. Выглядел неловким и лишним.

Кроме того, сегодня у него не было уверенности в себе. Он чувствовал себя большим, толстым и уродливым. Он знал, что это чушь собачья. У него было немного лишнего веса, но и только. Он был уродлив, но в этом не было ничего нового, и женщин это никогда не останавливало. Может быть, виски придаст ему уверенности. Смелость во хмелю. Он выпил.

Проблема была не в нем. Проблема была в Карле. На этот раз она практически вытолкала его за дверь. У него не было выбора. Не трахалась с ним, ничего не делала, просто нету сил, — сказала она. Он не знал, почему. Они поссорились, и он ушел. Значит, нужно кого-нибудь подцепить, так ведь? Сплошной геморрой, потому что для чего нужна женщина, какой смысл жить с женщиной, кроме как для того, чтобы перестать искать других, а он снова в поисках приключений. В поисках, и очень много пьет ради собственного блага.

Значит, в прошлый раз он обидел ее. Был слегка груб. Он не это имел в виду. Можно было подумать, что он всерьез, что у него ум за разум зашел или что-то в этом роде. Иногда он просто увлекался, вот и все. А иногда ей вроде нравились грубости.

Он не знал, какого черта ей было нужно. И никогда этого не знал. Это заставляло его чувствовать себя плохо. Он удивлялся, почему терпит все это дерьмо. Он никогда ее не поймет. Никогда не знаешь, чего ждать от женщины, но, по крайней мере, хочешь, чтобы было с кем проводить ночи, а потом, когда кто-то у тебя есть, и ты думаешь: наконец, аллилуйя, — она не обращает на тебя внимания, она предпочитает читать газету. Что парень должен думать о себе? Жизнь может сбросить тебя с себя, как лошадь. Это шестизарядный мир, вселенная на дне болота.

Парень рядом с ним пил что-то розовое и приятное, какую-то ужасную дрянь. Ему хотелось поговорить.

— Ты когда-нибудь читал мужские журналы?

— Никогда.

— Я читаю. Ну, время от времени. Прочитал тут одну вещь на днях. Ты не поверишь.

— Скорее всего, нет.

— Действительно не поверишь. О парне, которого заводит рыба. Рыба! Что ты об этом думаешь?

— Рыба, хм…

— Совершенно верно. Он вырос в рыбном магазине, у его родителей был рыбный магазин. Раньше фантазировал, как натирает мамины сиськи филе камбалы.

— Это отвратительно.

— Больных людей много, скажу тебе. Парень брал в ванную скумбрию и дрочил на эту дохлую рыбу, щекотал себе задницу… как они называются?…спинными плавниками. Этот парень был художником. И знаешь, что он рисовал?

— Что?

— Голых баб и рыб.

— Вместе?

— Совершенно верно.

— Господи.

— Что ты об этом думаешь?

— По-моему, это безумие.

— Совершенно верно, это безумие.

— Интересно, каково это, — сказал Струп, — измазать женщину рыбой?

— Отвратительно. Вот как.

— Ага. Вонь адская, правда?

— Как сама смерть.

— Ну, а если омарами?

Долбаные люди, — подумал Струп, — просто кучка сумасшедших. Вот, например, тот парень, мечтательно глядящий на полфунта камбалы. Он нахмурился. Надо пресечь этот разговор в зародыше, черт возьми! Ему это не нужно. Он жалел, что нет способа вернуться домой, сохранив лицо. Он хотел бы, чтобы Карла не заставляла его чувствовать себя таким ужасно злым, таким паршивым все время. Бары — это места, куда ходишь в поисках того, чего, как ты знаешь, там быть не может. Он разбирался в барах. Идешь в бар в надежде, что кто-нибудь придет и спасет тебя. Но никто не появляется. Черт возьми, здесь все такие же, как ты, проигравшие неудачники, едва ли стоившие выеденного яйца.

Какая-то женщина села рядом с ним. Струп взглянул на нее. Она была пьяна и низко склонилась над стойкой. Ничего особенного, но не так уж и плоха. Жаль видеть их в таком состоянии, — подумал он. Встретить такую женщину — только к худшему.

Эта тоже хотела поговорить.

— Клянусь, — сказала она, — если не найду работу в течение недели, официанткой или кем-нибудь еще, то покончу с собой.

— А?

— Если не найду работу в течение недели, то к черту все это, я рассчитаюсь с жизнью.

— Ты, должно быть, очень хочешь наброситься на чили.

— На что-нибудь, — сказала она. — Да на что угодно. Разве я многого прошу? Работать официанткой в таком же паршивом заведении?

— Это ерунда.

— Верно. Но для меня это что-то значит. Понимаешь, я не дура. На самом деле я только что закончила диссертацию. Три с половиной недели просидела в квартире. Это мой первый вечер вне дома. Диссертацию закончила, и что теперь делать? В первый вечер вне дома за последние три недели? Я вышла на улицу и нажралась. Да, я знаю. Я знаю, что я пьяная в дупель. Не смотри на меня так, черт возьми. Но, видишь ли, что-то должно произойти. Я на мели. Плата за обучение, книги, все это. Я на мели, блядь. Я даю себе неделю на то, чтобы найти работу, или я труп.

— Какова тема диссертации?

— Меланхолия.

Струп заказал напитки. Она сказала, что у нее нет денег, поэтому он заплатил. Какая же она была страшная. Волосы длинные и спутанные, кожа цвета грибов, серая, как смерть. Это было очень плохо. Она бы нормально выглядела, если бы немного привела себя в порядок. Она встала, чтобы отлить. Поковыляла, пьяно сутулясь и качая головой из стороны в сторону, как цыпленок. Зашаркала в конец зала, а Струп немного выпил, и потом она вернулась, тяжело опустившись на барный стул рядом с ним. В заведении не было света, но она все равно прищурилась.

— Чем ты занимаешься? — спросила она.

— Я — писатель.

— И у тебя есть девушка, так ведь?

— Да.

— Ну, я и сама пишу. Вот, смотри.

Она достала из сумочки ручку и блокнот. Положила на барную стойку и начала сочинять. Закончила и показала ему. Это был худший кусок дерьма, который он когда-либо читал. Там была только одна наполовину приличная строка. Эрос для меня — это стремление вспомнить, что я привлекательна. Это было почти нормально. Почти.

— Что ты об этом думаешь?

— Это худший кусок дерьма, который я когда-либо читал.

— Ты бы видел мою диссертацию, — oни рассмеялись. — Твое здоровье, — сказала она, и они осушили бокалы.

Струп заказал еще две порции.

Потом появился этот прекрасный кусок задницы, и Струп совсем забыл о сидящей рядом женщине.

Ему повезло. Парень, сидевший по другую сторону от него, только что встал и направился к двери, а Струп остался сидеть возле единственного свободного стула у стойки бара. Девушка села. От нее чудесно пахло, и Струп краем глаза заметил глубокий вырез блузки на ее груди. Посмотрел несколько раз.

Он заговорил с ней, и они поладили. Ну-ну.

Струп резко отшатнулся, когда кто-то взял его за руку и наклонился поближе, так что он почувствовал запах сигарет и бурбона вместо благородных мускусных духов. Это была пьяница, поэтесса.

— Ты позаботишься обо мне сегодня вечером? — спросила она.

— Что?

— Я пьяна, чертовски пьяна. Извини, что прерываю ваш разговор. Но ты позаботишься обо мне?

Другая девушка отвернулась, и у него возникло ощущение, что ей не нравится это слышать.

— Послушай, — сказал Струп, — ты — довольно милая дама и все такое, но…

— Я просто не хочу сейчас оставаться одна. Бывает такое? Чтобы это было важно?

— Конечно, наверное, да, но…

— Мы можем выбраться отсюда? Ты меня отвезешь куда-нибудь?

— Куда ты хочешь поехать?

— Отвези меня домой.

— О, Господи.

Она просто смотрела на него.

— Дай мне подумать, ладно?

Это безумие. Делаешь некоторые вещи и не знаешь, почему. По крайней мере, Струп не мог этого понять. Может быть, он на какое-то время потерял напористость. Он не знал. Неважно. Но он подождал, пока девушка рядом с ним, новенькая, красавица в блузке с глубоким вырезом, встанет и пойдет в туалет, а потом вывел пьяную поэтессу наружу. Подумал, почему бы не проводить ее домой. Когда вернется, скажет девушке, что это его двоюродная сестра, и ему пришлось посадить ее на поезд или еще черт знает куда, потому что она была слишком пьяна, чтобы самой добраться домой. Ничего страшного. Проследи, чтобы по пути ее задницу не ограбили. Сделай что-нибудь хорошее для разнообразия. Почему бы и нет?

— Чертовски обидно, — говорила она, — что я ни с кем не могу найти общий язык. Ты — первый. Ты кажешься славным парнем.

— Ага. Ну, иногда. Может быть.

Славный парень — это были не те слова, с которыми Струп, как правило, чувствовал себя комфортно. И сейчас не чувствовал. Почти то же, что "сосунок".

— Думаю, это диссертация свела меня с ума. Что за тема, чтобы запереться с ней на два с половиной месяца, а? Меланхолия.

— Наверное, кто-то же должен.

— А ты знаешь, что диссертации разрушают многие браки? Это действительно так. Это очень распространенное явление. Много браков. Ты удивишься.

— С тобой все будет в порядке.

— Думаю, да. Ты прав. Как бы то ни было, завтра вечером я встречаюсь со своим психологом. В семь часов. Все, что мне нужно, так это продержаться до тех пор, вот и все.

— Все настолько плохо?

— Вот именно, — сказала она.

Квартира находилась в цокольном этаже. Двери открывались с большим трудом. Струп стоял на верхней ступеньке и наблюдал за женщиной. Наконец она открыла обе половинки двери, оказалась внутри и повернулась к нему. На мгновение она показалась ему почти трезвой.

— Черт возьми, конечно, все так плохо. Думаешь, мне понравилось отрывать тебя от другой женщины? И еще от одной, с которой ты, вероятно, живешь? Когда я в полном дерьме, а ты делаешь это только для того, чтобы посмеяться надо мной? Никому не нравится кого-то упрашивать. Козел!

Струп просто стоял. Наконец она покачала головой.

— Извини. Господи. Ты можешь зайти и просто посидеть со мной немного?

Она посмотрела на него, но он ничего не сказал, и она пожала плечами.

— Я набралась и, вероятно, отвратительна. Поступай, как знаешь. Зайдешь или нет?

— Зайду, — сказал он.

Квартира была чистой, но маленькой и затхлой, с запахом кошачьей мочи. У нее были кошка и дворняжка, и они обе привносили свои запахи. На стенах висели фотографии животных и плакаты. Людей на них не было. Это была комната одинокой женщины. Посреди комнаты стоял письменный стол с пишущей машинкой и с пепельницей, полной окурков. Рядом со столом большая стопка книг. Ни телевизора, ни стереосистемы, ни радио. Только животные и место для работы.

Она сделала растворимый кофе. Струп сел под портретом карликового шпица. Она сказала ему, что ее зовут Ди-Ди, а он спросил, как ее назвали при рождении, и она ответила:

— Диана.

Тогда он сказал, что будет звать ее Дианой. Ди-Ди — дебильное прозвище, которым называл ее мудак-папаша в детстве, и это, наверное, было смешно, когда она вертелась вокруг вдрызг пьяного отца, выглядя как побитая курица, а он называл ее Ди-Ди. Струп спросил, всерьез ли она сказала, что покончит с собой, если не найдет работу. Она сказала, что в тот момент так и было. Ей нужны деньги, а она проделала всю эту работу, эту диссертацию, не получив за нее ни цента. Черт возьми, ей пришлось заплатить за привилегию работать до полусмерти.

— Это несправедливо, сказала она.

Теперь все, что ей нужно, — это приличная дневная плата за приличную дневную работу.

Струп пожелал ей в этом удачи.

Он пил кофе и думал, как странно, что он сидит здесь. Пьяная, она была непривлекательна для него, но он ее слушал. Ему нравилось слушать, ему было интересно.

И, может быть, в каком-то смысле она не была такой уж непривлекательной. Делать это с пьянчужкой всегда не весело, он не думал, что захочет делать это с ней. Но он не считал ее обычной пьянчужкой. Может, потому, что она попросила его о помощи, и это было просто и легко для него. Прогулка домой, небольшая компания. С Карлой все было не так. Их отношения никогда не были такими простыми и прямолинейными. Струп никогда не знал, что, черт возьми, дать Карле, никогда не знал, чего, черт возьми, она хочет. И она почти никогда не говорила об этом. Во всяком случае, не прямо. Он должен был интуитивно все понимать. Что же касается интуиции, то вместо мозгов у него было дерьмо.

Давненько он не чувствовал себя таким… полезным. Он ведь может торчать здесь, пока она не заснет, так ведь? Конечно, может. В ее состоянии она все равно долго не продержится, а там его не ждало ничего чертовски важного. Разве что девушка в блузке с глубоким вырезом. И, может, ему действительно повезет, и она все еще будет там, когда он вернется.

— Ложись спать, — сказал он. — Я просто посижу и почитаю журнал, пока не увижу, что ты уснула. Никаких проблем.

Он огляделся в поисках журнала. "Любитель кошек". "Собачья жизнь". "Кошачья компания". А, вот, наконец. "Естественная история".

— Ты и в самом деле славный, Струп.

— Ага. Я хороший. Расскажи это моей старухе.

Она сняла с себя одежду. Он перелистывал страницы.

— Разве ты меня не хочешь? — спросила она.

Она стояла голая, покачиваясь.

Он посмотрел на нее. Ее тело было удивительно хорошим. Оно было соблазнительным.

— Никакой близости. Но нет, не совсем так. Просто я так не думаю.

— А что, если я хочу тебя?

Ему надо подумать об этом. Это что-то меняло или нет? Его ведь попросили совокупиться с ней? Или нет?

Действуй. Разве не так подумала бы Карла? Что-то из журнала "Мисс" или "Космо"? Он поиграл со словом. Что-то в нем было не так. Просто в данном случае "действовать" звучало неправильно. Может, его попросили о чем-то другом? Лечь с женщиной было так же легко, как просидеть с ней всю ночь напролет. И, возможно, теперь он что-то понял.

— Никто не любит упрашивать, — сказала она.

— Как скажешь, Диана.

Он забрался к ней в постель, и пьяная или нет, но она была хороша. Действительно, очень хороша, ее тело поддавалось и обхватывало его, медленно, каким-то образом обретая право на эту ночь, — подумал он. Так что, возможно, его пригласят и на следующую ночь. Струп мог на это надеяться. А просьба посидеть с ней была всего лишь обманом, уловкой, способом обольстить его. Ладно. Позднее они пошутили над ее тактикой и сочли ее приемлемой. Затем они заснули.

Утром Струп проснулся первым и сидел с растворимым кофе, наблюдая за ней. Она все еще не очень хорошо выглядела, и в квартире пахло перегаром, сигаретами и кошачьей мочой, но ему было приятно сидеть и смотреть. Она проснулась, и они немного поговорили, пока она кормила кошку и собаку и наливала себе кофе. Она собиралась принять душ и отправиться на поиски работы, а вечером пойти к психиатру. Когда она открыла ему дверь, они увидели, что идет дождь, поэтому она дала ему газету, чтобы он держал ее над головой, и чмокнула в щеку на прощание. Два друга, которые, вероятно, никогда больше не увидятся.

Он шел домой под дождем. У него были деньги на такси, но утро стояло теплое, так что особого смысла в этом не было, а кроме того, ему хотелось пройтись пешком. Это дало ему время подумать. Карла, должно быть, уже на работе. Он напишет ей, а потом позвонит и скажет что-нибудь приятное. Они помирятся, а когда она придет домой, они будут трахаться, как дикие кошки. Так все и бывало. Может, однажды все изменится, а может, и нет.

Вскоре промокшая насквозь газета обмякла у него на голове, и толку от нее не было никакого. Он все равно держался за нее, а дождь хлестал его всю дорогу до квартиры.

Трудно принять эту историю, не так ли? Она почти невероятная. Струп наконец-то делает кому-то приятное. Женщине, не меньше. Очевидно, редакторы, которым я посылал этот рассказ, большинство из которых к тому времени хорошо знали Струпа, тоже считали, что ее трудно принять, потому что, хотя большинству из них она и понравилась, но я продолжал получать одни и те же ответы. Это слишком грустно, "слишком много уныния".

Наверное, когда на тебя ссут, пока ты трахаешься, им кажется, что так гораздо веселее.

Действительно ли я так думаю об издательской индустрии?

Кто, я?

Читатели моего романа "Ladies’ Night" могут узнать в одном из персонажей Ди-Ди/Диану. Вот только в той книге она вообще не возвращается домой из бара, а превращается в блудливого зверя. По причинам, не имеющим ничего общего с ее диссертацией. Но в той книге у нее не было нашего бесстрашного героя, который сопровождал бы ее.

"Танцы стариков" (рассказ публиковался под названием "Танцы")

На острове Иос были всего две пренеприятнейшие вещи: отель, в котором остановился Спенс и его хозяин, который был, вероятно, самым богатым человеком на острове, что сделало его угрюмым. Он был молод, хорош собой и это был единственный неприятный грек, встреченный Спенсом. Он знал, что не должен оставаться в отеле. Но пароход прибыл на рассвете, Спенс не спал всю предыдущую ночь, а отель стоял прямо на пристани. Было удобно бросить сумки и немного отдохнуть. В то время он не задумывался о том, что отель был дорогим по островным меркам или о том, что ему сразу же не понравился грек. Он просто хотел, чтобы исчезли комары и чтобы он мог спокойно поспать.

Хозяин неохотно поднялся наверх и опрыскал комнату, и Спенс забрался под одеяло, его глаза щипало от спрея от насекомых. Только восемь часов спустя он сообразил, что при его бюджете это действительно очень дорого. Но пока — к черту все это. Он выберется отсюда на следующее утро и поднимется на холмы, где комнаты стоят доллар пятьдесят за ночь и где можно оттянуться.

Но это была вторая проблема. Расслабиться можно было с часу ночи, и Спенс никак не мог заставить себя спуститься с холма до рассвета. Это означало, что он просыпался около двух часов дня. Слишком поздно выходить из номера, не заплатив за дополнительный день. Поэтому он остался там и смотрел, как его деньги исчезают в руках угрюмого грека, не говоря уже о тратах в ночных барах.

На самом деле была и третья проблема, хотя Спенсу не нравилось думать об этом. Правда заключалась в том, что иногда он чувствовал себя слишком старым для таких вещей. Конечно, его тело выглядело достаточно хорошо, в этом плане он все еще мог соперничать с "рюкзачниками". Но ему было тридцать пять, а Иос — остров двадцатилетних. То, что они могли делать до шести утра, Спенс делать не мог. После нескольких часов, проведенных на дискотеках, у него болела спина, а глаза начинали закрываться от виски. Он должен был уговорить женщину на секс быстро или не уговаривать вообще. Но на каждую женщину на острове приходилось примерно по четыре мужчины. Так что женщины могли позволить себе ходить по магазинам до рассвета, что они и делали.

А Спенс к тому времени уже выглядел плохо. Сказывалось напряжение. Почти все вечера он заканчивал выпивкой с австралийцем по имени Колин, который был на два года моложе Спенса, но еще хуже переносил поздние часы и совсем не любил виски. Колин видел решение всех проблем в отъезде с острова. Для него Миконос был землей обетованной.

— Говорю тебе, Спенс, мы должны отправиться туда. У меня никогда не было таких женщин, как там! Там самые красивые женщины, каких только можно себе представить. Не такие ссыкухи, как здесь. Истина в том, что нам здесь не место. Наше место — на Миконосе. Клянусь тебе, Спенс, все мужчины на Миконосе — педики! Женщины приезжают из Франции, из Германии, из Британии, отовсюду, все они ищут секса, хотят хорошо провести время, они видят вокруг себя всех этих красивых мужчин, но половина из них, даже больше половины — педики. Поэтому они расстраиваются, понимаешь? Это рай для натуралов! Нам бы там было божественно. Я не понимаю, почему ты хочешь оставаться на Иосе. И будь я проклят, если хочу уехать без тебя. Давай уедем отсюда, хорошо?

— Мне нравится этот остров.

— Мне тоже. Но он убивает меня, Спенс. Рано или поздно у мужчины должна быть женщина. Ты должен быть реалистом. Мы слишком стары для этого места. Нам нужны женщины, а не маленькие девочки. Слушай, завтра в 8:30 утра на Миконос отправляется пароход. Я хочу уехать на нем.

— Сейчас 5:30, Колин.

— Не будем спать всю ночь. Что скажешь?

— Хорошо.

— Ты не пожалеешь об этом. Чудесно. Значит, договорились.

По настоянию Спенса они заказали еще по одной.

— Последняя попытка на этом острове, — сказал Спенс.

Танцоры танцевали, а они с Колином сидели, наблюдая за ними, и блеск их открытых взглядов быстро угасал. Один раз Спенс встал, чтобы потанцевать. Девушка была вежлива, но не заинтересовалась ни его стилем, ни его движениями, ни его худощавой привлекательной внешностью. Когда он вернулся к столу, Колин был более чем готов уйти. Он пока не был.

— Еще немного, — сказал он.

— Хорошо. Однако я иду домой укладываться. Я собираюсь уехать на этом пароходе, Спенс. Ты там будешь?

— Да. Я постараюсь, Колин. Обещаю.

И это был последний раз, когда Спенс видел Колина. Позже он пожалел, что пропустил рейс до Миконоса. Колин был хорошей компанией. Но в баре была девушка с длинными смуглыми ногами, которая поддавалась ему в танце. Он наблюдал за ней, думая, что ее партнер и вполовину не такой, как она того заслуживает. Оставив его за столиком, в полутьме утра она и ее непонятный молодой человек вышли за дверь. Спенс следовал за ними на некотором расстоянии. По винтовой булыжной лестнице он спустился в порт. Когда он проснулся, было уже за полдень, пароход давно ушел, и ему предстоял еще один день, чтобы проделать очередную дыру в бюджете.

Но к вечеру он снова был в прекрасной форме. Это был хороший день. Для разнообразия он отправился на нудистский пляж и на этот раз не обгорел. В зеркале он увидел, что его тело имеет насыщенный золотисто-коричневый цвет. На том месте, где в более скромные дни находились плавки, не было даже линии загара. Он редко выглядел так хорошо. Он черпал силы и хорошее самочувствие в зеркале и решил, что сегодняшняя ночь вряд ли будет такой же, как предыдущие.

Так и случилось. К полуночи за его столиком сидела высокая, светловолосая, разговорчивая канадка. Но ее болтовня его раздражала. Ей нужны были заверения какого-то неясного порядка, а Спенс не дал ей ни одного. Он чувствовал себя смелым и сильным, и когда увидел немку на другом конце зала, то решил, что канадке больше подойдет мужчина помоложе.

Он пригласил немку на танец, и они хорошо потанцевали. Когда музыка смолкла, они рассмеялись и бросились друг другу в объятия, словно желая их проверить. Ее звали Ута. Ее тело, прижатое к нему, было стройным и девичьим, а плоть ее рук была очень мягкой.

Он проводил ее до дома. Было пять утра, и канадка смотрела им вслед. Они оба много выпили. Прошли мимо загона для скота. Спенс чувствовал, что его хорошие ботинки скользкие от грязи. Он надеялся, что это грязь. На ее крыльце они повернулись и поцеловались, и вскоре его руки оказались под ее попкой, а твердый член уперся в нее. Ее плоть была влажной под обтягивающими джинсами. Она обхватила его одной ногой и начала подаваться ему навстречу в темноте.

— Не здесь, — сказала она. — У меня есть соседка по комнате.

— Тогда ко мне, — сказал он.

Они шли по широким ступеням к гавани, девушка аккуратно и удобно устроилась под его рукой. На мгновение он подумал о Колине, склонившемся над барной стойкой на Миконосе. Конечно, он был прав. Рано или поздно у мужчины должна быть женщина. Но Спенс был рад, что нашел свою женщину на Иосе. Нельзя отказаться от соперничества. Сделав это, ты уже побежден.

Он открыл дверь и убрал свои вещи с одной из кроватей. Они раздевались в темноте. Молча разделись, и когда он прикоснулся к ее пизде, та уже была влажной для него. Ута обняла его, прижалась к нему своими полными мягкими грудями, и они вместе упали на кровать. Он все еще был немного пьян, но голова у него была достаточно ясной. Он глубоко вгрызся в ее мягкую грудь и услышал ее стон. Он взял ее за подбородок, чтобы она не могла двигать головой, и ласкал клитор, пока не почувствовал, как между ними выступил густой тяжелый пот, пока она не начала извиваться на руке между бедер, желая его проникновения.

И вот он уже глубоко внутри нее, широкие губы ее пизды сомкнулись над ним, девичья попка оказалась в его широкой ладони, и он чувствовал снизу каждый толчок своего члена, каждую складочку внутри и каждое сжатие влагалища. Когда ее голова все еще была неподвижна между его пальцами, а ее тело сильно извивалось под ним, он снова укусил ее за грудь, потом за шею и за мягкое место между плечом и грудью. Он почувствовал, как она еще больше раскрывается, как его член набухает навстречу ей, а затем снова равномерное влажное скольжение, сотрясающее их с каждым ударом, пока, наконец, она не выгнулась дугой навстречу ему, и ее рот широко открылся. В густой теплой сперме его член сбросил с себя недели неудовлетворенного страстного желания.

Потом он накрыл их одеялом, и она заснула, положив голову ему на руку. Он выглянул в окно и увидел, что уже рассвело. Интересно, где сейчас Колин? Он смахнул комара. Было странно, что он не мог уснуть.

Сегодня вечером в нем была какая-то дикость. Это была не дикость юноши, это было продуманное насилие над собой, над своим прошлым, разрыв со всем тем багажом лет, который тяготил его. У него не было ни скромности, ни стыда, ни ответственности. Все можно было попробовать и осуществить. Теперь можно было возродиться в одно мгновение.

Он снова вставил пальцы в пизду Уты, ожидая, проснется она или нет. Увидел, как ее губы изогнулись в улыбке, когда она осознала его присутствие там, а глаза затрепетали в полусне. Именно этого он и хотел — выебать ее полусонную. Ее бедра были влажными от спермы, когда он осторожно раздвинул их и устроился между ними. Медленно вошел в нее. Она была густой от спермы. Он выпрямился так, что едва касался ее, и начал долгое медленное качающееся скольжение. Прохладные мягкие кончики ее сосков коснулись его груди. Она начала шевелиться под ним, ее бедра медленно потянулись вверх. И все же он не хотел, чтобы на этот раз она полностью проснулась.

Он остановился, нависая над ней. Их сейчас соединял только его член. Он почувствовал, как она расслабилась. Затем он снова начал двигаться, но на этот раз едва заметно, толчки были такими маленькими и медленными, что были почти болезненными. Она ответила, застонала, начала соответствовать его ритму и прижалась к нему, мышцы внутри нее судорожно сжимали его, разбрызгивая сперму по бедрам. Когда он понял, что она снова кончает, он удлинил свои удары и вскоре тоже кончил с силой, которая едва ли казалась его собственной, его член пульсировал в исступленном ритме, его тело остановилось, неподвижное и дрожащее.

Мы слишком старые, — сказал Колин, но теперь это выглядело нелепо. Ута была тому доказательством. Хотя, честно говоря, какое-то время это его беспокоило. Что он делает здесь, на Иосе? — спрашивал он себя. Здесь ты если не коренной грек, то, скорее всего, подросток, только что окончивший колледж и в последний раз вкушающий свободу, прежде чем карьера и семья станут важнее свободы. Но Спенс бросил жену и карьеру почти год назад и нисколько по ним не скучал, очень хорошо знал цену свободы и в этом смысле имел неоспоримое преимущество перед ними всеми. И все же он чувствовал себя окруженным, угнетенным островом, вся эта юношеская энергия угнетала его. Теперь все было по-другому. Он знал, что находится на подъеме. Теперь, — подумал он, — надо будет посмотреть, на что способна энергия человека несколько более старшего возраста.

Он отмахнулся от очередного комара. Проклятье!

— Что это?

— Просто комар.

Вскоре она снова заснула. Он наблюдал за ней. Он вспоминал удовольствие, которое получил в ней, и переживал его, наблюдая. Это была ебля, а не медицина, которая была искусством исцеления. Как чудесно снова иметь женщину, особенно такую. Он надеялся, что Колин будет столь же успешен. Колин был хорошим парнем, но, по правде говоря, Спенс беспокоился о нем. Тот все еще был в поисках. Нужно было быть одновременно более агрессивным и в то же время более терпеливым и гибким. Нужно было ждать, наблюдать и доверять себе.

И позволять себе очень большое право на ошибку.

Внезапно он полностью проснулся.

Черт возьми! Eго снова укусили! Господи! Комары были повсюду! Теперь, когда он знал о них, его задница зудела. Возможно, это было просто его воображение, но он решил посмотреть. Высвободил руку из-под Уты, зажег ночник и был рад, что она не проснулась. Посмотрел в зеркало.

Да, и на заднице и на позвоночнике были укусы. Все оказалось хуже, чем он предполагал. Комары, наверное, здорово повеселились, пока они с Утой трахались. Больше всего пострадало его запястье, которое находилось над одеялом. Он насчитал более дюжины укусов, расположенных аккуратным полукругом. Запястье начало распухать. В свете лампы он увидел, как комары кружат вокруг спящей Уты. К утру ее всю искусают, — подумал он. Это его разозлило. Чертов грек! Заснуть было невозможно. Он не знал, как Ута справляется с этим. Он натянул на нее одеяло, надел брюки и спустился вниз.

Даже сейчас у него все еще немного кружилась голова от выпитого, но это не имело значения. Утро было прохладным и бодрящим. Он постучал в дверь домовладельца, но ответа не последовало.

— Выходи, черт возьми! — сказал он. — И тащи спрей!

Он снова постучал.

Грек был одет в полосатую пижаму.

— В чем проблема? — сказал он.

Презрение в его голосе разозлило Спенса еще больше.

— Я скажу тебе, в чем проблема. Твоя чертова комната кишит комарами.

— Кишит? Не понимаю.

— Ты все прекрасно понимаешь, — сказал он. — Вот, посмотри.

Он поднял запястье.

— Если вы жалуетесь на комаров, я же сказал вам, что брызгаю два дня, максимум три, но потом вы должны сами купить себе спрей. Если хотите, чтобы я распылял за вас, платите десять драхм.

Неужели этот человек действительно сказал ему это? Он не мог вспомнить.

— Ты не получишь ни цента. Плата и так в три раза больше, чем на холме, и я хочу получить за это хоть какой-то сервис. Иди наверх и принеси этот чертов спрей.

— Вы, американцы, — прорычал грек, — хотите, чтобы все было идеально, но не хотите за это платить.

— Не надо нести чушь про "вы, американцы". Видишь это? — oн вытащил из бумажника старую потрепанную пресс-карту.

Она была недействительна и бесполезна уже много лет.

— Я — писатель, — сказал он. — Пишу о путешествиях. И твой отель получит очень паршивую рекламу, мистер.

Ложь была приятной.

Он был удивлен, обнаружив, что теперь он действительно в ярости. Он кричал, и это тоже было приятно. Почти так же хорошо, как трахаться.

— Именно этого мы от вас и ждем! — сказал грек. — Вы возвращаетесь в шесть утра, от вас несет виски, а потом пытаетесь меня шантажировать. Ну, пишите, что хотите. Вы, американцы, все равно все сукины дети. Я хочу, чтобы вы убрались отсюда. Сейчас! Сегодня же!

— А ты ожидал, что я останусь? Хорошо, я выеду. Но сначала я хочу немного поспать. Так что убери этих чертовых комаров из моей комнаты.

Мужчина повернулся и зашагал прочь, и Спенс понял, что победил.

Ута сидел на кровати.

— У тебя было прекрасное утро, — сказала она.

— Теперь мы немного поспим.

Спенс закурил сигарету и стал ждать грека. Ута снова заснула. Вскоре раздался стук в дверь, и Спенс открыл ее. Грек открыл аэрозольный баллончик и начал брызгать. Затем он остановился и указал на кровать.

— Что это? — спросил он.

— А на что похоже?

— Вы не сказали мне, что здесь будет женщина.

— А почему я должен это говорить?

Грек больше ничего не сказал и закончил распылять. Теперь маленькая комната была наполнена ядом.

— Я спущусь до расчетного часа, — сказал он. — Подготовь счет.

Мужчина закрыл за собой дверь, и Спенс забрался в постель. Он поставил будильник на 10:30. В любом случае у него есть четыре часа.

Во сне он увидел Колина в брюхе прозрачного кита, и каким-то образом понял, что кит — это мать Колина и вот-вот родит его. Колину не особенно хотелось покидать кита, но и оставаться было не так уж удобно. Между Спенсом и Колином произошел своего рода диалог о том, какая среда предпочтительнее — брюхо кита или открытое море. Будильник разбудил его еще до того, как сон закончился.

Он разбудил Уту и собрал свою одежду, пока она была в ванной. Он спешил, но должно сойти. Они договорились встретиться вечером на городской площади за ужином. Тем временем Спенс собирался оставить свои вещи у друзей и подыскать себе недорогую комнату на холме. Он извинился перед ней за причиненный дискомфорт. Теперь, когда он был трезв, ему пришло в голову, что с ее точки зрения все это могло показаться очень смешным.

— Я почти все проспала, — сказала она.

Он спустился вниз, вошел в офис отеля и увидел бесстрастного грека за письменным столом. Его паспорт уже был на месте, и грек вписывал в столбик цифры.

— Я не беру с вас денег за спрей от комаров, — сказал он.

— Хорошо.

— Три ночи по сто пятьдесят драхм и сегодняшняя, за двести пятьдесят. Видите ли, я беру с вас плату за молодую леди. Это двухместный номер, так что я должен получить компенсацию за двойное размещение. Семьсот драхм, пожалуйста. При желании вы можете обратиться в туристическую полицию. Я в своем праве.

Спенсу не нужно было проверять. Да он и не хотел. Лицо грека казалось серым и пепельным. Он удивлялся, как такой цвет лица мог существовать под таким солнцем, какое было на Иосе. Он отсчитал семьсот драхм и полтинник и бросил их на стол.

— Пятьдесят — это за спрей от комаров, — сказал он. — Нет, пятьдесят, чтобы купить тебе новое место, хотя бы на остаток дня. Если ты попытаешься их вернуть, обещаю, что сверну тебе шею. Я — неудачник, верно? Не спорю. Но этому неудачнику на тебя наплевать, и он купит тебя за пятьдесят драхм. Понятно?

Грек выглядел озадаченным.

— Это доставляет мне удовольствие, — сказал Спенс.

О деньгах он пожалел позже. Он также пожалел, что оставил бритву, расческу, мыло, мыльницу и мочалку в ванной, торопясь собрать вещи. Но он не вернулся за ними. Ничего не поделаешь. Ничего нельзя было поделать и с тем, что в тот вечер Ута не встретилась с ним за ужином. Он наполовину ожидал этого.

Но поздно вечером он оказался в маленькой таверне на холмах, где два пьяных рыбака угостили его коньяком и танцевали вместе, танцевали до изнеможения сильные мужские танцы, которым они научились в детстве и довели до совершенства в одинокие часы в море. Да, они были стариками, но, Господи, они умели пить и танцевать. Был один танец, который они предпочитали и который очаровал Спенса. Они держали губку между собой, и один мужчина уравновешивал другого, пока его партнер крутился по полу, прыгал и делал ложные выпады во всех направлениях, всегда близкий к падению, но всегда удерживаемый на месте благодаря уверенному равновесию своего партнера. И каждый танец они заканчивали шлепком по сапогу и новой рюмкой коньяка. Спенс немного знал греческий, но они научили его всему, что нужно было знать, чтобы наслаждаться их обществом. И, оказалось, нетрудно забыть, что прошлой ночью с ним была Ута. Человек может довольствоваться очень немногим. Человек может быть терпеливым и гибким. Может пережить потерю денег, мыльницы и даже девушки. Через несколько дней — Миконос.

Смена названий — забавная штука. Первый раз я подвергся цензуре, когда название рассказа "Никогда не доверяй умной пизде с двойным именем", было переименовано в "Ремонт сантехники". Этот рассказ, первоначально называвшийся "Танцы стариков", превратился в "Танцы". Вероятно, потому, что для мужских журналов того времени "старик" было таким же грязным словом, как и "пизда".

Неужели я чувствовал себя таким дряхлым и нуждающимся в подпитке, когда писал этот рассказ в возрасте тридцати лет? Думаю, да.

"Лгунья"

Я сидел в следующем ряду позади нее, на противоположной стороне автобуса, так что сначала мне был виден только ее профиль. Сельская местность была суровой и прекрасной, но сейчас мы просто наблюдали за девушкой. У нее были длинные каштановые волосы, чудесные светло-голубые глаза и очень бледная кожа. Интересно, как она выдержит беспощадное критское солнце? Она была чересчур светлой.

За окном рядом с ней проносилась окружающая местность — оливковые деревья, кипарисы, столетние растения, шквал маков, мелькала выжженная солнцем земля. На обочине дороги старик в черном грузил на осла свежескошенный вечнозеленый кустарник. Она повернулась в его сторону, и голубизна ее глаз на мгновение озарила меня. Рот у нее был широкий, губы полные. Через некоторое время автобус въехал на городскую площадь. Я встал, чтобы взять свои сумки, и снова взглянул на нее. Ее кожа была кремового цвета и розовела на фоне ярко-белых стен таверны.

— Как думаешь, — спросил я стоявшего рядом Майка. — Она ирландка или англичанка?

— Англичанка, — сказал он.

— А я думаю, что ирландка. Ты видел эти глаза?

— Ты хочешь с ней познакомиться? — спросил он.

— Конечно же, хочу.

Он пожал плечами.

— Матала — маленький городок. Это будет легко. Узнай, где подают лучших кальмаров, и она там появится. Англичане обожают кальмаров.

— А как насчет ирландцев?

— К черту ирландцев.

Но она была ирландкой, родилась в Дублине, работала акушеркой. Ее звали Мэри, а ее лучшую подругу — Хелен, но теперь она путешествовала одна, потому что Хелен была сукой, которая бросила ее на Миконосе ради греческого парня. Вот что она сказала. Ей нравилось принимать роды, но до этого ей не нравилась работа санитарки в дублинской психушке.

Встретиться с ней было легко, как и обещал Майк. На следующий день он уже занял место рядом с ней на Красном пляже за горой. Как и большинство из нас, она загорала обнаженной. Ее кожа была такой бледной, что можно было разглядеть нежную голубую паутинку прямо под поверхностью плоти. Глаза у нее были ионически-синие, как море. Иногда казалось, что сквозь нее можно смотреть на волны и море, как будто она была прозрачной, как будто она и море были одним целым.

В автобусе она решила, что если я попрошу, то смогу переспать с ней. И, конечно же, я попросил. Но это не могло долго длиться. Через несколько дней она покинет Маталу, чтобы успеть в Стамбул прежде, чем истекут десять дней ее отпуска. Я пытался сказать ей, что это плохая идея. Турки славились тем, что избивали светлокожих женщин, путешествующих в одиночку. Мы шутили о белом рабстве. Я сказал ей, что если ты носишь брюки в Турции, то ты шлюха. Она сказала, что юбки ее вполне устроят. Она поедет.

Я восхищался ее независимостью, если не здравым смыслом. Но кто я такой, чтобы ее уговорить. У меня в чемодане под кроватью лежал фунт кокаина. В Афинах цена была бы хорошей, но одна ошибка — и мне конец. Может, она была так уязвима, как выглядела, а может, и нет.

За ужином в тот вечер было выпито слишком много дешевого коньяка, поэтому мы отправились на близлежащий туристический пляж, чтобы проветрить головы и найти место, где можно немного полежать. Как обычно, над головой было небо, усеянное звездами, и можно было таращиться на них, ощущать прохладный ветерок, прохладный песок под собой, и слушать равномерный шум волн, как отрезвляющую уверенную руку, скользящую по твоему телу.

Это была ленивая ночь, и мы никуда не спешили. Мы целовались, как лунатики в долгом прекрасном сне. Ее волосы пахли морем. Раздавался пьяный смех и долгие довольные вздохи. Какая бы страсть там ни была, она была погребена под крепким напитком и удовлетворенностью. Мы заснули.

Когда я проснулся, ее уже не было. Как и луны, и близилось утро. Я позвал ее так громко, как только осмелился, чтобы не разбудить отдыхающих на склоне холма. Ответа не последовало. Я попытался вспомнить, кто уснул первым: я или она. Это казалось важным. Если я задремал первым, то мог этим оскорбить ее. Но если она уснула первой, то почему оставила меня? Может, она просто передумала? Мне ничего не оставалось, как отправиться домой со своими заботами, лечь спать и ждать утра.

Был уже почти полдень, когда я оделся и вышел за дверь. Майк и канадская девушка, с которой он познакомился накануне вечером, пили кофе на площади. Майк подозвал меня, и его улыбка сказала мне, что он видел Мэри. Канадская девушка тоже улыбнулась. Ирония судьбы, — подумал я. Я решил, что она мне не очень нравится.

Я спросил:

— Какие плохие новости из Ирландии?

— Гнев, — сказал он. — Я только что видел ее по дороге на пляж. Знаешь, она очень зла на тебя. Очень зла. Говорит, вы заснули там прошлой ночью, а когда она проснулась, тебя не было.

— Что?

— Она так сказала.

— Чушь собачья, — сказал я. — Все было наоборот. Я проснулся, а ее уже не было.

— Она не так рассказывает. На твоем месте я бы дал ей день, чтобы остыть. Я уже пригласил ее на ужин сегодня вечером, так что тогда вы сможете все уладить. Садись и выпей кофе.

— Нет, спасибо. Я пойду за гору на Красный пляж, пока она здесь. Как ты думаешь, есть шанс, что она будет искать меня?

— Сомневаюсь. Ты уверен, что не ушел от нее, Бен?

— А ты уверен, что она тебя не разыгрывала?

— Абсолютно. Странно, тебе не кажется?

Это было странно. Я попытался придумать, каким образом мы оба могли говорить правду. Но ничего не придумал. Я знал, что не лгу. Оставалась она. Но в чем был смысл? Весь день я прокручивал эту проблему в голове. И ни к чему не пришел. Потом за ужином она лишь улыбалась мне.

— Ты очень плохо со мной поступил, мистер, — сказала она.

— Ты серьезно?

— Конечно.

— Ты действительно думаешь, что я тебя бросил?

— Я так не думаю. Ты это сделал. Мне пришлось одной искать дорогу с пляжа. К тому же я была довольно пьяна.

— Я не бросал тебя, Мэри.

— Не говори глупостей.

— Я проснулся, а тебя нет. Я позвал тебя. Огляделся вокруг. Я нигде не мог тебя найти.

— Пожалуйста, Бен, давай без глупостей. Я уже давно простила тебя.

— Ты меня простила?

— Естественно.

— Это очень мило.

Я выпил свой напиток. Оставь все как есть, — подумал я. Объяснить это было невозможно. Она лгала по какой-то непонятной мне причине. Может, это и не имело значения.

После ужина мы вернулись на пляж, туда, где потеряли друг друга прошлой ночью. В темноте мы разделись и вошли в воду. Когда теплое спокойное море накатывало на мои ляжки и бедра, мне казалось, что я уже внутри нее. Я поднялся навстречу горячему лону океана, и когда она повернулась и обхватила меня ногами, она была открыта, как женщина, которая уже приняла всю твердую длину своего любовника.

От нашей сырости ночной воздух стал холодным. Мы быстро оделись. Мы медленно шли по пляжу во влажной одежде. Вдруг она остановилась, повернулась и крепко поцеловала меня в губы. Я почувствовал вкус крови. Я слепо поцеловал ее в ответ сквозь лихорадочный холод боли и холодную плоть, пылающую жаром в моих губах и бедрах. Мы упали на песок. Я стянул с нее штаны, затем снял свои и снова вошел в нее.

— Нет, — сказала она. — Я хочу почувствовать твой вкус у себя во рту. Хочу почувствовать вкус нас обоих.

Я сделал, как она просила, обхватив руками ее голову. В лунном свете ее глаза были широко раскрыты от страха, жадности и чего-то еще. Я не мог подобрать этому названия. Затем ее губы медленно скользнули по мне, а я запрокинул голову и посмотрел на звезды. Я был в другом океане, в другом течении, более теплом и лучшем. Неожиданно она остановилась и подняла на меня глаза.

— Возьми меня с собой, — сказала она. — Попроси меня пойти с тобой домой и остаться. Сейчас же. Пока я у тебя есть. Я хочу пойти домой с тобой, Бен. Попроси меня!

Я попросил. Я двинулся вниз, чтобы трахнуть ее.

— Хорошо, — сказала она.

Я взял ее прохладную песчаную попку в руки и наказал ее.

Я думал, что учу ее не лгать мне.

Прошли два тихих и приятных дня, и я решил, что она совсем забыла о Стамбуле. Мы занимались любовью и сидели на солнышке. Майк и его канадская девушка обычно были с нами, и было приятно наблюдать, как две женщины уживаются вместе, две красивые обнаженные женщины, лежащие на берегу. Я оставил свою первоначальную проблему с канадкой позади. Мы ложились на спину, закрывали глаза и слушали вдалеке их смех. В воде мы позволяли им садиться нам на плечи и бороться друг с другом. На пляже были и другие женщины, но нам не нужно было даже разговаривать с ними. Теперь все наши потребности были удовлетворены.

Но однажды вечером за ужином напротив нас села пара немецких девушек, а сопровождал их крепкий приветливый швед по имени Томми, с которым Майк познакомился в Ираклионе. Ожидая Мэри и канадку, мы шутили с девушками, и я подумал, как хорошо немецкая девушка относится к своему мужчине, и немного позавидовал Томми. К тому времени, как появились Мэри и канадка, атмосфера стала игривой. Для девушки Майка это было в порядке вещей, но по мере того, как текла Деместика и пьянящая Рецина, Мэри становилась все угрюмее. Я мог бы прекратить это, но что-то подсказывало мне, что надо доиграть до конца. Игра была достаточно невинной. Девушки принадлежали Томми. Мне было интересно, что воображает Мэри.

Теперь я знал, что в ту ночь на пляже в ее глазах был гнев, потому что он там был снова. Холодный сдержанный гнев, который делал ее отвратительной. Немки неуклюже говорили по-английски, и Мэри использовала это против них. Ее колкости становились все более дешевыми. Майк и его девушка почувствовали перемену в ней и все больше и больше тянулись к другому столику. Ни Томми, ни немецкие девушки, казалось, ничего не заметили. Я слушал достаточно долго, чтобы почувствовать отвращение, а потом решил, что пора.

— Что ты делаешь, Мэри? — тихо спросил я.

— Надеюсь, ты знаешь, — сказала она.

— Не знаю.

— Думаешь, мне нравится, когда меня выставляют дурой?

— Полагаю, что нет. Но в чем это проявляется?

— Я вижу, как ты заигрываешь с этими женщинами. Какую из них ты хочешь?

— Мне нравятся обе, — сказал я. — Но я их не хочу. Они с Томми, или ты не заметила?

— Мне знакомы такие женщины, — сказала она. — Они пойдут с любым, кто их поманит. Хелен такая же.

— Хелен?

— Та, что осталась на Миконосе, помнишь?

— О, да. Твоя подруга.

— Ненавижу таких женщин. Не называй ее моей подругой.

— Ты все выдумываешь, — сказал я. — Никто не делает из тебя дуру.

— Скажи мне одну вещь, — попросила она. — Я поеду с тобой сегодня домой?

— Естественно.

— Мне это показалось сомнительным.

— Для меня это никогда не было сомнительным. А сейчас таковым становится.

— Отстань от них! — сказала она.

Ее голос был тихим, но, тем не менее, я получил приказ. Мне это не понравилось.

— Не указывай, что мне делать.

— Я же тебе сказала!

Что-то скользнуло в ее глазах, опасное, как змея. Холодный гнев, физический и в то же время эротический, пропитал прекрасное лицо и сделал его уродливым. Да, она была опасна. Я принял это знание с шоком узнавания и странным опьянением.

— Тебе следует быть очень осторожным, ложась спать, — сказала она.

Вот оно. Открытая, неприкрытая угроза. Внезапно я очень устал от нее.

— Уходи, — сказал я. — Убирайся отсюда. Я не хочу тебя видеть, — в тот момент я был трезв и, возможно, так же опасен, как и она. — Убирайся, пока я не сломал твою блядскую шею.

Она ушла.

Не знаю, как она очутилась в ту ночь в моей комнате над таверной, разве что влезла через окно, выходившее на длинную узкую веранду, соединявшую все шесть комнат верхнего этажа. Туда можно было попасть по лестнице из сада внизу. Но когда я пришел, она ждала меня на кровати. Она порылась в моих вещах и нашла бутылку коньяка. Она была либо пьяна и зла, либо просто зла, я не мог определить, что именно. А еще она моглa быть просто под кайфом. Потому что она также нашла кокаин. Пакет был открыт, и мне стало интересно, сколько она его употребила.

— У тебя очень крепкие нервы, — сказал я.

Она посмотрела на кокс и улыбнулась.

— А ты немного нахальный.

— Ты что, пьяна?

— А ты?

— Давай выйдем на террасу, — предложил я.

Мне хотелось подышать свежим воздухом и подумать. Мне не нравилось, как все складывалось.

Мы сели в шезлонги, и я позволил огромному театру неба и звезд вызвать во мне привычное спокойствие. Через некоторое время появились Майк и канадская девушка, и я протянул им бутылку коньяка. Они забрали ее с собой на дальнюю сторону террасы, подальше от Мэри, не желая приближаться к ней, пока не будут снова уверены в ней. Мне оставалось разведать территорию. Я не хотел этой работы. Я бы с таким же успехом избавился от нее. Но это было так.

В ее глазах было что-то веселое и хищное, что-то совершенно несочетаемое, когда я смотрел на нее, что заставило меня задуматься, какие карты у нее на руках. Она накрыла тело белой хлопчатобумажной простыней. Под ней она была обнажена. Я предположил, что это была одна карта. Кокаин был другой. Что еще? Я сразу перешел к делу.

— Я не хочу, чтобы ты была здесь, — сказал я. — Больше нет, не после сегодняшнего вечера. Я не люблю, когда мне угрожают.

— В твоем положении я могу это понять.

— Ну вот, опять.

— Прости. Просто ты всегда кажешься таким уязвимым.

— Уязвимым? О чем ты говоришь?

— Помнишь ту первую ночь на пляже, когда ты думал, что я тебя бросила?

— Да.

— Я не бросала тебя. Я была прямо там, в нескольких футах от тебя. Слышала, как ты меня звал.

— Это невозможно.

— Ты так думаешь? — oна рассмеялась. — А теперь посмотри на себя, ты держишь кокаин в чужой стране и это уже не секрет. Ты ведь можешь попасть в тюрьму.

— А еще я могу свернуть тебе шею.

— Нет, не можешь. Смотри.

Не успел я опомниться, как она уже встала со стула и стояла перед окном в соседнюю комнату. Внутри было темно. Там жили несколько итальянцев. Она распахнула хлопчатобумажную простыню, и если итальянцы не спали, они увидели ее, стоящую обнаженной в лунном свете. Она начала ухать, как сова.

Было четыре утра.

— Ух-ух-ух, — сказала она. — Вытаскивайте свои задницы, чтобы поиграть с нами, дорогие! Ну же!

Она взмахнула простыней перед собой, как матадор, и подошла к следующему окну. Отшвырнула стул со своего пути. Он рухнул на перила. Там находилась американская пара. Не молодая и очень обычная. Прежде чем она смогла повторить свой совиный номер, я вскочил со стула, отвесил ей сильную пощечину, завернул в простыню и потащил в нашу комнату. Я мельком увидел изумленный взгляд Майка. Внутри она заплакала.

— Ты — конченая скотина, — сказала она. — Ты — проклятый блядский выродок!

— Заткнись, — сказал я. — Еще один звук, и я тебя убью.

Это было именно то, что она хотела услышать.

— Ты не посмеешь, — сказала она.

Она уронила простыню на пол.

— Посмею.

— Ну же. Убей меня, ублюдок. Попробуй убить меня.

— Попробуй, вякни еще что-нибудь.

Она открыла рот, чтобы закричать. Я зажал его рукой и потянул Мэри к кровати, крепко прижимая ее к себе. Она укусила меня за пальцы и начала вырываться. Мне нужны были обе руки, чтобы держать ее, поэтому я отдернул руку. Что-то подсказывало мне, что она не закричит. Внезапно до меня дошло. Она хотела причинить мне боль чистокровными ирландскими мускулами. Она хотела сделать мне больно и заставить меня сделать ей больно одновременно. Ей нужен был хороший жесткий трах, а все это было какой-то безумной прелюдией.

Я сжал ее руки над головой одной рукой, а другой дал еще одну пощечину. В ее глазах мелькнуло удовольствие. Я шлепнул ее еще раз. Она улыбнулась. Это будет очень приятная ночь. Я провел свободной рукой по обеим ее грудям и сильно потянул за соски. Она стонала, извивалась и пыталась сбросить меня. Я держался. Я надавил коленом ей на живот и согнул ее пополам. Я решил, что она продержится в такой позе некоторое время.

Я отступил назад, стянул штаны и сел на нее верхом. Она кончила почти сразу, как только я вошел внутрь, скользкая от боли и похоти. Но сегодня она планировала довести себя до исступления, и я едва успел кончить. Даже когда она содрогалась от одного оргазма, я видел, как она готовится к другому. Ее руки легли на груди, и она долго и сильно их сжимала. Когда она отняла руки, ее груди воспалились, а костяшки пальцев были мертвенно белыми. Я почувствовал, как ее ногти впиваются в мою задницу и царапают спину и плечи. Я снова взял ее за руки и широко раскинул их на кровати.

— Укуси меня, — сказала она. — Укуси меня сильно! Пролей мою кровь, ублюдок!

Я подчинился.

Я глубоко вгрызся в мягкую плоть ее бледного предплечья, глубже в место соединения руки и груди, еще глубже в длинную влажную красивую шею, каждый раз впиваясь в нее своим членом, прижатым к ней. Я отстранился, широко открыл рот и увидел, как она задохнулась, когда я опустился на ее грудь, наполнил ею свои челюсти, а затем медленно двинулся назад и в сторону, крепко сомкнув зубы на ее груди, кусая и сдирая с нее кожу в медленном движении, пока между моими зубами не остался только кончик ее соска, напряженный и соленый на вкус, и я понял, что наконец-то пустил ей кровь. Ее оргазм был похож на медленное умирание. Ее тело выгнулось дугой и упало, выгнулось и упало, снова выгнулось и упало, а потом я тоже кончил в нее, и мы рухнули в нечестивую кучу вони и пота.

Вскоре она заснула. Я долго сидел без сна, наблюдая за ней. Вспоминая, что она сказала мне за ужином. Сегодня тебе следует быть очень осторожным, ложась спать.

К черту все это, — подумал я. — К черту ее.

Потом я тоже заснул.

На следующее утро я от нее избавился. Посадил ее на автобус до Херкалиона и смотрел, как она улыбается мне в окно. Как будто мы всегда были хорошими друзьями. До самого конца она была недоступна моему пониманию.

Я пробыл в Матале еще два дня, а потом тоже уехал. Пора было ехать в Афины и доставить посылку. В Ираклионе я сел на корабль, отплывающий на материк. У меня был билет второго класса, и купе было заполнено греками и студентами, которые в сентябре возвращались на занятия. Я сел рядом с симпатичной блондинкой, которая читала книгу, которую я только что прочел, "Зеленые холмы Африки". Это был хороший способ, как и любой другой, начать разговор. Я отметил это совпадение и достал свой экземпляр из дорожной сумки, чтобы показать ей. Она только что приехала из Ханьи, что на северо-западе Крита. Посещала Самарийское ущелье. Я сказал, что было бы неплохо однажды там побывать. Я спросил, путешествует ли она одна, и на середине ее рассказа понял, кто она такая.

— Не могу этому поверить. Тебя зовут Хелен? — спросил я.

— Откуда ты знаешь? — спросила она.

— Потому что я только что попрощался с твоей подругой.

В дороге у вас есть много вариантов. Вы можете сказать чистую правду о себе, а можете пустить пробный шар лжи и посмотреть, что подойдет. Никто вас не знает, так что вы вольны выбирать.

Правда всегда утомляет меня меньше.

Я рассказал ей, что за женщина ее подруга. Ничего не упустил. Даже рассказал ей о кокаине. Потом она поведала мне, что все это были грезы наяву. На Миконосе у Мэри, а не у Хелен был греческий парень, и однажды Мэри просто исчезла. Что касается Стамбула, то это было просто невозможно. К этому времени Мэри необходимо было вернуться в Дублин. Она должна была выйти на работу на следующий день. Это означало, что она оставалась со мной до самой последней минуты. У нее никогда не было никакого намерения ехать в Стамбул.

Акушерства тоже никогда не было. Она работала у зеленщика.

Я спросил о психушке.

— Насколько мне известно, она никогда там не работала. Но, боюсь, время от времени она туда попадает, — сказала она.

В этом не было ничего удивительного. Но мне было интересно, как близко я был к смерти в ту ночь. Я вспомнил ее угрозу.

Однако Хелен сказала правду, и сказала очень деликатно. Мы вместе устроились на койке и проделали путь через Кандийское море. Она осталась со мной в Афинах и ждала у отеля, пока я доставлю посылку. Ее глаза не были голубыми, а кожа была сильно загорелой.

В ней не было ничего прозрачного.

Этот рассказ основан на фактическом происшествии или серии происшествий. Хотя я не был настолько глуп, чтобы пытаться торговать коксом или чем-то еще во время моих путешествий по Греции. Героиня Мэри стала прообразом Лилы, прекрасной сумасшедшей антагонистки в моем романе "SHE WAKES". В романе пришлось опустить эпизод о корабле с Хелен, но хотите верьте, хотите нет, это абсолютная правда.

Потом я еще много лет боялся ирландских женщин.

Рассказ "Лгунья" получил премию журнала для взрослых "Шик" "Лучший рассказ года" в 1979 году и был напечатан в ежегодном сборнике "Лучшее из Шикa" в 1980 году.

"Французы"

Мы каждый день спускались на Красный пляж, и именно там мы их и увидели. Но они держались особняком, как и мы, нежась на солнце, пока даже джин и грейпфрутовый сок не помогали, и приходилось лезть в воду, а выходя из воды, мы поливали себя лосьоном для загара "Sonnenmilch" и старались не обгореть. Когда жара становилась невыносимой, мы выходили на морской бриз, надевали солнечные очки и глазели на обнаженных женщин. Так мы впервые заметили француженок. Когда они были голыми, не видно было засаленных шелков и лагерной пыли. Просто было видно, как хорошо выглядят женщины и какие они потрясающие. Я хотел одну из них в пассивном смысле, не какую-то конкретную, а любую из дюжины или около того. Просто выносливую маленькую беглянку-француженку с жесткой линией подбородка, которая на какое-то время устроила бы мне хорошую взбучку. Но у нас обоих были шведки, которые были хорошими женщинами, так что это исключалось. Однако француженки были прекрасны.

Матала — прекрасный город, но в то же время очень маленький, из тех, которые быстро и заметно меняются в разгар сезона. Я находился там уже неделю, наслаждаясь приятной легкой жизнью с фунтом наркоты, спрятанным в моем чемодане в ожидании отправки. Мой человек в Афинах никуда не спешил, и я тоже. Денег было много. В Греции пары сотен долларов вполне достаточно. А Матала была хорошим безопасным местом, где можно было отдохнуть и время от времени пробовать товар.

Или так было какое-то время.

Но теперь город, казалось, постепенно становился уродливым. Поговаривали, что в этом виноваты французы, что кемпинг на вершине холма от туристического пляжа очень неприветлив и, возможно, небезопасен. Я не знал об этом, и Томми тоже. У нас были деньги, поэтому мы не беспокоились о кемпингах. Мы были далеко за городом, в Миносе, у каждого была женщина, и мы оба слегка перебрали, и все, что мы знали о французах, так это то, что мужчины пользуются тушью или углем, а женщины выносливые, красивые и одеты в шелка из Индии.

Кроме того, примерно в то же время, когда до нас начали доходить слухи о французах, Томми, казалось, каждый день пытался убить нас обоих, так что по вечерам у нас были свои истории. Никто не выглядел более кротким, чем Томми, но после нескольких рюмок в нем просыпалась вспыльчивость и желание с кем-нибудь поссориться.

Он был крупным шведом с мягким голосом и казался очень кротким и спокойным. Но он был очень опасным парнем и, вероятно, родился плохим, но ему это нравилось, и он был мне очень хорошим другом. Если Томми втягивал тебя в неприятности, а выход из них был, и он его видел, ты выберешься из беды гораздо раньше Томми, он был в этом уверен, и ты мог ему доверять.

Но почти всегда возникали проблемы.

Однажды он приплыл на дешевом пластиковом каяке и предложил исследовать пещеру, которую он обнаружил. Я едва помещался в каяке, и забраться в пещеру было делом нелегким, а потом, оказавшись внутри, мы перевернули эту проклятую штуковину, и моим завтраком стал глоток соленой воды.

На следующий день ему захотелось заняться поисками окаменелостей. Он знал, что я интересуюсь окаменелостями, а он нашел очень богатый пласт высоко в скалах над Красным пляжем. Издалека скалы выглядели прекрасно, но вблизи это был подиум из крошащегося песчаника. Оттуда вдалеке виднелось море, и там были окаменелости, но не было никакого способа спустить их вниз, как и нас.

У нас не было веревок и мы были в чем мать родила, потому что Томми сказал, что так будет легче подыматься, а наш спуск был худшими двумя часами в моей жизни. Почти на каждом шагу песчаник проваливался под ногами, и мне приходилось держаться за вертикальную скалу, как пауку, чтобы не упасть. Это тоже не помогало, потому что скала сверху обваливалась. Я проклинал все на чем свет стоит и продолжал идти, упрямо держа в одной руке потрясающую окаменелость, а другой рукой держась за скалу.

Томми всю дорогу шел впереди меня, и я видел, что ему тоже было нелегко. Бедняга, вероятно, сделал одно неверное движение, и вот мы гадаем, выживем ли. Я вдруг почувствовал, как что-то выскользнуло у меня из-под руки, и камень размером с грейпфрут ударил меня по затылку. Я услышал, как он плюхнулся в воду. На мгновение все вокруг стало ярко-желтым, затем черным, а потом снова ярко-желтым. Мое зрение прояснилось, и я пошел дальше. Я не смел беспокоиться о своей голове. Главное было продолжать двигаться, спускаться и не упасть.

Мы достигли дна с окровавленными руками и ногами, дрожа и потея от страха. Мой затылок кровоточил и пульсировал. Я рухнул на песок и, стоя на коленях, обзывал Томми на всех известных мне языках, а он стоял, пыхтя и ухмыляясь мне. И именно тогда я впервые по-настоящему увидел усмешку Томми. Холодный ясный свет из преисподней и веселье до самого конца. Он заметил мой затылок, и я увидел, как изменилось его лицо, когда меня накрыла волна тошноты, и я потерял сознание на песке.

Я недолго был в отключке. Когда я очнулся, то увидел, что одна из француженок склонилась надо мной. У нее были серо-зеленые глаза, и она была одной из тех печальных и опасных девушек, которыми я восхищался.

— У вас голова кровоточит, — сказала она.

— Разбил о камень, — сказал я.

— Я принесу воды.

Ее голос был мягким и странно безучастным, но она вернулась с кувшином воды и полотенцем и вытерла мне голову. Она провела на пляже уже несколько дней, но я заметил, что у нее все еще светлая кожа. У нее было прекрасное тело. Больше она ничего не сказала. Рана была несерьезной, я поблагодарил ее, и она рассеянно улыбнулась, а затем вернулась к своей компании. Томми решил, что лучше отвезти меня обратно в город. Он был весь в раскаянии.

— Это не твоя вина, — сказал я ему.

— Это ведь была моя идея, так ведь? Клянусь, я никогда не думал, что восхождение будет таким трудным. Это было в последний раз. Там, наверху, меня развернуло.

— Забудь об этом.

— Я чувствую себя ужасно. А вдруг у тебя сотрясение мозга?

— У меня нет никакого сотрясения мозга. Ничего страшного. Побереги дыхание для следующего восхождения. Черт возьми, от тебя одни неприятности и я знал это с самого начала. С этого момента я просто буду знать это немного лучше, вот и все.

— У тебя здоровенная шишка. Но, во всяком случае, кровотечение прекратилось. Мне действительно жаль, Бен.

— Черт возьми, Томми, я прекрасно провел время.

За свои хлопоты я получил три четверти прекрасного плоского щитообразного морского ежа, застывшего в фунте породы и увидел эту безумную улыбку. Я очень гордился плоским ежом и повсюду показывал его, пока владелец магазина не сослался на греческий закон о древностях и не конфисковал его. С тем, что еще осталось в моей комнате, я не мог жаловаться.

Несколько дней, пока заживала голова, я держался подальше от солнца и Томми составлял мне компанию. Наши женщины отправились в Ханью пешком через Ущелье[6] и мы остались одни. Рябиновая настойка на рынке была дешевой, поэтому мы пили там, и время от времени кто-нибудь поднимался с туристического пляжа и присоединялся к нам, чтобы пропустить стаканчик, а затем снова спускался вниз. Но французы находились на Красном пляже каждый день, так что мы почти не видели их до ночи облавы.

Внизу у моря было местечко, где кальмары были хорошо приготовлены и всегда свежие, поэтому нам нравилось есть их там. Оттуда открывался вид на крошечную гавань с туристическим пляжем рядом с ней, затем на скалы с пещерами, в которых туристы спали годами, пока город не стал знаменитым, а значит, слишком многолюдным и слишком подверженным наркотрафику, так что пещеры становились запретными выходом к морю на быстрый чудесный закат. Рестораны располагались вдоль всей этой полосы гавани, но только в одном была лучшая еда и самый лучший вид из всех.

Однажды вечером, когда мы заканчивали ужинать, в соседний ресторан вошли шестеро полицейских и огляделись. Было очень удивительно видеть их там. В городе редко можно было увидеть полицейского и уж точно не шестерых вместе. Своей полиции в Матале не было, ее приходилось приглашать со стороны. Но ходили слухи, что накануне вечером в палаточном городке произошла какая-то кража, и, очевидно, добыча была крупной. Паспорта, дорожные чеки, валюта. Даже одна или две кредитные карточки.

Подозрение пало на французов. В ресторане их было шестеро. Полицейские вытащили их из кресел и потребовали предъявить паспорта. Пока проверялись паспорта, раздавались крики и ругательства, а затем прибыло еще несколько полицейских с несколькими французами на буксире.

В итоге было собрано около тридцати французов. Полицейские согнали всю эту компанию на пляж и бросили их рюкзаки и чемоданы на песок, пока мы смотрели и пили коньяк.

Копы действовали тщательно. Они проверили все. Французы были в ярости, но ничего не могли поделать. Вскоре пляж больше походил на городскую свалку, чем на туристический пляж. Французы кричали, полиция кричала, а весь город наблюдал за происходящим из ресторанов и с береговой линии.

Я никогда раньше не видел греческого правосудия.

Это было неприятно, но, во всяком случае, не для меня.

Копы не пропустили ни одного француза. Я поискал глазами девушку, которая вытирала мне голову. Она тоже была там. Там были все французы из города. Девушка, казалось, изо всех сил старалась держать себя в руках. Сейчас она выглядела еще лучше, чем тогда на пляже. Она что-то объясняла полицейскому, и когда она говорила, ее длинные тонкие руки непрерывно двигались, а когда замолкала, они переставали двигаться и слегка дрожали. Она была стройной и очень красивой.

Все это заняло больше часа, но, в конце концов, копы позволили толпе собрать вещи и разойтись, а сами толкали двух угрюмых несчастных мальчишек впереди себя вверх по холму к полицейскому фургону. Их шелка были поношенными и грязными, один из них был крупным парнем, и было видно, что он своего рода лидер, что у него есть достоинство, и что он только что проиграл очень важную битву. Мне было немного жаль его, хотя мне казалось, что воровать в чужой стране — это, наверное, очень глупо. С другой стороны, перевозить наркотики, вероятно, тоже было не очень умно.

Мы допили вино и пошли в "Дельфин", где спиртное было дешевле, и звучала рок-музыка пятидесятых, которую мы любили слушать. Это заведение закрывалось самым последним в городе, и было лучшим местом, где можно было найти женщину, так как только там была танцплощадка. Мы прошли мимо "воронка", увидели, что внутри находятся французы и, похоже, копы устроили им серьезную взбучку. Лицо здоровяка было суровым и презрительным, а другой паренек плакал.

Смотреть на это было неприятно, поэтому мы быстро прошли мимо.

Внутри "Дельфина" французы серьезно выпивали. Мы посидели с друзьями и немного поговорили. Тем временем мы наблюдали за французами. Все наблюдали. Нельзя сказать, что они вызывали много сочувствия, но они прошли через адский цирк от рук греческой полиции, и это вызывало уважение. Яннис, бармен, поставил на их столик бутылку красного вина и сказал, что это за счет заведения.

— Все должны быть друзьями, — сказал он.

— Яннис — сумасшедший, — сказал Томми. — Он раздает бесплатную выпивку шайке воров.

— Ты не можешь утверждать, что они воры, Том, — сказал я. — Воры снаружи, в "воронке".

— Конечно, могу. Посмотри на них. Они все выглядят ужасно виноватыми.

Он был прав. В той или иной степени все они выглядели виноватыми. Приятно было видеть, что той девушки среди них не было.

Мне не нравилось наблюдать за ними.

— Это предложение мира, — сказал я.

— Он — сумасшедший. Наверное, просто надеется, что у него получится с одной из женщин.

— Возможно. Но в таком случае, может, он не такой уж и сумасшедший.

— Наверное. Хотя это довольно плохие люди.

— Ты так думаешь?

— О да, конечно. Очень плохие, просто отвратительные.

А потом снова появилась эта улыбка.

— Ничего хорошего не жди от лягушатника, — сказал он.

Я имею в виду, что он сказал это громко.

Думаю, что я был слегка пьян и медленно реагировал на его поступок, потому что, пока я все еще смеялся, кто-то перегнулся через стол и ударил Томми кулаком в лицо. Потом все прояснилось, хотя бы потому, что их было трое, двое на Томми и один на меня, и мы внезапно оказались очень заняты.

Напавший на меня не был здоровяком. Он был маленьким, жилистым и ужасно разозленным, настолько разозленным, что с ним было легко. Он замахнулся один раз, широко и высоко. Я крепко вцепился в него и дал ему по почкам. Он завопил и упал. Потом я повернулся к Томми.

Они оба были на нем, но у него все было в порядке. Они совершили ошибку, схватившись с ним вместо того, чтобы отступить и ударить, и это было к лучшему. У Томми были большие руки и кисти, и одному мужчине было очень больно, когда рука Томми обнимала его за шею, в то время как другой держал Томми в таком же захвате сзади. Но его хватка не работала. У этого человека не было такой силы как у Томми,

Томми нанес первому мужчине удар, позволил ему упасть, а затем повернулся в руках другого мужчины, и какое-то время они стояли как любовники, пока Томми не разорвал захват француза, сделал шаг назад и нанес тому быстрый удар правой в нос. Нос треснул, и кровь потекла по всему рту и подбородку. Мужчина осел на стул и запрокинул голову, чтобы остановить кровотечение, и все было кончено.

Если не считать воплей Янниса.

Если не считать полицейских свистков снаружи.

Ничего не оставалось, кроме как сбежать.

— Ты — тупой сукин сын, — сказал я. — Знаешь, что у меня в руках?

— Что?

— Фунт кокса.

Мы побежали. Было поздно, и улицы за "Дельфином" были пусты. Я не слышал копов позади, но не хотел ничего предполагать. Может, виноваты французы, а, может, и нет. Не было смысла рисковать. Мы бежали ровно и тихо. Довольно скоро мы увидели впереди Минос.

— Думаю, мы оторвались, — сказал я. — Давай пройдем остаток пути пешком. Не хочу беспокоить соседей.

— Ладно.

Греки — люди бережливые. В безлунную ночь греческая проселочная дорога — одно из самых темных и пустынных мест, которое только можно представить. Но по греческим меркам наш хозяин был очень богатым человеком, и у него всю ночь горел фонарь. Он висел на дереве перед отелем. Под деревом кто-то был. Кто-то просто стоял там, не двигаясь. Мы напрягли зрение. А потом увидели. Что-то подсказывало мне, что это не полиция. Не может быть, чтобы нам так не повезло. Мы продолжали идти.

Это была девушка — француженка. Я испытал огромное облегчение. Я поздоровался и, услышав ее голос, снова испытал то странное чувство, это был тот самый безучастный голос, который я помнил. Она говорила только со мной, как будто Томми там вообще не было. Я не мог решить, что с ней делать.

— Можно мне войти? — спросила она. — Могу я войти с вами?

Я посмотрел на Томми.

— Конечно, — сказал я.

— У вас какие-то проблемы? — просил ее Томми.

— Нет, — ответила она. — Никаких проблем.

Мы вошли внутрь. У нас с Томми были смежные комнаты, поэтому мы пожелали друг другу спокойной ночи, как будто в "Дельфине" вообще ничего не произошло, и Томми пошел в свою комнату, а я пошел в свою с этой странной француженкой, и это, вероятно, была одна из самых странных ночей в моей жизни.

— Ты искала меня? — спросил я.

— Да.

— И как нашла?

Она пожала плечами.

— Ты здесь уже несколько недель. Тебя знают.

Ее голос был по-прежнему безучастным, его невозможно было понять. Но теперь мне показалось, что она солгала Томми, сказав, что у нее нет никаких проблем.

— У тебя неприятности?

— Нет.

— Это правда? — спросил я.

— Разумеется.

Она села на мою кровать. Провела указательным пальцем по чистым льняным простыням.

— Ты ведь обратил на меня внимание, так ведь? — спросила она.

— О да, обратил.

— Хочешь переспать со мной?

Почему именно сейчас? — должен был спросить я, но она посмотрела на меня, и впервые с того дня на пляже я увидел ее глаза вблизи, большие глаза, красивые и открытые, не похожие на ее уклончивые жесты или отстраненный безразличный голос.

Поэтому я сказал ей правду.

— Да, хочу.

Глаза снова опустились. Улыбки не было. Она сняла тонкую блузку через голову, так что ее грудь оказалась обнаженной, медленно встала и стянула свободные джинсы, которые были поношенными и потертыми на вид, и под ними она тоже была голой. Ее тело было чудесным в свете лампы.

— Идем, — сказала она.

Просто легкое движение рукой.

Я подошел к ней и увидел, что у нее на шее тонкая золотая цепочка, а с цепочки свисает камень в красивой оправе. Я мало разбирался в камнях, но мне показалось, что это хороший камень, как и оправа, и на мгновение я понял, я просто знал, что она воровка, не только мальчики в фургоне, но и она тоже. А потом это мгновение прошло, и я потерялся в ней.

Только на следующее утро я вспомнил об этой вспышке интуиции.

Но к тому времени она уже ушла. А мой чемодан был открыт, и кокс тоже исчез.

За завтраком, глядя на гавань, я рассказал об этом Томми.

— Ну, Бен, — сказал он, — у тебя был дорогой отпуск.

— Думаешь, я не смогу ее найти?

— Нет. Не сможешь. Она уже давно исчезла. Забудь об этом, Бен. Забудь.

— Тогда это был чересчур дорогой отпуск.

— Не унывай. Могло быть и хуже. Из-за меня тебя могли убить, помнишь? Несколько раз.

— Томми, у меня есть кредиторы. Я еще не выехал из Греции. Меня все еще могут убить.

— Не будь смешным.

— Прошу прощения?

— Мы ведь друзья, верно? — oн отхлебнул густой греческий кофе. — Послушай, — сказал он. — Предлагаю отправиться на рыбалку. Сегодня утром я разговаривал с человеком, у которого есть маленькая лодка. Она не очень шикарная, но мы можем купить ее дешево.

— Господи, Томми.

С того места, где мы сидели, было видно, как вода плещется о сваи.

— Ну, не знаю. По-моему, все это выглядит довольно опасным. Слишком опасным, я бы сказал. Насколько хороша эта лодка?

Томми только улыбнулся.

Большая часть этой истории также нашла свое отражение в романе "SHE WAKES".

Интересно отметить, что в этом рассказе вообще нет секса, если не считать небольшого разглядывания на нудистском пляже и короткой бесконтактной сцены в конце. То, что он вообще появился в малотиражном мужском журнале, говорит о том, как сильно все изменилось с тех пор.

Очень жаль.

"Звонок на Pождество"

Звонок раздался, сразу же после его возвращения с офисной вечеринки.

— Счастливого Рождества, — сказала она. — Что на тебе надето?

— Что на мне надето?

— Да.

Голос был незнакомым.

— Хм, серый костюм-тройка в полоску от Пола Стюарта из двойной камвольной ткани. Это что, какое-то обследование?

— Что еще?

— Синий шелковый галстук, черные носки, черные туфли. Почему ты спрашиваешь?

— До колен?

— Носки? Да.

— Это мило. Бьюсь об заклад, ты хорошо выглядишь.

— Я мог бы немного похудеть. Очень странно. Кто это?

— Об этом не беспокойся. Снимай.

— Что, носки?

— Нет, все.

— Кто это? — спросил я.

— Неважно, — сказала она. — Давай. Я уже голая. У меня очень красивое тело. Хочешь, я себя опишу? Буду описывать, пока ты раздеваешься. Ты уже твердый?

— Твердый?

— Твой член твердый?

— Нет. Но должен сказать, я немного вспотел.

— Серьезно? Это замечательно. Засунь руку в штаны, и, держу пари, ты быстро станешь твердым.

Он поправил галстук и расстегнул воротник. Он действительно вспотел.

— Это что, шутка какая-то?

— Конечно, нет.

— Люси? Это Люси?

Это было имя из далекого прошлого, единственное, которое пришло на ум. Это явно она. Это было в ее стиле — выбрать Рождество для такой шутки.

— Нет, меня зовут Джанет, — сказала она.

— Неужели это непристойный звонок?

— Не называй его "непристойным". Лучше этого не делай.

— Люси, это ты?

— Джанет, черт побери! Я же тебе сказала.

— Извини.

— Ты сейчас раздеваешься?

— Еще нет.

— Мне бы этого хотелось.

— С чего мне начать? — oн колебался.

— Это значит, что ты будешь сотрудничать?

— Наверное, да.

Почему бы и нет? — подумал он. Было Рождество, а у нее был очень приятный голос. — Интересно, как далеко она готова зайти?

— Вот здорово, — сказала она. — Не думала, что ты это сделаешь. Ты был не очень сговорчивым.

— Ты должна меня извинить. Просто такого у меня никогда не было… Я имею в виду, что все это для меня в новинку. Я не совсем уверен, что мне нужно делать.

— Тебе нужно раздеться, глупыш. Продолжай, а я пока буду описывать себя. Раздевайся так же, как если бы ты тащил меня в постель. У тебя уже встал?

— Пока нет.

— Об этом мы позаботимся. Ты где? Сидишь на кровати?

— Вообще-то, да.

— Ладно, снимай ботинки и носки и устраивайся поудобнее. Хочешь знать, как я выгляжу?

— Ну, да, мне интересно.

Она рассмеялась.

— Ты мне нравишься, — сказала она. — Мы обязательно хорошо проведем время. Теперь ты готов?

— Да.

— Ладно. Представь меня лежащей на кровати.

— А, вот ты где!

— Да.

— Я тоже.

— Хорошо. Итак, у меня длинные светлые волосы, зеленые глаза, изящный носик и, наверное, можно сказать, что губы у меня сладострастные. Я имею в виду — широкие.

— У тебя изящный носик?

Это ни о чем ему не сказало.

— Изящный, да. Слегка курносый. Вряд ли ты бы назвал его красивым.

— А веснушки у тебя есть?

— Нет. Хотя есть несколько штук сзади на плечах. А что? Тебя это беспокоит?

— Нет, мне всегда нравились веснушки.

— О, тогда все в порядке. У меня очень тонкие плечи и длинная тонкая шея. У меня длинные руки и кисти тоже. Ты знаешь, что сейчас делают мои руки? Можешь угадать?

— Расскажи.

— Играют с сосками. Соски становятся очень длинными и твердыми, когда я возбуждаюсь. А сейчас я очень возбуждена.

— Какого они цвета?

— Светло-светло-коричневые. И они прекрасно смотрятся на фоне моих бледных грудей.

— Ты играешь с обоими сосками?

— Да.

Он попытался представить себе это, но не смог.

— Как ты можешь это делать? — спросил он. — Я имею в виду, телефон…

Она рассмеялась.

— Я прижимаю его шеей к плечу, а руки у меня свободны. Теперь ты это представляешь?

— Уже лучше.

— Хорошо. Я провожу руками по своему телу, которое очень упругое и совсем не толстое. У меня большая твердая грудь и плоский живот, бледная упругая попка, крепкие бедра и стройные ноги. Тебе бы очень понравилось смотреть на меня. Действительно. Сейчас я провожу руками по груди, обводя соски кончиками пальцев, пощипывая оба соска, затем вниз по животу и по пупку, который, кстати, не выпирает, вниз по бедрам, которые я сейчас очень медленно раздвигаю, и по внутренней стороне бедер. И теперь они у меня прямо там, у меня… Ты скажи, где.

— В пизде, — сказал он.

— Повтори еще раз.

— В пизде.

— Еще раз.

— В пизде.

— О, звучит неплохо. У тебя уже встал?

— Угу.

— Ты голый?

— Да.

— У тебя большой член?

— Среднего размера. Сейчас он выглядит довольно большим.

— О-о-о-о-о, — сказала она. — Хотела бы я быть рядом, чтобы отсосать его. Представь, как я его сосу.

— Уже представил.

— О чем ты сейчас думаешь?

— О том, чтобы выебать тебя. Какого цвета у тебя волосы на лобке?

— Светлые. Я настоящая блондинка.

— У меня никогда не было настоящей блондинки.

— Теперь она у тебя есть. Я — особенный подарок, только для тебя.

— И что дальше? — спросил он.

— Что ты имеешь в виду?

— Я имею в виду, что будем делать дальше?

— У меня палец в пизде. Она очень мокрая. Так что я собираюсь поиграть с клитором. Хочешь послушать?

— Конечно, хочу.

Наступила короткая тишина, а затем ему показалось, что он слышит что-то похожее на протечку крана. Раньше он никогда не обращал на этот звук особого внимания, но это был восхитительный звук. Он услышал плеск половых губ, когда она работала с клитором, как ему показалось, быстрыми ровными движениями пальца. Это было похоже на шамкающие губы старухи, готовящейся заговорить, на тающий лед в далекой пещере. Вскоре снова наступила тишина, а затем он услышал ее стон.

— Я почти кончила, — сказала она.

— Уже?

— О да, — ответила она. — Я очень возбудилась. Кончаю. О-о-о! Все! А ты готов кончить?

— О да, да, да-а-а-а.

— На что это похоже? Можно мне послушать?

— Нет! Да! То есть, нет!

— Так "да" или "нет"?

Послышался звук чего-то катящегося, а затем, после короткой паузы, он услышал, как она вскрикнула, и трубка рявкнула ему в ухо, а затем начала дребезжать.

— Мне очень жаль, — сказала она. — Я уронила трубку.

— Неужели это все? — спросил он. — Ты кончила?

— О, да.

— Ну и как? Было хорошо?

— Просто фантастически.

— Я очень рад.

— Спасибо. Это очень мило с твоей стороны, — последовало короткое молчание. Потом она сказала: — Ты очень хороший парень. Сейчас я кое-что для тебя сделаю, хорошо?

— Ладно.

— Дай мне отдышаться.

— Не торопись.

— Фух! Это действительно было хорошо.

— В самом деле?

— Это было нечто особенное.

— Я рад. Скажи мне… Джанет?

— Джанет, совершенно верно.

— Джанет. Не обижайся. Но ты часто занимаешься подобными вещами?

— Клянешься, что поверишь мне, если я скажу?

— Разумеется.

— Это первый раз.

— В самом деле?

— Самый первый. Я думала об этом время от времени. Девушке всегда звонят мужчины, ты же знаешь. Так или иначе, я хотела чего-то другого. Чего-то вроде рождественского подарка самой себе, если ты понимаешь, что я имею в виду.

— Ты просто выбрала меня в телефонной книге?

— Совершенно верно. Ты рад?

— Естественно.

— Твое имя звучало очень мило.

— Разве?

— О, да. Как имя человека, с которым я хотела бы быть на Рождество.

— Может, нам стоит встретиться? В общем, увидеться.

— Не знаю, — oна, казалось, взвешивала эту идею. — Вообще-то я об этом не думала, — сказала она. — Давай подумаем вместе.

— Хорошо.

— А между тем, теперь твоя очередь, — oна рассмеялась. — Счастливого Рождества.

— Как ты думаешь, ты сможешь снова кончить? Со мной, я имею в виду?

— О, конечно. Я очень легка на подъем.

— Хорошо. Я хочу, чтобы ты это сделала.

— Хорошо, но давай пока займемся тобой.

— Ладно, — сказал он. — Но ты постарайся, хорошо?

— Конечно, постараюсь. А теперь возьми фотку.

— Какую фотку?

— Разве ты не дрочишь, глядя на картинки? Я думала, все парни так делают.

— А, ты имеешь в виду фото голой девушки?

— Совершенно верно. Возьми свою любимую фотографию.

Он задумался.

— На самом деле у меня ее нет, — сказал он. — Любимой, я имею в виду. Кроме того, я не думаю, что она мне действительно нужна.

Она была польщена.

— Ты действительно милый, — сказала она. — Это всего лишь моя фантазия. Мне всегда хотелось посмотреть, как парень кончает, глядя на картинку. Женщины так не делают, ты же знаешь.

— Да, я это слышал.

— Действительно не делают.

— Но у меня нет ни одной фотографии. В доме вообще нет журналов. Нет, подожди, это неправда. Фэрра[7] подойдет?

— Конечно. Она голая? Я не знала, что она снималась обнаженной.

— Нет. Она на обложке программы телепередач. Это все, что у меня есть.

— Ты собираешься дрочить на обложку телепрограммы?

— Ничего другого мне не остается. Но картинка довольно хорошая.

— Ну и ладно — сказала она. — У тебя стоит?

— Да, и я делаю это прямо сейчас.

— Ты сейчас мастурбируешь?

— Да.

— Дай мне послушать.

— Хорошо.

— И дай мне знать, когда кончишь.

— Обязательно.

Он держал телефон в одной руке рядом с членом, а другой поглаживал себя. Лизнул ладонь, чтобы ей было лучше слышно. Посмотрел вниз и представил ее голову, как будто она смотрит на него из-под ног. Он не сказал ей, что в воображении трахал не Фэрру, а ее саму. Какая-то часть меня уже претендует на нее, — подумал он. — Наверное, мне это нравится. Он уставился на картинку, но увидел именно ее описание себя. Рот открыт, лицо раскраснелось, ноздри изящного курносого носика расширены. Он услышал знакомый шлепок плоти о плоть, почувствовал, как внутри него разливается знакомое тепло.

— Хорошо, уже совсем скоро, — сказал он, подняв трубку. Ответа не последовало. — Ты еще здесь?

— Я… о, да, я здесь, — сказала она. — Но я тоже это делаю. Это звучит так прекрасно!

— Ладно. Тогда сделай это сильнее, — сказал он. — Я хочу, чтобы мы кончили вместе.

— Нет, ты первый. У меня это займет больше времени.

— Я могу подождать, — сказал он.

— Нет, я хочу доставить тебе удовольствие.

— Не волнуйся, так и будет. Пожалуйста, не спорь. Ущипни для меня себя за сосок.

— М-м-м-м-м.

— Теперь сильнее.

— Не могу… О, да.

— А теперь засунь палец внутрь себя.

— Ладно.

— А теперь ущипни сосок посильнее.

— Подожди… Подожди… Ладно.

— А теперь засунь палец в попу.

— Но я…

— Продолжай, тебе понравится.

— Нет, послушай, я никогда…

— Попробуй.

— Я действительно предпочла бы…

— Ради бога, просто попробуй! — и вдруг он почувствовал, что начинается. — О-о-о… Я кончаю. Сейчас… Сейчас… О-о-о-о!

Прицел был точным. Он выплеснул сперму прямо на улыбающийся белозубый рот Фарры.

Если он достаточно быстро оторвет обложку, страницы даже не слипнутся. Программа практически останется целой. На всякий случай он оторвал лишний лист и скомкал страницы.

— Ты даже не представляешь, как это было здорово, — сказал он. — Огромное спасибо. Правда, это было прекрасно. Настоящее Рождество.

— Да, конечно, — ответила она.

Но в ее голосе было что-то новое.

— В чем дело? — спросил я.

— Я бы предпочла об этом не говорить, если ты не возражаешь.

— Но я возражаю. Я хочу, чтобы тебе тоже было хорошо. В чем дело?

— "Засунь палец себе в попу". Как ты мог? Как ты мог мне такое предложить?

— Я просто подумал, что тебе понравится, — сказал он.

— Как ты мог так подумать? Ты меня совсем не знаешь.

— Это правда. Но я…

— Ты думал о себе, вот и все. Секс должен быть совместным занятием. Я имею в виду, чей это теперь непристойный звонок? — спросила она.

— Непристойный? Теперь ты называешь его "непристойным"?

— Непристойный, да. "Засунь его себе в попу". Как еще это можно назвать?

— Да многие так делают, ради всего святого. Не стоит из-за этого расстраиваться.

— Честное слово, — сказала она. — Вы, мужчины, такое…

— Да ладно тебе. Давай не будем начинать эту тягомотину!

— Я ничего не начинаю, — сказала она. — До свидания.

— Эй! Подожди! Не вешай трубку.

— Это почему же, черт возьми?

— Потому что я тебя совсем не знаю. Мне очень не хочется, чтобы все так закончилось. Я хочу увидеться с тобой. Мы можем все уладить. Будь благоразумна.

— Конечно же, ты хочешь со мной увидеться, — сказала она. В ее голосе звучала горечь. — Значит, ты можешь указывать мне, что делать, командовать мной, подгонять под свои дурацкие представления о женщинах.

— Хорошо, — сказал он. — Делай, что угодно. Повесь трубку, если хочешь.

— Тебе на самом деле на это наплевать, правда? — спросила она.

— Нет, мне не наплевать, когда ты так себя ведешь.

— И как я себя веду? — спросила она.

— По-детски. Неразумно.

— Что здесь такого неразумного? На самом деле, вы, мужчины…

Это внезапно рассердило его.

— Не говори мне, что мы, мужчины, такое дерьмо! Это я хочу заключить мир. Это ты угрожаешь повесить трубку. Не надо мне этого дерьма о мужчинах.

Ее голос был тих.

— Хорошо, — сказала она.

— Что?

— Я сказала, что все в порядке. Я немного перегнула палку. Мне очень жаль.

— Ладно. Забудь об этом.

— Знаешь, я действительно испытываю с тобой оргазм. Очень сильный.

— Я тоже с тобой испытываю оргазм.

— Тогда из-за чего мы ссоримся?

— Непонятно.

— Совершенно верно, непонятно, — теперь ее голос звучал почти нежно. — У тебя еще стоит?

— Слегка.

Вот и первая ссора, — подумал он. На мгновение возникла приятная пауза, когда насыщенное ощущение тепла медленно переходило от аппарата к аппарату. И вдруг все кончилось.

— Ой-ей, — сказала она. — Я должна идти. Кто-то звонит в дверь.

— Так ты хочешь встретиться?

— Лучше я тебе позвоню, — сказала она.

— Позвонишь?

— Конечно. В субботу будет нормально?

— Во второй половине дня. Прекрасно.

— Тогда я позвоню тебе в субботу.

— Ты уверена, что не хочешь встретиться? Сходим куда-нибудь.

— Конечно. Но не сразу, ладно? Я не хочу торопить события.

— Ладно, я понимаю.

— Хорошо, — сказала она. — Скоро поговорим.

— Буду ждать с нетерпением.

— Приятно было пообщаться с тобой, Гарри, — сказала она.

Он нахмурился. В трубке наступила тишина.

Гарри? Гарри? — eго звали Чарльз! — О, Боже! — подумал он. — До чего глупая женщина! Какая нелепость. Он достал телефонную книгу и начал искать Гарри с похожим номером и собственной фамилией. Это заняло у него очень много времени. Но он таки его нашел. Гарри Б., Эльвира-стрит, 31. Она ошиблась всего на одну цифру. Он набрал номер. Это будет очень трудно объяснить. Но он знал, с чего начать.

— Счастливого Рождества, — сказал он.

Вначале это была одноактная пьеса. Я до сих пор время от времени погружаюсь в эту область. Затем редактор журнала "Шик" попросил у меня рождественский рассказ. У меня не было ни малейшего представления, о чем писать. Похотливые Санта-Клаусы или эльфы мне не нравились, а об оленях и речи быть не могло. Как и о сексуальной жизни Девы Марии.

Тогда я подумал: "Рождество — это еще и дух дарения, так ведь? Кто сказал, что это обязательно должны быть носки и нижнее белье?"

"Истсайдская история" (рассказ публиковался под названием "Игры разума")

Мы находились в Ист-Сайде, в третьем баре за этот вечер. В первом я спросил барменшу, когда все начнется. Она просто улыбнулась мне, и я понял, что тут никогда ничего не начинается. Во втором пьяная блондинка все говорила и говорила о том, что она называла баро̀чным декором бара. Единственным способом избавиться от нее — было уйти. Ни Дэн, ни я ничего не знали об Ист-Сайде. Он был из Виллиджа. Я — из Верхнего Вест-Сайда. В Нью-Йорке это означало, что мы оба были здесь туристами.

К тому же мы были на мели, но наших денег хватило на этот третий бар, в тот вечер мы выглядели довольно хорошо, и нам не хотелось впустую протирать штаны. Мы сидели, чувствуя себя довольно бодрыми, улыбаясь друг другу, в то время как музыка визжала с двух танцплощадок наверху. Мы переходили с одной танцплощадки на другую, и скоро появится результат. Скоро что-нибудь потное проскользнет мимо в поисках пива, и мы сможем сделать ход. Место было вполне подходящим, в этом не было никаких сомнений.

Мы пошли на ланч с агентом Дэна, который собирался опубликовать его роман-вестерн в журнале, и с тех пор мы пили. Дэн очень элегантно выглядел в кашемировом костюме от "Brooks Brothers" c V-образным вырезом и все такое, а я надел свой белый костюм в стиле вестерн. Мой единственный костюм, но красивый. Из-за этого костюма меня и пригласили на ланч. Дэн сказал своему агенту, что этот костюм вдохновил его написать роман, а что агент знает о писательском вдохновении? Итак, мы сидели в баре, думая об агенте и хороших женщинах и довольно ухмыляясь друг другу.

А потом вошла она.

Сначала я увидел только богатство, густую копну темных волос, стройное тело и прекрасные бледные руки. Утонченные руки, унизанные кольцами и браслетами, изысканные руки с пальцами, сцепленными, как у человека на канате, который движется на цыпочках по темной полированной стойке бара. Я влюбился в эти руки. Мне бы они понравились на эльфе или троглодите. Затем она повернулась и улыбнулась мне, и я почувствовал, как что-то тает внутри меня, как теплая ириска. Она была великолепна.

— Могу я угостить вас выпивкой? — спросил я ее.

— Я с друзьями, — сказала она.

Я обернулся и увидел еще трех женщин, одну из которых Дэн, казалось, откуда-то знал. Пока я смотрел, он уже завел с ней разговор. Было слишком шумно, чтобы понять, о чем они говорят, но разговор есть разговор.

— Твои друзья — мои друзья, — сказал я. — Итак, могу я угостить тебя выпивкой? Меня зовут Тони, Тони Кампузано.

— Стефани.

Мы пожали друг другу руки.

Ее рука в моей руке. Мы соприкасаемся.

— Нет, — ответила она. — Я так не думаю.

— Не пьешь?

— Я сама себе куплю, спасибо.

— Уверена?

— Да.

Настаивать было бесполезно. Она была не из тех, с кем можно настаивать. Кроме того, у меня в кармане было около десяти долларов, а глядя на ее одежду, я решил, что она может купить мой костюм со всеми прибамбасами, и в ее сумочке еще останется достаточно, чтобы совершить поездку в Юго-Восточную Азию. Я был готов быть купленным, если она предложит. Я любил простоту, а ее не было уже давно. Так что я смирился — почти. Единственный способ добыть деньги — это вложить их в какой-то успешный проект, верно? Или, по крайней мере, так кажется.

— Тогда позже. В конце концов, тебе придется мне это позволить. Я праздную.

— Празднуешь? — oна приподняла бровь, глядя на меня, отчего у меня все сжалось внутри.

Я кивнул.

— Договор с киностудией. Они берут мой первый сценарий.

Черт возьми, я даже не писатель.

В настоящий момент я работал в закусочной, изготовляя гамбургеры и хотдоги. Конечно же, это было временно. В действительности я был дорогим фотографом, но мой "Никон" был заложен в ломбард. Однако леди выглядела заинтересованной. Мне было неприятно завлекать ее таким образом, но что поделаешь?

— В самом деле?

— Ага, — я улыбнулся ей. — Вестерн. У меня пока нет контракта на книгу, но договор с киностудией "Фокс" должен помочь, как ты думаешь?

— "Фокс"?

— "Фокс". Только сегодня получил, так что мы с приятелем празднуем. Конечно, мне еще не заплатили. Но через шесть месяцев…

— Это и вправду замечательно, — сказала она.

— Это так, это действительно так, — я сделал вид, что обдумываю это, размышляю обо всех этих годах борьбы. Затем я бросил бомбу. — Ходят разговоры о сериале.

— Боже мой! — сказала она. — Телевидение?

В ее голосе было что-то вроде благоговения.

Я изобразил скромную улыбку, а потом решил, что хватит.

— А что насчет тебя? Чем ты занимаешься? — спросил я ее.

— О, у меня туристический бизнес. Маленький, но растущий. И он меня вполне устраивает.

Держу пари, так оно и было. Я снова услышал запах денег. Представил все эти бесплатные поездки на Таити, Корфу и в Париж. Я знал, что мыслю как шлюха. Но попробуйте поработать в бургерной несколько недель. Если у леди была цена, то у меня было время.

Несколько часов спустя я поймал себя на том, что пытаюсь поцеловать ее тонкую, усыпанную драгоценностями руку, так как она продолжала смеяться и избегать меня всякий раз, когда я тянулся к ее губам. Но это было нормально, потому что я уже любил ее. У нее были высокие скулы, полные губы и темные ленивые глаза, которые моргали в чувственном замедленном ритме. У нее было аристократическое тело, длинное и стройное, как раз такое, какое мне всегда нравилось больше всего, но с которым у меня практически никогда не было шансов.

Я сказал ей, что у меня гости. Она сказала, что все в порядке, мы поедем к ней, и это избавило меня от необходимости объяснять, что такое однокомнатная квартира на 79-й улице Бродвея, полная тараканов.

Она жила на первом этаже трехквартирного двухуровневого дома рядом с Первой авеню, а стол на кухне со столешницей из твердой древесины был длиннее, чем вся моя квартира. Восточные ковры и старинная американская мебель, все хороший антиквариат. Картины — не гравюры и не литографии — Метценже[8], Мохой-Надь[9], Мари Лоренсен[10]. Каждый светильник на своем месте. Саду на веранде явно было несколько десятилетий. Серебро. Красное дерево. Огромные окна от пола до потолка, выходящие на улицу. Это место было святилищем хорошей жизни. У меня от всего этого стучали зубы.

— У тебя здесь очень красиво, — сказал я.

Она ловко скользнула в мои объятия. Я поцеловал ее один раз и понял, что это навсегда.

Мы двинулись по ковру, за который любой вор лишил бы жизни, к медной кровати, которая была чуть поменьше грузового прицепа, и скользнули между атласными простынями. Ее тело было как "Бентли" в окружении "Фордов Пинто"[11]. Длинные крепкие томные ноги, гладкие и прохладные, как стекло, скупая мальчишеская попка, невысокие маленькие груди, которые соединялись вместе при прикосновении, маленькие темные заостренные соски, вся она была совершенной и манящей. Я тихо возблагодарил Бога за то, что семьдесят пять приседаний в день сделали, наконец, что-то с моим брюхом.

Трахать ее было божьим ответом на уплату налогов. Я проводил по ней руками в каком-то восторженном изумлении. Повсюду смесь прохладного и горячего, новая мягкость, скольжение мышц. Что касается ее, то она была голодна подо мной, как сыщик, напавший на след, голодными были рот, язык и ногти. Мне нравилась острая боль, пляшущая по спине, дикость подо мной. Если бы я овладел ею тогда, я бы кончил через минуту, а было слишком хорошо и без этого. Поэтому я переместился вниз между ее бедер и некоторое время сводил нас обоих с ума своим языком. Вскоре атлас подо мной стал влажным на ощупь, и на нем появились полосы пота, похожие на следы фосфора. Она начала кричать, тоненькие вскрики то усиливались, то затухали под потоком удовольствия, проходящего по ней, как статическое электричество.

Я начал лизать ее, как бешеный зверь. Она скользила по моим щекам и подбородку и по бокам моей шеи. И вдруг я потерял ее в неконтролируемом спазме, и я двинулся вверх и в нее, а она схватила меня за задницу и вдавила в себя последние полдюйма, ее тело творило маленькие чудеса подо мной. Я почувствовал, как она намочила меня до самых яиц, задрожала, вскрикнула и медленно опустилась. Я остался на месте, позволив ей опуститься. Через несколько минут я снова начал двигаться. Я застал ее в полудреме. Ее глаза расширились, и она мгновение смотрела на меня, как на совершенно незнакомого человека. Затем я почувствовал, что она снова начала дрожать. На этот раз все должно было получиться легко, и так оно и было.

Я скатился с нее, посмотрел на нее, а потом мы вместе заулыбались, как идиоты, в бледном свете. Я забыл обо всех своих интригах, путешествиях и деньгах, пока она не сказала, что мы должны жить вместе, сказала это так, словно знала, чего хочет, нашла это, и это был я.

— Конечно, — сказал я.

Придется рассказать о некоторых деталях моего прошлого и настоящего, но я сказал "конечно", как будто завтра не наступит. Она еще не знает о бургерной, но это тоже не завтра.

На следующее утро я отправился домой за сменой одежды, а затем в течение шестнадцати дней мы со Стефани "проводили медовый месяц" у нее дома. Она сказала мне, что взяла отпуск. Прерогатива босса. Я вообще никуда не звонил. Булочки могли поджарить и без меня.

Мы трахались, пили шампанское, ели лед, и это было все. Время от времени мы меняли простыни. В квартиру через день приходила убираться ирландка по имени Дорис. Других посетителей не было. Мы не говорили о делах, и это было к лучшему. Однажды моя сделка с фильмом сорвется, будет фальшивый телефонный звонок и небольшая депрессия. Я только надеялся, что она не захочет прочесть рукопись.

Я быстро привык к квартире. У меня здесь полно игрушек. Стереосистема, магнитофон, DVD диски, камера Super-8, есть даже автомат с аркадной игрой "Космические захватчики". Я стал изготовителем порнографии, снимая километры голой Стеф. Я намеревался смонтировать пленку, но так и не смог сесть за монтажный стол. Мне никогда не надоедало смотреть на нее через видоискатель. Если, конечно, я не трахал ее. В ней была вся эта грация и класс.

И вот однажды я играл голый в "Космических захватчиков", все еще воняя утренним гоном, а она стояла позади меня и наблюдала, не обращая на игру особого внимания, время от времени поглядывая в окно. Я почти чувствовал, как она улыбается. Потом она внезапно отстранилась от меня, и, конечно же, проклятые "Захватчики" меня застрелили.

— Блядь, — сказал я автомату, а потом и ей. — Что случилось?

Я выглянул в окно. Три человека поднимались по ступенькам в квартиру. Одной из них была женщина, которую Дэн узнал в баре. Между ними шла еще одна незнакомка и высокий мужчина в костюме-тройке.

— Послушай, — сказала она. — Нет времени на объяснения. Не беспокойся о том, что произойдет. Постарайся не реагировать на то, что скажут эти люди. Особенно на то, что они скажут обо мне или о нас, хорошо?

— А?

— Просто помни, что все, что здесь произойдет, будет своего рода шуткой. Я объясню позже, ладно? Пожалуйста, не обижайся и ничего не говори, просто следуй моему примеру, вот и все.

— Ладно, конечно. Но, Стеф?

— Что?

— Мы голые.

— Вот блядь.

Мы побежали в спальню, накинули халаты и вернулись в гостиную. Я как раз застегивался, когда услышал, как в двери поворачивается ключ. Первой вошла девушка из бара. Она взглянула на нас, и у нее отвисла челюсть. Другая девушка начала смеяться.

— Господи, Стефани, — сказала она. — Не слишком ли далеко ты зашла на этот раз?

Парень выглядел озадаченным.

Стефани только улыбнулась. Я не знал, что, черт возьми, делать. Та, что с ключами, подошла к Стеф. В ее глазах было что-то холодное, что мне не очень понравилось, и хотя она была очень красивой женщиной в длинной белой меховой шубе, обтягивающих джинсах и сапогах-скороходах, она выглядела угрюмой.

— Может, объяснишь? — спросила она.

Улыбка Стеф немного померкла.

— Пошли на кухню, хорошо? — сказала она. — Ты тоже, Джанет, если не возражаешь.

Мне было неприятно слышать этот тон. В нем было что-то почти покорное.

Они гурьбой удалились на кухню, оставив меня чувствовать себя глупо, стоя в халате с этим парнем в тройке в тонкую полоску. Он не выглядел совсем уж недружелюбным. И он выглядел так, словно не больше моего знал, то происходит.

Мы поговорили о погоде. Я уже несколько дней не выходил на улицу, так что мне было почти интересно.

Через некоторое время из кухни вышла Стеф, взяла меня за руку и повела в спальню. Я кивнул парню, а он просто тупо и растерянно смотрел на нас, как будто мы были парой ходячих презервативов или что-то в этом роде.

— Что, черт возьми, происходит? — спросил я ее.

— Послушай, — сказала она. — Я говорила тебе, что это шутка, но, может быть, надувательство — лучшее слово. Я знала, что они придут, но не ожидала их так скоро. Этот парень — адвокат, очень успешный, очень крупный, понимаешь? Лора, девушка в шубе, без ума от него. Они встречаются уже около месяца, и я думаю, что это серьезно. Дело в том, что Лора очень умная женщина, очень образованная, но знаешь, чем она зарабатывает на жизнь?

— Чем?

— Она стриптизерша. Вообще-то, танцовщица топлесс.

— Эта леди — стриптизерша?

— Танцовщица топлесс, да. И она неплохо на этом зарабатывает. Но все заработанное уходит на одежду, как видишь. Она живет в настоящем клоповнике. В течение многих лет единственными парнями, которые ей попадались, были пьяницы и придурки в баре и наркоман, который живет над ней. Клемент — первый по-настоящему респектабельный мужчина, которого она встретила за последние два года, Тони.

— Ну и что?

— Поэтому я сказала, что одолжу ей на время свою квартиру.

— Я ничего не понимаю.

— Я разрешила ей сказать Клементу, то это ее квартира. Он думает, что она редактор отдела мод в "Космо". Редакторы модных журналов не живут в местах, где канализация — это длинная резиновая трубка. Поэтому я сказала ей, что она может пользоваться моей квартирой в течение нескольких дней, пока не решит, как все ему преподнести. Это всего на несколько дней. Он любит ее. В конечном счете не важно, чем она занимается и где живет. Но она рассказала ему эту выдумку, и теперь ей придется придерживаться ее в течение нескольких дней.

— Я ей сочувствую. А мы где поместимся?

— Мы здесь незваные гости. Может, отправиться к тебе? Это было бы очень хорошей идеей на какое-то время.

— Э-э… У меня там гости. Они очень строгих правил, если ты понимаешь, что я имею в виду.

Это выглядело очень неуклюже, но она на это купилась. Она улыбнулась.

— Я так же, как и ты не хочу иметь с ними дело, Стеф. Поверь мне. Думаю, нам лучше остаться.

— Ладно, — сказала она. — Поговорю с Лорой. Тебе лучше одеться.

Я оделся. Потом Стеф вернулась в спальню и сказала, что все в порядке, просто нужно не забывать притворяться, вот и все. Я задался вопросом, насколько хорошо, потому что я слышал голос Клемента на кухне, и он казался довольно расстроенным.

Шли недели, и мы почти не разговаривали. Я имею в виду, что мы со Стеф общались и делали то, что всегда, и делали это очень хорошо, хвала Господу, в маленькой спальне в задней части квартиры. Лора и Клемент тоже заговорили. Было слышно, как они трахаются и смеются в большой спальне. Иногда они спорили, что, я полагаю, было связано с тем, что мы тут жили. Но вчетвером мы почти никогда не разговаривали.

Это меня все больше напрягало по мере того, как тянулись недели, и я начинал ворчать на Стеф. Когда же, черт возьми, она от них избавится? Почему она не посоветовала Лоре рискнуть и честно рассказать бедняге, кто она такая и что собой представляет? Прямо сейчас, сегодня?

И я подумал: Услышь меня, Господи.

Она сказала, что не может этого сделать. Здесь была замешана дружба, она должна помочь давнишней подруге. Я не мог ее заставить, хотя были дни, когда я определенно пытался.

Как раз в один из таких дней у меня состоялся разговор с Дорис, уборщицей. В то утро у нас четверых был особенно прохладный завтрак, и я кричал на Стеф, чтобы она послала их к едреней фене, к черту дружбу. Дорис не могла меня не услышать. Поэтому, когда Стеф вышла из квартиры за покупками, Дорис качала головой и фыркала на меня, пока пылесосила. Она мне нравилась, и я спросил ее, почему она фыркает.

— Потому что вы — очень хороший человек, мистер Тони. И мне не нравится, когда вы так кричите на людей, уж точно не нравится. Мисс Стеффи тоже хорошая женщина.

Я объяснил ей нашу ситуацию, взяв с нее клятву молчания. И пока я говорил, я наблюдал, как ее лицо морщится и киснет, как гниющая дыня при замедленной съемке, пока нос не уперся в острый кончик подбородка.

— Ах, мистер Тони, — сказала она, когда я закончил. — Ах, мистер Тони.

— Что "ах", Дорис?

— Боюсь, мисс Стеффи ввела вас в заблуждение. Это все не ее. Все это принадлежит мисс Лоре. Я здесь убираю много лет. И знайте, что она никакая не стриптизерша, она…

Больше я ничего не слышал.

Кого это волнует.

Я играл в "Космических захватчиков", пока Стефани не вернулась домой. Немного выиграл, немного проиграл. Когда она вошла в дверь, я набросился на нее, как грабитель. Дорис заблаговременно исчезла в ожидании надвигающейся бури. Стеф рассказала мне все. Нет у нее ни агентства, ни работы, ни денег. Только одежда, что на ней. Были слезы, опущенные глаза, косые взгляды.

Я подумал о своем договоре с киностудией.

И я ей тоже все рассказал. Взгляды становились все темнее и мрачнее, а потом немного посветлели, и вскоре мы уже то смеялись, то завывали. Черт, по крайней мере, мне было где спать. Когда все открылось, мы оба почувствовали головокружение. Мы еще немного посмеялись, а потом я взял изящную руку с фальшивыми драгоценностями и повел Стеф к автомату с "Космическими захватчиками" на последнюю битву. Я проиграл. Очень плохо. Вероятно, мы никогда не разбогатеем. К черту, — подумал я.

Мы собрали вещи, поехали ко мне домой и начали давить тараканов.

Сюжет этого рассказа позаимствован из одной из тех скабрезных испанских сказок, которые печатаются в "Плейбое". Это было так давно, что я уже не помню, кто был автором, но, возможно, это был Сервантес. Кто-то, я думаю, из того периода. Если кто-нибудь после прочтения рассказа вспомнит имя автора оригинала, буду рад об этом услышать. В барах, особенно в нью-йоркских барах, особенно в нью-йоркских барах Ист-Сайда, происходит так много лжи, что осовременивание окружающей обстановки показалось мне совершенно естественным.

"Мертвая жара"

Ранним утром движение на Западной 72-й улице было незначительным. Я слышал, как снаружи грузовики с грохотом преодолевают выбоины на дороге через город. Солнце ползло вверх по моей запятнанной шторе, как рой пауков. Я поднялся с дивана и посмотрел на часы. Я провалялся три часа. Шея сзади была сырой и потной. Язык был похож на кисту. В Нью-Йорке стояла середина августа, и единственное, что я ненавидел еще больше, — это ночь вроде прошлой, когда каждая женщина была фурией, а каждый напиток — долгим сладким скольжением к уничтожению.

И тут в дверь снова постучали. Этот стук меня полностью разбудил. Во сне кто-то перерезал мне ствол мозга и тихонько засунул меня в кастрюлю с омарами. Я улыбался, и вода приятно журчала под моими ногами. Стук в дверь все изменил. Я догадался, что должен быть за это благодарным.

— Подождите, — сказал я. — Иду. Пересчитайте пока деньги.

Я соскользнул с дивана и уставился в стеклянную дверь. Размытая фигура была маленькой и тонкой. По крайней мере, мне, вероятно, не понадобится 38-й калибр. Я открыл шкаф и посмотрел на себя в зеркало, висевшее на двери. Я выглядел, как две недели колючей жары. Я поправил галстук. Клиенты так давно не появлялись, что я почти перестал следить за собой. Только галстук еще напоминал об этом.

Я открыл дверь.

— Мистер Рул?

Ей было лет двадцать семь-двадцать восемь. Она была блондинкой и тяжело дышала. От нее пахло потом и ментолом. От меня пахло хуже. Ее волосы прилипли ко лбу. Футболка была синяя, на ней было написано "АДИДАС". Шорты тоже были синими, на них красовалась надпись "У меня просто потрясающая попка". Ноги были длинные и загорелые. На ней были белые спортивные носки с бирюзовой отделкой. Беговые кроссовки были такими обтекаемыми, что казалось, будто они могут бегать и без нее. Я проверил ее запястье. Хронографа нет. Я записал ее в любительницы.

— Совершенно верно. Я — Рул.

Она недоверчиво посмотрела на меня. Даже с выражением недоверия на лице, она была красива.

— Слейд Рул? Частный детектив? — oна покосилась на меня, и я вспомнил, каким уродливым было мое отражение в зеркале.

— Хотите взглянуть на мой читательский билет?

Она не улыбнулась. Я решил быть с ней вежливым. Кроссовки выглядели так, словно стоили целое состояние.

— Расслабьтесь, — сказал я. — Похоже, вам не помешает немного отдохнуть.

— Спасибо. Попробую.

Она села, и мышцы ее ног задрожали. Либо в девушке было много тестостерона, либо она глотала стероиды так же, как я глотал "Будвайзер".

— В чем проблема, мисс…

— Фут. Сэнди Фут. Похоже, мой партнер пропал.

— Почему вы так думаете?

— Вот уже шесть дней он не появляется по утрам. Мы всегда встречаемся в "Таверне на лужайке". Нижнюю петлю Центрального парка пробегаем вместе. Ну, знаете, от 57-й улицы до Пятой и вверх по Восточной 72-й. Затем пьем фруктовый сок. Честно говоря, я беспокоюсь.

— Как зовут вашего партнера, мисс Фут?

— Зовите меня Сэнди. Его зовут Дэйв Логгинс. Ему двадцать семь лет, у него каштановые волосы, голубые глаза, вес сто девяносто фунтов. Носит баскетбольные кроссовки "Пума" и коричневый спортивный костюм из водонепроницаемой ткани. Или футболку с портретом Кафки. У него маленькая родинка на внутренней стороне левого бедра, почти у колена, светло-коричневого цвета.

— Вы очень наблюдательны, Сэнди.

Она улыбнулась.

— Раньше я была спасателем.

Я пропустил это мимо ушей.

— Вы сказали, он носит обувь марки "Пума"?

Что-то в этом названии беспокоило меня, какое-то смутное неуловимое воспоминание.

— Совершенно верно. Это важно?

— Пока не знаю. Пойдем дальше. Адрес?

— Адреса не знаю. Как я уже сказала, мы всегда встречаемся в "Таверне на лужайке". Я никогда не была в его квартире, и он никогда не упоминал, где живет. Наверное, где-то в Вест-Сайде. Мы просто бегаем вместе, вот и все. Так что я мало что о нем знаю.

— Понимаю.

Я откинулся в кресле и некоторое время наблюдал за ней. У меня было такое чувство, что она что-то от меня скрывает. Что-то в ее рассказе было не так. Я решил быть с ней откровенным.

— Послушайте, мисс Фут, моя ставка сто долларов в день плюс расходы. Честно говоря, это большие деньги, чтобы платить кому-то за поиск потерявшегося партнера по бегу. Если это все, чем он был для вас. Вы уверены, что хотите, чтобы я продолжал заниматься этим делом?

— Уверена, — я позволил этому повисеть некоторое время, пока она не начала выглядеть неловко. Потом я позволил этому повисеть еще немного. Наконец, она сказала: — Дело в том, что Дейв очень важен для меня. Гораздо больше, чем вы можете себе представить. Раньше я была… Раньше я была толстушкой, мистер Рул. Я просто раздулась после школы. Однажды я встретила Дэйва в парке, и он убедил меня заняться бегом. За шесть месяцев я сбросила двадцать пять фунтов. Понимаете, что это значит для девушки?

— Понимаю, — сказал я.

Конечно, я понимал. Так же, как я понимал, что такое черные дыры и почему исчезли динозавры. Но я взялся за это дело. В последнее время дни и ночи были длинными, и мне нужны были деньги.

Когда она выходила за дверь, я слегка похлопал ее по попке. Она не возражала. Это была не толстая девичья задница. Больше нет. Это была та самая задница, которая свергает правительства и дает таким алкашам, как я, последнюю надежду на мир. Вы их знаете. Они из тех, что поют.

Я нашел то, что искал, в Нью-Йоркской публичной библиотеке, в пятничном номере "Пост". Заметка была напечатана на первой странице, иначе я бы ее никогда не заметил. Я не покупаю газеты, я заглядываю в газетные киоски по пути, и это предел моих к ним интересов.

Но вот она, в неподражаемом стиле "Пост": "ПУМА-ПАНТЕРА УБИВАЕТ ТРЕТЬЕГО БЕГУНА. КОПЫ ИДУТ ПО СЛЕДУ".

Я вытащил из кармана десятицентовик и позвонил Джерри Димартини из отдела убийств.

— Расскажи мне об этом клоуне Пуме-пантере, — попросил я.

— А что тут рассказывать? Мудак убивает бегунов. Затем открывает рот, засовывают туда язычок от одной из этих кроссовок "Пума" и закрывает его. На самом деле выглядит довольно забавно, если забыть, что человек мертв. Затем он отправляет шнурки жертвы Бреслину в "Ньюс" с небольшой запиской, чтобы мы знали, что это он.

— А что написано в записке?

— Каждый раз одно и то же. "Это лучше, чем волдыри". И подпись: "Пума-пантера". Уебок.

— Пришли мне образец его почерка.

— Похоже, этот парень любит разнообразие, Слейд. Первый раз это была молодая девушка. Пришил ее из 45-го калибра на Вестсайдском шоссе. Выстрелом в сердце. Время смерти примерно 5:10 утра, естественно, никто ничего не слышал и не видел. Во всяком случае, в этот час на улице нет никого, кроме пьяниц и бегунов трусцой.

— Знаю, — сказал я.

И я действительно это знал.

— Вторую жертву сбила машина на Ист-Ривер-драйв. Неопознанный мужчина.

— Опиши его.

— Белый, рост пять футов два дюйма или около того, вес сто четыре фунта. Носил очки. Коронер обнаружил у него в желудке более фунта бананов. Что-то насчет того, что калий полезен при судорогах ног или что-то в этом роде. Клянусь, все эти придурки сумасшедшие, Слейд.

— Ближе к делу, Джерри.

— Ладно, последняя жертва, парень, которого мы нашли в пятницу. Тоже неопознанный. Видишь ли, проблема в том, что эти шутники в половине случаев не носят с собой удостоверения личности. Как будто бумажник замедлит их бег, верно? Во всяком случае, этот тоже белый мужчина, вес сто девяносто, около тридцати лет, рост около шести футов…

— Шрамы? Родинки? Что-нибудь в этом роде?

— Раз ты упомянул об этом, то да, есть. Родинка на левой ноге. Ты на что-то наткнулся, Слейд?

— Я дам тебе знать. Как он умер?

— Удар тупым предметом, бейсбольной битой или чем-то похожим. Нашли его на углу 62-й улицы и Сентрал-Парк-Уэст. Тело обнаружил какой-то педик с пуделем. Пес чуть на него не нассал.

— Джерри, дай мне его имя и адрес.

Он дал их мне.

Я решил позвонить своей клиентке, прежде чем двигаться дальше. У меня было несколько вопросов. Трубку сняли после первого же звонка, но голос я не узнал.

— Кто это? — спросил я.

— А вы сами кто такой будете? — голос был женский, но хриплый и гнусавый, как будто она простудилась. Я назвал свое имя и попросил к телефону Сэнди. — Минутку, — сказала она.

Через минуту к телефону подошла Сэнди. У меня пока не хватило духу сказать ей, что ее партнер мертв. Поэтому я просто задавал вопросы. Будет легче рассказать ей об этом, когда у меня будут ответы.

— Вы знакомы с какими-нибудь гомосексуалистами, Сэнди?

Она на мгновение задумалась.

— Вряд ли, — сказала она.

— И вы говорите, что не видели Дэйва шесть дней?

— Совершенно верно.

— А до этого бегали каждый день вместе.

— Да.

Это уже было интересно. Логгинс был мертв всего три дня. А где же он был остальные три?

— Вы что-нибудь нашли, мистер Рул?

Я опасался этого вопроса. Но в данный момент я должен был солгать ей.

— Пока нет. Я скажу вам, когда узнаю. Кстати, кто та девушка, которая ответила на звонок?

— Моя соседка, Беатрис. Она замечательная, мистер Рул. Мне кажется, она действительно понимает, через что мне приходится проходить.

Я подумал: Как здорово, что кто-то это понимает.

— Она тоже бегает?

— Би? О, нет. Но сейчас хорошо быть не одной, понимаете?

— Понимаю. Я буду на связи, Сэнди.

Я повесил трубку, решив оставить сочувствие соседке по комнате. Мне нужно было увидеть педика. Педика с пуделем. Боже мой, — подумал я. — Что за мир!

Его звали Мэнди, а пуделя — Клорис. Особняк на 71-й улице при такой арендной плате, как сейчас, был на вес золота. Я показал ему свое удостоверение, и он провел меня в комнату, которая была не такой большой, как Лонг-Айленд. Мы сели за чай, и он рассказал мне подробности. Он назвал время — 7:45. Он выгуливал Клорис.

— Кто-нибудь был поблизости?

— О, как обычно. Пару пьяниц. И еще довольно привлекательный чернокожий парень на роликовых коньках. Его зовут Гибсон, он безногий.

— Безногий?

— Совершенно верно. У него киоск с хот-догами в глубине парка. Я удивлен, что вы его не знаете. Он — местная знаменитость, — Мэнди закурил сигарету, держа ее кончиками пальцев. — Вы же знаете, как это бывает.

— Я вижу, вы курите.

Он посмотрел на меня так, словно у меня на горле появился зоб.

— И что из этого?

— Просто интересуюсь, как вы относитесь к бегунам.

— Мне они не нравятся, — сказал он. — Не знаю, знаете ли вы об этом, мистер Рул, но раньше считалось, что имея такую собаку, как Клорис, ты обязательно встретишься в этом городе с хорошими людьми. Ты выгуливал собаку и встречал в парке множество других любителей собак. Это был изящный способ познакомиться на почве общих интересов. Теперь ты должен бегать. А лично мне никогда не нравилось потеть за пределами спальни.

Киоск Гибсона с хот-догами находился в нескольких минутах ходьбы, и я решил прогуляться туда. Через два квартала пот начал ползти по моей шее, как мерзкая слизь. Город съел ее в сыром виде, но это все, что у меня было.

Гибсон был уродливым маленьким хорьком с тремя зубами во рту и гидравлическим подъемником, который позволял ему дотягиваться вилкой до сосисок. Я заказал пару и велел ему сделать гарнир из квашеной капусты с луком.

— Вам что-нибудь говорит слово "Gatorade"[12], мистер Гибсон?

Я показал свое удостоверение.

Он улыбнулся, и я увидел, как два из трех зубов быстро исчезли.

— Конечно, — сказал он. — Это то дерьмо, которое пьют бегуны. Эти бегуны — странные ублюдки, понимаете? Никто из них не покупает сосиски. Знаете, что они едят? Яичную скорлупу. Яичную скорлупу, перемолотую в мелкую крошку. Вроде бы в ней есть кальций или что-то в этом роде.

— Непереносимость лактозы, — сказал я.

Я делал домашнее задание.

— А?

— Непереносимость лактозы. Некоторые из них не могут пить молоко, поэтому едят яичную скорлупу.

— Полагаю, вы здесь по поводу убийства.

— Совершенно верно.

Он покачал головой.

— Кто бы это ни был, он сделал это тихо и аккуратно. Я ничего не слышал.

— Вы пьющий человек, мистер Гибсон?

— Я? Конечно. В умеренных пределах, естественно.

Я решил бросить ему быстрый мяч.

— Как вы их потеряли? — спросил я.

— А, ноги? На дискотеке. Вентилятор вывалился из потолка в середине песни Глории Гейнор и скосил их. Вы вряд ли приняли бы меня за танцора, правда?

У меня ничего не было. Одни тупики. Пришло время поговорить с моей клиенткой начистоту. Я нашел ее партнера, и мне за это заплатили. Будет неприятно рассказывать ей о Дейве.

Или о пуделе.

Я позвонил ей и сказал, что сейчас приеду.

Поездка на такси в центр города не улучшила моего настроения. Куда бы я ни посмотрел, везде они бегут, бегут, парами или поодиночке, стройные красивые девушки в шортах и спортивных лифчиках, сильные молодые люди рядом с ними, открытыми ртами втягивающие воздух, с лицами, залитыми потом. Они были невинны и уязвимы, а где-то в городе разгуливал маньяк. У меня были кусочки головоломки, но чего-то не хватало, и я не мог им помочь. Бежать — значит рисковать, — догадался я. — Волдыри, порванные связки, натертости. Они были крепкой мужественной командой, и их надо было уважать. Но, черт возьми, это было все, что я мог сделать.

Такси остановилось рядом с обшарпанным домом, и я поднялся на два этажа вверх. Сэнди открыла дверь, на ее лице под золотистым загаром застыло выражение нервного предвкушения. Она увидела, как я нахмурился, и все оживление внезапно покинуло ее. Она была умной девушкой. Она видела, что это приближается, как ночной поезд в небытие.

— Он мертв, не так ли? — спросила она.

— Пума-пантера. Мне жаль.

— Кто?

— Пума-пантера. Вы не читали об этом в газетах?

Она покачала хорошенькой головкой.

— Я не читаю газет. Я просто бросаю взгляд на газетные киоски по пути. Думаю, это весь мой к ним интерес. О, боже, — добавила она. — Я больше никогда не буду бегать.

Для нее это был смертный приговор. Рулоны и рулоны жира извивались на горизонте, как ядовитые змеи.

— Bы будете бегать, — сказал я ей.

— Без Дейва нет.

— Я позабочусь о том, чтобы вы бегали.

Я взял ее на руки. Я почувствовал, как подергиваются жилки на ее ногах, прижатых к моим. Это противоречило моим принципам — вступать в отношения с клиенткой, но в мире должны быть исключения, должно быть сострадание. Я поцеловал ее. Ее дыхание было сладким от зародышей пшеницы и меда, и я вспомнил, что сейчас время ужина.

Она знала все позы. "По-собачьи с низко опущенной головой". "Жим от стены сидя". "Растяжка спины партнера". Ее позвоночник был гибким, а бедра — гладкими и сильными. Она издала булькающий звук, когда я снял пластырь с ее сосков. И я знал, что ни одна футболка никогда не натирала их так, как натирал сейчас я.

Мой бросок был быстрым. Я вонзился в нее. Через десять минут у меня начались периодические судороги в обеих ногах, вверху и внизу, спереди и сзади, но боль была бодрящей и чудесной. На пятнадцатиминутной отметке ее лицо выглядело физически разбитым, походка стала неустойчивой. Но последние несколько миль она преодолела как чемпион. Ее ноги двигались как поршни. Руки болтались по бокам.

И вдруг все кончилось. Мы откатились друг от друга через пятнадцать минут двадцать восемь секунд. Я посчитал ее самой отважной девушкой из всех, кого я знал.

— Ты будешь бегать, — сказал я.

И она улыбнулась.

Я улегся на раскладной диван в гостиной и огляделся вокруг.

Некоторые дела неожиданно изменяются, как раскрывающийся цветок, некоторые похожи на спуск в могилу. Этот был похож на дверь, открывающуюся ярким летним утром. Делаешь один-единственный шаг из своей комнаты на свет. На столе рядом с нами лежала пара очков с толстыми стеклами. Позади нас полки с книгами. Книги громоздились почти до потолка. Я посмотрел на авторов. Достоевский, Толстой, Лоуренс, А.А. Милн, Рембо, Юнг и Фрейд. Кто-то здесь был довольно начитанным, и у меня было предчувствие, что это была не загорелая обнаженная богиня, лежащая рядом со мной.

Я повернулся к ней.

— Твоя соседка, Беатрис…

— Да?

Голос позади меня был полон ненависти, тот же самый голос, который я слышал по телефону, только теперь он поднимался сквозь темные глубины эмоций. Я резко повернулся к ней и одновременно сунул правую руку в карман куртки за револьвером.

— Даже не пытайся, — сказала она.

45-й калибр в ее руке был похож на мышь в хоботе слона. Росту в ней было, наверное, всего пять футов два дюйма, а весила она фунтов триста. Огромный живот колыхался под бесформенным платьем. Глаза были плоскими, как у амфибии за стеклами бутылочных очков толщиной в дюйм. Только рот выделялся на ее лице, которое терялось в складках плоти, и теперь он улыбался.

— Все правильно, Рул, — сказала она. — Ты нашел Пуму-пантеру.

Она крепко держала пистолет, его холодная сталь блестела в сумерках, как рыба.

— Все к этому шло, так ведь? Ты убила первых двух только для показухи, — сказал я. — Ты все время охотилась за Логгинсом. Ты завидовала Сэнди, завидовала ее телу. Каково это — быть толстой сучкой-лесбиянкой, Беатрис?

Это была шальная карта, но я должен был ее разыграть. Я должен был как-то встряхнуть ее. Это было все равно, что пытаться расшатать Великую пирамиду в Гизе. Она рассмеялась.

— Ты неправильно меня понял, коп, — сказала она. — Это была вендетта, чистая и простая. Сколько, по-твоему, я могла терпеть всех, кто бегает-бегает-бегает? Когда есть Лотреамон, Сартр, Диккенс и Генри Миллер? Сколько?! Разве недостаточно того, что я должна терпеть пять минут спорта в вечерних новостях каждый вечер своей проклятой жизни? Неужели я должна видеть их каждый раз, когда выхожу на улицу? Их волосатые ноги? Их небритые подмышки? Что, черт возьми, случилось с чтением?

— А что касается этого ублюдка Логгинса, то он изменил Сэнди. Три дня он бегал с другой партнершей, — oна повернулась к Сэнди. Ее глаза наполнились слезами. — Прости, Сэнди, — сказала она. Из носа у нее потекли сопли. — Я просто не могла этого вынести. Ты — единственная бегунья, которая была добра ко мне. Мне очень жаль.

Она была близка к срыву. Сейчас или никогда.

Я соскочил с дивана, толкнул Сэнди на пол рядом с собой, услышал выстрел и увидел, как пуля глубоко вонзилась в том "Б" Британской энциклопедии. Прежде чем она успела выпустить еще одну пулю, я направил на нее револьвер 38-го калибра и всадил пулю ей в живот. Та исчезла без следа. Я выстрелил снова и на этот раз попал ей прямо в грудь. Оттуда потекло что-то красное и водянистое. Ее крошечные поросячьи глазки закатились, когда она упала. Как будто отсекли два верхних этажа Всемирного торгового центра. Я подошел к Сэнди.

— С тобой все в порядке?

— Думаю, да, — ответила она.

Я поднял ее на изящные мозолистые ноги.

— Одевайся, — сказал я ей.

Я позвонил в полицию и попросил Димартини прислать грузовик и восемь человек, сказав, что застрелил Пуму-пантеру.

— Она что, пещерный медведь? — спросил он меня.

— Еще больше.

К тому времени, когда я положил трубку, Сэнди уже оделась, и я увидел, что на ней облегающая спортивная майка-синглет и кроссовки "Адидас Марафон".

С ней все будет хорошо.

Мы ели бананы и яйца в ожидании прибытия полиции. Когда все закончилось, мы вышли на улицу, и я поймал такси. Сэнди проехала со мной несколько кварталов, а затем помахала на прощание рукой, когда такси отъезжало от светофора у Линкольн-центра. Я знал, что больше никогда ее не увижу. Бегуны бегают. А такой человек, как я — нет.

Вернувшись в офис, я на некоторое время оставил дверь открытой, чтобы впустить прохладный ночной воздух. Открыл бутылку виски и после трех рюмок уже спал. Снов не было.

Когда я проснулся, было утро и снова было жарко, а надо мной стояла высокая стройная брюнетка, наблюдая, как я на ощупь поднимаюсь с дивана. Я пристально посмотрел на нее. Она была не такой высокой, как мне показалось вначале.

Роликовых коньков на ней не было.

Я сам ужасно удивился, когда обнаружил, что придумав фамилию Рул частному детективу в этом рассказе еще в 1981 году, я снова использовал ее для героя-полицейского в романе "ROAD KILL" aka "JOYRIDE" в 1994 году. На этот раз не Слейд, а просто обыкновенный Джо. Либо к тому времени уже начал сказываться старческий маразм, либо мне просто нравится фамилия Рул для персонажей с детективными наклонностями.

Если вы живете в Нью-Йорке, особенно рядом с Парком, летом вы можете стать довольно раздражительным. Бегуны трусцой, скейтбордисты, роллеры, — все они, кажется, хотят вас достать. Не говоря уже о курьерах на велосипедах, об автобусах, такси и прохожих. Раньше вы смотрели, в каком направлении движется транспорт и, если ничего не приближалось, переходили улицу. Теперь вы смотрите в обе стороны, и если хотите избежать больничной койки, как я, то обычно делаете это дважды. В наши дни люди носятся по Нью-Йорку так, словно все гончие ада наседают им на пятки, и, возможно, так оно и есть.

Я не очень люблю публичные упражнения. Я старомоден. Я считаю, что потеть нужно в уединении, дома, на заднем дворе или, например, в спортзале. Отсюда и убийства бегунов.

И что, черт возьми, вообще случилось с чтением?

Мои симпатии на стороне пещерного медведя.

Мой комментарий по поводу Всемирного торгового центра сейчас вызывает, мягко говоря, сожаление.

"Старые добрые времена"

Струп закурил "Винстон". Он поставил стакан с виски на стойку. Стакан был почти пуст. Помимо Струпа, Роберта и барменши Дианы, в баре никого не было.

— Что ты будешь делать, когда запретят курить в барах, Струп? — спросил Роберт.

— Я буду курить в барах, Роберт. Оштрафуют не нас, а владельцев. К черту владельцев.

— Владельцы просто вышвырнут тебя, Струп.

— Я пойду в другое место.

— И что? Они тебя и оттуда вышвырнут.

— Пойду в другое место. Может, перестанешь меня перебивать, черт возьми? Я пытаюсь рассказать тебе одну историю. Пытаюсь рассказать, как все было. Пытаюсь рассказать тебе о старых добрых временах. У тебя сигареты на уме. А у меня "киска".

Он допил виски и махнул Диане, чтобы та налила еще. Диана сегодня выглядела очень хорошо. Он задался вопросом, позволит ли она когда-нибудь ему трахнуть ее. Если о чем-то долго думать, то оно обязательно сбудется, — подумал Струп.

— Так вот, эта Джули меня здорово зацепила. Я имею в виду, что она великолепна, как фотомодель. Высокая, стройная. По-моему, ей около двадцати. А мне — тридцать три. И у меня брюхо. На ней крошечный комбинезон из двух частей, шорты и топ, я держу стакан перед собой, разговаривая с ней, а она трется о мои костяшки пальцев своими сиськами. Чувствую, что лифчика нет. Мне плевать, если она прольет на меня скотч. Я думаю, как мне повезло. Но ее братья смотрят на меня как-то странно. Своим видом они напоминают бульдозеры. Полагаю, она знает, что делает, даже если немного пьяна.

— Но эти двое парней продолжают смотреть на меня так, как будто я — мясо для бутербродов, а они решают, чего им больше хочется — деликатесов или пиццы. Потом она наклоняется и засовывает язык мне в рот, и в следующий момент один из братьев хватает ее за левую руку, другой — за правую, и они тащат ее к выходу из бара, прежде чем я успеваю прийти в себя.

— Затем они снова входят в дверь, и они в бешенстве. Да кем я, блядь, себя возомнил? И прочее дерьмо. Они мне точно надерут задницу. Без вопросов. Но эта девушка, эта Джули, она входит прямо за ними. Встает между нами. Поворачивается и шепчет мне:

— Я вернусь, — а потом говорит, что он ни в чем не виноват, ради всего святого, а ну-ка, пошли! Пошли! Пошли! И братья идут. Это просто чудо! Меня даже не толкнули.

— Господи, Струп.

— Ты все правильно понял.

Струп закурил еще одну сигарету. Диана принесла ему выпивку.

— Что ты будешь делать, когда здесь больше нельзя будет курить? — спросила Диана.

— Пойду в другое место. Думаешь, я прихожу сюда за здоровьем, Диана? Ты даже не позволяешь мне себя трахнуть. Почему все вдруг так озаботились моим благополучием? Я выгляжу больным, что ли?

— Кто тебе это сказал, Струп?

— Никто не говорил ничего подобного.

— И кто тебе сказал, что я не позволю тебе себя трахнуть?

— Не поступай так со мной, Диана. И почему ты улыбаешься Роберту?

— Ты запросто можешь бросить курить. Купи трансдермальный пластырь. Пройди курс лечения от никотиновой зависимости.

— Курс? Курс лечения? Господи, Диана, он состоит из двенадцати ступеней и по ним подниматься не стоит. Для этого и делают лифты. Налей Роберту выпить за мой счет, ладно? Я должен закончить рассказ.

— Я заказал еще один скотч, но не успел выпить и половину, как Джули вернулась, она сдержала свое слово. Я уже любил эту девушку.

— Идем, — говорит она, но на этот раз это прозвучало намного лучше и она снова засунула язык мне в рот. Я спрашиваю ее, как насчет ее братьев, и она говорит, чтобы я о них не беспокоился, поэтому я плачу̀, и мы убираемся оттуда к чертовой матери. Сейчас, вероятно, четыре часа утра в эту приятную теплую летнюю ночь.

— Но у нас проблема. Мы не можем пойти ко мне, потому что там Карла, и не можем пойти к ней из-за ее братьев, поэтому мы направляемся в парк, идя в обнимку по 72-й улице, и, наконец, садимся на скамейку, и у меня дикий стояк, потому что я уже выяснил, что под комбинезоном у нее ничего нет, ни сверху, ни снизу.

— Мы немного посидели, затем встали со скамейки и некоторое время прогуливаемся, она засунула руку ко мне в джинсы, схватила меня за член, как будто я какой-то шнауцер на поводке, и она выгуливает собаку в парке. На улице светает. Уже почти рассвело. Она смеется, я смеюсь, и у первого же дерева она прижимает меня к нему, расстегивает молнию, отодвигает штанину комбинезона, и вот мы трахаемся у дерева в Центральном парке на рассвете. Мимо проходит старик, выгуливая настоящую собаку, и мы машем ему рукой. Когда мы заканчиваем, я застегиваю молнию, и мы идем пить кофе.

— В Центральном парке на рассвете? Ты что, с ума сошел, Струп? А если бы мимо прошел полицейский?

— Это еще не конец. Итак, мы сидим и пьем кофе в этом гадюшнике, и она спрашивает меня, сколько мне лет, и я ей отвечаю. Потом она спрашивает, сколько, по-моему, ей лет. Я говорю, что не знаю, но, наверное, двадцать один-двадцать два года, а она смеется и говорит, что пятнадцать. Понимаешь, я трахался с малолеткой в Центральном парке на рассвете. И что дальше? Двадцать лет в тюряге на острове Райкерс? Минус пять за хорошее поведение?

— Господи, Струп!

— Ты опять прав. Но, видишь ли, именно так все и было. Это было сумасшедшее время. Однажды ночью я подцепил женщину на дискотеке, у нее странно пахло изо рта. Такого запаха я еще никогда не слышал, понимаешь? Но она великолепно выглядела и чувствовала себя прекрасно, а позже я узнал, что и в постели она тоже великолепна, а еще через некоторое время понял, почему у нее так странно пахнет изо рта. Она глотала кокс, амфетамин, опиум, метаквалон и попперсы. Причем все сразу. И запивала водкой. Она ходячая аптека, эта женщина. Пахнет, как долбаный больничный диспансер.

— Но я привык к этому. Она чертовски хорошо подмахивала.

Принесли выпивку Роберта.

— Большое тебе спасибо, Диана, — сказал Струп и улыбнулся.

Она улыбнулась в ответ.

— Не за что, сэр.

— Вы оба прямо мистер и миссис Вежливость, — сказал Струп. — Не стройте из себя англичан, ладно? — oн поднял свой стакан. — За тебя, Диана. Слушайте дальше. Однажды вечером я захожу в это заведение, "У Паалсона" — теперь его уже нет — отличное место, чтобы кого-нибудь подцепить. Заказываю выпивку и осматриваюсь, а на другом конце сидит потрясающая брюнетка. Она увидела, что я смотрю на нее, и поманила меня пальцем, приглашая подойти.

— Мы разговорились, и я понял, что она умная, забавная и чертовски сексуальная. Оказывается, она "госпожа", понимаешь? Профессионалка, проститутка в этом, черт возьми, задрипанном баре в Вест-Сайде. Ну, я немного знаю об этом явлении, потому что только что закончил статью о садо-мазо клубе в центре города то ли для "Генезиса", то ли для "Шика", не помню, и оказалось, что она там иногда работает. У нас есть общие знакомые. Большой Джордж, вышибала. Дениз, маленькая черная госпожа. Так что мы поладили. И вот, наконец, она спрашивает, не хочу ли я поехать к ней.

— Хочу, черт возьми, — говорю я ей, но без обид, я не собираюсь за это платить.

— Ничего страшного, говорит она, купи мне еще выпить.

Я так и делаю, и мы уходим. Приезжаем к ней домой — в большую однокомнатную квартиру прямо на Вест-Энд-авеню с огромной кроватью, — и она сразу же хочет меня к ней привязать.

— Э, нет, — говорю я ей, — мне нравится только обычный секс, еще раз без обид.

— Все в порядке, — говорит она, у меня давно не было обычного секса, а как насчет этих штучек?

И тут она вытаскивает из-под кровати большую черную коробку, а внутри все эти фаллоимитаторы, вибраторы, наручники, хлысты, кремы, черная кожа и все такое прочее, десятки предметов, сложенных и упакованных очень аккуратно.

— Я никогда не пробовал одевать кольцо на член, — говорю я ей.

— Хорошо, — говорит она.

— И уверяет, что дезинфицирует их после каждого использования. Мы примеряем пару штук. Выбираем подходящее, и оно действительно довольно аккуратное, и в нем чувствуешь себя хорошо. Ты когда-нибудь такое пробовал?

— Нет.

— Ты должен попробовать. Итак, она берет в рот этаким высокопрофессиональным способом, и вдруг я слышу, как поворачивается ключ в замке, открывается дверь и входит светловолосый паренек. Она отнимает рот, но удерживает меня в напряжении столь же искусной дрочкой, а сама тем временем разговаривает с парнем. Видишь ли, он ее сосед по комнате, тоже проститутка. К нему придет девчонка, и ему нужна кровать примерно через час, она не против? "Конечно, нет", — говорит она.

— Он уходит, и она снова начинает отсасывать, и вскоре мы трахаемся, а когда все заканчивается, выпиваем по бокалу вина и выкуриваем пару сигарет, и, наконец, я одеваюсь, и она похлопывает меня по заднице, когда я выхожу за дверь. У меня нет ее номера телефона, и будь я проклят, если смогу вспомнить ее имя. Пару недель спустя я пришел к ее дому и позвонил, как мне кажется, в ее квартиру, но ответа не получил. Больше я ее никогда не видел.

— Это очень печально, Струп.

— И печально и грустно. Это была одна из лучших ночей в моей жизни. Мне нужно отлить.

Он встал у писсуара и подумал, как жаль, то он ничего не может рассказать этому парню о прошлом. Черт возьми, однажды вечером они с отцом пошли просто пропустить стаканчик-другой, и им обоим повезло, у обоих был секс, а его отцу было уже около семидесяти. Как можно объяснить это тому, кто там не был? Это было невозможно.

Он считал, что женщины в Нью-Йорке в наши дни — жалкое зрелище, все без исключения. Либо они щеголяли сдвоенными детскими колясками и галлонами поглощали кофе, либо прокалывали брови и языки, а на шеях у них были вытатуированы штрихкоды шампуня. Либо же они фанатки фитнеса, и ничего не едят, кроме органических ростков и мисо. По мнению Струпа, вегетарианцев следует жарить на гриле и съедать. Хотите оказаться в самом низу пищевой цепочки? Так получите.

Где старые добрые времена? Где теплота отношений?

Когда он вернулся за столик, Роберт что-то написал на салфетке для коктейлей и передавал через стойку Диане. Она сунула ее в карман джинсов.

— Мы только что говорили о тебе, — сказал он.

— Говорили обо мне? А что именно?

— Иногда ты слишком стараешься, Струп. Не обижайся. Но ты как будто выполняешь миссию.

— Какую миссию?

— Неважно, — сказал Роберт.

— Ну, уж нет. Что это за миссия? Можешь говорить без обиняков.

— Как будто твой член — это бывший глава Пентагона Дональд Рамсфелд, а все остальные вокруг — просто кавалерия, артиллерия и поддержка с воздуха.

— Что? Мой член старается освободить Ирак?

— В том-то и дело. Подумай об этом, Струп. Диана, на этот раз моя очередь покупать выпивку.

— Не-а, — сказала Диана. — На этот раз за счет заведения.

Она налила, и они выпили. Когда она была уже вне пределов слышимости, Струп повернулся к Роберту и спросил:

— Ты ей дал свой номер телефона, верно?

— Верно, — сказал тот.

— Вряд ли это бизнес.

— Нет. Это не бизнес.

— Так я и думал. Что ж, выпьем за тебя, Роберт. Выпьем за тебя, мой друг.

И Струп подумал, что, в конце концов, возможно, все не так уж сильно отличается от старых добрых времен. Среди всех историй, рассказанных им здесь сегодня, было десятка два, очень похожих на эту.

Однако они не внесли большого вклада в повествование.

Он предпочитал свою.

Он закурил "Винстон".

Это история о сигаретах? Он не знал.

Это новый рассказ, написанный для малотиражного сборника издательства "Delirium" 2004 года. Как и повесть "Случай на Овечьем лугу", он снова воскрешает моего старинного приятеля Струпа. Очень реальный Роберт выиграл жеребьевку, чтобы его имя было вставлено в рассказ, надеюсь, не к его огромному огорчению. Я буду покупать ему выпивку, когда бы он ни появился. Даже если он действительно заполучил девушку…

Перед тем, как меня попросили подготовить новое, дополненное издание "Искалеченныx в колесе секса" для издательства "Delirium Books", я пару месяцев просматривал копии своих старых журнальных публикаций с прицелом на то, чтобы составить первый сборник документальных произведений — каракули о моей собственной работе и работах других авторов, воспоминания, размышления, что угодно. Я не знал, что подойдет, а что нет, и поскольку большая часть материалов была напечатана либо на старой пишущей машинке IBM, либо сохранена на дискетах, — ребята, еще в те времена, когда информацию хранили на дискетах, — я решил, черт возьми, скинуть все это на компьютер, распечатать и отредактировать.

Некоторые материалы попали в книгу. Но большая часть была выброшена в мусорную корзину, где им и место. Отсюда и название этого раздела.

Эти четыре рассказа я решил не выбрасывать.

Я чувствовал, что они говорят что-то, хоть и убого, об этой эпохе. Наблюдения из первых рук о том, насколько извращенными и глупыми были многие из нас тогда. В том числе и я. Они не вписывались в книгу. Они были созвучны эпохе, но тон был не тот. Не совсем собаки в курятнике, но достаточно близко. Я все равно собирался отложить их в сторону, чтобы в один прекрасный день сделать маленький мрачный сборник, но когда из издательства спросили, есть ли у меня что-нибудь, что давно не переиздавалось, и что я мог бы немного подправить, чтобы сделать неординарным, я решил отредактировать эти четыре истории.

Я предлагаю их, опять же, на свой страх и риск. Тем более что они правдивы. Бог мне в помощь.

Прочтите их.

"Уродливый Джордж: Король соблазнения с кабельного ТВ"

Как только Пола слышит польку (таятатта-ятатта-ятатта-я), она выходит из комнаты.

Она не фанатка.

Телевизор настроен на манхэттенский кабельный канал "J". Передача называется "Один час правды, секса и насилия с Уродливым Джорджем"[13]. Пола посмотрела на это безобразие и оно ей не понравилось.

— Достойно порицания, — прокомментировала она.

В данный момент Джордж находится в коридоре с Уолли, художником-графиком. (Наш первый тускло освещенный коридор, — камера приближает). У Уолли большие темные соски, которые нравятся Джорджу, и он заставляет ее позировать в этакой манере Расса Мейера[14], - руки на бедрах, спина выгнута так, что если перевернуть ее, то можно было бы взбить на ней яйца. Он снимает ее снизу, чтобы подчеркнуть округлость ее грудей. Она держит и сжимает их руками. Уолли родом из Вестчестера и только что окончила среднюю школу.

— У кого-то из нас стояк, — говорит Джордж.

Она нервно смеется. Джордж просит ее потрясти грудями. Она трясет ими. Затем он просит ее немного подвинуться, чтобы ее не было видно с улицы.

Все остальное для Джорджа типично. Девушка раздевается догола в нью-йоркском офисном здании, пока Джордж расспрашивает ее о ее "грудастом" состоянии. Как сиськи меняют твою жизнь. Сначала она не решается полностью раздеться, но Джордж ее убеждает. Женщины иногда делают странные вещи. Она засовывает трусики в рот и медленно вытаскивает, отсасывая их перед камерой.

Далее идет реклама.

Объявление о школе самообороны Чарльза Нельсона.

Просьба присылать письма и фотографии на новый почтовый адрес передачи. Привет, мальчики и девочки, доставайте их. То есть ваши ручки и карандаши.

Интервью с Робертом Гийомом[15], которое примечательно тем, что Джордж задает вопрос: — Каково это — играть роль лакея?

Обычные кадры из курорта для нудистов Голого города в штате Индиана. Обычные, потому что Голый город — спонсор передачи, что дает Джорджу возможность выплеснуть свою злобу на "девушек Нью-Йорка". (Готовы ли вы, свободные женщины, участвовать в конкурсе на самую красивую обнаженную натуру? Знаете ли вы, что у нас в стране есть коммунистки, называемые феминистками, которые думают, что могут указывать другим женщинам, что им делать со своим телом?)

Интервью с одной из участниц конкурса, шпагоглотательницей номер один в мире. (Она что, получила приз на конкурсе? И какой же? Оставайтесь с нами).

Затем феминистский митинг в Нью-Йорке на Гранд-Арми-Плаза. И еще больше злобы.

И, наконец, еще одна просьба о фотографиях, изложенная в странной лукавой отрицательной манере Джорджа. Ни за что не посылай свои фотографии Уродливому Джорджу, если ты действительно без предрассудков. Если у тебя есть тайные наклонности и ты красивая молодая девственница, ни в коем случае не посылай свои фотографии из Монтаны и Индианы, потому что тогда кто-то может подумать, что ты раскрепощена и можешь принимать решения самостоятельно. Ты же не хочешь, чтобы это произошло?

После этих придирчивых замечаний экран резко гаснет, и получасовой "Час" заканчивается.

Пола возвращается в комнату.

— Не понимаю, как можно вытерпеть этого человека, — говорит она.

— Встретимся с ним завтра, — говорю я. — Он придет на собеседование. Обязательно улыбнись.

— Ненавижу двуличие, — говорит она.

Пола улыбается ему. На нем спортивные кроссовки, джинсы "Wrangler" и выцветшая красная футболка. На спине у него почти сто фунтов видеооборудования, цветная камера "Sony" и видео магнитофон "Betamax", которые вряд ли поместятся в шкафу в прихожей. Он опускает оборудование на диван, и кошки украдкой обнюхивают его. Он не уродлив. У него правильные черты лица и хорошие карие глаза, которые смотрят прямо на вас. Он не называет ни своего возраста, хотя я думаю, что ему под тридцать, ни своего настоящего имени, ни откуда он родом.

Он говорит, что когда-то был профессором колледжа "в одном из районов Нью-Йорка", работал над докторской диссертацией по международным отношениям и мечтал когда-нибудь стать госсекретарем. Он отказался от этого. Он русский по происхождению и говорит, читает и пишет на этом языке. Он не пьет, не курит и не принимает наркотики. В течение двух лет он работал на Уолл-стрит. В обеденные часы выходил на улицу с двадцатипятидолларовой фотокамерой и фотографировал девушек. У него это неплохо получалось.

Ему удалось уговорить подружку позировать ему обнаженной. Стал наркоманом камеры. Вскоре стал больше времени бегать по улицам за женщинами, чем работать, прося их обнажиться перед камерой. Пытался стать фотографом-натуралом, но потерпел неудачу. Цель была предопределена — соблазнение как искусство. И он преследовал эту цель, зарабатывая на жизнь тем, что разносил свои фотографии по мужским журналам. Редакторы были впечатлены самобытными лицами женщин.

— Где вы находите моделей? — хотели они знать.

— Я их соблазняю, — отвечал он.

Он заработал достаточно денег, чтобы купить свою первую кинокамеру, стодолларовый "Bolex". Снял несколько порнофильмов. Все сходились на том, что его операторская работа ужасна, но что девушки хороши, все новые лица. Обычные женщины. Где он их нашел?

— Я их соблазнил, — отвечал он.

Однажды один кинопродюсер предположил, что работа Джорджа — неплохой сценарий для фильма, в котором Джордж должен сыграть самого себя. Фильм так и не был снят. Но в результате Джордж приобрел некоторую известность. На кабельном телевидении сняли его разговор с будущей моделью. Когда это вышло в эфир, реакция зрителей, очевидно, была ошеломляющей вспышкой радости от подлости, и Джордж решил, что для него нашелся рынок сбыта и его место на телевидении.

Так в декабре 1976 года родилась передача "Один час правды секса и насилия с Уродливым Джорджем" — грубый мастерский мазок черно-белых слюней. Передача продолжалась год, прежде чем проблемы на кабельном ТВ заставили его отказаться от работы. В феврале 1979 года он вернулся в эфир на месяц, но затем передачу снова отменили из-за канцелярской ошибки и перенесли на четыре месяца вперед.

К этому времени он уже работал в цвете. О нем писали "Голос деревни", "Плейбой" и "Нью-Йоркер".

Отвратительно, но очаровательно, — Нью-Йоркер.

Другие средства массовой информации тоже начали обращать на него внимание. Канал 20/20 посвятил ему телесюжет. Его приглашали на "Ток-шоу Стэнли Сигела"[16].

Кабельное телевидение не может предложить ничего лучшего, чем "Шоу Уродливого Джорджа". Онo заставляет "Midnight Blue"[17] выглядеть так же стильно, как "Последнее танго в Париже". Джордж, в высшей степени вульгарный, и в этом качестве нашел свою экологическую нишу. В результате его аппаратура стоит около 5000 долларов — слишком дорого, чтобы таскать ее по диким хищным улицам Нью-Йорка. Джордж научился приемам самообороны, чтобы защитить ее.

— Большинство из этих приемов — убийственные, — говорит он.

Он считает, что сейчас шоу смотрят 100 000 человек, в основном молодых и богатых, по крайней мере, настолько, чтобы платить за кабельное телевидение. В его распоряжении пять видеомагнитофонов, три цветных камеры и новая монтажная машина "Sony". Он выпускает три получасовых шоу в неделю, тратя по шесть-семь часов на монтаж каждого шоу, а остальное время проводит на деловых встречах и, конечно же, в прогулках. Он повсюду носит с собой чистую пленку на три часа съемки и гуляет каждый день, включая воскресенье. Его нет дома с девяти утра до десяти вечера. Он говорит мне, что у него уже столько отснятых кассет, что можно выпустить пятьдесят шоу или больше.

Но этого недостаточно. Записей никогда не бывает достаточно. В конце концов, прогулки — это жизнь Джорджа, а шоу — всего лишь дискуссионная площадка и средство оплаты его привычек. У него нет постоянных женщин. Но он может рассчитывать на встречу, по крайней мере, одной сговорчивой девушки в день, и некоторые из этих встреч позволяют ему еще и потрахаться в придачу. Для Джорджа это ликующая романтика. Он знает, какие коридоры кабельного телевидения обычно пустуют. Их местонахождение "засекречено". Копы его больше не беспокоят — многие из них смотрят шоу и знают, что он уговаривает, а не насилует. Значит ли это, что он усердно уговаривает? Нью-Йорк — это предприимчивость.

Любая женщина подойдет, если она соответствует личным стандартам красоты Джорджа, и особенно если он почувствует какую-то "вибрацию" от ее раздевания. Он снимал сорокалетних и пятидесятилетних. Но его беспокоит, что не все женщины соглашаются подыграть ему. Особенно жительницы Нью-Йорка.

Он говорит, что иногда бывает озлоблен.

— Половина красивых девушек, гуляющих по Нью-Йорку, считают себя моделями и актрисами, — говорит он. — Они действительно в это верят, потому что проходят через все эти процедуры. Платят за обучение в актерской школе, за уроки танцев и пения, за портфолио, покупают все газеты, ориентированные на шоу-бизнес. Можно подумать, что когда такая девушка видит меня идущим по улице… можно подумать, что она говорит себе: Вот парень с камерой, вот мой шанс попасть на телевидение, почему бы мне не быть с ним дружелюбной? Но вы глубоко ошибаетесь. Она не только не дружелюбна, она убегает. Ведет себя со мной отвратительно.

Джордж думает, что промышленная пропаганда против него. Девчонки узнаю̀т, что есть правильный и неправильный путь попасть на телевидение, и что "Уродливый Джордж" — это неправильный путь. Он указывает на всех звезд кино и телевидения, особенно на Сюзанн Сомерс[18], которые снимались обнаженными до того, как стали знаменитыми. Он не замечает, что это не совсем то же самое, что задрать майку в каком-нибудь зловонном коридоре.

Кто-нибудь когда-нибудь становился знаменитым благодаря "Шоу Уродливого Джорджа"? А вот Джордж им стал. Недавно ему предложили снять два ролика, для которых спонсоры — дискотека и итальянский ресторан — специально пригласили пару девушек, ранее фотографировавшихся обнаженными. По его словам, они уже в пути, благодаря "Шоу Уродливого Джорджа".

Но помимо этого у Джорджа есть планы, большие планы. Он создает синдикаты в Мичигане, на Лонг-Айленде и в северной части штата Нью-Йорк. На далеком горизонте он видит подключение к спутниковой связи. Однажды, очень скоро, он рассчитывает сыграть самого себя в каком-нибудь телесериале, Уродливого Джорджа, снимающего обнаженных девушек. Это уже происходит. Он отказывается говорить, где и когда. В конце концов, он видит ситком, основанный на его подвигах. Девушки, которые будут с ним сотрудничать, смогут подняться за ним по длинной головокружительной лестнице успеха. Ему надоели "одни и те же дурацкие ссылки на актрис".

— А танцовщицы?

— Забудьте о них. Они сюда не вписываются.

— Так кто же тогда там будет? И какой профиль?

— Никакого профиля, — говорит он, — в том-то и дело. Вот увидите.

Завтра я пойду с ним.

— Он очень-очень странный человек, — говорит Пола.

Снова шоу. Не только Полы нет в комнате, но, похоже, и у кошек проблемы с полькой.

Сначала повтор — кадры из Голого города, просьба отправлять письма по новому адресу.

Затем новинка — "Удачи и поражения".

— Если ты красивая, раскрепощенная цыпочка, как и я, — произносит явно мужской голос, — тащи Уродливого Джорджа в коридор, и если тебе повезет, он позволит тебе изнасиловать его. Это называется удачей, друзья.

Потом Джордж идет по улице, размахивая руками перед камерой, в поле зрения появляется девушка.

— Неужели ты думаешь, что Уродливый Джордж пройдет мимо такого размера? — говорит он. — Как тебе живется с такой грудью? — спрашивает он ее. — Каково это — быть грудастой девушкой в Нью-Йорке?

— Хреново, — говорит она.

Она приехала с Гавайев. Слышала об этой передаче. Запись обрывается, и в следующее мгновение она вытаскивает из лифчика деньги и таблетки, чтобы покрасоваться перед Джорджем. Что она и делает. Одна-единственная аппетитная грудь. Потом опять обрыв, и они оказываются в коридоре. Джордж пытается задрать ей футболку.

— Не задирайте футболку, — говорит она. — Не надо.

Джордж каким-то образом вывел ее из себя.

— Сначала она немного стеснялась, — добавляет Джордж. — Но была готова учиться. Мне пришлось перейти на "запатентованный рэп" Уродливого Джорджа. И вот результат.

В кадре рука Джорджа, вытаскивающая сиську из лифчика.

— Выгни спину, — говорит он, — вот так, еще немного.

Она принимает позу. Вдруг в коридоре кто-то появляется. Джордж жестом просит того пройти мимо.

— Все в порядке, — говорит он, — она не стесняется.

Голос за кадром принадлежит пожилому еврею. Вежливый, многострадальный, терпимый, несчастный.

— Не делайте этого, пожалуйста, — говорит он. — Уберите камеру. Уберите камеру.

Джордж так и делает. Запись обрывается. Далее студия, и та же девушка в одних трусиках позирует на фоне розового ковра, свисающего со стены. На вешалке для одежды висит унылого вида полотенце. Джордж хочет увидеть ее без трусиков. Он снимает их с нее. Наконец она голая, сжимает сиськи и высовывает язык, как это делают настоящие шлюхи. Запись обрывается. Джордж раздевается и стоит над ней рядом с кроватью.

— И мне стыдно признаться, народ, но я позволил Гавайям одержать верх. Здесь я вынужден прерваться — вы можете оскорбиться.

Я иду на кухню за пивом. Возвратившись, вижу, что Джордж снова злится на нью-йоркских девчонок.

— Почему маленькие мальчики подходят ко мне, — говорит он, — а большие девочки нет? Хотите сказать, что женщины хуже маленьких мальчиков?

Кадры бегущих женщин. Затем на экране появляется улыбающийся И Джи Маршалл[19].

— Неужели это знаменитый И Джи Маршалл, — говорит Джордж, — бывший… Я имею в виду, выдающийся актер?

И Джи представляет своего сына Джорджу и постепенно отдаляется.

— И Джи! — говорит Джордж. — Что вы думаете о сексе и насилии на телевидении?

Я снова иду за пивом. Когда возвращаюсь, в коридоре стоит девушка, симпатичная девушка с надписью "НОРТВЕСТЕРН" на футболке. Джордж пытается задрать футболку и стянуть лифчик.

— Не трогай! — говорит она.

— Это просто работа, — говорит Джордж.

— Хорошо. Но это мое тело! — говорит она.

Так ли это? Смотрите "Час Уродливого Джорджа". Теперь онo принадлежит всем.

Джордж — нытик, постоянно жалующийся, хронически недовольный. Мимо проходит девушка.

— Правильно, — говорит Джордж. — Не улыбайся. Не становись телезвездой, не становись богатой, не становись знаменитой, как Уродливый Джордж. Правильно, продолжай бежать непонятно куда, блондиночка! Дай мне знать, если ты когда-нибудь кем-нибудь станешь.

Он оглядывается через плечо и смотрит на меня через камеру.

— Вот почему я такой злой, — говорит он.

Стоять на углу с Джорджем и смотреть, как девушки убегают от него, и удивляться, как он вообще с ними знакомится. Женщины боятся его камеры. Не то чтобы он выглядел устрашающе. На нем та же красная футболка, джинсы и кроссовки, что и вчера. Никаких неприятных миазмов. Он чисто выбрит и умыт. Видеокамера выглядит помятой, но она вполне подлинная даже на самый пристальный взгляд. Так почему же они его ненавидят?

Конечно, как настаивает Джордж, нью-йоркским женщинам свойственна замкнутая психология. С того момента, как они выходят из автобуса, кто-то издает непристойные звуки на них с угла улицы. Ньюйоркцев так много, что шум порой достигает уровня психологического шквала. Они учатся быстро проходить мимо одиноко стоящих мужчин. В городе также много профессиональных камер, снимающих рекламные ролики, фильмы, телесюжеты. Для большинства ньюйоркцев считается делом чести не глазеть по сторонам. И тут появляется маленькая красная табличка на камере Джорджа — "ОДИН ЧАС ПРАВДЫ, СЕКСА И НАСИЛИЯ С УРОДЛИВЫМ ДЖОРДЖЕМ". Чего ожидать девушке от этой встречи? Кто хочет услышать правду на Пятой авеню? Что касается секса, то подходит ли ей Уродливый Джордж? А что, если на этот раз тема Джорджа — насилие?

Лучше свалить отсюда.

Любая девушка может обогнать Джорджа, с этой аппаратурой у него на спине. Джордж теперь уже редко бросается в погоню. Хотя однажды я повернулся к нему спиной, чтобы купить крендель и в итоге заметил его машину через полтора квартала на другой стороне улицы. Но безумная погоня случается редко. Чаще всего он стоит на месте или сидит где-нибудь и наблюдает, ожидая, когда кто-нибудь подвернется.

Или он идет пешком и обгоняет пешеходный поток. Он много ходит. Когда я иду с ним, у меня возникает ощущение, что я нахожусь на серьезной охоте. Постепенно я начинаю понимать, кого он отвергает. Необычайно красивых, модных женщин. Хорошо одетых и богатых. Совершенно некрасивых почти всех сортов. В деловых костюмах, явных натуралов, очень молодых и очень старых. Все остальные подходят. Особенно, если это как-то проявляется, если брюки узкие или футболка надета без лифчика, если грудь виднеется через расстегнутую рубашку, если у девушки есть что-то яркое или чувственное.

Мы ходим весь день, от 23-й улицы по Пятой авеню до 57-й улицы, время от времени останавливаясь передохнуть. На 37-й улице Джордж заказывает цыпленка и стакан молока, а я — пару кружек пива. Мы сидим на улице у открытого входа, и Джордж ставит свою аппаратуру на стул между нами, его табличка обращена к прохожим. На нас смотрят и улыбаются. Джорджа здесь хорошо знают.

— Есть одно правило, — говорит он. — Не разговаривай с пьяницами, подонками и старухами.

Девушка может пройти мимо, и он не отреагирует. Но люди задают вопросы.

— Не отвечай, — говорит мне Джордж.

И он тщательно их игнорирует. Время от времени он вскакивает, чтобы с кем-нибудь заговорить.

— Правильно, не улыбайтесь, мисс Адидас, вас могут показать по телевизору!

Всегда начинает с негатива. Но это часто срабатывает, вызывает улыбку, и тогда Джордж переходит к своему "запатентованному рэпу", достает вырезки из еженедельника "Голос деревни" и начинает внушать девушке, что она может попасть на телевидение, что у нее такое красивое тело и она может сняться в рекламе а — если у нее есть чувство юмора — может с ним перепихнуться. У него наметанный глаз. Он замечает то, что ему нужно, на людной улице, видит то, чего я совершенно не замечаю. Но ведь это мой первый день в этом деле.

Увы, и последний. Всякий раз, когда девушка игнорирует Джорджа, он начинает ворчать. Телевизионное ворчание настоящее, студенческое.

— Ты только посмотри. Это гениально. Просто уйдите.

Джордж работает на своей работе так усердно, как никто из тех, кого я когда-либо видел — аппаратура тяжелая — и, похоже, это не делает его очень счастливым. Отчасти проблема в улице. Он встает, чтобы поговорить с девушкой, и пока я наблюдаю за ними, подходит чернокожий парень в деловом костюме, съедает курицу с картошкой фри и тянется за моим пивом. Я ловлю его за этим занятием. Улица может быть паршивой.

И я думаю, что все эти отказы делают его немного сумасшедшим. Например, впереди нас на углу стоит женщина и ждет, когда переключится сигнал светофора.

— Смотри, это часто случается, — говорит мне Джордж. — Она наблюдает за мной краем глаза.

Разве? Будь я проклят, если вижу это. Свет меняется.

— Теперь она уходит раздраженная, потому что я к ней не подошел.

Я не заметил раздражения. Мне показалось, что она просто перешла улицу. Но ведь это мой первый день в этом деле.

К середине дня мы перепробовали множество женщин. Некоторые из них были очень милы, а некоторые враждебны. Большинство из них просто упустили блестящую возможность. Но на 42-й улице перед Нью-йоркской публичной библиотекой Джордж попал в точку. Это две девушки со Среднего Запада, блондинка и брюнетка, молодые и симпатичные. У блондинки оголенный живот и расстегнутая блузка. Я отступаю, чтобы дать ему возможность поработать с ними. Через несколько минут они уже идут по улице втроем, рука об руку. Джордж знает одно местечко на Пятой авеню, в паре кварталов отсюда. Я иду в нескольких шагах позади них, чтобы никого не спугнуть — это по договоренности с маэстро.

Я поворачиваю за угол и вижу, как в полуквартале от меня закрывается дверь. Через дверной проем видно, как они поднимаются на второй этаж. Затем появляется Джордж.

— Все в порядке, заходи, — говорит он.

К тому времени, как я добираюсь до площадки второго этажа, блондинка расстегивает блузку, Джордж включает камеру и свет, а его рука оказывается под блузкой, доставая обе груди. Другая девушка стоит рядом с ней, в кадре, но все еще полностью одетая. Они живут в Квинсе у какого-то дяди. Они только что закончили среднюю школу. Они не думали о том, чтобы стать актрисами или моделями, но какого хрена.

Девочкам нужно поймать такси, так что мы заканчиваем, и Джордж вручает им пару бланков. Похоже, они впадают в тихую панику, но всего лишь на мгновение, и они расписываются. Удивительно, как легко это проходит.

Снова выйдя на улицу, мы двигаемся вверх по авеню мимо "Saks", мимо "Tiffany's". Ненадолго останавливаемся. Джордж увидел девушку.

— Еще одна заносчивая модель, которая не хочет сниматься на телевидении! — говорит он.

Девушка улыбается и идет дальше. Сейчас час пик, и женщины не того типа проходят мимо в большом количестве. Повсюду деловые костюмы. Мы пробираемся сквозь толпу. Джордж отбивается от дамы средних лет, защищая свою аппаратуру. Он видит возможность на другой стороне улицы.

— Они всегда на другой стороне улицы, — говорит он.

Он не собирается преследовать ее. Поэтому мы идем и ждем.

К этому времени я уже порядком устал. Я уговариваю его сесть. Мы говорим о жизни, о домохозяйке, которой так скучно, что она позволяет ему подключиться к ее электричеству и снимать соблазнение в своей квартире, просто чтобы чем-то заняться. О нью-йоркских женщинах и красивых женщинах и о том, как они могут защищаться и обычно защищаются от Джорджа. Я устал, и у меня начинает болеть голова, может, из-за пива, а может, потому, что Джордж действительно много жалуется.

Он уходит звонить по телефону, а я слежу за его оборудованием. Когда он возвращается, он очень зол. Из-за нового почтового адреса, который он давал на шоу. Похоже, менеджеры этого здания смотрят его передачи и решили, что то, чем Джордж зарабатывает на жизнь, отвратительно. Поэтому он больше не может пользоваться их почтовым ящиком. А он только что доставил на кабельное ТВ кассет на неделю, и на всех указан новый адрес. Джордж может быть уверен, что какой-нибудь спонсор попытается связаться с ним, и не сможет. Или какая-нибудь девушка, очень сексуальная, пошлет свои фотографии. Теперь ему придется подавать в суд или что-то в этом роде. Господи!

Мимо проносится женщина на роликовых коньках, грациозно двигаясь сквозь толпу. Она нас увидела.

— Это Уродливый Джордж! — говорит она и ухмыляется.

Но она смотрит на нас слишком долго и врезается в стоящего перед ней парня с портфелем. Они оба падают с криком.

— Жаль, что ты это не снял, — говорю я ему.

— Хер с ней, — говорит Джордж.

Можно понять, о чем он думает. У него и так проблемы с кабельным ТВ. А тут еще эта история с почтой. И, черт, вокруг нет хороших девушек. Он немного угрюм из-за всего этого. Мы садимся.

И теперь настроение у меня неважное. Джордж не останавливает ни одну женщину уже около получаса, хотя уверяет, что еще не закончил на сегодня. Я говорю ему, что мне пора идти, время ужина.

— Я вижу, что тебе это не очень нравится, — говорит он. — Очень жаль. Возможно, через пятнадцать минут я буду трахаться с какой-нибудь девчонкой в коридоре.

Я говорю ему, что не сомневаюсь в этом. Но для статьи мне достаточно.

— Ладно, здоровяк, — говорит он, и я прощаюсь.

Я прихожу домой и включаю "Пародию на конкурсы красоты за $1.98". Показывают косоглазую еврейскую девушку с красивым телом, гавайскую девушку по имени Твити и толстую женщину средних лет в костюме Лайзы Минелли, поющую мелодию из фильма "Весь этот джаз". В голове возникает строчка из эпоса о Гильгамеше в пересказе Герберта Мейсона: Мир был стар и загроможден испорченными искусствами, которые они защищали, но не могли возродить. Хорошая строчка. Пола входит в комнату и спрашивает меня:

— Как все прошло?

Я говорю ей:

— Все прошло успешно.

"Добро пожаловать в "Шато" (рассказ публиковался под названием "Жаркие ночи в БДСМ клубе")

Я сижу в баре на окраине города и потягиваю пиво, готовясь снова отправиться в "Шато 19". Я не из тех парней, которые приходят туда абсолютно трезвыми. "Шато" — первый в Нью-Йорке клуб садомазохизма, хлысты и кожа продаются у входа. Я должен оставаться трезвым для такси и вмазанным для клуба. Мне это по плечу.

Позади меня стоит парень, который кажется мне знакомым, но совпадение слишком странное, чтобы его зафиксировать. Однако я продолжаю наблюдать, и третья кружка пива проясняет ситуацию. Когда я его видел в последний раз, он бежал, буквально спасая свою задницу. Держа руки на пылающих щеках. В тот вечер он был звездой вечеринки, симпатичный парень с темными пушистыми волосами и подтянутым телом, которое постоянно сбрасывало джинсы, чтобы кто-то мог надругаться над ним. Клуб работает уже год, но в прошлый четверг я попал туда впервые, и первое, что я увидел, не считая Робина, привязанного к лестнице — как он лежит голый на спине в тусклом полумраке задней комнаты, а острый каблук сапога Дениз медленно описывает круги у него во рту.

На мягком сером ковре и на циновках в приподнятых нишах, придающих помещению вид пещеры в сумерках, собралась толпа. Единственные звуки в комнате исходили из глубины его горла и от Дениз, которая твердила ему:

— Жри, придурок. Соси, вонючий кусок дерьма.

Именно Дениз научила меня первому принципу БДСМ — нельзя давить на раба сверх его способности соглашаться. Но это было позже. Сейчас она была просто привлекательной чернокожей женщиной, чей сапог каким-то образом стал объектом обожания этого парня. Это выглядело глупо и не слишком интересно. Я подумал, не было ли это инсценировкой. Я вышел из главной комнаты.

К Робину, привязанному к лестнице. Когда я позже разговаривал с Робином, он сказал мне, что ему нравится не боль, а костюмы. Иногда он был рабом, иногда хозяином, но всегда в костюме. Он даже назвал себя в честь своего любимого наряда — Чудо-мальчик. Теперь на нем был только кожаный капюшон и веревка огромной длины. Его член выглядывал из витков, как маленькая розовая мышка. Кто-то нацарапал "МУДАК" на его пухлой груди средних лет, а на большом пузе красовались эзотерические каракули.

Робин был связан так крепко, потому что он оказался своего рода любителем побегов, который гордился тем, что может вырваться на свободу при любой возможности. Сегодня это было невозможно. Позади него толстая женщина легонько хлестала его по заднице стеком, а мужчина средних лет наблюдал за происходящим. Он представился мне как защитник Робина. Они не были любовниками, но были хорошими друзьями довольно долгое время, и он взял за правило следить за тем, чтобы ни один из наиболее возбудимых доминирующих типов не выводил его друга за рамки его ограниченного вкуса к пыткам.

На полу появился любитель сосать каблуки, и теперь длинноволосая платиновая блондинка-трансвестит привязывала его к лестнице и с остервенением хлестала по заднице. Это было действие, которого ждала толпа, и они рванулись вперед, а один подошел слишком близко.

— Отвали, шлюха, — сказал трансвестит, и шлюха — человечек в темных очках — сделал, что ему сказали, толпа вежливо двинулась за ним.

Но вскоре произошла вторая заминка. Из толпы вышла толстая женщина и заявила, что сосущий каблуки принадлежат ей, а блондинка имеет наглость трахаться с ним без разрешения. Они спорили и грозили друг другу ручками от хлыстов, в то время как сосун стонал и цеплялся за лестницу. Наконец трансвестит отступил — черт возьми, женщина была на пятьдесят фунтов тяжелее его — и она взяла верх. Сосуна, похоже, не волновало, что она заставила его задницу покраснеть еще больше из-за его неверности. Трудно было сказать, знал ли он вообще, что сменил госпожу.

Было около десяти часов или около того, и небольшая анфилада комнат на цокольном этаже, в которых размещался клуб для свингеров каждую ночь, кроме вторника и четверга, когда он превращался в "Шато19", быстро заполнялась. В раздевалке девушка с изуродованной ожогами грудью брала деньги за вход — $7.50 с мужчин и $2.50 с женщин, включая два бесплатных напитка, — и развешивала меха и парки, а большой черный вышибала ставил на руках посетителей штампы чернилами. Внизу, у стойки бара, сумасшедшая итальянка искала кого-то, кто, очевидно, украл ее хлыст. Рядом с ней трансвестит заводил новые знакомства. Внутри пещер Дениз хлестала парня по члену маленькой лопаткой.

— Говорят, что это не больно, — усмехнулась она, — что это просто создает шум. Это зависит от того, как ее использовать.

В коридоре была очередь в туалет. Толковали, что какой-то любитель "золотого дождя" уже давно находится там с другим парнем, и они мешают движению. Стоя там, я слушал музыку, в основном старое диско, но с вкраплением странных песен с вычурными текстами и названиями, которые отражали коллективную психику. "Большие девочки не плачут" (Fergie), "Не всегда получаешь то, что хочешь" (The Rolling Stones), "Наша любовь безумна" (Desmond Child and Rouge), "Покорись мне" (Richard Marx). Впервые я по-настоящему вслушался в слова песни "Девушка Бобби" (Marcie Blane) — "Какой верной, благодарной девушкой я буду". Я сместился и наступил на парня позади себя. Почувствовав настроение этого существа, я повернулся и уставился на него. Он улыбнулся.

Внутри сортира я не торопился и сделал несколько заметок. Но из-за пива мне не терпелось сделать небольшой хаос. На самом деле я хотел сделать то, что я обычно делаю в баре, где есть привлекательные женщины. И по большей части женщины здесь были довольно красивы. Конечно, мужчин было гораздо больше — и, что еще хуже — почти все доминирующего типа.

Если у меня самого есть типаж, то, наверное, я тоже доминирующий.

Мне было интересно, можно ли доминировать над доминантом. Поговорим об удачных попытках.

Именно это я и решил сделать. Я вышел на главный этаж и начал серьезный осмотр. Вскоре одна из них добралась до меня. Она стояла рядом с каким-то здоровенным парнем из колледжа, и они смотрели, как другому парню надирают задницу на лошади для порки.

Одна из приятных особенностей доминирования в "Шато" заключается в том, что вам не нужно беспокоиться о конкуренции со стороны других парней. Если ты делаешь вид, что их там просто нет, это обычно их вполне устраивает. Поэтому я подошел и некоторое время слушал, пока не уловил ее реплику. Она была вовлечена в критическую оценку шоу на лошади. От нее чудесно пахло. Вблизи она тоже выглядела замечательно — темные густые волосы и бледная кожа, глубокий хриплый голос, тонкое гладкое горло и худое подтянутое тело, гордое собой. Конечно же, я мог бы обойтись и без кнута.

Несколько быстрых вопросов о стиле и изяществе сделали вводную работу, и она отвернулась от парня из колледжа, чтобы изучить мои собственные возможности. Я уже узнал, что многие женщины здесь были профессионалками — госпожами по найму, — так что мне казалось разумным немного притвориться, пока я не смогу узнать все о ней. Но это было невозможно. Она вцепилась мне прямо в горло.

— И чем же ты увлекаешься?

— Я — писатель.

— Это не то, что я имею в виду.

— Я знаю, что ты не это имеешь в виду.

Я назвал ей свое имя. Она не представилась. На мне был тонкий черный шелковый галстук 1950-х годов, она взяла его в руки и покрутила.

— Знаешь, что я хотела бы сделать? — спросила она. — Я бы хотела взять этот галстук и обвязать им тебя. Тебе бы это понравилось?

Я решил, что сейчас самое подходящее время заявить о себе.

— Вообще-то я имел в виду, что на тебя накинут веревку.

От неожиданности она на мгновение оказалась в невыгодном положении. По крайней мере, это было начало.

Она рассмеялась.

— Со мной так не бывает, — сказала она.

— Ты должна быть гибкой.

Она взяла мой сосок между пальцами и начала слегка поигрывать им. Я потянулся к ее соску.

— О нет, — сказала она. — Ты не можешь делать то, что делаю я.

— Хорошо.

Вместо этого я схватил ее за задницу.

— Я не думаю, что мне следует с тобой разговаривать, — сказала она.

— Почему бы и нет?

Я поцеловал ее. Она поцеловала меня в ответ.

— Думаю, ты можешь быть опасен, — сказала она.

Конечно. Рядом с ней я был так же опасен, как рыба-лоцман, плавающая вокруг акулы. Она повернулась к парню, который все еще стоял позади нее, предположительно наблюдая за всем этим.

— Готов? — oн кивнул. Она снова повернулась ко мне. — У меня клиент, — сказала она.

— Ты профессионалка, да?

— До мозга костей.

— Тогда в другой раз.

— Я так не думаю, — oна улыбнулась и снова поцеловала меня. — Сомневаюсь.

— Ты колеблешься.

Еще один поцелуй, и она ушла, ее раб последовал за ней. Внезапно я снова оказался в толпе. Что-то случилось. Я двинулся вместе с толпой к месту, оцепленному для лошади. А там на полу снова лежал сосун каблуков, голый, извивающийся и стонущий, в то время как две женщины избивали его хлыстами. Одна из них была его толстой госпожой, а другая — невысокой стройной немкой в очках, которая, вероятно, была самой дьявольски изобретательной Королевой боли со времен, возможно, Коха. Несколько мгновений спустя он уже выл и бежал, держась за щеки, к бару.

Вот тут-то мы и вмешались.

По вторникам в "Шато" не так многолюдно. Некоторым завсегдатаям нравится, когда нет без толпы "туристов", как они называют орду вуайеристов и наблюдателей, которые приходят по четвергам. Эротика более ленива без толпы, без жара их спокойных бесстрастных тел. Остается только болтать, что я и делаю.

С фетишистом, который рассказывает мне, как он всегда верен одной паре ног за раз. Даже если, как в данном случае, эти ноги принадлежат женщине, которая принадлежит другому мужчине. Эта пара взяла его на фильм "Лихорадка субботнего вечера" и заставила сидеть на полу на протяжении всего фильма, чтобы он мог поклоняться ее туфлям. Он досконально знал каждую обувь и прекрасно понимал, какая из них нуждается в особом уходе. Было очень жаль, но одна пара ее туфель недавно умерла. Она заставила его похоронить их и сказать несколько слов. Теперь он регулярно приносит цветы на их могилу.

С Дениз, хорошенькой чернокожей доминанткой из Восточного Гарлема, единственной штатной госпожой в "Шато". Особая область интересов Дениз — узкая пещера в задней части клуба. Она стоит у входа и следит за тем, чтобы внутрь не попадали напитки и сигареты, проверяет, чтобы никто чересчур не увлекся. Придя на эту сцену всего несколько месяцев назад и будучи связанной с парнем, который никогда здесь не был и не позволит ей унизить себя больше, чем поедание им золы, она критически относится к властолюбивым госпожам и хозяевам, которые делают это не столько ради сексуального возбуждения, сколько ради странных ударов по самолюбию или обычной жестокости.

Это тонкое различие, но я наблюдаю, как она его проводит.

— Ползи! — говорит она застенчивому молодому человеку, которого только что закончила пороть. — Проползи через всю эту гребаную комнату и возвращайся ко мне, ты, вонючий кусок говна!

Он начинает хныкать в замешательстве. Ему это не нравится. Вокруг слишком много людей, которые наблюдают за происходящим. Дениз гладит его по голове и говорит, что он плохой раб — ему придется прийти к ней в другой раз для обучения. Она отступает, и это именно то, что он хочет услышать. Это позволяет ему сорваться с крючка и обещает грядущие игры.

— Да, госпожа, — бормочет он и подтягивает джинсы.

Дениз, по-видимому, госпожа с сердцем.

С сэром Джорджем, официальным консультантом клуба по фантазиям, добродушным гигантом в кожаном жилете, распахнутом на мускулистой груди, с серебряной пряжкой с надписью "Хозяин", моржового роста, с редеющими волосами. Джордж — главный блюститель всеобщего спокойствия, твердо верящий в право каждого человека на собственные желания, лишь бы никто не пострадал, кто этого не хочет. У него два собственных личных раба, мужчина и женщина. Была еще одна женщина, но он ее отпустил, чтобы она могла выйти замуж.

Я смотрю, как он безжалостно крутит соски своей рабыни, пока она безуспешно пытается дрочить ему в такт музыке. У нее ужасное чувство ритма. Тем временем он рассказывает о своей службе "Исполнения фантазий", своего рода "Острове фантазий" берсеркеров.

Недавно к нему пришел клиент с идеей быть съеденным каннибалами. Сэр Джордж и его сотрудники устроили "похищение", затем "зажаривание" и, наконец, приправили парня детской присыпкой и кусали его до тех пор, пока клиент не кончил от наслаждения, как в жаркую пизду.

— Мы бы использовали настоящие соль и перец, — говорит Джордж, — но парень уточнил, что ему нужна детская присыпка. Вкус был отвратительным.

Я спрашиваю его, кто была та женщина, к которой я подкатывал в прошлый четверг.

— А, это Марго, — говорит он. — Она все время здесь.

Только сегодня она была здесь очень недолго и ушла с клиентом, прежде чем у меня появился шанс поговорить с ней. Я прогуливаюсь вокруг, но девушек мало, в основном толстые и уродливые, а из-за холода Дениз весь вечер не снимала одежду. У Дениз, возможно, лучшие сиськи в городе, и в прошлый четверг я выяснил, что она не возражает, чтобы я ласкал их время от времени. Но я скучаю по толпе. В хорошей толпе есть бодрящая дикость. Что же касается этой Марго, то я знаю, что ухаживаю за амебой. Но я вернусь в четверг.

С самого начала в воздухе витает кровь. Что-то смутно вибрирует в атмосфере.

— Сегодня много лесбиянок, — говорит кто-то, и я действительно вижу множество женщин, сбившихся в тесные пары.

Также намного больше геев и трансвеститов, чем было раньше. Отвернувшись от бара с пивом в руке, я смотрю вниз на лысую пятнистую голову крошечного старичка с ясными голубыми глазами и носом картошкой. Стариков тоже много. Некоторые пришли с женами.

К девяти Дениз уже обнажилась. Джордж опоздал. Госпожи Марго не видно, поэтому я решаю попытать счастья в другом месте. Женщины сегодня хороши. Я подхожу к худой темноволосой девушке, выглядывающей из толпы с третьей ступеньки лестницы. Она одета в прозрачный черный лифчик и трусики, черные подвязки и черные чулки.

— Кого-то ищешь? — спрашиваю я.

Я провожу по ее обнаженным рукам и плечам к грудям — предварительные объяснения здесь совершенно бесполезны. Но груди ускользают от меня. Она выглядит удивленной.

— Ты не кажешься мне слишком покорным, — говорит она.

— А я и не такой.

— Хорошая попытка, — говорит она.

Я перехожу в заднюю комнату. Проталкиваюсь сквозь толпу молчаливых безбородых молодых людей туда, где голая женщина сидит верхом на карлике, а бородатый парень тычет в нее своим членом сзади. Она руководит действием, и это первый прямой секс, который я вижу в "Шато" за три визита подряд. Она говорит парню, чтобы он взял ее по-собачьи, пока она сосет вялый член карлика, высунувшийся из ширинки. Когда член наливается и немного встает, она снова садится на него и отсасывает бородатому, пока старик прямо слева от меня гладит ее сиськи. Карлик кажется рассеянным и застенчивым, и когда в кабинке позади нас начинается другая сцена, он первым обращает на это внимание.

Прибыла женщина с двумя рабами-мужчинами. Один из них голый, а другой одет в маленький черно-белый костюм служанки. Его руки связаны за спиной, а красный резиновый мячик во рту придает ему цвет. На голом парне надет собачий ошейник, а поводок женщина держит в руке. Пока толпа переходит от одной тройки к другой и борется за место, она прикрепляет поводок к ошейнику и толкает мужчину на колени перед служанкой. Затем толкает служанку на спину на коврик. Он голый под юбками с оборками. Член карлика выглядел более внушительно. Тем не менее, она наклоняет голову голого мужчины вниз и приказывает ему сосать, а сама бьет его по заднице палкой. Думаю, он не очень хорош в этом, потому что чем сильнее он сосет, тем сильнее она его бьет. Она называет его шлюхой и подонком, толпа смеется, и я чувствую, что вечер начался.

Снаружи маленькая эсэсовка из прошлого четверга — "Короткая сила", как называет ее Джордж, — держит мужчину голым задом на лошади и демонстрирует охотничий хлыст, поглаживая, а затем хлеща по внутренней стороне обоих бедер так высоко, как только возможно, не задевая член или мошонку по ошибке. Она так хороша, что каждый удар толкает его на колени, и ей приходится снова ставить его на место.

Сэр Джордж прибыл со своей бывшей подружкой — бывшей проституткой и бывшей наркоманкой из Бруклина, — которая уже под кайфом и навеселе, и продолжает распадаться на части. Ей срочно нужна "отвертка", и она посылает Джорджа в магазин за водкой. Через несколько минут она начинает сильно шататься. Весь вечер я вижу, как она прорубает себе путь сквозь толпу, или слышу, как она кричит, что хочет выбраться из этого заведения, хочет пойти туда, где можно потанцевать, всегда двигаясь со скоростью чуть ниже бега и балансируя чуть выше падения. Джордж просто приносит ей водку и позволяет ей беситься. Она неизбежно падает на пол несколько раз, и я обращаю на это внимание Джорджа.

— С ней все в порядке, — говорит он. — Что я могу вам сказать? Она — моя первая девушка.

— А, из старых времен, — говорю я.

Он смотрит на меня странным пустым взглядом.

— С времен полуторагодичной давности, — говорит он.

Я выбрасываю это из головы.

— Она красотка, — говорю я.

И это правда.

Внизу, на полу, лошадь снова занята, на этот раз парой трансвеститов, которые позируют и мило играют с палкой для наказаний. Толпа не покупается и начинает расходиться, скучая. Как раз когда я собираюсь присоединиться к ним, девушка выходит вперед и останавливает меня. Сказать, что она красива, — все равно что сказать, что Джерри Ли Льюис играет на пианино. Но именно охотничий нож в ее руке привлекает внимание.

— Эта штука настоящая? — спрашивает кто-то позади меня.

Но трансвеститы не волнуются. Может, они глупы, а может, знают ее. Во всяком случае, они смеются, пока она гладит лезвием их шеи и бедра и заглядывает под юбки. Толпа снова вливается в зал, широко раскрыв глаза. Отбросив возможность резни, я присматриваюсь к ней внимательнее. Черное платье прямого покроя, облегающее, без рукавов, черная шляпка-таблетка с тонкой черной вуалью до переносицы, тонкий нос, идеальный нос, а над ним темные глаза, в которых сверкают молнии, под ними рот, воспитанный в благородстве и питающийся кровью росомах. Черное платье не под стать подтянутому телу. Совершенно сногсшибательно. Она поднимает нож.

— Лезвия нет, — говорит она кому-то в толпе. — Только острие. Довольно острое.

Пусть будет так. Я подхожу к ней.

— Кто ты? — спрашиваю я и беру ее за руку.

Ощущения приятные. Она поворачивается, чтобы с кем-то поговорить.

— Кто ты, блядь, такая? — снова говорю я и, вероятно, слишком бурно, потому что, не отрываясь от разговора и не убирая руку, она втыкает нож мне в живот и держит его там.

Он острый, все в порядке. Если я вздохну, мне придется дорого за это заплатить или уйти.

Я понял, то она не хочет со мной разговаривать. Я отхожу.

В пещеры.

Где Дениз выкручивает член и яйца какого-то парня, пока все это не начинает лопаться. Когда она их отпускает, то говорит, что ей кажется, что у нее на руках кровь, но слишком темно, чтобы что-то разглядеть.

Снова на улицу.

Где старая подружка Джорджа наконец-то нашла какое-то тело, готовое танцевать. Потом в сортир, чтобы быстро поссать. Ошибка, что не закрыл за собой дверь. Кто-то, спотыкаясь, входит внутрь.

— Позже, придурок, — говорю я ему.

Теперь я довольно хорошо разбираюсь в делах.

Марго улыбается мне с другого конца комнаты. Я прокладываю к ней путь. Как только я подхожу, она отходит.

— Я не могу подойти к тебе слишком близко, — говорит она.

Она потрясающе выглядит в белой шелковой блузке.

— Почему, черт возьми?

— Послушай, — говорит она, — ты слишком напряжен. Тебе действительно стоит расслабиться, — oна обнимает меня за плечи и улыбается. — Я бы хотела надеть на тебя лифчик и трусики. Это бы тебя раскрепостило, я уверена.

— Ты всегда одеваешь своих мужчин в лифчик и трусики?

— Да.

Судя по ее глазам, я ей верю. В ее глазах аллигатор, глотающий лосося.

— Ну, лично я выгляжу лучше всего, когда я голый и потный.

— Э, нет, — говорит она. — Я выступаю со своим голым и потным номером раз в году.

— Ну, так попробуй выступить с ним два раза в год.

— Блин, — говорит она, — да у тебя явно дряблое тело, ты паршивый любовник, да и писатель никудышный.

— Ты ничего не оставляешь без внимания, да?

— Совершенно верно.

— Послушай, Марго. Я хочу как-нибудь покувыркаться с тобой. Будет весело. У меня в планах потрясающий уик-энд.

— Но меня не это привлекает, — говорит она. — А вот это.

Она берет мой сосок между отполированными ногтями, крутит и сжимает так сильно, как только может. Все в порядке. Я выдержу. Я перехожу к ее попке, но джинсы слишком узкие, чтобы ухватиться за нее основательно, поэтому я переключаюсь на грудь и вдавливаю большой эрегированный сосок в грудь, пока она не вздрагивает и широко раскрывает глаза. Она замирает и переводит дыхание. Я прижимаюсь губами к ее губам, и поцелуй получается крепким и жестким.

— Сколько раз, — шепчу я, — ты трахалась с прекрасным писателем с потрясающим телом, который запросто может довести тебя до оргазма?

Она смеется.

— Господи, ну ладно, — говорит она. — Я согласна с тобой покувыркаться. Но это тебе дорого обойдется.

— Тебе нужны деньги? От меня?

Как будто мы старые школьные приятели. Но, конечно же, они ей нужны. Я спрашиваю ее, сколько.

— Я бы хотела получить сто долларов.

— А за сколько согласишься?

— За пятьдесят. Специальная писательская цена.

Я снова целую ее.

— Я подумаю, — говорю я.

На этот раз мне приятно уходить. Она настоящая женщина. Но я не дал бы ей и пятидесяти, даже если бы они прилетели с Галапагосских островов.

Внизу, на полу, наконец-то дошло до самого причудливого.

Там идет боксерский поединок.

Хорошенькая маленькая испанка, которой не больше двадцати, дубасит рыжеволосого бородатого парня в спортивных трусах. У него на зубах капа, и она ему необходима, потому что за каждый удар по ее телу он получает три удара в челюсть. Перчатки выглядят огромными и нелепыми на крошечных руках девушки, но она с лихвой компенсирует недостаток веса, бьет его изо всех сил, а он даже не пытается прикрыться. Всего несколько коротких тычков в плечо, чтобы ее раззадорить. Ему попалась хорошая злая сучка. Никакого класса, но много родной порочности. И, судя по стояку в его шортах, я бы сказал, что у него незабываемые впечатления от хорошей взбучки.

Решив, что мне нужно еще что-то сказать Марго, я оглядываюсь, разыскивая ее, но она исчезла, и я возвращаюсь к боксеру. Матч уже закончился, и он стоит у лестницы, разговаривая с высокой плотной блондинкой и прелестной чернокожей девушкой, своей госпожой. Рядом с лестницей лежит небольшой чемодан, наполненный боксерскими перчатками разного веса и размера. Он пытается объяснить, как это привлекает его, но блондинка не слушает.

— Это удар, — говорит он, — удар.

Блондинка называет его глупым сучарой и дает ему пощечину.

Он что-то сделал, что обидело ее. Это его не волнует. Он стягивает шорты и начинает дрочить, а она свирепо смотрит на него. Пару раз бьет его наотмашь, а потом отступает назад и сильно ударяет в челюсть.

— Ты бы лучше вставил капу, придурок, — говорит она. — Дай мне перчатку, — говорит она негритянке.

Очевидно, это для ее костяшек, а не для него, потому что там очень мало подкладки. Тем временем он повинуется и стоит, ожидая, пока она зашнурует перчатку, он надел на зубы капу, член в руке.

Я не уверен, что хочу на это смотреть.

Но я уже здесь, и они здесь, так какого черта?

Я согласен смотреть.

— Люблю удары, люблю удары! — визжит он, пока она колотит его.

Потом он ничего не говорит. Теперь вообще нет ударов по корпусу, только все новые и новые удары по голове. Блондинка умеет бить сильно и не сдерживается. Она набрасывается на него с обеих сторон, затем бьет головой в рот и челюсть, нанося удары с разворота. Затем к ней присоединяется чернокожая девушка — с голыми кулаками и такая же злая, как и она, и они лупят его вдвоем. Его глаза стекленеют. Член вянет. Голова начинает болтаться. У него разбита губа, и негритянка требует полотенце.

Кровь еще больше разжигает их. Они притворяются, что испытывают отвращение к нему за то, что он испачкал их кровью, и брезгливо ее вытирают. Потом снова разбивают его в кровь. Черная девушка улыбается. Он теряет равновесие. Я вижу, как Дениз пробирается сквозь толпу, и понимаю, что все кончено.

Дениз нежно поглаживает ему челюсть. Потом сильно шлепает по ней. Что за хрень? Она снова гладит его. Затем наносит идеальный удар наотмашь. Господи! Tе девушки опять хотят его бить! Дениз презрительно смотрит на свою окровавленную руку.

— Иди, вымой рот, — приказывает она.

Он, спотыкаясь, уходит. Странное спасение, — думаю я, — но изящное. И это подтверждает мое убеждение, что в глубине души Дениз — мягкосердечная.

Но с меня хватит. Я уже собираюсь уходить, когда мимо проходит Марго.

— Знаешь, что я решил? — спрашиваю я ее.

— И знать не хочу.

— Тебе не любопытно?

Я хватаю ее за руку и притягиваю к себе.

— Я решил, — говорю я ей, — что хочу получить это бесплатно. Пятьдесят долларов — хорошая цена, и я уверен, что ты стоишь этого и даже больше. Но если я дам тебе деньги, то дам тебе преимущество, а я не хочу, чтобы ты имела преимущество передо мной.

Она целует меня и улыбается.

— Я занята, — говорит она.

— Все в порядке. Я могу подождать. Ты ведь не всегда будешь занята?

— Возможно.

— Возможно.

Готов поспорить, что я ошибаюсь.

И я думаю, что жизнь полна этих странных встреч и упущенных любовных связей. Когда я выхожу за дверь, передо мной по тротуару мчится Джордж. Учитывая его габариты, он умеет быстро бегать. Впереди него две девушки кричат и гонятся за кем-то, кого, похоже, хотят зверски убить. Джордж ловит их, берет по одной под мышку и идет обратно в "Шато". Тот, кого они преследовали, остановился и смотрит на них, и когда я подхожу ближе, то вижу, что это бывшая подружка Джорджа. По ее щекам текут слезы, и она слишком пьяна, чтобы стоять. Я продолжаю идти.

"Эксгибиционисты и извращенцы"

Я думаю, что мой информатор — полный говнюк. Здесь ничего не происходит.

Я сижу в кинотеатре в центре Манхэттена и смотрю, как Мэрилин Чемберс отсасывает одному парню и трахается с другим, а блондинка дергает ее за сиськи. Все как обычно. Мне становится ясно, почему я зарекся смотреть порнофильмы. С минуты на минуту оба парня вытащат и обрызгают ее, и, насколько я понимаю, выстрел спермой — самая глупая вещь со времен, скажем, "Белокурой Венеры". Может, вы помните, как Марлен Дитрих пела в этом фильме "Горячее вуду" в костюме обезьяны.

Но толпа внезапно заволновалась. Люди наклоняются вперед на сиденьях. Парни встают и перебегают на новые места в центре театра. Невнятный бурлящий ропот начинает просачиваться сквозь саундтрек, под который Мэрилин идет — цок-цок, — и на мгновение повисает в воздухе. Фильм забыт. Передо мной парень встает и уходит, а я наклоняюсь над его стулом и вглядываюсь в толпу.

Вот оно.

Двумя рядами ниже и несколькими сиденьями выше блондинка качается вверх-вниз на коленях какого-то парня — она раскинулась на пустом стуле, чтобы дотянуться до него, а рядом с ней второй парень, предположительно ее спутник, спустил ей трусики на бедра, и его пальцы исследуют пизду. Мой информатор прав на сто процентов, благослови Господь его маленькое подлое сердце. Я улавливаю только конец представления, но оно того стоит. Парень откидывается назад, задыхаясь, его сиденье опасно скрипит на петлях. Конечно, кончить не удалось.

Вернемся к тому дню, когда я впервые услышал обо всем этом.

Мы стоим в проекционной будке кинотеатра на 42-й улице, где мой друг работает менеджером. На сцене пара заканчивает выступление, набрасываясь друг на друга с видимой старательностью. Рядом с нами в кабинке киномеханик и еще один парень играют в шахматы на металлическом мусорном ведре, в портативный видеоплеере кассета с фильмом "Я люблю Люси". В этом бизнесе можно стать таким беззаботным.

— Я видел, как парни трахают девушек прямо в зале, — говорит мне мой друг. — Самое лучшее половое сношение, которое я видел — это как девушка начинает с того, что дрочит своему старику, затем делает минет, затем снимает трусики и садится на него. Начинает подпрыгивать вверх и вниз. Очень красивая женщина. Позади нее пятеро парней, а перед ней шестеро, и парни выстроились в ряд у стены. Все смотрят. Они оторвались по полной.

Да, друзья, в городе появилась новая игра — или, скорее, вариация на тему очень старой игры. "Эксгибиционисты и извращенцы", так ее называют сами игроки. Даже если вы давно не ходили в кино, вы, вероятно, сталкивались с эксгибиционистами. Почтенная порода. Я встретил своего первого эксгибициониста на балконе Бранфордского театра в Ньюарке, штат Нью-Джерси, в 1959 году. Мне тогда было тринадцать. Фильм назывался "Ужас Дракулы", но напугал меня до смерти не фильм, а старый эксгибиционист с хуем в руке, который спросил:

— Можно я тебе отсосу, малыш?

Но это было до того, как началась новая игра. В наши дни эксгибиционисты помолодели — по большей части им около тридцати пяти, а пугать детей — это детские штучки. Они охотятся за парами, за извращенцами.

— Девяносто процентов извращенцев — свингеры, — говорит мне мой информатор. — Но они устали от этого, а тут нечто другое. Изюминка — делать это на публике, в кинотеатре. Помните кинотеатры на открытом воздухе? Объятия на задних рядах? Теперь другая фантазия. Есть определенный процент людей, которые даже не знают, что им это нравится. Но, возможно, они накурятся, посмотрят фильм и возбудятся, раскрепостятся. И, возможно, они никогда больше не сделают этого в своей жизни. Это одноразовая акция.

— Однажды сюда вошла женщина, рыжая красавица, и они с ее стариком играли. Он трахал ее пальцами. И тут заходит этот эксгибиционист, смотрит на них, садится невдалеке, достает член и начинает дрочить. Она смотрит на него раз, смотрит другой, а потом падает лицом ему на колени. Готов поспорить на что угодно, что это был единственный раз. Больше я ее не видел.

— Шах и мат, — говорит киномеханик.

Они убирают мусорное ведро. Включают "Я люблю Люси". Живое выступление закончено и идет фильм. Мой информатор рассказывает мне о деловых костюмах.

— Многие эксгибиционисты в деловых костюмах и с дипломатами, — говорит он. — Среди них — телевизионный актер, окружной прокурор Нью-Йорка и модный парикмахер, с которыми он знаком. Большинство пар, извращенцев, молоды и привлекательны. Некоторые приходят сюда, чтобы размяться перед сеансом в "Ретрите Плато"[20]. Многие приезжают сюда на каникулы или из Нью-Джерси за рекой. Лучшее время для эксгибиционистов, — говорит мой информатор, — после десяти вечера, потому что в это время у нас много народу.

Наверное, они хотят посмотреть на "Питера Пэна"[21], и летят сюда.

— Большинство женщин приходят с парнями. Хотя бывают и одинокие женщины. Однажды я участвовал в шоу, а эта женщина вошла и села в первом ряду, и через некоторое время я заметил, что народ на нас не смотрит. Поэтому я поднял глаза. Она задрала платье, оттянула трусики и ласкала себя, смотря шоу.

Сцена довольно распространенная, проститe за каламбур. Эксгибиционисты любят балконы, но подойдет почти любой порно-дом, особенно такой, где проходы открыты со всех сторон, чтобы извращенцы не могли спрятаться где-нибудь у стены. Мне даже рассказывали о "встречах" эксгибиционистов с извращенцами во время показа мультфильма "Зверинец" в Ист-Сайде.

— Иногда, — говорит мой друг, — к нам приходит только одна пара. Но в другие ночи у нас может быть шесть пар, десять пар, и тогда действие происходит повсюду. Новый горячий порнофильм привлечет много пар, а серьезные эксгибиционисты читают газеты. Другие бродят из театра в театр, пока не попадут на хорошее представление.

— У нас есть завсегдатаи, которые приходят каждый вечер. Одна пара приходит каждую среду или четверг, всегда ровно в 10:30. Bсе pебята их уже знают. Те никогда не утруждают себя тем, чтобы сесть на два-три места дальше. Они просто садятся рядом с нашими парнями и вынимают свои причиндалы. И молва распространяется. Один эксгибиционист скажет другому: Эй, я у них отсасывал на прошлой неделе.

— Иногда эксгибиционист работает в конкретном театре. Видишь ли, у нас только один человек на этаже, и он должен следить и за входом, и за тем, что происходит внутри. В напряженную ночь он не может уследить за всем. Так что мы впускаем эксгибициониста бесплатно, и он присматривает за аудиторией и за задней дверью.

— Часто действие перетекает в туалеты. Если увидишь очередь из дюжины парней в сортир, можешь быть совершенно уверен в том, что внутри происходит нечто интересное. Здесь в воскресенье одна женщина бросила вызов девятерым парням. А другая, из Род-Айленда, отсосала восемнадцати парням за час, включая киномеханика.

— Если вам интересно, где находится охранник во время всего этого, то ответ таков: они обычно в этом замешаны. Они не помешают вам заниматься любимым делом, потому что, черт возьми, для этого и существует театр. Они набросятся на вас только в том случае, если вы побеспокоите кого-то, кто не хочет, чтобы его беспокоили. Парень, который приобщил меня к эксгибиционизму, был охранником.

В то же время существуют правила, приемы, негласные тонкости, которые делают разницу между пиром и голодом.

Обычная процедура эксгибициониста — найти подходящую пару и сесть не рядом с ними, а на одно или два места дальше. По возможности со стороны женщины. Он ждет несколько минут, пока парочка привыкнет к его присутствию, затем привлекает их внимание, закуривая сигарету. Потом он тихо и незаметно вытаскивает свой твердый хуй из штанов. Он закуривает, ловит ее взгляд, она смотрит, и пламя от спички показывает ей, что у него есть. Также можно расправить и завязать шнурок, задевая ее ногу на спуске и снова на подъеме.

Эксгибиционизм может быть изящным.

Иногда у эксгибициониста нет возможности сесть по ту или иную сторону от извращенцев. Нет проблем. В таком случае лучше всего сесть напротив них, помахать им в воздухе и время от времени оглядываться через плечо. Многозначительно. В худшем случае, можно сесть позади парочки и часто курить. Разговор не получится. Эксгибиционист должен руководить своим членом. Скрещивать и распрямлять руки и ноги, много курить, бросать случайные взгляды — все это приемлемо.

Но разговаривать нельзя.

Также недопустимо проскользнуть мимо пары по пути к своему месту. Подходить нужно спереди, сзади или с любой стороны.

— Это неписаный закон, — говорит мне мой друг. — Почему, не знаю.

Но самое большое табу — прерывать действия другого эксгибициониста. Часто от этого трудно удержаться. Трудно подавить желание поглазеть. Но таращиться само по себе — это нормально. Что не нормально, так это двигаться, садиться рядом, впереди или позади действия. Некоторые пары приходят для групповых ласк, но другие — нет. Если увидят кого-то совсем близко, уходят. Что очень злит эксгибициониста.

— У нас тут есть один парень, еврей-хасид. Он ходит туда-сюда по проходам и, увидев пару с эксгибиционистом, подходит к ним сзади, стоит и смотрит им через плечо. И ты знаешь, как это бывает, когда кто-то стоит у тебя за спиной. И вот эта парочка оборачивается, видит парня в шляпе, с пейсами и в черном пальто, и говорит: Какого хрена? Так он наводит шороху.

Когда пара встает, чтобы пересесть, эксгибиционист не должен следовать за ней, если его не пригласили. Иногда извращенцы садятся в центре театра, чтобы привлечь внимание эксгибиционистов, а потом, выбрав того, кто им нужен, уводят его в конец театра, потому что не хотят, чтобы вся толпа смотрела. Если представить себе эксгибиционистов как акул в воде, то это своего рода избирательное кормление.

Нарушение этого правила может привести к привлечению охранника. Или еще хуже.

— Не все эксгибиционисты получают по заслугам. Был тут один и женщина — не знаю, трогал он ее или нет, но она встала и ударила его по голове пивной бутылкой. Затем брызнула ему в лицо слезоточивым газом. А потом стала изображать Мухаммеда Али. Выбила из него все дерьмо.

Если это похоже на то действие, которого вы жаждете, вы, вероятно, сможете смириться. Не забывайте, что в театрах темно. Вы можете выглядеть как Ларри Тэлбот[22] в полнолуние и время от времени приходить в себя. Из-за темноты важно заметить действие, когда оно происходит. Мой информатор, например, рассказал мне, что он больше года проработал половиной команды живого секса, прежде чем его раскусили. Однажды к нему подошел его приятель-охранник и сказал:

— Почему ты не наблюдаешь за тем, что здесь происходит?

— За чем именно?

— Да вот же "киска"! — сказал охранник.

А через четыре места женщина делала минет какому-то парню.

— Ты будешь поражен тем, чего люди не замечают. Однажды вечером я шел по проходу, посмотрел налево и сказал себе: Хм-м-м, эта женщина голая. И она действительно была голой. И поверишь ли, что ей потребовалось сорок пять минут, чтобы начать действовать? Ее старик сосал ее сиськи, и никто этого не замечал.

Когда зрители что-то замечают, то, как правило, замечают основательно. Возможно, в этом виноват соблазн запретного — если одно и то же происходит на сцене или на экране и в зале, зрители всегда будут в выигрыше. В живых выступлениях исполнители считают это летающей занозой в заднице. Я поговорил с одной артисткой.

— Конечно, команда злится, — сказала она. — Танцуешь, показываешь красивый эффектный стриптиз, затем входит парень, и ты разыгрываешь сцену соблазнения, а потом десять или пятнадцать минут стоишь под этими гребаными огнями. Оборачиваешься, а все смотрят, как какую-то маленькую дрянь из Скарсдейла дерут в задницу в третьем ряду. И ты говоришь себе: Зачем напрягаться? Однажды вечером одна известная порнозвезда пришла с парнем и девушкой, и они начали трахаться и сосать прямо в первом ряду. Как можно конкурировать с Энни Спринкл[23], подпрыгивающей вверх-вниз буквально рядом? Никак. Блин, в тот вечер мы просто лежали и смотрели друг на друга.

К тому времени, когда я вышел из кинотеатра "Чемберс", было уже около десяти часов, как раз в то время, когда по словам моего информатора там начало гудеть. Я так устал от слишком многих бессонных ночей, что единственное, о чем я мог думать, это немного вздремнуть. Но нужно было делать репортаж, и глупо было бросать работу, когда пришло время, поэтому я заплатил пятерку и зашел в кинотеатр на Форти-Дьюс. Я сел и через десять минут уже спал. Когда я проснулся, была полночь, и безымянная пара на экране делала что-то нелепое с редиской.

Я уставился на толпу, мои глаза медленно фокусировались в темноте. Ничего. Некоторое время я смотрел фильм, а потом огляделся.

В этот момент вошла пара: он в деловом костюме, она в юбке и блузке, на вид лет тридцати пяти. Они сели. Через пять минут, подобно движению атомных частиц вокруг расщепляющегося ядра, театр зашевелился и задвигался. Это место кишело эксгибиционистами и извращенцами.

Ночь была в разгаре, игра шла своим чередом.

"Плохие девочки, грустные девочки в самом сердце дискотеки"

Представьте, что вы находитесь в Секокусе, штат Нью-Джерси, в четный день, а номерной знак у вас нечетный, заправиться вы не можете[24], а в "Пинто" едва хватит бензина, чтобы проехать через туннель Линкольна, не говоря уже о том, чтобы попасть на "Дискотеку 2001" или хотя бы в "Студию 45", которая ближе и куда вам иногда удавалось проникнуть, нарядившись, как Рудольф Нуреев, на которого вы немного похожи. Что делать, не попав на дискотеку в большом городе? Наступают сумерки, и муки отвыкания делают вас хрупким и жалким. Вы чувствуете, как голос Донны Саммер звучит глубоко у вас в душе. Вы впервые задумываетесь над словами песни Сильвестра "Я тот, у которого ничего нет".

Не унывайте, ради Бога. Здесь тоже есть ночная жизнь. И в пригородах Чикаго, Детройта или Лос-Анджелеса, если уж на то пошло. Но тут возникает действительно важный вопрос: можно ли здесь потрахаться?

Без сомнения.

Помните, дискотека — это подсознание. Все эти "бум-бум-бум" из динамиков воздействует на центры удовольствия в мозгу. Кроме того, есть что-то приятно-развратное в том, чтобы снова и снова в течение целых десяти минут затуманивать женщину словами типа: Мне нравится делать это, делать это, делать это… Так что давай приступим к этому, к этому, к этому… или Толкай, толкай, прямо в кусты… Дамы поймут смысл, и шансы будут на вашей стороне.

Чтобы убедиться в этом я несколько дней назад поехал в Джерси с кузеном Вилли из Детройта. У нас был экземпляр "Ньюджерсийского ежемесячника" (в каждом штате есть такие путеводители), полный карман четвертаков для таксофонов, "Тойота" и водитель — я с убогим чувством направления. Мы часто ехали не туда. Ну и что? Все было в порядке. Мы искали сердце дискотеки.

Мы воспользовались разделом "Ночная жизнь" ежемесячника, чтобы найти несколько подходящих мест. Я начал звонить по телефону-автомату, потому что Вилли терпеть не может набирать номер, он может пользоваться только кнопочными телефонами, хотя и не может себе их позволить. Вернувшись в Детройт, он будет пользоваться телефоном только для входящих звонков. В противном случае, когда ему нужно с кем-то поговорить, он бежит на угол, чтобы воспользоваться телефоном там. Он кнопочный.

Итак, я позвонил, и первое, что я узнал, так это то, что есть довольно много мест на выбор. Безалкогольные дискотеки для восемнадцатилетних и младше. Заведения, предлагающие дискотечный завтрак в шесть утра. Дискотеки, которые хвастаются по телефону своим осветительным оборудованием стоимостью $500 000. Дискотеки, которые просят вас одеться опрятно. Дискотеки в неурочное время. Дискотеки в пиджаках и галстуках — более тридцати. И много дискотек с живыми группами.

— А что они играют? — спросил я женщину, подозревая, что любая дискотека с группой — это вообще не дискотека.

— Они играют все подряд, сэр.

— Они играют диско?

— Все, сэр.

— Но и диско тоже, верно?

— Все.

— Оставь старушку в покое, — сказал Вилли, прислушиваясь. Такая у него привычка. Он знал, что ей не больше сорок пяти. — Она вряд ли отличит белую задницу от черной.

Мы решили держаться подальше от мест, где играли все подряд. Нам нужно было именно диско. Настоящее, ди-джей у руля, мигающие огни, плохие девочки, грустные девочки — бип-бип — сердце дискотеки — и чресла тоже.

А Вилли хотел бедра.

— Посмотри-ка на эту, — сказал он, кивая на блондинку, сидевшую через несколько табуретов у покрытой медью стойки.

Она листала телепрограмму, и пила что-то розовое. На ней была юбка с очень большим разрезом. И с бедром все было в порядке.

— Неплохо, правда? Но зачем ей телепрограмма?

— Чтобы засунуть в сумочку, — сказал я, и она это сделала.

— Надо угостить ее выпивкой.

— Позволь мне. Мне выдали деньги на расходы. Я просто задам ей несколько вопросов о происходящем здесь.

— Конечно, — сказал он. — И я никогда ее больше не увижу. Ты же знаешь этих джерсийских баб. Половина из них предпочитает разговаривать, а не трахаться. Другая половина предпочитает выпивку. Эти деньги на расходы делают тебя плохим конкурентом по обоим пунктам. Поговори с барменом.

Некоторое время я так и делал. Это место — старый речной пароход, глубоко увязший в грязи реки Хакенсак. Называется "У Чонси". Под нами был ресторан. Бармен был одет в черный жилет поверх белой рубашки с пышными рукавами. Официантки были в черных шортах и черных чулках. Все официантки хорошо были симпатичными.

Здесь можно было увидеть множество аккуратно подстриженных бород и парней с большими золотыми кольцами и воротниками, вывернутыми наружу их костюмов для отдыха. Женщины отдавали предпочтение спортивной одежде фирмы "Данскин" с бюстгальтерами под ней. Казалось, что тут в основном пары. Рядом со мной женщина рассеянно облизывала губы, глядя на мужчину, с которым она пришла — крупного парня в клетчатой куртке, расшитой ярко-красным и золотым. В другом конце бара другая женщина гладила лицо какого-то парня. Вокруг было много удивительно красивых женщин, даже если большинство из них и были не одни. Это выглядело многообещающе.

Около десяти часов ди-джей прибавил громкость на песне "Наша любовь безумна" (Desmond Child and Rouge) и свет в баре погас, а на танцплощадке зажегся. К одиннадцати, как я догадался, начнется попса. Я заметил, что женщины-одиночки входят группами по четыре, в то время как большинство мужчин заходят по одному. Было ли четыре каким-то безопасным числом? Или просто здесь так принято?

Вилли, казалось, прекрасно справлялся с парой бедер у стойки бара. Во всяком случае, он заставил ее смеяться. Он не был хорошим танцором, но умел их разговорить. Я увидел, что многие мужчины столпились в глубине бара, и подошел к ним. Мне стало интересно, как они вообще собираются заинтересовать женщину, собираясь в такие большие группы, поэтому я кое-кого спросил.

— Слушай, — сказал парень, — ты когда-нибудь встречал женщину, которая умеет держать себя в руках?

Я сказал, что знаю нескольких.

— Ну, не здесь же. Я приезжаю сюда уже много лет. Главное — выждать. К часу половина здешних баб уже так надерутся, что будут готовы пойти с моим отцом, черт возьми. Так что ты просто сидишь здесь, ведешь хорошую беседу и выжидаешь.

— А как насчет других парней, — тут я указал на Вилли, — которые уже действуют?

— Они берут свое. Пусть. Они их немного разбавляют. Но не забывайте, что многие из них тоже облажаются на этом пути. Они слишком напористы, или не слишком, или что-то в этом роде. Я считаю, что если баба в час ночи все еще общается с парнем, то у тебя с ней столько же шансов, сколько и с одинокими. Если бы дама хотела уйти, то к тому времени уже бы ушла. Поэтому ты подкатываешь к ней.

— А если ничего не получится, — сказал другой парень, — всегда есть Пола. Видишь вон ту девушку? — oн указал на высокую женщину в блузке в цветочек.

— Я учился с ней в одной школе, — говорит он. — Она всегда выручит. Еще в старших классах мы называли ее "Пола Великолепная". Однажды летом она потеряла около пятнадцати транзисторных радиоприемников. Она все время спускалась в песчаный карьер, где ребята играли в бейсбол, и у нее всегда был с собой маленький транзисторный радиоприемник. Она сидела в сторонке и строила всем глазки. Затем, когда игра заканчивалась, парни бросались на нее, хватали радио и не отдавали, пока она не шла с ними в лес и не раздевалась догола.

— Она жаловалась, кричала и все такое, но, черт возьми, всегда приходила опять. И даже когда она раздевалась, мы все равно убегали с радио. А однажды сбежали с ее одеждой. Но она продолжала возвращаться, и каждый раз у нее было совершенно новое радио. На такую бабу можно положиться. На прошлой неделе она отсосала мне на парковке заведения "Джей Пи".

Я не стал задерживаться, чтобы выяснить, действительно ли стратегия выжидания сработала, хотя эти парни были вполне уверены, что сработает. Вскоре подошел Вилли.

— Эта девчонка конченая, чувак, — сказал он.

— Что ты имеешь в виду?

— Помнишь телепрограмму?

— Ага.

— Она цитирует ее наизусть, чувак! Как будто это Библия или что-то подобное. Это страшно. Она говорит, что хочет стать актрисой. Но никак не может набраться смелости кому-то показаться. У нее буквально слезы капают в пиво. Я сказал ей все как обычно — переезжай на Манхэттен, найди работу, агента, сделай фотки. Знаешь, что она мне сказала?

— Что?

— "Не смей указывать мне, что делать!" Очень враждебно. Потом она спросила, чем я зарабатываю на жизнь. Я сказал ей, что чищу рыбу. Пошла она нах.

Мы вернулись на танцплощадку и осмотрелись. Она была небольшой по нью-йоркским стандартам, но пары танцевали хорошо, даже слишком хорошо — умело и слаженно. Но там сидели и одинокие женщины, так что я нашел себе пару, а ди-джей включил "Горячую штучку" Донны Саммер и какое-то время было весело. Моя девушка была брюнеткой с прекрасными ногами. На нее было приятно смотреть и приятно к ней прикасаться. Не совсем сердце дискотеки и уж точно не чресла, но довольно мило.

Когда песня закончилась, мы сели, и я, верный своему заданию, начал ее выспрашивать. Кто она по профессии? Секретарша. Как давно она сюда ходит? Шесть месяцев или около того. До этого ходила в "Палладиум". Она обычно приходит сюда одна? Всегда с подружками. Неужели она уходит одна?

И вот тут-то и начались проблемы. Она ужасно разозлилась из-за последнего вопроса. Я попытался сказать ей, что не хочу ей нагрубить, а просто делаю свою работу, но, думаю, это задело ее еще больше. Как будто она предпочла бы, чтобы я ее подкалывал, а не задавал вопросы для нью-йоркского порнографического журнала. Многие женщины любят давать интервью, независимо от журнала, независимо от темы. Только не эта. Неужели она ушла одна? В тот вечер да. Я попытался пойти на попятную, сказал ей, чтобы она забыла, что я должен работать, мы просто потанцуем еще немного и хорошо проведем время. Не повезло. Она ушла и забрала с собой свою подругу.

— Большое спасибо, придурок, — сказал Вилли.

Я не мог его винить.

Мы еще немного потанцевали, но просто отбывали время. Этот инцидент испортил нам настроение. Я подумал, что, может быть, смена обстановки немного скрасит ситуацию. Я решил выяснить, где находится это заведение "Джей Пи" с парковкой и минетом. Мы получили указания, как туда добраться. Забрались в "Тойоту" и заблудились ровно через пять минут. Заехали на заправку, спросили и таки нашли.

Ах, — подумал я, входя в дверь, — это — сердце дискотеки. Народу не протолкнуться, музыка гремит, огни самозабвенно мигают. Бар опять длинный и узкий, но танцплощадка большая и переполненная. У дальней стены автомат для игры в пинбол. В сортире парни выстроились в две шеренги, причесываясь перед зеркалами. У меня возникло ощущение дежа-вю из пятидесятых.

Парни одеты в греко-итальянском стиле: обтягивающие брюки и рубашки с надписями, расстегнутые почти до талии. На девушках по-прежнему спортивная одежда, но бюстгальтеров стало меньше, чтобы приковывать взгляды. Танцы были менее эффектными, но более интересными. Мы наблюдали не рутину. Мы наблюдали серьезные прелюдии к траху. Здесь не нужно было уметь танцевать, нужно только двигаться так же хорошо, как и твой партнер. Это была прилизанная симпатичная публика, но не совсем: были и толстяки и прыщавые типы, бухающие со сливками джерсийской культуры. Отличная смесь.

Там, в "У Чонси", все выглядело так, словно половина толпы пришла туда просто потанцевать и выпить. Но не здесь. Здесь было классическое заведение для пикапа. В таком месте, сидя в задней части бара с кучкой парней и выжидая, пойдешь домой пьяный и одинокий. Здесь в задней части бара обитали девушки, мрачные несчастные девушки, которые не могли или не хотели танцевать, ощутимо больные сердцем от того, что находятся там, в то время как другие плывут по течению. Это снова был город "Танцующих в носках"[25]- девушек, ожидающих на обочине, чтобы отправиться домой.

— Уверен, что здесь нельзя уговорить девушку перепихнуться, — сказал я парню, стоявшему рядом со мной.

Он усмехнулся.

— Если очень постараться, то можно, — сказал он.

Я решил понаблюдать за его действиями. Небольшая группа мужчин стояла у автомата для игры в пинбол. Никто не утруждал себя игрой. Это было хорошее место, чтобы стоять и обозревать танцзал. Парень подошел к ним, немного поговорил, а затем повернулся, чтобы посмотреть на женщин. Добрых пять минут никто не произносил ни слова, просто наблюдали.

Затем, когда мелодия закончилась, он сделал ход.

Девчонка была рыженькой, она танцевала с парнем в белых брюках и белой рубашке, но было видно, что ей это не очень нравится. С той минуты, как мой парень тронул ее за плечо, чтобы отвлечь ее внимание от партнера, он уже овладел ею. Она улыбнулась так, как улыбается женщина, когда рада тебя видеть, и ее глаза широко открылись в долгом пристальном взгляде. Заиграла музыка, и они начали танцевать.

Парень не был особенно хорош, но у него хватило здравого смысла не выпендриваться. Он позволил ей делать всю работу, а это было как раз то, чего она хотела. Они постепенно переместились в центр площадки, и вскоре она стала звездой шоу. Она была стройная и раскованная, и танцевала так, словно была рождена для танца, интуитивно и изобретательно, нетерпимая к формальному стилю. Она никогда не делала одно и то же движение дважды. Он просто наблюдал за ней, пока она терялась в каком-то внутреннем зеркальном отражении, отрываясь только тогда, когда он делал шаг или два в ее сторону. Тогда она улыбалась ему, видя себя через него, может быть, на мгновение, а потом возвращалась к своему личному зеркалу. Я увидел, как час спустя они уходят вместе. В этом не было ничего удивительного.

Какая-то женщина попросила у Вилли сигарету.

— Ментоловая подойдет? — сказал он.

— Люблю ментоловые.

Он дал ей прикурить.

— Вы часто здесь бываете? — спросил он.

Мне хочется думать, что он пошутил.

— Мой парень вернется через минуту, — сказала она.

— Господи, — сказал он мне, — как ты вообще делаешь эти интервью? Ты это слышал?

Я наблюдал за парнем в белом, которого бросила рыжая. Я искал разочарование на его лице, но его не было. Очевидно, он был тертым калачом — создавалось впечатление, что сегодня таких здесь собралось много — и он знал одно: на дискотеке нельзя смотреть свысока. Ты ничего не добьешься. На него было не очень приятно смотреть, и во всем этом белом было что-то институтское, но он продолжал искать, продолжал улыбаться. Он перепробовал несколько женщин, но, ничего не получалось. Отказ здесь, танец там.

Он исчез на некоторое время, а я наблюдал, как другие парни двигались по краям толпы, чтобы лучше рассмотреть женщин, перемещаясь по танцплощадке, как шкиперы, пытающиеся вытащить свои судна из водоворота.

Затем я увидел, что белое снова появилось, и впереди него шла одна из девушек из задней части бара. Всего несколько минут назад она сидела одна, а остальные сидели мрачными парами. Теперь она улыбалась. Слегка покачиваясь. Наверное, немного пьяна. Они начали танцевать, и она была ужасной танцовщицей, но очень увлеченной. У нее было хорошее подтянутое тело с большими грудями, и было видно, как парень время от времени любуется ими. В конце танца она со смехом обняла его, и они направились к бару. Когда через несколько минут я обошел все помещение, они оба исчезли, и больше я их не видел.

Заведение закрывалось в два, и я решил подождать.

К половине второго в зале началась суматоха. Мужчины теперь двигались вокруг танцплощадки быстрее — резко бросали взгляды на ту или иную женщину, а затем резко отворачивались, пропуская ее мимо. Голоса стали громче, намного громче. Между голосами и музыкой заведение грохотало. Двери постоянно распахивались. Опоздавшие прибывали, чтобы быстренько пробежаться по залу, пары уходили вместе, пьяные плелись к стоянке.

Вилли нашел себе блондинку в футболке с Элвисом.

— Очень жаль рэпера Вернона, — услышал я его голос.

Я не был в восторге от такого подхода, но он сработал. Женщина осталась.

Когда бармен объявил "последний звонок", высоко над песней "Это плохо для меня" (Dee Dee Bridgewater) пронесся стон. Печаль и приподнятое настроение. Затем ди-джей поставил "Последний танец" Донны Саммер — еще в старших классах я слышал ее в исполнении группы The Lettermen. Теперь люди потоком выходили из дверей. Поэтому я остановил одного парня на выходе. Он был один и трезв, так что я решил, что он знает, куда ехать.

— Куда едем? — спросил я.

— В маленькое заведение, работающее в неурочное время.

Он назвал его и сказал, что там дискотека до рассвета. Но никакой выпивки. Сухой закон. Он мне объяснил, как туда добраться и я пошел искать Вилли. Тот положил руку на широкую кривую ухмылку Элвиса на футболке. Девушка выглядела немного одурманенной и вполне довольной. Я, держась на расстоянии, поймал его взгляд и жестом подозвал к себе.

— У нее есть машина? — спросил я его.

— Подожди минутку.

Он вернулся к ней, а через некоторое время подошел ко мне.

— Машина есть, — сказал он. — И квартира в Хобокене, и я приглашен. Утром я вернусь в город на автобусе. Увидимся, кузен.

Бар находился в нескольких милях вверх по шоссе 3, за съездом Тотова-Уэйн на 46, в паре сотен ярдов от дисконтного магазина "Two Guys From Harrison" и левее. Случилось обычное. Я заблудился. Я ездил около получаса и, наконец, зашел в закусочною и спросил, есть ли поблизости хорошие бары, предпочтительно с дискотекой. У меня есть адреса двух из них.

Я не смог найти ни одного из этих баров, решил покончить с этим делом, снова нашел шоссе 3 и поехал обратно на Манхэттен.

На следующий день я позвонил Вилли и приехал к нему около четырех часов дня.

— Как все прошло?

— Ей захотелось остановиться еще в одном месте, чтобы потанцевать пару раз, прежде чем мы поедем к ней домой, — сказал он и назвал один из баров, который я искал.

— В бардачке была бутылка ржаного виски, так что мы выпили по паре глотков. Потом на стоянке выкурили по косяку.

— Там был парковщик?

— Не было.

— Попав в заведение, мы уже были под кайфом. Итак, мы немного потанцевали, но там были одни подростки, поэтому мы возвращаемся в машину, она садится за руль, и мы снова делаем по паре глотков. К тому времени, как мы добираемся до Хобокена, она уже спотыкается и паркуется прямо посреди дороги, да и мне не намного лучше. Однако мы смеемся. Все в порядке. Но уже рассвело, старик, и мы оба устали до мозга костей.

— Поэтому мы какое-то время пытаемся перепихнуться, но ничего не получается. Но это тоже нормально. Мы говорим друг другу, что немного поспим, а утром встанем свежими. Я просыпаюсь около двух, а ее нет! Она забыла мне сказать, что работает по утрам. Она работает по субботам! Блядский Нью-Джерси, чувак. Это бесчеловечно!

— В Городе по субботам тоже работают, Уилл.

— Да нет, чувак. Они все такие же, как ты. Они, блядь, зарабатывают на жизнь разговорами с людьми.

Конечно, он ошибается. А то, что произошло, могло произойти в любом штате, любом городе, любом пригороде.

В любом месте в самом сердце дискотеки.

Я думал, что более или менее отключил ту часть своего мозга, которая придумывает истории про Струпа, навсегда, но в 2001 году Ричард Лaймон предложил идею книги под названием "МИШЕНЬ", состоящей из трех новелл, одну из которых напишет он, другую — я, а третью — Эдвард Ли, и все они начинаются с одной и той же сюжетной точки но затем с ревом мчаться в любом направлении, куда нам заблагорассудится. Я начал обдумывать историю, и тут он снова появился, сердито глядя на меня сверху вниз. Мой герой.

"Случай на Овечьем лугу"[26]