Повседневная жизнь осажденного Ленинграда в дневниках очевидцев и документах

А. Ф. Евдокимов[24]. «Кто будет жив, тот никогда не забудет эти дни…»

«Нашел на полу сопревшую шелуху от свеклы и картошки. ‹…› Свои карточки я передал М. Жить стало легче ‹…› Прибавили хлеба. Выписался с бюллетеня. Хотя и очень слаб, но решил идти в цех. В 6 часов 15 минут раздался ужасный взрыв. ‹…› В технологической фазе № 17 умерли рабочие Кузьмин и Иванов. ‹…› За эту зиму я похудел на 13 килограммов. ‹…› Тов. Сталин приказал разгромить врага в 1942 году. ‹…› В городе много овощей, и я имею возможность покупать их по дешевке. ‹…› 19 января 1943 года. Настал и на нашей улице праздник. ‹…› Вновь копаю огород. ‹…› Свершилось! ‹…› То, на что мы надеялись, о чем мечтали, ради чего мы терпели голод и холод, теряли родных и близких, работали и сражались, наконец стало явью».

26 октября 1941 года

Какая-то апатия, вялость и дряблость овладели мною. Устал или ослаб? И то и другое. ‹…›

За сутки я могу получить в столовой только одну тарелку чечевичной похлебки и котлетку без гарнира с воробьиное яйцо. Дома абсолютно ничего нет. Даже не на чем согреть чашку кипятку.

7 ноября 1941 года

Сегодня мы не работаем. Ничего не ел. Столовая закрыта. Сейчас 6 часов вечера. Буду топить печь и варить щи. Сберег несколько листов капусты, которые мне дал мой мастер В-н. Вчера он принес мне несколько картофелин, но я не утерпел и вчера же их съел.

15 ноября 1941 года

Ничего из продуктов даже по карточкам невозможно найти. В моей мастерской вчера раздуло двух человек, сегодня еще два упали. В заводской столовой, кроме тарелки бульона из хряпы, уже больше ничего не дают. В сутки более 50 копеек невозможно потратить.

21 ноября 1941 года

Рабочие валятся с каждым днем все больше и больше. Вчера в бригаде Н-ой не вышел ни один человек. Вся бригада обессилила и заболела.

30 ноября 1941 года

Ох ты, голод, голод! Как тебя только пережить. Кто будет жив, тот никогда не забудет эти дни и всегда будет знать цену жизни. С голоду опухло почти все население. С улиц исчезают лошади, кошки, собаки. Особенно умирают дети.

Сегодня из тринадцати человек бригады на работу вышли только трое. Десять человек свалились, а одиннадцатый упал в мастерской до обеда.

В столовой бывает только крупяной суп по 8 коп. или щи из свекольной хряпы – 17 коп. Две тарелки не дают.

Придя домой, не мог лечь спать. Упадок сил. Температура 35,4 градуса. Ноги опухли, стало пухнуть лицо.

Нашел на полу сопревшую шелуху от свеклы и картошки. Хорошо отмыв и сварив, с аппетитом съел две тарелки. Это еще хорошо, но и этого больше нет.

2 декабря 1941 года

Сегодня узнал радостную весть. Рабочим вредных фаз будут давать дополнительное питание. Всем остальным рабочим будет второе.

5 декабря 1941 года

Сегодня я наблюдал ужасную картину. Выходя из столовой, споткнулся о ноги сидящего старика. Он бессильно полулежал у стены, выбирая из помойного бачка грязные конские кости, и с волчьей жадностью грыз их дряблыми зубами. Это ужасно, но это продлит его жизнь еще на несколько дней.

За ноябрь на продуктовые карточки ничего не мог выкупить. Карточки я передал М. Кроме пяти банок шпрот и пол-литра подсолнечного масла, она мне не принесла ничего. Таким образом, она отняла у меня всю норму рыбы, 0,5 кг мяса, 1,5 крупы, 350 г масла, пиво, вино и другие продукты. Она по отношению ко мне поступила подло, зато продлила жизнь двоим своим детям и себе. На первую декаду декабря из продуктов еще ничего не дают.

18 декабря 1941 года

Голод свирепствует. Народ падает, как отравленные мухи; валятся на ходу и больше уже не встают. Хоронят без гробов. Умерли мои лучшие рабочие А. Кузьмин, Баболин, Кузнецов. Боюсь за себя. Впервые подумал, что больше двух недель никак не продержусь. Хочется жить. Очень не хочется умирать, а смерть близка.

21 декабря 1941 года

Умерла Дюбкова. Ночью из 15 человек на работу пришли только мастер Гончарюк и уборщица. Все рабочие опухли, не могут прийти в цех. Вчера из восьми человек упали трое. Отправил на трехтонке в поликлинику.

Не могу ходить. Подламываются ноги. Вздуло живот, кружится голова, темно в глазах. Неужели настал мой черед?

24 декабря 1941 года

В цеху сейчас работаю и днем, и ночью. Домой ходить некогда. Работаю начальником мастерской и заменяю Статникова и Клебанова. И тот, и другой больны от голода, а мастера исчезают каждый день. Из шести имеющихся в моем распоряжении мастеров трое свалились. Пахомов, Смыслов и Поляков умерли. Сегодня из нашего цеха умерло 8 человек.

Живу в цехе. До 1 января домой пойти, пожалуй, не удастся. Как хочется жить. Только бы не заболеть и не упасть.

1 января 1942 года

Жить стало легче. Прибавили хлеба. Теперь я уже получаю по 350 г. Это уже хорошо. Тем более что в столовой обеды резко улучшились. Мы спасены – смерть была близка. Сегодня на моих глазах умер в цехе один рабочий. Это ужасно.

24 января 1942 года

Трамваи так и не ходят. По-прежнему молчит радио, нет света, нет воды, газеты и письма не носят – живем словно на дне фантастических трущоб. Надеюсь, и для меня наступят дни, когда все это будет вспоминаться как что-то нечеловеческое, неповторимое, однажды геройски пережитое. Как бы скорее всему этому конец. Хочется отдохнуть, хочется еще пожить.

24 января 1942 года

С сего числа прибавили по 50 г хлеба. Теперь получаю уже 400 г настоящего по качеству хлеба.

3 февраля 1942 года

Кружится голова, трудно ходить и не могу стоять (не могу стоять более трех минут). Если суждено упасть, передайте эти записки моей жене. Она должна знать, что и в последние минуты жизни в сердце я с ними.

12 февраля 1942 года

Сегодня проходил мимо кладбища. Я увидел ужасную картину. В яму, вырытую взрывом динамита, было набросано больше сотни ожидающих погребения трупов. Сегодня ночью таким же взрывом их накроют землей, и это будет их вечная могила. Рядом с ямой в беспорядке валялись голые мертвецы без ног, рук, голов, но более всего без мягких мест. Часть трупов завернуты в мешки и простыни (очевидно, они имели родных). Таких бесхозных мертвецов я насчитал более семидесяти штук. Дело было к вечеру, но трупы продолжали подвозить.

13 февраля 1942 года

С 11 февраля прибавили по 100 г хлеба. В магазине стали давать крупу и другие продукты. ‹…›

В связи с надбавкой хлеб у спекулянтов подешевел. Вместо 800 руб. за килограмм можно найти за 500. Папиросы, пачка, 150 руб., спички, коробка, 10 руб. Продажа без всякого стеснения здесь же, в магазине или около него. Спекулянты набивают карманы. На Ржевке, Пороховых на углу улиц или в магазине образовались толкучки, и такие многолюдные, что не уступают подчас барахолке 1935 г.

Для жителей города положение резко улучшилось; для рабочих нашего завода нет. Последнее время большинство рабочих получали в цеху по два обеда без всякого выреза [талонов]. Сейчас обеды только на вырез. Мое самочувствие стало лучше.

Вновь заговорило радио. Усилилось движение автотранспорта. Город заметно начал оживать.

Умерли Ковенчук, Петя Кудрявцев, Ваня Голубев, Худоба, Егоров и многие другие из моих близких друзей. В цеху работать почти не с кем.

В бараке № 1 завода № 5 рабочий Барановский задушил свою жену, один ребенок умер с голода, другого он убил и наполовину съел. Барановский арестован и через день, сойдя с ума, умер сам.

Случаи продажи человеческого мяса и поедания мертвецов и своих детей резко стали учащаться. Кошек и собак в городе давно нет, и их так же ценят, как и хлеб.

27 февраля 1942 года

Купил еще буханку хлеба. Всего проел уже на хлебе около 1500 руб. Денег больше нет. Жить не на что. Могу считать, что за эти 1500 руб. я купил себе жизнь. Я спас себя. Чувствую себя хорошо. Силы восстанавливаются.

11 марта 1942 года

Заболел 8 марта. Будучи дежурным по цеху, я почувствовал себя слабо и очень скверно. В 9 [часов] вечером была температура 39,2. Всю ночь мучил понос. Пытался вынести болезнь на ногах, но почувствовал свое бессилие. Сегодня большой упадок сил (температура 35,1). Пошел к врачу. Доктор Панина выдала бюллетень и, кроме сухарей да рисового отвара, есть ничего не велела. Интересно, откуда сейчас я могу достать рис или тех же сухарей? Вот формалисты-лекари. Их дело сказать да написать, а лечиться все же изволь сам. Раз так, значит, буду лечиться своими средствами.

19 марта [1942 года]

Выписался с бюллетеня. Хотя и очень слаб, но решил идти в цех. Работал хорошо, чувствовал себя нормально.

20 марта 1942 года

Сегодня у меня выходной день. Выходной для меня, как правило, день голодовки. Обедов в 40-й столовой не дают (нет прикрепления), и приходится жить на сухомятке. Но сегодня я не голодаю. Сыт, как говорят, по горло. В переводе на рыночные цены я проел:

хлеба 2 кг – 600 руб.

масла 200 г – 300 руб.

песок 300 г – 300 руб.

Итого 1200 руб. за один день.

Вот сколько стоит человеку жизнь и как можно быстро разбогатеть, будучи шкуродером. А шкуродеров развелось последнее время очень много и торговля с рук процветает не только на рынках, но у каждого магазина и даже на площади Ржевке.

21 марта 1942 года

Погода ужасная. Ветер, вьюга да ржавый мороз. Несмотря на солнце, невозможно идти, не укутавшись и не подняв воротник.

Такую погоду впору иметь суровому январю. Вот это март, черт бы его побрал.

Получил от жены письмо, она его написала 18 февраля. Ей стало известно, что жизнь в Ленинграде связана с большими лишениями, я ей об этом не писал. Да, Граня, если бы ты могла (и была способна) почувствовать, как я борюсь за жизнь, ты бы никогда не захотела отравить мне хотя бы одну минуту этой жизни. А ведь в самые суровые, в самые тяжелые минуты я и во сне, и наяву был только с вами, только, Граня, с тобой. Только теперь, Граня, понял, как я тебя люблю. Как привязан к тебе.

29 марта [1942 года]

Ночь сменилась ужасным днем. С вечера противник начал обстрел района, нащупывая наш завод. Снаряды рвались все ближе. Будучи дежурным по цеху, выставил около зданий посты, проверил маскировку и под утро лег спать. Стрельба продолжалась.

В 6 часов 15 минут раздался ужасный взрыв[25]. В конторе вылетели стекла, сорвало рамы, двери разлетелись в щепки. Я остался невредим. Взрывы, сотрясающие землю, повторились несколько раз. В направлении пятого завода поднялся столб огня и дыма. Распорядился о выводе людей и обошел цех и был поражен масштабами разрушений.

В 10 часов, получив разрешение на час сходить домой, я воочию увидел кошмарную картину, которой не мог даже вообразить. Всюду раненые и убитые, снег обагрен кровью, слышны стоны и отдаленные разрывы снарядов. От станции Ржевка остались одни угли и обломки железа. Стальные рельсы, вагонные колеса, части паровозов были разметаны взрывом в разные стороны. Отдельные детали улетели, ломая все на своем пути, на сотни метров.

До дома добрался благополучно. В своей квартире обнаружил ту же картину полнейшего разгрома. Рамы и двери сорваны, мебель отброшена от стен и перевернута, на полу груды битых стекол. От моего небогатого жилища остались одни побитые осколками стены да кучи мусора. Немилосердный мартовский ветерок, не встречая преград, вольно гулял по комнатам. Не час, а целый день был я вынужден потратить на латание дыр.

31 марта 1942 года

Стали появляться жертвы взрыва. Очень жаль Тамару Петрову, Фаину и Наумову. Они все погибли. Половина рабочих цеха ранены осколками стекла и обломками. Большинство осталось без крова. Два дня восстанавливаем цех, убираем стекла и обломки. Выявляем уцелевших работников. Завтра возобновим выпуск продукции.

Погода, как назло, кошмарная. Мороз 15 градусов. Вьюга, небывалый снежный буран. В комнаты веет снег, люди мерзнут, нечем залатать многочисленные дыры. ‹…›

Снабжение продуктами в этом месяце было исключительно хорошим. На карточки выдали все, что полагается по норме.

Мурманские рабочие прислали нам свой подарок – полторы тонны килек. Сегодня в цехе нам преподнесли их к обеду. Ели мы их вместо меда или чего-то такого, ранее не опробованного. Ну как их не благодарить и как не радоваться за дружескую помощь и братскую солидарность.

7 апреля 1942 года

Немцы беспрерывно обстреливают город. Возобновились бомбардировки. Больше всего достается нашему району. ‹…›

Погода скверная, совсем не весенняя и холодная. Хотя дыры в комнатах мне удалось заделать, остеклил даже одну раму, но холод невозможный; страшно раздеться и страшнее всего вставать.

В технологической фазе № 17 умерли рабочие Кузьмин и Иванов. Дойдя до цеха, они не нашли сил вернуться обратно домой. Смерть от голода тихая, бесшумная и, пожалуй, самая спокойная. Только как не хочется умирать этой смертью.

Спасибо Марусе. На этот раз она меня поддержала. Она мне дала четыре пачки папирос, овсяных лепешек и пять купонов на крупу. На купоны я мог взять пять порций супа. Часть папирос не утерпел и скурил сам. Нервы все же нет-нет да и зашалят.