Повести, рассказы, очерки 1912-1923

Яшка

Жил-был мальчик Яшка, били его много, кормили плохо, потерпел он до десяти лет, видит — лучше не жить ему, захворал да и помер.

Помер, — и хоть были у него кое-какие грешки, однако очутился Яшка в раю.

Смотрит Яшка — невиданно хорошо в раю: посреди зелёного луга, на золотом стуле, сидит господь Саваоф, седую бороду поглаживает, озирается всевидящим оком, райские цветы нюхает, райское пение слушает; везде — во цветах, на деревьях — херувимы с серафимами осанну поют, а по светлому лугу, по весёлым цветам святые угодники хороводом ходят и мучениями своими хвастаются.

— Господи, — говорят, — ты гляди-ко, батюшко, как мы измучены, как изувечены, а всё — имени твоего ради! Кожица у нас ободрана, тельце наше истрёпано, ручки-ножки изломаны, рёбрушки наружу торчат, а всё — славы твоея ради!

Слушает господь, — немножко морщится.

— Да уж ладно! — говорит. — Уж слыхал я это, ведь вы почти две тысячи лет одно и то же поёте. Ну, — пострадали, помучились, покорно вас благодарю за это, только — спели бы вы хоть разок весёлое что-нибудь, а?

А святые угодники опять своё:

— Господи, — кричат, — миленький ты наш, погляди-ко: ножки у нас переломаны, ручки вывихнуты, ведь как мы страдали! И жгли нас, и давили, и голодом морили, и чего только с нами не делали, а всё тебя, господи, ради!

Вздыхает господь, соглашается:

— Верно, братцы! Прославили вы меня мученьем, да обошли весельем!

А святые угодники опять своё тянут.

Смотрит на них Яшка из-за райской яблони, — тощие они все, тёмненькие, кои прихрамывают, кои на карачках ползут, у одних — глаза выколоты, у других — головы отрублены, — угодники божий под мышками держат их, как арбузы. В сторонке шестнадцать тысяч святых девственниц лежат, сохнут, в поленницы сложены. Варвара Великомученица пред Пантелеймоном Целителем кровавыми ранами хвастает, Екатерина Иоанну Воину о своих муках сказывает, а серафимы с херувимами всё осанну поют, и некоторые, от усталости, фальшивят.

Слышит Яшка — говорит господь тихонько апостолу Петру:

— Много у меня, Пётр, праведников, а — скушновато мне с ними! Напускал ты их в рай — чрезмерно…

Отвечает апостол Пётр:

— Ты сам, господи, знаешь, я готов изменить, да — ведь как теперь изменишь? Это — Павлово дело, он, лысый, интернационал этот устроил…

— Эх, Павел, Павел! — вздыхает господь. — И сыну моему он евангелие испортил, и мне от него житья нет…

Смотрит Яшка, слушает, не всё ему понятно, а что скушно в раю, это он прекрасно чувствует: ни есть, ни пить не хочется, играть тоже неохота, и на душе смутно, как будто он клюквенным киселём объелся.

«Чего они побоями-то хвастают? — думает Яшка, глядя на святых. — Меня не меньше били, да я вот молчу! У нас, на земле, друг друга как бьют, кости в крошечки дробят, а — ничего!»

И стало Яшке жалко бога, — какая у него жизнь? Все вокруг ноют, никто побоев не стыдится, а ещё в честь и заслугу терпение своё ставят себе.

И вот, когда ангелы сняли солнце с неба, спрятали его под престол господень и наступила ночь и праведники спать улеглись, — вышел Яшка из-за яблони, подошёл к престолу и говорит:

— Господи, а господи!

Поглядел на него господь, спрашивает:

— Ты откуда?

— Из Петербурга.

— Чего рано помер?

— Да-а, — сказал Яшка, — рано! Другой бы на моём месте ещё раньше подох…

— Али трудно жилось? — ласково спросил господь.

Ёкнуло сердце Яшкино, хотел он рассказать богу о своей тяжёлой жизни, да вспомнил, как святые угодники жаловались, и — сдержался, только крякнул. И вместо того деловито сказал:

— Слушай-ко, господи, вернул бы ты меня на землю!

— Зачем? — спросил господь.

— Да что мне тут делать? Скушно здесь. Вот и сам ты апостолу говорил, что скушно…

— Чудак! — усмехнулся господь. — Да ведь тебя там опять колотить будут!

— Ничего! — сказал Яшка. — Поколотят за дело — не пожалуюсь, а зря будут бить — не дамся!

— Храбрый ты! — усмехнулся господь.

— Слушай-ко, — деловито сказал Яшка, — ты вот что сделай, ты меня верни назад на землю, а я там выучусь на балалайке играть, и когда второй раз помру, так буду тебе весёлые песни петь с балалайкой, — ладно? И тебе веселее будет, и я недаром стану в раю торчать.

Поглядел на него господь из-под густых бровей, погладил бороду седую и тихонько спросил:

— Али тебе, Яшка, жалко стало меня?

— Жалко! — сказал Яшка. — Надоедные больно угодники-то твои!

Тогда Саваоф дотронулся до головы его лёгкой рукой и сказал:

— Ну, спасибо тебе, друг мой милый, — за все века ты первый пожалел меня! И — верно ты надумал, — с твоим сердцем в раю делать нечего; иди, милый, на землю, в её скорби и радости, иди — жалей всех людей земных, служи им верою, как богу, помогай им в трудах, утешай в горе весели в печалях — тут тебе и награда будет! Иди дружок, живи во славу людям!

И повелел господь Петру-апостолу открыть двери рая, а херувимам снести Яшку на землю.

— Прощай! — сказал Яшка, кивнув головой господу. — Не скучай, я скоро вернусь!