Повесть о фронтовом детстве

Дядя Вася

Наши! Наши пришли! Свобода! Бегай по улице сколько хочешь. Можно! Ни жандарм, ни полицай не пристрелят. Сами поудирали. Теперь снова всё наше будет! Советское, как до войны.

Вот они, бойцы в мокрых ватниках. Я им столько расскажу! Я их целых три года ждал. Но к ним не проберешься. Местные окружили, шумят. Бойцов даже не слышно. А вон появились новые бойцы. Их так много стало. Еле успеваешь ко всем подбежать и рассмотреть. Они заходили в дома и оставались там. В домах тепло, в них можно обсушиться и обогреться. И местные начали расходиться. А мне куда идти? К Третьяку? Ни за что я к нему не пойду. Опять бить будет.

Солнце скрылось. Заморосил холодный дождь. Подул ветер. Он пробирал до костей. Я спрятался от него за забором. Мерзла потная спина. Ноги были мокрыми. Есть хотелось не знаю как. Даже кружилась голова. И так пусто кругом. Опять я остался один в целом мире. Хоть пропадай.

Возле меня медленно проехала военная повозка. Ее тащили заморенные лошади. Правил старый боец с морщинистым лицом, в темной от дождя телогрейке. Он сгорбился. Тоже, наверное, устал. Даже не держал автомат в руках, положил его на сиденье.

Я пошел рядом с повозкой и всё смотрел и смотрел на бойца. Может, подвезет куда-нибудь и даст поесть. Он тоже глядел на меня, но как будто не видел. Потом мотнул головой, точно проснулся, и остановил лошадей:

– А ну садись!

Я хотел одним махом вскочить в повозку. У меня это ловко получалось, когда я у Третьяка работал. Но сейчас сил не хватило. Боец помог, посадил рядом:

– Ты чего один бродишь?

– Так.

– Небось заждались тебя дома, ищут?

– Нет у меня дома.

– Как нету? Отец-то где?

– Убили.

– А мать?

– Убили.

Он внимательно посмотрел на меня:

– Выходит, без родни остался?

– Один.

– Жил-то где один?

– У Третьяка. Куркуля. Коров и коней пас, в конюшне и сарае работал. Я от него убежал. Он бил сильно.

– Куда ж ты идешь?

– Не знаю.

Боец тяжело вздохнул.

Мы въехали во двор длинного дома с высоким крыльцом.

– Посиди. Коней выпрягу, – сказал боец.

Уже приехали? Куда ж теперь идти? Может, он возьмет с собой в дом погреться? А я помогу ему. Я хорошо умел распрягать и запрягать.

Боец легко спрыгнул на землю, быстро распряг и отвел лошадей в сарай.

– Пошли, – позвал он меня.

Хоть и вместе с бойцом, а все же страшновато идти в чужой дом. Но тот шел так уверенно, будто прожил здесь всю жизнь.

Мы вошли в кухню. У Третьяка была побольше. Печку недавно протопили – было так тепло, что я сразу почувствовал, какая мокрая на мне одежда.

Дверь из кухни в комнату распахнута. Сразу видно, что в ней поселились бойцы. На полу постелено сухое сено. Оно покрыто плащ-палатками. На сене хорошо спать – и мягко, и пахнет здо́рово. На плащ-палатках лежали шинели, у стенки в ряд стояли зеленые мешки с лямками. Две деревянные кровати были сдвинуты к стене.

У окна – длинный стол без скатерти. Сколько на нем хлеба! Целые буханки. Блестят черные корочки. Я на языке почувствовал, какой этот хлеб вкусный. Я бы сейчас мог свободно буханку съесть, без остановки. Были на столе и консервы в банках с красивыми картинками, и большие куски сахара. Столько всего, что даже не верилось. Третьяк уж на что был куркуль, но никогда у него на столе я не видел так много хлеба.

Чье же это богатство? Бойцов или хозяев? Хозяев не видно. Может, они тоже были куркулями и удрали с немцами? А почему нет бойцов? Куда они подевались?

Старый боец усадил меня за стол:

– Перво-наперво заправимся с тобой. Голод не тетка. А звать-то тебя как?

– Федя.

– Федька, выходит. А я – дядя Вася.

Дядя Вася быстро и ловко столовым ножом раскрыл консервную банку, вытащил из-за голенища сапога ложку, вытер ее о рукав гимнастерки и протянул мне:

– Нажимай, дружок Федька. Норма у нас фронтовая. Всего в достатке. И тебя прихарчим, чтоб жирок завязался.

Он отрезал от буханки кусок:

– Держи.

В одной руке не удержишь – такой он большой. Хлеб припахивал чем-то военным. Никогда я не ел такого вкусного хлеба. В банке была колбаса. Мягкая, без сала и без шкурки. Ее легко резать ложкой и есть, как кашу. Я думал, что съем всю банку и целую буханку – и то мало будет. Но справился лишь с половиной банки и полкуском хлеба. Кусков оставлять нельзя, за это Третьячиха ругалась. Я дожевал весь кусок и осторожно положил ложку. Дядя Вася не будет ругаться, что я не доел колбасу?

– Покушал уже? – удивился он совсем не сердито. – Чегой-то мало?

– Спасибо.

– Погодь вставать, чаёк поспел.

Он наполнил кружку. Я выбрал кусочек сахара поменьше.

Дядя Вася хитровато посмотрел на меня и с плеском бросил в кружку два самых больших куска:

– Размешивай.

Я, жмурясь, осторожно подносил кружку к губам.

Чай был сладким-сладким. Такой я в оккупации ни разу не пил.

За окном быстро темнело. Зимой всегда рано темнеет, а сейчас еще февраль на дворе. Дядя Вася зажег коптилку. Дело знакомое: в оккупации электричества не было, да и керосину не достанешь, люди делали коптилки кто из чего мог – из консервной банки, из снарядной гильзы. Вырежешь фитиль из плотной материи, зальешь бензином, насыплешь соли, чтоб не взорвалась, – и коптилка готова.

У дяди Васи аккуратная коптилка из маленькой снарядной гильзы.

– Наелся аль добавки попросишь? – спросил он, когда я выпил весь чай.

– Наелся.

– С разведчиками, дружок Федька, не пропадешь. Хочешь с нами воевать?

– Хочу.

– Сейчас ребята на дело ушли. Вернутся – с Петром Иванычем поговорим, чтоб остался ты у нас. Он противиться не будет.

Разведчики? Я перед войной часто играл с ребятами в «красных» и «белых» и всегда хотел быть разведчиком: так интересно было прятаться, высматривать, что делалось у «белых», и потом всё рассказывать нашему красному командиру. А здесь взрослые, самые настоящие разведчики!

Я всё, всё сделаю, чтобы понравиться Петру Иванычу. Так буду работать, как у Третьяка никогда не работал!

– В баньку сходить бы с тобою для начала службы, – задумчиво сказал дядя Вася. – Да где же ее сыщешь? Ладно, в тазу помоемся. Раздевайся. Твою одежонку просушу покамест, а тебе телогрейку дам.

Он развесил мою одежду на веревке над печкой. От нее сразу повалил пар. На краю печки он положил два полена и на них поставил ботинки. Дядя Вася снял гимнастерку, закатал рукава рубахи, выложил из своего мешка полотенце, чистую рубаху, кусок черного мыла, налил в таз горячей воды, разбавил ее холодной.

Я скинул телогрейку.

Вода была горячей, но я терпел и только осторожно переводил дыхание.

– Горячо? – спросил дядя Вася.

– Нет.

– А то холодной прибавлю.

Он долил в таз холодной воды:

– Лучше?

– Ага.

Дядя Вася заботливо мыл меня, и улыбка не сходила с его обветренных губ.

– Экий ты тонкий, насквозь светишься. А в кости крепкий, силач будешь.

Он намылил мне голову, взъерошил волосы, несколько раз их промыл. Потом пригоршнями зачерпывал воду, окатывал и растирал ноги. Они потрескались, как деревяшки. Это от росы: я у Третьяка всегда рано утром выгонял коров и до самых холодов ходил босиком.

Дядя Вася осторожно вытер меня вафельным полотенцем, натянул длинную, до пят, чистую рубаху, как маленького, на руках отнес в комнату, положил в угол на шинель и бережно укутал другой.

– Отсыпайся. А я твое бельишко простирну.

Я вытянул ноги и засмеялся. Неужели это я, чистый, лежал в тепле, укрытый красноармейской шинелью, от которой пахло махоркой?

Дождь стучал в окно. Ветер бился в стену. Но ни дождь, ни ветер – ничто на свете мне теперь не было страшно.

Нестрашный немец

Я уснул. И приснился мне сон. В темноте эсэсовцы расстреливают заложников. Тех, кого схватили на улицах, и меня тоже. У всех руки связаны веревками, а мне почему-то не связали. Кругом голое поле. И на нем, куда ни посмотришь, рядами стоят эсэсовцы с автоматами. Автоматы направлены на нас. Лают огромные черные овчарки. Наших по одному тащат к глубокому рву. Там стоит самый здоровый эсэсовец. Это он расстреливает людей, и они один за другим падают в ров. Сейчас поведут меня. И тут кто-то из наших толкает меня в спину и кричит:

«Беги!»

Я бегу что есть силы. За мной гонятся жандармы. Вот-вот догонят, наступят своими сапогами с большими железными гвоздями на подошвах. Передо мной высокий забор. Не знаю как, но я перескакиваю через него, падаю в глубокую яму – и просыпаюсь.

Немцы! Опять немцы пришли! За мной!

Я сел, прижался к стене. Теплая рука дяди Васи легла мне на голову:

– Не бойся. Видишь, он пленный, «язык», отвоевался. Наши его взяли, сейчас в штаб отведут. А ты спи, спи, сынок.

Сердце всё еще громко стучало, и я никак не мог понять, кончился сон или нет.

Этот немец мне ничего не сделает? Не заберет меня? Он стоял не посреди комнаты, как всегда, когда они входили в дом, а в углу. Он точно хотел подальше забиться в этот угол, спрятаться ото всех. Такого немца я еще никогда не видел. Шинель на нем была привычная. Но какая она была мятая, грязная! Он стоял без ремня, в руках не было ни винтовки, ни автомата. Немец взглянул на меня, и я понял, что он боялся. Он боялся наших!

А они, разведчики, дружно сидели за столом и при свете коптилки закусывали. Были они в просторных, надетых на телогрейки пятнистых рубахах, таких же пятнистых штанах, в шапках со звездами. Кто положил свой автомат на стол, кто держал на коленях, кто на лавку пристроил. И ели они консервную колбасу не ложками, а вырезали ее из банок финками, накалывали на острие и отправляли в рот.

Разведчики поели, попили чаю, вытерли о рукава блеснувшие сталью финки, вложили их в черные чехлы на ремнях.

– Теперь полный порядок, – сказал самый высокий разведчик дяде Васе. – Двинем в штаб. А вы досыпайте здесь.

– Пётр Иваныч, может, оставите маскхалаты? Глядишь, к утру просохнут.

– Скоро вернемся, тогда уж всё и просушишь.

Маскхалаты были в грязи и особенно густо покрыты грязью на локтях и коленях.

Разведчики закинули автоматы за плечи, вышли из комнаты. Я уснул, и немцы мне больше не снились.

Первое утро

Я проснулся рано. Третьяк всегда будил чуть свет, заставлял работать. Разведчики еще спали.

Дядя Вася сидел на плащ-палатке и зашивал дырку на моем ботинке. Его руки ловко орудовали толстой иглой. По коже протягивалась аккуратная стежка. На другом ботинке уже была наложена новая латка. Рядом со мной лежали сухое пальто, курточка и штаны с зелеными заплатами.

– Чего вскочил? – тихо спросил дядя Вася. – Спи, рано еще.

Он зашил дырку. Прищурив глаз, осмотрел ботинок и поставил рядом с первым:

– До лета хватит. А там и сапоги сошьем. Ты полежи, коль не спится, а мне по хозяйству надо.

Он бесшумно вышел. Я быстро оделся и осторожно, чтобы не скрипели половицы, выскочил на улицу.

Дядю Васю я нашел в сарае около лошадей. Они повернули ко мне головы, насторожили уши, потом кивнули как своему. Я уже выучился у Третьяка за лошадьми ходить. И здесь тоже буду кормить их, чистить, пасти летом. Еще лучше, чем у него. Это ж не куркульские кони, а наши. И военные к тому же.

Дядя Вася жгутом из соломы оттирал грязь с ног у одной лошади. У другой ноги уже были чистые. Теперь ее можно было чистить щеткой. Круглая щетка с ремешком и скребница лежали около сбруи. Я быстро надел щетку на руку и стал кругами водить ею по лошадиному крупу. Проведу три-четыре раза, ототру как следует о скребницу и снова чищу. Дядя Вася выпрямился, улыбнулся:

– Ишь ты! Ловко у тебя получается. Видать, довелось конюховать?

– Ага, – ответил я, довольный его похвалой.

– Дело хорошее. По мне, лучше не бывает.

Он почистил вторую лошадь, насыпал овса в большие брезентовые торбы и повесил их на морды. Лошади стали звучно жевать и отфыркиваться.

– Здесь у нас, Федька, порядок. Теперь ребятам кормежку будем готовить.

Дядя Вася подошел к дровам под навесом, набрал их побольше и пошел в дом. Дрова носить тоже надо умеючи. Я согнул левую руку и правой стал накладывать на нее поленья до самых глаз, чтобы унести побольше.

В кухне дядя Вася затопил печку, поставил на нее чугун с мытой картошкой, а что мне делать, не сказал. Я тихо прошел в комнату, сел на лавку и стал дожидаться, когда проснутся разведчики.

Пётр Иваныч

Вот один из них открыл глаза и сразу сел, будто вовсе не спал. Он удивленно посмотрел на меня, что-то вспомнил и улыбнулся:

– А-а, новый разведчик.

Разведчик? Это я? Значит, меня уже приняли? Ведь это же Пётр Иваныч проснулся, самый главный. И он сказал, что я разведчик.

Он ловко и быстро, без морщинок намотал портянки, натянул сапоги и легко встал. И теперь видно было, какой он высокий и широкий в плечах. Прошелся по комнате, а его совсем не слышно. Как это у него получалось, такого большого и тяжелого? Третьяк пройдет, так весь дом гудит и скрипит, хоть он меньше ростом и не такой здоровый.

Сразу видно, что Пётр Иваныч – начальник. Ни у кого из разведчиков не было таких погон, как у него: на каждом из красной материи нашита большая буква «Т». Над карманом гимнастерки – красная полоска. Глаза строгие, попробуй не сделай, если что скажет. Сразу влетит.

– Вот и старшина проснулся, – послышался из кухни голос дяди Васи. – Поспал бы еще. Не к спеху нынче.

– Хватит с меня. А тебе, Фёдор, боевое задание.

Вот что значит разведчик! Сразу и боевое задание получу.

– Займемся с тобой утренним туалетом. Бери кружку.

Пётр Иваныч снял гимнастерку, закатал рукава рубахи. Его руки были исцарапаны по самые локти. Ладони жесткие, пальцы в заусенцах. Ведро, полное воды, он взял одной рукой так легко, будто оно пустое. Я бы и двумя руками не поднял.

Мы вышли на улицу. На дворе было много синих луж. Вода в них рябилась от ветра. Пётр Иваныч остановился у забора, где посуше. Поеживаясь от утреннего холода, я стал рядом. Он широко расставил ноги, наклонился, подставил под кружку руки:

– Лей… Хороша водичка. А ну-ка еще! Побольше, побольше!

Ему нравилось умываться. Он так намылил лицо, что оно стало совсем белым, растирал его, снова и снова целыми пригоршнями обливал студеной водой. Больше полуведра пришлось вычерпать. Наконец он выпрямился, вытерся жестким полотенцем. Лицо его раскраснелось, от него пошел пар.

– Теперь полный порядок. Становись, твой черед.

Я снял курточку, так же, как и он, засучил рукава рубашки и подставил руки под кружку. Острая вода обожгла кожу. Но я старался умываться так же, как Пётр Иваныч, и так же громко фыркал.

Когда мы вернулись в дом, дядя Вася уже накрывал на стол. Он поставил на стол чугун с картошкой, из которого поднимался вкусный пар, две тарелки, полные селедки. Разведчики умылись и усаживались вокруг стола. Я сосчитал: всего их без меня и дяди Васи было тринадцать. Пётр Иваныч сел последним посредине. Ему там место оставили.

Здесь всё было не так, как у Третьяка. У того сначала молились, а потом садились за стол. И за столом было тихо. Я все время боялся что-нибудь не так сделать и никогда не наедался. А разведчики весело переговаривались:

– К такой картошке да грамм триста!.. А то сухая ложка рот дерет, – сказал один.

– Вот маманя моя на картошку мастерица. На стол поставит с дымком, с парком, не хочешь, а съешь, – рассказывал другой.

Разведчики звали его Яшкой, он был самый молодой, говорил и смеялся громче всех, сильно напирал на букву «о». У Яшки лицо круглое, как мяч. Если бы я и захотел, никогда бы не смог так щеки надуть. И губы у него были толстые, смешные.

Я стоял у двери и не решался подойти к столу. Может, мне еще нельзя садиться? Пётр Иваныч удивленно оглянулся на меня:

– Ты чего стоишь? Садись быстрее, а то не достанется. Харч – главное дело в солдатской жизни. Здесь не теряйся.

Он хлопнул ладонью по лавке рядом с собой. Разведчики подвинулись, и я торопливо сел.

– Приступай смелее. И голову не втягивай. Ну-ка, выпрямись!

Я не нарочно втягивал. Привык так у Третьяка.

Разведчики натыка́ли картошку на финки и счищали кожуру. Дядя Вася сел рядом со мной, достал ножом картошку, очистил:

– Держи. Бери хлеб, селедку.

Картошка была рассыпчатая, с вкусным запахом. Я старался есть медленно, как в гостях, брать поменьше, чтобы не обгонять разведчиков, но ничего не мог с собой поделать, ел много и быстро, откусывал хлеб большими кусками и виновато поглядывал на Петра Иваныча. Он улыбался мне спокойной улыбкой. Дядя Вася разлил по кружкам крепкий чай. Пётр Иваныч пил, довольно причмокивая.

– Спасибо, Егорыч, – поблагодарил он дядю Васю.

Пётр Иваныч встал и посмотрел на разведчиков. Те замолчали.

– Почистить оружие, привести в порядок мешки, уложить всё! – проговорил он строго и вышел из-за стола.

Я поднялся за ним вместе с разведчиками. Я так наелся, что меня даже покачивало с непривычки.

Автомат – хорошая штука

В это время к дому подъехала машина. Открылись двери, простучали тяжелые шаги, и два бойца внесли обитый железом ящик с большими буквами и цифрами на крышке. Один из бойцов протянул Петру Иванычу бумагу:

– Дёмушкин, прими и распишись.

Я удивленно посмотрел на Петра Иваныча. Это его фамилия? Она мягкая, пушистая, какая-то маленькая. А он такой строгий, большой.

– Егорыч! Давай топор! – крикнул он в кухню.

Он отодрал крышку. В комнате густо запахло ружейным маслом. В ящике жирно блестели черные автоматы и диски.

– Подходи! – скомандовал Пётр Иваныч. – Как, Витёк, не передумал? – спросил он одного из разведчиков.

– Нет, менять не буду. Сроднился со своим. Пусть еще послужит.

– Дело хозяйское.

Я уже приметил этого разведчика. Он мне особенно понравился. Видать, Пётр Иваныч его любил. Вон как называл – Витёк. Если не любят, так звать не будут. И такой Витя аккуратный. Ремень затянул, под ним ни одной складочки. Прямые белые, как солома, волосы зачесаны назад. Умные глаза смотрят внимательно и спокойно. Когда взрослый умный – сразу разберешься.

Почему он не захотел обменять свой автомат на новый? Новая вещь всегда лучше старой. Витин автомат ничем не отличался от автоматов других разведчиков: чернота во многих местах облезла, на дереве приклада были царапины. А эти в ящике – такие красивые!

Витя стал разбирать автомат. Его руки двигались легко. Я даже не успел понять, как это у него так ловко получалось, а уже все части были аккуратно разложены на плащ-палатке.

– Что, понравилось? – спросил он веселым голосом.

– Да.

Он шомполом стал чистить ствол.

– А мне можно почистить? – попросил я.

– Почему же нельзя?

Витя оторвал кусок от своей тряпочки и протянул мне вместе с затвором. Я старательно тер его белую сталь, хотя на ней не было ни одного пятнышка. Мы с Витей вычистили весь автомат, собрали его.

Разведчики густо смазали старые автоматы, сложили в ящик. Пётр Иваныч и дядя Вася забили крышку, и два бойца унесли его.

Разведчики занялись новыми автоматами, оттирали их от смазки.

– Пристрелять бы, пока время есть, – озабоченно сказал Пётр Иваныч. – А то в чужого прицелишься – в своего попадешь.

– Тут овражек недалеко – подходящий для такого дела, – посоветовал дядя Вася.

– Порядок. Приготовь, Егорыч, упоры. И щиты нужны.

Дядя Вася нашел в доме большой кусок фанеры, разрубил его надвое, подстрогал края, приделал по две стойки, туго набил сеном два вещевых мешка. Пётр Иваныч на каждом щите начертил и зачернил прямоугольник.

– Всем каналы стволов протереть досуха! – приказал он разведчикам.

В овраге Пётр Иваныч попросил Витю:

– Отмерь пятьдесят метров.

Тот пошел к краю, считая шаги. За ним дядя Вася понес щиты. Витя остановился, воткнул стойки в мокрую землю.

– Приводить к нормальному бою буду я и Витёк, – сказал Пётр Иваныч.

Он свободно лег на плащ-палатку, широко раскинул ноги и обхватил руками автомат. Глаза его стали холодными, возле рта появились жесткие морщинки. Витя расправил складки гимнастерки под ремнем, лег на другую плащ-палатку. Спокойно и недолго целясь, они сделали по четыре выстрела и пошли к щитам. Мы – за ними. Пётр Иваныч мелком отметил пробоины:

– Кучность нормальная. Средняя точка попадания в центре. И у тебя, Витёк, порядок. Давай другие автоматы.

Теперь Пётр Иваныч стрелял из автомата дяди Васи, а Витя – из автомата Яшки. Они снова сделали по четыре выстрела, отметили пробоины, потом отвертками немного подвинтили мушки и повторили стрельбу.

– Полный порядок, – сказал Пётр Иваныч, когда постреляли из всех автоматов.

По щитам очередями начали стрелять другие разведчики.

Я так нетерпеливо смотрел на Витю, что он понял:

– Пострелять хочется?

– Ага. Только можно из вашего автомата?

– Ложись! – скомандовал Витя.

Я упал на плащ-палатку и схватился за автомат. Витя лег рядом:

– Ноги пошире раскинь. Переводчик у нас на одиночном? Правильно. Отводи рукоятку назад. Смелее. Щеку – к прикладу. Мушку видишь?

– Вижу.

– А прицел?

– Тоже.

Глаза у меня почему-то слезились, мушка прыгала и расплывалась.

– Вершина мушки и вот эта планка должны быть на одном уровне. А ну-ка попробуй. Получилось?

– Да, – соврал я.

Витя хитро посмотрел мне в глаза, поправил автомат, чтобы он ровнее лежал на вещевом мешке, и разрешил:

– Можешь стрелять.

Я хотел, как Витя, медленно нажимать на спусковой крючок – и все-таки дернул его. Дуло автомата вспыхнуло огнем. Он подскочил.

– Не дергай, – спокойно сказал Витя. – Сними палец со спускового крючка. Нажимай снова.

Второй раз получилось лучше.

– Теперь попробуй очередью.

Витя поставил переводчик на автоматический огонь. Я нажал на спусковой крючок. Прозвучала длинная очередь. Она оглушила и испугала меня.

– На первый раз хватит. Доволен?

Еще бы! Если бы можно, я стрелял бы и стрелял…

Уходим из города

Петра Иваныча вызвали в штаб полка. Скоро он вернулся и собрал всех разведчиков:

– Выступаем через час. Фрицы еще ночью начали драпать дальше. Наш «язык» подтвердил. Будем догонять их. Может, скоро в бой введут.

Разведчики снарядили диски патронами, надели телогрейки, маскхалаты, накинули плащ-палатки. А мне недолго собираться. Застегнул пальто – и выходи. Я стоял возле Петра Иваныча и ждал его команды.

– Ты, Фёдор, будешь с Егорычем, – сказал он строго. – Поможешь ему, понял? Смотри, Егорыч, чтоб порядок был, – предупредил он дядю Васю. – Катись в своем обозе и не лезь вперед. Я уж и так выговор от бати за тебя схлопотал. Что это, говорит, ваша шальная повозка путается в боевых порядках, решили на повозках в разведку ездить?

– Мало ли чего, – смутился дядя Вася. – Вдруг патронов не хватит аль гранаты кончатся, перекусить ребятам нужно – всё под рукой будем. А по тылам чего пастись…

Пётр Иваныч улыбнулся:

– Помогать – помогай, а под снаряды не суйся. Рванет тебя вместе с повозкой – и поминай как звали, никакой помощи не дождешься.

Разведчики ушли. В комнате остались их шинели, вещевые мешки, ящики с патронами, коробки с гранатами, продукты. Дядя Вася начал неторопливо собираться. Я помогал ему. Мы подобрали с пола сено и отнесли в повозку. На сено уложили шинели, мешки и всё наше хозяйство. Дом теперь стал чужим, и хотелось поскорее уехать. Дядя Вася вывел из сарая лошадей, запряг их.

Мы выехали на улицу. Рядом с нами, впереди и сзади шли бойцы, ехали повозки.

– Двинулась матушка-пехота, – улыбнулся дядя Вася.

Бойцы в пехоте были с винтовками, а разведчики – с автоматами, бойцы – в ботинках с обмотками и в шинелях, а разведчики – в сапогах, телогрейках и маскхалатах, бойцы несли мешки на себе, а мешки разведчиков везла повозка. Далеко этим бойцам было до разведчиков.

Я смотрел вперед: может, мы догоним наших.

– Дядя Вася, а наши далеко ушли?

– Они в голове. Разведчики.

Я уже давно понял, что дядя Вася не разведчик, а вот кто он, боялся спросить. А теперь можно.

– Дядя Вася, а вы кто?

– Я-то? Ездовой.

Ездовой? Он, наверное, потому так назывался, что все время ездил. Он и не похож на разведчика, и старый такой.

Повозка въехала в город. Мы сюда с мамой и папой перед самой войной приехали. Здесь больше всего жило поляков и украинцев. И город кто называл «място», а кто «мисто». На одной улице стояла церковь, на другой – костел. И в костел, и в церковь по воскресеньям набивалось полно народу. В центре города была старая крепость. Ребята говорили, что ей тысяча лет, а может, и больше. Стены в крепости такие широкие, что по ним свободно втроем пройдешь. Улицы узкие, дома с острыми крышами, окна закрывались ставнями. И мостовая была не такая, как у нас раньше, а выложена большими гладкими каменными плитами. Город, и крепость, и сёла кругом – все это называлось Западной Украиной.

Наша повозка проехала по одной улице, по другой, свернула в следующую. Это была та самая улица…

Мы жили на ней. Мама, когда мы остались с ней вдвоем, работала уборщицей в немецкой конторе. Каждое утро уходила рано, приходила поздно, зато приносила поесть. Я иногда помогал ей подметать в конторе и выносить мусор. И дома все делал, что она просила.

Посреди улицы всё время ходили жандармы. Особенно страшным был один: высокий, здоровый, в большущих начищенных сапогах, в новой шинели. Днем он убил двух подростков. Выследил и убил. Я слышал его выстрелы. А ночью его самого убили… На другое утро гестаповцы устроили облаву, хватали всех подряд. Схватили и маму. Вместе с другими – заложницей. Их увезли за город. Я бежал за мамой изо всех сил. Какие-то люди остановили меня, не пустили. Потом я услышал выстрелы.

…Мы выехали на шлях. Он уходил далеко-далеко. Хорошо, что мы уезжали из этого города, от Третьяка, от всего, что было в оккупации.