Наконец собрались все. Командир батальона Мурашов коротко знакомился с офицерами поддерживающих подразделений, уточнял их задачи, не забывая потрясти и своих командиров рот. Среди поддерживающих артиллеристов был даже командир взвода управления бээмовской системы - батареи двеститрехмиллиметровых пушек-гаубиц. Майор Мурашов, теребя картинные усики, с улыбкой сказал ему:

- Гляди, лейтенант, по льду не завали. Не то моим мужичкам через Алле вплавь придется.

Бээмовец принял эту полушутку и, не дожидаясь расспросов о его огневых возможностях, такой же полушуткой ответил и доложил одновременно, чем располагает:

- По льду, товарищ майор, мне нет интереса. В моем распоряжении всего пять снарядов.

- Пять? - не огорчившись, переспросил Мурашов.- Пять - это полтонны. Не так уж мало. Начнем - положи их чик-в-чик по второй траншее. Полную-то подготовку можешь, чтобы немцам сразу капут сделать? - И уже к Пятницкому: - У вас, лейтенант, как с боеприпасами?

- Хватит всю Пруссию перепахать,- с простодушной гордостью ответил Пятницкий, смутно догадываясь, что благо в виде двух боекомплектов свалилось на их батарею не от переполненности армейских складов, не от избытка там боеприпасов, а в силу каких-то высших соображений фронта.

Так оно и было. Придавая великое значение скорейшему выходу центральных армий фронта к морю, а значит, и расчленению Восточно-прусской группировки противника, командующий Третьим Белорусским фронтом выкроил из своих заначек несколько вагонов боеприпасов для этих армий, и толика их досталась седьмой батарее

- Перепахать-то хватит,- повторил Пятницкий,- только вот...

- Договаривай,- насторожил внимание Мурашов.

- Наши "зисы" там,- Роман показал затылком,- полтора километра до них, а для дела сюда бы надо.

- На прямую? Да я бы расцеловал тебя. Только куда на "студерах"? Всех гансов переполошишь,- усмехнулся Мурашов.

- На руках.

Мурашов досадливо отмахнулся:

- Это из области фантазии, лейтенант. В гору, по размазне?

- Одним расчетам, конечно... Пуп сорвут. Вот если бы вы...

- Что - вы? - исподлобья спросил Мурашов и тут же повернулся к ротному Пахомову: - Как ты на это смотришь?

- Человек двадцать выделю.

- Да они же у тебя на ногах не стоят,- посомневался Мурашов,- а утром опять... Еще и снаряды.

- Мои орлы, когда узнают, что пушки к ним под бок... Пойдут, пока не упадут, потом еще сто верст пройдут.

А Роман добавил.

- Снаряды на лошади подвезем

Глава двенадцатая

Осилить приречный подъем, потом спустить пушки к речке и установить их в замусоренном весенними половодьями кустарнике удалось только перед рассветом. Да и то вряд ли успели бы, если бы не спас ударивший к ночи морозец, затвердивший почву. Он же спаял рыхлый ледяной покров реки, и на душе солдат стало несколько поуютнее. Будиловский, Пятницкий и Пахомов, роте которого было приказано первой ступить на обнаженную открытость реки и блокировать дот, до начала получасовой артиллерийской подготовки исползали весь передний край, побывали у каждого орудия. Пришли к единому: пока идет артподготовка, пушкари Будиловского, не жалея снарядов и самих орудий, будут долбить противоположный берег, уничтожая проволочные и минные заграждения, а с началом атаки все четыре ствола повернут на дот. Командир огневого взвода Коркин, назначенный после ранения Рогозина старшим на батарее, встанет, как уже не раз бывало, за наводчика. Он поклялся, что хоть один снаряд да влепит в амбразуру. Класть такую удачу в расчет предстоящего боя было бы верхом легкомыслия, но что стреляет Коркин превосходно, известно, и Будиловский надеялся - а вдруг... Бывает же-вдруг. Иначе произойдет такое, о чем страшно подумать, что трудно будет поправить, а может, совсем не поправить. Ведь когда рота Игната Пахомова ринется на лед, этот дот на возвышенности... Если не заткнуть ему глотку, мало кто уцелеет.

Полуоглохшие от сатанинского грохота, Будиловский и Пятницкий лежали неподалеку от первого орудия и неотрывно смотрели на тот берег. По нему с закрытых позиций били орудия и минометы разных калибров. Сотрясая землю, разворачивая ее до самого нутра, с интервалом в три минуты рванули стокилограммовые снаряды пушки-гаубицы. Бээмовец не оказался пустобрехом, уложил снаряды куда надо.

Над левым берегом стояла раздерганная, багрово-черная стена земли и дыма с ослепительным понизу высверком разрывов. Окуляры биноклей подолгу задерживались на этом лютом хаосе, ни с чем не сравнимо беспокоящем солдатское сердце. Огонь орудий был расчетлив и продуктивен: взламывался проход пехоте в минно-проволочных заграждениях на крутизне, которая сама по себе - заграждение.

Пушкари превзошли себя и добились невиданно учащенного неистового темпа стрельбы. Едва успевала пушка после выстрела выплюнуть исходящую дымком гильзу, как в ее чрево, лязгнув полуавтоматическим замком, влетал новый заряд. Было опасение, что пушки не выдержат бешеной, немыслимой скорострельности, могут перегреться, потечь откатниками. В это время взвилась красная ракета, рассыпалась и зависла огненным зонтом. Пехота россыпью скатилась на лед. Ее яростный самовозбуждающий рев не был слышен, но он был, без него не обходилась еще ни одна атака.

Вернулся посланный во взвод младшего лейтенанта Коркина ординарец Степан Торчмя. Крикнул в ухо Будиловскому:

- Младший лейтенант опять через ствол садит!

Будиловский ничего не ответил. Пятницкий ухмыльнулся, представляя сухопарого одногодка Витьку Коркина за этой работой. Всегда шныряющий взгляд его теперь сосредоточен. Только вот губы Витька не умеет унять, опять, наверно, трясутся. Витька в эти минуты не Витька - черт. Раз считает, что поймать цель через жерло ствола вернее, чем через оптику панорамы,- пусть. Хоть бы сотряс стены, контузил пулеметчиков, отогнал их от амбразуры, заставил улечься на спасительный бетонный пол. А если повезет, может, и внутрь влепит снарядик, достанет их там, на спасительном полу.

Нет, не повезло. Ни ему, Коркину, ни наводчикам других трех орудий, когда они тоже перенесли огонь на дот. Но, к великой радости Пятницкого, из амбразуры, когда пехота пошла на штурм, пулеметное пламя не сверкнуло ни разу. По атакующим били автоматы и неподавленные огневые точки с открытых площадок, смертоносно рвались фаустгранаты, а вот железобетонный колпак не выбросил из своего зева ни единой очереди. Может, у пулеметчиков нервишки не выдержали? Распахнули с той стороны массивную дверь и дали драпу? А может, смерть все же нашла их за этой твердыней? Не велика дыра амбразура, и все же дыра Могло же повезти Коркину?

Много полегло из батальона Мурашова, на льду заметно добавилось к тем, вчерашним. Но живые уже взбирались на противоположный берег. Орудия седьмой батареи оказались в бездействии. Надо спешно перебираться туда, на тот берег, к пехоте, и уже с закрытой позиции сопровождать наступающих.

- Савушкин! Женька! - окликнул связиста Пятницкий.- Где тебя черти носят?

- Здесь я, товарищ лейтенант,- выбираясь из окопа, откликнулся Женя Савушкин. К спине его приторочен станок с катушкой провода, сбоку болтается коробка телефонного аппарата, на плече карабин вверх прикладом, в руках еще по катушке.

"Нагрузили парня - ишак ишаком,- подумал жалеючи Пятницкий,- а что сделаешь? Где их возьмешь, людей-то?"

- В-во! - с радостным удивлением воскликнул Савушкин.- Еще бы катушку, дак руки всего две.

- Тащи еще,- распорядился Пятницкий,- я понесу.

Подошел Будиловский с ординарцем, сказал Роману:

- Может, оставим полушубки, лейтенант? Упреем,- и, имея в виду немцев, пояснил: - Скоро оттесним их за рощу, а там и Степан Данилович с барахлом подоспеет.

Роман, отвергая услышанное, сказал неловко:

- Вам здесь надо остаться, товарищ капитан. Коркина осколком задело, в санбат надо. На огневой ни одного офицера.

Будиловский усмехнулся:

- Уж не мое ли письмо тебя тронуло, лейтенант? От пули уберечь хочешь?

- Ну при чем тут письмо? - мягко досадуя и упорствуя, ответил Пятницкий.

Не имел он права распоряжаться, но распоряжался, потому что держал на уме прежде всего письмо Будиловского, а скорее всего - малодушие капитана, рожденное этим письмом, и готов был взять на себя ответственность за все, что может произойти, хотя сомневался, имеет ли на это право, и оттого чувствовал себя не в своей тарелке. Тем не менее упорствовал:

- Вы же слышали - Коркина ранило, на огневой ни одного офицера.

- Коркин не считает себя раненым и остается,- строго возразил Будиловский.

Теперь не было смысла мудрить, чтобы отдалить комбата от опасности, а ее, опасности, там, куда надо идти, не в пример другому какому месту,- по самую маковку, и Роману было наплевать - уличен или не уличен он в своей примитивной хитрости Он продолжал несговорчиво:

- Коркин не считает, мы должны считать. Ранен - значит, много не накомандует, а там обстановка может быть такой, что данные черта с два подготовишь. Я хоть координаты передам или ракетой обозначусь. Здесь от вас больше пользы.

Бровь Будиловского поползла вверх. Ого, оказывается, где-то от него может и не быть пользы. Потребовались усилия, чтобы не осадить Романа. Но, несмотря на сказанное, Будиловский все же не мог не видеть и не понимать искреннего порыва Пятницкого и скрытой за этим порывом разумности доводов. Идти с пехотой вдвоем действительно слишком жирно, а если идти кому-то одному, то в этой свистопляске важнее выносливость молодого. Здесь же, на огневой, которую так или иначе скоро придется менять, а значит, решать уйму проблем, связанных с переправой через реку, наведением связи, доставкой боеприпасов и с иными заботами, которые упрутся в неукомплектованность личным составом, важнее всего опыт, а он у него, не в пример лейтенанту, имеется - с лета сорок первого на войне.

- Ладно,- через силу согласился Будиловский.- С собой, лейтенант, возьмешь Степана Даниловича Если проволоку порвут или с рацией что связным используй. А пока за носильщика сойдет.

Женя Савушкин притащил еще два барабана. Роман отдал их Степану Даниловичу, у Жени забрал тот, что потяжелее - с красным трофейным кабелем.

Через речку шли как по минному полю - того и гляди, угодишь в снарядную полынью, предательски затянутую ледяным крошевом. Трупы еще... Не ступать же по ним.

Разглядывая тела - и те, что смерть куснула без внешних меток, и те, что не обошла своим скотским изуверством,- Пятницкий до буханья в висках боялся увидеть знакомое лицо. Нет, не было среди убитых Игната Пахомова. Не было и других знакомых. Хотя... Вон тот Похож вроде на сутулого пулеметчика, дзот которого Роман навещал под Йодсуненом. Нет, этот круглолицый и волосы вроде посветлее

Глава тринадцатая

Оборонительная полоса немцев вдоль Мазурского канала, одна из последних в укрепленном районе "Ильменхорст", была прорвана в начале 1945 года. Пятая, двадцать восьмая армии и вторая гвардейская армия Третьего Белорусского фронта в сходящемся направлении устремилась к заливу Фришес-Хафф, Корпус, в состав которого входила дивизия генерал-майора Кольчикова, с ожесточенными боями пробивалась к Прейсиш-Эйлау, но завязила свое острие на реке Алле. Измотанным, понесшим большие потери в предшествующих боях полкам потребовалось более суток, чтобы проткнуть новое препятствие - передовые позиции укрепрайона "Хайльсберг".

Батальон майора Мурашова полторы тысячи голого как ладонь левобережья преодолел быстро, без особых потерь, но у шоссе, соединяющего Шиппенбайль и Фрид-ланд, снова напоролся на яростное сопротивление и стал оглядываться не податься ли обратно? Спасли от срама немецкие окопы, зацепиться за которые отступающий противник не смог или не захотел, имея в виду что-то более надежное.

Окопы не были сплошной линией - всего в три фаса, но и на том спасибо. Стрелковые роты повыгребли снег и попрятались в них от изводящего артиллерийско-минометного огня.

Романа Пятницкого, Степана Торчмя и Женю Савушкина, догонявших пехоту, налет застал поблизости от этих разрозненных окопов. Ушибаясь о мерзлую пахоту, они как ящерицы добрались до занесеннего снегом, еще не занятого пехотой окопчика с тремя изгибами и стали кротами зарываться в его спасительную глубину.

Серия мин легла так близко, что у Пятницкого нестерпимым грохотом запечатало уши. Комья земли булыжной тяжести саданули в спину, затылок, у Савушкина к чертям собачьим отбросило порожнюю катушку. Отплевавшись, Роман приподнялся. Н-ну, немец, откуда у тебя столько добра взялось! Вокруг рвалось, крутилось, застилало сизым дымом. Перекати-полем пронесло что-то в отрепьях шинели, посорило брусничным высыпом.

Направление на огневую можно угадать, расстояние тоже известно. Провались они, коэффициент удаления и шаг угломера! Хоть на глазок, самым приблизительным образом кинуть пару снарядов, увидеть разрывы, потом легче будет!

Скосил глаза на Женю Савушкина Женя обнимал аппарат, дул и кричал в трубку. Он успел ущемить кабель в клеммах аппарата, даже, для усиления индукции, посикать на вбитый в мерзлоту штырь заземления и теперь тщетно упрашивал "Припять" откликнуться.

- Савушкин! Что у тебя там?! - что есть силы закричал Пятницкий.

Будто от этого крика враз прекратился обстрел. Вернее, не прекратился - утишился. Смерч огня и металла отсечно перекинулся на реку, слепя, укрощая, вынуждая на бездействие артиллерийские и минометные батареи, те самые батареи, которые полчаса назад громили вражеские укрепления, взламывали его береговую оборону, помогали пехоте одолеть удобренный минами крутояр и выйти вот на это шоссе.

Степану Даниловичу без вопросов было ясно - втяпались. Если разведка глаза, то связь - нервы. С перебитыми нервами много не узришь, не наработаешь. Батарея будет молчать, немцы долго чесаться не станут, скоро пойдут в контратаку, и надо надеяться только на себя. Хотя почему на себя? Слева и справа - пехота. Понимают мужики, что и как, не ждут манны небесной. Степан Данилович устроил перед собой автомат, вынул из карманов гранаты, оглядел, как яблоко, каждую, будто искал местечко, куда вонзить зубы.

Оглушенный, испуганный обстрелом, Женя Савушкин тревожно и растерянно сообщил:

- Нету связи, товарищ лейтенант!

Нет связи... По рукам спутан! Скорее отправить Степана Даниловича на линию? Да где там! Автоматная трескотня и вой сотен глоток близятся. Пятницкий переложил ТТ за отворот полушубка, устроил гранаты половчее. Савушкин клацнул затвором карабина - вогнал патрон в патронник. Уцелевшие, пересидевшие обстрел бойцы из батальона Мурашова отряхнулись от накиданного на них, ощетинились оружием. Не очень-то пронял их этот налет. Заносчиво вплелись во вражеский гам короткими стежками "Дегтяревы", солидно застучали "максимы", бодря, затакал ДШК, малость выждав, торопясь, сливаясь в градовый гул, сыпанули автоматы.

Перед окопом Пятницкого немцы появились неожиданно, вынырнули холера их знает из какой ямины Внешне спокойный, Степан Данилович несуетливо, расчетливо кинул две гранаты, взялся за автомат. Пятницкий бросить гранату не успел: ДШК, похоже, узрел этих немцев, резанул по ним крупнокалиберной светящейся струей Повернули, дали тягу. Чека выдернута, обратно в карман гранату не сунешь, на бруствер не положишь. Кинул - аж в плече хрустнуло. Боялся - не долетит. Нет, хорошо упала. Успел и Савушкин обойму выпустить, снова приник к трубке.

- Степан Данилович! - окликнул Пятницкий разведчика.

- Иду, Владимирыч,- Степан Данилович выпростался из снежного гнезда, положил ближе к Пятницкому оставшиеся гранаты, подал автомат.- Возьмите, а мне свой пистоль на всякий пожарный.

Пятницкий отдал ТТ, принял автомат. Степан Торчмя ухватил провод в рукавицу и швырком скатился за бугор. Уже оттуда крикнул Савушкину:

- Женя, кинь неразмотанную катушку, может, наращивать придется!

Первое время о продвижении Степана Даниловича сообщал втиснувшийся в снег красный трофейный кабель: пошевеливался, вздрагивал, рыхлил земляные смерзки. Потом успокоился - далеко отполз Данилыч. Савушкин вдавил трубку в ухо, слушал, время от времени, нажав клапан, умоляюще спрашивал: "Припять, Припять... Ну где ты, Припять? - и для верности называл себя: - Я Кама, я Кама. Припять, слышишь?"

Не слышала батарея, не откликалась.

А тут опять немцы. Эта схватка длилась дольше, чем первая, но того унизительного, гнусного страха, который сковывал вначале, не было. Страх, вызванный малочисленностью "войска" Пятницкого и его обособленностью от пехоты, прошел с появлением трех упыхавшихся, чумазых солдат с ручным пулеметом.

- Кто тут Ромка? Есть такой? - весело спросила потная оскаленная рожа, обдав Романа махорочным перегаром.

- Кто такие? - холодно спросил Пятницкий.

- Ай не видишь? Свои в доску... Не дуйтесь, лейтенант. Ротный увидел артиллеристов и прямо места не находит, тревожится: "Неужели там Ромка, неужели Ромка?" Вот я так и спросил.

Второй, сутулый дылда, оборвал его:

- Хватит, ботало коровье. Вы - Пятницкий?

- Да, Пятницкий. Кто вас послал? Какой ротный? - проговорил Роман, узнавая в солдате того, из дзота под Йодсуненом, и догадываясь, о каком ротном идет речь.

Стал приглядываться к нему и пулеметчик.

- Младший лейтенант Пахомов послал. Велел узнать, что тут у вас, все ли целы. Вот он,- показал на третьего,- возвернется, обскажет, а нам приказано ваше НП охранять. Эти гады, того и жди, полезут. Чуете?

Стихший было обстрел реки снова усилился. Часть минометов перекинулась на позиции мурашовского батальона. Пришлось вкопаться поглубже.

"Ботало" установил пулемет и повернулся к Пятницкому. Похлопывая пулемет рукавицей, весело спросил:

- Пять дисков. Хватит, товарищ лейтенант?

Роман встречал таких веселых. Нервная у них веселость. Что ж, в бою всяк по-своему себя бодрит. Только вспыльчивы такие весельчаки до бешенства. Пятницкий подмигнул ему и сказал тому, третьему - худому, умученному:

- Скажешь, что Пятницкий человека на линию выслал. Наладится связь четыре ствола будет. Понял?

- Чего не понять-то. Понятно. Идти можно?

- Идти...- усмехнулся ободренный Роман.- Доползи хоть в целости. И это... Скажи - рад слышать о нем, мастодонте.

- О ком таком?

- О звере во-от таком,- раскинул Роман руки и одновременно с близким взрывом взвыл от боли. Стряхнув перчатку на снег, он детским движением сунул пальцы в рот. Сутулый качнулся к нему.

- Че тако, че с вами?

Роман вынул пальцы, помахал, охлаждая, и только тогда посмотрел на них. Ногти покрывались синюшной темью.

Убедившись, что с лейтенантом ничего серьезного не произошло, связной сказал: "Ну, я пошел" - и пескариком скользнул под уклон.

- Комком тебя, лейтенант, хлобыстнуло. Распустил крылья-то,- объяснил "ботало".

- Закрой хайло,- одернул пулеметчик напарника.-Тебе бы так. Вы снежком их, товарищ лейтенант, пальцы-то, пусть охолонут.

Мучаясь от нестерпимой боли, Роман нагреб в кучу серого снега, упрятал туда кисть. Почуяв облегчение, благодарно посмотрел на солдата, вспомнил утренний переход через Алле и даже фамилию этого солдата.

- Как хорошо. Хомутов, что встретились Я там, на речке, про одного на вас подумал.

Некрасивое вытянутое лицо солдата потускнело.

- Я ничего, живой покуда. Дружка мово... Помните, на перине кемарил? На леде остался, вот эту боталу дали...

- Я тебе что, пряник? "Да-ал-и-и",- передразнил его напарник.

- Зачем пряник, ботало, говорю,- улыбнулся вроде бы глухой к юмору старый знакомец Романа.

- Какой есть. Умных-то - к умным, а меня вот - к тебе.

Незлобивую перебранку прервал рев новой контратаки. Пятницкий почувствовал, как инстинктивно поджались пальцы ног, криво усмехнувшись над этой мерзкой человеческой слабостью, взялся за автомат. Савушкин торопливо завязал тесемки на шапке, освобождая руки для карабина, сунул трубку под наушник и лег рядом с Пятницким.

- Ничего, Женя, отобьем и этих,- сказал ему Роман.

- А чего, я ничего,- бодрясь, пролепетал Женя и передвинул мешавший под животом подсумок.

Сутулый пулеметчик пощурился в сторону немцев - как далеко, растуды их,- деловито установил прицел, полулежащий, устраиваясь поупористей, посучил ногами.

Автоматный огонь становился все гуще и плотнее, пули летели над головами, цокали о землю, фырча и повизгивая, рикошетили.

Пятницкий приладился к прикладу, борясь с волнением, выцелил рослого немца с раззявленным ртом, нажал спуск. Коротко и быстро стукотнуло в плечо. Немец выронил автомат, повалился. Роман, выискивая новую жертву, стал перемещать ствол, но Женя Савушкин толкнул его криком:

- Связь! Товарищ лейтенант, связь!

Степан Данилович, милый! Жив, значит, связал ниточку! Роман выдернул трубку из-под Жениной шапки, приложился к ней и услышал:

- Я Припять, отвечайте, отвечайте...

Мучаются на огневой, никак не дозовутся до наблюдательного.

Роман зажал больной рукой второе ухо, закричал:

- Я Кама, дайте седьмого!

- Кама, я...- затухало у реки.

Что там, опять порыв?

- Припять, Припять! - яростно потрясал трубкой Пятницкий.

Замолчала, отсоединилась Припять. Роман забыл о всем на свете. Припять, только Припять нужна ему. Он не видел, как справа от них немцы подошли вплотную к окопам и там люди с первобытным ревом кинулись друг на друга; как почти у самого бруствера испуганный, ошалелый Савушкин из его автомата свалил двух немцев; как сутулый пулеметчик хладнокровно расстреливал вражеских солдат, а его напарник, "ботало", зараженный дикой схваткой в пехоте, улапил возникшего с фланга автоматчика, не остерегаясь, остервенело выламывал ему руки и помутненно требовал: "Сдавайся, твою мать, сдавайся, зараза!" Немец, надо думать, всей душой, чтобы сдаться, но от адской боли в суставах лишь протяжно выл.

- Кама, я Васин! - снова услышалось в трубке.- Где лейтенант? Кама, лейтенанта к аппарату! Кама...

И опять ни звука, одно потрескивание.

Роман боялся не поймать голос, продирающийся через какие-то помехи, и, выкрикнув два слова, отпускал нажимной рычаг. Не забывались, ныли болью пальцы левой руки.

Выглянул на миг, посмотрел туда-сюда, перекинул трубку в ушибленную руку, правую вооружил гранатой. Снова в трубке:

- Кама! Я Васин, у нас тут...

Да что он, неразумный, не может короче, главное! Самому успеть сказать!

- Кама...- и опять гаснет голос артмастера Васина. Нет, зашеборшило. Соединяет, скручивает Данилыч проводки непослушными пальцами.

Может, ранен? Может, уже не он на линии?

Отложил гранату, прикрылся полушубком, чтобы лишний шум не попал в трубку.

- Васин! Всеми пушками! Прицел сорок! Направление - белая ракета. Даю белую ракету!

- Кама! Понял! Прицел сорок. Повтори направле...

- Припять, Припять...

Молчит Припять, молчит батарея. Степан Данилович, родной, что же ты?

Немецкая артиллерия продолжает бить по реке, но здешний бой угомонился. Срезанный очередью, лежит на бруствере второй номер пулемета, руки окостенели на горле изломанного, придушенного им автоматчика.

Пришел в чувство Савушкин, затеребил Пятницкого: "Что там?"

Хотел бы знать Роман - что там, на линии. Но снова в наушнике зашуршало, запотрескивало. Видно, плохо скрепляются у Данилыча провода, только задевают друг друга.

- Кама, прицел понял. Направление дайте, угломер!

Какой там, к хрену, угломер, неразумные!

- Направление на белую ракету!!! - оглушающе взревел Пятницкий, боясь разъединения.- Даю белую ракету! Прицел сорок! Сорок!!!

Спешат по проводу слова Васина, царапаются о стальные жилки, затухают, но слышно:

- Понял, передал...

- Васин, слушай. Десять снарядов на ствол, садите беглым!

- Понял! По десять!

Пятницкий отдал трубку Савушкину, перемогая боль под ногтями, через колено переломил ракетницу, увидел белую попку патрона. Славненько, хоть тут порядок! Дымным следом ушла ракета ввысь, достигла предела, лопнула молочным светом.

Немцы с тупым упрямством наладили третью атаку. Густо в цепях. Били, костоломили их, а все не убывают. Свежих, что ли, подкинули?

Не подвел, разобрался Васин. Настигая друг друга, запели в воздухе родимые семидесятишестимиллиметровые. Вот и разрывы: резкие и настильные осколочные, ухающие и вздыбленные - фугасные. Зачем фугасные? Ладно, забылся кто-то неразумный, не снимает колпачков со взрывателей...

Меткость, прямо скажем, ни к черту, но эффект, эффект! В-во-о, как уторкали, запылили пространство возле рощи.

Немцам ли знать - прицельным или неприцельным садят по ним, нет резона дожидаться худшего, во все лопатки кинулись под прикрытие леса. Да, теперь видно: вон она, роща, что на карте обозначена. Вшивенькая роща, низкорослая, войной исклевана.

- Женька, как там Припять?

- Опять на линии что-то, товарищ лейтенант! - откликнулся Савушкин.

- Вызывай, вызывай беспрестанно!

- Есть вызыва-а-а... Есть! Есть! Связь есть! Припять, Кама слышит!

Пятницкий - за трубку, затаил дыхание, ловит радующие звуки.

- Кама, Кама, Шимбуев говорит. Отвечайте.

Алеха? Откуда он? Там же Васин.

- Алеха, доворот передай...

- Лейтенант, я с линии,- голос не похож на голос Алехи-проныры, не похож, но все равно его голос: - Кабель сростил, иду к вам, передавайте.

- Кама, Кама,- это уже голос с огневой позиции.- Говорит капитан Сальников.

- Товарищ семнадцатый!

- К чертям кодировку, дуй открытым. Что у вас, какие возможности для стрельбы?

- Отличные, товарищ капитан!

- Карта есть?

- Есть!

- Координаты седьмой батареи?

- Если не переместилась, есть!

- Даю координаты всех трех. Записывай. Мы тут слепые. Будешь огонь вести дивизионом, снарядов не жалей. Сможешь дивизионом, Пятницкий?

- Вспомню... Попробую... (А-а, гадство, лепечешь!) Смогу, товарищ капитан! Записываю! Икс... Игрек... Есть. Так, девятая. Восьмая... Женька, держи трубку!

Сунул Савушкину трубку. Спокойней, спокойней, лейтенант Пятницкий. Где же координатная линейка, черт?. Вот она, за книжкой... Очень хорошо стоят огневые. Гаубичная чуток на отшибе... Ничего, не дрейфь, ты помнишь все, пристреляешь... "Снарядов не жалей..." Пальну залпом, скорее увижу свои разрывы, а там...

Глава четырнадцатая

Перебегают, падают, снова торопливо перебирают ногами и приближаются двое - сюда, к его окопу. Один могучий, сапожищами топает - земля колышется. Не видит их Роман, не чует - у самого внутри все колышется, ум за разум заходит...

Вызревший в боях командир роты Игнат Пахомов сваливается на Пятницкого. Сваливается бережливо - насмерть бы придавил, мастодонт. Радостно обхватил Пятницкого:

- Ро-омка!

- Тихо, Игнат, целоваться потом будем,- отстранил его Пятницкий.

- Я не целоваться, по правде, морду бить прибежал. Почему пушки замолчали? Мурашов всех чертей поминает. В самый раз самим атаковать, вышибить их из лесочка!

- Погоди, заговорят. Двенадцать стволов заговорят.

- Что, Сальников твой? - обрадовался Пахомов.

- Он распорядился, он. Только огнем дивизиона я управлять буду.

Пахомов даже крякнул от восхищения. Спросил:

- Сколько?

- Молчать сколько? - оторвался от подсчетов Роман

- Балда. Сколько до открытия огня? Мурашову доложить, людей готовить.

- Оставь здесь человека или сам.. Минут пятнадцать на подготовку данных и на пристрелку Потом на саму работу. Минут десять надо? Как смотришь?

- Ревякин! Жми обратно, нитку мою сюда!

Завершив подготовку данных для гаубичной, Роман окликнул телефониста:

- Савушкин, Припять давай!

- Есть Припять! - бодро ответил Савушкин, радуясь, что успел развинтить микрофон, посушить капсулу под мышкой. Уж шибко орали, отсырела, поди.

- Девятой батарее! Прицел... Угломер... Веер параллельный! Один снаряд на орудие, залпом... Огонь!

Роман не притронулся к биноклю, высунулся так, чтобы шапку или что другое не продырявило, впился острыми глазами в рощу.

Загудело в небесном пространстве незримое, потом отстало ухнуло за рекой. Правее и дальше рощи прянуло в зенит четыре темных конуса, высверкнули исподу, стали распадаться. Секунду спустя обрушенно донесся грохот.

- Ого! - восхитился Игнат Пахомов.

- Не ого, а гаубичные,- поправил его Пятницкий.- Левее ноль двадцать, прицел...

Счетверенный взрыв переместился, рванул по опушке в дранье изорванной рощи.

- Ладно? - спросил Пятницкий у Игната.- Или по леску закатать?

- Черт их знает, где их гуще.

- Сделаем так: гаубичную по самой роще пристреляю, а пушечные седьмую и восьмую на опушку выведу.

Игнату Пахомову притащили связь. Он обстоятельно доложил командиру батальона о возможностях артиллеристов. Мурашов порадовался, поторопил для порядка и тут же закричал, даже Роману стало слышно: "Смотрите правый срез рощи! "Фердинанды"! Один, два... Два "фердинанда". Дождались молодчики, мать вашу..."

- Ответь, Игнат, упредим. Еще три минуты...

Немецкое самоходное орудие поработало одной гусеницей, довернулось и мгновенно выстрелило. Звонкий и хлесткий выстрел стеганул Романа по ушам. Снаряд рванул на левом фланге батальона и, видно, не безрезультатно. Прямой выстрел есть прямой выстрел, и за прицелом, надо полагать, сидит обученный фриц, не тюха-матюха Не дать еще...

Пятницкий перекинул огонь седьмой и восьмой батарей к срезу рощи. "Фердинанды" задергались, попятились. И только теперь Роман отчетливо увидел зафиксированные зрением предыдущие залповые разрывы. По три в залпе. Почему по три? Закричал Савушкину так, будто он виноват:

- Женька! Почему седьмая и восьмая ведут огонь тремя пушками?

Женя быстро переговорил с телефонистом на огневой, доложил упавшим голосом:

- Две пушки... Ребят...

Значит, не двенадцатью, десятью стволами работать будет. Жестко скомандовал:

- Дивизионом! (О, как затеснило в груди - дивизионом!) Десять снарядов на орудие! Беглым! Огонь!

Савушкин, сглатывая застрявший в горле комок, дублировал команду.

Теперь не залповые, а разобщенные, наслаивающиеся выстрелы доносились из-за реки - били системы в семьдесят шесть и сто двадцать два миллиметра калибром

Изморенный, едва душа в теле, прицарапался разведчик Шимбуев со связистом, смахивающим на аборигенов Заполярья. Кажется, видел его в штабной батарее. Алеха пристроился рядом с Женей Савушкиным, стал докладывать с пятого на десятое:

- Степан Данилович почти до нас дополз. Вот пистолет его, бумаги... Шесть его сростков насчитал. Последний... Изоляцию даже не мог снять, так притыкал, оба конца в руках зажатые. Кровь на сростках, раненый полз. Во втором взводе орудие... Чинить нечего - куда колеса, куда щит... Прямое попадание. Комбат там был... Насмерть комбата. Еще Решетникова, Таипова... Накосил, падла...

Накосил... Коса в костлявых руках скелета... Расчудесная аллегория смерти! Скелет - с крестьянской косой, с литовкой Степана Даниловича!

Кого еще там? Василия Севостьяновича, значит. Да-да, Шимбуев сказал. Огневиков вон сколько... Может, еще кого? За то время, что Алеха добирался?

- Кабель как? Часто рвать будет?- спросил Пятницкий.

- Не должно, мы его, где можно, в межу перетащили. У позиций Липцев проверять будет. Капитан Сальников за эту связь... Такой разгон дает. Всех на ноги поставил.

- Рацию бы прислал...

- Рацию... До меня двое уходили. Лежат, как и Данилыч. Все из штабной. Мы вот с ним,- кивнул он на широколицего с плоским носом солдата,- не знаю как... Все межой да межой. Крюку дать пришлось... Зато надежнее.

Пятницкий слушал уже вполуха. Пристрелялся, пора и на поражение... Хорошо, где надо, торкаются и рвутся пристрелочные.

Забыв, какая тут предусмотрена наставлением команда и не теряясь от этого, более того, возбуждаясь, уверенный, что на огневых позициях поймут его, разберутся и не осудят, Пятницкий скомандовал на Припять:

- Засеките время! Десятиминутный обстрел! Беглым!

Роман не мог ошибиться. Там, на том конце провода, у трубки был капитан Сальников. Не удивляясь партизанской команде Пятницкого, Сальников серьезно и четко повторил каждое его слово. Только после, когда выкрикнул вслед за Пятницким бесновато вздымающее слово "Огонь!", быстро спросил:

- Атакуете?

- Да.

- Мурашов жив? С ним нет связи Передай, пусть дальше рощи не зарывается. Закрепляйтесь в роще и держитесь там. Подошли свежие силы. Понял?

- Понял, товарищ капитан!

- Работай, композитор!

Непонятно, почему - композитор, да и вникать не стал. В такие минуты мало ли что с языка...

Работа уже шла. Оттуда, где еще не убранные лежали возле станин и ровиков тела Василия Севостьяновича, Решетникова, Таипова и, быть может, еще кого-то, дивизион с бешеной силой кидал на двухкилометровую дальность снаряды, и они люто, зло терзали землю, деревья и все, что там было.

Содрогнув землю, рванули два стокилограммовых снаряда. Наверное, тот бээмовец по такому случаю еще парочку выпросил. Черным, тягучим шлейфом пополз дым от правой оконечности рощи. Значит, какому-то "фердинанду" в самый раз угодило. Второго бы накрыть.

Артиллерийский огонь противника, казалось, удвоился, и обещанные свежие силы не смогли выйти на рубеж майора Мурашова, роты которого преодолели изрытвленное снарядами четырехсотметровое пространство и просочились в рощу, где не было не только живых, но и мертвых немцев.

Продравшись через лесной бурелом, Пятницкий выбрался на другую окраину рощи и неподалеку от насмерть изувеченного штурмового орудия (вот и второй "фердинанд"!) разыскал командира батальона.

Сразу за лиственным колком (кажется, грабы, березы да худосочный осинник, теперь изломанные в прах) начиналась низина, скупо запорошенная снегом и изрябленная бесчисленными воронками, исполосованная колесами, истоптанная сапогами. Слегка прогнутое поле в километре от рощи утыкалось в постройки, кирпичные стены которых с удушающим хладнокровием сообщали, что тут Иванам рассчитывать на что-то сносное в ближайшее время нет никаких оснований. Пустынная залежь, давно не тревоженная лемехом, правой оконечностью обрывалась у дорожных посадок, левым крылом уходила к приречной пойме, где Алле делала крутой заворот на запад

Мурашов был мрачен, его картинные усики потеряли франтоватость, затерялись в темной небритости многодумного, осунувшегося лица. От двухсот человек, начавших штурм берегового кряжа, осталась едва треть, офицеров раз-два и обчелся, из ротных один младший лейтенант Пахомов. Успокаивало наличие трех легких минометов, ДШК, двух станковых и четырех ручных пулеметов. Силища для стольких штыков! Успокаивало, да не совсем Боеприпасы были на исходе, а мин - семь-восемь на "самовар". Кипяточком фрица не ошпаришь, так, самим морально погреться. Вся надежда на лейтенанта из артполка. Только бы связь не изрубили. О своей нечего думать. Рация побывала в полынье, а проводная натянута лишь между ротами. Вот артиллерийскую ниточку надо пуще жизни беречь. До темноты немного осталось, а там... Помыться с вехоточкой, отоспаться. Мужичков бы с автоматами сотенки полторы... Ладно, не надо жадничать - сотенку...

Мурашов с Пятницким стояли в отростке траншеи, где, по всей видимости, находилось у немцев боевое охранение.

- Дельно ты их сработал,- кивнул Мурашов в сторону самоходки. От нее разило железной и керосиновой гарью.- Разделали бы они нас, как бог черепаху.

Роман успел пристрелять по поселку первые орудия всех батарей, и его настроение, не в пример майору, было приподнятым. Мурашов отыскал в кармане сухарь черепичной крепости, разломил, подал Пятницкому.

- За "фердинанда", что ли?- улыбнулся Пятницкий.

- За это,- майор очертил полукружие,- с генерала потребуем. Сухарями не отделается. Кстати, ты, лейтенант, в сих делах не скромничай, особенно когда дело солдат касается. На всех пиши, кто не трус, на мертвых тоже. Сверху рядовых мужичков плохо видно, начальство может и не почухаться.

- Товарищ майор,- осмелился подойти не отлучавшийся далеко от Пятницкого Шимбуев.

Мурашов с треском кусанул сухарь.

- Чего тебе?

- Разрешите к лейтенанту обратиться.

Мурашов хмыкнул: нашел где строевую выучку показывать.

- Обращайся.

Шимбуев. приставил ППШ к стенке окопа, проворно скинул тощий вещмешок.

- У меня тут банка тушенки, дядька Тимофей успел сунуть, печенье офицерское. Пошама... Покушать бы вам

- Ординарец, чтоли?- поглядел Мурашов на Пятницкого.

- Не положено взводному. Разведчик. Валяй, Алеха, в землянку, сваргань. Не возражаете, товарищ майор? У Шимбуева и во фляжке найдется.

Шимбуев хотел что-то сказать, но махнул рукой, подхватил затасканную котомку и скрылся за изгибом траншеи. Мурашов сунул огрызок сухаря в карман, сказал:

- Тушенки пожевать не откажусь, а фляжку - потом. И без водки голова кругом. Как думаешь, не выщелкают нас до темноты?

- До темноты они сами деру дадут,- убежденно ответил Пятницкий.

Мурашов даже глаза распахнул.

- Твоими бы устами...

- Поглядите,- Роман махнул биноклем на пустошь, на излучину реки Алле, видную отсюда зарослями ивняка.- В бинокль виднее.

Мурашов долго смотрел в бинокль и без бинокля.

- Д-да, если у наших фрицев мозги не набекрень, иного им не остается, как ноги в руки. Двадцатая вон уже куда проперла.

За изгибом реки отчетливо прослеживался след боя, смещающегося все далее на запад. Прошли на бреющем "ильюшины". То наращивая, то утишая гул, косо вонзая в землю реактивные молнии, они покрутили там карусель. Усилился, плотнее стал огонь тяжелой артиллерии. Пятницкий указал на кирпичные строения и предположил о немцах:

- Тоже, поди, приглядываются.

Вернулся Шимбуев, пригласил в блиндаж:

- Идите с товарищем майором, подогрел на щепках. Мы с Женькой последим за немцами.

- Бинокль где?- спросил Пятницкий, не увидев на груди разведчика привычного там бинокля.

- Когда сюда пробирались... Осколком. Тут вот больно, кашлять трудно... Дайте мне ваш, я потом себе у немцев достану, с головой сыму.

Что посидят вдоволь, отдохнут в покое - этого и в уме не было, но перекусить все же успели. Ухнул неподалеку тяжелый, за ним - второй, третий... И пошло. Как живые, шевельнулись накаты землянки, нацедили пересохший суглинок. Мурашов с Пятницким поспешили вон. В щепки разносило остатки рощи, насаженной лет сорок назад здешними земледельцами.

- Ты прав, лейтенант! - прокричал Мурашов. - Уходит немец, это он нас треножит, боится - в штаны вцепимся!

Пригнувшись, Роман побежал по зигзагам траншеи к участку, где оставил Шимбуева с Савушкиным

- Что тут происходит?- торопливо спросил разведчика.

- Фрицы манатки сматывают,- по-своему подтвердил Шимбуев высказанное Мурашовым. Он не повернулся на приход Пятницкого, продолжал наблюдать в бинокль. Добавил к сказанному:- Несколько порожних машин подошло, беготня какая-то.

- Дай-ко,- ухватился Пятницкий за бинокль.

- Товарищ лейтенант, семнадцатый вызывают! - крикнул сидевший на дне окопа Савушкин и, задрав голову, понял, что нет у лейтенанта времени отрываться от бинокля. Женя зажал аппарат под мышкой, поднялся и подставил Пятницкому трубку к уху.

- Пятницкий, чем вызвана перемена в огневой работе противника?спрашивал Сальников от реки.

Роман доложил, что немцы, по всей вероятности, начали отступление. Им хорошо видно, как загибается левый фланг соседней дивизии, боятся в мешок угодить, вот и бьют по наседающему батальону.

- Передай приказ Мурашову, приказ генерала Кольчикова,- оставаться на месте,- горячо говорил Сальников и подстегнул вопросом:- Почему пауза? Ломай, что можно изломать, не давай живыми уходить, нам с тобой в Кенигсберге легче будет!

Подав команду на огонь по данным последней пристрелки, Пятницкий передал Мурашову приказ командира дивизии и потянул Шимбуева за рукав:

- Воды, Алеха. Глоток бы, горло как рашпиль.

- Нету. И бинокль и баклажку разнесло.

Хотя бы снежку хватануть. Но не было снега: с копотью, с землей перемешан.

Полчаса спустя появилась группа автоматчиков. П6 внешнему виду на свежие силы они не походили. Скорей всего, сузился фронт и вытеснил более общипанные части. Следом за авангардом автоматчиков высыпали густые цепи пехоты и, не останавливаясь, минуя позиции мурашовского батальона, неровным волнистым неводом пошли по давно не паханному и не рожавшему полю.

На опушку выбежали проворные минометчики, с заученной быстротой стали устанавливать свои "самовары" Четыре танка, поотставшие при обходе рощи, наращивали скорость, обгоняли пехоту. Пятницкий изморенно опустился рядом с Женей Савушкиным. Освоившийся, воспрянувший малость Женя позволил себе даже побаловаться самокруткой.

- Куришь?- удивился Пятницкий.

Женя смутился.

- Когда филичевый давали, не курил, а сейчас чего... Вас! - он поспешно подал трубку Пятницкому.

От голоса младшего лейтенанта Коркина у Романа радостно заспешило сердце и совестно стало за свои утренние мысли. Уйди Коркин в медпункт никто не осудил бы его, хотя рана, если исходить из обстановки, не из тех, чтобы покидать батарею, но рана есть рана, и тут ничего не попишешь. Однако Роман, хотя и убеждал Будиловского, что Коркин должен не воевать, а лечиться, внутренне готов был не одобрить его уход. Остался Коркин, и Пятницкому было неловко сейчас за то, что подумал тогда.

- Витя, жив?- прокричал Роман в трубку.

- Жив,- не разделил его радости Коркин: не очень-то приглядная картина была на огневой, не до восторгов Коркину, спросил мрачно:- Сам-то как? Вот и отлично Мы уж тут всякое думали. Теперь слушай. Тебе велено принять командование батареей и спать до утра, я пока покомандую. Снимаемся. Место сосредоточения - Баумгартен. Туда и приходи утром. Найдешь, где поспать? Да, еще... Тут товарищ из дивизионки пришел, спрашивает, чего и сколько уничтожила наша батарея. Ну, орудий вражеских, машин, пулеметов...

- Что?- опешил Роман.- Его, случаем, не контузило? Рощу с лица земли снесли - и ни одного трупа. Всех мертвяков уволокли... Деревня вон горит, может, побежать, посмотреть, посчитать? Машины ему, пулеметы..

- Не знаю, не знаю,- с оттенком иронии произнес Коркин.- Уважать надо прессу.

- Два "фердинанда" накрыли, можешь сказать, за это ручаюсь, да и то с кем-то делить надо,- закричал Пятницкий.- По всему другому пошли подальше.

- О "фердинандах" скажу, посылать сам изволь. Передаю трубку.

Какой липучий газетчик! Что ему сказать? Обалдеть можно!

- Товарищ лейтенант,- в трубке голос старшины Горохова. Слава богу, не корреспондент.

- Слушаю, Тимофей Григорьевич.

- Начальник штаба приказал сматывать хозяйство. Так что не беспокойтесь, все сделаем. Покушать есть что? Я пришлю.

- Не нужно, Тимофей Григорьевич, не гоняй людей на ночь глядя. Какие потери?

- Трое. Сейчас со всего дивизиона собирают, во Фридланде похоронят... Еще раненых трое. Их Липатов в медпункт увез.

- О Степане Даниловиче знаете?- спросил Пятницкий.

- Д-да,- запнулся Горохов, вздохнул прерывисто.

Я послал за ним... Как рука ваша?

Это еще откуда - о руке? Посмотрел на Савушкина Тот отвел взгляд, чтобы не видеть, как товарищ лейтенант головой покачивает.

- Чепуха, старшина, маникюр попортило,- отозвался Пятницкий и вдруг вспомнил:- Тимофей Григорьевич!

- Что?- встревожился старшина.

- Документы капитана где? Сумка, планшетка? Там его письмо жене, в Гомель. Слышишь? Не отправляй!

- Все у меня пока.

- Письмо найди, припрячь. Сам ей напишу.

Вспомнился разговор с капитаном Будиловским, заныло, потянуло сердце будто виноват в его гибели, будто сам бесчестно увернулся от смерти, вместо себя другого подставил. Понимал - глупость все это, понимал, но мучился.

Только-только забрезжил рассвет. Пятницкий, Шимбуев, Савушкин и связист из штабной батареи, миновав поле, берегом реки вышли на дорогу к Баумгартену. Баумгартен брали соседи, и Роман с любопытством оглядывал место побоища. Группа нестроевых солдат из похоронной команды собирала неприятельские трупы. Пятницкий недовольно подумал: "Что, пленных для этого не нашлось, что ли?" Среди побитого, изорванного снарядами можжевельника виднелась отрытая за ночь и наполовину заполненная яма.

- В-во наворачкали! - зябко восхитился Шимбуев Враскачку, по-утиному, подъехала полуторка. Сидевший поверх клади солдат, покряхтывая, слез, открыл борт, снова, оскользаясь подметкой на шине колеса, вскарабкался в кузов. Ногами, березовой рогатиной начал сталкивать то, что там было. Подходили другие солдаты, цеплялись своими приспособлениями за сброшенное, тащили к яме. Роман миновал их, стал спускаться к сараям - к окраине Баумгартена. За сараями, среди безжизненно холодных, давно сгоревших строений и еще тлеющих развалин жилых домов, стояли колесные кухни, суетились люди. Кто-то разжился губной гармошкой и теперь безжалостно и неумело дул в нее. Чисто и хорошо смеялись военные девчонки. В народившейся поутру кладбищенской тишине было это удивительно и щемило давней молодой тоской.

Из кустов на дорогу выбрался солдат лет за сорок. Перекинув веревку через плечо, он волочил к яме мертвого. Шинель покойника задралась, длинные неживые руки мотались на неровностях, из кирзовых сапог, перехваченных буксировочной петлей, торчали пожелтевшие портянки.

Кирзачи! Пятницкий оцепенел, остановился в ознобе. Гул в голове обрушил тишину.

- Т-ты что?- задохнулся Пятницкий.- Т-ты что, иначе не можешь? Он тебе кто - немец? Фашист? Не видишь, глаза протереть?

Подсмыгнув по погону веревку, солдат покосился на молодого лейтенанта, огрызнулся:

- Потаскай-ка всю ночь... Нацепляют звездочек, ходят, распоряжаются...

- Стой! - срывая голос от страшной догадки, закричал Пятницкий и схватил солдата за лацканы видавшей виды шинели.- Ты куда его? А? В эту яму?!

- Чего орешь! Отцепись,- с упрямством и усталым озлоблением солдат дернулся и выпустил веревку. Задубевшие ноги покойника ударились о землю. В душе Пятницкого взорвалось все сгустившееся из пережитого, пересиленного, перетерпленного за последние сутки. Он с силой толкнул солдата, и тот полетел впереверт. Роман выдернул из кобуры пистолет.

- Погибшего советского... Я тебе покажу, мерзавец! К стенке! помраченно выкрикивал он и наступал на поднявшегося и ощерившегося солдата.

Стенки не было, спина близилась к стожку полешек-кривулин. Все пошло на дрова безлесого, экономного прусского крестьянина - пни, коряги, сучки... Улежный стожок наполовину был обобран, видно, для тех вон кухонь. Потемневший - ветрами обдутый, дождями моченный,- он желтел одним боком. Закрываясь от пистолета щитком ладони, боясь упасть, солдат другой рукой уперся в нагромождение крохотных полешек. Наглость вылетела из него, испарилась, глаза распялил страх.

- Вы что, вы что... Товарищ. Я же...

Шимбуев бросился к Пятницкому, но не успел. Разрывая тишину, обращая внимание всех, слонявшихся у развалин по делу и без дела, грянули пистолетные выстрелы. Вздрагивая, щепались и выскакивали уплотненные деревяшки возле обмершего, прощавшегося с жизнью погребалыцика. Невидимо мелькавший затвор ТТ остановился, из открытого зева патронника курился легкий дымок. Пятницкому хотелось двинуть солдата в зубы Сдержался. Трудно дыша, выдавил:

- Похорони как положено. Проверю. Если что... Взаправду убью. В той... с немцами зарою.

Повернулся спиной и пошел. Шимбуев настиг его, спросил тревожно и с упреком:

- А если бы... промазал?

Пятницкий промолчал, обошел воронку и резко остановился. Постоял, посмотрел на закрытое протянутыми тучами небо, на своих неочухавшихся спутников и спросил'

- Шимбуев, солнце было хоть раз? Ну, как мы в прорыв пошли?

Солдаты переглянулись.

- И я не помню,- вздохнул Пятницкий.

Глянув на него, твердо зашагавшего дальше, штабной связист сказал Шимбуеву:

- Лейтенант про солнце, а я маму вспомнил. Ее предки солнцу поклонялись... Я только по отцу русский, мама из нганасанов, самоедов авамских. В их племени, чтобы сказать: "Я жить хочу", говорили: "Я солнце видеть хочу". Вот и лейтенант, значит, жить хочет.

- Во! Вякнул тоже,- запнулся в шаге Алеха.- Тебе, поди, не хочется.Шимбуев, как и Пятницкий минуту назад, запрокинул голову и широко открыл глаза на хмурое небо, невесело цыкнул слюной через зубы:- Конечно, куда с добром, когда - солнце.

Глава пятнадцатая

Пятницкий сидел в кабине "студебеккера" и, притулившись к шоферу, сладко посапывал.

Трехосные машины с семидесятишестимиллиметровыми орудиями в прицепе стояли колонной на узкой шоссейке Когда остановились, к чистому духу оттаявшей земли примешались запахи пороховой гари от пушек, бензиновых паров - от машин. По обочинам - голые яблони, еще не хлебнувшие весенних соков, на булыжнике немецкого проселка - жиденькая размазня. И над всем этим и вокруг этого - непроглядная темень.

Кто-то поскребся в дверцу, ругнулся, нащупывая ручку, и простуженным голосом вначале спросил, потом распорядился:

- Комбат-семь? В голову колонны, срочно!

Шофер Коломиец, он же командир отделения тяги, удивительно конопатый солдат - даже кисти рук обрызганы бурым,- пошевелил плечом, на котором лежала голова Пятницкого.

- К командиру полка вызывают,- пояснил Коломиец, вороша затекшим плечом. Все это время он сидел без движения, боясь потревожить спящего командира батареи.

Пятницкий потянулся, поправил съехавшую на живот кобуру, пошарил под ногами шапку, зевнул.

- Может, на переформировку?- с безразличием, в котором скрывалась надежда, спросил Коломиец.

Пятницкий насупился, промолчал. Открыл дверцу и прыгнул в черноту.

Из кузова, раскрылив полы шинели, как курица с нашеста, слетел ординарец Алеха Шимбуев и упал на четвереньки. Встал, обтер руки о голенища сапог, удобней вскинул автомат и молча зашагал рядом.

Полузаснувшая колонна оживала. Пятницкий, мучимый зевотой, ускорил шаг. Шимбуев, шлепая по грязи, бойко поспешал рядом. Покосившись раза два на комбата и уловив в его лице озабоченность, он, как и Коломиец, спросил с плохо скрытой надеждой:

- Может, на переформировку, товарищ комбат?

Услышав этот вопрос вторично, а если точнее - в третий раз, поскольку раньше Роман задавал его себе сам, Пятницкий сердито ответил:

- А шут его знает, Алеха.

Снова молчание, понятное обоим.

Люди вконец измотались от бессонных ночей и от постоянного телесного и душевного напряжения. Ждали, что после боев на реке Алле им дадут отдышаться. Не тут-то было. В Баумгартене задержались, конечно, но всего на сутки: чтобы личный состав помыть, одежду через вошебойку пропустить, боеприпасами пополниться. Батарея Пятницкого из артмастерских пушку получила вместо разбитой - чужую, ранее покалеченную, приведенную теперь в полный порядок.

Вот с людьми - хуже. Из резерва или запасных полков не прислали ни одного человека. Берегут, поди, для Кенигсберга. Из дивизиона АИР пятерых, не пригодных для аристократической инструментальной разведки, но, по разумению начальства, способных заменить погибших орудийных номеров, перевели все же в дивизион капитана Сальникова, но в седьмую батарею Пятницкого ни одного не попало.

Вот так вот перетасовали кое-что внутри дивизии, произвели перестановки - и все. Вроде сил добавилось, покрепче стали. Так-то оно так, только фронт дивизии теперь с учетом этих сил - всего тысяча метров.

Сегодня неожиданно сняли с передовой, отвели куда-то на левый фланг армии. Может, решили все же по-настоящему укомплектовать? По госпиталям да санбатам пошарить, а то призывников подбросить? Лучше бы, конечно, нюхавших пороху. Да что говорить! И от зеленых стручков никто бы не отказался. Взять его батарею. Воевавших, опытных, профессионально подготовленных пушкарей, артиллеристов в полном смысле этого слова - один-два на орудие. В помощь к ним переведены буквально все. Даже старшина Горохов. Ничего плохого о Горохове не скажешь, но вести хозяйство батареи - одно, вести бой номерным орудия - совсем другое. То же самое и писарь Курлович, и повар Бабьев, и санинструктор Липатов... Но и с ними в расчетах только по четыре человека.

Связисты Липцева - те вообще разучились спать, нет подмены. С офицерами... Взводом управления все еще сержант Кольцов командует. Вернувшийся из санбата лейтенант Рогозин, украшенный свежеподжившим шрамом на правой щеке, третий день хромает. Связки, говорит, потянул. Похоже врет, скорее всего, осколком задело Шимбуев видел, как он, таясь, делал перевязку.

- Мотает бинт, морщится,- рассказывал Алеха Пятницкому, - а сам интеллигентно так по матушке, по матушке...

Понятно, почему врет. Из санбата опять в санбат? Неловко парню, понимает - людей-то кот наплакал, вот и помалкивает о ранении.

- Д-да, подремонтироваться надо бы,- Шимбуев плюнул в темноту и убежденно добавил:- Только ни хрена не выйдет. Это уж точно.

...Вглядываясь в лица офицеров третьего дивизиона, подполковник Варламов показал на карту, раскинутую на столе штабного автобуса.

- Ближе,- сказал он.- Достаньте свои. Квадрат.. Видите этого паука? Перекресток пяти дорог. Две дороги из сходящихся идут от противника. По данным авиационной разведки, по этим дорогам двигается моторизованный корпус, в голове которого танковая дивизия. Зарыться и не пропустить. Первый и второй дивизионы будут здесь, левее. Им распоряжения даны. Вам, Сальников, тут. На самом перекрестке - батарею... Какую намерены, комдив?

Капитан покосился на Пятницкого. Варламов одобрил:

- Принято! Седьмая, Пятницкого. На том месте сейчас развернулась батарея зенитчиков. Перестраивается для стрельбы прямой наводкой. Впереди них четыре полковых сорокапятки. Те и другие в оперативном отношении будут подчинены Сальникову. До рассвета корпус едва ли подойдет. За это время врыться по уши. Остановишь, Пятницкий?

Пятницкий едва не выпалил: "Умру, но остановлю!"- и смутился оттого, что собрался сказать эту веками освященную клятву, которая прозвучала бы сейчас в тесном, жарко натопленном штабном автобусике крайне напыщенно. Пятницкий замедлился с ответом, соображая, как сказать то же самое, но другими словами.

- Чего молчишь?- подстегнул командир полка, и Пятницкий не нашел других слов.

- Умру, но остановлю! - глядя в глаза Варламова, сказал он.

Судя по реакции присутствующих, они не нашли ответ нескромным, для них он был вполне уместным. Только Варламов не преминул внести поправку:

- Умирать, Пятницкий, погодим. Мы с тобой еще в академию вместе Поедем, не боями, парадами командовать будем.

Горячее и благодарное тронуло душу Пятницкого.

Комбата Пятницкого на батарее ждали. Возле машины Коломийца собрались командиры расчетов и отделений, оба офицера - лейтенант Рогозин и .младший лейтенант Коркин.

Присели, прикрылись плащ-палаткой. Роман коротко изложил поставленную батарее задачу.

- Куда их черти несут, комбат?- спросил Коркин.

- В Кенигсберг, больше некуда.

Старшина Горохов преувеличенно весело выдохнул:

- Это есть наш последний и ре-ши-тель-ный бой..

Пятницкий осуждающе нахмурился:

- Ты, Тимофей Григорьевич, гимн под лазаря не перестраивай, пожалуйста.

Старшина недоуменно пожал плечами, но проговорил виновато:

- Чего вы серчаете, товарищ комбат?

- Ладно. Сам знаешь,- ответил Пятницкий и скомандовал:- Орлы, разумные-неразумные, по местам.

Двигались в плотной темноте со скоростью улитки. Возглавлял колонну командир отделения тяги Коломиец. Он, как колясочный гоночного мотоцикла, провис из дверцы, вглядывался в осклизлую булыжную дорогу. Упаси бог съехать на поле. До рассвета пробуксуешь. Надо же, март не наступил, а тут... Скорее бы опять приморозило.

- Ползем, как в дегте,- недовольно заметил Пятницкий.

- Можно и поскорее. Только вот что, комбат,- притормаживая, сказал Коломиец,- накиньте на спину полотенце и шпарьте впереди "студера", быстрее будет.

Роман добродушно проворчал:

- У тебя, Николай, ни на грош чинопочитания, но за разумное предложение бог тебя, возможно, простит Давай свое полотенце.

Пятницкий выбрался из машины, пошел впереди. С полотенцем на плечах в шаг с ним разбрызгивал грязь Шимбуев. Колонна сразу прибавила скорость. Кургузый Алеха, поспевая за комбатом, пыхтел, скользил подошвами, рвал их из черноземной каши и вполголоса отводил душу.

- Стой! - неожиданно раздался властный женский голос.- Стой!

- Стою, хоть дои,- показал Шимбуев свое скверное настроение, но на всякий случай шаги стал делать помельче. Понятно стало - вышли к позициям зенитных батарей Значит, где-то рядом место огневых Пятницкого.

Через канаву перемахнуло несколько фигур с автоматами на изготовку. Разобрались, что за колонна, куда направляется. Цыганистого вида дивчина с сержантскими нашивками на погонах откровеннейшим образом полюбовалась Романом, потом уж повернулась к Шимбуеву Уставившись на нее, тот стоял с распахнутым ртом. Зенитчица сдвинула на глаза Алехе шапку и насмешливо спросила:

- Кого доить-то, мышонок?- и тут же подлудила голос:- Будешь ходить полоротым - немец подоит твою кровушку. А ну, захлопнись!

Довольный остановкой и восхищенный девицей, Шимбуев даже не рассердился, буркнул только:

- Экая тетенька,- и, обращаясь к Пятницкому, высказал свою догадку: Жарко будет. Если уж бабенок против танков...

Пушки отцепили на положенном расстоянии друг от друга, быстро разобрали лопаты. Рогозин с Коркиным расставили буссоль, определили места для орудийных окопов.

Началась опостылевшая, но всегда нужная и без понуканий выполняемая работа. Копали, прислушивались, вглядывались в темноту - туда, где рогулькой пропадали дороги, снова брались за лопаты. Пятницкий проверил наличие подкалиберных и бронебойных снарядов, распорядился доставить еще двадцать ящиков.

Ожидание боя взвинчивало. Пока окапывались, этого не замечалось, но когда, гася звезды, стало бледнеть небо, на позиции легла гнетущая тишина. Роман не мог сидеть на месте. Он по десятку раз осмотрел каждую пушку, побывал у соседей-зенитчиц, на огневых сорока-пяток, но обрести спокойствия не мог. Скорее бы, скорее. Лучше бой, чем эта парализующая немота сереющей ночи, это нервное ожидание...

Стоит присесть, задуматься - в голову лезет всякое Черт бы побрал дядьку Тимофея! "Это есть наш последний..." Как испорченная пластинка зудит под черепом

Роман идет к третьему орудию. Им командует артмастер Васин вместо Семиглазова... Жив ли Семиглазов? Должен выжить. Липатов говорит, если навылет, то ничего, починят...

Шимбуев - тенью рядом. На огневой позиции расчета Васина раздраженная перебранка.

- Зубов много?- яростно спрашивает Васин - Убавлю. Рой, кулема, рой глубже.

Перед Васиным стоит худой, нескладный, со впавшими щеками и всегда плохо пробритый писарь Курлович, отлаивается.

- В чем дело? Чего сцепились, неразумные?- остановил их Пятницкий, понимая причину раздраженности.

- Не могу, товарищ комбат, ладони в кровь стер, выдохся,- признался жалкий в этот миг Курлович. Еле зрячий глаз его слезился.

- Хлюпик! Интеллигентская тряпка!- продолжал разоряться младший сержант Васин.- Первым же осколком выковырнет тебя из этой г...ной ямки. Дай лопату, сам копать буду!- не обращая внимания на Пятницкого, продолжал кричать Васин.

Курлович послушно тянул лопату к себе. И вырвал бы из цепких лап Васина, да вдруг застыл растерянно, выпустил черенок.

- Слышите?- просипел он.

Явственно доносился гул мотора. Танки? Уже? Теперь вступал в силу закон протеста. Не сейчас, потом, позже! Но когда потом? Когда позже? Пусть сейчас, немедленно! Пусть идут, пусть включают самую скорую скорость эти чертовы танки! Пусть вихрем ворвутся в эту ватную, наэлектризованную тишину, воспламенят, взорвут ее, тогда... Тогда все будет иначе. Тогда оживет в человеке все, что в нем есть, что заложено про запас, на будущее.

- Слышите?- просипел Курлович.

Васин слышал и уже разобрался в доносившемся гуле. Смешливо поморщил нос, сказал примирительно:

- Чего психуешь, Юрий Николаевич? Это "студер" наш. Колька Коломиец, раздолбай коломенский, снаряды прет.

Курлович со свистом втянул воздух, затрясся в кашле впалой грудью и с женской неловкостью вонзил лопату в освобожденную от дерна и теперь податливую землю.

В редких окопчиках перекликаются пехотинцы и копают, копают, лезут поглубже в землю. Танков нет. Но они будут, скоро будут.

Прихрамывая, к Пятницкому подошел Андрей Рогозин. Свежий шрам безобразил его чистое интеллигентное лицо. В зубах - не знающая огня трубка. Горбоносый, глаза ввалились Спросил:

- Роман, из штаба есть что-нибудь?

Пятницкий сообщил, что знал:

- Ждите, говорят, танки прошли Грюнхоф.

Рогозин посмотрел на небо, шрам дернулся.

- Значит, скоро. К рассвету, заключил он Дегтярная темень жижела, в зените просматривались рваные, быстро текучие облака. Рогозин похлюпал трубкой.

- Роман, ты помнишь "Сомнение" Глинки? Попытался вспомнить сейчас... Не смог Страх напал, что ли?

- А ты что, из другого теста?- спросил Пятницкий с улыбкой и покривился, чувствуя боль пересохших губ

- Из того же, но смерти не боюсь,- мрачно сказал Андрей и так же мрачно пропел: "С ней не раз мы встречались в степи..." Это помню, а "Сомнение" нет. Гляди вон, у первого орудия по тебе кто-то соскучился, шапкой машет.

Махал Женя Савушкин. Пятницкий спрыгнул к нему в ровик.

- Как дела, композитор?- с ободряющим смешком спросил в трубке голос командира дивизиона.

Что ему этот "композитор" втемяшился? Или фамилия что навеяла? Тогда, во-первых, знаменитый однофамилец не был композитором, он собирал народные песни. Во-вторых... Что за дурацкая манера у армейских патриархов прозвища лепить подчиненным! Но Пятницкий не сказал об этом, ответил:

- Готовы, встретим, товарищ семнадцатый. Настроение? А что оно... Ждем.

Отдал трубку, взобрался на бруствер, сел, свесив ноги в окоп. Ждем. Чего ждем? Победы? Будет победа, никуда от нас не денется. Снова будем ходить по тополиным улицам Свердловска, удить рыбу на Шарташе, прошвыриваться с девчонками у почтамта... Нет, прошвыриваться не придется. Он поедет за Настенькой, привезет ее к маме... А если ничего этого не будет? Ворвутся, сомнут - и одна мертвая кровь на земле... Разве мало ее было?

Ну-ну, возьми себя в руки, хлюпик.

Кого это назвали хлюпиком? А-а. Курловича. Трусит? Может быть. А другие? Как они? Страшно всем. Страшно сейчас, потом страха не будет, будет только ожесточение, лихорадочная работа мозга и мышц. У Андрея Рогозина голова всегда остается светлой. Он станет ходить под разрывами, спокойно отдавать команды и посасывать бестабачную трубку. Позер немножко Андрюша Рогозин, но не трус, н-не-ет, не трус... Горькавенко только на вид вялый. В нем затаенная взрывная энергия. Бой он проведет бурно, но без раздражающей суеты. Не будет суетиться и Васин, артмастер, а теперь командир орудия, только крепче станет крестить святых угодников... Младший лейтенант Коркин? Витька? Он бледнеет, в бою у него трясутся губы, трясутся до того момента, пока, забыв об обязанностях взводного, не оттолкнет наводчика и сам не встанет к панораме. Прямые выстрелы у него точнехоньки...

- Комбат, гудит что-то.

Это присел к нему сержант Горькавенко. Он еще прежний Горькавенко увалистый, будто переел сытной пищи. Руки в мазуте, он вытирает их грязной ветошью.

- Откатник подтекал, подтянули с Васиным,- поясняет Горькавенко.Слышите? Гудит...

Пятницкий уловил принесенный движением воздуха отдаленный гул, схожий теперь с шумом затерявшейся в чащобе порожистой речки. Он подобрал ноги, резко поднялся. Слева, где сорокапятки, громко, на все поле, крикнули:

- К бо-о-ю!

И снова тишина. Плотная, давящая на мозг тишина. И внезапно в этой напряженной тишине мирный, будто на колхозном дворе, причмокивающий голос:

- Н-но, милая!

И скрип, обыкновенный тележный скрип.

Горькавенко, смешливо подергивая ноздрями, принюхался.

- Огиенко. Кашу везет.

Огиенко, пятидесятилетний ездовой, оставался в тылу и за писаря, и за старшину, и за повара. Работящий, исполнительный мужик спокойно, с хозяйской рачительностью делал все, что на него сваливалось.

Термоса быстро растащили. Огиенко в старенькой, с подпалинами и сборками на животе шинели подошел к Пятницкому.

- Я остаюсь, комбат,- сказал он, для чего-то перекладывая гранату-лимонку из левого кармана в правый.

Он не спрашивал, он ставил в известность. Он сказал это так, что невозможно было возразить, приказать что-то вопреки сказанному этим далеко не молодым человеком

- Ладно, Иван Калистратович, идите к Васину,- недовольно сказал Пятницкий.- С повозкой пусть Курловича отправит.

Через минуту, как ушел Огиенко, прибежал писарь Курлович. Растерянный, возмущенный, взъерошенный и ужасно официальный.

- Товарищ лейтенант, разрешите обратиться. Вы не смеете! Это, это...

- А чтоб вас. - Пятницкий неожиданно для себя сказал нехорошее слово, хотя сказать хотелось - и надо было сказать - самые хорошие, какие только есть на свете слова.

Повозку отправили с раненым пехотинцем

Глава шестнадцатая

Только заглох стукоток повозки по булыжникам, с тылу затарахтел мотоцикл. Прикатил начальник разведки дивизиона старший лейтенант Греков. Бодрый, сияет. Выпил, что ли? В дивизионе ни у кого нет мотоцикла, у него есть. Трофейный. Однажды даже "оппелем" обзавелся. Вытряхнули Грекова, "оппель" отдали в автобат.

- Как дела, седьмая? - неуместно для этой обстановки Греков большерото улыбался.

- Как сажа бела,- хмуро отозвался подошедший сержант Кольцов.

- Во, выскочил. Не тебя спрашивают, отделенный,- махнул на него Греков кожаной рукавицей.

Роман поздоровался за руку, доложил, что все, что требовалось, сделали, теперь дело за немцами.

- Где они? - спросил Грекова.- Минут десять, как слышу.

- Соскучился? Близко. Ты, это, за фланги не беспокойся. Слева двадцатая пушек наставила - плюнуть некуда, а справа наша гаубичная и пушки первого дивизиона. Я туда сейчас.

Греков не слезал с мотоцикла, только ногу на землю поставил. Теперь нацелился педаль давнуть, поднял колено, но спохватился.

- Да, чуть не забыл. Замполит полка нашему парторгу разгон давал. Маринует заявления в партию. О тебе говорили.

От этих слов Роману горячо стало.

- Черкани быстренько, я подожду. Парторг просил.

Роман помолчал немного и медленно сказал:

- Н-не сейчас. Потом...

- Что так?

- Что я с бухты-барахты.

- Малоподкованный, что ли? - засмеялся Греков.- Или рекомендации дать некому?

- Рекомендации будут, старший лейтенант! - озлился на веселость Грекова парторг батареи сержант Кольцов.

- Вот, одну Кольцов дает. Дал бы и я, да не примут комсомольскую,колыхнулось в смехе рябоватое лицо Грекова.

- Будет и другая. Немец... даст.

Кольцов сказал это таким тоном, что Греков поначалу растерялся, а когда дошло, выпалил:

- Во, это рекомендация! Глядишь, опять в газете напишут.

Теперь и Роман рассердился:

- Катись-ка ты отсюда, Греков.

- Нет, серьезно, что я парторгу скажу?

- Да пойми ты, некогда! - вконец разозлился Пятницкий.- Ты и так у меня уйму времени отнял.

- Во, бешеный! - потаращился Греков и, едва не вздыбив своего коня, умчался.

Роман стоял недвижно, слушал удаляющийся шум Но шум не затухал, даже становился громче. Обратно, что ли, повернул, неразумный?

Да нет, не мотоцикл это, и не шум уже, а гул Теперь не рокочущий, а похожий на весенние громовые раскаты - то затухающий, то усиливающийся при напоре ветра. Он близился, становился различимым по звуковым оттенкам моторов, гусениц. Роман беспокойно насторожился. Возбужденно исказились мышцы лица-Вдохнул глубже, крикнул протяжно и властно:

- К бо-о-о-о-ю-ю!

Замелькало, задвигалось около орудий.

Танки не видны. Они там, в низине.

Заглатывая снаряды, лязгнули затворами пушки. Люди перестали мельтешить, замерли у заряженных орудий, ждут накаленно. Наводчики стоят в полный рост, смотрят поверх щитов.

Пятницкий перебежал к орудию Васина. Никто на его появление не обернулся. Слушают, ждут. Здесь же старшина Горохов - заряжающим. Санинструктор Липатов, ездовой Огиенко, писарь Курлович, повар Бабьев тоже в расчете Васина. Все хозотделение под себя собрал.

Глаза у Горохова сужены, злые, мешковатое брюшко подтянуто. У ящиков с подкалиберными возится Липатов, передвигает их, устраивает поудобнее. На плащ-палатке лежит расстегнутая сумка с красным крестом. Смертной тоской повеяло от загодя раскрытой санитарной сумки. Почти слепой на один глаз, писарь Курлович сидит тут же. По-птичьи скосив голову, он протирает остроконечные, в талии перетянутые снаряды. Весу-то в снарядишке три килограмма с граммами, а на дальность прямого выстрела лучше не подходи, шестьдесят миллиметров брони - как в масло.

Блестит снаряд, блестит гильза, а Курлович, прихваченный ожиданием того, что должно вот-вот произойти, все трет и трет.

Огиенко с крестьянской основательностью сморкается, аккуратно складывает платок. Васин вытянул худую, как у гусенка, шею, прищуренно вглядывается вдаль, шепчет привычные матюки.

Надо что-то сказать солдатам, но что? Чем встряхнуть? Пятницкий посмотрел на Курловича и тихо бросил ему:

- До дыр не протри, неразумный, порох из гильзы высыплется.

Курлович, сглотнув спазму, заморозил болезненную улыбку.

Огиенко снова достал платок. Васин, перестав смотреть туда, куда стволом указывает пушка, поморщился на него и посоветовал:

- Помалу сморкайся, надольше хватит.

Пятницкий бросил взгляд на соседнее орудие. Там на трубчатой станине сидит Горькавенко, придирчиво осматривает каждую деталь прицела и дурашливо тянет:

- Милый дедушка Константин Макарович, забери ты меня отседа... Буду табак тебе тереть...

Не перегрелись бы нутром, не истлели раньше времени.

Ожидание боя сминает прямо физически, люди безотчетно ищут выхода из этого состояния. Курцы потянулись за кисетами, запалили самокрутки. Ладно, что уж тут...

Ждали, контролировали каждый миг, который послужит началом, разорвет нервное состояние, и все же начало было внезапным. Расколов тишину, ударив в уши, слева донеслись учащенные выстрелы десятков стволов - это с металлическим тембром заговорили "зисы" соседней дивизии. В их скорую, непереставаемую пальбу вмешались такие же частые выстрелы сорокапяток. Сухо и зловеще прозвучали ответные выстрелы вражеских танков. Пятницкий различил среди них редкие, с подземной приглушенностью выстрелы из стволов калибром восемьдесят восемь. Сомнений не оставалось - немецкий танковый корпус был оснащен и "тиграми".

Нет, не перегрелись, не истлели нутром пушкари Пятницкого. Побросали цигарки и враз оказались в той позе готовности, в которую поставила начальная команда "К бою!". Так и стояли в напряженной бездвижности, пока слева, за возвышенностью, не увидели маслянистые, с коричневыми прожилками дымы, сносимые в их сторону. Васин не удержался:

- Горят, недоноски! Отломилось!

Пушкари оживились, стали веселее поглядывать друг на друга. На лице Курловича с обнаженной четкостью высвечивалось: "Может, мимо пронесет?"

В окопчике Савушкина опять зазуммерило. Женя, уже осведомленный в чем-то, что порадовало, но и в сомнении - не рано ли радоваться? - робко улыбнулся, протянул Пятницкому трубку и, сказав: "Капитан Сальников", стал выжидающе прислушиваться.

- Композитор, жив? - спросил Сальников.- Танки вышли на участок двадцатой. Не снижай готовности, жди своих.

Так и есть - рано и нечему радоваться.

Прошел час, другой. Не было "своих", не слал их немец для батареи Пятницкого, и Пятницкий через каждые четверть часа докладывал на КП дивизиона:

- Бой слева, у нас пока тихо.

Внутреннее неспокойствие оставалось. Хотелось уйти от него, отвлечься другой мыслью, но мысль пришла не сторонняя - выпнулся разговор с Грековым. Как он сказал? "Опять в газете напишут". Подтрунивал, что ли? Не похоже. Завидовал, скорее всего. Напишут... Написал ведь тот, который на Алле у Коркина допытывался, чего и сколько батареей уничтожено. Откуда только выудил такое. Два "фердинанда", шесть пулеметов, до роты противника.. Черт с ним, с этим, из документов, из сводки, может, какой позаимствовал, но зачем выдумывать: "Отважный артиллерийский разведчик, когда немцы вплотную приблизились к его наблюдательному пункту, из личного оружия застрелил семерых гитлеровцев..." Ишь как! Даже наизусть запомнилось... Из личного... Из ТТ, что ли? Но ведь с пистолетом Степан Данилович на линию ушел. Если из автомата, то одного, это точно. Почему семерых-то? Гранатой? Кто видел -сколько? Может, ни одного... Напишут... Что на этот раз напишут? Стояли насмерть? Геройски погибли?

Смрад горелой солярки, перекаленного железа и тротиловой копоти, накатившийся на батарею Пятницкого, развеивался. Бой, по звукам, уходил в сторону - туда, откуда пришли танки, стал приглушенней. А вскоре повеселевший голос Сальникова известил:

- Пятницкий, давай отбой. И не обижайся за композитора.

Тут-то, когда надо было извлекать из утроб орудий так и не использованные снаряды, укладывать их в ящики, чехлить пушки, вызывать из укрытий машины, загружать их, заботиться, чтобы славяне не забыли ни одной лопаты, не затеряли мешающие в бою противогазы,- вот тут-то Пятницкий увидел, до какой степени истомлены его люди, не сделавшие ни одного выстрела, насколько измучены его орлы-пушкари. Физически исчерпанные, они сидели на станинах, снарядных ящиках, просто на земле и бездумно наслаждались гудящей в теле усталостью.

Только лейтенант Рогозин был неестественно оживлен. Он присел на корточки возле провалившегося в забытье Пятницкого, тихонько толкнул его в плечо и, вынув изо рта трубку, сказал ссохшимся голосом:

- Роман, я вспомнил "Сомнение". Послушай.

Взбодрив кашлем дыхание, Рогозин стал насвистывать ошеломляюще неуместную сейчас, берущую за душу мелодию.

Роман послушал и сказал, тоже некстати, об ожившем в подсознании:

- Парторг дивизиона говорит, чтобы заявление в партию...

Рогозин без труда разобрался в состоянии комбата и отреагировал так, будто разговор у мотоцикла происходил с ним, а не с Грековым:

- Давно пора. Считай, что моя рекомендация у тебя в кармане.

Пятницкий измученно улыбнулся:

- Спасибо. Вот уже две. Одну Кольцов обещал.

А сколько надо? Две или три? Кто может дать третью? Вспомнил командира полка и убежденно решил: "Он, Григорий Петрович, даст". Сказать Андрею? Роман помял ладонью лицо, сказал устало:

- Поспать бы, Андрюха, а?

Глава семнадцатая

По нашим понятиям, Розиттен - самый настоящий хутор: домишко на три комнаты да несколько хозяйственных построек, но на "пятидесятитысячной" под условным знаком стояли мелконькие буквы "г. дв.", что означало - господский двор. Младший сержант Васин разъяснял эти сокращения по-своему. Но дерьмовым Розиттен с его кирпичными постройками и ухоженным садом ни с какой точки зрения не назовешь, тем более с военной - с полуночи за него бились. Немцы оставили Розиттен только на рассвете, когда соседний полк взял такой же господский двор Вальдкайм и навис над левым флангом частей, оборонявших Розиттен.

Ушли немцы поспешно, даже походную кухню бросили - на потеху одному дураку в обмотках. Сунул болван противотанковую гранату под крышку котла и заорал блажным голосом:

- В укрытие! Сейчас рванет!

Рванула вначале военная братия: кто за сарай, кто среди сучьев, срезанных осколками, растянулся - не хватало еще от забавы недоумка погибнуть. Кухню раздернуло бутоном, окутанные паром и дымом макароны повисли на кустах и деревьях. Так смешно, так смешно - живот надорвешь. Только смеяться никому не хотелось - взялись шутника разыскивать. Отыскали, потолковали маленько. Теперь, когда целиться будет, прищуриваться не надо.

Пятницкий пришел в Розиттен чуть позже этого спектакля. Поспешил к сараю, заранее присмотренному для наблюдательного пункта. Скорей бы на крышу взобраться. Знал, сейчас пехоту вперед выпихивать будут, успех развивать. А как его разовьешь, если впереди два километра поля без единого кустика, а за ним новый "г. дв." под названием Бомбен! Без артиллерии, как ни выпихивай, далеко не выпихнешь, на первой же меже залягут. Пристрелку быстрей надо.

На покалеченную, расшатанную взрывами крышу взобраться не удалось. Устроился на остатках сеновала. Разведчик Липцев с Женей Савушкиным быстро подтянули кабель с огневой, обеспечили связью.

Вытаскивать батарею в Розиттен не имело смысла. Для прямого выстрела Бомбен недосягаем, а раз так - лучше с закрытой. Пятницкий указал огневикам место посреди поля зеленеющей озими - метрах в пятистах от хутора. Не ахти как хорошо на открытом всем ветрам поле, но иного выхода не было. Зато вот она, батарея, с НП - как на ладони, а для немцев... Хоть и ободрало деревья минувшим боем, но не настолько, чтобы с той высоты, на которой вальяжно расположился Бомбен, разглядеть его батарею.

Неподалеку от огневой Пятницкого, где установкой пушек распоряжался Коркин, стала окапываться полковая батарея пятидесятисемимиллиметровых орудий. Большеголовый старший лейтенант в длинной шинели и со шпорами на брезентовых сапогах, отправив упряжки в укрытие, тоже прибежал в Розиттен. Досадливо посмотрел на Пятницкого: видимо, как и Роман, планировал для НП этот же сарай. Можно было бы и рядом с Пятницким, но и рядом проворонил опередил командир минометчиков. Вот он - подгреб уцелевшее сенцо под себя, щурится, пригретый солнышком.

Пехоту и впрямь пихать стали, подстегивать по телефону. Пятницкий мельком видел Игната Пахомова, еще каких-то пехотных офицеров, тоже, как и большеголовый, бегают, суетятся. Ну, суетятся, это непосвященному кажется.. Делают каждый свое, и то, что надо, быстро делают, поэтому в общей массе и похоже на суету.

С подготовкой исходных данных Пятницкий управился скоро, хотел было за пристрелку браться, команду на огонь подавать. Оглянулся еще раз на хорошо видную батарею - вот она, аж душа радуется, но представил зрительно траекторию, и душе этой не до радости стало - мурашки по коже. Розиттен в створе огневой позиции и занятом немцами Бомбена, по которому собрался стрелять, а деревья в Розиттене метров на пятнадцать вымахали! Как можно забыть про гребень укрытия! При этом прицеле...

Пятницкий торопливо, волнуясь, произвел расчеты и, глядя в сторону огневой, выискивая глазами Коркина, сердито покачал головой. Н-ну, Коркин, н-ну, Витя... Бить тебя некому, и мне некогда. При этом прицеле - прямо по кронам. Первым же снарядом славян, что за стенками сараев передышку устроили, перекалечишь. Придется орудия метров на триста назад откатить. Вот уж поматерятся огневики от новой, некстати свалившейся работы! "Студебеккеры" в рощу отогнали, пока вызовешь. Не-ет, никаких машин: на руках, только на руках, и как можно поспешнее. И снаряды на руках, хоть несколько ящиков, потом Огиенко на подводе перевезет. Крутнулся к связисту:

- Савушкин! Женька, трубку!

Схватил трубку, вызвал Коркина.

- Коркин, назад батарею! Слышишь? На триста метров. Гребень укрытия не позволяет. Торопись, Витя, потом ругаться будешь..

И без того не сладко на батарее, вставшей среди паханного и засеянного с осени поля, а тут. Что-то опять начал Коркин. Пятницкий взбесился прежде всего на себя: взводного, как девицу, уговаривает.

- Товарищ младший лейтенант, выполняйте приказ! Через десять минут доложить о готовности к открытию огня! Все!

Побурев, бросил трубку Савушкину. "Надо же, какой комбат стал",испуганно подумал Женя. А Пятницкий все кипел: Коркин старший на огневой, он должен наименьший прицел рассчитать и доложить командиру батареи. Раззява... Да и сам хорош, напомнил бы. Что касается срока - десять минут... Ничего, бойчее шевелиться будут.

Коркин сознавал свою вину, зашевелился. Шуганул расчеты к орудиям. Кинулись, покатили. Вязкая земля, не вышедшая в трубку озимь наматываются на колеса, утяжеляют орудия, но ребята катят, тужатся, из сил выбиваются, но катят. Глядя на эту картину, Пятницкий распорядился передать на "Припять", чтобы от нитки не отцеплялись, держали связь на ходу. Но и этого мало Взял у Савушкина трубку.

Коркин, позади вас небольшой участок кустарника, вербы, кажись, это место для первого орудия. Бегом с буссолью туда. Данные от этих кустов пересчитаю. Понял? Действуй!

Ошибку с выбором огневой Пятницкий заметил вовремя, предотвратил беду, но во что может вылиться смена позиции - и в ум не пришло. Рокировка орудий привлекла внимание какого-то пехотинца, и он понял маневр по-своему. Заорал:

- Пушкари драпают!

Да так заорал, будто ему в копчик неношеным сапогом пнули. Уж не тот ли, которому глаз заузили? По второму бы ему сейчас, чтобы поменьше видел.

Немцы, можно подумать, услышали взбалмошный крик, подогрели его ударили по Розиттену из "скрипачей". Затрещали деревья, в щепки разнесло пароконную двуколку, лошади запутались в упряжке и, волоча за собой дышло, с ошалелым ржанием понеслись в дыму через развалины скотного сарая.

К наблюдательному Пятницкого подбежал офицер в развевающейся плащ-палатке, выхватил пистолет, заорал что-то непонятное, плохо слышное на сеновале. Неужели и он подумал, что пушкари драпают? Кипит, аж пар идет.

Пятницкий спрыгнул с возвышения и увидел возле своего носа ствол пистолета, услышал захлебистые матюки:

- Сейчас же верни батарею! В пехотную цепь орудия! В цепь! Немедленно!

Такому и не объяснить сразу, такого еще успокоить надо. А успокоить только глотка на глотку, такого психа только глоткой возьмешь.

- Замолчать!!! - взревел Пятницкий, заранее настроившийся на этот крик. Так взревел, что в кашле зашелся.

Плащ-палатка сползла с плеча офицера, обнажила мятый-перемятый капитанский погон. Пятницкий было оробел, смутился своего нахальства, но преодолел себя, снова повысил сорванный, осипший голос:

- Не паникуйте, капитан! И не суйтесь не в свое дело!

Теперь впору капитану оробеть, каблуки соединить, подпрямиться в своем невеликом росте. И он впрямь шевельнулся, сделал попытку к этому. От властного крика могли же звездочки Пятницкого до подполковничьих увеличиться. Нет, не спутал лейтенанта с подполковником. Спятился шага на три, выдавил растерянно и злобно:

- Я т-тебе покажу, я те ..

И просвет один видел, и звездочки невеликие, коли такое выдавил. Просто сказалась военная косточка. Похоже, не ох как любил капитан выслушивать обалдевшее начальство. Что из того, что лейтенант. Если из корпуса или, не дай бог, из армии, то и лейтенант похлеще иного полковника бывает.

Капитан поспешил к полковым артиллеристам. На шум прибежал майор Мурашов. Измененного в лице Пятницкого узнал не сразу, а когда узнал, спокойно спросил:

- Что произошло, лейтенант?

Пятницкий задрал голову на верхушки деревьев:

- Гребень укрытия для моих "зисов" велик, а с их зарядом,- указал на полковую батарею,- саданут и всех тут покалечат. Надо менять позицию.

- Клюкин! - повернулся майор к вестовому.- Пулей туда, чтобы...

Клюкин не пуля и не снаряд. На поле за Розиттеном, там, где утвердилась батарея пятидесятисемимиллиметровых орудий, ахнуло, а через секунду - промежуток, нужный снаряду, чтобы пролететь шестьсот метров,ахнуло прямо над головами солдат, в ветвях древнего дуба. Посыпались сучья, черепки кровли. Солдат, возвращавший битюгов, всполошенных обстрелом "скрипачей", бросил поводья, приседая, схватился за враз окровеневшую голову. Мурашов чертыхнулся сквозь зубы, крупно пошагал за развалины.

Проклиная неловкие в беге и жаркие для весеннего дня ватные брюки, Пятницкий догнал Мурашова. Большеголовый старший лейтенант и капитан, под напором которого этот старший лейтенант успел выпустить пристрелочный снаряд, перестали размахивать руками, замолчали. Щуплый капитан подал Мурашову руку, а владелец длинной шинели и брезентовых сапог со шпорами настороженно уставился на свое непосредственное начальство. Мурашов хмуро посмотрел на старшего лейтенанта, бросил язвительно:

- Отличился? Отправляйся менять позицию.- Повернулся к капитану: - А ты почему здесь, Заворотнев?

Роман остановился в двух шагах, посмотрел на умаянного, растерянного капитана Заворотнева и подумал: "Полезет- вон в те кусты запросто кину". Но заляпанный грязью малорослый капитан не намерен был продолжать ссору с Пятницким. Только качнул головой с укором, усмехнулся, показывая вставной, самоварного блеска зуб. Где-то видел Роман этот зуб.

Мурашов сказал Пятницкому:

- Знакомься, артиллерист,- зам по строевой из третьего. Заворотнев. Их батальону вон там надо быть, а он тут околачивается, моей артиллерией командует.

Теперь Роман вспомнил, где видел золотой зуб - под Фридландом, роту этого капитана поддерживал. Тогда Заворотнев ротой командовал. Не встречались больше.

Зам по строевой из третьего пропустил замечание насчет того, где ему быть положено, сверкнул примирительно зубом.

- Ну, лейтенант, ты даешь! Не мог по-человечески-то?

- Вам надо было по-человечески. Один обормот завопил - и вы туда же.

Капитан перестал улыбаться, повернулся к Мурашову.

- Недолго припадочным сделаться. Нет хуже славянам остаться без артиллерии, а пушкари, изволь радоваться, сразу четыре пушки назад поперли. Хоть бы растолковал, а то как с цепи сорвался.

- Ты-то почему здесь, Заворотнев? - повторил свой вопрос Мурашов, не получивший ответа в первый раз Может, и не нужен был ответ, спросил, чтобы сказать следом: - Не трать время, пужни свою братву в окопы, мои уже за селом. Иначе немец скоро всех тут перемолотит.

Это верно, надо и Пятницкому от сеновала подаваться. Натура у человека такая - к хатам прижиматься Где-то этого не оспоришь, а здесь, на переднем крае, надо ломать натуру, иначе немец такого наломает.. Подождет, пока иваны поднапрутся, помедлит, чтобы немного разгулялись, осторожность свою, внимание утратили, остерегаться перестали - и врежет всем, что имеет в наличии. Напрасно, что ли, мины кидал, из шестиствольных пристрелочный залп сделал.

В стороне, где медсестра бинтовала только что раненного, собралась группа солдат Костерят артиллеристов, но беззлобно, по въевшейся пехотной привычке и больше для красноречия, чтобы обратить на себя внимание сестрицы. А ей не до их зубоскальства. Немолодой солдат, но и не старый еще, страдальчески скукожился, допытывается - шибко ли задело. Сестра успокаивает:

- Не волнуйся. Кожу да клок волос. Просто ударило больно.

Раненый огорченно помотал головой, у сестры даже бинт из рук выпал

- Ай-я-яй...

Не волновался солдат, что тяжело ранен, надеялся, что тяжело. Потому ответ не утешил, огорчил его.

Боец в расстегнутой шинели, с автоматом, перекинутым через плечо дулом вниз, ехидно скривил губы.

- Тебя, Боровков, весна отравила. В госпиталь тебе захотелось, на простыню стирану, чтобы утку и сестру на минутку. Ничего у тебя не получится. В санбате еще разок помажут йодом и назад в роту пошлют.

- Конешно, назад завернут,- поддержал тонконогий солдат в обмотках и продолжил мечтательно: - А хорошо бы в госпиталь... Весной-то щепка на щепку плывет, а мы люди все же, живые покуда...

Пятницкий вгляделся в Боровкова. Щеки всосаны, нос острый, над правой бровью вмятина от прежнего ранения, из-под бинта седые пряди торчат, слиплись от крови.

- Чего мелют, чего мелют,- обиженно бормотал Боровков. Увидел майора Мурашова, к нему обратился: - Скажите, товарищ майор, разве я что плохое задумал? Ведь одиннадцать ран на теле моем. Сколько можно... Примериваются, примериваются - да и убьют когда... Если сильно пораненный, можно и полечиться. Кто запретил лечиться? А они - про весну, про щепки... И никуда я не пойду, шибко нужен мне этот медсанбат. Перевяжет сестричка - спасибо ей,- и довоюю перевязанный.

Пятницкий подумал: "Доведись до меня - отпустил бы Боровкова совсем с фронта. Хватит с него. Вон. уже от своих попало..."

Вздохнул горько, с болью сердечной: "Неразумный ты, комбат Пятницкий. Если всех таких отпускать..."

Козырнул Мурашову, побежал по своим делам, сво ими заботами заниматься.

Глава восемнадцатая

Умеют немцы отступать, умеют, сволочи. Бросили Розиттен - и до Бомбена. Нате вам два километра голого поля, а мы за кирпичными стенами заляжем, бойницы в них понаделаем, окопы до полного профиля доведем - те самые, что загодя нарыты. Идите, суньтесь.

Первая атака захлебнулась в километре от Бомбена. Пехота расползлась, укрылась в межах, воронках, ямках всяких, лопатами да касками перед собой бугорки наскребли.

Командир роты Пахомов и поддерживающий второй батальон лейтенант Пятницкий устроились за буртом бурака. Игнат выковырнул из-под опревшей соломы корнеплодину с полпуда весом, очистил кинжалом и спросил Пятницкого:

- Роман, хочешь немецкую фрукту-брюкву?

Сморенный Пятницкий, привалившись к бурту, перематывал портянку. Отозвался:

- Давай.

Как ни старался Игнат сделать дольки чистыми, все же не смог: руки не оттерлись ни шинелью, ни соломой и оставляли на свежих срезах брюквы грязные следы. Наткнув порцию на кинжал, протянул товарищу и посоветовал:

- Ромка, ты поплюй да об рубаху нижнюю.

- Ничего, так сойдет,- вяло улыбнулся Роман и пытливо поглядел на Алеху Шимбуева.

Шимбуев и Женя Савушкин ковыряли землю малыми саперными и выдолбили окопчик чуть выше колен. Употевшие под пригревающим солнцем, они были без шинелей. Шимбуев заметил взгляд комбата, вытер мокрый лоб и принялся отстегивать фляжку.

- Тут много. Товарищу командиру роты тоже хватит.

Игнат покосился на своих присных, одному сказал с намеком:

- Учись, Вогулкин.

Автоматчик, он же связист, связной, ординарец и еще черт знает кто по совместительству,- Вогулкин этот хмыкнул:

- Где уж нам уж выйти замуж..

- Вот и ходи холостой,- простецки зацепил его Пахомов,- а я выпью.

Выпили понемногу, соблюдали дозу, но так, чтобы спиртная веревочка другим концом до брюха достала, а не только во рту помочила. Погрызли сочный бурачок - закусили. Роман глянул под рукав, сказал больше для себя:

- Скоро начало.

Игнат расставил сапожища пошире, налег грудью на бурт, прицелился в Бомбен биноклем Сказал, не оборачиваясь:

- Слышь, Ромка, а ведь они, по правде говоря, не пустят нас туда.

- Попроси получше, может, и пустят.

Пахомов бросил бинокль на грудь, крутанулся к Роману, показал злое, в мышечных буграх лицо. Попадись в такой момент мастодонту-надвое переломит.

- Ничего, Ромка, не такое брали и это возьмем Кровью блевать будут!

Эти слова холодком скользнули по хребту Жени Савушкина, копать перестал. Покосился на Пахомова, скашлянул, опять за лопатку взялся. Ковырнул несколько раз, потом уж, вспоминая сказанное Пахомовым, весело оскалил зубы. В этой веселости и увидел ползущего сбочь заросшей бурьяном межи солдата. Шлепнул Шимбуева лопаткой по заду.

- Алешка, глянь, ишак на коленках идет.

Шимбуев бросил лопатку и в два прыжка оказался возле ползущего, сдернул с него тяжелый мешок, помог подтянуть до бурта. Пахомов строго спросил подносчика патронов:

- Почему так поздно?

Солдат тяжело дышал.

- Я бы раньше... Расфасовать вот...

- Рас-фа-со-вать! За прилавком работал? - повеселели глаза у Игната.

- Н-не. Я грузчиком в аптеке, в складе,- уточнил подносчик.

- Поскольку же расфасовал?

- По четыре пригоршни. Штук по сто будет. Мы со старшиной какие-то тряпицы фрицевские изрезали, узелков наделали,- обстоятельно докладывал солдат, развязывая мешок и показывая как образец аккуратный, с заячьими ушками узелок из плотной материи.- Ялдаш да Ванька Ившин в третий и второй взвод потащили, л я к вам. отсюда к первому поползу.

- Никуда ты не поползешь, без того язык вывалился. Смотреть на тебя, по правде,- только настроение портить.- Игнат пригнулся, взял узелок.- Что вот так вот сделал - молодец. Вогулкин! Шумни по цепи, пусть из первого за патронами пришлют.- Протянул Шимбуеву узелок.- Как тебя? Алешка, что ли? Возьми себе, поди, только о водке заботишься.

- Что вы, товарищ комроты,- обиделся Шимбуев и ткнул лопаткой в свой сидор. Глухо звякнул металл о металл.- Полная цинка, еще гранат сколько-то.

- Запасливый,- похвалил Пахомов Шимбуева и тут же, толкнув его в начатый окопчик, крикнул хлесткое

- Ложись!

Немецкий пулемет трассирующей струей давно шарил вдоль дорожной посадки и теперь, растревожив прошлогодний бурьян на меже, подбирался к ротному НП. Взрыхливая землю с недолетом, пули рикошетом вонзались в бураки. Тесно прижавшись друг к другу, Шимбуев и Савушкин лежали в окопчике на спине, смотрели в бездонное синее небо и о чем-то тихо переговаривались. Слышно было, как там, на высоте, невидимо скручивая воздух, в сторону Бомбена прошел снаряд, следом донесся отставший звук гаубичного выстрела.

Встревоженный Пахомов кинул взгляд на часы, потом на Романа. Дескать, что они ни с того ни с чего, рано ведь. Пятницкий успокоил:

- Все нормально, Игнат. Утреннюю пристрелку проверяют.- Пятницкий посмотрел на оседающую в Бомбене кирпичную пыль и добавил: - Наша, девятая гаубичная. Проверю и я свою. Женя, тряхни огневую.

Женю Савушкина невозможно было представить без телефонной трубки. Она и сейчас лежала возле его уха

- Младший лейтенант у аппарата, товарищ комбат,- подскочил Женя.

Роман спросил о готовности батареи, услышал, что на огневой позиции все в порядке, и распорядился:

- Витя, кинь фугасный первым орудием, посмотрю. Да-да, по первому рубежу.

Пятницкий подошел к бурту, прислонился плечом к Игнату, кивнул подбородком в сторону Бомбена

- Смотри между сараев.

- Посмотрю,- приложился Пахомов к окулярам Землю вскинуло с небольшим недолетом. Полагая, что Роман огорчился результатом, Пахомов сказал:

- В самый раз. У них окопы там.

На окраине господского двора, поодаль от водонапорной башни, возникло еще несколько одиночных разрывов. Это уже минометчики не удержались и проверили, как налажены их "самовары".

Игнат опять посмотрел на часы, перчаткой, как веником, помахал по лежащему на бурте автомату, скинул с него соломенную труху. Что бродило в голове Игната - один бог знает, только мысли вильнули куда-то, разбередили больное. Сказал:

- Кольку Ноговицина в Каунас увезли, на центральной площади похоронили.

О чем еще мог думать командир роты перед атакой? Как одолеть это пространство? Как зацепиться хотя бы за оградку? Как строить бой потом? Об этом он уже думал и передумал. Видно, и другое в голову пришло: о новых мертвых, которые обязательно будут и которых не повезут ни в Каунас, ни в другой какой город. Где-нибудь здесь похоронят, может, в этих же недорытых окопчиках, только если не поленятся, малость углубят. Не исключено, что Игнат и на себя со стороны посмотрел, посоображал тоскливо, где его зароют, когда жизнь кончится. Кончиться ей хоть сегодня, хоть завтра - совсем немудрено...

- Игнат, с первой цепью пойдешь? - спросил Пятницкий.

Игнат отщелкнул диск автомата, надавил пальцем на выглядывающий патрон. Патрон лишь чуть-чуть подался. Успокоенный Игнат водворил диск на место и ответил:

- Прослежу, как дойдут до тех вон поваленных столбов, потом уж.

- Я здесь останусь, Игнат, пока не ворветесь. Ты не подумай чего...

- Балда! - гневно сверкнул глазами Пахомов.

- Я перекатом. Со взводными продумано все.

- Хватит, Ромка,- оборвал его Пахомов.- Говорили - и хватит!

Пахомов хотел снова глянуть на часы, да не успел. В точно установленное мгновение по высоте с господским двором открыла огонь артиллерия. Бомбен быстро утопал в глинистой пыли, взвихренном мусоре слежалых листьев, в крошеве земли и кирпича, в ватно клубящемся дыме.

Пехота враз рванула из своих окопов, окопчиков, ямок, воронок. Солдаты, горбатые от вещмешков, бежали с быстротой, кто на какую способен. За канонадой артподготовки не было слышно привычного возбуждающего рева. Даже ДШК, бьющие разрывными с флангов, и выскочившие из дальних кустарников счетверенные пулеметные установки на "доджах" казались безмолвными.

Игнат сунул в карман фланелевые перчатки, чутко, совсем немного оттянул затвор автомата, проверил на слух - загнан ли патрон в патронник. Не глядя на Пятницкого, крикнул, чтобы слышно было:

- Ну, бывай, Ромка!

Шагов через двадцать обернулся, поднял автомат на вытянутую руку, потряс им.

Роман, чтобы лучше видеть не только Бомбей, но и дорогу, продвинулся к правому краю бурта. По возне за спиной понял: догадливый Женя Савушкин подтянул аппарат поближе. Роман взял трубку, натеплившуюся от руки Жени, не спуская глаз с поля боя, спросил в микрофон:

- Коркин? Машины готовы? Через десять минут цепляй.

Через десять минут первый взвод прекратит стрельбу, "студебеккеры" подхватят две его пушки - и на участок третьего батальона, к левому срезу парка, где есть довольно сносные укрытия. Неважно, что участок совсем другого батальона. В самом Бомбене участки метрами мериться будут. Там, в скученности, и вовсе не придется разбираться, кто кого поддерживает.

С этим взводом на прямую наводку пойдет Андрей Рогозин. Как только пехота зацепится за окраину или ворвется внутрь селения, Пятницкий прекратит стрельбу вторым взводом с закрытой позиции и как можно быстрее переместит наблюдательный ближе к пушкам Рогозина. Переброска двух "зисов" второго взвода к Бомбену - на совести Витьки Коркина.

Не первый бой, не раз уже испытано, а все равно ждешь от артподготовки чуда. Но откуда оно, чудо? И теперь вот. Ведь все вроде разнесли в Бомбене к свиньям собачьим, ан нет - стучат несколько пулеметов. Из-за дыма, из-за всего, что обрушилось на немцев, бьют пулеметы пока не очень прицельно, но и не совсем попусту: рота младшего лейтенанта Пахомова заметно редела. И все же шла, не останавливалась, залегала и вновь поднималась, вот-вот войдет в зону поражения наших снарядов. Пора об удалении огня позаботиться. Роман крикнул в трубку:

- Припять. По второму рубежу!

Перебросили огонь и другие батарейцы. Корпусные орудия давно уже долбили противника на дальней окраине Бомбена, где господский пруд, где кладбище с господскими могилами. Полковые пушки на конной тяге помчались вдогон пехоте. Хороши все же трофейные першероны. Не очень резвы, зато из любой болотины вытянут. Вот только на поле-то голое слишком отчаянно, опрометчиво. Уж не тот ли старший лейтенант со шпорами верховодит? Да что там упрекать - опрометчиво! Его, Пятницкого, орудия - вон они жмут, аж подпрыгивают на неровностях - разве скрытнее на дороге? Только и утешения, что липы по обочинам. Лыко, что ли, с них драть? Врежут немцы по кронам, и лыко, и куль рогожный - все будет.

Заскрипело, заныло, окутало дорогу молочным дымом Сыграл шестиствольный! Вот еще разок. Теперь другой - в те шесть труб еще мины затолкать надо. Роман закрыл глаза до боли, до светлячков. Андрей, как ты там, родимый?!

Из дымного облака вырвался один "студебеккер", другой. Пушки... Целы пушки! Подпрыгивают, мотаются на крюках, но целы. Так-то, фриц неразумный, бьешь ты здорово, метко бьешь, да не пофартило тебе на этот раз. Вон и головы хлопцев, пригнутые при обстреле, показались над бортами. Все ли здравы, хлопчики?

О-о, как рванул головной "студер"! Колька Коломиец, черт конопатый, жмет. Не съюзило бы, не занесло в кювет. Нет, пронесло...

Надо бы успокоиться, но нервная дрожь не унимается. Христос с нею, уймется. Скорее туда, за Рогозиным. Пятницкий отжал клапан трубки.

- Припять!

Нормально, слышит Припять. Осмотрел враз все видимое. Рота Игната Пахомова уже в огородах окраинных усадеб, другая рота с минуты на минуту ворвется в те длинные кирпичные коровники. Батальон, где замом по строевой Заворотнев с золотым зубом, слева, как предусмотрено, огибает господский двор Вовремя, вовремя Рогозина туда перебросил. Сейчас другие две пушки надо.

Э-эх, "ильюшиных" бы сюда, чесануть по огневым немецкой артиллерии. Но давно Пятницкий не видел авиации. Говорят, вся на Земландский полуостров переброшена, там уже Кенигсберг обошли. Что ж, значит, на севере соколы нужнее Впрочем, и немецкие самолеты не появляются. Тоже у Кенигсберга понадобились.

Снова давнул на клапан, чтобы дать команду на батарею.

- Припять, отцепляюсь от нитки, ухожу к Рогозину У вас три минуты работы - и на колеса!

Но что это?

Пятницкий поупористее поставил локти на гряду с бураками, приник к биноклю.

Свертывающимися клубами, черно и густо дымили стога возле сараев и сами сараи, набитые сеном Эта удушливая завеса вытолкнула нескольких человек к облитому солнцем колку орешника. Затоптались, завертелись славяне на месте, хотели снова нырнуть в дымную непроглядь, но оттуда высыпало еще десятка три солдат Некоторые волочили на себе раненых. У Пятницкого больно и оглушающе застучало в висках. Отходят! Не смогла пехота зацепиться в Бомбене, даже на окраине не смогла. Теперь путь один - на голое поле. Тогда немцам добить оставшихся от роты Пахомова, от двух других рот мурашовского батальона не составит труда. Пока мешает дым.

Не только Пятницкий, но и Игнат, и Мурашов поначалу тоже думали - все потеряно Но подумать одно, сделать - другое. Завернул Мурашов свои роты под прямым углом, направил вдоль орешника, стали прижиматься к овражкам. От них до Бомбена - один бросок. Откашляются, отплюются, набьют магазины патронами - и снова вперед.

Старший лейтенант со шпорами на брезентовых сапогах тоже разобрался в обстановке, сообразил повернуть своих першеронов к безлистому, но плотному островку кустарника - туда, где налаживался боевой порядок перепутавшихся, перемешавшихся остатков мурашовских подразделений. Рогозин с двумя орудиями, надо полагать, давно там, успел развернуться. У Мурашова две сорока-пятки... Дело за пушками, что с Коркиным на закрытой позиции остались. Теперь их срочно под стены Бомбена!

- Савушкин!

Женя мгновенно протянул трубку.

Плеснулась неожиданная мысль, и подготовленная Пятницким фраза для команды заклинилась. Только в начальном развитии эта мысль чуть не лишила Шимбуева разума. В разгар боя, в разгар такой заварухи комбат Пятн"цкий вдруг спросил его:

- Алеха, тебя за что из училища вышибли?

На досуге, за кружкой наркомовской, можно было бы поболтать, рассказать, как до офицера чуть не доучился, но сейчас! У лейтенанта часом не выпала клепка из головы?

Смотреть в раскрытый Алехин рот не было времени

- Чего онемел, пастух козий? - с напускной строгостью прикрикнул на Шимбуева.- Ладно, в другой раз расскажешь.

Мысль простая в сути своей, но очень и очень стоящая. Пехота не смогла войти в Бомбей, и снимать с позиции второй огневой взвод не имело смысла. Во всяком случае, в ближайшие двадцать - тридцать минут - до новой атаки немецких позиций в господском дворе Надо бить и бить по Бомбену, содействовать этой атаке и развертыванию полковушек старшего лейтенанта. За это время и сам Пятницкий сумеет перебросить НП на окраину селенья.

Пятницкий выхватил из кармана блокнот, выдрал листок, спросил Шимбуева:

- Алеха, сможешь продолжить работу с закрытой?

- Проще пареной репы,- смело заверил разведчик.

Самоуверенность Алехи поколебала Пятницкого. Шимбуев заметил это колебание, поспешил:

- Да что вы, комбат! Помните занятия в Йодсунене?

Помнил Пятницкий. В обороне и на занятия время выкраивал. Тогда и узнал, что Алеха Шимбуев в артучилище - то ли в Томском, то ли в Тамбовском - учился. Еще дома, поступая на курсы комбайнеров, подделал справку, и свои четыре класса выправил на девять. С этим образовательным цензом и в армию ушел. Диктанты в училище не писали, задач о бассейнах не решали - и сходило Алехе. Но когда дошли до деривации, суммарных поправок, боковых слагающих и коэффициентов всяких, Алехин мозговой аппарат не выдержал, отчислили. Все же много полезного и нужного осталось в неглупой голове Алехи Шимбуева, и сейчас он развеивал сомнения Пятницкого:

Сокращенную не смогу, забылась, запутаюсь с картой, а глазомерную запросто

- Не надо готовить данные, Алеха. Все пристреляно. Корректируй по обстановке. Вот,- подал листок,- тут все пристрелочные. Бей по Бомбену, а через тридцать минут дашь команду огневикам сниматься - и за нами Я буду во взводе Рогозина.

Вызвал Коркина к аппарату, приказал:

- Взвод, к орудиям!

Коркин, видимо начавший грузить снаряды на машины, готовить пушки к буксировке, заартачился было но Пятницкий прикрикнул:

- Коркин! К чертям дебаты, делай, что приказываю По данным первого рубежа.

Когда донесся залп, Пятницкий обернулся к Шимбуеву:

- Разрывы видишь, Алеха? Давай работай.

"Скрипачи", взявшие под контроль шоссе, несколько раз заставляли Пятницкого укладываться в придорожную канаву. Женя Савушкин примащивался рядом, прижимался к Пятницкому. Поначалу Роман не обратил на это внимания, но когда шестиствольный заныл в третий раз и Женя опять оказался под боком, Пятницкий беспокойно глянул в его лицо Боится? За него прячется? Или напротив - хочет комбата прикрыть, чертенок? Да нет, не то и не другое. Роман встретил такой радостный, озорной взгляд чистых голубых глазищ, такой блеск молодых зубов, обкусывающих липовую веточку, что растерялся даже. Он играл, забавлялся, этот пацан! Женька не тянул сейчас проклятый кабель, не тащил на себе ломающую ребра тяжесть катушек, не обдирал ладоней торчащими из паршивой изоляции стальными жилками, не вгонял их под ногти, не обмирал от страха за целость аппарата... Карабин да плоский вещмешок за плечами разве это тяжесть для Жени Савушкина! А тут весна, в жухлом войлоке травы раскручиваются шильца зелени, шныряют букашки.. А "скрипачи" - тьфу на них!

Женя тычет жучка липовым прутиком, жучок опрокидывается на спину, дергает ногами. Смеется Женя

Пятницкий приятно ожегся этой дурашливостью, прижал пальцем нос Жени Савушкина.

Женя попрядал розовыми, запыленными ноздрями и спросил:

- Товарищ лейтенант, чем они мины начиняют, "скрипачей" этих? Дымище с души воротит

- Тебе надо, чтобы - одеколоном? - весело прищурился Пятницкий.

Женя заливисто засмеялся.

- В седьмом я первый раз под бокс подстригся Парикмахерша за пульверизатор: "Освежить, молодой человек?" Э-э, где наша... Катька - мы на одной парте сидели - весь урок краснющая сидела, думала, я для нее наодеколонился...

В этих словах - тоже весна.

Интересно, чем ее, весну, начиняют?

Глава девятнадцатая

В течение дня пехота трижды врывалась в Бомбей, в это барски ухоженное, подстриженное, вылизанное селеньице, и столько же раз поредевшая, измученная, выкатывалась гороховой раздробью.

Триста метров туда, триста обратно, а сил расходовалось - в другом месте на три атаки бы хватило.

Истомленные, нервные пехотинцы раздраженно ругались на во всем виноватых пушкарей, пушкари в свою очередь винили пехоту, которая довольно скоро оставляла Бомбей, и они не успевали даже выбить упоры из-под сошников.

Четвертой атакой сумели ворваться в центр селения и отбросить немцев до сараев, что с трех сторон охватывали господский двор. Немцы снова контратаковали, но что-то разладилось в их обычно согласованных и хорошо продуманных действиях. Так и остались у тех окраинных сараев. Зато под шум этой схватки нашим артиллеристам удалось закатить в Бомбей несколько орудий. Закатить, правда,- не то слово, хотя и верное в сути своей. Орудие сержанта Горькавенко, например, доставил туда Колька Коломиец. До бортов груженный снарядами "студер" (Горькавенко в кабине с Коломийцем, двое на ступеньках в дверцы вцепились) спрямил путь и, как танк, приминая ограды сквериков, с натужным ревом приткнулся к полуразрушенной стене только что отбитого у немцев строения. Пока Горькавенко с наводчиком и заряжающим скидывали орудие с буксирного крюка, подоспели остальные номера расчета

Выгрузить все ящики немец не дал. От нижних домов, где возобновились схватки, пулемет - есть у них такой МГ-34 - высмотрел возню у сарая, а может, не сейчас высмотрел, а раньше, когда "студебеккер", едва не обрывая мотающуюся в прицепе пушку, мчался в Бомбей,- высмотрел, проследил за ним и теперь короткими очередями, чтобы не перегреть ствол и не возиться с его заменой, пригвоздил людей к земле и стал крошить кирпичи, подбираясь фосфорическими стежками все ближе к машине.

Пулеметчику удалось угодить под брюхо "студера", где баки с горючим. Жидкостные струи пламени плеснулись на землю, освежились воздухом и вздыбились выше кузова - охватили борта, ящики с боеприпасами. Багровея в ярости, Горькавенко кинулся к орудию, чтобы подальше откатить от нависшей опасности. Огневики уперлись в щит, ухватились за правила станин, натужились Но тонна двести, пусть и на двух колесах,- все та же тонна двести.

Коломиец, метнувшийся было помогать расчету, тут же понесся обратно к машине и запрыгнул в кабину "Студебеккер" взревел мотором, стронулся.

- Назад!!! - запоздало завопил Горькавенко.

Из кабины набиравшей скорость машины вылетели запасная камера, телогрейка, противогаз, вещмешок Черт конопатый, он еще о шмутках думает!

Раскрыляя незакрепленные дверцы, "студебеккер" вывернулся на побитую взрывами и заваленную трупами аллею и, пылая, подскакивая, помчался под уклон, навстречу пулеметным трассам. Пушкари в остолбенелой беспомощности смотрели вслед.

Но взрываться вместе с машиной Коломиец не собирался. Поравнявшись с залегшей пехотой, он, прихваченный огнем, вывалился на обочину. Потеряв управление, "студебеккер" завихлял на аллее, двинул плечом дерево, качнулся с боку на бок, перемещая по жестяному днищу снарядные ящики, сунулся в сточную канаву и неподалеку от кинувшихся врассыпную немецких автоматчиков застрял, бросив окрест ошметки пламени Взорвались бензобаки, а мгновение спустя - с чудовищным грохотом и снаряды. Раздвинуло парк в этом месте, завалило несколько деревьев.

Все это произошло на глазах Романа Пятницкого, прибежавшего в Бомбей с разведчиками и связистами следом за вторым орудием Страдая от потери машины и боеприпасов, он мысленно похвалил себя, что не поддался соблазну воспользоваться другими тягачами. Орудие, которым продолжал командовать артмастер младший сержант Васин, ввезли в Бомбей с помощью лошадки ездового Огненно на скорости, на какую она, исхлестанная, была способна.

Стали разгружать повозку

- Десять ящиков всего,- сокрушался Васин.- У тебя сколько, Горькавенко?

- Восемнадцать. Не успел больше. Колька союзного "студера" на таран пустил

- Нашел что таранить - сосну! - внутренне восхищенный Коломийцем, съязвил все же Васин.- Гнал бы до самих фрицев.

Липатов смазывал Коломийцу ожоги, и тот, морщась от болезненных прикосновений, лишь буркнул в ответ:

- Тебя бы в кабину, трепливого...

Пятницкий еще раз пересчитал ящики и успокоил командиров орудий:

- Сто сорок снарядов на два ствола Ничего, разумные, жить можно

Да, на два ствола. На большее на пушки Витьки Коркина Пятницкий не мог рассчитывать. Сам он уже разобрался в сложившейся обстановке, а более четко оценить ее помог подошедший майор Мурашов. Насмешливо глядя на повозку, к задку которой веревками были прикручены сошники пушки, он спросил:

- Сам определишь место для "зисов" или подсказать? - Не дожидаясь ответа, посоветовал: - Ту, что у кормокухни, там и оставь., а с этой - к парку. Другие два направления сорокапятки прикроют

- Круговая?

- А ты не видишь разве?

Вот она какая - обстановка. Потому Пятницкий и рассчитывал на два ствола, которые при нем, а не на четыре. Рассчитывал на два, но все же сказал ездовому Опиенко:

Загрузка...