Повесть о храбром зайце

«К игле нужна какая-то ручка, «хваталка» какая-то. Или… «держалка»? Да, держалка. Нужно ещё полазить, пока он спит. Вставлю иголку в иголку – будет хорошо. Будет хорошо…»

Заяц невполне осознавал своё бегство: сейчас он пытался занять себя какой-нибудь мелочью. Иголку вставить в иголку – вот и всё, о чём он мог сейчас думать. Нет больше большого мира. Нет убитых, замученных. Нет революций, нет никаких вождей, царей… может быть даже Бога нет. Есть только маленький заяц, ищущий иголки в маленькой тёмной камере. Вот это и есть теперь вся его реальность. Мысли о чём-то большем могли свести его с ума. Мысли пугали, давили, лишали последней надежды. А так он вставит сейчас иголку в иголку, и вопреки всему на свете, один этот маленький-маленький миг он будет очень счастлив. Потом ещё какая-нибудь мелочь осчастливит его. Потом ещё одна. Другая. Каждая придаст ему немного силы, и когда силы этой наберётся достаточно, он снова станет собой. Он подымит голову и продолжит свой вечный бой со смертью. Но увы. Смерть сама решила навестить его.

Открылось окошко. Кто-то смотрел, но ничего не говорил.

«Чего же ты молчишь? Кто же ты? Ничего не могу разобрать. Этот адский фонарь с белым светом! Он специально им светит мне в морду! Что ты хочешь? Мне уже всё равно! Делайте что хотите…»

Окошко закрылось, некто так ничего и не сказал. Даже не усмехнулся, не фыркнул, не квакнул. «Кто ты?»

«Нужно спрятать иголку. Куда-нибудь между кирпичами протиснуть… Да, вот сюда! Нет, не влазит. Куда-нибудь поближе. Так, что б во сне рядом была. Сюда? Вроде входит. Не-а. И сюда не входит. Тогда под нары только. Но там прежде всего и будут искать! И дикобраз залезет. Обязательно залезет! Нет, надо в какую-нибудь щёлочку засунуть. У дикобраза наверняка тайник тут есть. Но где? Кирпич какой-нибудь отодвигается? А может у него в иголках всё? Кто будет ковыряться? А! … А вот! Вроде влазит. Да, более-менее. Может и у меня тут кирпич где отодвинется…»

Снова открылось окошко. Яркий свет в морду.

«Почему я не слышал шагов? Почему я вообще ничего извне не слышу?!»

???: Заяц! Дикобраз! Встать, ква! Лапы за голову! Морду в стенку! Нижние на ширине верхних! Ква!

«Квака! Это он! Узнал!»

Заяц: Эй, дикобраз! Просыпайся! Вставай!

Дикобраз: Слышу, бррр брр бр.

Квака: Вставай, колючка! Щас по морде иглатой получишь!

Дикобраз: Есть, начальник! Щас всё будет, дикий!

Заяц и дикобраз встали у стенки – «лапы за голову, нижние на ширине верхних». Открылась дверь. Квака просветил камеру фонарём и сделал знак другой жабе за ним: показал что-то своей бородавчатой оглоблей.

Квака: Заходи, бери, Квако!

Квако: Есть, ква!

Квако заковал зайца в наручники и вывел из камеры.

Дикобраз: Удачи… заяц.

Квака: Заткнись и спи, ква!

Дикобраз: Есть, начальник!

Квака закрывал дверь, квакал и ругался. Квако толкал зайца дубиной в зад.

Квако: Иди давай, ква! Иди давай!

Квака: Давай давай ква! Именины будем справлять.

Пошли по коридору. Заяц впереди, Квако прямо за ним, Квака – последний. Квако продолжал тыкать зайца своей дубиной, а Квака крутил фонарём как сигнальным (кажется ему доставляло это большое удовольствие, возможно главное в жизни).

Прошли аппендикс и вышли в главный коридор. Тут почти так же темно, как и в камере.

«Мы под землёй. Теперь всё ясно. То-то я вспомнить не могу здесь ничего! Не было и не могло быть у нас такой тюрьмы. Это новое. «Новострой». А может быть в дореволюционные времена тут штаб какой был? Мало ли чем они могли тут заниматься?»

Прошли коридор, свернули. Ещё одна жаба. Оглядела, осмотрела, пропустила.

Отсюда новый коридор вёл наверх. Глазами это никак не было заметно, но каждый следующий шаг был тяжелее предыдущего. Поднимались, и поднимались быстро.

В конце диагонального коридора последняя дверь за решёткой. Вышли в главное здание. Заяц узнал его.

«Это же музей! Кто позволил?! Как?! Где экспонаты? Где этот… динозавр или как его? Где древние герои в латах расписных? Где всё это? Где моё детство? Где мои мечты? Я же мечтал здесь. Я научился здесь мечтать! А теперь что? Я заключён в землянке под музеем? Нет! Нет… Этого не может быть.»

Теперь здесь расположилась новая прокуратура. Какие-то экспонаты оставили как интерьер – скульптуры, картины, предметы быта. Что сделалось с другими… «да что угодно». Разворовали, распродали, разнесли.

«Вряд ли землянку вырыли пока я спал. Она была тут. Была давно. Заведующий музеем – этот старый гусь, этот бесспорно прекрасный «экземпляр» культурной интеллигенции – сотрудничал с волками всё это время, укрывал их, холил и лелеял! Вот где оказывается готовилось убийство страны! В музее! Эх, не успел я добраться до тебя! Как поздно я вернулся!

Надо полагать, гуся уже нет в живых. Гусь же не знал, что он «пернатая сволочь», не знал – не мог догадаться – что именно его за все его заслуги и погонят. Не знал. Умный, зоркий, творческий… но не знал.»

Шли по южному крылу. «Раньше тут на стенах висели платья.» Разная одежда древних модниц, ожерелья, косметика. Манекены во всё это наряженные. «Тут было скучно-скучно, но пахло хорошо. Палочки вон там дымились. Ароматы разные. Направо пойдёшь – один запах, налево – другой.» Теперь не пахло ничем.

Прошли залу платьев, свернули в тёмный, неосвящённый коридор (заяц никогда в нём не бывал – может терпения не хватало дойти до него, а может и не было такого 15 лет назад). Через несколько комнат опять пошли под землю. Ещё один диагональный коридор. Ещё поворот. Ещё решётка. Жабий пункт, осмотр, пропуск. Коридор, решётка, коридор. Дверь 1-ая, дверь 2-ая, дверь 3-ая.

Квака постучал. Тут же открыли.

???: Привели, ква? Что так долго, Квака?

Квака: Извини, Квакер! Заблудились, ква!

Квакер: Опять, ква? Эх, скоро переведут вас. И нас тоже. Ну давай, заводи его.

Квака: Квако! Заводи!

Квако: Есть, ква!

Квако толкнул зайца дубиной, завёл в комнату. Квакер отошёл в сторону, стал о чём-то говорить с Квакой.

Квако: Давай, заходи, ква! Садись на стульчик. Отдохнёшь!

В комнате света не было. Очертания стула и другой мебели читались только при движении. Пыль видна, лёгкие отсветы на металле, всё остальное казалось выкрашенным чёрной краской. Чёрная-чёрная комната без ничего. Как пустая шкатулка с отделами.

Подбиваемый дубиной Квако, заяц упёрся коленками в спинку стула («маленький, маленький стульчик»), по ней отыскал сиденье и присел.

Квако: Щас не крутись, ква. Я всё сделаю.

«Стульчик» был необычный, «с секретами». Из под сиденья Квако достал ремни и туго обмотал пояс и ноги зайца. Откуда-то из спинки выдвинул раму с «удавкой» (со стороны сооруженье это походило на кривовато висящую где-то в воздухе картину висилицы – в неё просовывалась голова и держалась как «на портрете»). И без того закованные лапы зайца дополнительно закреплялись в отверстии на спинке стула и зажимались плотно-плотно как в тисках. «Час-другой в такой позе и лап у меня нет.»

Квако: Ну вот и всё, ква ква! Хоть женись, хоть вешайся! Ква-ха-ха-ха!

Квако вышел, закрыл дверь. Комната стала чёрной совершенно. Полный мрак, полная тишина.

«Бог лесной, тут можно сойти с ума! Какой смысл в этом? Какие ко мне требования? Вы хоть скажите! Потом уже пытайте. Видимо в начале хотят запугать, «подготовить», «размягчить», а потом уже можно предъявлять любые обвинения, и я конечно же подпишусь под всем, что будет мне предложено.

Подпишусь? Или нет? Не тонка ли кишка? Посмотрим. Будут лепить из меня врага народа, предателя каких-нибудь очевидных не требующих объяснения ценностей. Потом детям будут говорить: «вот кем быть не надо!». «Он предал нас всех!» «Нет большей гадости, чем он.» Аааах! Пусть говорят! В любом случае с дерьмом смешают. Имя моё… а к чёрту это имя! Мне без него теперь легче. Легче страдать без имени! И наверное только без имени можно страдания эти вынести. Они думают, что знают меня, но если отказался я от всего, что знают они обо мне, какая власть у них кроме физической? Ломайте, калечьте. Давайте.

Вы отняли у меня всё. Чем же теперь вы можете мне угрожать?»

Прошло какое-то время. Может быть 10 минут, может быть 20, может – час,а может – два. Где-то в другом конце чёрной комнаты что-то хлопнуло. Вошли двое или трое. «Нет, всё-таки их двое.» Опять что-то хлопнуло: включился белый фонарь. Кто-то из двоих направил его в морду зайца. Совершенный мрак сменился совершенным светом.

Минуту-другую ничего не происходило. Заяц вслушивался в звуки – их было немного, все они были неопределённые, неяркие, тонущие где-то в глубине. Наверно кто-то сидит за столом и просто смотрит, может быть что-то пьёт. «Начальник». Другой стоит рядом, наверно даже не дышит. Идеальный солдат.

???: Ну что… пагаварим?

«Волканян!»

Волканян: Ара, что молчишь?!

Заяц: Поговорим.

Волканян: Харашо. Харашо говоришь.

Заяц: И ты неплохо.

Волканян: Хочишь дамой?

Заяц: Хочу.

Волканян: И я хочу. Давай поможим друг другу.

Заяц: Давай.

Волканян: Э, маладэц! Правилно гаваришь! Будим трудится, далеко пойдём!

Заяц: Очень рад.

Волканян: Сичас суд идёт. Мидвэдя будем вешат! Тебя отвидут на суд – ты свидетэл.

Заяц: Свидетель чего?

Волканян: Массовий расстрэл в горах за туманами. Ты проста гавари: «да, да, да» и всё! И дамой!

Заяц: Не было там никаких массовых расстрелов. Ничего там не было.

Волканян: Било. Ты скажешь, что било!

Заяц: Не скажу.

Волканян: Ни скажишь? Дамой уже ни хочишь?

Заяц: У предателя дома нет.

Волканян: А кто кого предал? Это ты предал!

Заяц: Ещё нет.

Волканян: Паследний раз прашу па-брацки! На суде скажи «да, да, да» и дамой!

Заяц: Нет.

Волканян: Нэт?

Заяц: Нет.

Волканян: .…

Заяц: .…

Волканян: Ну нэт так нэт! Квакер-джан! (Обратился Волканян к стоявшему рядом.)

Квакер: Ква! (Обозначился Квакер.)

Волканян: Вирви ему глаз!

Квакер: Есть, ква.

Волканян что-то бросил на пол, потоптался, плюнул и ушёл, хлопнув дверью.

Квакер: Ну что… начнём, ква.

Квакер погремел ключами, отворил дверцу в шкафу, что-то достал и уронил – тяжёлое, большое. «Наверное там инструменты для пыток. Как у свинтуса. Раньше ничего такого не было. А может и было, а я не знал? А почему я не знал?»

Квакер придвинул стол, открыл чемодан и стал раскладывать инструменты.

Квакер: Ты… ты зла не держи, заяц. Или держи, если тебе так легче, ква ква.

Заяц: Побыстрее бы.

Квакер: Так торопишься расстаться с глазом?

Заяц: Лап не чувствую. Долго так нельзя.

Квакер: Нельзя, ква. Ты прав. Но никто ж тебе и не обещал хорошего обращенья?

Заяц: Не обещал.

Квакер: Вот и я не обещаю. Просто, ква… не получаю я от этого удовольствия. Это вот Квака любит. Ему, чем хуже, тем лучше, ква. А я после такого 3 дня пить буду. Какого хрена, ква? А?

Заяц: Ты меня спрашиваешь?!

Квакер: А кого мне тут спрашивать?!

Заяц: Власть свою спроси!

Квакер: Ты, враг народа, ква, власть мою лапами не трожь! Вы при царях гнобили нас всю дорогу! «Жабы, жабы рвотные»! А вот тебе борьба классов! «Кто был ничем, тот стал всем»! Ква!

Заяц: Так на что ж ты жалуешься тогда? Ты ж победил! «Всем» стал! О как! Давай теперь! Выкалывай глаза за равенство и братство! Давай! Слабо? Мне не слабо! Давай!

Квакер: Щас всё будет, ква! Шас всё будет…

Квакер пытался взвинтить себя, напрячь все нервы. Делал усилия, чтобы возненавидеть класс угнетавший его «всю дорогу». «Вот же он, враг! Почему же не получается забыть о том, что он такой же как я?» Как увидеть в нём что-то мерзкое, если он совсем не мерзок, а даже наоборот приятен ему. «Он смел и красив в этой смелости. Настоящий. А я?»

Квакер: Надо пить.

Квакер открыл бутылку и присосался к горлышку. Похоже, это берёзка. Выпил пол бутылки, втянул ноздрями какой-то платок.

Квакер: Тебе тоже надо пить, ква. Давай.

Квакер подошёл к зайцу и приставил бутылку ко рту.

Квакер: Пей, ква. Пей до дна. Противная гадость, дешёвка. Но ты пей!

Заяц повиновался. У Квакера тряслись руки, часть пролил мимо. Заяц закашлялся, чуть не подавился, прикусил язык.

Квакер: Всё. Молодец, ква. Открой рот ещё. Открой, открой, ква! Вставлю кляп, что б ты зубы свои не съел. … Вот, ква. Хорошо.

Кляп вставлялся в рот и цеплялся за уши. Он явно не был расчитан на уши зайца, да и в рот входил неполностью.

Квакер: А тебе какой глаз вырвать? Правый или левый?

Заяц: Ыыы!

Квакер: Ква! Ты ж говорить не можешь! Правый?

Заяц: Ыыы!

Квакер: Левый?

Заяц: Уыы!

Квакер: Левый. Хорошо, ква. Щас всё будет, ква.

Квакер опять ковырялся в своём чемодане. Что-то бубнил себе под нос. Кажется опять выпил, опять втянул платок. Взял что-то, вернулся к зайцу.

Квакер: В начале, ква, надо установить стабилизатор. Тут два штыря. Они… они вставляются, а потом зажимаются. Зажим, понимаешь, ква? Тут главное не рыпаться. Не будешь рыпаться?

Заяц: Уыы.

Квакер: Вот и хорошо. Хорошо иметь дело с бывшим опером, ква. Знаешь, что лучше не рыпаться. Всё сам знаешь. … Ну что? Готов?

Заяц: Уыы.

Квакер: Ну давай. Вставляю.

Квакер подошёл близко-близко. Закрыл собой свет из фонаря. Теперь заяц видел. Видел как Квакер приближал к его глазу непонятную металлическую штуковину со штырями и винтиком. Руки его тряслись страшно. Он прижал голову зайца к животу и выворачивал её с силой от себя. В начале заяц почувствовал холод металла у себя на переносице, потом металл вошёл в глаз. Резко, как выстрел. Один глаз налился кровью, из другого потекла слеза. Зайцу почудились огромные красно-жёлтые трещины: трескался не глаз, не череп, а всё его сознание. Сердце забилось без пауз, запульсировало тело с ног до головы как барабаны на осенних маршах. Вот-вот, ещё мгновение и сознание зайца растрескается до основания.

«Бог лесной! Позволь мне уснуть. Позволь мне потерять сознание на время! Верни меня к звёздам, к планетам! Хоть в камеру с дикобразом верни! Сломаться! Мне нужно сломаться! Подари мне маленькую смерть! Ещё одну, сейчас! Я ведь только умирать лучше других умею!»

Квакер: Всё, установил, ква! Сейчас, ква! Щипцы, ква! Тоже вставляются. Когда буду прокручивать ты либо вырубишься, либо умрёшь. Вставляю!

Ещё металл, теперь на лбу. Соскочил, попал в глаз. Вошёл. Опять трещины, красные и жёлтые. Наимерзчайшая наиотвратнейшая боль расходится с трещинами по всей голове. Ещё сильнее стучат барабаны. Марш тараканов бежит по артериям и вдруг:

ПРОВОРОТ!

И всё.

IV

Дикобраз: Что воешь, дикий? Бррр!

Заяц: Ааа! Ыыыы… ыыы…

Дикобраз: Пришёл в себя? Или ещё два часа выть будешь?

Заяц: Где я?

Дикобраз: Дома.

Заяц: Дикобраз?

Дикобраз: Дикий, дикий! Я это, я. Ты как?

Заяц: Я? Не знаю. Какое сейчас время суток?

Дикобраз: Скоро день, брр. Где-то светает, но мы этого не увидим.

Заяц попытался открыть глаза. Он открыл глаза. Он открыл оба глаза, но открылся только один. Лапой он прощупывал свой левый глаз, но его не было. Он смотрел им, но ничего не видел. Глаз болел, глаз ныл, глаз гудел и тикал как часы. Он доставлял страдание, но его не было. Из этого глаза покатилась слеза, последняя, ещё кровавая. В ней было всё, что должно быть в слезе. И в глазе было всё, что должно быть в глазе, но глаза не было.