Повесть о Гэндзи (Гэндзи-моногатари). Книга 3

Бамбуковая река

Бывший Великий министр (Хигэкуро) – супруг Тамакадзура

Найси-но ками, Бывшая найси-но ками (Тамакадзура), 47—56 лет, – дочь Югао и То-но Тюдзё, приемная дочь Гэндзи, супруга Хигэкуро

Государыня из дворца Рэйдзэй (Акиконому), 52—61 год, – дочь Рокудзё-но миясудокоро, приемная дочь Гэндзи, супруга имп. Рэйдзэй

Правый (затем Левый) министр, Югири, 40—49 лет, – сын Гэндзи и Аои

Государыня-супруга (имп-ца Акаси) – дочь Гэндзи и госпожи Акаси

Государь Рэйдзэй – сын Фудзицубо и Гэндзи (официально имп. Кирицубо)

Куродо-но сёсё, Тюдзё Третьего ранга, Сайсё-но тюдзё, – сын Югири

Госпожа с Третьей линии (Кумои-но кари) – супруга Югири

Дзидзю Четвертого ранга, Тюнагон (Каору), 14—23 года, – сын Третьей принцессы и Касиваги (официально Гэндзи)

Старшая дочь Найси-но ками, Миясудокоро, 16—25 лет

Младшая дочь Найси-но ками, Найси-но ками (госпожа Ути), 14—23 года

Тюдзё, Бэн, То-дзидзю – сыновья Тамакадзура

Принц Хёбукё (Ниоу), 15—24 года, – внук Гэндзи

Адзэти-но дайнагон, затем Правый министр (Кобай), – второй сын То-но тюдзё

Нёго Кокидэн – супруга имп. Рэйдзэй

Третья принцесса – дочь имп. Судзаку, супруга Гэндзи

То, о чем я собираюсь вам теперь поведать, я услыхала совершенно случайно от престарелых сплетниц, доживающих век в доме бывшего Великого министра и не имеющих никакого отношения к семейству

Гэндзи. Разумеется, они рассказывали обо всем несколько иначе, чем дамы из окружения госпожи Мурасаки.

– О внуках Гэндзи много всяких небылиц ходит по свету, – говорили они, – наверное, их распускают эти выжившие из ума старухи. Они ведь еще старше нас…

Возможно, их сомнения и не были лишены оснований, но трудно сказать, кто прав – те или другие…

Госпожа Найси-но ками родила троих сыновей и двух дочерей, которых воспитание составляло главнейший предмет попечений их достойного родителя. Возлагая большие надежды на будущее своих детей, министр с нетерпением ждал, когда они придут в совершенный возраст, но неожиданно скончался. После его смерти Найси-но ками жила словно во сне и не предпринимала никаких попыток устроить дочерей на придворную службу, о которой так мечтал когда-то ее супруг.

Люди всегда тянутся к тем, кто сильнее, и после смерти министра, пользовавшегося при жизни большим влиянием в мире, в положении его близких произошли значительные перемены. Они по-прежнему жили в достатке, и имение их никоим образом не уменьшилось, однако в доме день ото дня становилось все тише и безлюднее. Правда, Найси-но ками и сама принадлежала к влиятельному семейству, но ее родные занимали в мире слишком высокое положение, и она никогда не была с ними близка, тем более что покойный министр, обладая тяжелым, неуживчивым нравом, возбуждал к себе всеобщее нерасположение. Возможно, все это, вместе взятое, и привело к тому, что Найси-но ками почти не сообщалась с родными братьями.

Покойный министр с Шестой линии до самой смерти заботился о ней совершенно так же, как и об остальных своих детях, и ее доля в наследстве уступала разве что доле Государыни из дворца Рэйдзэй.

Правый министр[136], выполняя волю покойного отца, не оставлял госпожу Найси-но ками своими заботами и наведывался к ней куда чаще, чем ее родные братья.

Сыновья Найси-но ками один за другим прошли через обряд Покрытия главы, и, хотя после смерти отца их положение в мире уже не было столь прочным, никто не сомневался, что им удастся в конце концов выдвинуться. А вот уверенности в будущем дочерей у Найси-но ками не было. Покойный министр успел доложить Государю о своем горячем желании отдать их во Дворец, и тот, как видно рассчитав, что они уже достигли подходящего возраста, то и дело напоминал об этом их матери.

Но Найси-но ками одолевали сомнения. Во Дворце безраздельно властвовала Государыня-супруга, и положение остальных дам было весьма незавидным. Представленные же ко двору последними тем более не могли рассчитывать ни на что, кроме косых взглядов и оскорблений. Однако отказать Государю Найси-но ками тоже не смела, ибо многие, узнав об этом, наверняка подумали бы, что она полагает своих дочерей недостойными высочайшей милости.

Государь Рэйдзэй также неоднократно изъявлял готовность взять одну из девушек на свое попечение. При этом он не упускал случая попенять Найси-но ками за то, что однажды она уже огорчила его отказом.

– Боюсь, что теперь вы будете еще менее благосклонны, – сетовал он —ибо я стар и занимаю весьма невысокое положение в мире. Но смею вас заверить, что, если вы разрешите мне заботиться о вашей дочери, я буду для нее любящим отцом…

Его настойчивость повергла Найси-но ками в замешательство. Когда-то по воле случая она, сама того не желая, обидела государя Рэйдзэй и до сих пор чувствовала себя перед ним виноватой. Может быть, теперь, по прошествии стольких лет, ей удастся загладить свою вину?

В мире о дочерях Найси-но ками отзывались весьма благосклонно, и многие устремляли к ним свои помышления. Одним из самых пылких поклонников был прекрасный юноша по прозванию Куродо-но Сёсё – любимый сын Правого министра и госпожи с Третьей линии. Связанный с Найси-но ками родственными узами как со стороны отца, так и со стороны матери, он, равно как и братья его, часто бывал в ее доме и, имея сообщниц среди прислужниц, всегда находил средство снестись с предметом своих помышлений. Услужливые дамы целыми днями докучали Найси-но ками, восхваляя его достоинства. Это было ей неприятно, тем более что от госпожи с Третьей линии часто приходили письма соответствующего содержания, да и сам министр не раз просил за сына.

– Я понимаю, что его положение в мире пока еще слишком незначительно, – говорил он, – но все же надеюсь на вашу благосклонность.

Полагая, что старшая дочь заслуживает лучшей участи, чем быть супругой простого подданного, Найси-но ками решила, что отдаст Куродо-но Сёсё младшую, да и то лишь после того, как упрочится его положение в мире. Однако, узнав о ее решении, юноша едва не лишился рассудка. Казалось, он не остановится ни перед чем и готов похитить девушку. Случись что-нибудь подобное, о ее дочерях неизбежно пошла бы дурная слава, даже если бы юноша действовал вопреки желанию своей избранницы, поэтому Найси-но ками, не имея достаточной причины противиться этому союзу, все же строго-настрого наказала прислужницам:

– Будьте осмотрительны. Я не потерплю ни малейшей оплошности. – И те принуждены были повиноваться. Дзидзю Четвертого ранга, младшему сыну покойного министра с Шестой линии и дочери Государя из дворца Судзаку, было в то время четырнадцать или пятнадцать лет. Государь Рэйдзэй любил его, как родного сына.

В таком возрасте от юноши трудно требовать благоразумия и рассудительности, но Дзидзю в отличие от своих сверстников таковыми достоинствами обладал вполне и производил впечатление зрелого мужа. К тому же он был хорош собой, и никто не сомневался, что его ждет прекрасное будущее. Этого-то юношу госпожа Найси-но ками и хотела видеть своим зятем.

Найси-но ками жила неподалеку от Третьей линии, и ее сыновья часто приглашали Дзидзю к себе в гости. Он был непременным участником празднеств, ими устраиваемых.

В доме Найси-но ками всегда собиралось множество молодых людей, одушевленных присутствием двух прелестных юных особ. Самым красивым среди них был Куродо-но Сёсё, с утра до вечера слонявшийся по дому, а самым изящным и приветливым – Дзидзю Четвертого ранга. Впрочем, не потому ли люди так восхищались им, что помнили о его родстве с министром с Шестой линии?

Особенно расхваливали Дзидзю молодые дамы.

– Да, он истинно прекрасен, – соглашалась с ними Найси-но ками, не упуская случая выказать юноше свое расположение.

– Я часто вспоминаю, как добр был ко мне ваш отец, – часто говорила она ему. – Увы, до сих пор трудно примириться с мыслью, что его больше нет с нами. Вы – единственный, кто напоминает мне о нем. Разумеется, есть еще Правый министр, но с такой важной особой трудно встречаться запросто.

Она обращалась с юношей как с братом, и он отвечал ей тем же. Далекий от безрассудств, обычно свойственных юности, Дзидзю никогда не терял хладнокровия, и многие молодые дамы, считая его высокомерным, часто подтрунивали над ним.

Как-то в начале Первой луны навестить Найси-но ками приехали ее родной брат Адзэти-но дайнагон, тот самый, который когда-то пел «Высокие дюны»[137], и То-тюнагон – старший сын покойного министра от первой супруги, единоутробный брат госпожи по прозванию Макибасира. Вскоре изволил пожаловать и Правый министр во всем блеске красоты и величия. Ему сопутствовали шестеро сыновей, невольно привлекших все взоры миловидностью и благородством осанки. Мало кому из их сверстников удалось достичь столь высоких чинов и рангов. Уж им-то, казалось, не о чем было печалиться. И все же мудрено было не приметить, что тайная горесть омрачает чело любимого сына министра, Куродо-но Сёсё.

Как и в прежние времена, министр беседовал с госпожой Найси-но ками через занавес.

– Давно мы не виделись, – говорит он. – К сожалению, до сих пор у меня не было предлога, чтобы встретиться с вами. Кроме Дворца, я почти нигде не бываю, при моем звании трудно произвольно располагать собой, и как мне ни хотелось поговорить с вами о прошлом… Надеюсь, вы понимаете, что всегда и во всем можете рассчитывать на моих сыновей. Я не раз наказывал им верно служить вам.

– Ах, теперь мое положение в мире столь незначительно, – отвечает Найси-но ками. – А вы так добры, что мне невольно вспоминается прошлое…

Как бы между прочим она рассказала о предложении, полученном от государя Рэйдзэй.

– Без надежного покровителя выдвинуться почти невозможно, и я в крайнем недоумении – на что решиться?

– Говорят, вы получили предложение и от нынешнего Государя. Право, не знаю, что вам и посоветовать… Разумеется, значение государя Рэйдзэй уже не так высоко, как прежде, дни его величия миновали. Но он по-прежнему хорош собой, его редкостная красота словно неподвластна времени. Будь у меня дочь, достойная стать рядом с ним, я бы не задумывался. Но из моих дочерей ни одна не сможет соперничать с окружающими его блестящими особами. К тому же нельзя не учитывать возможное противодействие со стороны нёго Кокидэн, матери Первой принцессы. Насколько я знаю, для многих это было главным препятствием.

– Но именно нёго и заставила меня задуматься над этим предложением. Она написала мне, что изнывает от скуки, решительно не зная, чем занять себя, а потому надеется, что общие с Государем попечения о столь юной особе помогут ей рассеяться.

От Найси-но ками все отправились к Третьей принцессе. У нее никогда не было недостатка в посетителях. Одни почитали своим долгом навещать ее в память о милостях ее отца – Государя из дворца Судзаку, другие были так или иначе связаны с домом на Шестой линии и тоже не упускали случая выказать ей свое почтение.

Сыновья Найси-но ками – Тюдзё, Бэн и То-дзидзю – присоединились к Правому министру, отчего свита его стала еще внушительнее.

Вечером в дом Найси-но ками приехал Дзидзю Четвертого ранга. За день в доме перебывало немало молодых людей, и все они были хороши собой, однако Дзидзю появился, когда остальные уже разъехались, и все взгляды невольно сосредоточились на нем.

– Ах, лучше его нет! – как обычно, зашептались восхищенные дамы.

– Он и наша юная госпожа… Вот была бы достойная пара!

Ну что за дерзкие молодые особы! Впрочем, юноша в самом деле был очень красив, к тому же при каждом его движении вокруг распространялся аромат, которого сладостнее и вообразить невозможно. Самая неопытная юная девица (разумеется, не лишенная чувствительности) и та не усомнилась бы в его превосходстве.

Найси-но ками находилась в молельне.

– Проведите его сюда, – приказала она, и юноша, поднявшись по восточной лестнице, расположился перед прикрывающим дверь занавесом.

На растущей неподалеку молодой сливе уже набухли почки, слышались первые, совсем еще робкие трели соловья… Плененные красотой гостя, дамы пытались шутить с ним, но, к их величайшей досаде, юноша держался церемонно и отвечал с холодной учтивостью. В конце концов прислужница высшего ранга по прозванию госпожа Сайсё произнесла:

«Недурно!» – подумал Дзидзю и ответил так:

Если не верите, дотроньтесь до моих рукавов…

– В самом деле, «едва ль не прелестней…» (380) – зашептали дамы, как видно готовые на все, лишь бы возбудить в госте любопытство. Но тут из внутренних покоев вышла Найси-но ками.

– Как вам не стыдно! – тихонько попеняла она дамам. – Неужели вас не смущает присутствие благонравнейшего из мужей?

Дзидзю знал, что люди называют его Благонравнейшим, и нельзя сказать, чтобы ему это нравилось.

Тут же находился сын Найси-но ками, То-дзидзю, который пока еще не прислуживал во Дворце, а потому мог не ехать с новогодними поздравлениями.

На двух подносах из аквилярии гостю подали плоды и вино. «Правый министр с годами все более напоминает ушедшего, – думала Найси-но ками. – А этот юноша совсем на него не похож. Но каким спокойствием дышит его лицо, как изящны манеры… Вероятно, ушедший был таким в молодости».

Мысли ее унеслись в прошлое, и слезы невольно навернулись на глазах.

После ухода Дзидзю в доме долго еще витал чудесный аромат, волнуя воображение дам.

Недовольный тем, что его назвали благонравнейшим из мужей, Дзидзю в двадцатые дни Первой луны, когда сливы стояли в полном цвету, снова приехал навестить То-дзидзю, преисполненный решимости доказать этим ветреным особам, что он вовсе не так суров, как им показалось.

Приблизившись к срединным воротам, он приметил стоящего неподалеку человека в таком же, как у него, платье. Тот попытался скрыться, но Дзидзю велел его задержать, и оказалось, что это Куродо-но сёсё, постоянно бродивший вокруг дома Найси-но ками. «Наверное, его привлекли звуки бива и кото „со“, доносящиеся из Западных покоев, – подумал Дзидзю. – И все же трудно оправдать его. Слишком большим бременем отягощает свою душу человек, с таким упорством стремящийся к запретному». Но скоро звуки струн смолкли.

– Не соблаговолите ли вы стать моим проводником? – попросил Дзидзю. – Я плохо знаю дорогу.

Напевая вполголоса «Ветку сливы», юноши приблизились к красной сливе, растущей перед западной галереей. Одежды Дзидзю источали благоухание куда более сладостное, чем цветы, и привлеченные этим дивным ароматом дамы, распахнув боковую дверь, стали довольно искусно подыгрывать юношам на кото. Приятно удивленный мастерством, с которым они справлялись с ладом «рё», представлявшим немалую трудность для японского кото, Дзидзю пропел песню еще раз. Бива тоже звучало прекрасно. Восхищенный подлинным благородством обитательниц дома, Дзидзю держался в тот вечер куда непринужденнее обыкновенного и даже пытался шутить с дамами. Кто-то из них выдвинул из-под занавесей японское кото. Юноши с таким упорством уступали друг другу честь играть на нем, что пришлось вмешаться Найси-но ками.

– Я слышала, что господин Дзидзю играет на кото почти так же, как когда-то играл мой покойный отец, – передала она им через То-дзидзю. – Мне давно уже хотелось послушать его. Может быть, сегодня, «соловьиными трелями завороженный…»[138].

Стоит ли чиниться, когда тебя так упрашивают? Юноша, хотя и неохотно, повиновался, и раздались стройные, певучие звуки японского кото. Найси-но ками никогда не была близка с родным отцом своим, но мысль о том, что его больше нет в мире, вовлекала ее в глубокое уныние, и она вспоминала его по любому, самому незначительному, казалось бы, поводу. Неудивительно поэтому, что ее растрогала игра Дзидзю.

«Он поразительно похож на покойного Уэмон-но ками! – подумала она. – Как странно! Да и манера игры на кото у него совершенно такая же…» И Найси-но ками разразилась слезами. Впрочем, она была немолода, а у пожилых людей вечно глаза на мокром месте.

Куродо-но сёсё, имевший красивый голос, запел: «Листьями трехслойными…»[139]. Молодые люди с упоением музицировали, воодушевляя друг друга и наслаждаясь свободой, вряд ли возможной в присутствии умудренных опытом знатоков. То-дзидзю, так же как некогда и отец его, не отличался особыми дарованиями в этой области и только слушал, угощая гостей вином.

– Спойте хотя бы что-нибудь заздравное! – пеняют ему, и он, вторя Дзидзю, поет «Бамбуковую реку»[140]. Голос у него еще неокрепший, но довольно приятный.

Из-под занавесей появляется чаша с вином для гостя, но Дзидзю не спешит ее брать.

– Я слышал, что во хмелю человек выдает самые сокровенные думы и способен на любое безрассудство, – говорит он. – Как же прикажете понимать?

Найси-но ками преподносит в дар гостю женское платье и хосонага, пропитанное изысканными благовониями.

– Что вы, такая честь… – конфузится юноша, предпринимая робкую попытку вернуть дар и уйти, но То-дзидзю останавливает его и принуждает принять платье.

– Зашел лишь пригубить вина, словно участник Песенного шествия, а просидел до поздней ночи, – говорит Дзидзю и все-таки уходит.

«Если этот Дзидзю будет часто показываться здесь, – не без досады думает Куродо-но сёсё, – перед ним никто не устоит». Совсем пав духом, он говорит, тяжело вздыхая:

Видя, что он тоже собирается уходить, кто-то из дам отвечает:

Назавтра Дзидзю Четвертого ранга прислал То-дзидзю письмо следующего содержания:

«Боюсь, что вчера вечером произвел на Вас не лучшее впечатление…» Он писал японскими знаками, явно желая, чтобы То-дзидзю показал письмо матери. Заключил же его следующими словами:

Разумеется, То-дзидзю принес письмо в главный дом, и они прочли его все вместе.

– Какой изящный почерк! – сказала госпожа Найси-но ками. – В его годы редко кто обладает столь выдающимися достоинствами. Во всяком случае, я такого человека не знаю. Он рано остался без отца, да и мать не особенно заботилась о его воспитании, и все же его превосходство над другими очевидно.

Найси-но ками не преминула посетовать на то, что ее собственные сыновья все еще далеки от совершенства. Ответ написал То-дзидзю и в самом деле довольно неумело:

«Неужели Вы действительно зашли лишь пригубить… Какая досада…

Дзидзю еще не раз заходил к сыну Найси-но ками, словно желая показать, сколь глубока Бамбуковая река. Как предвидел Куродо-но сёсё, все были им очарованы. Даже То-дзидзю только о том и мечтал, как бы побыстрее породниться с этим прекрасным юношей.

Настала Третья луна. Одни вишни «раскрылись едва» (382), на других цветы уже взметнулись облаком легким (381). В пору цветения в доме Найси-но ками обыкновенно бывало тихо и безлюдно, и вряд ли кто-то осудил бы его обитательниц за то, что они слишком близко подходили к порогу. Других ведь развлечений у них не было. К тому времени дочерям Найси-но ками исполнилось по восемнадцати-девятнадцати лет, и были они миловидны и добросердечны.

Старшая отличалась горделивой, изысканной красотой, ее и в самом деле жаль было отдавать простому подданному. В тот день на ней было хосонага цвета «вишня», из-под которого выглядывало несколько платьев цвета «керрия», прелестно друг с другом сочетавшихся. Изящество ее наряда и удивительная утонченность манер внушали невольное восхищение.

Младшая сестра ее была в бледно-розовом платье, на которое блестящими пышными прядями падали прекрасные, словно нити ивы, волосы. Она казалась высокой и стройной, черты ее лица, уже сами по себе прекрасные, имели какое-то необыкновенно трогательное, задумчивое выражение. По тонкости ума и душевным качествам она едва ли не превосходила старшую сестру, но большинство все-таки предпочитало яркую красоту последней.

Девушки играли в «го», сидя друг против друга, и невозможно было не залюбоваться их прелестными головками, блестящими прядями ниспадающих по спине волос.

То-дзидзю находился поблизости, потому как ему была поручена роль судьи.

– Подумать только, сколь безграничным доверием пользуется То-дзидзю, – позавидовали братья, которым случилось как раз зайти в покои. – Ему даже разрешили быть судьей в «го».

Приосанившись, они устроились рядом, и прислуживающие в покоях дамы поспешили принять приличные случаю позы.

– Я целыми днями занят во Дворце, а он тем временем старается добиться успеха здесь, – посетовал Тюдзё.

– А уж у меня-то и вовсе не остается досуга для того, чтобы бывать дома, – пожаловался Бэн, – но неужели только поэтому мною можно столь явно пренебрегать?

Сестры прекратили игру и сидели, смущенно потупившись. Они были истинно прекрасны в тот миг!

– Когда я прислуживаю во Дворце, – сказал Тюдзё, и слезы заблестели у него на глазах, – я часто вспоминаю отца и печалюсь, что нет его больше с нами.

Тюдзё исполнилось уже двадцать семь или двадцать восемь лет. Это был достойный молодой человек, преисполненный решимости сделать все от него зависящее, дабы сестры его заняли в мире то положение, которого желал для них отец.

Между тем девушки попросили одну из дам сорвать ветку с самой красивой вишни и с восторгом на нее глядели.

– Право, может ли что-нибудь быть прекраснее…

– В детстве вы все время спорили между собой, – сказал Тюдзё. – «Это моя вишня; нет, моя!» Отец говорил, что вишня принадлежит старшей, а матушка – что младшей. Помню, как я обижался, хотя, конечно, старался не плакать.

– Теперь это совсем уже старое дерево. Глядя на него, вспоминаешь, что и тобой немало лет пройдено. Многие люди уже ушли из мира, и трудно примириться с тем, что их нет с нами.

Смеясь и плача, юноши беседовали о прошлом, наслаждаясь столь редкими в эту пору часами отдохновения.

Связав себя узами супружества, они нечасто бывали в родном доме, но сегодня цветы были так прекрасны…

Найси-но ками казалась совсем молодой, трудно было поверить, что у нее такие взрослые дети. Красота ее словно только теперь достигла расцвета.

Немудрено, что государь Рэйдзэй не мог забыть ее и только искал предлога… Потому-то он так и настаивал, чтобы ему отдали ее дочь. Однако сыновья Найси-но ками весьма неодобрительно отнеслись к его искательству.

– Положение государя Рэйдзэй слишком незначительно, – говорили они. – Люди привыкли считаться лишь с теми, кто в силе.

– Достоинства Государя не вызывают сомнений, даже теперь мало кто может сравниться с ним, но, увы, пора его расцвета давно миновала.

– Да, все хорошо в свое время: звуки музыки, краски цветов, пение птиц. А что вы скажете о принце Весенних покоев?

– Ах, не знаю… – вздохнула Найси-но ками. – Дочь Правого министра целиком завладела его помыслами, вряд ли она потерпит соперниц. Боюсь, что всякой женщине, поступившей на службу в Весенние покои, предстоит стать предметом насмешек и оскорблений. О, когда бы был жив ваш отец! Уж он-то сумел бы обеспечить если не будущее – оно покрыто мраком, – то по крайней мере настоящее своих дочерей.

Скоро Тюдзё и прочие ушли, а девушки возобновили игру в «го». Играли они на ту самую вишню, которая издавна была предметом их споров.

– Вишня будет принадлежать тому, кто выиграет хотя бы два раза из трех, – шутили они.

Быстро темнело, и девушки перешли поближе к галерее. Дамы, подняв занавеси, внимательно следили за игрой, каждая молилась втайне, чтобы победа досталась ее госпоже.

Случилось так, что именно в тот вечер к То-дзидзю зашел Куродо-но Сёсё. Не застав юношу, который уехал со старшими братьями, и заметив, что в доме безлюдно и тихо, он украдкой приблизился к открытой двери галереи и заглянул внутрь. Сердце его радостно забилось. «Какая удача! Мне повезло не меньше, чем человеку, сподобившемуся присутствовать при явлении Будды», – подумал он. Поразительное легкомыслие!

Вечерний туман скрывал очертания предметов, но внимательный взгляд Куродо-но сёсё без труда отыскал ту, к которой стремилось его сердце. Облаченная в платье цвета «вишня» девушка была так хороша, что и в самом деле могла послужить напоминанием об упавших с веток цветах… (383). Но, увы, она была предназначена другому…

Рядом сидели молодые прислужницы, казавшиеся особенно привлекательными в лучах вечернего солнца.

Выиграла младшая сестра, сидевшая справа.

– Отчего же вы не приветствуете победительницу корейской здравицей?[141] – воскликнул кто-то из дам.

– Это дерево давно склонялось к правой стороне, не зря оно выросло так близко от западных покоев, – говорили прислужницы младшей сестры, радуясь за свою госпожу.

– А его предназначили левой, вот и стало оно предметом раздоров.

– Так, именно с этого все и началось…

Куродо-но сёсё, не совсем понимая, что происходит, с любопытством прислушивался. Ему очень хотелось вставить словечко, но он не смел, дамы ведь и представить себе не могли, что кто-то их видит. Он ушел, но снова и снова приходил в дом Найси-но ками, надеясь, что когда-нибудь…

Девушки весь день проспорили, кому принадлежит вишня, а вечером налетел неистовый порыв ветра, и цветы, взметнувшись, упали на землю. Проигравшая сестра сказала:

Дама по прозванию Сайсё, желая утешить ее, сложила:

А вот что сказала сестра-победительница:

Ее дама по прозванию госпожа Таю тут же добавила:

Девочки-служанки из свиты младшей сестры спустились в сад и, собрав облетевшие лепестки, поднесли их госпоже:

А Нарэки, девочка, прислуживающая старшей сестре, ответила:

– Не слишком-то вы щедры, – язвительно добавила она. Так дни и луны сменяли друг друга, а все оставалось по-прежнему, и Найси-но ками пребывала в постоянной тревоге за судьбу своих дочерей.

От государя Рэйдзэй каждый день приходили письма. А вот что написала как-то нёго Кокидэн:

«Обидно, что Вы словно забыли о нашем родстве. Государь часто изволит сердиться, полагая, что именно из-за меня Вы отклоняете его предложение… Может быть, он шутит, но мне все равно неприятно. Решайтесь, прошу Вас…»

«Должно быть, это судьба, – подумала Найси-но ками. – Если бы нёго так не настаивала…»

Все самое главное было подготовлено заранее, оставалось позаботиться лишь о нарядах для прислужниц и прочих мелочах. Узнав об этих приготовлениях, Куродо-но сёсё в отчаянии бросился к матери, и, встревоженная, она написала Найси-но ками письмо следующего содержания:

«„Когда б душа моя не блуждала во мраке“ (3), я не осмелилась бы обратиться к Вам со столь щекотливой просьбой. О, я знаю, что и Вам не чужды материнские чувства, так постарайтесь же понять меня и будьте снисходительны…»

«Ах, как тягостно!» – вздохнула Найси-но ками, прочитав это послание, возбудившее в сердце ее невольную жалость.

«Поверьте, я сама оказалась в затруднительном положении, – ответила она. – Государь продолжает настаивать, и я не знаю… Если у Вашего сына действительно твердое намерение, он должен набраться терпения, и тогда по прошествии некоторого времени я смогу утешить его. Думаю, что так будет лучше, до и молва отнесется к нам более благосклонно…»

Было ясно, что она решила отдать Куродо-но сёсё младшую дочь вскоре после того, как старшая будет представлена ко двору государя Рэйдзэй.

Устраивать одновременно судьбу обеих дочерей было не совсем удобно, люди непременно обвинили бы ее в непомерном честолюбии. К тому же пока Куродо-но сёсё не повысили в ранге… Однако юноша и помыслить не мог о другой. С тех пор как он увидел девушку, ее образ неотступно преследовал его, он только и мечтал о том, что когда-нибудь счастливый случай… Но вот надежды его рухнули, и Куродо-но сёсё пришел в совершенное отчаяние. Желая хотя бы поделиться с кем-нибудь своим горем, он по обыкновению отправился к То-дзидзю.

Когда он вошел, тот как раз читал письмо, полученное от Дзидзю Четвертого ранга, и, завидя гостя, попытался его спрятать. Однако, сразу же догадавшись, от кого оно, Куродо-но сёсё выхватил листок бумаги у него из рук. Понимая, что сопротивление лишь усилит подозрения друга, То-дзидзю не стал мешать ему, тем более что ничего особенного в письме не было – так, неясные намеки и сетования на печальный мир…

«Даже изливая обиды, он не теряет самообладания, – подумал Куродо-но сёсё, – а моя неумеренная пылкость, очевидно, не вызывает ничего, кроме насмешек. Я, наверное, наскучил всем своими жалобами…» Ему стало так больно, что он не мог выговорить ни слова.

Скоро он перешел в покои дамы по прозванию госпожа Тюдзё, которая всегда принимала в нем участие, и долго сидел там, молча вздыхая. Да и что толку было жаловаться?

То-дзидзю: «Надо ответить на письмо», – сказав, ушел в покои матери, и Куродо-но сёсё впал в совершенное уныние. Одна лишь дума владела его юной душой. Он был в таком отчаянии, что госпожа Тюдзё совсем растерялась. Обычные шутки не шли ей на ум, и она лишь молча смотрела на него.

Поведав ей о том вечере, когда ему удалось подглядеть девушек за игрой в «го», Куродо-но сёсё сказал:

– Когда б я мог снова увидеть этот сон! Для чего мне жить теперь? Вот и с вами сколько раз еще придется беседовать? Увы, не зря говорят: «И печали могут быть любезны сердцу…»

Госпоже Тюдзё было жаль юношу, но могла ли она ему помочь? Возможность получить утешение, на которое намекала Найси-но ками, судя по всему, его вовсе не радовала. Должно быть, увидев в тот вечер старшую сестру, он навсегда отдал ей свое сердце. И неудивительно – она была так хороша…

– Надеюсь, что госпожа не узнает о вашем поступке, – сказала Тюдзё, решив, что и ей пора зажигать наступательные огни. – Иначе она принуждена будет переменить свое отношение к вам. Откровенно говоря, и я не могу больше сочувствовать вам так, как сочувствовала прежде. Позволить себе такую дерзость! Да с вас просто глаз нельзя спускать…

– Ах, не все ль теперь равно? Я знаю, что это конец, и меня больше ничто не пугает. Обидно только, что она проиграла тогда в «го». Вот если бы вы тихонько провели меня… Я глазами показывал бы ей, куда ставить, и она непременно выиграла бы…

говорит он, а Тюдзё, улыбнувшись, отвечает:

Как видно, она и в самом деле больше не испытывала к нему сочувствия…

То плача, то смеясь, они проговорили всю ночь до рассвета.

Следующий день был Первым днем Четвертой луны, и единоутробные братья Куродо-но сёсё поспешили во Дворец. Сам же он целый день просидел дома, погруженный в унылую задумчивость. У его матери глаза были полны слез.

– Возможно, я должен был проявить большую настойчивость, – говорил Правый министр. – Не думаю, что мне отказали бы. Но я знал, что они имеют предложение от государя Рэйдзэй, и мне не хотелось…

А Куродо-но сёсё, как обычно, сказал:

Тем временем прислужницы высокого ранга, собравшись в покоях Найси-но ками, обсуждали поклонников девушки. У каждой были свои подопечные, которых поражение они приняли весьма близко к сердцу.

– Вы и вообразить не можете, как жалок был Куродо-но сёсё, когда говорил: «Ведь и в жизни своей, и в смерти…» – сказала Тюдзё.

Госпожа Найси-но ками сочувствовала юноше, но его поведение казалось ей слишком дерзким. Вместо того чтобы довольствоваться младшей сестрой, которую она согласна была отдать ему только из уважения к его родителям, он, судя по всему, собирался помешать представлению старшей ко двору государя Рэйдзэй. А ведь покойный супруг неоднократно предупреждал ее, чтобы она ни в коем случае не отдавала старшую дочь простому подданному, каким бы высоким ни было его положение в мире. Увы, даже предложение государя Рэйдзэй не позволяло ей рассчитывать на блестящее будущее.

Тут принесли письмо от Куродо-но сёсё, и дамы прочли его, сочувственно вздыхая. Но вот что ему ответила Найси-но ками:

– Неужели вам не жаль его? Этот шутливый тон.. – попеняли ей дамы, но она не захотела ничего менять.

На Девятый день старшая дочь Найси-но ками была представлена ко двору государя Рэйдзэй.

Правый министр лично позаботился о каретах и свите. Госпожа с Третьей линии чувствовала себя обиженной, но, не желая разрывать отношения, налаженные ради сына после долгих лет взаимного отчуждения, тоже прислала дары – множество прекрасных нарядов для дам.

«Последнее время я не отходила от одного из своих сыновей, которого состояние настолько ухудшилось, что у нас были основания опасаться за его рассудок, – написала она Найси-но ками. – Поэтому я не успела подробно разузнать о Ваших нуждах. Впрочем, Вы и сами не соблаговолили известить меня…»

Тон письма был спокойный, но содержался в нем некий намек, заставивший Найси-но ками почувствовать себя виноватой. Письмо принесли и от министра:

«Я понимаю, что должен был лично навестить Вас, но как раз сейчас мне предписано воздержание, поэтому я посылаю Вам своих сыновей. Надеюсь, Вы не станете пренебрегать их услугами…»

Он прислал ей Гэн-сёсё, Хёэ-но сукэ и других.

«Смела ли я надеяться…» – подумала Найси-но ками, польщенная таким вниманием.

Адзэти-но дайнагон тоже прислал кареты для дам. Его нынешняя супруга, дочь покойного министра, которую называли когда-то Маки-басира, и по отцу, и по мужу была связана с Найси-но ками, но, как это ни странно, женщины почти не сообщались друг с другом. Только То-тюнагон, приехав по собственной охоте вместе с Тюдзё и Бэном, распоряжался церемонией. «Ах, был бы жив министр…» – то и дело сетовала Найси-но ками.

Куродо-но сёсё по обыкновению своему обратился за сочувствием к госпоже Тюдзё.

«Увы, я примирился с тем, что пришел конец моей жизни, и все же как это печально… Если бы я услыхал от нее хоть слово жалости, у меня достало бы сил задержаться в этом мире…»

Когда Тюдзё принесла это письмо в покои госпожи, она застала там обеих сестер, которые тихонько беседовали о чем-то с самым унылым видом. Девушки с детства были неразлучны и, даже дверцу между покоями считая досадной помехой, предпочитали проводить дни и ночи вместе то на западной половине, то на восточной. И вот они должны были расстаться!

Старшая сестра, принаряженная по случаю предстоящей церемонии, была прекраснее, чем когда-либо. Она вспоминала, какие надежды возлагал на нее отец, и было ей как-то особенно грустно. Кто знает, не потому ли она взяла письмо Куродо-но сёсё и прочла его? «К чему эти ужасные слова? – недоумевала она. – Рядом с ним и отец и мать, ему бы жить, не зная печали…» «Но вдруг он и в самом деле…» – подумала она в следующий миг и написала на том же листке бумаги:

Прослышав о том, какие недобрые мысли преследуют Вас, я поняла, сколь безотраден мир…»

– Перепишите и передайте ему, – велела она Тюдзё, но та предпочла отдать листок, не переписывая. Куродо-но сёсё был вне себя от радости. Однако он тут же вспомнил, в какие мгновения были написаны эти строки, и разразился слезами. Разумеется, он не стал медлить с ответом:

«„О тебе, не о ком-то другом…“ (348) – пенял он девушке. —

Когда б я знал, что хоть „над моей могилой…“[142] Вы вздохнете, жалея меня, я бы постарался сойти в нее как можно скорее…»

«Как дурно, что я ответила ему! – испугалась девушка. – К тому же Тюдзё, кажется, даже не потрудилась переписать…» Чувства ее были в смятении, и она не могла вымолвить ни слова.

Честь сопровождать старшую дочь Найси-но ками выпала самым миловидным дамам и девочкам. В целом же церемония мало чем отличалась об обычной церемонии представления ко двору.

Прежде всего Найси-но ками прошла с дочерью на половину нёго Кокидэн и долго беседовала с ней. Когда стемнело, девушку провели в высочайшие покои. И Государыня-супруга, и нёго были уже немолоды. Так неужели эта юная, прелестная особа не сумеет приобрести благосклонность Государя? Право же, в ее будущем благополучии можно было не сомневаться.

Государь жил теперь тихо и спокойно, словно простой подданный, и у его новой супруги не было оснований сетовать на судьбу. Правда, судя по всему, он не прочь был оставить у себя во дворце и Найси-но ками хотя бы на некоторое время, но, к его величайшему огорчению, она сразу же уехала.

Дзидзю Четвертого ранга почти все время проводил во дворце Рэйдзэй, и Государь любил его не меньше, чем когда-то любили Блистательного Гэндзи. Юноша чувствовал себя здесь как дома и был в коротких отношениях со всеми домочадцами. Он не упускал случая выказать свое расположение и дочери Найси-но ками, более того, иногда у него возникало сильнейшее желание узнать, какие чувства испытывает к нему она сама.

Однажды тихим вечером Дзидзю Четвертого ранга и То-дзидзю прогуливались по саду и вдруг заметили, что с пятиигольчатой сосны, растущей рядом с покоями вышеупомянутой молодой особы, свешиваются великолепные кисти глициний.

Желая полюбоваться цветами, юноши подошли к пруду и устроились на камне, покрытом мягким мхом. Дзидзю Четвертого ранга, не открывая прямо своих чувств, решил намекнуть То-дзидзю на причину своего недовольства миром.

сказал он, глядя на цветы.

Столь трогательна была его печаль, что просто невозможно было не принять в нем участия, и То-дзидзю, в свою очередь, поспешил намекнуть другу на то, что все произошло помимо его воли:

У То-дзидзю было доброе сердце, и он не мог не жалеть друга. Правда, чувства последнего были не так уж глубоко затронуты, и все же…

Куродо-но сёсё между тем совсем потерял голову и был готов на любое безрассудство. Некоторые из поклонников старшей сестры устремили свои сердечные помышления на младшую. Найси-но ками намеревалась отдать ее Куродо-но сёсё, учитывая пожелания его матери, и не раз заводила о том разговор, но юноша перестал появляться в ее доме. Не бывал он и во дворце Рэйдзэй, даром что сыновья Правого министра издавна были в дружеских отношениях с ушедшим на покой Государем. Даже если иной раз и случалось ему заглянуть туда, он старался уйти при первой же возможности.

Однажды нынешний Государь призвал к себе Тюдзё и потребовал, чтобы тот объяснил, почему его старшую сестру вопреки желанию ее покойного отца отдали во дворец Рэйдзэй.

– Государь изволит гневаться, – сообщил раздосадованный Тюдзё матери. – Разве я не говорил вам, что в мире отнесутся к вашему выбору неодобрительно? Но вы не захотели мне поверить и поступили по-своему. Я не смел возражать, хотя и понимал, что ваше нежелание следовать воле Государя дурно повлияет на наше будущее.

– Не могу согласиться с вами, – спокойно ответила Найси-но ками. – Я долго думала, прежде чем поступить именно так. Вы же сами знаете, как настаивал государь Рэйдзэй. Я не могла ему отказать. А отдавать ее во Дворец, не имея надежного покровителя, более чем опасно. У государя Рэйдзэй ей по крайней мере будет спокойнее. А если вы были против, почему никто из вас не пытался меня разубедить? Теперь-то все, не исключая Правого министра, обвиняют меня в опрометчивости. Мне это обидно. Не лучше ли признать, что таково ее предопределение?

– Человеку не дано знать, что ему предопределено. Как я объясню ваш отказ Государю? Вы думаете, довольно будет сказать, что у сестры иное предопределение? По-вашему, во Дворце ей помешала бы выдвинуться Государыня-супруга, но стоит ли забывать о нёго Кокидэн? Даже если она и обещала не оставлять сестру своими заботами, это еще ничего не значит. Впрочем, посмотрим… Но неужели вы полагаете, что, если во Дворце уже есть Государыня-супруга, никто другой не должен поступать на придворную службу? С незапамятных времен в Высочайших покоях прислуживало множество дам разных званий, и все они жили в мире и согласии. А вдруг из-за какой-нибудь нелепой случайности отношения между нёго и нашей сестрой испортятся? Люди не преминут обвинить во всем именно вас.

Нетрудно вообразить, как огорчали Найси-но ками нападки сыновей.

Тем временем привязанность государя Рэйдзэй к новой супруге увеличивалась день ото дня. С Седьмой луны она понесла. Глядя на ее побледневшее лицо, нетрудно было понять, почему многие потеряли из-за нее покой. Да и мог ли кто-нибудь остаться к ней равнодушным?

Во дворце Рэйдзэй целыми днями звучала музыка, а как Дзидзю Четвертого ранга часто бывал здесь, ему не раз приходилось слышать игру молодой госпожи на кото. Иногда по приглашению Государя в музицированиях участвовала и госпожа Тюдзё, та самая, которая подыгрывала юношам на японском кото, когда они пели «Ветку сливы». Слушая ее, Дзидзю с трудом скрывал волнение.

Скоро год сменился новым, и решено было провести Песенное шествие. В те времена при дворе служило много одаренных молодых людей, но для участия в шествии выбрали лучших из лучших. Дзидзю Четвертого ранга выпала честь исполнять обязанности главы правых певчих. Куродо-но сёсё был включен в число музыкантов.

На Четырнадцатый день, когда на безоблачном небе сияла яркая луна, процессия, выйдя из императорского Дворца, направилась к дворцу Рэйдзэй.

Нёго и Миясудокоро заранее перешли в покои Государя.

В назначенный час в сопровождении высших сановников и принцев крови появился государь Рэйдзэй. Нетрудно было заметить, что самые блестящие юноши из его свиты принадлежали либо к семейству Правого министра, либо к семейству министра, вышедшего в отставку.

Готовясь предстать перед взором государя Рэйдзэй, участники процессии волновались едва ли не более, чем когда показывали свое искусство во Дворце, а уж о Куродо-но сёсё и говорить нечего – сердце его билось несказанно при мысли, что и она может увидеть его…

Головные украшения, одинаковые для всех участников, были довольно невзрачны, зато сразу становилось ясно, кто из юношей обладает тонким вкусом, а кто, увы, лишен оного. Стройные фигуры танцоров, звонкие голоса певцов пленяли зрение и слух.

Когда, напевая «Бамбуковую реку» и притоптывая в такт, Куродо-но сёсё приблизился к главной лестнице, ему вспомнились внезапно тот давний тихий вечер, негромкие звуки музыки… Невольные слезы подступили к глазам, и он едва не сбился с такта.

Когда участники шествия перешли на половину Государыни-супруги, государь Рэйдзэй изволил последовать за ними.

Ночью луна светила так ярко, что было светлее, чем днем. Куродо-но сёсё думал лишь о том, какое производит впечатление, и, быть может, поэтому ноги не слушались его и двигался он крайне неуверенно.

Кроме того, у него возникло весьма огорчившее его подозрение, что чашу с вином ему предлагают гораздо чаще, чем другим.

Всю ночь процессия двигалась от одного дома к другому, и юноши совсем выбились из сил. Но не успел Дзидзю прилечь, как его позвали к Государю.

– Видно, отдохнуть не удастся, – посетовал он, собираясь. Государь Рэйдзэй попросил его рассказать, как проходило празднество во Дворце.

– Мне помнится, что главой певчих всегда назначали человека немолодого, умудренного опытом, – сказал он, любуясь юношей. – Знаменательно, что в нынешнем году выбор пал на вас.

Напевая «Тысяча весен», Государь перешел во внутренние покои, и Дзидзю последовал за ним.

Сегодня здесь собрались многие близкие Миясудокоро, желавшие полюбоваться процессией, поэтому повсюду царило праздничное оживление, а убранство отличалось большей, чем обыкновенно, изысканностью. Услыхав знакомые голоса, юноша задержался у двери на галерею и некоторое время стоял там, переговариваясь с дамами.

– Как светло было ночью, не правда ли? – говорил он. – Даже слишком светло. Куродо-но сёсё совсем оробел, но вряд ли потому, что его ослепил свет, исходящий от лунной кассии. Рядом с Заоблачной обителью он вел себя по-другому…

Слушая его, многие дамы жалели Куродо-но сёсё. Другие восхваляли достоинства Дзидзю.

– Обычно говорят: «Быть темной напрасно ты тщишься» (284), – сказала одна из них. – Несомненно одно: господин Дзидзю и при лунном свете прекраснее всех.

Тут кто-то произнес за занавесом:

Ничего особенного в этой песне не было, но Дзидзю с трудом сдержал слезы. Увы, до сих пор он и сам не понимал, сколь глубоко его чувство…

С восхищением глядели дамы на его печальное лицо. Да, ему просто невозможно было не сочувствовать, хотя вряд ли он когда-нибудь страдал так, как Куродо-но сёсё.

– Я злоупотребляю вашим вниманием, – сказал он, собираясь откланяться, но тут Государь позвал его к себе, и ему ничего не оставалось, как повиноваться.

– Правый министр рассказывал мне, что ваш отец имел обыкновение на следующий день после Песенного шествия собирать гостей в женских покоях своего дома и услаждать их слух музыкой, – изволил сказать Государь. – Этот прекрасный обычай, к сожалению, утрачен. Ах, какие необыкновенные по дарованиям женщины жили в доме на Шестой линии! Их участие сообщало особенную утонченность любому празднеству.

И словно в память о прошлом Государь велел настроить музыкальные инструменты. Кото «со» он предложил Миясудокоро, а бива – Дзидзю. Сам же взял японское кото, и втроем заиграли они «Этот дворец».

Миясудокоро раньше играла на кото весьма посредственно, но, очевидно, уроки государя Рэйдзэй не пропали для нее даром. Струны звучали под ее пальцами уверенно и чисто, она прекрасно справлялась как с пьесами для пения, так и с обычными пьесами. Словом, Дзидзю она показалась совершенством, а поскольку многое говорило за то, что она и собой хороша…

Государь Рэйдзэй часто приглашал юношу к себе, и постепенно тот вошел в более короткие отношения с молодой госпожой. Разумеется, он никогда не забывал о приличиях и не позволял себе жаловаться на ее нечувствительность, но вместе с тем не упускал случая посетовать на судьбу, столь жестоко разрушившую его надежды. Какое чувство пробуждали слова его в сердце Миясудокоро? Увы, того я и сама не знаю.

В дни Четвертой луны Миясудокоро разрешилась от бремени младенцем женского пола. Не столь уж и знаменательное было это событие, но, видя, как рад Государь, многие, и прежде всего Правый министр, прислали богатые дары.

Найси-но ками целыми днями нянчила внучку и налюбоваться на нее не могла. Однако Государь настаивал на возвращении супруги, и, едва новорожденной исполнилось пятьдесят дней, Миясудокоро переехала во дворец Рэйдзэй.

У Государя уже была дочь, но мог ли он остаться равнодушным к нежной прелести новой принцессы? Он почти не покидал покоев Миясудокоро, и дамы из окружения нёго Кокидэн не скрывали своего недовольства.

– Можно ли было предугадать?.. – вздыхали они. Нёго и Миясудокоро прекрасно ладили между собой, но среди прислуживающих им дам постоянно возникали споры, так что в конце концов начали сбываться худшие предчувствия Тюдзё, старшего сына Найси-но ками, который, как это ни печально, оказался самым прозорливым. «Увы, так и будут они теперь говорить „то одно, то другое“ (386), – тревожилась Найси-но ками. – И чем все это кончится? Неужели бедняжке суждено сделаться предметом насмешек и оскорблений? Благосклонность Государя велика, но, если особы, давно уже живущие в его доме, будут открыто пренебрегать ею, жизнь ее станет невыносимой».

Кроме того, Найси-но ками донесли, что нынешний Государь по-прежнему чувствует себя обиженным и не скрывает этого, поэтому она пребывала в растерянности и даже подумывала, не определить ли на придворную службу младшую дочь, передав ей свое звание.

Надо сказать, что Найси-но ками давно уже имела намерение отказаться от своих придворных обязанностей, но это было связано с многочисленными трудностями, и ей не удавалось получить разрешение.

Теперь же, вспомнив о желании покойного министра и обратившись к примерам из далекого прошлого, Государь изволил дать согласие. И кто знает, может быть, Найси-но ками так долго ждала отставки именно потому, что таково было предопределение ее дочери? Она надеялась, что девушке удастся занять во Дворце достойное положение, и лишь мысль о Куродо-но сёсё повергала ее в смущение. «Его мать сама обратилась ко мне, и я имела неосторожность подать ей надежду, – терзалась Найси-но ками, – что же она подумает теперь?» Желая хоть как-то оправдаться, Найси-но ками через Бэна передала Правому министру следующее:

– Государь изволит настаивать, и я в недоумении… Боюсь, что меня сочтут чрезмерно тщеславной…

– Государь имеет основания быть недовольным, – ответил министр. – Если же говорить о вашем придворном звании, то совершенно недопустимо носить его, не исполняя своих обязанностей. Так что, чем скорее вы осуществите свое намерение, тем лучше.

И вот, заручившись согласием Государыни-супруги, Найси-но ками представила ко двору свою младшую дочь. «Был бы жив министр, нами никто не посмел бы пренебречь…» – вздыхала она.

Государь, наслышанный о красоте и благородстве старшей дочери Найси-но ками, сначала был недоволен такой заменой, но очень скоро тонкий ум и изящные манеры младшей пленили его сердце.

Прежняя Найси-но ками между тем задумала переменить обличье, но сыновья решительно воспротивились этому намерению.

– Теперь, когда сестры нуждаются в поддержке, – говорили они, – молитвы вряд ли помогут вам обрести душевный покой.

– Не лучше ли подождать, пока их положение окончательно упрочится?

– Тогда уже ничто не помешает вам отдаться служению… Согласившись отложить принятие пострига, Бывшая найси-но ками время от времени тайно наведывалась во Дворец. В доме же государя Рэйдзэй она не бывала даже при самых, казалось бы, благоприятных обстоятельствах. Уж не потому ли, что Государь по-прежнему не упускал случая выказать ей свое расположение?

Она отдала старшую дочь государю Рэйдзэй в память о прошлом, надеясь хотя бы таким образом отблагодарить его за прежние милости. Мало кто одобрял ее выбор, но, не обращая внимания на недовольство окружающих, она все-таки настояла на своем. И если теперь на нее падет подозрение в намерениях, недостойных ее почтенного возраста… Однако она не решалась открыть дочери истинную причину своего нежелания навещать ее, и та чувствовала себя уязвленной. «Я всегда знала, что отец любил меня гораздо больше, – сетовала она. – Матушка же отдавала предпочтение сестре. Вот и во время того спора из-за вишни она не задумываясь стала на ее сторону. И так бывало всегда. Неудивительно, что она и теперь пренебрегает мною».

Государь тоже не скрывал своей досады.

– Ваша матушка избегает нас, и это понятно, – говорил он. – Должно быть, ей неприятно видеть свое дитя рядом с таким стариком.

Привязанность же его к Миясудокоро умножалась день ото дня.

Прошло несколько лет, и она родила мальчика. А ведь ни одна из давно живущих рядом с Государем особ не имела сыновей. «Что за невиданная удача!» – заговорили люди. Государь Рэйдзэй был вне себя от радости, он просто души не чаял в новорожденном. Лишь одно печалило его – отчего это дитя не родилось прежде, чем он отрекся от престола? Тогда бы он сумел лучше распорядиться его будущим. До сих пор его отцовские попечения сосредоточивались на Первой принцессе, теперь же у него появилось еще двое прелестных детей – редкостный дар судьбы. Преисполненный бесконечной признательности к Миясудокоро, Государь окружил ее нежными заботами.

«Не слишком ли?» – подумала нёго Кокидэн, впервые ощутив укол ревности. Теперь она не упускала случая придраться к сопернице, все чаще возникали меж ними нелады, и скоро они совершенно отдалились друг от друга. В таких случаях люди, не вникая в подробности, чаще всего становятся на сторону той из соперниц, которая пользуется в доме большим влиянием. Так бывает даже в самых ничтожных семействах. Обитатели дворца Рэйдзэй не составляли исключения – вне зависимости от их собственного положения они поспешили выказать свою преданность той, которая была связана с Государем более давними узами. Используя любую возможность, они унижали и оскорбляли Миясудокоро.

– Вот видите, разве мы вас не предупреждали? – говорили ее братья матери.

– Но ведь на свете так много женщин, которые сумели без особых потрясений, спокойно прожить свой век, – отвечала эта почтенная особа, раздосадованная их упреками. – Увы, тем, кто не имеет счастливого предопределения, нечего и помышлять о придворной службе.

Между тем бывшие поклонники ее старшей дочери, возвысившись, заняли весьма достойное положение в мире, так что многих из них она была бы рада принять в свой дом. Изящный юноша, которого мы называли ранее Дзидзю, бы произведен в чин тюдзё, получив одновременно звание советника, сайсё, и люди превозносили его не меньше, чем Третьего принца. Только и слышно было: «Вы знаете, принц Благоуханный…», «А тюдзё Источающий аромат…»

И в самом деле, было в нем какое-то неизъяснимое внутреннее благородство. А с каким достоинством он держался! Ходили слухи, что многие принцы крови и министры не прочь породниться с ним, и если бы он с таким упорством не отклонял самые выгодные предложения…

– Подумать только, – вздыхала Бывшая найси-но ками, которой не преминули сообщить об этом, – совсем недавно он казался мне ненадежным юнцом, а теперь лучше его не отыщешь…

Бывший куродо-но сёсё тоже получил чин тюдзё и Третий ранг. В мире отзывались о нем весьма благосклонно.

– А уж хорош-то он так, что лучше и не бывает, – говорили дамы не без некоторого злорадства.

– Право же, чем влачить жалкое существование во дворце Рэйдзэй… Ну как тут не пожалеть Бывшую найси-но ками?

Тюдзё Третьего ранга по-прежнему томился от тайной тоски и сетовал на судьбу. Он получил в жены дочь Левого министра, но, видно, не пришлась она ему по душе.

«Где-то в конце Восточной дороги…» (246). Задумавшись, он, сам того не замечая, писал эти слова на листке бумаги или произносил вслух, но кто знает что он имел в виду?

Миясудокоро, которой жизнь во дворце Рэйдзэй сделалась настолько тягостной, что недоставало сил терпеть, большую часть времени проводила в родном доме, и Бывшая найси-но ками печалилась, видя, что ее надежды на будущее благополучие дочери оказались обманутыми.

Младшая же дочь, поступившая на службу во Дворец, наоборот, благоденствовала, люди превозносили ее благородство и прекрасные душевные качества.

Тем временем скончался Левый министр, и его место занял Правый, а Правым министром стал прежний Адзэти-но дайнагон. Другие тоже получили повышение. Тюдзё Источающий аромат был назначен Тюнагоном, а тюдзё Третьего ранга – сайсё. Так, для этого семейства настали поистине благоприятные времена.

Среди первых, кому новый Тюнагон поспешил засвидетельствовать свое почтение, была Бывшая найси-но ками. После того как он сообразно установленному порядку совершил обряд приветствия в саду перед домом, она приняла его в своих покоях.

– Увидев, что вы не прошли мимо моих ворот, заросших густым хмелем, я невольно вспомнила прошлое, – сказала Найси-но ками своим мелодичным, ласкающим слух голосом.

«Она словно неподвластна старости, – подумал Тюнагон. – Нетрудно понять, почему государь Рэйдзэй не в силах забыть ее, и как знать…»

– Не могу сказать, чтобы это назначение так уж радовало меня, – сказал он, – но я счел своим долгом прежде всего посетить вас. Так стоит ли благодарить меня за то, что я не прошел мимо? Наверное, вы просто хотите попенять мне за долгое отсутствие.

– Ах, я знаю, что не годится сегодня обременять вас своими жалобами… Но вам в вашем положении не так уж легко навещать меня, и мы почти не видимся. А поскольку речь идет о деле весьма щекотливом… Видите ли, моя дочь, прислуживающая государю Рэйдзэй, имеет основания сетовать на свою участь, и я в полной растерянности. Я надеялась, что и нёго Кокидэн, и Государыня-супруга будут снисходительны к ней, но, как это ни горько, обе они, по-видимому, считают ее недостойной своего расположения. Принц и принцесса по– прежнему живут во дворце Рэйдзэй. Дочь же, которой существование становится все более невыносимым, я забрала к себе, чтобы она хоть немного отдохнула. Но, увы, даже это было истолковано дурно. К тому же Государь недоволен ее отъездом. Я была бы вам крайне признательна, если бы вы при случае намекнули ему на эти обстоятельства. О, я знаю, что во многом виновата сама, нельзя было упорствовать в своих честолюбивых стремлениях и проявлять такую недальновидность, но я рассчитывала на поддержку этих двух особ, доверяла им и надеялась… Ах, можно ли было предугадать…

Тут Тюнагон услышал, что она плачет.

– Я уверен, что вы преувеличиваете, – ответил он. – Придворная служба всегда сопряжена с беспрерывными волнениями. Но государь Рэйдзэй давно отошел от дел и живет в тишине вдали от блеска и суеты дворцовых покоев. Казалось бы, мир и согласие должны царить в его доме, но, очевидно, дух соперничества слишком глубоко проник в сердца живущих рядом с ним женщин. Их самолюбие может уязвить любая безделица, на которую другая и внимания не обратит. Впрочем, дамы, живущие в Высочайших покоях, всегда обидчивы. Странно, что вы с самого начала не отдавали себе в этом отчета. Мне кажется, что вашей дочери лучше смириться и не мучить себя понапрасну. Во всяком случае, мне, мужчине, вряд ли стоит вмешиваться.

Он говорил так прямо и откровенно, что она невольно улыбнулась.

– Видно, напрасно я надеялась, что вы поможете мне разрешить мои сомнения. Вы слишком легко ко всему этому относитесь…

«Она так молода, – подумал юноша, – и держится с таким достоинством… Трудно поверить, что передо мной почтенная мать семейства. Наверное, и Миясудокоро на нее похожа. Такова и та девушка из Удзи, именно поэтому меня и влечет к ней…»

Юная Найси-но ками в то время тоже жила в доме матери. Покои сестер радовали взор изысканнейшим убранством. В доме царила ничем не нарушаемая тишина, и, подозревая, что за ним могут наблюдать из-за занавесей, юноша смущался, и сердце его трепетало. Впрочем, лицо его оставалось совершенно спокойным, и почтенная госпожа невольно пожалела, что не может заботиться о нем как о зяте.

Дом Правого министра был чуть восточнее дома Бывшей найси-но ками. Сегодня здесь готовилось праздничное пиршество, и многие молодые люди уже собрались, чтобы принять участие в приготовлениях.

Зная, что принц Хёбукё почтил своим присутствием пиршество после состязаний в стрельбе, которое было устроено в доме Левого министра, и пиршество после состязаний в сумо, хозяин выразил надежду на то, что он озарит своим сиянием и его дом, но принц не пожелал прийти.

Судя по всему, Правый министр рассчитывал предложить ему одну из своих нежно взлелеянных дочерей, а как принц не обращал на них решительно никакого внимания, министр и супруга его стали подумывать о Тюнагоне, который за последние годы, войдя в зрелый возраст, приобрел славу достойнейшего мужа столицы.

Праздничное оживление, царившее в соседнем доме, грохот подъезжающих карет, крики разгоняющих толпу передовых напомнили Бывшей найси-но ками прошлое, и она долго сидела, печально задумавшись.

– А ведь как все возмущались, когда почти сразу же после кончины прежнего принца Хёбукё его супругу стал посещать Правый министр, – говорила она дамам. – Но он, как видно, не обращал внимания на пересуды, и люди принуждены были признать их союз. Теперь-то ее положению можно только позавидовать. Ах, как же все превратно в этом мире! И кто способен предугадать?..

На следующий день к вечеру к ней зашел Сайсё-но тюдзё, сын Левого министра. Разумеется, он знал, что Миясудокоро находится в доме матери, и сердце его трепетало.

– Увы, я не в силах радоваться даже тому, что причислен к людям достойным, – сказал он, отирая слезы. – До сих пор не могу я примириться со своим поражением, и горе мое неутешно.

Впрочем, печаль Сайсё-но тюдзё казалась несколько преувеличенной. Ему было двадцать семь или двадцать восемь лет, и яркая красота его была в самом расцвете.

– Ну не стыдно ли вам? Похоже, что нынешним молодым людям все достается слишком легко, потому-то они и не придают значения чинам и званиям. Был бы жив покойный министр, мои сыновья тоже думали бы лишь о сердечных делах.

И Бывшая найси-но ками заплакала. Она была огорчена тем, что ее сыновья – Ухёэ-но ками и Удайбэн – до сих пор не стали государственными советниками. Тот же, кого мы называли прежде То-дзидзю, получил чин то-но тюдзё, и, хотя для его возраста это было неплохо, многим его сверстникам повезло куда больше.

Сайсё-но тюдзё же и потом не упускал случая…