Повесть о художнике Федотове

Последние ставки

Федотов считал, что картина стоит тысячи эскизов; картина для него – тяжелое сражение, для успеха которой жертвуют убитыми.

Картины Павла Андреевича перерождались и появлялись в новом виде.

Уничтожались детали, на выбор которых до этого уходили месяцы.

А. Дружинин в книге «Воспоминание о русском художнике Павле Андреевиче Федотове» рассказывал:

«Чтобы понять, до какой степени этот труд был велик, нужно вспомнить необыкновенную добросовестность Федотова и его глубокое отвращение к рисовке предметов из головы, то есть без натуры перед глазами. Так, например, при отделке «Сватовства» Федотову прежде всего понадобился образец комнаты, приличной сюжету картины. Под разными предлогами он входил во многие купеческие дома, придумывал, высматривал и оставался недовольным. Там хороши были стены, но аксессуары с ними не ладили; там годилась обстановка, но комната была слишком светла и велика. Один раз, проходя около какого-то русского трактира (близ Гостиного двора, если не ошибаюсь), художник приметил сквозь окна главной комнаты люстру с закопченными стеклышками, которая «так и легла сама в его картину». Тотчас же зашел он в таверну и с неописанным удовольствием нашел то, чего искал так долго. Стены, вымазанные желто-бурою краскою, картины самой наивной отделки, потолок, изукрашенный расписными «пукетами», пожелтевшие двери – все это совершенно согласовалось с идеалом, столько дней носившимся в воображении Федотова».

Картина написана, прославилась, продана, заперта.

Федотов приступает к новому написанию картины, и сразу все меняется.

Убирается люстра, потому что она как бы оказалась самостоятельным действующим лицом; она заняла средину верхнего плана картины и, превосходно выписанная, привлекала к себе внимание, рассекая в то же время композицию картины. Исчезли затейливые букеты на потолке, кронштейны вдоль стены, замысловатые узоры на скатерти и те самые картины, наивная отделка которых так нравилась художнику.

Зато изменились главные действующие лица: невеста приобретает изящество. Для создания поворота ее шеи использован набросок с одной из статуй. Невеста приобретает самостоятельный характер; мне кажется, что это Юлия Тарновская. На обороте одного из повторений картины голова Тарновской написана маслом. Установить, что это она, можно по старому журналу «Столица и усадьба».

Майор стареет, становится более ярко выраженным хищником.

Фигура купца, отца невесты, прежде стояла на фоне круглой печки и терялась в этом зеленоватом фоне. Во втором варианте фигура немножко выдвинута вперед; печь не круглая, а почти квадратная. Фигура купца стоит как бы в раме, образованной печью. Связь между действующими лицами увеличена.

Картина теперь иначе сочинена и углублена упрощением рассказа, выделением главного.

Рождалась новая картина.

Годы, карты заменяли жизнь.

Герман в «Пиковой даме» Пушкина пытался выиграть удачу.

Игра давала иллюзию жизни. Выигрыш в игре давал иллюзию, что можно выиграть счастье. Проигрывались поэмы, имения. Гоголь написал комедию «Игроки». В поэме Лермонтова «Казначейша» чиновник проигрывает гусару жену.

Жизнь была заперта. Играли все. Играл Некрасов. Играл, проигрывая в карты и бильярд, Толстой и написал «Записки маркера», «Два гусара». Играл в молодости Достоевский и написал повесть «Игрок».

Тема карт и карточной игры имеет у нас длинную историю.

Попробуем разобраться в последней картине Федотова «Игроки», которая сейчас сохраняется в музее в Киеве.

Изображалась бытовая офицерская игра – шутливая, та самая игра, которая не стоила свеч.

Эскизов о карточной игре много: встают игроки от карточного стола, растирают себе поясницу. Сидят игроки за столом – это портреты товарищей Федотова по Финляндскому полку – это неоконченная акварель.

Картина недописана. В центре картины с засученными рукавами сидит еще молодой Федотов, в его руках карты. Он смотрит печально и задумчиво. Спиной к нам сидит офицер с зачесанными височками – он курит и внимательно смотрит на руку Федотова.

Левее на ту же руку смотрят два офицера: они в халатах – у одного из них рука поднята как бы от изумления; в глубине картины офицер с выписанным лицом, но еще не нарисованным мундиром. Он поднял руку и сейчас будет бить карту Федотова. Справа двое напряженно смотрят на игру. Еще правее один как бы спит: он, вероятно, совсем проигрался.

Одно лицо еще совсем недописано.

Все это портреты.

Это набросок судьбы. Сведений о том, что сам Федотов сильно играл, у нас нет: он к игре относился иронически.

Это картина о какой-то перипетии судьбы.

О главном мы будем говорить дальше.

Есть еще рисунки – поздние рисунки человека, овладевшего языком нового искусства. Эскизы к картине «Игроки» написаны Федотовым на французской грубой бумаге углем, мелом и желтым мягким карандашом. Они очень живописны. Они очень трагичны. Опять играют люди, опять потягиваются, вставая после игры.

Это как бы отвлеченные игроки, мысль об игроках. Во многих набросках натурой служит манекен, причем механичность движения подчеркнута. Игроки как бы разоблачены манекеном.

Игрок, проигравшись, в спальне жены хочет похитить ее брильянты, муж и жена при свете луны встречаются у комода. Это трагическое узнавание: муж уже вор.

Годами пододвигается тема игры, подвигается она к картине.

Живой человек сидит окруженный игроками; они окружили его, как волки, как манекены. Он проиграл все. Уже наступило утро, утро проигрыша.

Раньше Федотов хотел, чтобы картина говорила. Теперь хотел, чтобы картина думала. Через нее, как через кольцо нити или как лучи через увеличительное стекло, проходят какие-то линии и уходят далеко в будущее. Картина думает вместе со зрителем.

Вот как выглядит картина: большая комната, утро. Дело происходит в Петербурге. Ясно, что ночь была не долга, а только смутна. В стороне стоит какая-то еда, в окно входит бледный розовый цвет петербургской зари. В комнате еще горят свечи.

Все серо, серо розово при свете зари и свечей. Тени падают на пол, на стены, на потолок.

Слуга вошел еще с двумя зажженными свечами, но игры больше не будет: все проиграно.

Здесь было показано и то и не то, что намечалось в эскизах.

Раннее петербургское утро, стекла рам открытого окна отсвечивают свинцово-серым, предрассветным отблеском.

За столом сидит человек в красно-розовом, ярком галстуке бантом. Этот бант – самое яркое пятно на серовато-розовой картине. Человек в ярком галстуке – проигравшийся игрок. Губы его растерянно улыбаются, руки лежат ладонями вверх, обозначая бессилие.

В картине игрок не так условен, как в набросках. Кругом него люди, которые его обыграли: один толстый человек, вероятно, главный, он растирает ладонями уставшую поясницу; помощники потягиваются, заламывая руки. Игра кончена.

Картина прекрасна и мрачна. В набросках картины игрок, стоящий к ним спиной, был огромен и безголов. По осанке, по своему значению в картине – это был как бы сам император.

В картине такую фигуру дать было невозможно. Игрок, стоящий к нам спиной, стал гораздо более обыкновенным: он пришел из старого карандашного рисунка «Картежники».

Император вернулся в творчество Федотова очень скоро, но это уже были наброски сумасшедшего Федотова.

Николай Первый дан в профиль, плечо его с генеральским эполетом отодвинуто, лицо дано в чистый профиль.

Император уже немолод, но еще красив, лоб с залысинами, он внимательно глядит вниз, рассматривая Федотова через большое увеличительное стекло. Федотов снизу смотрит на императора, испуганно по-детски открыв рот; внизу что-то вроде знамени, на котором написано:

За знаменем видны слева кивер егеря, справа спина офицера в парадной шапке: он подбоченился, как будто ругая кого-то.

Это страшное повторение темы «Медного всадника».

Там над героем поэмы вставал гений, у которого есть своя цель – государство.

Здесь монументально и реально нарисованный Николай Первый – страшный медный идиот – медный лоб.

На том же рисунке есть брошенные карты и слова: «Ва-банк».

Проиграна ставка целиком.

Федотов не проиграл своей ставки; он проиграл жизнь, но он написал то, что хотел, и не написал того, что его хотели заставить написать.

Наверху изображение стрелы, попавшей прямо в яблочко мишени.